ОДЕРЖИМЫЙ ИДЕЕЙ ОТТЯНУТЬ ВОЙНУ

Как могло случиться, что нападение фашистской Германии оказалось настолько неожиданным для Советского Союза, что привело в шоковое состояние лидера страны? Ведь с приходом к власти в Германии нацистов правительство оказалось в руках политического движения, открыто провозглашавшего, что краеугольным камнем его идеологии является антикоммунизм. Для советского руководства не могло быть сомнений в том, что в центре Европы появился смертельный враг Советского государства. Библия нацизма, книга Гитлера «Майн Кампф», возрождала старые агрессивные мечты, открыто ставила целью приобретение «жизненного пространства» на Востоке. Однако в том, что нападение 1941 года все же явилось неожиданностью, были свои тесно переплетенные стратегические, внешнеполитические и военно-политические причины, большую роль сыграло также внутреннее положение страны.

Ранее мы указывали, что Советское государство, прежде всего Сталин, и руководство Коминтерна долгое время недооценивали фашистскую опасность. Программа Коминтерна, принятая в 1928 году, клеймила социал-демократию как «социал-фашизм», что делало невозможным единое выступление партий рабочего класса. И это привело к большим жертвам после захвата фашистами власти. VII конгресс Коминтерна летом 1935 года произвел необходимую коррекцию в тактике коммунистического движения, провозгласил политику народного фронта. Однако в результате сталинских чисток сложились чрезвычайно трудные условия для антифашистской борьбы в международных масштабах. Это непосредственно затронуло и ту страну, которую Советский Союз поддерживал морально и оружием в борьбе с фашизмом. Даже в Испании Сталин преследовал левые группы, которые вели борьбу не на основе его директив. Он требовал ликвидации «троцкистов», анархистов и, разумеется, тех советских военных и политических советников, от которых давно решил избавиться. К ним, например, относился В. А. Антонов-Овсеенко, который в 1917 году командовал вооруженными отрядами, взявшими штурмом Зимний дворец, а в Испании был генеральным консулом в Барселоне. Характерно, что Сталин не выступал на VII конгрессе Коминтерна и о значении перемены его курса не произнес ни слова на XVIII съезде ВКП(б) в 1939 году.

При определении основных направлений советской политики в середине 30-х годов, разумеется, нужно было исходить из необходимости отражения германской экспансии, которая становилась очевидной. В основе советской политики лежала тогда доктрина коллективной безопасности в Европе, связанная с именем известного советского дипломата М. М. Литвинова. Он был сторонником союза с западными демократиями, их руководителей он не раз предупреждал, что только союз с Советским государством, пусть трудный для них по идеологическим причинам, а также совместные выступления могут остановить осуществление агрессивных планов фашистской Германии.

Мюнхенское соглашение 1938 года, выдача Чехословакии в руки Гитлера, предательство со стороны западных стран означали крах идеи коллективной безопасности. Мюнхен ясно показал, что руководители западных держав ищут договоренности с Гитлером и хотят не припугнуть агрессора, а примириться с ним, удовлетворив его аппетит за счет Центральной Европы. Однако сам факт такого сговора заставлял советское руководство задуматься о другом. Казалось, сбываются опасения Сталина о том, что Англия и западные державы договариваются с Германией в ущерб СССР, направляя агрессора на Восток под тысячелетним лозунгом «Дранг нах Остен», чтобы тем самым спасти самих себя. Советскому руководству нужно было делать выводы из этой ситуации. После Мюнхена возможности дипломатического маневрирования СССР значительно сузились. И когда развеялись надежды на успех переговоров с западными державами, в Москве пошли на договоренность с Германией, несмотря на, казалось бы, непреодолимые идеологические и общественно-политические разногласия. В пользу заключения договора с Германией говорили и определенные экономические факторы. До сих пор в исторической литературе дискутируется вопрос о том, являлся ли успехом советско-германский договор о ненападении, подписанный 23 августа 1939 года, 11 месяцев спустя после заключения Мюнхенского соглашения.

Как бы мы ни определяли свою позицию, одну вещь нужно представить себе ясно. Историческое решение, принятое Сталиным, нельзя оторвать от политики западных держав, от отсутствия у них готовности к серьезным переговорам с Советским Союзом. По вопросу о военных переговорах между представителями вооруженных сил СССР, Англии и Франции, состоявшихся в августе 1939 года, Роберто Батталья, автор книги «Вторая мировая война», высказывает такое мнение: «В ответ на туманные маневры западных стран присутствовавший на переговорах Молотов произнес гневную тираду, которую можно найти в английских архивных документах: „Вы желаете, чтобы мы сражались за вас, но не соглашаетесь одобрить средства, которыми мы могли бы вас защищать“.

Наконец 14 августа Ворошилов предъявил последнее и решающее советское требование. Он сказал, что хотел бы получить ясный ответ на вопрос о том, согласятся ли Польша и Румыния на проход советских войск через их территорию. Иначе, если они поздно попросят помощи у Советского Союза, их армии будут уничтожены, а СССР не сможет сделать ничего полезного для своих союзников. Слова Ворошилова вызвали изумление и замешательство у членов английской и французской делегаций, которые не располагали необходимыми полномочиями. У них не только не было никаких конкретных предложений, они не только прятались за интересы сохранения военной тайны, как сказал глава французской делегации Ж. Думенк, но они не получили от своих правительств никаких инструкций по этому важнейшему вопросу!

К 17 августа крах переговоров стал очевидным. Но переговоры были отложены до получения ответа польского правительства. Отрицательный ответ пришел 20 августа. Смысл польской позиции сводился к следующему: с Германией мы теряем свободу, с Россией — душу. В результате военные переговоры были окончательно прекращены. Но было ли серьезным отношение к ним со стороны Англии и Франции?

В свете этого следует расценивать значение советско-германского пакта — у Сталина, у Советского Союза в тот период не было другой возможности. Политику, особенно в такой исторически острый момент, нельзя было строить в расчете на иллюзии, связанные с будущим. Нужно было исходить из реальных фактов. А тогда представлялось, что в случае конфликта Советский Союз сможет рассчитывать только на самого себя.

Верным признаком намечавшегося поворота во внешней политике СССР было снятие М. М. Литвинова, стремившегося договориться с западными демократиями, с поста наркома по иностранным делам. 3 мая 1939 года на этот пост был назначен Молотов. Интенсивные дипломатические контакты продолжались все лето. Молотов неоднократно принимал Шуленбурга, посла Германии в Москве. Временный поверенный в делах СССР в Берлине Г. А. Астахов вел зондаж на Вильгельмштрассе. В августе в советскую столицу прибыл министр иностранных дел рейха И. Риббентроп. 23 августа в присутствии Сталина он и Молотов подписали договор о ненападении между СССР и Германией. Наряду с обычными формулами о взаимном ненападении договор предусматривал нейтралитет сторон в случае нападения третьей державы. Тогда, в 1939 году, этот акт явился дипломатическим успехом Советского Союза. Непосредственная угроза нападения Германии отодвигалась, что давало Советскому государству возможность всесторонне подготовиться к военному конфликту, если бы он начался вопреки договору. Однако прогрессивная Европа, отчетливо сознававшая фашистскую угрозу, была поражена, в рядах левых сил ощущалось сильное замешательство. Рабочее движение попало в исключительно трудное положение. В исторической литературе неоднократно обсуждался вопрос о существовании секретного протокола к договору, определявшему интересы сторон. На Западе имеет хождение и копия этого документа.

«При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Вислы и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете.

По уполномочию Правительства СССР В. Молотов

За Правительство Германии И. Риббентроп».

1 сентября 1939 года Германия напала на Польшу. Началась вторая мировая война. За непродолжительное время польское сопротивление агрессору рухнуло. Территория страны, как уже было не раз в ее истории, была занята иностранными войсками. 17 сентября советские войска перешли через границу, определенную Рижским мирным договором 1921 года, и заняли территорию Западной Украины и Западной Белоруссии. Новая, теперь уже советско-германская, граница проходила в соответствии с советско-германским договором о дружбе и границах, подписанным 28 сентября 1939 года. Была также достигнута договоренность о том, чтобы препятствовать на своей территории пропаганде, направленной против другой стороны. Имелась договоренность и об обмене населением. В совместном правительственном заявлении ответственность за продолжение войны возлагалась на западные державы. Руководители дипломатических ведомств обменялись письмами о развитии экономических связей. В сентябре — октябре 1939 года Советский Союз подписал с Прибалтийскими государствами — Эстонией, Латвией и Литвой договоры о взаимной помощи, которые предоставляли СССР военные и военно-морские базы на территории этих государств. 31 октября на сессии Верховного Совета СССР Молотов выступил с докладом о внешней политике Советского Союза, в котором обобщил в духе сталинского прагматизма развитие событий последних двух месяцев. Вначале он констатировал, что «со времени заключения 23 августа советско-германского договора о ненападении был положен конец ненормальным отношениям, существовавшим в течение ряда лет между Советским Союзом и Германией. На смену вражде, всячески подогревавшейся со стороны некоторых европейских держав, пришло сближение и установление дружественных отношений… Наши отношения с Германией… улучшились коренным образом. Здесь дело развивалось по линии укрепления дружественных отношений, развития практического сотрудничества и политической поддержки Германии в ее стремлениях к миру». В. М. Молотов в следующих выражениях охарактеризовал обстановку после начала войны: «Английское правительство объявило, что будто бы для него целью войны против Германии является, не больше и не меньше, как „уничтожение гитлеризма“… Но такого рода война не имеет для себя никакого оправдания. Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с нею войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за „уничтожение гитлеризма“, прикрываемая фальшивым флагом борьбы за „демократию“.

При заключении договора о ненападении первым предположением Сталина, очевидно, было то, что в момент агрессии против Польши Англия и Франция большими силами вторгнутся на территорию Германии, и в изнурительных сражениях противоборствующие стороны ослабят друг друга. Война примет затяжной характер, ни в коем случае не будет молниеносной. Однако гипотеза о длительных и обескровливающих сражениях, за которой следовали другие предположения, не подтвердилась ни тогда, ни позже. Быстрые успехи германской военной машины и пассивность западных держав уже осенью 1939 года, а еще больше позднее давали повод для серьезной тревоги. Вот тогда Сталин пришел к выводу о возможности сговора западных держав и Гитлера. От этой мысли он не смог избавиться и в дальнейшем. К тому же в случае «нового Мюнхена» немцы имели возможность двинуться на Восток прямо с советской границы. Это соображение перевешивало все другие, поэтому Сталин без раздумий расценивал как достоверные все сигналы, свидетельствующие о том, что немцы откладывают нападение, а информацию, которая в последующие два года приходила все чаще и подтверждала, что Германия готовится к агрессии против Советского Союза, он встречал с недоверием и подозрительностью, рассматривая ее как провокацию со стороны Англии, стремившейся облегчить себе тяготы войны. В реальной оценке обстановки Сталину мешало то, что он считал все еще актуальной доктрину германской внешней политики времен Бисмарка, согласно которой Германия должна любой ценой избегать войны на два фронта в Европе. По расчетам Сталина, война Германии против Англии и ее союзника Соединенных Штатов исключала для немцев военную акцию на Востоке. Отвлекаясь от изменений в мировой обстановке, Сталин должен был бы точнее проанализировать природу гитлеризма и поступки самого Гитлера, который отнюдь не был Бисмарком, не являлся классическим реальным политиком, а действовал на манер диктатора-грабителя. Сталин в соответствии со своими замыслами предпринял шаги в двух направлениях. Прежде всего, в интересах улучшения отношений с Германией он был готов идти и дальше. Об этом свидетельствуют соглашения, подписанные 28 сентября, а также телеграммы, посланные им Гитлеру и Риббентропу в конце декабря в ответ на поздравления с днем рождения. «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной», — писал он Риббентропу[91],

Кроме того, для Сталина было ясно: необходимо использовать возможности, созданные пактом о ненападении, чтобы отодвинуть линию границы, это имело стратегическое значение. Об этом свидетельствовали соглашения с Прибалтийскими странами о военных базах, а также начало войны с Финляндией. Сталин хотел обеспечить защиту Ленинграда (граница тогда проходила в 32 километрах от города), когда предложил финнам в обмен на изменение линии границы на Карельском перешейке получить территориальные компенсации. Отказ финской стороны, сделанный в недружественной форме, означал casus belli. «Зимняя война» не способствовала росту авторитета Советского Союза в глазах мировой общественности хотя бы потому, что в затяжных и кровопролитных сражениях проявились тяжелые просчеты военного командования советских войск. Подписанный 12 марта 1940 года мирный договор формально положил конец вражде. В нем содержались выгодные условия для СССР.

Весной и в начале лета 1940 года ряд европейских государств, среди них сильнейшая держава на Европейском континенте — Франция, в результате новой немецкой агрессии были повержены с молниеносной быстротой. После этой победы Гитлер мог по праву считать, что Германии уже больше не угрожает опасность войны на два фронта. Для Сталина это было равнозначно опровержению его стратегических замыслов. Однако и на этот раз не произошло никаких серьезных изменений. Советская внешняя политика развивалась в прежнем направлении: стратегическую оборону западных границ пытались обеспечить за счет территориальных приращений. После того как в Прибалтийских государствах к власти пришли просоветски настроенные правительства, туда вошли советские войска. 28 июня румынское правительство приняло советское требование о возвращении Советскому Союзу Бессарабии и передаче Северной Буковины.

Начиная с осени 1940 года советско-германские отношения начали ухудшаться. Тройственный пакт, подписанный в сентябре 1940 года Германией, Италией и Японией, исходил из того, что им не затрагивается действенность германо-советского договора о ненападении. Однако зловещим предзнаменованием являлось продвижение Германии на Балканах и усиление прогерманской ориентации Финляндии. В ноябре Молотов нанес визит в Берлин, чтобы сгладить в ходе переговоров возникшие разногласия. Но переговоры, состоявшиеся 12 — 13 ноября, не принесли ощутимых перемен. Гитлер уклонился от обсуждения вопросов, более всего беспокоивших советскую сторону. Вместо этого он поднял вопрос о присоединении Советского Союза к Тройственному пакту и участии его в расчленении Британской империи. Молотов вернулся домой без результатов. Развитие политической обстановки осенью 1940 года все яснее показывало, что Советскому Союзу придется противостоять угрозе со стороны Германии. Однако, несмотря на это, внешнеполитическая линия и цели Сталина оставались неизменными. Оттянуть немецкое нападение на возможно более поздний срок, демонстрировать такое поведение по отношению к Германии, которое показывало бы немцам, что Советский Союз любой ценой стремится избежать конфликта. Одновременно уклоняться от попыток сближения, предпринимаемых Англией. Пакт о нейтралитете, заключенный Советским Союзом с Японией, полностью вписывался в такую оборонительную политику. Этот пакт, подписанный 13 апреля 1941 года, считался значительным результатом усилий, направленных на предотвращение войны на два фронта для СССР. В это время Сталин сделал красноречивый жест в адрес немцев. Совершенно неожиданно, вопреки своим привычкам он появился на вокзале, где происходили проводы японского министра иностранных дел. Там он громко, так, что это слышали многие, сказал послу Германии: «Мы должны остаться друзьями, и вы должны сделать для этого все». Примерно то же он сказал и исполняющему обязанности немецкого военного атташе.

Разумеется, даже такие подчеркнуто дружественные жесты не могли остановить ход событий. Остается загадкой, почему Сталин, который был склонен видеть «врагов народа» даже среди своих ближайших коллег, поверил подписи Риббентропа. Эта маниакальная уверенность превращалась в преступную слепоту, из-за которой все сигналы, свидетельствовавшие о подготовке Германии к нападению, он без особых размышлений относил к разряду дезинформаций и английских провокаций, что в итоге сделало невозможной настоящую подготовку к войне.

Помимо внешнеполитических событий, призывавших к повышенной осторожности или заставлявших хотя бы задуматься, Сталин с осени 1940 года получил множество конкретных данных. Погранвойска регулярно информировали руководство о концентрации германских войск вдоль границы, о все более активизировавшейся воздушной разведке, о переброске диверсантов. Противовоздушная оборона получила строгий приказ не открывать огонь по немецким самолетам-разведчикам, нарушавшим границу. Много предупреждений поступало из дипломатических источников.

Получив по разведывательным каналам сведения о том, что Гитлер подписал директиву № 21 («план Барбаросса»), и убедившись, что эта информация достоверная, президент Рузвельт через заместителя госсекретаря 1 марта 1941 года довел эти сведения до советского посла в Вашингтоне. 20 марта эта информация была вновь подтверждена и опять доведена до советского посла. В конце марта Черчилль был убежден в том, что Германия нападет на Советский Союз. В начале апреля через английского посла в Москве он направил письмо Сталину. Однако посла в Москве не принимали, он смог вручить письмо через НКИД только 19 апреля. Сталин оставил без ответа обращение Черчилля.

С осени 1940 года советская военная разведка добыла для Сталина много сведений, которые указывали на вероятность германского нападения весной — летом 1941 года. В апреле была получена информация о беседе Гитлера с югославским принцем-регентом Павлом, в ходе которой фюрер заявил, что еще в июне начнет нападение. Работавший в Токио советский разведчик Р. Зорге сообщил, что сосредоточенные на советской границе 150 германских дивизий начнут наступление 20 июня. Три дня спустя он уточнил дату нападения — 22 июня… 6 июня Сталину сообщили, что немцы сконцентрировали на границе примерно 4 миллиона солдат. 11 июня поступило донесение, что сотрудники посольства Германии готовятся к отъезду.

Ход событий стал ускоряться с начала мая 1941 года. 5 мая Сталин произнес в Кремле речь перед выпускниками военных академий. Он высказался о необходимости повышения уровня боевого мастерства и готовности к отражению агрессии. Эта речь означала некоторое смещение акцентов по сравнению с предшествующим периодом, поскольку агрессия могла угрожать Советскому Союзу только со стороны Германии.

На другой день в газетах было сообщено о назначении Сталина председателем Совета Народных Комиссаров. Впервые с 20-х годов он вновь занял государственный пост. Вместе с тем это назначение нельзя было расценивать однозначно. С одной стороны, оно указывало на чрезвычайный характер данного периода времени, показывало, что Сталин официально принимает на себя всю полноту власти и всю ответственность за политику, концентрирует все силы в условиях приближающейся войны. С другой стороны, многие иностранные наблюдатели полагали, что Сталин тем самым дает понять Германии, что он лично готов вести переговоры с Гитлером. Отсутствие реакции со стороны Германии на новое назначение Сталина также должно было вызвать настороженность. Нельзя же было ограничиться предположением, что Гитлер занимается вымогательством и хочет «набить себе цену» перед тем, как предложить переговоры. Но, очевидно, именно это Сталин и предполагал. Подозрительность Сталина, его идефикс — готовящийся сговор Англии и Германии — еще более усилил таинственный перелет 10 мая в Англию Рудольфа Гесса, заместителя Гитлера по нацистской партии.

В западной исторической литературе существует версия, основывающаяся на мемуарах бывшего советника посольства Германии в Москве, что в последний момент и с немецкой стороны поступило предупреждение о готовящемся нападении.

Советник Хильгер пишет, что он и посол Шуленбург в конце мая — начале июня имели встречу в резиденции посла с советским послом в Германии Деканозовым, находившимся в то время в Москве. Германские дипломаты рекомендовали, чтобы Сталин немедленно предпринял инициативу переговоров с Гитлером. И хотя этот шаг Шуленбурга мог пробудить с советской стороны законные подозрения — в действительности так и произошло, — ничем нельзя объяснить, почему не были предприняты конкретные военные меры предупреждения нападения. Хильгер следующим образом суммирует настроения в Москве в последние недели, остававшиеся до нападения Гитлера: «Все указывало на то, что он (Сталин. — Ред.) полагал, что Гитлер собирается вести игру с целью вымогательства, в которой вслед за угрожающими передвижениями войск последуют неожиданные требования об экономических или даже территориальных уступках. Он, по-видимому, верил, что ему удастся договориться с Гитлером, когда будут выставлены эти требования».

Упорная вера Сталина в то, что ему удастся оттянуть начало войны до весны 1942 года, многим до сих пор кажется какой-то «психологической загадкой», поскольку Сталину вообще-то был чужд политический азарт. Он был сторонником детального анализа. Сталин, видимо, ясно осознавал, что Советский Союз еще не готов к войне, но среди причин его неподготовленности он не учитывал свою собственную ответственность. Подобного рода самокритика никогда не была характерна для него.

Люди, взявшие 14 июня в свои руки «Правду», могли прочитать сообщение ТАСС — кто с изумлением, кто с облегчением, это зависело от представления каждого о неизбежности германского нападения: «…по данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям…»