повествующая о том, как варяги и греки жаловали друг к другу в гости.

Громкие дела викингов докати­лись и до восточных земель - до Киева.

Этот небольшой даже по то­му времени городишко родился двумя веками ранее на месте древнейшего поселения Кгуе, упоминаемого античными ис­ториками (Птолемей) и средневековыми мис­сионерами (Гельмольд). Владели им Полян­ские князья - братья Кий, Щек и Хорив со своею сестрою Лыбедью: вначале каждый своим участком, а позднее - единым горо­дом, слившимся из этих участков под властью старшего брата Кия.

Это добровольное объединение сразу же принесло ощутимые плоды. Ромеи перестали чувствовать себя в безопасности на своих се­верных границах: начиная с рубежа V и VI веков руссы предпринимают одну попытку за другой закрепиться на южном берегу Ду­ная. Из летописей известны даже походы Кия на Константинополь и основание им города Киевца на Дунае. Однако после смер­ти братьев Киев захватили хазары и древля­не, и город быстро пришел в запустение.

Но руссы не переставали напоминать о се­бе византийским летописцам. На рубеже VIII и IX веков они, предводительствуемые не­ким Бравлином, отбили у греков богатый торговый город Сугдею, переименовали его в Сурож (теперь это Судак), и оттуда их фло­тилии стали тревожить северные берега Ма­лой Азии.

А примерно в 859 году на Ильмень-озере возник Новгород, отделившийся от порушенного хазарами Киевского княжества и основанный, как утверждала молва, тем же Бравлином. Уже в 860-м, на. втором году своего существования, новгородское войско появи­лось у стен Царьграда. Был ли это единичный набег или один из целой серии - мы не знаем. Несколько лет в Новом городе шла борьба за власть, не утихали междоусобицы. И лишь после того как в сентябре 862 года новгородцы пригласили на княжение нор­манна Рюрика, в Восточной Европе произошли за­метные перемены.

Вскоре после воцарения Рюрика в его дружине, как и следовало ожидать, начались раздоры. Некоторые дружинники, равные Рюрику по происхождению, а то и превосходившие его, почувствовали себя обделенны­ми. Это следовало немедленно исправить.

Пример подал в том же году норманнский воевода Рангвальд: он избрал своей вотчиной Полоцк и сел там на княжение, основав тем самым престол великих князей Литвы.

За ним последовали еще два знатных норманна - Аскольд и Дир. Отделившись от Рюрика со своими дружинами, они нащупали истоки Днепра и двинулись вниз по течению. Река привела их к Киеву. В 864 году (если верить летописи) они отвоевали город у хазар и сели на совместное княжение. Года два спустя князья-варяги, по примеру Кия, совершили набег на Констан­тинополь. Подробности нам неизвестны, но есть основа­ния полагать, что он тоже был небезуспешным. Только внезапно разыгравшейся буре обязаны ромеи своим спасением. Киев вновь процветал, не зная еще, что скоро ему предстоит переменить хозяина.

В 882 году новгородский князь Олег, родич и наследник Рюрика, признал в бывшей метрополии, возрожденной его соотечественниками, опасного соседа. Получив город обманом, он убил Аскольда и Дира и вскоре сделал Киев своей столицей. Новое государст­венное образование приняло название Киевская Русь, ее территория раскинулась от Балтики и Белого моря до Черного и от Верхней Волги до Вислы.

Надолго сделалось русским Лукоморье (Азовское море), древнегреческое Меотийское болото. Амстердам­ский географ Бернхард Варен в своей «Всеобщей географии», изданной в 1650 году (при Петре эта книга была переведена Поликарповым на русский язык), писал: «Блато меотiское арiстотель нарицаетъ езеромъ, и воистину правдивее». Контроль над бере­гами этого «езера» сделал руссов гегемонами окрест­ных вод. Не последнюю роль здесь сыграл захват главнейшего портового торжища хазар - города Тму­таракани, нынешней Тамани. На протяжении многих лет он давал прибежище гонимым и высылал в море пи­ратские флотилии, на чьих палубах эти изгои вновь могли почувствовать себя людьми. Один из них, князь-пират Давыд Игоревич, овладел в конце концов самим этим городом, возмечтав превратить его в центр пи­ратского государства, но был изгнан в 1083 году Оле­гом Черниговским, не меньшим разбойником, чем Да­выд. Перехватив его инициативу, он блокировал на какое-то время устья Днепра и Дона, собирая щедрую дань с купцов.

Византийское имя Тмутаракани - Таматарх или Танатарх - весьма красноречиво говорит о положении этого города: «властелин Таны». Тана - это богатей­ший торговый город итальянцев в устье Дона, воз­никший на развалинах древнегреческого Танаиса. Вла­деть Тмутараканью - означало владеть всем Азовским морем. Ее положение на берегу Боспора Киммерийского сравнимо с положением Трои на берегу Боспора Фра­кийского. Когда в середине XII века этот ключ-город перешел в руки половцев, русская торговля заметно пошатнулась, а Азовское море перестали называть Славянским.

Наличие морей и обилие рек не могли не способ­ствовать зарождению и развитию судоходства. Возрож­дались полузабытые водные пути греческих колонистов, прокладывались новые. Цепь укрепленных портовых го­родов, разделенных четырехчасовым пешим переходом, протянулась по реке Суле и другим притокам Днепра.

Столетие спустя после объединения княжеств руссы имели по крайней мере два устойчивых и оживлен­ных водных пути, пересекавших в меридиональном на­правлении весь материк.

Один из них, пишет летописец Нестор, «был из варяг в греки и из грек по Днепру, а в верховьях Днепра - волок до Ловати, а по Ловати можно войти в Иль­мень, озеро великое; из него же вытекает Волхов и впа­дает в озеро великое Нево (Ладожское. - А. С.) и устье того озера (река Нева.- А. С.) впадает в море Варяжское (Балтийское.- А. С.)». Этот путь имел мас­су вариантов, одним из важнейших было использование Даугавы.

Вторая водная артерия пролегала по Волге почти на всем ее протяжении и выводила ладьи через Кас­пийское море к Ирану. Пушнина, кожи, мед, воск, соль, рыба, лес, хлеб, скот попадали в Византию по Днепру и в Счастливую Азию и Индию по Волге. Арабский почтмейстер середины IX века из города Рея - Абд ал-Касум ибн Хордадбе как о чем-то привычном сооб­щает в «Китаб ал-масалик вал-мамалик» («Книге путей и государств») о плаваниях русских от столицы хазар до моря Джурджана (Каспийского). Они про­должались до тех пор, пока татаро-монголы не отрезали Русь вообще от всех южных морей.

Для защиты купцов от кочевников и для складиро­вания товаров на этих водных путях торговые люди закладывали города: на Сейме - Курск, на Днепре - Смоленск, на Даугаве - Полоцк, на Великой - Псков, на Которосли - Ярославль. Множество городов и по­селений возникло в Прибалтике. С 862 года - вре­мени прихода Рюрика - летописцы наравне с Новго­родом и Киевом упоминают Ростов Великий и Муром.

Была и еще одна система водных путей - менее прославленная, чем эти две, но не менее великая. Она возникла не ранее X века, когда на западном берегу озера Нево был основан город Корела, нынешний Приозерск. Северо-восточный путь вел новгородцев по Волхову до озера Нево, потом по Свири до Онеги-озера и далее по одной из трех основных трасс: по Вытегре в озеро Лача и затем по порожистой Онеге; по Водле на Кенозеро и Онегу с волоком на реку Емцу и до Северной Двины; через Повенец-кий залив на Выгозеро к Онежской губе. Все эти три пути выводили в Белое море.

Перед подданными варяжских князей распахнулись и варяжские земли. Началось их интенсивное освое­ние. Новгородцы открыли системы водных путей в Каре­лии и Финляндии, по озерно-речной системе Пиелисъ-ярви - Оулуярви их ладьи вышли в Ботнический за­лив, в XI веке они исследовали озера Кольского полуострова - например, Имандру и Умбозеро - и дошли до Хибинского хребта, двинский посадник Улеб (вернее всего - норманн Олав) достиг Карских (Же­лезных) Ворот, а в XII веке весь юг Кольского полуострова стал владением новгородцев. Ими были обследованы и зарисованы берега Онежской губы и Со­ловецкие острова, берега Двинской губы и Кольского полуострова вплоть до Мурмана, полуостров Канин и побережье Баренцева моря от Чешской губы до Печор­ской. Они поднялись по Печоре, Кулою, Мезени и Се­верной Двине и основали на их берегах торговые фактории. Бернхарду Варену уже хорошо знаком и «океанъ полунощный, около земли полярныя аркти-чесюя», и частичка этого моря Севера - «море бЪлое, нЪдро россжское изъ океана полунощного между лап-шею, и последними россшскими границами, и идетъ къ полуденной странЪ; кончится же часпю при фин-ляндш часпю же при царствЪ московскомъ (издаетъ малую нЪкую долговатую пазуху, которая протя-зается до лапши) идЪже преславное и благоугодное отъ англичанъ и белеянъ есть купечество, названное пристанище архангелогородское. Реки имЪеть знамени­ты». Архангельск был заложен в 1584 году, при Ива­не Грозном. Но сведения Варена куда старше. Задолго до его времени были открыт «фретъ (пролив.- А. С.) ледовитый между новою землею и спицбергеномъ, или инымъ именемъ оная называется земля полярная». Но время подлинных, фиксированных открытий в Аркти­ке еще не приспело...

Навстречу новгородцам плыли их братья по крови - норманны. Об этом известно благодаря ненасытной любознательности и неутомимой научной и литератур­ной деятельности уэссекского короля Альфреда, одно­го из немногих, кто по праву носил прозвище Великий. Он немедленно и во всех подробностях записывал все новое, что ему удавалось разузнать, его записи и сегодня служат важным источником по различным отраслям знаний того времени.

Вставки Альфреда в текст собственноручно им пере­веденного труда римского историка Павла Орозия по географии Европы содержат любопытные сведения о плаваниях Вульфстана (то ли норвежца, то ли англо­сакса) и норвежца Отера, относящихся к 875-880 го­дам. Вульфстан впервые пересек по широте Балтийское море от Ютландии до Вислинского залива и поведал Альфреду диковинные сведения географического и этно­графического характера. Что же касается Отера, то он (возможно, по поручению самого Альфреда, текст до­пускает и такое толкование) обогнул Скандинавский полуостров и первым проложил не речной, а морской путь в Белое море, достигнув Биармии («Великой Пер­ми» русских летописей) и устья Северной Двины. Отер красочно описывает в своем отчете королю неизвест­ный еще тогда Нордкап, район Мурмана, страну тер-финнов («лесных финнов») на «Терском берегу» Белого моря (юг Кольского полуострова и Карелия).

Новые открытия порождали разработку и освоение новых путей. Новгородские ушкуйники, получившие это название от своих ладей - ушкуев, проложили две наиболее удобные и оживленные трассы к северо-во­сточным берегам Европы: северную - по Пинеге, Се­верной Двине, рекам Кулой, Мезень, Пеза и Пильма до Печоры, и южную - по Сухоне, Северной Двине и Вычегде тоже до Печоры. К началу XIII века они дошли до северных отрогов Урала.

Однако доминирующими оставались все же южные пути. Недаром в IX-XVI веках Черное море сплошь и рядом называлось Русским, хотя берега его были усеяны греческими и римскими колониями, переживши­ми тысячелетия.

Блажен, кто странствовал, подобно Одиссею, В Колхиду парус вел за Золотым Руном И, мудрый опытом, вернулся в отчий дом Остаток дней земных прожить с родней своею,

писал Дю Белле. С древнейших времен это было пи­ратское море - опасное, но и прибыльное. Оно помнило корабли Ясона, поход Ксенофонта, жертвоприношение Ифигении. Здесь, на Змеином острове, покоился прах обожествленного Ахилла, тщетно дожидавшегося, ког­да же к нему наконец присоединится его сподвижник Одиссей, штурмовавший вместе с ним Трою:

Доселе грезят берега мои: Смоленые ахейские ладьи, И мертвых кличет голос Одиссея...

Ахилл не дождался друга. Вместо него пришли иные народы, и на черноморских берегах зазвучали неведо­мые языки. То были славяне, варвары в понимании греков и римлян. Не ахейские, а русские моряки бо­роздили теперь черноморские волны, и именно русский поэт Максимилиан Волошин много веков спустя вспомнит в своих стихах о тени Ахилла, все еще витающей над ними. «О понте ексинскомъ не всуе имамы сумни-тися, аще сего первЪйщаго моря (Средиземного.- А. С.) частно можетъ нарещися, - сообщает Бсрнхард Варен и добавляет: - Ниже сумнЪше есть, дабы понтъ евксинскш иногда ради тоя вины имелъ быти езеромъ, босфору заграждену бывшу». Русские долбленые или кожаные лодьи несли свои товары по пути аргонавтов и тысяч безвестных Одиссеев, чьи тени тоже навечно остались витать в этих местах, на бывшей окраине бывшего цивилизованного мира.

Товары Севера находили хороший и быстрый сбыт в Византии и Аравии. Осенью князья собирали дань, дожидались прибытия лодий с северных морей и зи­мой, сообразуясь с общим количеством груза, валили дуб, осину, ясень, липу и строили нужное число лодий, выжигая или выдалбливая стволы. По весне их пере­правляли из Новгорода и Смоленска, Любеча и Черни­гова в Киев, и там опытные корабелы доводили военно-купеческий флот до кондиции.

Константин Багрянородный называет русские суда моноксилами, то есть однодеревками. Однако для даль­них походов лодки, выдолбленные из одного ствола, яв­но не годятся: ведь кроме четырех десятков человек в каждой (об этом прямо упоминают летописи), они должны были везти еще и оружие, и разного рода припасы, и запасные части рангоута и такелажа, и все необходимое для ежедневных жертвоприношений, и то­вары, и «живой провиант» - скот.

Поэтому логичнее допустить, что словом «моноксил» в византийскую эпоху обозначали не только долбленки, но и суда с десяти-пятнадцатиметровым килем, выкро­енным из единого древесного ствола (такой киль упо­минался выше, когда речь шла о коландии и дау). Судя по скудным обмолвкам летописцев, киевско-новго-родские лодьи имели малую осадку, чтобы легче было преодолевать пороги и сводить до минимума тягости волока; их снабжали рулевыми и гребными веслами с уключинами; на их мачтах белел прямоугольный парус, а на палубах всегда был наготове якорь, не видный стороннему наблюдателю за высоким фальшбортом, улучшающим остойчивость судна и увеличивающим его грузовместимость. В июне лодьи перегонялись к устью Днепра и после недолгой, но необходимой подготовки выходили в море.

Их влекла в морские просторы не только торговля. Купцы редко бывали просто купцами. Недостатки кав­казского берега с его маленькими и плохо располо­женными по отношению к преобладающим ветрам гава­нями с лихвой компенсировались изобилием оживлен­ных торговых трасс. Самой привлекательной была арте­рия, соединявшая страны Средиземноморья с южными берегами Тавриды и предназначавшаяся в основном для обмена итальянских или греческих вин на крымское зерно и скот. Начиная с III века купеческо-пиратские флоты не оставляли без внимания этот путь, свой про­мысел на нем они сделали наследственным и в Средние века заметно усовершенствовали его благодаря выучке у крымских татар.

Богатые флотилии, шествующие к крымским берегам из колоний Генуи, византийские, а позднее и турец­кие корабли представляли лакомый кусок. Будучи не в силах обеспечить безопасность своих судов, генуэзцы ограничились заботой о безопасности грузов, прибывав­ших с моря или доставляемых из приазовских степей: полузаброшенный древнегреческий торговый город они превратили в генуэзский укрепленный форт и дали ему греческое имя Анапа, что означает «место отдыха». Однако отдых оказался для них недолгим, и, забегая вперед, можно вспомнить руины разрушенной дотла Анапы, на которых турки построили в 1783 году свою крепость, а в 1828-м сделали весьма дальновидный шаг, уступив ее России.

Несмотря на интенсивную торговлю, русско-визан­тийские отношения оставляли поэтому желать много лучшего и в конце концов вылились в открытый конфликт. В 907 году князь Олег, после захвата Киева подчинивший почти все славянские племена по Днепру, пошел войной на Византию с тем, «чтобы Русь, прихо­дящая в Царьград, могла брать съестных припасов сколько хочет... а когда пойдут русские домой, то берут у царя греческого на дорогу съестное, якоря, канаты, паруса и все нужное».

Время для этого похода было выбрано как нельзя лучше: Византия по существу была без боеспособного флота. «Монахи расслабили умы государей,- ядовито иронизирует Монтескье, - и заставили их поступать безрассудно, даже когда они совершали добрые дела. В то время как военные матросы по повелению Васи­лия (867-886.- А. С.) были заняты постройкой церкви святого Михаила, сарацины грабили Сицилию и взяли Сиракузы. А когда его преемник Лев употреблял свой флот для той же цели, он позволил сарацинам захва­тить Тавромению и остров Лемнос». Как раз в царст­вование этого Льва, прозванного Мудрым и Философом, и пожаловала в Византию Олегова дружина.

Олег осадил Константинополь двумя тысячами ло-дий с сорока человеками в каждой и восьмидесяти­тысячной конницей. С русичами шли «на греков» дуле­бы, хорваты, чудь, меря, тиверцы и другие подвластные Руси или союзные ей племена. Разгромив окрестности столицы, князь приступил к штурму. «И вышел Олег на берег,- сообщает Нестор,- и начал воевать, и много греков убил в окрестностях города, и разбил мно­жество палат, и церкви пожег. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других мучили, иных же застре­лили, а некоторых побросали в море, и много другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги. И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поста­вить на них корабли. И с попутным ветром подняли они паруса и пошли со стороны поля к городу. Греки, увидев это, испугались и сказали через послов Олегу: „Не губи города, дадим тебе дани, какой захочешь". И остановил Олег воинов, и вынесли ему пищу и вино, но не принял его, так как было оно отравлено. И испуга­лись греки и сказали: „Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас от Бога"». После этого переговоры пошли успешней, и условия диктовал Олег.

Получив огромнейший выкуп - по двенадцати гри­вен «на ключ», то есть на уключину, русский князь отбыл восвояси, толи прибив, то ли повесив, как говорит летопись, на ворота Царьграда свой щит в память о военном триумфе и предупредив, что скоро снова по­жалует «в гости», дабы заключить письменный договор, а пока поглядит, как ромеи держат слово. Переговоры вели пятеро парламентариев - дружинники Карл, Фар-лоф, Вельмуд, Рулав и Стемид. Все - норманны, как и сам Олег. Если вспомнить известные из истории бесчинства викингов, нетрудно вообразить, каково при­шлось грекам.

Четырьмя годами позже Олег направляет в Царь-град посольство и 9 сентября заключает письменный договор, в общих чертах повторявший устное соглаше­ние 907 года. К этому времени на службе у констан­тинопольских монархов состоял наемный русский отряд численностью не менее семисот человек. Такой отряд, по сообщению Константина Багрянородного, сражался в 910 году совместно с византийцами против критских арабов. Этот факт уже сам по себе свидетельствует о высоком авторитете русского наемногр оружия.

Как и в античную старину, Крит был тогда самым настоящим пиратским государством, но теперь уже арабским: арабы захватили его при помощи своего Испанского флота и владели им сто пятьдесят восемь лет. Крит на равных вел оживленную торговлю со своими соседями, ближними и дальними, но ничто не мешало его молодцам дожидаться выхода в море судна, только что загруженного в их родимом порту, и с выго­дой перепродавать захваченный товар его же прежнему владельцу, а в свободное от этих хлопот время разо­рять и выжигать приглянувшиеся им побережья. В 959 году византийский император Роман попытался выкурить арабов с Крита жидким огнем, но ничего у него из этой затеи не вышло, как не вышло и у его предшественников, и у его преемников. Критяне, пишет Лев Диакон, «опустошая пиратскими разбойничьими набегами берега обоих материков, накопили неисчисли­мые сокровища» и «ежегодно причиняли ромейской земле много ущерба, бедствий и порабощений».

Военное содружество против мусульман сыграло не­малую роль в том, что по новому договору Византия обеспечивала русским купцам беспошлинную торговлю, бесплатное содержание и ряд льгот, важнейшей из коих было право бесплатного пользования греческими баня­ми, к тому же еще и без ограничения во времени. Русские, со своей стороны, брали аналогичные обяза­тельства по отношению к ромейским купцам. Одна из статей договора гласила: «Если корабль греческий будет выброшен ветром на чужую землю и случится при этом кто-нибудь из русских, то они должны охра­нять корабль с грузом, отослать его назад, провожать его через всякое страшное место, пока достигнет места безопасного; если же противные ветры и мели задержат корабль на одном месте, то русские должны помочь гребцами и проводить их с товарами по здорову...»

В 912 году Олегу наследовал сын Рюрика Ивар, Ингвар («молодой воин»), у руссов - Игорь. Уже на втором году княжения он предпринял, как свидетель­ствуют арабские источники, набег на берега Каспия - моря, известного также под названиями Хвалынское, Хазарское, Табаристанское, Ак-Денгиз и другими. «Суть, иже то море, - размышляет Бернхард Варен, - нарицаютъ самымъ моремъ, а море самое свойственно нарЪчено не ино есть, развЪ океанова часть будетъ, сирЪчь по океану явственнымъ трактомъ прилепляется, но они глаголютъ, что чрез подземное течеше со океа-номъ соединяется... Ниже сумнЪние есть, дабы понтъ евксинскш иногда ради тоя вины имЪлъ быти езеромъ, босфору заграждену бывшу».

По словам летописца, в этом набеге участвовало полтысячи лодий, но, вероятно, это преувеличение. Чрезвычайно обильной добычей Игоря, награбленной на Каспии, воспользовались, однако, хозяева - хазары, подстерегшие его на обратном пути в хвалынских сте­пях и доказавшие на деле, что море совсем не случай­но называют их именем. Игорь вернулся в Киев с жалкими остатками дружины.

В 936 году его воины участвовали в грабежах византийским флотом берегов Италии и Крита.

Сочтя себя после этого знатоком византийского военного искусства, Игорь в 941 году попытался захва­тить и сам Царьград «с огромным войском на 10 ты­сячах судов», по свидетельству хронистов, в том числе и Нестора, но потерял почти весь свой флот - возмож­но, тот самый, что опустошал берега Каспийского моря: корабли были уничтожены «греческим огнем». «И брани меж ними были злы,- пишет Нестор,- но одолели греки, русские же возвратились к дружине своей к вечеру и на ночь влезли в лодьи и отступили. Феофан же преследовал их в лодьях с огнем и начал пускать огонь из труб на русские лодьи. Русские же, видя пламень, бросались в морскую воду, желая спа­стись, и так возвратились восвояси. Те, кто пришел в землю свою, поведал каждый своим и о том, что произошло, и о лодейном огне: „Словно молнию не­бесную,- говорили они,- имеют у себя греки и, пуская ее, жгут нас, и поэтому мы не одолели их"». В родные края, злорадствует Лев Диакон, Игорь «прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды».

Однако в 944 году русские сполна взяли реванш: их военные действия на Дунае вынудили императора выслать к Игорю послов, предложивших выкуп, доста­точно солидный для того, чтобы князь принял мир. А еще через год был подписан очередной договор, почти дословно повторявший Олегов и заключенный «на вся лета, пока солнце сияет и весь мир стоит». Новым в нем было ограничение льгот русских купцов и запрещение их зимовок в дунайской дельте.

Дунайская победа Игоря была как бы окаймлена двумя событиями, весьма существенными для той эпохи.

В 943 году его флот захватил ряд укреплений в верховьях Куры, и к Русскому княжеству едва не были присоединены Крым и Таманские степи. Помешал слу­чай. Захватив в Закавказье город Бердаа, Игорь ока­зался запертым в нем арабами и грузинами. Нападе­ния, он, правда, отразил, но нехватка продовольствия вынудила его бесславно ретироваться. Как и с Каспия, из этого похода добралась до Киева лишь ничтожная горстка людей.

Второе событие связано с непомерными аппетитами Игоря, воистину не знавшими предела. Он и пал их жертвой в 945 году, когда попытался вторично собрать дань с древлян, раздраженный насмешками Свенель-да - будущего начальника Святославовой дружины. Древлянский князь Мал убил Игоря, но его жена Хельга («святая», «светлая»), вошедшая в русскую историю под именем Ольги, отомстила древлянам ме­тодом, обычным для норманнов при штурме особо стойких крепостей, какой, по-видимому, был и стольный город Мала - Искоростень. Она приказала взять от древлян необычную дань - потри голубя и три воробья от каждого двора, привязать к их лапкам смолистую паклю, поджечь ее и отпустить птиц к их гнездам. Сто­лица древлян сгорела дотла, а сам Мал с дочерью Малушей и сыном Добрыней - будущим былинным героем Добрыней Никитичем - попал в плен. Впослед­ствии Ольга женила своего сына Святослава на ключни­це Малуше, и от их брака родился Владимир Красно Солнышко - русский былинный вариант короля Арту­ра, - приходившийся Добрыне племянником. Когда Свенельд узурпировал княжескую власть у Святослава, Владимир с Добрыней бежали в Новгород, а оттуда в Швецию, жили там несколько лет и участвовали в боевых действиях. Владимир вошел в скандинавский эпос под именем Вальдемар. Вернувшись в Новгород в 969 году, Владимир с Добрыней после смерти Свя­тослава в 972 году предательски убили старшего брата Владимира - Ярополка, захватили Полоцк, а затем вернули себе Киев, изгнав Свенельда «в Поле», то есть к полянам.

Во всех этих княжеских перипетиях деятельнейшее участие принимал норманн Сигурд, давным-давно изгнанный из страны и нашедший надежное пристанище в Гардарике («стране городов») - так норманны на­зывали Русь, где они вели лучшую свою торговлю и куда спасались бегством после бесконечных своих раздоров. Сигурд пользовался большим почетом у Вла­димира (надо думать, не за красивые глаза), поэтому когда его сестре Астрид с трехлетним сыном Олавом тоже пришлось бежать из Норвегии, она не задумыва­лась о маршруте. Но на этом пути их встретили эстон­ские пираты и, как свидетельствует сага, «некоторых из захваченных в плен они убили, а других поделили между собой как рабов». Астрид была разлучена с сыном, а Олав провел в плену у эстов шесть лет, переходя из одних рук в другие. Выручил его счастли­вый случай. Однажды Сигурд по поручению Владимира, только что отвоевавшего свой престол, прибыл в Эсто­нию для сбора податей. На рынке ему приглянулся чужеземный мальчик-раб, и он решил его купить. Слово за слово из разговора выяснилось, что это его родной племянник. Так попал ко двору русского князя Олав Трюггвасон, будущий король Норвегии, и можно не сомневаться, что он не даром ел русский хлеб.

Утвердившись в Киеве в 978 году, Владимир про­должил политику своего отца. Отношения с Византией резко ухудшились после 971 года, когда Святослав с десятитысячной дружиной неожиданно появился на Дунае и захватил часть болгарских земель. Самое неприятное для обеих сторон заключалось в том, что византийский император сам натравил Святослава на Болгарию, отказавшуюся платить дань Константино­полю. Русский князь сделал что мог: он захватил все города вверх по Дунаю, оккупировал Македонию и Фракию и уселся княжить в Переяславце (ныне болгар­ский город Русе на границе с Румынией). «Греки доставляют мне золото,- хвастался князь,- драгоцен­ные ткани, фрукты и вина, Венгрия снабжает скотом и конями, из Руси я получаю мед, воск, меха и людей».

Однако приятная жизнь вскоре кончилась. Уразу­мев, что дело зашло слишком далеко, Византия начала тайные переговоры с болгарами, убеждая их захватить Киев. Святослав вынужден был срочно возвратиться, но когда угроза миновала, вновь двинулся к полюбив­шемуся ему Переяславцу. Чтобы обеспечить себе спокойное княжение в новообретенной вотчине, он захватил на всякий случай Филиппополь (Пловдив) и выступил к Адрианополю (Эдерне). С огромным трудом удалось византийскому императору удержать свои фракийские владения. Осажденные в Доростоле (Силистре), руссы отбивались отчаянно, но силы были слишком неравны. Греки оказались победителями на суше, а чуть позже триста византийских судов, вооруженных «греческим огнем», восстановили статус-кво и на море. Святослав, между прочим, по свидетельству Льва Диакона, на­зывал этот огонь, «который мог даже и камни обращать в пепел», не «греческим», а «мидийским», то есть считал его родиной то ли иранскую Мидию (о коей он, правда, едва ли мог быть наслышан), то ли Аравию - точнее район Синайского полуострова, где жили арабские племена мидиев, или мадианитов (библейских моавитян), и существовали города Модиана (в районе Дабы) и Мадиана (нынешняя Медина). После трехмесячной осады Святослав лишился флота и весной 972 года сам погиб со своей дружиной у днепровских порогов от рук печенегов, оповещенных Иоанном I Цимисхием о маршруте своего врага.

В отличие от отца, который, кроме войн, вел и широ­кую торговлю (в 970-971 годах купцы Святослава появлялись даже у берегов Египта, Испании и Северной Африки), Владимир проявил себя в основном на воен­ном поприще. Возможно, в этом сказалось его дли­тельное пребывание в земле норманнов. Но печальный опыт батюшки не прошел даром: воевал Владимир в союзе с Константинополем. В 987 году в обмен на обещание императора Василия выдать за него свою сестру Анну он направил шесть тысяч воинов для участия в подавлении мятежа византийской армии, упустив тем самым блестящую возможность стать ви­зантийским монархом, выступи он в союзе с мятежным полководцем Вардой Фокой. Возможно, он потом и пожалел об этом, так как Василий своего обещания не выполнил. Но Владимир не пал духом и тут же осадил крымскую колонию Византии Корсунь (Херсонес, ны­нешний Севастополь). После этого император стал уступчивее и обменял на Корсунь свою сестру, ставшую русской государыней. Не без ее влияния Русь приняла в 988 году крещение, что сразу же выдвинуло ее в один ряд с ведущими европейскими державами, в первую оче­редь скандинавскими и, конечно, с Византией. В 1009 году русские войска совершили совместный поход с ро-меями в Италию. В числе русских дружинников было немало наемных варяжских воинов: князья традицион­но обращались за поддержкой к норманнским пиратам для улаживания своих семейных и международных неурядиц.

Подобные экспедиции предпринимал и преемник Владимира - его сын Ярослав Мудрый: в 1019 и 1025 годах - в Италию, в 1038-1042-в Сицилию. Для этих целей в Константинополе постоянно содержалась хорошо оплачиваемая варяго-русская дружина, а рус­ские купцы имели в столице собственное подворье.

Впрочем, свои добрые отношения с Византией Ярослав, как правило, поддерживал чужими руками, на то он и звался Мудрым. Такова, например, история сицилийских походов, чья слава досталась в летописях русскому князю, хотя Ярослав лишь умело восполь­зовался нечаянно подвернувшимся случаем.

После того как в 1029 году датчане в очередной раз разгромили объединенные шведско-норвежские вой­ска, норвежский конунг Олав Харальдсон, прозванный впоследствии Святым, со своим сыном Магнусом бежал через Швецию на Русь ко двору гостеприимного Ярослава, вот уже десять лет женатого на шведской принцессе Ингигерд. «Олав конунг, - говорит сага, - предавался глубоким раздумьям и размышлениям о том, как ему быть дальше». Ярослав, видимо по совету Ингигерд, предложил ему принять власть над «Вуль­гарней» - Волжской Булгарией, будущим Казанским ханством. Но по зрелом размышлении Олав отверг эту честь. Не прельстила его и перспектива совершить паломничество в Иерусалим и затем уйти в монастырь. Под окнами его спальни не умолкал звон оружия дружины Ярослава, он звучал музыкой для ушей нор­манна. Олав предложил князю свой меч. Участвуя в его походах, он собирался с силами.

Летом 1030 года Олав попытался вернуть себе престол, но этот шаг оказался преждевременным. В битве при Стиклесте 29 июля он погиб, трижды ранен­ный. В этом сражении бок о бок с Олавом защищал честь Норвегии его пятнадцатилетний брат Харальд Суровый. После поражения норвежцев Харальд долго залечивал раны в глухом лесу, а потом, скрываясь от рыскавших по дорогам датчан, последовал примеру Олава. Он пробрался в Швецию, весной 1031 года снарядил там корабли и с присоединившимися к нему людьми прибыл летом в испытанное убежище - к Ярославу, где стал вождем его дружины.

Несколько раз Харальд пробовал свои силы в похо­дах по Восточному Пути (восточному - для норман­нов) на саксов, вендов, куронов и другие народы, но Ярослав исподволь направил его устремления в иное русло, желая доставить приятное византийским монархам и соединить его с полезным для себя самого.

В 1038 году варяжский флот прибыл в Константино­поль, где тогда правили императрица Зоя и Михаил IV Пафлагонец. Харальд понравился Зое и был принят ею на службу, а вскоре был назначен предводителем всей русско-варяжской дружины. Уже осенью викинги вышли в Эгейское море совместно с византийской флотилией Георгия Маниака на ловлю пиратов: лавры Венеции, очистившей от пиратов Адриатику и уверенно владевшей ею, многих государей лишали тогда душев­ного равновесия. Однако вскоре между Харальдом и Георгием вспыхнуло несогласие, они разделились и ста­ли действовать самостоятельно, дабы показать всем, кто чего стоит.

Харальд отплыл на запад. Его привлекала Страна Сарацин, о несметных ее богатствах он был уже доста­точно наслышан. Арабы в это время по уши увязли в Испании, где продолжалась Реконкиста. Как раз в тот год, когда Харальд прибыл к Ярославу, пал Кордовский халифат, и эхо этого падения разнеслось но самым отдаленным закоулкам Европы. Неудивительно поэто­му, что норманны не встретили в Стране Сарацин сколько-нибудь серьезного сопротивления. Если верить саге, викинги захватили в Африке восемьдесят городов, а поскольку награбленная добыча их слишком обре­меняла, они отсылали ее «с верными людьми» к Яро­славу. Облегчив казнохранилища африканских власти­телей, варяги отбыли на Сицилию и овладели там четырьмя крупными городами, считавшимися непри­ступными. Здесь Харальд проявил незаурядную такти­ческую изворотливость.

Первый город имел столь прочные стены, что об оса­де нечего было и думать. Харальд разбил лагерь у близлежащего леска и стал наблюдать Вскоре решение было найдено, оно почти ничем не отличалось от решения Ольги у стен Искоростеня. Норманны наловили городских ласточек, то и дело летавших в лес на поиски пищи, привязали к их спинкам сосновые стружки, смазанные воском и серой, подожгли их и отпустили обезумевших птиц к их гнездам. Через очень короткое время пылающий город распахнул свои ворота и запро­сил пощады.

Боевой корабль викингов. Реконструкция.

По-видимому, изобретателями этого способа были датчане. По крайней мере, с датчанами связано самое раннее его упоминание. Саксон Грамматик рассказы­вает, как его применял легендарный датский герой Хаддинг, сын короля Грама, воспитывавшийся, правда, в Швеции. Хаддинг для датчан - это примерно то же, что Геракл для греков или Эней для римлян, и, разу­меется, нельзя слепо принимать на веру все сообщаемое о нем. Невозможно и датировать связанные с ним события, хотя путем довольно сложных и не очень уверенных сопоставлений по ряду обмолвок и деталей можно прийти к выводу, что речь идет о рубеже IX-VIII веков до н. э. (в этом случае Хаддинг ока­зывается современником Ромула). Согласно легендам, во время своих странствий, не уступающих странст­виям Геракла, Хаддинг уничтожил некий славянский город Хандван (или Хольмгард, или Дина) в Геллеспон­те точно так же, как Ольга и некоторые другие исто­рически реальные персонажи,- при помощи горящей смолы, привязанной к ножкам ласточек. Нельзя, одна­ко, исключать и того, что Саксон приписал Хаддингу в легендарно трансформированном виде подвиг Сигурда, и что «город в Геллеспонте» - это та самая крепость за Геллеспонтом (если бы Сигурд плыл восточ­ным путем) в Сицилии...

Второй город викинги взяли подкопом. Случаю было угодно распорядиться так, что конец этого подкопа оказался как раз под пиршественной залой, где отцы города в этот час весело ублажали свои желудки. Можно себе представить, как на их пищеварение подействовало внезапное появление «из-под земли» во­оруженных до зубов головорезов! В считанные минуты ворота были отперты, и в них хлынуло войско викингов, истомившихся ожиданием и жаждой мести.

У третьего города, обнесенного кроме неприступных стен еще и широким рвом, викинги... затеяли игры на равнине, убрав с глаз долой все оружие. Горожане, выставив на стены вооруженных воинов и широко распахнув ворота в упоении своей безнаказанностью, наблюдали за ними несколько дней, осыпая насмешка­ми и оскорблениями. Видя, что ничего страшного не происходит, они осмелели еще больше и стали выхо­дить на стены безоружными, по-прежнему держа ворота открытыми. Это не осталось незамеченным, и однажды викинги вышли на игры в полном вооружении, тщатель­но замаскировав мечи плащами, а шлемы шляпами. Играя, они все ближе подступали к стенам на глазах беспечных горожан, а когда те спохватились, было поздно. По сигналу Харальда норманны молниеносно обмотали плащами левые руки, в правые взяли мечи и устремились в раскрытые ворота. Этот бой был особенно ожесточенным (Харальда сильно изранили, у него было рассечено лицо), но и этот город пал, как все предыдущие.

Захват четвертого города воскрешает в памяти спектакль, разыгранный некогда Хаштайном под Луккой, с настолько незначительными вариациями, что их не стоит и упоминать. Был внезапный приступ благо­честия и раскаяния, был обряд крещения, была безвре­менная кончина новообращенного и просьба похоро­нить его в городе. Но здесь дело не дошло до панихиды, как это было в Лукке. Гроб с телом «внезапно умерше­го» Харальда был поставлен поперек городских ворот, превратившись в подобие баррикады, его носильщики затрубили в трубы, обнажили мечи, и «все войско верингов бросилось тогда из лагеря в полном вооруже­нии с кликами и гиканьем и ворвалось в город. Монахи же и другие священники, которые выступали в этом погребальном шествии, состязаясь между собой, кто первым получит приношения, теперь состязались в том, чтобы подальше убежать от верингов, потому что те убивали всякого, кто им попадался, будь то клирик или мирянин. Так веринги прошли по всему городу, убивая народ, разграбили все городские церкви и взяли огромную добычу». Это написано не итальянским мона­хом, а скандинавским летописцем!

После нескольких лет грабежей в Африке и на Си­цилии отягощенные добычей викинги возвратились в Константинополь. Но спустя короткое время они уже в новом походе - на этот раз их путь лежит в Палести­ну. Этот поход не числится историками среди Кресто­вых, а между тем он был успешнее многих из них. Как повествует сага, все города и крепости на пути викингов, в том числе и Иерусалим, были сданы им без боя, и «эта страна перешла под власть Харальда без пожаров и грабежей. Он дошел вплоть до Иордана и искупался в нем, как это в обычае у паломников... Он установил мир по всей дороге к Иордану и убивал разбойников и прочий склонный к грабежам люд». Ве­рится, конечно, с трудом. Да и неясно, кого норманны именовали разбойниками. Не тех ли, кто пытался ока­зать им сопротивление? Что касается «прочего склонно­го к грабежам люда», то это, вернее всего, бесчислен­ные орды паломников, насчитывавшие иногда до три­надцати тысяч человек и в поисках пропитания сви­репствовавшие ничуть не хуже разбойников-профес­сионалов.

Пока происходили все эти события, племяннику Харальда удалось захватить власть в Норвегии и Да­нии, и, узнав об этом, викинги заскучали по родным фьордам. Харальд известил Зою о настроениях своих людей, но императрица, не желавшая лишаться пре­красной дружины и исчерпав все доводы, обвинила Харальда... в присвоении добычи Георгия Маниака! По ее навету император Михаил V Калафат, сменивший на троне своего тезку 11 декабря 1041 года, повелел бросить Харальда с двумя товарищами в темницу - высокую башню, открытую сверху, где было удобно по­размыслить над предложением Зои. Однако норманнам удалось выбраться по веревке, сброшенной сверху «од­ной знатной женщиной» и двумя ее слугами. Последнее, что учинили викинги в Константинополе, по словам летописца,- пробрались в спальню императора и выкололи ему глаза. Сага называет ослепленным импе­ратором Константина, но справедливости ради следует заметить, что тут скальды приписывают Харальду то, чего он явно не совершал. Ослеплен был Михаил V, процарствовавший меньше полугода, и не в спальне, а публично, 22 апреля 1042 юда, после чего корону принял Константин Мономах (дед Владимира Монома­ха), процарствовавший тринадцать лет. Вероятно, ска­зителя сбило с толку то, что оба Михаила и Константин правили совместно с Зоей.

Как бы там ни было, викингам пришлось срочно бежать. Перебравшись ночью через стены (Константи­нополь был окружен ими и с суши, и с моря) и снаря­див две галеры, они отбыли по направлению к Черному морю. Но в бухте Золотой Рог их поджидало еще одно препятствие, о котором они не подозревали,- массив­ная цепь, протянутая над водой от берега к берегу и надежно (по мнению византийцев) запиравшая пролив. Цепь удерживалась на поверхности мощными деревян­ными поплавками, один ее конец был намертво закреп­лен на Галатской башне, а другой присоединен к лебед­ке на противоположном берегу. Изворотливый ум Харальда сработал мгновенно: «Харальд сказал, что бы люди на обеих галерах взялись за весла, а те, кто не гребет, перебежали бы на корму, взяв в руки свою поклажу. Тут галеры подплыли к железным цепям Как только они въехали на них и остановились, Харальд велел всем перебежать вперед. Галера, на которой находился Харальд, погрузилась носом в воду и со­скользнула с цепи, но другая переломилась пополам, застряв на цепи, и многие утонули в проливе, иных же спасли».

Ярослав, находившийся в то время в Новгороде, принял Харальда приветливо. Он вернул ему всю добычу, присланную из Африки и Сицилии, и выдал за него свою дочь Елизавету. Перезимовав в Новгороде, Харальд с молодой женой отбыл в Ладогу, снарядил там корабли и летом удалился в Швецию, а затем в Норвегию, где основал город Осло и с 1048 года регу­лярно совершал набеги на Данию, пока в 1064 году датчане не заключили с ним мир. Он погиб 26 сентября 1066 года в Англии, пораженный стрелой в горло у Стэмфорд-Бриджа, где за девятнадцать дней до битвы при Хастингсе пытался опередить Вильгельма Завоева­теля в споре за английскую корону.

Отпуская его на родину, Ярослав не знал еще, как это было некстати. Он не подозревал, что в том же году Русь и Византия надолго станут врагами и вся тяжесть этой вражды целиком ляжет на русских. Вот когда пригодилась бы ударная сила викингов!

А произошло вот что.

В 1043 году во время ссоры купцов в Константи­нополе погиб один из представителей русской знати. Однако виновниками ссоры были признаны сами руссы, и указом императора русские купцы, а заодно и воины, были высланы из Византии. Как только весть об этом событии достигла ушей сына Ярослава Владимира, он спешно собрал стотысячное войско, прогнал послов Константина IX Мономаха, явившихся с извинениями, на четырехстах моноксилах вышел в море и взял курс на Царьград.

Сохранившиеся исторические документы того вре­мени не часто балуют нас подробными описаниями морских битв. Тем важнее и ценнее свидетельства не просто летописцев, но очевидцев.

Византийский историк XI века Михаил Пселл опи­сывает этот поход Владимира подробно и красочно: «Неисчислимое... количество русских кораблей прорва­лось силой или ускользнуло от отражавших их на даль­них подступах к столице судов и вошло в Пропонти­ду (Мраморное море. - А. С.)... Скрытно проникнув в Пропонтиду, они прежде всего предложили нам мир, если мы согласимся заплатить за него большой выкуп, назвали при этом и цену: по тысяче статиров на судно (всего около шести тысяч фунтов золота. - А. С.) с условием, чтобы отсчитывались эти деньги не иначе, как на одном из их кораблей... Когда послов не удо­стоили никакого ответа, варвары сплотились и сна­рядились к битве; они настолько уповали на свои силы, что рассчитывали захватить город со всеми его жителями. Морские силы ромеев в то время были невелики, а огненосные суда, разбросанные по прибреж­ным водам, в разных местах стерегли наши пределы. Самодержец стянул в одно место остатки прежнего флота, соединил их вместе, собрал грузовые суда, сна­рядил несколько триер, посадил на них опытных воинов, в изобилии снабдил корабли жидким огнем, выстроил их в противолежащей гавани напротив варварских челнов и сам... в начале ночи прибыл на корабле в ту же гавань; он торжественно возвестил варварам о морском сражении и с рассветом установил корабли в боевой порядок. Со своей стороны варвары, будто поки­нув стоянку и лагерь, вышли из противолежащей нам гавани, удалились на значительное расстояние от бере­га, выстроили все корабли в одну линию, перегородили море от одной гавани до другой и, таким образом, могли уже и на нас напасть, и наше нападение отра­зить... Так построились противники, но ни те, ни другие боя не начинали, и обе стороны стояли без движения сомкнутым строем. Прошла уже большая часть дня, когда царь, подав сигнал, приказал двум нашим круп­ным судам потихоньку продвигаться к варварским чел­нам; те легко и стройно поплыли вперед, копейщики и камнеметы подняли на их палубах боевой крик, мета­тели огня заняли свои места и приготовились действо­вать. Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремилось к нашим судам. Затем варвары раздели­лись, окружили со всех сторон каждую из триер и нача­ли снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись. В этот момент последовал второй сигнал, и в море вышло множество триер, а вместе с ними и другие суда, одни позади, другие рядом. Тут уже наши при­ободрились, а враги в ужасе застыли на месте. Когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, неко­торые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство. Тут вдруг солнце при­тянуло к себе снизу туман и, когда горизонт очистился, переместило воздух, который возбудил сильный восточ­ный ветер, взбороздил волнами море и погнал водя­ные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие же долго еще волокли по морю и потом бросили на скалы и на крутой берег; за некоторыми из них пустились в погоню наши триеры, одни челны они пустили под воду вместе с командой, а другие воины с триер устроили тогда варварам истинное кровопускание, казалось, будто излившийся из рек по­ток крови окрасил море».

Так писал Михаил Пселл.

По другим данным, бой начали три греческие триеры, они сожгли семь русских судов и три пустили ко дну, после чего русские бежали и выбросились на берег, где их встретили византийские воины. После это­го волны вынесли на берег много тысяч трупов русских дружинников.

Русские летописцы предлагают нашему вниманию третий вариант: во время битвы шесть тысяч русских выбросились на берег и отправились на родину пешком, но в районе Варны наткнулись на византийское войско, взявшее восемьсот из них в плен, приведшее в Констан­тинополь и там ослепившее. Те же, кто не поддался панике, в том числе сам князь Владимир, и остался на судах, благополучно достигли Руси, уничтожив четыр­надцать византийских судов, снаряженных за ними в погоню.

Прав был все же, по-видимому, Пселл, его свиде­тельство подтверждает одна из летописей, прямо ука­зывающая, что где-то между Босфором и Дунаем рус­ские ладьи попали в жесточайший шторм и были разби­ты, после чего шесть тысяч руссов попали в плен к ромеям.

После этого столкновения почти до самой смерти Ярослава отношения с Византией были фактически пре­рваны, несмотря на заключенный в 1046 году мир, скрепленный женитьбой сына Ярослава Всеволода на дочери Константина Мономаха. Начиная примерно с этого времени русские купеческие лодьи нередко пу­тешествовали под охраной военных судов.