ОПРИЧНАЯ ДУБИНА

Осенью 1567 г. в соответствии с решением собора был объявлен новый поход на Ливонию. Когда войска были стянуты в район Орши, царь, собственной персоной выступивший в поход, спешно вернулся в Москву, куда его призывали более важные дела, чем война с Литвой или Ливонией, — война с собственными подданными. Еще летом 1567 г. четверо виднейших московских бояр — И. Ф. Мстиславский, М. И. Воротынский, И. Д. Вельский и И. П. Федоров получили письма Сигизмунда II с предложением перейти «под королевскую руку»; им были обещаны почести, достойные их знатности. Резкие и суровые ответы, принадлежащие, скорее всего, перу самого Грозного, должны были положить конец переписке. Поговаривали, будто бояре продолжают сношения с польским королем и задумали измену. Царя якобы должен был сменить Владимир Андреевич. Разнообразные и сбивчивые слухи, изложенные в сочинениях иностранных авторов, не дают возможности восстановить ход дела. Скорее всего, сам Грозный, ища виновников неудачного похода осени 1567 г., решил «открыть измену» в действиях И. П. Федорова, на которого возлагали вину не только другие бояре, но и Владимир Андреевич, по словам Г. Штадена, давно опасавшийся за свою жизнь. И. П. Федоров-Челяднин, выходец из среды старомосковского боярства, долгое время был «конюшим», т. е. фактическим главою Боярской думы, имевшим право выбирать царя в случае отсутствия наследника престола. Впрочем, чина он был давно лишен. Осенью 1567 г. Грозный вызвал его во дворец, заставил занять трон и якобы сказал ему: «Ты имеешь то, чего искал, к чему стремился, чтобы быть великим князем Московии и занять мое место».¹ После этого, по словам Шлихтинга, он собственноручно заколол престарелого и верного слугу. В опричнину была передана часть Белозерского уезда, где располагались крупнейшие вотчины И. П. Федорова.

Расправа с И. П. Федоровым сопровождалась столкновением Грозного с митрополитом Филиппом, избранным в июле 1566 г. Это был один из самых драматических эпизодов борьбы, которую вела сначала великокняжеская, а потом царская власть за подчинение церкви государственному аппарату. Союз с представителями церкви на Руси существовал лишь до тех пор, пока он был необходим государям в их борьбе за установление единодержавия. Идеологи сильной церкви, оказавшей большие услуги государственной власти, склонны были отводить монарху подчиненную, по сравнению с духовными иерархами, роль. Поэтому во время царствования Грозного вопрос о взаимоотношениях царской власти с церковью не терял своей актуальности. Попытка подорвать экономическое могущество церкви при Избранной раде натолкнулась на сопротивление церкви, а рост реформационного движения не позволил правительству принять решительные меры против своего союзника.

К опричнине руководство церкви отнеслось резко отрицательно. В мае 1566 г. в отсутствие царя митрополит Афанасий сложил с себя сан. Следующий митрополит, Герман Полев, противник опричной политики, был низложен.

Новый митрополит, Филипп, происходил из старомосковского боярского рода Колычевых, как правило активно поддерживавших правительственную политику. Энергичный настоятель Соловецкого монастыря, рачительный хозяин, изобретательный строитель (он придумал сеялку с 10 решетами, веялку на основе ветряной мельницы), Филипп не изменил своего характера и став митрополитом. Условием своего согласия на избрание упрямый и суровый старец поставил отмену опричнины. Он несколько раз публично выступал против разделения страны на две части и против казней: «До каких пор будешь ты проливать без вины кровь верных людей и христиан…».² Весной 1568 г. в ответ на одну из проповедей в Успенском соборе, куда царь явился со всеми опричниками, в том числе Малютой Скуратовым и Василием Грязным, с оружием наголо, Грозный тут же в соборе заявил: «Что тебе, чернцу, до наших царских советов дело. Того ли не веси, мене мои же хотят поглотити³…».

Борьба за политическое преобладание между церковью и самодержавной властью велась неравными силами. Царь ради противопоставления монастырей-вотчинников высшей церковной иерархии — митрополиту и епископату вернулся к практике широкой раздачи и восстановления иммунитетных привилегий монастырей, отмененных во времена Избранной рады. Митрополиту он в отличие от Владимира Старицкого не давал ни одной жалованной грамоты. Еще при предшественнике Филиппа в 1563 г. была отменена подсудность монастырских властей в светских делах митрополиту и епископам. Таким образом, пределы юрисдикции митрополита даже над церковными иерархами резко сокращались. Борьба митрополита против опричнины заранее была обречена на неудачу. Однако Филипп продолжал свои обличения. Летом 1568 г. в разгар следствия но делу И. П. Федорова, митрополит выступил с очередным поучением, увещевая монарха прекратить казни: «Отнюду же солнце в небеси, несть се слышано благочестивым царем свою им державу возмущати».⁴ Во время расправы с И. П. Федоровым, послушные царской воле отцы церкви лишили митрополита сана, обвинив его в «порочном поведении», а через несколько дней во время службы в Успенском соборе опричники во главе с А. Д. Басмановым сорвали с него церковное облачение и отправили в заточение. Опала Филиппа сопровождалась почти полным «перебором» церковных иерархов, как его сторонников, так и противников. На этом, однако, включение церкви в бюрократический аппарат государства не было закончено. Эта задача была решeна лишь во второй половине XVII — начале XVIII в.

Расправы с видными представителями московских боярских фамилий происходили на фоне растущей хозяйственной разрухи и ухудшения внешнеполитических позиций России. Осенью 1568 г. Россия потеряла крепость Уллу. Временно перешел в руки литовских войск Изборск. Однако главным обстоятельством, повлиявшим на последующий ход войны, была Люблинская уния 1 июля 1569 г. Теперь Ивану IV пришлось иметь дело с Речью Посполитой, т. е. с объединенным Польско-Литовским государством, унаследовавшим от Великого княжества Литовского его основную внешнеполитическую задачу — сохранение в своем составе русских, белорусских и украинских земель, объединенных некогда в Древнерусском государстве и после монголо-татарского нашествия ставших добычей польских и литовских феодалов.

Международное положение России осложнилось и потому, что не сбылись надежды Ивана Грозного на тройственный англо-шведско-русский союз. Положение Елизаветы, ожесточенно боровшейся в 1568 г. за власть с законной наследницей престола шотландской королевой Марией Стюарт, отдаленно напоминало ситуацию в России, где Грозный видел угрозу трону со стороны Владимира Старицкого. Возможно, это укрепляло у царя надежды на создание действенного политического англо-русского союза, союза двух государей, отстаивающих законную власть. Не случайно на переговорах с Дженкинсоном осенью 1567 г., прося убежища в Англии «для сбережения себя и своей семьи», Грозный одновременно предлагал подобное убежище и английской королеве. Идея политического союза не вызвала интереса английской стороны. Следующему торговому представителю в России, Т. Рандольфу, удалось свести дело к увеличению торговых привилегий Московской кампании. Английские купцы, попавшие в опричное ведомство, получили право свободной и беспошлинной торговли по всей России, исключая Казань, Астрахань, Нарву.

Осенью 1568 г. престол в Швеции занял Юхан Финляндский, женатый на Екатерине Ягеллонке, сестре польского короля Сигизмунда II Августа, на руку которой в свое время претендовал и Грозный. К этому времени относится складывание шведской экспансионистской программы на Балтике. Шведские правящие круги надеялись получить новый источник доходов, поставив под контроль торговые пути из России на Запад. Для этой цели считалось необходимым приобретение узловых пунктов на южном побережье Финского залива, в частности Ревеля. К концу Ливонской войны шведские планы стали значительно шире. Великая восточная программа Швеции предусматривала, как показал Б. Н. Флоря, включение в состав Шведского королевства занятых Россией земель в Прибалтике вместе с восточным побережьем Финского залива, а также Карелии и Кольского полуострова. В ответ на эти планы русское правительство весной 1569 г. обратилось к проектам создания буферного государства в Ливонии во главе с герцогом Магнусом, братом датского короля. План был разработан к осени 1569 г.

Однако его осуществлению препятствовало многое. Небольшому литовскому отряду, воины которого переоделись в опричников, удалось взять Изборск, одну из наиболее неприступных крепостей на северо-западе. Новая опасность надвигалась на Россию и с юга. Османский султанат, стремясь сорвать русско-иранское сближение, предпринял весной 1569 г. поход на Астрахань, который окончился неудачей. Но возможность подобных экспедиций в дальнейшем не была исключена. Это сковывало на юго-востоке часть русских войск.

1569 год принес с собой новую вспышку эпидемии не только на окраинных землях, но и в самом центре России. В Москве, по сообщениям Шлихтинга, ежедневно умирало 600 человек. Резко подскочили цены на хлеб.

Ухудшение международного положения России, рост недовольства внутри страны вызвали новую волну репрессий со стороны болезненно подозрительного царя, проводившего почти все время в Александровой слободе. Посланный с войском в Нижний Новгород, где он должен был возглавить поход против османов, Владимир Старицкий провел на Волге все лето. Как всегда во время военных походов, его авторитет резко возрастал. О влиянии старицкого князя свидетельствует торжественная встреча, устроенная ему костромичами весной 1569 г. Раздраженные опричными репрессиями, они, вероятно, видели в старицком князе возможного избавителя от опал и казней. После отступления османского войска из-под Астрахани (в конце 1569 г.) Владимир Андреевич был оклеветан. Подкупленный царский повар показал, будто Владимир Андреевич дал ему яд, чтобы отравить царя. Царь обвинил двоюродного брата в покушении на свою жизнь и велел привезти его в слободу. На одной из последних ямских станций Владимира Андреевича окружили опричники во главе с Малютой Скуратовым и Василием Грязным и заставили выпить яд. Вместе со старицким князем погибли его жена и младшая дочь, а 20 октября на одном из стругов, на котором плыла из Горицкого монастыря по Шексне, была отравлена дымом его мать княгиня Евфросинья. В связи со смертью Владимира Андреевича Старица была взята в опричнину. После расправы над последним удельным властителем на Руси был казнен и боярин И. И. Турунтай-Пронский, поддерживавший когда-то кандидатуру старицкого князя на престол. Стремясь задним числом обосновать расправу с братом, царь отдает распоряжение внести в летопись новый рассказ о мартовских событиях 1553 г., в котором Владимир Андреевич изображается как активный претендент на московский престол, возмутивший всех бояр против царя. Союзниками Владимира Андреевича объявлялись новгородцы, которые царя «хотели злым умышлением извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича»,⁵ а свой город, так же как и Псков, отдать польскому королю. Безымянная «подметная» челобитная, содержавшая подобные обвинения, стала поводом для огромной карательной экспедиции в Новгород. Втайне подготовленный поход 15-тысячного опричного войска начался в конце декабря 1569 г.

«Коею улицею ехал Грозный царь Иван Васильевич, тут кура не поет», — говорится об этом походе в народной песне. Грозный, как лютый зверь, «всех сек и колол и на кол садил».⁶ Первой жертвой опричного разгула стал Клин, где была учинена дикая расправа, в том числе и над 470 торговыми людьми, прибывшими туда по распоряжению царя из Переславля. Следующая остановка — Торжок. И новые жертвы. В Твери опричники буйствовали в течение 5 дней, число погибших по разным сведениям достигало нескольких тысяч. Во время похода на Новгород Малютой Скуратовым был задушен опальный митрополит Филипп за то, что отказался благословить опричное воинство на разгром «новгородских изменников».

Целью задуманного похода был «господин Великий Новгород». Вокруг города устроили «великия сторожы и крепкия заставы», чтобы «ни един человек из града не убежал?).⁷ Первый отряд опричников, вступивший в город 2 января 1570 г., начал с грабежа монастырей. 6 января в Новгород въехал сам государь всея Руси с основным войском и отрядом стрельцов в 1500 человек. Террор достиг своего апогея. Был схвачен архиепископ Пимен. Опричники ежедневно топили в Волхове по 1000–1500 человек и следили за тем, чтобы никто не спасся, «прихватывая багры и рогатины, людей копии прободающе и топоры секуще, и во глубину без милости погружаху».⁸ В синодиках сохранились страшные холодной деловитостью записи о казни холопов, крестьян, горожан. Для обозначения расправы над ними употреблялось безликое слово «отделано». Так, во время Новгородского похода «по Малютине скаске новгородцов отделал тысящу четыреста девяносто человек, и с пищалями отделано 15 человек». Кроме бояр и опальных деятелей, нещадно истреблялись многие из их людей, была перебита преданная И. П. Федорову челядь.⁹ Округа в радиусе 200–300 км была опустошена опричными рейдами, хлеб сожжен, скот уничтожен, пострадали и крестьяне. Тяжелым испытаниям подверглась и карельская деревня. Документы пестрят такими записями: крестьянина «опричнина замучили, живот пограбили, двор сожгли».¹⁰ Число жертв в Новгороде достигало нескольких тысяч.¹¹ Опустошенный и обескровленный город навеки потерял значение соперника Москвы, превратившись в рядовой город Российского царства, полностью подчиненный московской администрации. В 1571 г. торговая сторона Новгорода, а также Бежецкая и Обонежская пятины Новгородской земли были взяты в опричнину. К Вологодской епархии были причислены владения новгородского архиепископа, находившиеся в опричнине, — Двина, Каргополь, Турчасов, Вага с уездами. Были ликвидированы привилегии гостей — сурожан^{17}, а их самих переселили в Москву.

Передача в опричнину новых территорий, так же как и погром Новгорода, должна была поправить финансы великого князя, пострадавшие от непосильного бремени войны и дворцовых расходов. Сокровища Великого Новгорода стали достоянием царя, самолично присутствовавшего при изъятии из Софийской казны драгоценной утвари, книг, икон. 13 февраля «милостивый царь-государь» покинул обезлюдевший город, оставшееся население которого было обречено на голод. Тысячи возов с награбленным имуществом сопровождали Ивана IV в обратный путь. Обогатился не только он, но и его верные слуги. «Когда я выехал с великим князем, — рассказывает один из участников этого похода Г. Штаден, — у меня была одна лошадь, вернулся я с 49-ю, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра».¹² Царский поезд двигался по пустынным местностям. «Все посевы в полях, селах, городах и дворах были сожжены и уничтожены, так что в стране начался такой голод, какого не было со времени разрушения Иерусалима», — писали Таубе и Крузе.¹³

И. С. Пересветов когда-то видел в янычарах Магмета-Салтана «гораздых стрельцов огненыя стрелбы» — образец войска, верную опору царя в борьбе с внешними и внутренними врагами. Новгородский поход, эта, по словам К. Маркса, «кровавая баня»,¹⁴ показал, что опричное войско превращалось в сборище мародеров, живших грабежами и убийством мирного населения, соревновавшихся в жестокости по отношению к каждому, кого им угодно было представить врагами царя, и в раболепстве по отношению к царю.

Из Новгорода Грозный направил карательные экспедиции в Нарву и Ивангород, а сам двинулся в Псков. Несмотря на встречу царя хлебом-солью, псковичам не удалось избежать казней: погибли игумен Псково-Печерского монастыря Корнилий, известный антимосковскими настроениями, и келарь Вассиан Муромцев, состоявший в переписке с Курбским. Дальнейшие казни якобы остановил юродивый Никола. Дело, конечно, не столько в юродивом, сколько в ином характере отношений царя к Пскову, который он по традиции считал своим союзником. Впрочем, церковная казна Пскова перешла в руки царя.

В итоге новгородского похода были уничтожены обособленность и экономическое могущество Новгорода. Наряду с этим новгородский поход резко ухудшил экономическое положение крестьян. В 1571 г. селения Шелонской пятины на две трети обезлюдели, превратившись в «громадные кладбища, среди которых кое-где бродят еще живые люди».¹⁵ Голод, царевы подати, нападения «свейских немцев» (шведов. — Авт.)¹⁶ и опричников выгоняли крестьян с насиженных мест. «Правеж» (опричный суд) Басарги Леонтьева в Поморье напоминал налет саранчи. Был наложен колоссальный штраф на жителей волостей Шуи, Кеми, Корети, Кандалакши и Умбы. Отошедшая в опричнину волость Варзуга «запустела от гладу, и от мору, и от Басаргина правежу».¹⁷

Разорение коснулось и центральных районов, Крестьяне видели причины запустений в «лихом поветрии», проезде «сильных и ратных людей», уплате податей с пустых земель. Они говорили, что «изнемогают ото всяких государевых податей, потому што платят з живущего и за пуста». Максимальные размеры собственной запашки феодала во второй половине XVI в., по наблюдениям В. И. Корецкого, достигают 40–50 % всей обрабатываемой земли в том или ином владении. По подсчетам А. Г. Манькова, барщина составляла в 60-е годы две трети всех крестьянских повинностей. Рост барщины и увеличение размеров товарного хлеба в руках помещиков вызывали необходимость в транспорте. Подводная повинность (обязанность перевозки хлеба) тяжелым бременем ложилась на плечи крестьян. Каждая поездка в Москву даже для крестьян ближайших к столице местностей занимала неделю, а то и две непродуктивно истраченного времени. Одновременно с втягиванием феодалов в товарно-денежные отношения происходило вытеснение крестьян с рынка. Феодалы, по преимуществу церковные, скупали хлеб у своих же крестьян и, пользуясь даровой рабочей силой, отправляли его в город на рынок. Они получали возможность реализовать хлеб по цене ниже, чем крестьяне, и закрепить свое господство на внутреннем рынке. Робкие попытки крестьян участвовать в торговле подавлялись складывающейся монополией феодалов.

В годы опричнины и Ливонской войны росла не только барщина. Наряду с ней увеличивался и оброк. В одной Обонежской пятине в 1563 г. сравнительно с 1533 г., по подсчетам И. Л. Перельман, оброки в государевых оброчных волостях выросли в 4–6 раз. Тот же процесс происходил и в вотчинах и поместьях. Ухудшение положения крестьян в годы опричнины не прошло незамеченным. Таубе и Крузе писали: «Бедный крестьянин уплачивал за один год столько, сколько он должен был платить в течение десяти лет».¹⁸ В то же время были и богачи. «Некоторые крестьяне страны имеют много денег», — отмечал один из современников.¹⁹ Налоги взимались под угрозой нового правежа безо всякого внимания к судьбам крестьян. В случае неуплаты недоимок крестьяне должны были платить вдвое. Новые господа из опричного корпуса царя Ивана принесли с собой новые беды для крестьянина. Пользуясь положением калифов на час, они старались выжать из подвластного им населения максимум возможного. Ударяя одним концом по вельможному господину, опричная дубина еще с большей силой обрушилась на русского крестьянина и посадского человека.