Всякое фундаментальное открытие решительно меняет устоявшиеся взгляды в той или иной...

Всякое фундаментальное открытие решительно меняет устоявшиеся взгляды в той или иной сфере человеческой деятельности. По свежим следам такого качественного скачка устанавливается новая система взаимоотношений и представлений в пересмотренной тематике. Но не сразу такого рода революционный пересмотр традиционных мифологем расставляет все точки над «i». Уточняются какие-то детали открытия, они на какое-то время принимают своеобразные промежуточные формы, пока сопоставление этих аспектов с данными параллельных систем человеческой деятельности не «отшлифует» (порой в течение десятков лет после «базисного» открытия) все тонкости данного революционного изменения.

Такие закономерности не обошли и открытия советских (дело происходило в 1970 х гг. минувшего столетия!) берестоведов, возглавляемых академиком Валентином Лаврентьевичем Яниным.[1]

В одном случае это касается непосредственно открытого маститым археографом и его сотрудниками древнего новгородского языка. По «горячим следам» ильмено-словенских текстов обнаружилось в письмах-берестах новгородцев 11–12 вв. значительное количество лехитской (северо-западно-славянской) лексики и определённый набор таковых же идиоматических оборотов. Тут же появился поспешный тезис о более близком языковом родстве ильменских словен с поляками. Последующие же более тщательные исследования эпистолярного материала Града-над-Волховом уточнили лингвистическую ситуацию с речью современников и сограждан посадника Остромира. Лехитские идиоматические обороты в языке тогдашних новгородцев оказались незначительны, уступая, в целом, традиционной восточнославянской грамматике. Специфически же лексический западнославянский слой был меньшим по сравнению с восточнославянским. Филологи пришли к выводу, что диалект старых новгородских берестяных грамот был вполне специфически восточнославянским, но с определённым лехитским языковым суперстратом. Т. е. выяснилось, что в процессе формирования племени ильменских словен (6–8 вв.) участвовали не только анты, балты и финны, но и какая-то западнославянская группировка (в процессе данного этногенеза вместе с леттонскими и чудскими элементами ассимилированная местной группой пост-антов).

Другая специфическая тонкость (из тех, которые сразу после янинского открытия не были «отшлифованы») берестоведческой новации затронула проблему взаимоотношений южнорусских (правильнее было бы сказать собственно русских, или киево-русских) диалектов между собой. Новые сопоставления с параллельными гуманитарными дисциплинами позволяют слегка видоизменить структурные связи росо-полянской языковой «паутины», насчитывающей ныне более 200 млн. лингвоносителей.

* * *

В украинской публицистике (самых различных её политических спектров) в течение нескольких последних десятилетий сложился своеобразный пропагандистско-культурологический (с негативистским оттенком) штамп. Это представление о т. н. «суржике» — «неприятном грамматическом сочетании 2-х близкородственных языков (или таковых же диалектов)». Под влиянием сего многолетнего стереотипа у среднестатистического украинца сложилось представление о том, что «суржик» — это что-то некультурное и даже непристойное. То, чего нужно чураться и всячески «на людях» не показывать.

Но так ли уж «непристойно» существование того или иного «суржика»?

В филологии данное явление давно известно. В науке «суржик» именуется — «койне», так как во 2 й половине I тысячелетия до н. э. древние греки называли грамматический синтез аттического (западно-ионийского) диалекта Эсхила и Еврипида с восточно-ионийским диалектом Гомера и Гераклита.[2] Данное новое по тем временам наречие постепенно вытеснило все остальные древнегреческие диалекты, в том числе и сам аттический в самих Афинах. На означенном «суржике» (койне) творили Эпикур, Менандр, Плутарх и все эллинские авторы рубежа Н. Э. Этим «суржиком» изложен и записан христианский «Новый Завет». Современный греческий язык — прямой потомок означенного койне.

«Внуком» иного «суржика» (другого «койне») является современный немецкий литературный («лютеровский») язык, созданный на основе верхнесаксонского наречия. Последнее — один из потомков т. н. франконского диалекта. Этот же, в свою очередь, «суржик» — «койне» между ранним верхненемецким и палео-средненемецим (пранидерландским) макродиалектами.[3] Другой потомок иного суржика — нынешний английский язык. Его прямой (несмотря на массовое франко-нормандское лексическое влияние 11–14 вв.) предок — среднеанглийский язык 10–13 вв., сложившийся на основе одного из «суржиков» между англами и саксами, а именно того из них, который сложился во 2 й половине I тысячелетия н. э. в Южной Мерсии (несколько севернее Лондона).[4]

Т. е. нынешние греческий, немецкий и английский языки — потомки «суржиков». Но почему же гомеровско-эсхиловский, средненемецко-верхненемецкий и англо-саксонский «суржики» — нормальные явления, а современное великорусско-украинское «койне» — позор?

Да и не было ли «суржиковых» явлений уже в ранние и средние этапы восточнославянского лингво- и этногенеза?

В самом конце минувшего столетия вышла публицистическая монография А. И. Железного «История происхождения русско-украинского двуязычия».[5] Автор выдвинул оригинальную гипотезу о формировании в своё время именно украинского диалекта как суржика, или (говоря языком филологов) — «койне». Т. е. как о потомке некоего промежуточного говора двух родственных субъектов лингвистики.

Анатолий Иванович посчитал составными компонентами-«родителями» сего гипотетического койне — древнерусский и польский языки.

Однако! В 16–17 вв. (когда данный койнизационный процесс, по мнению Железного, происходил) польский и русский языки уже имели между собой по данным сравнительного языкознания почти двухтысячелентнюю глотто-хронологическую разветвлённость.[6] При такой значительной степени удалённости лингвистического родства формирование койне уже невозможно. Классики же немецкой филологии (В. Гумбольт, братья Гримм, А. Шлейхер, М. Фасмер) чётко идентифицировали польскую и украинскую речь с разными языковыми подгруппам. Первую они определили в западную ветвь славянства. Вторую же — в восточную (пост-антскую по А. А. Шахматову). Вместе с белорусскими, великорусскими и разнообразными русинскими наречиями. При строгой же научной оценке все они интерпретируются как диалекты (и субдиалекты) одного (русского) языка! Ну разве что уж очень обособленные закарпатские диалекты — «где-то на грани язык — диалект».[7]

Глотто-хронологические (сравнительно-языковедческие) различия польского языка (и его диалектов) с восточнославянскими «языками-диалектами» сейчас порядка 2.200 лет. В 1600 м году это различие насчитывало 18 столетий. Появление суржика (койне) при таком уровне глотто-хронологической удалённости уже немыслимо. Критический предел возможности формирования промежуточного диалекта — порядка 1.200 лет родства между «суржикотворящими» наречиями. Что и подтверждается нынешним отсутствием каких-либо белорусско-польских (а белорусско-великорусское «койне» существует — «трясянка»), западнополесско-польских, волыняцко-польских, надднестряно-польских, лемковско-польских, бойковско-польских и гуцульско-польских «суржиков».

Но даже если и предположить невозможное (что древнерусский и польский всё-таки сформировали своё койне — Мову Соловьиную), то классики-языковеды выделили бы, естественно, 4 ю славянскую подгруппу — промежуточную западнославяно-восточнославянскую (в которую украинская лингвистическая форма бы и входила). Аналогично вышерассмотренному современному немецкому литературному языку, занявшему переходную нишу — средненемецко-верхненемецкую (т. е. франкско-швабскую или, иначе, иствевоно-герминонскую). Сложилась же основа этого пра-лютеровского койне достаточно давно (где-то между 3 м и 6 м вв. н. э.), когда франки и алеманны были лингвистически достаточно близки (700 — 1000 лет глотто-хронологического родства).[8]

Избыточное же (по сравнению с большинством прочих восточных славян) количество полонизмов (и латино-полонизмов, и германо-полонизмов, и мораво-полонизмов, и «чистых» полонизмов) не достигает в Мове и тысячи лексем. И это при том, что словарный фонд не является решающим определителем идентификации конкретного языка. В современном английском языке наличествует 60 % слов французского, а в корейском — 90 % терминологии китайского происхождения. Но грамматически они не принадлежат ни к романской, ни к сино-тибетской общностям. Первый из них германский, а второй, соответственно, алтайский языки.

Так что нынешняя украинская литературно-деловая лингвистическая норма такой же участник восточнославянского (пост-антского) лингвистического сообщества, как и остальные русские и русинские диалекты и говоры. Проблематично, однако, местонахождение украинской мовы (и некоторых других южно-русских диалектов) внутри этно-языкового пространства «русичей».

Метаморфозы современного великорусского языка в свете открытий Новгородской Археографической экспедиции (возглавляемой упомянутым академиком В. Л. Яниным) более-менее известны.[9] Прародина Великого и Могучего — Киев. Именно отсюда эта речь (язык «Слова о полку Игореве» и «Слова о погибели Земли Русской») распространилась в течение 13–16 вв. по всем уделам и весям Великороссии, ассимилируя местные, более ранние восточнославянские диалекты (типа языка новгородских берестяных грамот 11–12 вв.).

А где генерировалась украинская (полтавско-черкасско-слобожано-восточноподольская) мова? Была ли она потомком местного варианта киево-русского? Аналогичные вопросы можно поставить и по отношению к другим ныне более-менее функционирующим восточнославянским диалектам современной Украины.

Давайте сравним украинский и великорусский переводы любого из отрывков «Слова о полку Игореве» (написанного в 1185 г. киевским боярином Петром Бориславичем[10]) с его оригинальным текстом.

Оригинал: «Вступита же, господина, въ злато стремень за обиду сего времени, за землю Рускую, за раны Игоревы, буего Святьславлича!».

Перевод Дм. С. Лихачёва: «Вступите же, господа, в золотые стремена за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буйного Святославича!».

Перевод М. Ф. Рыльского: «А вступiть же, панове-браття, в золоте стремено за кривду сьогочасну, за землю Руську, за рани Ігоревi, хороброго Святославича!».

А вот другой отрывок из лирико-публицистического шедевра Петра Бориславича.

Оригинал: «Не така ли, рече, река Стругна, худу струю имея, пожьрши чужи ручьи и стругы, рострена к усту? Уношу князю Ростиславу затвори Днепръ темнее березе. Плачется мати Ростислава по уноши князи Ростиславе».

Перевод Дм. С. Лихачёва: «Не такова-то, говорит он, река Стугна: скудную струю имея, поглотив чужие ручьи и потоки, расширенные к устью, юношу князя Ростислава заключила. На тёмном берегу Днепра плачет мать Ростиславова по юноше князе Ростиславе».

Перевод М. Ф. Рыльского: «Не така ж та річка Стугна. Що мало води в собі має, та чужі собі забирає потоки, широко в гирлі розливаючись! Потопила вона край темного берега юнака князя Ростислава. Плаче мати Ростиславов по юнакові Ростиславу-князеві!».

Современная великорусская речь однозначно имеет больше общих черт с текстом «Слова о полку Игореве» чем украинская мова. К аналогичному выводу приходишь анализируя и другой древнерусский публицистический шедевр — «Слово о погибели Земли Русской» (написанного в начале весны 1238 г. при дворе отца Александра Невского, киевского князя Ярослава Всеволодовича[11]). Вернее тот его отрывок означенного произведения, который до нашего времени уцелел.

Уже слышу возражения неких околофилологических «культурологов»: «„Слово о погибели Земли Русской“ мол де написано в Московщине и мова его кацапская». Однако! Рыбакову можно выдвигать претензии и как к археологу, и как к историку. Но на ниве источниковедения Борису Александровичу — нет равных. В этом аспекте он гениален. Его концепции киевского происхождения «Слова о погибели Земли Русской» в научных кругах абсолютно никто не оппонировал. Да и тесты обоих указанных древнерусских произведений написаны (в чём читатель убедится ниже!) одним и тем же диалектом.

Оригинал «Слова о погибели Земли Русской»: «О светло светлая и украсно украшена земля Руськая! И многими красотами удивлена еси: озеры многыми, удивлена еси реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, зверьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обительными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами — всего еси исполнена земля Русская, о прававерьная вера хрестияньская!».

Перевод (на великорусский) Ю. К. Бегунова: «О светло светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами дивишь ты: озерами многими, дивишь ты реками и источниками месточтимыми, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми различными, птицами бесчисленными, городами великими, сёлами дивными, виноградами обильными, домами церковными и князьями грозными, боярами честными, вельможами многими — всего ты исполнена, земля Русская, о правоверная вера христианская!»

Перевод (на украинский) А. В. Абакумова: «О свiтло свiтла й красно прикрашена земле Руська! Багацькими вродами дивуєш ти: багатьма озерами, дивуєш ти річками i криницями шанованими, горами крутими, горбами високими, дiбровами рясними, полями чудовими, звiриною всілякою, птахами незліченними, містами великими, селами чудовими, виноградами рясними, будинками церковними й князями грiзними, боярами чесними, вельможами численними — усього ти сповнена земле Руська, о прававiрна вiра християнська!».

Близость великорусского перевода к оригиналу ещё более очевидна, нежели у такого же со «Словом о полку Игореве». Украинский же перевод, наоборот, грамматически ещё более удалён к тексту оригинала «Слова о погибели Земли Русской» чем аналогично друг к другу такие же перевод и оригинал «Слова о полку Игореве». Впрочем — ненамного. Как раз где-то в рамках полустолетия.

Тесты и «Слова о погибели Земли Русской», и «Слова о полку Игореве» — форма «высокого стиля» русского языка тогдашних киевлян.

Почему же современный великорусский диалект имеет большее сходство с языком киевлян кон. 12 — сер. 13 вв. нежели нынешний украинский диалект Южной Киевщины, Черкащины, Кировоградщины, Южной Житомирщины, Винничины, Полтавщины, Слобожанщины, большей части Хмельниччины, значительной части Черниговщины и Сумщины, части Донбасса и Новороссии? Как и его литературно-деловая котляревско-гринченковская форма? Почему великорусская речь ближе к текстам «Слова о полку Игореве» и «Слова о погибели Земли Русской» чем украинская?

Можно допустить несколько вариантов причин большей близости великорусского наречия (чем украинской мовы) к киево-русскому языку.

1) Известный историк, идеолог Конгресса Украинских Националистов, В. С. Коваль, отметив большую близость текста «Слова о полку Игореве» к «кацапской мове», чем к украинской, высказал в 2002 году на телеканале «1+1» оригинальную мысль. Виктор Саввич предположенил, что язык «Слова о полку Игореве» новгородский, привнесённый князем Олегом ещё в 882 г. в обиход киевских правящих слоёв, а «праукраинкая мова» уже мол де тогда существовала самостоятельною в «низах» Южной Руси.

Однако новгородская речь кон. 12 в. известна сотнями тогдашних берестяных грамот Града-над-Ильменем. Этот говор уже существенно отличался от языка «Слова о полку Игореве» («высокого стиля» киево-русского!). Да и слишком уж дилетантски-фантастично отодвигать разветвление украинского, белорусского и великорусского диалектов в глубину I тысячелетия н. э.

2) Украинская мова — потомок «сельского говора» Киевского княжества, уже в 1185 г. слегка отличавшегося от речи киевлян-горожан. Последним же образцом «правильной административной речи» для суздальцев стал язык двора Ярослава Всеволодовича, переехавшего в 1238 г. из Киева во Владимир-на-Клязьме. С отцом Александра Невского, как известно, тогда переехало немало природных киевлян.

Увы! При справедливой оценке обстоятельств появления во Владимире-на-Клязьме последнего киевского административно-лингвистического «писка моды», нет никаких оснований предполагать того, что вплоть до 1240 г. в Киевском княжестве были какие-либо внутренние различия наречий.

3) И великорусский язык, и мова — потомки киево-русского языка, но Соловьиная менялась во времени (в течение 750 лет) быстрее, чем Великий и Могучий.

Сложности лингво-исторических перипетий в Южной и Северо-Восточной Руси были в одинаковой мере непростыми и причин для глотто-хронологического «обгона» великорусского наречия мовой (как, например, это произошло с потомками древненорвежского языка; — ландсмол изменился сильнее чем почти полностью изолированный исландский!) — не видно.

4) Пра-черкасско-полтавско-слобожано-восточноподольский диалект — продолжение говора «чёрных клобуков» (объединение торков, берендеев, узов, части печенегов и нек. др.), перешедших по мнению авторов оной гипотезы до сер. 13 в (и выработавших своеобразный славянский диалект с мощнейшим тюркским лексическим суперстратом) с огузского языка на русский. Тем более, что наместником великого князя Ярослава Всеволодовича в Киеве середины 1240 х гг. был торчин Дмитрий Ейкович.[12]

Тюркские заимствование в мове приличные, но не очень уж значительные. Да и основную часть «чёрных клобуков» в начале 14 в. золотоордынский хан Тохта переселил с Роси на Арал (каракалпаки).

5) Украинская мова потомок (по А. И. Железному) древнерусско-польского койне.

Сия гипотеза «получила» всеобщую критику. Аргументацию см. выше.

6) Может быть Мова Соловьиная действительно потомок койне, но не польско-древнерусского, а какого-то иного.

Рассмотрим исторические перипетии Киевской Земли 13–16 вв..[13]

Более столетия (после Батыевого Погрома) в Среднем Поднепровье продолжал функционировать киево-русский язык, постепенно диссимилируясь в своеобразный местный говор. В 1360 х гг., с отвоеванием «Великим Княжеством Литовским, Русским и Жмойским» (ВКЛ) у ордынцев Среднего Поднепровья, в Киево-Переяславщине появляются «литвино»-белорусские дружинники, бояре, удельный князь из династии Гедиминовичей (Владимир Ольгердович) и, весьма вероятно, военные поселенцы. Двор Владимира Ольгердовича первоначально, по-видимому, был ранне-старобелорусскоязычным.

Известно, что с начала 11 в. Полоцко-Минское княжество (Земля Всеславичей, так оно названо в «Слове о полку Игореве»!) стало жить своей обособленной жизнью, там не происходило масштабных ротаций дружинников и бояр (от Перемышля и до Белоозера) остальной Руси (Земли Ярославичей, согласно тому же автору), в большинстве случаев унифицировавших административный язык удельно-княжеских дворов потомков Ярослава Мудрого. Это обстоятельство обусловило начало формирования региональных лингвистических особенностей узкого мирка территории наследственных владений потомков Всеслава Брячиславича, т. е. — Минско-Полоцкой Земли. Сие наречие тоже базировалось на киево-русском языке, но на более ранней его форме (характерной для начала 11 в. и перенесённой из тогдашнего Киева в Полоцк дружинниками Изяслава Ярославича). Сложившийся же на этой основе ранне-старобелорусский диалект к сер. 14 в. унаследовал (как в виде «официоза», так и в качестве речи большинства своего населения) и Великое Княжество Литовское, Русское и Жмойское (так это новое тогда государство официально называлось). Так что к 1362 г. (утверждения Гедиминовичей в Киеве) означенный полоцко-виленский говор уже начинал приобретать черты особого русского диалекта.

Этот ранне-старобелорусский диалект вступил во взаимодействие с местным вариантом поздне-киеворусского. Но социально деструктизированный пост-батыевый Киев ещё сохранял авторитет крупнейшего производителя церковной утвари и значительного ремесленного центра. Временами в Киев возвращался (из Владимира-на-Клязьме, а затем и из Москвы) русский митрополит. Среднеднепровская лингво-цивилизационная традиция оставалось достаточно сильной. Но и литовско-белорусская инкорпорация в Земле Матери Городов Русских тоже была весьма мощная.

Сложилось определённое «административно-филологическое» равновесие местной и пришлой с севера диалектных традиций. Сложился местный «суржик». Это «койне» и стало, по-видимому, официальным языком последних лет правления Владимира Ольгердовича (1380 е — начало 1390 х гг.), княжения Скиргайла Ольгердовича (1394–1396 гг.), последующего Киевского наместничества и периода властвования суб-династии Олельковичей (1440–1471 гг.). Более того! И после ликвидации Киевского удельного княжества (1471 г.) — воеводская администрация ещё 12 лет использовала, скорее всего, преимущественно «суржик» Олельковичей, а не старобелорусский — «общелитовский».

В кон. 14–15 вв. означенное койне распространилось по Среднему Поднепровью и в ближайших районах. Местный «чистый» позднейший киево-русский говор сузил территорию своего распространения. Его современный потомок — центрально-полесский диалект.

В 1483 г. Киев Ольгердовичей-Олельковичей был уничтожен крымским ханом Менгли-Гиреем. Восстановленный к 1500 му году город уже имел новое (главным образом центрально-полесскоязычное) население и новую (уже преимущественно литвино-белорусскоязычную) служилую администрацию. «Официозом» стал «чистый» старобелорусский язык. Однако «койне Олельковичей» (праукраинская мова) успело занять прочные позиции на значительной части территории будущей Украины. Старобелорусский язык не успел вытеснить пра-черкасско-полтавско-слобожанско-восточноподольский диалект, ибо уже в 16 в. серъёзным конкурентным (для полоцко-виленского) «официозом» стал польский язык. Известно же, что при наличии двух «официозов» народные языки и диалекты (наречия «низов») имеют свойство выживать, а не ассимилироваться.[14]

На Волыни, Северщине, Галичине и Буковино-Молдавии происходили похожие, но специфические процессы (см. блок-схему).

Своеобразную диалектную «окрошку» во 2 й пол. 14–15 вв. представляла из себя Чернигово-Северщина. В дружинах (и административных центрах) местных мелких Рюриковичей (Волконских, Масальских, Оболенских, Святополк-Четвертинских, Воротынских, Одоевских и др.) доминировал киево-великорусский диалект. В «ближних кругах» более крупных княжений северских Гедиминовичей (Трубецких, Старших Корибутовичей, Бельских и пр.) утвердился старобелорусский диалект. Ну, естественно, сложилось и местное старобелорусско-киеворусское «койне» (предок восточно-полесского диалекта). Он отличался как от «олельковичского», так и от других «суржиков» южной части ВКЛ.

Несколько иначе развивалась языковая ситуация в Галицко-Волынском княжестве.

Первоначально наметилось некоторое обособление процессов развития местных говоров Волынской и Перемышльской (т. е. Галицкой) земель. «Окопавшийся» во 2 й пол. 11 го столетия в княжеских дворах Перемышля, Теребовли и Галича ранний киево-русский язык начал процесс ассимиляции местного восточнославянского диалекта прикарпатских белых хорватов. Что и было завершено до сер. 13 века. Закарпатские же «фратрии» белых хорватов (см. блок-схему), оказавшиеся вне государственности Прикарпатских Ростиславичей и находившиеся под властью Венгрии, сохранили бело-хорватский язык. Его прямее потомки: нынешние 4 подкарпато-русинских диалекта (ужанский, боржавский, южно-верховинский и мараморошский).

Но и сам вариант киево-русского языка «ростиславичского разлива» видоизменился. Появились незначительные (тогда!) различия с речью киевлян — современников автора «Слова о погибели Земли Русской».

Аналогичный процесс развернулся и во Владимиро-Волынском княжестве потомков Изяслава Мстиславича. Здесь был полностью ассимилирован (к концу 13 в.) местный восточнославянский диалект бужан (постдулебов или волынян). Но процесс диссимиляции местной формы собственно русского языка начался позже, чем в Галичине. Где-то во 2 й пол. 12 в. — в процессе относительной суверенизации Волыни с началом княжения Романа Мстиславича.

Т. о. в момент фундаментального объединения Волынской и Галицкой земель (к 1245 г.) в державе Романовичей наличествовал галицкий минидиалект киево-русского языка и его же еле наметившийся ранне-волынский говор. Последний начал интенсивно взаимодействовать с галицким, который, в свою, очередь начал (ибо уже не имел связующего государственно-княжеского звена) диссимилироваться и отступать в горы. Гуцульский, бойковский и лемковский диалекты (см. блок-схему) — и являются разветвившимися потомками палео-киеворусско-старогалицкого говора. Низинную же Галичину до сер 14 в. заполнило относительно новое лингвистическое явление волынско-галицкое «койне». Свой особый (тогда уже) минидиалект древнерусского языка. Назовём его (в отличие от старогалицкого) галицко-волынским киево-русским говором.

Ситуация изменилась с приходом на Волынь в 1340 г. Любарта Гедиминовича и его старобелорусскоязычных дружинников. Как и дальнейшего укрепления в крае влияния ВКЛ!

Повторилась ситуация, аналогичная в Киевском княжестве Олельковичей и на части территории Чернигово-Северщины. Наречие дружинников Любарта, Витовта и Свидригайла не сумело ассимилировать местный киеворусско-галицко-волынский говор, но и последний на значительной (и центральной) части Волыни не устоял. Сложилось (в течение сер 14–15 вв.) своё позднее-волынское «койне» (суржик). Его потомок — нынешний волынский диалект.

Галицко-волынское же наречие не исчезло, а оказалось как-бы разрезанным на 3 части: западно-полесский диалект, надднестрянский диалект в (подчинённой Короне Польской) низинной Галичине и буковинский диалект (в пределах Молдавского княжества).

Нужно, естественно помнить, что преимущественным языком литературы Киевской Руси 11–13 вв. был южнославянский церковнославянский. Тогдашний же административный киево-русский (полностью доминировавший в княжеском тереме, гриднице, в большинстве боярских дворов, в речи глашатаев, в деловых документах и быте высших и значительной части средних слоёв древнерусского общества) проникал и в «высокую словесность» («Слова о полку Игореве», «Слово Даниила Заточника» (1197 г.), «Моление[15] Даниила Заточника» (1229 г.), «Слово о погибели Земли Русской» и др.), сохранял там свой грамматический строй, хотя и широко заимствовал церковнославянскую лексику, да и кое-какие идиоматические обороты последней.

А. И. Железный оказался интуитивно отчасти прав. Украинская мова таки действительно не прямой потомок поздне-киеворусского наречия, а своеобразный её органический синтез с другим лингвистическим субъектом. Но не с польским языком, а с ранне-старобелорусским диалектом той же (но более ранней чем оба киевских «Слова…») русской речи. Так же, как поздне-древнегреческое койне (язык христианского «Нового Завета») не является прямым потомком ни аттического (крайне-западно-ионийского) диалекта Софокла и Платона, ни восточно-ионийской речи Гомера и Гесиода.[16] Повторяю, что язык Эпикура, Менандра, Плутарха, Иисуса Назареянина (которым основатель христианства владел не хуже своего родного — арамейского) и евангелистов — суржик (койне) между афинским говором Аристофана и малоазийско-ионийским наречием Геродота. Но оба фигуранта древнегреческого койне из ионийской группы диалектов. Так и киево-русский, и ранне-старобелорусский — потомки более раннего росо-полянского языка начала 11 в.

Примерно такие же (но другие!) койне — волынский и восточно-полесский диалекты (блок-схема). Надднестрянский же, западно-полесский и буковинский наречия — потомки «среднего уровня» волынско-галицкого (тоже на определённом этапе — «койне») ответвления киево-русского языка. Гуцульский, бойковский и лемковский диалекты — наследники «ранне-среднего уровня» старо-галицкого киево-русского варианта.

Вот образец литературно зафиксированного надднестрянского (потомка волынско-галицкого «койне») наречия.

Во времена Т. Гр. Шевченко в Галичине прикарпатские современники Великого Кобзаря («Руська Трийця»: М. С. Шашкевич, И. М. Вагилевич, Я. Ф. Головацький) писали достаточно своеобразной литературной нормой.

Процитируем, например, «Болеслава Кривоустого под Галичем» Маркиана Шашкевича!

Не згасайте, ясні зори,
Не вій вітре зниз Дністра,
Не темнійте, красні звори,
Днесь, Галиче, честь твоя!
Бо хто русин — підлітайте
Соколами на врага!
Жваво в танець, заспівайте
Піснь веселу: гурра-га![17]

Этот диалект существенно отличается как от литературной, так в целом и от народной Мовы соловьиной (полтавско-черкасской котляревско-шевченковой речи). Примерно аналогично и от тех диалектов, которые мы привыкли называть «великорусским и белорусским языками».

В придачу приведём и более поздний галичанский «официоз». А именно документы Западноукраинской Народной Республики (ЗУНР) 89-летней давности. Написанные тогдашней деловой формой надднестрянского диалекта!

«Західно-Українська Народня Республіка. Державний Секретаріят Військових Справ. № 11 — Окружні команди подадуть спис офіцерів і стан мужви що 10 днів.

Наказ з дня 16, падолиста 1918. До всіх окружних команд.

Всі військові окружні команди мають безпроволочно подати поіменний спис всіх офіцерів дотичного округа, що повнять службу в українськім війську, увзглядняючі слідуючі рубрики: 1) Військовий степень, 2) імя і назвище, 3) службове приділеннє, 4) студії цівільні і військове вишколеннє, 5) місце і дата уродження, 6) національність, 7) увага.

Рівнож мають команди подати рівночасно стан підофіцерів і мужви та запотребованнє офіцерів і підофіцерів з зазначеннєм, до якої служби потрібні.

Такі звідомлення мають посилати окружні команди що десять днів на адресу Державного Секретаріяту Військових Справ.

Львів, дня 16, падолиста 1918. Державного Секретаріяту Військових Справ: Вітовський, полковник в. р.».[18]

Впечатление такое же, как и от предыдущего (поэтического) отрывка!

На надднестрянском диалекте отображено творчество многих прикарпатских литераторов. В первую очередь — самого выдающегося галицкого литератора (прозаика, поэта, драматурга и публициста) И. Я. Франко. Произведения его были в 1920 х — 1930 х гг. переведены в Харькове и Киеве на литературную (собственно украинскую) форму и в таком виде с тех пор издаются. Во время 150 летнего юбилея Великого Каменяра львовский еженедельник «Ї» требовал начать переиздание произведений Франко языком оригинала. Редакция журнала считает, что литературная шевченково-гринченковская (на базе полтавско-черкасского диалекта) норма украинской мовы не должна быть единой. Среди части галицкой общественности существует мнение, что параллельно должна существовать и «надднестрянская литературно-деловая форма „украинской“ мовы». Как говорят многие во Львове «есть не наша украинская мова», но существует и «наша украинская мова».

Но ведь последняя же — фактически надднестрянская мова!

Развитие восточнославянского лингвогенеза представляется следующим образом.

1) 5 — нач. 7 вв. н. э.

Функционирование восточно-славянского (антского) диалекта позднепраславянского языка. Его территориальное расширение. «Первое шахматовское» восточнославянское лингвистическое единство.

2) 7 — 11 вв. н. э.

Диссимиляция восточно-славянского (антского) диалекта (глотто-хронологически к 11 в. — уже языка) на племенные наречия: полянское, северянское, росское, ильмено-словенское, бело-хорватское и др. К этому периоду относится начало лингвогенеза группы наречий подкарпатских русинов и говора ранних новгородских берестяных грамот.

3) 9 — 10 вв. н. э.

Формирование киевской административно-командно-глашатайской языковой формы., базирующейся на племенном говоре росов.

«Второе шахматовское» восточнославянское лингвистическое единство.

Распространение росского наречия в Полянском, Уличском и Северянском племенных княжествах (в процессе расселения там росов) в период Русского Каганата (900 е — 940 е гг.), Первого Великого Киево-Русского Княжества (940 е — 970 е гг.) и его (970 е — 980 е гг.) «осколков» (Росо-Киево-Полянского княжества поздних Аскольда и Дира, Росо-Уличского княжества, Росо-Северянского княжества князя Чёрного), а затем и Второго Великого Киево-Русского Княжества Вещего Олега и Рюриковичей (в т. ч. и в Северском «светлом княжении» наследников Чёрного).

Доминирование к концу 10 в. росского наречия в Полянской Земле, а к сер. 11 в. и в городах Поросья и Северянщины. (Все вместе — т. н. Внутренняя Русь).

4) кон. 10–12 вв. н. э.

Распространение киевской административно-командно-глашатайской языковой формы в центрах удельных княжений Руси.

Доминирование этого наречия в Киевском и (с нач. 12 в.) в Чернигово-Северском княжествах.

5) нач. 11–14 вв. н. э.

Диссимиляция полоцко-минско-виленского варианта киевской административно-командно-глашатайской языковой формы в княжениях Всеславичей и Гедиминовичей. Начало белорусского лингвогенеза.

6) кон. 11 — сер. 13 вв. н. э.

Диссимиляция перемышльско-галицкого (старо-галицкого) варианта киевской административно-командно-глашатайской языковой формы в княжениях Галицких Ростиславичей (и их ближайших преемников). Начало гуцульско-лемковско-бойковского лингвогенеза.

7) 3 я четв. 12 — сер. 13 вв. н. э.

Диссимиляция старо-волынского варианта киевской административно-командно-глашатайской языковой формы в княжениях Волынских Изяславичей.

8) 11 — 2 я пол. 13 вв. н. э.

Расширение распространённости основного варианта киевской административно-командно-глашатайской (киево-русской) языковой формы в княжениях Смоленской, Муромо-Рязанской, Владимиро-Суздальской и Псково-Новгородской земель. Универсальность этого наречия сохранялась в связи с частой ротацией боярско-дружинных кадров во всём пространстве между Межибожьем и Белоозером.

9) сер. 13 — сер. 14 вв. н. э.

Формирование старогалицкого-староволынского койне Галицко-Волынского княжества Романовичей (и их ближайших преемников). Начало западнополищуцко-новогалицко-буковинского лингвогенеза.

10) кон. 13 — кон. 14 вв. н. э.

Диссимиляция киево-русской основной языковой на центрально-полищуцкую и великорусскую (в пределах которой продолжались масштабные ротацией боярско-дружинных кадров. На всём пространстве между Остром и Вышним Волочком. Начало центрально-полищуцкого и великорусского лингвогенезов.

11) сер. 14 — нач. 16 вв. н. э.

Расселение старобелорусскоязычных боярско-дружинных и пр. служилых кадров Великого Княжества Литовского на Волыни, Подолии, в Центральном Поднепровье и (неравномерно) на Северянщине. Формирование старобелорусско-нововолынского койне (начало волыняцкого лингвогенеза) и ряда старобелорусско-киеворусских койне (начало украинского, и обоих восточно-полищуцких лингвогенезов).

12) сер. 14 — нач. 16 вв. н. э.

Включение юго-восточной части Галицкого княжества в состав Молдавии (сер. 14 в.). Постепенная диссимиляция буковинского диалекта. Начало его лингвогенеза.

13) кон. 13 — сер. 16 вв. н. э.

Полное вытеснение киево-русской основной языковой формой (её великорусским вариантом) остатков вятичских, северных северянских, кривичских и ильмено-словенских наречий.

14) сер. 16 — нач. 20 вв. н. э.

Широкое распространение (в процессе миграций) в различных районах Сев. Евразии великорусской и (в меньшей степени) украинской языковых форм (порой при взаимной чересполосице).

15) 1618–1648 гг.

Вытеснение из ряда районов Чернигово-Северщины киево-русской основной языковой формы (её великорусского варианта) украинским и восточнополесскими диалектами. Результат этнической чистки в конце Смутного Времени войском П. Сагайдачного и др. отрядами Речи Посполитой южных брянско-камаринцев.

16) сер. 19 — нач. 20 вв.

Постепенный переход основного населения Киева с центрально-полесского на великорусский диалект.

17) сер. 20 — нач. 21 в. н. э.

Постепенное вытеснение украинской языковой формой (одним из киеворусско-старобелорусских койне) волыняцкого, новогалицкого (надднестрянского), лемковского, бойковского, гуцульского и буковинского диалектов.

* * *

Прямые потомки речи жителей Киева 1240 г. — современные 2 диалекта: великорусский и центрально-полесский. Последний же ещё, кроме того, — воспреемник языка жителей Киевской земли сер. 14 в. Западно-полесский, надднестрянский и буковинский диалекты — наследники языка Галицко-Волынского княжества 2 й пол. 13 — сер. 14 вв. Нынешний волынский диалект синтезировался как койне в сер. 14–15 вв. в результате «суржикационного» взаимодействия волынско-галицкого сер. 14 в. и полоцко-виленско-палеорусского наречий (потомка, в свою очередь, речи киевлян нач. 11 в.). Гуцульский, бойковский и лемковский говоры — наследники (через галицко-ростиславичский этап) речи киевлян 2 й пол. 11 в. Четыре же подкарпато-русинские диалекты — потомки речи белых хорватов и, соответственно, языка первоначального (гипотетически «вычисленным» в своё время А. А. Шахматовым) языка восточнославянского единства. Т. е. антской речи 6–7 вв. Украинская же мова синтезировалась как койне в кон. 14–15 вв. в результате «суржикационного» взаимодействия тогдашнего (2 й пол. 14 в.) киево-русского и полоцко-виленско-палеорусского наречий.

Примечания:

«Ренессанс». — К., 2001 № 2, С. 126–136; 2005 № 5 С. 96 — 109; 2006 № 1 С. 99 — 102; 2007 № 2 С. 107–110, № 3 С. 67–79.

С. И. Радциг История древнегреческой литературы. — М., 1982, С. 20–22.

Энгельс Фр. Франкский диалект // Маркс К. и Энгельс Фр. Сочинения. — М., 1961, т. 19, с. 518–546; Жирмунский В. М. История немецкого языка. — М., 1948, С. 44–49.

Смирницкий А. И. Хрестоматия по истории английского языка с 7 по 17 век. — М., 1939, С. 21–26.

К., 1998.

Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. Введение. — М., 1961, С. 26–31.

см. блок-схему.

Жирмунский В. М. История немецкого языка. — М., 1948, С. 44–46.

Крысько В. Б. Древний новгородский диалект на общеславянском фоне // Вопросы языкознания. — M., 1998. № 3. — С. 74–93; Абакумов А. В. Закарпатский славянский полуторатысячелетний этнокультурный микрорегион в лингво-археологическом аспекте // Археологические микрорайоны Северной Евразии. — Омск, 2004, С. 5, 7–9.

Рыбаков Б. А. Пётр Бориславич. Поиск автора «Слова о полку Игореве». — М., 1991, С. 156–285; Абакумов А. В. Галицкие и курские корни автора «Слова о полку Игореве» // Ренессанс. — К. 2005. № 3, С. 92–100.

Рыбаков Б. А. Из истории культуры Древней Руси. — М., 1984, с. 150–151.

Котляр Н. Ф., Сидоренко Е. Ф. Социально-экономическое и политическое положение Киева в период развития феодализма (30 е гг. XIII — первая половина XVI в) // История Киева. Т. 1. — К., 1982, С. 197.

Котляр Н. Ф., Сидоренко Е. Ф. Социально-экономическое и политическое положение Киева в период развития феодализма (30 е гг. XIII — первая половина XVI в) // История Киева. Т. 1 — С. 192–252.

Хакулинен Л. Развитие и структура финского языка. Ч. 1 — М., 1953, С. 63–66.

псевдо

С. И. Радциг История древнегреческой литературы. — М., 1982, С. 21–22.

Маркіян Шащкевич, Іван Вагилевич, Яків Головацький. Твори. — К., 1982, С. 31.

Вісник Державного Секретаріяту Військових Справ. — Тернопіль 14, грудня 1918. — С. 1.

Оглавление