ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ

ДУРНЫЕ ВЕСТИ

Нехорошо, тревожно начался год 1380.

Еще с весны невесть откуда налетели на Москву огромные стаи грачей да ворон. С резкими криками носились они над Кремлем, садились на каменные, лишь два десятилетия назад при угрозе нападения Ольгерда-литвина обновленные стены облепляли кресты Архангельского и Успенского соборов. Выли средь бела дня здоровенные цепные псы у купцов-лабазников. Сказывали, что в Коломне оборвался с колокольни и разбился большой колокол.

Хоть и языческие это приметы, да верные. «К сечи это, к крови большой», – шептался народ.

Князь Дмитрий Иоаннович, едва тридцать лет ему тогда минуло, чернобородый крепкий, крупными шагами ходил по белокаменным палатам. Невесел был князь пасмурно хмурил брови, да не потому, что верил в приметы.

Что не день, привозят ему гонцы тревожные вести.

Вчера только прискакал из Орды Петр Горский. Немолодой уже, кряжистый плечистый. Кафтан в пыли, трое суток в седле, двух коней загнал. Хотел князю в ноги упасть, да не позволил ему князь. Поднял он своего верного слугу.

— Рассказывай!

— Дурные вести, княже. Переворот в Орде. Темник Мамай ханом себя назвал.

— Мамай — старый враг Руси. Еще что?

Низко повесил Петр Горский голову:

— Узнал я от верного татарина, поднимает хан Мамай Орду. Собирается на Русь ее вести.

— А велика ли нынешний год Орда?

— Велика, княже. Пока к тебе спешил, весь день, от рассвета до заката через Орду скакал. Вся степь табунами вытоптана, стоят всюду шатры, костры горят. Коптят нехристи мясо конское в честную постную середу.

Выслушал князь гонца, отпустил его:

— Отдохни, друг мой верный. Как отоспишься, поскачешь гонцом к Олегу Рязанскому. Расскажешь ему обо всём. Нужно всей Русью на татар подниматься.

— Слушаю, княже!

Поклонился Петр Горский, вышел.

Через день еще один гонец к Дмитрию, от Глеба Брянского. Донесли князю Глебу, что не одни татары на Русь войной собираются. С ними половцы, черкесы бессермены, ясы, кавказские евреи, армяне, крымские генуэсцы.

Слетаются, как стервятники, все, кто жаден до добычи, спешат примкнуть к Орде. Хочет хан Мамай Батыево нашествие повторить, предать русские города разграблению, обложить непомерной данью. Не поднимется после этого Русь головешками ляжет под копыта ордынских коней.

Ходит князь Дмитрий по палатам белокаменным. Давно уже готовился он к битве со всей силой татарской, накапливал силы, но вот только хватит ли их против всей Орды да еще против многих народов иноплеменных? Как бы снова не пришлось с богатыми дарами к татарам на поклон ехать.

Зрела измена и в самой земле Русской.

Напрасно надеялся московский князь на Олега Рязанского. Коварен был Олег хитер, своя выгода для него дороже родной земли. Собирался он извлечь пользу от татарского нашествия.

Поговорив с гонцом Дмитрия, Олег долго стоял на крепостной стене, смотрел то в сторону Москвы, то к донским степям поворачивался. Щурился нехорошо Олег пощипывал редкий ус, а вечером собрал верных бояр.

— Больно высоко Москва нос стала задирать. Мнит она себя сердцем Руси, а Рязань и в грош не ставит. Не станем мы князю Дмитрию пособлять. Где ему с Мамаем управиться? Небось, как ордынские кони под стенами Кремля зафыркают испугается Дмитрий и убежит в Новгород али на Двину.

— И то правда, княже, — соглашаются бояре. — Мыслимое ли дело с Ордой совладать? Хорошо мы знаем, что такое татары. И двух зим не прошло, как они Рязань разграбили. Хоть и помогал нам тогда князь Дмитрий, да толку что-то мало было. Теперь Мамай Москве хвост-то прижмет.

Видя поддержку своих бояр, Олег вступил в тайные переговоры с татарами, а также с Ягайлой Литовским. Ягайло, сын грозного Ольгерда и Ульяны Тверской давно зарился на русские земли, считая себя их законным наследником.

Доворились Олег с Ягайло, что присоединятся они к Мамаю против князя Дмитрия Иоанновича, а как разобьет Мамай русскую рать, так ублаготворят они падкого на золото хана богатыми подношениями и разделят между собой всю Северо-Восточную Русь: одна половина отойдет к Литве, другая — к Рязани.

Опасен был для Руси такой тройной союз — Мамай, Олег Рязанский и Ягайло.

Никогда еще не приходилось ей сталкиваться сразу с такими могучими врагами тем более, что не знал еще князь Дмитрий о тайной измене Олега и заговоре его с Ягайло.

Однако напрасно Олег Рязанский и Ягайло надеялись, что московский князь чуть что, запрется в Новгороде или убежит на Двину. Плохо знали они нрав Дмитрия Иоанновича.

Ни одного дня не терял князь Дмитрий. Еще с весны рассылал он гонцов во все земли русские. С великой любовью и смирением призывал он всех удельных князей на святое дело — борьбу с татарами.

— Полно татарам предавать поруганию святыни православные, полно угонять полоны русские и обагрять кровью седины старцев! Встанем все как один на ворогов! — передавал он князьям через гонцов.

Кроме того, велел князь Дмитрий срочно укреплять приграничные города Коломну и Тулу. Если разобьет Мамай его войско, примут они тогда первый удар.

Вскоре объявились в Москве странные пришлые люди. Говорят, что хазарские купцы, да ничего не покупают: ходят да выведывают, что да как. Понял князь что это подосланные шпионы, да велел пока не трогать их, а издали приглядывать.

— Это еще не гости. Настоящие гости скоро нагрянут, — сказал он воеводе Димитрию Михайловичу Волынскому-Боброку.

Прав оказался московский князь. И недели не прошло, прибыли в Москву послы от Мамая, чванные, важные, пузатые. На каждом по два, по три халата, чтоб все знали: не простые они воины, а знать татарская. Скачут послы по Москве замешкавшихся прохожих нагайками хлещут, конями топчут. Требуют послы от имени хана Мамая немыслимой дани, какую платила Русь при Узбеке. Если выплатить такую дань, то и без войны настанет земле нашей великое раззорение.

— А не заплатите дани, какую хан назначил, с войском явимся. Города русские в пепел обратим, тебя, князь Дмитрий, в Орде сгноим, а жену твою красавицу Евдокию хан себе в наложницы возьмет, — угрожают послы.

Рассердился Дмитрий, так стиснул рукоять меча, что даже костяшки пальцев побелели. Едва не зарубил послов татарских. Однако вовремя вспомнил совет наставника своего, митрополита Алексия: «Гнев, княже, в делах плохой советчик.

Тебе перед Богом за всю Русь ответ держать». Пожалел Дмитрий, что нет больше с ним митрополита Алексия. Почил митрополит два года назад. Как бы пригодились теперь князю его мудрые советы!

— Ступайте и ждите! Скоро я сообщу вам ответ! — твердо сказал князь татарским послам.

На другой день созвал князь боярскую думу. Собрались бояре, пришел митрополит Киприан, преемник Алексия. Немолод уже митрополит, да подтянут крепок, хоть давно серебрятся у него в бороде седые пряди.

Испытующе смотрит князь на своих бояр. С ним ли они, не подведут ли в решающую минуту.

— Как поступим, бояре? Дадим ли татарам дань, как платили при Узбеке? – спрашивает Дмитрий.

Переглядываются бояре. Чуют, что испытывает князь их мужество. Встает митрополит Киприан и говорит, опираясь на посох:

— Позволь вымолвить, княже. Если дать татарам такую дань, какую они хотят они через год новую потребуют, еще больше прежней. Оскудеет Русь. А если вообще не заплатить татарам дани, не будет у нас времени подготовиться к сражению. Лучше пошлем мы им дань, но небольшую, а с данью отправим боярина Захара Тютчева. Пускай он выведает планы Мамая.

Прислушался князь Дмитрий к словам митрополита Киприана, кивнул одобрительно.

— Мудрые слова говоришь. Захар Тютчев сметлив да толков. Пускай собирается в Орду.

Отправился боярин Захар Тютчев с ордынскими послами, повез дань.

Въехав в Орду, поразился Тютчев тому, как она велика. Стояли в степи тысячи кибиток, а в середине ставки татарской — большой шатер. Ввели послы боярина в шатер, увидел он на войлочных подушках хана Мамая. Охраняют его татарские мурзы и наемники генуэские. Никому больше не доверяет Мамай. Сам хан маленький, желтый, злые глаза в пухлых щеках прячутся.

Большую силу имел темник Мамай в орде, многих ханов пережил, немало заговоров сплел, а теперь и сам ханом сделался. Хмуро смотрит Мамай на русского боярина. Донесли ему уже, что невелика дань. Ослушался, значит, князь Дмитрий его повеления.

Рядом с Мамаем сухонький человечек вертится — хазарин итильский. Служил он когда-то у князя Дмитрия в посольском приказе, а потом предал, к Мамаю переметнулся, толмачом стал. Цедит что-то Мамай сквозь зубы, а толмач переводит:

— Мало мне такой дани. Известно ли тебе, боярин русский, что с нами Олег Рязанский и Ягайло? Двинемся мы на Русь тремя ратями и накажем ее. А теперь скачи к своему князю. Казнить я тебя и после успею, как Москву сожгу.

Поскакал Захар Тютчев к князю Дмитрию, застал его на пиру у боярина Николая Вельяминова и поведал, что узнал он в ставке Мамая о предательстве Олега и Ягайло. Потемнел лицом Дмитрий Иоаннович. Ударил он кулаком по столу опрокинул кубок.

— Что за народ мы такой! — воскликнул Дмитрий. — Неужели не можем стать сообща за нашу отчизну? И Олег Рязанский — русский, и в Ягайло по матери кровь русская течет, а предатели они, губители земли нашей!

Немедленно позвал князь воеводу Боброка и своего двоюродного брата Владимира Андреевича Серпуховского и стал держать с ними совет. Задумался опытный воевода Боброк, верный помощник молодого князя. Не один шрам на теле у старого Боброка. Не счесть походов у него за плечами. И молодость его прошла в походных шатрах, там же и седина настигла. Покорял Боброк непокорную Тверь, а после, как заключили с ней мир, ходил на камских болгар, разбил их под Казанью, покорил двух ханов Москве и взял большую дань. Нет у Дмитрия воеводы надежнее и мудрее Боброка. Отдал он ему в жены сестру свою Анну.

— Нужно нам, княже, ускорить сбор ратей и выйти самим навстречу Мамаю.

Спешить только надо, пока Ягайло и Олег не соединились с татарами, — говорит Боброк.

Повернулся князь к брату, ждет, что тот скажет. Молчит Владимир Серпуховской, лишь могучие плечи под кафтаном ходят. Все знают: немногоречив Владимир да храбр. В битве в самую сечу бросается, на охоте усталости не знает, на медведя и на лося в одиночку не боится ходить.

— Согласен я с Боброком. Не станем дожидаться татар, пойдем на них сами.

Так всегда поступали наши предки, так и мы поступим. Только повели! — ответил князь Владимир Андреевич.

Склонил голову князь Дмитрий, долго молился перед иконой Спаса Нерукотворного. Такой же Нерукотворный Спас — на алом великокняжеском стяге.

— Что ж, быть по сему. Ступай, Боброк, собирай рати!

В тот же вечер послал князь Дмитрий «крепкую сторожу» — сильный конский разведовательный отряд. Вели его опытные воины Родион Ржевский, Андрей Волосатый и Василий Тупик. Приказано им подойти под самую Орду и добыть языка.

Добирается русская сторожа до волжских нагорных степей, крадется ночами чутко вслушивается в каждый шорох. Первым на гнедом широкогрудом коне скачет опытный дружинник Родион Ржевский. Пересекает его щеку длинный шрам, след от половецкой стрелы. Если бы чуть правее прошла стрела — не быть бы Родиону живым. Приказывает Родион своей «стороже» обернуть мешковиной конские копыта кольца сбруи и мечи в ножнах, чтобы не бряцали они, не привлекали татар.

Быстро скачет сторожа — у каждого по запасному коню. Устанет один конь, на другого пересаживаются, а первый рядом в поводу бежит — отдыхает.

На пятую ночь выезжают русские дружинники на холм и видят в степи множество красных пятен. Раскинулись красные пятна по всему горизонту. Столько их, что и не счесть.

Остановили русские воины коней.

— Что это за огни? Ажно в глазах все пестрит, — спрашивает молодой дружинник Юрка.

— Костры татарские. Орда. Теперь языка брать надо, — глухо отвечает ему Андрей Волосатый.

Спешиваются русские дружинники, привязывают коней в кустарнике и ужами крадутся по мокрой траве. Через некоторое время прикладывает Василий Тупик ухо к земле, слышит конский топот и шепчет:

— Татары! Приготовьтесь, братья! Ежели придется, костьми ляжем — живыми не дадимся.

Притаилась «сторожа» в овражке. Вскоре видят дружинники, едут им навстречу четыре татарина. Первый толстый, в богатом халате, на хорошей белой кобылице.

Не скачет кобылица, а танцует.

— Видать, мурза ихний. Этого и берем, — шепчет Родион Ржевский.

Смеются татары, переговариваются, не чуют над собой угрозы. Да и откуда угроза: Орда вокруг. Никого на свете нет сильнее татар.

Дождавшись, пока татары приблизятся, Юрка и Андрей Волосатый пускают стрелы. Одновременно с этим Василий Тупик виснет на плечах у толстого мурзы стискивает стальными объятиями ему шею, затыкает рот.

Последний татарин пытается ускакать, но метает ему Андрей Волосатый вслед булатный нож. Падает татарин с седла.

Торопятся русские дружинники к своим коням, перекидывают связанного татарина через седло и скачут в Москву, к князю Дмитрию. Вырывается толстяк угрозы бормочет.

Ведут пленника к Боброку. Важного языка захватила русская «сторожа», самого мурзу Ахметшу, тысячника татарского, пленила. Вначале толстый татарин чванится и угрожает, но, встретив твердый взгляд Боброка, пугается и начинает быстро лопотать.

Допросив мурзу, Боброк спешит к князю Дмитрию.

— Сторожа наша вернулась, княже. Движется Мамай на Москву со всей Ордой.

Медленно идет, не спешит. Ждут татары, пока у нас хлеба дозреют, чтобы было чем войска кормить. А еще говорит мурза, что ожидает Мамай подхода Ягайло, да только тому раньше начала сентября никак не поспеть.

Это известие заставило Дмитрия Иоанновича ускорить сборы рати. Московские гонцы поскакали по всем городам и землям русским — в Коломну, во Владимир, в Юрьев, в Переяславль, в Кострому, в Суздаль, в Муром, в Серпухов, в Звенигород, в Ржев. Нахлестывали коней, везли княжьи грамоты.

Тем временем московский князь вместе с братом своим Владимиром Андреевичем и боярами отправился помолиться Живоначальной Троице, к преподобному Сергию Радонежскому, молитвеннику за всю Русскую землю.

Оставил князь Дмитрий свою свиту на широком дворе лавры и с одним братом Владимиром Андреевичем вошел к Сергию. Застали князья Сергия за молитвой.

Смиренно опустились они рядом с преподобным на колени, долго молились вместе о спасении Руси, о победе оружия русского.

Как закончили молитву, подошли князья к Сергию за благославением.

— Благослови, отче, на брань идти!

Благославил их преподобный Сергий. Прослезился. Ведает преподобный, что слава ждет оружие русское, но ведает и сколько воинов православных сложат свои головы на поле бранном.

— Если пустить татар на Русь, разграбят они храмы, иконы поруганию предадут, в алтари коней запустят. Не бывать этому! Не попустит того Живоначальная Троица. Благославляю вас, князья, на брань!

Пишет о том летопись:

«И окропи преподобный Сергий священною водою великого князя и рече ему:

«ждет Мамая конечное погубление и запустение, тебе же от Господа Бога и Пречистыа Богородица и святых Его помощь и милость и слава…»

А еще отпустил преподобный Сергий с князем двух иноков-богатырей –

Александра Пересвета, воина могучего, который был в миру брянским боярином, и Ослябю. Обнял Сергий своих иноков и дал каждому схиму с нашитым крестом, чтобы возлагать ее поверх шлема.

День и ночь стекаются к Москве рати великие. Стоит князь Дмитрий на стене кремлевской, смотрит.

Идут полки коломенские, владимирские, юрьевские, костромские переяславские, димитровские, можайские, звенигородские, белозерские. Из Серпухова полки, из Мурома, из Ростова. Идет рать из Твери. Ведет ее племянник князя Иван Холмский.

Конные рати, пешие. Едут на сытых конях — гнедых, соловых, буланых – опытные дружинники. Сверкает на их доспехах яркое августовское солнце. На дружинниках — кольчатые брони, кованные опытными кузнецами, стальные панцири из блях, шлемы с остроконечными верхушками. Скользит по таким шлемам в бою татарская сабля. Приторочены к седлам длинные щиты, окрашенные в красный цвет тугие луки и колчаны со стрелами. Везут они острые копья, кривые булатные сабли, тяжелые обоюдострые мечи. Развеваются над их рядами знамена и стяги на высоких древках.

Много дружинников, да простых людей куда больше. Сильна Русь воинством народным — ополчением. Идут кузнецы могучие, плотники, каменщики, идут крестьяне землепашные. Хорошо если один их трех доспех имеет, да и то простой доспех, из бляшек железных состеганный. У остальных щиты деревянные, копья да мечи. Надеются они на свою силу, а больше на Бога уповают.

Давно уже собирал князь Дмитрий ополчение, с самой весны скакали по городам и селам глашатаи, читали княжеский указ, скликали «всяких человеков постоять на Русь».

Идут ратники, переговариваются.

— Ты откуда, дядя? — спрашивает плечистый парень Митька.

Щит у него большой, дружинный, да у меча ножны из лыка сплетены. Сам видать, мастерил.

— Из Ряжска я. Кузнец, — солидно отвечает ему бородач. — А ты откедова будешь?

— Из-под Можайска мы. Крестьянствуем.

Поворачивается Митька в другую сторону, а там дед идет седобородый. Несет дед лук да на поясе колчан висит со стрелами. Короткий нож справа — вот и все его оружие.

— А ты, дед, чего увязался? Тебе дома на печи сидеть, — не выдерживает Митька.

— Кому дед, а кому и нет! — с достоинством отвечает старик. — Гаврила я Петров, с-под Ростова. Авось и я Руси-матушке сгожусь. Старые кости класть не обидно.

Идут полки. По всем дорогам к Москве стекаются.

Тем же войскам, которые не успевали, велел князь Дмитрий следовать прямо в Коломну. Назначил им там сбор к Успеньеву дню.

Плохо спал ночами князь Дмитрий. С лица потемнел, осунулся. Ночами гонцов принимал, грамоты диктовал, велел Боброку и боярину Вельяминову припасы войску готовить. Еще приказал с собой полотна на перевязку запасти и людей в исцелении умелых подыскать. Нужны они будут раненым.

— Все ли отряды пришли? — то и дело спрашивал князь Боброка.

Отвечал Боброк:

— Не все, княже. Ждем еще полков нижегородских. Еще обещали подойти союзники наши — Андрей Полоцкий, что ныне в Пскове сидит, и Дмитрий Корбут Брянский.

Утром двадцатого августа стоял на княжеском дворе инок Ослябя, на соборный Успенский храм крестился. Хоть и могуч Ослябя, не протиснуться ему внутрь – полон храм народу. И женщины там, и дети. Не теснить же их, не раздвигать плечищами. Знает Ослябя, что горячо молится теперь в храме князь Дмитрий препадает он к раке святого Петра, просит усердно его о помощи.

Вот отхлынул из Успенского храма народ. Увидел Ослябя, как вышел из храма князь Дмитрий. Прошел князь рядом с Ослябей да не заметил его, шептал что-то.

Донес ветерок до молодого инока шепот княжеский:

«Господи, не попусти мне быть губителем Руси!»

Перешел князь Дмитрий в Архангельский собор, поклонился гробам отца и деда.

— Теперь и выступать пора. Да поможет нам Господь!

Простился Дмитрий Иоаннович с супругой своей Евдокией Дмитриевной и детьми, сел на коня.

Глотая слезы, кинулась княгиня Евдокия в свой терем. Приникла к окну смотрела, как выходит из Кремля воинство русское. Кропит его святой водой духовенство, благословляет на брань.

В голос рыдают провожающие женщины. Одна из них, простоволосая, не поймешь, то ли мать чья, то ли жена, упав на колени, голосит: «Васенька, на кого ж ты меня покидаешь, соколик мой ясный?» Прошел уж ее соколик, давно скрылась его спина за стенами кремлевскими.

Повторяют дружинники друг другу слова великого князя:

«Братия моя милая, не пощадим живота своего за веру христианскую, за святые церкви, за землю Русскую!»

Вышли отряды из Москвы. Запылили дороги. Потянулись по дорогам русские рати. Двинулось войско к Коломне. Чтобы не было тесноты, идет рать сразу по трем дорогам. Идут с войском десять сурожан — русских купцов. Хорошо знают они южные пути по степи, колодцы ведают и водопои.

Скачет впереди войска князь Дмитрий на белом жеребце, а справа от него воевода Боброк на старой серой лошадке. Везут за ними алый великокняжеский стяг с ликом Нерукотворного Спаса.

Быстро двигалась русская рать. Через четыре дня, 24 августа, достигла она Коломны и здесь, на Девичьем поле, произвел князь смотр войскам.

Выстроились войска на огромном поле, к горизонту тянутся. Лесом стоят копья. Развеваются на высоких древках знамена и стяги. Среди простых дружинников посеребренными доспехами и яркими, наброшенными на них плащами выделяются князья и воеводы.

Все, кого смогла собрать Русь, здесь. Сто пятьдесят тысяч человек — весь цвет ее, вся гордость. Медленно едет князь Дмитрий на коне мимо своих войск крепко держит поводья. Сверкает на солнце княжеская броня. Покрывает ее золототканный плащ.

Шепчет из рядов молодой дружинник Юрка, что языка брал. Острое зрение у Юрки, молодое.

— Глянь, дяденька Родион, на глазах у князя слезы! Разве можно князьям плакать?

— Не от страха он, дурачина, плачет. От гордости за Русскую землю. Вишь какие рати православные собрались, — отвечает ему Родион Ржевский.

Из Коломны русская рать, сопровождаемая благословением духовенства двинулась дальше. Зная об измене Олега Рязанского, князь Дмитрий повел рать по левому берегу Оки к устью реки Лопасни. Место это звалось на Руси у «четырех церквей» или «Сенькина переправа».

Это был искусный маневр. Направляясь сюда, Дмитрий не только скрывал свое продвижение от Олега, прикрываясь Окой, но и становился между Олегом, Ягайло подходившим уже к Одоеву, и Мамаем.

Конные разведовательные полки, направленные впереди войска, каждый день доставляли князьям сведения о продвижении Мамая. Последний раз разведчики донесли, что передовые разъезды татарской конницы вышли уже к устью реки Непрядвы и движутся навстречу Олегу и Ягайло.

— Нападать надо скорее на татар, не мешкать! — горячились белозерские князья.

Опытный Боброк сдерживал их. «Не все еще подкрепления собрались,» – говорил он. Поглаживал Боброк гриву своей серой лошадки, бормотал в усы «молодо-зелено».

Князь Дмитрий быстро вел свои войска к Дону, на несколько дневных переходов опережая Ягайло и медлившего пока, выжидавшего Олега.

Рать русская между тем, что ни день, пополнялась. У устья Лопасни, у «четырех церквей», в войско влился Владимир Андреевич со своей дружиной и собранным в Серпухове ополчением. Вскоре подоспел и большой воевода московский Тимофей Вельяминов с задержавшимися полками.

Теперь в войске было уже около двухсот тысяч.

— Сила-то какая, сила русская! Сила христианская! — шептал восхищенно инок Ослябя.

Улыбался в густую, с редкими белыми нитями, бороду мрачный инок-богатырь Пересвет.

Шли войска. Клубилась по дорогам пыль.

От устья Лопасни, переправившись через Оку, войска направились к Верхнему Дону. Путь их пролегал по рязанской земле. Стояли вдоль дороги мужики, бабы смотрели на ратников. Многие бабы вытирали платками глаза.

— Почему князь не велит трогать рязанцев? Разве не предатели они? Мигом бы скрутили их в бараний рог! — не понимал Юрка.

— Сказано тебе, «чтоб ни один волос ни тронуть»! Рязанцы — люди русские крещенные. Не раз раззоряли их татары. Не повинны они в измене своего князя, – строго одергивал его Родион Ржевский.

И, правда, увидел Юрка, как один молодой рязанский мужик, заскочив в дом схватил щит, копье и спешил влиться в ряды ополченцев.

— Эх была не была! Погибает Русь, а нам что в стороне стоять? — крикнул он, на ходу закладывая на опояску топор.

Юрка хлопнул ладонью по крупу коня, подскакал к нему.

— Как зовут-то тебя, башка рязанская?

Показал ему рязанец свой могучий кулак.

— Андрюха я, кожемяка. Гуляет во мне силушка. Как осержусь, кожу бычью надвое разрываю. Так что смотри, как бы тебе, москаль, за «башку рязанскую» с коня не кувырнуться!

Русские рати двигались к Дону, разделенные на четыре полка. Главный, или Большой полк, был под началом у князя Дмитрия. В тот же Большой полк входили и дружины удалых Белозерских князей.

Огромна русская рать, широко разлилась, как озеро целое, не уместиться ей на одной дороге.

Полк правой руки двигался правее Большого полка. Вел его Владимир Андреевич Серпуховской. Ему же были приданы и князья ярославские. Доволен был Владимир Серпуховской своими воеводами — Данилой Белоусом, Константином Кононовичем, князем Федором Елецким, Юрием Мещерским и Андрем Муромским.

Полк левой руки вел князь Глеб Брянский. Молчалив, серьезен князь Глеб внимательно смотрит он перед собой на дорогу. Везут за Глебом Брянским княжеский стяг.

Во главе русской рати перед большим полком шел передовой полк разведочный. Если что — ему и первый удар на себя принимать. Ведут полк отважные князья Димитрий и Владимир Всеволодовичи. Накаляются от солнца их брони, но не замечают того братья Всеволодовичи, шпорят коней, вперед рвутся.

Через день пути от устья Лопасни присоединились к русской рати и оба Ольгердовича — Андрей и Димитрий Корибут, надежные союзники против татар и Ягайло.

Обнял их князь Дмитрий.

— Спасибо, что поспешили, братья! Сообща пойдем на недругов.

В начале сентября передовые русские полки вышли к реке. Поднялся на стременах Дмитрий, посмотрел на раскинувшуюся перед ним водную гладь. Белый жеребец князя фыркнул, потянулся к воде напиться.

— Дон, княже! — подал голос Боброк.

— Дон, — повторил Дмитрий.

Подойдя к Дону, князь с сопровождавшими его воеводами остановились в местности, называемой Березой, и стали ждать, пока подойдет вся растянувшаяся русская рать.

Под утро задремавшего было Дмитрия разбудили. Вернулись с разведки Петр Горский и Карп Александрович, посланные вперед с «крепкой сторожей». Они привезли с собой языка, татарина со двора самого Мамая.

— Говори! — коротко приказал Дмитрий.

Бросившись перед князем на колени, татарин что-то быстро залопотал. И куда только делась вся его спесь. Толмач перевел, что Мамай продвигается вперед, но медленно. Хан ожидает, пока к нему подойдут Ягайло и Олег. О том, что Дмитрий уже у Дона, Мамаю не известно. Он уверен, что русское войско не отважится выступить ему навстречу.

Умоляя сохранить ему жизнь, татарин попытался поцеловать сапог Дмитрия.

Избегая этого, князь оттолкнул его.

— Когда Мамай перейдет Дон?

— Через три ночи. Умоляю, пощади! — задрожал пленный.

Князь дал знак увести «языка», сказав ему напоследок:

— Не дрожи, басурман, русская сабля безоружных не сечет.

Языка увели. Князь Дмитрий остался в шатре вместе с воеводой Боброком и несколькими боярами. Спать уже не ложился.

Вскоре доложили, что прискакал гонец. Он привез дурную весть: Ягайло выступил на соединение с Мамаем и стал уже у Одоева.

Медлить было нельзя. Посуровев лицом, Дмитрий собрал на совет всех князей и воевод русской рати. Совет получился шумным. Мнения разделелись. Одни князья предлагали не переходить Дон и встретить татар на этом берегу.

— Отгородимся рекой, а если татары переправиться захотят — будем стрелы пускать! Отсидимся. Авось надоесть Мамаю на том берегу стоять, повернет он назад в степи.

Слушает князь выкрики воевод и младших князей. Горячатся они, друг друга перебивают. Только Владимир Серпуховской молчит. Скулы у него как камни ходят.

— А ты что думаешь, брат мой Владимир? — спрашивает его князь.

— Думаю: не дело нам за рекой от татар прятаться. Предки наши не так поступали. Ярослав, когда со Святополком Окаянным воевал, через Днепр переходил. Александр Невский, шведов поражая, перешел через Ижору. Если здесь останемся, поощрим малодушных. А если перейдем Дон, то будут воины знать, что некуда им уже отступать. Придаст им это отваги.

— Языки говорят, сила у татар несметная! Побьют они нас! Так костьми и ляжем, — крикнул костромской воевода.

Теперь слово оставалось за князем Дмитрием. Как он решит, так и будет – останется ли войско на этом берегу или перейдет Дон.

Долго молчал московский князь. Важное решение предстояло ему принять. Вся судьба Руси — на тысячу лет вперед — на весах лежит. Ошибется князь – растопчут татары Русь, осквернят нашу землю, разграбят, уведут полоны. Опасно в такое время войско в бою потерять.

Хотел уже Дмитрий Иоаннович, чтобы ратью напрасно не рисковать, приказать на этом берегу Дона остаться, но вспомнил о грамоте преподобного Сергия.

Привез эту грамоту сегодня гонец вместе с освященной просфорой.

Весь день князь в седле провел, не успел Сергиеву грамоту прочесть.

Развернул он ее теперь, в буквы узорчатые, Троице-Сергиевой лавры скорописцем выведенные, вчитался:

«Без всякого сомнения, государь, иди против татар и, не предаваясь страху твердо надейся, что поможет тебе Господь и Пресвятая Богородица.»

Устыдился князь, что сомневался, стоит ли Дон переходить. Показал он грамоту Сергия князьям и воеводам, сказал им:

— Не в силе Бог, а в правде. Честная смерть лучше плохого живота. Ныне же пойдем за Дон и там или победим и все сохраним, или сложим головы. Велите князья, своим отрядам наводить переправу, а конница пускай броды ищет.

7 сентября все русское войско вышло на берега Дона, готовясь к переправе.

В окрестных дубравах еще с ночи стучали топоры. Опытные плотники, которых немало было среди ополченцев, наводили мосты из стволов деревьев и хвороста.

Нетерпеливо ржали, бросаясь в воду, кони. Искала броды многочисленная конница.

Князь Дмитрий, стоя на обрывистом берегу, лично наблюдал за переправой торопил переходить Дон, пока не подоспели и не соединились татары с Олегом и Ягайло.

К ночи вся русская рать форсировала Дон и остановилась на болотистых лесистых холмах, расположенных у впадения в Дон речки Непрядвы. Звенели в воздухе многочисленные комары. Кони беспокойно отмахивались хвостами.

Давя комаров, Юрка хлопнул себя по щеке.

— Комарья-то сколько! Вот я вас!.. Ого, одним разом четверых ухайдокал!

Рязанец Андрюха-кожемяка, с которым Юрка за время пути уже успел сдружиться, добродушно ухмыльнулся.

— Погоди чуток, москаль, не хвались. Скоро татар поболе комаров будет.

Успевай только прихлопывать!

Иноки Пересвет и Ослябя, встав на колени, молились на пологом Донском берегу. Холодом, сыростью тянуло от воды. Лежал на воде молочно-густой осенний уже, туман.

— Чую я, брат, завтра головы сложить нам придется. Не ступим мы боле на тот берег Дона, — молвил Ослябя, поднимаясь с колен.

Заключил его витязь Пересвет в свои богатырские объятия:

— Мужайся, брат. Тяжелый крест мы несем. На кресте вся земля Русская.

Нельзя унывать.

— В Троице теперь служба. Свечи горят, хоры многогласые. Рожество Богородицы завтра, день-то какой! — молвил Ослябя.

Кивнул Пересвет.

— Добрый это знак. Не оставит нас Пречистая Богородица, заступница наша.

Ближе к полуночи ветер с Дона стих. Теплая установилась ночь, тихая. Мало кто спал в стане русских воинов. Кто-то молился, кто-то зашивал рубаху, кто-то точил саблю, чинил поврежденный при переправе доспех. Тихо ржали стреноженные кони.

К князю Дмитрию прискакал посланный с разведчиками боярин Семен Мелик и взволнованно сообщил, что хан Мамай со всеми силами уже подходит. Более того передовой русский полк уже бился с татарами. Теперь лишь река Смолка разделяет оба стана.

Выслушал его князь Дмитрий, кивнул. Он понял уже, что наутро начнется страшное побоище между воинствами. Князь велел позвать Боброка и сел на коня.

Перед ним, покрытое теплым ночным туманом, раскинулось обширное поле прорезанное оврагами, заросшее кое-где редким лесом, с небольшими возвышенностями и болотистыми низинами.

Как всегда неспешно, подъехал на своей серой лошаденке Боброк.

— А, вот и ты воевода! — приветствовал его князь. — Не знаешь, как это поле называется?

— Куликовым кличут. Куликов тут много, птиц болотных, — сразу ответил Боброк. Он успел уже опросить разведчиков.

Вдвоем, без охраны, выехали князь Дмитрий и воевода Боброк в поле.

Медленно ехали они сквозь туман. Вслушивались в ночные шорохи, всматривались в складки овражистой местности. Решали, как расставят завтра войска.

— Любят татары с крыльев заходить и в тылы прорываться, — говорит князь Дмитрий Боброку. — Надо так рати расставить, чтобы упирались наши крайние полки в затоны и овраги. Переломают там ноги татарские кони.

Останавливается Дмитрий, осматривается:

— Хорошее место. Здесь будет стоять полк правой руки — Андрея Ольгердовича, князя Ростовского, рать. Примкнет она к этому оврагу, не обойдут ее татары. Как овраг называется?

— Овраг Нижнего Дубика, — вспомнил Боброк.

Дальше едут князь с воеводой.

— Здесь, — говорит князь Дмитрий, — поставим мы Большой полк, главную нашу силу. Будет он под началом у Глеба Брянского и московского воеводы Тимофея Вельяминова. Сюда, как поймут татары, что не обойти им крылья, главный удар придется. За большим полком поставим мы Дмитрия Ольгердовича с его ратью. Не дай Бог, сомнут татары Большой полк — ударит на них Дмитрий Ольгердович, тезка мой.

Кивает Боброк, соглашается. Идут белый княжеский конь и лошаденка Боброка бок-о-бок. Сбруей позванивают, шеями трутся.

— Кого по левую руку поставишь, княже? — спрашивает Боброк.

— Князей Белозерских. Прикроет их от первого натиска татар речушка Смолка а как перейдут ее татары — туго придется князьям Белозерским.

Едут дальше Дмитрий с воеводой.

Заходят кони в Зеленую Дубраву. Спешивается здесь князь Дмитрий прислоняется щекой к теплой коре молодого дуба. Держит Боброк обоих лошадей в поводу. Чувствует, что-то важное скажет князь.

— Здесь в этой дубраве, Боброк, разместим мы Засадный полк. Отборную нашу конницу. Укроет Засадный полк Зеленая Дубрава своей густой листвой. Большая надежда на этот полк. Если прорвут нас татары, только он нашу рать выручит.

— Кого над Засадным полком поставишь?

Улыбнулся князь. Положил руку на плечо воеводе.

— Поставлю я над этим полком тебя, Боброк, и Владимира Андреевича, брата моего. Храбр он да слишком горяч. Сдержи до поры до времени его пыл.

— А когда на татар ударить? — спрашивает Боброк.

— Погоди, пока сомнут они нашу рать и тыл свой покажут. Не спеши, не горячись, Боброк. Береги нашу лучшую конницу. Пусть увлекутся татары погоней тут на них и ударишь.

Склонил голову опытный воевода. Понимает он, Засадный полк — последняя надежда русская. Если не он, то кто остановит татар?

Ведя коней в поводу, вышли Боброк и князь Дмитрий из Зеленой Дубравы.

Остановились на холме, смотрели, слушали.

Со стороны татарского стана доносилась громкая перекличка воинов, дикие крики, хохот. Слышалось позади него завывание волков. Носились по левую руку и граяли тучи воронья, предчувствовали богатую поживу. По правую руку, глухо ударяя крыльями, пронесся гусиный клин, а за ним три лебедя. Трепетно плескали лебеди крыльями, как перед страшной бурей.

— Есть примета. К сече это, — негромко молвил Боброк.

Повернулись они к русскому стану.

Ничего не слышно с русской стороны, видно только зарево словно от множества огней.

Удивился этому Боброк. Костры и у татар пылают, да нет такого зарева.

— Не костры это. Свечи горят, что поставили за нас в храмах матери, жены и дочери наши, — тихо сказал князь Дмитрий.

Вспомнив старую примету, попросил он Боброка опуститься на колени и припасть к земле ухом. Встал воевода на колени, приложил ухо к сырой земле.

— Что слышишь, Дмитрий Михайлович?

— Слышу я, — отвечает Боброк, — горький плач. С одной стороны, татарская женщина рыдает, с другой — русская девица. К чему бы это, княже?

Ничего не объяснил воеводе князь, сказал только:

— Да будет воля Господня!

Сели они на коней, поехали в русский стан. Уже занимался рассвет. Близился день страшной сечи…

Не ведал тогда князь Дмитрий, что в ту же ночь в соборном храме Богородицы, в городе Владимире-на-Клязьме, чудесное было явление. Пономари ночевавшие в церкви, увидели, как у гробницы Александра Невского вдруг сама собой зажглась свеча.

Из алтаря вышли два неведомых старца и, приблизившись к раке, сказали:

«Восстани Александре, ускори на помочь правнуку своему, великому князю Димитрию, одолеваемому сущу от иноплеменников».

И тотчас, как живой, восстал из гроба князь Александр, а потом божились пономари, что сделались все трое невидимыми и исчезли. Чудесное это явление послужило к открытию и прославлению мощей святого Александра Невского обретенных нетленными.

Туманным выдалось утро 8 сентября — в день Рождества Пречистой Богородицы.

Словно не желала Богородица этой битвы, кровопролития людского, покрывала землю густой мглой.

Сплошная мгла мешала видеть движение полков, занимавших свои места. Только трубные звуки и отрывистые выкрики слышны были с обеих сторон. Суровые сосредоточенные ехали на конях русские воины. Ведали, что многим из них суждена смерть.

Среди прочих шли на бой Петр Горский, Юрка, Родион Ржевский, Андрей Волосатый, Василий Тупик, старик Гаврила Петров «с-под Ростова», рязанец Андрюха, иноки Пересвет и Ослябя.

Все они были в Передовом полку, который князь Дмитрий с Боброком выставили перед Большим полком. Отошли к Передовому полку и отважные разведчики боярина Семена Мелика. Начальствовали им отважные князья Друцкие — братья Всеволодовичи.

Громко читает Ослябя тропарь Богородице, ободряет товарищей:

— Рождество Твое Богородице Дево, радость возвести всей вселенней: из Тебе бо возсия Солнце правды Христос Бог наш, и разрушив клятву, даде благословение, и упразднив смерть, дарова нам живот вечный.

Слушают воины слова тропаря, крестятся. Знают, должен Передовой полк принять на себя первый удар дикой татарской конницы. По пятьдесят — по сто татар придется тогда на каждого русича из Передового полка. Закроют им солнце татарские стрелы. Возможно ли уцелеть в такой сече?

Расставив полки, князь Дмитрий объехал их. Приблизившись к своей московской дружине, стоявшей впереди Большого полка, Дмитрий сошел с богато убранного коня и, встав на колени, усердно помолился Богу.

— Подойди сюда, Михаил! — подозвал он своего любимца боярина Михаила Андреевича Бренка, схожего с ним ростом и статью.

Боярин Бренко заспешил к князю. Дмитрий отдал ему свои позолоченные брони и коня.

— В бою, Бренко, ты встанешь вместо меня под алым стягом Спаса Нерукотворного. Воины будут видеть тебя на моем коне, в моих доспехах и думая, что это я, ободряться, — сказал князь, покрывая своего любимца поверх доспехов своим золотканным плащом.

Сам же князь Дмитрий облекся в неприметный доспех простого воина, одел островерхий шлем, взял щит, надежный меч и пешим, вкушая просфору, присланную преподобным Сергием, отправился в Передовой полк. Князь Глеб Брянский и воевода Тимофей Вельяминов пробовали остановить его, убеждая, что не дело князю биться впереди рати и рисковать собой, но Дмитрий не слушал их.

Вскоре князь присоединился к Передовому полку и встал рядом с иноком Ослябей, Родионом Ржевским и рязанцем Андрюхой-кожемякой.

— А ты, молодец, чего сюда притопал? — спросил Андрюха, никогда не видевший князя. — Жить надоело? Возвращайся к себе в Большой полк. Там надежней и стрелы татарские туда не долетают.

— Молчи, увалень рязанский, это же князь наш Дмитрий! — зашептал Родион Ржевский. — Зачем вы здесь, княже? Уходите!

Покачал князь Дмитрий Иоаннович головой:

— Не могу я уйти! Вас на смерть послал, а сам буду издали за битвой наблюдать? Нет, братья, стану я рубиться рядом с вами. Умру я али жив буду – тоже с вами.

— А ну раздвинься, ребята! Что сгрудились? Негде князю мечом махнуть, – задорно крикнул Андрюха-кожемяка.

Стоят русские полки, ждут своего часа.

В двенадцатом часу показались татары. Они надвигались сплошной стеной.

Серые кафтаны и темные щиты делали татарское войско похожим на грозовую тучу.

Его передовой полк в средней своей части был пешим и состоял из наемной итальянской пехоты — крымских генуэсцев. Закованные в непробиваемые брони пехотинцы шли густым строем, напоминавшим македонскую фалангу. Длинные копья сзади идущих лежали на плечах тех, что шел впереди. Словно не пехота двигалась, а копейный лес. За генуэсцами сплошной стеной ехали верхом татары.

— Сколько копий несут! Будет из чего дровишки заготовить! — весело крикнул Юрка.

— Поскаль зубы-то! — строго сказал старик Гаврила.

Выдвинувшись из строя на шаг, он уже накладывал стрелу на тетиву, опытным взглядом охотника оценивая, долетит ли.

Русская рать, сияя светлыми доспехами и червленными щитами, двинулась навстречу татарской. Полмиллиона человек — триста тысяч татар и двести тысяч русских воинов медленно сближались на болотистом, изрезанном оврагами Куликовом поле.

Приблизившись на расстояние полета стрелы, обе рати остановились.

Нарушив татарский строй, вперед выехал огромный воин. Соловый, с дикими глазами, жеребец под ним похрапывал и нетерпеливо перебирал точеными ногами.

Подняв жеребца на дыбы, гигант высоко подбросил копье, ловко поймал его и крикнул русичам что-то вызывающее. Одни летописи говорят, что звали татарского великана Чели-бей, другие, что Темир-Мурза. Русские воины медлили. Никто не осмеливался вступить в поединок с таким великаном.

— А ну-ка, братья, подведите мне коня! — загорелся князь Дмитрий.

Но тут выскакал вперед инок Пересвет. Низко поклонился он русской рати воскликнул:

— Брате Ослябя, моли за меня Бога! Господи, прости согрешения мои! Один раз живем — единожды и помирать.

Поправил инок Пересвет на шлеме схиму с крестом, пришпорил коня и поскакал настречу татарину. С волнением наблюдал за их схваткой русский и татарский стан.

Понеслись Пересвет и Темир-Мурза друг другу навстречу, столкнулись.

Поднялись на дыбы их кони. Пронзили друг друга Пересвет и Темир-Мурза копьями насквозь…

Пишет летопись: «ударишася крепко, толико громко и силно, яко земле потряститися, и спадоша оба на землю мертви».

Содрогнулись обе рати, поняли, лютая ждет их битва.

Поскакали вперед татары, взметнули в воздух тучу стрел. Закрыли стрелы небо, осыпали русские рати. Упал со стрелой в горле Василий Тупик, заслонивший собой князя. Вонзилась стрела в правую руку Андрею Волосатому.

Прикусил Андрей от боли губу, обломил стрелу, из раны выдернул. Переложил саблю в левую руку. Посмотрел на убитого товарища, молвил:

— Что ж ты, Вася, вперед меня поспешил… Ну ничего, скоро и я за тобой последую.

Смешались обе рати. Началась жесточайшая сеча. Наступают впереди генуэсцы теснят своими длинными копьями Передовой русский полк. Не прорубиться сквозь лес их копий. Отскакивают стрелы от генуэских броней.

Видит, старый Гаврила, что «с-под Рязани», сомнут сейчас Передовой полк.

Встал он на колено, натянул тетиву.

— А ну-ка, ребята, посмотрим сгодятся ли старые кости!

Выпустил старый Гаврила одна за другой три стрелки. Впились они точно в незащищенные лбы передним генуэсцам. Упали генуэсцы. Прорубились в это место русские воины. Не помогли теперь генуэсцам их длинные несподручные копья, не спасли их доспехи. Уложили их в рукопашной схватке топоры и булавы.

Да не успел Гаврила порадоваться. Впилась ему в грудь незащищенную пика татарская. До самого сердца просадила. Успел он только вымолвить:

— Эх, не увижу больше свою старуху!

Бьются рядом князь Дмитрий, Юрка и инок Ослабя. Большим топором — секирой тяжелой — сражается Ослабя. Разрубает татар до самого седла. Сторонятся его татары. Издали пытаются на инока аркан накинуть, конями затоптать.

Давно уже подрубил татарский мурза Андрюхе-кожемяке топорище. Осерчав навалился Андрюха на мурзу, сломал ему шею своими ручищами, отобрал саблю.

Машет теперь Андрюша саблей татарской. Увидал он, что окружают татары князя Дмитрия. В тесноте великой уж едва может князь мечом отбиться.

— Держись, князь! К тебе иду! — закричал Андрюха и бросился к нему на подмогу, да не заметил, как, визжа, кинулся на него с коня татарин. Взлетел за лопаткой у рязанца кривой татарский нож. Упал Андрюха, успел прошептать только:

— Больно кусаются комарики татарские!

Наседают татары. До сотни их против каждого ратника передового полка. Тает полк.

Вот уже и Юрка погиб, повиснув на татарском копье, и инок Ослабя, шепча костенеющими губами молитву, скрылся под горой татарских тел.

Оглянулся князь Дмитрий на Ослабю да не увидел его.

— Эх, — молвил, — не уберег я иноков Сергиевых! Что теперь скажу Сергию?

Сверкнула над головой у московского князя татарская сабля. Свесился к нему с седла плосколицый мурза. Не успел Дмитрий в тесноте мечом заслониться.

Ударила его татарская сабля по островерхому шлему. Упал князь…

Полегла костьми пешая русская рать Передового полка, полегла конная.

Разбили татары Передовой полк, врубились в ряды Большого полка, осыпали его стрелами. Задыхаются ратники в густой свалке, да не могут расступиться – теснота великая на поле.

Ржали, метались, грызли друг друга и людей раненые кони. Упавших сразу затаптывали, раненые, кто не способен был встать, оказывались погребенными заживо под грудой тел. Многие умирали под конскими копытами. Тут уж было не до военного искусства. Сражающиеся хватали друг друга левыми руками за щиты отгибали их, а правой рукой наносили колющие удары мечами. Трава была скользкой от крови.

Пишет летописец, что копья ломались как солома, пыль закрывала солнечные лучи, стрелы сыпались дождем, мечи сверкали молниями. Люди падали, как трава под косою, кровь лилась как вода и текла ручьями. Вышла от крови из берегов река Непрядва. Кони спотыкались о горы тел, покрывающих все поле битвы.

Продвигаясь вперед в жаркой сечи, татары досеклись до великокняжеского стяга и подрубили его. Рухнул алый стяг со Спасом Нерукотворным. Стон прошел по воинству русскому. Защищая стяг, пал бездыханным храбрый боярин Бренко.

Поскакали гонцы к Мамаю хвастать, что убит русский князь Димитрий.

Настал страшный час. Казалось, еще немного — и одолеют татары, задавят числом русское воинство.

Но, видно, помогли заступничество Пречистой Богородицы и молитва преподобного Сергия. В самый день битвы молился Сергий со всей братией о даровании победы и, видя особым просветлением перед собой поле бранное поминал по имени всех павших воинов.

Князь Глеб Брянский и Тимофей Вельяминов со своими поредевшими полками остановили продвижение татар в центре. На правой же руке Андрей Рязанский не только выдержал напор татарских полчищ, но даже стал их одолевать.

Ударила стрела татарская в княжеский щит, отскочила. Пристал на стременах Андрей Рязанский, взмахнул мечом, обрушился с конницей своей на татар:

— Вперед, братья! Отомстим на смерть князя Дмитрия!

Думал Андрей, что погиб московский князь.

Стали таять передовые татарские силы. Повернули татары коней, отступили.

Увидел это Мамай с Красного холма, рассвирепел. Подскакал к нему гонец.

— Что не разбили еще московского ослушника?

— Нет, хан. Гибнут наши лучшие воины! Пали уж твои любимые мурзы! — в страхе ответил гонец.

Толкнул его в гневе Мамай ногой. Взмахнул он платком, бросил на русских свежие татарские тысячи, что были у него в резерве. Не только татар в бой послал. Бросил Мамай на русских половцев, черкесов, бессерменов, ясов кавказских евреев, армян, что были у него в войске. Обещал им богатый обоз и всё имущество павших воинов на разграбление.

Понеслась с диким гиканьем лава. Храпят кони, блещут сабли, летят дождем стрелы. Пригнулись к седлам ловкие мамаевы тысячники. Развеваются полы их халатов.

Велел хан своим отрядам врубиться в левое крыло русских сил и разбить его совершенно. Стремится Мамай, уничтожив левое крыло, пробиться в тыл. В спину ударить Большой полк.

Страшный бой закипел на левом крыле. Свежие полчища татар устремлялись сюда одно за одним. Таяли ряды русских воинов. Пали один за другим все храбрые белозерские князья. Подалось назад левое крыло. Задыхаются русские воины. И неба не увидеть им — закрыто оно стрелами татарскими. Сразят двух татар — на их месте десять новых появляется. Сразят десять — сотня вырастет.

Большому полку угрожала теперь опасность быть обойденным сбоку и с тыла.

Теснили его татары, припирали к Непрядве, отрезали от Дона.

Стоит в Зеленой Дубраве без дела засадный полк — отборная русская конница.

Спешенные дружинники, укрытые в лесу, держат под уздцы коней. На высоких дубах сидят сторожевые, закрывают глаза от солнца, смотрят.

Нетерпеливо ходит взад-вперед князь Владимир Андреевич Храбрый. Кричит сторожевому:

— Что молчишь, Кузька? Что видать?

Отвечает глазастый отрок Кузька:

— Вижу, как теснят татары русских ратников. Тают наши полки. Князья Белозерские пали.

— Откуда знаешь?

— Вижу, как проскакал конь гнедой с золоченым седлом. То младшего белозерского князя конь.

Стискивает Владимир Андреевич рукоять тяжелого меча. Кидается к воеводе Боброку.

— Что ждем, воевода? Братья наши гибнут. На подмогу скакать надо!

Сидит воевода Боброк на серой своей лошадке, шлем с шишаком в руках держит.

— Рано еще, — отвечает.

— Как рано?

Снова подбегает Владимир Андреевич к дубу:

— Что видать, Кузька?

— Беда, князь! Падают червленные русские стяги. Скачут сюда татары, в тыл нашим заходят.

Уже и без Кузьки слышит Владимир Андреевич гиканье и победные крики татар.

Всё ближе они, ближе.

Вскакивает Владимир Серпуховской на коня.

— Выступаем, Боброк! Али струсили?

— Не горячись, княже. Скоро и наш через настанет, — отвечает Боброк.

Все громче крики татарские. Поравнялась уже конница Мамаева с Зеленой Дубравой, к Непрядве хлынула, к Дону. Празднуют победу татары. Некоторые уже и с коней соскочили. Зачерпывают горстями смешанную с кровью воду Непрядвы жадно пьют.

Совсем русские дружинники терпение потеряли. Ропщут. Неторопливо тут надевает шлем старый воевода Боброк. Поворачивается к воинам, говорит негромко:

— Теперь и наш час приспел! Дерзайте, братия и други! Пусть изведают басурмане силу оружия русского!

Вскочила на коней отборная конница. Ударили на татар русичи как соколы на журавлиное стадо. Рубятся с ними, на копья поднимают, конями топчут. Не сообразят татары, откуда взялась новая сила, головы в плечи втягивают. Сотнями слетают татары с седел — не могут совладать со свежей русской силой.

Закричал тут испуганно один татарин:

— Воскресают павшие русские воины, как их Бог воскрес!

Хотят татары перестроиться, да не тут-то было. Встретил их копьями Дмитрий Ольгердович, стоявший позади Большого полка со своей ратью. Оказались татары как между двух стен.

Они повернули было назад, но сзади их отрезал Большой Полк, направляемый Глебом Брянским. Скученные татары, прижатые к Непрядве, падали в реку и гибли в ней тысячами. Вышла из берегов Непрядва. Остановилось ее течение загроможденное множеством людских и конских тел.

До позднего вечера шел бой. Наконец татары дрогнули и отхлынули. Около своих таборов они приостановились было и попытались дать отпор, но натиск русских был слишком силен. Русские полки перешли в наступление и охватили татар со всех сторон. Татары поворотили коней и побежали в слепом ужасе преследуемые конницей.

Почти сорок верст, до самой реки Мечи, гнали и били их русичи. Но даже и за Мечей, когда погоня уже прекратилась, уцелевшая татарская рать не знала покоя: мерещилось ей за спиной сверканье русских сабель и победный клич »С нами Бог!»

Бросив свой шатер, бросив свое войско, испуганный хан Мамай бежал без оглядки с небольшим отрядом охраны. Вцеплялся в конскую гриву, испуганно оглядывался — боялся быть поднятым на русское копье.

Возвратясь в Орду, Мамай стал собирать новое большое войско, чтобы вновь идти на Русь, но на него напал хан Заяицкий Тохтамыш, потомок Чингиз-хана.

Разбитый Тохтамышем, Мамай, проклиная русских, подточивших его силы, скрылся в Крыму, где был вскоре предан и убит своими недавними союзниками генуэсцами.

Победа была самая полная. Ягайло, стоявший от поля битвы на расстоянии одного дневного перехода, получив от гонца известие о поражении Мамая, спешно отступил в Литву. Вслед за ним, загнав по дороге коня, бежал и струсивший Олег Рязанский с несколькими верными боярами и небольшой дружиной.

Посреди бранного поля князь Владимир Андреевич Храбрый встал под алым великокняжеским стягом и велел трубить сбор. Уж не перебитом древке развевался Нерукотворный Спас — на копье.

Вскоре со всех сторон к стягу стали съезжаться воеводы, князья, простые ратники. Сползались, сходились те из раненых, кто был в силах передвигаться.

У каждого серпуховской князь спрашивал, не видел ли он брата его князя Дмитрия Иоанновича. Молчали князья, молчали воеводы, отводили глаза простые ратники.

— Думаете, погиб Дмитрий? Не верю я этому. Ищите его!

Разбрелись ратники по всему бранному полю. Одни приняли за Дмитрия убитого боярина Бренко в княжеском золототканном плаще. Другие спутали его с павшим Федором Семеновичем Белозерским, похожим на московского князя. И оба раза замирало сердце у Владимира Андреевича, когда кричали, что нашли тело Дмитрия.

Наконец два костромича Феодор Сабур и Григорий Хлопищев зашли в истоптанный татарскими конями лесок и там, под срубленной наискось березой нашли израненного Дмитрия. Промяты могучими ударами его доспехи, запеклась кровь на виске.

Прискакал Владимир Андреевич с Боброком, приложил ухо к груди брата услышал, как бьется сердце.

— Жив он! Жив! Воды, принесите воды!

Сбрызнули князя Дмитрия холодной водой из Дона. Открыл князь затуманенные глаза, увидел серпуховского князя, но не сразу узнал его.

— Кто это?

— Это я, Владимир! Даровал нам Бог победу над врагами!

Князь Дмитрий велел привести ему коня и с трудом, подсаживаемый боярами сел в седло. Коня повели за повод к великокняжескому шатру, трубными звуками извещая воинство, что жив Дмитрий.

Обрадованно крестились уцелевшие русские ратники.

— Слава Богу! Цел московский князь, заступник Русской земли!

Восемь дней после того оставались русские на Куликовом поле, отпевали предавали погребению своих братьев. Одних князей пало пятнадцать человек. Убит был и разведчик Семен Мелик и многие знатные бояре.

Когда счел князь оставшихся в живых, то оказалось, что только сорок тысяч человек насчитывает русская рать из тех двухсот, что перешли с ним Дон.

Остальные костьми легли на бранном поле.

Упал князь на колени, поклонился свежим братским могилам.

— Простите меня, братья, что не сберег я вас! Не только радость великую но и весть скорбную привезу я на Русь.

Перешла русская рать Дон, двинулась к пределам земли своей…

Девять лет еще, до 1389 года, защищал князь Дмитрий землю Русскую от татарских набегов. И, хотя татарское иго еще не было сброшено, русские люди уже знали: не так страшны татары.

В 1389 году, 19 мая, князь Дмитрий преставился. Сказались тяжкие раны полученные им на Куликовом поле. На погребении присутствовал и преподобный Сергий.

В день и час кончины Дмитрия Донского, святой Дмитрий Прилукский находившийся далеко от него, вдруг встал и сказал братии: «Мы, братия, строим земные, тленные дела, а благоверный великий князь Димитрий уже не печется о суетной жизни…»

Прошло время. Князь Дмитрий и верная жена его Евдокия Дмитриевна, родившая ему шестерых детей и неразлучная с князем до самой смерти его, были канонизированы.

До сих пор, на все времена установлено поминовение убиенных на Куликовом поле героев — в Димитровскую субботу.

Помолись и ты о павших, юный читатель! Помни, что три великих воина-заступника есть у земли Русской — Владимир Мономах, святой Александр Невский и Дмитрий Донской.