Глава II

Подчинение Константинопольскому патриарху и веротерпимость татар позволили русской православной церкви в годы татарского владычества (XIII-ХIV века) играть независимую от светской власти роль. Флорентийская уния и захват турками Константинополя прервали связь с греками, хотя поставить русского патриарха удалось лишь сто лет спустя. После распада Золотой Орды и Византии московские князья стали смотреть на себя как на фактических преемников татарских ханов и формальных — византийских императоров. Процесс «обрусения» церкви и «огосударствления» России изменил отношения между церковью и государством.

К началу XVI века два течения боролись внутри церкви — «иосифлян», во главе с игуменом Волоцкого монастыря Иосифом Саниным, и «нестяжателей», во главе со старцем Нилом Сорским. Поддерживать государство и пользоваться его поддержкой — такова была цель «иосифлян»; «нестяжатели» считали, что князьям нечего советоваться с умершими для мира иноками, но и пастыри не должны «страшиться власти». «Иосифляне» настаивали на казни еретиков; «нестяжатели» говорили, что церкви подобает действовать лишь убеждением и молитвой. «Иосифляне» видели «благочестие» в пышной утвари, стройном пении, преданности «букве» — «всем страстям мати мнения»; «нестяжатели» стремились к внутреннему устроению души, духовному деланию, не чужды были и «мнению», т.е. критическому подходу к Писанию. «Иосифляне» полагали силу церкви в богатстве монастырей; «нестяжатели» считали, что имущество следует раздавать нищим.

Взгляд «иосифлян» был понятней: аскетическая византийская церковь и языческое русское общество несколько веков шли навстречу друг другу, чтобы сойтись именно на обрядности, на освященных традицией и овеянных красотой формах, малиновом звоне, сладкоголосом пении, долгих церковных стояниях, строгих постах, старого письма иконах, драгоценных ризах. Тем более ожиданно было, что на сторону «иосифлян» стало государство — оно не тронуло монастырских земель, чего боялся Иосиф Волоцкий, но постепенно поглотило самое церковь, чего боялся Нил Сорский.

Победой «иосифлян» первый шаг к подчинению церкви государству был сделан. Но был сделан — хотя и подавленный — шаг в сторону «духовного делания», толкования Евангелия, живой проповеди. «Обрусение» церкви и победа «старины» оказались непрочными — в середине XVII века возникло в церковных кругах течение, стремящееся сблизить паству и пастырей не путем обрядов только, но путем проповеди, возникло сомнение в «благочестии» многих русских обрядов и богослужебных книг как явно расходящихся с греческими.

Сомнения эти патриархом Никоном разрешены были с русской решительностью — заменой многих обрядов и исправлением, а то и новым переводом богослужебных книг. Эта реформа повела к расколу, не только положив начало делению русских на «западников» и «славянофилов», но и сделав государство окончательным арбитром в делах церкви. Встав на сторону Никона против «раскольников», царь Алексей затем заменил его более послушным Иоасафом. Следующий шаг был сделан Петром, в начале XVIII века заменившим патриарха Синодом — коллегией высших церковных иерархов, назначаемых самим государем на время, с «обер-прокурором» в роли его представителя. Царь превратился в главу как светской, так и церковной власти, а Россия — в теократическое государство.

Далеко не все русские приняли новую церковь. Ни в народе, ни в западническом «образованном обществе» не прекращались поиски более глубокой и независимой от власти веры. Образованный класс качнулся в сторону «вольтерьянства», «безбожных сочинений ансиклопедистов», и в XIX веке «атеизм» стал исповеданием значительной части интеллигенции. Но параллельно шли и религиозные поиски — «общество» интересовалось то масонством, то католичеством, то протестантством, то мистическим сектантством, то сектантством рациональным, то принималось за составление собственных учений, а к концу XIX века возникло религиозно-философское движение за реформу православной церкви. В религиозно-философском обществе в Петербурге, где собирались писатели и философы вместе с иерархами церкви, Василий Розанов заговорил об «одухотворенности плоти», а Дмитрий Мережковский об «оплотнении духа». Все эти искания — в форме более упрощенной — захватывали и светские и обывательские круги.

Для народа дух религиозного протеста нашел прежде всего выход в «старообрядчестве». Отход старообрядцев от официальной церкви — или отход церкви от старых обрядов — и преследование старообрядцев государством повели к их дальнейшим расколам — на тех, кто желал сохранить традиционную структуру церкви, и тех, кто в ожидании скорого конца света ее отрицал. Начались «беспоповщина», самосожжение, воздержание от брака, ожидание в гробах Судного дня. Последние времена, однако, все не наступали, явился Антихрист в мир «чувственно» или только «духовно», было неясно, старообрядчество постепенно отказывалось от крайностей, но работа народному сомнению была дана.

Рубеж XVII-XVIII столетий был началом русского сектантства. Последователи отдельных сект были в России и раньше, главным образом под влиянием из Литвы и Швеции, но при склонности массы к обрядовой стороне религии учения их до поднятого расколом брожения отклика не получили. Первой русской рационалистической сектой — то есть основанной на разуме как посреднике и судьбе Откровения — были «евангелисты». Из их учения, что «человек есть живая церковь», был уже путь к «христианству духовному», имевшему подготовленную почву. Состояние, при котором человек чувствует себя во власти нечеловеческой воли, видит образы и произносит бессвязные слова, давно было известно русскому язычеству, в деревнях «пророки» и «пророчицы» тряслись, падали и кликушествовали. Объяснялось это силой дьявола, однако с конца XVII века некоторые «пророки» стали уверять, что говорят они «от Духа Святого».

Первой и наиболее известной русской мистической сектой — то есть основанной на эмоционально постигаемом Откровении — были «Божьи люди», как они сами себя называют в противоположность «мирским», или «хлысты» — прозвище, данное им «мирскими». Скорее всего «хлысты» — искаженное «Христы», ибо они считали, что Христос может воплотиться в каждом из них. Секта возникла на Верхней Волге, в местах, где шла проповедь самосожжения, быть может, из одного из направлений «беспоповщины», на что указывает двуперстное знамение и восьмиконечный крест у «хлыстов».

По учению «людей Божьих», Господь впервые сошел на землю в Риме и Иерусалиме насадить веру христианскую, вера сияла много лет, затем триста лет падала, пока не появился «Антихрист от монашеского чина» и окончательно не истребил ее. Люди заспорили, по каким книгам спастись: по старым или по новым, костромской крестьянин Данила Филиппович разрешил спор, бросив все свои книги в реку — для спасения нужна одна книга:

Книга золотая,

Книга животная,

Книга голубиная,

Сам сударь Дух Святой.

Стали «Божьи люди» молить Бога снова сойти на землю, и вот в Стародубской волости, в Егорьевском приходе, на гору Городину «сокатил среди облаков на огненной колеснице сам Господь Бог Саваоф и вселился в пречистую плоть Данилы Филипповича». Патриарх Никон сразу же посадил Данилу Филипповича в темницу, но тогда настала тьма на всей земле — и его выпустили. Вернувшись домой в Кострому, дал он двенадцать заповедей: 1. Я тот Бог, который пророками предсказан, другого Бога не ищите. 2. Нет и не ищите другого учения. 3. На чем поставлены, на том и стойте. 4. Храните заповеди Божьи и будете ловцами вселенной. 5. Вина и пива не пейте, блуда не творите. 6. Холостые не женитесь, женатые живите в посестрии. 7. Матерно не бранитесь, дьявола не поминайте. 8. На крестины, свадьбы и гулянья не ходите. 9. Веру держите в тайне, никому, ниже отцу родному, ниже духовному, не объявляйте, даже под огнем, кнутом и топором. 11. Друг к другу ходите, хлеб-соль водите, любовь творите, Богу молитесь. 12. Духу Святому верьте.

Если «Бог Саваоф» Данила Филиппович — личность легендарная, то первый хлыстовский «Христос» Иван Тимофеевич Суслов, якобы родившийся от столетних родителей, — реальная. При нем и его преемнике Прокопии Лупкине хлыстовщина достигла Москвы и перешла в южные губернии. С 1733 года начались судебные процессы, на время хлыстовщину приостановившие, но не прекратившие. В начале XIX века она проникла даже в петербургское общество — с 1817 по 1837 год существовал там «корабль» Екатерины Филипповны Татариновой. Ни этическую, ни догматическую стороны хлыстовского учения она полностью не приняла, но главным образом обряд радений и пророчествований, «ибо все один за другим можете пророчествовать, чтобы всем поучаться и всем получать утешение». В ее секту вовлечены были некоторые аристократы, посещал ее министр духовных дел князь Голицын, а Александр I принял Татаринову и долго беседовал с ней. В 1837 году она была помещена в монастырь, где провела десять лет, пока не «покаялась в заблуждениях».

Главные идеи хлыстовства: эмоциональное откровение, стимулируемое путем изнурительных скаканий и кружений, и многократность божественных воплощений. Высшая степень совершенства — постижение таинственной смерти об Адаме и таинственного воскресения о Христе. Нужен пост, целомудрие, самоистязание, неустанная молитва и радение — тогда удастся возжечь в себе искру Божества, и «воскресший во Христе» не имеет своей воли, своего я, но одержим Духом Святым, и его пророчества — единственный источник мудрости. Чья же душа не сумела совершить этого усилия, после смерти человека переселяется в тело какого-нибудь животного.

Считая, что Храм Божий — в душе человека, «хлысты» отрицали видимые церкви и если наружно исполняли православные обряды, то только «страха ради иудейска», только их вера — истинна, только их церковь — царство Христово, царство правды и любви. Во главе общины хлыстов, «корабля», стоял «кормщик», который мог быть воплощением Христа, также могли быть в общине «Богородица» и «пророки». Считалось, что Дух может «накатить» на каждого, равенство всех перед Богом — основа царства Божия на земле, тем не менее в общинах быстро сложилась иерархия, и большинство только «чаяло» получить Духа.

По преданию, «святые беседы» и «радения» учредил Иван Суслов. Собрания общин — мужчины и женщины были в длинных белых рубахах, босиком, со свечами в руках — начинались с пения духовных стихов, мужчины и женщины сначала сидели у противоположных стен, затем начиналось хождение по кругу посолонь вокруг кадки со Святой водой, которой кропили друг друга, ритм песен все убыстрялся, иногда били себя ремнями или цепями для «умерщвления плоти», приговаривая: «Хлыщу, хлыщу, Христа ищу…» — пока, изнемогая, не начинали выкрикивать пророчества — это была кульминация радений.

Несмотря на ремни и цепи, плоть требовала своего: наиболее трудной заповедью Данилы Филипповича было «с женами не жить» и «блуда не творить». Постепенно стало признаваться сожительство «по согласию» между «сестрами» и «братьями» как «чистая Христова любовь» в отличие от благословенного «церковью Антихриста» брака. Нашлись и такие оправдания: раз Дух руководит волей, человек за свои поступки уже не ответствен, а удовлетворять желаниям плоти — кратчайший путь к ее умерщвлению. Со временем это вызвало протест внутри хлыстовства, и из него обособился как бы монашеский орден скопцов, во имя целомудрия самих себя оскоплявших. Основателем новой секты был один из «Христов» Кондратий Селиванов, после оскопления, или, как говорят скопцы, «убеления», в 1765 году он объявил себя не только Богом, но и императором Петром III.

Тяга к соединению власти небесной с властью земной отвечала, быть может, идее о тысячелетнем царствии Божием на земле, а быть может, русской традиции соединения власти над церковью с властью над государством. Царем объявлял себя и «Христос» Прокопий Лупкин, а после смерти Александра I существовала легенда, что он скрывается под именем старца Федора Кузьмича. Старец этот появился в 1836 году в Пермской губернии, показал властям, что он семидесяти лет, холостой, православный, как бродяга получил двенадцать ударов плетьми и был сослан в Сибирь, где скончался в Томске в 1864 году, в год рождения Распутина. Отличался он широким образованием, знал языки, знаком был с историей войны 1812-15 годов, имел сведения о петербургском обществе. Кем он был в действительности, осталось загадкой.

Большинство сведений о секте хлыстов получены методами полицейского розыска — поэтому к сообщениям, что «после радений, кто с кем любится, предъявленную плотскую любовь, яко в темном месте, и чинили», следует относиться с осторожностью, а особенно к обвинениям в «изуверстве». Слово «хлыст» у миссионеров имело тот же смысл, что впоследствии слово «фашист» у коммунистов — им могли назвать всякого не согласного с ортодоксальным учением, вне зависимости от его собственных взглядов.

«Веротворчество» не прекращалось в России, как и желание иметь живого Бога, — к концу XIX века сформировалась секта иоаннитов, видевших в о. Иоанне Кронштадтском сначала воплощение Иисуса Христа, а затем Бога Саваофа. Отец Иоанн в молодости поступил священником в Андреевский собор в Кронштадте, где оставался до смерти, получив своими проповедями, прозорливостью и раздачей милостыни славу «молитвенника земли Русской», упрочившуюся после призвания его к умиравшему Александру III. Постепенно иоанниты усвоили характерные для мистических сект веру в близкий конец мира, отказ от брака, отрицательное отношение к духовенству. Сам Иоанн Кронштадтский перед смертью предал проклятию своих последователей.

Распутин за годы странствий мог обращаться в поисках «как бы чего найти, как люди спасаются» к адептам разных сект. На человека полуграмотного, с повышенной эмоциональностью, с сильной волей особенное влияние должны были произвести «мистические секты», идея эмоционального постижения Бога. Распутин не был в состоянии ясно сформулировать свое «учение» и обладал не законченной системой взглядов, а скорее цельным чувством, которое можно описать словами одного из ранних пиетистов: «Спасется не самый терпеливый в выстаивании церковных служб и не самый ученый в знании богословских книг, а тот, кто все свои мысли и волю направит на Бога».

«Духовенство вообще в настоящее время не духовной жизни, — пишет он, — наипаче следят, кто ищет бисера — и смотрят с каким-то удивлением, как будто пришел сделать святотатство…» Он не находит ответа у священников: «Посмотрю по поводу примеров на священников, нет, все что-то не то, поет и читает резко, громко, как мужик дрова рубит топором… Ему надо было быть исправником, а он поступил в батюшки». Не лучшего мнения он о епископате: «Епископ заплачет, если креста не дадут…», «…Это как бы чиновники или ремесленники. Они увольнения на покой боятся даже больше, чем Страшного суда». Критически отзывается о монастырях: «Если хорош ты был в миру, иди в монастырь — там испортят. Не по душе мне монастырская жизнь, там насилие над людьми». Монахи, «которые в монастыре жир нажили — этим трудно подвизаться, давит их лень». Впрочем, он тут же оговаривается, что «у Бога все возможно, есть некоторые толстые монахи, которые родились такими — ведь здоровье дар, в некоторых из них тоже есть искра Божия…».

«Все для души, и церковь для души… — якобы говорил Распутин, показывая на свою ученицу. — Вот ей хорошо со мной, тут и церковь». Он замечает, правда, что нужно ходить в храм и, «какие бы то ни были батюшки, считать их хорошими… Мы не к духовенству идем, а в храм Божий». Однако «в храме духа нет, а буквы много — храм и пуст». «Распутин считал, — пишет Сенин, — что церковь утратила чистоту апостольских времен, потому власть благодати свободна и может снизойти на непосвященных, посредством истовой молитвы человек приходит в экстаз и начинает прорицать и наставлять». «Он нас, священников, ни во что не ставит, — говорил о. Петр Остроумов, приходский священник в Покровском. — Ишь, выдумал учение, что благодать с недостойных пастырей отлетает и ложится на простецов…» «Простяки» — любимое слово Распутина, и чем более бесхитростен человек, тем более, по его мнению, он приближен к Богу.

По чувству Распутин скорее пантеист. Бог — это некое высшее благо, разлитое в природе. «Ходил берегами, в природе находил утешение и нередко помышлял о самом Спасителе, как он ходивши берегами. Так меня природа научила любить Бога и беседовать с Ним… Так природа много может научить ко всей премудрости…» Отсюда все, что естественно совершается в природе, несет в себе отпечаток божественного, и высшее проявление благодати — это любовь: любовь к Богу, к природе, а наипаче к ближнему своему. «Все заповеди покорны любви — в ней великая премудрость, больше, чем в Соломоне, и такая высота, что только одна любовь и существует». Любовь, однако, «не даром достают», нужно, «чтоб опыт пересиливал букву, чтобы он был в тебе хозяином и чтобы была жена такая опытная, как и сам, еще в мире потерпела все нужды и скорби… вот тогда совершится на них Христос в обители своей».

Вторым столпом распутинского исповедания была «правда». «Правды ищите», — сказал Христос… «Все человеку простится… и воровство, и убийство, и блуд, а лицемерие — никогда», — говорил он. «Правда» — необычайно емкое русское слово и в первую очередь означает не соответствие сказанного сделанному, но определенный идеал жизни. «Жить по правде», «жить по справедливости» означает жить в соответствии с нравственными идеалами, близкими раннему христианству: должно быть равенство между людьми, братская помощь друг другу, независимость личности от внешней власти. «Он ставил всех людей на один уровень, вне зависимости от имен и титулов», — вспоминает дочь Распутина.

«Это натур-философ со дна народного, человек почти безграмотный, но начитанный в Писании, да сверх того с природным экстазом мысли, — пишет М. Меньшиков. — Некоторые его изречения меня удивили оригинальностью и даже глубиной… что-то вещее развертывалось из загадочных слов, что-то нелепо-мудрое». Взгляды Распутина во многом лежали в русле мистически-анархического христианства, с первых веков развивавшегося параллельно официальным церквам — отчасти как вызов их огосударствлению и иерархичности. В частности, заметно сходство с учением средневековой секты амальрикан, последователей Амальрика из Бены. Учение его было осуждено католической церковью, прах выброшен в поле, а многие последователи сожжены — но не все, мой род идет если не от него самого, то от одного из его учеников. Вкратце его учение сводилось к трем пунктам: 1) Бог есть все; 2) каждый христианин — член в теле Христа; 3) пребывающим в любви не вменяется в вину никакой грех. Ученики его отсюда сделали вывод, что тот, в ком пребывает Божественный дух, не может грешить.

Бог есть любовь, Бог есть правда, Бог есть природа, Бог есть радость и веселье. Как религиозный идеал Распутину представлялась не монашеская аскеза, не умерщвление плоти, что могло повести только к гордыне, а оттуда прямо к дьяволу, но жизнь в радости — «он не отделял религию от радости». «Молиться Богу можно в танце так же хорошо, как и в монастыре, хвалить Его в радости за то добро, что Он создал, — говорил он. — И царь Давид танцевал перед ковчегом Господа». «Нет, Бог веселым от рая не откажет, а наипаче их возлюбит, но только веселиться нужно во Господе».

Он против самоистязаний — нравственных и телесных, против долгих паломничеств, изнурительных постов, вообще всех крайностей. «С большого поста… нервы расстраиваются и не хочет человек разговаривать ни с кем, все кажутся в очах его из грешников грешники… Вот где нас добыл враг, где нам поставили сети: в посте, в молитве, достал нас чудотворцами, и явилась у нас на все прелесть, тут-то мы забыли дни и ночи, и евангельское слово отстоит далеко от нас». Не нужно ни пренебрегать, ни изнурять себя молитвой, а «брать пример самый легкий с животных, с лошадей: посмотри, если на сытой лошади поедешь — она убьет, а на голодной — устанет, держись середины — тогда не убьет, не пристанет, а как раз добежит до столба. Так и молиться надо». Как ни стараться достичь святости, человеческая природа остается несовершенной. «Нет святых на земле, пока человек жив, он грешен», — любил повторять Распутин.

Для взглядов Распутина характерен экуменизм, редкий в то время. Он говорил, что все религии представляют не что иное, как разное понимание одного и того же Бога. «Триста вер в свете — триста истин… У каждого человека в душе своя библия…», «Я вот убедился в том, что платье у турок такое же, как у христиан и евреев… Сначала уничтожили это различие, а потом и на веру перейдет, — простодушно пишет он, -…сначала на одежду прельстятся все инородцы, а потом из них будет Единая Церковь».

Эти взгляды сложились у Распутина постепенно, и подчас одно противоречило другому. Он порицает идущих в монастыри, хотя пишет о пользе монастырей, порицает странников — «все ходят, ходят, и до того, бедняжки, доходили, что враг в них поспел», — и сам пространствовал много лет. Несомненно, что начальным его идеалом была именно монашеская аскеза, он описывает, как пытался носить вериги, не мылся годами, посещаем был видениями. Смирив свой буйный нрав, отказавшись от мяса, табака и вина — изнемог он, однако, в борьбе с «блудным бесом».