Расселение славян на широких пространствах Европы прервало их однонаправленное этническое и языковое развитие. Во вновь освоенных землях славяне встретились с различными как индоевропейскими, так и неиндоевропейскими этносами, вступили с ними в контакты, в результате начались неодинаковые в разных местностях процессы физического смешения славян с ранее проживавшим населением. Началась этноязыковая дифференциация славянского этноса, итогом которой стало образование отдельных славянских народностей.

При рассмотрении этих явлений было целесообразным распределить их по географическим регионам, соответствующим современному членению славянства на западную, южную и восточную группы.

Польская раннесредневековая народность, подобно древнерусской, сформировалась в результате интеграции нескольких племенных образований, принадлежащих в основном к двум праславянским этнографическим группам. В самом начале средневековья территория становления древнепольского этноса была заселена славянами, представленными суковско-дзедзицкой (Великопольша со смежными областями Силезии и Польское Поморье) и пражско-корчакской культурами (Малопольша и верхнее течение Одера). При этом в территориальном и численном отношении, безусловно, доминировали славяне суковско-дзедзицкой группы. В западной части ареала последней имелись ещё славянские группы торновской культурной группы, расселившиеся здесь в VIII–IX вв. (рис. 89).

Рис. 89. Праславянские племенные группы и ареал ставовления древнепольской народности

а — приблизительная граница арела древнепольской народности;

б — ареал пражско-корчакской культуры;

в — коренная территория суковско-дзедзицкой культуры;

г — земли, освоенные племенами суковско-дзедзицкой культуры;

д — регионы торновской культуры;

е — территория мазовшан.

Этнографические различия между этими группами славян проявляются и позднее. В Верхневисленском регионе и в верховьях Одера, где в пражско-корчакский период на смену грунтовым могильникам пришли курганные захоронения, эта обрядность получает большее распространение. Обряд погребения остается прежним. Тела умерших сжигали на погребальных кострах, а собранные после кремации остатки помещались в разных местах курганных насыпей. Курганный ритуал бытовал в Малопольше и на верхнем Одере до начала XI в. В долинах Карпатских гор он задержался до рубежа XI и XII вв. В бассейне р. Сан известны и единичные курганы с захоронениями по обряду трупоположения.[747] Позднее в связи с активным распространением христианства население стало хоронить умерших на прицерковных кладбищах.

К числу наиболее изученных курганных могильников рассматриваемого ареала принадлежат два некрополя при с. Карнатка недалеко от Мышленице.[748] Первый могильник состоял из 20 полусферических насыпей высотой до 1,2 м и диаметром 5–7,5 м. Во втором насчитывалось 8 таких же курганов. При раскопках в некоторых курганах зафиксированы обугленные остатки прямоугольных сооружений из тонких бревен, составляющих каркас насыпей. Остатки трупосожжений были обнаружены на склонах курганных насыпей, у их подножий или в ровиках, окольцовывавших курганы. Исследователь этих памятников X. Цолль-Адамикова полагает, что собранные с погребальных костров остатки кремации в глиняных урнах ставились на вершинах курганов, а может быть, на каких-то деревянных конструкциях, поскольку находки горшков обычно сопровождались более или менее крупными кусками обугленного дерева.

Курганы с остатками кремации умерших исследовались также в Биалогуже, Гуциуве, Избиско, Пиотровице, Рацибуж-Оборе, Розумице и Трепче. В Дахнуве и Липско остатки трупосожжений и керамические фрагменты найдены были в поверхностных отложениях, свидетельствуя о том, что погребения совершались на поверхности курганов.[749] В отдельных курганах могильников Гуциув и Избиско кальцинированные кости находились около столбовых ям, оставшихся от кольцевых оградок, окружавших насыпи. Есть все основания полагать, что поверхностные захоронения были весьма распространенным ритуалом славянского населения Малополыни и верховьев Одера.

Севернее, на обширной территории распространения суковско-дзедзицких древностей, курганный обряд не был известен. Здесь погребальные памятники второй половины I тыс. н. э. остаются почти неизвестными. Нужно полагать, что в этом регионе до распространения христианства бытовали поверхностные захоронения по обряду кремации, от которых не осталось или почти не осталось следов. Единственный могильник, содержащий захоронения по обряду трупосожжения второй половины I тыс. н. э., исследовался в Конине близ Познани.[750] Этот бескурганный некрополь находился на месте могильника пшеворской культуры. Остатки кремации умерших помещались в неглубоких ямках, в заполнениях которых присутствовали камни. Одно из исследованных захоронений было урновым, остальные — безурновыми и безынвентарными. Собранный керамический материал датирует памятник от VII–VIII до XI в. включительно. К первым векам II тыс. н. э. в могильнике относятся захоронения по обряду трупоположения.

В Великопольше исследовано еще несколько биритуальных бескурганных могильников с захоронениями от X до XII в. включительно. Среди них наибольший интерес представляет некрополь Лутомерск в Лодзинском воеводстве.[751] Раскопками его исследовано 77 трупоположений и 12 трупосожжений. Последние не образовывали компактной группы, а встречались разбросанно среди могил с ингумациями. Остатки кремации умерших собирались с погребального костра и помещались в неглубоких ямках, в заполнениях которых имелось множество некрупных камней. Кроме кальцинированных костей в могильных ямках встречены вещи: железные ножи, наконечники стрел и копий, стремена, удила, деревянные ведерки с железными обручами и др. Датируются захоронения по обряду сожжения концом X–XI в. В могилах с трупоположениями встречено значительно больше вещевых находок. Среди них имеются предметы вооружения (мечи, копья, стрелы), снаряжение всадника и верхового коня, бытовые предметы и металлические принадлежности одежды. Эти погребения относятся к XI–XII вв. В этот период основные массы славян Великопольши хоронили умерших на христианских кладбищах. Лутомерский могильник, очевидно, является реликтовым языческим некрополем, оставленным уже крещеным населением. Впрочем, некоторые археологи полагают, что этот памятник принадлежит не местному населению. Так, Л. Раухут относил его к могильникам мазовшан, полагая, что могилы этого кладбища на поверхности имели выкладки из камней, которые были разобраны и использованы во время строительных работ.[752]

В Польском Поморье, как говорилось выше, также первоначально господствовали поверхностные погребения по обряду трупосожжения, а начиная с VIII в. под воздействием обрядности населения прибрежных торговых факторий получают распространение курганные захоронения.

Различие между двумя этнографическими группами славянского населения Польши проявляется и в височных украшениях. Как уже отмечалось, славянскому населению, вышедшему из пражско-корчакского ареала, были свойственны проволочные или дротовые височные кольца с завершением на одном из концов в виде латинской буквы S. Славяне же суковско-дзедзицкого происхождения носили височные кольца поморского типа. Это различие наблюдается вплоть до XII в.

До середины X в. существовали несколько племенных княжений. Уже в IX в. оформилось княжество вислян. В Паннонском житии Мефодия о нем сообщается: «Поганьскъ кънязь сильнъ вельми, седя въ Вислех, руга-шеся християном и пакости деяше».[753] Около 875–876 гг. великоморавский князь Святоплук подчинил себе это княжество, но в конце IX в. оно, по всей вероятности, снова стало самостоятельным очагом зарождения государственности. Английский король Альфред Великий писал: «…к востоку от Моравии находится страна Вислян…»[754] Во второй половине X в. княжество вислян оказалось в зависимости от Чешского государства. Славяне, заселявшие верхневисленские земли, Моравию и Чехию, принадлежали к единой пражско-корчакской культурной группе, что, безусловно, способствовало объединительным тенденциям этих земель.

В ареале суковско-дзедзицкой группы славян известное политическое значение некоторое время имели гопляне. С середины X в. ведущая роль в политической жизни лехитских славян принадлежала полянам с центром в Гнезно. В «Хронике» Галла Анонима, написанной в начале XII в.,[755] но содержащей ранние княжеские родовые предания о династии Пястовичей, рассказывается, что после гибели в Крушвице Попела князем в Гнезно стал Земовит, сын крестьянина Пяста. Его сыном был Лестько (Лешко), внуком Земомысл, а правнуком Мешко I (960–992 гг.) — первый польский князь, достоверно зафиксированный письменными памятниками. Земовит — основатель династии Пястов — княжил в последней трети IX в.,[756] и, следовательно, княжество полян восходит к этому столетию и существовало параллельно с политическим образованием вислян. Во времена Мешко княжество полян было уже раннегосударственным образованием. Сам Мешко считался «другом императора» Священной Римской империи Отгона II и был женат на дочери чешского князя Болеслава I. Князь стал способствовать распространению христианства в Польше, что, в свою очередь, способствовало превращению княжества в раннефеодальную монархию.[757]

В X в. наблюдается общий экономический прогресс, отмечается рост польских городов и активизация городской жизни. Ко времени правления Мешко относится возведение фортификационных сооружений в городах, имевших стратегическое значение.

Археологические изыскания показали, что центр большого княжества полян — Гнезно — с середины IX в. был сильно укрепленным градом.[758] Основан он был на так называемой горе Леха еще в конце VIII в. В следующем столетии поселение имело уже трехчастную структуру: укрепленный «грод» (детинец), защищенный валом, предградье и открытое селение (подградье — подол). Раскопками зафиксированы следы ремесленной деятельности. В середине X в. вал «грода» реконструируется и становится более мощным, ограждается валом и подградье. Вокруг разрастаются открытые неаграрные селения, многие из которых имели торговый характер. Очевидно, что это был уже сформировавшийся раннесредневековый город (рис. 90).

Рис. 90. Реконструкция облика Гнезно начала XI в.

Несомненный интерес представляет конструкция гнезненских валов X в. Их основу составляли многоярусные накаты бревен. Внизу они клались накатом вдоль вала, выше — поперек вала. Накаты крепились бревнами с мощными суками-крюками (хаковое крепление). Жилищами Гнезно, как и других поселений Великопольши, были наземные постройки срубной, реже столбовой конструкции, продолжавшие традиции местного домостроительства.

Кроме Гнезно, в земле полян имелись еще два крупных центра — Крушвица и Познань.[759] Одним из интереснейших поселений является Ополе, основанное в VIII в. на островке между двумя руслами Одера. В X в. это было уже сильно укрепленное селение, окруженное высоким валом. Площадка внутри укреплений была плотно застроена домами того же типа, что и в Гнезно. Постройки находились и за пределами валов. Начиная с X в. улицы Ополе имели деревянное замощение. Здесь жили и работали преимущественно ремесленники разных специальностей.[760]

Устанавливаемая на основе данных археологии концентрация крупных и малых «гродов» в Великопольше — важный показатель крепнущей государственной администрации и сильной военной огранизации. В правление Мешко I в состав Великопольского княжества вошли Куя-вия, Ленчицкая и Серадзская области — началось политическое и культурное объединение славянских племен территории Польши.

В 966 г. Мешко принял христианство по латинскому обряду. В относительно быстром распространении новой религии в Великопольше важную роль сыграло сближение с Чехией. При великопольском дворе появились чешские священники и миссионеры. Около 968 г. в Великопольшу прибыл и первый епископ Иордан, местом пребывания которого стала Познань.

В Польском Поморье имелось два племенных княжения — одно с центром в Щецине, другое — в Гданьске. Раннесредневековое селение в Щецине было основано в VIII в. В первой половине IX в. это был укрепленный «грод» с подгородьем, где концентрировалось торгово-ремесленное население и рыбаки. В XI–XII вв. предградье активно разрослось и, как считают исследователи, население города достигало 10 тысяч человек.[761]

В 967 г. Мешко победил волинян-язычников. В результате к Древнепольскому государству были присоединены западные земли Польского Поморья — правивший в Гданьске племенной князь признал свою зависимость от Мешко.

Сын Мешко Болеслав Храбрый присоединил к Великопольскому государству и земли вислян. Таким образом, около 1000 г. создалось Польское государство, поглотившее прежние племенные княжения (рис. 91). В 1000 г. Болеслав основал в Гнезно архиепископство с епископскими кафедрами в Познани, Вроцлаве, Колобжеге и Кракове.[762]

Рис. 91. Польское государство в начале XI в.

а — приблизительная граница территории Польского государства;

б — границы других государственных образований;

в — польские города, известные по письменным источникам;

г — польские города, существование которых в XI в. устанавливается данными археологии.

Объединение племенных земель в единую государственную территорию стало одним из существенных факторов, ведших к консолидации славянского населения. Княжество Болеслава Храброго было уже сложившимся государством, в рамках которого и начался процесс интеграции разноплеменного населения в единую народность. Несомненную роль при этом играло и христианство. Образовавшаяся сеть епархий, как и складывающаяся административная структура, не совпадала с прежними племенными ареалами.

Мощной движущей силой в интеграционном процессе славян Польской державы стали города, население которых формировалось в той или иной степени из разноплеменной среды, в том числе переселенцев из Моравии и Чехии. Бурное развитие городского ремесла стало базой формирования общепольской культуры. Изделия городских мастеров распространялись по всей территории Польского государства. Развитие торговой деятельности связывало в единое целое бывшие племенные регионы.

Период становления польского этноса был временем значительных перемещений славянского населения. Это было связано не только с необходимостью пополнения формирующихся городов. Распространение в XI–XII вв. эсоконечных проволочно-дротовых височных колец на бывшей суковско-дзедзицкой территории — отчетливое свидетельство продвижения сельского населения из южнопольских областей в северном направлении вплоть до поморских земель. В результате на основной части польской территории формировалось метисное славянское население, которое способствовало этническому единению и становлению польской народности.

Формирование народности, очевидно, продолжалось несколько столетий. В XI–XII вв. этот этногенетический процесс, можно полагать, полностью охватил славянское население Великопольши, Силезии и Малопольши. В какое-то время к этому процессу присоединились и славяне Польского Поморья.

Этноним поляне, ранее обозначавший население одного из племенных регионов в Великопольше, стал в XI–XII вв. постепенно распространяться на всех жителей Польского государства (поляне/поляки), что фиксируется несколькими достаточно хорошо информированными иностранными источниками.[763] Во второй половине XIII–XIV в. на первый план выступает языковой критерий: поляки — население, говорившие на польском языке. В научной литературе высказана мысль об определении этим временем завершения процесса формирования польской народности со сложившимся самосознанием.[764]

Первый этап становления польского этноса, по-видимому, в той или иной степени совпадает с началом становления польского языка при доминировании диалектной речи. Изучение этого процесса усложняется тем, что в польском средневековье господствовал в качестве литературного и письменного языка латинский язык. Этот язык полностью удовлетворял все государственные, религиозные и культурные потребности славянского населения Польши. Складывавшийся же польский язык оставался средством общения на бытовом уровне. Эта ситуация несколько сдерживала окончательное оформление последнего. Первый самостоятельный памятник польской письменности — «Свентокшишские проповеди» — относится к середине XIV в.

Латинские тексты, написанные в Польше или для Польши, содержат материалы, позволяющие охарактеризовать отдельные (преимущественно фонетические) элементы древнепольского языка начиная с середины XII в. (в латинском тексте Гнезненской буллы содержится свыше 400 глосс древнепольского языка). Исследователи польского языка обычно членят его на три этапа: древнепольский язык — до 1500 г., среднепольский — XVI–XVIII вв., современный польский — со второй половины XVIII в.[765]

Согласно изысканиям польского лингвиста С. Урбанчика, начало польского языка как отдельного славянского языка восходит к рубежу IX и X вв., в XII в. осуществляется окончательное формирование системы консонантизма, XV–XVI вв. — время утраты количественных различий, и середина XVIII в. — начало действия новой литературной нормы.[766]

Формирование польского этноса в результате интеграции двух основных этнографических групп славянства отражено в некоторых диалектных различиях польского языка XII–XIV вв. Ещё в прошлом столетии И. А. Бодуэн де Куртенэ в результате изучения памятников письменности выделял в польском языке XII–XIII вв. три диалектные зоны: великопольско-куявскую, малопольско-силезскую и мазовецкую.[767] Ныне на основании координации данных лингвистики и археологии с той или иной долей вероятности можно утверждать, что первая диалектная область своими корнями восходит к суковско-дзедзицкой этнографической группе раннесредневекового славянства и отражает специфику ее говоров. Территориально эта диалектная зона соответствует расселению потомков суковско-дзедзицких племен. Основой малопольско-силезской диалектной зоны могла быть пражско-корчакская этнографическая группа славянских племен. Мазовецкие говоры связаны с племенным образованием мазовшане, которые занимают особое место в генезисе древне-польской народности.

В настоящее время некоторые диалектные различия внутри польского языка XII–XIV вв. являются достаточно надёжно установленными.[768] Они свидетельствуют о диалектном членении языка в тот период прежде всего на две зоны: северную (изменения ra —> re, ja —> je, 'a —> 'е, переход tart —> tert, невокализованные варианты уменьшительных суффиксов ?к, ?с), соотвествующую расселению славян суковско-дзедзицкого начала, и южную, население которой формировалось на пражско-корчакской этнографической основе.

В современном польском языке выделяется пять диалектных групп: великопольская, малопольская, силезская, мазовецкая и кашубская, основы которых, как можно полагать, были заложены в раннем средневековье. Великопольская диалектная зона, несомненно, восходит к славянам суковско-дзедзицкого ареала. В основе малопольского диалекта находятся говоры вислян — одного из племен пражско-корчакской группы славян. Кашубы являются потомками суковско-дзедзицких племен, расселившихся в Польском Поморье, в генезис которых включились пришлые фельдбергские (голанчские) племена. В результате поморский регион Польши длительное время в культурном отношении (в частности, это весьма отчетливо проявляется в керамических материалах раннего средневековья) заметно отличался от коренных областей суковско-дзедзицких племен. Формирование силезской диалектной группы обусловлено взаимодействием суковско-дзедзицкого населения с торновским. Мазовецкая диалектная группа, несомненно, восходит к говорам средневековых мазовшан.

Последние занимают особое место среди племен, принявших участие в генезисе польской народности. Впервые мазовшане упоминаются в Повести временных лет как одно из ляшских племен. Знает это племя (Masovitae, Masouiensos) и польский хронист Галл Аноним. Он называет однажды мазовшан даже особым народом, на основании чего некоторые исследователи полагают, что этому автору были известны какие-то этноязыковые особенности, выделяющие это племя. X. Ловмяньский считал мазовшан вместе с дулебами, хорватами и велетами древнейшим славянским племенем.

Археологические материалы позволяют восстановить раннюю историю мазовшан, локализация которых в северо-восточной Польше, называемой Мазовией, не подлежит сомнению. Эти земли, как отмечалось выше, в эпоху великого переселения народов из-за крайне неблагоприятных условий были покинуты славянами. Какое-то время они оставались незаселенными или крайне слабо заселенными.

К VI–VII вв. относятся два памятника: небольшие могильники Менд-зиборув на левобережье Вислы и Непорент в низовьях Буга. Оба содержали бескурганные ямные трупоположения с глиняными урнами пражско-корчакского облика.[769] По всей вероятности, эти захоронения оставлены небольшими группами славянских переселенцев, оторвавшимися от основного массива пражско-корчакских племен. На следующем этапе в Среднем Повисленье погребальных памятников снова нет[770] — территория оставалась незаселённой.

Ситуация резко изменилась в последних веках I тыс. н. э., когда в Мазовии и смежных землях появляются курганы, при сооружении которых широко использовался камень. Такие курганы исследовались С. А. Дубинским и Р. Якимовичем в Цецели в междуречье Буга и Нарева.[771] Одни из них имели каменный покров, уложенный в несколько ярусов, другие дополнительно — вымостки из камней в основаниях насыпей, в третьих — кладки из камней в середине их высоты. Все курганы содержали захоронения по обряду трупосожжения (в единичных насыпях открыты более поздние впускные трупоположения). Кремация умерших совершалась на стороне. Собранные с костра кальцинированные кости рассыпались на материке или помещались в насыпях. Все захоронения безынвентарные, в некоторых насыпях встречены фрагменты лепной, а в одной и гончарной керамики. В одном кургане рядом с сожжёнными костями обнаружен целый глиняный сосуд. В кургане 1 найден череп лошади. Датировка курганов затруднительна, на основании лепной посуды их относят обычно к последним векам I тыс. н. э.[772] Подобные курганы раскапывались в том же регионе в Бациках Ближних.[773]

Каменные курганы могли быть привнесены в Мазовию и Подляшье лишь с севера, из коренных земель ятвягов. Использование камня при устройстве погребальных сооружений в течение длительного времени было свойственно западнобалтским племенам и обусловлено какими-то языческими представлениями. Каменные курганы получили распространение в западнобалтском мире еще в I тыс. до н. э.[774] В землях пруссов и галиндов они в I тыс. н э. трансформировались в грунтовые захоронения с поверхностными обозначениями из камней. Кладки или вымостки из камней устраивались пруссами над могилами до XIII–XIV вв. включительно. Ятвяжские племена в течение всего I тыс. н. э. продолжали сооружать каменные или каменно-земляные курганы (в некоторых местностях до конца XIII в.). На южной окраине ятвяжского ареала, там, где ят-вяги контактировали со славянами, хоронившими умерших на грунтовых могильниках, каменные курганы эволюционно сменяются каменными могилами. Применение камня для обозначения могил в ятвяжском крае было широко распространено в XI–XII вв., а в некоторых местах сохранилось до XVII в.[775]

Подобная трансформация каменных курганов в каменные могилы имела место и в Мазовии. Обряд трупосожжения в каменных могилах в первых веках II тыс. н. э. постепенно вытесняется ингумациями, в которых встречено немало вещевых находок. На их основе Л. Раухут выделил три стадии эволюции каменных могильников, отчасти налегающих друг на друга: 1) XI — начало XII в.; 2) конец XI–XII в.; 3) вторая половина XII–XIII в.[776]

О том, что каменные могильники были привнесены в Мазовию и Подляшье ятвягами, говорят особенности погребальной обрядности. Свыше 90 % мужских погребений первой хронологической стадии имели восточную ориентировку, и, наоборот, свыше 90 % синхронных женских были похоронены головами на запад. Положение умерших головой к востоку — обрядность, не свойственная славянскому этносу, и на территории его расселения встречается только там, где славяне встретились и контактировали с иноэтничными племенами. В Мазовецко-Подляшском регионе восточная ориентация погребенных, безусловно, восходит к ритуалу западнобалтского мира. В пользу этого свидетельствуют и вещевые материалы, сопровождающие такие захоронения. Так, в мужских погребениях с восточной ориентировкой встречены шпоры, кресала с кремнями, топоры, наконечники копий и стрел. Это явно неславянская особенность ритуала. В мужских трупоположениях с западной ориентировкой первой хронологической стадии таких вещей не встречено. Исключением является одно из погребений, обращенных головами на запад, в могильнике Блихово под Плоцком, где был найден топор. Однако, в отличие от обычных топоров, встречаемых в каменных могилах с восточной ориентировкой, это был боевой топор скандинавского происхождения. Очевидно, эта находка не племенной маркер, а показатель социального статуса погребенного — захоронен был не рядовой земледелец, а воин-дружинник.

Погребения в каменных могилах второй и третьей стадий не дают отчетливой картины подобной дифференциации. Находки шпор и кресал обнаружены как в погребениях с восточной ориентацией, так и в немногих мужских захоронениях, обращенных головами к западу, что является показателем начавшегося процесса ятвяжско-славянской метисации.

В женских погребениях каменных могильников Мазовии и Подляшья обычными становятся эсоконечные височные кольца, ожерелья из бус, серьги, перстни, железные ножи и глиняные пряслица. Это типично славянский набор погребальных инвентарей. В Мазовии и Подляшье эти находки в основном характерны для захоронений с западной ориентацией. Причем обычно в таких погребениях присутствует по четыре — шесть височных колец и ожерелья из одной — двух нитей разноцветных бус. В женских трупоположениях с восточной ориентировкой если подобные украшения и встречаются, то они состоят из единичных височных колец и бус.

В Мазовии параллельно с каменными могильниками функционировали грунтовые некрополи без каменных кладок, которые доминировали в южных районах. Вещевые инвентари и детали обрядности их не оставляют сомнений в славянской атрибуции этих памятников.

Рассмотренная ситуация даёт все основания полагать, что племенное образование мазовшан формировалось в условиях славяно-ятвяжского взаимодействия. В XII в. в условиях активизации военных набегов на западнобалтские земли со стороны Польши и Древней Руси (источниками документированы походы польских войск против ятвягов, сасов и галиндов под 1108, 1110, 1115, 1166 и 1192 годами и вторжения войск киевских и волынских князей в регионы ятвягов и галиндов под 1112 и 1113 годами) часть ятвягов мигрировала в северо-восточном направлении, достигнув Новгородской земли.[777]

Помимо данных археологии, об участии балтского населения в генезисе мазовшан говорят материалы гидронимики. В Мазовецко-Подляшском регионе известно несколько десятков водных названий достоверно балтского происхождения. Регион балтских гидронимов простирается от р. Кшны до бассейна Бзуры, его центром, как утверждают лингвисты, была зона, примыкающая к месту слияния Нарева с Бугом и последнего с Вислой.[778] Весьма вероятно, что этноним мазовшане производен от антропонима Мазо, известного у средневековых прусов и в Литве.

По всей вероятности, на начальной стадии становления польской народности мазовшане не были включены в этот этногенетический процесс. В XI в. Мазовия была отдельным полугосударственным образованием со своей княжеской династией. В следующем столетии она стала одной из провинций Польского государства, но в XIII–XIV вв. Мазовия вновь существует отдельно от остальной части Польши. Только в 1526 г., после прекращения княжеской линии Пястов, Мазовия окончательно вошла в состав Польши и мазовецкий диалект влился в польскую языковую общность.

Освоение славянами Чешской долины началось в VI–VII вв. Это были племена, представленные пражско-корчакской культурой. С появлением в Среднедунайском регионе аваров славянское население пополнилось переселенцами из антской среды.

По данным Баварского географа, Козьмы Пражского — чешского хрониста начала XII в. и различных средневековых грамот, восстанавливается картина расселения славянских племен в Чешской долине накануне образования государственности (рис. 92). Верховья р. Влтавы занимали дулёбы. Это была оторвавшаяся группа крупного праславянского племенного образования, представленного на заре средневековья частью пражско-корчакской культуры. Ниже, по обоим берегам Влтавы расселились чехи. В Хронике Козьмы Пражского содержится рассказ о расселении на Влтаве «pater Bohemus» со своим родом, который и назвал эту землю своим именем. Исследователи видят в этом предание о происхождении племени чехов, идентифицируя «pater Bohemus» с легендарным Чехом.[779] Северо-западными соседями чехов были лучане. Западные окраинные области нынешней Чехии заселяли три небольших племени — седличане, гбаны и тугошть. Севернее земли чехов размещались также весьма небольшие племена — лемузы (по р. Огрже), литомержичи и дечане (на правобережье Эльбы-Лабы). На северо-востоке от чехов проживало небольшое племя пшован, восточными соседями чехов были зличане, а за ними выше по Лабе и далее на восток до Моравии на значительной территории расселились хорваты — племя, несомненно, антского происхождения.[780]

Рис. 92. Славянские племена Чехии

Ареалы:

а — дулебов;

б — чехов;

в — лучан;

г — гбанов;

д — седличан;

е — лемузов;

ж — дечан;

з — литомержечей;

и — пшован;

к — хорватцев;

л — хорватов;

м — зличан; н — тугошть; о — мораван.

Черными кружками обозначены городища VIII–X вв. (по Р. Туреку):

1 — Властислав;

2 —Либушин;

3 —Левы Градец;

4 — Прага-Град;

5 — Дудлебу;

6 — Клучев;

7 — Коуржим;

8 — Либице;

9 — Градец Кралове;

10 — Литомержице.

По материалам археологии названные племенные регионы никак не выделяются. Судя по названиям (седличане — от топонима Седлице, литомержичи — от Литомержице, дечане — от Дечин), некоторые из племен были территориальными новообразованиями. Несомненный интерес представляет соответствие области распространения курганной обрядности на юго-востоке Чехии с ареалом дулебов. Это вполне объяснимо, поскольку это племенное образование вышло из славянской этнографической группы, где рано получил распространение обычай хоронить умерших в курганах. Второй регион концентрации этой обрядности локализуется на Лабе, преимущественно в области проживания зличан, третий — в ареале мораван. Нужно полагать, что эти племена по происхождению связаны с пражско-корчакской группой славян.

В области расселения чехов и племен, соседних с ними с севера и запада, курганный обряд не получил распространения. Думается, что говорить на этом основании об антском происхождении этих племен можно лишь весьма осторожно, поскольку в Среднем Подунавье и в смежных землях имело место значительное смешение населения разных групп. Погребальными памятниками VIII–X вв. в регионе этих племен являются грунтовые могильники с трупоположениями.

Один их таковых исследовался около городища Либице-над-Цидлиноу. Открыто 160 захоронений с западной ориентировкой. Две трети погребенных сопровождались вещевыми находками — железными ножами, глиняными сосудами и украшениями. Среди последних имеются проволочные височные кольца с эсовидными и кольцевыми завершениями, гроздевидные серьги с корзиночковидными и спиральными привесками, ожерелья из стеклянных и янтарных бус, проволочные и дротовые перстни. В трех захоронениях встречено оружие, в самом богатом — меч и шпоры.[781]

Подобный грунтовой могильник раскапывался в с. Башть в районе Праги, где открыто около сотни трупоположений. Некоторые могилы на поверхности обозначались отдельными камнями по их контурам, иногда отдельные камни клались над изголовьем или в ногах. Есть могилы с каменными плитами-стелами, на которых выбиты кресты. Погребенные по сторонам обкладывались досками. Наиболее частой находкой в могилах являются глиняные сосуды. Кроме того, найдены бронзовые и серебряные височные кольца и серьги, разнотипные бусы из стекла, янтаря и цветных металлов, железные ножи и бронзовый крестик. Это было еще языческое кладбище, но некоторые из погребенных были уже крещеными.[782]

К такому типу принадлежит могильник, исследованный около городища Будеч. Здесь также зафиксированы поверхностные обозначения могил. Коллекция украшений из этого памятника включает простые и эсо-конечные височные кольца малых диаметров, серьги с привесками в виде виноградных гроздей, серьги с корзиночками и бубенчиками, проволочные перстни, пуговицы и бусы. В нескольких захоронениях встречены деревянные ведёрки.[783]

IX–X вв. датируются погребения в подобном некрополе, расположенном на территории Пражского града (в саду Лумбе на южной стороне Йиздарны), где раскопано свыше сотни погребений. Найдено большое количество золотых украшений (серьги, височные кольца, «жемчужины» в составе ожерелий, пуговицы). Среди более распространенных украшений из серебра имеются гроздевидные серьги, височные кольца, в том числе эсоконечные, ожерелья из стеклянных, металлических, янтарных, хрустальных и аметистовых бус. Нередкой находкой являются железные ножи. Оружия в погребениях нет, только в одной могиле встречены шпоры.[784]

Такие могильники исследовались во многих других местностях Чешской долины. Безраздельно господствовал обряд трупоположения. Достаточно очевидно, что эта обрядность не связана с христианской религией. Одни исследователи обуславливают раннее распространение ингумаций местными условиями — восприятием славянским населением позднеантичных традиций, которые сохранялись в этом регионе, несмотря на смену этносов. Другие археологи связывают ранний переход к трупоположениям с проникновением в славянскую среду представлений, прямо или косвенно вызванных христианством.[785]

Аналогичные грунтовые могильники в большом числе известны и в земле мораван. Они получили обстоятельное освещение в монографии Б. Достала.[786]

Курганные некрополи в Чешской долине, как уже было сказано, концентрируются в двух регионах — в ареалах дулебов и зличан. Ранние курганы содержат погребения по обряду кремации умерших. В первой половине IX в. получают распространение трупоположения.[787] Курганных могильников с ингумациями в Чехии немного, и они не образуют компактных регионов — в IX–X вв. славянское население Чехии переходит к грунтовым захоронениям. В этот период курганный ритуал был уже реликтовым.

Одним из изученных является курганный могильник Дражички в Таборском районе. Первоначально он состоял из более 100 полусферических насыпей. Среди раскопанных имеются курганы с захоронениями остатков трупосожжений нескольких индивидуумов, датируемых по керамическому материалу VIII — первой третью IX в. Курганы с трупоположениями выделяются своими малыми размерами. Умерших хоронили в них в грунтовых ямах с широтной ориентацией. В целом захоронения безынвентарные или малоинвентарные. Только при одном детском трупоположении найдены большие эсоконечные височные кольца.[788]

Основная часть земледельческого населения Чешской долины проживала на селищах, которые остаются археологически почти не изученными. Раскопками нескольких поселений открыты лишь отдельные объекты, в основном остатки жилищ, и собран керамический материал. Так, на селище Држетовице исследованы две полуземляночные постройки и шесть зерновых ям.[789] При раскопках поселения Енушев Уезд в районе Теплице зафиксированы следы литейного и кузнечного ремесел. Исследованиями селища Коунице выявлены следы укреплений, позволяющие говорить о том, что некоторые аграрные селения VIII–IX вв. в Чехии были защищены деревянно-глиняными стенами.[790]

Сравнительно хорошо изученными являются городища, которые начиная с VIII в. строились в большом количестве (рис. 93). Кратко охарактеризую некоторые из них.

Рис. 93. Славянские городища Средней Чехии (по Й. Сламе)

1 — Богнице («Замка»);

2 — Будеч;

3 — Бутовице;

4 — Дольны Бжежаны;

5 — Гостин («Козел»);

6 — Хотеч («Скрабек»);

7 — Йиловиште («Гуменска»);

8 — Клецаны;

9 — Козлы;

10 — Краловице;

11 — Кживоклат;

12 — Левы Градец;

13 — Либушин;

14 — Лоховице;

15 — Лштени;

16 — Мельник;

17 — Отмиче;

18 — Прага;

19 —Пшов;

20 — Стара Болеслав;

21 — Шарка;

22 — Тетин;

23 — Винож;

24 — Вышеград.

Одним из укрепленных пунктов в земле чехов было городище Будеч, расположенное в 20 км западнее Праги.[791] Оно устроено на холме, занимает площадь в 22 га и членится на две части — округлый в плане град (6 га) и предградье. Раскопками выяснено, что укрепления града были первоначально сооружены на рубеже VIII и IX вв., при этом для устройства крепостной стены шириной 7 м был использован каменный вал эпохи бронзы. Последний составил внешние контуры стены, а ее внутренняя сторона выстроена из дерева. На рубеже IX и X вв. на руинах первоначальной стены строится новая шириной до 10 м. Ее лицевая сторона была выложена из песчаника, внутренняя — из бревен. Одновременно стеной, выложенной из камня с внешней стороны, укрепляется и предградье. С внутренней стороны стена была сложена из бревенчатых решетчатых конструкций, заполненных глиной. Позднее эти фортификации несколько раз обновлялись.

Городище было плотно застроено. Жилищами IX–X вв. служили подквадратные в плане полуземлянки и наземные дома срубной и столбовой конструкции. В XI–XII вв. уже безраздельно господствовали срубные строения, некоторые из которых имели фундаменты или цоколи из камней. Около многих жилищ открыты ямы-зернохранилища. В одной из них, относящейся к IX в., найдено много зерна (три четверти его составляла пшеница, четверть — рожь). Зафиксированы остатки кузнечного и костерезного ремесел.

В легендах о святом Вацлаве говорится, что около 900 г. чешский князь Спитигнев (891–916 гг.) построил в Будече храм святого Петра. Его остатки открыты раскопками в граде. Это была ротонда с внутренними опорами и апсидой. Древнейшие погребения при ней датируются между 900 и 950 гг.

На южном краю городища исследована усадьба со срубными постройками на каменных цоколях и дорогой, вымощенной камнем. Она ограждена была частоколом. Возникла усадьба в X в., но наиболее активная жизнь в ней приходится на два последующих столетия. Исследователи памятника полагают, что это — резиденция управляющего поселением.

Крупные раскопки велись на городище Либице, расположенном на р. Цидлине недалеко от ее впадения во Влтаву.[792] Это укрепленное поселение зличан. Предполагается, что во второй половине X в. оно было одной из резиденций княжеского рода Славниковичей. В 995 г. поселение перешло во владения Пржемысловичей и стало кастелянским градом.

Центр поселения занимал террасный остров площадью около 10 га. Славяне освоили его уже в VI в. Раскопками изучены полуземляночные постройки с печами-каменками и очагами. Первые фортификации были возведены в конце VIII в. Это была стена, основу которой составляли бревенчатые клети, заполненные глиной и камнями. С внутренней и внешней сторон к стене примыкали рвы. Городище имело воротный проезд, ведший в посадскую часть поселения. Первоначально ворота были деревянными, а во второй половине X в. были выстроены из камня и завершались башней.

До присоединения городища к владениям Пржемысловичей оно было застроено наземными домами столбовой и срубной конструкции. Кроме жилищ, открыты остатки хозяйственных и производственных строений (дубильня, крытый ток, рубленые садки для рыбы), а также зерновые ямы.

С конца VIII в. функционировало предградье. В зличанский период в нем имелись строения трёх типов: полуземлянки, наземные срубные дома и столбовые постройки. В северной части предградья работали железоделательные и кузнечные мастерские. В южной части исследован большой срубный дом на каменном цоколе с несколькими комнатами. Под деревянным полом выявлен водоотводный канал. Среди находок из этого строения имеется сосуд для обрядового литья воды во время богослужений и железное писало.

На городище исследовано кладбище, насчитывавшее около 300 могил. При погребённых найдены оружие, предметы снаряжения всадников и верховых коней и украшения, датируемые от последней трети IX до середины XI в. Эти захоронения принадлежат дружинному сословию. Анализ вещевых материалов показывает заметное влияние великоморавского ремесла. С начала X в. в ювелирном деле фиксируется становление собственно чешского ремесла, впитавшего в себя художественно-производственные традиции Великой Моравии.

В середине X в. в восточной части городища был выстроен однонефный каменный костел и двухэтажный срубный дворец, соединенные мостовым переходом. К югу от дворца размещался монетный двор, при раскопках которого открыты остатки трех литейных горнов и инвентарь ремесленника-литейщика со следами серебра и меди.

При захвате Либице Пржемысловичами поселение в сильной степени было разрушено и выгорело. Его жители переселились в окрестные сёла.

Много внимания чешские археологи уделяют истории Праги, где находился один из старейших градов. На территории Праги выявлено и исследовано несколько поселений пражско-корчакской культуры. Ядром развития пражской агломерации стало укрепленное поселение, возникшее в 870–890 гг. на месте будущего Пражского града. К XI в. его площадь составляла 5 — б га. В начале XII в. были возведены каменно-деревянные крепостные стены, до этого фортификационные сооружения были деревянными.[793]

Важные результаты для характеристики культуры и быта населения периода становления чешской народности и государства получены раскопками городищ Стара Коуржим, датируемого от середины VIII до середины IX в.,[794] Левы Градец,[795] Либушин[796] в ареале чехов; Левоусы в районе Литомержице,[797] Градец над Йизероу в районе Млада-Болеслава[798] и ряда других. Характеристика славянских городищ Чешской долины дана в книге М. Шолле,[799] а их обзор в связи с проблемой становления государства Пржемысловичей сделан Й. Сламой.[800]

В письменных памятниках IX в. имеется информация о двух политических (предгосударственных) образованиях в Чешской долине — Богемии и Хорватии. Согласно «Франкским анналам», Богемия в это время была племенным образованием, охватывавшим области Центральной и Северо-Западной Чехии,[801] то есть земли чехов, лучан, седличан, гбанов, лемузов, зличан и литомержичей. Главная роль в нем принадлежала чехам. Некоторые из племен были включены в состав Богемского союза с помощью военной силы. Одним из таких эпизодов является война чехов с лучанами, о которой сообщается в Хронике Козьмы Пражского. Согласно записанному в ней преданию, во главе войска чехов стоял Честимир, лучанское войско вел их князь Влатислав. Происшедшее на Туровском поле сражение было ожесточенным. Победителями оказались чехи, которые, захватив земли лучан, разрушили их грады.

Богемия, очевидно, была довольно устойчивым племенным образованием, оказывавшим сопротивление сначала Франкской империи, неоднократно пытавшейся подчинить чешские земли своей власти, а позднее выступившим против экспансии Великоморавской державы. В условиях политического объединения и борьбы за независимость славянских племен Чешской долины началась этноязыковая консолидация их. У них, как полагают исследователи, вырабатывалось сознание общих интересов, что стало основой последующей трансформации этой общности в чешскую народность.[802] В начале 70-х гг. IX в. Богемия вошла в состав Великой Моравии, но после смерти Святоплука в условиях междоусобицы между его сыновьями выделилась из неё. В 845 г. 14 старейшин племен Богемии в Регенсбурге приняли христианство.

В IX в. особое политическое образование составляла и Хорватия. Согласно Хронике Козьмы Пражского, Хорватское княжество занимало обширные области между Чехией и Моравией. В X в. хорватские земли уже находились в политической зависимости от пражского князя Чехии, но управлялись своими князьями из рода Славниковцев. К рубежу X–XI вв. земли стали частью территории Древнечешского государства.

Предком чешского княжеского рода, согласно легенде, был Пржемысл. Пржемысловичи были уже не племенными предводителями, а князьями всей совокупности племен, составляющих население Чехии. На рубеже IX и X вв. Пржемысловичи и дружинное сословие приняли христианскую религию, которая вскоре распространилась по всей территории, подвластной им.

Процесс становления Древнечешской государственности по данным археологии прослежен Й. Сламой.[803] На основе анализа материалов городищ он выделил коренной домен Пржемысловичей с восьмью градами во главе с Пражским, который соответствовал в общих чертах племенному ареалу чехов, и продемонстрировал распространение власти Пржемысловичей в конце IX — первой трети X в. на территориях других чешских племен (рис. 94). Крупные грады становятся административными центрами Древнечешского государства. Все земли объединяются под центральным управлением чешского князя с главной резиденцией в Праге. Активизировался процесс стирания племенных традиций, и постепенно прежняя племенная структура окончательно сходит со сцены. К началу XI в. держава Пржемысловичей превратилась в более или менее однородный социальный и этноязыковой организм.

Рис. 94. Чехия в конце IX — первой половине X в. (по Й. Сламе)

Клетчатой штриховкой выделен приблизительный регион первоначального владения Пржемысловичей; черными кружками обозначены городища.

В этих условиях начался процесс формирования древнечешской народности. Наряду с понятием чехи — одно из славянских племен — появляется понятие о чехах как славянской общности всей Чешской долины. Постепенно первое понятие сходит со сцены, и чехами стало именоваться все население Древнечешского государства. Существенную роль в этом процессе играли грады, население которых формировалось теперь из разных регионов Чехии. Развитие ремесленной деятельности вело к формированию единого культурного пространства. Немалое значение в стирании племенных традиций имели и внутренние миграции. Населением осваиваются новые земли, все подходящие для земледелия области. В конце IX–X в. наблюдается заметный рост сельских поселений и процесс уплотнения поселенческой структуры.

Начальный этап становления чешского этноса определяется концом X в., то есть моментом полного объединения земель Чешской долины под властью Пржемысловичей. Процесс интеграции населения в единый этнос, как показывают исторические данные, в это время еще находился в зачаточном состоянии.[804] Этническое самосознание чехов как особой общности впервые фиксируется в хрониках XII в.,[805] но восходит, по-видимому, к предшествующему столетию.

Первые свидетельства о становлении древнечешского языка содержатся в памятниках старославянского языка моравского извода X–XII вв. и в латинских грамотах и сочинениях XI–XIII вв. Первые фонетические явления, характерные для чешского языка, относятся к X в., а основные фонетические процессы были завершены к началу XV в.[806]

Первые славяне расселились в северо-восточной части Словакии в римское время. Их памятниками являются поселения прешовской культуры. В V–VII вв. уже вся территория Словакии была освоена славянами, принадлежавшими пражско-корчакской этнографической группе.[807] Дополнительных серьезных притоков славянского населения здесь не было. Расселение аваров и пришедших с ними антов в Среднем Подунавье затронуло только юго-западные окраины Словакии. На основании археологических материалов и исторических свидетельств можно достаточно определенно утверждать, что словаки являются в основном прямыми потомками раннесредневековых славян пражско-корчакской группы. Исторический континуитет между носителями пражско-корчакской культуры и населением Великоморавского государства вне всякого сомнения.

И это полностью соответствует данным языкознания. В лингвистической литературе получило признание положение о непосредственных праславянских корнях словацкого языка, о западнославянском характере его праславянской основы.[808]

Славяне, заселившие земли Словакии в V–VI вв., пережили аварское господство и в великоморавский период образовали Нитранское княжество.

В VII–VIII вв. постепенно менялась экономическая и социальная структуры славянского населения рассматриваемой территории. Проявлением этих перемен являются городища, возникающие в конце VIII в. В следующем столетии число их заметно возрастает, и они приобретают все большее и большее значение в историческом развитии. Наибольший интерес среди ранних укрепленных центров Словакии представляют Нитра и Девин.

В округе Девина выявлена целая система городищ. Центральное городище при слиянии Дуная и Моравы охранялось городищами («На песках», «Над каменоломней»), устроенными на южном откосе всхолмления Девинская Кобыла. На первом городище исследованы валы с деревянными (срубными и решетчатыми) конструкциями и каменной стеной с внешней стороны. Перед валом находился ров.

Раскопки Девина показали, что славяне начали осваивать его в VIII в. В слоях IX — начала X в. открыт целый ряд срубных жилищ, в том числе полуземлянок, с богатыми вещевыми материалами. Крепостные сооружения этого времени были уничтожены при последующих возведениях фортификаций. Сохранились лишь остатки вала в северной части поселения, который был насыпан еще в римское время, а славяне его укрепили деревянными конструкциями. В юго-восточной части городища были открыты фундаменты великоморавской церкви второй половины IX в., сложенной из камня и украшенной полихромной живописью. Вблизи нее исследованы могилы с богатым инвентарем (серьги, ожерелья из бус, шпоры, пряжки, кресала, пуговицы и др.).

После распада Великоморавской державы жизнь в Девине не была прервана. При городище исследовано поселение с жилыми постройками, образующими улицу.[809]

Регион Нитры был плотно заселен славянами в VI–VII вв., к этому времени относится и возникновение этого поселения. Остатками княжеского града Прибины является городище с валами и рвами, устроенное на возвышенной местности у подножия горы Забор. Раскопками града открыты остатки церковной постройки, в укрепленном предградье зафиксированы следы активной ремесленной деятельности (железоделание, кузнечное и бронзолитейное дело, изготовление костяных гребней и жерновов). Раскопочными работами на Штуровой улице открыты стеклоделательные печи, на Лупке — гончарные горны.[810]

Нитра и Девин IX–X вв. можно рассматривать как раннегородские поселения. В IX в. селения с укреплениями и развивающими ремеслами появились и в других местах юго-западной Словакии. Наличие крупных укрепленных поселений, расчлененных на грады и предградья, в которых концентрировался ремесленно-торговый люд, свидетельствует о глубокой социальной дифференциации славянского общества. Об этом же говорят материалы синхронных могильников. Очевидно, население рассматриваемой области достигло сравнительно высокого культурного и социально-политического развития и было способно создать свое государство — Нитранское княжество.

В зальцбургском трактате «Обращение баваров и карантанцев», составленном в 870–871 гг., рассказывается о князе Прибине, в состав владений которого входила Нитра. Сообщается, что в этом граде Прибины был построен христианский храм, который был освящен зальцбургским архиепископом Адальрамом (824–836 гг.). В 30-х гг. IX в. Прибина был изгнан из своих владений Моймиром — «князем мораван над Дунаем». При этом многие укрепления, воздвигнутые при Прибине, были разрушены.[811]

Моймир I (умер около 846 г.) — первый крупный политический деятель Великоморавской державы, территория которой в его время охватывала Моравию и значительную часть современной Словакии.

Некоторые исследователи полагают, что Моймир, разгромив нитранского князя и распространив политическую власть на земли Словакии, не смог завершить процесс государственной унификации на всей территории Великой Моравии. В течение всей истории этой державы существовал определенный дуализм: словацкие земли развивались в некоторой степени независимо, сохраняя и приумножая традиции прибиновского княжества. К этому времени и восходит начальный процесс становления словацкого общества.[812]

Период, когда земли Словакии входили в состав территории Велико-моравского государства, был временем расцвета экономики и культуры. Быстро развивались кузнечное и ювелирное ремесла, в том числе изготовление различных орудий труда и оружия с применением сварки стали с железом, закалки и других технологических приемов, предметов из цветных металлов с использованием многообразных приёмов ювелирной техники. Получает дальнейшее развитие сельское хозяйство, строятся крепости, административные и религиозные центры. Христианская религия объединяет население Великоморавской державы в духовном отношении.

Ряд косвенных данных позволил исследователям высказать предположение, что в Моравии имели место процессы формирования нового этноса и становления этнического самосознания великоморавской народности.[813] Это маловероятно, поскольку территория Великоморавской державы не была стабильной, а само государство просуществовало весьма непродолжительное время. Наибольшего расцвета политическая жизнь ее достигла при Святоплуке (870–894 гг.). Его власть распространялась на земли от верховьев Эльбы на западе и на всю Словакию до Тисы на востоке. На юге в составе Великой Моравии оказались и паннонские области вплоть до низовьев Дравы, на севере — регион верхней Вислы. В самом начале X в. Великоморавское государство оказалось в кризисной ситуации, не выдержало натиска венгров и прекратило свое существование. Административные и культурные центры его быстро зачахли, отдельные области Великой Моравии оказались в неодинаковых исторических условиях.

Славянское население территории Великоморавской державы, сложившееся на основе различных племенных групп, не было единым, различные регионы ее имели неодинаковое развитие в диалектном отношении. Одним из таких регионов была область Словакии, заселенная славянами пражско-корчакской группы, в меньшей степени, чем другие дунайские области, затронутая какими-либо этническими инфильтрациями. Здесь в пределах земель Нитранского княжества и мог развиться диалект, который после падения Великоморавского государства и стал основой словацкого языка.

Археологическое изучение средневековой деревни Словакии отчетливо показывает полную преемственность ее сельского населения с велико-моравским. Об этом отчетливо свидетельствуют и заселенность местности, и тождественность форм поселений, и одинаковость жизни и быта земледельцев X–XV вв.[814] Исторический континуитет с Великой Моравией проявляется и в других элементах материальной и духовной культуры.[815]

Иностранцы, побывавшие в Словакии в XII–XIII вв., отметили, что среди народа бытует традиция Святоплука. В народных песнях она сохранялась до XVI в. Подчеркивая, что словаки только сравнительно небольшое время имели свою государственность (Нитранское княжество, вошедшее в Великую Моравию) и потом почти тысячу лет жили в составе Венгерского королевства, то есть не имели ни территориальной, ни культурной, ни политической автономии, тем не менее сохранили свой язык и этнос, словацкий историк М. Кучера объясняет это тем, что словацкая народность сформировалась в великоморавский период.[816]

Данные языкознания показывают, что еще в период до X в. в среде славянского населения коренного ареала Великой Моравии (Моравия и Словакия) появились определенные различия, ставшие позднее характерными признаками чешской и словацкой языковой области.[817] Эти изо-глоссные явления на территории Словакии и стали основой последующего оформления словацкого языка. Первоначально, по-видимому, сложился макродиалект позднепраславянского языка с некоторыми особенностями, свойственными словацкому языку. Этот процесс протекал в условиях Венгерского государства. Данные языкознания позволяют говорить о развитии народно-разговорного словацкого языка в XI–XV вв.[818]

Земли бассейна среднего течения Эльбы в VI в. были заселены славянами пражско-корчакской группы, а соседние области среднего течения Одера занимали племена суковско-дзедзицкой культуры. В VII в. в регионе Шпрее — Хавель и смежных областях бассейна Одера расселяются новые группы славян, представленные торновскими древностями (рис. 95). При этом прежние жители не покинули мест своего обитания.

Рис. 95. Расселение славян серболужицкой группы

а — поселения с рюсенской керамикой;

6 — поселения с торновской керамикой (крупные значки — городища; малые — селища);

в — направления миграции славян рюсенской и торновской групп;

г — область распространения дунайской керамики.

На первых порах вновь прибывшие славяне селились изолированно — на небольших городищах с довольно мощными оборонительными конструкциями.

Одним из характерных поселений является полностью раскопанное городище в Торнове в бассейне Шпрее.[819] Исследователями его выделено два строительных горизонта. Городище А (нижний слой) имело кольцеобразный вал (до 9 м высоты) с внутренними деревянными решеткообразными конструкциями крюкового крепления. С внешней стороны к валу примыкал ров, с внутренней — хозяйственные срубные постройки. На внутренней площадке городища открыты остатки строения размером 5 х 2,2 м, стены которого выполнены в столбовой технике. Здесь же находились колодец и зерновая яма. В ней и среди остатков постройки у ворот обнаружено большое количество зерна (рожь, пшеница и ячмень). В культурном слое помимо керамического материала найдены железная сковорода, наконечник стрелы, а также каменные жернова.

Подобную планировку имело и раннее городище в Форберге, находящееся в том же регионе. Вещевые находки и некоторые другие моменты позволили Й. Геррманну датировать нижние культурные отложения этого памятника VII–VIII вв. Как и Торновское городище, оно погибло в результате пожара.

На руинах раннего поселения в Торнове было выстроено новое городище (Б). Его защищали мощный кольцевой вал высотой 10–14 м и ров шириной 5–8 м. При сооружении вала использовались отчасти старые конструкции, а на вершине и у основания со стороны рва были возведены дополнительные сооружения из вертикальных столбов и срубов. Для входа, как и на городище А, в валу был прорезан тунелеобразный коридор шириной 1,5–1,6 м. С внутренней стороны склоны вала были выложены камнем, к ним вплотную примыкала кольцевая постройка, разделенная на 19 секций. Она выстроена из бревен срубной техники, комбинированной с вертикальными столбами. Три секции постройки были жилыми, остальные служили амбарами для хранения продовольственных припасов. В последних находились глиняные ванны и деревянные ящики, заполненные обугленным зерном, сгоревшим вместе с поселением. В слое IX в. на городище обнаружено свыше 100 жерновов, глиняные пряслица, два железных серпа, два топора и поясные принадлежности.

В срединной части городища располагалась постройка, имеющая два помещения. Первое, размером 4 х 0,7–1,2 м, выстроено из горизонтально положенных брусьев, которые удерживались стояками, пол был глинобитным. Вторая камера — сруб размером около 2 х 1,2 м.

Примерно такое же строение имело и городище Б в Форбурге. В отличие от Торновского, сгоревшего в IX в., оно функционировало и в X в. За его валами на всхолмлении располагалась неукрепленная часть поселения размером 100 х 80–90 м. При раскопках здесь открыты многочисленные ямы от столбовых построек, собрано большое количество фрагментов керамики того же облика, что и на городищах.

Глиняная посуда торновской культуры изготавливалась на гончарном круге (рис. 96). Наиболее распространенными были горшки хорошо выраженной биконической формы. Выше перелома на сосудах располагался орнаментальный пояс из нескольких рельефных полос — пластических валиков, а также волнистые и линейные узоры, наколы и штампы. Эта посуда является одним из важнейших маркеров торновских древностей. Кроме того, на поселениях этой культуры встречаются высокие сосуды с резким, угловатым изгибом плеч и горшки с плавным профилем, которые орнаментировались волнистыми и линейными узорами, пересекающимися линиями, прочерченными крестиками и черточками.

Рис. 96. Керамика из поселения Торнов

Появление торновской керамики в рассматриваемом регионе определяется первой половиной VII в.,[820] широко бытовала она в течение VII и VIII столетий и в небольшом количестве использовалась и в IX–X вв.

На первых порах торновская керамика была характерна для жителей городищ, а обитатели окрестных селищ пользовались лепной посудой, продолжавшей традиции пражско-корчакской и суковско-дзедзицкой культур. Такая же керамика встречена и в нижних горизонтах напластований некоторых городищ (Столпе, Визенау, Лоссов, Вильдберг и другие).

В результате взаимодействия и метисации местных и пришлых славян в самом конце VII в. и особенно в VIII в. происходят существенные изменения в эволюции лепной керамики. Ее формы становятся более многообразными, распространяются орнаментальные мотивы, воспринятые от торновской посуды. Эта керамика именуется археологами псевдоменкендорфской. Параллельно на многих неукрепленных поселениях появляется и собственно торновская посуда, которая к началу IX в. вытесняет лепную. Лишь в отдельных местах в небольшом количестве изготавливались лепные сосуды, но они уже имели торновский облик.

К этому времени стандартизируется и домостроительство. Если в ранний период рассматриваемый регион отличался разнотипностью жилищ (постройки столбовой конструкции на городищах, углубленные дома на селищах, строения с углублениями, характерные для суковско-дзедзицких памятников), то теперь доминировали наземные дома столбовой конструкции.

Земледелие у славян торновской группы находилось на более высоком уровне, чем у ранее осевших. При исследовании зерновых материалов из городища Торнов удалось выявить 73 разнохарактерных комплекса, принадлежащих урожаю одного года, но различным полям и усадьбам. Их тщательное изучение совместно с анализами сорняков, содержащихся в комплексах, дало основание исследователям утверждать, что в торновском ареале на пашенных участках имела место определенная сменяемость зерновых культур, то есть севооборот.

Есть основания полагать, что в рассматриваемом регионе в IX в. появились ремесленные поселения с мастерскими по изготовлению железных изделий и украшений из цветных металлов.

Погребальные памятники торновской культуры пока не выявлены.

Славяне торновской группы надежно отождествлены немецкими исследователями с лужичанами. Они заселяли историческую область Лужицу.[821]

Истоки торновской керамики обнаруживаются в культурах римского времени и периода переселения народов Силезии, в том числе в памятниках добродзеньской групп.[822] При сопоставлении торновской биконической посуды и керамики позднеримского времени Силезии выявляется сходство не только в формах сосудов, но и в деталях орнаментации. И там и тут однотипны пластические валики, штампованные и накольчатые узоры. Наземные постройки столбовой конструкции также были привнесены в Лужицу переселенцами из Силезии, где такой тип жилищ был весьма характерен для поселений римского времени.

Импульсом перемещения группы славян из Силезии в Лужицу, по всей вероятности, стало появление в Сред недунайском регионе новых масс населения, ведомого аварскими ордами.

Междуречье Эльбы и Заале, примыкающее к торновскому ареалу с юго-запада, в VI в. было заселено славянами пражско-корчакской группы. В самом начале VII в. в этом регионе появляются новые массы славянских переселенцев, по своему культурному облику заметно отличающиеся от пражско-корчакских. Памятники вновь пришедшего населения характеризуются прежде всего керамикой, именуемой рюсенской (рис. 97). Это одна из групп серой керамики дунайского типа, изготавливаемой на гончарном круге.

Рис. 97. Керамика рюсенского типа

Рюсенская посуда представлена в основном невысокими горшками, хорошо профилированными, обычно обильно украшенными линейными и волнистыми узорами.[823] Одновременно с этой керамикой в Эльбо-Заальском регионе получают распространение поселения нового типа — городища с оборонительными стенами, сложенными насухо из камня и имеющими сверху деревянные сооружения в виде палисадов, решетчатых или ящичных конструкций. Зафиксированы и защитные стены, сложенные из кирпича.

Возведение на поселениях оборонительных стен сухой каменной кладки с деревянным верхом восходит к античной традиции, воспринятой в начале средневековья славянским населением, осевшим в западных землях Среднего Подунавья.[824] Такие городища известны среди славян Чехии и Приальпийской зоны. Очевидно, оттуда в начале VII в. и переселилась какая-то группа населения в Эльбо-Заальскую область. Дунайская керамика сложилась в Среднем Подунавье также под воздействием местного позднеримского гончарства.

Городища рюсенских славян имеют форбурги, что также сближает их с поселениями западных окраин Среднего Подунавья. К числу наиболее известных памятников рассматриваемого региона принадлежат городища Фихтенберг, Кезитц, Кезигесбурх, Гана, Альтенплатхов и др.[825]

С расселением рюсенских славян в междуречье Эльбы и Заале распространяется обряд трупоположения. Захоронения по обряду кремации, свойственные пражско-корчакским славянам, бытовали в течение всего VII в., но параллельно с ним умерших хоронили по обряду ингумации, и этот ритуал постепенно вытеснил прежний.

В последующие столетия в ареале рюсенских древностей прослеживается эволюционное развитие культуры (через стадию типа Rotha рюсенская керамика трансформируется в типичную «позднеславянскую», отчетливо выделяющуюся среди соседних германских форм сосудов), свидетельствуя о преемственности населения.

Рюсенская группа славян надежно идентифицируется с сербами/сорбами,[826] упомянутыми впервые в исторических памятниках под 631 г. как племенная общность славян, предводительствуемая князем.[827] Письменные документы локализуют сорбов между Заале и Эльбой, и это находит надежное подтверждение в материалах топонимики.[828]

Согласно археологическим данным, носители рюсенских древностей — сорбы были переселенцами из более южных, Западнодунайских земель; языковые материалы также указывают на переселение сорбов из южных регионов.[829]

Из письменных памятников определяется, что первоначально племя сербы/сорбы обитало на р. Мульде, но очень скоро этот этноним распространился на все славянство междуречья Эльбы и Заале. Нужно полагать, что сорбы создали какое-то племенное формирование. В его составе были долеминцы, колодичи, сиуслы, житичи, худичи, нелетичи, нуджичи и другие. По мнению В. Шлезингера, некоторые из них были территориальными новообразованиями, получившими имена от мест своего проживания.[830]

В IX в. территория сорбского союза племен расширяется, в него вошла и часть земель лужичан. В результате этноним сорбы распространяется на восток вплоть до среднего течения Одера.[831] В письменных памятниках этого времени сорбы/сербы — совокупность многих славянских племен, вошедших в состав политического объединения. Территория его членилась на несколько племенных регионов, которые, в свою очередь, состояли из «градских округов», группирующихся вокруг градов. Всего в племенном союзе сорбов было 50 округов.[832] Под 806 г. в источниках называется князь Милидух, объединявший под своей властью все сорбские племена.

Начиная с VII в. из междуречья Эльбы и Заале славяне относительно небольшими группами мирно расселялись на запад, оседая в Тюрингии среди немецкого населения. Здесь известны находки пражско-корчакской и рюсенской культур.[833] Проживание славян в Тюрингии сравнительно хорошо документировано археологическими материалами начиная с IX в.[834] О широком расселении славян в этой земле говорят письменные документы IX–XIII вв. В XII в. в отдельных местностях удельный вес славянских жителей достигал 37 %. Славяне оставили мощный пласт в топонимике этого края.[835]

Взаимоотношения славян с местным населением Тюрингии были мирными. Славяне селились поблизости от франко-германских поселений или подселялись в уже существующие деревни. С VIII в. эти славяне стали подданными франко-германского государства, но, как свидетельствуют археологические материалы, сохранили свою материальную культуру вплоть до XII–XIII вв. В XIII в. началась их культурная и этноязыковая ассимиляция.

Основой экономической жизни славян Эльбо-Заальского региона было земледелие. Область характеризуется плодородными моренными и лессовыми почвами и развитой водной системой, что благоприятствовало развитию земледелия. Сельское население ее было довольно многочисленным. Крупные и малые грады в большом числе известны на всей территории сорбов. Они были резиденциями племенной знати разных уровней и убежищами, куда в моменты опасности собирались окрестные жители.

Естественно, что этот плодородный и плотно заселенный край постоянно привлекал франкских феодалов. Судя по Хронике Фредегара, земля сорбов уже в 30-х гг. VII в. была в даннических отношениях с франками. Когда сложилось государство Само, сорбы во главе с князем Дерванусом вошли в его состав, освободившись из-под господства франков. Историческое наступление на земли сорбов начал в 782 г. франкский король Карл Великий. Сорбы отчаянно сопротивлялись. Даже после гибели в сражениях 805–806 гг. их вождя Милидуха Сорбского племенной союз продолжал сдерживать мощные натиски Франкского, позднее Восточно-Франкского государства. Исторические документы зафиксировали 14 крупных войн франков против сорбов. Последние не только отражали вторжения франкских войск, но иногда переходили в наступление, вторгаясь в земли противника и опустошая их. Но силы все же были неравными, и в начале X в. Сорбский союз не смог выдержать напора Немецкого государства и сошёл с исторической сцены. Подвластными немцам оказались и лужичане.

По мере порабощения серболужицкого населения их земли стали заселяться немецкими колонистами. Строились немецкие города, в которых славяне могли селиться лишь на окраинах. Военно-административное и церковное управление целиком находилось в руках колонистов. Началась германизация славянского населения. Процесс становления зарождающихся этносов сорбов и лужичан был прерван. Только часть их сумела сохранить свои языковые и этнографические особенности. Ещё в 20-х гг. XX в. в Германии проживало около 150 тысяч серболужичан, имевших свои школы на родном языке, свою литературу и публицистику, свои культурно-просветительные учреждения.

Сохранившийся до XX в. серболужицкий язык имеет два значительно отличающихся друг от друга диалекта — верхнелужицкий и нижнелужицкий. Их глубокие различия проявляются и в фонетике, и в морфологии, и в лексике.[836]

Нижнелужицкий диалект локализуется в ареале торновской культуры и, следовательно, восходит к говорам средневековых лужичан, поскольку каких-либо перемещений славянского населения в этом регионе позднее не наблюдалось. Верхнелужицкий диалект территориально связан с ареалом рюсенской культуры, что дает основание рассматривать его как наследие говоров средневековых сорбских племён.

Мысль, высказываемая некоторыми лингвистами, о первоначальном бытовании единого серболужицкого языка, который впоследствии дифференцировался на два больших диалекта, не находит подтверждения в историко-археологических материалах. Последние свидетельствуют о существовании в раннем средневековье в Эльбо-Заальском регионе двух самостоятельных этнокультурных групп (торновской и рюсенской) различного происхождения, говоры которых и могли стать основой соответственно нижнелужицкого и верхнелужицкого диалектов. Этноним сербы, как уже отмечалось, имеет антское начало и восходит к славяно-иранскому симбиозу римского времени. В связи с этим становится понятным, почему, например, в верхнелужицком диалекте имеет место замена g посредством h при сохранении g в нижнелужицком. Последний по ряду явлений близок к ляхитской языковой области,[837] что также вполне объяснимо — он сформировался на субстратной суковско-дзедзицкой основе.

Анализ водных названий и материалы ономастики дают достаточные основания предполагать, что славянское расселение в Приальпийском регионе, включающем верхнее течение Дравы (с Муром), верховья Савы со смежными землями бассейна Энса и левобережья Тальяменто, осуществлялось двумя направлениями. Один поток миграции шёл с юго-запада, другой — с севера. Естественно, при этом славянские переселенцы оказывались неоднородными в племенном и диалектном отношениях.[838] Аварское господство не затронуло этих приальпийских земель, не исключено, что они пополнялись славянами, бежавшими, спасаясь от аварского гнёта.

Историк Б. Графенауэр в результате изучения всей суммы письменных известий считал, что около 550 г. массивы славян уже имелись в окрестностях позднеантичных центров Агунтума и Овилавы. Концентрацию славянского населения около других таких центров исследователь датирует 570–590 гг. Таким образом, освоение славянами рассматриваемой Приальпийской области следует определять второй половиной VI в.[839] Славяне встретились здесь с разрозненными группами романизированного кельто-иллирийского населения и быстро наладили с ним активные культурные и соседские контакты.[840] Позднеантичные центры положительно воздействовали на развитие культуры славян и сыграли организующую роль в становлении ранней государственности.

Освоив приальпийские области, славяне стали совершать нападения на города Истрии и Северной Италии. Письменными источниками зафиксированы такие походы в 592, 600 и 602 гг. В 595 и 596 гг. приальпийские славяне, как сообщает Павел Диакон, приняли участие в сражениях против баварского воеводы Тассилы где-то в верховьях Дравы и Мура, в области, именуемой «provincia Sclavorum».[841]

Уже в первой половине VII в. альпийские славяне создают раннегосударственное образование. Его ядром стала область в округе античного Виринума, где местный князь из града Карантана (в районе нынешнего Карнбурга близ Клангенфурта) начал объединение разрозненных славянских групп, постепенно распространяя свою власть на пространство от среднего течения Энса на севере до верховьев Дравы на юге.[842] Образовавшееся Карантанское княжество объединило всех славян Приальпийского региона и просуществовало более 100 лет (рис. 98). От названия этого государства его население стало именоваться карантанцами, в русских летописях — хорутанами.

Рис. 98. Карантания и её окружение

Наиболее ранние могильники, связываемые исследователями со славянским населением, в Приальпийском регионе датируются последними десятилетиями VI в. Захоронений по обряду кремации в них нет, отсутствует и лепная керамика, столь характерная для многих земель раннесредневекового славянства. Умерших хоронили по обряду трупоположения с широтной ориентацией. Так, в могильнике Подмелцу-Башка в Словении раскопками открыты трупоположения, обращенные головой на запад. Вещевой материал небогат: железные пряжки, ножи и фрагменты гончарной глиняной посуды. Пряжки позволяют датировать захоронения второй половиной VI или началом VII в. Находок для этнической атрибуции умерших нет. Исследователь памятника В. Шрибар относит его к славянам, поскольку лангобарды в это время были уже в Италии и основными жителями этого региона были славяне.[843]

Аналогичные могильники исследовались в Гойаче-Морлеке в окрестностях Горичи, в Лашке при Целе, Бледе и Крани. В первом некрополе при трупоположениях с широтной ориентацией обнаружены стремена и другие вещи, датируемые концом VI в.[844] В большом могильнике в Лашке найдены стеклянные бусы, бронзовая игла, фрагменты керамики, позволившие определить время памятника концом VI–VII в.[845]

Очень вероятно, что первые славяне появились в Восточноальпийском регионе в процессе продвижения лангобардов из Среднего Подунавья в Северную Италию. Выше отмечалось, что в Подунавье среди лангобардов проживали и славяне. Когда под давлением аваров лангобарды оставили эту область, отправились на запад и соседствующие с ними славяне. В этот поток миграции могли быть вовлечены и другие славяне. По времени освоение славянами Приальпийской территории совпадает с лангобардскои миграцией в Северную Италию.

Некоторые подтверждения этому имеются в археологических материалах. Так, в достоверно славянском некрополе Блед-Пристава-2, основанном около 568 г. и функционировавшем вплоть до XI в., в ряде ранних захоронений отмечены элементы лангобардскои культуры.[846] В могильнике Света Гора близ Ровище, основная масса погребенных в котором достоверно принадлежит славянам, среди ранних славянских открыты и захоронения лангобардов.[847]

Интересные данные получены при раскопках крупных славянских некрополей в Крани.[848] В одном из них, расположенном на высоком берегу Савы в урочище «На Лайху», раскопками исследовано около 750 трупоположений конца VI — начала VII в., среди которых были захоронения с явными лангобардскими особенностями. На этом основании некоторые исследователи отнесли памятник к лангобардам, другие не согласились с этим. Славянские захоронения VII–VIII вв. в могильнике, расположенном при слиянии Кокры с Савой, выделяются А. Валичем по височным кольцам, свойственным раннесредневековому славянскому миру. Лангобардско-славянские связи проявляются в распространении у части альпийских славян серег кошарицкого типа (проволочные крупного диаметра с дополнительным малым колечком-петлей внизу). Они встречены, в частности, в славянских захоронениях могильников Блед-Пристава, Крань, Лашки и др. Зародились же они в Италии в лангобардскои среде[849] и были позаимствованы от них альпийскими славянами.

Проблема континуитета населения и культуры в Придунайском регионе остается дискуссионной. Согласно Ф. Бирбрауэру, славянская экспансия прервала традиции римского наследия. Исключение составила лишь Истрия, где славянская инфильтрация не была разрушительной и античное наследие в раннем средневековье получило дальнейшее развитие.[850] Однако У.-Г. Иблер, проанализировав металлические украшения рубежа античности и средневековья, пришла к заключению о преемственности культур.[851] О континуитете культурного развития от римского периода до средневековья много писал Б. Графенауэр.[852]

В условиях укрепления Карантанского государства наступила стабилизация жизни и быта, что вело к консолидации славянского населения Приальпийского региона, свидетельством чего является становление в начале VIII в. единой археологической культуры — карантанской (рис. 99).[853] Кельто-иллирийское романизированное население к этому времени было окончательно славянизировано. Ядром карантанской культуры стала территория Карантанского княжества. Вместе с тем памятники этой культуры известны и за его пределами — в Восточном Фриуле, а единичные находки встречены на Дунае, на территориях Чехии и Венгрии.

Рис. 99. Распространение памятников карантанской культуры

а — памятники, основанные в кеттлахской фазе;

б — памятники, основанные в карантанской фазе.

Старшая фаза карантанской культуры именуется кеттлахской (VIII — первая половина IX в.) по раскопанному ещё в середине XIX в. могильнику Кеттлах около Глогниц в Австрийской Штирии.[854] Одним из типичных памятников этой фазы является некрополь Блед-Пристава. Умерших хоронили в направлении запад — восток (с сезонными отклонениями) в могильных ямах (иногда на досках), на спине, со сложенными руками. Инвентарь богат и многообразен. Это проволочные височные кольца, серьги со стеклянными ягодообразными привесками, фибулы, шейные цепочки, привески, молоточкоподобные брактеаты, перстни, стеклянные бусы и глиняные сосуды. Последние принадлежат к дунайской гончарной керамике.

Проволочные височные кольца представлены несколькими типами. Весьма распространенными были кольца, завершающиеся на одном конце крючком, на другом — петлей или крючками на обоих концах. Кроме Карантании, они встречены в Северной Далмации и Хорватии, а также в смежных районах Нижней Австрии и Баварии. В Приальпийском регионе имели широкое хождение еще проволочные кольца с концами, перевязанными отдельной проволочкой. На кеттлахской стадии здесь получают некоторое распространение и кольца с эсовидным концом, очевидно свидетельствуя о происхождении какой-то части славян Приальпийских земель из среды исторических славен — носителей пражско-корчакской культуры. Об этом говорит и зафиксированный письменными документами этноним дулебы, локализуемый где-то в бассейне р. Мур. В отличие от основного региона эсоконечных височных колец, на территории ка-рантанских славян такие украшения имеют на противоположном конце крючок — гибридное образование из весьма распространенных в Карантании височных колец и привнесённых эсоконечных.

Большинство могильников карантанской культуры функционировали как в старшей, так и в младшей фазе. Переход между фазами был весьма плавным, эволюционным, тем не менее облик второй фазы рассматриваемой культуры был своеобразным.

Доминирующей ориентировкой погребенных младшей фазы (вторая половина IX–X в.) было направление северо-запад — юго-восток (с сезонными отклонениями). Как и раньше, какого-либо определенного порядка в расположении могил не наблюдается. Умершие помещались в грунтовые ямы нередко на доске или под доской, руки складывались на корпусе. Инвентарь многих захоронений очень скромен: серьга или височное кольцо, перстень в женских захоронениях, нож и кресало — в мужских. Другие погребения характеризуются множеством украшений: несколько височных колец и серег, фибулы, перстни, богатые шейные ожерелья и др. Если раньше украшения изготавливались преимущественно из проволоки или кованых пластин, то теперь распространение получает техника литья и эмали.

Типичными украшениями карантанских славян становятся луннич-ные височные кольца (рис. 100). Ранние экземпляры их — с простыми прочерченными узорами неправильно-геометрического облика или с растительной и зооморфной орнаментацией — появились еще в старшей фазе. Во второй фазе наряду с аналогичными кольцами широкое хождение получают лунничные украшения с полихромными выемчатыми эмалями. Техника эмальерного дела пришла к альпийским славянам из каролингского мира. Рейнские параллели проявляются и в бытовавших в карантанской культуре шайбообразных фибулах (рис. 101). Лунообразные украшения являются позднеантичным наследием, переработанным карантанскими славянами. В ряде мест Приальпийского региона продолжали бытовать и эсоконечные височные кольца.

Рис. 100. Лунничные височные кольца карантанской культуры

1 — Кёттлах, Глогниц;

2 — Фёрк;

3 — Жминья;

4 — Крань;

5 — Крунгл, Миттерндорф;

6 — Афрам, Лейбнитц;

7 — Юдовска вас;

8 — Гермагор (Шмохор);

9 — Туррида, Седеглиано.

Рис. 101. Шайбообразные фибулы карантанских славян

1, 3, 4, 6, 8 — Крань;

2 — Блед;

5 — Гарс, Турнау;

7 — Стари Трг, Словень Градец;

9 — Аквилея (Оглей).

Становление и развитие карантанской культуры — бесспорное свидетельство этнической консолидации альпийских славян. С формированием этой культуры, нужно полагать, начался процесс интеграции славянского населения рассматриваемого региона в единую народность. В трактате «Обращение баваров и карантанцев», написанном в 870 или 871 г. в Зальцбурге, термин «карантани» последовательно употребляется как этноним, обозначающий особый славянский этнос, заселявший территорию между Баварией и Нижней Паннонией.[855] Как отдельный славянский народ карантанцы фигурируют и в древнерусских летописях: «А се ти же словени: хровате белии и серебъ и хорутане».[856]

Уже в середине VIII в. карантанские князья оказываются в вассальной зависимости от империи Каролингов. При этом начинается христианизация карантанских славян миссионерами из Баварии и Италии. В 811 г. области Карантании к северу от Дравы отошли под юрисдикцию Зальцбургского архиепископа, а южные земли — Аквилейского патриархата. В 20-х гг. IX в. Карантания находится под властью баварских графов, и, таким образом, альпийские славяне оказались в составе империи Карла Великого. Местная карантанская знать сближается с баварской и франкской аристократией, начался длительный процесс ассимиляции значительных масс славянского населения.

Несмотря на неблагоприятную историческую ситуацию, карантанская культура вплоть до X в. включительно развивалась в едином направлении, что указывает на устойчивость складывающейся славянской народности. Однако утрата государственной самостоятельности Карантании и унифицирующее воздействие христианства все же прервали процесс развития карантанской народности. Термин «карантани», как свидетельствуют исторические документы, к X в. теряет этническое значение и становится хоронимом. Славянские земли Приальпийской области теперь в памятниках письменности называются «Склавинией». Впрочем, Гельмольд, Бартоломей Английский именуют славян этого региона по-прежнему карантанцами.

Карантанская культура была культурой альпийских славян языческого периода. Прекращение ее развития отражает завершение процесса христианизации и одновременно начала германизации славянского населения Приальпийского региона. В XI — начале XII в. герцогство Карантания дифференцируется на мелкие административно-территориальные образования, что усилило ассимиляцию славян. Параллельно началась интенсивная колонизация Восточноальпийских земель немецкими крестьянами. Однако ещё в XV в. славянское население осознавало себя особым этносом, хотя составляло уже меньшую часть населения региона. Позднее оно постепенно утратило свой язык и самобытность, но некоторое этнографическое своеобразие областей былого славянского расселения заметно до сих пор. Еще раньше были ассимилированы славяне, проживавшие среди романоязычного населения во Фриуле.

Прямыми потомками альпийских славян ныне являются словенцы. Первый этап становления их языка, как можно полагать, восходит к периоду Карантанского княжества. Ряд фонетических явлений словенского языка, согласно Р. Коларичу, говорит о возможности его обособления к концу IX в.[857] Первым памятником словенского языка считаются Брижинские (Фрейзингенские) отрывки X или XI в., продолжающие праславянские традиции. В XI–XV вв. в Восточноальпийском регионе доминировали немецкое и латинское влияние и словенский язык в письменности не употреблялся.

В настоящее время словенский язык[858] характеризуется чрезвычайным диалектным разнообразием. Исследователи выделяют 49 диалектов, объединяемых в семь основных групп. Это косвенное подтверждение заключения, основанного на археологических материалах, о племенной неоднородности славян, расселившихся в Приальпийском регионе. В западных и северо-западных диалектах словенского языка присутствуют явления (сохранение групп tl, dl, фрикативный h, отсутствие вторичного l в конце слова и др.), которые роднят их с западнославянскими языками, в частности с чешским. Можно полагать, что это фиксируется распространением в карантанской культуре эсоконечных височных колец. Впрочем, формирование многих диалектных элементов словенского языка относится к более позднему историческому периоду и обусловлено было как территориальной расчлененностью этноса, так и сильными влияниями, исходившими со стороны немцев, фриулов, итальянцев, сербов, хорватов и венгров.

Хорваты — одно из племенных образований антов Северного Причерноморья. Иранское происхождение этнонима допускает формирование племени в условиях славяно-иранского симбиоза позднеримского времени. Великая славянская миграция расчленила это племя на несколько групп, которые осели в разных регионах раннесредневекового славянского мира. Исторические источники фиксируют хорватов в Далмации, в восточной Чехии, на Заале, в Силезии, на верхней Висле и в Древнерусском Прикарпатье.

Наиболее крупная группировка хорватов поселилась в Далмации (рис. 102). Пути миграции их пока не могут быть определены материалами археологии. Можно полагать, что импульсом далекого переселения хорватов стал мощный натиск аваров, существеннейшим образом затронувший коренные антские земли. В составе большого миграционного потока, лавиной продвигавшегося на запад, оказались анты, осевшие вместе с аварами на среднем Дунае, и среди них хорваты, продвинувшиеся в Далмацию.

Рис. 102. Области расселения хорватов и сербов

а — ареал становления хорватской народности;

б — Посавская Хорватия;

в — регионы сербов:

1 — Сербия;

2 — Захумье;

3 — Травиния;

4 — Дукля;

5 — Пагания;

г — основные города.

Время расселения хорватов в этих землях определяется археологически концом VI и самым началом VII в.[859] Первые захоронения в хорватских могильниках датируются первыми десятилетиями VII в., но эта дата отражает не момент появления славян в Адриатике, а период стабилизации их жизни во вновь освоенных землях. Далмация и смежные с ней области до миграции хорватов были заселены романизированным населением, сохранившимся с римской поры.[860] По-видимому, хорваты осели в Далмации многочисленной группой. Прежние жители отчасти были вытеснены в гористые местности или переселились на острова Адриатического моря. Впрочем, в ряде местностей романизированное население осталось на своих местах обитания, установив контакты со славянами. Материалы раннехорватских некрополей свидетельствуют, что переселенцы заняли плодородные области Далмации — местности, где концентрируются памятники позднеантичной поры, поблизости, а нередко непосредственно на развалинах прежних поселений. При раскопках позднеантичных селищ региона Равних Котаров зафиксировано множество случаев использования хорватами жилищ аборигенного населения.[861] Хорваты восприняли у местного населения элементы земледельческо-скотоводческого хозяйства далматинского типа и переняли способы постройки жилищ — у сельского населения Далмации вплоть до настоящего времени бытует иллирийский тип деревенского дома.[862] Раскопками документировано присутствие хорватского населения и в некоторых городских поселениях римского времени (Нина, Брибара, Салоны и др.).[863] Взаимодействие местного романизированного населения с пришлыми хорватами в Салоне и ее округе фиксируется письменными данными и неизменностью мест возведения культовых построек.[864] В целом же в Хорватской Далмации при расселении славян наблюдается деградация городской жизни, поселения аграризируются, и только через некоторое время с развитием государственности начинаются процессы реурбанизации.

Древнехорватские могильники Далмации получили монографическую характеристику в трудах Д. Еловины и Я. Белошевича.[865] Они обычно содержат по нескольку сотен захоронений по обряду трупоположения. Функционировали они длительное время, некоторые до X столетия и позднее. Расположение могил в некрополях бессистемное, что обычно для славянских языческих кладбищ. Умершие помещались в ямы глубиной от 0,6 до 1,5 м. Они клались на спине, как правило, головой на запад (с сезонными отклонениями). В отдельных могильниках отмечены единичные погребения с иной ориентацией, что связано, нужно полагать, с наличием в хорватской среде иноплеменников.

Исследователями на древнехорватских некрополях выделяется три типа могил. Первый составляют простые грунтовые ямы овальной или подпрямоугольной формы. Ко второму относятся могилы, в которых при погребенных клались камни, иногда помещенные около головы и ног, иногда лежащие бессистемно, иногда образующие несплошную обкладку умершего. Третий тип составляют могилы, в которых умершие правильно обставлены камнями или стенки ям выложены вертикально поставленными крупными плитами. Со временем процент погребений последнего типа заметно возрастает, и эта обрядность становится одним из характерных признаков хорватского ритуала. Могилы, обложенные плитняковыми камнями, обычны и в хорватских христианских кладбищах.

Немалое число погребенных в древнехорватских могильниках сопровождалось различными вещевыми находками. Среди височных украшений широкое бытование имели проволочные кольца небольшого диаметра, концы которых завертывались в колечки-петли. Кроме того, нередки височные кольца с подвеской в виде виноградной грозди и двух- и трёхбусинные (со сканными бусами). Только в единичных захоронениях встречены эсоконечные кольца.

Шейные ожерелья сравнительно немногочисленны. Они состоят из разнотипных стеклянных бус, среди которых имеются экземпляры византийского и каролингского происхождения. В отдельных могилах встречены бубенчики, ещё реже — крестики. Распространенной находкой являются бронзовые и серебряные перстни разных типов.

Железные ножи находились и в мужских, и в женских захоронениях. В мужских могилах нередки пряжки, в женских — глиняные пряслица. Предметы вооружения (мечи, копья, стрелы, топоры) и конского снаряжения в могилах чрезвычайно редки.

Керамика древнехорватских некрополей, как и синхронных поселений, которые пока очень слабо изучены, изготавливалась на гончарном круге и принадлежит к дунайскому и так называемому городищенскому типам, распространённым в Среднем Подунавье.

В двух могильниках на территории Хорватии открыты единичные захоронения по обряду кремации. Одно из них исследовано в Кашичах и по керамике датировано VII в., другое — в некрополе Ждрияц около Нина среди более 200 трупоположений.[866]

Несколько отличной была культура хорватов, расселившихся в Истрии. На основании письменных источников освоение этого полуострова славянами (вместе с аварами) определяется 599–611 гг., что, как утверждает Б. Марушич, находит полное подтверждение в археологических материалах. Появление нового населения в Истрии сопровождалось разрушением целого ряда христианских построек. Археологически зафиксирована гибель церковных зданий на поселениях Рим под Роча, Мунтаяна, Врсар, Клоштар, Святого Фошка под Жминью, Рогатица. Частичные разрушения отмечены также на поселениях романизированного населения Двоград, Бале, Велика Госпа под Бале, Бетика, Баньоле под Водняной, Фажана, Гуран и Галижана.[867] Следы разрушений фиксируются и в жилых районах некоторых из исследованных археологами поселений.[868]

В Истрии различаются две группы могильников VII–VIII вв. Первую составляют некрополи местного романизированного населения, начало захоронений в которых восходит к предшествующим столетиям. Это христианские кладбища, в расположении могил в них прослеживается рядность. Умерших хоронили по обряду ингумации и нередко около головы и ног клали камни; появляются первые подплитовые могилы. При погребенных встречаются предметы вооружения, пряжки, браслеты, височные кольца. Б. Марушич полагает, что автохтонное население, хоронившее в этих могильниках, испытывало влияние со стороны соседей-славян, о чем свидетельствуют отдельные вещевые находки и керамика.

Ко второй группе принадлежат синхронные могильники, основанные уже после славянской экспансии на отдельных всхолмлениях или на руинах позднеантичных строений. Могилы в них расположены бессистемно, на поверхности они обозначены плитами или обложены камнями. В большинстве случаев погребенные обставлены плитами или обложены камнями, что было, как считают исследователи, результатом влияния местной позднеантичной обрядности. Среди вещевых находок обычны железные ножи, пряжки, браслеты, височные кольца и глиняные сосуды; предметы вооружения отсутствуют. Могильники этой группы, согласно Б. Марушичу, принадлежат славянам-язычникам.[869]

В могильниках Истрии встречаются височные кольца двух типов. Кольца кошарицкого типа — проволочные с концом, завернутым в небольшое колечко, которое служило ушком для подвешивания. Наиболее ранние кольца этого типа происходят из лангобардских могильников. В Истрии они, как полагает Б. Марушич, являются позднеантичным наследием.[870]

Другой тип составляют височные кольца бузетского типа (рис. 103). Они проволочные и имеют внизу по три припаянных колечка небольшого диаметра. Наибольшее число их встречено в памятниках Истрии; немногочисленные находки таких украшений происходят из Триестской области, Фриула, и одиночные разрозненно попадаются почти по всему Апеннинскому полуострову.[871]

Рис. 103. Височные кольца бузетского типа из могильника Крань.

Ко времени поживания хорватов в Далмации относятся предания об их происхождении, записанные позднее, около 950 г. в сочинении Константина Багрянородного «Об управлении империей».[872]

В одном из них рассказывается, что авары «перебили всех жителей города (Салона), а затем овладели всей страной Далмацией и поселились в ней… Хорваты же жили в то время за Багиварией, где с недавнего времени находятся белохорваты. Один из родов, отделясь от них, а именно — пять братьев: Клука, Ловел, Косендцис, Мухло и Хорват и две сестры, Туга и Вуга — вместе с их народом пришли в Далмацию и обнаружили, что авары завладели этой землей. Поэтому несколько лет они воевали друг с другом — и одолели хорваты; одних аваров они убили, прочих принудили подчиниться. С тех пор страна находится под властью хорватов».[873]

Несколько по-иному сообщает о начале расселения хорватов в Далмации тот же источник в другом месте: «… хорваты, ныне живущие в краях Далмации, происходят от некрещеных хорватов, называющихся белыми, которые обитают по ту сторону Туркии, близ Франгии, и граничат со славянами— некрещеными сербами…» И далее: «Когда авары, пройдя войною, прогнали… римлян… в ныне именуемой Хорватии и Сербии… их земли оставались пустыми. Поэтому, по повелению василевса Ираклия, эти хорваты, пройдя войною против аваров и прогнав их оттуда, по воле василевса Ираклия и поселились в сей стране аваров, в какой живут и ныне. Эти хорваты имели в то время в качестве архонта отца некоего Порга».[874]

Противоречия этих легенд обусловлены, по-видимому, тем, что в основу труда Константина Багрянородного легли сведения, полученные от разных информаторов, а некоторые могли быть дополнены в соответствии с политической традицией Византии. Думается, что не стоит видеть в этих преданиях противоречий и деталей исторической реальности, хотя они и стали основой многих гипотетических построений.[875] Более конкретны археологические материалы, которые позволяют утверждать, что хорваты появились в Далмации в составе крупной переселенческой волны вместе с аварами и, может быть, ведомые конными отрядами аваров. На первых порах авары, вероятно, считали хорватов своими подданными и властвовали над ними. Эти события и запечатлены народными преданиями, изложенными в труде Константина Багрянородного. Вместе с тем они допускают мысль о создании далматинскими хорватами военно-племенного образования (во главе с архонтом — отцом Порги), в результате чего они освободились от аварской зависимости. Как следует из главы 30 сочинения «Об управлении империей», Хорватия состояла из четырнадцати жупаний, из которых тремя владел «боян». Титул последнего восходит к периоду аварского владычества над хорватами.

Собственно аварские древности периода Первого аварского каганата (до 670 г.) на территории Хорватии единичны. В основном это случайные находки или отдельные элементы снаряжения коня и всадника.[876] Очевидно, тюркский элемент в освоении Далмации славянами составлял ничтожный процент.

Победу хорватов над аварами историки ориентировочно датируют 20–30-ми гг. VII в. При этом отмечается заинтересованность Византии в союзе с хорватами против ее главного противника — Аварского каганата. Не исключено, что византийский император Ираклий (610–641 гг.) оказывал содействие хорватам в борьбе с аварами. Это и отразилось в изложении Константина Багрянородного расселения хорватов «по воле василевса Ираклия». Ф. Дворник полагал даже, что между Ираклием и хорватами было заключено соглашение против аваров, которое он относит к 626 г.[877]

Центр племенного союза далматинских хорватов VIII в. предположительно локализуется исследователями где-то в районе Цетине и Велебита.[878] В рамках этого политического образования начался процесс консолидации хорватских племен в раннюю народность. К концу VIII в. племенной союз, как полагают исследователи, постепенно трансформировался в раннее Хорватское государство.[879]

Археологические материалы свидетельствуют о готовности хорватского общества к становлению ранней государственности. Изучение могильников показывает заметное социальное расслоение населения. Так, в некрополях Приморской Далмации выявляются и захоронения с дорогим боевым снаряжением, и могилы рядовых дружинников с копьем, боевым топором и стрелами, и малоинвентарные или безынвентарные погребения рядовых общинников. При особо богатых захоронениях встречены золотые изделия византийского происхождения, сирийские и северноитальянские предметы из стекла, дорогие украшения. Процесс социально-имущественной дифференциации — важнейший показатель становления государственности.

Первые прямые известия о государственном образовании в Далматинской Хорватии относятся к началу IX в. Возглавлял его Борна. Первоначально он именуется в памятниках письменности как «князь гудускан», затем называется «князем Далмации», а в конце правления — «князем Далмации и Либурнии», что говорит о территориальном росте его владений. Годускане отождествляются хорватскими исследователями с гачанами, которые локализуются в бассейне р. Гацка. Очевидно, это было одно их племенных образований хорватов. Борна, как полагают исследователи, это архонт, отец Порги, названный в труде Константина Багрянородного. Термин «архонт» применяется этим автором для князей — правителей раннегосударственных образований. Во «Франкских анналах» сообщается о наличии у Борны княжеской дружины и крепости. Раннее Хорватское княжество находилось под верховной властью Франкской империи.

После смерти Борны в 821 г. решением народного собрания (с согласия императора франков Людовика Благочестивого) был избран новый правитель Владислав, племянник Борны. В середине IX в. в исторических документах фигурирует понятие об единстве страны хорватов. В надписи на камне Бранимира, занявшего престол в 70-х гг., он именуется «князем хорватов».[880]

Становлению и упрочению Хорватского государства во многом способствовало то, что славяне, колонизовавшие Далматинские земли, установили тесные контакты с местным населением и активно восприняли позднеантичное и византийское наследие.

Концентрация древнехорватских некрополей в ближайших окрестностях позднеантичных городов Далмации указывает на заинтересованность славян остатками римской цивилизации. Хорватское население имелось и в городах Далмации.[881] Процент славян в составе жителей городов Нин, Брибир, Салона, Котор и других постепенно возрастал. Для своих жилищ они использовали позднеантичные постройки.

В конце VI — первой половине VII в., когда славяне только что вышли к Адриатическому побережью, «цветущие» позднеантичные города переживали упадок. Однако уже во второй половине VII в. и особенно в VIII–IX вв. ситуация стабилизируется и начинается новый подъем городской жизни и культуры. Хорватские ремесленники овладели приемами ювелирного, костерезного и гончарного римско-византийского мастерства.

При князе Трпимире (около 845–864 гг.) хорваты приняли христианство.

Объединение всех хорватских земель в едином государстве стимулировало процесс формирования древнехорватской народности. В X–XI вв. этноним хорваты употреблялся для обозначения славян, проживающих в ареале описанной выше древнехорватской археологической культуры Далмации. Славянское население вне этого ареала, к северу от него до XIV–XV вв. (так называемая Паннонская Хорватия), судя по археологическим данными, не входила в состав древнехорватской народности. В источниках это население называется просто «славяне», а территория — «Славинией» или «Словинье».[882]

Наиболее ранние достоверно славянские памятники на территории средневековой Сербии датируются VI–VII вв. Они локализуются исключительно в Сербском Подунавье.[883] Единичные урновые захоронения по обряду трупосожжения выявлены в нижнем течении Дрина (Дворови и Зелинье) и на Дунае севернее устья Савы (Нови Сланкамен и Челарево). В нижнем и среднем течении Дрина (Сасе и Язбине под Бошковичем) и в низовьях Тимока (Кула под Михайловцем, Дунав под Слащиной, Любичевац и Велесница) открыты поселения с лепной славянской керамикой. В Велеснице, Прахово, Петровом Селе и Нови Бановци найдены пальчатые фибулы, указывающие на антское происхождение славянского населения, осевшего в Сербском Подунавье. Нужно полагать, что этот регион был областью первоначального оседания балканских сербов (рис. 102).

Сербы, заселившие Балканы, как и сорбы на Эльбе, были частями праславянского племени, проживавшего в римское время где-то в антском регионе Северного Причерноморья. Иранское или индоарийское происхождение этнонима сербы представляется неоспоримым. Л. Нидерле в этой связи высказал догадку о том, что сербы — группа славян, расселившаяся в VI в. на среднем Дунае и получившая название от местных сарматов, которые были славянизированы. Более вероятной является мысль о появлении в славянском мире этнонима сербы в антском регионе Северного Причерноморья в условиях славяно-иранского симбиоза.

Истоки этого этнонима восходят к античным сербам, упоминаемым в трудах Птолемея и Плиния и локализуемым на Северном Кавказе.[884] Очевидно, это было какое-то неславянское племя, ираноязычное или, как полагает О. Н. Трубачёв, индоарийское.[885] Этот исследователь этимологически связывает этноним с древнеиндийским siras ‘голова’ и полагает миграцию этого индоарийского племени (после II в. н. э.) из Северного Кавказа через Крымский полуостров, где его пребывание фиксируется топонимикой, в пределы славянства в Северное Причерноморье с последующей его ассимиляцией. Наиболее вероятным районом вхождения неславянских сербов в славянский мир, согласно О. Н. Трубачёву, был Южный Буг.[886]

Импульсом миграции сербов из Севернопричерноморского региона на запад стало аварское нашествие. По всей вероятности, они оказались включенными в мощные миграционные потоки, направившиеся в Среднедунайские земли. Появление сербов в Сербском Подунавье, нужно полагать, непосредственно связано с первой аварской миграционной волной. По-видимому, очень скоро из Подунавья сербы расселились в южном и юго-западном направлениях, освоив западнобалканские области центральной Сербии (Рашки), Воеводины, Боснии и Герцеговины, вплоть до побережья Адриатического моря.

Памятников археологии на этой территории, непросредственно предшествующих сербской колонизации, известно крайне мало. Одним из таковых является могильник Михалевици в Боснии, в котором в результате раскопок открыты трупоположения конца V–VI в. Некрополь принадлежит местной романизированной популяции с остатками остроготов.[887] Очевидно, что прежнее романизированное население этих земель сильно пострадало от аварских набегов и грабежей и сохранялось лишь небольшими островками.

В сочинении Константина Багрянородного «Об управлении империей» помещен рассказ о происхождении сербов Балканского полуострова. В основе его, как показал Г. А. Острогорский, находится информация из не дошедшей до нас «Хроники сербских правителей», составленной между 927/8 и 944 гг.[888]

Константин Багрянородный пишет, что «сербы происходят от некрещеных сербов, называемых также „белыми“ и живущих по ту сторону Туркии в местности, именуемой Войки. С ними граничит Франгия, а также Великая Хорватия, некрещеная, называемая также „Белой“. Там-то и живут с самого начала эти сербы. Но когда двое братьев получили от отца власть над Сербией, один из них, взяв половину народа, попросил убежища у Ираклия, василевса ромеев». Далее рассказывается, что византийский император Ираклий (610–641 гг.) поселил сербов в «феме Фессалоники», но вскоре они решили возвратиться в прежние места проживания. Однако при переправе через Дунай сербы переменили свое намерение и вновь попросили поселить их на землях Империи. «Поскольку нынешняя Сербия, Пагания, так называемая страна захлумов, Тервуния и страна каналитов были под властью василевса ромеев, а страны эти оказались безлюдными из-за аваров (они ведь изгнали оттуда римлян, живущих в теперешней Далмации и Диррархии), то василевс и поселил означенных сербов в этих странах».[889]

Из текста Константина Багрянородного также следует, что ранее балканские сербы жили по соседству с Франкским государством (Франгией) и Великой Хорватией. Однако надежно локализовать этот регион не представляется возможным. Тем более что в следующей главе труда «Об управлении империей» сообщается, что сербами были также захлумы, которые прибыли «… от некрещеных поселенцев на реке Висле (их называют личики) и поселились на реке, именуемой Захлума».[890] Эта информация Константина Багрянородного послужила основой для целого ряда гипотетических построений.[891]

Археологические материалы не позволяют согласиться ни с одной из догадок, высказанных в исторической литературе. По-видимому, можно присоединиться к Л. Нидерле, который утверждал, что каких-либо доказательств существования Великой Сербии нет и, скорее всего, «Константин создал северную Великую Сербию лишь как folii к традиции о Великой Хорватии».[892]

На основании цитированного выше отрывка из труда Константина Багрянородного освоение сербами западных земель Балканского полуострова следует датировать вторым — третьим десятилетиями VII в. Весьма вероятно участие в этом процессе византийской администрации, заинтересованной в охране своих территорий от посягательств со стороны Аварского каганата.

Павел Диакон сообщает о крупном походе славян Адриатики в 662 г. против лангобардов Южной Италии. На «множестве кораблей» славяне пересекли Адриатическое море и достигли города Сипонта. В этой связи историки полагают, что во второй трети VII в. в прибрежной части сербского ареала возникло крупное сербское племенное образование. Очевидно, оно имело провизантийскую направленность и военная операция 662 г. была организована Византией. По словам Константина Багрянородного, сербы приняли христианство уже при императоре Ираклии.

Древности периода первоначального освоения Балкан сербскими племенами очень трудно улавливаются археологическими методами.[893]

Несомненный интерес в этом отношении представляет недавняя работа Д. Янковича, в которой собраны данные о специфических погребальных памятниках, именуемых «громилами».[894] Это могильники, состоящие из небольшого числа невысоких курганообразных насыпей, сооруженных из грунта с многочисленными камнями. При раскопках ряда таких насыпей обнаружить остатки погребений обычно не удается, среди камней отдельных «громил» встречены разрозненные кости животных и фрагменты керамики. Лишь в единичных «громилах» зафиксированы слабые следы остатков захоронений. При раскопках в некоторых могильниках были найдены отдельные вещи, которые наряду с керамическими находками позволяют датировать памятники в целом второй половиной I тыс. н. э. Д. Янкович полагает, что «громилы» были этнографически сербскими погребальными памятниками, и на основании их распространения очерчивает территорию проживания сербов в IX в.

В VIII–IX вв. на всей территории расселения сербского этноса складывается довольно однородная культура, известная в основном по погребальным памятникам. Это грунтовые некрополи, обычно состоящие из многих десятков, а иногда и сотен могил с захоронениями по обряду трупоположения с широтной ориентацией. Предполагается, что господство ингумации в Сербии было обусловлено воздействием христианской религии. Это действительно так, но вместе с тем следует иметь в виду, что ритуал трупоположения был привнесен сербскими племенами из своих прежних мест проживания в антской среде. Раннесредневековые сербские могильники функционировали продолжительное время, некоторые — до XIV–XV вв. включительно. На части их имелись церкви, но погребения содержат вещевые находки, отражая языческое наследие.

Обзор этих сербских кладбищ сделан в двух работах Г. Марьянович-Вуевич.[895] Есть и публикации отдельных исследованных раскопками памятников.[896]

Наиболее ранние могильники с захоронениями VIII–IX вв. выявлены преимущественно в Подунавье.[897] Так, в некрополе у с. Грабовица в местности Позаймиште раскопано 26 захоронений, в том числе с гроздевидными серьгами.[898] Разрушенное кладбище, из которого происходят вещи VIII–XII вв., зафиксировано в Брестовике в районе Белграда.

Более многочисленную группу составляют некрополи, основанные в IX–X вв. Они известны уже на всей территории расселения сербских племён.[899] Погребальный обряд в этих памятниках однообразен — умерших погребали в прямоугольные ямы с несколько закруглёнными углами, на спине, головами на запад (с сезонными отклонениями). Нередко погребенные обставлялись крупными каменными плитами. В некоторых могильниках открыты и каменные саркофаги с двускатными перекрытиями, явно отражающие позднеантичное наследие.[900] В похоронном ритуале сербских некрополей отмечены и некоторые особенности, восходящие к славянскому язычеству. Обстоятельная характеристика обрядности сербов по материалам могильников X–XII вв. дана в специальной работе Г. Марьянович-Вуевич.[901]

В захоронениях рассматриваемых некрополей обнаружено большое число различных вещевых находок. В женских захоронениях обычны разнообразные украшения (рис. 104). Для IX–X вв. весьма характерны бронзовые и серебряные серьги с четырьмя биконическими или ягодообразными утолщениями, из которых два находятся на проволочном стержне, а два других выступают за его пределы; гроздевидные гранулированные и серповидные серьги с привесками; перстни простейших типов и шейные ожерелья из разноцветных пастовых бус.

Рис. 104. Серьги из памятников сербов.

1 — Браничево;

2, 3, 7 — Трняне;

4 — Мачванска Митровица;

5, 6 — Винча.

Большинство украшений XI–XII вв. принадлежат к изделиям массового ремесленного производства.[902] В это время широкое распространение получили проволочные височные кольца небольшого диаметра. Большая часть их имеет сомкнутые концы. Широко бытуют и проволочные однобусинные серьги. Бусы чаще имеют биконическую форму, реже ягодообразную. Они обычно орнаментированы зернью или псевдозернью. Шейные ожерелья состояли из разнообразных бус, иногда дополненных привесками — бубенчиками или крестиками. В некоторых захоронениях встречены и браслеты из цветных металлов — пластинчатые или витые из трёх — четырёх проволок. Довольно частыми находками являются бронзовые перстни — проволочные, пластинчатые и печатные. Во многих мужских могилах вещевых находок не встречено, в других обнаружены железные ножи, кресала, бронзовые и железные пряжки. Как мужские, так и женские погребения иногда сопровождались глиняными сосудами.[903]

Ювелирное ремесло сербов развивалось на базе позднеантичного наследия в условиях влияния со стороны византийских мастеров.[904] Византийское влияние сказывалось и в других элементах раннесредневековой сербской культуры, в том числе и в керамическом производстве.

Поселениями сербов в VII–XI вв. были преимущественно открытые селища с наземными (изредка с опущенным в грунт полом) постройками срубной и каркасно-столбовой техники. Нередко сербы селились и на сохранившихся или разрушенных поселениях местного романизированного населения, при этом ими использовались прежние постройки. Наследием античного и византийского времени были города и крепости, которые постепенно пополнялись славянским населением. Такие античные города, как Сремска Митровица, Белград, Гамзиград и другие, к последним векам I тыс. н. э. стали славянскими. Согласно изысканиям П. Мийовича, в регионе Дукля первый этап славянского освоения этих земель не оставил никаких следов в городской культуре. Только начиная с IX в. в городах появляется славянский этнический компонент, который со временем становится доминирующим.[905] Становление Белграда как славянского города определяется IX–X вв. Культурные напластования IX в. зафиксированы в «Верхнем городе», где в то время имелась уже деревянная крепость. В X в. возникает городской посад в «Нижнем городе». Накануне возникновения города в округе наблюдается концентрация поселений VII–X вв.[906]

Расселившаяся на Балканах часть праславянского племени сербов, очевидно, была единой. Древних племенных образований в ее составе не выявляется. Известные по письменным памятникам X в. подразделения внутри балканских сербов были территориальными новообразованиями. Таковы дукляне — жители Дукли, захлумляне — жители Захлумья, травуняне — жители Травунии, мораване, тимочане, названные по рекам, на которых они поселились. В ареале сербов имелась еще Пагания, то есть земля язычников, названная так потому, что поселенцы её «не приняли крещения в то время, когда были крещены все сербы». Завершение христианизации сербов относится к периоду правления императора Василия I (867–886 гг.), который, по сообщению Константина Багрянородного, обратил сербов в христианство и назначил им князей. В Пагании в среде крестьянства язычество господствовало ещё в X в.

Во «Франкских анналах» в информации о событиях начала IX в. сербы фигурируют как особая народность, занимавшая значительную часть Далмации (в античном понимании — от побережья Адриатического моря до реки Савы). Сербы к этому времени, нужно полагать, ассимилировали остатки местного романизированного населения и включили в свой состав мелкие славянские группы несербского происхождения, если таковые были на их территории.

В IX–X вв. в сербских землях имелось пять — шесть раннефеодальных княжеств, подвластных Византии. Только в 1034–1042 гг. образовалось самостоятельное Сербское государство, покончившее с зависимостью от Византии. Завершающая стадия формирования сербской народности относится уже ко времени Неманичей.[907]

В языковом отношении сербы и хорваты составляют единство. Они пользуются общим сербохорватским языком. Различия между сербским и хорватским вариантами этого языка носят второстепенный характер, сербы пользуются кириллицей, а хорваты — латинской графикой. На территории сербохорватского языка ныне выделяется три диалектные области. Наибольшее распространение получило штокавское наречие, занимающее все области расселения сербов и черногорцев, а также значительные смежные земли хорватов. Кайкавское наречие локализуется в северо-западной части хорватской территории, включая регион Загреба. Чакавские говоры концентрируются в западных местностях Хорватии, в Истрии, на побережье и островах Адриатики.[908] Языковая общность сербов и хорватов и их диалектная нерасчлененность дают основание полагать, что в праславянский период их предки составляли близкородственные племенные образования на антской территории Северного Причерноморья.

Известия, содержащиеся в исторических сочинениях авторов VI–VII в., надежно свидетельствуют, что восточные области Балканского полуострова в той его части, где сложился болгарский этнос, были заселены славянами. К сожалению, памятники археологии этого времени остаются неизученными в достаточной степени. Исследовались в основном поселения и могильники славянского населения VI–VII вв. в поречье нижнего течения Дуная.[909] В центральной и южной частях территории Болгарии во второй половине VI в., как свидетельствуют письменные источники, славяне находились в стадии частых перемещений и были ещё малочисленными. Исторические данные не дают возможности датировать массовое расселение славян на территории к югу от нижнего Дуная. Одни исследователи допускают, что это имело место в середине VI в., другие определяют этот процесс временем после 582–583 гг., когда имел место прорыв византийского рубежа на Дунае, третьи — периодом после 602 г., когда войска Империи оставили крепости на своей северной границе.[910] В VII столетии жизнь и быт славянских поселенцев в восточной части Балканского полуострова только что налаживались, поэтому их поселения этого времени обнаружить затруднительно. Культурные отложения селищ оказались потревоженными (а нередко уничтоженными) активной деятельностью последующих исторических периодов. Тем не менее не подлежит сомнению, что в основе хозяйства славян было земледелие при развитом животноводстве.[911] Известно, что в третьей четверти VII в. славяне уже вели торговлю продуктами сельского хозяйства с византийскими городами.[912]

На основе исторических данных достаточно очевидно, что славяне ко времени прихода орды Аспаруха заселяли области Малой Скифии и Мисии, а в районе Варны и приморские земли. Часть славянского населения входила в политико-территориальное образование (славинию), хорошо известное византийцам под наименованием «Семь родов». Эта часть славян занимала северное пограничье Византийской империи, по соседству с территориями, контролируемыми аварами и Аспарухом. На правах федератов союз «Семь родов» обязан был охранять границы Византии, получая за это какое-то условленное вознаграждение. В составе славянского населения, не входившего в эту славинию, известны северы, о которых речь шла выше. Имена других племен не зафиксированы письменными материалами.

В 80-х гг. VII в. в славянские земли Западного Причерноморья вторглись болгары — тюркоязычные племена, пришедшие из Центральной Азии. Впервые они были зафиксированы в письменных документах в IV в. н. э., когда они проживали на Северном Кавказе. Со второй половины IV в. болгары локализуются в основном в Приазовье. В последних десятилетиях VI и в начале VII в. они находились в зависимости от Западнотюркского каганата. Во время междоусобных войн между конфедератами Каганата в 30-х гг. VII в. приазовские болгары сумели освободиться из-под власти тюркютов. Вождь племени гунногундур Кубрат объединил разрозненные болгарские орды, создав военно-политическое образование, известное в Византии как «Великая Болгария». Кубрат установил тесные контакты с Византийской империей. Однако после его смерти в середине VII в. политический союз болгарских племен в Приазовье распался. Воспользовавшись этим, Хазарский каганат принудил восточно-приазовскую орду болгар, возглавляемую Батбаяном, старшим сыном Кубрата, признать свое господство и выплачивать дань. Другая болгарская орда во главе с Котрагом под напором Хазарского каганата ушла на среднюю Волгу.

Дольше других сопротивлялась хазарам орда Аспаруха. В 70-х гг. VII в. она вынуждена была оставить степи Приазовья и переселиться на запад. В «Хронике Феофана» сообщается, что хан Аспарух с болгарской ордой, «переправившись через Днепр и Днестр и достигнув Онгла, более северных по отношению к Дунаю рек, поселился между ним и ими, рассудив, что место безопасно и трудно для овладения с любой стороны».

Местность Онгл многими исследователями локализовалась севернее Дуная, в низовьях Серета и Прута. Другая группа историков допускала, что Онгл находился в болотистых низовьях Дуная, что получило некоторую, в том числе археологическую, аргументацию в работах Р. Рашева и других учёных.[913] С севера и юга эта местность защищена многокилометровыми валами (их сооружение относится к предшествующим периодам, но они могли быть использованы болгарской ордой), с востока ее ограничивало Черное море, с запада — Дунай с заболоченными пространствами. Здесь, около Никулицел, имеются остатки земляного укрепления, где могла располагаться ставка Аспаруха (рис. 105).

Рис. 105. Первый этап расселения протоболгарских орд Аспаруха (до 680 г.) и Плиска

а — территория, освоенная славянами до прихода протоболгар;

6 — валы, использованные Аспарухом, и его резиденции;

в — византийские города.

Археологические памятники болгар в Приазовье и местности Онгл не обнаруживаются. Они вели кочевой образ жизни, и трассы кочевания для каждой из родоплеменных групп не были строго регламентированы. Постоянные становища ещё не устраивались, поскольку их стада, состоящие из коней, овец и коз, не требовали в зимнее время специальных помещений и заготовки кормов. Византийский император Константин IV, узнав о том, что болгары разбили лагерь у Дуная в Онгле и разоряют окрестные земли, направил к Дунаю войска и флот. Болгары, как сообщают хронисты, первоначально укрылись в укреплениях. Византийцы же из-за болотистой местности медлили с нападением на болгарский лагерь. Вскоре болгары осмелели и нанесли большой урон войскам Империи. Преследуя их, болгары Аспаруха двинулись вдоль черноморских берегов на юг от Дуная. Достигнув окрестностей Варны, они осели в этих землях. Оттуда они постепенно распространили свою власть на широкую территорию, заселенную славянами-земледельцами, между поречьем Дуная и Балканскими горами.

Подчинение славян Аспаруху обошлось, очевидно, без серьёзных столкновений. Став повелителем славян, племя северов он переселил на юг, к приморскому проходу; северы должны были препятствовать вторжениям византийцев. Славянское объединение «Семь родов» было расформировано, при этом Аспарух переселил часть славянского населения на запад для защиты своих владений от Аварского каганата. Другие группы славян сами признали верховную власть Аспаруха. Перемещения славянского населения к югу в порубежные земли с Византией и к северо-западу, к границам с Аварским каганатом документируются археологическими материалами.[914]

Болгары-тюрки, или протоболгары, как они именуются в историко-археологической литературе для разграничения от болгар-славян, устроили свои станы в регионе Плиски — Шумена. Резиденция Аспаруха была основана на месте славянского селища Плиски и создавалась по кочевнической традиции. В плане она имела форму двух концентрических трапеций (рис. 106). Общая площадь ее достигала 23 кв. км. Центральная часть отводилась ставке хана, периферийная предназначалась для шатров сородичей и стад скота. Окружал резиденцию глубокий и широкий ров общей длины около 21 км. Почти в центре этого укрепленного лагеря была устроена крепость с мощной каменной стеной по периметру (около 3 км). Крепость и здания внутри нее (дворцовые постройки, баня, бассейны, цистерны для воды) были сооружены из огромных известняковых блоков, лишь в некоторых постройках использовался и кирпич. Корни каменного строительства ханской резиденции идут в Византию, оно велось квалифицированными мастерами — византийцами и, может быть, славянами, следы пребывания которых зафиксированы археологически.[915]

Рис. 106. План Плиски.

1 — большая базилика;

2 — дворец;

3 — мощёные улицы.

В окрестностях Плиски археологическими работами изучались два крупных селения протоболгар. Следы их станов обнаружены и в других местах Малой Скифии. Жилищами протоболгар были юртообразные сооружения. Одно из них, раскопанное в Блашково в округе Варны, имело овально-подчетырехугольные очертания свыше 4 м в поперечнике и прирезку для входа. Пол жилища был опущен в грунт на 30 см. По периметру прослежено свыше четырех десятков ямок от кольев, составлявших каркас юрты. В её срединной части имелся углубленный очаг.[916] Подобные юрты овальных очертаний исследовались еще на раннеболгарских поселениях около Кладенци в Толбухинском округе, в Стериен близ г. Бяла, в Нова Черна в Селистренском округе.[917] На поселении у с. Река Девня найдена глиняная модель юртообразного жилища.[918]

Власть Аспаруха распространялась на территорию от долины Тимока на западе до берегов Чёрного моря на востоке, основным, довольно многочисленным населением которой были славяне (рис. 107). После ряда набегов протоболгар на земли Византийской империи к югу от Балканских гор она была вынуждена заключить с Аспарухом мирный договор с выплатой ему ежегодной дани.

Рис. 107. Территория Болгарского государства

а — при хане Аспарухе (681–701 гг.);

б — при Тервеле (701–718 гг.);

в — при Круме (803–814 гг.) и Омуртаге (814–831 гг.);

г — при князе Борисе (852–889 гг.);

д — при Симеоне (893–927 гг.).

Время Аспаруха — начальный этап становления государственности. Это было военно-политическое образование, высшая власть в котором принадлежала пришлому кочевому тюркоязычному племени, а основу населения составляли славяне-земледельцы.

На первых порах Болгария была обычным полукочевым государством, в главе которого стоял связанный со своим родом и знатью хан. Ему были подвластны как другие протоболгарские роды, так и славянское население. Последнее в окраинных землях имело самоуправления во главе с князьками, которые возглавляли отряды славянских ополченцев. Они участвовали в военных операциях хана и несли службу по охране границ формирующегося государства. Это была своеобразная федерация, ядро которой составляли болгары-тюрки, а периферию — зависимое славянское население, по численности заметно превосходящее властителей. Государственным языком в этой державе первоначально был тюркский. В течение полутора столетий (примерно до 30-х гг. IX в.) государство сохраняло некоторые особенности, унаследованные от предшествующей эпохи родоплеменного строя кочевого этноса.

Вплоть до начала IX в. отчетливо различается дуализм этнической структуры населения Болгарии. Наиболее ярко он документируется погребальными памятниками (рис. 108).

Рис. 108. Могильники славян и протоболгар на территории государства Аспаруха и Тервела.

а — достоверно славянские могильники;

б — могильники, относимые к славянам предположительно;

в — достоверно протоболгарские могильники;

г — могильники предположительно протоболгарские.

Одним из характерных для дунайских протоболгар (расселившись в западнопричерноморских землях, они стали хоронить умерших на стационарных кладбищах) является бескурганный могильник близ Нови Пазар, датируемый концом VIII и началом IX в. Господствовал обряд трупоположения с ориентацией ССВ — ЮЮЗ. В одной из могил рядом с мужчиной был погребен конь. Захоронения сопровождались обильными вещевыми инвентарями. Это поясные принадлежности, сабли, костяные накладки лука, украшения и другое, а также горшки с яйцевидными туловами и кувшины (рис. 109).[919] Аналогичные некрополи открыты и в иных местах.

Рис. 109. Керамика VII–IX вв. из памятников Болгарии (Гарван, Дольни Любовит и Галице).

Славянские могильники характеризуются доминированием захоронений по обряду кремации умерших. Среди них есть урновые и безурновые, абсолютное большинство их являются безынвентарными или малоинвентарными. Единичные урновые захоронения имели покрытия, что, как полагают исследователи, было привнесено в славянскую обрядность от местного фракийского населения. В славянских могильниках встречаются и трупоположения, как правило безынвентарные.

Исследовались и некрополи, оставленные этнически смешанным населением. Для захоронений по обряду ингумации свойственны ниши и номадские элементы, в том числе кости коня и овцы. Эти могилы принадлежат болгарам-тюркам, что подтверждается антропологическими изысканиями — черепа этих погребений выявляют некоторые монголоидные особенности. Среди трупосожжений таких могильников доминируют безурновые, но в некоторых из них встречены кости коня, коровы и овцы.

Одним из таких памятников является некрополь Истрия — Канул Винлор, в котором раскопано 55 трупоположений (многие из могил имели ниши) и 197 захоронений по обряду кремации. У. Фидлер, обобщивший материалы нижнедунайских могильников, полагает, что трупосожжения в них могли принадлежать и славянам, и протоболгарам, но дифференцировать их по этносам не представляется возможным.[920]

Процесс сближения болгар-тюрок и славян носил естественно-исторический характер. В условиях, в которых оказались в Западном Причерноморье протоболгары, сохранение ими кочевого хозяйственного уклада оказалось бесперспективным. Здесь не было обширных степных просторов, свободные перегоны скота были ограничены, поскольку значительные площади земель были освоены земледельческим населением. Находясь с тесном общении со славянами, протоболгары стали переходить к оседлому образу жизни, оседая на славянских поселениях. Использование же ими общих кладбищ совместно со славянами говорит не только о территориальном смешении, но и о начале процесса метисации.

Протоболгары перенимали у славян не только атрибуты оседлого земледельческого уклада, но и многие элементы быта и духовной культуры. Как уже отмечалось, доля тюркского элемента по сравнению со славянским была незначительной, а по мере расширения Болгарского государства за счет присоединения новых славянских земель постепенно уменьшалась. К тому же болгары-тюрки оказались рассеянными на широкой территории, и славянская среда все более и более активно поглощала их. Постепенно погребений протоболгар становится все меньше и меньше.

Славянам не было необходимости осваивать тюркский язык. Их непосредственными администраторами были старейшины, жупаны и князья из славянской среды, во главе воинских формирований, состоящих из славян, стояли военачальники-славяне. В таких условиях проникновение тюркского элемента в славянские диалекты было весьма незначительным. Славянами был усвоен лишь минимум тюркско-болгарских лексем, касающихся в основном титулатуры должностных лиц, некоторые воинские термины, наименования специфических бытовых предметов и слов, выражающих основы счета и понятия времени.[921]

На рубеже VIII и IX в. на территории совместного проживания славян и протоболгар складывается единая археологическая культура, расцвет которой приходится на IX — начало XI в. Ядром ее стали земли Западного Причерноморья между поречьем Дуная и Балканскими горами. Отсюда эта культура распространилась на левый берег Дуная вплоть до южных регионов Прутско-Днестровского междуречья (рис. 110).

Рис. 110. Распространение памятников болгар VIII–IX вв.

а — памятники VIII–IX вв.;

б — приблизительный регион становления румынского этноса;

в — восточнославянская область.

Основным типом поселений этой культуры были селища, располагавшиеся обычно среди плодородных участков на склонах речных долин. Жилищами были прямоугольные полуземляночные постройки срубной или плетнево-столбовой конструкции, с двускатными крышами, продолжавшие традиции славянского домостроения. Отапливались они преимущественно печами, сложенными из камней или глины, в сравнительно немногих домах имелись очаги. Интерьер жилищ типично славянский, только в единичных случаях отопительные сооружения размещались в середине построек. Возле жилых построек нередки отдельно поставленные глиняные хлебные печи и хозяйственные ямы.

На некоторых поселениях зафиксированы следы занятий железоделанием и кузнечным ремеслом. Раскопками изучены мастерские с орудиями труда. Для характеристики кузнечного дела интересен большой клад железных изделий, найденный близ поселения IX–X вв. в Драго-словени в Мунтении. В его составе были две кузнечные наковальни, молоты, клещи, сельскохозяйственные орудия (наральники, чересла, лопатки для очистки рала, оковки лопат, серпы, косы), бытовые предметы, боевые топоры, наконечники копий, удила и стремена. В ряде мест исследовались гончарные горны, которые были глиняными, одноярусными.

Могильники рассматриваемой культуры — грунтовые, с биритуальными захоронениями, свидетельствующие о полном культурном слиянии славян и протоболгар. В некрополе Султана (около г. Олтеница) раскопано 153 могилы IX–X вв. с трупоположениями и 46 захоронений по обряду кремации. Несожженных умерших помещали в могильные ямы головами преимущественно на запад (или северо-запад). Возле скелетов находились горшки, кувшины, ножи, поясные принадлежности и украшения, в том числе серьги или головные подвески с многогранными зерне-ными привесками, стеклянные бусы. В некоторых трупоположениях встречены также отдельные кости, а иногда и целые скелеты овец и птиц, яичная скорлупа, угли, зола. Остатки кремации умерших помещались в обычных горшках или ссыпались прямо в ямки, куда бросали и обломки ритуально разбитых глиняных сосудов. Вещевые находки в таких захоронениях единичны.[922]

В могильнике Разделна в Варненском округе, наоборот, доминировали погребения по обряду сожжения. Раскопками здесь открыто 216 таких захоронений в урнах и 6 в овальных ямках. Около 50 урновых трупосожжений находилось в специальных гробницах, сооруженных из античного кирпича или камня. Иногда урны накрывались каменными плитками, кирпичами или разбитыми глиняными сосудами. В единичных могилах встречены сожжённые кости ягнят и птиц. Погребальный инвентарь крайне беден — железные ножи, пряжки, стеклянные бусы, серьги, браслеты, пряслица, стрелы, серпы.[923]

В том же округе два могильника раскопаны около Девня. В одном из них выявлено 38 трупосожжений и 51 трупоположение. Могилы с остатками кремации умерших не образовывали особой группы, а располагались рассеянно среди трупоположений. В другом могильнике раскопками изучено 95 трупоположений и 56 сожжений.[924]

Разграничение погребений славян и потомков протоболгар в этих могильниках уже невозможно. Болгары-тюрки, переходя к оседлому образу жизни и к земледельческому укладу, смешивались со славянами не только регионально, но и физически. Они перенимали элементы славянской обрядности, и, наоборот, славянами были восприняты отдельные компоненты протоболгарского ритуала.

Несомненный интерес представляет глиняная посуда рассматриваемой культуры.[925] Большую часть ее составляют гончарные столовые горшки и одноручные кувшины с округлым туловом, покрытые сплошь лощением или с пролощенным орнаментом в виде сетки, зигзагообразных или прямых вертикальных полос. Эта керамика сопоставима с гончарными изделиями салтово-маяцкой культуры, восходя, как полагают ее исследователи, к аланскому гончарству.

Вторую керамическую группу образуют сосуды, связанные с местным провинциальноримским гончарным делом. Они изготовлены из тонкого глиняного теста с примесью мелкого песка и достаточно хорошо обожжены. Поверхность сосудов красная или серая. Это преимущественно горшки, украшенные по плечикам поясами из врезных линий или каннелюрами. Кроме того, есть миски, высокие двуручные кувшины, в том числе с характерной для византийской керамики IX–X вв. жёлто-зелёной поливой. Традиции провинциальновизантийского гончарства, очевидно, были переданы славянам остатками местного романизированного населения, включенного в общий этногенетический процесс.

Ещё одну группу составляют кухонные горшки с красной, коричневой или желтой поверхностью, сформованные из глиняного теста с примесью песка и дресвы. Среди них наибольшее бытование имели горшкообразные сосуды с плавно расширяющимся кверху туловом, которые исследователи связывают с традициями славянского гончарства.

Становление в Западном Причерноморье, между поречьем Дуная и Балканскими горами единой археологической культуры IX–X вв., несомненно, отражает процесс формирования болгарского этноса (рис. 111). Протоболгары, многократно уступавшие по численности оседлому населению, стали приспосабливаться к новому для них хозяйственно-культурному укладу, идентичному славянскому, и постепенно ассимилировались.

Рис. 111. Становление болгарской народности.

а — ареал формирования болгарской народности (балкано-дунайской культуры);

б — восточная граница территории сербов;

в — регион ранневенгерских могильников (по И. Эрдели);

г — ареал волохов — романского населения, формировавшегося на дако-романской основе (по М. Комше);

д — ареал греков.

Элементы славянизации протоболгар проявляются уже в конце VIII в. Как показал В. Бешевлиев, тюркские надписи этого времени при передаче антропонимов, топонимов и должностной номенклатуры обнаруживают славянское языковое влияние.[926] Разграничение болгар — тюрок и славян присутствует в надписях VIII — самого начала IX в. Позднее термин «болгары» стал ассоциироваться со всем населением Болгарского государства. Так, в законоположениях, изданных ханом Крумом (803–814 гг.), никаких различий по этническому признаку уже не делается. В составе ханской администрации уже присутствуют славяне, и роль их постепенно возрастала. Среди приближенных хана находились лица со славянскими именами. В середине IX в. существенных этнических различий среди основной массы населения Болгарского государства не усматривается. Если раньше византийские авторы употребляли термин «болгары» в двух значениях (им обозначались и протоболгары, и население Болгарского государства), то теперь он стал однозначным и применялся для всего населения Болгарии (болгары-тюрки при этом никак не вычленялись). С этого времени можно говорить о начальном этапе становления болгарской народности как одного из этноязыковых образований раннесредневекового славянства. Вскоре славянский (болгарский) язык становится государственным языком Болгарии. Болгары-тюрки в основной массе оказались славянизированными, и лишь кое-где могли сохраняться небольшие островки тюркской речи[927]

Создалась новая этническая общность. Этноним болгары из узкоплеменного стал обозначать всех подданных Болгарского государства. В условиях формирования единой народности, славянской в своей основе и по языку, он стал этнонимом одного из славянских этносов. Областью становления болгарской народности были в основном земли внутрирегионального взаимодействия славянского и протоболгарского населения, которые соответствовали территории формирующегося Болгарского государства.[928]

В дальнейшем государственные границы его многократно изменялись, не оказывая какого-либо заметного влияния на этногенез болгарской народности. Вместе с тем нельзя отрицать большого значения государственности в процессе консолидации тюркско-болгарского и славянского этносов и становления единой раннесредневековой народности. Болгарский историк Д. Ангелов, в течение многих лет исследовавший условия формирования этой народности, отводил Болгарскому государству решающую роль.[929] С этим полностью согласиться трудно, но его роль в создании историко-культурного и административного единства на всем пространстве славяно-протоболгарского взаимодействия несомненна.

Болгарская держава способствовала развитию монументальной архитектуры. Начиная с IX в. в Болгарии возводится множество зданий, в которых не только были восприняты традиции византийского мира, но и продемонстрировано стремление к нововведениям. Помимо строительной активности в дворцовом комплексе Плиски, где строятся большая тронная палата, новые жилые здания и новые крепостные стены из кирпича, государственные резиденции с архитектурными постройками возникают в ряде других поселений. Для строительства некоторых административных сооружений используется тип базилики.

Значительное развитие получает ювелирное дело, унаследовавшее традиции провинциальновизантийского производства. Серебряные и бронзовые украшения (разнотипные серьги, обрамленные узорами из скани и зерни, перстни, браслеты, нагрудные привески, поясные наборы) обнаружены при раскопках многих памятников болгарской культуры.

Мощным импульсом в укреплении болгарского этноса стало христианство, принятое под давлением Византии в правление князя Бориса (852–889 гг.). Сохранение двух видов язычества — славянского и болгаро-тюркского было некоторым препятствием в оформлении единства духовной жизни складывающейся болгарской народности. Христианство укрепило центральную власть Болгарского государства и сыграло немалую роль в завершении ассимиляционного процесса, то есть в слиянии протоболгар со славянами.

Имеются все основания говорить, что к началу X в. процесс становления болгарской народности, славянской по языку, культуре и своему облику, завершился. В правление царя Симеона (893–927 гг.) официальным для Болгарского государства становится оформившийся славянский (болгарский) язык, все делопроизводство теперь велось на этом языке. В то же время совершился переход к церковнослужению на славянском языке.[930] Столица Болгарии из Плиски, связанной с протоболгарскими традициями, переносится в Преслав. Стараниями Симеона последний существенно преображается, возводятся новые оборонительные стены, расширяется белокаменный государев дворец, за его пределами строятся многочисленные жилища, а в окрестных долинах и предгорьях — монастыри и усадьбы феодалов.

Преслав X в. следует рассматривать как раннесредневековый город. Раскопками зафиксированы следы ювелирного, камнерезного и керамического производств. Активно функционировали торговые ряды, где ремесленники и торговцы продавали горожанам и окрестным жителям различные изделия и товары. Впрочем, как и в других поселениях раннегородского облика, значительная роль в Преславе X в. ещё принадлежала сельскохозяйственной деятельности. Близ города ремесленники имели участки, на которых занимались земледелием.[931]

С Преславом связано производство расписной керамики, распространенной на северо-востоке Балканского полуострова во второй половине IX–X в. и известной в археологической литературе как «преславская». Это плитки и сосуды, изготовленные высокопрофессионально из каолиновой глины. Белая поверхность изделий расписывалась художниками минеральными красками или глазурью. Орнамент носит восточный характер. Об изготовлении этой продукции в Болгарии свидетельствуют находки полуготовых и бракованных изделий, сырья и печей для обжига. Это производство, как полагают его исследователи, было привнесено в Болгарию откуда-то извне и доведено до совершенства уже преславски-ми мастерами.[932]

IX–X столетия — период становления и других городов Болгарии.[933] На Балканском полуострове выявляется некоторый континуитет городского развития от античности к средневековью. Правда, жизнь в древних городах развивалась не прямолинейно — периоды бурного развития сменялись кризисными этапами, вслед за которыми следовал новый подъем. Одним из таких городов является София. Она возникла как город римской провинции Дакии. В IV в., когда в Восточноримской империи наблюдается общий подъем градостроительства, София значительно расширяется, город обносится новыми крепостными стенами, часть которых была поставлена на старые фортификации. София становится одним из центров духовной культуры региона, в IV–VI вв. она имела восемь христианских храмов. Это был довольно большой город с населением пестрым в этническом отношении, но в значительной степени романизированным.

Славяне в процессе расселения на Балканах неоднократно атаковали этот город — археологами фиксируются следы разорения и заметного запустения. Славяне небольшими группами оседали в городе, и постепенно доля их все увеличивалась. С IX в. город стал называться Средец — достоверно славянским топонимом, свидетельствующим о славянизации его жителей. Раннесредневековая эпоха унаследовала часть античных улиц и античные здания.

Время царствования Симеона было периодом расцвета болгарской культуры. Достижения византийской цивилизации приспосабливались к местным условиям и получили дальнейшее развитие. При царском дворе создается славянский литературный центр, где произведения византийских авторов переводились на славянский язык.

При преемниках Симеона в Болгарии наступил социально-политический кризис, центральная власть оказалась ослабленной, чем и воспользовалась Византия. После 40-летней борьбы с Империей в 1018 г. Первое Болгарское государство прекратило свое существование. Византийское господство продолжалось до 1186 г. Однако сложившийся болгарский этнос продолжал свое развитие и в период византийского владычества.[934]

Территория Македонии была заселена славянами в VI–VII вв. Археологические материалы этого времени здесь пока слабо изучены и представлены отдельными находками антских фибул и глиняной посуды, обнаруженной при раскопках более поздних поселений. Предположительно к этому времени относится также погребение, открытое в могильнике IX–XII вв. при раннехристианской базилике в с. Радолиште в районе Струга. Это было трупоположение с западной ориентацией, при котором найдены две серебряные серьги, орнаментированные «наростами», бронзовая шейная гривна, фибула и фрагмент бусины, позволяющие датировать могилу периодом великой славянской миграции.[935] К VI–VIII вв. относятся два поселения в окрестностях Прилепа.

В византийском агиографическом произведении «Чудеса святого Димитрия», написанном в 80-х гг. VII в., рассказывается, что в 685 г. Кувер (предполагаемый брат Аспаруха) со своей болгаро-тюркской дружиной поселился на Керамийском поле (регион Прилепа и Битолы) в качестве федерата Византийской империи. В этой связи многие исследователи, в том числе Л. Нидерле, полагали, что в Македонии расселились протобол-гары, в результате этнические процессы там были идентичными территории Болгарии — в пространстве от Охридского озера до западного побережья Черного моря сложился болгарский этнос.[936]

Однако подтверждений этой гипотезы в материалах археологии нет. В регионе Охрида — Битолы нет следов расселения болгар-тюрок, нет здесь и древностей балкано-дунайской культуры, получившей распространение в период славяно-протоболгарского симбиоза. Очевидно, правы те историки, которые полагают, что тюрко-болгарский компонент в дружине Кувера был малочисленным и роль этой дружины в этногенети-ческом, да и в политическом плане не сопоставима с ситуацией, имевшей место в регионе Плиски — Преслава.[937]

Славянское население, осевшее в рассматриваемых землях, не составляло племенного единства. Островками здесь сохранялись и романизированные иллирийцы, которые в процессе стабилизации жизни, нарушенной миграциями VI–VII вв., постепенно славянизировались. К началу IX в. в округе Охридского озера славянское население было уже доминирующим. В это время здесь складывается довольно однородная культура, известная в основном по некрополям.

Одним из таковых является могильник Демир Капп я, находящийся близ впадения р. Бошаве в Вардар. Раскопками его исследовано свыше 500 могил с захоронениями по обряду трупоположения с западной ориентировкой. В ряде случаев для захоронений из каменных плит устраивались ящикообразные гробы. При погребенных встречено множество вещевых находок, преимущественно женских украшений. Среди них часты серьги нескольких типов — проволочные с утолщениями, одно-, двух- и трёхбусинные, с разными привесками. Изредка попадались кол-ты. Многочисленны браслеты, среди которых доминируют пластинчатые с разными геометрическими узорами. В сравнительно немногих погребениях обнаружены глиняные сосуды и пряслица, железные ножи, поясные пряжки и наконечники стрел, единичные христианские крестики.[938] Подобные могильники исследовались и в других местностях Македонии (рис. 112). Они датируются IX–X или XI–XII вв., а некоторые включают и погребения XIII–XIV вв.

Рис. 112. Височные кольца, фибулы и привески из могильника при церкви Эразма в Охриде.

Общая характеристика материальной культуры X–XIV вв. славянского населения рассматриваемого региона дана в монографии Б. Бабича. Исследователь показывает, что она формировалась в немалой степени за счет усвоения и дальнейшего развития славянами местного позднеантичного наследия. Это касается как ремесленного производства, так и домостроительства и фортификационного дела.[939]

Важнейшим центром культуры македонских славян был Охрид. Как поселение он был основан ещё в III в. до н. э. (Desaretia, греч. Lychnidos). В III в. н. э. здесь распространилось христианство, в V в. основана епископия. В V–VI вв. Лихнидос был сильно укрепленным городом Византии. Раннее славянское поселение было основано на месте этого города, жители которого погибли во время эпидемии VI в. В VII в. Охрид стал одним из укрепленных поселений славян-берзитов.

В первой половине IX в. Македония была включена в состав Болгарского государства. В 886 г. первые просветители славянства — Кирилл и Мефодий — вынуждены были покинуть Великую Моравию и были приняты болгарским царем Борисом. В Охриде началось строительство христианских храмов. В правление Бориса возводится базилика — кафедральный собор святой Софии. Близ Охрида в 886 г. основывается Охридская школа просвещения и литературы. Ее преподавателем стал продолжатель дела Кирилла и Мефодия — известный славянский просветитель Климент Охридский (умер в 916 г.). Им был основан в Охриде Пантелеймонов монастырь, отстраиваются и другие церкви. Климент Охридский в 893 г. стал первым епископом-славянином.

В X в. Охрид оставался крупным центром славянской культуры и просвещения. При царе Самуиле возводится внутренняя крепость, а весь город обносится крепостной стеной с двумя воротами.

С этого время начинается история раннесредневековых городов Македонии. Кроме них, имелись небольшие укрепленные поселения — грады, бывшие и административными центрами, и резиденциями властителеи, и военными крепостями.[940]

В тот период, когда славяне Македонии входили в состав Болгарии, византийцы могли называть их болгарами. Не исключено, что и часть славянского населения Македонии, в частности социальные слои, активно участвовавшие в политической жизни государства, именовали себя болгарами. Д. Ангелов отмечал решающую роль государственной власти в утверждении среди подданных этнонима болгары.[941]

В письменных памятниках вместе с тем сохраняются термины «славяне» и «славянский язык». «Понятия „славяне“ и „славянский“ имеют здесь, — подчеркивает Г. Г. Литаврин, — по преимуществу этнический и вероисповедальный смысл, тогда как термины „болгары“ и „болгарский“— государственно-политический».[942] После IX в. византийские авторы уже не называли население Болгарского государства славянами, а применяли этот термин для славянского населения, проживавшего вне его территории.

Присоединение Македонии имело большое значение прежде всего для становления болгарского этноса на территории Болгарии, поскольку увеличило долю славянского этнического компонента на государственной территории и тем ускорило завершение процесса ассимиляции тюркского элемента, во-вторых, активизировало распространение христианства. Однако на развитии этноязыковых процессов это не сказалось в заметной степени. И эти процессы в Македонии и на коренной территории Болгарии протекали различно. Если в Болгарии завершался процесс ассимиляции пришлого тюкского населения, а славянское население впитало в себя еще фракийский субстрат, то славянское население Македонии не было затронуто этими процессами. Субстратным населением македонских славян были романизированные иллирийцы.

В результате этническое и диалектное развитие в этих регионах шло несколько иными путями. Потомками македонских славян стала сравнительно недавно сформировавшаяся македонская народность с особым славянским языком.[943]

Расселившиеся на Восточно-Европейской равнине славяне, как показано выше, принадлежали четырем крупным племенным образованиям позднепраславянского периода. Северные области заселяли кривичи, словене ильменские и славяне Ростово-Суздачьской земли — меря, вышедшие из племенной группы, родственной суковско-дзедзицким (ляшским) славянам. В лесостепных и смежных с ними лесных землях Правобережной Украины (волыняне, поляне, древляне и дреговичи) проживали славяне пражско-корчакской группы. Южнее их локализуются хорваты, тиверцы, уличи, потомками которых были анты IV–VII вв. Из антской среды вышли и славяне, осевшие в междуречье Днепра, Оки и Дона (северяне, вятичи и донские славяне).

Все это славянское население в X–XIII вв. составило единое этноязыковое образование, именуемое русью. Это отчетливо видно по Повести временных лет. Русь, Русская земля XI–XII вв. во вводном разделе этого произведения в этнографическом, языковом и политическом плане противопоставляется полякам, чехам, грекам-византийцам, венграм, половцам и другим этносам того времени. Пределы Руси определяются по географии ее данников: «А се суть инии языци, иже дань даютъ Руси: чюдь, меря, весь, мурома, черемись, мръдва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, норома, либь…»[944] Нанесение их на карту показывает, что русь в XI–XII вв. занимала территорию от Ладоги до Черного («Русского») моря и от Карпат до Дона. Русь составляли восходящие к более раннему времени славянские племенные группы словен ильменских, кривичей, полян, северян, вятичей, радимичей, древлян, дреговичей, волынян, хорватов, тиверцев и уличей. В пределы Русской земли входили также области мери, муромы и веси. Очевидно, процесс обрусения их к этому времени достиг завершающей стадии.

Русские летописи освещают историю всей Русской земли, всего славянства Восточной Европы как целостного этноязыкового образования раннего средневековья.

Понятие о руси и убежденность в единстве всей Русской земли демонстрируются во многих дошедших до нас памятниках письменности. Среди них наиболее ранним является «Слово о законе и благодати», принадлежащее перу киевского церковного деятеля Илариона. Датируется памятник временем между 1037 и 1050 гг.[945] Для Илариона Русская земля — это вся государственная территория времени князя Владимира Святославича с единым владычеством, единой верой, где есть «наш язык русский». Отсюда следует, что славяне Восточно-Европейской равнины составляли и языковое единство.

Сознанием единства всей Русской земли в широком смысле и общности древнерусского народа проникнуто и другое произведение XI в. — «Память и похвала князю Русскому Владимиру» Мниха Иакова.[946] В нём говорится, что Владимир «крести же всю землю Рускую отъ коньца и до коньца», «всю Рускую землю приведе къ Богу», «всю Рускую землю и грады вся украси святыми церквами».

Аналогично по смыслу и понятие Русской земли в памятниках борисоглебского цикла, которые были созданы во второй половине XI — начале XII в. «Страна Руская» в этих документах — вся территория, где проживают «сыны руские», «праведные люди руские».[947] Игумен Даниил во время посещения «Святой земли» (1106–1108 гг.) поставил в Иерусалиме лампаду «от вся Руськыя земля».

На основе анализа информации исторических источников А. В. (Соловьев показал, что в течение двух столетий (911–1132 гг.) понятия «Русь» и «Русская земля» означали все восточное славянство, всю страну, заселенную им. В области же внешней политики и в сфере церковной жизни эти понятия бытовали более продолжительное время и сохранялись в период политической раздробленности Древней Руси.[948]

Во второй половине XII — первой трети XIII в., когда Русь распалась на несколько феодальных княжеств, проводивших или пытавшихся проводить самостоятельную политику, единство русской народности продолжало хорошо осознаваться: вся Русская земля противопоставлялась обособившимся региональным вотчинам, князья которых нередко враждовали между собой.

Идеей единства Руси проникнуты многие художественные произведения того времени. К числу таковых принадлежит и «Слово о полку Игореве». В поэтическом произведении «Слово о погибели Русской земли», написанном в связи с татаро-монгольским нашествием, Русская земля простирается от Литвы, Польши и Венгрии до Волжской Болгарии и мордвы и от корелы и «дышючего моря» (Ледовитого океана) до половцев.

В былинах Русь — это единая Русская земля с единым народом, единой верой и единым государством.

Достаточно определенное представление о территории Русской земли дает карта русских городов X — начала XIII в., упоминаемых в летописях в связи с различными историческими событиями, а также систематический перечень их «А се имена всем градом Рускым, далним и ближним», относящийся к концу XIV в.[949] Этот список был составлен уже в период полной государственной и территориальной раздробленности Руси. В то время вокруг Москвы сосредоточилась лишь шестая часть древнерусских земель, остальные находились под властью литовских князей, польских и венгерских королей; Новгород и Псков были самостоятельными республиками. Однако в список были включены все русские города независимо от их политической принадлежности. Очевидно, в конце XIV в. единство древнерусского этноса — руси ещё отчетливо сохранялось.

В договорах с иностранцами все жители Древней Руси и тогда, когда она распалась, в том числе новгородцы, славянское население Литовского государства и другие именовались русами или русинами.

Важнейшим маркером этнического образования, позволяющим говорить о нем как об особой народности, является язык. Славяне Русской земли в широком смысле составляли отчетливую языковую общность. В современной научной литературе ее именуют древнерусской (восточнославянской) народностью, а язык — древнерусским.

Данные лингвистики свидетельствуют, что славянские племена, заселившие пространства Восточной Европы, в самом конце I и первых веках II тыс. н. э. переживают процесс консолидации, что кладет начало развитию общих языковых явлений и оформлению единого языкового пространства — становлению древнерусского языка. На протяжении столетий происходит ряд языковых процессов, охватывающих весь восточнославянский ареал.[950]

Наиболее характерной особенностью, четко выделяющей древнерусскую языковую область, является так называемое первое полногласие. В древнерусском языке произошло превращение общеславянских сочетаний *ort, *olt с нисходящей интонацией в ро и ло (робота, робъ, рост, роля, лодья и т. п.). Вместо начальных звуков je и ju в древнерусской языковой области развились о и у (*jezero > озеро, *jesen’ > осень, *jedin > один).

Характерные для праславянского языка взрывные согласные в группах tl, dl в древнерусском языке были утрачены (рало, гърло, мыло, ель, молити, плел и т. п. Ср. польск. radlo, gardlo, mydlo, jodla, modlic, plotl).

Зубные согласные *tj, *dj у славян Восточноевропейского ареала изменились в африкату ч и согласный ж (например, праслав. swetia > свеча, media > межа).

В прежних сочетаниях губных согласных с j в восточнославянской языковой среде появляется л (земля, люблю, куплю, ловлю и др.).

Произошло изменение сочетаний типа tort, tolt, tert, telt в полногласные сочетания torot, tolot, teret, telet: город, голова, берег, молоко, горох, солома и др.

Общеславянские сочетания kv, gv перед е (oi) в древнерусском языке превращаются в цв и зв (*kvet > цвет, *gvezda > звезда и т. п.).

В восточнославянской области происходит утрата носовых гласных, которые заменяются неносовыми (носовой заднего ряда о изменяется в у, носовой переднего ряда е — вас мягкостью предшествующего согласного (‘а): зуб, рука, ряд и др.).

Древнерусская языковая область характеризуется единством своего развития. На протяжении XII–XIII вв. произошло падение редуцированных гласных, и эта утрата охватила всю территорию Древней Руси. Этот фонетический процесс вызвал целый ряд других изменений в звуковой и морфологической структуре древнерусского языка: развились закрытые слоги, образовалось множество сочетаний согласных, появились согласные на конце слова, что вызвало оглушение согласных и совпадение в конце слов звонких и глухих в одном звуке.

В грамматическом строе этого языка изменений наблюдается меньше, чем в фонетике. Специфическими для восточнославянского ареала являются утрата двойственного числа и связки в перфекте, падение простых прошедших времен (аориста и имперфекта), тенденции в эволюции именного и местоименного склонений и спряжений.

Словарный состав древнерусского языка унаследовал несколько тысяч терминов, восходящих к праславянской этноязыковой общности. Вместе с тем в лексиконе восточнославянского ареала появилось немало слов, отсутствующих в общеславянском языке. К ним, в частности, принадлежат белка, хомяк, собака, утка, корова, птица, лог, куст, осока, груздь, радуга, погост, лапоть, сапог, кнут, жемчуг, ковер, коврига, каравай, ковш, коромысло, кровать, ларь, бурый, сизый, хороший, дешевый, сорок, девяносто, семья и немало других.

Утверждение о едином языковом развитии руси — славянского населения Восточно-Европейской равнины — не исключает диалектных особенностей в отдельных регионах.

Первым исследователем, описавшим некоторые отличительные особенности восточнославянских говоров, которые указывают на древнерусское языковое единство, был А. X. Востоков — ученый первой половины XIX в. С тех пор древнерусский язык исследовался многими лингвистами, среди которых нельзя не назвать И. И. Срезневского, А. И. Соболевского, А. А. Шахматова. Т. Лер-Сплавиньского, Н. С. Трубецкого, Н. Н. Дурново, Ф. П. Филина. Вопрос о существовании древнерусского языка можно считать твердо установленным.[951] Его функционирование соответствует периоду Древнерусской государственности X–XIII вв.

А. А. Шахматов на основе языковых данных попытался восстановить начальный этап восточного славянства.[952]«Первой прародиной» формирующегося восточнославянского этноса, согласно представлениям этого исследователя, были области в междуречье нижних течений Прута и Днестра. Это были анты, упоминаемые в исторических источниках VI–VII вв. Они и стали ядром восточного славянства. Спасаясь от аваров, значительные массы антов переселились на Волынь и в Среднее Поднепровье. Этот регион назван А. А. Шахматовым «колыбелью русского племени». Здесь восточные славяне образовали «одно этнографическое целое» и отсюда в IX–X вв. начали освоение широких пространств Восточно-Европейской равнины от Черного моря на юге до Ильменя на севере и от Карпат на западе до Дона на востоке. Начался новый этап в истории восточного славянства (исследователь назвал его древнерусским), в течение которого развивался процесс языковой интеграции на всей территории Древнерусского государства, которому А. А. Шахматов отводил определяющую роль. В XIII в. древнерусская языковая общность распадается.

Концепция А. А. Шахматова была принята рядом крупных лингвистов того времени, в том числе Д. Н. Ушаковым, Е. Ф. Будде.

Положения о том, что внутри позднепраславянского языкового состояния будто бы имело место становление «прарусского» или «правосточнославянского» диалекта, который стал основой древнерусского языка, придерживались многие исследователи. Определить на географической карте место такого диалекта на основе данных языкознания не представляется возможным. Построения А. А. Шахматова были гипотезой, не находящей какого-либо подтверждения в исторических материалах. Археология в то время еще не располагала данными для решения этой проблемы.

В 60–80-х гг. XX в. многие археологи полагали, что в восточнославянском этногенезе ведущая роль принадлежала зарубинецкой культуре. В этой связи были высказаны догадки о зарождении восточнославянской языковой общности в этой культуре.[953]

В языкознании предложено и иное решение вопроса о становлении древнерусского языка. Согласно представлениям Б. М. Ляпунова, праславянский язык не был монолитным, а членился на множество диалектов. Восточнославянский язык в своей основе не имел единого праславянского диалекта, а образовался из нескольких праславянских диалектов, носители которых расселились в восточной части славянского мира.[954]

Подобную точку зрения развивал и Г. А. Хабургаев. Он утверждал, что восточнославянское языковое единство сформировалось гетерогенным образом из нескольких диалектных компонентов. К оформлению древнерусской общности привело политическое объединение разных славянских племен.[955]

К настоящему времени археология накопила вполне достаточное количество данных, чтобы подключиться к исследованию проблемы становления древнерусской народности. И следует сразу подчеркнуть, что современные археологические материалы исключают гипотезу о существовании внутри позднепраславянского языкового состояния «прарусского» диалекта, который бы стал основой при становлении древнерусского языка. Археология неоспоримо свидетельствует, что среди праславянского мира не существовало диалектно-племенного образования, которое могло бы стать ядром древнерусской народности. Древнерусский этнос, как и некоторые другие раннесредневековые этноязыковые образования, был сложным формированием, включившим в себя несколько различных праславянских группировок. К тому же нельзя не учитывать, что славянское население, освоившее широкие просторы лесной полосы Восточно-Европейской равнины, застало различные финноязычные и балтские племена и славянизировало их. В лесостепной зоне славяне длительное время контактировали с иранскими и тюркскими племенами. В такой ситуации становление единой древнерусской народности и языка стало возможным только в результате активных интеграционных явлений. Материалы археологии предоставляют возможность для изучения этих процессов.

В VIII–IX вв., когда земли Восточной Европы были уже в значительной степени освоены разноплеменным славянским населением, наблюдается широкая инфильтрация новых, сравнительно многочисленных групп славянских переселенцев из Подунавья. Важнейшими показателями итого переселенческого процесса являются прежде всего появление и распространение различных вещевых находок дунайского происхождения.

Первые дунайские переселенцы появились в южных землях Восточной Европы на рубеже VII–VIII вв. Наиболее ярким отражением этого являются находки изделий из цветных металлов на Пастырском городище, художественный стиль которых обнаруживает явные дунайские истоки. Как показали изыскания О. М. Приходнюка, первые мастера-ювелиры, работавшие на этом поселении, несомненно, пришли из Дунайского ареала. Только дунайские ремесленники могли принести в Среднее IIоднепровье передовые для того времени технологии провинциальновизантийского мастерства. Следы подобных переселений небольших групп дунайского населения фиксируются также в материалах производственных комплексов, выявленных археологами на городище Зимно на Волыни и на поселении Бернашевка на среднем Днестре, при анализе находок, обнаруженных на селищах в Гайвороне и острове Мытковском на Южном Буге, в Малых Будках на Сумщине. К изделиям дунайских ремесленников, переселившихся в южнорусские земли, относятся и многие вещи, находившиеся в составе кладов Днепровского левобережья.[956]

С расселением на Восточно-Европейской равнине довольно многочисленных групп славянского населения из Среднего Подунавья связано появление и распространение в середине VIII в. ярких дунайских наборов украшений, изготовленных в технике тиснения и обильно декорированных зернью (рис. 113). Они включают серьги, лунницы, бусы, круглые медальоны и перстни с полусферическими щитками. Все эти находки до этого не были известны в славянских землях Восточной Европы. Первоначально высказывались догадки об их восточном происхождении. Однако последующие изыскания опровергли такое мнение. Шведский археолог В. Дучко, исследовав всесторонне подобные украшения, найденные в памятниках Скандинавии, убедительно показал их среднедунайское (великоморавское) происхождение.[957] К таким же результатам пришла О. А. Щеглова, изучавшая рассматриваемые украшения, встреченные в кладах Среднего Поднепровья. В итоге она утверждает, что появление в середине VIII в. в среднеднепровской области дунайского набора украшений и последующее распространение их может быть обусловлено только приходом в этот регион населения из Среднего Подунавья.[958]

Рис. 113. Серьги из Харьевского клада.

Несомненно с расселением дунайских славян связано и появление в восточнославянском ареале проволочных височных колец (или серег) со свисающей подвеской в виде виноградной грозди, оформленных узорами из зерни и скани (рис. 114). Наиболее ранними среди них являются серьги пастырского типа. Они найдены на Пастырском городище (рис. 115), на поселениях в Григоровке и Зеленках и в составе Харьевского клада.[959]

Рис. 114. Восточноевропейские находки дунайского происхождения.

1–9, 11 — серьги и височные кольца;

8, 10, 12, 13 — лунницы;

14 — каменная литейная форма.

1–4 — Елизаветградский уезд;

5, 8, 11, 14 — Гнездово;

6, 7 — Монастырек;

9, 13 — Кузнецовское;

10 — Екимауцы;

12 — Бранешты.

Рис. 115. Украшения из Пастырского клада 1949 г.

1, 2 — браслеты;

3–5, 13 — серьги дунайского происхождения;

6, 7 — фибулы;

8 — подвеска;

9–12 — бусы.

О крупной волне миграции славян IX–X вв., исходившей из Среднего Подунавья, свидетельствуют находки преимущественно в южных районах Восточной Европы серебряных и бронзовых проволочных колец с подвеской из полых шариков в виде грозди винограда и расположенных симметрично розеточек, составленных также из шариков зерни.

Такие головные украшения многократно встречены на восточнославянских поселениях и в могильниках IX — начала XI в. Так, при раскопках городища Екимауцы в Молдавии обнаружено свыше трех десятков таких зерненых колец, изготовленных мастером в результате тонкой и сложной работы.[960] Они имеют гладкую дужку диаметом 2–3 см и большую привеску из крупных и мелких шариков зерни и сканых колечек. На дужках припаяны ещё 3–4 бусинки из мелкой зерни. На поселении выявлены и следы изготовления этих украшений местными ремесленниками.

Подобные головные украшения встречены при раскопках городища Алчедар и могильника Бранешты в Поднестровье.[961] Серьги или кольца этого типа найдены также на Княжей Горе под Каневом и на поселении Монастырек на Днепре.[962] В Киеве они встречены в курганных могильниках: две находки обнаружены в погребении, выявленном в 90-х гг. XIX в. на Кирилловой улице, три — в срубном захоронении, раскопанном в 1936 г. близ Десятинной церкви.[963]

Аналогичные украшения найдены в курганах с трупоположениями X в. в двух могильниках Волыни — Пересопницы и Новоселки.[964] В земле древлян серьги такого типа встречены в курганах Речицкого могильника,[965] в регионе проживания дреговичей — в Малых Эсьмонах.[966] Наиболее северной является находка на Гнездовском селище.[967]

Довольно много таких украшений происходит из кладов X в. Эти изделия, искусно отделанные зернью и сканью, в полном смысле могуч быть отнесены к лучшим произведениям художественного ремесла того времени. В кладе, обнаруженном в Борщевке на Волыни, наряду с другими вещами имелось восемь серег, в Копиевском кладе на Винничине — двадцать семь.[968] Они содержатся также в составе кладов, найденных в Гущино близ Чернигова, Денис в окрестностях Переяславля Южного, Шабельницах и Юрковицах на Киевщине, в кладах, Елизаветградского и Херсонского уездов Северного Причерноморья.[969]

Коренной территорией рассматриваемых колец с привеской в виде виноградной грозди является Среднее Подунавье и Северная Адриатика. Здесь они получили распространение около середины VIII в. и бытовали до конца IX в., а в некоторых местностях встречены и среди древностой X в.[970] Восточноевропейским находкам таких украшений (в литературе они называются по-разному: «серьги волынского типа», «еки-мауцкие» или «гроздевидные серьги») в последнее время посвящены две статьи — Е. Ю. Новиковой и написанная совместно Р. А. Рабиновичем и С. С. Рябцевой.[971] Они достаточно определенно утверждают, что рассматриваемые украшения появились в Восточнославянских землях в результате переселения групп среднедунайского населения.

Дунайское происхождение имеют и ранние лучевые височные кольца (рис. 116), послужившие прототипами семилучевых и семилопастных украшений радимичей и вятичей. Это прежде всего кольца Зарайского клада IX в., среди которых есть и пятилучевые с ложной зернью на щитке и тремя шариками на концах каждого луча, и семилучевые с одним шариком на концах лучей.[972] К той же группе височных украшений принадлежат семилучевые кольца Полтавского клада, очень близкие к зарайским, также относящиеся к IX в.[973] Близко к зарайским и височное кольцо с семью острыми лучами, найденное на Новотроицком городище. Здесь же обнаружено ещё пятилучевое кольцо с ложной зернью на щитке. Дата этих находок также IX в.[974] Новотроицкие кольца отлиты, очевидно, на месте из низкопробного серебра, копируя дорогостоящие украшения, привнесенные из Подунавья. К несколько более раннему времени относится семилучевое височное кольцо, происходящее из культурного слоя VIII–IX вв. городища Хотомель в Припятском Полесье.[975] Лучевые кольца того же облика найдены ещё на городище роменской культуры Горналь, на городище боршевской культуры Титчиха в Воронежском Подонье, в Кветуни под Трубчевском, а также на поселениях в Гнездово под Смоленском и Супрутах в Верхнем Поочье.[976] Датируются они в целом IX–X вв., гнездовская находка — рубежом IX и X вв.

Рис. 116. Эволюция лучевых височных колец.

1 — Блучина (Чехия);

2 — Новотроицкое;

3 — Зарайск;

4, 5 — Титчиха.

Прототипами этих украшений являются широко распространенные в Подунавье золотые и серебряные подвески, основу которых образуют проволочные кольца, в нижней части имеющие треугольные отростки-лучи, составленные из зерни. По своему облику рассматриваемые восточноевропейские украшения вполне сопоставимы с дунайскими, на что обращали внимание многие исследователи.[977] Занесенные дунайскими переселенцами кольца с зернеными лучами были образцами при изготовлении восточноевропейских украшений, среди которых имеются экземпляры с деградирующей псевдозернью, что обусловлено многократным копированием находящихся в обиходе украшений. Наиболее вероятной представляется мысль об изготовлении лучевых височных колец в восточноевропейских землях местными ремесленниками по образцам, привнесенным переселенцами с Дуная. Иного объяснения появления в Восточной Европе в VIII–X вв. лучевых украшений найти не удаётся.

Надёжным показателем миграции дунайских славян в лесную зону Восточно-Европейской равнины являются лунничные височные кольца, о которых речь шла выше. Миграционными волнами, исходившими из Среднедунайских земель, эти украшения были привнесены в кривичские области и на среднюю Оку, а из этих регионов обычай ношения лунничных колец распространился и на Русском Севере.

Несомненным свидетельством переселения разрозненных групп дунайских славян в среднюю полосу Восточной Европы являются также находки трапециевидных подвесок с точечным узором по нижнему краю. Их славянскую атрибуцию показала румынская исследовательница М. Комша, каталогизируя эти предметы, широко представленные в Дунайском регионе.[978] В Смоленско-Полоцком ареале подобные трапециевидные подвески найдены в длинных курганах, где они коррелируются с проволочно-пластинчатыми (серповидными) височными кольцами, производными от дунайских лунничных.[979]

Заново проанализировав находки трапециевидных подвесок, И. О. Гавритухин выделил среди них группу малых с орнаментацией по нижнему краю в виде полосы из прессованных точек.[980] Наиболее ранние экземпляры их были сравнительно широко распространены в Подунавье, где в славяно-аварских могильниках датируются VII — началом VIII в. Не позднее рубежа VII и VIII вв. такие подвески получают некоторое бытование среди славянского населения, представленного пражско-корчакской культурой, преимущественно в областях, примыкающих к Карпатскому региону.

В VIII–IX вв. аналогичные трапециевидные подвески появляются в Верхнеднепровско-Двинском регионе в памятниках культуры смоленско-полоцких длинных курганов и в бассейне среднего течения Оки, то есть в тех областях, что и лунничные височные кольца. Их появление объяснимо только миграциями отдельных групп славян из Среднего Подунавья.[981]

Инфильтрация среднедунайских славян в восточноевропейский ареал документируется рядом других находок. Так, в одном из длинных курганов у д. Цурковка на Смоленщине обнаружена часть поясного набора достоверно дунайского происхождения.[982] Эта ременная гарнитура принадлежит к позднеаварскому кругу древностей, широко представленному в Среднем Подунавье. Среди находок из Цурковского кургана есть ещё браслет с полыми расширенными концами,[983] который сопоставим с дунайскими украшениями типа Сентендре.

Целый ряд находок, связанных с кругом дунайских древностей, выявляется в Гнездовском археологическом комплексе (рис. 114). Помимо названных выше лучевых височных колец и колец с гроздевидной привеской, к предметам среднедунайского происхождения бесспорно принадлежат три бронзовых кольца в форме обращенной рожками вверх лунницы с гроздевидным отростком в центре нижней кромки. Из Среднедунайского региона поступили сюда также чекан блучинского типа и золоченая шпора. Ранняя гончарная керамика, появляющаяся в Гнездове в 20–30-х гг. X в., также имеет дунайское происхождение. При этом достаточно очевидно, что ее распространение было не результатом торговых операций, а следствием миграции в Верхнее Поднепровье групп славянского населения, в составе которого были гончары из Дунайских земель.[984]

Из кургана 13, раскопанного в Гнездовском могильнике Д. А. Авдусиным, происходит амфоровидный глиняный сосуд-корчага с процарапанной надписью «гороуща» или «гороушна». Согласно изысканиям О. Н. Трубачева, эта надпись свидетельствует о проникновении на Русь глаголицы, отражая импульсы из Среднего Подунавья.[985]

Небезынтересна мысль этого исследователя о миграции племени смолян, давшего имя городу Смоленску, из Дунайских земель. В раннем средневековье смоляне фиксируются в трех отдаленных регионах: 1) смо-линцы, названные «Баварским географом» среди полабских славян, в правобережной части нижней Эльбы близ устья Эльды; 2) смоляне в Западных Родопах на р. Места-Нестос, впадающей в Эгейское море, там, где находится город Смолян; 3) на берегах верхнего Днепра, где-то в районе Смоленска. Некогда эти племена, нужно полагать, составляли единое праславянское племя, которое было расчленено и разбросано в результате великой славянской миграции. Коренной регион ираславянских смолян находился, как полагает О. Н. Трубачёв, где-то в Подунавье. Если это так, то его часть, осевшая в кривичском Поднепровье, проделала большой путь из исходного центра, возможно, в числе носителей лунничных височных колец.

Показателем расселения разрозненных групп дунайских славян являются и находки на восточнославянской территории железных ножей с рукоятками, оформленными волютообразными навершиями (рис. 117). Они имеют довольно крупные размеры — от 9 до 19 см, плоскую железную рукоятку, иногда украшенную насечками, составляющими геометрические узоры.

Рис. 117. Распространение ножей с волютообразными завершениями на рукоятях и крестиков с изображением Распятия моравского типа.

Эти ножи неоднократно привлекали внимание исследователей.[986] В результате можно утверждать, что первые ножи с волютообразными рукоятками появились в Дунайско-Прикарпатском регионе. В составе вещевого клада, найденного в Шилагушомльёо (Румыния), имелась золотая цепочка, на которой были прикреплены амулеты и среди них — миниатюрный нож с волютообразной рукояткой.[987] Одни исследователи датировали эту находку концом IV — первой половиной V в., К. Яжджевский отнес нож-амулет к VI в. По всей вероятности, подобные культовые амулеты и послужили прототипами рассматриваемых раннесредневековых ножей.

В VI–VIII вв. железные ножи с волютообразными рукоятками получили распространение в Дунайско-Карпатской области. Они найдены на славянских поселениях в Словакии (Хвойно, Нитра), Польши (Бониково. Бискупин, Челядж, Велько, Новая Гута-Могила, Сандовель, Глезиановск, Бнин, Милич, Жуковице), Молдавии (Алчедар III, Бранешты I, Лопатна, Требужены, Перерыта пе Шее), в могильнике аварского периода Богойево в Югославии, а также в позднеаварских некрополях Среднего Подунавья (Алаттьян, Зилингталь, Кестхей, Соб).

Связь этих ножей со славянским этносом не может вызывать серьезных возражений. Наличие на позднеаварских могильниках погребений славян ныне достаточно надежно аргументировано. В чешской и словацкой литературе эти некрополи не без оснований именуются славяноаварскими.

Уже В. Шиманьский рассматривал ножи с волютообразными рукоятками как предметы жреческого языческого культа, с чем согласились большинство археологов, публиковавших эти находки. В погребениях они встречаются в сопровождении богатых инвентарей.

В нижнедунайском регионе такие ножи бытовали и в VIII–X вв.[988] В Среднем Подунавье они уже не встречаются, но зато широко распространяются по Восточно-Европейской равнине.

В южной области Восточной Европы железные ножи с волютообразными рукоятками найдены на поселениях Ревно на Буковине, Плиснеск (Подгорцы) на Волыни, Каневском на Днепре и на двух городищах роменской культуры — Новотроицком и Шуклинском.[989] Четыре экземпляра таких ножей обнаружены при раскопках Староживотиновского городища боршевской культуры и еще один на Семилукском городипде с напластованиями той же культуры.[990]

В средней полосе Восточно-Европейской равнины рассматриваемые ножи встречены на поселениях Василиха, Городище (Мядельское), Лукомль, Заозерье, Тайманово и в насыпи одного из курганов в Ярцево.[991] Ярцевский нож по своему облику абсолютно идентичен подобным находкам в славяно-аварских могильниках Среднего Подунавья. На всех названных поселениях имеются слои тушемлинской культуры, с верхними горизонтами которых и следует связывать находки культовых ножей. В Заозерье, Городище и Лукомле найдены также привнесенные из Дунайских земель трапециевидные привески.

Два ножа с рукоятками, завершающимися волютообразно, обнаружены в Поильменье — на селищах Васильевское и Георгий.[992] Ещё одна находка сделана на поселении Суна VI на северо-западном побережье Онежского озера.[993]

Дунайское начало имеют также удила, отнесенные А. Н. Кирпичниковым к типу I.[994] Они имеют прямые стержневидные псалии, которые продевались в одну из петель восьмеркообразного окончания грызла. Петли грызла по отношению друг к другу находятся во взаимно перпендикулярных плоскостях. А. Н. Кирпичников отметил, что такие удила получили распространение в среднеевропейских землях в связи с продвижением с востока гуннов и аваров. Они широко представлены, в частности, в славяно-аварских некрополях VII–VIII вв. Среднего Подунавья.

Удила, привнесенные в лесные области Восточно-Европейской равнины в эпоху великого переселения народов, не прижились в этих землях. Только после некоторого перерыва, в IX–X вв. удила в этом регионе появляются вновь. Наиболее ранняя находка происходит из сопки в Чернавино близ Ладоги. Некоторые восточноевропейские удила IX–X вв. дают полное основание утверждать, что исходным регионом их были Дунайские области. Так, железные удила из Холопьего Городка под Новгородом с эсовидными псалиями, увенчанными зооморфными головками (они инкрустированы латунными пластинами с глазками-вставками из синего стекла), имеют точные аналогии в славяно-аварских могильниках Среднего Подунавья, что было отмечено исследователем памятника Е. Н. Носовым.[995]

С инфильтрацией среднедунайских славян следует связывать и появление на восточнославянской территории металлических крестиков с так называемым грубым изображением распятого Христа. Им мною посвящена специальная статья с картой распространения, в которой показано, что истоки этих крестов находятся в Великой Моравии.[996] Первые находки их относятся ко времени до официального принятия христианства Древнерусским государством.

Картография находок дунайского происхождения на восточнославянской территории (рис. 118) достаточно надежно свидетельствует, что в VII–X вв. имели место многократные оттоки славянского населения из Дунайского региона. Продвигаясь в восточных направлениях, группы дунайских переселенцев оседали в различных местностях Восточно-Европейской равнины, уже освоенных славянами. Разнотипность находок (украшения, культовые языческие и христианские предметы, гончарная керамика, предметы конского снаряжения) и их рассеянность на широких пространствах указывают на множественность миграционных групп, вышедших из разных регионов Подунавья. Продолжалась инфильтрация дунайских славян, очевидно, около двух — трёх столетий.

Рис. 118. Распространение памятников с находками, привнесенными из Дунайского региона.

Фиксируемые археологическими данными отливы славянского населения из Дунайского региона находят объяснение в исторических событиях того времени.

В VI–VII вв. в Среднем и Нижнем Подунавье доминировали славяне. Они составляли значительную часть жителей Аварского каганата. Это была та сила, которая способствовала оседлости номадов, приобщению их к земледелию и ремесленной деятельности. О славяно-аварском симбиозе речь уже шла выше.

Дунайские славяне вынуждены были терпеть грабежи, гнет и унижения со стороны аваров. Это зафиксировано как Хроникой Фредегара, так и другими историческими документами. Естественно, что в такой ситуации из Дунайского региона уходили отдельные группы славян. В конце VIII в. Аварский каганат был разгромлен Карлом Великим и его сыном Пипином. Франкские войны существенным образом затронули и славян-земледельцев Среднего Подунавья. По-видимому, значительные массы славян в этих условиях отдельными группами оставили Дунайские земли и продвинулись в Восточноевропейские области. Письменные документы IX в. именуют центральные области бывшего Аварского каганата «пустыней».

В V–VII вв. земли к северу от нижнего течения Дуная были весьма плотно засечены славянами. В VII–VIII вв. здесь наблюдается активизация романского населения, известного в источниках под именем волохи (в русских летописях — влахи). К начачу VIII в. большая часть могильников перестала функционировать. Очевидно, значительные массы славянского населения в этой ситуации вынуждены были покинуть этот регион.[997]

Не менее значительное переселение славян в восточных направлениях имело место сразу же после разгрома Великоморавской державы. Археологические материалы свидетельствуют, что славянами были оставлены все крупные поселения предгородского облика и свыше половины аграрных селений Великой Моравии. Рассмотренное выше даёт основание полагать, что немалые группы переселенцев осели в восточнославянских землях.

Ещё в первой половине XIX в. собиратели русского фольклора обратили внимание на весьма распространенное употребление в песнях и былинах термина Дунай. В 1876 г. увидела свет интереснейшая работа В. Ягича о Дунае в славянском фольклоре, в которой на основе обширнейшего материала исследователь утверждал, что фольклорный Дунай своим происхождением, безусловно, связан с реальной рекой Дунай.[998]

Предания о Дунае-батюшке были весьма широко распространены до недавнего времени во многих восточнославянских землях. Образ реки Дунай вошел в мифологию и обрядовую жизнь восточных славян. Дунай включен в круг представлений о землях изобилия и предков, с ним связываются мотивы «водного» и «женского» в языческих верованиях и ритуалах. В ряде случаев предполагается определенная функционально-образная связь между «демоном» Дуная и языческим Велесом. Дунай в разных образах широко представлен в восточнославянских песнях, в текстах свадебных причитаний и т. п.[999]

Одни исследователи видели в этом свидетельство первоначального проживания славян в Дунайском регионе, откуда они и расселились позднее в Восточной Европе, другие ученые, не видевшие аргументации для локализации славянской прародины на Дунае, относили зарождение популярности Дуная в славянской среде ко времени балканских войн.

Выявляемое современной археологией широкое расселение разрозненных групп дунайских славян на Восточно-Европейской равнине, имевшее место в VIII–X вв., вполне объясняет появление образа Дуная в древнерусском фольклоре и обрядности.

Многочисленные дунайские переселенцы привнесли в восточнославянскую среду яркий образ и культ Дуная, представления о Дунае как земле изобилия, земле предков, пограничной реке.

Находит объяснение и появление в Повести временных лет рассказа о расселении славян с Дуная: «По мнозехъ времянех сели суть словени по Дунаеви, где есть ныне Угорьска земля и Болгарска. И от техъ словенъ разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седоша на которомъ месте».[1000] По Нестору, Дунайский регион был древнейшей территорией славянства после их прихода из Передней Азии, которая, согласно библейскому преданию, была родиной всего человечества.

Это летописное сообщение стало основой так называемой дунайской теории происхождения славян. Однако данные археологии и языкознания в сочетании со свидетельствами римских авторов показывают, что в I тыс. до н. э. и в первых веках нашей эры Среднее и Нижнее Подунавье заселяли различные неславянские этносы и только с III IV вв. н. э. появляются основания говорить о проникновении первых групп славян в Дунайские земли. Массовое же заселение славянами этого региона относится к V–VI вв.

Рассмотренные выше археологические материалы позволяют утверждать, что летописный рассказ о Подунавье как исходном регионе расселения славян связан не с первоначальным освоением славянами Восточно-Европейской равнины, а с несколькими миграционными волнами, исходившими из Дунайских земель в VII–X вв.

Кстати отмечу, что инфильтрация дунайских славян в те же столетия затронула и области Польши.

В Восточной Европе славянские переселенцы с Дуная, по-видимому, были более активной массой, среди них могли быть квалифицированные ремесленники, горожане, церковные деятели, владевшие грамотой, христиане и др. Вполне понятно в этой связи наличие в Повести временных лет лексем дунайского происхождения. Так, восточнославянский термин кънязь (вытеснивший более ранний — каган) является изустным заимствованием из диалектов моравско-паннонских славян.[1001]

Расселение дунайских славян на Восточно-Европейской равнине стало мощным стимулом консолидации разноплеменного, многодиалектного славянского населения, осевшего в этих землях ранее.

С широкой инфильтрацией дунайских славян в земли Восточной Европы, уже освоенные славянским населением, связано два существенных момента.

Славяне, заселившие лесные и лесостепные области Восточно-Европейской равнины, хоронили умерших исключительно по обряду трупосожжения, что обусловлено их языческим миропониманием. Этот ритуал функционировал до первой трети XI в. включительно, а в окраинных землях задержался до XII в. Пришедший на смену трупосожжениям обряд ингумации многие исследователи обуславливают влиянием христианской религии. Однако ряд фактов не позволяет согласиться с таким решением вопроса.

Обряд ингумации во многих регионах лесной зоны Восточной Европы появляется и получает распространение задолго до крещения Руси. Трупоположения в курганах середины и второй половины X в. известны как в Гнездовском курганном комплексе, где появление их объяснимо ранним проникновением христианства в среду древнерусского дружинного сословия, но и в местностях, отдаленных от зарождающихся городов и торговых магистралей того времени. Таковы, например, курганы с трупоположениями в могильниках бассейнов Мологи и Луги в Новгородской земле. Серединой X в. датируются и трупоположения в десятках курганных некрополей области расселения смоленско-полоцких кривичей. Существенно то, что захоронения по обряду ингумации второй половины X в. совершались не на горизонте, а в подкурганных ямах. Подобные курганы с трупоположениями в могильных ямах очень рано появляются и в Рязанском Поочье. Думается, что раннее появление захоронений по обряду ингумации в могильных ямах находится в прямой зависимости от расселения дунайских славян в лесных областях Восточно-Европейской равнины. В Среднем Подунавье такая обрядность (правда, бескурганная) была характерна для славянского населения начиная с VII–VIII вв.

С миграцией дунайских славян, по всей вероятности, связано и распространение гончарной керамики. Выше было отмечено, что круговая глиняная посуда в Гнездово была привнесена в 20–30-х гг. X в. переселенцами из Моравского Подунавья. То же можно утверждать и относительно появления гончарной керамики в некоторых других регионах Древней Руси. Так, только привнесением извне можно объяснить распространение в X в. круговой посуды в Рязанском Поочье.

Существенный вклад в начавшийся процесс интеграции славянских племен, расселившихся на Восточно-Европейской равнине, внесли сложившиеся в X в. древнерусская дружина и военно-дружинное сословие. Военная дружина — организация воинов-профессионалов, противостоящая племенным ополчениям предшествующей поры.

Зарождение военной дружины в славянской среде Восточной Европы относится еще к антскому периоду. Но это были дружины, формируемые для выполнения определенных заданий союза антских племен, их еще нельзя причислять к профессиональным образованиям. Значительные военные дружины были в Русском каганате, но функционирование их было относительно кратковременным. Начало становления древнерусского дружинного сословия, охватившего все славянские области Восточной Европы, определяется последними десятилетиями IX в., а наибольшая активизация приходится на следующее столетие.

Основными памятниками древнерусской дружины Руси являются курганные некрополи второй половины IX — начала XI в., в которых преимущественно по языческому обряду хоронились как рядовые воины, так и представители воинской верхушки и княжеской знати. Эти могильники тесным образом связаны с международными торговыми путями, с протогородскими торгово-ремесленными поселениями (Шестовицы, Тимерево — Михайловское под Ярославлем, Новоселки близ Смоленска) или зарождающимися раннесредневековыми городами (Киев, Чернигов, Гнездово — Смоленск).

Наиболее крупным дружинным комплексом является Гнездовский, находящийся на Днепре недалеко от Смоленска. Он состоит из десяти могильников, в которых насчитывалось около четырех тысяч курганных насыпей и несколько синхронных им поселений.[1002]

Немалая часть курганов в Гнездове принадлежит местному населению. По особенностям погребального ритуала и инвентарям (рис. 119) они не отличаются от одновременных кривичских курганов других местностей Смоленского Поднепровья. Курганы воинов-дружинников выделяются несколько иным погребальным обрядом. На площадке, избранной для курганной насыпи, устраивался костер, и на него клали умершего, одетого в лучшие одежды и в сопровождении вещей, которые, по представлениям современников, могли ему пригодиться в загробном мире: предметы вооружения, бытовые вещи и пищу. После прогорания костра остатки трупосожжения собирались в глиняный горшок-урну, который помещался в центре остывающегося кострища, а затем к урне сгребали и остатки костра. В единичных случаях умерший сжигался в ладье, от которой оставались железные заклепки. По завершении похоронного ритуала и насыпался курган. Так в небольших (высотой от 0,4 до 1,8 м) круглых в плане насыпях, окруженных ровиками, хоронились рядовые дружинники.

Рис. 119. Древности русских дружинников.

1–6, 9, 12–14 — клад 1868 г. в Гнездове;

7, 8, 10, 11 — из кургана 15 гнездовского могильника (раскопки М. Ф. Кусцинского 1874 г.).

В Гнездовском комплексе имеются и большие курганы такой же формы. Высота их — 2–7 м, диаметр оснований 25–35 м. Погребальный ритуал в них в целом был таким же, как и в малых курганах, но имеются в обрядности и некоторые особенности. Так, для погребального костра предварительно делалась подсыпка высотой 0,7–1,2 м с горизонтальной поверхностью, на которой и совершалась кремация умершего.

Одним из таких курганов была насыпь 7, раскопанная С. И. Сергеевым. Кремация была совершена в ладье. Размеры огнища — 17 х 10,5 м. Судя по вещевым находкам, сожжены были мужчина и женщина. При них находились топор, конская утварь, ледоходные шипы, весы, гирьки, ларец, бусы, нагрудная цепь, овальная фибула, привески, шиферное пряслице, костяной гребень, оселки. После того как погребальный костер прогорел, на месте кремации был зарезан баран, голову и конечности которого поместили в котел. Он был поставлен на огнище, и рядом установлены три глиняные урны с кальцинированными костями. В жертву еще была принесена птица и брошены разломанная железная шейная гривна и обломки глиняных сосудов. По исполнении ритуальной церемонии был возведен курган. Дата его — вторая половина X в.

Близки по строению и обрядности к этой насыпи и другие большие курганы Гнездова. На поздней стадии функционирования некрополей наряду с захоронениями по обряду кремации появляются и трупоположения, совершаемые в подкурганных могильных ямах.

Раскопки Гнездовских дружинных курганов дали большую коллекцию оружия. В ее составе имеются каролингские мечи, распространенные в это время по всей Европе. Основным центром изготовления их были мастерские на Рейне, о чем говорят клейма на лезвиях, но делались они и на Руси. Весьма распространенным оружием были железные ромбо-щитковые стрелы и ромбовидные и ланцетовидные копья. Неоднократно встречены боевые топоры с характерной полукруглой выемкой в нижней части лезвия. Найдены также кольчужные рубашки и шлемы, нередкими находками являются ледоходные шипы.

Среди других предметов из Гнездовского археологического комплекса следует назвать складные весы с коромыслом, 14-гранные и боченковидные гирьки, изготовляемые из железа и покрываемые тонкой бронзовой оболочкой, арабские монеты, бритвы, ножи и различные бытовые вещи. Погребения с находками весов и весовых гирек, очевидно, принадлежат купцам; захоронения с орудиями труда (молотками, напильниками, резцами, долотами и прочим) нужно связывать с мастерами-ремесленниками. Изучение техники изготовления обработки железных изделий свидетельствует об обособлении кузнечного ремесла. Местными ювелирами изготавливались различные украшения и поясные бляшки. В X в. получает распространение и местное гончарное ремесло.

Женские украшения из Гнездова весьма разнообразны. Это височные кольца (проволочные, трехбусинные и упомянутые выше дунайского происхождения); стеклянные, сердоликовые, пастовые и металлические бусы, в том числе сканые высокохудожественные, а также плетенные из серебряной канители; лунницы и разнотипные нагрудные привески.

Часть находок из Гнездовских курганов имеет скандинавское происхождение. Таковы скорлупообразные фибулы овальной и круглой формы с рельефными узорами нордического стиля. Они были непременной принадлежностью скандинавского женского костюма. С их помощью закреплялись на плечах бретели женской одежды, поэтому в Скандинавии в захоронениях обычно находятся по две фибулы. В Гнездовских могильниках исследовано свыше двух десятков курганных погребений с такими фибулами — в шестнадцати встречено по одной фибуле, в одном — четыре, в остальных — по две.

К скандинавским принадлежат еще железные шейные гривны с топоровидными привесками, называемыми молоточками Тора, а также некоторые привески с типичным нордическим орнаментом или связанные с языческими культами викингов.

К предметам импорта в гнездовской коллекции относятся бронзовая лампочка в виде женской головы, изготовленная в Иране, поливное глиняное блюдо с изображением иранского божества Сэнмувра, известного на Руси под именем Симаргла. В ряде курганных захоронений встречены поясные бляшки восточного происхождения. Очевидно, из Херсоиеса привезен был бронзовый энколпион. О широких торговых контактах свидетельствуют и некоторые другие находки.

Среди поселений Гнездовского комплекса одно выделяется своим размером. Его площадь превышала 15 га. Раскопками изучен участок поселения, где находились ремесленные мастерские и хозяйственные постройки. Найдены тигли, литейные формочки, шлаки и незавершенные изделия. В стороне от этого участка находилась жилая часть селения с наземными жилищами. С поселением связаны находки нескольких кладов — монетных и вещевых. Среди последних выделяется клад, обнаруженный в 1868 г., в составе которого имелось большое количество серебряных украшений: шейных гривен, бус, привесок со скандинавским орнаментом, лунниц, украшенных узорами из зерни, а также скандинавских фибул, дирхемов, меча и капторги.[1003] Очевидно, клад принадлежал богатому купцу.

Гнездовский археологический комплекс в целом датируется второй половиной IX — началом XI в. Среди курганов, исследованных раскопками, согласно периодизации, предложенной В. А. Булкиным, на долю ранних (IX — начало X в.) приходится 6 %. Курганные захоронения второй стадии (середина X в.) составляют 57 %. К этому времени относится большинство крупных курганов, принадлежавших дружинной знати.

К третьей стадии (последняя четверть X — начало XI в.) принадлежит 30 % исследованных курганов с трупосожжениями. Подкурганные трупоположения (7 %) выделены в отдельную стадию (последние десятилетия X — первая половина XI в.[1004]).

В общих чертах развитие Гнездова представляется в следующем виде. Во второй половине IX в. в правобережной части Днепра при устье р. Свинки возникает неаграрное поселение площадью около 4 га[1005] и рядом — небольшой курганный могильник. Постепенно поселение разрастается, достигая к середине X в. 15 га. В это время на мысу левого берега р. Свинки сооружается городище площадью около 1 га. Параллельно разрастается курганный некрополь, состоящий теперь из нескольких групп. Около середины X в. возникает второй поселенческий комплекс (городище и селище) в устье р. Ольши, а рядом с ним курганный могильник. На рубеже X–XI вв. и в первой половине XI в. поселение приходит в упадок, постепенно прекращают функционировать курганные кладбища.

Не вызывает сомнения полиэтничность населения, оставившего Гнездовские поселения и могильники. Уже один из первых исследователей курганов в Гнездово, В. И. Сизов, утверждал, что население здесь было разноплеменным, но доминировали кривичи. О последнем свидетельствуют и абсолютное тождество многих гнездовских курганов с синхронными достоверно кривичскими погребальными памятниками Смоленского Поднепровья, и распространение в гнездовских курганах исключительно славянской глиняной посуды. Смоленские кривичи сформировались в условиях ассимиляции местного балтского населения, поэтому вполне объяснимы балтские культурные особенности, выявляемые в отдельных гнездовских курганах. Не исключено, что среди захоронений есть и собственно балтские, так как в IX–X вв. процесс славянизации аборигенов еще не был окончательно завершен. Несомненно, среди жителей Гнездова были и славянские переселенцы из Дунайских земель.

Отчётливо выявляется и скандинавский этнический компонент. Типично скандинавскими были погребение умершего в ладье, помещение железной гривны с молоточками Тора на остатки погребального костра или в урну с остатками кремации, а также захоронение в убранстве с парой скорлупообразных фибул. Согласно наблюдениям Д. А. Авдусина, среди 950 курганных захоронений, раскопанных в Гнездове, скандинавскими можно считать примерно пятьдесят.

Элементы разноэтничности гнездовского населения проявляются в основном в ранних курганах. Постепенно культурные различия нивелируются. Это хорошо видно по стиранию норманнских этнических маркеров в больших курганах. Наиболее ранние из них характеризуются трупосожжениями в ладьях, ориентацией север — юг, железными гривнами с молоточками Тора и набором скандинавских фибул. На следующей стадии от норманнского обряда остаются сожжение в ладье и набор женских украшений. Ориентированы эти захоронения уже в направлении запад — восток. На поздней стадии сожжение в ладье в больших курганах становится необязательным, господствует широтная ориентировка, скандинавские украшения отсутствуют. К тому же во второй половине X в. обряд трупосожжения в ладье из этнического (скандинавского) превращается в социальный — он становится привилегией верхнего слоя гнездовского населения и не зависит от племенного происхождения погребенных. Параллельно протекал процесс смешения разноэтничных признаков и в обрядности, и в погребальных инвентарях; получают распространение так называемые вещи-гибриды, сочетающие в себе местные и скандинавские элементы. Формируется единое древнерусское дружинное сословие.

Аналогичная картина наблюдается и в материалах дружинных памятников Древней Руси. В Ростовской земле подобным Гнездовскому является Тимеревский археологический комплекс, находящийся близ Ярославля и включающий поселения, курганы и клады.[1006] Курганы Тимерева датируются также от IX до начала XI в. К IX столетию относится около 15 % исследованных насыпей. Все захоронения в них совершены по обряду кремации умерших, они бедны вещевыми находками (железные ножи, костяные гребни, металлические детали поясов, скорлупообразные фибулы, горшки). В отдельных курганах отмечены конструкции в виде круга, сложенного из камней, что имеет параллели в Скандинавии.

Основная часть погребальных комплексов Тимеревского и соседних с ним Михайловского и Петровского курганных могильников относится к X в. В это время господствовал по-прежнему обряд трупосожжения, кремации совершались на месте насыпания курганов. Размеры насыпей увеличиваются по сравнению с курганами IX в. Характерно обилие вещевого инвентаря: фибулы, мечи, стрелы, ледоходные шипы, поясные детали и наборы, гребни, стеклянные и хрустальные бусы, копоушки, привески из астрагалов. В конце X в. появляется обряд трупоположения, который в начале XI в. теснит прежний погребальный ритуал.

На ранней стадии население, оставившие ярославские могильники — Тимеревский, Михайловский и Петровский, — было разноэтничным. В основном это были славяне и местные финны. В курганных захоронениях выявляется сложное переплетение финских и славянских культурных элементов, отражая метисацию населения. Несомненен в этих памятниках и скандинавский этнический компонент. Вещи северноевропейского происхождения встречены и в курганах, и в культурном слое Тимеревского поселения. Единичные собственно скандинавские захоронения с характерными особенностями похоронного ритуала и набором вещей относятся лишь ко второй половине IX в. В погребениях X в. скандинавские вещи нередки, но норманнские черты обрядности в большинстве случаев оказываются стертыми.

Попытки распределения курганных захоронений рассматриваемых некрополей на славянские, финские и скандинавские, предпринятые авторами книги «Ярославское Поволжье IX–X вв.», встретили существенные возражения. Действительно, курганная культура X в. была уже в значительной степени единообразной. Скандинавы, появившиеся на Волге во второй половине IX в., как, впрочем, и славяне, и финны, в X в. утратили свои этнические черты и образовали единую культуру древнерусской дружины. Наличие в том или ином кургане скандинавских вещей теперь не является свидетельством того, что здесь погребен выходец из Скандинавии. Эти находки отражают не этническую атрибуцию погребенных, а являются показателями неоднородности слагаемых единой древнерусской дружинной культуры. Она всюду формировалась на полиэтничной основе.

Из южнорусских дружинных памятников IX–X вв. наиболее значимыми являются курганы в окрестностях Чернигова и поселение и могильник Шестовицы.

Черниговские курганы IX–X вв. образуют несколько отдельных групп, рассредоточенных на сравнительно обширном пространстве. В каждом таком могильнике имеется множество обычных, невысоких насыпей и несколько крупных, принадлежащих воинам-дружинникам. В числе последних особенно выделяются большие курганы с богатым вещевым инвентарем, в которых были погребены бояре-военачальники. В распоряжении черниговских князей, судя по курганным кладбищам, были сотни дружинников.

Среди крупных черниговских курганов самым интересным является Черная Могила — погребальная насыпь высотой около Ими диаметром основания около 40 м. Она раскопана в 70-х гг. XIX в. Д. Я. Самоквасовым. На основании находки золотой византийской монеты и других предметов курган датирован второй половиной X в. Обстоятельный научный анализ его строения и деталей обрядности выполнен Б. А. Рыбаковым.[1007]

Началось сооружение кургана возведением песчаного основания в виде усеченного конуса высотой 1–1,5 м и диаметром 10–15 м. Сожжение на подобном основании-подсыпке было обычным для Черниговской округи. Подсыпка давала свободный доступ воздуху и тем самым способствовала горению погребального костра. В Черной Могиле на подсыпке была сооружена деревянная домовина, в которой помещены тела трех покойников: двух воинов — взрослого, юноши — и женщины. Домовина была обложена хворостом и зажжена. Когда костёр догорел, из него изъяли останки умерших с доспехами. Затем над подсыпкой была сооружена огромная насыпь — высотой до 7 м — с несколько уплощенной вершиной, на которой были уложены остатки кремации умерших с доспехами. Здесь же была совершена тризна, после чего курган был досыпан до высоты 11 м.

Среди предметов, обнаруженных на пепелище погребального костра, имелись два меча, два шлема, две кольчуги, сабля, десять наконечников копий, топор, остатки щитов (они были деревянными, обшитыми бронзовым листом при помощи железных заклепок), пять ножей (некоторые с костяными рукоятками), оселки, стремена, поясные кольца и наконечники ремней, серебряная фибула для плаща. Остатками вещей, принадлежавших женщине, были височные кольца, слитки серебра, золота и стекла от расплавившихся украшений, обломки костяных гребней, пряслице и проколки. Кроме того, на кострище найдены десять железных серпов, долота, скобель, остатки деревянных ведер и два глиняных горшка. Здесь же собраны более сотни бабок, бронзовая битка и полусферические костяные фигурки, используемые для какой-то игры.

На остатки погребального костра был поставлен большой железный котел, наполненный бараньими и птичьими костями и клочьями шерсти, поверх которых лежала голова барана. Около котла лежали два жертвенных ножа — скрамасакса. Здесь же находились бронзовый идольчик и два турьих рога — ритона, окованных вокруг серебром и украшенных квадратными накладками в средних частях. Рога-ритоны в славянском язычестве имели ритуальное значение, были атрибутами языческих богов и использовались на княжеских пирах.

Оковка меньшего рога орнаментирована растительным узором. На оковке другого ритона вычеканен фриз из разнообразных чудовищ, птиц и людей. Б. А. Рыбаков сопоставил это изображение с черниговской былиной об Иване Годиновиче и утверждал, что оно является иллюстрацией былинного сюжета. В научной литературе высказаны и иные толкования этой композиции.[1008]

Ещё Н. П. Кондаков писал о совмещении восточных (постсасанидских) и византийских мотивов в орнаментальном стиле турьих рогов из Черной Могилы. На то же обращал внимание Б. А. Рыбаков. Венгерский археолог Д. Ласло видел в тератологическом мотиве переплетения чудовищ элемент скандинавского искусства.[1009] Согласно Р. С. Орлову, орнаментальные мотивы оковок ритонов принадлежат к «среднеднепровской школе», мастера которой продолжали степные традиции, в том числе хазарские.[1010] Очевидно, дружинное искусство Древней Руси было таким же сложным образованием, как и сама древнерусская дружина.

В Чёрной Могиле были погребены представители древнерусской дружины, все попытки определить их этнос обречены на неудачу. Дружинное сословие Руси X в. — новообразование, культура которого синтезировала в себе и славянские, и скандинавские, и финские, и степные (хазарско-венгерские) элементы. Согласно Б. А. Рыбакову, в кургане Чёрная Могила был похоронен не просто знатный и богатый человек, а князь, поскольку среди сопровождающего инвентаря были не только оружие и доспехи, но и предметы, связанные с языческим культом. Сочетать же обязанности воина и жреца мог только князь.

В другом черниговском кургане, известном под названием Гульбище, был погребен один из военачальников дружины. На остатках погребального костра были найдены меч, шлем, щит, два копья, стрела, обломок топора, две пары стремян и другое. Вместе с воином была сожжена женщина. После ее кремации сохранилось несколько стеклянных бус. Кроме того, обнаружены около двух сотен слитков стекла, серебра и золота. На кострище найден диохем конца IX в., поэтому курган был датирован исследователями началом X в.

В 18 км от Чернигова ниже по Десне находится еще одно крупное дружинное кладбище X — начала XI в. — Шестовицы.[1011] Часть его составляют курганы с небогатыми захоронениями. Заметно выделяются насыпи с погребениями, сопровождаемыми предметами вооружения и разнообразным инвентарем. В обрядности и вещевых материалах выявляются следы имущественной и социальной дифференциации дружинного сословия, отражающей в какой-то степени иерархию зарождающегося феодального общества Руси. Предметы скандинавских типов, срубные гробницы и погребения с конями говорят о неоднородном этническом составе древнерусского дружинного сословия. Безусловно, в составе шестовицкой дружины были славяне — выходцы из разных племен, варяги и, вероятно, представители степного мира. Дружинная культура X в. снивелировала все этническое многообразие.

Курганные погребения дружинников имеются и в других местностях славянского расселения, в том числе в некрополях Киева, Пскова и других ранних древнерусских городов.

Древнерусское дружинное сословие в X в. создало собственную единообразную культуру, во многом отличную от культур земледельческого населения восточнославянского ареала. Это сословие объединило разные по происхождению этнические компоненты: славян разных племенных образований, представителей финских и тюркских (на юге, возможно, и ираноязычных) племен, а также выходцев из Скандинавии — варягов русских летописей. Дружинная культура впитала в себя как славянское наследие, так и восточные, нордические и византийские элементы. Оружие, снаряжение всадника и коня и украшения дружинной культуры носили не этническую окраску, а межэтнический характер. Таковыми в условиях становления дружинной культуры оказывались и многие бытовые предметы.

Древнерусская дружина была крупным надплеменным образованием, сформировавшимся из разноэтнического населения. Это был значительный шаг, импульсировавший этноязыковое объединение разноплеменного славянства, заселившего широкие просторы Восточно-Европейской равнины.

Формирование единой дружинной культуры стало мощным консолидирующим явлением в постепенном создании общности культуры и языка славянского населения Древней Руси. Древнерусская дружина требовала постоянного пополнения и пополнялась выходцами из регионов различных племенных образований восточноевропейских славян. Прослужив по нескольку лет в единой культурной среде, дружинники возвращались в свои родные места уже не кривичами, северянами, хорватами или мерей, а русами. Судя по письменным источникам, в военных походах вместе со сформировавшейся русской дружиной участвовали племенные ополчения, что в некоторой степени также способствовало стиранию этноплеменных граней славянства Восточной Европы.

Великокняжеская дружина в X — первой половине XI в. была основным элементом государственного управления на Руси. Дружина активно включалась в различные социально-политические системы, создавая структуру государственного управления и заменяя княжеской администрацией прежние органы самоуправления племенных княжений. Дружина участвовала в сборах подати и осуществляла местную судебную власть. Все это, несомненно, сыграло действенную роль в интеграционных процессах в условиях становления древнерусской народности.

Определенная роль в консолидации славянского населения Восточно-Европейской равнины принадлежит и развивающимся торговым связям. Во второй половине IX–X в. доминировала международная торговля, в которой самое активное участие принимали воины-дружинники. Для этого времени характерна фигура купца, который без труда превращался в воина и отправлялся в далекий поход с целью более легкой наживы. Судя по курганным материалам Руси и Скандинавии, основными атрибутами купцов были миниатюрные складные весы и гирьки для взвешивания серебра. Наряду с ними в таких погребениях нередки мечи, копья, боевые топоры. По подсчетам В. Б. Перхавко, 34 % древнерусских курганных захоронений с торговым инвентарем сопровождались предметами вооружения.[1012]

Захоронения купцов-воинов конца IX–X в. обнаружены исключительно в дружинных курганных могильниках. Так, в Гнездове бронзовые весы и гирьки встречены в шестидесяти четырех курганах, в Тимеренском могильнике — в тридцати трех из четырехсот шестидесяти исследованных. Такое же соотношение купеческих погребений выявляется и по материалам Шестовицкого некрополя. Таким образом, не менее 6–7 % обитателей нерядовых поселений, расположенных в ключевых пунктах па магистральных водных путях — важнейших коммуникациях X в., — были причастны к операциям по взвешиванию. Это, конечно, отчасти могли быть и дружинники — сборщики княжеской дани, но она собиралась преимущественно натурой и не требовала инструментов для взвешивания.

Зарождающееся купеческое сословие, как и дружинное, формировалось из представителей разных племенных образований славянства Восточной Европы, выходцев из Скандинавии, финно-угорского и балтского миров. Племенные черты торгового люда активно нивелировались, формировалась единая этноязыковая среда. Находясь в постоянном общении и перемещениях, представители купечества, как, впрочем, и сборщики княжеской дани, по мере развития внутренней торговли в немалой степени способствовали объединительной тенденции славянского населения Древней Руси.

Огромная роль в становлении древнерусской народности принадлежит городам и их жителям — городскому сословию. Начало процесса градообразования на Восточно-Европейской равнине определяется X столетием. Уже в VIII–IX вв. в различных местностях зарождаются торгово-ремесленные поселения — протогорода. Они стали центрами кристаллизации нарождающегося военно-дружинного и торгового сословий, а также пунктами становления древнерусского ремесла. Протогорода, основу населения которых составляли преимущественно представители того племени, в ареале которого они возникли, охотно принимали в состав жителей иноплеменников и оказывались пестрыми в этническом отношении. Так, среди обитателей Ладоги с ранней поры археологически документируются словене ильменские, кривичи, варяги, местная чудь и балты.[1013]

К числу интереснейших протогородских центров лесной полосы Восточной Европы принадлежит Изборск. Городище здесь было основано на рубеже VII и VIII вв. В VIII–X вв. здесь жили и работали бронзолитейщики и ювелиры, костерезы и резчики по камню, развита была и обработка железа. Поселок обеспечивал своей ремесленной продукцией как окрестные, так и более отдаленные аграрные селения и включился, как можно судить по находкам восточных монет, стеклянных бус, скандинавских, эстских и летто-литовских предметов, в международную торговлю. Население Изборского городища было разноэтничным.[1014]

В южных землях наиболее яркими протогородскими поселениями являются кратко описанные выше городища Зимно на Волыни и Пастырское в антском регионе, в составе населения которого были славяне — выходцы из разных племен и неоднородные тюрки. Разноплеменность населения — одна из характернейших черт протогородских поселений.[1015]

Такими же неоднородными по этнической структуре стали и древнерусские города.[1016] Археологическое изучение Новгорода, Киева, Суздаля, Пскова, Чернигова и других отчетливо свидетельствует, что городское население Руси формировалось из жителей разных регионов Восточной Европы. Так, материалы раскопок Новгорода Великого показывают, что его население складывалось не только из среды словен ильменских, на территории которых он был основан, но также из кривичей (псковских и смоленских), переселенцев из регионов вятичей и радимичей, а также варягов и прибалтийских финнов из окраин Новгородской земли.[1017]

Древняя Русь накануне татаро-монгольского нашествия имела несколько сотен крупных, средних и малых городов. По подсчетам М. Н. Тихомирова,[1018] уже в X в. на Руси было не менее двадцати пяти городов, в XII в. число их достигло двухсот двадцати четырёх, а к 30-м гг. XII в. существовало не менее трёхсот городов (рис. 120). В реальности их было больше, так как далеко не все города упомянуты в летописях.

Рис. 120. Распространение городов Древней Руси.

а — города Руси домонгольского периода;

б — граница Древнерусского государства в XI — начале XII в.

Для строительства и пополнения населения новых городов привлекались жители разных регионов Руси. Так, уже в конце X в., когда по повелению киевского князя Владимира Святославича для защиты южных рубежей Руси «нача ставите городы по Десне, и по Востри, и по Трубежеви, и по Суле, и по Стугне», были собраны для их строительства и проживания в них жители многих областей Руси: «И поча нарубати муже лучшие от словенъ, и от кривичъ, и от чюди, и от вятичъ, и от сихъ насели грады».[1019] Безусловно, в возведении и обживании этих городов участвовало также местное население — северяне и поляне.

С увеличением числа городов и в связи с их бурным развитием возрастает новая общественная сила Древней Руси — горожане. Это было новообразование, формировавшееся из представителей разных славянских, а отчасти и неславянских племенных групп. В условиях городской жизни прежние региональные различия относительно быстро стирались.

Городское население, не связанное с местными племенными традициями или слабо связанное с ними, стало мощной движущей силой в создании и распространении единой материальной и духовной культуры на всей территории Руси, в нивелировке племенного разнообразия, в интеграции восточнославянской этноязыковой общности.

Раскопочные изыскания в городах свидетельствуют о весьма активном развитии городской жизни и культуры. Городская культура домонгольской Руси была единообразной на всей ее территории. Ее целостность прежде всего была обусловлена высоким уровнем городского ремесла. Повсеместное распространение гончарного круга и глиняной посуды, изготовляемой на нем, привело к определенному единству древнерусского керамического инвентаря — одинаковому ассортименту изделий, в основном однотипной их орнаментации, однонаправленности эволюции гончарного дела. О сложении единства древнерусской городской культуры говорят и изделия железообрабатывающего ремесла, и общность технологических приемов, и одинаковость вооружения, продукции косторезного ремесла, и — особенно ярко — бронзолитейного и ювелирного производства. Городская культура с первых шагов своего развития разрывает пределы племенной замкнутости. Металлическое убранство костюма горожанок не обнаруживает каких-либо региональных различии. Трёхбусинные височные кольца, изготавливаемые городскими ремесленниками в разных стилях и технике, получают широкое распространение во всех городах Древней Руси и из городов нередко поступают в сельские округи. Бронзовые и билоновые браслеты и перстни из древнерусских городов составляют несколько типов, но все они в равной степени имели хождение по всему восточнославянскому ареалу. Излюбленным украшением горожанок Древней Руси стали стеклянные браслеты, и опять-таки каких-либо региональных различий в их бытовании не наблюдается. Ювелирные изделия, выполненные в сложной технике (зернь, скань, чернь, эмаль), также распространялись по всей Русской земле.

Несомненным катализатором восточного славянства была торговля, которая в результате активизации городской жизни Руси приобретает всё более и более широкий размах. По всей древнерусской территории получили широкое хождение пряслица из волынского шифера. В многочисленные малые города из крупных ремесленных центров поставлялись стеклянные браслеты и бусы, различные ювелирные украшения, крестики-тельники и энколпионы, костяные и самшитовые гребни. В сельские местности коробейниками доставлялись самые различные изделия городских ремесленников. Вырабатывается целый ряд вещей общедревнерусского характера.

В городах создавалась каменная архитектура, развивались связанные с ней производства строительных материалов. Города импульсировали развитие общевосточнославянского фортификационного дела.

Города оказывали существенное влияние на сельскую округу. Постепенно элементы городской культуры в той или иной степени проникали в среду земледельческого населения.

Города были не только создателями, носителями и распространителями единой древнерусской культуры, но и оказывали активное воздействие на многие стороны духовной жизни восточного славянства. Города стали центрами просвещения и грамотности. В крупных городах велось общерусское летописание, составлялись грамоты, акты и уставы, велась деловая переписка. Грамоты на бересте, обнаруженные уже в восьми древнерусских городах, а также бронзовые, железные и костяные писала-стило, встреченные во многих десятках городских поселений, говорят о сравнительно широкой распространенности грамотности на Руси. Все это не могло не способствовать культурному и языковому сближению славянского населения Восточно-Европейской равнины.

А. А. Шахматов отмечал, что некоторые памятники письменности, созданные в Киеве, не содержат ярких диалектных особенностей. Это позволило ему говорить о сложении в этом городе такого наречия (диалектного койне), которое утратило или сгладило диа\ектные черты, присущие разным местностям Древней Руси.[1020] Подобные койне могли формироваться и в других крупных городах, и они играли активную роль в нивелировке диалектного многообразия восточного славянства.

В цементации древнерусской народности большое значение имело распространение среди славянского населения Восточной Европы христианской религии. Она прямо или косвенно способствовала единению культуры и языка восточного славянства. Церковь внесла определенный вклад в развитие просвещения, в создание литературных ценностей и произведений искусства и архитектуры. Несомненна и роль христианства в приобщении Руси к культурным богатствам Византии и всего христианского мира. Христианская идеология, искусство и просветительская деятельность оказались мощными объединительными стимулами восточного славянства. Монастыри, наряду с городами, были общерусскими центрами просвещения и культуры.

Для отправления христианских обрядов необходим был слой людей, владеющих грамотой и основами средневековой образованности. Уже Владимир Святославич сразу же после крещения Руси «нача поимати у нарочитые чади дети и даяти нача на ученье книжное».[1021] Один из важнейших результатов развития культурной жизни восточного славянства — становление литературного языка, который имел хождение на всей территории Древней Руси. Население, принявшее христианскую религию, в той или иной мере соприкасалось с получившим бытование на Руси старославянским языком, на котором была написана богословская литература и совершалось отправление церковных обрядов. При этом, несомненно, имело место сложное взаимодействие между письменным языком и разговорной речью. Постепенно разговорный язык, нужно полагать, впитывал в себя некоторые элементы письменного языка, что в той или иной степени способствовало процессу формирования языкового единства древнерусской народности.

Вместе с вышеназванными факторами определяющим в становлении древнерусской народности было создание и упрочение единого государства. Ведь недаром начало формирования восточнославянского этноса по времени совпадает с процессом образования единой государственности. Древнерусская держава политически объединила все области Восточно-Европейской равнины, заселенные славянским населением. Государственная власть стала мощной консолидирующей силой в единении разноплеменного славянства, незаметно активизировала славянизацию остатков финского и балтского населения.

Государственная власть осуществляла административные и судебные функции на всей территории Руси, не считаясь с прежним племенным строением восточного славянства. Создаваемые ею воинские формирования из представителей различных земель вели к активному стиранию территориальных различий как в диалектном, так и в культурном отношении.

Определяющую роль Древнерусского государства в развитии единого языка подчеркивал А. А. Шахматов. Складывающаяся в пределах этого политического образования, по его выражению, «общерусская жизнь», безусловно, стирала языковую дифференциацию и активизировала языковую интеграцию.[1022]

Государственная деятельность по консолидации славянского населения Восточно-Европейской равнины протекала по нескольким направлениям. Прежде всего это привлечение населения из разных уголков Руси к решению общегосударственных проблем. Как отмечалось выше, для укрепления южных рубежей государства и борьбы с кочевниками киевские князья активно переселяли жителей из северных восточнославянских земель. Активизации процесса единения восточного славянства способствовала и княжеская деятельность в области права, суда и религии.

Следует подчеркнуть, что названные интеграционные явления действовали комплексно, в самом тесном взаимодействии. Так, государственная власть способствовала развитию городов и строительству крепостей, а они, в свою очередь, становились активными очагами упрочнения государственности и единения восточного славянства. Государство и города были заинтересованы в развитии внутренней и международной торговли, и вместе они размывали элементы региональной обособленности, относящейся ко времени освоения славянами Восточно-Европейской равнины. Распространение христианской религии вело к упрочению государственной власти, и они вместе становились более мощной объединительной силой, направленной на формирование единого этноса.

Рис. 121. Территория древнерусской народности.

а — границы территории древнерусской народности;

б — ареал славянского племенного образования, представленного браслетообразными незавязаннымн височными кольцами.

Единство территории, общность материальной и духовной культуры и единство языка (диалектные различия при этом не исключаются) — существеннейшие маркеры этноса. Рассмотренное выше позволяет утверждать, что в X–XII вв. в пределах территории Древнерусского государства протекал довольно активный процесс этноязыковой интеграции разноплеменного славянского населения (в его составе были и славянизированные финские и летто-литовские племена). В результате сформировался единый этнос — древнерусская народность (рис. 121).

Политическое, культурное, языковое единение восточного славянства создало основу для принципиальных сдвигов в области самосознания. Этноним русь из Днепровско-Донского междуречья постепенно распространяется на всех славян территории Древнерусского государства.

Аналогичные процессы имели место и в некоторых других регионах средневекового славянского мира. Так, в Висло-Одерской области название одного из племен — поляне — постепенно распространилось вширь и стало этнонимом всего населения Древнепольского государства. Чехи первоначально — имя одного из славянских племен, заселявшего небольшой регион. С созданием государственности этот этноним распространился на все население Древнечешской державы.

На основании летописей и памятников агиографии XI–XIII вв. можно проследить процесс распространения этнонима русь. В VIII–IX вв. это крупное племенное образование междуречья Днепра и Дона, создавшее на короткое время свое раннегосударственное образование. С созданием Древнерусского государства русами на первых порах именовачи себя военно-служилое (в том числе и варяги на службе киевских князей) и церковное сословия, но очень скоро русскими людьми стали и более широкие слои восточнославянского населения, сначала, как можно полагать, горожане, порвавшие с племенным бытом, а потом и сельские жители.

Уже в упомянутом выше «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, произнесенном до 1050 г., под «Русской землей» понимается вся территория Древнерусского государства, где проживают «русские люди».

Представление о Русской земле как о едином государстве и о населении его как о русских людях широко отразилось в ряде агиографических памятников второй половины XI–XII в., а также в летописных текстах. После XI в. из летописных текстов окончательно исчезают племенные этнонимы восточных славян. В ряде мест их заменили названия, производные от наименований городов — административных центров исторических земель или княжеств, а в целом восточнославянское население стало именоваться русью, русскими людьми, «сыновьями русскими».

На Киевщине поляне стали именоваться русью уже во времена Олега. В первой половине XI в. этноним русь уже был распространен среди славянского населения Новгородской земли. Это отчетливо видно хотя бы по летописной статье под 1060 г., рассказывающей о сражении новгородцев и псковичей с сысолой: «И паде Руси 1000, а Сосол бещисла».[1023] Здесь русь — славяне Новгородско-Псковского региона.

В этнографическом введении Повести временных лет русь — этноним, объединяющий все славянство Древней Руси. В XI в. верховную власть великих киевских князей признавали и входили в состав Древнерусского государства некоторые финские и летто-литовские племена. Однако они не именовались русью. Под этнонимом русь Нестор понимал только славянское население этого государства. Одним из основных критериев руси является свой язык: «…се бо токмо словенескъ языкъ в Руси…» («А словеньский языкъ и рускый одно есть…»), в то время как «…мурома языкъ свой, и черемиси свой языкъ, моръдва свой языкъ».[1024] В целом русь в Повести временных лет выступает как общность, обусловленная единством происхождения, характеризующаяся своим языком, своей территорией и своей политической организацией. Русь Нестора — древнерусская народность в современном понимании. Одновременно и Повесть временных лет, и другие летописные своды Русью именовали и всю Русскую землю — Древнерусское государство.

Таким образом, русь в X–XIII вв. одновременно и этноним, и политоним.

На вопрос, все ли славянское население Древней Руси называло себя русами, русичами, ответить невозможно. Можно полагать, что в ряде регионов восточнославянского ареала население именовало себя славянами (в частности, в местностях, непосредственно примыкавших к регионам финских и летто-литовских племен), в других случаях — ростовцами, новгородцами, псковичами или суздальцами. Это никак нельзя считан, признаком отсутствия сознания принадлежности этих славян к древнерусскому этносу.[1025]

Древнерусская народность была достаточно сформировавшейся этноязыковой общностью. Она некоторое время сохранялась и в период политической раздробленности восточного славянства. Так, в «Повести о разорении Рязани Батыем» имеется целый ряд свидетельств о целостности древнерусского этноса, о наличии сознания его единства.[1026]

Об этом говорит и информация иностранных документов, в которых термины Русь и Руссия употребляются для обозначения всей территории, населенной древнерусским этносом.

Так, Генрих Латвийский в «Хронике Ливонии» (XIII в.), упоминая о битве на Калке, пишет: «И прошел по всей Руссии призыв биться с татарами, и выступили короли со всей Руссии против татар».[1027] В числе «королей» названы князья киевский, галицкий, смоленский и другие. Описывая события в Новгородской и Псковской землях, он именует их Руссией, пишет о русских из Пскова.[1028]

В сочинении де Плано-Карпини «История монгалов» (XIII в.) страна Руссия включает и Киев (назван ее столицей) с Черниговом, и Волынь (владимиро-волынский князь Василько именуется князем «в Руссии»), и Галицкую землю (галицкий князь Даниил назван «королем русским»), и Владимиро-Суздальскую землю (о великом владимирском князе Ярославе Всеволодовиче пишется как о князе «в некоей части Руссии, которая называется Суздаль»).[1029] Здесь «Руссия» соответствует всей территории Древней Руси, всем землям, заселенным русами — древнерусской народностью.

В пределах расселения древнерусского этноса понимали «Руссию» также посланник римского папы и французского короля Людовика IX в Золотую Орду и Монголию (1252 г.) Вильгельм де Рубрук, который сообщал, что страна эта тянется от Пруссии, Польши и Венгрии,[1030] и венецианский путешественник последней четверти XIII в. Марко Поло, писавший, что «Россия — очень большая страна на севере. Живут тут христиане греческого исповедания. Тут много королей и свой собственный язык».[1031] Ни о каком государственно-территориальном формировании в это время говорить не приходится. Во второй половине XIII в. древнерусская территория оказалась политически раздробленной. Вполне очевидно, что Руссия-Россия названных авторов — ареал ещё не распавшегося древнерусского этноса.

Выше говорилось, что в конце XIV в. был составлен список русских городов, в котором названо 357 городов, находящихся на всей территории восточного славянства, включая регионы складывающихся в то время белорусского и украинского языков. М. Н. Тихомиров справедливо отметил, что критерием причисления городов к русским был древнерусский язык. Таким образом, несмотря на государственную разобщенность восточнославянской территории, единство древнерусского языка и этноса проявлялось на протяжении всего XIV в.

В соборной грамоте 1415 г. епископы полоцкий, смоленский, черниговский, туровский, луцкий, холмский и перемышльский именуют себя «епискупи русских стран».[1032] В папских грамотах XIII–XIV вв.[1033] королями русскими называются и владимиро-суздальский князь Юрий Всеволодович, и галицкий князь Даниил Романович, и великий литовский князь Гедемин, значительную часть владений которого составляли области, заселенные прямыми наследниками древнерусского этноса.

В галицко-волынских грамотах XIV в. употребляется титул «князь всей Русской земли, Галицкой и Владимирской», «князь Владимирский и господарь Русской земли», «князь и господарь Руси».[1034] Вполне очевидно, что жители Волынской земли и Галичины этого времени осознавали, что они принадлежат Руси, являются русскими, то есть потомками русского (древнерусского) этноса.

Примечания:

1

Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Getica. ?., 1960. С. 90.

7

Die Peutingerische Tafel oder Weltkarte des Castorius mit kurzer Erklarung. Stuttgart, 1916; Weber ?. Tabula Peudngeriana. Graz, 1976; Свод древнейших письменных известий… (вкладыш с небольшим участком карты).

8

Иордан. ? происхождении и деяниях гетов. С. 71.

9

Там же. С. 90.

10

Повесть временных лет. Ч. 1. ?.; Л., 1950. С. 11.

74

Saflung G. Le terramare delle province di Modena, Regio Emilia, Parmae Piacence. Roma; Lund, 1939.

75

Trump D. H. Central and Southern Italy before Rome. London, 1966. P. 137–144; Barfield I. Northern Italy before Rome. London, 1971. P. 104–126; Pallottino M. Storia della prima Italia. Milano, 1984.

76

Barfield I. Nothern Italy… P. 127–136; Laviosa-Zambotti P. Le origini della civilta di Golasecca // Studia Etruschi. Vol. IX. Firenze, 1935. P. 371–390.

77

Devoto G. The languages of Italy. Chicago; London, 1974; Buti G. G., DevotoG. Preistoria e storia delle regioni d'ltalia. Firenze, 1971.

78

Borgognini Tarli S. M., Mazzotto F. Physical Anthropology of Italy from the Bronze Age to the Barbaric Age // Ethnogenese europaischer Volker. Aus der Sicht der Anthropologie und Vor- und Fruhgeschichte. Stuttgart; New York, 1986. P. 147–172.

79

Randall Moclver D. The Iron Age in Italy. London, 1927; Barfield I. Northern Italy…

80

Frey O. H. Die Entstehung der Situlenkunst. Studien zur figurlich verzierten Toreutik von Este (Romisch-Germanischen Forschungen. Bd. 34). Berlin, 1969.

81

Krahe H. Das Venetische. Heidelberg, 1950; Pellegrini G. В., Prosdocimi A. L. La linguavenetica. Vol. 1–2. Padova, 1967; Lejeune M. Manuel de la langue venete Heidelberg 1974.

82

Жирмунский В. М. Введение в сравнительно-историческое изучение германских языков. М.; Л., 1964. С. 39–40.

83

Schwantes D. Die Jastorf-Zivilisation // Reineke Festschrift zum 75. Geburtstag. Mainz, 1950. S. 119ff.; Die Germanen. Geschichte und Kultur der germanischen Stamme in Mitteleuropa. Bd. I. Berlin, 1978. S. 83–117.

84

Behaghel H. Die Eisenzeit im Raume des rechtsrheinischen Schiefgebirges. Wiesbaden, 1943. S. 131–133.

85

Malinowski Т. Katalog cmentarzysk ludnosci kultury lizyckiej w Polsce. T. I–II. Warszawa, 1961; Coblenz W. Die Lausitzer Kultur der Bronze- und friihen Eisenzeit Ostmitteleuropas als Forschungsproblem // Ethnographisch-Archaologische Zeitschrift. № 12. Berlin, 1971; Studien zur Lausitzer Kultur. Warszawa, 1974; Gedl M. Kultura luzycka. Krakow, 1975.

86

Rajewski Z. Biskupin I jego okolica. 1000 lat historii. Warszawa, 1961; Idem. Biskupin. Osiedle obronne sprzed 2500 lat. Poznan, 1966.

87

Sedovs V. Bald senatne. Riga, 1992. 9–29 Psl.

88

Васкс А. В. Керамика эпохи поздней бронзы и раннего железа Латвии. Рига, 1991. С. 115–116.

89

Okulicz zL Kultura kurhanow zachodniobaltyjskich we wczesnej epoce zelaza. Wroclaw, Warszawa, Krakow, 1970.

90

Schmid W. P. Baltisch und Indogermanisch // Baltistica. T. XII. Vilnius, 1976. P. 120; Idem. Das Hethitische in einem neuen Verwandtschaftsmodell // Hethitisch und Indogermanisch. Insbruck, 1979. S. 232–233; Трубачёв О. Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991. С. 28.

91

Sulimirski Т. Kukura hizycka a Scytowie // Wiadomosci archeologiczny. T. XVI. Warszawa, 1939–1948. S. 76–100; Idem. Zagadnienie upadku kultury tuzyckiej // Slavia Antiqua. T. I. Poznan, 1948. S. 152–162; Bukowski Z. Several Problems Concerning Contacts Lusatian Culture with Scytians// Archaeologia Polona. T. III. Warszawa, 1960. S. 65–88; Idem. The Scythian influence in the area of Lusatian Culture. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk, 1977.

92

Lehr-Splowinski Т. О pochodzeniu i praojczyznie slowian. Poznan, 1946. S. 46.

93

Трубачёв О. Н. Из славяно-иранских лексических отношений // Этимология. 1965. М., 1967. С. 3–81.

94

Godzikievncz М. Wybrane zagadnienia z badan nad kultura grobow kloszowych // Wiadomosci archeologiczne. T. XX. Warszawa, 1954. S. 134–173; Jadczyk I. Kultura wschodniopomorska i kultura grobow kloszowych w Polsce srodkowej // Prace i materialy Muzeum Archeologicznego i Etnograficznego w Lodzi. Seria archeologiczna. № 22. 1975. S. 167–194; Hensel W. Polska starozytna. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk 1980 S. 352–362.

95

Podkowinska Z. Groby podkloszowe w Grochowie, w pow. warszawskim // Ksiega pamiatkowa ku wczesniu siedemdziesiatej rocznicy urodzin prof. dr. Wlodzimierza Demetrykiewicza. Poznan, 1930. S. 241–264.

96

Kietlinska A., Miklaszewska R. Cmentarzysko grobow kloszowych we wsi Transbor, pow. Minsk Mazowiecki // Materiafy starozyme. T. 9. Warszawa, 1963. S. 255–330.

97

Мейе А. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. М.; Л., 1938. С. 416–419, 441–442.

98

Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951. С. 14, 38, 395.

99

Филип Ф. Л. Образование языка восточных славян. М.; Л., 1962. С. 101–103.

100

Будилович А. Первобытные славяне в их языке, быте и понятиях по данным лексикальным. Исследования в области лингвистической палеонтологии славян. Ч. I–II. Киев, 1878–1882; Филин Ф. П. Образование языка восточных славян… С. 110–123.

101

Топоров В. Н. К реконструкции древнейшего состояния праславянского // Славянское языкознание. X Международный съезд славистов. Докл. сов. делегации. М., 1988. С. 264–292; Zeps V. Is Slavic a West Baltic Language// General Linguistics. Vol. 24. N. 4. P. 213–222.

102

Трубачев О. Н. Этногенез и культура древнейших славян. Лингвистические исследования. М., 1991. С. 90.

103

Filip J. Keltove ve Stredni Evrope. Prag, 1956; Idem. Die keltische Zivilisation und ihr Erbe. Prag, 1961; Todorovic J. Kelti u Jugoistocnoj Evropi. Beograd, 1965; Szabo M. Auf den Spuren der Kelten. Budapest, 1971; Schlette F. Kelten zwischen Alesia und Pergamon. Leipzig; Jena; Berlin, 1980.

747

Zoll-Adamikowa H. Wczesnosredniowieczne cmentarzyska cialopalne slowian na terenie Polski. Cz. I. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk, 1975; Cz. II. 1979.

748

Zoll-Adamikowa H. Cialopalne kurhany wczesnosredniowieczne w Kornatce, pow. Myslenice, w swietle badan lat 1963–1965 // Sprawozdania Archeologiczne. T. XIX. Krakow, 1968. S. 305–335; Idem. Czworokame konstrukcje drewniane w kurhanach cialopalnych z Kornatki, pow. Myslenice // Acta Archaeologica Carpalhica. T. X. Krakow, 1968. S. 141–155; Idem. Wczesnosredniowieczne cmentarzyska… Cz. I. S. 120–140.

749

Zoll-Adamikowa H. Wczesnosredniowieczne cmentarzyska… Cz. I.

750

Pieczynski Z. Cmentarzysko z okresu wedrowek Iudow i z wczesnego sredniowiecza z Konina // Fontes Archaeologici Posnanienses. T. XVIII. Poznan, 1967. S. 54–67.

751

Nadolski A., Abramowicz A., Poklewski T. Cmentarzysko z XI wieku w Lutomiersku pod Lodzija // Acta Archaeologica Lodziensia. Nr. 7. Lodz, 1959.

752

Rauchut L. Wczesnosredniowieczne cmentarzyska w obudowie kamiennej na Mazowszu i Podlasiu // Materialy starozytne i wczesnosredniowieczne. T. I. Wroclaw, 1971. S. 584–589.

753

Monumenta Poloniae Historica. T. I. Krakow, 1946. P. 107.

754

Monumenta Poloniae Historica… P. 13.

755

Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М., 1961.

756

Lowmianski H. Poczatki Polski. T. 5. Warszawa, 1973. S. 462.

757

Lowmianski H. Poczatki Polski… S. 310–504; Labuda G. Studia nad poczatkami panstwa polskiego. T. 2. Poznan, 1988. S. 176–209.

758

Hensel W. Najdawniejsze stolice Polski. Gniezno, Kruszwica. Poznan. Warszawa, 1960. S. 7–62.

759

Hensel W. Najdawniejsze stolice… S. 63–194.

760

Nasz A. Opole. Wroclaw, 1948; Holubowkz Wl. Opole w wiekach X–XII. Katowice, 1956.

761

Cnotliwy E., Leciejewicz L, Losinski W. Szczecin we wczesnym sredniowieczu. Wzgorze Zamkowe. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdaosk; Lodz, 1983; Rogosz R. Besiedlungsbedingungen in der Umgebung von fruhmittelalterlichen Szczecin // Труды V Международного Конгресса славянской археологии. Т. 1. Вып. 26. М., 1987. С. 43–55.

762

Labuda G. Studia… S. 426–526.

763

Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 153.

764

Grodecki R. Powstanie polskiej swiadomosci narodowej na przelomie XIII i XIV w. // Przeglad wspolczesny. T. II. Warszawa, 1925.

765

Лер-Сплавинъский Т. Польский язык. М., 1954; Klemensiewicz Z. Historia jezyka polskiego. Warszawa, 1980.

766

Urbanczyk S. Szkice z dziejow jeayka polskiego. Warszawa, 1968. S. 129.

767

Бодуэн де Куртенэ И. О древнепольском языке до XIV столетия. Лейпциг, 1870. С. 97.

768

Dejna K. Dialekty polskie. Wroclaw, 1973; Толстая С. М. Языковая ситуация в Польше в XII–XIV вв. // Развитие этнического самосознания в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 289.

769

Bernat W. Wczesnosredniowieczne cmentarzysko cialopalne w miejsc. Miedzyborow, pow. Grodzisk Mazowiecki // Wiadomosci archeologiczne. T. XXII. Warszawa, 1955. S. 81–88; Rauchut L. Wczesnosredniowieczny grob cialopalny ze wsi Nieporet, pow. Wotomin // Wiadomosci archeologiczne. T. XXIV. Warszawa, 1957. S. 382.

770

Zoll-Adamikowa H. Wczesnosredniowieczne cmentarzyska… Cz. I. Rys. 57.

771

Дубинский С. А. Отчёт о раскопках курганов Вельского уезда Гродненской губ., произведенных летом 1910 года// Архив Института истории материальной культуры. Дело 1911/89. С. 115–120; Jakimowicz R. Sprawozdanie z dzialalnosci Panstwowego Muzeum Archeologicznego za 1928 rok // Wiadomosci archeologiczne. Warszawa, 1935. S. 262–263.

772

Zoll-Adamikowa H. Wczesnosredniowieczne cmentarzyska… Cz. I. S. 60–66.

773

Дубинский С. А. Отчёт о раскопках… С. 123–124.

774

Engel С, La Байте W. Kulturen und Volken der Fruhzeit im Preussenlande. Konigsberg, 1937. S. 84–86; Okulicz J. Pradzieje ziem pruskich od poznego paleolitu do VII w. n. e. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk, 1973. S. 247–334.

775

Talko-Hryncewicz J. Przyczynek do paleoetnologu Litwy. Cmentarzysko na Arianskiej gorce w majetnosci Unji pod Wierzbolowem, pow. Wolkowyszii, gub. Suwalska // Prace i materialy antropologiczno-archeologiczne i etnograficzne. T. I. Cz. 1–2. Krakow, 1920. S. 48–51.

776

Rauchut L. Wczesnosredniowieczne cmentarzyska… S. 472–474.

777

Седов В. В. Жальники // Российская археология. 2000. № 1. С. 7–22.

778

Орёл В. Э. Балтийская гидронимия и проблемы балтийского и славянского этногенеза // Советское славяноведение. 1991. № 2. С. 83–86.

779

Novotny V. Cesky dejiny. Dil I. C. 1. Praha, 1912. S. 228–235.

780

Turek R. Cechy v ranem stredoveku. Praha, 1982; Idem. Die fruhmittelalterliche Stammegebiete in Bohmen. Praha, 1957.

781

Hrdlicka L. Kanin, pkr. Nymburk // Bulletin zachranneho oddeleni. Dil 6. Praha, 1968. S. 55–56; Justova J. Kanin, k. o. Opolany, o. Nymburk // Vyzkumy v Cechach. Praha, 1968. S. 47.

782

Skruzny L. К nekterym zvlastnostem pohrebniho ritu na slovanskem pohrebisti v obci Bast (o. Praha-vychod) // Slovane 6.—10. stoleti. Breclav-Pohansko 1978. Brno, 1980. S. 211–220; Sankot P. Bast, okr. Praha-vychod // Vyzkumy v Cechach 1978–1979. Praha, 1982. S. 7.

783

Solle M. Slovanska pohrebiste pod Budci // PA. T. LXXII. Praha, 1981. S. 386–408.

784

Smetanka Z., Hrdlicka L, Blajerova M. Vyskum slovanskeho pohrebiste za Jizdarnou na Prazskem hrade // Archeologicke rozhledy. XXV. Praha, 1973. S. 265–270, 369; Idem. Vyskum slovanskeho pohrebiste za Jizdarnou Prazskeho hradu v r. 1973 // Archeologicke rozhledy. XXVI. 1974. S. 386–105, 433–438.

785

Krumphanzlova Z. Pocatky krest'anstvi v Cechach ve svetle archeologickych pramenu // PA. LXII. 1971. S. 406–456.

786

Dostal B. Slovanska pohrebiste ze stredni doby hradistni na Morave. Praha, 1966.

787

Turek R. Slawische Hugelgraber in Sudbohmen // Fontes Archaeologici Pragenses. I. Pragae, 1958; Idem. Problemy slovanskych mohyl v Cechach // Slavia Antiqua. T. XII. Poznan, 1965. S. 57–81; Lutovsky M. Hroby predku. Praha, 1996.

788

Benes A. Zachranne vyzkumy slovanskych mohyl v Jiznich Cechach // Vyber praci clenu Historickeho klubu pri Jihoceskem muzeu v Ceskych Budejovicich. T. 15. 1978. S. 234–235.

789

Knor A. Nova hradistni sicllists nа Kladensku a Slansku // PA. T. XLVIII. 1957. S. 58–96.

790

Kudrnac J. Slovanske vysinne sidleste v Kounicich ve vztahu k osidleni v Posemberi // Archeologicke rozhledy. XXXVI. 1984. S. 279–287.

791

Solle M., Vana Z. Budec — pamatnik ceskeho davnoveku. Kladno, 1983.

792

Turek R. Libice, knizeci hradisko X. veku. Praha, 1966–1968; Idem. Libice. Hroby na libickem vnitrnim hradisku // Sbornik Narodniho muzea. A — Historic T. 32. Praha, 1978. S. 1–150; Idem. Libice nad Cidlinou, monumentalni stavby vnitrniho hradiska // Sbornik Narodniho muzea… T. 35. 1981. S. 1–72; Idem. Slavnikovci a jejich panstvi. Hradec Kralove, 1982; Justova J. Archeologicky vyzkum na libickem predhradi v letach 1974–1979 // Archeologicke rozhledy. XXII. 1980. S. 241–264, 351–357.

793

Borkovsky I. Prazsky hrad v dobe premyslovskych knizat. Praha, 1969.

794

Solle M. Stara Kourim a projevy velkomoravske hmotne kultury v Cechach. Praha, 1966; Idem. Kourim v mladsi a pozdni dobe hradistni // PA. T. LX. 1969. S. 1–124; Idem. Kourim v prubehu veku. Praha, 1981.

795

Borkovsky I. Levy Hradec. Praha, 1965.

796

Vana Z., Kabat J. Libusin (Vysledky vyzkumu casne stredovekeho hradiste v letech 1949–1952, 1956 a 1966) // PA. T. LXII. 1971. S. 179–313; Vana Z. Premyslovsky Libusin. Historie a povest ve svetle archeologickeho vyzkumu // Pamatniky nasi minulosti. T. 7. Praha, 1973; Idem. Vyzkum Libusina v letech 1970 i 1971. Doplnujici poznamky k postaveni hradiste ve stredoceske oblasti //Archeologicky rozhledy. XXVII. 1985. S. 52–71.

797

Vana Z. Slovanske hradiste v Levousich (k. o. Kresin, okr. Litomerice) a otazka rozsahu luckeho uzemi //Archeologicke rozhledy. XXV. 1973. S. 271–288.

798

Kovan J. Slovanske hradiste Hradec nad Jizerou a nektere problemy jeho datovani // PA. T. LVIII. 1967. S. 143–168.

799

Solle M. Staroslovanske hradisko. Praha, 1984.

800

Slama J. Stredni Cechy v ranem stredoveku: II. Hradiste, prispevky k jejich dejinam a vyznamu (Praehistorica. XI). Praha, 1986; HI. Archeologie о pocatcich premyslovskeho statu. (Praehistorica. XIV). Praha, 1988.

801

Dobias J. Seit wann bilden die naturlichen Grenzen von Bohmen auch seine politische Landesgrenze // Historica. T. VII. Praha, 1963; Флоря Б. Н. Формирование чешской раннефеодальной государственности и судьбы самосознания славянских племён Чешской долины // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 98.

802

Wenskus R. Die slawischen Stamme in Bohmen, als ethnische Einheiten // Siedlung und Verfassung Bohmens in der Fruhzeit. Wiesbaden, 1967. S. 34.

803

Slama J. Stredni Cechy v ranem stredoveku: III. Archeologie о pocatcich… S. 71–84.

804

Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 140.

805

Флоря Б. Н. Этническое самосознание чешской феодальной народности в XII — начале XIV в. // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 182–216.

806

Travnicek F. Historicka mluvnice ceskoslovenska. Praha, 1935; Havranek В., Jedlicka A. Ceska mluvnice. Praha, 1970; Широкова А. Г. Чешский язык. М., 1961; Нещименко Г. П. Языковая ситуация в Чехии в XII–XIV вв. // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 216–232; Mluvnice cestiny. 1–3. Praha, 1986–1988.

807

Fusek G. Slovensko vo vcasnoslovanskom obdobi. Nitra, 1994.

808

Stanislav J. Dejiny slovenskeho jazyka. I–V. Bratislava, 1967–1973; Krajcovit R. Slovencina a slovanske jazyky. I. Praslovanska geneza slovenciny. Bratislava, 1974; Novak L. К najstarsim dejinam slovenskeho jazyka. Bratislava, 1980.

809

Placha V., Hlavicova J., Keller I. Slovansky Devin. Bratislava, 1990.

810

Chropovsky B. Das fruhmittelalterliche Nitrava // Vor- und Fruhformen der europaischen Stadt im Mittelalter. Gottingen, 1974. S. 159–175; Idem. Nitra. Archeologicky vyskum slovansky lokalit. Nitra, 1975.

811

Magnae Moraviae Fontes Historici. T. III. Brno, 1970. P. 310–312.

812

Krajcovic R. Jazyk na Vel'kej Morave a jego kontinuita so slovencinou // Historicky casopis. Bratislava, 1985. N 2. S. 293–304.

813

Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 82–96.

814

Habovstiak A. Stredoveka dedina na Slovensku. Bratislava, 1985.

815

Ruttkay A. Problematik der historischen Entwicklung im Gebiet der Slowakei im 10. — 13. Jahrhundert aus der Sicht der archaologischen Forschung // Grossmahren und die Anfange der tschechoslowakischen Staatlichkeit. Praha, 1986. S. 159–244.

816

Kucera M. Grossmahren und die slowakische Geschichte // Grossmahren und Anfange der tschechoslowakischen Staatlichkeit. Praha, 1986. S. 280–310; Кучера М. К началам исторического самосознания словаков // XII Miedzynarodowy kongres slawistow. Krakow 27 VIII — 2 IX 1998. Streszczenia referatow i komunikatow. Literaturoznawstwo. Folklorystyka. Nauka о kulture. Warszawa, 1998. S. 227.

817

Pauliny E. Fonologicky vyvin slovenciny. Bratislava, 1963. S. 58–159; Krajcovic R. Slovencina a slovanske jazyky… S. 63–98.

818

Смирнов Л. Н. Этническое самосознание словаков в свете лингвистических данных // Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху зрелого феодализма. М., 1989. С. 245–255. Автор разделяет мнение А. Эрхарта о том, что определяющую роль в становлении словацкого языка имели экстралингвистические факторы, то есть вхождение земель, заселённых предками словаков, в состав Венгерского королевства. См. также: Виноградова А. И., Мельников Г. П., Щушарин В. П. К проблеме становления этнического самосознания словаков // Там же. С. 233–244.

819

Herrmann J. Tornow und Vorberg. Ein Beitrag zur Fruhgeschichte der Lausitz. Berlin, 1966.

820

Herrmann J. Die germanische und slawische Siedlungen und das mittelalterliche Dorf von Tornow, Kr. Calau. Berlin, 1973. S. 13, 64–73, 167, 265; Hikzerawna Z. Dorzecze gornej i srodkowej Odry od VI do poczatkow XI wieku. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 1967. S. 76–78.

821

Herrmann J. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhaltnisse der slawische Stamme zwischen Elbe und Oder/Neisse. Berlin, 1968. S. 51–52.

822

Herrmann J. Siedlung, Wirtschaft und gesellschaftliche Verhaltnisse… S. 73. Некоторые сомнения в преемственности торновских и силезских древностей обусловлены хронологическим разрывом между ними.

823

Brachmann H. Slawische Stamme an Elbe und Saale. Berlin, 1978. S. 95–105.

824

Herrmann J. Gemeinsamkeiten und Unterschiede im Burgenau der slawischen Stamme wesdich der Oder // Zeitschrift fur Archaologie. I. Berlin, 1967. S. 206–258; Brachmann H. Slawische Stamme… S. 152–155.

825

Wetzel G. Der slawische Burgwall Fichtenberg bei Muhlberg // Ausgrabungen und Funde. N 22. Berlin, 1977. S. 76–86; Schneider J. Die Burg Plote. Genthin, 1979; Brachmann H. Einige Bemerkungen zum Befestigungsbau der sorbischen Stamme // Slovane 6. — 10. stoleti. Brno, 1980. S. 41–48.

826

Brachmann H. Slawische Stamme.. S. 91–95, 247; Idem. Historische und kulturelle Bezeichnungen der Sorben zu Bohmen und Mahren // Rapports du III-e Congres International d'Archeologie Slave. T. 1. Bratislava, 1979. S. 117–124.

827

Krusch B. Fredegarii et aliorum chronica. Hannover, 1988. P. 99.

828

Muka E. Die Grenzen des serbischen Sprachgebieten in alter Zeit // Archiv fur slawische Philologie. Bd. XXVI. S. 543; Eichler E. Ergebnisse der Namengeographie im altsorbischen Sprachgebiet // Materialien zum slawischen onomastischen Atlas. Berlin, 1964. S. 13–78; Idem. Die Gliederung des altsorbischen Sprachgebieten im Lichte der Namen-forschung. Bautzen, 1967; Strzelczik J. Der slawische Faktor im Licht schrifilicher Quellen der Geschichte Mitteldeutschlands vom 6. bis 8. Jahrhundert // Letopis Instituta za serbski ludospyt. Rjad B. XXVII — 2. Bautzen, 1980. S. 135–148.

829

Eichler E. Zur Herkunft der Slawen im Elbe-Saale-Gebiet: I. Tschechisch-sorbische Parallelen in der Toponomastik // Arbeits- und Forschunsberichte zur sachsischen Bodendenkmalpflege. Bd. 13. Berlin, 1964. S. 265–293.

830

Schlesinger W. Die Verfassung der Sorben // Siedlung und Verfassung der Slawen zwischen Elbe, Saale und Oder. Giesen, 1960. S. 9.

831

Herrmann J. Die Lusizi im friihen Mittelalter. Ergebnisse und Fragen der Forschung zur Herkunft, Okonomie und Gesellschaftsstruktur // Letopis Instituta za serbski ludospyt. Rjad B. XXI — 1. Bautzen, 1975. S. 100–113.

832

Horak В., Travnicek D. Descriptio civitatum ad septentrionalem plagam Danubii // Rozpravy Ceskoslovenskej Akademii ved. R. 66–2. Praha, 1956. S. 9.

833

Vogt H.-J. Zur fruhslawischen Besiedlung des Elbe-Saale-Gebiet // Berichte uber den II. Internationalen Kongress fur slawische Archaologie. Bd. II. Berlin, 1973. S. 395–404; Dusek S. Geschichte und Kultur der Slawen in Thuringen. Weimar, 1983. S. 13–19.

834

Rempel H. Die sorbische Keramik in Thuringen // Praehistorische Zeitschrift. Bd. Berlin, 1959. S. 175–186; Timpel W. Neue archaologische Untersuchungen im westsaalischen Thuringen zum Umfang und zur Grenze der slawischen Besiedlung im mittelalterlichen deutschen Feudalstaat // Rapports du III-e Congres International d'Archeologie Slave. T. I. Bratislava, 1979. S. 333–340; Dusek S. Geschichte und Kultur der Slawen…; Душек 3. Германо-славянские контакты в средневековой Тюрингии // Труды V Международного конгресса археологов-славистов. Т. 4. Киев, 1988. С. 58–61.

835

Walther H. Namenkundliche Beitrage zur Siedlungsgeschichte des Saale- und Mittelelbegebietes bis zum Ende des 9. Jahrhunderts. Berlin, 1971; Eichler E. Ergebnisse der Namenforschung im deutsch-slawischen Beruhrungsgebiet // Sitzungsberichte der Sachsischen Akademie der Wissenschaften zu Leipzig. Philologisch-historische Klasse. Bd. 122. H. 5. Berlin, 1982.

836

Трофимович К. К. Серболужицкий язык // Славянские языки. М., 1977.

837

Schuster-Sewc H. Zur Bedeutung der sorbischen Lexik fur die slawische historisch-etymologische Wortforschung // Zeitschrift fur Slawistik. Bd. 24. Berlin, S. 120–131; Idem. Die Ausgliederung der westslawischen Sprachen aus dem Urslawischen mit besonderer Berucksichtigung des Sorbischen // Letopis Instituta za serbski l'udospit. Rjad A. Bd. 29–2. Bautzen, 1982. S. 113–140.

838

Bezlaj F. Eseji о slovenskem jeziku. Ljubljana, 1967. S. 105–106, 110–111, 132–133; Kronsteiner O. Die alpenslawischen Personennamen. Wien, 1975.

839

Grafenauer B. Naselitev slovanov v Vzhodnih Alpah in vprasanje kontinuitete // Arheoloski vestnik. T. XXI–XXII. Ljubljana, 1970–1971. S. 17–32.

840

Grafenauer B. Die Kontinuitatsfragen in der Geschichte des altkarantanischen Raumes // Alpes Orientales. T. V. Ljubljana, 1969. S. 65–70; Kahl H.-D. Zwischen Aquileia und Satzburg// Die Volker an der mittleren und unteren Donau im 5. und 6. Jahrhundert. Wien, 1980. S. 33–81.

841

Grafenauer B. Zgodovina slovenskega naroda. Zv. I. Ljubljana, 1978. S. 347–359.

842

Pauli Historia Langobardorum // Monumenta Germanie Historica. Scriptores rerum Langobardicarum. Hannoverae, 1878. IV: 7, 10. 24.

843

Sribar V. Zgodnjesrednievesko grobisce in naselbina v Podmelcu-Baska grapa // Zgodnji srednji vek v Sloveniji. Ljubljana, 1967. S. 69–80.

844

Kastelic J. Najdbe zgodnjega srednjega veka v Gojacah pri Gorki // Zgodovinski casopis. T. VI–VII. Ljubljana, 1952–1953. S. 89–109.

845

Korosec J. Staroslovenska grobisca v Severni Sloveniji. Ljubljana, 1947. S. 118.

846

Kastelic J., Skerlj В. Slovanska nekropola na Bledu. Arheolosko in antropolosko porocilo za leto 1948 // Dela Slovenska Akademija znanosti in umetnosti. II. Ljubljana, 1950; Kastelic J. Slovanska nekropola na Bledu // Dela Slovenska Akademija… XIII. 1960; Arheoloska najdisca Slovenije. Ljubljana, 1975. S. 170.

847

Arheoloska najdisca Slovenije… S. 266.

848

Valic A. Oris 20-letnih raziskovanj grobisca v Kranju // Kranjski zbornik. 1975. Kranj, 1975; Idem. La necropole slave a Krani. Beograd, 1978; Sagadin M. Kranj-Krizisce Iskra (nekropola iz casa preseljevanja ljudstev in staroslovanskega obdobja). Ljubljana, 1987. См. ещё: Korosec P. Nekropola na Ptujskem gradu. Ptuj, 1999.

849

Werner J. Die Langobarden in Pannonien. Munchen, 1962. S. 81.

850

Bierbrauer V. Jugoslawien seit dem Beginn der Volkerwanderung bis zur slawischen Landnahme: die Synthese auf dem Hintergrund von Migrations- und Landnahmevorgangen // Jugoslawien. Integrationsprobleme in Geschichte und Gegenwart. Gottingen, 1984. S. 49–97.

851

Ibler U.-G. Studien zum Kontinuitatsproblem am Ubergang von der Antike zum Mittelalter in Nord- und Westjugoslawien. Bonn, 1990.

852

Grafenauer B. Die Kontinuitatsfragen in der Geschichte… S. 65–70; Idem. Naselitev slovanov v Vzhodnih AJpah… S. 17–32.

853

Korosec P. Zgodhjesrednjeveska arheoloska slika karantanskih Slovanov. Zv. 1–3. Ljubljana, 1979; Sribar V. Slawen in Ostfriaul (Italien) // Balcanoslavica. T. 2. Prilep; Beograd, 1973. S. 109–123; Mader B. Die Alpenslawen in der Steiermark. Ein toponomastisch-archaologische Untersuchung. Wien, 1986.

854

Franck A. Bericht uber Auffindung eines uralten Leichengraberfeldes bei Kottlach unweit Gloggnitz und uber einige bemerkenswerte Fundstucke // Archiv fur Kunde osterreichischen Geschichtsquellen. Bd. 12. Wien, 1854. S. 235–259; Pittioni R. Der frahmittelalterliche Graberfeld von Kottlach // Sonderschriften des archaologischen Instituts des Deutschen Reiches. Bd. XIV. Wien, 1943.

855

Vilfan S. Rechtsgeschichte der Slowenen. Graz, 1968. S. 40.

856

Повесть временных лет. Ч. 1. М.; Л., 1950. С. 11.

857

Kolaric R. Periodizacija razvoja slovenskega jezika // Slavisticna Revija. Ljubljana, 1958. S. 69–76.

858

Ramovs F. Kratka zgodovina slovenskego jezika. Ljubljana, 1936; Bezlaj F. Eseji о slovenskem jeziku…; Lencek R. L. The structure and history of the Slovene language. Columbus, 1982.

859

Vinski Z. Rani srednji vijek u Jugoslaviji od 400. do 800. godine // Vjesnik Arheoloskog muzeja u Zagrebu. 3 serija. Sv. V. Zagreb, 1971. S. 61–67.

860

Kovacevic J. Les Slaves et la population dans L'lllyricum // Berichte uber den II Internationalen Kongress fur Slawische Archaologie. Bd. II. Berlin, 1973. S. 143–151.

861

Belosevic J. Materijalna kultura Hrvata od VII do IX stoljeca. Zagreb, 1980. S. 82.

862

Batovic S., Ostric O. Tragovi ilirske kukurne bastine u narodnoj kulturi naseg primorskog podrucija // Posebna izdanja. T. XII. Sarajevo, 1969. S. 245–277; Suic M. Marginalne biljeske uz rad N. Klaic // Sociologija sela. God. 16. Zagreb, 1978. S. 135.

863

Batovic S. Istrazivanje ilirskog naselja u Bribiru // Diadora. Sv. 4. Zadar, 1968. S. 85–90.

864

Rapanic Z. Prilig proucavanju kontinuiteta naseljenosti u salonitanskom ageru u ranom srednjem vijeku // Vjesnik za srheologiju i historiju dalmatinku. Sv. 74. Split, 1980.

865

Jelovina D. Starohrvatske nekropole na podrucju izmedu rijeka Zrmanje i Cetine. Split, 1976; Belosevic J. Materijalna kultura Hrvata…

866

Belosevic J. Die ersten slawischen Urnengraber auf dem Gebiete Jugoslawiens aus dem Dorfe Kasic bei Zadar // Balcanoslavica. 1. Beograd, 1972. S. 73–86; Idem. Uber einige Besonderheiten in der Entwicklung der Keramik auf dem Gebiete Dalmatiens // Balcanoslavica. 3. Prilep; Negotin, 1974. S. 161–181; Idem. Zdrijc, Nin — ranosrednjovjekovna nekropola // Arheoloski pregled. 12. Beograd, 1970. S. 156–157.

867

Marusic В. Prilog poznavanju kasnoantickog Nezakcija // Starohrvatska prosvjeta. Serija III. Sv. 16. Split, 1986. S. 51–76.

868

Marusic В. Slavensko-avarske napadi na Istru u svijetlu arheoloske grade // Perestila. Pula, 1957. S. 63–69.

869

Marusic В. Nekropole VII. i VIII. stoljeca u Istri // Zgodnji srednjji vek v Sloveniji. Ljubljana, 1967. S. 25–40; Idem. Nekropole VII. i VIII. stoljeca u Isri // Arheoloski vestnik. XVII. Ljubljana, 1967. S. 333–348.

870

Marusic В. Ranosrednjovjekova nalazistva iz Istre // Starohrvatska prosvjeta. Serija III. Sv. 8–9. Split, 1963; Sonje A. Ostaci groblja kod sela Klisti, jugozapadno Tinjana // Histria Archaeologica. XI–XII. Pula, 1980–1981. S. 67–88.

871

Marusic В. Staroslovanske in neke zgodnjesrednjeveske najdbe v Istre // Arheoloski vestnik. VI. Ljubljana, 1955. S. 97–133; Idem. Tri ranjsrednjovjekovna nalazista iz Istre // Jadranski zbornik. VI. Rijeka; Pula, 1966. S. 280–294; Idem. Ranosrednjovjekovna nekropola na Vrhu kod Brkaca // Histria Archaeologica. X. Pula, 1979. S. 111–150.

872

Константин Багрянородный. Об управлении империей (текст, перевод, комментарий). М., 1989.

873

Константин Багрянородный. Об управлении империей… С. 131.

874

Константин Багрянородный. Об управлении империей… С. 137.

875

Многие исследователи локализовали места проживания «белых хорватов», из которых вышли далматинские хорваты, в Чехии, поскольку Константин Багрянородный пишет, что они проживали «за Багиварией» (предположительно, Баварией), «по ту сторону Туркии (то есть Венгрии), близ Франгии (Франконии) и граничили со славянами — некрещеными сербами» (Константин Багрянородный. Об управлении империей… С. 131, 135). Однако это регион чешских хорватов, хорошо известных в X в. и в Византии, и во Франкском королевстве. По-видимому, он ошибочно и принят был в Византии за древний ареал хорватского племени. Уже В. Ягич отмечал, что хорваты не могли прийти в Далмацию из бассейна Лабы, они явно переселились из более восточных земель. Исследователь решительно отвергал существование Великой Хорватии на севере, считая ее фантазией Константина Багрянородного (Jagic V. Ein Kapitel aus der Geschichte der sudslawischen Sprachen // Archiv fur slavische Philologie. Bd. XVII. Berlin, 1895. S. 47–87). Другие исследователи рассматривали информацию о Белой (или Великой) Хорватии — древней родины всех хорватов — как историческую реальность. В частности, Л. Нидерле утверждал, что Великая Хорватия находилась в Прикарпатье. О ней (славянская область Chordab, Chravat, Chrvat) будто бы говорят и арабские авторы IX—Хвв. (Niederle L. Slovanske starozitnosti. II. Puvod a pocatky slovanu juznych. 2. Praha, 1910. S. 251–262). В Северном Прикарпатье локализовали Белую Хорватию и другие исследователи (Dvornik F. The Making of Central and Eastern Europe. London, 1949. P. 278; Vlahovic P. Current theories about the settlement of Slavs in the contemporary Yugoslavian countries and their anthropolodical conformation // Ethnologica Slavica. T. IV. Bratislava, 1972. P. 25–41). Согласно представлениям польского историка Е. Гачинь-ского, хорватское сообщество относится к периоду V–VIII вв. и занимало пространство к северу от Карпатских гор, от верховьев Одера на западе до Горыни на востоке. Исследователь высказал догадку, что Хорват был предводителем аланской дружины и правил этими землями как наместник гуннов. Этноним хорваты будто бы произво-ден от этого антропонима (Gaczynski J. Zarys dziejow plemiennych Malopolski // Rocznik Przemyski. T. XII. Przemysl, 1968. S. 51–117). Ныне эти гипотетические построения представляют чисто историографический интерес.

876

Kovacevic J. Avari na Jadranu // Materijali III Simpozijum praistorijska i srednjevekovne sekcije arheoloskog drustva Jugoslavije. Beograd, 1966. S. 53–81; Vinski Z. О nalazima 6. i 7. stoljeca u Jugoslaviju s posebnim obzirom na arheolosku ostavstinu iz vremena prvog avarskog kaganata// Opuscula archaeologica. III. Zagreb, 1958. S. 13–67; Idem. Rani srednji vijek u Jugoslaviji… S. 47–73.

877

Constantine Porphyrogenius. De administrando imperio. Vol. II. London, 1962. P. 124.

878

Hisrorija naroda Jugoslavije. T. I. Zagreb, 1953. S. 177.

879

Klaic N. Povijest Hrvata u ranom srednjem vijeku. Zagreb, 1971. S. 146–148.

880

О начальной истории хорватской государственности см.: Бромлей Ю. В. Становление феодализма в Хорватии. К изучению процесса классообразования у славян. М, 1964: Акимова О. А. Формирование хорватской раннефеодальной государственности // Раннефеодальные государства на Балканах. VI–XII вв. М., 1965. С. 219–249; Свердлов М. Б. Становление феодализма в славянских странах. СПб., 1997. С. 74–85.

881

Batovic S. Istrazivanje ilirskog naselja u Bribiru // Diadora. Sv. 4. Zadar, 1968. S. 85–90; Idem. Istrazivanja liburnskog naselja u Ninu // Diadora. Sv. 5. Zadar, 1970. S. 33–44; Bribir u srednjem vijeku. Split, 1987.

882

Историjа народа Jyгoслaвиje. Т. 1. Београд, 1953. С. 168.

883

Jaнкoвиh М. и Ъ. Словени у Jyrословенском Подунавльу. Београд, 1980; Trifunovic S. Slovenska naselja V–VII veka u Backoj i Banatu // Проблемы славянской археологии (Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 1). М., 1997. С. 173–184.

884

Siuoboda W. Serbowie starozytne // Slownik starozytnosci slowianskich. T. V. Wroclaw; Warszawa; Krakow, 1972. S. 146.

885

Трубачёв О. Н. Некоторые данные об индоарийском языковом субстрате Северного Кавказа в античное время // Вестник древней истории. 1978. № 4. С. 73–75.

886

Трубачёв О. Н. Indoarica в Северном Причерноморье. М., 1999. С. 118–121.

887

Epoque prehistorique et protohistorique en Yougoslavie. Recherches et resultats. Beograd, 1971. P. 55–56.

888

Острогорски Г. Порфирогенитова хроника српских владара и ньени хронолошки подаци // Сабрана дела Гeopraja Острогорског. Кн. 4. Београд, 1970. С. 79–86.

889

Константин Багрянородный. Об управлении империей… С. 141.

890

Константин Багрянородный. Об управлении империей… С. 149 и 151.

891

Vlahovic P. Current theories about the settlement of Slavs in the contemporary Yugoslavian countries and their antropological confirmation // Ethnologica slavica. T. IV. Bratislava, 1972. P. 25–41; Новаковиh Р. Одакле су Срби дошли на Балканско полуострво. Београд, 1978. С. 362–387.

892

Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956. С. 78.

893

Ljubinkovic M. Problemi arheoloskih istrazivanja VI–VII veka u Jugoslaviji, sa posebnim osvrtom na probleme slovenske arheologije // Materijali III. Simpozijum praistorijske i srednjevekovne sekcije Arheoloskog drustva Jugoslavije. Beograd, 1966. S. 83–99.

894

Janweuh Б. Српске громиле. Београд, 1998.

895

Mapjaнoвиh-Byjoeuh Г. Прилог проуаваньу историjата истриживанья средньовековних некропола у Cp6иjи // Старинар. Кн. XXXVI. Београд, 1986; Она же. Средньовековне некрополе у Србиjи евидентиране кроз археолошка ископаваньа // Старинар. Кн. XXXVII. Београд, 1987. С. 191–207.

896

Mapjauoeuh-Byjoeuh Г. Трньане. Србска некропола (краj — почетак века). Београд, 1984.

897

Jaнкoвuh М. и Ъ. Словени у Jyгocлoвeнском Подунавльу…

898

Ерцеговиh-Павповиh С. Гробовица. Раносредньовековно населье // Ъердапске свеске. Т. III. Београд, 1986. С. 346–361.

899

Археолошки споменици и налазишта у Србиjи. I. Западна Србиjа. Београд, 1953; II. Централна Србиоа. 1956; Muлemиh H. Словенска некропола у Гомjаници код Приjедора // Гласник Земальског Myзeja Босне и Херцеговине. XXI–XXII. Сараево, 1967; Он же. Словенска некропола у Миховльанима код Баньа Луке // Там же. XXXIV. 1980.

900

Minic D. La site d'habitation medieval de Macvanska Mitrovica // Sirmium. T. XI. Beograd, 1980.

901

Marjanovic-Vujovic G. Burial Rite in Nekropolises of 11th—12th Century in territory of Serbia // Balcanoslavica. T. 9. Prilep, 1986.

902

Padojкoвuh Ъ. Накит код Срба. Београд, 1969; Накит на тлу Србсиjе из средньовековних некропола од IX — ХУвека. Београд, 1982.

903

Миниh Д. Керамичке посуде као гробини прилози на средньовеконим некрополама у Србиjи // Годишньак Музеjа града Београда. Београд, 1978.

904

Corovic-Ljubinkovic M. Les influences de l’orfevrerie Byzantine sur la parure de luxe Slave de IXе au XIIе siecles // Actes du XII-е Congres International des Etudes Byzantines. T. III. Beograd, 1964. P. 35–39.

905

Deroko A. Srednjovekovni gradovi u Srbiji, Crnoj Gori i Makedoniji. Beograd, 1950; Popovic M. Les villis medievales Serbes. Developpement et forme // Проблемы славянской археологии (Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 1). М., 1997. С. 33–41; Мийович П. Проблемы исследования славянских городов в Черногории // Rapports du Ш-е Congres International d'Archeologie Slave. Т. 2. Bratislava, 1980. С. 269–275.

906

Jaнкoвuh M. Београд и ньегова околина од IX до XI века // Проблемы славянской археологии (Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 1). М., 1997. С. 42–52.

907

Бирковиh С. Образованjе српске државе. Београд, 1983; Наумов Е. П. Становление и развитие сербской раннефеодальной государственности // Раннефеодальные государства на Балканах. М., 1985. С. 189–218.

908

Popovic I. Geschichte der serbokroatischen Sprache. Wiesbaden, 1960.

909

Въжарова Ж. Н. Славяни и прабългари по данни на некрополите от VI–XI вв. на територията на България. София, 1976.

910

Тъпкова-Заимова В. Нашествия и етнически промени на Балканите. София, 1966. С. 59–88; Tapkova-Zaimova V. Ethnische Schichten auf dem Balkan und die byzantinische Macht im 7. Jahrhundert // Studien zum 7. Jahrhundert in Byzanz. Probleme der Herausbildung des Feudalismus. Berlin, 1978. S. 66.

911

Cankova-Petkova G. Gesellschaftsordung und Kriegskunst der slawischen Stamme der Balkanhalbinsel (6. — 8. Jh.) nach den byzantinischen Quellen // Helikon, 1962. № 1–2. S. 267.

912

Извори за българската история. Т. VI. Гръцки извори. Т. III. София, 1960. С. 150, 154, 160.

913

Rasev R. L'Onglos — temoignages ecrites et faits archeologiques // Bulgarian Historical Review. 11. Sofia, 1982. P. 68–79; Idem. Старобългарски укрепления на Долния Дунав (VII–XI вв.). Варна, 1982; Божилов Ив. Към историческата география на Северо-западното Черноморие // Известия на Народния музей — Варна. Кн. 11. Варна, 1975. С. 27–36; Димитров Д. И. Прабългарите по северното и западното Черноморие. Варна, 1987. С. 191; Halcescu С. Din nou despre Onglos // Studii si cercetari de istorie veche. T. 40. Bucuresti, 1989. P. 340.

914

Fiedler U. Studien zu Graberfeldern des 6. bis 9. Jahrhunderts an der unteren Donau. Bd. 1. Bonn, 1992. S. 21–24.

915

Михайлов Ст. Първата славянска столица Плиска в светлината на последните археологически разкопки // Slovenska archeologia. T. VII. Bratislava, 1959. С. 366–368; Вакяинов Ст. Плиска за тридесет години // Археология. София, 1974. № 3. С. 30–39. Rasev R. Pliska. The First Capital of Bulgaria // Ancient Bulgatia. Papers presented to the International Symposium on the Ancient History and Archaeologiy of Bulgaria. University of Nottingham, 1981. Nottingham, 1983.

916

Димитров Д. И. Принос към изучаването на старобългарското жилище в Североизточна България // Известия на Народния музей — Варна. Кн. IX (XXIV). Варна, 1972. С. 101–108.

917

Dimitrov D. I. Neue Angaben von den Protobulgaren im Nordostlichen Bulgarien auf Grund archaologischer Forschungen // Studia in Honorem Veselini Besevliev. Sofia, 1978. S. 379–381.

918

Вьжарова Ж. Н. Юрто-жилище на прабългарите модел // Преслав. Сборник. Т. I. София, 1966.

919

Михайлов Ст. Един старинен некропол при Нови Пазар // Известия на Археологический институт. Кн. XX. София, 1955. С. 293–336; Станчев Ст. и Иванов Ст. Некропольтдо Нови Пазар. София, 1958.

920

Fiedler U. Studien zu Graberfeldern… Bd. 1. S. 246–270.

921

Коев И. Следи от бита и езика на прабългарите в нашата народна култура // Етногенезисът и культурно наследство на бълдарска народ. София, 1971. С. 57–61; Маринов В. За етнокултурните приноси за българското животноводство // Там же. С. 87–92.

922

Mitrea В. La nekropole birituele de Sultana — resultats et problemes // Dacia. T. 32. Bucuresti, 1988. P. 91–139.

923

Димитров Д. И. Некропольт при гара Разделна // Известия на Народния музей — Варна. Кн. XIV (XXIX). Варна, 1978. С. 120–152.

924

Димитров Д. И. Новооткрит раннобългарски некропол при Девня // Известия на Народния музей — Варна. Кн. VII (XXII). Варна, 1971. С. 57–76; Он же. Раннобългарски некропол № 3 при Девня // Там же. Кн. VIII (XXIII). 1972. С. 45–65; Он же. Древнеболгарские некрополи в Варненском округе // Славяните и средиземномор-ският свят VI–XI век. София, 1973. С. 75–91.

925

Новейшее исследование керамики VI–IX вв. Нижнедунайского региона принадлежит У. Фидлеру: Fiedler U. Studien zu Graberfeldern… Bd. 1. S. 124–170.

926

Бешевлиев В. Първобългарски надписи. София, 1979. С. 57–58.

927

Вопрос о роли фракийского этнического компонента в этногенезе болгарского этноса не вполне ясен. Одни исследователи считают, что фракийское население Балканского полуострова в те столетия, когда эти земли входили в состав Римской империи, было романизировано и не сохранилось к началу средневековья (Бешевлиев В. Български език. София, 1971. С. 77–78). Однако топонимические данные указывают на сохранение редкого фракийского населения, преимущественно в гористых местностях Мисии, где оно какое-то время контактировало со славянами (Тъпкова-Заимова В. Нашествия и етнически промени на Балканите. София, 1966. С. 84; Ангелов Д. Образуване на българската народност. София, 1971. С. 86–96, 173). В этой связи некоторыми исследователями высказано предположение о том, что фракийцы в процессе славянского расселения в восточных районах Балканского полуострова были вытеснены с удобных земель. Следы воздействия фракийской культуры выявляются в этнографии (элементы праздничных обрядов, свадебных и похоронных ритуалов, в религиозных представлениях, а также в деталях одежды и украшений) и некоторых фольклорных особенностях (Милчев А. Славяните и нардните на римските провинции в неточна част на Балканския полуостров // Berichte des II. Internationale Kon-gress fur slawische Archaologie. Bd. III. Berlin, 1973. S. 149–150; Vakarelski Ch. Des vestiges anciens, probablement thraces, dans la culture materielle des Bulgares // Thracia. Primus Congressus Studiorum Thracicorum. T. II. Serdicae, 1974. P. 183–189; Georgieva I. Sur certaines influences thraces dans la culture spirituelle du peuple bulgare // Thracia. Primus Congressus… P. 213–217; Koleva T. Typologie de la fete de la Saint George chez les Slaves du Sud// Etudes Balkaniques. Sofia, 1977. N 1. P. 116–122). Это надежный показатель участия фракийцев в этногенезе болгар. Согласно изысканиям болгарского лингвиста Б. Симеонова, в лексике болгарского языка имеется немало слов, воспринятых от фракийского субстрата. Исследователь полагает, что фракийское население не было окончательно романизировано — получила распространение не латинская речь, а сформировался фракийско-латинский язык. С этим населением и встретились славяне. Фракийский этнос, его язык и культура, заключает Б. Симеонов, стали компонентами формирующейся болгарской народности (Симеонов Б. К вопросу о субстратных фракийских элементах в болгарском языке // Thracia. Primus Congressus… P. 313–330. См. так же кн.: Етногенезис и културно наследство на българския народ. София, 1971). Однако данных археологии недостаточно, чтобы решить эту проблему фактологически.

928

О становлении и развитии Болгарского государства см.: Литаврин Г. Г. Византия и славяне (сборник статей). СПб., 1999. С. 192–217, 237–284.

929

Ангелов Д. Образуване на българската народност. София, 1971. С. 332; Он же. Покръстване на българите — причини и последицы // Православието в Българии. София, 1974. С. 77–100; Он же. Формиране на българската народност // История на България. Т. 2. София, 1981. С. 261–277.

930

О формировании этнического самосознания болгарской народности см. в кн.: Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 49–82.

931

Преслав. Сборник. Т. 1. София, 1968; Т. 2. 1976; Т. 3. 1983; Т. 4. 1993; Ваклиное Ст. Формиране на старобългарската култура. VI–XI век. София, 1977. С. 167–227.

932

Миятев Кр. Преславската керамика. София, 1936; Акрабова-Жандова Ив. Преславската рисуванатрапезна керамика // Преслав. сборник. Т. 2. София, 1976. С. 62–80.

933

Димитров Д. Възникване на градски центрове в Северо-Источна България // Средновековният български град. София, 1980. С. 1980. С. 35–45; Овчаров Д. Възникване и оформане на Преслав като средновековен град (IX–X в.) // Там же. С. 107–227.

934

Иной этническая ситуация была в землях к северу от нижнего течения Дуная. Здесь болгар потеснили печенеги и половцы, неоднократно вторгавшиеся в XI в. и в южнодунайские области Болгарии. Часть лесостепных регионов междуречья Дуная и Днестра оказалась в пределах Древнерусского государства. Со временем остатки болгар и восточнославянское население были поглощены романоязычным этносом.

935

Ваbic В. Die Erforschung der altslawischen Kultur in der SR Mazedonien // Zeitschrift fur Archaologie. Bd. X — 1. Berlin, 1976. S. 59–73; Aleksova B. Prosek — Demir kapija. Slovenska nekropola i slovenske nekropole u Makedoniji. T. I. Skopje; Beograd, 1966. S. 80; Манева Е. Средневековни некрополи во Македокуа // Негорда на културата на Македонка. Кн. 1. Скогуе, 1995. С. 63–71; Она же. Проблема средневековых некрополей в Македонии // Общество, экономика, культура и искусство славян (Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 4). М., 1998. С. 388–395.

936

Ангелов Д. Образуване на българската народност… С. 208.

937

Литаврин Г. Г. Формирование и развитие Болгарского раннефеодального государства (Конец VI — начало VII в.) // Раннефеодальные государства на Балканах. VI–XII вв. М., 1985. С. 150–151.

938

Aleksova В. Prosek — Demir kapija…

939

Бабик Б. Материjалната култура на македонските словени во светлината на археолошките истражуванья во Прилеп. Прилог за историjата на културата на македонскиот народ. Прилеп, 1986.

940

Дероко А. Средневековни градови у Србиjи, Цpnoj Гори и Македониjи. Београд, 1951; Корнаков Л. Локациjа и функциjа на сакралните обjекти во средневековите градови во Социалистична республика Македоница // Труды V Международного Конгресса славянской археологии. Т. III. Вып. 2а. М., 1987. С. 145–156; Trajkovski К. Srednovekovniot grad Morodvis vo Makedonija // Там же. Т. III. Вып. 1 в. М., 1987. С. 89–93; Tomoski Т. Entwurf einer Karte von Burgen in Makedonien // Balkanoslavica. T. 11–12. Prilep, 1984–1985. S. 33–45.

941

Ангелов Д. Образуване на българската народност… С. 332; Angelov D. Quelques problemes de la nationalite bulgare aux IX–Xе siecles: La langue et la prise de conscience // Byzantinobulgarica. Vol. 4. 1973. P. 9–20.

942

Литаврин Г. Г. Формирование этнического самосознания болгарской народности (VII — первая четверть X в.) // Литаврин Г. Г. Византия и славяне (сборник статей). М., 1999. С. 341.

943

Конески Б. Историjа на македонскиот jaзик // Избрани дела. Кн. 7. Скопjе, 1981; Усикова Р. П. Македонский язык. Cкoпje, 1985.

944

Повесть временных лет. Ч. 1. М.; Л., 1950. С. 13.

945

Розов Н. Н. Синодальный список сочинений Илариона — русского писателя XI в. // Slavia. XXXII — 2. Praha, 1963. S. 140–179; Молдован А. М. «Слово о законе и благодати» Илариона. Киев, 1984; Слово о законе и благодати митрополита Илариона // Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. СПб., 1997. С. 26–61.

946

Голубинский Е. Е. История русской церкви. Т. 1. М., 1902. С. 239–242.

947

Абрамович Д. И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. М., 1916. С. 6, 11.

948

Soloviev A. Der Begriff «Russland» im Mittelalter // Studien zur alteren Geschichte Osteuropas. Teil I. Graz; Koln, 1956. S. 149–150.

949

Новгородская Первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 475–477. Исследование этого документа см.: Тихомиров М. Н. «Список русских городов дальних и ближних» // Исторические записки. Т. 40. М., 1952. С. 214–259. (Переизд. в кн.: Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979. С. 83–137).

950

О древнерусском языке см.: Соболевский А. И. Лекции по истории русского языка. М., 1907; Шахматов А. А. Курс истории русского языка. Ч. 1–3. СПб., 1910–1912; Он же. Введение в курс истории русского языка. Ч. 1. Исторический процесс образования русских племен и русских народностей. Пг., 1916; Дурново Н. Н. Введение в историю русского языка. М.; Л., 1924; Якубинский Л. П. История древнерусского языка. М., 1953; Филин Ф. П. Образование языка восточных славян. М.; Л., 1962; Борковский В. И., Кузнецов П. С. Историческая грамматика русского языка. М., 1965; Иванов В. В. Историческая грамматика русского языка. М., 1983.

951

Об истории изучения проблемы древнерусского языка и народности см.: Седов В. В. Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М, 1999. С. 9–24.

952

Шахматов А. А. Очерк древнейшего периода истории русского языка. Пг., 1915; Он же. Введение в курс истории…; Он же. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919.

953

Третъяков П. Н. У истоков древнерусской народности. Л., 1970. С. 153; Филин Ф. П. О происхождении праславянекого языка и восточнославянских языков // Вопросы языкознания. 1980. № 4. С. 36–50.

954

Ляпунов Б. М. Древнейшие взаимные связи языков русского и украинского и некоторые выводы о времени их возникновения как отдельных лингвистических групп // Русская историческая лексикология. М., 1968. С. 163–202.

955

Хабургаев Г. А. Становление русского языка. М., 1980.

956

Приходнюк О. М. Технологiя, виробництва та витоки ювелiрного стiлю металевих прикрас Пастирсьkого городища // Археологiя. Киiв, 1994. № 3. С. 61–77.

957

Duczko W. The filigree and granulation work of the Viking period. Stockholm, 1985; Дучко В. Славянские ювелирные изделия с зернью и филигранью в Скандинавии эпохи викингов // Труды V Международного Конгресса славянской археологии. Т. III. Вып. la. M., 1987. С. 77–88.

958

Щеглова О. А. Среднее Поднепровье конца VII — первой половины VIII вв.: причины смены культур // Социогенез и культурогенез в историческом аспекте: Материалы методологического семинара ИИМК. Л., 1991. С. 42–50.

959

Ханенко Б. И. и В. Н. Древности Поднепровья. Т. IV. Киев, 1901. Табл. XIII; Березовець Д. Т. Харiвський скарб // Археологiя. Т. VI. Киiв, 1952. Табл. II: I, 2; III: 1, 2; Брайчевский М. Ю. Новые находки VI–VIII вв. н. э. на Пастырском городище // Краткие сообщения Института археологии АН Украины. Вып. 10. Киев, 1960. С. 106–107. А. И. Айбабин подразделял серьги пастырского типа с полой подвеской на три подтипа. Среди них украшения двух подтипов (с подвеской в виде полого шара, украшенного псевдозернью, и с полой «каплевидной подвеской») имеют несомненное дунайское происхождение (Айбабин А. И. К вопросу о происхождении серёг пастырского типа // СА. 1973. № 3. С. 70–72).

960

Фёдоров Г. Б. Славяне Поднестровья // По следам древних культур: Древняя Русь. М., 1953. С. 150–151.

961

Фёдоров Г. Б., Чеботаренко Г. Ф. Памятники древних славян (VI–XIII вв.). Кишинев, 1974. С. 82. Рис. 14.

962

Мезенцева Г. Г. Древньоруське мicтo Родень. Княжа гора. Киiв, 1968. С. 76–77. Табл. Х1а, XII; Максимов Е. В., Петрашенко В. А. Славянские памятники у с. Монастырек на среднем Днепре. Киев, 1988. С. 90. Рис. 11: 6; 31: 5.

963

Каргер М. К. Древний Киев. Т. 1. М.; Л., 1958. С. 180, 209. Табл. XXVIII; XX: 2.

964

Мельник Е. Н. Раскопки в земле лучан // Труды XI Археологического съезда. Т. 1. Киев, 1901. С. 535, 536, 542. Табл. VI: 1.

965

Яроцкий Я. В. Краткий отчёт о раскопках курганов Речицкого могильника // Труды Общества исследователей Волыни. Т. 1. Житомир, 1902. С. 92–117. Табл. 1: 5.

966

Отчёт археологической комиссии за 1889 год. СПб., 1891. С. 48. Рис. 14.

967

Пушкина Т. А. Височные кольца Гнездовского комплекса // Труды V Международного Конгресса славянской археологии. Т. III. Вып. 16. М., 1887. С. 55. Рис. 1: 6, 7.

968

Гущин А. С. Памятники художественного ремесла древней Руси X–XIII вв. М.; Л., 1938. Табл. XI: 1–3, 5, б, 8–10; Линка Н. В. Копиiвський скарб // Археологiя. Т. II, Киiв, 1948. С. 182–190. Табл. 1: 8–12; II: 1–3; III: 14; IV: 1–18.

969

Отчёт археологической комиссии за 1914 год. М., 1916. С. 10. Рис. 4–6; Корзухина Г. Ф. Русские клады IX–XII вв. М.; Л., 1954. Табл. VI: 6–11, 18; VII: 1, 3; VIII: 9, 15, 21, 28, 30.

970

Hampel J. Altertumer der fruhen Mittelalter in Ungarn. Bd. II. Braunschweig, 1905. S. 489–494; Hruby V. Stare Mesto. Velkomoravske pohrebiste «na Valach». Praha, 1955. S. 229. Obr. 41; Dostal B. Slovanska pohrebiste na stredni doby hradistni na Morave. Praha, 1966. S. 55–44; Веlosevic J. Materijalna kultura Hrvata od VII do IX stoljeca. Zagreb 1980. S. 86–90; Juric R. Strenioviekovni nakit Istre i Dalmacije (Izdanja Hrvatskog arheoloskog drustva. II). T. 2. Zagreb, 1986. S. 245–289.

971

Новикова Е. Ю. О серьгах «екимауцкого типа» // Проблемы археологии Евразии (Труды ГИМ. Вып. 74). М., 1990. С. 107–117; Рабинович Р. А., Рябцева С. С. Ювелирные украшения с зернью из Карпато-Приднестровья в контексте культурно-исторических процессов X–XI вв. // Stratum + Петербургский археологический вестник. СПб.; Кишинёв, 1997. С. 236–245.

972

Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси. М.; Л., 1948. С. 106–107. Рис. 14; 15; Корзухина Г. Ф. Русские клады… С. 81.

973

Макаренко Н. Е. Материалы по археологии Полтавской губ.: Находка 1905 г. в Полтаве // Труды Полтавской ученой архивной комиссии. Вып. V. Полтава, 1908. С. 5–9. Рис. 1: 2; Рыбаков Б. А. Ремесло Древней Руси… С. 108–110; Корзухина Г. Ф. Русские клады… С. 79.

974

Ляпушкин И. И. Городище Новотроицкое // МИА. № 74. Л., 1958. С. 24–26 Табл. XCI, XCII.

975

Кухаренко Ю. В. Средневековые памятники Полесья // САИ. Вып. EI — 57 М., 1961. С. 24. Табл. 8: 21.

976

Москаленко А. Н. Городище Титчиха. Воронеж, 1965. С. 119–122; Изюмоеа С. А. Ранние типы лучевых колец Супрутского городища // Вестник Московского Государственного университета. Сер. Истории. 1978. № 6. С. 102; Соловьева Г. Ф. Семилучевые височные кольца // Древняя Русь и славяне. М., 1978. С. 176. Рис. 3; 6; Пушкина Т. А. Височные кольца… С. 52.

977

Ляпушкин И. И. Городище Новотроицкое… С. 26; Левашова В. П. Височные кольца // Очерки по истории русской деревни X–XIII вв. (Труды ГИМ. Вып. 43). М., 1967. С. 25–26; Соловьёва Г. Ф. Семилучевые височные кольца… С. 176–177; Шинаков Е. А. Классификация и культурная атрибуция лучевых височных колец // СА. 1980. № 3. С. 115–116.

978

Соmsа М. Bemerkungen uber die Beziehungen zwischen der Awaren und Slawen im 6.— 7. Jahrhundert // Interaktionen der mitteleuropaischen Slawen und anderen Ethnika im 6.—10. Jahrhundert. Nitra, 1984. S. 63–74.

979

Седов В. В. Очерки по археологии славян. М., 1994. С. 95.

980

Гавритухин И. О. Маленькие трапециевидные подвески с полоской из прессованных точек по нижнему краю // Гiстарычна-археалагiчны зборнiк. № 12, Мiнск, 1997. С. 44–58.

981

Подобные трапециевидные подвески в небольшом числе известны еще в памятниках VII в. Мазурского Поозерья, где приток населения из Подунавья и наличие в его составе славянского компонента устанавливаются целым комплексом данных (Седов В. В. Славяне в раннем средневековье. М., 1995. С. 170–173).

982

Шмидт Е. А. Длинные курганы у дер. Цурковки в Смоленском районе // СА. 1958. № 3. С. 168; Седов В. В. Длинные курганы кривичей… С. 59.

983

Седов В. В. Длинные курганы кривичей… Табл. 26: 21.

984

Пушкина Т. А. Височные кольца… С. 50–57.

985

Трубачёв О. Н. В поисках единства. Взгляд филолога на проблему истоков Руси. С. 130–183.

986

Szymanski W. Przyczynki do zagadnienia chronologii i zasiegu wystepowania zelaznych nozy z rekojeciami zakonczonymi wolutami // Wiadomosci archeologiczne. XXX, 3–4. Warszawa, 1964. S. 221–228; Idem. Wczesnosredniowieczne noze z rekojeciami zakonczonymi wolutami w swietle nowych badan // Wiadomosci archeologiczne. XXXI, 2–3. 1965. S. 146–148; Idem. Noze z rekojeciami zakonczonymi wolutami — zagadkowe komponenty kultury slowianskiej i awarsliej // Studia nad etnogeneza slowian i kultura Europy wczesnosredniowiecznej. T. II. Wroclaw; Warszawa; Karkow; Gdansk; Lodz, 1987; Siska St. Noze s volutovym ukoncenim rukovati v hradistnej kulture // Archeologicke rozhledy. Praha, 1964. N3. S. 395–404; Pleterski A. Nozoci z zavojkoma z zgodnjem srednjem veku // Arheoloski vestnik. XXXIV. Ljubljana, 1983. S. 375–395; Verony G. Spatawarenzeitliche Messer mit Volutengriff // Urzeitliche und fruhhistorische Besiedlung der Ostslowakei in Bezug zu den Nachbargebieten. Nitra, 1986; Рафалович И. А. Славяне VI–IX веков в Молдавии. Кишинёв, 1972. С. 182–183. Рис. 29: 5, 7; Перхает В. Б. Классификация орудий труда и предметов вооружения из раннесредневековых памятников междуречья Днепра и Немана // СА. 1979. № 4. С. 47. Рис. 4: 8; Oн же. Один из компонентов материальной культуры раннесредневекового населения Беларуси // Насельнiцтва Беларусi i сумежных тэрыторый у эпоху жалеза: Тезicы дакладау канферэнцыi прысвячонай 80-годдаю з дня нараджения А. Г. Мiтрафанава. Менск, 1992. С. 86–88.

987

Hampel J. Altertumer… III. Taf. 14.

988

Mitrea I. Elemente slave cultura secolelor VIII–X din spatiul carpato-danubiano-pontic. Cutitele eu volute si semnificatia lor // Din istoria Europei Romane / Oradea, 1995. P. 295–300; Teodor Dan Gh. Elements slaves des VI–VIIIе siecles ap J. С. аu nord de bus Danube // Этногенез и этнокультурные контакты славян (Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 3). М., 1997. Р. 304–305.

989

Ляпушкин И. И. Городище Новотроицкое… С. 24, 188. Рис. 10: 7; Никольская Т. Н. Шуклинское городище // КСИА. Вып. 72. 1958. С. 75. Рис. 19: 12; Кучера М. П. Древний Плиснеск // Археологiчнi пам'ятки УРСР. Т. 12. Киiв, 1962. С. 59. Рис. 15: 16; Мезенцева Г. Г. Канiвське поселення полян. Киiв, 1965. С. 102. Рис. 53: 7; Михайлина Л. П. Населения Верхнього Попруття VIII–X си. Чернiвцi, 1997. С. 96. Рис. 47: 8.

990

Винников А. 3. Славяне лесостепного Дона в раннем средневековье. VIII — начало XI века. Воронеж, 1995. С. 64–65. Рис. 18: 12–14; Пряхин А. Д., Цыбин М. И. Древнерусское Семилукское городище (материалы раскопок 1987–1993 гг.) // На юго-востоке Древней Руси. Воронеж, 1996. С. 37. Рис. 15: 6.

991

Митрофанов А. Г. Железный век средней Белоруссии. Минск, 1978. С. 107–108. Рис. 35: 1; 52: 17; Штыхов Г. В. Города Полоцкой земли. Минск, 1978. С. 49. Рис. 18; Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982. С. 40.

992

Орлов С. Н. Славянские поселения на берегу р. Прость около Новгорода // СА. 1972. № 2. С. 137; Носов Е. Н. Новгородское (Рюриково) городище. Л., 1990. С. 176. Рис. 65: 4, 5.

993

Косменко М. Г. Двухслойное поселение в устье р. Суны // Средневековые поселения Карелии и Приладожья. Петрозаводск, 1978. С. 154. Рис. 8: 10; Археология Карелии. Петрозаводск, 1996. С. 279. Рис. 66: 4.

994

Кирпичников А. Н. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX–XIII вв. // САИ. Вып. Е1–35. Л., 1973. С. 14.

995

Носов Е. Н. Новгородское (Рюриково) городище… С. 181. Рис. 69.

996

Седов В. В. Об одной группе древнерусских крестов // Древности славян и Руси. М., 1988. С. 63–67.

997

Fiedler U. Studien zu Graberfeldern des 6. bis 9. Jahrhunderts an der unteren Donau (Universitatsforschungen zur prahistorischen Archaologie. Bd. 11). Teil 1–2. Bonn, 1992; Рец.: Седов В. В. // СА. 1995. № 2. С. 248–249.

998

Jagic V. Dunav-Dunaj in der slavischen Volkspoesie // Archiv fur slavische Philologie. Bd. I. 1976. S. 289–333.

999

Мачинский Д. А. «Дунай» русского фольклора на фоне восточнославянской истории и мифологии // Русский Север: Проблемы этнографии и фольклора. Л. 1981. С. 110–171.

1000

Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970. С. 111–117; Он же. Восточные славяне… С. 172.

1001

Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975. С. 198–200.

1002

Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники древней Руси IX–XI вв. Л., 1978. С. 25–51; Смоленск и Гнездово. М, 1991.

1003

Гущин А. С. Памятники художественного ремесла… С. 53–57. Рис. 11–15. Табл. I–IV; Корзухина Г. Ф. Русские клады… С. 87–89.

1004

Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники… С. 36–40.

1005

Шмидт Е. А. К вопросу о древних поселениях в Гнездоке // Материалы по изучению Смоленской области. Вып. VIII. Смоленск, 1974. С. 150–164.

1006

Ярославское Поволжье X–XI вв. М., 1963; Дубов И. В. Северо-Восточная Русь в эпоху раннего средневековья. Л., 1982. С. 124–187.

1007

Рыбаков Б. А. Древности Чернигова // МИА. № 11. 1949. С. 24–51; Он же. Язычество Древней Руси. М., 1988. С. 329–349.

1008

Лелеков Л. А. История некоторых сюжетов древнерусского искусства // Художественное наследие. 1981. № 7. С. 213–225; Молчанов А. А. О сюжете композиции на обкладке турьего рога из Чёрной Могилы // Историко-археологический семинар «Чернигов и его округа в IX–XIII вв.». Тезисы докладов. Чернигов, 1988. С. 67–69; Чернецов А. В. О языческой дружинной культуре Черниговщины // Там же. С. 143–152; Петрухин В. Я. Начало этнокультурной истории Руси IX–XI веков. Смоленск, 1995. С. 171–194.

1009

Laszlo Gy. Steppenvolker und Germanen. Berlin, 1971.

1010

Орлов P. С. Среднеднепровская традиция художественной металлообработки X–XI вв. // Культура и искусство средневекового города. М., 1984; Он же. Развитие ювелирного ремесла Чернигова и его округи в X в. // Историко-археологический семинар «Чернигов и его округа в IX–XIII вв.». Чернигов, 1985.

1011

Блiфелъд Д. I. Давньоруськi пам'ятки Шестовцi. Киiв, 1977.

1012

Перхавко В. Б. Зарождение купечества на Руси // Восточная Европа в древности и средневековье. X чтения к 80-летию члена-корреспондента АН СССР Владимира Терентьевича Пашуто. М., 1988. С. 87–88.

1013

Давидан О. И. Этнокультурные контакты Старой Ладоги VIII–IX веков // АСГЭ. Вып. 27. Л., 1986. С. 99–105.

1014

Седов В. В. Изборск в 8–10 веках // Новое в археологии Прибалтики и соседних территорий. Таллин, 1985. С. 119–128; Он же. Изборск в эпоху Древней Руси // Изборск и его окрестности — заповедный край России. Псков, 1993. С. 9–18.

1015

Седов В. В. Начало городов на Руси // Труды V Международного конгресса славянской археологии. Т. 1. Вып. 1. М., 1987. С. 12–24.

1016

О становлении ранних городов на Руси см.: Седов В. В. Начало городов… С. 12–24; Толочко П. П. Пути становления древнерусских городов // Проблемы славянской археологии (Труды VI Международного Конгресса славянской археологии. Т. 1). М., 1997. С. 11–22.

1017

Седова М. В. Ювелирные изделия древнего Новгорода (X–XV вв.). М., 1981. С. 180–193; Носов Е. Н. Финно-угры и Новгород // Финны в Европе. VI–XV вв. Вып. 2. М., 1990. С. 47–57.

1018

Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 9–43.

1019

Повесть временных лет… С. 83.

1020

Шахматов А. А. К вопросу об образовании русских наречий и русских народностей // ЖМНП. СПб., 1899. IV. С. 345.

1021

Новгородская Первая летопись… С. 157.

1022

Шахматов А. А. Краткий курс истории малорусского (украинского) языка // Украинский народ в его прошлом и настоящем. Т. 2. Пг., 1916. С. 680–681.

1023

Новгородская Первая летопись… С. 183.

1024

Повесть временных лет… С. 13.

1025

На основе данных древнерусских памятников письменности эта тема рассматривалась в кн.: Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982. С. 96–119.

1026

Воинские повести Древней Руси. М.; Л., 1949. С. 96–115.

1027

Генрих Латвийский. Хроника Ливонии. М.; Л., 1938. С. 222.

1028

Там же. С. 198.

1029

Иоганн де Плано-Карпини. История монгалов. СПб., 1911. С. 9, 25, 44, 45, 50, 54, 57, 61.

1030

Вильгельм де Рубрук. Путешествие в восточные страны. СПб., 1911. С. 85.

1031

Марко Поло. Путешествие. Л., 1940. С. 262.

1032

Акты, относящиеся к истории западной Руси. Т. 1. СПб., 1846. С. 33.

1033

Акты исторические, относящиеся к России, извлеченные из иностранных архивов и библиотек А. И. Тургеневым. Т. 11. СПб., 1841. С. 30.

1034

Сборник материалов и исследований. СПб., 1907. С. 149–153.