История создания милицейского спецназа по сути немногим отличается от создания спецназа внутренних войск. Эти специальные подразделения формировались в один и тот же временной период, в преддверии Олимпиады и в общей системе МВД.

Уходило время, когда оперативники сами производили задержание опасных преступников. В 1978 году в управлениях внутренних дел Москвы и Московской области стали создаваться так называемые внештатные группы захвата. Милиционеры вступали в группы добровольно. И в основном это были спортсмены — люди тренированные и выносливые, мечтавшие о настоящем милицейском спецназе. Добровольцы сами разрабатывали методики задержания и теоретически, и на практике. Группы съезжались на сборы в Расторгуево, добивались слаженности действий, обменивались опытом.

Количество успешно проведенных задержаний росло. Правда, все это для новоявленных спецназовцев давалось с трудом, поскольку в группе они дежурили чаще всего по ночам, после основной службы. Большинство из тех первых спецназовцев сами были оперативными работниками.

Удачная работа групп захвата способствовала тому, что руководство МВД пришло к выводу: необходимо создать в милиции отдельное силовое подразделение, специализирующееся только на задержании преступников (наподобие УРСН, которая в то время уже существовала во внутренних войсках).

В 1989 году появились первые отряды милиции особого назначения (ОМОНы). В них шли служить крепкие, волевые парни, отслужившие в армии и не где-нибудь, а в ВДВ, морской пехоте, на границе. Поступали в ОМОН и многие профессиональные спортсмены. Командиры отрядов подыскивали для себя новые кадры чаще всего на соревнованиях по борьбе. Тут в дело шло все ораторское умение командиров или замполитов. Правда, многие из спортсменов уже слышали о создании спецназа, да и романтический настрой имел место.

Однако романтика быстро отходила на второй план, когда бойцы милицейского спецназа начинали понимать, что нагрузки на тренировках ничуть не меньше тех, что были во время занятий спортом, а к тому же от этих тренировок в буквальном смысле зависит жизнь — и собственная, и товарища, и мирных граждан.

Кроме того, первые ОМОНы столкнулись с проблемой обычного, бытового обустройства. С трудом находили подходящие места, где можно было организовать базу отряда, а уж про ремонт помещений во времена дефицита строительных материалов и говорить не приходилось. Один из заместителей командира на время обустройства фактически по совместительству становился прорабом. Доставал кирпичи, доски, краску.

Почти на все задержания руководство отряда выезжало вместе с бойцами — необходимо было все «потрогать собственными руками», набраться «живого» практического опыта, который со временем перерос в методические наработки. По этим наработкам прошло подготовку уже не одно поколение омоновцев.

Довольно скоро возникло понимание, что ОМОН — это только начальная ступень, надо идти дальше. Сержантский состав ОМОНов не всегда соответствовал уровню проводимых спецопераций. Да и омоновцев просто-напросто не хватало на все оперативные мероприятия, проводившиеся уголовным розыском и другими подразделениями милиции. В начале 90-х годов существенно возросла криминогенная обстановка в стране. Активизировались бандитские группировки, в том числе и в небольших городах и поселках.

Одновременно с ОМОНами в 1989 году в МВД СССР было создано Управление по борьбе с организованной преступностью, а в регионах возникли РУОПы. Главное управление по борьбе с организованной преступностью (ГУОП) возглавил генерал-полковник милиции Михаил Константинович Егоров, первый заместитель министра внутренних дел. Всего по стране насчитывалось тринадцать РУОПов (региональных управлений по борьбе с организованной преступностью).

Прообразом внутренней структуры РУОПов, с учетом особенностей возлагаемых на них задач и требований времени, стали действовавшие в свое время немецкие команды, в которых одной составляющей была агентура, другой — следователи, а третьей — добровольцы, физическая поддержка.

В каждом РУОПе действовало три отдела. Первый — информационный, второй — оперативный и третий — подразделение, которое должно было реализовывать оперативные разработки. Таким образом, в 1992 году появился СОБР — специальный отдел быстрого реагирования. Вначале это был именно отдел, и командир отдела являлся заместителем начальника РУОП. Однако все упорно называли СОБР отрядом, и в конечном итоге он отрядом и стал.

Задумывались СОБРы, также как и ОМОНы, для облегчения работы оперативных сотрудников. Оперативник не должен растрачивать свою энергию на задержания, обыски, конвоирование. Работа оперативника отчасти схожа с творческой профессией. В нее входят сбор информации из разных источников и аккумулирование полученных сведений, создание толкового плана, который сработает на все сто процентов. СОБР как раз и должен реализовывать этот план. Каждый — на своем месте.

Учебный центр, как и планировалось, был создан в СОБРе РУОПа по Московской области. Из тринадцати региональных управлений, у каждого из которых было более десятка СОБРов, приезжали в центр бойцы для обучения и тестирования.

Некоторые из СОБРов переименовали в ОМСН (отряд милиции специального назначения), что почти дублирует название ОМОН, однако ОМСН так и остались офицерскими отрядами. РУОПы сначала переименовали в РУБОПы, а затем, после реформы региональных управлений по борьбе с организованной преступностью, эти управления стали называться УБОП СКМ (управления по борьбе с организованной преступностью службы криминальной милиции).

Отряды милиции особого назначения и получили дальнейшее развитие после того, как был создан специализированный ОМОН на воздушном и водном транспорте. Сначала в июне 1991 года приказом по Московскому УВД на воздушном и водном транспорте была создана отдельная рота милиции специального назначения. Это решение было вызвано необходимостью усиления безопасности полетов воздушных судов гражданской авиации, охраны речного транспорта и гидротехнических сооружений на фоне общей нестабильности и сложной криминогенной обстановки в стране.

Изначально подразделение называлось ротой специального назначения. В ее состав входило всего пять человек, и размещались они в небольшой комнате на улице Марины Расковой. Позже, когда штаты увеличились до ста человек, подразделение перевели в помещение линейного отдела на речном транспорте. После 1995 года отряд перебазировался на свое постоянное место, где находится и по сей день.

У подразделения как бы две даты рождения — 1991 год, когда появилась рота спецназа, и 1993 год, когда по приказу министра внутренних дел Российской Федерации на базе роты был создан отряд милиции особого назначения при Московском УВД на воздушном и водном транспорте.

Территориально отряд расположен на окраине Москвы, рядом с МКАД. Это позволяет в случае экстренного вызова добраться до аэропортов «Внуково», «Домодедово», до Северного речного вокзала за считаные минуты.

Тренировки омоновцы проводят у себя на базе. В нескольких пустующих домах отрабатывают штурм и захват. Свою территорию они иногда предоставляют для боевой подготовки СОБРа, ОМОНа ГУВД и бойцов «Альфы».

В начале 90-х бойцы отряда почти ежедневно участвовали в силовых задержаниях, помогая оперативникам из уголовного розыска и сотрудникам РУБОП захватывать участников бандитских группировок, которые в те годы заполонили столицу.

В 1993–1994 годах в аэропорту «Домодедово» пыталась взять власть в свои руки солнцевская организованная преступная группировка. Бандиты устанавливали в аэропорту свои порядки. Действовали нагло и дерзко. Транспортная милиция с группировкой справиться не могла.

За один день боевики из группировки были способны ограбить несколько автобусов «Икарус», которые перевозили пассажиров от аэропорта до Москвы. Когда «Икарус» выезжал на Каширское шоссе, его подрезал один легковой автомобиль, а сзади блокировал другой. Остановив автобус на обочине, бандиты заходили в салон и грабили пассажиров. Таким же образом они грабили водителей грузовиков.

Бойцы ОМОНа стали контролировать почти каждый автобус на маршруте аэропорт — Москва. Они неоднократно вступали в схватку с вооруженными бандитами и в конце концов навели порядок.

На протяжении десяти лет отрядом руководил полковник милиции Игорь Лазаревич Бирагов. Он стоял у истоков создания отряда, прошел в нем путь от лейтенанта до полковника и в 2001 году перешел на службу в МВД.

После него командиром отряда был полковник милиции Александр Иосифович Бибиков, а в апреле 2002 года ОМОН возглавил новый руководитель — подполковник милиции Алексей Владимирович Кузьмин. Он пришел в ОМОН из СОБРа УБОП по Московской области, где был начальником отделения. Ездил в боевые командировки в Чечню, имеет два ранения, кавалер двух орденов Мужества, награжден медалями «За отвагу», «За воинскую доблесть» I и II степени и «За ратную доблесть». До службы в милиции Кузьмин закончил Благовещенское речное училище и на лоцманском судне проводил караваны судов из Карского моря в Енисей. Поэтому ОМОН на воздушном и водном транспорте был логическим продолжением двух его любимых профессий — речника и милиционера.

В 2004 году командиром ОМОНа стал Сергей Владимирович Бекетов, служивший в отряде с самого его основания.

В отряде готовят снайперов, верхолазов, взрывотехников, а с 1995 года — и пловцов-водолазов. Бойцы ОМОНа проходят физическую, тактико-специальную, огневую, инженерную, медицинскую подготовку.

В отряде существует группа подводников. В системе МВД, кроме ОМОНа на воздушном и водном транспорте, по штату боевые пловцы есть только во внутренних войсках. Водолазов ОМОНа привлекали для обеспечения безопасности судов во время проведения Всемирных юношеских игр — пловцы проверяли днища речных судов на предмет обнаружения взрывных устройств. С подобной же целью подводники регулярно производят осмотр многочисленных плотин и шлюзов Москвы-реки. Водолазы тренируются на базе внутренних войск.

В 1998 и 2004 годах подводная группа отряда выезжала в командировку на озеро Байкал, где водолазы во время многочисленных погружений подтвердили высокий класс своей подготовки.

Подразделение всегда находится в боевой готовности. В распоряжении моторизованного взвода есть два катера и два скутера — небольшая флотилия, которая успешно борется с многочисленными нарушениями на водных просторах.

Каждое лето омоновцы задерживают и сдают в Государственную инспекцию по маломерным судам (ГИМС) несколько десятков водных мотоциклов, владельцы которых нарушают правила регистрации водно-транспортных средств или просто хулиганят на воде, создавая угрозу жизни купающихся и мешая судоходству. Эта же флотилия помогает борьбе с браконьерами, которые в путину сотнями выходят на берега рек и озер на преступный промысел.

Чтобы быть принятым на службу в отряд, надо иметь отменное здоровье и соответствующую физическую подготовку, пройти психологические тесты.

Конечно, в ОМОНе, как и во многих подразделениях МВД, существуют проблемы с финансированием и нехваткой сотрудников. Еще несколько лет назад в отряды милицейского спецназа был конкурс — восемь человек на место, претенденты стояли в очереди по нескольку месяцев, чтобы удостоиться чести быть принятыми в отряд. Теперь, конечно, такого конкурса нет, но в отряд все равно попасть непросто. Однако тех, кто поставил перед собой цель и выбрал настоящую мужскую профессию, никакие трудности не остановят.

Первая чеченская кампания для ОМОНа началась в декабре 1994 года. А первыми населенными пунктами, в которые входили омоновцы, были Самашки и Ассиновская, затем — Гудермес и Червленная. В декабре 1996 года омоновцы уходили из Чечни одними из последних.

На той войне ОМОН охранял особо важные транспортные сооружения (станции, мосты и железнодорожные пути), работал с войсковой разведкой, помогал контрразведчикам обезвреживать террористов.

За время первой командировки отряд потерял одного бойца — Игоря Сергеевича Романова, который пришел работать в ОМОН в мае 1995 года. В августе того же года в составе сводного отряда он был направлен в Чеченскую Республику для выполнения специального задания. 9 сентября 1995 года старшина милиции Романов в составе группы осуществлял охрану и оборону железнодорожного моста через Терек. В 23 часа 20 минут пост, на котором нес службу сотрудник, был обстрелян боевиками из автоматического оружия и подствольных гранатометов. Романов получил смертельное ранение.

Для увековечения памяти погибшего сотрудника руководством ОМОНа было принято решение занести его имя в книгу памяти подразделения. У Игоря Романова осталось двое детей. Бойцы ОМОНа не забывают семью Игоря и оказывают ей помощь.

В ноябре 1995 года сотрудник сводного отряда Сергей Бекетов получил тяжелое осколочное ранение при охране железнодорожного моста через Сунжу. Благодаря усилиям врачей и силе воле Бекетов остался служить в отряде и даже стал командиром подразделения.

С октября 1999 года и по настоящее время на счету отряда более десяти командировок в Чечню. Новыми местами дислокации отряда стали населенные пункты Червленная-Узловая, Гудермес, Грозный — железнодорожный вокзал, аэропорт Грозного — «Северный». Тридцать пять процентов личного состава ОМОНа награждены орденами и медалями.

10 февраля 2003 года ОМОН был выведен из города Грозного. А СОБР по сей день ездит в командировки в Чеченскую Республику. Война для собровцев началась в 1994 году, когда СОБРы были впервые направлены туда как наиболее подготовленные подразделения МВД. С 14 декабря 1994-го по 11 января 1995 года их личный состав восемь раз находился в районах боевых действий, в том числе по восстановлению конституционного порядка на территории Чечни и пресечению террористических актов в городе Буденновске Ставропольского края, населенного пункта Первомайское Республики Дагестан.

В Буденновске операцией руководили министр внутренних дел Ерин и начальник ГУБОПа Егоров. Министерский и подмосковный СОБРы уже захватили одно крыло больницы, когда руководство потребовало по телефону, чтобы Егоров прекратил штурм. Надо было тогда боевиков прижать, нельзя было давать спуску террористам, иначе они снова повторят свои действия. Что и произошло позже в Кизляре…

Егоров понимал, что штурм надо продолжать. И доложил об этом в довольно резкой форме Черномырдину. По возвращении из Буденновска начальника ГУБОПа сняли с должности. А боевикам тогда дали уйти.

С 29 сентября 1999 года сводные отряды СОБРа вновь находятся в районах боевых действий, принимают участие в антитеррористической операции в Северо-Кавказском регионе. Они были задействованы в различных спецоперациях, участвовали в освобождении от незаконных вооруженных формирований города Грозного, сопровождали колонны и обеспечивали личную безопасность членов Правительства РФ и руководителей МВД.

В период командировок погибло четыре сотрудника СОБРа и РУБОП по Московской области, двадцать шесть были ранены (из них шесть получили тяжелые ранения), минно-взрывные контузии получили восемьдесят три человека.

За проявленные при выполнении служебных, боевых задач профессиональное мастерство и личное мужество сотрудники СОБРа получили около четырехсот государственных наград.

Звания Героя России удостоены:

Якупов Фарват Абдуллович;

Матвеев Виктор Владимирович (посмертно).

С 1999 года почти сто процентов сотрудников СОБРа побывали в служебных командировках в Северо-Кавказском регионе. Вот что думает по этому поводу генерал-лейтенант милиции А. К. Карташов — первый начальник РУОП МО (в 1989–1998 годах):

«СОБР — это вспомогательный отдел для оперативников. Он не для войны. Тем более офицеры, а в СОБРе одни офицеры, не должны нести патрульно-постовую службу, чем они в большинстве случаев занимались в Чечне. Это нецелесообразно. В таких операциях, как в Чечне, не должно быть шапкозакидательства, как это было в первую антитеррористическую операцию да и в начале второй. Нужны хорошо поставленная пропаганда среди населения, грамотные оперативные действия, долгосрочная программа. Без нее в Чечне и делать нечего. Такого рода войны уже были. И «лесные братья», и «западенцы», бандеровцы. Только в пятидесятых годах нам удалось с ними покончить. А ведь армия в то время была огромная… Все не так просто. Тут нужны время и четкая умная программа. Я тридцать три года отслужил и могу судить об этом. Конечно, война СОБРы подломила, но, я надеюсь, не сломила. Война не их профиль, но они с честью выносят все тяготы службы в экстремальных условиях».

В первую и во вторую чеченские войны для омоновцев и для собровцев происходило смещение линий работ — милицейской и военной. А ведь все СОБРы, и в частности один из первых в стране — СОБР УБОП по Московской области при ГУБОП МВД РФ, — были созданы для вполне конкретных задач в соответствии с требованием Указа Президента Российской Федерации от 8 октября 1992 года «О мерах по защите прав граждан и усилению борьбы с преступностью».

Подразделение осуществляло и осуществляет решение следующих задач:

захват (ликвидация) вооруженных преступников, преступных групп и сообществ, в том числе террористической направленности;

изъятие незаконно хранящегося оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ, наркотиков и пресечение их распространения;

освобождение заложников;

обеспечение безопасности оперативно-розыскных и следственных мероприятий на территории Московской области и Центрального экономического региона России.

Сотрудниками СОБРа осуществляется в год в среднем до тысячи пятисот выездов на специальные мероприятия, проводятся спецоперации. И все это — на высоком профессиональном уровне.

Когда СОБР был только создан, первые бойцы, составившие основу отряда, были набраны из двух взводов областного ОМОНа, и в первое время собровцы располагались на территории московского ОМОНа.

В августе 1994 года СОБРу был отведен земельный участок площадью около восьми гектаров на территории расформированной воинской части в Подмосковье, где все было в полуразрушенном состоянии.

Первый командир отряда полковник милиции Анатолий Геньевич Рябинков сделал все, чтобы привести базу в порядок. Были восстановлены казармы для личного состава, построен питомник служебного собаководства, соответствующий стандартам Международной лиги собаководства, выполнены работы по ремонту отопительной системы, по ограждению территории базы СОБРа бетонным забором, отремонтированы овощехранилище и продовольственный склад.

С 2001 года все хлопоты по бытовому устройству и боевой подготовке отряда легли на плечи нового командира, полковника милиции Эдуарда Львовича Филиппова.

На территории СОБРа находятся действующие жилые здания, объекты служебного и хозяйственного назначения — большая казарма, административный корпус, слесарно-ремонтные мастерские, помещение автослужбы, вещевой и продовольственный склады, овощехранилище, клуб, штаб СОБРа, спортивный зал, столовая, котельная. Общая протяженность всех инженерных коммуникаций (водоснабжение, канализация, энергообеспечение) составляет около пятидесяти километров. Все объекты и коммуникации находятся на материально-техническом, хозяйственном и финансовом обеспечении СОБРа.

В подмосковном СОБРе, единственном среди подобных подразделений в России, создан питомник по разведению и дрессировке служебных собак — бельгийских и немецких овчарок. Собаки питомника используются не только при проведении специальных мероприятий в Московской области и Москве, но и отправляются в Северо-Кавказский регион, оказывают огромную помощь сотрудникам СОБРа в районах боевых действий. Они натасканы на задержание, поиск наркотических и взрывчатых веществ, участвуют в выставках и занимают призовые места.

В штабе СОБРа создана медико-санитарная часть, оснащенная мини-операционной, физиотерапевтическим кабинетом с необходимым современным оборудованием. Сотрудники МСЧ ежедневно контролируют состояние здоровья личного состава, заступающего на службу, следят за санитарным состоянием пищеблока и жилых помещений оперативно-боевых отделений. Силами МСЧ налажено обеспечение медикаментами и перевязочными материалами личного состава СОБРа при проведении оперативных мероприятий местного масштаба и командировок в зоны боевых действий. Проводятся мероприятия по реабилитации сотрудников, прибывших из зон боевых действий.

В СОБРе к настоящему времени сформировано ядро высокопрофессиональных специалистов, которые постоянно повышают свою боевую и физическую готовность, активно участвуют в воспитании и обучении молодых сотрудников.

Командиром СОБРа РУБОП по Московской области был полковник милиции Анатолий Геньевич Рябинков — личность легендарная. Он стоял у истоков создания СОБРов, а с момента подписания Указа о создании специального отдела быстрого реагирования в январе 1993 года бессменно командовал им до 2001 года, когда его назначили заместителем начальника УБОП СКМ по Московской области.

Он прошел длинный путь, полный трудностей и испытаний, — от постового до командира. Награжден двумя орденами Мужества, орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени, орденом «За личное мужество» и медалью «За отвагу».

Ветхий забор вокруг дома. Охапки золотых шаров, мокрых от недавнего дождя, свисают со штакетника. Шелестят капли, их стряхивает с деревьев ветром.

Незаметно вдоль забора крадутся люди в камуфляже и черных масках. Быстро, бесшумно, без лишних слов. Окружили дом. Кто-то затаился под окнами, кто-то у крыльца, пригнувшись за перилами.

В доме желтый свет. Будто теплое растопленное масло за оконными стеклами растеклось.

Один из бойцов влетел в дом, выбив с треском крепкую дверь. Остальные — следом.

— Милиция! Всем на пол! Лежать! Руки за голову!

Бойцы разделились. Одни обследовали комнаты. Стремительно. Не давая опомниться бандитам, снимавшим этот дом под Видным. Остальные — держали под прицелом задержанных преступников, лежавших на полу. В комнату зашли оперативники. Начали обыск. Кроме гранаты «Ф-1», нашли еще и наркотики.

Год уже работало новое подразделение — СОБР. И все чаще их вызывали на захваты опасных вооруженных преступников.

Дежурить приходилось по несколько суток подряд. Бойцов не хватало. Тщательный отбор в СОБР продолжался. Не каждый подходил для милицейского спецназа. Только самые сильные, выносливые, уравновешенные.

Многие преступники — бывшие спортсмены с пистолетами за пазухой — становились опасными противниками. Часами бойцы СОБРа отрабатывали приемы в спортзале, тренировались спускаться по стенам с альпинистским снаряжением, проводили учения с освобождением заложников. Все это им потом пришлось применять на практике.

Решившиеся идти в СОБР знали, что вступают в необъявленную войну с бандитами. Она затягивала парней в свой опасный водоворот. Тут они могли применить и всю свою силу, смелость и ловкость. В жизни есть две противоположности — добро и зло. Никогда и ничто не изменит такое положение. Быть на стороне добра сложнее…

Бандитов по одному выводили из дома и вели к автобусу. Отделение, которое задержало их и в котором служил лейтенант Сергей Владимиров, дежурило уже вторые сутки. Накануне они повязали группу бандитов с пистолетами «ТТ» в Солнечногорском районе. У преступников шла серьезная разборка, готовая перейти в стрельбу. Очень вовремя «собры» нейтрализовали их и положили физиономиями на асфальт.

Через несколько часов командир отделения рапортовал командиру СОБРа полковнику милиции Рябинкову.

— Отработали как положено. Потерь нет.

— Не придется вам отдохнуть, — с сожалением покачал головой Рябинков (он видел, что ребята вымотались). — Из РУОПа звонили. В Балашихинский район ехать надо. Разборка намечается с фейерверком.

Группа уехала, а Рябинков мерил шагами кабинет.

«Что ж так неспокойно на душе? — думал он. — Устали, конечно, парни. Внимание рассеянно. Как бы чего… Людей мало, куда же деваться. Вот и работают на износ».

Командирское предчувствие не обмануло. В тот момент, когда он поглядывал с нетерпением на часы в своем кабинете, старшего оперуполномоченного Владимирова везли в больницу с тяжелым ранением в голову. Мигалка «скорой» и сирена заставляли прохожих оглядываться. Участники начавшейся разборки уже лежали на земле с закрученными за спины руками.

А в больнице умирал молодой милиционер. Жизнь для лейтенанта только начиналась. Он закончил физкультурный институт, был кандидатом в мастера спорта по греко-римской борьбе. Подавал большие надежды в спорте, но пошел служить в милицию… Умер Сергей в реутовской больнице от смертельного ранения.

Когда Рябинкову сообщили об этом, он отвернулся к окну и долго стоял молча. Потом спросил:

— Как же вы так?

— Бандиты отказывались подчиниться… Сергей как раз из нашей машины выскочил, на подмогу, тут его… в голову. — Говоривший сжал кулаки.

Рябинкову хотелось остаться наедине. Но надо было отдавать распоряжения и не показывать виду…

Группа советских войск в Германии. Анатолия Рябинкова призвали из Перми, где он учился в художественно-промышленном училище.

Анатолий хотел служить в армии, но в морпехе или десанте. С детства занимался классической борьбой, легкой атлетикой, боксом и стрельбой. Судьба распорядилась иначе.

Он закончил учебное подразделение, стал сержантом.

Боевые специальности в войсках ПВО все сложные — приходилось изучать, что такое диоды, триоды… А он думал о рукопашном бое или затяжном прыжке с парашютом, когда паришь высоко и поток воздуха, как мягкие ладони, поддерживает, не дает упасть камнем на землю. А внизу самарские степи, сухие, жаркие. Там где-то дом. Родной. Там мама, две младшие сестры — Люда и Оля. Мама едет, наверное, по степи, по пыльным дорогам к дальнему совхозу. Она — заместитель главного ветврача района. Проводит проверки, прививки — все на ней. Мама хрупкая, маленькая, и работа у нее совсем не женская…

Анатолий с трудом отрывался от своих мечтаний и снова утыкался в учебники. Служба есть служба. И он все выучит, чтобы быть лучшим, чтобы было о чем писать маме. Ей и так, бедной, пришлось нелегко с тремя маленькими детьми на руках. После института двух молодых ветврачей — ее и мужа — распределили в Читинскую область, Борзинский район. Там у них родился сын. На краю земли, далеко от столиц, на границе с Монголией они много работали и жили счастливо.

В 1959 году родители переехали в Самарскую область. Анатолию исполнилось шесть лет, младшей сестре семь месяцев, когда умер отец. Мама осталась одна и тянула на себе и работу, и детей, глубоко пряча тоску по мужу.

— Нет, мы не можем вас принять. — Человек в строгом сером костюме, с аккуратной стрижкой, смотрел на молодого статного парня. — Вы лейтенант запаса, это хорошо. Но высшего образования у вас не имеется. Ничего не получится.

За Рябинковым захлопнулись тяжелые двери КГБ. Не вышло. А так хотелось — контрразведчиком. Еще в армии мечтал. Написал письмо родственникам в Подмосковье, договорился, что у них остановится. И вот тебе на!

— Все дурацкие формальности, — бормотал он, сидя в электричке.

В чемоданчике, с которым он приехал из армии, лежали письма от командования. Рябинкова рекомендовали к поступлению в художественное училище.

Но Рябинков уже решил для себя: рисование рисованием. Оно никуда не денется. Останется для души. Но делом своей жизни он избрал другое.

В Пушкинском отделе милиции, куда Рябинков пришел устраиваться на работу, он сразу сказал:

— Я хочу в группу захвата.

— Ты пока постовым походи. — Заместитель по оперативной работе Станкевич еле сдерживал улыбку. — Потом мы тебя обязательно включим в группу захвата.

Станкевич, человек немолодой, он воевал с «лесными братьями» в Прибалтике, Западной Украине. Он не стал разубеждать и разочаровывать Рябинкова, что о группах захвата в то время еще никто не слышал. Их просто не существовало.

А Рябинков, несмотря на молодость и отсутствие опыта, все больше убеждался, что не должны оперативники заниматься захватом преступников. Нужно создать для этого специальные подразделения. Они будут — он был в этом уверен.

Рябинков проходил постовым чуть больше года и уехал в Каунас. Там находилась средняя школа милиции. Старинный, красивый город. Рябинков и в Каунасе не забывал о двух своих увлечениях — рисовании и спорте. Он делал карандашные наброски каменных зданий. Архитектура города не походила на те городские пейзажи, которые он видел в Москве. Каунас скорее напоминал Германию. Кроме того, Рябинков выступал на соревнованиях по легкой атлетике и самбо, представляя милицейскую школу. Его спортивное мастерство росло.

Когда вернулся в Пушкино, стал работать в уголовном розыске оперуполномоченным. Его целеустремленность заметили, а дельные предложения о совершенствовании работы уголовного розыска, о создании группы захвата одобрили. Рябинкова перевели в областное управление, в отдел анализа и оперативной информации. В 1978 году была создана внештатная группа захвата, в которую вошел Рябинков. В эту группу вступали добровольно. Писали рапорты. Брали только спортсменов: крепких, выносливых. Сами продумывали и изучали азы задержания. Ездили на сборы в Расторгуево. Отрабатывали слаженность действий. Дежурили часто по ночам. Это — помимо оперативной работы, которой занимались наравне с другими сотрудниками. Успехи группы были очевидны. Количество успешных задержаний росло.

Рябинков все больше убеждался, что надо создавать группы захвата и даже отдельное подразделение, специализирующееся только на этом.

— Нет, каждый должен заниматься своим делом. Человек не может уметь все. Оперативники должны головой работать, но они не должны думать, как взять преступника, тем более вооруженного, — это не их забота. Это иная наука. Совсем иная, — доказывал он своим коллегам.

Одни его поддерживали, другие относились скептически: мол, чего добивается? Служил бы спокойно…

Хотя уже знали, что Рябинков человек слова. За справедливость, за друзей и к начальству пойдет, и прямо в глаза скажет, если что не так. Идеалист и максималист. Наверное, только такие неуемные натуры и сдвигают дело с мертвой точки.

Толпа колышется. Люди жгут костры, кричат. Многие разогрели себя не только кострами. Площадь перед Домом Советов закидана мусором. Обломки досок, бумажки. Командир подмосковного ОМОНа Рябинков смотрел на толпу из окна Белого дома.

Из-за костров казалось, что это дворцовая площадь Петрограда, что сейчас не август 1991-го, а октябрь 1917-го. Но в Белом доме не мятежные матросы… Областной ОМОН. Автоматы, камуфлированная форма. Они охраняют Ельцина. Народ тоже пришел к Белому дому защищать демократию и Ельцина. Все настроены воинственно.

Днем Рябинков ездил в главк. Докладывал начальству о происходящем. Когда возвращался в Белый дом, медленно ехал сквозь толпу. Люди неохотно расступались и с подозрением поглядывали сквозь стекла в машину. Наконец они углядели, что в машине военные, да еще и вооруженные автоматами. Кто-то в толпе крикнул:

— Они вооружены! Бандиты!

Рядом подхватили:

— Они хотят убить Ельцина!

Люди с воплями кинулись на машину и начали ее раскачивать. Водитель уазика побледнел. Толпа пыталась выдернуть сидевших в машине офицеров. Дело, наверное, дошло бы до рукоприкладства, причем с обеих сторон, если бы Рябинков вовремя не заметил своего бойца. Омоновец шел сквозь толпу навстречу. Люди ему улыбались, совали свертки с бутербродами.

— Ты что ходишь! — крикнул Рябинков. — Командира твоего сейчас задавят?!

— А ну. — Омоновец повел широким плечом. — Это мой командир!

Толпа отхлынула и раздался новый клич:

— Это герои! Качать их!

Так на руках и понесли в Белый дом.

Командиром ОМОНа Рябинков стал в 1989 году. ОМОНы только начали появляться, он перешел туда на должность замполита. Отряд милиции особого назначения — уже что-то. Это было близко к замыслам Рябинкова, его мечтам. На задержания преступников ездило все руководство вместе с бойцами. На базе ОМОНа в Видном дневали и ночевали. Жили там месяцами.

Год назад до этого, тоже в августе, Рябинков получил орден «За личное мужество» за задержание вооруженных бандитов. В 1989 году в Луховицах, в одной из воинских частей было похищено шестьсот пистолетов «ТТ» и сотни патронов к ним. Бандитов задерживали в лесу.

Получили от оперативников информацию, что бандиты поехали убивать своего подельника — молоденького солдатика. И солдата спасли, и бандитов повязали, и оружие — девять мешков — вернули.

Эта была первая награда Рябинкова. Он был первым из омоновцев Московской области, который получил орден «За личное мужество».

С командиром ОМОНа Сергеем Селиверстовым они набирали бойцов для отряда. Ездили на соревнования по борьбе. Предлагали ребятам-спортсменам идти работать в милицию. Так в ОМОН пришли и Эдуард Филиппов (будущий командир СОБРа), и многие другие.

Рябинков особенно следил за судьбой понравившихся ему бойцов и помогал им. Так, Виктора Матвеева он назначил своим помощником, когда стал командиром СОБРа. Виктор своей требовательностью к себе и другим, любовью к работе напоминал его самого в молодости. Он видел, что из Виктора может вырасти хороший руководитель, командир. Такой за вверенных ему бойцов головы не пожалеет.

Сам Рябинков, чтобы бойцы жили в нормальных условиях на базе, повсюду доставал материалы для ремонта зданий — краску, доски, кирпичи — тогда все это было дефицитом. Дни были заполнены до предела — то опасные задержания, занятия, то хозяйственная деятельность.

— Ты мой прораб, — посмеивался Селиверстов над другом.

Даже вопроса не возникло о том, кто займет место Селиверстова, когда тот перешел в Академию МВД и занялся наукой.

Начальником ОРБ был Александр Константинович Карташов. Рябинков знал его еще по совместной работе в розыске. Умелый специалист и руководитель. Рябинкова связывала с ним, кроме служебных отношений, дружба. С ним он часто делился мыслями о милицейском спецназе.

— ОМОН — это не то. Тут сержантский состав, до некоторых дел они не могут быть допущены, да и когда отряды создавались, им не ставилась задача проводить сложные спецоперации. Их этому и не обучают. А надо создать отряд отдельный. С учебным центром. Принимать офицеров, людей с военным или милицейским образованием. Тогда будет дело.

Карташов понимающе качал головой. Ему эта идея тоже нравилась, он думал о возможности создания такого подразделения. Его удивляло и радовало, что Рябинков так горит этой идеей.

— Ты обдумай все еще раз, — предложил Карташов. — Изложи свои мысли на бумаге — как будет выглядеть подразделение. Будем пробовать…

Вдруг в газете «Труд» на первой полосе вышла большая статья. Там были нападки на ОМОН и на самого Рябинкова. Под статьей подписались две журналистки, как потом выяснилось — их просто не существовало. А существовала заказная статья, которой хотели сломить командира. Не получилось.

— Александр Константинович, РУОПы — это шанс создать то подразделение, о котором я говорил.

— Силовая структура? — задумался Карташов. — Может, удастся пробить. Ты принеси мне свои наработки по этой теме, предложения, какая там штатная схема будет. Обсудим, согласуем и по начальству пойдем.

Дело не одного дня — по начальству ходить. Рябинков и так дома мало бывал, а тут совсем поздно стал приходить. Жена и сердиться на него не могла. Он был озабочен, и в то же время у него так сияли глаза.

— Ты понимаешь, Лен, я всегда этого хотел. Мечты надо осуществлять. Тогда и сам будешь счастлив, и люди вокруг тебя. Знаешь, как ребята загорелись. Карташов разрешил мне отобрать бойцов из ОМОНа, чтобы сформировать подразделение…

Сначала отряд состоял всего из семидесяти человек — бывших омоновцев. Рябинков взял и Эдуарда Филиппова, и Виктора Матвеева, и Фарвата Якупова, многих из тех, с кем служил бок о бок эти четыре года, до января 1993-го, когда указ о создании специального отдела быстрого реагирования, наконец, был подписан и СОБР стал отделом РУОП, а Рябинков его начальником, командиром СОБРа.

Нужно было где-то базироваться. Сперва разместились вместе с ОМОНом, в Видном. Но отряд разрастался и нуждался в своей территории. Рябинков ездил по Подмосковью в ее поисках. Времени на это обустройство почти совсем не оставалось. РУОПы сразу активно задействовали новую структуру.

В начале девяностых в Москву хлынули оружие, наркотики, уголовники со всей страны. Братков в кожаных куртках собровцы задерживали в огромном количестве. И криминальную ситуацию общими усилиями все-таки удалось переломить.

…Однажды вечером Рябинков смог высвободить время. Он хотел посмотреть территорию расформированной воинской части под Москвой. Ее предложили для отряда.

Одно- и двухэтажные дома, битые кирпичи, мусор. В казармах поломанные кровати, осыпающаяся штукатурка. Все разгромлено и разграблено.

Но Рябинков уже представлял, как здесь будет, когда удастся привести территорию в порядок. Понадобится много сил, денег, труда, но главное — будет, где тренироваться ребятам. Рябинков обходил помещения.

«Вот тут спортзал, тут клуб. Кажется, клуб здесь и был, — думал командир. — Стрельбище, столовая, баня. Ребята любят попариться».

Переехали в августе. Стали потихоньку обустраиваться. Вывозить мусор. Жили на базе почти на казарменном положении.

Октябрь 1993 года.

Когда в государстве неполадки, из всех нор выползают бандиты, убийцы, воры. Весь мусор всплывает на поверхность. Москва притягивала к себе нечисть из всего бывшего Союза. Грабежи, разбои — вызовы для собровцев не прекращались.

Рябинков переживал за бойцов — на базе еще не были созданы нормальные для жизни условия. Отопление не работало. Ночи в ноябре морозные. Отопление запустили только в конце ноября. И все-таки выжили. СОБР действовал…

Палатки, лес и серовато-синяя дымка вокруг. Пахнет дымком. Дежурные готовят обед. Здесь нет войны. Это горная база под Нальчиком.

Некоторые собровцы уже успели повоевать в конце 1994-го — начале 1995 года. Двадцать пять бойцов. Все живые и здоровые вернулись. Для Рябинкова это был главный показатель — год работы, учебы, бесконечные тренировки и боевые выезды не прошли даром. Возмужали ребята.

Вторая группа собровцев, человек сорок, базировалась под Ассиновской. Разведки, засады, зачистки. В Чечне СОБР был скорее в роли войскового спецназа, чем милицейского. Не до разграничений на войне.

Рябинков летал к группе в Чечню и каждый раз изводил себя мыслями, что он отвечает за бойцов, но не может уберечь их от пули, от взрыва. Он отвечает за них не только потому, что командир, а потому, что он решил их судьбу, когда принял в отряд. У многих бойцов семьи, у командира тоже, но никто из них уже не мыслил себя без отряда, никому в голову бы не пришло отказаться от командировки на войну Особая атмосфера в отряде, особое братство.

В апреле 1995 года сводный отряд под руководством Рябинкова готовился к горной войне. Под Нальчиком те же горы, а кроме того, такие же бункера, как под Бамутом. Сто человек отдельно проводили обкатку штурма бункера, похожего на тот, где прятался Дудаев.

В сводный отряд входили группа «Вымпел» и несколько групп СОБРов — из главка, воронежский и подмосковный.

Планировали передислоцировать отряд под Бамут, там шли жестокие бои. Но туда отряд не отправили, изменили задачу. Оставили бойцов для быстрого реагирования в случае терактов. Им были приданы большие силы — шесть вертолетов и бронетехника.

Рябинков подчинялся непосредственно командующему группировкой. Из Нальчика собровцы переместились под Грозный. Там стояли в поле между Северным и Грозным. Жили в палатках. Рейды, засады.

Работали иногда все, но чаще группами. Однажды разведка дала сведения о местонахождении дудаевского аэродрома. Там находились готовые к вылетам Миги. Одну группу Рябинков отправил на аэродром, с другой работал в районе Старые Атаги. Мыслями он был на аэродроме, с бойцами.

Рябинков выслал туда четыре вертолета с десантом и два — для прикрытия. Быстро подлетели «вертушки», смяли ветром траву. Одна за другой фигуры в камуфляжах оказались на земле, мелькнули и будто растворились. Выбили охрану, занялись самолетами. Три Мига заполыхали и взорвались. Только едкий дым вслед за яркими вспышками устремился в небо. Еще несколько самолетов, стоявших на ремонте, постигла та же участь.

Бойцы вернулись на базу целые и невредимые. О слухах, что боевики готовятся лететь на Мигах бомбить Москву, можно было забыть.

Отряд «Альфа» должен был штурмовать основное здание — центральный корпус больницы.

Больничный комплекс большой, корпуса разбросаны по территории. Собровцы должны были взять два здания и гаражи и осуществлять прикрытие «Альфы».

Небо светлое, выгоревшее. Солнце палит. Июнь. И вдруг стрельба. Плотный огонь в мирном городе. Свинцовая стена преграждает подходы к больнице, где заложники, захваченные боевиками.

Из сообщений пресс-службы МВД России: «Группа боевиков численностью до сотни человек под руководством Шамиля Басаева ворвалась в Буденновск. В результате стрельбы на улицах, нападения на райотдел внутренних дел погибло несколько десятков человек. Боевики, захватив заложников, укрылись в городской больнице. К 15–00 город был блокирован частями внутренних войск».

Дома, с семьей, Рябинкову удалось побыть всего пятнадцать дней. В начале июня 1995 года он вернулся из Чечни и вот — Буденновск. Рябинков жалел, что он со своими «собрами» не задержался в Чечне. Тогда бы они на «вертушках» оперативно вылетели в Буденновск. А так бойцы, вернувшиеся после боевой командировки, разъехались отдыхать.

По тревоге собрались. В Буденновске были через день после захвата заложников боевиками. Первая группа собровцев — около пятидесяти человек. Немного позже подтянулись остальные сорок шесть бойцов…

«Альфа» отходила, нарвавшись на кинжальный огонь из всех окон больницы. А «собры» группами, одна прикрывая другую, продвигались вперед, проводя отвлекающие маневры. На пути оказался небольшой овражек. Первая группа преодолела его, сгибаясь под тяжестью БК и бронежилетов, а вторая попала под шквал огня. Верхушки травы срезало пулями.

Рябинков видел, как Дамир, один из бойцов его отряда, вжался в дно оврага так крепко, словно слился с землей. Пули вспороли на его спине чехол бронежилета. Боец лежал, не шелохнувшись, пластом.

Рябинков ничего не мог сделать. Под этим углом он не мог достать боевиков, стрелявших с фланга. Тогда он взял группу и с другого фланга выбил чеченцев. Дамир тоже поддержал группу огнем.

Подавляя отчаянное сопротивление боевиков, Рябинков со своими бойцами завоевывали метр за метром. Освободили одно крыло здания. Можно и нужно было идти дальше. Боевики запросили переговоры, и поступила команда: «Отбой!»

Собровцев вывели. Поставили им другую задачу — перехватить террористов по дороге. На вертолетах перебросили в Ханкалу.

После боя все были в напряжении. Молчали.

Рябинков глядел на бойцов, и в этой ситуации его радовало только то, что все живы. Нет раненых. Есть контуженные, но все-таки все живы.

Командир прокручивал в голове все их действия за последние несколько часов.

«Ребята молодцы. Действовали слаженно. Хладнокровно. С ними и в огонь, и в воду не страшно. Часть больницы заняли. Надо было штурмовать. Постарались бы с минимальными потерями. Не дали. Ну, ничего, мы их сейчас на дороге достанем. Быстрый штурм. И все. Ребята устали, но и разозлили их боевики. Это на пользу».

Несколько часов под палящим солнцем в Ханкале ждали приказа. И ничего. Все отменилось. Журналисты влезли в автобусы к террористам. Из-за их полного непонимания обстановки боевики ушли безнаказанными.

Рябинкова раздражали статьи, в которых штурмующих обвиняли в непрофессионализме и во всех смертных грехах. Его мучило, что не добили банду Басаева.

Преступника слушали — он давал пресс-конференцию, объявлял, что он не террорист, а борется за идею и независимость Чечни. И в тот же день, когда бандит выступал перед журналистами, в Буденновске хоронили двадцать одного человека.

Рябинков понимал: дали бандитам возможность уйти — они почувствовали слабину и придут снова.

И дождь, и слякоть, и мороз, и снег. Земля и воздух то сочатся влагой, то застывают в морозном ознобе. Куда ни кинь взгляд — поле. На ветру безнадежно шелестят камыши.

«Сколько можно людей мурыжить? — Рябинков понимал, что время работает на противника. Боевики укрепляются. — Может, до штурма дело и не дойдет, как в Буденновске? Лишь бы ребят уберечь. Мало им чеченских командировок…»

Бандиты снова прорвались — жечь, убивать, издеваться. Атаковали дагестанский райцентр Кизляр. Новый бандит пришел на смену Басаеву — Радуев. Снова боевики захватили больницу, родильное отделение. Там женщины с грудными детьми на руках и беременные.

Рябинков ненавидел террористов.

«Называют себя воинами, а воюют с женщинами и детьми. Вышли бы с нами один на один, мы бы им показали, что такое настоящие воины».

Командир с тоской оглядывал поле. Его опыт подсказывал, что если штурм начнется, без потерь не обойтись.

И штурм состоялся. Но после того как бойцы неделю, промокшие, обмороженные, просидели на обдуваемом всеми ветрами поле у Первомайского, а потом в арыках с водой.

Мечеть возвышалась над городом. Высокая, тонкая. Чем выше, тем ближе к Аллаху. И с самого верха, откуда обычно муэдзин призывает верующих к совершению намаза, строчили автоматчики. Работали снайперы. Одна из снайперских пуль попала в голову подполковнику СОБРа Валерию Сысоеву. Это еще до штурма.

Глаза у Рябинкова потемнели, он осунулся. Рябинков знал и жену Валерия, и его сына. Как сообщить? Как найти слова утешения?

Генерал-майор милиции Карташов подбадривал Рябинкова и бойцов. Не каждый генерал пойдет под пули. Он шел с ними…

Несколько СОБРов, в том числе краснодарский, отряды «Витязь» и «Ягуар» — внутренние войска. Распределили позиции и двинули вперед под шквальным огнем.

Сеть арыков опутывала Первомайское, и их надо было форсировать. Саперы сбили деревянные настилы по шесть метров длиной. Тяжелые. Их и вшестером поднимали с трудом. Под пулями с ними не побегаешь от арыка к арыку. Да еще и одеты бойцы «по-тяжелому», и бой вести надо.

Алюминиевые штурмовые лестницы тоже не помогли, они прогибались. На штурм шли по воде, по дну арыков.

На подходе к селу собровцы попали под минометный огонь. Рябинков наступал со своими бойцами. Взрыв — осколки полетели во все стороны. Тупой удар, и Рябинков потерял сознание.

Очнулся от ощущения, что его куда-то волокут. Боль нестерпимая. Тошнота.

— Стой, — скомандовал Рябинков.

Его положили на землю. Он с трудом снял с себя «сферу», она откатилась в сторону. Рябинков прижался виском и ухом к подмороженной земле. Сначала одной стороной, потом другой. Холод приглушил боль.

— Все живы? — Рябинков сел. Голова кружилась.

— Живы, командир. — Боец помог подняться.

Наступление приостановилось… Шквальный огонь прижал собровцев к земле.

Рябинков снова был вместе с бойцами.

— Вперед! — Рябинков встал в полный рост под пулями, обернулся: — За мной!

Через несколько метров командир охнул и стал оседать на землю…

Лена не отходила от телевизора. В новостях передавали сообщения о Первомайском.

— Погиб командир подмосковного СОБРа, — говорил диктор.

Теряя сознание, Лена имя и фамилию слышала как сквозь вату.

— Андрей Крестьянинов.

Андрея она знала. Они дружили семьями. Крестьянинов был командиром СОБРа ГУБОП.

И все. Больше ничего не передавали.

А Рябинкова в это время тащили вдоль арыков по полю. Носилок не было. Вначале несли по дну арыка на штурмовой лестнице, но она узкая… Замерзшие руки бойцов плохо слушались, не держали. Командир несколько раз скатывался в воду.

— Вы меня утопите, — не выдержал он.

Рябинков был в сознании. Он передал командование своему заместителю — Калашникову. Но осознавал все притупленно…

Отвратительное ощущение беспомощности. Тебя волокут от боевых позиций, ты не в силах повлиять на ситуацию. Пули свистят прямо над головой.

Что его ждет? Насколько серьезно ранение? Что с позвоночником?

В сопровождении собровцев Рябинкова вертолетом переправили в Грозный.

Здание, приспособленное под госпиталь. Стены, чуть отмытые от гари. Воду носят ведрами.

Потом в Москву. Погрузили в самолет. Но оказалось, что это борт представителя президента в Чечне. Заставили бойцов выгрузить раненого. Один из сопровождающих собровцев грозился всех расстрелять. Но и это не подействовало…

А Рябинков, после труднейшей операции, с задетым пулей легким и застуженными на поле под Первомайским почками, был почти все время в бессознательном состоянии. Его поддерживали обезболивающими уколами, и он видел все вокруг в тумане.

Собровцы сбросились и купили командиру билет на обычный гражданский рейс, из Беслана. А до Владикавказа везли его на «вертушке»…

Лене позвонил заместитель Рябинкова.

— Лена, — начал он, делая паузы между каждым словом. — Ну, жизнь такая… Всякое бывает…

Лена, который раз за эти страшные дни, обмерла, чуть не выронила из рук телефонную трубку.

— Командира сегодня привезут. Он ранен.

Она заплакала. Главное — жив…

В Беслане обычный аэродром. Ходят нарядно одетые люди. Рябинков смотрел на все это с непониманием.

«Как объяснить бойцам? Как объяснить самому себе, что одновременно могут существовать два мира. Один где солнце, яркие платья на девушках, веселые дети, надежды, мечты. И другой мир — где горе, кровь, смерть и грязь. Как совмещать эти миры и при этом остаться человеком?»

И вот — Москва. Полтора месяца в госпитале, потом санаторий.

Врачи предлагали Рябинкову еще одну операцию на позвоночнике. Говорили, что он не сможет нарастить мышечную массу вокруг поврежденных позвонков и они постоянно будут смещаться.

Такое смещение у Рябинкова бывало по нескольку раз в день. Зажимались нервные окончания. Казалось, что сердце тисками сжимают. Рябинков убеждал себя — это просто спазм, невралгия.

Он начал делать упражнения, потихоньку, через боль, как многое, что он делал в своей жизни.

Карташов в то время очень поддержал его. Частенько, как бы невзначай, предлагал съездить вместо него в командировку. Карташов хотел, чтобы Рябинков остался на своем посту. Он знал, что для Рябинкова значат эти четыре буквы — СОБР. И что командир значит для отряда.

Однажды в воскресенье все утро Рябинков мучил себя упражнениями, специальной гимнастикой. Приступы стали реже, но после контузии скакало давление и мучительно болела голова.

«Нет. Все. Комиссуюсь к чертовой матери. Сколько можно? Есть СОБР. Я сделал все, что было в моих силах», — уговаривал он себя.

В соседней комнате дочка занималась на пианино. Готовилась к уроку.

«Ей всего семь лет, — подумал Рябинков. — А с каким упорством она играет гаммы. Собьется и снова начинает. Ошибется чуть и опять… И сын. Сейчас на тренировке. По дзюдо успехи делает. Тоже к цели идет. Хочет в спецназ. И, наверное, ему все удастся».

Гимнастику он все же закончил. Оделся.

— Лен, пойду прогуляться! — крикнул в сторону кухни, накинул куртку и вышел.

Лес не густой, уже осенний. От прудов — они неподалеку — тянет сыростью. Ноги сами вели Рябинкова к базе СОБРа. Она рядом. Двадцать минут ходьбы от дома.

Лена, чтобы получить квартиру, ушла из НИИ на стройку инженером-сметчиком. Потом несколько лет провели на колесах. Обменивали квартиру на квартиру, чтобы, наконец, оказаться поблизости от второго дома Рябинкова — отряда. Лена понимала, как важна для Анатолия работа и что это не просто работа. А мечта, от осуществления которой он счастлив сам и счастливы его друзья-единомышленники.

Рябинков шел по территории, по расположению отряда.

«Мало кто предполагал, когда шел в СОБР, что придется воевать. А пришлось. Из первого набора остались только самые преданные отряду. Сила воли и мужество у них особые», — думал Рябинков, оглядывая хозяйство, на ходу планируя сегодняшний и завтрашний день. Настроение улучшалось. Заботы лечили лучше лекарств.

Странно. Что было сном? Та, первая война или почти три года восстановления после ранения. Снова тот же пейзаж, те же запахи и звуки.

Из Кизляра шли ночью — колонной в глубь Чечни. Темень беспросветная, и свет от фар стекает по дороге, льется по желобку. Группами ссаживают людей с машин.

Рябинков сидел в одной из машин в голове колонны. Страшным сном для него было ранение, а здесь теперь он на своем месте и в самой что ни на есть реальности.

Климат в Чечне — сухой, жаркий. После контузии больше всего подходит. А про море можно забыть, там слишком влажно…

Рябинкова назначили командиром сводного отряда СОБРов восточного направления — это полторы тысячи душ.

Он разделил бойцов на отряды по двести пятьдесят человек. Один сменял другой, давая сменщику время на кратковременную передышку. У Рябинкова таких передышек не было. Словно нырнул под воду и до конца командировки не выныривал и не дышал.

С 11 октября по 10 декабря. Неделями не спал. Шли бои. Зачищались населенные пункты. В районе Гудермеса, Шали…

Много бойцов, новых, необстрелянных, приходилось учить. А учеба на войне дорого стоит.

Не хватало транспорта, людей не хватало. И все вопросы надо было решать срочно… Война не дает времени на долгие размышления и сомнения…

Чеченские дороги таят в себе смертельные сюрпризы.

Николай Евдокимов, помощник Рябинкова, за рулем. Два с половиной месяца. Даже спал за рулем. Повалится на «баранку» и спит, тяжело, как будто сознание теряет. Рябинков и сам так спал. Прикорнет. Час-два и снова в путь…

Как-то остановились на асфальтированной дороге рядом с машиной главы администрации одного из населенных пунктов Чечни. Чеченец выбрался из машины, подошел к Рябинкову перекинуться парой слов. И вдруг шальная мина. «Шух!» — осколки веером. Машина главы администрации в сито превратилась…

А задачи собровцы выполняли примерно те же, что были в первую войну.

Уничтожали мини-заводы. Для этого собровцам выделяли «вертушки». Взрывали завод и улетали. Взрывали и улетали. И еще систематические зачистки — опасная и морально тяжелая работа…

Командировки в Чечню с бесконечными разъездами и бессонными ночами так и остались в памяти как огромный спутавшийся клубок событий. Рябинков пытался как-то систематизировать эти воспоминания. Ничего не вышло. Дороги, грязь, бесконечное людское горе…

Тяжело начался 2001 год. Сначала погиб капитан милиции Алексей Гуров. Потом майор милиции Виктор Матвеев. Опытные. Толковые парни.

А перед этим, летом, в Чечне погиб майор Олег Казаков.

Казаков поступил в СОБР по рекомендации Матвеева, когда у него закончился контракт в софринской бригаде. В оперативно-боевое отделение к Матвееву пришел. Погиб в первую же свою командировку с собровцами. Всю первую войну прошел. А тут… Двое сыновей без отца остались. И у Виктора сын. О семьях погибших надо заботиться.

Раненые… В основном осколочные ранения. Рябинков ездил в госпиталь, навещал собровцев. Для них появление командира — праздник. Значит, они нужны. Есть цель — выкарабкаться из болезни, вернуться в строй. Командир же смог…

Рябинков бывал в Чечне часто, сопровождал группы, прибывающие туда на смену. Он бы вообще оттуда не уезжал, но нельзя…

Все у Рябинкова сложилось. Сын — единомышленник. Они вместе занимаются спортом. В 15 лет сын выполнил первый взрослый разряд по дзюдо. Он бредит спецназом. Метр восемьдесят ростом, плечистый. А дочка нежная, домашняя. Теннисом занимается, музыкой и очень любит народное творчество, мечтает этим заниматься и в будущем.

СОБР так и остался для Рябинкова вторым домом. Или первым… Бойцов обуть, накормить, вооружить, научить… Им на войну. Они его сыновья, а сыновья, в отличие от обычных подчиненных, не бывают бывшими. Да и день рождения СОБРа Рябинков вполне может считать и своим, ведь СОБР — его мечта, воплотившаяся в реальность.

Вот только война эта… СОБР для чего создавался? Из головы у Рябинкова не идут лица погибших собровцев. Его война с бандитами не закончится до конца службы, до конца жизни.

Майор милиции Сергей Владимирович Бекетов — командир ОМОНа на воздушном и водном транспорте. Кавалер ордена Мужества. В отряде служит с момента его основания, когда ОМОН был еще отдельной ротой милиции специального назначения.

В 1995 году, в боевой командировке, Бекетов получил тяжелое осколочное ранение, но остался служить в отряде. Он один из немногих «ветеранов», стоящих у истоков создания ОМОНа на воздушном и водном транспорте.

Остановка перед бездной. На мгновение. Это самое страшное — шагнуть в пустоту. Где-то внизу, за много километров — земля простирается от края до края. Всего один шаг… Но как на него решиться?

Так ведь и в жизни. Всего один шаг отделяет от спасения или от смерти. От обреченности или от полноценной жизни. Всего лишь один шаг. Зависит только от тебя, сделаешь ты его или так и останешься с замиранием сердца созерцать красоту неба и земли.

Но Сергей всегда после секундной заминки делал этот единственный шаг. Рывок вниз, душа барахтается в груди от восторга. Ветер раздувает комбинезон, пробивает, как будто насквозь. Земля, огромная, вращается далеко внизу. Рывок кольца, и уже плавное, успокоенное покачивание на куполе. Раскрылся. Скоро земля. Твердое соприкосновение, особенно жесткое после парения в бестелесном воздухе. Жар разогретой земли ударяет в лицо, шуршит под ногами высушенная солнцем трава — это все другое, обычное. В первые мгновения радостно, а потом снова тянет туда. Подняться и сделать шаг, один единственный шаг…

Сергей проснулся. Вокруг развалины. С обломков потолка капает. Снова идет дождь. Окна затянуты целлофановой пленкой, и эта пленка мутная, запотевшая. За окном грязь непролазная, сырость и туман — Чечня.

Это была уже не первая командировка отряда. В самом начале войны ОМОН направили для прохождения спецподготовки в Ростов-на-Дону в дивизию «Дон». Потом базировались в Беслане, откуда омоновцев направляли на блокпосты в Чечню.

Теперь, в октябре 1995 года, отряд прибыл в Червленную. Именно тут руководство определило место их новой дислокации.

Однако по приезде обнаружилось, что помещение для бойцов никто не выделил. В Червленной стоял питерский ОМОН — они ждали на смену своих.

Первую ночь провели в здании разбитого вокзала под открытым небом. Шел дождь. Одежда вообще не высыхала. Омоновцы затянули окна пленкой, натащили веток, чтобы не спать на голом полу.

Местные посоветовали занять пустой разбомбленный дом. Другого выхода и не было. Кое-как его утеплили. Но согреться никак не могли. Всюду сырость, дождь…

Сергей вспоминал, как еще совсем недавно, до войны, их рота только обустраивалась на новой базе. Были проблемы с водой, не установили еще душевых кабин. Каждое утро вместе с комвзвода Евгением Киреевым бегали по семь километров, одетые по-тяжелому, в бронежилетах. Потом играли в волейбол, а чаще в футбол, занимались рукопашным боем. После такой усиленной тренировки хотелось ополоснуться. Киреев отважно бросался в реку, доплывал до середины. Посвежевший, чистый, выходил из воды всем на зависть.

Так потихоньку он многих бойцов приучил к «моржеванию». Хотя плавать на большие дистанции никто не рисковал. Быстро окунались у берега и бегом в помещение, в тепло. Сергей тоже привык к этим водным процедурам.

Теперь в командировке Сергей с благодарностью вспоминал те утренние пробежки и купание. Хорошая закалка пошла на пользу.

Спортом Сергей всегда увлекался — выполнил кандидатский минимум по дзюдо, получил первый разряд по рукопашному бою, прыгал с парашютом несколько раз до армии, потом были прыжки, когда служил в ВДВ, и уже после срочной…

К ним в Червленную приехали старые друзья, разведчики из 205-й бригады, среди них Стае Кравцов, молодой, компанейский парень. Прикатили ребята на двух бээмпэшках. Осмотрев их жилище и скептически усмехнувшись, Стае решил:

— Я вам две печки привезу, еду готовить.

Обещание сдержал, и печки очень пригодились. Согрели и накормили. Никто, конечно, не знал, что судьба снова и снова будет сводить их со Стасом. Он как добрый ангел появлялся всегда вовремя, всегда помогал. Раненный осколком в глаз, он оказался в одной палате с бойцом отряда Сергеем Ивановым. Своим энтузиазмом, веселостью он помог Сергею не раскиснуть, взять себя в руки.

А потом, 8 августа 1996 года, Стас погиб…

Погиб в двадцать шесть лет, получив звезду героя посмертно. Погиб, не дотянув две недели до дома, где его ждала жена, где его уже зачислили в Академию имени Фрунзе. Его все ждали и все любили, но он не вернулся.

А пока до его гибели оставалось меньше года, никто не заглядывал в будущее. На войне все жили одним днем. Сидели за столом в старом доме в Червленной, разговаривали, смеялись…

Через две недели стояния в Червленной за омоновцами приехал командир 4-й заставы из Гудермеса, пригнал вагоны.

— Все ребята, есть приказ. Направление — Гудермес!

В ночь вагоны тронулись. Снова их ждала неизвестность. Один только зам по тылу, Митяков Алексей Николаевич, без суеты, без нервозности запасался продовольствием. Вот уж кто был замом по тылу от Бога. Хотя, конечно, вряд ли есть такая должность в небесной канцелярии, но смекалкой и хозяйственной жилкой Бог Митякова точно наградил. Если он был в командировке, голодать никому не приходилось.

В Гудермес Митяков вез двух живых баранов, полученных путем обмена и благодаря своей хозяйственности. Когда ему предложили на складе: «Просо возьмешь?» — он без промедления согласился, хотя каша всем уже стояла поперек горла. Но воспитанный в советское время Митяков четко знал, что любыми продуктами надо запасаться впрок. Последовал другой вопрос:

— Сколько возьмешь?

— А сколько можно?

Тут уже у собеседника глаза расширились и даже проскользнула в них жалость к бестолковому заму по тылу, который не понимает последствий от постоянного кормления бойцов кашей.

— Зачем тебе?

— Вы скажите, сколько можно, — гнул свое Митяков. — А зачем — это уже мое личное дело. Мешок дадите?

— Допустим.

— А два?

— Бери, — махнули на странного Митякова рукой.

А зам по тылу, доплатив немного денег, выменял за эти два мешка двух отменных баранов.

И в то время как армейцев пичкали «крысиными хвостиками» (так прозвали тушенку, которую можно было разламывать только ножом) и «братской могилой» — кильками в томате, омоновцы могли иногда полакомиться дефицитными шпротами и консервированной кукурузой. А на травке рано утром паслись бараны — свежее мясо, горячее первое и второе блюда. Любо-дорого посмотреть.

(Потом, правда, Сергей на дух не переносил ни тушенку, ни баранину, ни кильку в томате.)

Когда мулла с мечети возносил громогласно молитвы Аллаху, Никулин, боец, ответственный за животных, хлопотал возле баранов: «Э-ге-гей хали-гали!» Правда, под присмотром карабинера, а то не ровен час — могли похитить бойца вместе с баранами.

Несколько раз омоновцы ездили купаться на серные источники. Раньше в этих местах был лечебный курорт. Теперь война. И пока двадцать бойцов купаются, другие двадцать ребят, встав по периметру, охраняют.

Больше пятнадцати минут купаться в лечебном источнике не рекомендовалось врачом, да и долго оставаться в этом месте было рискованно. Проводник из местных поторапливал. Проводника брали специально — на источнике могли оказаться женщины, не хотелось застать их врасплох. Из-за такого столкновения могли возникнуть неприятности.

Омоновцы старались ладить с местными. В радикальных переменах они обоюдно были не заинтересованы. Спорные вопросы старались решать со старейшинами, которые имеют влияние на остальных. Все разговоры вели с уважением и пониманием.

Но, однако, бдительности омоновцы не теряли. Отправлялись на рынок вооруженной группой. Трое человек делали покупки, остальные прикрывали им спины. Ловили на себе оценивающие взгляды подозрительных парней, шнырявших по рынку.

Блокпост на мосту через Сунжу, который охраняли омоновцы, часто обстреливали «духи». Они мчались на «Ниве» или на «уазике». Стреляли из АТС. Точка у них пристреляна, и действовали «духи» грамотно, недаром многие из них готовились в наших, советских еще, военных училищах.

У омоновцев не было тяжелого вооружения, кроме пулемета. В случае нападения большой группы хорошо вооруженных боевиков бой мог закончиться за полчаса, и не в пользу милиционеров.

Рядом дислоцировались части внутренних войск и Министерства обороны. В случае обстрела омоновцы должны были созваниваться со своим штабом, который располагался в пятидесяти километрах от Гудермеса. После поступившего звонка руководство выясняло, какие части стоят рядом с заставой, затем выходило на штаб Министерства обороны, а те, в свою очередь, отдавали распоряжения своим подразделениям, чтобы они помогли омоновцам. На все эти переговоры, в лучшем случае, могло уйти сорок — пятьдесят минут. А в бою такой срок — это шаг в бездну.

Смекалка на войне у русского человека возрастает во сто крат, взаимовыручка тоже. Омоновцы навестили соседей, пригласили в гости, угостили. Договорились в случае опасности не отсиживаться до распоряжений руководства, а идти на помощь. До штаба, как до Бога, а боевики рядом…

Блок обстреляли в очередной раз, когда Сергей вместе с другими бойцами нес на нем службу. Огонь вели с горного хребта. Их не достанешь. Они передвигались на уазике.

Сергей начал выводить группу из-под обстрела на другую сторону железной дороги, к другому блокпосту. Там, за насыпью, «духи» их не достанут. Сергей шел последним. Он практически скрылся, когда раздался взрыв.

Словно сильным ударом послали в нокдаун. Удар в лицо и ногу. Сергей упал. А до спасительного укрытия оставался один шаг. Всего один шаг…

Бойцам не пришлось далеко за ним ползти. Его вытащили и вызвали помощь. Вот тут ребята из внутренних войск и приехали на подмогу со своим врачом, который помогал омоновскому доктору Александру Федотову.

Ослепленный болью, с лицом, залитым кровью, Сергей мало что запомнил. В голове пульсировали вспышки. Промедол смягчил боль, Сергей остался в сознании.

Док в отряде всегда оставался в тени, был незаметным, но все, кого он лечил, говорили, что Александр — классный доктор. Сергей убедился в этом сам.

Александр загрузился вместе с ним в вертолет. Сквозь пульсирующую боль Сергей слышал разговор доктора с пилотом:

— Куда летим? В Ханкалу, в Грозный?

— Нет. Там нет нужных специалистов, — решительно запротестовал док. — Туда не летим.

— А куда?

— Во Владикавказ.

— Туда не долетим, — воспротивился пилот.

— Летим туда! — отрезал док.

Шум вертолетных винтов словно усиливал боль, раскручивал ее на своих лопастях, мелькал вспышками. Александр почувствовал состояние Сергея — вколол еще дозу обезболивающего.

— Ничего, держись, — перекрикивал он шум.

Во Владикавказе носилки приняли на свои плечи местные омоновцы, свои братишки. Помчались в армейский госпиталь.

А там холодно. Не топят совершенно, хотя уже глубокий октябрь. Сергея била дрожь. Он уже думал не о боли — только об этом пронизывающем холоде. Тем более, его раздели, а когда сообразили одеть, то дали белье на несколько размеров меньше.

Несмотря на свое состояние, Сергей с усмешкой заметил, что кальсоны чуть ниже колен, а рукава рубашки едва достают до локтей.

Положили на холодный стол. И вдруг перед ним возникла хлопотливая докторша. Ему в тот момент было не до ее фамилии, запомнил лишь, что зовут ее Лариса Петровна. Она манипулировала разными инструментами около его глаза, а сама не переставала заговаривать зубы:

— Сейчас все сделаем. — Она постучала по осколку с неприятным звуком. Осколок попал под глаз, застрял в нише между глазным яблоком и костью.

Она говорила много и почти беспрерывно, а Сергей замерзал.

— Девчонки! — не выдержал он. — Давайте быстрее, я замерз как собака.

Наконец осколок зазвенел в лотке.

— Вы уж мне его подарите, — попросил Сергей.

— Все вы так говорите, — заворчала Лариса Петровна. — Собираете свои железки, нашпигованы ими, как я не знаю что. Сейчас заштопаем тебя, ничего не будет видно.

— Штопайте хоть канатом, а то я совсем тут у вас замерзну.

«Легкой» рукой Лариса Петровна действительно зашила рану так, что шрам потом стал практически незаметен. Она зашила и пробитую двумя осколками ногу.

На следующий день вылет в Москву. Док ни на минуту не отходил от Сергея.

Лететь предстояло из Беслана гражданским бортом. Но билеты на рейс были раскуплены. Омоновцы пошептались с сотрудниками аэропорта и шесть пассажиров на самолет не попали. На земле их задержали при досмотре под разными благовидными предлогами.

У шести кресел в салоне самолета откинули спинки, поставили носилки с Сергеем. Рядом сел Александр.

Дома предстояла встреча с женой Ириной. Было жалко ее, дочку Оленьку — она совсем еще маленькая, родителей — ни мать, ни отец вообще не знали про чеченские командировки.

Когда Сергей отработал в 1-м полку ППС ГУВД Мосгорисполкома шесть лет и перешел в только что основанную роту милиции особого назначения, он отчего-то сразу скрыл от матери, что теперь работа будет напряженнее и возможны опасные командировки. Наверное, скрыл, памятуя, как она волновалась и переживала, опасаясь, что Сергей попадет в Афганистан. ВДВ в 1983–1985 годах была туда прямая дорога. Но Сергей служил в Пскове.

От Ирины, конечно, не скроешь, как на душе паршиво. Насколько серьезное ранение, сейчас еще было сложно судить, но Сергей понимал, что это может послужить поводом, чтобы его комиссовали. А значит, придется бороться, выздоравливать как можно быстрее, не давать себе расслабиться ни на минуту, как перед очередным одним-единственным шагом — в бездну или на новый жизненный путь.

В институте имени Гельмгольца Сергей не оставался один ни на минуту. Кроме Ирины, которая бывала каждый день, его навестили по очереди все бойцы, которые находились в этот момент в Москве.

Через две недели Сергей выписался, но каждый день приезжал на уколы. Мучительные уколы в глаз и в веко. Он выходил из процедурной и по стенке сползал на кушетку от боли. Минут двадцать сидел не в силах пошевелиться.

А утром вставал, и снова его везли на эти уколы. Так двенадцать дней, чтобы подготовить глаз к операции, чтобы спасти зрение. Сергей решил уже для себя остаться в отряде, тем более командир отряда, Бирагов, поддержал его решение. Надо было бороться.

Александр, обычно незаметный, суетился, договаривался. Благодаря ему, Сергея положили в институт микрохирургии глаза к Федорову. Оперировал профессор Глинчук. Неутомимый Александр ухитрился пролезть в операционную, чтобы и там быть рядом со своим бойцом, ничего не упустить. Он видел на экране все детали операции, которая прошла удачно. Сергея выписали уже на следующий день.

Следующий шаг — выйти на работу. Сергей и с этим справился. И теперь командир отряда.

О ранении Сергея и про чеченские командировки родители узнали только спустя два года. Когда со всей семьей Сергей гостил у родителей в Тамбовской области, зашел разговор о Чечне и маленькая дочка вдруг сказала:

— А папа ездит туда часто.

Сергей начал торопливо оправдываться:

— Мам, я езжу только бойцов менять. До Моздока и обратно.

Мать, кажется, не поверила, но у нее хватило мудрости и такта не расспрашивать. Да, ездит в командировки, да, имеет ранение, но ни себе, ни ему бередить душу подробностями она не стала.

Ирине он тоже вначале не договаривал. Когда ехал в первую командировку, сказал, что едет на две недели в Ростов-на-Дону. А потом Ирина увидела Сергея по телевизору в Чечне. Он позвонил якобы из Ростова, бодрым голосом сообщил:

— Все нормально. Я в Ростове. У нас тут яблоки, арбузы.

— Я видела твои яблоки и арбузы!

Из командировки Ирина встречала его сама…

Вторая командировка возникла неожиданно. Только вернулись из отпуска с семьей, заносили вещи в квартиру, раздался телефонный звонок.

— Завтра с вещами быть в отряде!

Недолгие сборы — меньше разговоров, меньше слез.

— Ир, я уезжаю ненадолго, — и Сергей быстро-быстро ретировался из квартиры.

Все эти уловки были еще в первую чеченскую кампанию. Во вторую Сергей действительно в большинстве случаев ездил, чтобы только произвести замену. Но однажды пришлось там остаться.

Для оправданий был задействован лучший друг Алексей. Когда Сергей уже находился в Чечне, Алексей принял «огонь» на себя, позвонив Ирине и сообщив, что ситуация изменилась и Сергей вынужден задержаться в командировке на неопределенный срок. Вернувшись, Сергей многое выслушал, жена со слезами сказала:

— Все, ты меня больше не обманешь! Не отпущу.

Сергей, конечно, ездит, но ненадолго.

Дочка подросла. Оле уже тринадцать. Растет самостоятельной девочкой. Родителям некогда. Ирина — федеральный судья, папа — омоновец. Они вечером приходят, спросят, готовы ли уроки, а проверять уже и сил нет.

Учится Оля хорошо. Занимается музыкой — игрой на гитаре, иностранными языками в спецшколе. А если не справляется с математической задачей, то в отряде много бойцов, кто-нибудь да поможет. Папа с мамой — гуманитарии, у них с математикой дело обстоит неважно. Сергей звонит в таких случаях в отряд:

— Игорь, помогай, у нас есть задача!

А самым любимым занятием для командира остаются прыжки с парашютом. Их у Сергея уже тридцать два. Несмотря на то, что врачи после ранения рекомендовали прекратить прыгать.

Но небо манит. Даже когда Сергей на земле, оно постоянно притягивает его взгляд. В Воронежской области, где он гостит иногда у своей тетки и бабушки, есть высокие холмы. Взобравшись на такой холм, подойдя к обрыву, Сергей останавливается завороженный — вокруг такой простор! На много километров ни одной души. Только птицы и небо, а земля далеко внизу.

И снова взлетное поле, самолет, парашютисты с сосредоточенными лицами. Каждый через мгновения останется наедине со своим небом. В свободном полете, в потоках упругого воздуха, с ощущением полной свободы, беззащитности и силы одновременно. Но сначала надо шагнуть из самолета, сделать тот самый один шаг…

Полковник милиции Эдуард Львович Филиппов — командир отряда милиции специального назначения УБОП СКМ ГУВД Московской области с 2001 года.

Маленькая комната. Наглухо заколоченные окна. Темно. Немного тянет дымом из буржуйки. Наверное, на улице ветерок, и он задувает дым обратно, в комнату. Слышно шуршание снега о фанеру на окне, словно кто-то скребется снаружи.

Эдуард Филиппов тихо поднялся, чтобы не разбудить соседа. Тот, застегнув повыше молнию на спальнике, сонно дышал.

В комнате становилось холодно. За дверцей буржуйки слабо, как будто засыпая, переливались красноватым светом улги, собираясь вот-вот погаснуть и почернеть.

Долго спать Филиппов не мог. Часа в три ночи проснулся и пошел проверять посты. Надел бушлат и вышел в темноту.

Шелковской район. Когда-то, в мирное время, здесь находился студенческий лагерь. Кажется, это было очень давно, в прошлой жизни, до войны. Теперь тут сплошные развалины, смешанная со снегом грязь и стреляные гильзы. Бесконечные стычки с бандитами. Почти каждую ночь обстрелы.

Шелковской — район равнинный, живет за счет нефти. Мини-заводы. Местные ставят примитивные аппараты — паяльной лампой греют добытую нефть, испарения пропускают через змейку в воду и получают бензин. Живые деньги, за которые им есть смысл воевать.

В 1999-м Шелковской район был зоной ответственности подмосковного СОБРа (теперь ОМСН. — И.Д.). За три месяца командировки, с октября по декабрь, собровцы уничтожили огромное количество этих мини-заводов, «самоваров», как они их прозвали…

Эдуард обошел посты и вернулся в комнату-штаб. Один из домов студенческого лагеря, более-менее уцелевший, вернее, одну его комнату приспособили для жилья. Еще поставили две палатки.

Холодно в штабе. С дровами туго. Они сырые и не разгораются, даже если их класть в теплую печь на горячие угли. Зато солярку достать не проблема, и с ее помощью разжигают дрова. Соляра не сразу, но вспыхивает, и сырые доски занимаются пламенем, медленно, но разгораются.

Филиппову не спалось после ночного обхода. Не зажигая свечи, он начал в темноте возиться с буржуйкой. В спальном мешке, конечно, тепло, но если есть кровать, то лучше спать по-человечески, и Эдуард с упорством предпочитал койку.

А ночью колол дрова и топил буржуйку. Грелся и долго-долго смотрел на огонь.

Менялась погода, и сильно болела голова. Сказывалась контузия. Эдуард потер шрам на затылке.

Три года назад на стылом поле, километра за полтора до Первомайского, собровцам не разрешали жечь костры. Январский ночной мороз, и никакого укрытия. Автобусы с боевиками и заложниками на заблокированной дороге.

Человек триста пятьдесят «собров», два отряда внутренних войск, на всех один маленький автобус, в котором по очереди можно греться.

…Еще несколько часов назад собровцы находились в Москве. Их подняли по тревоге.

Стало известно — в Кизляре заложники. Около пяти утра Кизляр атаковала чеченская банда во главе с Салманом Радуевым. Уничтожили пост ОМОНа, захватили родильное отделение местной больницы и согнали туда около трех тысяч человек, в основном женщин и детей.

Филиппов тогда был еще капитаном, начальником отделения. За два с половиной часа быстрые сборы. Сухпай на три дня и по одному боекомплекту на брата. Брали с собой и штурмовые алюминиевые лестницы, ведь ехали на штурм больницы.

В заснеженном Чкаловском — расчищенные взлетно-посадочные полосы, красно-зеленые огни. Погрузились в самолет. Кто-то спал, кто-то сидел, задумавшись, уставившись в одну точку, кто-то переговаривался с соседом. Эдуард смотрел на знакомые лица ребят, своих подчиненных и товарищей. Сколько было таких выездов и вылетов! И никогда не знаешь, вернется ли группа в том же составе.

Среди боевиков Радуева много наемников, которых специально готовили в Пакистане для терактов и уличных боев. По местному радио Радуев заявил, что в город «пришли волки и не уйдут, пока Россия не выведет федеральные войска из Чечни и всего Северного Кавказа».

Филиппов покачал головой. Чеченские «волки» драться умеют. Собровцы тоже не новички. Но как там все сложится?

Заложники — подлость и хитрость чеченцев. Тут не до геройской войны. Тут и тактика, и политика. Людей не сгубить и заложников вызволить.

Прибыли в Моздок, а уж оттуда, «вертушками», собровцев перекинули в Кизляр. Но, как ни торопились, все-таки опоздали. Около шести утра бандиты с десятками заложников и семью добровольцами из руководства Дагестана на автобусах покинули Кизляр.

Собровцы увидели только две сожженные «вертушки» на аэродроме и разгромленную воинскую часть рядом.

Летом девяносто пятого, в июне, случилось что-то похожее в Буденновске. Около сотни бандитов — чеченских террористов — ворвались в город, захватили больницу. Убитые, раненые, заложники… Эдуард был и в Буденновске.

В СОБРе он служил с 1993 года. Тогда подразделение создали из двух взводов ОМОНа, командиром одного из которых был Филиппов. И в ОМОН он пришел с самого его основания, в восемьдесят девятом. Так что почти ни одна горячая точка или экстренная ситуация девяностых годов мимо него не прошли. Дагестан… там, в горных районах, было неспокойно. Осетия конфликтовала с Ингушетией. И вот теперь Чечня…

Сгоревшие «вертушки» на кизлярском аэродроме представляли мрачное зрелище. Террористы хотели захватить склад арттехвооружения и на вертолетах уйти в Чечню. Но и на аэродроме, и в войсковой части получили отпор. Со зла и сожгли вертолеты.

Собровцы догнали колонну, двигавшуюся в сторону Бабаюрта, дагестанского села. Из вертолетов высадились в поле, перекрыли дорогу недалеко от Первомайского. Подтянулись спецслужбы, ФСБ. Начались долгие переговоры. А собровцы, готовые к штурму, ждали.

Подмосковный СОБР возглавлял полковник милиции Рябинков. Двумя отделениями командовали Филиппов и Калашников.

Переговоры затягивались. Пришла ночь, морозило. Мерзли, терпеливо ждали очереди погреться в автобусе, подъедали небольшой сухпай, ругались на спецслужбы, затягивающие переговоры. Часть бандитов оттянулась в Первомайское и начала создавать укрепрайон с помощью заложников. Из Чечни на помощь Радуеву прорвались две группы дудаевцев. Появились еще заложники — тридцать восемь милиционеров новосибирского УВД. Боевики заставляли их копать окопы, соединявшие между собой дома.

По приказу дорогу разблокировали, и бандиты вошли в Первомайское. А три подразделения ночевали в открытом поле.

Эдуард оказался в автобусе, дождавшись своей очереди. Ни ног, ни рук от холода уже не чувствовал. Ночью морозило крепко, хотя днем и светило яркое солнце.

Филиппов подышал на ладони, перекинув автомат за спину на ремешке.

— Слишком много спецслужб, и все ведут свою игру, — негромко сказал он. — А время-то идет. Они закрепятся в Первомайском, все будет сложнее.

Георгий Калашников, нахмурившись, кивнул.

— Может, договорятся? — Эдуард выглянул наружу.

На поле словно выросли холмики, из которых шел пар и сигаретный дым. Теплые оранжевые огоньки сигарет перемигивались в темноте. Бойцы пытались согреться, усевшись плотнее. Поглядывали в сторону автобуса: когда же их очередь греться?

Холод медленно, нехотя отступал. Одежда промерзла, и мурашки все еще ползали по плечам и спине. Клонило в сон. Через несколько минут выходить из автобуса. Мороз сразу охватит и покажется еще сильнее после теплого салона автобуса. Эдуард поежился, представив себе это.

О бандитах и заложниках собровцам ничего не сообщали, никакой информации.

А террористы хотели получить гарантии беспрепятственного продвижения по Чечне. Их ведь остановили за десять километров от границы между Дагестаном и Чечней. Бандиты хотели увеличить свой эскорт за счет местной милиции и военнослужащих внутренних войск.

Собровцам приказали ждать, естественно, ничего не объясняя. Или штурмовать, или домой.

…Свой первый орден Мужества Эдуард получил как раз за штурм, за штурм Белого дома. В девяносто первом он участвовал в его обороне. А в девяносто третьем штурмовал в составе СОБРа.

Штурмовали, когда дом уже горел. Запомнился дым, едкий, навязчивый, и противогаз от него не спасал. В начале девяностых свет клином сошелся на этом Белом доме, ставшем черным, в прямом смысле, от пожара, и в переносном, для тех, кто там погиб и потерял друзей.

До Первомайского Филиппов успел получить и свой второй крест за чеченскую командировку в девяносто пятом. Бамут, Самашки, Ассиновская…

Ночь долгая, нескончаемая. Только звезды, как застывшие льдинки на небе, земля смерзается и потрескивает, тихо переговариваются бойцы, но особо не поговоришь, губы замерзли и плохо слушаются.

Эдуард, наконец, снова дождался своей очереди на тепло. Забрался в автобус и сразу уснул от душного жара. Столько людей надышало, в салоне и продохнуть нечем. Проветрить никто не решался. Тепло на вес золота.

…Так же жарко бывало в Серебряных Прудах, летом и весной. Самая южная окраина Подмосковья. Там прошло детство Эдуарда. Там жили и живут родители, старшие брат и сестра. Летом все время с друзьями проводили на речке с рыбным названием Осетр.

Учителя относились к Эдуарду хорошо, несмотря на то, что прилежным и послушным он не был. Не мог спокойно усидеть на уроках. Везде хотел успеть, везде быть первым. Играть в хоккей или футбол обязательно лучше всех. Он относился к себе строго, с повышенными требованиями, а как же иначе — для спортсмена это золотое правило. Он мечтал стать олимпийским чемпионом. С семи лет поступил в секцию дзюдо. И с тренером, Валерием Алексеевичем Тизяевым, ему повезло. Наставник отвадил мальчишку от улицы. У Эдуарда были способности и трудолюбие. Тренировался он по два раза в день — сначала со своей группой, а потом и со старшей.

Были и другие увлечения, кроме спорта. Он любил повозиться с техникой — с отцовской машиной и мотоциклом. Одно время даже хотел стать летчиком.

У Эдуарда хорошая память. Устные домашние задания он вовсе не делал. Запоминал, что на уроках объясняли. Письменные выполнять вовсе неохота, но учительница на продленке попалась молодая, строгая. Отобрала у них портфели, заперла мальчишек в классе, а сама с группой пошла гулять.

Сидели они, сидели. На улице солнце, в классе жарко, мухи под потолком кружат, вымытая доска сохнет, и на ней проступают белые меловые разводы. Время на тренировку идти. Распахнули окно и со второго этажа выпрыгнули. Тренировка с четырех до шести, у второй группы с шести до восьми. В общем, домой мальчишки вернулись в девятом часу. Дома уже паника. Учительница в класс вернулась, окно открыто, детей нет. И в больницы звонила, и в морги, и в милицию, родителей встревожила. Серега с Эдуардом получили по первое число за свое безрассудство. Но как же на тренировку опоздать!

Спорт занимал у Эдуарда почти все время. В семнадцать лет он уже стал мастером спорта СССР по дзюдо. Потом были институт физкультуры, срочная служба в ЦСКА, сверхсрочная в «Динамо», шесть лет в сборной, поездки, соревнования. Стал мастером спорта международного класса по самбо, трехкратным призером Советского Союза по дзюдо.

Но пришло время, когда спортсмены стали не нужны. Многие из них начали применять свои физические данные в сомнительных структурах.

Филиппов упорно занимался спортом и учился. В восемьдесят восьмом он выиграл первенство МВД по самбо. Его заметили Селиверстов, тогдашний командир областного ОМОНа, и Рябинков, бывший тогда заместителем Селиверстова. И Эдуард стал бойцом ОМОНа. Иначе, наверное, не могло и быть. Воспитание и хорошие учителя, наставники — все сыграло свою роль…

Эдуарда разбудили. В автобус уже входили другие собровцы с красными от холода лицами.

Поле стало освещаться бледным, неспешно встающим солнцем. Оно отразилось на стене автобуса, заблестело, заиграло искрами на инее, покрывшем землю и людей.

Боевики продолжали выдвигать свои требования. Обеспечить им безопасный проезд через Хасавюрт. В Хасавюрте большая община аварцев, среди которых могли оказаться родственники заложников. Значит, новый конфликт. И командование федеральных сил втолковывало это бандитам.

Переговоры ни к чему не приводили. Собровцев ждала еще одна морозная ночь в поле. На холоде многие бойцы получили обморожения и простудились.

Про них как будто забыли, увлеклись переговорами…

Очередная долгая зимняя ночь. Дух бойцов вместе с температурой падал. Эдуард старался шутить. Вспоминал анекдоты, хотя у самого на душе было тяжело. Сколько же можно просидеть так, без еды и на январском ветру?

Наконец, подогнали «Икарусы». Собровцев посадили в них. И снова никакой информации. Куда? Все закончилось? Домой, что ли?

Но автобусы поехали в объезд по Дагестану, все к тому же Первомайскому, теперь со стороны села Советское.

В дороге измотанные люди спали. Грелись и спали. Филиппов не мог уснуть, переглядывался с Калашниковым.

Куда их сейчас кинут? Чего ждать? К чему готовиться?

Снова высадились в поле, совсем близко к Первомайскому. Еще два дня сидели здесь. Командование решало, штурмовать или нет.

Дали перспективный план строительства Первомайского. Многие улицы, те, что были изображены на плане, еще и в природе не существовали.

В поддержку собровцы получили две БМП. По правому флангу — СОБР ГУБОП, по центру — подмосковный СОБР РУБОП, по левому флангу — СОБР Москвы. По самому правому краю — внутренние войска, «Витязь» и «Ягуар». По самому левому краю — краснодарский СОБР.

Село. Центральная улица с высокой мечетью.

Провели артподготовку. Четыре орудия, четыре «вертушки» отработали по краю. Потом уже пошли вживую.

Широкий арык, целая сеть водных каналов, которых в плане не было и о которых собровцы ничего не знали. Шли по полю, и вдруг камыши впереди. Арык. Воды в нем глубиной по грудь. Тут в ход пошли три алюминиевые пожарные лестницы, их брали для штурма больницы в Кизляре, а штурмовали арык. Лестницы легкие, они под весом бойцов, да еще в полной амуниции, конечно, прогибались, и по пояс промокли все.

Этот глубокий арык в войну служил противотанковым рвом. Из него вылезать-то проблема, скользко, а по кромке боевики стреляют. Только камыши шелестят и обламываются.

Поставили задачу выдвинуться на исходный рубеж. Собровцы доложили, что прибыли на место. Поступил приказ — ждать. Из арыка не высунешься — плотный огонь. Залегли. Долго лежали, мокрые и голодные.

Начало темнеть. Только светлые сухие камыши еще долго белели надо рвом. Шелестели, и казалось, что кто-то крадется, подползает.

А команды к штурму все не давали.

Эдуард положил автомат на землю, и тот из-за ночного мороза очень быстро вмерз в грязь. Его пришлось пинком выбивать и взводить ногой. Автомат весь заиндевел.

До Первомайского от края арыка метров сорок. Если высунуться, то секунд через десять снайперы снимут.

Еще до того, как собровцы заняли исходную позицию в арыке, они несколько раз пытались выдвинуться в сторону села и получали команду: «Отставить!» И в одну из таких вылазок боевики сожгли из гранатомета обе БМП, которые собровцам дали в поддержку. К счастью, экипажи машин не пострадали. Но погиб подполковник СОБРа РУБОП Валерий Сысоев, пуля снайпера попала ему в голову.

До приказа к штурму оставалось еще около полутора суток…

Капитану Эдуарду Филиппову было тогда двадцать девять лет. За восемь лет службы он понял, что служба — это его призвание.

Однако ожидание, затишье перед броском, штурмом он ненавидел так же, как и другие. Эдуард видел по лицам бойцов, что они устали, нервы на пределе, собровцы почти «перегорели». С таким-то настроением идти на штурм! Однако выбора не было.

Мокрую одежду сморозило, она хрустела и источала холод. Хотелось встать, походить, побегать, согреться, а приходилось сидеть или лежать на ледяной земле.

Но вот команда: «На штурм!»

У боевиков по центральной улице передвигалась машина «ГАЗ-53» с установленным на ней ДШК — они все вокруг простреливали. Да еще мечеть возвышалась над селом, с нее тоже велась стрельба.

Подмосковный СОБР выдвигался скрытно, по частному сектору. Прорезали лазы в плетнях из виноградной лозы и шли под прикрытием домов.

Начались потери. Смертельное ранение в шею получил подполковник Андрей Крестьянинов. Везде он был первым и погиб одним из первых. Снайперы бандитов работали четко. Командира Рябинкова тоже тяжело ранило в позвоночник.

Больше всего досталось московскому СОБРу. Погибшие, раненые.

После ранения полковника Рябинкова операцию возглавил Калашников, Эдуард был его заместителем.

Во время обстрела бандиты спускались в подвалы домов. Стены саманные, и пули в них вязнут. Боевики пробивали в фундаменте бойницы и стреляли из них. Да еще окопы, ходы сообщений между домами. Сложно было вообще приблизиться к дому.

Из первого, крайнего, дома велся плотный огонь, и подобрались к нему собровцы с трудом. Филиппов бросил внутрь гранату. После взрыва два капитана, Эдуард и Дмитрий, ворвались в дом, расстреляли задымленные комнаты, но в них никого. Только на кухне люк в полу. Открыли, а там двое. Один убитый, другой раненый. Раненый убеждал собровцев, что он заложник. Эдуард с Дмитрием вытащили его из подвала, но он уже умирал. Эдуард попросил доктора сделать раненому обезболивающее. В то, что он заложник, конечно, не поверили. Нашли у него в карманах шприцы и наркотики.

Во время штурма попали под минометный огонь. Одна из мин взорвалась позади Эдуарда. Его бросило метра на четыре вперед. Несколько мгновений он не мог прийти в себя. Оглох. От такого взрыва и удара взрывной волной не сразу поймешь, что произошло и на каком ты вообще свете. В голове гудело от контузии. Но собровцы шли дальше, Филиппов в горячке боя тоже вскочил и побежал.

Огонь, выстрелы, дым, крики, гул в голове. Продолжали двигаться к центру села, откуда дудаевцы вели плотный огонь.

Основной удар пришелся на СОБРы и «Витязь». «Альфа» подтянулась позже и прикрывала отход собровцев. Те выносили своих раненых.

Дмитрия ранило в живот. Его несли на байковом одеяле, которое раздобыли в одном из домов.

Руслан держал край одеяла. Вдруг закричал. Пуля пробила куртку на предплечье. Подбежал доктор. Сразу вколол промедол, рукава куртки и «хэбэ» вспорол ножом и оторвал.

Эдуард тоже посмотрел, что там. Обожженная кожа. Пуля прошла навылет.

— Руслан, да у тебя ожог! — перекрикивал шум выстрелов и взрывов доктор. — Выйдем, я тебе зеленкой помажу и все.

— Что?! Чего ж ты мне из куртки жилетку сделал?! — заорал Руслан.

Он чуть не кинулся на доктора. Ругался. Собровцы, кто видел, смеялись. Только что имел бледный вид — ну как же, ранили. А теперь куртку жалко.

Во время отхода Филиппов с бойцами снова оказался у крайнего дома, где нашли раненого боевика. Эдуард выбирал позицию для стрельбы. На кухне на столе стояла бутылка шампанского. Из окон и импровизированных бойниц собровцы отстреливались.

Эдуард и Алексей выбежали на задний скотный двор, обнесенный высокой кирпичной стеной. А бандиты в этот момент как раз подогнали с улицы к дому машину с ДШК. Пулемет строчил по кромке забора, и забор постепенно исчезал, рассыпался, как будто пряжу распускали. Собровцы залегли. Земля и замороженный навоз поверх нее.

Эдуард видел, как Алексей отползает на животе.

— Ты как? — Филиппов переместился к нему поближе. Пулеметный огонь не прекращался.

— Как, как? Полное дерьмо! — отряхивая с ладоней комки смерзшегося навоза, усмехнулся Леха. — Чего делать будем? — Он пополз к забору, прислонился к нему спиной.

— Чего-чего? Шампанское открывать!

Эдуард тоже прислонился к забору, и они вместе с Алексеем пили шампанское из горлышка.

Под прикрытием «Альфы», дымовых шашек собровцы отходили, несли на себе раненых. Выбрались из села, из фляжек водки глотнули — успокоиться, согреться.

Генерал-майор Карташов сидел с собровцами в окопах. Он спросил у Филиппова:

— Ну чего, Эдуард?

— Поддали нам, — покрутил головой капитан. — Но ничего, могло быть и хуже, — улыбнулся. — Сейчас соберемся, мы им устроим!

— Молодец, молодец, — похлопал его по плечу Карташов.

Но снова наступать не пришлось. Собровцев вывели в село Советское.

Голова у Эдуарда так и гудела. Он тронул шею, а там кровь, и за воротником тоже липко, но он не придал этому значения, не до того было.

Только когда уже отошли за три километра от Первомайского в Советское, Эдуард снял шлем и увидел, что он пробит сзади. Филиппов нащупал у себя на затылке вонзившийся в кость осколок.

Снова удивленно посмотрел на шлем. Если бы его не было…

Мать рассказывала Эдуарду, что он родился в «рубашке». В тот день, когда мина взорвалась и осколки разлетелись в разные стороны, не иначе как «рубашка» помогла.

Доктор велел потерпеть. Пять минут боли — и осколок лежал у Эдуарда на ладони: маленький, изогнутый кусочек темного металла.

В госпитале потом удивлялись, как инфекцию в полевых условиях не занесли.

Эдуард об этом не задумывался. Надо было позаботиться о раненых, убитых и ехать домой.

А собровцы все еще посмеивались над Русланом. Раздобыли пластырь, приклеили им рукав к куртке и вручили ему:

— Носи, Руслан, новую куртку…

Уже в Москве Эдуард почувствовал себя хуже. Контузия оказалась серьезнее, чем он думал. Было тяжело говорить. Пришлось ложиться в госпиталь, где его продержали полтора месяца.

За штурм Первомайского Филиппова наградили медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.

Когда Эдуард лежал в госпитале, он узнал, что у погибшего Крестьянинова в кабинете стоял дипломат. Его открыли, а там деньги и записка — «На мои похороны». То ли предчувствовал что-то Андрей, то ли всегда так делал, уезжая в командировки. Жена и двое детей остались…

Воспоминания, такие же яркие, как занявшиеся дрова в буржуйке.

Теперь уж точно до рассвета не заснешь. Эдуард прилег на кровать. Георгий спал и даже не проснулся, когда Филиппов колол дрова.

Починенная буржуйка грела лучше прежнего, а пустое место, где раньше спал начальник медсанчасти, напоминало о неудачном соседстве.

Калашникова забавляла эта история, а Филиппов то ли в шутку, то ли всерьез кипятился.

У Эдуарда были отличные австрийские армейские ботинки, которые прослужили ему уже в нескольких командировках. Он ими, конечно, дорожил, близко к буржуйке не ставил, чтобы кожа не испортилась. Обувь на войне — важное дело. А как-то вечером доктор пришел и водрузил свои ботинки поближе к теплу, а ботинки Эдуарда задвинул за буржуйку. Утром надевать Филиппову было нечего, одни подошвы.

— Мало того что он храпит! Этот Пилюлькин еще сжег мои ботинки! — возмущался Эдуард.

Георгий давился от смеха.

Не прошло и нескольких дней — новый сюрприз от доктора.

Ночью Эдуард, как обычно, проверил посты и взялся топить буржуйку. Свет не зажигал. Бутылка с соляркой стола на своем месте. Эдуард накидал дров и привычно плеснул из бутыли на тлеющие в печке угли. Прозвучал взрыв, трубу от буржуйки снесло вбок, Эдуарду опалило брови и волосы на голове.

Калашников и доктор повскакивали. Наверное, решили, что нападение.

Вид у обгоревшего Филиппова был демонический. Вместо солярки в бутылке оказался бензин.

— Кто это сделал? — загробным голосом поинтересовался Эдуард.

— Ну, я, — робко признался доктор. — Вижу, ты каждый раз мучаешься, долго разжигаешь.

— Хотел как лучше, получилось как всегда, — смеялся Георгий.

Доктор сам перебрался в другую палатку.

Еще одной «диверсии» Филиппов мог не перенести, а учитывая спортивную подготовку Эдуарда, будущее доктора смотрелось мрачно. Опаленные волосы пришлось сбрить. Теперь мерзла голова.

Скоро уже домой. Накопилась усталость. В Шелковском районе собровцы охраняли комендатуру. Здесь же по району проходили железная дорога и шоссе из Дагестана, по которым завозились продукты питания. Боевики старательно и настойчиво минировали дороги. Собровцы устраивали ночные засады на минеров. Кроме того, уничтожали мини-заводы. Вначале заводы просто подрывали днем, не выявляя владельца. Но ночью появлялись хозяева и обстреливали собровцев. Тогда стали сперва вычислять владельцев, а ночью выходили и уничтожали. Шевеление в районе начиналось преимущественно ночью. Собровцы ставили «растяжки» против подпольных нефтедобытчиков, а уже утром «растяжек» не находили. Местные взрослые и даже дети умели их снимать.

Эдуард думал о своей учебе. Уже находясь на службе, он закончил экономический вечерний факультет Тимирязевской академии и теперь учился в Академии Управления МВД. Контрольные, учебники, экзамены. Высшая математика, законодательство, английский, тонкости оперативной работы. Тяжело, но учиться хочется. У многих офицеров СОБРа не по одному, по два диплома. Сессия весной.

И, как всегда, воспоминание о весне возвращало его к другой весне, девяносто седьмого года. Ранним утром Филиппов был в Коптеве. На крыше шестнадцатиэтажного дома. С тремя собровцами на альпинистском снаряжении спускались до четырнадцатого этажа. Там, в квартире за бронированной дверью, находились двое серийных убийц. Два киллера, работавшие по заказу. К ним иначе, как через балкон, нельзя было подобраться.

Город внизу еще спал. Предсолнечная золотистая дымка рассеивалась от горизонта. Ночью прошел дождь, и листьев на деревьях словно стало больше. Черная влажная крыша, пустая пивная бутылка у стены вентиляционной вытяжки.

Двумя этажами ниже преступники, наверное, тоже спят.

Эдуард проверял альпинистское снаряжение. Все должно быть выверено. Чуть замешкаешься, и убийцам хватит времени выстрелить на шум, в темные фигуры на фоне светлого окна.

Через несколько минут звонко в тихом дворе разбилось оконное стекло. Осколками Эдуард порезал руки.

Собровцы ворвались в комнату, повалили одного преступника на пол, другого скрутили прямо на кровати. Под подушкой обнаружили заряженный пистолет, а в квартире целый оружейный арсенал.

Филиппов вышел из подъезда. Двор, казавшийся с крыши безлюдным, оживили школьники, дворничиха, сметавшая осколки стекла с тротуара, автомобилист, который сигналил, запертый машиной собровцев.

Многие из этих людей жили в шестнадцатиэтажке, в одном подъезде с убийцами. Эдуард посмотрел вокруг. Они даже не подозревали ничего, лишь удивленно оглядывались на людей в камуфляже и с оружием.

И только в девяносто девятом, спустя два года с того утра, с того рискованного захвата, Эдуард получил медаль «За отвагу»…

В Москве после чеченской командировки ждала такая же обыденная работа. По пять-шесть выездов в день. Освобождение заложников, захват бандитов.

А в Москве Эдуард не часто возвращается в свою пустую однокомнатную квартиру. Родители живут в Серебряных Прудах, и он редко их видит.

Однажды командировка затянулась на четыре месяца, и в квартире Эдуарда отключили свет, телефон и воду за неуплату. В ДЭЗе он начал объяснять, что, во-первых, его физически не было в Москве, а во-вторых, есть указ о льготах для участников боевых действий.

Ничем не прошибешь этих железобетонных дэзовских теток. Уж на что Эдуард человек спокойный, но тут пришлось повысить голос.

На следующий день все подключили. В этой квартире все равно редко удается бывать. Чаще Эдуард ночует в казарме, в СОБРе.

Были жена и дочка, но терпения у них не хватило. Тяжело жене провожать мужа на войну и каждый день, каждый час изводиться от ожидания. Не нашлось пока для него такой, которая сможет выполнять эту трудную работу — ждать.

Эдуард отдыхал на своей койке в казарме. За окном подмосковные зимние сумерки.

15 января — пять лет со дня гибели подполковника Сысоева. У Валерия были жена и сын. Сын тоже служил в подмосковном СОБРе, как и отец. Окончил школу милиции. Но мама очень переживала. После гибели мужа, провожать в командировки сына… Собровцы помогли младшему Сысоеву перейти во вневедомственную охрану.

Эдуард за чеченскую командировку девяносто девятого, спецоперации в Шелковском районе получил третий орден Мужества, сравнялся по количеству крестов со своим дедом, донским казаком, у которого было три Георгиевских креста.

Жизнь — сплошные цифры. У Филиппова четыре внеочередных звания. Почти два десятка «горячих» командировок. По выслуге лет ему спокойно можно идти на пенсию, ведь на войне день считают за три. Но бросать любимую службу Эдуард, конечно, не станет. В тридцать семь лет какая пенсия?

Эдуард Львович окончил Академию МВД, и уже несколько лет он командир отряда. Самоотвержен-но борется с бытовыми неурядицами, нехваткой кадров и другими трудностями, а трудностей всегда хватает.

Полковник милиции Алексей Владимирович Кузьмин служил в СОБРе РУБОП по Московской области с 1995 по 2002 год, был командиром отделения. В 2002 году Кузьмин возглавил ОМОН на воздушном и водном транспорте. В 2004 году Владимир Алексеевич был назначен начальником Ступинского УВД. Кавалер двух орденов Мужества, награжден медалями «За отвагу», «За ратную доблесть».

Ночь после обстрела показалась особенно тяжкой. В темноте комнаты как будто не хватало воздуха. Из-за контузии теснило в груди.

Это был июнь 2000 года, третья командировка подполковника милиции Алексея Кузьмина.

Несколько часов назад на территорию пункта временной дислокации подмосковного СОБРа напали боевики. Кузьмин стрелял из укрытия, когда рядом с ним разорвалась граната и он на мгновение потерял сознание.

Контуженный, он продолжал стрелять. Каждый выстрел отдавался вспышкой боли в голове.

Атаку боевиков отбили. И за Кузьмина взялся доктор…

Госпитализироваться и уехать Кузьмин мог — лопнувшая перепонка в ухе и контузия позволяли это сделать, но он не захотел.

— Ничего. Я тут полечусь. Потерплю. Не так долго осталось, — сказал он командиру.

Нужно было заснуть. Завтра с утра планировался выезд на задержание группы боевиков. Бандиты устанавливали фугасы и обстреливали пункты дислокации российских войск. Вместе с оперативниками РОВД Октябрьского района собровцы вычислили нескольких членов этой группы.

Чтобы забыться от боли, Кузьмин стал вспоминать Енисей. Вид его свинцово-синих вод всегда успокаивал, и шелест волн на перекатах будто убаюкивал.

Когда на лоцманском судне Алексей заводил караваны судов из Карского моря в Енисей, Курейку и другие реки, всегда испытывал романтическую приподнятость. Живописные берега, медведи, переплывающие реку, толстые глухари, тяжело взлетавшие над лесом и каменистыми берегами.

Лоцманская проводка судов — дело хитрое. Бывало, разыграется ветер, взбеленится река, взбунтуется сама природа. Тут нужно не только мастерство, но и характер.

О море Алексей мечтал с первого класса. С родителями он побывал в разных уголках СССР. Отец, военный инженер-строитель, приезжал вместе со своей частью на неосвоенные места и занимался там возведением секретных объектов. Жить приходилось и в бараках, и в вагончиках, и даже в землянке. Военных вокруг себя Алексей видел с рождения. Но когда однажды, поехав с матерью в город, увидел там моряка в форме, как будто заболел. Только и думал о кораблях, море и красивой форме…

Морским капитаном он не стал. Окончил школу в поселке Архара Амурского края и поступил в Благовещенское речное училище.

Четыре года учебы, и Алексей — капитан-механик вспомогательного флота. Теперь он ощущал себя почти хозяином реки: огромной, сильной. Он изучал ее приливы и отливы, причуды, изгибы, перекаты и мели…

В выходные Алексей ходил по лесу и возвращался с дичью. В сумерках зажигал костер на берегу реки, спал под небом в спальнике, прикрыв лицо противомоскитной сеткой. И не мог надышаться, насмотреться. Запахи и звуки — сочные, полные, живые.

Затем снова заступал на вахту, становился к штурвалу. Поднимаясь и спускаясь по Енисею, речники обеспечивали одеждой, питанием, всем необходимым для жизни жителей поселков, расположившихся по глухим берегам притоков Енисея.

Мать и отец Алексея ненадолго вернулись в Каширу под Москвой, где у матери был старый дом, доставшийся ей от отца. Родители снова собирались уезжать на строительство. Мать написала Алексею: «За домом нужен хозяйский догляд. Если ты не можешь приехать, тогда придется продавать».

Кузьмин родился в Кашире, и дедовский дом было жаль. Он думал долго и в один из рейсов, еще не приняв никакого решения, вдруг понял, что мысленно прощается с рекой. Вернулся из рейса и взял расчет…

Зато теперь холодная сильная река возникала в памяти и помогала в трудные моменты. Каким-то странным образом утешала и вселяла спокойную уверенность. Как если бы Алексей опять стоял у штурвала.

Выдвинулись собровцы затемно. До поселка, где жили боевики из бандитской группы, надо было добраться как можно быстрее. Захватить преступников врасплох и допросить. Оперативники знали, что группа многочисленная, но сейчас направили бойцов СОБРа только за тремя…

Уазик потряхивало на разбитой дороге. Кузьмин старался держать голову ровнее, чтобы ни обо что не стукнуться. Голова кружилась, болело ухо. Но подполковник внимательно прислушивался к разговору оперативников, улыбался их шуткам. Как ни в чем не бывало…

Солнце еще не выглянуло, и улица поселка тонула в густом сумраке. Машины с собровцами и оперативниками остановились.

По плану, собровцы рассредоточились, чтобы отработать одновременно сразу три адреса. Бандиты не должны были успеть оповестить друг друга.

Они не ждали ареста. Обнаглели, зарвались. Спали спокойно у себя в домах. И документы у них отличные, не подкопаешься. Но информация была надежной. Искали в доме, во дворе, в постройках и нашли припрятанное оружие и боеприпасы.

Оперативники забрали боевиков к себе для допроса, а собровцы вернулись в расположение отряда.

Разговор по душам с товарищем снимал усталость. Часто группа, ехавшая в командировку, составлялась из бойцов разных оперативно-боевых отделений. В Подмосковье они редко пересекались. Дежурили в разные смены и в командировке открывали для себя новых друзей.

— Я в СОБР из ОМОНа пришел, — говорил один из бойцов. — А ты, Алексей? Я слышал, что ты капитаном судна был?

— И капитаном тоже. — Кузьмин смущенно потер затылок. — Я с 1987 года в милиции. Сначала постовым, потом оперативником служил. В Кашире начальником территориальной милиции.

— Сельская милиция, что ли? Вроде как Анискин из фильма?

— Почти. У меня в подчинении были трое оперативников, трое участковых и две машины. Все подряд преступления расследовали. И территория довольно большая… Знаешь, уехал с севера из-за дома, мать хотела его продавать, а мне жалко стало. Приехал, и вся судьба перевернулась. Школу милиции — сначала среднюю, потом высшую — закончил, но это как и многие, как ты.

— А дети? У тебя ведь сыновья? У меня дочка. А так хочется еще сына. Жену бы только уговорить. Она все твердит, время сейчас тяжелое, одного ребенка хватит.

— Ну а когда время легкое бывает?.. Я с женой познакомился на вечеринке у друзей, когда с Енисея в Каширу вернулся. Миша, мой старший, в восемьдесят седьмом родился… Ладно, давай спать. Только душу разговорами растревожили. Завтра рано вставать.

Оперативникам из Октябрьского РОВД удалось добиться от задержанных адресов еще нескольких боевиков их группы. Кузьмин ездил на все задержания. Цепочка не прерывалась. Вытягивали одно звено бандитов за другим.

Боевики первые два дня пребывали в растерянности, а затем активизировались и начали действовать. Выследили машину Октябрьского РОВД.

Кузьмин прибыл со своими бойцами на очередной захват и ожидал приезда оперативников. Их уазик отчего-то задерживался. Алексей поглядывал на часы. И вдруг по рации сообщили:

— Подрыв уазика!

Боевиков на адресе взяли, а затем собровцы помчались на место взрыва. Но там спасать уже было некого. Боевики заложили фугас такой мощности, что уазик буквально разорвало. Погибли начальник Октябрьского РОВД и несколько его сотрудников.

Кузьмин прошел по краю черной воронки. Ненависть и горе душили, мешали думать. Он только утром разговаривал с этими оперативниками. Только утром…

За службу Кузьмин многое повидал. Он пришел в СОБР в 1995 году. Одна из групп как раз была в Чечне.

Отбор в отряд был очень жесткий. Беседы, анкеты, штурмовая полоса… Предстояло выстоять в бою с тремя противниками, сменяющимися каждые пять минут. Этот бой многие из претендентов на поступление не выдерживали и приходили снова и снова. Кто поупорнее.

Кузьмин высокий, сильный. Он занимался и рукопашным, и боксом, имел первый разряд по лыжам и зимнему многоборью. Кандидат в мастера спорта по баскетболу. Он выстоял в спарринге и не дал себя сломать.

Через несколько месяцев его вызвал к себе командир СОБРа:

— Принято решение откомандировать тебя в личную охрану к министру внутренних дел.

Кузьмин оказался среди пяти личных телохранителей Куликова. Поездил с ним по стране. Был и в Дагестане, и в Ингушетии. А потом снова вернулся в СОБР.

Двор ПВД за ночь чуть припорошило снегом, который скоро растает и превратит землю в грязь. Командир группы майор Виктор Матвеев вместе со своим заместителем Кузьминым и несколькими собровцами поехали в мобильный отряд. Все были напряженными и мрачными. Виктор привычно шутил. Алексей поддерживал шутку улыбкой. А глаза усталые…

Три дня назад, 4 февраля 2001 года, «Урал» собровцев подорвался на фугасе. Погиб капитан Алексей Гуров. Подрывов по Грозному много, и в каждый выезд все напряжены и раздражены. Не от смелости и силы зависит их жизнь. На дорогах Грозного своим жизням они почти не хозяева.

Солнце изредка прорывается над городом сквозь тучи и блестит на забрызганных бортах БТР. Собровцы подъехали к мосту через Сунжу. По мосту впереди ехал автобус.

Кузьмин сидел на командирском месте и так же, как водитель, по пояс высовывался из люка. Он первым увидел взрыв — автобус подпрыгнул на месте. В нем вспыхнул пожар. С высотных домов начался обстрел. Водитель подвел БТР ближе к автобусу. Оттуда слышались крики и плач. В автобусе ехали женщины и дети, а боевики приняли автобус за военный.

Часть собровцев открыла огонь, подавляя огневые точки боевиков, другие вытаскивали раненых из автобуса. Вызвали подмогу и врачей…

Кузьмин нес на руках женщину. У нее осколком отсекло руку. Она стонала и просила:

— Не бросай меня, только не бросай.

В водительской кабине все было залито кровью. Водитель умирал, ему оторвало ноги. Врачи так и не успели ему помочь. Остальных, обожженных, посеченных осколками и битым стеклом, спасли и вывезли с места боя. Увидев, что подъехала помощь, боевики быстро отошли.

Лица раненых женщин и детей долго держались в памяти. Кузьмин вспомнил своих сыновей.

Дома перед отъездом в командировку, 5 января, Кузьмин отмечал тринадцатилетие старшего сына Михаила. Младшему, Ивану, уже исполнилось семь.

Алексей назвал старшего в честь своего деда — Михаила Кузьмина. Деда знала вся Кашира, где он жил. Дед всю войну прошел, водил составы по железной дороге, много раз попадал под бомбежки. На праздники после войны надевал орден Ленина, медали и гулял по улице: два метра ростом, могучий, здоровый. Алексей гордился свои дедом.

— Будь таким, как твой прадед, — поднимал за сына тост Кузьмин.

Переглянулся с отцом и добавил:

— Жаль, бабушка твоя не дожила. Посмотрела бы, какой ты вырос. Стараешься, учишься. Так держать и дальше!

После семейного ужина все вышли во двор, играли в снежки. Собака, ротвейлер, на них лаяла, напрыгивала, виляла маленьким хвостом. А кошка из окна дома снисходительно поглядывала на их возню…

«Как там сыновья, как жена? — вздохнул Кузьмин. — Трудно им…»

17 марта 2001 года. С утра, как это бывало обычно, выехали в мобильный отряд на совещание. Надо было отвезти туда командира к двенадцати часам. Потом собровцы планировали заехать в госпиталь…

На БТР добрались к площади Минутка. Но уже издалека услышали шум и треск выстрелов.

Боевики устроили засаду на армейскую колонну, поднимавшуюся от «Романовского моста». Когда к площади подъехал собровский БТР, там шел бой.

— Что будем делать, командир? — спросил Кузьмин.

— Давай ребятам поможем, — принял решение Матвеев.

Обстрел по колонне велся с высотных домов. Боевики всегда старались занимать выгодные позиции. Пули чиркали по броне БТР. Наконец, общими усилиями удалось выбить боевиков из домов и подавить огонь. Собровцы еще некоторое время стояли, ждали, пока пройдет колонна.

Матвеева оставили в Октябрьском РОВД на совещании, а сами уехали на базу.

В расположении отряда Кузьмин занялся своими привычными делами: проверял, учил, указывал, приказывал. Какое-то неясное беспокойство его не покидало. Через несколько часов собровцы поехали снова в мобильный, за командиром.

Снова пересекли Минутку, переехали через Сунжу и взяли направо к чеченскому кладбищу. Кузьмин увидел, что в сторону БТР несется огненный шар — выстрел из гранатомета. Шар пронесся мимо, но в ту же секунду под бронетранспортером рванул фугас. Кузьмин потерял сознание.

Он долго не приходил в себя. Его растолкал собровец Александр Сухачев:

— Алексей, Алексей!

Кузьмин открыл глаза. Голова болела, все тело казалось чужим, язык не слушался.

— Все живы? — с трудом спросил у водителя.

— Командир погиб, — отозвался Бакитин.

— Выходить надо, — приказал Кузьмин.

Пули бились о броню. Боевики вели обстрел.

— Выходим!

Кузьмин чувствовал, что у него по лбу течет кровь. Они с Мещаниновым открыли огонь в сторону высоток.

Бойцы выбрались из подорванного БТР и заняли позиции за броней. Кузьмин осмотрел БТР. Разнесло все машинное отделение. БТР ткнулся в обочину и зажал «шестерку» с гражданскими, которые в момент взрыва оказались на дороге.

Мещанинов подбежал к машине, прикладом выбил стекла: покореженные дверцы не открывались. Вытащил мужчину, женщин и детей. Они сбились в кучу и стояли на месте.

— Уходите отсюда! — приказал им Мещанинов.

Кузьмин тем временем оценивал обстановку, смотрел, куда они могут уйти. Около БТР оставаться было небезопасно. Обстрел продолжался. Позади — площадь. Только они отойдут от БТР, тут же станут мишенями.

Из-за поворота выехал «Урал». Кузьмин очередью прошил дорогу перед машиной. Остановил. Водитель — чеченец.

— Еремеев, в машину! За подмогой, — приказал Кузьмин.

«Урал» уехал, бой продолжался.

Первым приехал западно-сибирский РУБОП, потом краснодарский СОБР, а потом уже и свои на БМП.

И Кузьмин снова потерял сознание. Он уже не видел, как выбили боевиков, как краснодарский СОБР перевозил раненых.

В себя пришел только в Северном. На вертолете пятерых раненых переправили в Моздок. Оттуда на автобусе до Минеральных Вод. Затем на самолете домой. В госпитале имени Вишневского Кузьмин пролежал почти два месяца.

Собровцы приезжали за ним, возили в Пушкино на похороны майора Матвеева.

В госпитале Кузьмина навещала жена и сыновья. Михаил и Ваня рассказывали о своих успехах в школе и спорте. Оба они занимались самбо и дзюдо. А в последнее время увлеклись еще рукопашным боем.

— Ты знаешь, пап, — говорил Михаил. — Вся Кашира знает, что ты ранен и лежишь в госпитале. Останавливают меня, спрашивают, как ты. Все волнуются.

Рядом с близкими, несмотря на то что находился в госпитале, Алексей чувствовал себя по-настоящему дома. И боль вроде бы утихала. А по ночам все снился огненный шар, подлетающий к БТР, и снился Виктор Матвеев, живой.

После госпиталя по улице родного городка Кузьмин не мог пройти спокойно. Его без конца останавливали. Почти вся Кашира — одни знакомые. Его высокая, приметная фигура была видна издалека.

— Как ты, Леша?

— Да ничего, спасибо, — смущенно улыбался Алексей.

Домой приходил и говорил жене:

— Какие у нас люди хорошие. У тех, кто постарше, чувство патриотизма еще не исчезло. Жаль, в школе об этом мало говорят.

На день памяти погибших Кузьмин брал в отряд старшего сына.

— Пусть видит, что происходит вокруг, — объяснял он жене. — Пусть знает: есть люди, которые не забыли, что такое честь и воинская доблесть.

В отпуске после госпиталя и отдохнуть толком не удалось — много дел по дому. Перед зимой нужно было утеплить сарай. Свой огород и хозяйство Алексей любит. Пропадает в мастерской все свободное время и сыновей приучает к труду.

Вышел на службу, и закрутила, завертела повседневная рутина. Отбор и прием в свое отделение новых бойцов. Подготовка к очередной командировке. Выезды на задержания.

Осенью 2001 года Кузьмин с группой в одном из районов области задержал преступников, сбывающих оружие.

Оперативники из РУБОПа разработали операцию. Преступников задержали с поличным. Пришлось, правда, побегать за продавцами по лесу, где пристреливалось и сбывалось оружие. Этим задержанием собровцы перекрыли один из каналов поступления оружия в Россию через Латвию.

…Весной 2002 года Кузьмин стал командиром ОМОНа на воздушном и водном транспорте.

Прапорщик милиции Олег Доркин служит в ОМОНе на воздушном и водном транспорте с 1999 года. Волею судьбы он, еще будучи солдатом-срочником, оказался на сопке неподалеку от окруженного боевиками Гудермеса, когда там в здании вокзала держали круговую оборону его будущие сослуживцы из ОМОНа.

Военный эшелон тянулся на юг. В вагонах были восемнадцатилетние солдаты. Кто-то спал, кто-то читал, а кто-то сидел в стороне ото всех и смотрел в окно невидящим взглядом.

Зеленого света на всем пути для эшелона не было. Ехали медленно, чаще по ночам. Но Московскую область проезжали днем.

Медленно двигались мимо станций. Прохожие останавливались. Смотрели на военных. Солдаты выбрасывали из вагонов письма домой, где писали, что едут на войну. А люди подбирали конверты с земли и опускали в почтовые ящики на станции. Некоторые посылали крестное знамение вслед эшелону…

Это был август 1995 года.

Олег Доркин тоже бросил письмо, хотя родители уже знали, что он едет в Чечню. Мама приезжала к нему в Архангельск, в оперативную бригаду, сформированную специально для выезда в Чечню.

В эту бригаду Олега направили из Архангельской области, из охраны исправительно-трудовой колонии, где он начинал служить срочную. Командир роты охраны вызвал Олега и его товарищей к себе:

— Поступил приказ. Завтра выдвигаетесь в Архангельск для подготовки и отправки в Чечню в составе оперативной бригады. Собирайтесь, ребята.

— Приказ есть приказ, — сказал тогда Олег.

Зато ночью уснуть не мог.

«Жил — не тужил деревенский мальчишка, — ворочался он на своей койке. — А теперь война… И пожить толком не успел. Что такое — эта жизнь? И что, если ее не станет?.. Выходит, я боюсь?»

Когда он осознал свой страх, стало легче. Олег слышал, как в тишине от неспокойных мыслей и снов вздыхают и возятся на жестких койках его товарищи. «Не боятся только дураки!»

Переехали в Архангельск, разместились в бывшей сержантской учебке, и с каждым днем чувство страха глохло, съеживалось, становилось отдаленным и незначительным. Отступало перед усталостью от тренировок, полевых выходов, ночных учебных тревог и конкурсов на выживание.

Подготовка поглотила нервное напряжение. Олег втянулся в работу, и служба начинала нравиться ему все больше, несмотря на волнение перед выездом в Чечню.

По результатам КМБ в бригаде Олега сразу назначили снайпером. С тех пор он с винтовкой не расстается. Товарищи даже шутили: «СВД — это снайперская винтовка Доркина».

Четверо суток в раскаленном южным солнцем эшелоне. Нельзя снять китель, а дневальные, дежурившие по одному с обоих концов вагона, парились еще и в бронежилетах. Но для солдат эти четверо суток после напряженных учений оказались хорошим отдыхом.

Страх вернулся, когда в Ростове-на-Дону им выдали патроны. Каждый патрон — чья-то смерть…

Момент, когда эшелон пересек границу и втянулся на территорию Чечни, Олег упустил. Стоявшие вдоль железной дороги омоновцы приветствовали их стрельбой в небо. Новоиспеченные бойцы, испуганные, прильнули к пыльным окнам.

И на вокзале в Гудермесе Олег все еще не осознавал, что он уже в Чечне. Олег представлял себе, что едва они пересекут границу, будут выстрелы и взрывы… Но по вокзалу ходили военные, к эшелону тут же подбежали старушки — чеченки и русские, предлагали еду и фрукты.

Полтора месяца солдаты пробыли в самом Гудермесе в составе 33-й бригады. Жили на поле в палатках, по два взвода в каждой. Чтобы защититься от пуль, палатки вкапывали на два метра в землю. А земля в Чечне твердая, тяжелая. Замучились копать. Но своя безопасность дороже, и копали усердно.

Потом 3-ю роту, в которой служил Олег, направили на окраину Гудермеса охранять телевышку. Она возвышалась над одной из сопок. С этой высоты просматривался весь город. Хорошая позиция для минометчика или гранатометчика. Стратегическая высота.

Под сопкой их же рота охраняла еще КПП — дорога шла на Дагестан. Один взвод дежурил на КПП, досматривал машины и беженцев, другой — охранял вышку и роту по периметру. Им придали взвод саперов, которые заминировали все подступы. В их распоряжении были танк и «зушка».

Кажущийся мир раскололся стремительно…

Олег стоял ночью на посту и слушал выстрелы внизу, в городе. Так каждую ночь. Боевики часто обстреливали комендатуру, в которой находился череповецкий ОМОН. Но этой ночью выстрелы не стихали, а усиливались с каждой минутой. Послышались взрывы. И почти сразу по рации сообщили, что в Гудермес вошла банда Радуева. Бойцы заняли позиции в окопах, готовясь к худшему. Ожидали, что боевики двинутся на высоту.

Их командиры — ротный и взводный, два друга, молодые, только после училища. На них свалилась вся эта ситуация. И никаких распоряжений сверху, хотя и так понятно — надо держать высоту. Самый старший по возрасту — начальник штаба, капитан Пономаренко. Ему немногим за тридцать. Он ходил по окопам, подбадривал ребят, шутил… А боеприпасов только на два часа непрерывного боя. Слишком мало.

Уже на рассвете Олег сверху следил за тем, как бои перемещались от улицы к улице, боевики захватывали город. Все дороги они взяли под контроль, движение по ним полностью прекратилось. В окружении оказались железнодорожный вокзал и московский ОМОН на воздушном и водном транспорте, который удерживал этот вокзал вместе с милиционерами из других подразделений.

Было видно, как с нескольких сторон к городу пытаются прорваться колонны спецназовцев. Но их БТР боевики сразу подбивали.

Ожидаемого нападения на высотку не последовало. Но и свои «вертушки» на сопку не прилетали.

Еда и вода закончились…

Выпал снег. Растаявший, он немного утолял жажду… Семь дней они голодали, но никто высоту не покинул. Напади на них боевики, эти голодные ребята сражались бы до последнего патрона.

Они видели, как мимо летали «вертушки». Но вертолеты перевозили «двухсотых» и «трехсотых». На противоположной от сопки окраине города шли бои.

Комендатура прямо под горой, как и вокзал, была в окружении. Боевики стреляли по ней с пятиэтажек. Комендант кричал по рации: «Помогите, чем можете! У нас много "трехсотых"». Рота ответила огнем по пятиэтажкам из танка и зенитной установки. Но долго стрелять не могли, у самих мало боеприпасов. Комендант опять связался по рации: «Спасибо, хорошо попали. Спасибо!»

Через семь дней пришла танковая колонна для штурма Гудермеса. Прилетел на высоту генерал. Привезли еду: тушенку, супы быстрого приготовления, которых многие ребята и дома не пробовали. Плакать хотелось, глядя на все это богатство после семи дней голода. Олег похудел на десять килограммов.

Захват города планировалось проводить через их высоту. Рота уже была уволена в запас. Смена ждала их в Моздоке. Но те ребята — необстрелянные, «зеленые», куда их на штурм Гудермеса?

Первой освобождали комендатуру. Боевики не обстреливали ее только со стороны сопки, поэтому солдаты вместе с 33-й бригадой сделали живой коридор, чтобы вывести оттуда людей.

В пятиэтажках засели «смертники». Их было видно в окнах. По этим домам стреляли из танков. На этих же танках солдат подвезли ближе к комендатуре.

Бойцы легли на открытом поле по двое, на расстоянии метров триста друг от друга. Без белых маскхалатов.

«Духи» лупили по ним. Снег и земля вокруг вздыбились от пуль. Но в Олега не попали. Он стрелял из винтовки по окнам пятиэтажек. Свистели пули.

Этот свист Олег никогда не забудет. Он только мысленно повторял слова, услышанные от полковника Игнатьева, зама по тылу их дивизии, который прошел Афган и теперь воевал в Чечне: «Свою пулю ты уже не услышишь, а пуля, которая просвистела, — она просвистела». В трудные моменты Олегу становилось легче, когда он твердил про себя: «Просвистела и просвистела».

Комендатуру освободили, а до железнодорожного вокзала они так и не дошли. Слишком плотный огонь их встретил. Отдали приказ отходить.

Омоновцев с вокзала потом вызволили спецназовцы.

Череповецкий ОМОН из комендатуры ночевал на сопке у 3-й роты. Потом освобожденный московский ОМОН на воздушном и водном транспорте тоже искал место для ночевки на сутки. Спать приходилось чуть ли не друг на друге. Тут же находились раненые, контуженные. То, что этот ОМОН московский, Олег узнал не сразу.

— Ребята, мы ненадолго вас потесним. Только на одну ночь, завтра домой, в Москву. Как говорится, в тесноте, да не в обиде, — сказал один из омоновцев, осунувшийся, худой, заросший щетиной.

— Да все нормально! — обрадовался Олег. — Что, правда из Москвы? А я все ищу земляков. Кто у вас тут поближе к Истринскому району обитает?

Нашел омоновца родом из Красногорска — Колю Храмцова. Всю ночь проговорили. Правда, не о своих родных местах, а о том, как кто пережил эти дни. Олег написал письмо домой, чтобы передать с Николаем. «Жив, здоров».

А утром в палатку заглянул командир:

— Доркин — на зачистку.

Николай растерянно посмотрел на Олега:

— И что теперь с письмом? Может, не передавать?

— Вези! — махнул рукой Олег.

24 декабря 1995 года была окончательная зачистка Гудермеса. Зашли в город очень медленно. Пусто. Ни души. Надписи на домах: «Здесь живут люди», «Нас не трогайте!».

Олег сидел в центре колонны на танке. Выскочил на дорогу мужчина, лег на землю, сдался. Начали появляться люди. Когда начинают выходить из укрытий местные, это первая примета, что боевики ушли. Бойцы проверяли дома, а Олег с винтовкой осуществлял прикрытие…

Их смена приехала 28 декабря. Обменялись оружием. Олег отдал свою «снайперскую винтовку Доркина». Построились, попрощались, обнялись, сели на машины — и в Гудермес. Переночевали там на базе 33-й бригады, на следующий день в Моздок, там еще сутки в ожидании борта. Наконец вылетели в Архангельск.

После пяти месяцев в Чечне — оказаться дома! 31 декабря. Это был самый счастливый момент. А родители ждали его только весной.

— Ну, куда теперь? — спросил отец, когда семья уже сидела за праздничным новогодним столом. — К нам на фабрику вернешься?

До армии Олег успел поработать на фабрике по изготовлению медицинской мебели столяром-сборщиком. Собирали не только медицинскую мебель, но и стенки для комнат. Работа с деревом Олегу нравилась, он даже задерживался на фабрике до шести, сверх положенного для его возраста времени.

— Нет, пап. Я теперь себя без формы и оружия не мыслю. Хочу в московский ОМОН на воздушном и водном транспорте. У меня адрес одного из ребят сохранился. Они там в Гудермесе молодцом держались. Вокзал «духам» не сдали. С ними буду служить.

Правда, сразу в ОМОН Олег не попал, поступил на службу в ППС московского аэровокзала — одно и то же управление с ОМОНом — на воздушном и водном транспорте. Через год стал командиром отделения.

На общих мероприятиях и праздниках Олег встречался с омоновцами. Капитан Сергей Владимирович Бекетов, замкомандира, все уговаривал Олега перейти к ним, но его не отпускали из ППС.

В 1999 году Олег снова поехал в Чечню в составе сводного отряда от ППС вместе с омоновцами. Познакомился ближе с бойцами за три месяца командировки, когда базировались вместе в Червленной.

На «подкидыше» — местной электричке, курсировавшей от Моздока до Гудермеса, — Олег съездил на места боев, к подножию высоты, которую держала их рота. Железнодорожный вокзал до сих пор в дырах от обстрелов. На стенах подписи омоновцев, тех, кто был в окружении…

Вернувшись в Москву, Олег перешел служить в ОМОН на должность снайпера. Уже в составе ОМОНа в 2000 году он выезжал еще в одну трехмесячную командировку. Как и в 1999 году, они охраняли Червленную-Узловую, кроме того, их привлекали для спецопераций. За командировки Олег награжден медалью «За отличие в охране общественного порядка».

Залог высокого профессионализма сотрудников милицейских спецподразделений — их всесторонняя подготовка.

В 1994 году на базе СОБРа был создан Центр оперативно-тактической подготовки (ЦОТП), в котором проходят первоначальную подготовку и переподготовку сотрудники СОБРа УБОП по Московской области, СОБРа УБОП города Москвы.

За время существования ЦОТП профессиональными специалистами-инструкторами и преподавателями проведена большая работа по подготовке квалифицированных кадров. Кроме того, в ЦОТП проходят стажировку преподаватели Московского института МВД РФ, института повышения квалификации МВД РФ в Домодедове.

На базе СОБРа проводились инструкторско-методические сборы с сотрудниками спецподразделений Словакии, методические показательные занятия с членами делегаций полиции Испании, Австрии, Германии, Франции, Украины. Хорошая профессиональная подготовка сотрудников СОБРа отмечена директором Интерпола.

Инструкторы ЦОТП подготовили команды для участия в соревнованиях по «русскому бою», стрельбе, лыжным гонкам, гиревому спорту, кикбоксингу, волейболу, рукопашному бою, футболу, плаванию, парашютному спорту, и все эти команды собровцев неоднократно занимали призовые места. Команда сотрудников СОБРа принимала участие в неофициальном чемпионате Европы по полицейской стрельбе среди спецподразделений, проходившем в Словакии.

В центре проводятся занятия со слушателями Московского института МВД РФ, по плану оказания шефской помощи — занятия с подростками и призывной молодежью по десантно-штурмовой, огневой подготовке, рукопашному бою, сборы на базе воинской части с практическим выполнением парашютных прыжков.

Здесь же проводились испытания новых образцов вооружения и спецтехники, представленных НИИСТ МВД РФ.

На базе СОБРа УБОП по Московской области дважды проводились всероссийские совещания начальников спецподразделений России, проходили подготовку спецподразделения республик Таджикистан и Армении, отряд специального назначения из города Мурманска.

Но собровцы повышают квалификацию не только в своем учебном центре, многие сотрудники получают по второму и третьему высшему образованию. Учатся, конечно, заочно.

Омоновцы тоже не отстают, учатся в средних и высших учебных заведениях. Свободного времени у сотрудников милицейского спецназа мало, но учеба — дело нужное и полезное. Руководство отрядов не препятствует, а наоборот, всячески приветствует получение дополнительного образования.

И омоновцы, и собровцы, как правило, несут службу сутки через трое. В праздничные дни милиционеры также находятся на боевом посту. Так называемое «усиление», когда собровцы и омоновцы обязаны находиться в расположении отряда в ожидании приказа, происходит не только в праздники, но и после совершения терактов, которые теперь, к сожалению, не редкость, и во время розыска особо опасных преступников, плановых милицейских мероприятий.

Если собровцы попадают в «слепую» смену, они могут служить в одном отряде и не видеть друг друга месяцами (если, например, один собровец работает первые сутки из трех, а второй в третьи сутки). Встречаются они только на праздники или в командировках.

Во время суточного дежурства между выездами на захват преступников спецназовцы не бездельничают — в отряде постоянно проводятся занятия, стрельбы, кроме того, бойцы и по собственной инициативе проводят время в спортзале, чтобы поддерживать себя в хорошей физической форме. Да и к экзаменам и занятиям в институте те, кто учатся, могут готовиться в свободное время.

…На выездах разное случается.

В один из дней бойцов СОБРа УБОП по Московской области вызвали в Одинцово на задержание особо опасного вооруженного преступника. Он подозревался в убийствах, за ним числились и другие дела.

Оперативники вычислили квартиру, где он должен был находиться. Собровцы прибыли к дому. Две группы, экипированные по-тяжелому, в бронежилетах и «сферах».

Лифт в девятиэтажке не работал. Бегом наверх по лестнице. Разрисованные и исписанные мальчишками стены мелькали перед глазами.

Пот градом, бронежилет оттягивает плечи. На бегу командир группы собровцев просчитал число квартир. Пропустил ребят вперед и на девятый этаж уже пришел не торопясь. Он все понял, а бойцы на площадке девятого этажа метались в поисках 101-й квартиры. Но тут последней была 97-я.

Следом поднялись оперативники, инициаторы операции.

— Ну и чего? Где квартира? — отирая пот со лба, голосом, не предвещавшим ничего хорошего, поинтересовался командир.

— Не может быть!

— Тогда ищите на чердаке — усмехнулся командир.

Собровцы участвовали в крупномасштабной операции по афгано-пакистанской группировке, занимавшейся сбытом наркотиков. Кроме СОБРа был задействован Московский уголовный розыск.

Сбытчиков надо брать по разным адресам и одновременно, чтобы они не успели друг друга предупредить.

Лишь к двенадцати ночи стали известны адреса, по которым надо ехать на задержание. Как в песне: «Ленинградское время: ноль часов, ноль минут». Только полночь в Москве, и значит это одно — в квартиру после 23.00 добропорядочные и недобропорядочные граждане могут никого не пускать.

Но приказ отдали, а дальше действуй, как хочешь, но в квартиру проникни.

По адресу ехали два молодых оперативника из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков и собровцы.

— Ну и как мы будем входить? — спросил собровец. — Перепугаем всех.

— Посмотрим, — неуверенно ответил один из оперативников. — Как-нибудь. Может, откроют?

— Да кто ж нас в половине первого ночи пустит?! Останови. — Собровец тронул за плечо водителя.

Он заметил девушку, стоявшую у метро. Она курила и, увидев выскочивших из машины собровцев в форме с автоматами, даже отпрянула.

— Девушка, можно с вами поговорить? — подступился к ней старший группы. — Да вы не волнуйтесь, все в порядке. Помогите нам, пожалуйста.

Они уговаривали ее, пустив в ход все свое обаяние. Анекдот рассказали, «за жизнь» поговорили. Девушка оказалась не меньшей авантюристкой, чем собровцы.

— А, была не была! — кивнула она. — Поехали!

К двери подозреваемого вел полутораметровый коридорчик, а за углом притаились собровцы. Девушка позвонила в квартиру. В любой момент собровец мог протянуть руку и отдернуть девушку в сторону.

Дверь открыла хозяйка. Девушка сразу отпрянула в сторону, как ее научили, а перед изумленной хозяйкой возник собровец в камуфляже и маске. Он оттеснил ее в квартиру.

Квартира большая, объединенная с соседней. Комнат много. Один собровец метнулся в одну дверь, второй — в другую.

«Афганца», которого искали, собровец выдернул из туалета.

Спецназовцам нередко приходится внедряться в банды в роли покупателя оружия или наркотиков.

Собровец со своим напарником и двумя продавцами ехал в лес пристреливать оружие. По пути рассказывал анекдот, а в голове крутилось: «Это тебе не театр. Тут в случае провала не помидорами забросают, а пулю всадят. И наши на помощь не успеют. А у нас с собой оружия нет».

Снег и низкое солнце за обнаженными ветками деревьев. Три машины затаились неподалеку на заснеженной проселочной дороге — машины поддержки. Собровец взял у продавца ПМ, с вытянутой руки дважды выстрелил. Классическая стойка, упражнение номер один. Сколько раз он отрабатывал упражнение в тире и здесь встал в эту стойку автоматически.

На морозном воздухе выстрелы звучали особенно нервно и звонко. С деревьев осыпалась снежная пыль.

— Хорошие пистолеты, — кивнул он. — Давайте, что там у вас еще?

Бандиты тихонько переговаривались в стороне и только подавали следующие образцы для проверки.

Очередь дошла до пистолетов-автоматов типа «Узи». Тут же у одного из них заклинило затвор.

— Вот черт. — Собровец подергал затвор, он не поддавался. — Ваха, этот никуда не годится, — отдал он оружие.

— Сейчас, сейчас. Я быстро. Заменю.

Ваха, проваливаясь в сугробы, побежал к машине, которую оставил на дороге. У него здесь неподалеку была дача. Другой остался и приглядывал за «покупателями». При нем и двумя словами не перекинешься.

Продавец вернулся быстро. Выскочил из-за деревьев. До него было метров семьдесят. Он бежал, держа автомат наперевес, готовый к стрельбе. Выглядел он чересчур решительным.

«Где я мог проколоться? — лихорадочно соображал собровец. — Куда бежать? За что прятаться? Наши не успеют».

За эти мгновения, за эти семьдесят метров, которые Ваха бежал, собровец успел вспомнить в мельчайших деталях всю операцию от начала до конца.

«Где прокололся? Кроме отработанной стойки при стрельбе, не было никаких зацепок, — назойливо звучала мысль. — Преступники эту позицию обычно не используют, а стреляют с двух рук. Так удобнее, есть упор. Значит, преступник, возможно, или бывший милиционер, или знаком со спецификой обучения».

Мышцы ног напряглись до предела. «Сейчас, сейчас, как только выстрелит, сразу прыгну в сторону. Но надо выждать. Вдруг…»

— Вот, — тяжело дыша, Ваха подошел и протянул оружие. — Я заменил. Отстреляй теперь.

Собровец хладнокровно стрелял, как будто и не было этих нескольких сумасшедших секунд, когда казалось, что конец всему. Здесь не театр, и дрожащие от нервного напряжения руки могут стоить жизни.

Напарник показал деньги.

— Поехали ко мне, — сказал Ваха. — Там получите всю партию оружия и обмоем сделку.

Собровцы по оперативной информации знали, что в банде состояло еще около десяти человек. К счастью, они находились на другой даче в соседнем поселке. Эти сведения собровцы получили еще до начала мероприятия в лесу. В информации прошли даже такие подробности, как сауна, шашлыки, водка, которые были на той, второй, даче. Основная часть банды ждала там продавцов с деньгами и заранее начала отмечать.

Собровцы сидели за столом с продавцами и незаметно поглядывали на часы. Водка и полный стол закусок. Ничего в горло не лезло, слишком напряжены были нервы. Но собровцы ели.

Ваха и его приятель налегли на водку. Быстро стали хмелеть, а спецназовцы им все подливали.

Дело шло к финишу. Все выпито и съедено. Сейчас рассчитаются и получат товар. Надо задерживать, а никаких сигналов, что группа захвата на месте. Операцию должен был осуществлять один из областных СОБРов.

Партия оружия нешуточная — шесть единиц только нового стрелкового оружия, несколько сот боеприпасов, более тридцати гранат. Даже новенькая СВД.

Собровец ткнул напарника под столом и незаметно для продавцов кивнул. И спецназовцы одновременно бросились на преступников. Опрокинули стол. Собровец подмял Ваху и закручивал ему руки за спину. Ваха, хоть и выпивший, сопротивлялся отчаянно и ударил его затылком в подбородок.

Оба преступника лежали скрученные на полу, и вдруг раздался какой-то шум. Собровец вышел на крыльцо. Мимо забора пронеслись люди в масках к соседнему дому. В темноте раздались крики:

— Всем лежать, руки за голову!

Вдребезги разлетелось стекло.

— Они дом перепутали, — дошло до собровца. — Эй, ребята, мы здесь! — крикнул он.

В 1993 году, во время октябрьских событий, ОМОН охранял здание ИТАР-ТАСС.

Посменно, днями и ночами, омоновцы несли там службу, уезжая в отряд на несколько часов отдохнуть.

У здания ИТАР — ТАСС свистели пули. Омоновцы охраняли здание по периметру. Днем занимали позиции у окон, а ночью выходили на улицу. Спрятаться там особо негде. А из проезжавших мимо машин несколько раз милиционеров обстреляли. Стреляли и с крыш домов напротив, через улицу. Вот и приходилось слушать омерзительный посвист пуль над головой. Но милиционеры предотвратили минирование или захват здания бесчинствовавшими в те дни бандитами и вооруженными боевиками.

Омоновцы патрулировали Клязьменское водохранилище с командиром моторизированного взвода Юрием Капрановым. С утра было душно. Вот-вот могли начаться ливень и гроза. Вода налилась свинцом, ходила ртутными волнами и раскачивала катер. Только держись. Начался проливной дождь. Ветер гонял волну. С берега несло тучи пыли, листья, мусор. Ничего вокруг не видно. Донесся треск. Похоже, упало несколько деревьев.

Это был жуткий ураган. С бешеной силой он длился всего несколько минут. Потом начал медленно стихать, а дождь не прекращался. В прояснившемся воздухе стало видно, что по берегу повалены деревья, большие сучья плывут по воде. А впереди, неподалеку от моста, на мель сел пассажирский теплоход и плавает перевернутая кверху килем яхта. Видно, эти два судна оказались в эпицентре урагана.

Издалека было заметно, что на поверхности воды барахтается человек.

— Быстро туда! — распорядился Капранов.

В воде плавал капитан судна. На нем был спасательный жилет.

Капитан, ошарашенный катастрофой, оглушенный при падении в воду, не сразу сообразил, что пассажиров у него на борту было четверо.

— Девочки! — закричал он. — Там в каюте девочки!

— Час от часу не легче. — Капранов, не раздумывая, бросился в воду.

Мутная, смешанная с илом, который подняла со дна буря, вода обволакивала, затуманивала все вокруг. Ничего не видно.

А главное, в палубных постройках частных яхт была разная архитектура. Где вход? Искать только на ощупь.

То, что лодка еще плавала на поверхности, обнадеживало. Значит, внутри, скорее всего, именно в каюте, сохраняется воздушная подушка. Но почему девочки сами не выбрались? Может, без сознания? Может, уже утонули?! Напуганы и боятся выплыть самостоятельно? В любом случае, надо нырять.

Водохранилище было все еще неспокойно. Ил все более густым потоком поднимался со дна. Юрий нырнул первый раз. В желтой полутьме нащупывал дверь каюты. Ничего. Оттолкнулся, вынырнул, продышался. И снова вниз.

Опять бесполезный поиск. «Держись! — мысленно говорил он то ли себе, то ли девочкам, которые находились в каюте. — Где же этот чертов вход?! Понастроили!»

В третий и четвертый раз нырял уже через силу. Мыслей никаких. Лишь бы закончилось это все скорее. Воздух в легкие набирался все труднее и заканчивался быстрее. Но Капранов продолжал нырять. И без того видимость плохая, а тут еще темнело в глазах от нехватки кислорода. Наконец рука провалилась в дверной проем.

Откуда и силы взялись! Капранов поднырнул и выскочил пробкой в каюте, стукнувшись обо что-то головой. Он увидел перед собой обезумевшие от страха детские лица. Девочки уже не надеялись на спасение.

Капранов с трудом отдышался. Подобрался к ним:

— Мы сейчас быстро отсюда выберемся. Поднырнем, окажемся на воле, а там нас подберут. Я уже вызвал подмогу. Тут проплыть совсем немного.

— Я не смогу, — твердила одна из них.

— Сможешь. Я ведь буду тебя держать. Ты только сейчас вдохни поглубже, выдохни и еще раз так сделай. Легкие провентилируй. Все будет хорошо. Неужели, ты думаешь, я тебя не вытащу отсюда?

Девочка немного успокоилась. До этого она запаниковали в узком пространстве воздушного мешка. Привычная каюта была перевернута вверх ногами, веселая прогулка обернулась страшной подводной ловушкой, в которой стремительно заканчивался воздух. Что они только не передумали. И рядом никого из взрослых. Забыли о них? И вдруг вынырнул рядом красный от беспрерывного ныряния человек. Уверенный, спокойный.

Они нырнули вместе. Юрий направлял девочек к двери, подталкивал сзади. Они быстро выбрались.

Юрий с радостью заметил борт омоновского катера. Сил доплыть до берега самостоятельно у него уже не оставалось. Он вместе с девочками забрался в катер.

Когда Юрий узнал, что его собираются наградить медалью «За спасение погибавших», то искренне недоумевал:

— Что я особенного сделал? Так бы любой поступил…

Сотрудники ГИМС и их силовая поддержка — омоновцы на воздушном и водном транспорте — в спасательных жилетах, на которых стоит грозная аббревиатура — ОМОН, вынырнут неожиданно, будут гнаться за нарушителем до победного конца.

А если не хватит мощности омоновских гидроциклов, то можно просто проследить, где, в конце концов, причалит нарушитель (бензин-то у него рано или поздно кончится), и задержать его уже на берегу.

Однажды вот так, по водохранилищу, пришлось гоняться за катером одного известного чиновника. Накануне у него сотрудники ГИМС отобрали права, а на следующий день он опять катался на катере. Останавливаться на взмах флажка омоновцев не стал, прибавил ходу. Когда бензин закончился, причалил к берегу, где отдыхали его родственники.

Омоновцы припустились за ним по берегу.

— Ребята, вы откуда? — ошарашенно поинтересовался он.

— Мы из ОМОНа!

— А чего вы здесь делаете? Откуда у вас такая техника?

— Работаем. Ваши документы, пожалуйста.

Часто, когда называлась сумма штрафа — тридцать рублей, хозяева катеров и гидроциклов начинали бегать по пляжу и спрашивать:

— Мужики, у кого мелочь есть?

Пытались совать доллары. Но никто: ни ОМОН, ни инспектора — денег не брал. Стояли на своем. Тут уж дело принципа и чести.

— Штраф тридцать рублей. — И дело с концом.

Омоновцы с проверками ездят по яхт-клубам вместе с инспекторами. Выезжают по жалобам отдыхающих, если в местах для купания катаются на гидроциклах. Одно время по этой причине было много несчастных случаев. Но когда на воде появились сотрудники ОМОНа, резко снизилось количество смертельных исходов.

Начальник московского УВД на воздушном и водном транспорте генерал-майор милиции Алексей Близнюков:

«В последние годы терроризм превратился в серьезную общегосударственную проблему. Преступления террористического характера, как правило, отличаются тщательной подготовкой и изощренностью. Как показывают последние события, угроза и совершение терактов на объектах транспорта выходят за пределы Чеченской Республики, а значит, эта проблема требует еще больших усилий от правоохранительных органов.

Антитеррористические мероприятия нашим УВД проводятся систематически, а не после терактов. В частности, сотрудниками УВД и нашими омоновцами в аэропортах столицы осуществляется так называемый встречный досмотр воздушных судов. Особое внимание уделяется рейсам из Северо-Кавказского региона, Закавказья и Средней Азии. В местах наибольшей концентрации пассажиров обеспечено круглосуточное наблюдение с применением систем видеоконтроля.

В зимний период, когда поток пассажиров по сравнению с летом заметно сокращается, мы можем позволить себе закрыть некоторые входы в здания аэропортов, чтобы обеспечить минимальный пропускной режим и большую безопасность.

ОМОН на воздушном и водном транспорте и был создан для оперативного реагирования на все происшествия, которые могут возникнуть на воздушном и водном транспорте: захват заложников; захват воздушных и водных судов при массовых скоплениях пассажиров, что характерно для зоны нашего оперативного обслуживания — портов и аэропортов. Бывают случаи, когда из-за нелетной погоды происходит задержка рейсов и в аэропортах скапливается до десяти тысяч пассажиров. От безделья нередки случаи хулиганства в нетрезвом виде. В таких ситуациях приходят на помощь наши омоновцы. Мобильные экипажи выезжают в любую точку территории обслуживания.

Попасть на службу в отряд — дело непростое. Необходимо обладать хорошей физической и психологической подготовкой. Вновь прибывшие сотрудники проходят множество проверок на психологическую устойчивость в экстремальных ситуациях, сдают достаточно тяжелый экзамен по физической подготовке, в который входят не только кросс и комплекс силовых упражнений, но и спарринг-тесты с несколькими противниками. В отряде есть взрывотехники, снайперы, механики-водители бронетехники, альпинисты, водолазы, гранатометчики и пулеметчики».

Занятия спортом и соревнования для спецназовцев — это не просто увлечение и здоровый образ жизни. Бойцам правопорядка необходимо постоянно поддерживать себя в хорошей физической форме, чтобы на высоком уровне выполнять свои служебные обязанности.

Спецназ и спорт — понятия, неотделимые друг от друга. Не случайно многие профессиональные спортсмены приходят работать в ОМОНы и СОБРы, а сотрудники этих милицейских подразделений становятся мастерами спорта в разных видах единоборств, выигрывают соревнования, проводимые не только между представителями спецслужб, но и на городском, районном и федеральном уровнях.

Спецназовцы не только хорошие спортсмены, но и хорошие болельщики, особенно если приходится болеть за свою команду и за своих товарищей. Самбо, дзюдо, бокс, карате и другие единоборства в чести у спецназовцев. А в 1992 году появился еще один новый вид единоборства — БОЙБО, который завоевал популярность среди бойцов спецназа.

Президентом и основателем Межрегиональной федерации «Бой без оружия» является мастер спорта по самбо и дзюдо, кандидат в мастера спорта по вольной и классической борьбе, обладатель черного пояса по карате Владислав Васильевич Коваленко. Отставной военный, он объединил в новой системе единоборств все свои знания и навыки, полученные во время военной службы и постоянных занятий спортом.

Уже было проведено семь чемпионатов. Федерация имеет свои секции в двенадцати регионах России, а также на Украине и в Казахстане. БОЙБО успешно применяют сотрудники спецподразделений МВД и ФСБ России.

Открытый турнир «Кубок России "Весна 2003"» по БОЙБО, который организовала Российская федерация «Бой без оружия», состоялся на базе московского ОМОНа. Турнир, проводимый в четвертый раз, был посвящен памяти командира сергиево-посадского ОМОНа полковника Дмитрия Маркелова и его бойцов, погибших 2 марта 2000 года в пригороде Грозного. Полковник Маркелов являлся неоднократным победителем всероссийских соревнований по самбо, он всегда обращал особое внимание на физическую подготовку своих бойцов. Дмитрий Маркелов был знаком и с БОЙБО, активно пропагандировал эту систему.

В трех из пяти весовых категориях победу одержали бойцы сергиево-посадского ОМОНа: Николай Теремск, Максим Сапега и Андрей Кузнецов. Самый интересный бой провели тяжеловесы (свыше 100 кг). За звание чемпиона дрались коллеги — бойцы ОМОНа на воздушном и водном транспорте Станислав Раджабов и Сергей Городецкий. Золото в упорной борьбе взял Станислав Раджабов.

В 2004 году команда ОМОНа на воздушном и водном транспорте завоевала практически все призовые места. Особо отличились бойцы отряда А. Нарыков, Д. Беспалов, С. Бобрышев, Ю. Горохов, В. Карбут, А. Родионов. С. Городецкий в этот раз все-таки занял первое место в своей «тяжелой» категории (свыше 100 кг).

Помимо общей физической подготовки существует и узкоспециальная — для снайперов, водолазов, взрывотехников. Для них и сборы, и соревнования свои.

В 1998 году в Северобайкальске состоялись первые сборы водолазов — специалистов внутренних войск, Министерства внутренних дел и Министерства по чрезвычайным ситуациям. С тех пор такие сборы стали хорошей традицией. Количество их участников растет с каждым годом, они съезжаются со всех уголков России — из Москвы, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону, Хабаровска, с острова Сахалин.

Специфика подготовки служб МВД, МЧС и внутренних войск существенно различается, и потому необходимо делиться опытом и учиться самим.

Ежегодный план сборов традиционен. Первая неделя — это усиленные теоретические занятия, плавно переходящие в сдачу зачетов на допуск к водолазным спускам, надводным и подводным взрывным работам. Всю вторую неделю проводятся практические занятия — спуски под воду и взрывные работы на полигоне.

Спуски проходят в снаряжении различных типов: в вентилируемом, автономном, с открытой системой дыхания либо в снаряжении замкнутого цикла. Такое разнообразие позволяет лучше изучить виды водолазной техники и освоить новые.

К приезду участников сборов на базе готовятся особо. Военнослужащие оборудуют целый инженерный городок со множеством неординарных заданий, начиная с подрыва обычной деревянной сваи и заканчивая бронированными элементами фортификационных сооружений.

Апогей водолазных сборов — это подводные взрывные работы, которые производят в специально углубленном озере. Сложность подобных работ заключается в том, что закладку заряда под водой приходится производить на ощупь из-за мути, поднятой со дна после предыдущих взрывов.

Но кроме интересных и полезных занятий, участников привлекают в водолазных байкальских сборах возможность личного общения в спокойной обстановке и обмен индивидуальными наработками и опытом. Во время такого общения рождаются настоящая дружба и водолазное братство.

Проводятся совместные учения омоновцев с другими спецподразделениями, постоянно отрабатываются приемы и навыки захвата вооруженных преступников в здании, на катере, в автомашине. Бойцы проходят подготовку по предотвращениям массовых беспорядков в черте города, в зданиях вокзалов и портов. Чтобы бойцы не утрачивали навыки меткой стрельбы, два раза в неделю проводятся стрельбы из автомата и ПМ.

Отдыхают собровцы и омоновцы так же, как и все. Стараются провести все свободное время с семьей. Если есть путевка, едут на море, в дом отдыха или санаторий.

Дни рождения бойцов — это тоже отдых, для души. Отпраздновать день рождения — дело святое. Эти дни всегда помнят, даже если сотрудник уже уволился или перешел в другое подразделение. И в день рождения отряда собираются все — и те, кто продолжает служить, и ветераны, к которым относятся с большим уважением.

Может, больше других любят спецназовцы охоту и рыбалку, потому что им, привыкшим к оружию, азарту, эти виды отдыха особенно по вкусу.

Что может быть лучше, когда прошли первые затяжные осенние дожди и деревья оголились. В лесу сыро, и с паром преющих коричневатых листьев поднимается запах осени и грибов.

Вот скоро и озеро. Влажная почва продавливается под ногами, ружье за плечами. Совсем тихо, только мягко чмокает земля, а оставшиеся следы потихоньку затягивает рыжей водой. Сейчас покажутся сухие желтые камыши и свинцовая поверхность озера. Тут, в камышах, утки.

Тишина оборвется выстрелами, утиным криком и возгласами охотников. Потом будет костерок на берегу. Медленно поплывет над озером дым от сырых веток. Из серого неба замельтешит мелкий дождь, но от него осенний лес станет только красивее и запахи острее…

Другие спецназовцы — завзятые книгочеи, третьи — коллекционеры, четвертые хорошо, талантливо рисуют. Кто-то пишет стихи или прозу. И неплохо пишет. Среди них — один из героев нашей книги, прапорщик Евгений Герасимович (см. очерк «Военные пути снайпера»).

Евгений Герасимович

Примета скорого отъезда — белеющие на кроватях матрасы. Их вид вызывает одну-единственную ассоциацию — что-то должно завершиться. И уже раскручивается в душе спираль, как винт вертолета, и слышишь тихий посвист — в дорогу! В дорогу! Ты проходишь по комнате, где провел столько времени и куда, быть может, никогда не вернешься. Все вроде бы знакомо, но что-то режет глаз — непривычное, от чего давно отвык — это, конечно, рюкзаки. Они дождались! Они вылезли из своих укромных гнезд под кроватями, из темных пыльных углов и выстроились рядком, упитанные, как молодые кони. Они тоже шепчут: пора! Пора! И забытая кем-то кружка на столе, выкатившаяся откуда-то пустая бутылка — они все кричат: закончилось! Закончилось! Все эти беззвучные голоса сливаются воедино, и вздымается вихрь, который подхватит и закружит прожитые дни, как листья, разбросает их, и откроется путь, на который ступишь без сомнения. В этот самый момент можно ощутить, почти что руками потрогать, как заканчивается этап, этап жизни, приключение… И ты в очередной раз переступишь порог, шагнешь в новое, и можно задержаться на секунду, смакуя, как вино, рождение новой реальности, которой ты не принадлежишь пока, но вот-вот шагнешь в ее объятия. И грустно, и радостно в этот момент одновременно.

4.09.2001 г.

Третий год подряд Он не видел осени. Каждый раз говорил себе, что в этом году уж точно никуда не поедет, что времени будет достаточно, чтобы насладиться осенью. Отдохнуть. Может быть, написать книгу. Но все складывалось иначе. Он уезжал в конце лета, сразу после того, как краснела рябина и появлялись желтые листья, самые первые и редкие. А возвращался зимой, когда уже ложился снег.

Каждый раз Он обманывал себя, обещая вернуться вовремя — к середине октября, но обстоятельства были сильнее Его. В глубине души Он и сам не верил, что успеет, и все же продолжал надеяться.

Уже в начале августа, улавливая запах осени, пока еще очень слабый, Он мог отыскать самые первые ее приметы. Ближе к сентябрю осень нагоняла Его и накрывала с головой, и тогда Он мог явственно увидеть все ее этапы.

Виделось Ему небо, ярко-синее, вновь напитавшееся синевой, взамен выгоревшего, летнего. Оно было глубоким и чистым, без единого облачка на рассвете. Таким же ярким оно отражалось в реке, и непонятно было, где заканчивается вода и где начинается небо. А еще в реке отражались высокий берег и лес, золотой, с пятнами алых кленов — это золото Он ценил больше всего. Видел и ночной костер, и утренний иней на траве, и первый тонкий ледок, покрывший лужи, и затвердевшую грязь, и лесные дорожки, сразу ставшие чистыми и просторными. Чудился Ему запах оврагов и прелой листвы, виделась утренняя хмарь предзимья. Все это пролетало перед глазами в один миг, стоило лишь на секунду их закрыть.

…А когда самолет заходил на посадку, Он не смотрел в иллюминатор, потому что в глубине души еще жила шальная и сумасшедшая, абсурдная надежда на то, что Он все-таки успел и у Него будет хотя бы один день осени. Но двигатели смолкли, и откинулась рампа, а в лицо Ему дохнул стылый зимний ветер и бросил пригоршню колючего снега, убивая последнюю надежду на чудо. В этот момент Он окончательно понял, что опоздал…

10.09.2001 г.

Он сидел в лесу возле костра. Настала поздняя осень, и уже облетела листва с огромных дубов. Было очень тихо, только дрова в огне потрескивали. Небольшое озеро у Него за спиной отражало ярко-синее осеннее небо. Близился вечер, но лес был слишком светел, и приближавшимся сумеркам пока не за что было зацепиться.

Человек щурился, глядя на огонь. Он не спешил и был предоставлен самому себе. Он успел уже забыть это чувство и теперь с удивлением пробовал его на вкус.

Он многому удивлялся в этот день. Надолго задержался возле озера, увидев в нем свое отражение. Лесное зеркало отразило худое лицо, еще молодое, но уже с морщинами возле глаз и над переносицей. Впервые за долгое время Он пристально вглядывался в свое лицо, и оно напоминало ему кого-то с детских фотографий. Но был это тот человек или кто-то другой, Он почему-то не хотел вспоминать. Он пытался оценить его, словно встретил чужака и не знал, что от него ждать. «Забавно, — подумал Он, — брать в попутчики свое отражение, которое может выкинуть какой-нибудь фокус».

Многое казалось Ему странным, и даже то, что этот осенний лес был на удивление уютным, а тепло костра словно согревало его. Кроны дубов, соприкасаясь, создавали видимость огромного зала, и этот зал был для человека домом.

Мысль эта была настолько проста, что Он, после всей суеты последних месяцев, боялся спугнуть ее, боялся разорвать тоненькую нить, протянувшуюся между ним и лесом. Да и связь эта была тонка. Но только она давала человеку силы и отдохновение. Сидя среди деревьев и глядя на рыжее пламя, Он чудесным образом растворялся в осеннем лесу и обретал свое место.

28. 10. 2001 г.

Горы в темноте — черные громады. Афганская провинция Кундуз. Недалеко Пяндж, а вдоль него советские погранзаставы. Всего лишь река разделяет мир и войну.

Младший сержант Вячеслав Корнев проснулся. Его тормошили:

— Подъем! Часовой исчез.

Одеваясь, Корнев услышал, как переговаривались офицеры. Из их отрывистых фраз он понял, что солдат, скорее всего, не был похищен, а убежал.

Взяли автоматы и начали поиск. Ночь. Шорохи от шагов по иссушенной земле. Камни под ногами от разбитых домов кишлака. Чернее ночи провалы узких окон. Дрожь не от холода — от волнения. Корнев крепче сжимал в руках АКМ, вглядываясь в темноту.

— «Духи»! — закричал кто-то, прошивая ночь автоматной очередью.

На душманов наткнулись случайно. Корнев перемещался в сторону дувана, стрелял туда, где по его предположениям были «духи». Краем глаза видел силуэт своего друга Ивана. Тот двигался все время рядом. От этого на душе становилось спокойнее.

Отступили душманы. Выстрелы слышались все реже. Бойцы вернулись к месту своей дислокации.

У Корнева что-то хлюпало в ботинке.

— Слав, у тебя ноги промокли? — удивился Иван. — На лужу наступил?

Только сейчас Корнев ощутил боль в ступне. С трудом снял окровавленный ботинок. Пуля прошила ногу около большого пальца. Крови натекло много и болело сильно, но, к счастью, кость не задело.

Привели часового. Молодой парнишка нашел тихое местечко, пригрелся и уснул. Даже стрельбы не слышал…

Корнев не мог заснуть до утра. Беспокоила ноющая боль в ноге. В переделки со своим другом Иваном они попадали в Афганистане не раз, но до сегодняшнего дня их даже не царапнуло…

В армию Вячеслав шел служить с охотой. Отказался от отсрочки на год, которую ему давали как студенту Федоскинского училища миниатюрной живописи. Он отучился там два года, а до окончания оставался всего один…

Май 1987 года. Раскаленный состав, тянувшийся в южном направлении. Крупная черная черешня на полустанках, липкая газировка. Корнев часто сидел в стороне от ребят, задумчиво смотрел на пустынные засушливые степи за окном. Его считали нелюдимым, а он просто любил побыть наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

Село Казачье в сибирской глуши на берегу холодной рыбной Ангары. Две младшие сестры и брат. Школа, где директор — немка, строгая, важная. Учитель физкультуры и военрук по совместительству — Иван Павлович Зубинский. Он, бывший спортсмен, волейболист, создал в школе команды девочек и мальчиков по волейболу.

Вячеслав выступал за школьную команду с четвертого класса. Учился легко, на пятерки и четверки. Только баловался без присмотра отца, который служил на подводной лодке. Раз в году отец приезжал в отпуск.

Иногда Вячеслав с матерью ездил на север к отцу. Ему нравилось путешествовать — на поезде, на пароходе. Наказания и наставления отца быстро выветривались из головы.

Слава любил историю. Много читал. Учительница истории возлагала на него большие надежды и помогала готовиться к поступлению на исторический факультет Иркутского университета.

Но еще Слава оформлял стенгазету. Рисовал карандашами и фломастерами. Отцу нравились его рисунки. Он и посоветовал сыну поступать в Федоскинское училище. Когда Вячеславу исполнилось шестнадцать, он переехал в Подмосковье к сестре отца.

Дед Вячеслава — Павел Иванович Плахов и двоюродный брат — Дмитрий Рогатов в то время уже были известными мастерами в росписи шкатулок и подносов. Дед после Великой Отечественной организовал цех жостовской росписи, и работы Плахова и Рогатова хранятся в музеях Франции и Италии.

Брат научил Вячеслава пользоваться красками, объяснил, какие цвета можно смешивать, какие нельзя, как составлять композицию. Вячеслав поступил на отделение жостовской росписи и жил в Подмосковье у сестры отца.

И вот армия. Учебка в Ашхабаде. И Афганистан. Десантно-штурмовая бригада…

До августа 1988 года Вячеслав оставался в этой бригаде, пока начальство не «вспомнило», что он и его друг Иван закончили артиллерийскую учебку. У Корнева специальность — командир отделения артиллерийской разведки и корректировщик. Иван — вычислитель.

Их сразу же командировали в другую часть. Во время вывода войск из Афганистана вдоль дороги из Кабула выставлялось охранение. Охранные точки — установка «Град», пара бээмпэшек с десантниками. Вячеслав и Иван были в расчете реактивной установки.

Белесое высокое небо, густо-серые горы, рябь легких облаков над ними. Пыль от проезжавших по дороге внизу машин и выстрелы, звучавшие не слишком резко. Душманы не давали им покоя. В солнечный день казалось, что с ними ничего не может случиться. Их ждут дома, и это ожидание оберегает.

Однако Корнева контузило. Осколок на излете вонзился в спину. Голову тряхнуло взрывной волной. Осколок тут же выдернули, вылили на спину пузырек зеленки и стянули рану пластырем.

Стояли у трассы несколько дней. Движение по дороге прекратилось, словно об охранении забыли. Но снова появились наши на дороге, вызвали их по рации и вместе с другими «Градами» двинули в Ташкурган. Думали — все. Домой. Так ждали этого дня, но в Ташкургане их развернули — и обратно, в провинцию Кундуз.

Представление к медали «За отвагу» Корнева сгорело вместе с документами в машине старшего офицера батареи. Там же были и свидетельства о ранениях, и воинский билет. Ему выдали дубликат билета, а про ранения благополучно забыли.

И, наконец, в феврале 1989-го советские войска вышли из Афганистана. Офицеры разъехались служить по своим частям. А срочники-артиллеристы остались дослуживать в Душанбе, где стояла артиллерийская дивизия.

«Афганцы» ходили в самоволку, отъедались, отсыпались. Для них служба фактически закончилась.

Корнев не выпивал и не гулял с ребятами. Он опять держался немного особняком. Все думал о доме. Чем будет заниматься, когда вернется? Корнев привык все взвешивать, не решать ничего спонтанно. Может, это и спасло его от той неприкаянности, которой страдали многие ребята-«афганцы», возвращаясь к мирной жизни.

Вячеслав считал символичным то, что перед армией он отдал однокашникам по школе живописи и свой этюдник, и все кисти, и краски. Способности есть, но при этом нет призвания.

Еще в поезде, добираясь с товарищем из Душанбе в Москву, Корнев подумывал о работе в милиции. Он искренне и серьезно хотел бороться с преступностью. Служба и война только закалили его характер.

Удары кувалдой в железную дверь. Один, другой, третий… Грохот на весь подъезд. И дверь вышибить, и отвлекающий шум создать. Отвлечь внимание преступника от окон. Трое бойцов СОБРа с альпинистским снаряжением спускаются с крыши семнадцатиэтажки на четыре этажа вниз. Тихо, через балкон. А другие лупят кувалдой в дверь.

Лица под масками горят от жары. От звонких ударов закладывает уши. До штурма капитан Корнев пробежал по этажам. Звонил соседям, хотел узнать у них планировку квартиры. Он вернулся к своим ни с чем.

— Вот зараза! Не пускают. В глазок смотрят и делают вид, что дома никого. Придется вслепую идти.

Он держал наготове пистолет, поправлял бронежилет. Вот сейчас дверь рухнет, а за ней, по сведениям оперативников, несколько бандитов. Квартира «общаковская». Там хранятся преступные деньги. О такой квартире редко удается узнать операм. Обычно о ней знает только узкий круг лиц — преступников. А еще там живет «смотрящий». Деньги охраняет.

Кто-то стоит теперь под дверью с оружием и готовится стрелять в первого забежавшего собровца. Не успеют ребята проникнуть через балкон и его обезвредить — Корнев, который вбежит первым, может поймать пулю в упор.

После одиннадцатого удара дверь вылетела. Бандит, уже обезвреженный, лежал на полу. Он оказался в квартире один. Тот самый «смотрящий», который охранял общаковские деньги.

— Стоял, гад, под дверью, с пистолетом, — сказал Корневу один из бойцов, который забирался в квартиру через балкон. — Нас с балкона он не ждал.

Горы, ночь. Все как десять лет назад. По старой памяти боевиков «духами» кличут. Крепко Афган во многих засел. Но для капитана милиции Корнева — это совсем другая война. Дома теперь ждут Наташа и сын Кирилл. Два родных любимых человека.

Первая командировка — октябрь — декабрь 1999 года. Ввод войск в Чечню. Старогладовская станица. Хлебозавод и на его территории бывшее общежитие стройотряда. Здание хлебопекарни, одноэтажное, десять на восемь метров. Восемьдесят человек собровцев теснились в этом помещении. Зачистки снова и снова. Оружие, брошенное просто так и запрятанное боевиками в схронах. Обстрелы собровского ПВД. Картинки в памяти — калейдоскоп. И картинки так быстро менялись, что детали уплывали, как будто нечеткое изображение.

На некоторое время домой, к родным. Новый год вместе с женой и сыном. Но лишь до конца февраля удалось побыть со своими. Вторая командировка. И снова Чечня.

Два-три дня собровцы перемещались к Грозному. Выбирали место для нового ПВД. Остановились в Октябрьском районе, в больничном здании. Командировка у Корнева была до 29 апреля.

Корневы жили теперь в своей квартире, которую получил Наташин отец, бывший военный. Если бы он не отдал квартиру молодой семье, дочери, так бы и мыкались.

Были отчаяние Наташи, и слезы, и просьбы отказаться от командировок в Чечню.

— Я не хочу так больше. Ночью совсем спать не могу. Таблетки не успокаивают. Встану и брожу по квартире. Одна. Поглядишь на Кирюшку, а он так на тебя похож Сил нет смотреть.

— Но я же приехал. Теперь я тебе и по дому помогу. Ты же знаешь, я все умею. Не люблю только две вещи, — улыбнулся Вячеслав, — чай заваривать и одеяло в пододеяльник вставлять.

— Да, ты у меня мастер на все руки. Я больше никуда тебя не отпущу. — Наташа крепко обняла его. — Мы с Кириллом тебя не отпустим…

Эти фразы так и звучали в памяти Корнева, когда он вылетел в свою третью командировку в апреле 2001 года. И эти слова, и гибель трех товарищей за вторую войну — Казакова, Гурова и Матвеева…

Жили собровцы будто под топором. Минная война. Фугасы разного действия — радиоуправляемого, нажимного — на выбор. Поставить — дело недолгое. Боевики или сидят на безопасном расстоянии, или уходят вовсе. И деньги за каждый подрыв получают.

За 1999 год Корнева наградили орденом Мужества, а за командировку 2000 года представили к медали «За отвагу». В мае, когда был еще в Грозном, он получил звание майора.

Каждым утром, рано, собровцы на операции. Искали мины, схроны оружия в заброшенных домах. С ними ходил кинолог с овчаркой по кличке Тагир.

Рядом школа и пустырь. По пустырю шли двое мужчин. Ссутулившись, они двигались в сторону улицы Нахимова. Корнев окликнул их. Они нехотя остановились.

— Предъявите документы, — потребовал он.

— Нет у нас с собой. Дома забыли. Мы местные.

Собровцы связались с комендатурой Октябрьского района и передали туда этих двух для выяснения личностей.

«Может, они и мирные, а может, только из Чернореченского леса вышли, — думал Корнев, возвращаясь на ПВД. — Их вспугнули, они все побросали, поэтому и без документов. А вообще, у всех боевиков документы лучше наших. Паспорта на новеньких российских бланках. Я, милиционер, до сих пор не сменил паспорт. Бланков в области нет. Хожу с потрепанным, советским».

С жалобами на боевиков приходили отчаявшиеся местные.

— Так надоела война. Все вокруг стреляют, — со слезами говорила пожилая женщина. — Когда это кончится?! Ходят в лесу, я их видела, и днем, и вечером.

Бывало, что местные называли и конкретные адреса. Знали, где живут бандиты. Но, как правило, нагрянув по этому адресу, собровцы никого не находили.

В ответ на откровенность местных, по Грозному прокатилась волна убийств мирных граждан.

Периодически собровцы прочесывали лес. Траншеи, блиндажи между деревьев. Запах свежего леса, тонкий и сладковатый вкус лесного воздуха. А к нему примешивается стойкий запах войны — гари и пороха.

Собровцы вошли в лес после подрыва их соседей — новосибирского СОБРа. Час назад вытаскивали раненых из «Урала» и УАЗа и отправляли в госпиталь, в Ханкалу. Доктор подмосковного СОБРа вернул к жизни раненого бойца, у которого наступила клиническая смерть…

Натягивает поводок Тагир. Подстраховывая друг друга, бойцы идут на расстоянии. Остановились по знаку. Тагир что-то нашел. Корнев спрыгнул в окоп. Окопы в лесу и совсем старые, еще с Великой Отечественной, и поновее — с прошлой чеченской.

— Вот тут, — указал кинолог.

Присыпанная землей плащ-палатка. Под ней ниша. А в нише несколько автоматов, «Мухи», пустые магазины и пули россыпью.

— Второпях бросили, когда убегали, — заключил Корнев.

Часто собровцы выезжали уничтожать мини-заводы. И вот после одного такого удачного, результативного выезда боевики решили отомстить.

На глазах Корнева подорвалась собровская БМП. Механик-водитель, молодой парнишка, попал в эпицентр взрыва и погиб сразу. Чуть сзади него сидел Александр Хурда, а справа Филипп Павелко. Крышку моторного отсека вырвало и перебило ноги Павелко и Хурде. Остальных бойцов контузило и взрывной волной посбрасывало с брони.

Одни оттаскивали раненых в сторону, в безопасное место, другие прикрывали отход.

Филиппа и Александра отправили в Москву. От тяжелой контузии Филипп долго не приходил в себя.

Александру одну ногу пришлось ампутировать.

Осень к северу от Москвы ранняя. Тополя забрасывают желтыми листьями дорожки, водную гладь Клязьминского водохранилища. Оно неподалеку от дома майора Корнева. Рядом — древний сосновый бор. Корнев любит гулять там с Наташей и сыном.

Утром он встает рано. По привычке спит в сутки всего часов пять. Жалко ему терять время на сон.

Корнев уходит гулять, когда дома все еще спят. Он вернется с прогулки и разбудит домашних. Жене собирать сына в школу.

Наташа не работает. Корнев все время уговаривает ее не работать. Хотя она, помимо медицинского, закончила еще и строительный институт.

— Я сотрудник СОБРа, — убеждает он Наташу. — Дома бываю нечасто, а если и ты работать начнешь, упустим Кирилла. Ты уж посиди дома… Кирилл у нас паренек хороший, понятливый, добрый. Но балуем мы его. А надо бы построже.

— Вот ты бы и построже, — одними глазами улыбается Наташа. — Ты же первый его и балуешь.

— Со мной отец строже был, — кивает Вячеслав. — Я до сих пор к нему на «вы». Ты же знаешь. А Кирилл немного рассеянный, ему надо быть пособраннее. Вот сейчас спортом занялся. Это дисциплинирует. Лишнего свободного времени нет…

Корнев смахнул листья со скамьи, присел. Собака подбежала и начала ласкаться, заигрывать. Задние лапы и хвост ходуном ходят.

— Теодор Рузвельтович, отстань, — со смехом толкнул пса в мягкий теплый бок Корнев. — Иди, иди. Гуляй.

Взметая лапами желтые листья, пес умчался за деревья.

Когда Корнев глядит на красоту природы, иногда мелькает желание взяться за кисть. Но это желание живет секунду-две, не больше.

Прапорщик милиции Евгений Герасимович — снайпер ОМОНа на воздушном и водном транспорте. Служит в отряде с 1999 года. Прошел высотную подготовку, освоил специальности снайпера и водолаза — боевого пловца. Был с отрядом во всех командировках второй чеченской кампании.

Награжден медалями «За отвагу» и «За отличие в охране общественного порядка».

Бушлат, рюкзак, спальник… Что еще в командировку брать? Женя в растерянности остановился у открытого шкафа.

Вчера, когда Женя пришел на дежурство в отряд, его огорошил Димка Казинкин.

— Абрам, хочешь, обрадую? — поинтересовался Дима.

— Ну, — с улыбкой кивнул Женя. По каким-то непонятным признакам его приняли в отряде сначала за еврея. Он уже привык к своему прозвищу — Еврей или Абрам.

— Завтра у нас тринадцатое, и завтра едем в Чечню, — сообщил Дмитрий.

В отряде до четырех часов дня окончательно не было известно о дате и времени отъезда. Бойцы названивали домой. Надо успеть собраться. Но после четырех выяснилось, что вылет состоится все-таки 14 октября. Через сутки. Есть время на сборы. Только что брать — вот вопрос. Никто не подсказал…

Мать пришла домой на обеденный перерыв.

— А, сынок, приехал. А чего это ты сумки собираешь?

— В командировку еду. — Женя с опаской покосился на мать.

Она заплакала:

— Там же все только началось… Там бои…

— Да ладно, мам, чего ты? Мы в спокойном месте стоять будем. Дальше Моздока не пустят. Лучше мне помоги собраться.

Женя набрал все, что только возможно. Прихватил и примус, и саперную лопатку. Единственное, что не взял — это фотоаппарат. Жена попросила оставить, фотографировать маленькую дочку.

Самолет — это вылет по расписанию, это удобные мягкие кресла, стюардессы — симпатичные девчонки, на подлете — море, песчанный пляж в овале иллюминатора…

Борт — это задержка на целый день, вылет из Чкаловского вместо одиннадцати утра в десять вечера (борт проходной из Питера), это рюкзак вместо кресла, это сидение чуть не кверху ногами, в тесноте, на верхней палубе Ил-76, где разместились шестьдесят омоновцев. На нижней палубе еще люди из других подразделений. Но Жене даже подремать удалось. Вместо иллюминатора — рампа, открывающаяся с нервным скрипучим пиликаньем, вместо моря и песка — чернота южной ночи в прямоугольнике рампы и полная неизвестность. Приземлились.

Куда идти? Где искать хоть какое-то руководство? Приняли решение — ночевать в поле, под открытым небом. Осенний холод. Вместе с другом, Лешкой, легли спина к спине и укрылись расстегнутым спальником, как одеялом, — предусмотрительный Женя извлек этот спальник из бездонного рюкзака. В течение ночи омоновцы по очереди подходили к Жене то за фонариком, то за лопаткой, то еще за чем-нибудь.

— У Еврея все есть! — вынесли вердикт.

Женя с охотой делился своими запасами. Чтобы не замерзнуть, бойцы нацепили на себя все, что можно, а потом смекнули, расстелили на земле брезентовую армейскую палатку, улеглись в ряд и ей же и укрылись.

Утром жаркое солнце подняло всех рано. А разместили бойцов только после обеда в вагоне, который стоял на запасном пути на станции Моздок.

Вагоны один за одним отправлялись в глубь Чечни, по мере того, как продвигались войска. Вагон омоновцев стоял в этом спецсоставе последним. Прошла неделя. Женя несколько раз звонил домой, успокаивал родителей и жену.

Наконец было определено место пребывания ОМОНа — станция Червленная-Узловая.

На рассвете, в четыре утра, вагон дернулся, его подцепил маневровый и начал выводить на пути. Женя посмотрел в окно. На улице — осенняя хмурость, слякоть, окно забрызгано мелкими слезами дождя. Женя вздохнул.

«Куда едем? — думал он. — Что нас там ждет?»

Война обозначила свои пределы — оборванные электрические провода, железнодорожные светофоры, чернеющие провалами глазниц, воронки от взрывов. И нет конца и края этому военному пейзажу.

Те ребята, кто воевал в первую чеченскую, говорили, что Червленная покажется вот-вот. На Червленной сначала и остановились, потом уже вагон перетянули на Червленную-Узловую. Начало темнеть. Пятый час вечера.

На станции пути взорваны. Железнодорожные войска их ремонтировали. А омоновцы в спешном порядке стали окапываться.

Коля Бравичев по прозвищу Бивис всю дорогу косился на Женю. Подкалывал. Деревенский парень, но с высшим образованием, Николай любит прибедняться.

— Мы, деревенские, у нас все проще, а вот Еврей у нас интеллигентный.

Женя все больше раздражался, но сдерживался. Не драться же с этим заносчивым Бивисом. Тем более, несмотря на обиду, Женя знал, что Николай отличный пулеметчик и классный механик-водитель БТР.

Вместе с Сергеем Даныниным, еще одним снайпером отряда, можно сказать, Женькиным наставником, они пошли обустраивать снайперскую точку.

Самое высокое место в ближайшем окружении — водокачка. Старая, построенная, наверное, еще в те времена, когда тянули железную дорогу на юг. По винтовой железной лестнице прогрохотали наверх, очутились в бетонном стакане — резервуаре для воды. В этом стакане еще одна металлическая лестница.

— Как бы отсюда не сверзиться? — Женя поглядел вниз, под ноги, на зияющую пустоту.

— Сейчас досок натаскаем, сделаем настил, — успокоил Сергей.

Пока разыскивали по окрестностям подходящие доски, с узла связи снайперов попросили перетаскать какие-то ящики. Вместе с Серегой взялись. Вдруг за спиной как ухнет! Грохот начался беспрерывный, оглушительный. У Женьки все опустилось, и высветилась в мозгу такая же оглушительная мысль: «Ну все, приехал!»

Оказалось, что метрах в трехстах отсюда стоит наша батарея. Это они шарахнули в который раз по осенней «зеленке».

Для начала свой пост оборудовали на скорую руку. Жене и Сергею надо было заступать в четыре утра, сменить другую омоновскую снайперскую пару.

Первая ночь на войне. Только чуть Женя задремал, начался такой сильный огонь, что в вагоне подпрыгивали стаканы от грохота. Опять наша артиллерия работала по «зеленке». Женя начал одеваться.

— Куда это ты собрался? — остановил его командир взвода Николай Амелин.

— Стрельба.

— Ложись и спокойно отдыхай. Если понадобишься, тебя поднимут.

Николай спокойный, уравновешенный боец. На свою вторую войну приехал. В первую он с другими омоновцами десять суток просидел в окруженном «духами» Гудермесе, на железнодорожном вокзале.

Какой там сон?! Кое-как Женя дождался утра.

…В башне водокачки небольшие окошки, расширенные прямым попаданием из миномета. Вокруг чернота, холодный воздух в лицо. У Жени с Серегой прицелы-«ночники», бинокли ночные. Дух захватывает от такого зрелища. Иногда в «зеленке» взрывались растяжки, но сквозь гущу веток практически ничего не было видно.

Боевики ушли за Терек. Станцию не беспокоили. Обстреливали десантников на мосту. Те несли большие потери. Чуть не каждую ночь «духи» их долбали. Раненых вывозили на бэтээрах в Червленную, в госпиталь. Везли через Червленную-Узловую, мимо омоновцев.

Когда рассвело, снайперы снова занялись обустройством своего поста. Кашинцев, по прозвищу Макстар, без устали бегал по винтовой лестнице вниз и вверх, подтаскивал доски для настила. Ему это труда не составило, он много занимался спортом, бегал на лыжах. А здесь, в командировке, Макстар каждое утро мерил круги по двору ПВД. Бойцы присоединялись к нему, когда снайпер уже пробегал часа два, вместе с ним тренировались минут сорок, а он еще потом бегал часа два. Километров тридцать за тренировку по времени пробегал.

Наблюдательный пункт сделали очень удобным. Хозяйственный Макстар даже шторки на окна повесил. Не только из-за эстетического порыва — ночью в небе часто вспыхивали осветительные ракеты, приходилось резко пригибаться, чтобы не засветило, ненароком не мелькнула тень от головы.

Единственное неудобство — печку на водокачке нельзя установить. Демаскировка. Если на земле на постах и в блиндажах бойцы худо-бедно грелись, то снайперам приходилось тяжко.

10 ноября ударил десятиградусный мороз, выпал снег. Женя вышел на улицу и, завороженный, остановился. Белое пространство, прозрачный воздух и горный хребет — вот он, рядом, хотя до него много-много километров.

Ну и намерзлись снайперы на своей вышке в эти пять дней, пока не сошел снег и не спал мороз!

Бойцы обросли, и многие не сбривали бороды. Боец Алексей Бузынин, который всегда носит бороду (он и прозвище получил за нее — Ильич), охорашивал ребятам бороды, подрезал и придавал красивую форму. После такой стрижки Женя с удивлением рассматривал в зеркале свое изменившееся лицо — древнерусский князь, да и только!

Но и князьям мыться надо. Омоновцы начали строить баню. Отгородили в старом станционном доме угол, сделали потолок, чтобы тепло не уходило. Поставили печку, обтянули сеткой-рабицей, обложили камнями-голышами. Стены, насколько возможно, проконопатили, обшили подручными материалами. Получилась баня.

Шестьдесят суток командировки истекли.

Домой омоновцы возвращались на поезде. Вот тут напряжение, накопившееся между Николаем Бравичевым и Женей, чуть не вылилось в драку. Кинулись друг на друга, как два задиристых петуха. А потом, словно ушат холодной воды, появилась мысль — что им делить? Вместе прошли через все невзгоды и тяготы командировки, а теперь по дороге домой…

Отдохнули немного дома. Весна 2000 года — грядет новая командировка. Жене позвонил Бравичев:

— Что, Абраша, в командировку едем?

— Едем!

В эту командировку они с Николаем поехали уже друзьями.

— …Жень, надо соседям помочь. По ним снайпер работает. Сходи посмотри, — попросил заместитель командира.

Женя неторопливо собрал свой снайперский приклад. Бинокль, винтовку, рацию. Ночью двинулся к соседям, екатеринбуржцам.

В Червленной-Узловой уже все места знакомы, все дальности до объектов промерены, карточки огня составлены.

Соседям Женя представился:

— Я из московского отряда. Вы просили помочь…

— Отлично. Пошли, — повел за собой боец.

За спиной Женя услышал шепоток:

— Мужики, это кто?

В ответ с уважительным придыханием:

— Снайпер.

Женя обрадовался, что темно и не видно, как он покраснел.

«Господи, знали бы они, какой я снайпер, — подумал он. — Только-только начал… Но если ребята надеются, то надо что-то делать».

На трехэтажной башне, бывшей железнодорожной диспетчерской, у соседей был пост. Жене показали предполагаемую снайперскую точку:

— Там у него лежка. Наши ребята на зачистке обнаружили. Она пустая была.

Женя устроился у окна, остальные бойцы сидели в глубине помещения за мешками с песком. Сидели в темноте. Женя наблюдал и краем уха прислушивался к байкам, которые травил невидимый незнакомый майор. Он веселил своих бойцов всю ночь. Скрашивал время наблюдения Жени. Увидеть майора ему так и не удалось. Женя ушел на рассвете. Для острастки обработал возможную позицию шестью пулями. Хотя это, в общем, была работа пулеметчика.

«Отсутствие результата тоже результат», — подумал немного расстроенный Женя, возвращаясь в расположение отряда. Через день соседи явились с новостями.

— Пошли мы снова на позицию «духовского» снайпера и обнаружили на месте лежки следы стремительного побега.

— Наверное, снайпер оказался там в момент обстрела, — предположил Женя.

— Скорее всего. Потому что ломанулся он так, что раму телом вынес. А лежку там отличную себе оборудовал. Сзади в доме стена выломана и окопчик в «зеленку» уходит. Вот по нему он и ушел.

На этом история со снайпером закончилась. Екатеринбуржцы достаточно скоро уехали в Грозный. Однако ближе к концу командировки судьба снова свела Женю с майором, который развлекал бойцов ночными историями и анекдотами. Он приехал на Червленную-Узловую, зашел к омоновцам. Женя узнал его голос.

— Ребята, есть тут у вас снайпер, Евреем зовут?

— Да вот он!

— Это настоящий профессионал. — Майор похлопал его по плечу. — Молодец, Женя. Нас тот снайпер просто измотал. После твоих выстрелов оставил в покое.

Бронепоезда на железных дорогах Чечни — это, и правда, песня. Омоновский бронепоезд «Кузьма Минин». Один из армейских бронепоездов назывался «Железный капут».

Чем только не укрепляли эти железные корабли. «Зушки» и БМП на платформах, но это на армейских. На омоновских из серьезного вооружения один только АТС, а вместо ПКТ в башню от БТР воткнули палку, как будто ствол торчит. Ездили ребята в нем на свой страх и риск. Рельсы-то одни, на обочину не съедешь. Если что — отличная мишень. Поэтому вагоны укрепляли на совесть. Переборки двойные, между ними песок засыпан, бойницы закрывающиеся.

На посты, на мосту через Сунжу, омоновцы ездили на бронепоезде. Но Жене пришлось съездить на бронепоезде в Грозный вместе с офицером отряда Николаем Филатовым, по прозвищу Война. Он получил это прозвище за то, что едва появлялся на мосту через Терек, где был омоновский пост, по его указаниям начинались стрельбы по мишеням, прострел «зеленки», обстрел секторов — стоял постоянный грохот, начиналась война.

Отряд планировалось перевести в Алды, надо было присмотреть место для ПВД. На «смотрины» поехали с нижегородским ОМОНом.

— Мужики, вам на все про все полчаса, — предупредили нижегородцы. — В Грозном неспокойно. Если нас засекут, то могут там накрыть.

Впереди бронепоезда шла дрезина со «смертниками», как решил про себя Женя. На ней сидели офицер, лейтенант, несколько солдат в «брониках» и касках.

Пока ехали, Женя успел завести знакомство с нижегородским снайпером, своим тезкой — Женей. Обменивались опытом. Еврей подарил ему переходник для подсветки штатного прицела в сумерках.

Приехали, за полчаса засняли место возможной новой дислокации отряда. И обратно. Но не в Червленную, а в Ханкалу. Туда шел бронепоезд. Женя уже было настроился и обрадовался — в Ханкале был удобный купейный вагон для командировочных — хоть немного отдохнуть, отоспаться. Однако поступило сообщение, что ожидается нападение на Червленную-Узловую.

Ночью бронепоезд «Кузьма Минин» на полной скорости мчался к своим на помощь.

На базе был переполох, но информация о нападении оказалась ложной.

Женя улегся на свою жесткую коечку в плацкартном вагоне, где жили омоновцы. Вздохнул и уже не вспомнил о мягком купе. Рядом — свои, и спалось спокойнее.

26 ноября 2000 года, за два дня до отъезда домой, Женя встал утром, вышел, потягиваясь, из вагона. Двадцать восемь лет стукнуло, не каждый день такое, а отмечать в командировке…

Вдруг включается магнитофон на полную громкость и звучит «Семь сорок» — еврейская музыка. Вот ведь где-то нарыли, черти! Ездили в Толстой-Юрт и там прикупили специально для Еврея кассету с еврейскими песнями.

Пока отмечали день рождения, «Семь сорок» заводили раз десять. Танцевали под нее, кто как умел.

Торт попросили испечь жену местного русского — Михаила, казака, старого знакомого отряда еще с первой войны. Для выпечки отдали масло и сгущенку, что оставались к концу командировки. Торт из четырех огромных кусков получился размером с целый стол. Пока везли его в расположение отряда, на блокпостах машину останавливали, заглядывали в кузов:

— Ничего себе! Вот это великан!

На всех хватило по большому куску. И мало кто может похвастаться, что на дне рождения у него гуляло шестьдесят человек!

…А дома ждали неприятности. Развод. И без того тосковал Женя в командировках по дочке, а теперь приходилось объяснять ей, почему папа приходит ненадолго и не остается дома. А что ей объяснишь, такой крохе? Разве расскажешь ей, что такое война. Не только лишь одна война была причиной расставания, но она к этому подтолкнула.

В отряде Женя находился больше чем другие. Да и график, сутки через двое — можно было не возвращаться домой, ночевать в отряде, у друзей-москвичей, не ехать каждый раз в Серпухов к родителям.

Перед очередной командировкой в 2001 году Женя познакомился с хорошей девушкой. Про себя решил, если из командировки она его дождется, то он приедет и женится.

Мама, провожая его, уже так не плакала, как в первый раз. Отец больше молчал. Он и так немногословный. Матери скажет, а та Жене его слова передаст. Но, когда родители получили благодарственное письмо и грамоту Жени от руководства отряда, отец, подполковник ракетных войск в отставке, сказал с теплом в голосе:

— Мне в его возрасте такие вещи не вручали…

А мать Женя, конечно, утешал:

— Мам, да все нормально. Едем на старое место, ничего не будет. Не переживай! Мы опять с двумя Николаями едем. С Бравичевым и Амелиным. С ними спокойно.

А сам думал, переглядываясь с отцом: «Один Бог знает, что там может случиться».

Тревога. Шквальный огонь. Женька вскочил. Не поймешь, на каком ты свете. Грохот такой, будто вагон вот-вот расплющит. И вдруг непонятно откуда взявшееся хладнокровие.

Женька схватил «разгрузку», винтовку — все лежало на ходу. Выскочил на подножку вагона. И первая мысль: «До чего красиво!»

Трассы в кромешной темноте. Фонтаны взрывов. ВОГи взрываются.

А дальше как будто слайды меняются и на белом экране — в голове — мелькают кадры. Спрыгнул на землю. Бежит. Карабкается по лестнице на крышу. Уже лежит на своей позиции. Смотрит в «ночник». Осматривает правый фланг. Докладывает командиру:

— Правый фланг чистый. По нам никто не работает.

И облегчение, что справился, в такой момент не засуетился, не испугался, действовал быстро. Не зря учился.

Обстрелы такие на Червленной-Узловой случались. Но в эту командировку отряд в основном находился в разъездах. Исколесил весь Грозненский район.

Командиром поехал офицер из Управления на воздушном и водном транспорте, бывший офицер отряда — Виктор Павлович Нефедов.

Он сам съездил в Грозненскую комендатуру и заявил о готовности и желании омоновцев сотрудничать.

В поисках нефтяных мини-заводов отряд объездил много населенных пунктов. В Радужном шесть хорошо замаскированных заводов уничтожили на одном месте.

Женя вместе с Николаем Амелиным долго их искал. Ничего. Пусто. Вдруг Женя заметил, что в «зеленку» уходит дорога. Колея накатана большими, тяжелыми машинами.

Дослали патроны в патронники, стволы наготове, пошли в глубь леса. Прошли десять метров.

— Смотри-ка! — Женя указал стволом винтовки на манометр, торчащий прямо из земли.

Зашли с другой стороны, а там аккуратные ступеньки в земле.

— Мама дорогая! Сколько их тут!

Шесть мини-заводов, врытых в землю и укрытых дерном. Шланг пластиковый из самого села тянется. Через него газ подводился. На дрова не тратились. Омоновцы конфисковали триста метров этого шланга.

Кроме мини-заводов, находили схроны с оружием. Некоторые даже сами местные сдавали.

Однажды нашли стодвадцатимиллиметровый неразорвавшийся снаряд. Взрывотехник отряда Евгений Татаренко поставил на него накладной заряд. Поджег огнепроводный шнур. Вместе с командиром взвода Сергеем Колосовым Женя запрыгнул в машину, водитель вдавил педаль газа, а полноватый Татаренко замешкался. Едва успел уцепиться за борт машины, пробежал немного, а потом его втащили в кузов. Только немного отъехали — снаряд в клочья и комья земли разлетелись повсюду. Татаренко с облегчением отер лоб.

Через несколько дней вместе с сибирским ОМОНом поехали в Толстой-Юрт. Пошутить Женя любит, причем делает это с невозмутимым лицом, так же как и Николай Амелин. Уже многие в отряде знали, что они по части шуток как родные братья.

Женя возьми и скажи сибирякам, что служил в израильской армии, мол, и прозвище такое с тех времен осталось. И до того разошелся (их сомнение на лицах его только подхлестнуло), что называл, в какой роте и каком взводе воевал он в секторе Газа. Наплел десять «бочек арестантов». Сибиряки рты пооткрывали, а Женя внутренне посмеивается. Сибиряки сошли чуть раньше, а москвичам надо было проехать еще. Женя и не заметил, что, кроме сибиряков, его внимательно слушал их боец — Денис.

— Абраш, ты правда, что ли, в израильской армии служил?

Как говорится: «Остапа несло». Женя разошелся:

— Не веришь? Приедем, зайди в кадры, у меня в личном деле все записано.

После этого Денис с пеной у рта доказывал всем остальным в отряде, что Еврей служил в израильской армии. А если ему не верили, он очень обижался. Друг Дениса, Геннадий Чубарев, подошел к Жене:

— Ну, ты дал! Денис мне начал рассказывать, что ты в израильской армии служил. Я его спрашиваю: «Где, где он служил? В какой, в какой армии? Ты кого, — говорю, — слушаешь! Он тебе сам рассказал?»

Тут еще Сашка Орлов подошел и смеется: «Еврей с Колей Амелиным в один день родились».

Денис так расстроился, обиделся, что Жене даже неловко стало.

— Я знал, что в этом отряде никому нельзя верить, — жаловался Денис. — Единственный человек, кому я верил, — это Абрам. А он меня «развел».

В командировку 2001 года Женя поехал еще и доктором. Фельдшер отряда уговорила.

— Жень, доктором поедешь?

— Галина Викторовна, я ведь о медицине имею отдаленное представление. Только в таблетках разбираюсь, и то потому, что в детстве часто болел. Я даже давление мерить не умею.

— А я тебя научу, — настаивала Галина Викторовна.

В общем, с медицинской сумкой за одним плечом, с винтовкой за другим оказался он в командировке. Ездил взрывать мини-заводы, а потом обрабатывал ссадины, болячки бойцам, выдавал лекарства.

Когда один из бойцов выходил из вагона, упал, распорол ногу о железку, Женя в срочном порядке зашил ему рану как умел. Правда, когда раненого привезли в госпиталь 46-й бригады, в Червленную, рану ему зашили по новой, но сказали, что для первого раза нормально.

Ночью, сквозь сон, Женя услышал стрельбу. Но так и не проснулся. Через несколько минут его разбудил Коля Амелин:

— Жень, на мосту наших обстреляли. Есть раненые. Поедем. Надо вывозить.

Как всегда, Николай был спокоен. Разбудил только нескольких человек. Тихо собрались. Машину прогрели. Загрузились в «красавчик» — омоновский «Урал» и поехали. Все по-деловому. Дорога до моста всего одна. Если бы заминировали — так бы все там и остались…

«Урал» едет, полная луна за ним по небу бежит, мелькает сквозь ветви тополей вдоль дороги, просвечивает, пронизывает светом туман, который понизу стелется. Женя в любой ситуации замечает красоту. От такой красоты мурашки бежали по спине — от восторга и от жуткого замирания, от неизвестности.

«Что там на блокпосту? — думал Женя. — Приедем, а у раненого "розочка" вместо ноги. Чего я с ним буду делать?»

На блоке раненому в ногу срочнику внутренних войск уже оказали первую помощь. Его уложили в спальный мешок, на носилки и загрузили в машину. В кузове Женя не разглядел его лица, оно было под капюшоном. Темно, не светить же фонарем.

Обстреляли пост здорово. Этого срочника ранили, а Сергею Колосову осколком пробило ботинок. Ногу, к счастью, не ранило, появился только синяк.

Солдата занесли в вагон. Женя откинул его капюшон:

— Мурат, это ты?

— Ну, — попытался улыбнуться паренек.

Накануне Женя с ним дежурил на блокпосту. Мурат — дагестанец, здоровый, крепкий боец. Он терпел, пока Женя его осматривал. Осколок попал в ногу, но определить сквозное это или слепое ранение док так и не смог. Кровь сильно не шла. Женя залил рану перекисью водорода, перебинтовал, дал Мурату две таблетки солпадеина.

Врачей вызвали, но раньше утра они приехать не могли. Надо было ждать. А Мурат — бледный. Ему, видно, плохо. Женя сидел рядом с ним всю ночь. Расспрашивал о его жизни, рассказывал о своей. Тормошил его, чтобы он не отключался.

— Знаешь, Мурат, я когда в ППС служил, в группе быстрого реагирования был. Однажды прихожу в отделение. Опера в «брониках» носятся, с автоматами, а сами по гражданке одеты. Если опера по гражданке и в бронежилетах, значит, что-то серьезное. Я им: «Мужики, что такое?» Они: «Война. Поехали!» Вроде позвонила в милицию какая-то девчонка, сказала, что ее подругу захватили в заложницы и удерживают в одной квартире. Мы приезжаем — старый сталинский дом, металлическая дверь, на звонки никто не отвечает, только собака лает. Заглядываем в замочную скважину, а там бультерьер злой бегает, на звонок лает. За монтировкой сходили, дверь сломали. Забежали на кухню…

— А бультерьер? — спросил Мурат.

— Бультерьер лег! Он понял, если что, его застрелят первым. Умный пес оказался. Зато на кухне вся пьяная компания сидит, керосинит, и девчонка эта с ними. Она сказала, что ее изнасиловали, а потом от показаний отказалась, мол, по обоюдному согласию. Только зря дверь ломали и собаку напугали.

Женя замолчал. Ему сильно хотелось спать. Но, как только он замолчал, закрыл глаза и Мурат.

— Мурат, слышь, ты не спи! Чего тебе еще рассказать? Вот тоже судьба… Я ведь после школы в военное училище собирался поступать. Школу закончил с одной четверкой, остальные пятерки. У меня отец-то военный. Всю жизнь в ракетных войсках прослужил. Дед воевал в Отечественную артиллеристом, прадед — сапером, за форсирование Днепра у него орден Славы. Ему руку прострелило, так она покалеченная и осталась. А у деда осколок в голове сидел, он от него и умер.

Молодым на войну пошел, в семнадцать лет. Фотографии остались. Это отец отца, а прадед — это по маминой линии. Кто-то из предков на броненосце «Потемкин» служил. Военная династия. Вот мой отец и видел меня только военным. Он сам из Брянска, закончил Серпуховское ракетное училище и хотел, чтобы я поступал туда же. Так обрисовал мне армейскую службу, что я считал это решенным вопросом.

— И что же?

— Мать не захотела. Я в МГТУ имени Баумана поступил. Два года отучился, а потом у меня началась «весенняя заморочка», как я это называю. Романтики захотелось. Сначала хотел в армию пойти, но из военкомата меня прогнали, сказали: «Иди учись». Я тогда в милицию пошел. Шесть лет в ППС отслужил и захотел в ОМОН перейти. Я люблю учиться, не люблю на месте сидеть. Чтобы меня перевели, я до замначальника ГУВД Москвы дошел. Добился. Все равно вышло, что вроде как от судьбы не уйдешь, видно на роду написано быть военным или милиционером.

Рано утром приехала санитарная машина с охраной. Погрузили Мурата и увезли в госпиталь. Позже Женя узнал, что Мурата перевели на другое место, на мост он уже не вернулся, а после ранения его наградили медалью.

В Червленной Женю заметил начальник медбата 46-й бригады Александр Ефимович. Сказал омоновскому командиру Виктору Павловичу:

— Чего у тебя человек пропадает? Давай мы его заберем ненадолго, подучим медицине.

— Да я не против. Как он настроен?

Женя согласился. Приехал. Сел в уголке в палатке. Народ ходит, медики лечат. Сидит ждет, когда им займутся. Подошла заместитель начальника медчасти.

— Меня Люба зовут. Ты внутривенные умеешь делать?

— Нет.

— Пойдем учиться.

Из соседней палатки, где был организован госпиталь, пришел боец. Люба показала, как она делает укол. Оглянулась на Женю:

— Понял? Теперь попробуй сам.

Привели другого парня. Женя вздохнул и с первого же раза попал в вену.

— Что ж, — покачала головой Люба. — Хорошо. Теперь попробуй на плохих венах, — и закатала свой рукав.

У нее вены тонкие. Женя затянул жгут, похлопал по вене ладонью, пальцами нащупал венку и сразу же попал.

— Молодец какой! Толк из тебя будет.

У Любы Женя даже фамилию не спросил. Люба и Люба, веселая хохлушка, компанейская женщина. Она подсовывала ему разные медицинские книжки.

— Давай, Женечка, вот это почитай и это. Даже законспектируй, пригодится. Всем, кто лежит в госпитале, будешь выдавать лекарства и делать инъекции. Это будут твои обязанности. Если что непонятно, спрашивай. Показала один раз, дальше сам работай. Быстрее научишься.

Пока они разговаривали, в палатку вбежал солдат. Глаза, как два блюдца, указательный палец во рту держит, а по краям губ кровь стекает, как у вампира.

— Что с тобой?! — вскочила Люба.

— Во! — Боец показал, что кончик пальца срезан циркулярной пилой. — Дрова пилил.

Гемостатическую губку, перевязку… Люба сама все сделала, а к Жене боец потом ходил на перевязки.

Утром Женя начал прием. И только когда зашел первый больной и удивленно уставился на доктора, Женя вспомнил, что у него прическа — «ирокез», как у индейца.

— Вы наш новый доктор?

— Вроде того, — сдерживая улыбку, ответил снайпер.

Но прошло два дня, солдаты в столовой его уже узнавали, здоровались, спрашивали:

— На прием приходить?

— Да, конечно.

Через пять дней Женя вернулся к своим. Наука пригодилась достаточно скоро. Боец упал с полки в вагоне и рассек голову. В этот раз Женя зашил так, что, когда бойца привезли в госпиталь показать швы, Люба сказала:

— Наша школа. И перешивать не надо.

Омоновцы помогли медбату с лекарствами, когда уезжали. Поделились.

— У вас снабжение хорошее, московское, — позавидовал Александр Ефимович, — как в хорошей клинике.

А когда вернулись в Москву и те, кто там не был, начали расспрашивать, как прошла командировка, Женя с серьезным видом заявил:

— На Тереке стояли. Сбили два чеченских спутника и потопили подводную лодку.

— А разве у них подводные лодки есть? — не понял боец.

— Есть, конечно. Потопили же мы ее.

— Да? А я и не знал. Подожди… Подожди, какие подводные лодки?!

Все, кто сдерживал смех, захохотали в голос.

— Ты его больше слушай! Еврей соврет — недорого возьмет.

Осенью, после возвращения из четвертой командировки 2002 года, в которой отряд уже перебазировался в аэропорт «Северный», Женя участвовал в соревнованиях между ОМОНами со всей страны — двадцать пять команд. Триатлон — полоса препятствий, стрельба, рукопашный бой. В личном зачете занял второе место по стрельбе из автомата.

Другой снайпер отряда, Олег Доркин, занял третье место в личном зачете по стрельбе из ПМ.

Женя увлечен своим делом. Когда платили боевые, он почти все их потратил на снайперское снаряжение. Японский бинокль, восьмикратный оптический прицел на винтовку и тому подобное. Снарядился по последнему слову техники. Хочет еще освоить профессию взрывотехника.

В 2001 году Женя женился. У него родился сын — Данила.

Вот только награды — медали «За отвагу» и «За отличие в охране общественного порядка», Женя редко надевает. Однажды надел на 9 Мая и смущался, когда ловил на себе удивленные взгляды — такой молодой.

Жалко, что забывают люди, что и в Великую Отечественную молодые ребята были увешаны орденами и что теперь в Чечне наводят порядок именно молодые — они рискуют, они оставляют семьи, не видят детей и родителей по полгода, они, раненые, оказываются в госпитале, они… погибают.

Пусть не стесняются носить свои медали и ордена.

Полковник милиции Иван Матвеевич Бирник служит в милиции с 1986года. Начинал рядовым милиционером в патрульно-постовой службе Романовского отдела внутренних дел в Алтайском крае, откуда родом. Работал участковым инспектором в родном Романовском районе, затем следователем.

С 1997 по 2001 год Иван Матвеевич служил в СОБРе РУБОП по Московской области. Был начальником учебного центра.

Нынешняя должность Ивана Матвеевича — старший инспектор по особым поручениям Главного организационно-инспекторского управления МВД РФ. Он курирует Южный федеральный округ России.

За проявленное мужество и смелость в командировках в горячие точки имеет государственные награды — орден Мужества и медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. Также награжден медалью «За воинскую доблесть» от Министерства обороны за участие в совместной военной операции СОБРа и военнослужащих Министерства обороны на территории Чечни.

Суета на вокзале. Приезжающие, отъезжающие. Это почти всегда напоминало Ивану Матвеевичу отправку в командировки на Кавказ. Правда, в Чечню летали. Но ощущение суетливой сосредоточенности что на вокзале, что в Чкаловском одинаковое. Люди перебирают в уме, все ли с собой взяли, со всеми ли попрощались…

Сегодня Иван Матвеевич провожал сына Павла в Краснодар. Тот ехал учиться уже на третий курс Краснодарского военного авиационного института. На вокзале у сына взгляд отрешенный, он уже мыслями там, со своими товарищами. В январе предстоит впервые поднять учебно-тренировочный самолет в воздух, и все каникулы дома разговоры были только об этом.

Иван Матвеевич похлопал сына по плечу, посмеиваясь:

— Ну что, Пал Иваныч, истребитель тебе, конечно, не дадут, в кабину тебя кувалдой не забьешь, но мечта все-таки осуществится.

— Твоя наследственность, — смеется высокий, выше отца, сын. — Еще подрасту, и к тебе в милицию придется устраиваться в качестве дяди Степы. Сам почти двухметровый и меня такого родил.

Как и у большинства летчиков, с которыми Ивана Матвеевича сводила служба, у Павла неистребимое чувство юмора. Да и как ему не быть с такой профессией! А ведь многие говорят: «Легкая профессия у летчика, сиди в удобном кресле, держись за штурвал. Это не кирпичи таскать».

Сколько раз во время полета в Чечню друзья-летчики звали Ивана Матвеевича в пилотскую кабину и он наблюдал, как сажали самолеты эти асы, мастера своего дела. Когда за спиной в салоне тяжеленного Ил-7б четыреста — пятьсот человек, взлетно-посадочную полосу из-за сильного дождя или тумана не разглядеть, Иван Матвеевич видел, как слаженно и молниеносно работал экипаж и пот лил градом из-под наушников пилотов. А ведь они действительно кирпичи в этот момент не таскали.

Именно потому, что своими глазами видел, какая она — работа военных летчиков, Иван Матвеевич отговаривал сына, окончившего московский кадетский корпус, идти учиться на пилота. Но уговорить не удалось. Павел и слышать не хотел о чем-нибудь другом. Прошел конкурс — двенадцать человек на место — в училище, выпускающее пилотов, выдержал тяжкий курс молодого бойца, после которого многие однокашники сбежали, да еще и сказал отцу сердито:

— Пап, я здесь столько земли при откапывании окопов перекидал за КМБ, что теперь из принципа не уйду!

А потом у Ивана Матвеевича и вовсе отпали сомнения. Дома он взялся чинить кресло-кровать, на котором спал сын, разобрал его и увидел нарисованную на внутренней стороне кресла приборную доску самолета. Значит, парень приходил из школы, садился в кресло и летал.

Жена это увидела, покачала головой и без упрека сказала:

— Сам виноват, таскал Пашку в Чкаловский, там ему дали за штурвалом посидеть, он и заболел небом и самолетами. Ну и пускай летает, мечты должны осуществляться, а то и мечтать расхочется…

На перроне толкотня. На юг едут еще многие отдыхающие — бархатный сезон. А сын, предвкушая будущий полет, с гордостью рассказывает:

— Вот мы первый раз слетаем, и нас зачислят в резерв летчиков, начнут выдавать летный паек. Это тебе не курсантская еда.

Иван Матвеевич с затаенной жалостью посмотрел на Павла. Высокий, худой. Конечно, ему мало той еды, какую дают в курсантской столовой. Когда дома садились за стол, Иван Матвеевич только брался за ложку, а тарелка Павла уже была пустой.

«Но без лишений, страданий, труда и терпения, наверное, хорошее дело и не делается… А все вокруг говорят: "Проблема отцов и детей. Два взрослых сына, наверное, тяжело с ними", — подумал Иван Матвеевич. — А что, собственно, тяжело? Человека вырастить и правда трудно. И дело не в том, что его надо одеть, обуть, накормить и дать ему образование. Это обязанность любого нормального отца. А вот вложить в голову сына или дочери правильные взгляды на жизнь, на добро и зло и на многое другое — это совсем не просто. Тут ведь давить нельзя, свои воззрения не привьешь насильно, а если попытаешься, тогда и возникнет эта пресловутая проблема отцов и детей.

Дети видят на примере родителей манеру поведения в различных ситуациях и неосознанно берут ее на заметку. И если вдруг эта манера начинает раздражать, злить родителей, то, как говорится, нечего на зеркало пенять, коли…

И в профессии… Разве можно в таком деле настаивать? Надо ограничиться советом, рекомендацией и отойти в сторону. А если выберет он профессию не по душе, а по отцовскому настоянию — вся жизнь, считай, загублена.

Но если выбрал сам, то и результаты, которых добился с потом и кровью, тяжким трудом, принесут удовольствие ни с чем не сравнимое. Какую бы профессию ни выбрал сын, лишь бы он в ней оставался честным, успешным и счастливым. Тогда и противоречий между отцом и сыном никаких не возникнет. Человек вырос».

Иван Матвеевич обнял сына, поцеловал, уколов усами щеку, легонько подтолкнул в спину на ступеньки вагона.

Павел смотрел через пыльное стекло вагона на отдалявшуюся платформу и на отца, махавшего рукой. Теперь, когда дом становился все дальше с каждым железнодорожным перегоном, об институте как раз не думалось.

В купе сидел пожилой мужчина. Он с любопытством глянул на Ивана Матвеевича, провожавшего Павла. И когда поезд отошел от Москвы, не удержавшись, спросил:

— Позвольте узнать, молодой человек, если не секрет, кто вас провожал?

— Это мой отец! — с гордостью отозвался Павел. — Он полковник милиции. Боевой офицер.

— Я так и подумал, что отец. Вы очень похожи.

…Павел забрался на верхнюю полку и смотрел в окно.

Старший брат Роман не пришел провожать. Он работает оперативником в областном УБОПе. Год назад окончил университет МВД.

«Повеселились на его свадьбе, — с улыбкой вспомнил Павел. — А я торопиться с женитьбой не стану. Буду в высоком звании капитана, встану на ноги, тогда. Тем более отец не советует с этим спешить… А сестричка пойдет послезавтра, первого сентября, в десятый. Совсем уже взрослая… Как она здорово поет, голос такой завораживающий. Выберу себе девчонку, чтобы так же красиво пела».

Павел лег на спину и глядел в покачивающийся потолок вагона. Отцовская фигура так и стояла перед глазами.

«Какой он — мой отец? Какой? — задумчиво повторял про себя Павел. — Он родной, близкий, сколько всего в жизни пережил и так мало рассказывал о себе. Он видел смерть, близко, рядом, на войне. Четырнадцать командировок — это не шутка. Его контузило… Как он рассказывал? По службе встречал и отвозил отряды СОБРов к месту дислокации.

Утром надо было везти приморский СОБР в Новые Атаги, а ночью приснилось, будто бы он в госпитале, голова забинтована вместе с глазами. Он ничего не видит. Зашел в палату, а его кто-то стал бить по лицу. Он не видит обидчика, не может ответить и вдруг слышит голос: "На тебе креста нет". Схватился за шею, а цепочки с крестом и правда нет. А ведь он ее никогда не снимал!

Вскочил в два часа ночи, стал ее искать. Все обшарил. Нет ее нигде. На отца стали ругаться сослуживцы, спавшие рядом: "Что ты ищешь, дай поспать, в конце концов!" Так и лег ни с чем.

Утром встал невыспавшийся, сердитый. И вдруг принял решение: машину с вещами бойцов, которая обычно ехала в конце колонны, поставить вперед. Второй после бээмпэшки разведчиков внутренних войск. Над отцом еще тогда посмеялись. Подкалывать стали, дескать, испугался, но отстали быстро, заметив, какое у него настроение.

Отец отдал приказ: ехать быстро и на большой скорости проскочить зеленую зону на выезде из Грозного — совхоз "Новогрозненский". Там случалось большинство подрывов и обстрелов. И зимой, и летом.

Тот день был 28 декабря 2000 года. Мы дома готовились Новый год встречать, а он ехал по этой страшной дороге. Мама все его командировки переживала и эту особенно, как будто чувствовала. Места себе не находила…

За отцовским "Уралом" взорвался фугас. Дверцу кабины, в которой сидел отец, вспороли два здоровых осколка. Стекла из окон посыпались, посекли лица его и водителя, по счастью, несильно. А тряхнуло, как рассказывал отец, страшно. Задний мост "Урала" разворотило взрывом, все осколки ушли в вещмешки, а ведь в кузове могли быть бойцы…

В первые мгновения отец ничего не соображал, очнулся одновременно с водителем, а магазин автомата пустой. Стрелял он куда-то… Сам отец, рассказывая, еще посмеивался: "Стрелял неизвестно куда, надеюсь, что в сторону цели". Голова у него кружилась и болела.

"Урал" подцепили на трос и доволокли до места назначения. Но машина уже не годилась для езды. Она долго стояла в мобильном отряде напоминанием о взрыве, пока ее не списали.

А отцу санинструктор сказал: "Можно лечь в госпиталь, а можно и не ложиться". Это почти как: "Больной скорее жив, чем мертв". Через неделю снова пришел к врачу, значит, сильно голова болела. Отца осмотрели и дали совет на все случаи жизни: "Выпей стакан водки". Последовал он этому совету или нет, отец не распространялся, но контузия есть контузия — это теперь на всю жизнь».

Павел поерзал на полке. «Эдак с воспоминаниями и не заснешь, — вздохнул он. — А ведь кто мог подумать, что отца на войну судьба забросит! Родился, как и я, на Алтае, в селе Романово Романовского района.

Самый младший в семье. "Поскребыш", как называла его бабушка. Она была немкой. В 37-м году ее отца расстреляли, а прабабушку с детьми выслали на Алтай. Тут бабушка с дедом и встретилась. Дед целину осваивать приехал, женился и шестерых детей родил.

Дед всю жизнь проработал грузчиком. Как отец рассказывал? На спор двухсотлитровую бочку с маслом поднимал практически на одних пальцах, ведь у бочки зацепиться не за что. Взваливал ее к себе на спину и по сходням затаскивал на грузовик. Вот какой силач был! А роста невысокого, коренастый. Отец в бабушкину породу пошел, у них в роду все высокие и статные. И я тоже.

Правда, в школе отец только в первых классах самый высокий был, потом вдруг самый маленький стал, а к седьмому классу снова вытянулся. Тощий был, длинный. Старшеклассники замечали его «значительную» фигуру и норовили по шее дать. Отец не из драчливых, но и в обиду себя не давал, а силенок на достойный ответ не хватало — вот и решил записаться в секцию по самбо.

В Романовском районе эта секция тогда только появилась, и тренером был Владимир Николаевич Меняйло, мастер спорта по самбо и мастер спорта по дзюдо. Отец до сих пор им восхищается, жаль, что Владимир Николаевич уже умер.

Увидел тренер моего отца и сказал: "Иди-ка ты, парень, в волейбольную секцию. Самой подходящей ты для них комплекции". Но отец уперся, иначе бы это был не он, с его железобетонным характером и волей. "Хочу бороться, — говорит, — и дело с концом".

Тренер узнал отцовскую фамилию, и оказалось, что он учился со старшим братом отца вместе в одной школе. Отцовский брат боксом серьезно занимался. "Ладно, знаю я вас, Вирников, с характером все, — решился тренер. — Иди в зал, поглядим, насколько у тебя терпения хватит".

Целый год Владимир Николаевич не выпускал отца на ковер. Не допускал его до настоящей борьбы. Приходил отец на тренировку и видел на стене написанные мелом от пола до потолка тренерские задания на сегодняшний день. Сколько отжаться, сколько приседать, сколько подтягиваться.

Отцовские сверстники занимались на ковре, получали разряды, а отец в углу со штангой боролся, стиснув зубы. Я его спрашивал, почему он не бросил борьбу. Товарищи по спортзалу его подкалывали, конца и края тренировкам видно не было, а отец таскал гири, штанги. Отец ответил просто: "Я поставил себе цель и ее добивался. Хотя иногда было желание все бросить. Но ты ведь тоже свой институт летный не бросаешь. Тоже идешь к цели". Здесь отец прав. В этом я его сын от макушки до пяток.

А потом тренер вызвал его на ковер. И отец с ним боролся. Несколько раз полетел на ковер, но после этого занятия для отца стали совсем другими. Скоро он стал призером, а затем и чемпионом Алтайского края в своей весовой категории. А бороться ему приходилось с мужчинами, потому что не каждый пацан в его возрасте весит девяносто килограммов. Тяжко ему приходилось. У мужиков все-таки сила совсем другая, чем у мальчишек, но отец никогда не сдавался.

После школы и армейской службы отец поступил в Алтайский государственный университет на юридический факультет. Женился рано. Ромка в него пошел. Правда, Ромка институт закончил, а отец на втором курсе перевелся на заочное отделение и пошел работать в милицию. Стал патрульно-постовым в 1986 году, в районном отделе. Мама работала воспитателем в детском садике.

Когда учился уже на третьем курсе института, его назначили участковым инспектором в село, находившееся за пятьдесят километров от районного центра.

Машины ему, конечно, не дали. А село большое, пешком его не обойдешь. Отец смеялся, вспоминая. Говорил: "Выхожу один я на дорогу…" Ловил попутки и так перемещался по своему участку, пока не завоевал авторитет у председателя колхоза и тот не выделил отцу старенький "москвич".

Что в селе за работа? Мелкие кражи, хулиганство, драки, пьянство. Участковому часто приходилось оформлять документы на пьяниц и отправлять их в ЛТП.

Отец вспоминал об одном таком алкаше, даже фамилию его до сих пор помнит — Самарин. Оформил отец на него все документы, а отправлять в ЛТП не торопился. Четверо детей у Самарина, и жена одна бьется из последних сил. Отец уже сделал так, чтобы зарплату мужа только жене на руке выдавали, а Самарин все пьянствует и хулиганит безбожно.

В один из профилактических обходов отец зашел к Самарину домой. И снова начал его увещевать. Угрожал, что документы для ЛТП уже готовы, их только надо отдать на подпись начальству, и загремит Самарин на лечение надолго. "Клянусь, начальник, пить не буду!" — обещал пьяница.

Немного успокоенный отец пошел дальше по участку и через некоторое время, проходя мимо пилорамы, увидел в ней свет и услышал доносившиеся оттуда веселые голоса. Решил пойти посмотреть, кто там так веселится и по какому поводу.

Зашел. Самарин во главе стола. А на столе — это в перестроечное время, когда водку выдавали по талонам, — не привычный для села самогон, а самая что ни на есть настоящая водка. Отец, конечно, завелся:

"Знаете что, мужики, — говорит, — если бы с вами не было вот этого товарища, — и он указал на Самарина, — я бы и слова вам в упрек не сказал. После работы расслабляйтесь, имеете право, лишь бы все тихо и спокойно. Но сорок минут назад я с этим человеком разговаривал и он мне божился, что пить не будет, а сам уже со стаканом тут, в вашей теплой компании".

Отец схватил со стола бутылку и стал ее выливать прямо на пол. Самарин, мужичонка хулиганистый, кинулся отнимать бутылку.

"Не отдам! — кричит. — Вы ее не покупали. Я на честные, трудовые приобретал!"

Но и отец сдаваться не собирался. Взял аккуратно Самарина за запястье и сжимал его до тех пор, пока Самарин сам бутылку не отпустил и она разбилась о бетонный пол.

"Дал же нам Бог участкового!" — услышал отец брошенные вслед слова.

А через год, уже на четвертом курсе, отец стал следователем Романовского РОВД. Через восемь лет службы его назначили начальником следственного отделения и с этой должности направили учиться в Академию Управления МВД.

До этого отец, как и другие милиционеры, по три-четыре месяца не получал зарплату. Жили огородом и скотину держали. Я хорошо помню то время. Ничего лишнего себе позволить не могли. Мы родителям по хозяйству помогали. А потом и мамину должность сократили, ее детский садик закрыли. Тогда, наверное, отец уже окончательно принял решение не возвращаться на Алтай, пусть даже на должность начальника райотдела, которую ему обещали после окончания академии.

Да, мы жили все эти годы в общежитии, но отец поступил в СОБР РУБОП по Московской области и был очень доволен службой, хотя и война была, и эти проклятые командировки, которые выматывали нервы нам всем и особенно маме.

Отряд и для отца, и для нас стал вторым домом. Со старыми сослуживцами отец поддерживает отношения до сих пор. С дядей Лешей Кузьминым они хорошие друзья. Дядя Леша полковник милиции, был командиром отделения в СОБРе. Много у отца друзей-собровцев. Отряд для отца — это отдельная история».

В купе стало душно. Павел слез с верхней полки и вышел в коридор вагона, где были открыты окна и белые шторки хлопали на теплом ветру. В Москве через два дня — сентябрь, а значит, осень. А поезд ехал в лето, догонял лето, ухватывал его за горячий хвост.

Павел потер короткий ежик волос, прищурился на прыгающее за холмами солнце.

«Как странно жизнь устроена, — думал он. — Война — это страшно. Смерть и несчастье. Но это и дружба, храбрость, героизм, проверка любви и терпения на прочность. У многих собровцев уходили жены, не выдержав этой проверки…

Отец пришел в отряд в 1997 году. Одна чеченская кампания закончилась, обозначилась вторая. К ней готовились, ждали. Предчувствие войны витало в воздухе.

Как и все остальные будущие собровцы, отец прошел жесткий отбор при поступлении. Спарринг с несколькими партнерами, которые меняются. Свеженькие накидываются на испытуемого. «Вжик, вжик, вжик, кто на новенького? Вжик, вжик, вжик, уноси готовенького!» Но отца не унесли. Он ни разу не упал. Бой выдержал, только слегка нос подпортили, но это, считай, отделался легким испугом.

И после академии не побоялся начать все сначала, ведь сперва он стал в отряде рядовым бойцом. Это потом командир СОБРа Анатолий Геньевич Рябинков предложил ему использовать его юридические знания и проводить с бойцами юридическую подготовку в учебном центре. И скоро отец стал начальником этого центра.

Бойцам юридическая теория казалась скучным предметом. Им бы потренироваться в стрельбе и ножи в мишень побросать. Но отец терпеливо втолковывал, убеждал, объяснял:

"Да, СОБР — это силовое задержание в большинстве случаев и ничего больше. Но ведь надо не только грамотно войти в проводимую операцию, но и грамотно из нее выйти, чтобы прокурор не счел задержание незаконным".

Отец сам многому учился от своих коллег по учебному центру да и от самих бойцов. В отряде служат одни офицеры, люди опытные, прошедшие не одну войну. Многие были в Афгане. Отец изучал подрывное дело, стрелял из разных видов оружия, проходил высотную подготовку.

На этой высотной подготовке он сильно пострадал. У собровцев, кажется, были совместные учения со словаками в деревне Новая.

Десантировались с вертолета. Первыми, по правилам, прыгают самые тяжелые. И первым шел отец. А пилот вдруг рванул вверх, побоявшись задеть бетонный забор, который оказался в опасной близости.

Отец выпрыгнул, сгруппировался, насколько это было возможно в таком неудачном прыжке, и приземлился на ноги… на бетонный край взлетной полосы. Упал, перекатился, как положено, залег. Горячая волна стала накатывать от ног, поднимаясь все выше, к голове. Ему хотелось закричать от боли, но отец только тихо матерился.

А следом прыгал Георгий Калашников. Прыгнул он тоже на бетонку и тут же вскочил от яростной боли в ногах. А вставать было никак нельзя — вертолет теперь оказался слишком низко, он мог задеть. Но Калашников уже успел лечь.

Горячая волна, а это был болевой шок, как позже узнал отец, докатилась до головы, и он потерял сознание.

Попал в госпиталь с открытым переломом правой пяточной кости и сильнейшим ушибом левой ноги. На четыре месяца отца укатали в гипс. Это был май 1999 года, а в сентябре отец, хотя и ходил с палочкой, не смог остаться в Москве, когда его товарищи — отделение учебного центра СОБРа — вылетели на Кавказ, к разгоравшемуся очагу второй войны, который тлел, тлел и, наконец, вспыхнул.

Врачи отца не отпускали, нога у него болела и кровоточила, но он поехал. Там, конечно, уже через неделю нога разболелась так нестерпимо, что пошел в медицинский отряд специального назначения. У них оказалась хорошая аппаратура. Просветили его ногу со всех сторон, и доктор, профессор, ему выдал: "Я тебе так скажу, мой юный друг, тебя неправильно лечили в госпитале. Занимались раздробленными костями и поврежденными тканями, упустив из виду, что у тебя сильно поврежден сустав".

Все лечение — терпеть, терпеть и еще раз терпеть. Он до сих пор терпит. Нога синеет и отекает. Но и тогда, и сейчас он ездит в командировки, в самые что ни на есть горячие.

А потом к измотанности от трехмесячных командировок присоединилась боль потерь. Летом 2000 года погиб майор Олег Казаков, оставив сиротами двоих сыновей, в декабре отец сам получил контузию, а в феврале погиб Алексей Гуров, через месяц — Виктор Матвеев, оставив на руках своей пожилой матери восьмилетнего сына.

За десять дней до гибели Виктор приезжал к отцу. Они посидели, поговорили, как это часто бывает, ни о чем. А через десять дней…»

Павел вернулся в купе. Соседи уже спали. Он забрался на свою полку и смотрел в черное окно на мелькающие яркие пятна фонарей, окошки домов и иллюминацию станций.

«Меня всегда волновала отцовская судьба и его выбор профессии. Не зря ведь я хочу стать именно военным летчиком. Будоражили воображение отцовский камуфляж, его награды на кителе, его отношения с друзьями, совершенно иные, чем у гражданских. Да и СОБР — это хоть и милицейский спецназ, но, в общем, полувоенный отряд. И мне в своей жизни хочется испытать то же, что испытал он. Встретить людей, фанатиков своего дела в хорошем смысле, уникумов, как называет их отец.

Он рассказывал, как у него в учебном центре отряда собрались исключительные спецы. Все тридцать два человека. Однажды отца вызвал к себе командир отряда Рябинков и попросил посмотреть новоприбывшего специалиста из НИИ спецтехники и вооружения, который желал служить в отряде, прорабатывать методики стрельбы из короткоствольного оружия и, возможно, впоследствии написать трактат на эту тему.

— "Стучать" мы его не будем. — Рябинков имел в виду обычные при поступлении бои со спарринг-партнерами. — Сам увидишь почему.

Специалист ждал отца у его кабинета. Этот стрелок едва доставал макушкой отцу до груди. "Эдуард Говоров", — представился он. Отец проверил сначала его теоретические познания. И пока Говоров демонстрировал блестящие знания истории создания оружия и матчасти, отец думал: "Как же он будет стрелять, если у него очки с линзами толщиной в палец?"

"А что вы про этот пистолет можете сказать?" — Отец протянул ему свой пистолет Макарова. Говоров рассказал о пистолете и даже выдал дату выпуска оружия, определив ее по характерной стали, из которой пистолеты выпускали в определенный временной промежуток. Отец много чего узнал о пистолете, о чем сам раньше и не подозревал. "Хорошо, — подытожил он, — теорию вы знаете. Перейдем к практике". Захватив с собой пистолет Макарова, АПС и короткоствольный "Кедр", отец повел специалиста на стрельбище.

Говоров натянул резинку от очков на затылок и преобразился. Целился он, странно наклонив голову, видно приноравливаясь к своим очкам. Мгновенно Говоров спокойно выбил на мишени три десятки.

Отец вспомнил, что Говоров на собеседовании рассказывал о своем увлечении полицейской прикладной стрельбой. Все эти годы разрабатывал теорию и жаждет испытать ее на практике. "Ну, продемонстрируйте свое хобби", — попросил отец.

С пятидесяти метров Говоров побежал, приближаясь к четырем мишеням, и, стреляя на бегу, не забывал эффектно перекатываться по земле. За две секунды он высадил магазин Макарова из восьми патронов. Вот это скорострельность! Первые пробоины в мишени — это попадание в пятерку и шестерку. Вторые в десятку. "Первые выстрелы, чтобы остановить противника, дальше — на поражение", — пояснил Говоров, снимая резинку с затылка и снова превращаясь в незаметного невысокого человечка.

Очень скоро в отряде к Говорову приклеилась кличка Киллер, именно из-за его внешних данных и профессионального владения оружием.

Володя — специалист по подрывному делу — был также одержим своей работой и изобретениями в этой области. Однажды во время суточного дежурства в отряде он разбудил отца с воплями: "Матвеич! Придумал! — и сунул отцу под нос гранату. — Смотри, я придумал, как поставить ее на неизвлекаемость!" — "Ты что?! Убери! — рассердился отец, а когда сел на койке и окончательно проснулся, все же заинтересовался. — Ну, что ты там придумал?" И вместо того чтобы сладко спать, он выслушивал очередную толковую придумку Володи.

Еще один специалист учебного центра, Михаил Иванович Литвиненко, — мастер рукопашного боя от Бога. Он без конца придумывал новые хитрые приемы…

Руслан Зинюков, Олег Суханов — виртуозы-высотники, да разве о них всех двумя словами расскажешь, о них книгу можно написать, эти люди, как сталь, чем сильнее и жестче испытания, тем они крепче.

А теперь у отца работа вроде бы не боевая. Хотя с какой стороны на это посмотреть? В командировки на "горячий" Кавказ он ездит, как и прежде. В прошлом году сто четырнадцать дней провел в командировках. Свободного времени совсем не остается. И на любимую им рукопашную борьбу. В восемь часов вечера выходит с работы — все спортзалы в это время уже закрыты, да и сил не остается, и нога сломанная побаливает. Хотя отец и по этому поводу шутит, вспоминает слова своего тренера Меняйло: "Силу можно пропить, дыхалку прокурить, но мастерство не ржавеет".

У меня тоже будет интересная и богатая на события жизнь, ведь я выбрал такую профессию — военный летчик. Военный летчик, — повторил Павел, уже засыпая. — Я полечу! Еще несколько месяцев, и вот оно — небо. Близко. До облака рукой дотронуться, как до моей мечты».

Он спал. Поезд мчался на юг. Догонял лето. А в вагонах гулял ветерок, степной, немного тревожный, навевавший сны о пыльных дорогах, белесых облаках на выгоревшей сини неба и самолете, который подвластен двум еще мальчишеским рукам, крепко держащим штурвал.

Подполковник милиции Сергей Курохтин служит в СОБРе с 1993 года. По распоряжению командира Рябинкова в 1995 году он начал создавать в отряде питомник собак.

Сергей Курохтин награжден медалями «За отвагу», «За охрану общественного порядка» имедалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени с мечами за штурм Грозного 31 декабря 1994 года.

Окончил школу милиции и институт заочно, получил высшее юридическое образование.

Подполковник милиции Сергей Курохтин открыл вольер и впустил туда овчарку.

— Ну вот, Нора, мы и дома. Отдыхай.

Собака пробежала, обнюхивая деревянный настил клетки. Знакомые, родные запахи, от морозного воздуха не такие резкие, ударили в нос.

В Чечне, в командировке, она жила в старом торговом ларьке, который собровцы установили на территории ПВД. Там ей сделали мини-вольер. Только для прогулок места было мало, гулять приходилось на маршруте, на работе, отыскивая взрывчатые вещества.

Нора прожила в командировке два срока по три месяца. Сменился кинолог — в ноябре 2001 года приехал Курохтин. Нора встретила его веселая, чуть не сбила с ног от радости. Сергей воспитывал ее со щенячьего возраста, как почти всех обитателей собровского питомника по разведению и дрессировке собак. Он — ведущий кинолог, заместитель начальника отделения.

Собака акклиматизировалась еще в начале своей первой командировки. Потеряла на время аппетит, немного почихала и стала работать. Нанюхала несколько фугасов перед проездом собровской машины…

Курохтин стоял у вольера, смотрел, как Нора обживается в домашнем вольере.

«Теперь ей нужно отдыхать, отстаиваться. Есть, спать, гулять, играть. Срок в полгода для собаки больше, чем для человека, — думал Сергей озабоченно. — Норе надо восстановиться. Собака способная, жалко будет с ней расставаться. Не дело с ними там зимой работать! Грязь, мороз, ветер, туман. Через снежное месиво запахи собака не пронюхивает, только застуживается в слякотную погоду…

Но ребята так надеются на собак! С какой радостью возились с Норой, когда я ее выпускал из вольера! Вряд ли стоит лишать их этой надежды и радости. Собаки всегда жертвуют собой ради человека. Уж такая судьба им на роду написана. А бойцы побегают с ней, потреплют за холку и, глядишь, лица просветлели, настроение поднялось. Психологическая разрядка».

С какой бы собакой Курохтин ни работал, он всегда вспоминал Агата, своего первого пса — немецкую овчарку.

В детстве Сергей приводил домой со двора брошенных собак и потом сам же пристраивал их к хорошим людям. Мать не разрешала оставлять собак. Семья жила в коммунальной квартире, в одной комнате впятером. У Сергея — младший брат и старшая сестра.

Сергей учился в ПТУ, занимался спортом. Рядом с домом парк, и Сергей там часто бегал, подтягивался на турнике. Однажды, забежав на открытую площадку парка, он увидел, что там милиционеры натаскивают служебных собак. Сергей прильнул к железной сетке забора и не мог оторвать взгляд от огромных овчарок, спокойных и умных и таких злых, со вздыбленной шерстью, когда они бежали за «преступником» и в могучем прыжке валили его на землю.

Сергей стал прибегать к площадке каждый день, пока его не заметил один из кинологов.

— Эй, парень, пойди сюда, — указал он на калитку в заборе. — Ты чего здесь высматриваешь?

— Собаки ваши нравятся.

— А хочешь нарушителем побывать? — улыбнулся милиционер. — Попробовать, каковы наши собачки в действии.

— Хочу.

На Сергея надели огромную ватную куртку с длинными рукавами, из которых торчали клоки ваты. Сергей рассмотрел разорванные рукава — как ножом разрезали, но не сробел.

Милиционеры дали собаке только слегка его толкнуть и тут же оттащили. Но ему и этих впечатлений хватило.

«Какая силища! Вот это собака!»

— А ты молодец, не струсил, — хлопнул его по плечу кинолог. — Приходи еще, если хочешь.

Семье Курохтиных дали трехкомнатную квартиру. Сергей, наконец, купил щенка настоящей немецкой овчарки.

Первую ночь Сергей не спал. Щенок, маленький пушистый комочек с толстыми лапами — Агат, сопел и ворочался на новом месте, на своей подстилке рядом с ним.

— Хороший пес, — одобрил кинолог-милиционер, когда Сергей привел Агата на площадку. — Надо его дрессировать. А потом можешь с ним в армию пойти, на границу.

— Разве можно со своей собакой?

— Конечно.

Целый год Сергей усиленно занимался с Агатом. Ему иногда казалось, что пес его понимает без слов, без жестов, словно улавливает мысли хозяина.

Призвали в армию на границу с Финляндией. Поехал Сергей в Карелию с Агатом. Впервые так далеко от дома, от родного Подмосковья. Как выручало то, что рядом друг. И согреет, прислонясь горячим боком, и защитит, и развеселит смешной выходкой, и оближет лицо, когда муторно на душе, когда тоска по дому особенно тяжела.

Там Сергей окончил школу инструкторов служебных собак. Осваивал науку дрессуры и психологию собаки вместе с Агатом.

— Агатик ты мой подопытный, — подсмеивался над псом Сергей. — Ты классический образец хорошей и послушной собаки, поэтому не надо скулить, когда я ухожу. — Сергей закрыл дверцу вольера, стараясь не ловить тоскливый взгляд Агата из-за решетки.

Не выдержал, снова открыл вольер, погладил по голове.

— Агатик, сегодня интересное кино в клубе — «Ко мне, Мухтар!». Вроде как про нас с тобой. Я пойду посмотрю?

Пес отошел в угол, улегся на подстилку и тяжело вздохнул…

Учебных нарушителей они с Агатом задерживали всегда. Настоящих нарушителей, к счастью, не доводилось.

Но однажды Сергей был с Агатом в наряде. На границе собака чует зверя или человека за триста метров — это стерильная зона. Работа Агата индивидуальная. Он самостоятельно мог встать на след и идти без поводка. Преследовать и задержать. Этому его учили, как и других пограничных собак.

Сергей заметил, что Агат заволновался, сработал на человека и убежал. Сергей помчался следом и услышал крики.

На дереве кто-то сидел. Агат напрыгивал на дерево.

— Вы кто? — задал вопрос Сергей.

— Я заместитель коменданта! Недавно к вам назначен! — закричал человек с дерева. — Убери собаку!

Но, как и положено по инструкции, Сергей позвонил на заставу.

Заместитель коменданта орал на Сергея, хотя сам был виноват, что не предупредил.

После дежурства Сергей с Агатом пошли на заставу. Но спокойно отдыхать Курохтин уже не мог.

— Попали мы с тобой, Агатик. — Он обнял собаку за шею. — А ты молодец, все правильно сделал.

— Курохтин, к начальнику заставы! — крикнул дежурный.

— Ну вот, начинается, — вздохнул Сергей.

Зашел в кабинет начальника, вытянулся по стойке «смирно».

— Объявляю вам с Агатом благодарность, — вдруг сказал начальник заставы. — Отличная работа. Все сделали четко, по инструкции. Молодцы.

О том, что после армии они с Агатом пойдут служить в милицию, Сергей и не сомневался. Вернулись домой и стали служить во вневедомственной охране. Несколько раз Сергей проходил сборы кинологов в Звенигороде и Нальчике.

Поехал в отпуск в Латвию. С неохотой расставался с Агатом, оставляя его дома на попечении брата.

В купе с Сергеем была девушка. Познакомились. Она ехала в Ригу. Обменялись телефонами. Во время отдыха Сергей то и дело вспоминал свою попутчицу: «Надо позвонить, когда приеду, а вдруг и она меня запомнила?»

Она тоже запомнила. Сразу узнала его голос по телефону. Встретились в Москве и прожили с тех пор вместе восемнадцать лет. У них родились две дочки. Старшей теперь семнадцать, младшей одиннадцать…

Впервые про СОБР Курохтин услышал от друга, Алексея Шишкина, который служил в ОМОНе.

— Сергей, там со временем планируется создать питомник служебных собак. Это как раз для тебя.

Смерть Агата Сергей переживает до сих пор, а тогда, когда потеря друга была свежа в памяти и в душе, Сергей даже думал, что не сможет заниматься собаками, не сможет принять нового щенка, все будет сравнивать с необыкновенным, самым лучшим — Агатом.

Но жизнь шла своим чередом. Курохтин поступил бойцом в СОБР. Обычным бойцом, не кинологом. Собаку новую не заводил. Дома условия не позволяли. И он ждал, когда же подмосковный СОБР немного встанет на ноги, появится возможность создать долгожданный питомник.

В качестве бойца СОБРа Курохтин участвовал в событиях 1993 года. А в декабре 1994 года — в штурме Грозного.

Двадцать пять дней собровцам пришлось ночевать в открытом «Урале». Никакого снабжения в Грозном. Голодали. Одну банку тушенки делили на двое-трое суток. Худые, немытые. И обстреливали их и подрывали. Товарищи из других подразделений гибли у них на глазах…

Группу подмосковного СОБРа ввели на молокозавод. Командир отправился на совещание. Кроме собровцев, на территории завода расположились танкисты и минометная батарея.

Только собровцы зашли на территорию, как начался минометный обстрел. Бросились в укрытие, пытаясь сориентироваться, понять, откуда ведется огонь. Спрятались за какими-то ящиками. Наша минометная батарея ответила боевикам, погасила огневые точки.

Прибежал командир:

— Вы где прятались?! За этими ящиками? Вы знаете, что в них мины?!

Через неделю немного обустроились, история с минометным обстрелом начала забываться. К собровцам ходили местные — дети и женщины. Оборванные и голодные. Собровцы делились с ними последним.

Курохтин видел голодных детей и часто думал о своих дочках. Как можно так с детьми? Они-то за что страдают? Неважно, чеченцы или русские, — он старался помочь любому. Пришла русская старушка. Курохтин дал ей хлеба и банку тушенки.

— Сынок, я с утра на кладбище ходила, к деду своему на могилку. А там из земли какие-то трубы торчат. К чему это их воткнули? Вчера еще не было.

Курохтин доложил командиру о том, что говорила старушка.

Группа разведки отправилась на кладбище, которое находилось метрах в четырехстах от места дислокации собровцев. Вернулись, стали рассказывать:

— Пришли, а там минометы установлены. Наверное, гады к вечернему обстрелу готовились. В нашу сторону направлены. Ну, мы, конечно, оставили им там подарки, а вечером надо еще засаду устроить. Старушка-то нас выручила.

И тем же вечером вся группа боевиков была уничтожена.

Бойцом Курохтин выезжал в составе группы собровцев в Буденновск, когда банда Шамиля Басаева захватила больницу.

В том же 1995 году командир СОБРа полковник Рябинков дал команду создавать питомник, чего так долго ждал Курохтин. Выделили небольшие средства, и собаки стали помогать собровцам в службе в Подмосковье, а со второй чеченской кампании — выезжать в командировки с кинологами.

Полковник Рябинков определил задачи для кинологов в СОБРе — натаскивать овчарок на задержание, захват вооруженных преступников, розыск взрывчатых веществ и наркотиков.

На наркотики собак натаскивают в процессе игры с апортировочным предметом — любимой игрушкой. В него понемногу вшивается запах-образец — несколько граммов героина или другого наркотика. Разыскивая игрушку, собака запоминает запах. Привыкания к наркотику у собаки такой способ дрессировки не вызывает, хотя какие-то частички вещества собака вдыхает. Поэтому на таможне из-за интенсивности работы собак быстрее списывают. А в СОБРе выезды, связанные с наркотическими веществами, происходят около одного-двух раз в неделю, так что и время службы собак более длительное.

Курохтин постоянно находился на площадке, сам тренировал собак и давал рекомендации молодым бойцам-кинологам.

Вольеры продолжали достраивать, доделывать. Привозили новых собак — немецких и бельгийских овчарок. Со временем некоторых собак пришлось списывать.

То, что собака теряет остроту обоняния, определяли на тренировках. Курохтин или другой кинолог замечали, что овчарка, которая раньше чуяла закладку метра за три, теперь проходит мимо нее, даже если та открыта или полуоткрыта.

Тогда собаку старались пристроить в хорошие руки. Овчарки обучены по общему курсу, отдрессированы по защитно-патрульной службе. Поднатаскать немного, и собака становится отличным охранником.

А в командировках в Чечне рутинная служба — отработка подвалов, обнаружение «растяжек», проверка дорог — маршрутов движения машин. Собак приучали к громким звукам: выстрелам, взрывам. Но овчарки, как и люди, по-разному привыкали и по-разному адаптировались к войне.

Попадались талантливые собаки. Они легко обучались, легко шли по следу, находили разные предметы по запаху. Попадались собаки, которым давалось все с трудом. Но если перехваливать талантливых собак, то они начинают лениться и ошибаться. А собаки с посредственными способностями берут трудолюбием и стабильно хорошо выполняют свою работу.

Бывало, что собака не хочет заниматься — настроения нет, и нужно найти подход, выждать, придумать игру, сказать ласковые слова. Перед Курохтиным часто вставала непростая задача — правильно выбрать для командировки ту собаку, которая действительно на сегодняшний момент готова и выдержит напряженный график боевой работы.

Хорошо обученных собак стараются беречь. Щенки подрастают, но не хватает специалистов, чтобы их дрессировать…

— Пойду, Нора. — Курохтин погладил собаку через прутья решетки. — Отдыхай. Мне тоже надо передохнуть. И так дома почти не бываю. Домашние на меня сердятся, что я все с собаками, а про них забываю. Я ведь не забываю, но и вот тебе, лохматой, внимание нужно, и покормить, и поиграть…

Жена работает старшей медсестрой в госпитале имени Вишневского. Раньше была операционной сестрой. В госпиталь привозят ребят из Чечни. Насмотрелась она всякого. Особенно после первой кампании, когда раненые солдаты и офицеры пребывали и в тяжелом моральном состоянии. Подавленные. С ними она разговаривала, утешала…

Сергей любит иногда готовить, угостить детей и жену чем-нибудь вкусненьким, сделать им приятное и очень тяжело переживает упреки домашних, что мало бывает дома.

— Ведь служба такая… — смущаясь, оправдывается он.

Во время отпуска он любит читать. Подбирает литературу художественную и научную — о собаках. Про них Курохтин знает практически все, работе с ними он посвятил свою жизнь.

«Вернуть бы собакам хоть частичку того тепла, той радости, защиты и преданности, что они нам дарят», — часто думает он.

Майор милиции Владимир Соболев служит в СОБРе со времени создания этого отдела, с 1993 года. Он — старший оперуполномоченный по особо важным делам. У него на счету пять командировок в составе СОБРа — Чеченская Республика, Буденновск, Первомайское, Дагестан. Награжден орденом Мужества, медалями ордена «За заслуги перед Отечеством» I и II степени, медалью «За отвагу».

День не заладился с самого утра. Собровцы договорились встретиться с «заказчиками» — оперативниками на шоссе, около оптовой базы. Остановились на обочине. Прождали оперативников минут сорок, на жаре да еще чуть не стали участниками дорожной аварии.

Джип вылетел со встречной полосы, через сплошную линию. Ему понадобилось проехать к воротам оптовой базы. Джип подрезала «девятка». Все это на глазах собровцев, стоявших на обочине. Джип с грохотом перевернулся и заскользил по асфальту прямо к их «жигуленку». Бойцы едва успели выскочить из машины. Сильного столкновения не произошло, джип только царапнул крыло.

Майор Соболев вызвал милицию и МЧС. Пришлось вытаскивать пассажиров из перевернутой машины, оказывать первую помощь, пока не подлетел вертолет спасателей.

Наконец подъехали оперативники.

— Едем на торговую базу, — сказал капитан. — Там у них охрана с автоматами. Нас в прошлый раз туда не пустили. Автоматами размахивали. Никакого разрешения на оружие у них, конечно, нет. Мы проверили.

Собровцы влетели на базу. Охранники дружно сложили оружие, даже не пытались сопротивляться. Оказалось, что эти автоматы — муляжи отличного качества.

Собровцы подождали, пока оперативники завершат свои дела на базе, и поехали в отряд. Жара донимала весь день.

— Сейчас приедем, поедим, выпьем чего-нибудь холодненького, хоть дыхание переведем, — вслух мечтал Соболев.

Но навстречу их машине с КПП выскочил подполковник Смирнов:

— Наконец-то! Я уж думал, одному на задержание придется ехать. Берите снаряжение и гоните в Одинцово. Володя, ты старший. По информации, там особо опасный преступник. Числится во всероссийском розыске. Убийца. Когда его задерживали в прошлый раз, он гранаты в собровцев кидал.

— Александр Аркадьич, можно десять минут? Перекусить. — Соболев прекрасно понимал, что они сейчас побросают вещи в машину и поедут, но не хотелось так сразу расстаться с мыслью об обеде.

Смирнов только руками развел:

— Потом пообедаете. Дело серьезное.

Через сорок минут экипаж СОБРа прибыл на место.

Преступник, по информации оперативников, находился сейчас на девятом этаже высотного дома у своей любовницы.

Около квартиры говорили шепотом. Стояла какая-то женщина.

— Это сослуживица его любовницы. — Оперативник подвел женщину к железной двери: — Звоните.

Та нажала кнопку звонка, испуганно оглядываясь на собровцев в бронежилетах и с автоматами. За дверью гнетущая тишина. На площадке много людей. Слишком жарко.

— Она там, — зашептал оперативник. — Звоните еще.

Но снова никакой реакции за железной дверью.

— Надо взрывать. Другого выхода нет.

Рисковать лишний раз людьми Соболев не собирался. Спускаться на альпинистском снаряжении с крыши, залезать в окно…

— Немного подождем, — решил Соболев. — Ты же сам говорил, что у него и гранаты могут быть. К тому же любовница все-таки существует. Куда она делась? У меня такое ощущение, что он уже знает о нашем присутствии, поэтому за дверью так тихо.

Через пятнадцать минут открылись двери лифта — вышла молодая женщина.

— Татьяна, — заспешил к ней оперативник.

Оказалось, что она каким-то образом ускользнула на улицу и все это время ходила по магазинам.

Усадив Татьяну на подоконник на лестничной площадке, оперативник и Соболев уговаривали ее решить вопрос миром: чтобы она позвонила или открыла дверь своим ключом.

— Я боюсь, — шептала она и плакала.

— Да не волнуйтесь вы так. Все будет хорошо. Мы его возьмем тихо. Ни ему вреда, ни вам.

Наконец согласилась. Позвонила — тишина. Стала открывать ключом, а дверь изнутри заперта на засов.

— Надо взрывать, — упорствовал оперативник шепотом.

— Чего шептать? — недовольно заметил Соболев. — Или ты думаешь, он случайно закрылся на засов?

— И что ты предлагаешь?

Соболев приблизился к квартире.

— Эй, Миша! — крикнул он через дверь. — Я майор СОБРа! Ты догадался, что мы за тобой пришли. Выбор у тебя небогатый. Ты человек неглупый, в окно прыгать не будешь, а сопротивляться бесполезно. Поэтому тебе лучше отпереть дверь и лечь на пол лицом к двери. Даю две минуты на размышление. Время пошло!

— Ладно, я согласен, — раздался через мгновение мрачный голос из-за двери.

Щелкнул засов. Соболев подождал еще немного и зашел в квартиру. Преступник лежал на полу, как и велели, — лицом вниз и к двери. Следом за собровцами вбежали обрадованные оперативники.

— А чего сразу не сказали? — Преступник в наручниках сидел на стуле и обращался к Соболеву. — С СОБРом я связываться не хочу. Ваши меня в прошлый раз прессанули здорово. Я бы теперь на все условия согласился.

— Почему же голос не подавал? Дверь не отпирал?

— Вдруг бы вы передумали и ушли? Не кидаться ведь вам в объятия, — усмехнулся он. — Слишком просто.

Утром после суточного дежурства Соболев ехал домой. Добираться со службы ему часа четыре, два из которых он трясется в душной электричке. Летом — духота, зимой — ледник.

Он старался не вспоминать свои командировки. Но, когда оставался один, воспоминания всплывали в памяти помимо его воли. То одно событие, то другое.

…Палатки группа их отряда поставила под Ассиновской на поле. В январе 1995 года. Слякоть и сырой воздух…

Однажды в палатку зашел спецназовец из «Росича». Соболеву показалось очень знакомым его лицо.

— Ты где служил? Вроде я тебя где-то видел.

— В ОБСН, в дивизии Дзержинского.

— Так и я там же. — Соболев, наконец, вспомнил. — Ты Олег Терешкин, да?

— Верно. А ты — Володя Соболев? Только ты тогда на контракте в дивизии был, а я срочником. Ну надо же, где довелось встретиться!

Собровцы работали пятерками посменно. В тот день пятерка Соболева как раз отдыхала. Почти все уехали во Владикавказ: помыться, поесть, позвонить домой. Соболев остался.

— Как удачно. Могли бы и не увидеться.

— Мы после совещания в Самашки пойдем, — пояснил Олег. — Как у тебя жизнь сложилась после бригады? Сразу в СОБР?

— Нет. Я ведь и на контракт в бригаде не сразу после срочной остался. Сначала год в милиции, в охране прослужил, потом в спецназ на контракт вернулся. А в СОБР… Помнишь, в 1991-м у контрактников начались проблемы? Финансировать нас не хотели, распускать вроде собирались. Тогда Селиверстов в отряд пришел, бывший командир подмосковного ОМОНа, сказал, что новая структура создается — СОБР ГУБОП. Телефоны оставил. А я позвонил, попал на Рябинкова, он после Селиверстова ОМОН возглавлял. Он говорит: иди пока что ко мне в ОМОН, а через год мы такой же СОБР создадим в Московской области. Короче, переманил. А у тебя как сложилось после срочной?

— В пожарной части служил, а потом знакомого парня-«афганца» встретил. «Ты же, — говорит, — спецназовец. Иди к нам в "Росич"». Так вот и попал.

После совещания Соболева вызвал командир:

— Сейчас от нас набираем группу, в Самашки идти на зачистку. Ты сегодня свободен. Но может, поедешь?

— Поеду.

Колонна, готовая к выходу, растянулась по дороге, вся в облаках выхлопов. Гудели двигатели. Соболев с трудом расслышал крик Олега:

— Володя, давай ко мне на броню!

Их БТР шел в колонне третьим. На первом бронетранспортере ехала пятерка Фарвата Якупова. Колонна начала втягиваться в Самашки. Справа — частный сектор, а дальше слева — целый город.

Соболев — снайпер, но здесь, в Самашках, когда колонну стали обстреливать и шквальный огонь обрушился на бронетранспортеры, для обороны больше подходил автомат.

Командир сразу отдал приказ выходить из населенного пункта, но первый БТР с Якуповым слишком далеко продвинулся. Им досталось больше всего. Они прикрывали отход всей колонны. Якупова тяжело ранило в голову, Славу Шишкова — в ногу.

Якупова и Шишкова отправили во Владикавказ. Один боец из дивизии, ехавший в колонне, погиб. С ним прощались тем же вечером.

Соболев снова сидел в палатке с Терешкиным.

— У меня младший брат Олег в школе милиции учится, — рассказывал Соболев. — В Воронеже. После школы я хотел в СОБР ему предложить… Помню, в 1992 году, тогда я еще в ОМОНе служил, в Дербент в командировку ездил. Обеспечивали безопасность оперативной группы. Вот это командировка, — улыбнулся он. — Поселили нас в гостинице, море рядом, метров пятьдесят до пляжа, гостеприимные дагестанцы. Поработаешь днем, а вечером, если не дежуришь, иди на пляж, загорай, купайся. Во время событий 1993 года с Русланом Слепцовым, он мой друг, охраняли заместителя министра Егорова. А теперь вот это… И все равно, скажу Олежке. Чего ему за пультом каким-нибудь в отделении сидеть? Он ведь спортсмен. Сильный парень. Мы с ним вместе борьбой с детства занимались. Самбо, дзюдо. Нас старший брат в секцию определил.

Терешкин был задумчив и молчалив в тот вечер. Из головы не шел бой и погибший парень…

Соболев не мог даже предположить тогда, что почти через три месяца после их встречи Олег погибнет в бою на Лысой горе. 18 апреля. Его ранило в живот, и по дороге в госпиталь он умер. Прапорщику Терешкину присвоили звание Героя России посмертно.

Сорок пять суток командировки истекли. Дома Владимира ждала Оленька — жена. Только поженились, и сразу такое испытание.

Соболев часто вспоминал ее такой, какой увидел впервые на платформе, ранним утром, в толпе людей, ожидающих электричку. Она стояла будто в стороне от других, красивая, независимая.

— Куда едете? — Володя не удержался, подошел.

— Учиться. — Она на него и не смотрела.

— А я на службу. — Он слышал приближение электрички. — Телефончик мне свой не дадите?

— Не дам, — отрезала она и скрылась в толпе.

Он увидел ее на следующий день. Снова подошел:

— Все равно с одной платформы будем ездить. Вместе веселее. Меня Володя зовут.

— Оля.

Стали встречаться. Скоро он повез ее домой знакомить с родителями.

— У тебя девять братьев и сестер? — с удивлением узнала Оля, разглядывая фотографии на стене комнаты.

— Пять братьев и четыре сестры, — уточнил Володя. — Не смущайся, у нас семья простая. Родители рабочие, всю жизнь на местной ткацкой фабрике работали. Мать войну пережила.

— А отец? Воевал?

— Партизанил, — пошутил Володя. — Ему к концу войны только восемнадцать исполнилось. Он в Германии служил, а потом маршала Гречко возил… Знаешь, Оленька, я тоже хочу большую семью.

Они поженились и ждали своего первого ребенка. Родилась дочка, Мариночка…

Металлический голос произнес название станции и вернул Соболева от воспоминаний к действительности. Солнце заливало электричку. Полпути до дома проехал. Впереди еще час в вагоне…

Он все-таки привел своего брата поступать в СОБР. Олег в 1997 году закончил Высшую школу милиции, женился, привез жену из Воронежа в Подмосковье. И, когда началась вторая чеченская кампания, вместе с братом в 1999 году вылетел в Дагестан, в Дылым. У Владимира как раз родилась вторая дочка — Леночка.

В 2000 году, летом, Владимир собрался в Чечню на три месяца. Оля не хотела его отпускать, плакала:

— Не уезжай, откажись.

— Ну, что ты. — Он обнял ее за плечи. — Так же нельзя. Как там служить, когда ты здесь плачешь? Ты же молодая, нервы крепкие должны быть, — пытался шутить.

— Да какие теперь нервы! У меня их не осталось. Понимаешь?! Не осталось! Бьюсь тут и с хозяйством, и с детьми. Все одна да одна. А мысли только — как ты там, каждую минуту. И жена Олега твоего с ума сходит, пока он в Чечне. Звонит мне. Нет ли новостей? Плачет.

— Занимайся детьми, отвлекайся от этих мыслей.

— Детям папа нужен! И мне ты нужен, — опять заплакала Оля.

Командировка выдалась напряженной — в Чечне выборы. По ночам приходилось выставлять людей для охраны избирательных участков. Человек десять собровцев в здании школы — большой риск. Для обороны ничего не приспособлено. Если начнется нападение, помощь по ночному Грозному подоспеет нескоро…

В один из дней Слепцова, командира группы, и Соболева, его зама, вызвал к себе комендант:

— По соседству с вашим ПВД русская семья живет. У них мужчину убили. Хоронить некому, там с ним только одна пожилая женщина. Он уже который день лежит. В такую-то жару… Надо помочь. Похороните его по-человечески.

— Придется помочь. Только сегодня же — завтра заместитель начальника управления приезжает, — решил Слепцов.

Вместе с Русланом поехал Соболев. Зашли в дом. Старушка заплакала:

— Голубчики, слава Богу, пришли. А то ведь не знаю, куда с ним.

Соболев поглядел на труп. Даже не смог понять, молодой это или пожилой мужчина. Сын или муж?

Завернули его в одеяло, повезли на кладбище. Ехать достаточно далеко. Пять вечера, вот-вот темнеть начнет. Это уже не похороны, а боевая задача в опасном Грозном.

Спешили. Опустили тело в могилу.

— Мать, прощайся с ним, и ехать надо. Темнеет, — тихо обратился к ней Соболев.

— Чего уж. — Она вытерла глаза. — Закапывайте. Сейчас всех так хоронят. Ничего. Будем жить.

Сбили крест, поставили его и поехали.

На следующий день Соболев ездил встречать заместителя начальника управления в Махачкалу. Пока ждал приземления самолета, позвонил жене:

— Оленька, как дела? Как дети?

— Ты знаешь, что наша дочь в школу пошла?

— Так ей всего шесть лет! — опешил Владимир.

— Решили с шести отдать. Купили книжки, рюкзак, в школу ходит.

— Вот это да! Ребенок в школу пошел, а папы нет, — расстроенно протянул он.

Следом за заместителем приехал сам начальник управления. Вечером в тот же день на верхнем этаже ПВД устроили торжественное построение всего личного состава. Вручали награды и очередные звания. Соболеву вручили медаль ордена «За заслуги перед Отечеством» I степени. Потом все спустились в столовую и был праздничный ужин.

А ночью замкомандира СОБРа, приехавший с начальником управления, устроил боевую тревогу. Он остался доволен действиями собровцев…

Электричка дернулась, подъезжая к платформе. Соболев торопливо вскочил — чуть не проехал! Мелькнули за мутным стеклом три ярких пятна летних платьев — жена и дочки.

— А мы решили выйти тебя встретить, — улыбнулась Оля. — Погуляем заодно.

Дочки повисли у отца на шее.

Сейчас домой. Отоспаться. С Мариной и Леночкой сходить погулять в лес около дома. Может, книжку удастся почитать, фантастику. И спортом позаниматься. А через день снова на службу…

Прапорщик милиции Виталий Морозов работает в ОМОНе на воздушном и водном транспорте с 1995 года. Перешел в отряд из ППС, где прослужил три года.

Четыре раза ездил в командировки в Чечню. Награжден медалью «За отвагу».

Три года была передышка между войнами. Воспоминания о первой чеченской кампании уже начали тускнеть. Не забылись, а просто отошли на задний план. Их заменили будничные дежурства в отряде, патрулирование аэропортов, усиления в связи с криминальной обстановкой в городе или очередным праздником. Это у обычных граждан праздник как праздник, а у омоновцев — напряженная работа.

И несмотря на такой плотный график работы, Виталий как-то в разговоре с друзьями сказал:

— Чего-нибудь новенького хочется…

Конечно, он не имел в виду новую войну. А она не заставила себя ждать. В октябре 1999 года отряд вылетел в Чечню.

Взлетное поле. Рев самолетных двигателей. Звезды на черном небе от края до края, холод — зуб на зуб не попадает. Приземлились несколько часов назад. Ночевали рядом с самолетами. Быстрей бы рассвет…

С первыми лучами солнца проснулись робкое октябрьское тепло и надежда, что омоновцев разместят где-нибудь и следующую ночь не придется провести под открытым небом. Хватит такой романтики!

Виталий ходил с другими бойцами за водой. Заглянули к вертолетчикам, которые играли в нарды около своей машины. Разговорились.

— Как там, мужики? — спрашивали омоновцы.

— «Духов» очень много. Из вооружения у них чего только нет! За три года передышки они подготовились капитально.

Эта новость еще больше растревожила.

Отряд, как и другие ОМОНы со всей страны, разместили в железнодорожных вагонах в Моздоке. Неделю ждали отправки в Чечню. Но ОМОН на воздушном и водном транспорте вместе с железнодорожным ОМОНом отправились последними. И встали на переднем крае наступления федеральных сил, в Червленной-Узловой.

По совету десантников, сразу начали усиленно окапываться. «Духи» совсем недалеко. По Терскому хребту почти все время работали зенитки и авиация.

Поселок пустовал. Местные стали возвращаться домой, только когда Червленная-Узловая была полностью занята российскими войсками.

С прошлой войны, как ее помнил Виталий, ничего не изменилось. Все стало еще более разрушенным и запущенным. Со столбов поснимали даже электрические провода. Мечеть, которая строилась в поселке, как была в развалинах три года назад, так и осталась. Не до строительства было — готовились к новой войне.

Местные рассказывали омоновцам, что обороной Червленной-Узловой руководил сам Хаттаб. Показывал, где копать окопы и ставить мины. Его боевики — арабы, негры, славяне, бандиты всех национальностей, — бесчинствовали в поселке, мародерствовали, пока местные отсиживались в подвалах домов. Хаттаба из Червленной-Узловой выдавили десантники. Тяжело им это далось. Много ребят погибло.

Омоновцы взяли железнодорожную станцию под свою охрану. Местные относились к ним хорошо. Но все равно сохраняли дистанцию.

…Для Морозова первая война началась в декабре 1995 года, через два месяца после его перевода из ППС в отряд.

Виталию было тогда двадцать четыре года и, наверное, как и многими, им двигало еще мальчишеское любопытство. Он уже наслушался рассказов омоновцев о командировках и хотел увидеть все своими глазами.

Базировались вначале не в Гудермесе, а в Червленной. Там встретили Новый год. А «духи» в половине третьего ночи «поздравили» их двухчасовым минометным обстрелом.

В три часа Морозов вместе с Дмитрием Казинкиным, пулеметчиком, заступил на пост. Мины с шорохом пролетали над головой, шмякались где-то в стороне с оглушительным взрывом. Это был первый в жизни Виталия обстрел. Казалось, этот змеиный шелест, шипение никогда не закончится. Однако все стихло. С нашей стороны потерь не было.

Через несколько дней по приказу омоновцы перебазировались в Гудермес. Меняли своих ребят, которые просидели десять дней, окруженные боевиками в здании вокзала.

Сначала приехали в то же здание, где были окружены милиционеры несколько недель назад. Пробитые ракетами и испещренные пулями стены дымились. Во многих местах внутри здания и вокруг лежало столько гильз, что они шуршали под ногами, как осенние листья. Потом выгребли их лопатами. Они напоминали, что бои здесь были страшные. Досталось ребятам…

Но война войной, а надо жить и налаживать быт. Бойцы, Павел Горбунов и Виталий Голубикин, строили баню. Вокруг грязь, слякоть, и баня необходима. Другие ребята ремонтировали здание, оборудовали столовую. Запаслись водой.

Стояли вместе со сводными отрядами ППС из Самары, Нижнего Новгорода и Кузбасса. «Духи» обстреливали их расположение почти каждый вечер из подствольников и автоматов.

В один из сильных минометных обстрелов ночью осколками посекло двух милиционеров из Самары и Кузбасса. В ответ ударили по «зеленке» и утром от местных узнали, что уничтожили двух боевиков. Раненых забрал БТР из комендатуры.

Сорок пять суток командировки истекли. В феврале омоновцы вернулись домой. Но уже в июне Морозов снова поехал в командировку.

На этот раз отряд стоял в Червленной-Узловой. Летом 1996 года проходили перегруппировка и вывод войск из Чечни. В Червленной-Узловой предстояло пробыть теперь шестьдесят суток.

На бронепоезде омоновцы сопровождали воинские эшелоны из Ханкалы в Моздок. Бронепоезд — впереди тепловоз, сзади на платформах связь, зенитки, бээмпэшки, мешки с песком.

Солнце палило, раскаляло железные платформы. Проезжали опасные районы — Аргун и Джалка. Там боевики часто обстреливали эшелоны.

Бойцы сидели на платформах впереди и сзади. Во время движения их обдувал ветерок и было не так жарко. В одной из таких поездок пришлось возвращаться ночью. Пошел дождь, все промокли и замерзли.

Охраняли мост через Терек — длинный, почти полкилометра длиной. Стояли вместе с федеральными войсками. Шестеро омоновцев с одной стороны моста и шестеро — с другой. А чуть позади постов — солдаты-срочники с зенитками.

Эти посты боевики обстреливали часто из минометов, издалека, как правило, с Терского хребта. В одно из таких нападений с поста в станционной диспетчерской в Червленной-Узловой засекли огневую точку «духов», передали координаты минометчикам. И солдаты метко положили мины, грамотно сработали.

Морозов в этот момент находился на мосту и о дальнейшем развитии событий узнал чуть позже, со слов бойцов.

Оказалось, что ответным минометным огнем федералы задели боевиков. И связист заставы перехватил сообщение боевиков о том, что у них есть раненые. Машину, которую «духи» послали своим на помощь, тоже накрыли из миномета — получили боевики сдачу по полной программе.

Через некоторое время по поселку среди местных пополз слух и дошел до омоновцев. Дескать, там, на хребте, минометчики хлопнули друга и соратника Басаева, и тот поклялся, что ни один омоновец живым отсюда не уедет.

От такой информации радости, конечно, никто не испытал, но когда прошла неделя, а угроза не была приведена в исполнение, острословы начали шутить: «Басаев на Коране поклялся, но, видать, Коран у него свистнули. Значит, и клятва недействительна».

А вообще, «духи» устраивали так называемую «проверку на вшивость» в начале командировки и в самом ее конце. Недели две-три почти беспрерывно обстреливали. Проверяли боеготовность. Но, убедившись, что люди приехали подготовленные, умолкали.

Тем более что, обустроившись, омоновцы расставляли по периметру растяжки и подойти близко боевикам было сложно. Однажды на рассвете раздался взрыв в лесу, и через некоторое время со стороны поселка привезли раненого. Ему оторвало ступню. После оказания помощи раненого отправили в комендатуру. Ясно было, что он в «зеленке» лазил не просто так, не за грибами ходил.

В августе Терек разлился и затопил эту злосчастную «зеленку». Настали более-менее спокойные дни. Арык поблизости тоже затопило водой, и образовался небольшой пруд, в котором все с удовольствием купались в перерывах между дежурствами. Там же несколько раз пытались глушить рыбу. Улова хватало на уху.

По нормальной, полноценной еде стосковались. Макароны и каша надоели. Иногда покупали или обменивали на крупу баранов. На шпроты в масле Виталий уже спокойно смотреть не мог. Ими объелся еще в первую командировку.

Друзья из внутренних войск, с которыми стояли на посту, приехали в очередной раз в гости и привезли полный БТР арбузов.

С внутренними войсками ходили на зачистку Червленной-Узловой. На рассвете подняли омоновцев по тревоге и бросили на зачистку. Удалось задержать троих. Один из боевиков был без руки.

Милиционеров и военных вместе с задержанными окружила плотная толпа местных женщин, чтобы отбить боевиков. Они накинулись на военных с таким неистовством, что солдаты вынуждены были стрелять в воздух.

Эти женщины приходили потом к командиру сводного отряда милиционеров с угрозами. Они обещали уйти из поселка и оставить своих мужчин разбираться с омоновцами. Но командир никак не отреагировал на их слова, и местные сами не стали ничего предпринимать.

В конце лета группу омоновцев сменили. А для Морозова на этом первая война закончилась.

Дома его встретили родители. Накрыли стол. Люди небогатые: отец — слесарь по ремонту электровозов на железной дороге, мать работает в комнате матери и ребенка на Ленинградском вокзале — они расстарались, достали все самое вкусное. Только недоумевали, почему Виталий упорно не ест шпроты в масле.

Однако недолго удалось спокойно пожить родителям, не тревожась за сына. Опять предстояли проводы и потом счастливые долгожданные встречи на вокзале под бравурные звуки оркестра.

Начался 1999 год…

Как и в первую войну, после командировки 1999 года Морозов отдохнул совсем недолго. В декабре вернулся домой, а в мае 2000 года снова уехал.

Лето 2000 года выдалось для омоновцев очень напряженным.

В Грозном был пост в пятиэтажном доме рядом с вокзалом. Охраняли Грозненский вокзал. Менялись каждые пять дней, приезжали группами по десять-двенадцать человек.

Сначала отряд целиком хотели перебазировать в Грозный, но подходящего, неразбитого, здания не нашлось. Тогда и было принято решение выезжать на пост из Червленной-Узловой на бронепоезде. На пятом этаже дома рядом с вокзалом, видимо, совсем недавно еще находились военные. Лежали мешки с песком, и все было более-менее оборудовано.

Омоновцы, кроме вокзала в Грозном, охраняли мост через Терек, вокзал в Червленной-Узловой и выезжали в Гудермес на суточные дежурства на вокзале вместе с чеченскими спецназовцами.

На рассвете в Гудермесе они выходили проверять автомобильный мост — не поставлены ли боевиками за ночь фугасы.

В Червленной-Узловой омоновцев часто обстреливали из минометов. Мины падали метрах в тридцати от поста. От осколков милиционеров спасали только мешки с песком и окопы. Вместе с омоновцами стояли военные.

Морозов еще с 1996 года ездил в командировки с РПГ. Это оружие ему нравится. Из него выстрел — действительно весомый аргумент для боевиков. Ни с автоматом, ни с подствольником не сравнишь.

После этой командировки Морозов больше в Чечню не ездил. А в 2003 году ОМОН на воздушном и водном транспорте вывели из Чечни.

О том, что хочется чего-нибудь новенького, он уже не говорит. Двух войн хватит для любого с лихвой…

В коллективе, где работа связана с риском для жизни, с постоянным нервным напряжением, нужен психолог. Проблемы совместимости людей, их личные трудности, да и просто искренний разговор — все это в ведении психолога. Профессия психолога — смежная с профессией доктора. Только доктор лечит тело, а психолог занимается врачеванием души.

Работая в сплоченном тандеме, психолог отряда Петров и доктор Ульянова создают здоровый моральный и физический дух в ОМОНе.

Старший лейтенант милиции Сергей Петров — психолог ОМОНа на воздушном и водном транспорте. В отряде с 1998 года. Неоднократно выезжал вместе с отрядом в командировки в Чеченскую Республику. Награжден медалью «За ратную доблесть».

Рассказывает старший лейтенант милиции доктор Галина Викторовна Ульянова:

«До Сергея Петрова в отряде психологом была женщина, Ирина Муравьева. Психологи-мужчины — это в нынешнее время дефицит. И Сергей у нас нарасхват. Он не только с нашим отрядом ездил в командировки, но и от Управления на воздушном и водном транспорте.

Сергей безотказный человек. Надо в командировку — он поедет, даже если у самого дома какие-то сложности. Никогда не станет жаловаться. Как говорится, сапожник без сапог — свои проблемы отложит на потом и с головой окунется в чужие. Лишь бы помочь, разрешить, казалось бы, неразрешимый вопрос.

К нему идут с самыми разными проблемами — от квартирных вопросов до семейных конфликтов. А кто-то просто хочет выговориться и пройти курс психологической релаксации.

Тут уж Сергею приходится совмещать профессию психолога со множеством других. Если потребуется, он становится социальным работником, дипломатом, педагогом и даже немного священником (купил ребятам крестики, освященные в храме) — Сергей готов на все, чтобы добиться цели и помочь нашим бойцам.

Он разыскивает благотворительные фонды, чтобы оказывать поддержку раненым сотрудникам, семье нашего бойца Игоря Романова, погибшего в Чечне еще в первую войну.

После длительных командировок во многих семьях омоновцев начинались разлады. Бывали случаи, когда ко мне приходили ребята, огорченные, расстроенные, и категорически заявляли: "Все, развожусь!" Я спрашивала у них разрешения посвятить в их проблемы Сергея. Они не были против, потому что хорошо относятся к Сергею и доверяют ему.

В таких случаях наш психолог выезжает домой к бойцу. Ведет беседу, так сказать, с обеими противоборствующими сторонами и с детьми. О таких своих выездах «скорой психологической помощи» Сергей никому не рассказывает. Узнаешь о том, что все уладилось и развод отменяется, от самого бойца. У нас есть много семей, которые не развалились именно благодаря психологу.

К детям бойцов Сергей тоже выезжает. А дети всегда тонко чувствуют, добрый человек перед ними или нет. К Сергею они тянутся и общаются с ним с удовольствием.

Сергей постоянно совершенствуется, не останавливается, не довольствуется достигнутым. Сейчас он учится в институте повышения квалификации МВД в Домодедове на семинаре психологии руководителя.

Новых идей и планов у него всегда масса, причем это не пустые фантазии, а то, к чему он стремится и чего добивается, даже когда в это не верят другие.

Наконец Сергей оборудовал свой кабинет психологической разгрузки.

Помещений не хватало, и в кабинет психолога подселили еще сотрудников. Как можно вести доверительную беседу, если в кабинете еще несколько человек, невольных слушателей? Но в 2002 году командир дал добро на то, чтобы у психолога был отдельный кабинет.

Конечно, в идеале Сергей мечтает оборудовать кабинет так же, как сделаны кабинеты психологической релаксации в институте повышения квалификации. Мы учились там вместе с Сергеем на кафедре боевой и физической подготовки, где работает теперь наш бывший командир Игорь Лазаревич Бирагов. Сергей показывал мне эти кабинеты. Там и кресло с массажем, и искусственный фонтанчик, и музыкальный центр, и даже небольшая оранжерея. В такой обстановке даже самый замкнутый человек раскрепостится. Это все в помощь психологу и самим бойцам.

Ведь бодрящимся и никогда не унывающим парням, вернувшимся на "зимние квартиры" из очередной горячей точки, необходимо поправить пошатнувшееся от бессонных ночей, нерегулярного питания и изнурительных рейдов здоровье, подлечить расшалившиеся не в меру нервишки.

Сергей начал работу по дежурным частям. Это отдельное подразделение в отряде, как бы государство в государстве. И дежурные должны особенно подходить друг к другу — по характеру и по энергетике.

Он разработал целую программу по дежурной части. Один из его выводов — дежурные и помощники дежурных в обязательном порядке должны ехать в санаторий с семьей. Именно так они смогут полноценно отдохнуть, и, таким образом, повысятся их сосредоточенность и внимание во время дежурства.

В командировках Сергей обеспечил бойцов библиотекой и видеокассетами с хорошими отечественными фильмами. Однообразие командировочной жизни, отдых — пост — отдых — пост, действует угнетающе на любую психику.

Книги и фильмы — это отличная разгрузка. Честно сказать, я не ожидала, что ребята станут читать классику, но книги Толстого, Шолохова и других писателей прочли все. Библиотека там, в Чечне, собралась большая — с каждой группой Сергей отправлял коробки с книгами.

Помню, когда мы вместе приехали в командировку, стояла ужасная жара. В Москве тогда было около тридцати градусов, а в Чечне, как в раскаленной печи. Надо было разгружать "Урал" с вещами. Сергей жару переносит не очень хорошо. Я начала его уговаривать: "Сергей, ты отдохни, ребята сами разгрузят". Он просто обиделся: "Что же это?! — говорит. — Я буду отдыхать, а бойцы работать?" И наравне со всеми таскал ящики и сумки. Никаких жалоб. Только потом долго стоял под холодным душем, в себя прийти не мог…

И на посты Сергей ходил как рядовой боец. Во время командировок он тоже времени даром не терял. В командировке люди раскрываются больше — так на них действует экстремальная ситуация.

Сергей подбирал пары бойцов, которые наиболее совместимы, и рекомендовал им дежурить вместе. Он столько набрал живого, практического материала, что уже на диссертацию хватит. Но самое главное, он реально помогает людям.

Сергей тесно взаимодействует с нашей подшефной школой в Москве. С директором, которая тоже психолог по образованию, они разработали программы по занятиям с детьми. Подшефная школа уже много лет подряд летом разбивает лагерь у нас в отряде на берегу реки. Ребята сами несут службу в своем лагере, с удовольствием общаются с бойцами и Сергеем. Частенько и во время зимних каникул ребята приезжают к нам, живут в спортивном зале, занимаются спортом, военной подготовкой под руководством наших инструкторов».

В октябре 1988 года в подшефной школе омоновцев № 1115 Юго-Западного административного округа Москвы был создан военно-патриотический клуб «Прорыв».

Основателем и руководителем клуба стал учитель истории и ОБЖ Павел Павлов. Московский ОМОН на воздушном и водном транспорте помогает клубу всем, чем может, летом организует лагерь. С ребятами занимаются инструкторы ОМОНа, учат обращению с оружием, стрельбе и другим военным премудростям. Многие из выпускников «Прорыва» учатся в Академии МВД и других военных вузах, работают в правоохранительных структурах, есть среди них сотрудники МЧС, ФПС, ФСБ, прокуратуры, таможни.

«Прорыв» стал первым победителем Всероссийских соревнований «Каскад-2001», прошедших под патронажем министра внутренних дел.

Вахта памяти. Именно так называется то святое дело, тот тяжкий труд, который возложили на себя учитель истории, его ученики и омоновцы.

Что такое человеческая память? Нечто нематериальное, если это не мемуары, дневники и письма.

Большинство погибших в Великую Отечественную войну солдат и офицеров не вели дневников, многие не успели написать домой писем. Спустя шестьдесят лет после окончания той войны немного осталось и родственников бойцов, сложивших голову за Родину. Некому вспомнить павших?..

2.11.1941 г. Утро: немецкая артиллерия обстреляла тылы 258-го стрелкового полка (подполковника Суханова). Ответный огонь гаубичного дивизиона майора Б. С. Покрышкина по Михайловскому. Бомбежки «юнкерсов» и «мессеров». (Из формуляра боевых действий 78-й стрелковой дивизии в районе Рузы…)

Маленькие подмосковные села, незатейливые названия — Барынино, Петряиха, Анино, Покровское, Онуфриево, Раново, Иглово, Ванюхино… Окрестности этих деревенек были усыпаны телами погибших советских солдат. За каждое Барынино и Ванюхино, о которых отродясь ничего не слышали украинец, белорус, казах, дагестанец. Они сражались до последнего, бились за каждый дом и палисадник…

5.11.1941 г. Дорога Руза — Новопетровское перерезана. 1-й батальон под командованием И. Н. Романова отбросил в штыковом бою противника на западную окраину Михайловского. К вечеру бой в Михайловском принял очаговый характер. Растут потери…

Кого-то пуля настигла в окопчике, кого-то достал осколок в овраге, кого-то засыпало в блиндаже. То отступали, то атаковали — времени на передышку и похороны погибших боевых товарищей не оставалось. Погибали десятками, сотнями. Иногда некому было хоронить. Осыпалась земля от новых взрывов, скрывая тела. А потом время сделало свое дело: затянуло землей и травой осыпавшиеся траншеи и блиндажи с погребенными, казалось, теперь уже навсегда безымянными героями.

6.11.1941 г. Оборвалась связь со 2-м батальоном капитана П. В. Борисова. По лощине к Озерне уходят взвод конной разведки и противотанковая батарея. Атака немцев отбита… Ночь: 60-й разведывательный батальон — разведка легких танков-амфибий в районе сел Покровское, Петряиха и Барынино…

Спустя десятки лет в этих перелесках и на полях каждую весну встает лагерем военно-патриотический клуб «Прорыв». Мальчишки и девчонки, школьники с седьмого по одиннадцатый класс. Они одеты в камуфлированную форму со знаками различия — от курсанта до сержанта, командира взвода, одиннадцатиклассника Алексея Кузнецова.

Ребята встают рано утром и с металлоискателем и лопатами углубляются в лес. Майский лес, сырой и влажный, в тени кое-где еще лежит снег. Места поиска определяют по архивным данным, которые в течение года добывает руководитель клуба учитель истории Павел Павлов.

17.11.1941 г. 9.30: Залп по Михайловскому, атака от Озерны 7-й роты 258-го стрелкового полка. К исходу дня овладели северной окраиной Михайловского.

Стоя по колено в воде в траншеях и осыпавшихся блиндажах, ребята проводят раскопки. И если кто-то находит забелевшую в земле косточку, место оцепляют и буквально каждую горсть земли бережно просеивают. Целый день может уйти на то, чтобы поднять на поверхность останки одного погибшего воина. Особенно тщательно ищут жетон, по которому можно определить имя бойца. Но такие находки крайне редки.

Больше всех с жетонами везет Виталию Семину, бывшему ученику школы № 1115, члену клуба «Прорыв», которого за удачливость ласково прозвали Сема Лопата. Он обнаружил останки почти трех тысяч погибших солдат, около ста из которых — с жетонами. Еще школьником Семин был награжден медалью «850 лет Москвы» и знаком «За отличный поиск». Окончив школу, Виталий служил в десантном полку, потом поступил на работу в ОМОН на воздушном и водном транспорте. Но и сейчас все свободное время проводит вместе с ребятами из «Прорыва» в подмосковных лесах.

18.11.1941 г. Во второй половине дня обстановка осложнилась. Отходит сосед справа. 40-й стрелковый полк несет потери в Михайловском, 131-й стрелковый полк ведет тяжелый бой за Барынино и Ванюхино. Немецкие танки сосредоточились на флангах…

В очередную свою Вахту памяти ребята нашли останки пятидесяти трех погибших бойцов. Двенадцать из них, видимо, были артиллеристами. Рядом с ними откопали оружие и зарядный ящик, который клуб собирается передать в музей на Поклонной горе. Останки двух бойцов обнаружили прямо около лагеря.

19.11.1941 г. У совхоза «Бороденки» погибла 1-я батарея 159-го артиллерийского полка. К вечеру с трудом прорыв ликвидирован. В Бороденках могила артиллеристов…

В мае ребята делают временное захоронение, а 22 июня устраиваются настоящие похороны. Неопознанных солдат, без жетонов, хоронят в братских могилах и на территориях церквей. Тех, кого удалось опознать, хоронят отдельно. Так похоронили красноармейца В. П. Ковшова и еще около сотни погибших бойцов.

Трудно находить родственников погибших солдат. Кого-то уже нет в живых, кто-то теперь живет в другом государстве, а иногда поиску препятствуют нерадивые чиновники. Неоднократно клуб посылал запросы в Хабаровскую область, но ответа так и не получил. А может, родственники погибшего солдата из Хабаровской области живы и до сих пор думают, что их отец, дед или прадед сдался в плен. На это же надеялась женщина из Подмосковья, дочь солдата, которого нашли под Можайском. У нее и матери отобрали дом и корову, когда узнали, что солдат пропал без вести. Как плакала женщина, когда приехала хоронить своего отца, который погиб, сражаясь за Москву! Как благодарила она ребят за их работу, за их уважение к памяти павших!

20.11.1941 г. Утром противник обошел левый фланг на 9–12 километров. Бои в окружении. Танки атакуют Сафониху. Атака отбита. Получен приказ отойти на новый рубеж. Части отводятся к Онуфриево, занимают оборону. Во время отхода на восток в районе Петрово немцы отрезали 2-й стрелковый батальон 131-го стрелкового полка и батарею. Встречный бой, вышли из окружения…

На похоронах всегда служит панихиду отец Владимир из храма Святых Бориса и Глеба. Этому храму в Зюзине клуб помогает в проведении реставрационных работ, благоустройстве территории. Вместе с сотрудниками ОМОНа ребята охраняют общественный порядок во время церковных праздников.

Каждый год в конце июля — начале августа ребята во второй раз в году на несколько дней выезжают в Подмосковье. Копать не удается — слишком высокая трава. Но ребята проводят разведку для будущего майского выезда, беседуют с местными жителями.

Мало остается очевидцев тех страшных и героических событий. Время не остановишь, не замедлишь его стремительный бег. Но сквозь его толщу прорываются к нам сухие строчки архивных документов: «У Бороденок погибла 1-я батарея 159-го артиллерийского полка…» А за ними — судьбы чьих-то мужей, отцов, дедов…

Ребята из военно-патриотического клуба «Прорыв» приходятся правнуками советским воинам, павшим в сражениях за Москву. Вот уже пятнадцать лет вместе со своими старшими товарищами, бойцами ОМОНа, они продолжают нести свою Вахту памяти. Ведь война не кончится, пока не будет захоронен последний ее солдат.

Новый год. Дети уже спали.

За окном заснеженное Пушкино освещали взрывающиеся петарды. Красные, зеленые, желтые. Они напоминали сигнальные ракеты. Сколько раз Олег видел их там, в Чечне. Теперь вот в мирном городе.

Ракеты летят в черное небо и медленно, оставляя дымный след, падают в снег. Это не сигнал к наступлению, просто люди радуются, пьют шампанское, поют песни и ждут счастья в новом году.

Олег и Светлана на своей кухне тоже поднимали тост за счастье.

В доме напротив почти везде или горел свет, или в сумраке чужих комнат мигали разноцветные огоньки елок, отражаясь блеском в мишуре и стеклянных зайчиках, шариках и шишках.

— Нам с тобой не привыкать к такой работе. Да? На гражданку я еще не хочу. Послужу, — говорил Олег.

— А может, все-таки уедем в Новосибирск? Домой. Эту квартиру продадим. Там трехкомнатную купить можно, — предложила Света.

— Ну и что там? Работу, конечно, можно найти, но… Тут мы почти десять лет прожили. Привыкли. Уезжать жалко: друзья и работа у меня и у тебя.

— И кем ты в СОБРе будешь?

— Офицером, — улыбнулся Олег.

…Познакомились Света и Олег в Новосибирске. Она — студентка медицинского института, он — курсант военного училища. За подругой Светы ухаживал сокурсник Олега. У него в гостях они и познакомились.

Заснеженный Новосибирск, сугробы на набережной Оби, ранние вечера, тусклые оранжевые фонари, вокруг которых кружатся снежинки, тонкие густо-черные на белом фоне стволы и ветви деревьев.

Долгие прогулки. Тихие разговоры. Одинокие прохожие.

Как-то так вышло, что большинство удач и счастливых дней пришлось в жизни Олега на осень. В ноябре восемьдесят девятого года Света и Олег поженились. В октябре девяносто второго родился первенец, Гриша, через два года, в ноябре, появился Виталик. Еще через два года октябрь ознаменовался для Олега Казакова наградой — орденом Мужества.

После окончания училища и распределения Олега в софринскую бригаду Казаковы уехали из Новосибирска в поселок Софрино под Москвой. Светлана доучивалась уже в столице.

Ее подруга и товарищ Олега тоже поженились и тоже оказались в софринском офицерском общежитии. Дружили семьями. У друга контракт закончился, и он оставил службу. Олег на гражданку не ушел…

Новый год наступил.

Ждали. Все ждали, когда закончится девяносто девятый с его взорванными домами и погибшими под их обломками детьми и женщинами, с убитыми в очередной чеченской войне.

Перемены… В какую сторону все переменится? Чем больше надеешься на хорошее, тем острее сомнения в душе. Столько горя! С каждым годом катастрофы всё страшнее, гибнут люди. Молодые.

Ну, вот и приехали!

Который раз командировка.

Позади остались долгое оформление документов и стажировка при поступлении в СОБР. Олега угнетало, что он почти без дела. Человек живой, подвижный, безотказный, не мог он так. Поэтому и рвался в командировку.

Приехал как раз на смену Виктору Матвееву. Именно благодаря ему Олег и оказался в СОБРе, у Виктора в подчинении. Дружили они с ним давно. Познакомились, когда Олег еще служил в софринской бригаде. Тогда командиром бригады был генерал-майор Сергей Павлович Савельев. Он лично рекомендовал Казакова Виктору, когда были совместные учения с СОБРом. Поработали вместе, присмотрелись друг к другу.

У Олега закончился контракт, и после недолгих раздумий у него возникло решение идти служить в СОБР. Посоветовавшись с Виктором, он так и поступил. Подразделение нуждалось в хороших специалистах. У Олега — краповый берет, большой опыт работы в разведке (в софринской бригаде был командиром разведроты), частые служебные командировки в горячие точки.

В училище и на службе Олег еще застал офицеров старой закалки. Читал книги, которые раньше справедливо ценились. О патриотизме, героях, Великой Отечественной войне. Смотрел фильмы о добрых и смелых людях. И успел понять для себя самое важное и нужное. А ведь моральные принципы для офицера не менее важны, чем боевой опыт.

В Москве Олег сдружился с новыми сослуживцами. Его доброжелательность и общительность притягивали. Никакой фальши и панибратства. Он такой же офицер и хлебнул войны не меньше, чем другие.

Конец апреля. В Пушкино еще только недавно стаял снег, а в Грозном деревья уже были зелеными. Истерзанные, расстрелянные деревья, во многих из которых засели осколки и пули. Но деревья цвели каждую весну.

Одни благословляли их цветение, другие — проклинали. А деревья цвели. Жизнь продолжалась. И пусть раны глубокие, пусть больно, но они цвели. Всходили семена в изъезженной бэтээрами земле, политой кровью многих людей. Так создана природа. Жить, превозмогая горе и боль, какими бы сильными они ни были. Жить, чтобы бросить живые семена в измученную войной почву, мечтая, что молодые вырастут и не увидят войны. Не увидят взрывов. Не услышат свиста пуль, криков отчаяния и ужаса. Не почувствуют жара от осколков…

Эта командировка Олега пришлась на весну — лето. Жара, пыль, духота. Камуфляжи хоть палкой выбивай, и то въевшуюся в них пыль не выколотишь.

Зимой в Чечне грязь непролазная и холодно, а весной, осенью и летом жарко. Погоду ругают всегда, а в командировках вдали от дома особенно — или по колено в вязкой грязи, или в глазах темно от пыли и жары. К тому же деревья покрываются листьями, и боевики растворяются в «зеленке».

Виктор сориентировал Олега в обстановке в Грозном и добавил с улыбкой:

— По соседству с нами твоя родная софринская бригада. Личные связи, личное доверие — это большой плюс во взаимодействии. Ну, не мне тебя учить. — Виктор посмотрел на друга озабоченно.

За Олега он чувствовал личную ответственность. Не только как его командир, а в большей степени как друг, который хорошо знает его семью — жену и сыновей, ждущих Олега в Пушкино.

А Светлана начинала ждать Олега, как только он выходил за порог дома. У всех офицерских жен такая нелегкая обязанность — ждать дни и месяцы. Все часы и дни сливаются в годы. Годы разлук с любимым человеком.

Старший сын в школе, младший в садике. Светлана на работе. А мысли об Олеге. Тревога и ожидание писем и вестей.

Виктор вернулся в Москву и время от времени звонил Светлане, когда были новости или что-то надо было передать Олегу из вещей.

Сыновья вроде тоже привыкли, что папа часто уезжает. Но все равно спрашивали, когда же он приедет. С ним ведь так интересно и весело.

Перед отъездом в командировку, несмотря на подготовку и суету, он старался побольше бывать дома. Ведь разлука предстояла долгой.

…Большой букет из веточек вербы. В тепле кухни почки треснули, и из их коричневого жесткого панциря высунулись желто-серые пушистые шарики.

Забравшись коленями на стул, Виталик, младший сын, нюхал веточки вербы. Кончик носа у мальчика покрылся желтой пыльцой.

Олег схватил сына под мышки, закружил по кухне, прижавшись щекой к Виталькиной нежно-розовой щечке. Кожа у ребенка мягкая, бархатистая, как пушистая верба.

Гриша, старший, обнял отца за пояс и кружился вместе с ним, задрав голову и глядя в смеющееся лицо Олега.

Вербу Олег нарезал десантным ножом за городом. Там, где база СОБРа.

Везде снег. И за городом, и в городе, а у них на кухне весна в синей вазе. Желто-серая весна, пахнущая чуть горьковато и терпко.

— Гришунь, Виталь, пошли в шашки играть.

Квартира однокомнатная. Олег получил эту квартиру благодаря командиру софринской бригады. Генерал-майор Савельев заботился о своих офицерах. Их интересы для него были важнее всего. Редкое, дорогое качество для командира и генерала.

Свободного времени у Олега и дома было мало, а на войне и подавно. Недосыпал. И хотя был вынослив, очень уставал, как и другие.

Олега по приезде в Чечню с его опытом командировок, опытом разведчика включили в состав рабочей группы штаба отряда. Он участвовал в разработке спецопераций.

Из наградного листа:

«Капитан милиции Казаков участвовал в планировании и проведении более тридцати пяти специальных операций и оперативно-розыскных мероприятий на территории г. Грозный в зоне ответственности отряда.

19 мая 2000 г. во главе штурмовой группы Казаков участвовал в разблокировании КПП № 33 при попытке захвата его группой местных жителей. Грамотными и решительными действиями обеспечил выход и развертывание личного состава на позиции. После этого, несмотря на опасность, проявил высокое присутствие духа, вступил в переговоры, четко, грамотно и убедительно разъяснил правильную правовую позицию местным жителям, которые требовали освобождения без проверки ранее задержанных граждан по подозрению в совершении преступлений. Благодаря проявленной им высокой стойкости и выдержке, высокому профессиональному мастерству, не произошло боевого столкновения, в результате никто не пострадал и вопрос был решен в установленном законом порядке.

При непосредственном участии капитана милиции Казакова О. Г. на территории Октябрьского и Заводского районов г. Грозный было проведено свыше двадцати спецопераций и оперативно-розыскных мероприятий, в результате которых было уничтожено шесть подпольных мини-заводов по производству нефтепродуктов, задержано свыше десяти граждан за незаконное хранение огнестрельного оружия, выявлены и задержаны более десяти участников незаконных вооруженных формирований, уничтожено два склада боеприпасов и оружия боевиков, ликвидировано более пяти снайперских позиций. Выявлены три автомашины, находящиеся в угоне, изъято шестнадцать единиц нарезного огнестрельного оружия и три тысячи боеприпасов, в пятнадцати случаях обнаруживали и уничтожалиразнообразные взрывоопасные предметы. Разминировано семнадцать зданий и объектов, в том числе две школы, больница и три детских сада».

А день 4 июля выдался спокойным.

Вечером к собровцам заглянули знакомые из московского ОМОНа. Кого-то из них Олег знал, но в основном это были визуальные знакомства.

Полное людей и сигаретного дыма темноватое помещение. Качающийся на неустойчивых ножках крашеный кухонный стол (еще предыдущая группа его где-то раздобыла). Стол застелен «Ставропольским вестником». Водка по кружкам с отбитой по краям эмалью. Консервные банки. Вдоль стен железные двухъярусные койки.

Рядом с Олегом на койке сидел рыжеватый, веснушчатый омоновец. Он пригибался, чтобы не упираться головой в верхнюю койку. Поглядывал на Казакова и улыбался. Он, кажется, был настроен поговорить.

От усталости и измотанности Олега тоже тянуло на разговор. Прошедшие два месяца командировки давали себя знать. Напряжение, невыносимое напряжение. Его хотелось разрядить разговором о родных людях, о бытовых мелочах.

Игорь, так звали омоновца, был моложе Олега и больше слушал, чем говорил.

— Так ты майор или капитан? — не понял Игорь.

— В апреле приказ пришел на майора, а сюда еще капитаном поехал. Двенадцатого апреля как раз день рождения был. Звание вроде как к рождению, — улыбнулся Олег.

— И сколько стукнуло?

— Тридцать один. Четвертый десяток пошел. Не так уж много, а целая жизнь. Столько всего было. Столько успел. И жена есть, и свой дом, и двое сыновей. Все сделал. Теперь только осталось жизнью наслаждаться.

— А дерево? — лукаво посмотрел Игорь на Олега.

— Что дерево?

— Дерево посадил? Ну, говорят же: построить дом, родить сына…

— А, ну да. И деревья сажал, в училище. Елочки.

— Ты какое заканчивал?

— Новосибирское.

— Так ты из Новосибирска? — чему-то удивился Игорь.

— Нет. Из Тогучина. Это Новосибирская область.

— Да знаю я, знаю. Мы с тобой земляки. Я из Бердска. У вас река Иня, а у нас Бердь. Знаешь?

— Конечно. Вот тебе и раз! Куда нас занесло. А у меня в Тогучине мать и сестренка, Лариса. На пять лет меня младше, — заулыбался Олег.

— У меня тоже в Бердске вся родня. И батя, и мать. А ты давно оттуда?

— Да уж десять лет, как училище закончил. В софринской бригаде служил. Я в девяностом закончил. Мать все боялась, пока я учился, что в Афганистан пошлют. — Олег снова улыбнулся, вспомнив мать.

Улыбка у него скромная и добрая. Редко такую искреннюю чистую улыбку увидишь.

— Афганистан! — усмехнулся Игорь. — Сколько еще всего было. Карабах, Абхазия, Приднестровье, Чечня.

— Да, — кивнул Олег.

Их негромкие голоса периодически перекрывали смех и возгласы сидевших за столом бойцов.

— Кто-то говорил, что к герою тебя представляли.

Олег с недоумением поглядел на Игоря. Выходит, не так уж они и не знакомы. Слухи, особенно в замкнутых коллективах, — сильная вещь.

— Орден Мужества я получил, — пожал плечами Олег. — В девяносто шестом.

— А где ты в девяносто шестом был?

— В девяносто пятом, — поправил Олег. — Около Бамута, — он замолчал.

Олег не любил рассказывать про свои бои. И вспоминать было тяжело, и вроде как бахвальство.

Из наградного листа:

«С 7 по 8 апреля Казаков участвовал в штурме Самашек. 14–18 апреля 1995 года при проведении специальной операции в районе н. п. Бамут Чеченской Республики Казаков попал со своим подразделением в окружение и, ведя неравный бой с превосходящими силами противника, израсходовав почти весь боекомплект, неся потери, вызвал огонь минометной батареи на себя. Мобилизовав личный состав, капитан милиции Казаков прорвался через боевые порядки боевиков, вынеся с собой убитых и раненых. Огнем минометной батареи банда боевиков была практически уничтожена».

…Тогда, в девяносто пятом, тоже была весна и тоже была война.

Олег со своим подразделением попал в окружение в районе Бамута.

Все войны нелепы сами по себе, и та — не исключение. То, как ее освещали в прессе, позор для журналистов. Правдивые статьи были редкостью.

А военные делали невозможное. Не хватало боеприпасов, продовольствия…

Листопад. Весенний листопад из зеленых молодых листьев, сбитых пулями и осколками.

Боекомплект израсходовали. Сергей, прапорщик, за лямки бронежилета оттаскивал в укрытие раненого бойца. Тот матерился от боли и беспомощности и пытался помочь, упираясь руками в землю. Ноги волочились, перебитые осколками и окровавленные.

«Сфера» с головы Сергея слетела и покатилась по земле. Удар пули она приняла на себя, но Олег видел, что затылок у прапорщика разбит и по шее стекает кровь. Сергей только пригнулся ниже, но продолжал тянуть раненого в сторону полуразрушенной кирпичной кладки стены старого дома.

Там уже были еще трое раненых и убитые. Один — прапорщик Дмитриев, он и двух месяцев не успел прослужить в бригаде. Кто второй, Олег не видел, видел только его ботинки. Подошвы с налипшими на них грязью и соломинками. Ботинки были неподвижны. По этим ботинкам Казаков и догадался, что боец мертв.

Прапорщик добрался до стены и глянул на Олега. Взгляд отчаянный и решительный. Что бы ни было, драться до конца. Придет помощь или не придет, удастся вырваться из кольца или нет. Патронов мало. Главное, чтобы граната при себе осталась. Если что. Только не плен.

Наша минометная батарея стрелять не могла. Боевики слишком близко подобрались к окруженным бойцам.

Казаков решал, что делать в этой, безвыходной, казалось бы, ситуации. И решил.

Он вызвал огонь на себя.

Под огнем с остатками боеприпасов, с ранеными и убитыми на плечах им удалось прорваться через окружение.

Наши артиллеристы накрыли бандитов и уничтожили.

Он спас всех, и убитых братишек не бросили…

Из наградного листа:

«26 мая 2000 г. во главе группы захвата капитан милиции Казаков О. Г. задержал одного из руководителей незаконного вооруженного формирования в зоне ответственности отряда. Действовал смело и бесстрашно, несмотря на провокации со стороны неустановленных граждан, позволив тем самым провести спецоперацию четко и без осложнений.

При активном участии Казакова были усовершенствованы и созданы новые позиции в месте дислокации отряда. Подразделение СОБРа вступало в боевые столкновения с незаконными вооруженными формированиями 25 раз, пункт временной дислокации подразделения и закрепленный за СОБРом КПП-33 подвергались обстрелу 23 раза. В результате боевых столкновений уничтожено до 20 боевиков».

У Олега еще свежо было в памяти то, что произошло месяц назад.

Ночью с двадцать восьмого на двадцать девятое мая боевики напали на отряд собровцев.

В темноте такие вылазки им удавались. Неожиданность и темнота — хорошие козыри. Но и собровцы это знали. Врасплох их сложно было застать.

И завертелось.

Дорога и раздолбанные стены зданий осветились как на центральном проспекте Москвы. Красные трассы пуль, огненные шары из гранатометов и вспышки взрывов. Три часа длился бой, бесконечный и одновременно короткий, стремительный.

Олег передвигался с места на место, стреляя короткими очередями. Менял позиции, а там, где только что стоял, земля пылью разлеталась от пуль. Чуть замешкаешься, и сам превратишься в пыль.

Он заметил боевика, который изготовился вести огонь из «Шмеля». Надо было менять позицию, Олег уже засветился, стреляя из этой точки. Но еще секунда, и «Шмель» выстрелит, выстрелит по нашим. Олег, не меняя позиции, уничтожил его.

На этот раз пронесло. Пули зацокали по стене, за которой успел скрыться Олег. От кирпичной кладки откалывались целые куски и сыпалась рыжая пыль. В свете взрывов она словно светилась.

А за два дня до этого ночного нападения Олег с группой собровцев зачищал населенный пункт Алды.

Он сам обнаружил заминированный боевиками дзот и дал команду отойти на безопасное расстояние. Олег обезвредил четыре восьмидесятидвухмиллиметровые мины, из которых состояло взрывное устройство. Выдержки и умения хватило.

К опасности сложно привыкнуть, но со временем появляется опыт, притупляется страх. Терять чувство опасности нельзя, но именно это случается с опытными военными. Чаще погибают или совсем необстрелянные, «зеленые», солдатики, или бойцы с большим опытом.

Олег сидел, прислонившись к стене и подложив под спину одеяло. Он выглядел задумчивым, молча крутил в руках пустую зеленую кружку.

— Что-то «духи» сегодня тихие. Наверное, западню нам хотят устроить, — сказал Игорь.

— С них станется, — откликнулся Олег.

Из-за постоянных нападений боевиков собровцы и в своем расположении должны были быть все время настороже.

— Чего-то меня сегодня на воспоминания тянет, — тряхнул головой Олег.

— Это потому что затишье. У меня тоже в голове всякие мысли кружатся. А расслабляться вообще-то не стоит. — Игорь потянулся так, что в плечах у него захрустело.

— Игорь, а ты женат?

— Не, не успел еще. А ты не рано?

— Да нет. Света у меня — таких поискать надо. Упустил бы ее тогда в Новосибирске, не простил бы себе.

Он показал Игорю фотографию Светы и детей.

— Симпатичная, — посерьезнел Игорь. — Вид интеллигентный.

— Она доктор. — Олег аккуратно убрал карточку в карман. — А я вот все жалею, что Грише, это мой старший, велосипед не купил. Обещал, а чего-то замотался и не купил. Сейчас, летом, только и кататься. Гришка у меня первый класс уже закончил. Мы с женой на первое сентября его в школу провожали. Он в костюмчике такой серьезный был… Но ничего, приеду, на день рождения подарю.

— Ты когда домой?

— Примерно через месяц. Что-то я по своим в этот раз особенно соскучился. Такая тоска. Знаешь, я больше половины жизни прожил в общаге, служебной квартире и вот в таких, — Олег обвел рукой комнату, — полевых условиях. Хотел стать военным. Знал, что тяжело придется, и все равно в училище пошел. Контракт полгода назад закончился. Мог, конечно, уйти, но сейчас здесь. Для меня немыслимо, чтобы ребята были тут, а я дома.

5 июля 2000 года.

Жаркий летний день, как и многие дни кавказского лета. Пыль, сухие потрескавшиеся губы, рука то и дело тянется к фляжке с водой. Хочется пить. Хочется прохлады. Хочется домой.

Олег отправился в соседний, третий батальон софринской бригады, где он сам служил еще полгода назад. Надо было согласовать действия для проведения спецоперации. После организации взаимодействия собровцы возвращались в свой ПВД.

Двигались на БТР и БМП-2. Хотелось вернуться до комендантского часа.

Казаков был на броне бээмпэшки. Сам вызвался быть наблюдателем.

Разрушенные здания промышленной зоны — опасное место. В этих развалинах могли прятаться боевики.

Дымный воздух — за городом что-то горело. К дыму примешивались выхлопы бронетехники, сквозь этот смог пробивался едва ощутимый аромат уцелевших кустов шиповника на обочине. Листва пыльная, а цветки яркие, бордовые, с лохмато-желтыми сердцевинками.

Сейчас бы в заснеженный лес, где кедры в небо кронами. Пыль, но не душная, знойная пыль дорог, а снежная, морозная, от которой только дышится легче…

Олег всматривался в развалины. От них уже падали серые тени, напоминавшие тени боевиков. Как будто смотрят из темноты, держат бойцов на мушке.

Вечер близится, а душно. Жар в воздухе нагревает броню и металл автомата. Олег провел ладонью по лбу и коротким волосам, в которых поблескивали капельки пота…

А через секунду Олег открыл огонь по боевикам. Он заметил их первым. Если бы чуть замешкался, бандиты начали бы стрелять. Если бы Олег замешкался…

Из наградного листа:

«Увидев боевиков с гранатометами и стрелковым оружием, Казаков О. Г. во имя спасения жизней своих товарищей пренебрег смертельной опасностью для своей жизни, принял самое целесообразное решение в данной ситуации, первым вступил в бой, дав возможность личному составу группы развернуться в боевой порядок и отразить нападение. Своими героическими действиями, опередив боевиков на секунды, сорвал внезапное нападение, весь огонь из их гранатометов и автоматов вызвал на себя».

Во время боя Олег был смертельно ранен в голову.

Из наградного листа:

«Своей смертью он спас жизни своих товарищей и две единицы бронетехники от уничтожения. Благодаря мужеству и героизму, проявленными майором милиции Казаковым О. Г, бронегруппа сманеврировала и подавила огонь боевиков».

Тот бой был коротким. Ранены еще два человека. Но потери бандитов оказались гораздо большими.

На дороге, в пыли, в следах от тяжелого БТР остались сбитые пулями алые лепестки цветков шиповника…

Из наградного листа:

«За самоотверженность, личное мужество и героизм, проявленные при исполнении служебного долга, в условиях, сопряженных с риском для жизни, и за значительный вклад в работу по борьбе с преступностью, обеспечению государственного суверенитета и территориальной целостности России в условиях контртеррористической операции в Чеченской Республике майор милиции Казаков Олег Геннадьевич, старший оперуполномоченный СОБРа РУБОП по Московской области при ГУБОПе МВД России, представляется к званию Героя России (посмертно)».

Звание Героя России Казаков так и не получил. Его жене Светлане Казаковой вручили орден Мужества, которым удостоили Олега посмертно.

Олега Казакова хоронили в родном Тогучине. Из этого городка он уехал когда-то давно, в девяностом, и сюда вернулся в двухтысячном, чтобы остаться здесь навсегда в родной земле.

В тот день, когда Олег погиб, Виктор разговаривал со Светланой по телефону. Передавал привет. Из Чечни пришли хорошие новости. Все нормально. А через несколько часов пришла другая новость…

Виктор сам поехал к Свете сообщить о гибели Олега. А Светлана все никак не хотела в это верить…

Как в это поверить? Как тяжело осознавать, когда уходят родные, молодые, уходят лучшие.

На месте гибели Олега в Грозном друзья установили черный деревянный крест, на золотистой табличке надпись: «Майор милиции Казаков О. Г. Вечная память».

Вечная память. Она в сердцах его боевых друзей и близких, которые окружили семью Олега заботой и вниманием. Она в похожести на отца сыновей Гриши и Виталика.

На день рождения Виктор привез Грише подарок от собровцев — велосипед.

— Это от папы, — решил Гриша, обрадовавшись. — Он обещал.

Света отвернулась к окну…

Они с Олегом стояли у этого окна, встречая Новый год, его последний год.

А в однокомнатной квартире Казаковых висит фотография Олега и такое ощущение, что он просто куда-то вышел и вот-вот вернется…

Ах, утону я в Западной Двине

Или погибну как-нибудь иначе.

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут.

Они меня на кладбище снесут,

Простят долги и старые обиды.

Я отменяю воинский салют!

Не надо мне гражданской панихиды!

Я никогда не ездил на слоне,

Имел в любви большие неудачи.

Страна не пожалеет обо мне,

Но обо мне товарищи заплачут…

(Г. Шпаликов)

17 ноября 2001 года Президентом Российской Федерации был подписан Указ № 1331 о присвоении звания Героя России майору милиции Матвееву Виктору Владимировичу (посмертно).

Можно верить или не верить в приметы, но командировка не заладилась с самого начала. В январе 2001 года группа СОБРа РУБОП ехала на смену своим товарищам в Грозный. Майор милиции Виктор Матвеев был командиром отряда.

В Подмосковье выпало так много снега, что его просто не успевали убирать. На одной из таких заснеженных дорог, по пути в Чкаловский, сломался автобус собровцев. Добравшись-таки до аэродрома, долго ждали борт. И уже в самой Чечне, когда наконец долетели, возникли проблемы с транспортом. Но в Грозный все-таки прибыли.

А в Грозном в это время не прекращались взрывы. Они, кажется, там никогда не кончатся… Боевики устанавливали фугасы и на дорогах, и на тропах, не щадя ни чужих, ни своих. Да и кто для бандитов свои…

4 февраля погиб капитан СОБРа Алексей Гуров. Он поехал на «Урале» забирать бойцов с блокпоста. Находился в кабине машины. До поста не доехали метров четыреста, когда взорвался фугас и подорванную машину стали обстреливать.

На выручку Гурову поспешил Виктор Матвеев во главе оперативной группы. Боевиков удалось частично уничтожить, частично рассеять, а вот Алексея…

Гибель товарища в самом начале командировки подействовала на всех удручающе. Но Матвеев держался. Он командир. Подбадривал подчиненных, а свои переживания держал в себе. Внешне такой же, как всегда, Виктор стал лишь больше курить… Да чаще обычного доставал фотографию сына. Подолгу смотрел на маленького Матвея Матвеева, будто боялся забыть родные черты… Слушал его голос, записанный на кассету.

«В этом году Матвей закончит первый класс, — думал Виктор. — Можно будет устроить праздник. Как тогда, как в сентябре…»

Тот день — 1 сентября 2000 года — был для Виктора праздничным вдвойне. Во-первых, его день рождения, и, во-вторых, сын Матвей шел в первый класс.

Накануне вечером, когда Матвей уже спал, Виктор сидел на кухне. Зажав в зубах дымящуюся сигарету, мастерил что-то из старых консервных банок. Потом надувал воздушные шарики и сам над собой посмеивался. Видели бы его сейчас друзья! Подумали бы, что майор в детство впал.

А утром от дома до школы он вез Матвея на машине, украшенной пестрыми шариками и привязанными к заднему бамперу консервными банками. Стекла в машине опустил, музыку включил на полную громкость. Шедшие в школу ребята и их родители с любопытством оглядывались на чудную машину.

Виктор, всегда такой улыбчивый, в тот день смеялся и балагурил больше обычного. Ему очень хотелось, чтобы Матвею понравилось в школе, чтобы этот день запомнился на всю жизнь…

17 марта Матвеев с утра привычно глянул на календарь. До конца командировки оставалось около месяца.

«Продержаться бы, — с надеждой думал Виктор, — чтобы без потерь. Всех домой привезти».

Несколько дней назад собровцы снова попали под пули бандитов. Везли на бээмпэшке документацию в мобильный отряд. Подъехали к мосту через Сунжу. Впереди притормозил заляпанный грязью автобус с местными жителями, в основном женщинами и детьми.

Сразу два радиоуправляемых фугаса взорвались рядом с автобусом. Может, что-то не рассчитали боевики, и взрыв был на самом деле нацелен на военных. После взрыва из высотных домов открылась стрельба и по взорванному автобусу, и по БМП собровцев.

Из наградного листа:

«Майор милиции Матвеев В. В, правильно оценив обстановку, приказал механику-водителю БМП-2 выдвинуться к горящему автобусу и расположить БМП-2 со стороны ведения огня нападавших, тем самым приняв обстрел на себя и закрыв броней раненых женщин и детей. Не растерявшись в сложной ситуации, реально и быстро оценил обстановку, распределил сотрудников для ведения ответного огня по противнику. Личный состав открыл ответный огонь, подавляя огневые точки противника. После этого Матвеев В. В. приказал двум сотрудникам эвакуировать раненых из горящего автобуса в безопасное место, оказать им первую медицинскую помощь и вызвать подкрепление. Действуя смело и решительно, Матвеев В. В. под огнем противника, рискуя собственной жизнью, вынес из автобуса тяжелораненую пожилую женщину, находящуюся в шоковом состоянии. Благодаря грамотным и самоотверженным действиям майора милиции Матвеева В. Д, были сохранены жизни мирных жителей г. Грозный и предотвращены потери среди личного состава».

17 марта нужно было отвезти смену бойцов на блокпост, потом ехать в мобильный отряд, в госпиталь и на запланированную спецоперацию.

По дороге в мобильный БТР Матвеева выехал на площадь и попал в перестрелку между боевиками и армейской колонной, поднимавшейся от «Романовского моста» (так называют в Грозном мост на площади Минутка, где в октябре 95-го был ранен генерал Романов). Матвеев принял решение поддержать своих огнем. Когда боевиков удалось подавить и колонна проехала, БТР продолжил путь.

После совещания Матвеев вышел на улицу. Через боковой люк он залез в темный отсек бронетранспортера.

— Ну-ка, освободи мое место, — тронул за плечо бойца.

Сел туда, где всегда сидел. Зажал коленями автомат. Гул мотора не давал говорить. Каждый думал о своем.

О чем думал Матвеев в те минуты? Может, о прошедшем совещании? Или о доме и Матвее? Сын сейчас сидит в школе за партой и слушает учительницу, а может, шалит и вертится…

Гулкий взрыв. Земля под колесами раскололась. Чтобы сильнее сдетонировало, бандиты установили фугас в канализационном колодце.

Огромный железный бронетранспортер согнуло пополам. Задняя его часть почти под прямым углом поднялась к небу. Раздались крики, стоны раненых. От взрыва в БТР начался пожар. Эвакуационные люки заклинило, с трудом открыли один.

Боевики стреляли, стараясь попасть в люк. Майор Матвеев находился рядом с этим люком. Тяжелораненый, он отстреливался, пока бойцы открывали другой люк и покидали горящий бронетранспортер. Контуженные, обожженные, раненые бойцы вытаскивали своих товарищей, тех, кто потерял сознание и не мог уже выбраться самостоятельно.

Из наградного листа:

«Благодаря мужественным действиям командира, майора милиции Матвеева Виктора Владимировича, получившего тяжелейшие ранения, не совместимые с жизнью, группа сумела покинуть горящий БТР-80 и затем вступила в бой».

Под прикрытием покореженного бронетранспортера собровцы отстреливались.

Матвеева с трудом вытащили через люк. Помощь уже не требовалась…

Да, Виктор Матвеев сам выбрал службу в милиции. И не случайно. Что такое война, каково это, когда в тебя стреляют, он испытал солдатом. Закончив учебку ВДВ, попал в Афганистан.

Чужая страна. Раскаленные пески, зыбкое марево в воздухе. Белые дома, белые одежды местных. Кабул. Засады, перестрелки. Растерзанные трупы, стремительно разлагавшиеся под белым солнцем.

У Виктора в подчинении находились его же ровесники. Матвеев — командир отделения. Завоевать уважение ровесников — задача нелегкая, словами эту проблему не решить. Только личным примером…

И солдаты, и офицеры уважали Виктора за честность и храбрость. Рискуя жизнью, сам контуженный, он вытащил из горящего бронетранспортера раненого товарища.

Мать, Галина Ивановна, не получала долгое время от Виктора никаких писем и не знала, где он. Потом получила письмо. В конверте была только фотография сына. Само письмо изъял первый отдел. У знакомой Галины Ивановны сын отслужил. Увидев конверт и фотографию, женщина сказала, что Виктор в Афганистане.

Столько переживаний, и бесконечное ожидание. Не знала тогда Галина Ивановна, что так ждать и обмирать от каждого звонка ей придется всегда. Что сын предпочтет профессию милиционера другим профессиям.

Из Афганистана в родное подмосковное Пушкино Виктор вернулся загорелый, похудевший, с медалью на груди.

Война не отпускала долго. Гудела в контуженной голове, мелькала обрывками в снах.

Виктор много думал о том, как жить, что делать. Поступил на работу. Но все чаще вспоминался Афганистан. Воспоминания эти он держал в себе, рассказывать о войне не любил.

Спустя два года Матвеев окончательно понял, что его призвание — служба. И стал инспектором во 2-м дивизионе полка ДПС ГУВД Московской области.

В 1989 году, когда появился первый ОМОН, Виктор Матвеев написал рапорт и перешел в отряд. Виктор — кандидат в мастера спорта по дзюдо. Молодой, веселый, сильный, он тогда даже не подозревал, что в будущем — две чеченские войны, тяжелые потери друзей.

Виктор не знал, не представлял, что впереди тяжелые бои под Бамутом, в Ассиновской…

И конечно же не допускал мысли, что с ним что-то случится, что вторую медаль «За отвагу» он так и не дождется. Награду передадут его матери.

В январе 1993 года из двух взводов областного ОМОНа создали СОБР. Эти два взвода стали костяком подразделения. Из ОМОНа пришли Анатолий Рябинков, Эдуард Филиппов, Фарват Якупов (Герой России), Виктор Матвеев. Надежные, дружные, доверяющие друг другу абсолютно.

А вот личная жизнь Виктора не задалась. То ли женщины его не понимали, то ли он их. Сына он воспитывал сам. Об этом из сослуживцев знали только близкие друзья. Для всех остальных Виктор оставался веселым и беззаботным. Каждый день на работу приходил с новым анекдотом в запасе. Никому не показывал, что у него на душе, никого не озадачивал своими неприятностями или плохим настроением. Хотя проблем — море. Пожилые родители, сын…

Виктор Матвеев любил жизнь и людей, хотя не всегда умел выразить словами свои чувства. Он заменял слова маленькими, приятными для окружающих делами. Виктор покупал много разных безделушек, резиновых фигурок животных или гномов и дарил их всем, кто ему нравился. При этом Виктор загадочно шептал, что резинового зверька он достал по большому блату и что это самый настоящий эксклюзив. От его комментариев становилось веселее и теплее на душе.

Боевой опыт Матвеев набирал в постоянных командировках.

Одна из самых тяжелых — весной 1995-го. Горячая солнечная и страшная весна. По оперативным данным, за ту весну погибло пятьсот семнадцать человек, а число раненых перевалило за две тысячи. Одни и те же названия, мелькавшие в сводках, — Бамут, Шали, Гудермес, Ассиновская…

Сто отличных бойцов, среди которых были Эдуард и Виктор. К тому времени Виктор уже имел краповый берет. Их готовили к штурму бункера Дудаева под Бамутом. В Нальчике в боевой готовности они ждали приказа на штурм. Но приказа не последовало… В сентябре 1999 года Виктор стал командиром отделения. В следующем году Матвееву досрочно присвоили звание майора.

И — опять Грозный. Туда вводились дополнительные силы. Из подмосковного СОБРа вылетел отряд из шестидесяти человек.

Виктор в ту командировку поехал начальником штаба. Десять дней в Ленинском районе. Там, в бывшем школьном комплексе, обустроили ПВД. Потом СОБРу назначили зону ответственности в Октябрьском районе, где бойцы стали обустраивать под пункт временной дислокации здание бывшей больницы.

Тяжелые бои шли в районе площади Минутка и проспекта Ленина. Операции выматывали предельно. В этой командировке Матвеев сдружился с подполковником Александром Смирновым. Жили в одной комнате и много общались. Разговаривали о воспитании сыновей. У Александра сын и у Виктора. Только у Александра сын почти вдвое старше. Виктор говорил:

— Матвей у меня толковый. Разными вопросами засыпает. Голову сломаешь, пока придумаешь, как лучше ответить.

Однажды в одном из разговоров Виктор неожиданно сказал:

— Мне в сентябре тридцать семь. Возраст какой-то непонятный. Будто черта, рубеж. Вот переживу тридцать семь, дальше все будет нормально.

— Да чего ты? — удивился Александр. — Мне тоже тридцать семь. Я ничего такого не думаю.

Матвеев только плечами пожал.

Мы познакомились с майором Матвеевым в ноябре 2000 года, когда я писала очерк о его друге, майоре СОБРа Олеге Казакове, погибшем летом этого же года.

Виктор терзал себя и искал свою вину в гибели друга.

Мы проговорили два часа. Я вслушивалась в каждое слово. По тому, как хорошо, по-доброму и с какой болью он говорил об Олеге, я поняла, что Виктор человек необычный. Решила просить его согласия написать о нем. Что-то зацепило меня во взвешенных фразах Виктора, в глубине его переживаний из-за потери друга.

В двадцатых числах ноября Виктор собирался в Грозный. Забот очень много. Однако он постоянно звонил мне, дополнял рассказ о Казакове новыми деталями.

Но тут случилось несчастье. У Виктора умер отец. Умер за несколько дней до отъезда сына в Чечню.

Кладбище под Пушкином. Новая Деревня. Церковь. За ней асфальтовая дорога вдаль. Слева от дороги поле, справа лес, и в лесу само кладбище, оградки и кресты между деревьями.

В ноябре деревья оголились, только сосны вдоль дороги зеленели. Километра два от церкви. Уходящая в лес от дороги тропинка в осенних лужах. Достаточно большой участок за железной оградой. Венки, цветы…

Виктор даже в этой трагической ситуации нашел возможность встретиться. Я приехала на подмосковную базу СОБРа, и Виктор читал только что написанный очерк об Олеге Казакове. После суточной смены, уставший, он терпеливо вчитывался в текст. Когда дочитал очерк до конца, я увидела слезы в его глазах…

Виктор всю жизнь стремился к тому, чтобы быть сильным и никогда не показывать свою слабость. Он и был сильным. Сильным и добрым. Он не разучился сострадать.

Смущаясь, поблагодарил меня за добрые слова о погибшем друге.

— Обо мне писать неинтересно, — ответил Виктор на мою просьбу написать о нем очерк.

Но от встречи не отказался. Пообещал:

— Когда вернусь из командировки, поговорим…

Виктор был уже два месяца в Чечне, когда заместитель командира СОБРа РУБОП предложил для следующего очерка кандидатуру майора Матвеева.

— Достойная кандидатура. Вот вернется…

Ни у кого и мысли не возникало, что Матвеев может не вернуться. Да, там война и там убивают, но Виктор… с его опытом… Не зря говорят, что смерть выбирает лучших. Слишком горькая истина…

Он любил жизнь, души не чаял в своем Матвейке. Только думал и говорил о нем. Хотел создать хорошую семью, чтобы у Матвея была мать.

Многих, кто знал Виктора, не покидает ощущение, что он просто еще не вернулся из командировки. Скоро приедет. Всем подарит по милой безделушке, поиграет с Матвеем, придумает какую-нибудь штуку, чтобы всех удивить.

Галина Ивановна, мама Виктора, часто сидит у окна, смотрит во двор. И все ей кажется, что подкатит к подъезду сын на машине, выйдет, помашет ей рукой…

Майор Матвеев похоронен рядом с отцом в широкой оградке, где теперь тесно от цветов. В тени тихо шелестящих деревьев. Около солнечного поля с ромашками и клевером, где так сладко пахнут сосны на опушке…

Старшина милиции ветеран-«афганец» Игорь Романов пришел в ОМОН на воздушном и водном транспорте в июне 1995 года. А 9 сентября в Чечне при охране железнодорожного моста через Терек он получил смертельное ранение — ночью боевики обстреляли пост омоновцев из автоматического оружия и подствольных гранатометов…

Лишь спустя восемь лет после гибели Игоря наградили посмертно орденом Мужества. 10 ноября 2003 года, в День российской милиции, орден был передан семье погибшего бойца.

Во время прохождения службы в армии Романов воевал в Афганистане. Был награжден медалями «70 лет Вооруженным Силам СССР», «От благодарного афганского народа» и «За отличие в воинской службе» II степени.

День для Оксаны начинался обычно. Она с первой электричкой ехала в финансовый техникум. Вряд ли можно было предположить, что в такой заурядный июньский день, когда солнце светит за пыльными стеклами электрички, когда с тобой рядом пассажиры с хмурыми, невыспавшимися лицами, — именно в такой день может решиться судьба.

С грохотом открылась дверь тамбура, и в вагон вошли трое молодых людей. Оксана подняла голову от конспектов и тут же снова в них уткнулась. Парни ей не понравились, такие могли начать приставать. Тем более они стали шумно обсуждать что-то, поглядывая на Оксану, и даже показывали в ее сторону пальцем.

Когда поезд подъехал к конечной — станции Звенигород, Оксана торопливо вышла и направилась к автобусной остановке. Вдруг кто-то подбежал сзади, схватил за локоть и развернул к себе.

— Пойдем в субботу на Москву-реку? — это был один из тех шумных парней в электричке.

Оксана растерялась. С ней так никто никогда не знакомился — на улице, да еще с такой настойчивостью. Она с перепугу ответила согласием, чтобы только отвязаться.

На следующий день надо было снова ехать на занятия в техникум той же самой электричкой. Вдруг вчерашний парень опять зашел в тамбур, теперь без своих приятелей. Оксане стало не по себе. Она оглянулась на других пассажиров. Если что, хоть бы кто-нибудь помог…

Парень прямиком направился к ней.

— Извини, что так получилось. Меня Игорь зовут. — Он простодушно улыбнулся. — Ты мне просто очень понравилась. Давай все-таки сходим в субботу на Москву-реку.

Почему Оксана согласилась? Что ее заставило даже прогулять занятия в техникуме, чтобы встретиться с ним снова? Наверное, ожидание волшебства, чуда, чего-то необычного.

На станции Звенигород Игорь ждал Оксану с кульком крупной-крупной клубники и литровой банкой яблочного сока. О желании пойти на Москву-реку как-то само собой забылось. Они сели на ближайшую скамейку и говорили, говорили…

С каждым его словом, с каждым его жестом Оксана все яснее понимала, что влюбилась.

Только по дороге домой она вспомнила о том, что уже помолвлена. Оксана осенью должна была выйти замуж за офицера, который недавно закончил училище и был распределен за границу. Как ему сказать? Как отреагируют родители? Ведь Игорь простой рабочий, деревенский парень…

21 октября 1989 года состоялась свадьба… с Игорем, несмотря на возражения родителей.

В 1990 году родился сын, Сергей, через год дочка, Катя. За месяц до рождения сына Игорь уволился с завода и пошел работать в милицию, во вневедомственную охрану. Взяли его туда без проблем, учитывая, что он служил в армии и был в Афганистане.

О том, что Игорь воевал, Оксана узнала случайно. Пришла знакомиться с его родителями к нему домой и увидела документы на столе. Стала расспрашивать…

Игорь почти ничего не рассказывал об Афганистане, не хотел тревожить. Говорил только, что служил в Лашкаргахе, а когда возвращался домой, в поезде у него украли дембельский альбом, форму, удостоверения на награды. На память осталось только несколько черно-белых фотографий.

Оксана работала в налоговой инспекции. Игорь ушел из вневедомственной охраны и устроился в частное охранное предприятие. Оба зарабатывали хорошо. Дети росли.

Игорь с каждым днем открывался Оксане с новых сторон. До армии он успел закончить только техникум, другого образования у него не было. Но он очень много читал. Собрал дома большую библиотеку. Какая-то внутренняя интеллигентность, чувство собственного достоинства. Он даже одевался с особым лоском, шиком. Некоторые костюмы заказывал в ателье. Шутил:

— Я высокий, у меня нестандартная фигура.

После рождения Кати Оксана поправилась на несколько килограммов. Игорь с завидным упорством поднимал ее каждое утро на пробежку. Показывал приемы самообороны (очень волновался, если ей приходилось вечером возвращаться одной). Когда Оксана уставала от бега и останавливалась, держась за бок, Игорь терпеливо напоминал:

— Я же говорил, надо правильно дышать. Я хочу, чтобы ты научилась дышать, тогда все будет нормально.

…С необыкновенной теплотой он поддерживал соседку по дому, Наташу, у которой был маленький ребенок, которая осталась одна, без работы и без средств к существованию. Игорь с Оксаной помогали ей и продуктами, и деньгами.

Но больше всего Оксану удивило решение Игоря пойти работать в ОМОН. В конце апреля он огорошил Оксану этой новостью:

— Я ухожу из охранного агентства и устраиваюсь в ОМОН.

— Почему? Зачем такие перемены? Вроде все хорошо, — недоумевала Оксана.

— Ты знаешь, я чувствую, это мое. Мне надо там работать, — убежденно сказал Игорь.

Оксана задала чисто житейский вопрос:

— А сколько ты будешь зарабатывать?

— Пятьсот.

В охранном агентстве Игорь получал зарплату в долларах.

— Долларов? — уточнила Оксана.

— Рублей.

— Игорь! Как же мы будем жить на эти деньги?

— Деньги — это ерунда! Главное, чтобы работа приносила удовольствие. Мне там будет хорошо. На работу мне выходить в июне. А до этого мы съездим с тобой на юг. Отдохнем.

В середине мая Оксана с Игорем на две недели уехали на юг во Фрунзенское. Детей оставили с бабушкой. Потом Оксана пожалела, что не взяла их тогда с собой…

13 августа 1995 года Игорь уезжал в Чечню.

— Игорь, ну вдруг с тобой что-то случится? — растерянно повторяла Оксана.

— Ничего со мной не случится, я же служил в Афганистане. По сравнению с Афганистаном — это ерунда. Я вернусь обязательно.

Он был так уверен, что уверенность передавалась и Оксане. Но хватало ее ненадолго. Хоть и не верила она в предчувствия, однако на душе было тревожно. Перед самым его отъездом Оксана сказала:

— Я все-таки тебя не отпущу. Поеду в отряд, скажу, что у тебя двое маленьких детей, и тебя не отправят.

— Ладно, — как-то сразу согласился Игорь. — Мне надо к маме съездить. Давно у нее не был.

Оксана заметила, что он собрал большую сумку.

— Зачем это? — насторожилась она.

— Да тут я кое-какие старые вещи собрал. Мама хотела соседям отдать.

Игорь очень хорошо относился к матери. Трогательно, трепетно-нежно. Когда Игорь познакомился с Оксаной, он всегда в разговоре упоминал какую-то Наташку. Оксана думала, что это его сестра. Так и сказала своим родителям, что у Игоря есть сестра — Наташа. Но когда Игорь повез знакомить Оксану со своими родителями и когда его мать вышла во двор навстречу, он обнял ее, закружил:

— Это моя Наташка.

Он сам покупал ей вещи — красивые кофты, новые сапоги. Его заботило все, что касалось матери. Поэтому Оксана не удивилась, что Игорь едет к Наталье Федоровне, да еще с такой сумкой.

Игорь позвонил Оксане за пятнадцать минут до отхода поезда. Она уже не успевала приехать.

— Сейчас отходит поезд. Так будет лучше, — сказал он.

— Игорь, так же не делается! Я тебя даже не поцеловала на прощание.

— Не волнуйся. Все будет в порядке. Я приеду на место и еще раз позвоню. Вообще, постараюсь звонить как можно чаще.

Он сдержал свое слово. Звонил каждую неделю. Успокаивал, говорил, что купаются, отдыхают в перерывах между дежурствами. Все спокойно, нормально.

В очередной раз Игорь позвонил в сентябре. А через четыре дня после его звонка Оксана не могла заснуть ночью. Места себе не находила. Выходила на балкон, курила, но беспокойство так и не прошло.

А на следующий день раздался звонок в дверь. Оксана посмотрела в глазок. Увидела несколько бородатых мужчин.

— Кто там? — спросила она, обмирая от предчувствия, но не веря, отгоняя от себя подозрение.

— Это из отряда.

— Удостоверение покажите. — Оксана не хотела их пускать, не хотела впускать эту новость в свой дом.

— Вы детей уведите куда-нибудь, — попросили омоновцы, когда она их все-таки впустила.

Она уже все поняла, отвела детей в маленькую комнату и все равно еще не верила.

— Оксана, вашего мужа Романова Игоря Сергеевича…

Дальше она уже не слышала. Погиб?! Оксана улыбалась и повторяла:

— Такого не может быть, такого не может быть…

— Давайте мы вам укольчик сделаем. — Омоновцы приехали со своим доктором.

— Не надо укола! — Тут уж она расплакалась.

— Вам нельзя одной оставаться! Вам есть куда поехать?

— Да, у меня мама недалеко живет, — сказала Оксана.

— Мы сейчас поедем во Внуково забирать тело.

— Возьмите меня с собой. — Она не верила, что это он.

Оксану отвезли к матери, но, оставив у нее детей.

Оксана вернулась домой. Она хотела побыть одна. Не могла ни с кем говорить, никого видеть. Лежала в комнате, задернув шторы, и молчала.

Пришел Володя, с которым Игорь вместе служил в Афганистане, и после разговора с ним в душу Оксаны закрались сомнения, проснулась слабенькая надежда. Вдруг ошибка? Вдруг это не Игорь погиб? Володя рассказал, что в Афганистане так часто бывало — говорили, что человек погиб, а оказывалось, что это не он. Может, так произошло и с Игорем? Надежда вспыхивала и угасала, потом снова возрождалась. Так было до дня похорон. Оксана знала, что у Игоря было смертельное ранение в голову, она боялась, что ей не покажут его.

Она увидела Игоря. Он лежал с открытыми глазами, и капельки влаги покрыли его лицо.

— Посмотрите, он же вспотел! Ему там жарко! — воскликнула Оксана.

Она и понимала и не понимала… Оксана несколько раз теряла сознание.

Ни с кем не посоветовавшись, Оксана решила ничего не скрывать от детей, хотя Сереже было пять лет, а Кате — четыре года. Сергею показали отца…

Океана осознала все только тогда, когда на кладбище раздался залп салюта. Все. Игоря похоронили, его больше нет…

Сережа после похорон вдруг совсем перестал говорить. Он полгода молчал, потом начал говорить, но при этом сильно заикался. Три года учился говорить заново. Он совсем не плакал, как и Оксана, держал все в себе.

Катюша наоборот. Она обнимала фотографию, где папа был снят вместе с ней и братом, и плакала. Когда Оксана пыталась ее утешить, она кричала:

— Не мешайте, выйдите все, видите, я по папе грущу!

А потом вдруг по вечерам Катя стала ходить по квартире, как будто держа отца за руку, говорила ему что-то непонятное. Оксана испугалась, когда увидела это.

Врачи ругали ее за то, что она сразу сказала детям правду. Они объяснили, что у детей это реакция на перенесенное горе.

А сама Оксана погрузилась в себя. Оставалась все больше одна. Довела себя до нервного истощения. Попала в больницу, когда уже не могла самостоятельно передвигаться, похудела до двадцати пяти килограммов. Ушла с работы в налоговой инспекции, отчасти и потому, что там знали о ее горе и сочувствовали. Ей было больно каждый раз от напоминаний, от этой жалости.

Мать Игоря не смогла пережить потерю любимого сына. Из-за нее Оксана решила хоронить Игоря в Веденском районе, поближе к матери, а не в Одинцове, где жила сама. Через полгода после похорон у Натальи Федоровны нашли рак в последней стадии. Лечиться она не стала. Но раньше, еще не зная о том, что у нее рак, сказала Оксане:

— Вот Игорю справлю год и его день рождения двадцать восьмого сентября и умру.

Так и вышло. Старший брат Игоря — Александр позвонил Оксане в начале октября, сказал, что Наталья Федоровна в больнице и хочет попрощаться с внуками и Оксаной. Собрались быстро. Но буквально в дверях Оксану остановил телефонный звонок. Снова Александр:

— Оксана, можешь не спешить. Она умерла.

Очень тяжело пришлось Оксане. Нужно было заново учиться жить, думать, работать, дышать одной, без Игоря. Когда они были вместе, глядя на него, Оксана думала, как давно они живут вместе. Но после этой трагедии она поняла, как мало они прожили вместе — всего шесть лет. Но за эти шесть лет столько всего было…

И то добро, что Игорь делал своим друзьям, соседям, вернулось к Оксане после его гибели. Приходят друзья Игоря, часто заглядывает в гости соседка Наташа. Она теперь заведующая филиалом Сбербанка, помнит, как помогал ей Игорь в трудные для нее времена. Всегда приходит с гостинцами для детей и Оксаны.

В отряде Игоря помнят, хотя он прослужил в ОМОНе меньше полугода. Психолог отряда Сергей Петров приезжает к Оксане, чтобы поговорить с ней, с детьми. Решить семейные, психологические конфликты.

Сережа очень хорошо учится. Пишет сочинения, которые удивляют учительницу русского и литературы. Она сказала Оксане на родительском собрании:

— У вас необычный ребенок Он маленький взрослый.

В октябре 2002 года Сереже, одному из трех школьников Одинцовского района, дали стипендию от губернатора Московской области Б. В. Громова. Вручали ее в торжественной обстановке в областной думе. Волновалась и Оксана, и Сережа. А Катя надулась:

— Почему мне не дали?

— Вот будешь учиться, как Сережа, тогда и тебе дадут.

Катя импульсивная, энергичная. Боевая девочка.

Оксана работает в больнице бухгалтером. Сын и дочка бережно относятся к маме, берегут ее, стараются не огорчать. То, что дети знали обо всем с самого начала, сплотило их и дало сил выстоять в беде.

Помогают родители Оксаны и ее младший брат. Отец, Олег Владимирович, бывший военный, мама, Антонина Игнатьевна, фельдшер-лаборант биохимической лаборатории в медсанчасти, брат Павел — юрист. Он крестный отец Кати, много занимается с детьми, возит их на спектакли и в кино.

Память об Игоре и дети — это поддержка. Слова Игоря о занятиях спортом, о правильном дыхании запали в память Оксаны и вдруг приобрели новый смысл. Приходится учиться дышать заново — без него…

P. S. Сын Игоря Сергей сейчас учится в кадетском юридическом корпусе. Он с гордостью носит кадетскую форму. А отцовский орден Мужества и для Сережи, и для Кати станет, наверное, путеводной звездой в жизни. Будет напоминать о том, что в любой ситуации надо быть достойными гражданами, трудолюбивыми, ответственными. Такими, как их отец.

Генерал-майор милиции Евгений Константинович Власов с 1992 по 2000 год возглавлял Московское управление внутренних дел на воздушном и водном транспорте.

— Самое ценное и самое главное в ОМОНе на воздушном и водном транспорте, — рассказывает генерал-майор Власов, — это его специфика. Ведь отряд создавался для обеспечения мероприятий, связанных с авиационной безопасностью.

В свое время мы активно использовали бойцов отряда в аэропортах «Домодедово», «Шереметьево» и других. В период массовых сезонных перелетов на праздники, в конце летнего каникулярно-отпускного сезона аэровокзальные комплексы представляли собой зрелище, которое трудно уже сегодня представить. Количество людей, которые прилетали и улетали, намного превышало все допустимые нормы.

Обеспечение общественного порядка и безопасности в аэропортах при таком большом скоплении людей силами местной линейной милиции и авиационных служб по существу было невозможно. А бойцы «воздушного ОМОНа» работали в этих условиях спокойно. Для этого они проходили специальную и физическую, и психологическую подготовку.

Омоновцы помогали соответствующим службам обеспечивать безопасность мероприятий, связанных с литерными перелетами высокопоставленных лиц государства и иностранных представителей.

Можно сказать, что подготовка бойцов ОМОНа позволяла эффективно использовать отряд на любых ключевых участках обеспечения безопасности пассажиров и на земле, и в аэропорту, и в воздухе. А очень скоро мы убедились, что специфическая подготовка бойцов нужна и на воде.

Безопасность плотин, шлюзов и других гидросооружений, патрулирование акватории на скоростных катерах и скутерах в условиях напряженного судоходства на Москве-реке и канале имени Москвы требуют особой подготовки и специальных навыков. Нужно не только знать как, но и уметь пришвартоваться, отшлюзоваться. Нужно помнить, какая скорость и маневренность у различного типа судов, схемы их палубных и трюмных помещений и многое другое.

Участие в предупреждении возможных диверсионных и террористических актов на водных столичных магистралях и гидросооружениях стало одним из приоритетных направлений в деятельности отряда.

Уже к середине 90-х годов специальная группа бойцов отряда в легководолазном снаряжении участвовала в осмотрах подводной части судов и причалов перед важнейшими литерными мероприятиями. Наши ребята не раз привлекались к сопровождению караванов судов по каналу имени Москвы и даже по Волге. Вместе с сотрудниками линейного отдела внутренних дел на речном транспорте, судоходной и административной инспекциями Московского речного пароходства они патрулировали акваторию, выявляли браконьеров и злостных нарушителей правил судоходства. Все приходилось осваивать и всему учиться. Специфика требовала четкой специализации бойцов.

Сегодня, по прошествии времени, уже можно сказать, что всем нам повезло. С самого начала командиром отряда милиции особого назначения при управлении был назначен старший лейтенант Игорь Лазаревич Бирагов. Его кандидатура была поддержана многими.

Бирагов, несмотря на молодость, обладал завидными командирскими качествами, авторитетом, умением собрать вокруг себя команду, коллектив единомышленников. Глубоко порядочный человек, честный и прямой, он неплохо знал военное дело и не стеснялся привлекать специалистов со стороны. И самое главное, постоянно учился сам и не жалел времени на тренировки и обучение бойцов отряда.

Помню, когда я пришел к руководству управлением, сколько проблем пришлось решать по хозяйственно-бытовому обустройству отряда. Вот когда мы искренне жалели об экстерриториальности транспортной милиции. Ведь по закону она не только подчиняется, но и финансируется местными органами власти.

Относительно небольшой отряд, численностью сначала в тридцать человек, нужно было где-то разместить.

Еще в начале 1992 года они ютились в небольшом подвальчике рядом с центральным зданием Московского УВДТ, арендованном у местных властей. Потом отряд увеличился до пятидесяти человек. Остро и срочно необходимо было найти другое помещение.

Это был сложнейший период в истории отряда. Критический. Но командир и бойцы, а сегодня это уже ветераны ОМОНа, выдержали все. И жуткую теснотищу, когда отряд «присоседили» в здание линейного водного отдела. И тяжбу с санитарной инспекцией, не желающей даже слышать о возможности приготовления пищи и мытья посуды для дежурной смены на привозной воде. И болезненные неурядицы с финансированием, которые в ту пору были хроническими для многих бюджетных милицейских подразделений.

Тяжело было. Но сегодня уже понимаешь, что именно тогда, в начале 90-х, и проходили становление, закалка коллектива. Именно совместное преодоление трудностей сплотило и закалило бойцов. Именно из этого поколения в последующем были выдвинуты командиры взводов и рот, заместители командира московского воздушного ОМОНа.

Бойцы на своей базе все делали сами — и спортивный зал, и водопровод, и спортивные площадки, и полосу препятствий. Это период, в который у ребят были мозоли на руках не только от автомата на службе и тренировок, но и от лома с лопатой в «свободное время».

Примерно в то же время мы получили и приобрели для отряда образцы новейшего вооружения и спецсредств, первую серьезную технику: несколько автобусов и даже бронетранспортер. К 850-летию столицы нам были подарены несколько скоростных катеров и гидроциклов, что позволяло привлечь ребят к интереснейшей работе на воде.

Тогда никто даже не подозревал, что появление в отряде новой специализации — группы боевых пловцов — вызовет такое количество проблем. Противодействие со стороны некоторых милицейских чиновников было весьма серьезным. Они принципиально не хотели лишних хлопот, лишней ответственности. Причем все сводилось к формальным вопросам: где прописано, чем ОМОН должен или может заниматься? Кто будет отвечать за здоровье и жизнь бойца при выполнении задач под водой? И это в то время, когда востребованность водной специализации бойцов ОМОНа уже стала очевидной реальностью.

Однако «заразительный вирус» водолазного дела уже прочно обосновался в отряде. Среди бойцов нашлись настоящие энтузиасты подводного плавания. Некоторое время группа боевых пловцов существовала фактически нелегально. Нашли плавбазу, снаряжение. Часть купили, часть подарили спонсоры.

Пока чиновники пугали опасностями водолазных работ, ребята под руководством специалистов, профессионалов упорно тренировались, кстати сказать, соблюдая технику безопасности, подстраховывая друг друга. И в конце концов группа боевых пловцов стала не только неофициальной гордостью отряда, но и его штатной составляющей.

По прошествии времени нашлись возможности для более сложных и подводных, и надводных, и воздушных тренировок. Несколько бойцов постоянно, помимо несения основной службы, занимались парашютным спортом, учились десантироваться с вертолета. Мы в управлении знали, что в отряде всегда найдутся пять-шесть человек специалистов, которые в нужный момент смогут выполнить любую, даже сверхсложную, задачу.

Специализация по видам боевого применения всегда существовала в отряде — и снайперы, и гранатометчики, и минеры. Но эти же бойцы могли деблокировать самолет, освободить заложников и на речном судне, и в автобусе, разоружить террористов в здании гидроэлектростанции или жилом помещении. То есть боец ОМОНа — это подготовленный специалист широкого профиля.

Отряд постоянно был задействован в группе резерва министра внутренних дел. На все мероприятия, связанные с усилением, на спецоперации ребята выезжали по команде от руководителей Главного управления внутренних дел на транспорте. Работали в тесном контакте с подразделениями милиции ГУВД города Москвы и области. На всех мероприятиях того беспокойного времени: различного рода акциях, манифестациях, митингах, которые чаще всего носили политический характер, — бойцы московского воздушного ОМОНа четко и грамотно справлялись с порученной задачей.

Основной костяк сводного отряда от управления, который неоднократно выезжал в Чечню, как правило, был составлен из бойцов ОМОНа. Все задачи, связанные с войной, приходилось осваивать с колес — и материальную, и боевую часть. Нашли возможности, договорились с армейцами и на их территории организовали отличную базу для подготовки выезжающих в боевые командировки бойцов. Сборы проходили по всем правилам, с казарменным размещением, с прохождением курса выживания. Армейские офицеры проводили занятия с бойцами в учебных классах, на реальной технике, организовывали боевые стрельбы на полигоне.

Особый обычай, историческая традиция управления — это организация встреч и проводов сводного отряда.

Наших ребят мы отправляли вместе с милиционерами из железнодорожного ОМОНа, одним эшелоном. На вокзалах, Курском или Казанском, несмотря на время суток, на погоду, собирали людей, приглашали оркестр из местных железнодорожников. Слезы на глазах у родных были вызваны не только радостью встречи или печалью проводов, но и той трогательно-торжественной обстановкой, которую мы создавали.

Знаменательным и для отряда, и для Московского УВД на воздушном и водном транспорте был 1998 год. 22 мая происходило торжественное вручение знамени МВД управлению. Первая знаменная группа полностью состояла из бойцов ОМОНа, чем они очень гордились. Торжества на причале Северного речного вокзала удались на славу. Все прошло безукоризненно: и построение, и клятва, и прохождение подразделений торжественным маршем. Показательные выступления для гостей праздника, для сотрудников управления, их родных и близких организовали бойцы отряда. Были и вертолет с десантом бойцов на воду, и БТР, и скутеры, и мотодельтапланы, и боевые пловцы, освобождение заложников на теплоходе и в автобусе.

Был даже красочный фейерверк по завершении праздника. Все прошло на высшем уровне и надолго запомнилось.

В 1999 году для ОМОНа началась вторая волна командировок в Чечню. С теми же сложностями и проблемами.

Когда меня спрашивают, что сегодня главное для спецподразделений на транспорте, я мысленно представляю свой отряд, ОМОН своего родного управления.

Главное — не должно быть безделья. Людям необходимо ежедневно видеть цель своей работы, четкую и ясную. Не будет этой цели — не будет боевого и здорового коллектива. Постановка этой самой цели — задача и министерства, и руководства управления, и командира отряда, взвода, отделения. Людям должна быть интересна служба, и чаще всего этот интерес определяется именно спецификой решаемых задач.

Специализация, которую отряду Московского УВД на воздушном и водном транспорте определили изначально, нужно не только беречь, но и всячески развивать, не допускать неоправданной подмены специфических задач транспортного ОМОНа теми, которые решают территориальные УВД. Наш ОМОН — транспортная милиция. И обязан уметь делать все: и то, что умеют обычные сотрудники транспортной милиции, и то, что кроме омоновцев, не делает никто, поскольку именно мы знаем секреты транспорта, знаем специфику перевозок. Конечно, это трудно — удерживать приоритет в такой сложной области, как охрана общественного порядка и безопасность на транспорте. Но здесь многое зависит уже от роли руководителей управления. Нужно искать контакты, договариваться с авиакомпаниями, администрациями речных и воздушных портов, чтобы как можно чаще давать возможность бойцам тренироваться на реальных объектах в условиях, приближенных к боевым.

Именно воздушная и водная специфика отряда — это его и прошлое, и будущее, это залог его успеха.

Лейтенант милиции Алексей Мурашов — командир взвода ОМОНа на воздушном и водном транспорте. В 1994 году он пришел в отряд. До этого четыре года проработал в спецмилиции Воскресенского района.

Воевал в Афганистане, ездил в командировки в Чечню. Награжден медалями «За отвагу», «За ратную доблесть», «От благодарного афганского народа».

— Елки-палки! Это называется — кино посмотрел! — Боец рассматривал в осколке зеркала фингал под глазом. — Набрали кабанов в этот волго-вятский ОМОН! Не разминешься с ними!

Очередной обстрел позиций сводного отряда милиции в Гудермесе только закончился.

Боец пошел к соседям кино посмотреть. Волго-вятские омоновцы, прибывшие на смену к своим братишкам из отряда, захватили с собой видеомагнитофон. Не успели закончиться первые кадры фильма, как начался обстрел, и все в спешке бросились на посты. Боец с кем-то столкнулся в узком проеме двери. Теперь страдал.

— А ты, наверное, уже в календаре сегодняшний день успел зачеркнуть, — усмехнулся Мурашов.

Омоновцы заметили, что как только зачеркнет этот боец число в календаре — так обстрел. Вроде как примета. Бойцу в тягость командировка, он домой рвется. Вот и торопит время. Особенно суеверные (а кто на войне не суеверный?) стали гонять его от календаря.

Очередной обстрел позиций сводного отряда милиции в Гудермесе только закончился. Командир группы московского ОМОНа Юрий Зинченко, возглавлявший сводный отряд омоновцев из разных городов, собрал совещание:

— Люди измотаны. От бесконечных обстрелов нервы у всех на пределе… Нужно устроить засаду. Несколько раз «духи» стреляли со стороны старого здания милиции, магазина. Сидеть нужно ночью. Уходить в темноте и возвращаться до рассвета. Риск, конечно… Но сидеть сложа руки и ждать, когда прилетит очередная граната… Двое раненых уже есть. Короче, нужны добровольцы.

Добровольцами вызвались Мурашов, Лукин и еще несколько ребят из его взвода. Днем омоновцы в оптику высматривали себе удобные места для засад, ночью выдвигались.

Нужно сидеть в темноте в развалинах, оставшихся от зданий после бомбежек, не разговаривать, не курить. Ждать. И неизвестно, сколько их, «духов», с каким они вооружением. Может, они рассекретят засаду? Вокруг местные, в основном дети и женщины, но у многих из них мужья и отцы — боевики.

Продрогший Алексей вспоминал свою срочную службу в Афганистане. Невольные ассоциации теснились в голове.

Афганские ночи — чеченские ночи. И тогда, и сейчас перед тобой — враг.

…Нахичевань, 1987 год. Сержантская школа погранвойск Закавказья. Оттуда сержанта Мурашова направили в Душанбе в десантно-штурмовую маневренную группу погранвойск КГБ СССР.

Попал Алексей как раз «на подскок» — отсюда уходили борта «за речку». Их день и ночь грузили боеприпасами, продовольствием и медикаментами.

«Из-за речки» прилетел старлей из их десантно-штурмовой группы:

— Ну что, мужики, кто хочет себя проверить? Возьму.

Еще зеленые, необстрелянные, а романтика фонтаном бьет.

— А какие там перспективы? — спросил кто-то из новоиспеченных сержантов.

— Ну, медаль или орден, — усмехнулся старлей. — А может, пуля…

Пространство вокруг старлея резко расчистилось, ряды романтиков поредели. Остались пятеро, среди которых был и Алексей.

База десантно-штурмовой группы находилась на территории Союза. С нее совершались боевые вылеты на территорию Афганистана. Когда добровольцы прибыли, бывшие конюшни, в которых были устроены казармы ДШГ, пустовали. Только трое бойцов оставались на базе в наряде.

Несколько дней на опустевшей базе после муштры в сержантской учебке показались раем. Но так продолжалось недолго. Пока не прилетели ребята с боевых. Заросшие, грязные, измученные, злые…

— Кто такие? Ах, сержанты! Да какие вы сержанты… Там были? Нет?! Тогда вы — «молодые»!

Со всеми вытекающими отсюда выводами. Здесь свои правила обитания и выживания. Кто прошел эту школу, наверное, не забудет ее никогда.

Чтобы носить общевойсковую эмблему в виде парашюта, нужно было иметь за плечами не меньше трех боевых вылетов. Чтобы носить тельняшку — не меньше пяти. А так ходи в панамке: ты — «молодой».

Но с вылетом и первым боевым крещением задержки не произошло.

«Деды» дня два передохнули, помылись-побрились — и вперед. Алексей с ними. Он — командир отделения связи, техник взвода и заместитель командира взвода. Совмещал эти три должности. С рацией за плечами тенью ходил за командиром — майором Тищуком.

Майор, тертый калач, говорил нутряным басом, гонял всех, кто попадал под его горячую руку, но ребят берег, как сыновей. Чуть что серьезное, начинается бой, он с Алексея рацию снимает:

— Давай в окоп, сынок!

Такой же крепкий, свой мужик, был и начальник штаба Скрипников. Они с Тищуком никогда не отсиживались за спинами ребят. Их КП оказывался всегда на основном направлении.

Вот-вот рассвет в Гудермесе. Туман плутает по дороге. Надо идти к своим. Незаметно. Чтобы вечером снова вернуться, сесть в засаду.

Но какое-то внутреннее чувство подсказывало Алексею, что засада ничего не даст. Было ощущение постоянной слежки за каждым шагом омоновцев.

К вечеру из минометов свои обрабатывали «зеленку». А когда закончился обстрел, вдруг появился Александр Орлов, с ног до головы облепленный грязью.

— Орел, где ты лазил-то? — спросил его Мурашов.

— Да вот, старый дурак, вылез с «ночником» посмотреть из-за бруствера, кто стреляет, а передо мной мина: «хлоп!» Грязь во все стороны!

— Хорошо хоть голова цела! Куда тебя понесло?!

Посмеялись. Так на войне: повезло — смешно. Не повезло — плакали бы…

Очередная ночь засады. Темнота, хоть глаз выколи. Слышны иногда выстрелы где-то далеко. Холод пробирает до костей. Но никто не жаловался. Терпели, чтобы предотвратить смерть своих друзей.

Алексею не привыкать. В Афганистане приходилось не только сидеть в засадах, но и выкапывать окопы и ходы сообщения в песке.

Десантно-штурмовую группу сбрасывали с вертолета на места вероятного прохождения душманов. Местность — либо пустынные, песчаные степи, либо песчаные сопки. Начинали копать. Сначала окоп, потом ходы сообщения между окопами, затем укрытие на ночь.

Днем дышать нечем, песок летит в глаза, песок во рту скрипит на зубах, песок сыплется за шиворот. А ночью зуб на зуб от холода не попадает. И снова песок — шуршит, перекатывается крошечными песчинками. Утром опять копать.

Выроешь воронку — метров пять в диаметре, сядешь на ее дно и хоть плачь — сделать ровные стены в песке немыслимо. Тогда начинаешь укреплять стены разными подручными материалами.

Вот, наконец, все готово, а войны все нет — душманы не появляются. Сообщают новые координаты их вероятного появления. Сборы. Уничтожение следов своего пребывания, то есть надо закапывать окопы, с таким трудом отрытые.

«Вертушка» перебрасывала бойцов на новое место. И все по новой. Рытье окопов. Кровь под ногтями, пропотевшая форма, которую по возвращении из такого боевого вылета можно выбрасывать вместе с берцами. Все сносилось до основания в этих проклятых песках.

Через несколько дней ожидания и мучений переброска повторяется. При этом надо таскать с собой все — начиная с боеприпасов и кончая дровами. Ребята худые, но жилистые. Алексей дошел до того, что весил около пятидесяти девяти килограммов. Но таскал на себе не меньше других.

В один из таких вылетов место засады они поменяли семь раз. Семь раз они выкапывали окопы в песках и семь раз закапывали. А им давали дезинформацию. В тот выезд они так душманов и не встретили.

Вернулись на базу заросшие, грязные, обезумевшие от зноя и каторжной работы. Теперь Алексей понимал «дедов», которые накинулись на новеньких, чистеньких, необстрелянных. Появлялись такая злость и досада на весь свет, в тех условиях трудно было оставаться человеком. Ребята и крепче Алексея, казавшиеся непробиваемыми, железобетонными, ломались. Вернувшись в Союз, когда закончилась их служба, они спивались от бытовых неурядиц. В пьяном бреду воевали с душманами. Они остались там, на войне.

Но Алексей не сломался… Родители его очень поддержали, не дали сорваться, помогли адаптироваться к нормальной жизни. Особенно много сделала для этого его мама.

Перед рассветом покинули засаду. Боевики и в этот раз не появились. Но все еще оставалась надежда, что удастся их засечь и уничтожить.

Омоновцы присутствия духа не теряли. К ним по пути в Грозный заехали журналисты НТВ. Телевизионщики искали колоритный типаж.

На пост часов в десять утра вышел Володя Александренок — в бронежилете, с оружием, все как положено. Журналисты ринулись к нему:

— Расскажите, как здесь? Как служба? Как тут обстановка? Опасно?

— Конечно! Вы что, не видите, как здесь опасно?! Ночью подмораживает, дорожки льдом покрываются. А их песком никто не посыпает! Погибнешь тут, на фиг!..

Все хохочут, а Володя с важным видом идет на свой пост. Таких ребят обстрелами особо не запугаешь.

Для засад омоновцы каждый раз меняли позиции. В очередную ночь Алексей на пару с пулеметчиком укрылся в развалинах. Чем дольше они сидели, тем очевиднее становилось, что результата это не принесет.

Но все-таки Зинченко принял правильное решение. Бойцы, во-первых, пытались предотвратить нападение, а не сидели в ожидании очередного обстрела. А во-вторых, если боевики и засекли засады, то уже поостерегутся и не станут наглеть как раньше. Психологически верный ход. И действительно, обстрелы практически прекратились.

Хороший командир в группе — это главное. Атмосфера в коллективе тогда правильная. Необходимы спокойствие и уверенность в своих товарищах и в командире.

В Афганистане Алексей и другие бойцы верили в майора Тищука. Знали наверняка, что он не подведет. Когда началась на базе ДШГ повальная дизентерия, молодой лейтенант-медик, только из училища, скормил больным все лекарства, которые были. Медикаменты закончились, а жестокая эпидемия продолжалась. Прилетел одинокий вертолет, сбросил на дальнюю сопку сухари, непригодные к употреблению, и никаких лекарств. Да еще и за грузом больным пришлось брести по песку.

Пища-то у группы была. Не хватало сигарет, воды и медикаментов. Рассвирепевший Тищук кинулся к радисту, к Алексею:

— Связь! Связь мне с Союзом! Немедленно!

Алексей слышал его крики. Майор говорил открытым текстом:

— Если через четыре часа не будет медикаментов, мы приедем и головы вам поотшибаем! — все это с богатой россыпью душевных русских выражений.

Прислали все необходимое, и очень быстро.

А потом у одного бойца из каптерки украли его «дембель» — личные вещи, награды. Так совпало, что объявили тревогу, когда он обнаружил пропажу. Срочный вылет, а он, мрачный, остановился перед ребятами:

— Я не хочу сейчас искать. Некогда. Кто взял, вы подбросьте как-нибудь. И на этом дело закроем.

Собирались в боевой вылет. Но никто ничего не подбросил. А в бою парень погиб. Из РПГ душманы попали ему в голову.

Пропажа «дембеля» оказалась как будто предвестником его гибели. Вора искали недолго. Искали все. Через две недели нашли…

Хорошо еще, что его спрятал майор в штабе, потом и вовсе отослал подальше от ДШГ. Спас бойцов от преступления и трибунала.

После Афганистана Алексей и не думал о службе в милиции. Устроился на работу по специальности, которую получил в ПТУ еще до армии, — монтажником радиоаппаратуры и приборов.

Поработал на заводе, в кооперативе, они только стали создаваться, а потом ему предложили место в охране в Воскресенском районе, где Алексей жил. Он и не догадывался, что это милиция.

Пошел на встречу с женщиной из отдела кадров, а она с двумя милиционерами стоит.

— Леш, познакомься, это Юра, это Слава, — сказала она.

Алексей в растерянности пожал милиционерам руки. Потом они сели в служебный автобус, а там — одни милиционеры.

— Что же это я — в милицию попал?

Ничего против милиции Алексей не имел. А потому с предложением поступить на службу согласился.

Восемь месяцев шли проверки. Он уже и думать забыл о милиции. Устроился в очередной кооператив, когда вдруг пришла депеша. «Проверку прошел… Выходить на работу такого-то числа».

Три месяца проходил стажером. Потом его отправили в Обнинск, в школу милиции.

Лукин, с которым Алексей учился в Обнинске и с которым спустя несколько лет сидел в засаде на боевиков в Гудермесе, предложил ему перейти в ОМОН, где он к тому времени уже работал.

И в сентябре 1994 года старший сержант милиции Алексей Мурашов стал омоновцем.

В первую чеченскую дважды выезжал в «горячий» регион, а во вторую… Когда после очередной трехмесячной командировки он вернулся домой, маленькая дочка Полина к нему не подошла. Несколько дней привыкала к папе, которого так долго не видела. Теперь у Алексея уже две дочки — Полина и Даша.

Войны на его долю хватило сполна. Афганская, чеченская… Он, кстати, единственный в отряде «афганец».

В Афганистане его несколько раз представляли к медалям «За отвагу», «За отличие в охране государственной границы», но представления, как это часто случается, терялись. Осталась только «афганка» — так сами «афганцы» называют медаль «От благодарного афганского народа».

Что он вынес с этих войн, кроме боевого опыта? Горечь потерь, правду жизни, правду смерти. Награды. Новых друзей. Друзья — настоящая поддержка в жизни. От заслуженных наград не закружилась голова. А всем невзгодам не удалось и не удастся его сломать.

Старший лейтенант милиции Галина Викторовна Ульянова — фельдшер медицинской части в ОМОНе на воздушном и водном транспорте. В отряде служит с 1996 года.

Годы забот, трудностей, дружбы, любви и преданности.

Восемь командировок в Чечню.

Тревожное и смятенное чувство. Заложники в Москве! Что творится! Как быть?

Весь личный состав ОМОНа на службе — вторые, третьи сутки…

Галина Викторовна с ними, как всегда, в любых ситуациях. В своем кабинете в медицинской части.

Стоит у окна, курит задумавшись. Но обязательно кто-нибудь из ребят заглянет в кабинет:

— Галина Викторовна, пойдемте с нами чай пить. У нас пряники есть… Что вы загрустили?

Бойцы не дадут ей печалиться. Кто-то придет лекарство попросить, кто-то чаю выпить, кто-то душу излить. К ней ведь идут не только как к доктору, но и как к психологу, к женщине, к сестре, к другу, которому можно «поплакаться в жилетку».

В день отъезда в командировку кабинет Галины Викторовны переполняется женами, детьми, провожающими. Пьют чай, делятся своими проблемами. Она ведь знает всех жен и детей своих бойцов, своих ребят.

Когда проводы заканчиваются, часто начинает звонить телефон. Именно через нее, через Галину Викторовну, жены, родители пытаются узнать: «А как там мой? Не слыхали?»

Теперь вот «Норд-Ост». Пока омоновцев туда не дергают. Там спецназ ВВ и ФСБ… Но если что, ОМОН в боевой готовности… Остается только ждать.

Галина Викторовна использовала это вынужденное ожидание, чтобы прибраться в кабинете. Новые современные методы лечения, новое медицинское оборудование — предмет ее постоянного внимания. Недавно она приобрела аппарат цветоимпульсной терапии для снятия эмоционального напряжения. Бойцам это просто необходимо. Кроме снятия стрессов, он еще лечит ряд заболеваний.

Галина Викторовна вместе с психологом отряда Сергеем Петровым училась в институте повышения квалификации МВД.

В институте было редкостью увидеть доктора и психолога, пришедших учиться вместе из одного спецподразделения. Такой дружный тандем! Да еще и реферат они подготовили удачный. Выступили, зачитали реферат, и, особенно после завершающих слов Сергея, специалисты, их коллеги в зале, были удивлены. Посыпались вопросы:

— Это что же выходит? У вас нет трудностей в командировках?

— Трудности, как и у всех, — ответила Галина Викторовна. — Только больше бытового характера. А когда хорошая команда, отличный коллектив, психологических трудностей и не должно быть.

Самая большая трудность для Галины Викторовны — выбрать из группы, которая отправляется в командировку, наиболее подготовленного по медицинской части бойца. Она же не может одновременно быть и в Москве в отряде, и в Чечне.

Хотя, если она приезжает в командировки в Северный, где стоит теперь ОМОН, — как радуются бойцы!

Страшно ей в командировках? Да, неприятно было, когда в начале первой чеченской кампании ОМОН стоял еще на Червленной-Узловой и вокруг стреляли, громоподобно работала артиллерия. Не страшно, когда рядом свои ребята. Они в обиду не дадут.

Всю дорогу от Москвы до Червленной каждый шаг своего любимого доктора бойцы оберегали, каждый каприз были готовы выполнить. Только Галина Викторовна старалась вести себя так, чтобы ничем не быть в тягость, а самой им помочь. Поддержать. Даже если не нужна никому медицинская помощь. Поговорить, сказать ласковое слово, передать привет от домашних.

Помимо обученных Галиной Викторовной медицинским азам бойцов, в командировках омоновцам помогает 46-я бригада, в которой есть госпиталь.

Обучению Галина Викторовна придает большое значение. Да и бойцы втянулись, занимаются с удовольствием. Приятно дома блеснуть своими знаниями в медицинской области. Вот только поначалу было трудновато заинтересовать ребят.

Чтобы морально-психологически подготовить бойцов к войне, Галина Викторовна решила устроить им несколько занятий в морге. Там преподаватель, судебный медик, читал им лекции с наглядными примерами. Рассказывал об анатомии, о причинах смерти того или иного человека.

Целью этих занятий было не столько изучение анатомии, сколько желание привить бойцам правильное отношение к смерти, к виду мертвого тела.

Галине Викторовне приходилось сталкиваться, особенно на войне, с двумя крайностями. Либо наплевательское отношение, либо отвращение и панический страх.

Казалось, что занятия протекают нормально. Галина Викторовна даже не стала их контролировать. Бойцы уезжали в морг, через некоторое время возвращались. Но их настрой вызвал у нее подозрение. Оно росло с каждым разом. Уж больно довольные они возвращались с этих занятий. После морга нельзя быть такими счастливыми.

В один из дней Галина Викторовна поехала вместе с ними. В автобусе бойцы обсуждали завтрак, кто что съел, шутили. Доктор с интересом слушала их и думала: «Чем же все это кончится?»

Подъехали к моргу, прошли в зал, где на столе лежал труп. Сотрудникам подразделений спецназа позволялось курить, брызгаться одеколоном, что не позволялось студентам-медикам. Однако, несмотря даже на такие поблажки, за несколько секунд только половина бравых бойцов осталась в зале.

Галина Викторовна вышла на улицу и обнаружила зеленоватых бойцов в палисаднике, а их завтрак оказался на снегу.

— Вы вообще поняли, куда пришли?! Вам что здесь, развлечение?! Захотел — пошел, не захотел — не пошел! — возмутилась Галина Викторовна. — Безобразие! Для вашей же пользы.

— Мы все поняли, — понуро закивали бойцы. — Галина Викторовна, мы все поняли. Исправимся.

И правда, после этого все исправно посещали занятия, даже стали отличниками, и спустя несколько лет сами с охотой идут на занятия, которые проводит в отряде Галина Викторовна.

Однажды бойцы стали свидетелями, насколько важны их занятия и насколько профессионально работает доктор. На их глазах Галина Викторовна спасла бойца Алексея Миронова.

Как раз в тот день были проводы в очередную командировку. Все, конечно, нервничали. Суетились. Оставалось несколько часов до отъезда в Чкаловский. В кабинете доктора бойцы расписывались за обезболивающие, которые выдавала Галина Викторовна.

Вдруг вбегает кто-то из бойцов:

— Там Лешке Миронову плохо! Он, кажется, не дышит!

Галина Викторовна сорвалась со своего места. Прибежала в класс службы, где на полу лежал Алексей. Он не дышал, и сердце не билось.

— Быстро, несите чемоданы! Будем реанимировать! — скомандовала Галина Викторовна.

Хорошо еще, что рядом оказался бывший спецназовец, опытный боец Андрей Баранов. Он помог доктору. Правда, от усердия и большой силы, он немного повредил Алексею челюсть. Зато запустили сердце и до приезда «скорой» поддерживали стабильное состояние.

Сам Алексей потом посмеивался:

— Вот, не могли в чувство привести нормально, челюсть попортили.

В госпиталь, куда из обычной больницы его перевезла Галина Викторовна, она приезжала к Алексею каждый день.

…В 2002 году Галина Викторовна впервые провела вакцинацию от гриппа. Бойцы если и заболевали, то не в тяжелой форме и недолго отсутствовали на работе.

В свой медицинский кабинет доктор приобрела ингалятор, чтобы бойцам без отрыва от службы можно было делать ингаляции. Вместе с психологом они пытаются переломить ситуацию с реабилитационным периодом после командировок. Очень мало путевок получают бойцы.

Сорок пять суток — оптимальный срок для командировки. Полгода — очень тяжело. Не видеть семью так долго — большой стресс. Отличной разгрузкой был бы, конечно, полноценный отдых вместе с семьей.

На исходе были четвертые сутки после захвата «Норд-Оста». Напряжение росло. Все устали. Но заложников надо было вызволять, и для этого могли понадобиться дополнительные силы. ОМОН. Никто в такой ситуации не посмел бы покинуть службу.

Галина Викторовна в который раз наводила порядок в своем кабинете. Места себе не находила. Отчего-то именно сейчас вспомнилось, как она встречала раненого бойца Сергея Иванова.

Он был не из их отряда, а из группы быстрого реагирования аэропорта «Внуково». В командировке Сергей находился в составе сводного отряда милиции, вместе с ОМОНом. Когда оправился после ранения, то перевелся служить в ОМОН, приобрел здесь много друзей и служит до сих пор.

А тогда Галина Викторовна вместе с командиром моторизованного взвода Юрием Капрановым весь вечер прождала борт с ранеными в Чкаловском. Борт наконец приземлился, только Сергея на нем не оказалось.

С самыми тяжкими предчувствиями они с Юрием вернулись в отряд, и Галина Викторовна начала обзванивать все госпитали юга России. Где потерялся их боец? Как его здоровье?

Несколько раз с отчаянием бросала трубку. Но наконец нашла его в Пятигорске. Со спокойной совестью отправилась домой. Только приехала — звонок.

— Галина Викторовна, самолет в пятнадцать часов приземлится во Внукове. Сергей летит гражданским рейсом. Надо ехать.

Снова долгая дорога. Пока добрались, дождались самолета, начало темнеть. Прооперированный в Пятигорске, после трудного перелета Сергей был в тяжелом состоянии. Переживал за родных, за жену, за дочку, за родителей. Они в тот момент еще не знали о его ранении. Но пока ехали в госпиталь, в машине Галина Викторовна его успокаивала:

— Ничего. Завтра они тебя сами увидят. Для них главное, что ты живой. Это их сразу успокоит. В госпитале тебя подлечат, и все образуется.

Она и сама уже не вспомнит теперь тех слов, ласковых и в то же время строгих (чтобы не раскисал), рождавшихся в сумерках салона у носилок, на которых лежал Сергей. Слов жалости, нежности, поддержки. Они оба не решились бы снова произнести эти слова вслух. Эти слова остались у них в душе, переросли в особое человеческое доверие и дружбу.

Потом Галина Викторовна почти каждый день ездила к нему в госпиталь. Бойцы с выездов заезжали. У Сергея почти не было времени на раздумья, воспоминания, неприятные мысли. От такой поддержки он и на поправку пошел быстрее.

На рассвете спецназовцы штурмом взяли здание на Дубровке. Освободили заложников, уничтожили боевиков. Измученные пятидневным ожиданием омоновцы разъезжались по домам.

На следующий день снова на службу. Как обычно. И не только о здоровье бойцов приходится заботиться. В период навигации достаточно часто приходится выезжать на катере на происшествия. Откачивать утопленников.

Однажды к Галине Викторовне прибежали в кабинет бойцы. Дед с бабушкой катались на лодке. Бабушка упала в воду. Начала тонуть. Ее вытащили на берег, но требовалась срочная медицинская помощь.

Дед стоял рядом, пока Галина Викторовна оживляла бабушку, и обещал утопиться, если его жену не спасут. Галина Викторовна бабульку, конечно, откачала. Только оказалось, что и дед, и бабка — подвыпившие.

С пьяными больше всего неприятностей на воде. Чаще всего именно они совершают наезды на купальщиков то на катере, то на водном мотоцикле. Сами тонут. Других подвергают опасности. Из-за них жизнями рискуют спасатели и бойцы ОМОНа.

Работа для врача всегда находится. Служба в милиции подразумевает, что ты полностью загружен и находишься на своем посту не восемь-девять часов, а гораздо больше.

Возвращаясь домой после пяти суток вынужденного дежурства из-за «Норд-Оста», Галина Викторовна вспоминала недавний разговор в дежурке. Снова говорили о Чечне.

О войне особые воспоминания. Когда Галина Викторовна только пришла служить в ОМОН, как раз закончилась первая кампания и еще не началась вторая. У нескольких бойцов родились дочки, и все считали, что это хорошая примета — будет мир. Действительно, получилась небольшая передышка.

Но даже в этот короткий промежуток только и было разговоров, что о войне. Она не отпускала ребят. Галина Викторовна тогда сказала:

— Вам, наверное, нужна еще одна война, чтобы у вас сменились впечатления. Как будто говорить больше не о чем.

«Как в воду глядела, — думала она. — Лучше бы не было ни войны, ни этих тяжелых воспоминаний. Пришли бы ко мне ребята. Один бы рассказывал, что его ребенок первое слово сказал, другой — какие он жене цветы подарил, третий — какая красивая весна. Вот такие впечатления лучше бы были у моих ребят».

Старший прапорщик милиции Николай Амелин служит в ОМОНе на воздушном и водном транспорте с ноября 1994 года. На его счету пять командировок. Амелин награжден орденом Мужества, медалями «За отвагу» и «За отличие в охране общественного порядка».

Ночь не торопилась уходить. Темнота перед рассветом словно еще сильнее сгустилась. Это был момент тишины, когда тихий разговор на посту смолк, новый не начался и клонило в сон. Скоро смена.

Пост окружен мешками с песком, позади него железнодорожный вагон — прикрывает спину. Вместе с Амелиным на посту стоял Валерий Бабурин.

Сводный отряд милиции находился в Гудермесе с 1 ноября, уже больше месяца. А несколько дней назад к железнодорожному вокзалу подъехала белая «Волга». Из машины вышел невысокий человек в сером пальто.

— Это Масхадов, — сказал кто-то из бойцов.

Командир сводного отряда Александр Иванович Шалов переговорил с ним, а когда Масхадов уехал, командир с недоумением сказал:

— Я так и не понял, что он, собственно, хотел! Говорил, что нас никто не тронет, нам нечего волноваться. Дескать, им тоже война надоела.

— Свежо предание, да верится с трудом, — откликнулся начальник штаба ОМОНа майор Песцов…

14 декабря в 5 часов 40 минут начался обстрел в районе комендатуры Гудермеса. И почти одновременно шквальный огонь обрушился на железнодорожный вокзал.

Амелин и Бабурин головы поднять не могли. По ним стреляли из автоматов, пулеметов, в ход пошли и «Мухи».

Тьма кромешная, вокруг вспышки, огненные трассы, два ВОГа прилетели с двух сторон, упали справа и слева, всего в метре от поста.

Казалось, что на этом бой для омоновцев закончится — накроет страшным взрывом!

ВОГ рванул почти вплотную к посту. В мешки с песком — в их смерзшиеся на ночном морозе, плотные, обтянутые мешковиной бока градом вонзились осколки, но ни один не попал в бойцов.

Нельзя было понять, откуда стреляют, огненные дорожки словно возникали из воздуха. Но наконец Амелин разглядел, как несколько фигур в белых маскхалатах перебегают через железнодорожные пути.

— Валерка, смотри!

Не сговариваясь, они стали стрелять в ту сторону с двух стволов. Амелин из РПК, а Бабурин из автомата. Оглушенные взрывами, ошалевшие от неожиданного нападения, они не сразу заметили, как один боевик упал, другие стали отползать в укрытие.

Озлобленные неожиданным отпором «духи» саданули по посту из «Мухи». Выстрел попал в вагон, оглушительно разорвался. Бойцов контузило, они пригнулись к земле, до боли запищало и заныло в ушах.

Почти сразу Песцов вызвал по рации:

— Прекратите стрельбу! «Духи» вас гранатами забросают. Сейчас снайперы начнут работать. Сидите тихо, мы вас вытащим.

Однако огонь не прекращался. Беспрерывный свинцовый поток. Похоже, боевики капитально подготовились к нападению. За несколько дней до этого был День независимости, наверное, к празднику такой «салют» они и приурочили.

Все никак не наступал рассвет, словно вспугнули его стрельбой. Минуты то тянулись, плелись, то вдруг, когда начинался еще более сильный обстрел и некогда было взглянуть на часы, незаметно пролетало полчаса.

Работали снайперы с крыши, «духи» отвечали им выстрелами из гранатометов.

Только в начале двенадцатого Амелина и Бабурина вытащили с поста. Они просидели там почти шесть часов под непрекращающимся огнем. Оглушенные, ошалевшие, пустые — у них не осталось ни одного патрона…

Амелину сунули полный стакан водки. Он проглотил и не почувствовал, что выпил, хотя никогда столько не пил. Даже не захмелел, только попросил:

— Мужики, дайте закурить.

— Ты же не куришь…

Он затянулся, со вздохом выпустил дым:

— Теперь курю.

Огонь, на какие-то минуты поутихший, возобновился с новой силой.

Шалов отозвал бойцов и с других постов. Начали занимать круговую оборону в здании хладокомбината. В большом зале, который прозвали «Греческим», уже давно сколотили нары и притащили туда матрасы — обстрелы ВОГами были и до этого, поэтому в «Греческом зале» укрывались и раньше.

Стены у здания толстые, кирпичные. Может, выдержат? Так думал каждый. А их в здании было сто десять человек — собровцы, омоновцы, спецназовцы, сотрудники ППС. Буряты, русские, кабардино-балкарцы, мордовцы. Все они ждали, что обстрел вот-вот закончится, но летели пули и взрывались гранаты почти беспрерывно.

— Берегите патроны! — распорядился Шалов. — Стрелять прицельно, только когда видите цель.

Незадолго до нападения Песцов ездил в Грозный и привез два КамАЗа боеприпасов — патроны калибра 5,45 и 7,62, гранатометы «Муха». Он сделал такой запас, скорее, с расчетом, что скоро приедет смена и надо оставить им боеприпасы. Но патроны пригодились самим.

По рации узнали, что с моста через Сунжу, где тоже стояли милиционеры из сводного отряда, бойцы пытались прорваться к своим на выручку. Но погиб Михаил Волков, старший инспектор из отдела досмотра линейного отдела аэропорта «Домодедово». В командировке ему только исполнилось тридцать семь лет…

Утром бойцов с поста на мосту через Сунжу должны были менять, но теперь уже стало понятно, что сводный отряд оказался в окружении, так же как и комендатура.

Численность противника была неизвестна, но, судя по плотности огня, банда на милиционеров напала крупная.

Из ОМОНа на воздушном и водном транспорте в окружении оказались четверо — майор Песцов и бойцы Евгений Бутков, Александр Носиков и Николай Амелин. Из Москвы — всего двадцать четыре милиционера.

Как только огонь ненадолго стихал, бойцы пробирались к вагонам, в которых жили, забирали оттуда свои вещи и боеприпасы.

Успели вынести все вовремя, потому что несколько гранат боевиков вспороли обшивку вагонов, а трассирующие пули довершили дело — вагоны вспыхнули.

Дым поднимался к небу. Кроме вагонов, горели здание вокзала и багажное отделение. Милиционеры сами подожгли их трассерами — «духи» вели из этих зданий огонь.

На сопке стояли внутренние войска. Шалов связывался с ними по рации. Но они помочь ничем не могли. Там находились в основном девятнадцатилетние ребята — срочники. У них были один танк (горючего в нем немного, чтобы только несколько раз рацию завести) и несколько снарядов.

Приближался вечер. Электричество милиционерам «духи» выключили, перекрыли воду. Они рассчитывали, что милиционеры сдадутся. Но сдаваться никто не собирался.

Командиры грамотно организовали оборону. Устроили дежурства — по четыре часа каждая смена. Бойцы ломами долбили бойницы в стенах на третьем этаже в «Греческом зале». В плен попадать никто не хотел.

Все сосредоточенно занимались своим делом. У каждого в «разгрузке» лежала одна граната, про запас…

«Духи» ударили по зданию ракетами. Амелин стоял с РПК у своей бойницы. Неожиданно начался такой сильный обстрел, что он никак не мог высунуться. И вдруг шарахнуло в стену наверху так, что от неожиданности у Амелина подкосились ноги. Его оглушило, а в бойницу плотным облаком влетела красная кирпичная пыль. Это прилетела ракета. От ее удара сильно контузило снайперов на крыше.

Следующая ракета попала в колонну здания, и осколками сильно посекло бойцов.

Первых раненых оттащили в отдельную комнату, и ими занялся док. К счастью, один московский милиционер, офицер, оказался бывшим медиком. У него были лекарства и перевязочный материал. Он занимался ранеными.

Еще одна бойница была у Амелина за огромным радиатором, который раньше, до войны, охлаждал, наверное, продукты на комбинате. Следующая ракета попала в угол здания, как раз там, где находился этот радиатор. Он покачнулся, чуть не упал на Амелина. Кирпичи вонзились в радиатор, посыпались на пол, Амелина опять обсыпало красной пылью. А одного бойца все-таки задело, видимо, осколками кирпича. Посекло лицо и руку.

Стемнело. Раненые просили воды. Уже в первые сутки воды не хватало. Давали раненым, а остальным бойцам доставалось по маленькому глотку.

Ночью бойцы делали вылазки в поисках воды. Достали с кухни баки с водой, которая была запасена еще до боя.

Первую ночь почти никто не спал. Атаки боевиков продолжались. Почти каждые пятнадцать минут с разных сторон обороняемого здания милиционеры кидали гранаты. В темноте к ним незаметно могли подползти «духи».

Трое суток слились в один бесконечный грохот, шум, выстрелы, короткий сон, жажду и усталость.

Картонный ящик, заполненный дешевыми папиросами «Дымок» из «гуманитарки», к которым в обычное время никто не прикасался — курили, что получше, — опустошался на глазах.

Не куривший до этого Амелин выкуривал в день по несколько пачек. Столько же и ночью.

Он спал и ел в бронежилете, сросся с ним и со своим РПК.

Страха не было, был только почти что звериный азарт — выследить и уничтожить очередную цель. Отбиваться до последнего. Это уже почти что автоматически.

«Духи» не один раз присылали послов для переговоров. То и дело возникал кто-нибудь с белым флагом. Шалов выходил навстречу. В такие минуты была блаженная тишина, которой все ждали и о которой так мечтали измученные люди.

Им предлагали сдаться, вернее, им гарантировали коридор, чтобы уйти к своим на сопку. Обещали, что никто их не тронет.

В очередной раз, вернувшись с переговоров, Шалов поднял Амелина и Артура Кузнецова, тоже московского бойца из речной милиции.

— Идите на лестницу, — устало распорядился Шалов. — Я им снова отказал. Если что, сразу открывайте огонь, они могут сейчас напасть.

Артур заметил огневую точку боевиков:

— Я сейчас выскочу, гранату метну и назад!

— Не надо, — попытался остановить его Амелин. — Они нас сразу накроют.

С лестницы был выход на выступ в стене, наподобие балкона. Вот на него хотел выбежать Артур.

До нападения, когда Амелин с Кузнецовым несли службу на мосту через Сунжу, Артур здорово научился стрелять из подствольника.

Сейчас он выскочил на балкончик, гранату метнул, даже не разглядел, попал или нет. «Духи» сразу обрушились шквальным огнем. Их ВОГ попал точно в бетонную балку над окном.

Амелин стоял с пулеметом слева от окна. Красно-желтое пламя ворвалось в окно. Кузнецов чуть-чуть не успел заскочить в помещение. В ногу ему вонзились осколки. Амелин отвел его к доктору.

Вечером Николай прилег отдохнуть. За стеной продолжалась стрельба. С крыши и из бойниц милиционеры отвечали огнем.

Продовольствия хватало. Расчетливый командир старался всегда иметь запасы продуктов и патронов.

Вот только никакие консервы в горло не лезли, хотелось лишь пить. Жажда преследовала все время. Уже третий день Амелин совсем ничего не пил.

Николай вдруг заметил, что бронежилет прорван в нескольких местах. Из-под ткани, которой были обшиты пластины, он вытащил какие-то мягкие проволоки. Где-то зацепился? Да вроде нигде не ползал. Николай извлек из бронежилета еще несколько осколков и понял, что это после взрыва, когда ранило Кузнецова.

О том, что их всех ждет, он старался не думать. Надо было жить каждой минутой, каждой секундой — выбора не существовало. Только копились усталость и безразличие.

Но никто из ребят не срывался. Все держали свои переживания в себе. Сражались, готовили себя внутренне ко всему, что-то новое появилось у всех в глазах. Усталость, решимость и печаль.

Николаю летом 1995 года исполнилось двадцать семь лет. Дома его ждали дочка и беременная жена. Николай предчувствовал, что будет сын. Он хотел мальчика. А как сын будет расти, если отец не вернется?

Николай гнал от себя эти мысли. Торопился на пост, набивал очередной магазин и подходил к амбразуре.

Днем почти все стояли на постах. Заканчивались патроны у одного, к амбразуре подходил другой. Без лишних слов. Перекурил, набил магазин и снова вперед.

Именно на третьи сутки стало окончательно ясно, что окружение — это не на один день. По автомобильному мосту по направлению к вокзалу шли бойцы в маскхалатах. Сначала милиционеры подумали, что это свои идут на помощь, но это были «духи»…

Помогала артиллерия и вертолеты. А войти в город и прорвать окружение было слишком сложно. Боевики взяли город в плотное кольцо.

Но все-таки две «коробочки» — бээмпэшки с собровцами — попытались прорваться на помощь, выручить ребят. Милиционеры следили за их отчаянным рывком. Обе БМП «духи» сожгли. Контуженных собровцев боевики пристрелили. Погибло двадцать человек.

Пока еще работала рация, милиционеры связывались с войсками, стоящими на сопках. Пацаны там голодали. Растапливали снег, чтобы напиться, а еды вовсе не осталось. «Вертушки» летали мимо них, перевозили «двухсотых» и «трехсотых», обстреливали позиции боевиков, но на сопки не залетали.

Ночью милиционеры пробрались к «таблетке» — машине «скорой помощи», которая стояла во дворе. Из бака скачали бензин, чтобы подзарядить рацию. Но бензина хватило ненадолго.

Полная радиоизоляция, девятнадцать раненых, пять из них «тяжелые», нет воды и электричества, пять ящиков с патронами калибра 5,45 и три ящика калибра 7,62 для пулемета и у каждого бойца свой боекомплект. Седьмые, восьмые, девятые сутки окружения на исходе…

Парламентарии боевиков все приходили, уговаривали. Но командир продолжал отказываться. Он не верил ни одному слову боевиков и знал про каждого своего бойца — все будут биться до конца, никто не сдастся.

«Духи» пристрелялись, и нападения становились все жестче. Но наконец войска с боями стали прорываться к комендатуре. Они освободили ее, однако дальше, к вокзалу, не пошли, хотя там их очень ждали.

На десятые сутки город опустел. Лежали трупы убитых боевиков, пахло гарью, чернел присыпанный пеплом снег около сгоревших зданий, скелеты домов возвышались, как в разбомбленном Сталинграде.

Вдруг с крыши, с наблюдательного пункта, осажденные увидели милицейский уазик. Кто в нем? С какой целью едут?

Из машины вышел офицер в камуфляже. Свой!

— Ну, как вы тут? Живы? Мы на сопке стоим. Сегодня вас отсюда будем выводить.

Шалов на этом уазике поехал на сопку переговорить с генералом, который дал распоряжение о выводе сводного отряда.

Осажденные милиционеры вместе с артиллерией уничтожили около ста боевиков. Разведчики, которые первыми вошли в город, находили брошенные трупы боевиков. Среди них оказалось несколько арабов. По данным разведки, Гудермес в течение десяти суток удерживала банда Радуева, численностью в шестьсот боевиков. Триста из них окружили комендатуру, и триста — вокзал. Триста против ста милиционеров!

Радости освобождения не было. Было чудовищное безразличие и подавленность от безмерной усталости, истощения физических и моральных сил.

Милиционеры покидали опустошенный, словно смерч по нему пронесся, город.

Домой возвращались на поезде, в плацкартных вагонах. И было только одно желание — отдыхать и спать. Даже удовлетворения от завершения этого долгого бесконечного боя не было, только усталость.

Жена, Елена, не знала об окружении. Она практически не смотрела телевизор.

Николай рассказал ей, не слишком вдаваясь в подробности. Но потом всех москвичей, которые были в Гудермесе в те декабрьские дни, собрали в банкетном зале вспомнить и помянуть погибших — Волкова, собровцев, которые рвались на помощь, и всех, кто погиб там.

Шалов выступал и о каждом говорил, для каждого нашел теплые, точные слова. Но все бойцы знали, что было бы, если бы не оказалось с ними грамотных командиров — Шалова, Песцова, командира ОМОНа из Нальчика — Али Манзоровича, который прошел Афганистан, майора Олега, фамилию которого Николай не запомнил, так же как и не запомнил фамилию своего тезки, командира мордовского СОБРа…

Имена и фамилии стираются из памяти, но лица и глаза никогда не забудутся, где бы ни встретил этих бойцов.

За эту тяжелую командировку Амелин получил орден Мужества. А через шесть месяцев у Николая родился сын — Артур.

На этом командировки для Амелина не закончились. Во вторую войну их было еще три.

В командировке, когда командиром сводного отряда ездил подполковник Виктор Павлович Нефедов, омоновцы исколесили весь Грозненский район в поисках нефтяных мини-заводов. Уничтожили их несчетное количество, около шестидесяти-семидесяти штук Небо чернело от этих взорванных «самоваров».

Многие бойцы отряда стремятся попасть в командировку вместе с Николаем Амелиным. Он не намного старше их, но иногда десять дней могут перевернуть все и прибавить лишних десять лет жизни и опыта. Те, кто хоть раз побывал в бою, отлично знают это.

Лейтенант милиции Николай Бравичев в ОМОН на водном и воздушном транспорте пришел в 1998 году.

Бравичев — пулеметчик и водитель-механик БТР.

За командировки в Чеченскую Республику награжден медалями «За отвагу» и «За отличие в охране общественного порядка».

События, даты, названия населенных пунктов начали уже путаться, стираться из памяти. Столько их было — встреч, деталей, мелочей. Из них складывались командировки…

Главное, что Николай приобрел за четыре командировки, кроме опыта, — это друзья. Бойцы отряда, проверенные и надежные, на которых можно во всем положиться. Они не подведут.

В командировке 2000 года, когда командиром сводного отряда поехал подполковник Виктор Павлович Нефедов, омоновцы много ездили по Чечне.

Вместе с комендатурой Толстой-Юрта выезжали в населенные пункты Грозненского района. Проверяли паспортный режим, досматривали дома в поисках схронов, искали и уничтожали мини-заводы, конфисковывали бензовозы. В обязанности ОМОНа входила и проверка железнодорожного полотна на участке Червленная-Узловая. Искали мины, ведь по железной дороге ездили мирные поезда — «подкидыши», ходившие по маршруту Моздок — Гудермес.

В одном населенном пункте за выезд уничтожили двадцать «самоваров» — небо стало черным от дыма горевших мини-заводов.

Удача сопровождала омоновцев по всем дорогам Чечни. Без нее, на одном лишь умении, на войне делать нечего. Недаром сам Наполеон сказал об одном из своих маршалов, который плохо воевал: «Да он к тому же и несчастлив».

Случалось ездить ночью. Несколько раз омоновцы отставали от колонны. Но какое-то чутье, седьмое чувство, и, несомненно, везение, их выручали. Ни одного подрыва.

Вместе с Нефедовым и бойцами — Кошкиным, Кошелевым и Печкиным — Николай ездил в Грозный выбирать место для будущего ПВД. ОМОН собирались передислоцировать в Грозный.

На милицейском бронепоезде «Кузьма Минин» прибыли в Ханкалу. Проезжали Аргун — один из самых опасных районов, где «зеленка» близко подступает к железной дороге. Здесь армейские и милицейский бронепоезда обстреливали особенно часто.

Прибыли на вокзал. Там стоял сводный отряд милиции из Минеральных Вод, и отсюда милиционеры собирались выйти в Грозный на поиски подходящего места для ПВД. Милиционеры из Минвод предложили Николаю оставить пулемет у них:

— Что ты с такой дурой будешь таскаться?

Николай согласился, но очень скоро пожалел… Ощущение не из приятных — без оружия, как без рук.

Разбитый город создавал ощущение, что ты находишься под постоянным прицелом. До этого в Грозный Николай ни разу не приезжал. Тут до последнего времени шли ожесточенные бои.

ОМОН в дни боев за Грозный стоял на Червленной-Узловой. В какой-то момент войска пошли вперед, и милиционеры остались на охране моста и вокзала в одиночестве. Выручали внутренние войска — каждую ночь на Червленную-Узловую приходил их бронепоезд и прикрывал со стороны села вагоны, в которых жили омоновцы.

…А Грозный произвел на Николая мрачное впечатление. Ни одной живой души, только жуткие провалы окон и пробоины от бомбежек. Казалось, из каждой щели вот-вот вылетит пуля.

Нефедов заметил состояние Николая и отдал ему свой автомат. Это прибавило уверенности.

Сначала омоновцы заглянули на рынок, но быстро оттуда ушли. Торопились. Нашлось подходящее здание — бывший кондитерский цех. Стали его осматривать. Закинули несколько раз внутрь «кошки», на случай минирования.

Николай, как пулеметчик, изучал возможные будущие огневые позиции, отыскал удобное помещение для боеприпасов.

Вдруг прямо через дорогу, в частном секторе, началась стрельба. Не в сторону омоновцев. По-видимому, стрелявшие не знали об их присутствии в кондитерском цехе.

Омоновцы воспользовались этим и быстро ушли из этого района — у них группа малочисленная, даже пулемета не было. Если можно избежать столкновения, то лучше это сделать, нежели нести бессмысленные потери.

А когда проходили железнодорожный мост, то навстречу вдруг проехала темно-малиновая «семерка», набитая серьезными бородатыми ребятами с автоматами. Из открытых окон машины вырывалась музыка, что-то вроде «техно», но на чеченский мотив.

Омоновцы взяли на изготовку оружие. Но чеченцы миролюбиво сказали:

— Здорово, мужики! — и поехали дальше.

Взволнованные милиционеры сводного отряда встретили их вопросами. Оказалось, что омоновцам два раза удалось избежать серьезных столкновений.

Едва они ушли с рынка, как там началась перестрелка, и то же самое случилось, когда они вовремя ушли из кондитерского цеха — там поблизости разгорелся бой.

Удача? Да, но и опыт, и чутье командира — Нефедова.

От грустных развалин Грозного возвращались на Червленную-Узловую как домой. Там уже быт был более-менее налажен, там ждали друзья.

С местными в Червленной-Узловой удалось наладить нормальные соседские отношения. Даже была договоренность, что в случае вхождения в село боевиков местные своевременно дадут знать об этом милиционерам.

Однажды к омоновцам подошла чеченка и рассказала, что в доме, который стоит на отшибе, на окраине села, живет одинокая пожилая женщина. Каждый раз, когда приходит поезд-«подкидыш» и привозит хлеб, старушка покупает слишком много хлеба для одинокого человека.

Милиционеры выставили ночью «секрет». В темноте мимо них к дому скользнули шесть теней. Но приказа на уничтожение от командования не последовало, и этих шестерых пропустили в обратном направлении…

Много раз омоновцы ставили «растяжки» перед Тереком и на тропах, где не ходят местные. Но у «духов» было необыкновенное чутье на ловушки. Ночью они подходили к ним вплотную и, потоптавшись, уходили. Утром омоновцы находили следы от «натовских» ботинок.

А после «профилактического» обстрела «зеленки» неподалеку от поста омоновцев на мосту через Терек выскочил из леса человек.

— Не стреляйте! — кричит.

— Кто такой? — Омоновцы наставили на него стволы.

— Я гражданин Украины.

Проверили документы. Действительно, с Западной Украины. Вот только акцент у мужика чеченский, такой говорок приобретается, когда долго общаешься с чеченцами. Николаю приходилось встречать людей, которые долго прожили в Чечне и стали говорить с таким акцентом.

— Что здесь делаешь? — спросил Николай.

— Я собираю рецепты народной кухни.

— А мы думали, что ты по ягоды пошел, — усмехнулся Николай.

Украинца сдали в комендатуру.

Подозрительных людей бродило по округе достаточно. В одно из дежурств омоновцы задержали «шестерку». В ней оказались вооруженные до зубов люди в камуфляжах. Импортные «разгрузки», автоматы с подствольниками, в их арсенале нашелся даже НРС — стреляющий нож разведчика.

Когда Николай стал проверять их документы, он увидел, что и по документам они разведчики. Только у одного из них в удостоверении было написано «старший разведчик», а у другого «старший разедчик».

Приехал их старший, с ним еще люди.

— Давайте успокоимся, — призвал он омоновцев.

Этих «разедчиков» — двадцать вооруженных людей против нескольких омоновцев. Проверить их никак нельзя было. Пытались запросить данные у комендатуры, но те посоветовали не связываться.

Чтобы не потерять своих людей в неравной схватке, командир приказал: пропустить.

В партизанской войне, которая идет в Чечне, надо действовать осторожно и осмотрительно. Ни к чему лезть на рожон и геройствовать на пустом месте. Хороший командир всегда знает, что посмертные награды никого не осчастливят. Будут только слезы и горе матерей и жен.

Как-то омоновцы возвращались из комендатуры Толстой-Юрта. На мосту через Терек дорогу им перекрыл МАЗ. Он ехал перед ними, заглох, а из днища вытекло масло.

— Это надолго! — с досадой сказал Николай.

Вдруг подошли местные. Они ехали следом. Подошли именно к омоновцам, хотя не они одни стояли в пробке.

— Ребята, давайте мы вас через другой мост проведем. Там ваш КамАЗ пройдет. Деревянный мост здесь рядом. Поехали с нами!

Создавалось ощущение, что их заманивают. Стоять на солнце неизвестно сколько, ждать… Но омоновцы ответили:

— Нет. Мы лучше подождем, пока МАЗ оттащат, а потом спокойно поедем. Мы не торопимся.

Разочарованные чеченцы отошли, а потом и вовсе уехали. Сорвалось?

Вообще, омоновцы ездили с грамотными милиционерами и военными из комендатуры Толстой-Юрта. Всегда разными путями. В Грозный заезжали каждый раз новой дорогой. Плутали по полям, пустошам, хребтам и вдруг выныривали у окраины Грозного.

Николай запомнил, как в одну из таких поездок колонна оказалась перед домом, на стене которого красовался рисунок — пальмы, мечеть, арабские узоры и надпись: «Ушедшим в джихад». И красиво, и жутковато…

Сколько раз колонна избегала подрывов, но как-то на пути в Пригородное…

Справа — мусульманское кладбище, слева — горный хребет. Солнце высоко. От колес БТР во все стороны летит грязь. Колонна растянулась. В ней, кроме милиционеров, были внутренние войска и «Альфа».

Вдруг впереди, в голове колонны, раздались взрыв и выстрелы. Все в колонне спешились, оказались слева, под прикрытием колонны.

Омоновцы находились в самом конце. Они не знали, что происходит впереди. Наконец колонна тронулась.

Николай увидел воронку на дороге от взрыва фугаса, а справа на проезжавших исподлобья смотрели чеченцы, которые на кладбище хоронили своего. Во время подрыва они даже не шелохнулись и не ушли от могилы. А в подорвавшемся БТР погибли ребята…

Пока возвращались на Червленную-Узловую, Николай вдруг вспомнил, как он впервые приехал в Чечню. Как смотрел во все глаза в окно вагона поезда, в котором омоновцы продвигались на Червленную.

Сколько раз он видел кадры первой войны по телевизору, сколько читал об этом в газетах. Хотелось испытать себя. Но вот так, самому, посмотреть на эту воюющую землю удалось впервые. Мрачные развалины, воронки…

А потом он увидел «груз 200».

На «коварном мосту», как прозвали мост через Терек, «духи» из миномета накрыли палатку, в которой было двое десантников. Оба погибли…

Их завернутые тела издалека и видел Николай. За ними прилетела «вертушка». Эти свертки, в контурах которых угадывались еще недавно живые тела ребят, он запомнил навсегда…

Скоро он увидел ребят, которые вышли из Карамахи. Страшная усталость была на их лицах…

Когда началась зачистка Терского хребта, «духи» подбили БМП. Она горела. Омоновцы видели это в бинокль. Милиционеры стояли вместе с железнодорожным ОМОНом. Уйти с моста они не могли. Так и смотрели издалека, как сгорела машина. Потом узнали, что там погиб весь экипаж..

И была еще одна потеря… За несколько дней до своего отъезда домой к омоновцам на заставу приехал командир взвода внутренних войск — Дима. Вместе с ним и его бойцами милиционеры охранял мост через Терек.

— Мне домой скоро, — сказал Дима, — приехал попрощаться.

Он погиб ночью, когда боевики снова обстреляли мост.

И вроде омоновцы вместе с внутренними войсками не подпускали «духов» близко. С одной стороны от поста был лес, с другой — поле. А дальше — горный гребет. Но боевики пристрелялись, передвигались по хребту на машине и вели огонь из гранатомета или миномета. Достать их там не представлялось возможным. В один из таких обстрелов Дима и погиб…

В Старые Атаги заезжали дважды. Вместе с другими ОМОНами и «Альфой» из Новосибирска.

В первый день милиционеры не заходили, зачищали окраину Старых Атагов. Это был отвлекающий маневр, чтобы в центре спокойно работала «Альфа». На следующий день зашли в сам населенный пункт для проверки паспортного режима и досмотра домов.

Николай был в группе прикрытия, когда питерский ОМОН обнаружил госпиталь в подвале одного дома.

Чего там только не было! От запасов плазмы и перевязочных материалов до хирургических инструментов для операций на сердце. Там же, в этом импровизированном госпитале, омоновцы нашли двести комплектов новой камуфлированной формы.

Но вдруг колонну милиционеров блокировали вооруженные люди. Вышли старейшины и начали оживленно разговаривать с комендантом.

Они утверждали, что эти инструменты и медикаменты из грозненской больницы передали в Старые Атаги на хранение. Никаких документов, подтверждающих это, у старейшин не оказалось. Самым весомым аргументом были их вооруженные люди. Хотя по всем правилам в селении должно было быть только несколько человек-ополченцев, имеющих право носить оружие.

Милиционеры все-таки изъяли некоторые инструменты. Отвезли в комендатуру, в Толстой-Юрт, оформили их как вещественные доказательства.

Однажды вместе с Сергеем Колосовым, командиром взвода, Николай полетел на вертолете встречать «гуманитарку». Летчику надо было залететь в Ножай-Юртовский район.

ОМОН на воздушном и водном транспорте к тому времени уже передислоцировался в Грозный, в аэропорт «Северный». В 2000 году ОМОН так и остался в Червленной-Узловой. Еще были планы перебазироваться в Алды, пригород Грозного, но это решение руководство тоже отменило. И только в 2001 году милиционеры оказались в Грозном.

Именно из Грозного вылетели Колосов и Бравичев. Они залетели в горный район Чечни. Внизу густые леса. И ощущение, словно летишь над зловещей бездной. Вертолет с земли — хорошая мишень. Но все обошлось и в этот раз…

Трижды Николай встречал свой день рождения в Чечне. Окрещенный на войне позывным «Бивис» (за любовь к мультикам с одноименным героем), он отметил там свои двадцать три, двадцать четыре и двадцать пять лет.

Это самые необычные и самые памятные дни рождения. Со множеством гостей и подарков, таких, каких не получал Николай за всю свою жизнь. Они не были шикарными или дорогими, но они могли спасти жизнь на войне — гранаты и патроны.

А в одну из командировок Николай уехал, когда жена была на шестом месяце беременности. Он вернулся как раз к рождению своего второго сына — Жени. Мише, старшему, уже исполнилось тогда два с половиной года.

Путались в памяти даты, события — так их было много. Копилась усталость от переживаний за родных, которые ждали его дома. Но это его жизнь, его работа и судьба. Надежных друзей у Николая много. Лишь бы сопутствовала всегда удача.

Старший лейтенант милиции Анатолий Лукин в ОМОНе на воздушном и водном транспорте с 1993 года. Дважды ездил в командировки в первую чеченскую войну и дважды — во вторую. Награжден медалью «За отвагу».

Через всю Ингушетию на «Урале», без сопровождения, на блокпост под Самашки. А до самого Грозного всего пятьдесят километров, и еще только начало войны — конец 1994 года.

…О том, что придется ехать в командировку, Лукин узнал, когда приехал в отряд на суточное дежурство.

Речь и не заходила о Чечне. Там шли бои, работали войска — авиация, десантники, пехота. Что на войне делать милиции? Предполагалось, что омоновцы будут следить за порядком в прилегающих районах.

Прилетели в Ростов-на-Дону. А уже оттуда выехали на поезде в Беслан. Владикавказ стал основной базой омоновцев на сорок пять суток командировки. Именно с этой базы каждую вторую неделю выезжали на блокпост под Самашки на смену другим омоновцам из Ярославля. Так и менялись — неделю москвичи, неделю ярославцы или еще какой-нибудь ОМОН.

На блокпосту ОМОН усиливали десантники с приданной бронетехникой — двумя бээмпэшками и БТР.

Под боком — Самашки, удерживаемые боевиками. Мимо поста идут колонны на Грозный — вот тебе и нет войны!

Оказались на воюющей территории. Самая первая боевая командировка ОМОНа. А сколько их еще будет впереди! Тогда об этом, конечно, никто не знал…

Командиром группы омоновцев был майор Клепиков — заместитель командира отряда.

Ночной туман, когда не видно собственной руки, густел с каждым часом. Холод пробирал до костей. А еще днем светило солнце…

«Наши сейчас у печки греются, — поежился Лукин. — Но придется померзнуть — "духи" совсем обнаглели».

Утром в сторону Грозного ехал БТР. Он подорвался прямо на глазах омоновцев. Боевики, прокравшись ночью, в тумане, заминировали этот участок дороги.

К счастью, никто не сидел на броне. Бойцов внутри БТР контузило, а одному из них сломало лодыжку. Его автомат согнуло от сильного удара.

После этого подрыва было принято решение устраивать ночные засады. Не давать «духам» подкрасться в тумане и минировать дорогу.

Небольшое деревянное сооружение — маленькая будочка два с половиной на семь метров, в которой жили омоновцы, — находилось в семистах метрах от дороги. На сопке, прилепившись одной стеной к горе, с двух других прикрытая БТР и БМП будочка располагалась удачно. Рядом высились армейские палатки.

Но на самой дороге для постовых никакого укрытия, кроме окопчика на обочине, не было. За спиной — сопки, а впереди — поле. Через поле — Самашки, а еще дальше — лесополоса и разбитое железнодорожное полотно. Между омоновским постом и Самашками возвышался брошенный химический завод.

Когда милиционеры стояли на посту, то были открыты всем ветрам и снайперам.

Несколько ночей выходы в «секрет» ничего не давали. Расстилался по округе ватный туман. Мороз, и никакого просвета в серо-белой мгле. Туман обманчивый, он начинает усыплять, будто находишься в мирном, уютном пространстве, а на самом деле в любой момент прямо перед тобой может оказаться «дух», весьма реальный и вооруженный…

В одну из ночей семеро омоновцев снова сели в засаду…

С утра они, как обычно, ходили на химический завод, осматривали его. Там за ночь появились новые окопы, выведенные в сторону омоновского поста.

Прежде чем выдвигаться на завод, милиционеры изучали местность в бинокль, а затем перебежками по знакомой тропе выходили туда. Была опасность, что боевики за ночь займут это здание и уже оттуда начнут атаку на пост. «Духи» даже не пытались минировать завод, у них на него явно были свои планы…

А ночь выдалась ясная, кажется, единственная за все время. Кроме Лукина в засаде было еще семеро бойцов. Они притаились у дороги, в окопе.

В бинокль ночного видения омоновцы увидели крадущихся по полю людей. Боевики шли со стороны Самашек. Их было человек пятнадцать.

По рации милиционеры сообщили об этом своим и стали выжидать. Лукин держал наготове пулемет.

Боевики до дороги не дошли. Что-то их насторожило, и они неожиданно открыли огонь. Омоновцы ответили и сразу запросили подмогу.

— Дайте целеуказания трассерами, — попросили десантники по рации.

И, увидев направление, они поддержали омоновцев огнем из ПКТ.

«Духи» ушли. Утащили раненых, а может, и убитых. У омоновцев потерь не было. Они вернулись на базу, в свою будочку, где теснились двадцать человек. Перекусили привычными надоевшими консервами и легли спать.

Утром снова надо было обследовать завод и запастись дровами…

Если не стояли на посту, то от работы по хозяйству никто не освобождался.

За неделю дежурства под Самашками бойцы изматывались и худели. Возвращались в Беслан с удовольствием. Там хоть и постреливали в городе по ночам, но все-таки не было войны. Передохнув неделю, милиционеры снова отправлялись под эти злополучные Самашки.

Сорок пять суток командировки прошли, а Самашки зачистили от боевиков только после отъезда омоновцев домой. Все это время боевики донимали блокпост обстрелами и ночными вылазками в тумане.

Второй раз Новый год Анатолий встречал в Чечне.

«Как встретишь Новый год, так его и проведешь». Эта примета в Чечне несколько видоизменилась: «Где встретишь Новый год, там его и проведешь».

1996 год омоновцы встречали в Чечне. В Гудермесе.

После недавнего окружения Гудермеса здание, в котором держал оборону сводный отряд, еще целый месяц дымило, напоминая о десятидневной блокаде. Когда находились в нем, дышать было нечем.

К вокзалу подогнали новые вагоны, вместо сожженных во время боев. Обложили их бетонными плитами, поставили пожарную бочку рядом. К сожалению, опыт на войне приобретается трудно и оплачивается кровью и потерями.

Подходы к месту дислокации отряда как следует заминировали. За несколько ночей случилось четыре подрыва боевиков на «растяжках».

Утром милиционеры выходили на место восстановить «растяжку». Как правило, никаких следов не находили. Иногда замечали кровь на земле.

Животное подорваться не могло. «Растяжку» устанавливали на уровне груди или пояса взрослого человека. Да и раненое животное вряд ли могло самостоятельно уйти. А «духи» своих всегда утаскивали, заметая следы.

В одну из ночей многим не спалось. Кто-то читал, кто-то играл в карты, чтобы хоть как-то скоротать бессонную ночь в тесном вагоне.

Сначала раздались характерный свист и шипение. ВОГ из подствольника угодил точным попаданием на крышу вагона. Взрывом на мгновение всех оглушило. Вагон покачался из стороны в сторону, как от ураганного ветра, и замер.

Омоновцы схватили оружие и бронежилеты и разбежались по своим постам.

Осколками от ВОГа посекло двух омоновцев, которые были на посту, — милиционеров из Самары и Кузбасса. Одному угодило в колено, а другому — в локоть.

Обстрел продолжался еще с полчаса. Милиционеры плотным ответным огнем погасили точки «духов».

Утром от местных омоновцы узнали, что у группы боевиков, которая напала ночью, двое убитых и несколько раненых.

Неоднократно омоновцы при поддержке армейской бригады зачищали Гудермес. Но никого подозрительного задержать не удалось.

Чтобы избежать внезапных нападений и блокирования боевиками базы, они делали выносные посты-засады на ночь. Выдвигались на окраину Гудермеса, прятались каждый раз в разных, присмотренных заранее тайниках.

Ходили в засаду по трое. И жутковато было сидеть на отшибе, достаточно далеко от своих, вглядываясь в темноту. Помогал вести наблюдение сильный прожектор, светящий с базы. Он светил омоновцам в спину и слепил возможных противников.

Нападения боевиков удавалось избежать. Если «духи» и устраивали обстрелы, то только издалека, поэтому потерь среди милиционеров не было.

И третий год войны Лукин встретил в Чечне. Это была уже вторая кампания, и опять — Червленная-Узловая. И задачи были такие же — охранять мост через Терек и место дислокации.

В Червленную-Узловую приехал сводный отряд милиции, а из ОМОНа на воздушном и водном транспорте — пятнадцать человек.

В эту командировку Лукин поехал уже заместителем командира взвода.

Так же ставили «растяжки» в лесу, так же боевики на них подрывались, а утром омоновцы, как и в Гудермесе, не находили никаких следов.

Родные терпимо относились к командировкам, хотя уже шел пятый год войны. Между двумя кампаниями был только небольшой перерыв.

Лукин, как и другие омоновцы, добросовестно выполнял свою работу, нес службу, ездил в командировки. Поехал и в 2001 году в Грозный, где ОМОН базировался в аэропорту «Северный».

Командировки по три месяца выматывали и бойцов, и их близких. Сорок пять суток, как в первую войну, — это был оптимальный срок.

Конечно, накапливалась усталость, но радовало, что возвращались без потерь и четко выполняли поставленные перед отрядом задачи.

Наконец наступил Новый год, который Анатолию удалось нормально встретить дома с женой, дочерью и маленьким сыном. Хорошо бы все-таки исполнилась примета: «Как встретишь Новый год, так его и проведешь». Без войны.