…Я на экзамене дрожал, как в лихорадке,

И вытащил… второй билет! Спасен!

Как я рубил! Спокойно, четко, гладко…

Иван Кузьмич был страшно поражен.

(Саша Черный)

Начальные школы призваны были дать азы образования. Для многих детей из-за недостаточных средств родителей тем и кончалось. Но кто-то потом шел дальше — в четырехклассное училище^[393], гимназию, реальное и коммерческое училища. Эти учебные заведения бывали казенные, городские и частные. Начальные городские школы были бесплатные, остальные платные. В начальных школах преподавали Закон Божий, русский язык, арифметику и чистописание. Опишем те учебные заведения, где мы учились.

На углу Фонтанки и Вознесенского проспекта помещалась частная начальная школа Черниковой^[394]. Маленькая квартирка из трех комнат. В одной жили учительницы, мать и дочь Черниковы. В другой, для старших учеников, стоял длинный стол, стулья и классная доска. В третьей, для младших, — четыре удлиненные парты, на 6 человек каждая, столик для учительницы, классная доска. Вот и все оборудование. Мальчики и девочки учились вместе.

В младшем классе преподавала дочь, особа лет сорока, очень нервная. В старшем — сама Черникова, сухая старушка с костлявыми руками. Они преподавали все предметы, даже Закон Божий.

Приходить надо было к 9 часам. Около 11 — перерыв на полчаса, после чего занимались еще часа два. Во время перерыва завтракали, пристроившись кто где — на парте, на подоконнике, за столом. Завтраки приносили с собой в корзиночках, которые продавались специально для этого. После завтрака всех учеников выпроваживали в маленькую переднюю, а классы проветривали. Передняя была темная, без света. Ученики толкались, задирали девочек, те визжали. Учительницы тем временем уходили в свою комнату отдыхать.

Перед началом занятий и по их окончании читали молитву. Учительницы были хорошие педагоги, объясняли понятно, терпеливо. Но мальчишки оставались мальчишками: шумели, разговаривали, пускали бумажные стрелы, дергали девочек за косички. Особенно расшалившихся выгоняли в переднюю под надзор Фени, которая, работая кухаркой, требовала, чтобы провинившийся стоял на пороге кухни. В случае особых проступков прислуга посылалась с письмом отвести шалуна домой.

Отметки выставлялись по четвертям года в дневники, которые продавались за 15 копеек в любой писчебумажной лавке. Один из авторов при получении первого дневника, не понимая значения отметок, с радостью принес его домой. Отец потребовал дневник. Успехи были неважные, особенно поведение. В этой графе стояла единица. Была порка. После этого значение отметок стало ясным.

Большинство учеников были из семей среднего достатка. Родители отдавали детей в платную школу, считая, что там учат лучше, чем в народной бесплатной школе^[395], и легче будет сдать экзамен в гимназию. Кроме того, школа Черниковых зарекомендовала себя с лучшей стороны среди обывателей района. Детей провожали в школу и встречали после занятий либо родители, либо прислуга. Учительницы передавали им свои замечания, давали советы, требовали принять те или другие меры к нерадивым.

После двух лет такого обучения, если у родителей были возможности, дети держали приемные экзамены в приготовительный или первый класс гимназии или другого среднего учебного заведения. Был известный конкурс, желающих оказывалось больше, чем мест. Экзамены по Закону Божию, русскому языку и арифметике. Сколько было тревог у родителей! Поступающим на счастье надевали на шею ладанку^[396], крестили перед входом в класс, плакали, когда получал тройку, — с ней было не попасть.

Мы оба учились в казенных гимназиях. Гимназия, о которой пойдет речь, официально называлась «Санкт-Петербургская 10-я гимназия». Помещалась она в доме № 3/5 по 1-й Роте Измайловского полка, во флигеле домовладения упоминавшихся нами братьев Тарасовых. Это было не специальное учебное здание, а переделанное из жилых квартир и приспособленное под гимназию. На первом этаже — гимнастический зал, шинельная, комнаты для сторожей, библиотека. На втором этаже — квартира директора, канцелярия, учительская, приемная, физический кабинет, квартиры делопроизводителя и казначея. На третьем этаже — зал, комната учебных пособий и пять классов, с четвертого по восьмой включительно. На четвертом, последнем, этаже — квартира инспектора, зал, комната учебных пособий и классы: приготовительный, первый, второй и третий. Все классы имели выход в залы или примыкающие к ним коридоры. Помещения были неважные: потолки низкие, классы тесные, отопление печное, освещение до 1906 года керосиновое. Вся обстановка бедная, парты простые, сосновые. Оборудование физического кабинета и комнат с учебными пособиями весьма скромное^[397].

В гимназии, вместе с приготовительным классом, училось не более 260 человек. В старших классах после отсева оставалось человек около 20. 10-я гимназия относилась к захудалым, у высшего начальства была на последнем счету. Сюда педагоги, говорят, нередко переводились за проступки из других гимназий в виде наказания. Это налагало известный отпечаток на весь педагогический состав. Учителя находились в некоторой оппозиции к высшему начальству и старались доказать, что они настоящие педагоги. Поэтому по пустякам они не были строги, но зато были весьма требовательны, когда дело касалось знаний. Преподавание держалось на высоте, никаких послаблений не допускалось. Педагоги были люди пожилые, ходили в форменных сюртуках^[398] с отличиями чинов на петлицах. На золотых пуговицах — изображение пеликана, кормящего птенцов. Это был символ — олицетворение полной, беззаветной отдачи знаний и сил ученикам. Ведь пеликан, по преданию, чтобы накормить птенцов, разрывал свою грудь.

Состав учащихся был разнообразен, но сыновей аристократов и богатых людей не было. Учились дети скромных служащих, небольших чиновников, средней интеллигенции. Не были исключением и сыновья мелких служащих, рабочих. Был, например, у нас в классе сын почтальона, мальчик из семьи рабочего Путиловского завода, сын солдата музыкальной команды Измайловского полка. Плата за учение — 60 рублей в год. Как же бедные люди могли учить сыновей в гимназии? Во-первых, были стипендии, во-вторых, пожертвования, в-третьих, два-три раза в год в гимназии устраивались благотворительные балы, сбор от которых шел в пользу недостаточных, то есть малоимущих, учеников. Чтобы получить освобождение от платы, надо было хорошо учиться и иметь пятерку по поведению.

Гимназисты носили форменную одежду: синюю фуражку с белым кантом и посеребренным гербом из скрещенных листьев лавра, а между ними номер гимназии, шинель серого сукна со светлыми пуговицами и синими петлицами, черную тужурку, лакированный ремень, на котором светлая пряжка с номером гимназии, брюки черные^[399]. В торжественных случаях — мундир из синего сукна, однобортный, с серебряными галунами по воротнику. В нашей гимназии мундир имели только единицы, многие семьи были малосостоятельные. Бедным гимназистам иногда выдавались от Общества всепомоществования недостаточным ученикам деньги на покупку форменной одежды.

Все обмундирование обычно покупалось на вырост, у первоклассника часто шинель волочилась по земле, из рукавов не было видно пальцев, тужурка доходила чуть не до колен. Но мальчишки росли быстро, года через два шинель уже была до колен. В семьях, как правило, одежда переходила от старшего брата к младшему. Было принято, что родители более состоятельные передавали малоношеное ненужное обмундирование в гимназию для нуждающихся. В общем, как-то устраивались, и мальчики были все одеты по форме. Особых придирок к форме не было, требовалось, чтобы было чисто и не было дыр.

Строго следили за тем, чтобы гимназисты были подстрижены, а в старших классах — со скромными прическами. Если гимназист приходил без ремня или с космами, его отправляли домой.

Занятия начинались в 9 часов. Урок продолжался 50 минут. Между уроками перемены: первая — 5 минут, вторая — 10, третья — 30, четвертая — 5 минут. Начиная с пятого класса, каждый день было 5 уроков. К девяти начинали сходиться учащиеся — младшеклассники с ранцами за спиной, гимназисты постарше носили ранцы под мышкой, так как ремни были уже оборваны, а ранец истрепан. Обычно он служил не только для ношения книг, но и для катания на нем по паркету, на нем же съезжали в шинельную по крутым ступенькам. В старших классах ходили и с портфелями. Каждый класс имел свое отделение в шинельной, для каждого ученика был свой крючок и место для фуражки и галош. По мере прихода шум в шинельной увеличивался. Здесь командовал сторож Иван, небольшого роста, коренастый человек, подстриженный «ежиком», с закрученными усами, в черном форменном сюртуке. Он был сердитый человек, и младшие гимназисты его боялись, так как иногда получали от него подзатыльники, но жаловаться не смели: сами были виноваты, а ябедничество и фискальство противоречило традиции. Некоторых малышей приводили мамы, но это вызывало насмешки. Минут за 10 до начала занятий в шинельной появлялся один из молодых педагогов, гимназисты младших классов ставились в пары и отправлялись по классам. Старшеклассники в парах не ходили.

Ровно в 9 раздавался звонок, к этому времени все гимназисты были уже в классах. В классы шли учителя с журналами. Все вставали. Перед первым уроком дежурный читал молитву. Через 50 минут раздавался звонок на первую перемену. Все выходили в залы, в классе дежурный открывал окно. Во вторую перемену младшие классы спускались в гимнастический зал, где были приготовлены столы, а на них кружки с горячим сладким чаем. Чай могли пить только те, кто вносил полтора рубля за полугодие. Сюда же приходил булочник с булками и пирожками. Но обыкновенно завтраки брали из дому. В 12 часов, в большую перемену, чай пили старшие классы.

Во время чаепития ходили сторожа с медными чайниками и подливали чай. После четвертого урока была последняя перемена в 5 минут. В большую перемену некоторые выбегали во дворик поиграть в мяч или снежки. Близко живущие бегали завтракать домой. Наконец кончались занятия, по классам читались молитвы. Младшие классы в парах под надзором педагога спускались в шинельную. Но на последнем, крутом марше лестницы пары расстраивались, все неслись вниз, кто побойчее, сидя на ранцах, съезжали по ступенькам. «Маменькиных сынков» встречали мамы. Сторож Иван, чуя, что здесь можно получить чаевые, проявлял внимание, помогал одеваться, завязывал башлык, говоря: «Вы не беспокойтесь, я присмотрю, не дам в обиду вашего мальчика». Все остальные одевались мгновенно, шинель натягивали уже во дворе, торопились «на волю». Через пять минут в шинельной никого не оставалось, кроме мамаш, которые еще закутывали своего мальчика. Старшеклассники такой торопливости себе не позволяли. Франты старались покрасивее надеть фуражку, эффектно закинуть концы башлыка, не завязывая их в узел, небрежным движением взять портфель и тщательно осмотреться в зеркале.

Звонки к началу и концу занятий давались ручным колоколом. Этим делом заведовал у нас сторож Сильвестр, как две капли воды похожий на Сократа^[400], с той разницей, что от него всегда попахивало водкой и луком. Ручной колокол он носил в заднем кармане сюртука, так как были случаи, когда гимназисты прятали колокол.

Сторож Сильвестр был хороший и даже остроумный, шутил с гимназистами, знал много латинских слов и выражений. Ему не удавалось слово «директор», он произносил «дилектор». К педагогам он относился с большим уважением и каждому давал очень верную характеристику. Вообще оставил о себе хорошую память. До сих пор стоит перед глазами процесс тушения им керосиновых ламп. В класс он входил с особым устройством: длинная железная трубка с загнутым концом, к которому припаян колпачок. Его он наставлял на конец стекла лампы и дул в трубку. Лампа гасла, испуская страшный смрад, а таких ламп в классе 4–5. Это развлекало гимназистов, в адрес Сильвестра неслись поощрительные возгласы: «Поднатужься! Дуй здоровей!»

В гимназии бывали торжественные дни. 20 августа — начало занятий; акт, когда раздавали награды; особые события — панихиды по высокопоставленным лицам и пр. В эти дни все собирались на молитву в зал перед образом Иоанна Богослова^[401]. Пел гимназический хор, играл свой духовой оркестр. В хор учитель пения набирал тех, кто имел слух и голос. Проба голосов была во втором классе. Учитель пения Четвертаков, гимназисты же его звали Пятиалтынный, напоминал Собакевича^[402]. Один из авторов этих заметок на пробе очень волновался и взял не в тон. Учитель пения расценил это как озорство, сразу выгнал из зала и пожаловался классному наставнику. Тот оставил «певца» на два часа после уроков с занесением наказания в дневник, за что ему попало и дома. Так печально закончилось его вокальное образование. Но приверженность к искусству у него осталась. В четвертом классе он начал играть на турецком барабане, потом на альте^[403] в гимназическом оркестре. Другой автор увлекся скрипкой.

Если говорить о самом учении, надо признаться, что гимназисты были загружены. Кроме занятий в гимназии в течение 4–5 часов задавалось много на дом. Чтобы хорошо успевать, надо было учить уроки. На это уходило около трех часов, а то и больше. На воскресенье и другие праздники тоже задавались уроки. В средних и старших классах были переходные экзамены, и весной следовало повторить весь курс. С первого класса начинали изучать немецкий язык, со второго — французский, с третьего — латынь.

В восьмом классе был даже разговорный латинский час. Ученикам раздавались картинки из жизни Древнего Рима, и они должны были рассказать по-латыни содержание доставшейся картинки. В экзаменах на аттестат зрелости предусматривалась письменная работа по латинскому языку.

С пятого класса желающие могли изучать еще греческий. С четвертого класса в системе русского языка целый год изучался церковнославянский. Кроме предметов, обычных в средней школе, в старших изучали гигиену, логику, психологию, законоведение, космографию^[404]. Из одного перечисления предметов видно, что среднее образование давалось в широком объеме.

Закон Божий считался второстепенным предметом^[405], его уроки были два раза в неделю в течение всех восьми лет, требования к нему были сниженные.

Светлую память о себе оставил инспектор, статский советник Иван Алексеевич Суровцев, педагог в лучшем смысле слова. В младших классах он преподавал русский язык, а в старших — латынь, историю и литературу. Он был очень справедлив, глубоко понимал внутренний мир гимназиста, нетерпимо относился ко лжи. Преподавал он замечательно, и какой бы предмет он ни вел, всегда умел вызвать интерес к нему. Даже латынь, этот сухой и мертвый предмет, он превращал в увлекательный экскурс в мир Древнего Рима. Гимназисты старших классов ждали его уроков. Он вдохновенно передавал любовь к Овидию, Вергилию, Горацию. Произведения Цицерона, Тита Ливия в его объяснениях оживляли реалии Древнего мира. Отметки он ставил строго, но своеобразно. Скажем, гимназист читает латинский текст из Тита Ливия, чтобы потом перевести. Суровцев сажает его и ставит «два», не допуская к переводу, за невыразительное чтение — ученик не понимает, что читает. И наоборот, гимназист читает Вергилия с большим выражением — Суровцев, не требуя перевода, ставит ему «пять». Предмет сделался любимым, нетрудным^[406].

Очень веселый человек был преподаватель математики в младших классах Н. Я. Неймарк. Полноватый добродушный мужчина заявлял ученикам: «Самый легкий предмет — математика. Она требует только одного — внимания»^[407]. И действительно, математика в его преподавании казалась легкой. Достигал он этого простыми, ясными объяснениями, используя последовательность и логичность математических знаний. Он применял такой прием: «Каверкин, иди к доске. Докажи им, что сумма внутренних углов треугольника равняется двум прямым». — «Я не знаю, мы ведь этого не проходили». — «Ничего трудного здесь нет». Привлекая предыдущие знания ученика, он умело наводил гимназистов на доказательство, и отвечающий действительно доказывал. «Вот видите, а вы говорили, что не знаете». Математику все знали хорошо, учиться было легко. Когда начинался учебный год, Неймарк, поглаживая бороду, говорил: «Материала у нас много-с, много-с, а времени мало-с, мало-с, мало-с, но это нам нипочем!» Гимназисты, имитируя движения его рук, как бы поглаживая усы и бороду, хором повторяли: «Много-с, много-с, но нам это нипочем». Он заразительно хохотал и говорил: «У вас это выходит лучше, чем у меня!»

Колоритными фигурами были отец и сын Некрасовы. Отец, священник, преподавал Закон Божий; сын — в старших классах математику и космографию.

Отец Виссарион, окончивший духовную академию, хорошо знал языки, был человеком очень просвещенным. К своему предмету, Закону Божию, относился не особенно серьезно; шепотом про него говорили, что он атеист. Этого мы утверждать не беремся, но то, что он был либерал и передовой человек, несомненно.

Любопытно было видеть, как «батюшка» шел с «французом» и говорил с ним на прекрасном французском языке, с преподавателем немецкого языка говорил на немецком, хорошо знал древние языки — латинский, греческий и древнееврейский. Преподавал он так: после объяснения скажет, что к следующему уроку нужно приготовить то-то и будет спрашивать таких-то учеников, перечислял их фамилии. Спрашивал легко, говорил главным образом сам, гимназисту надо было вовремя поддакивать. Ставил он обычно «пять», а кто совсем ничего не знал — тому «четыре».

Когда старшие ученики задавали ему вопрос, в котором вероучение расходилось с действительностью, он, называя ученика по имени, говорил: «Садись, Митя, не в меру ты догадлив! Вырастешь — поймешь!» По церковной линии его затирали: несмотря на его преклонный возраст, не давали звания митрофорного протоиерея^[408]. На уроках его было шумно, педагог он был никудышный.

Старший его сын был инженер путей сообщения, член Государственный думы. По «колокольной» линии никто из сыновей не пошел, они были врачи, педагоги.

Младший его сын, Александр Виссарионович, был высокий, худощавый, стройный и молчаливый молодой педагог. Он никогда не улыбался и не шутил. Его боялись, даже в старших классах на его уроках было тихо. У него был такой прием: входил в класс и стоял молча до тех пор, пока не наступала гробовая тишина. Тогда он наклонял голову и шел на кафедру, после чего ученики могли сесть. В отличие от Неймарка он считал математику трудным предметом и внушал это ученикам, отчего не мог возбудить интерес к предмету. Уроки проходили скучно, бесцветно, в классе ощущалась напряженность. Даже такой интересный предмет, как космография, он засушивал. Материал всё же знали, но интереса к нему не было.

Замечательным преподавателем русского языка в старших классах был Л. А. Степанов. Это был превосходный оратор, заслушаться было можно, как интересно и красиво он объяснял. Устных ответов в старших классах он не практиковал, каждую неделю надо было представлять домашнее сочинение, а раз или два в месяц были классные сочинения. На его уроках ученики чувствовали себя свободно, легко, слушали с большим интересом. Очень содержательным был его разбор ученических сочинений. Здесь много шутил, но ничего оскорбительного не допускал. Говорил, например: «Написали бы вы такое письмо своей барышне^[409] — это было бы ваше последнее к ней письмо. Пора уметь отвечать за свои слова». И на примерах показывал, как надо отшлифовывать каждую фразу и выражение.

В младших классах историю Древнего Рима и Греции преподавал Н. П. Обнорский, один из составителей Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона^[410]. Добрейший человек и знаток истории, он знакомил нас, мальчишек четвертого класса, с античным миром. Мы великолепно знали Акрополь, Капитолий, планы древних Афин и Рима, храм Афины Паллады, Коринф, Сиракузы, ходили по римскому Форуму, купались в термах Каракаллы, сражались вместе с гладиаторами, участвовали в ристалищах, получали лавровые венки победителей. Обнорский читал нам «Илиаду» и «Одиссею», приобщил к чудесным источникам классической поэзии^[411]. Человек он был мягкий: если ставил двойку какому-нибудь лентяю, то потом страдал больше, чем гимназист, который уже забыл о плохой отметке. Его гордостью была гимназическая библиотека. Получив один шкаф с истрепанными книжками, он через несколько лет создал прекрасную библиотеку с замечательным набором книг, библиотека уже занимала две большие комнаты с десятками шкафов, тысячами книг по самым разнообразным вопросам. Деньги на это он получал частично от пожертвований, частью от благотворительных вечеров, но основным было пожертвование бывших воспитанников гимназии и их родителей. Работали в библиотеке гимназисты по его выбору из числа самых аккуратных и исполнительных.

Наряду с такими педагогами были люди и иного склада. Скажем, преподаватель немецкого языка И. Ф. Вейерт^[412], какой-то полусумасшедший человек, настроение которого менялось мгновенно. То он позволял гимназистам делать в классе неведомо что — шуметь, бегать, сам хохотал над их проделками, то сразу переменится и выгонит полкласса вон. Он кричал: «Петров, Каверкин, Белковский, Генинг и прочие тому подобные личности, вон из класса!» Такая формулировка давала возможность любому выйти за дверь, особенно тем, кто не выучил урока. Тогда он орал, хлопая журналом по кафедре: «Куда вы?» Гимназисты с нагло-наивным видом отвечали: «Мы — прочие и тому подобные личности и потому должны уходить». Тогда он кричал: «Все уходите, кто хочет!» В классе оставалась дай Бог половина. За пять-десять минут до звонка выгнанные и примкнувшие к ним «прочие подобные личности», боясь быть замеченными директором или инспектором, которые делали перед звонком обход, широко распахивали обе половинки дверей в класс, торжественно входили, останавливались перед кафедрой, поднимали правые руки вверх и скандировали: «Ave, magister, morituri te salutant», перефразируя приветствие гладиаторов^[413]. Настроение Вейерта мгновенно менялось, он хохотал во все горло и кричал: «Садитесь, мерзавцы!» Иногда входили в класс так: одного из гимназистов другие несли на плечах и пели: «Со святыми упокой»^[414]. Впереди идущий останавливался перед кафедрой и говорил: «Он не перенес изгнания и умер во цвете лет!» Опять всеобщий хохот и прощение. Он сразу прощал, если выдумка была остроумна, а остроумие гимназистов было бесконечно. При таком учителе успехи в немецком языке были плохие.

Интересной фигурой был преподаватель физики и химии Э. Э. Форш^[415]. Он был замечательный ученый, перегруженный всякими знаниями, но передавать эти знания гимназистам не умел. Объяснения его были какие-то сумбурные, говорил он невнятно, мысли перескакивали с одной на другую. Он находился постоянно в какой-то прострации^[416] или близко к ней. Но человек он был добрый, застенчивый, даже наивный, всем и всему верил. Гимназисты на его уроках делали что угодно, ставил он не ниже четверки. Вызовет ученика, тот, как говорится, ни в зуб ногой, класс кричит, что ему нужно поставить «пять». Форш разводит руками: «Как же „пять“, когда он ничего не сказал?» Класс ревет: «Он стесняется, а потому и не говорит». Один из гимназистов вскакивает и говорит: «Спросите меня, он вчера мне помогал». Начинается шум, подсказывания, в результате учитель ставит ему «четыре». Если же был показ опытов в физическом кабинете, то гимназисты шли еще дальше. Все опыты они называли фокусами и требовали, чтобы Форш засучил рукава, иначе не поверят. Говорил он тихим голосом, задумчиво. Независимо от такого преподавания, физику в общем знали, предметом этим интересовались, некоторые делали опыты дома. Форш оставил о себе добрую память.

Исключительным педагогом был преподаватель французского языка Луи Мартен. Он был соавтором классического учебника «Morceaux choisis»^[417]. За все время он не сказал ни одного слова по-русски, и мы должны были говорить только по-французски, как бы у нас ни получалось. Он так объяснял, что даже мы, имея вначале небольшой запас французских слов, все же понимали его. Он был строгий, сидели при нем в классе тихо. Вспоминаем и видим перед собой его высокую фигуру, чисто галльский профиль^[418], приятный низкий баритон. Знали французский язык хорошо, в седьмом-восьмом классе свободно читали и переводили без словаря, неплохо говорили по-французски, конечно, выговор у некоторых оставался «нижегородским», этого Мартен преодолеть не мог.

Особняком стояли преподаватели гимнастики и военного строя. В гимназии преподавалась «сокольская» гимнастика. Приходил из гимнастического общества «польский сокол» Ян Беганский. В торжественных случаях он появлялся в кунтуше, конфедератке с белым пером^[419]. Гимнастику он поставил образцово, при нем приобрели хорошие снаряды. Учил он и фехтованию на рапирах, и бою на саблях. Красиво ставил вольные движения, пирамиды, упражнения с булавами. В обращении был грубоват, иногда мог дать и кулаком в бок, но на него не обижались. На гимназических балах он появлялся во фраке и танцевал лучше всех.

Военный строй преподавал штабс-капитан Измайловского полка, начальник учебной команды. В гимназию доставили старые берданки без замков^[420]. В тесных помещениях развернуться строевыми занятиями было неудобно. Этот умный офицер, которого мы встретили сухо, постепенно заинтересовал нас не самими упражнениями с ружьем, а объяснениями, почему применяется тот или иной строй, как избежать больших потерь в бою, какая польза знать ружейные приемы, какое значение имеет снаряжение, т. е. объяснял он нам не парадную, а боевую и строевую часть дела для похода и боя. Объяснял, как вырабатывалась военная форма, касался истории изменения форм и оружия. Военному строю мы не научились, но он открыл нам новый мир.

Хорошим педагогом был историк в старших классах А. О. Круглый^[421]. Внешность его соответствовала фамилии: круглая лысая голова, сама фигура тоже круглая. Это был строгий и даже сердитый учитель, беспощадно пресекавший всякие вольности, — сразу записывал замечания в журнал. Требовательность у него была высокая, учиться было трудно. Он практиковал письменные работы; вызывая к устному ответу, задавал ученику какой-нибудь век, например XVIII, приказывал выписать на доске все значительные даты в России, Англии, Франции, Италии и т. д. и требовал рассказать о событиях, происшедших в эти годы.

Теперь, когда прошло много лет, можно спокойно и объективно оценить своих учителей. За редким исключением, это были знающие, добрые, честные и преданные своему делу люди. Какое надо было иметь терпение и выдержку, чтобы преподавать в классах, где было много шалунов, упрямых и неразвитых мальчишек! Учителя свято исполняли долг, передавая нам свои знания.

Говоря о становлении юноши, его внутреннего мира и характера, необходимо помнить, что воспитывают не только учителя, но и среда соучеников. Надо сказать, что большинство из них усвоили прививаемые в гимназии положительные основные человеческие качества: как правило, мальчики, а потом и юноши были честны, справедливы, не трусливы, хорошие товарищи. Но, как говорится, в семье не без урода. Были среди гимназистов и подхалимы, и фискалы, и вруны. Но вся масса учащихся в нашем, например, классе относилась к таким типам нетерпимо. Это выражалось нередко и в определенных реакциях. Особенно активно боролись с фискальством. Так, если ученик фискалил, выдавал товарища, ему устраивали «темную». Такие меры применялись в младших и средних классах, в старших выдерживался бойкот в отношении таких типов: им не подавали руки, с ними не разговаривали, не принимали в компанию, пока провинившийся не попросит извинения и не покажет своим поведением, что стал настоящим товарищем. Нетерпимо относились и к жадности, зазнайству, нежеланию помочь товарищу в учебе.

Строго отрицательно относились к фискальству и учителя гимназий, а также других мужских учебных заведений, особенно закрытых. Один лицеист рассказывал, что его товарища не допустили к дальнейшим вступительным экзаменам, так как он пожаловался на соседа, который якобы толкнул его, из-за чего он опрокинул чернильницу на сочинение.

В средних классах многие чрезмерно увлекались детективной литературой. Продавались по пятачку книжечки о знаменитых сыщиках — Нате Пинкертоне, Шерлоке Холмсе, Нике Картере^[422]. Зачитывались приключенческой повестью «Пещера Лейхтвейса». Эта бульварная литература была настолько распространена, что педагогам и родителям приходилось принимать меры, так как мальчики начинали плохо учиться, не спали по ночам, воображая себя неуловимыми преступниками. В эти годы случались даже побеги из дому^[423]. Многие увлекались кинематографом, с чем бороться было трудно — густая сеть синема раскинулась по всему городу.

Старшеклассники вели себя солиднее — начинали подтягиваться в учебе, мечтать о будущем, в перемены обсуждали вопросы учебного порядка, пересматривали свое отношение к педагогам^[424], думали о предстоящих экзаменах и дальнейшей учебе. Выпускному классу была выделена для отдыха особая комната. Была такая традиция: классный руководитель или педагог, желая войти в эту комнату, предварительно постучит и спросит, можно ли войти. Ученики почтительно вставали, вошедший делал вид, что не замечает, что накурено. Сделав нужное объявление, он тотчас уходил. Почтительное отношение со стороны учителя обязывало и учеников к подобному же поведению.

Кроме учения гимназия занимала учеников хоровым пением, игрой в великорусском и духовом оркестрах, за отдельную плату можно было обучаться танцам и игре на рояле или скрипке. Прогимназический хор кроме духовного пения разучивал произведения светского характера — торжественные кантаты^[425], русские песни. В великорусском оркестре играли больше тихие, послушные мальчики, а в духовом оркестре было много озорников. «Духовики» презирали балалаечников: с их точки зрения, те занимались пустяковыми делами. Великорусским оркестром руководил большой любитель и знаток этого дела, бывший ученик той же гимназии Михайлов. А духовой оркестр образовался так: соседний Измайловский полк менял инструменты оркестра и продал старые 10-й гимназии по низкой цене — все трубы и барабаны за 300 рублей.

Играть на трубах учил унтер типа Пришибеева. Строгий, с хриплым голосом, допускавший солдатские приемы: то стукнет дирижерской палочкой по голове, то ударит по раструбу трубы и этот удар передастся через мундштук в зубы играющему. Учил он усердно, и через полгода оркестр уже играл гимны, два марша — «Тоска по родине» и «Старые друзья», два вальса — «На сопках Маньчжурии» и «Осенний сон», какую-то польку и несколько русских песен^[426].

Директор любил духовой оркестр, а инспектор — струнный. Объяснялось это просто: репетиции духового оркестра происходили на четвертом этаже рядом с квартирой инспектора, а струнный репетировал близ квартиры директора. Вскоре унтер ушел, руководителем оркестра стал некто Лабинский. Он кончил консерваторию, был человек пожилой, со слабым характером и большой плешью. Гимназисты звали его фон дер Плешь, за глаза конечно. Вначале он преподавал рояль и скрипку, потом взялся руководить духовым оркестром. Медные инструменты знал плохо, толком объяснить ничего не мог. Гимназисты поняли, что дирижер у них слабый, перестали его уважать, дерзили ему, играть стали плохо, оркестр развалился^[427]. Оказалось, что унтер был лучшим дирижером, чем выпускник консерватории.

Танцы, за пять рублей в год, преподавал балетный артист, который приходил со своей тапёршей раз в неделю часа на два. Держался он очень гордо, а оказалось, что в Мариинском театре он на самых последних ролях. В одном из балетов мы его узнали в роли рака; таких раков на сцене было много — на руках у него были надеты красные клешни, а сам он был темно-зеленого цвета. Это заметно снизило его авторитет. Занятия танцами начинались с изучения разных позиций, потом переходили к приседаниям, плие и т. п. Через полгода стали учить вальс, польку, мазурку^[428]. Одни гимназисты были за кавалеров, другие за дам. Наука танцев усваивалась туго, изящество прививалось слабо, что весьма сердило «балетмейстера», который иногда срывался и, показывая сам, говорил: «Ведь это просто, какие вы тупоголовые».

Замечательными событиями в жизни гимназии были акты, балы и концерты. В сентябре проводился традиционный торжественный акт. На него приглашали родителей, гостей из других гимназий, педагогов и гимназистов. Верхний зал гимназии украшался, выставлялся длинный стол, покрытый зеленым сукном, несколько рядов стульев для родителей, за ними стояли гимназисты. Против стульев для родителей — хор и духовой оркестр. Директор объявлял торжественный акт открытым. На кафедру всходил учитель Степанов, лучший оратор. Он докладывал годовой отчет. Это ему очень удавалось: в полной парадной форме, при шпаге, манеры красивые, интонации голоса богатые. Он склонял свою красивую голову то направо, то налево. Начинал он так: «Милостивые государыни и милостивые государи! В отчетном году…» Отчет занимал много времени. Гимназисты, уже отстоявшие молебен, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, перешептывались. По окончании доклада хор пел кантату, далее начиналось самое главное: торжественная раздача золотых и серебряных медалей окончившим гимназию. Вызываемые подходили к столу, директор стоя вручал им медали и жал руку. Все аплодировали, оркестр играл туш. После этого выдавались похвальные листы и наградные книги перешедшим в следующий класс с хорошими отметками. Опять аплодисменты, туш. Потом хор пел кантату, прославляющую учителей. Директор объявлял акт законченным, гимназисты играли марш, трубы оркестра гремели, оглушая уходящих гостей. На этот акт все приходили приодевшись — родители, учителя, ученики. Некоторые гимназисты были в мундирах.

И вот над мигом тишины

Вальс томно вывел трели…

Качаясь, плавные лады

Всплывают в зал лучистый,

И фей коричневых ряды

Взметнули гимназисты.

(Саша Черный)

Балы и концерты устраивались два-три раза в год, зимой, как мы упоминали, с благотворительной целью — в пользу бедных учеников. Скромное помещение гимназии преображалось, в верхнем зале ставилась сцена. Лучшие рисовальщики украшали стены рисунками из античной жизни, рыцарской эпохи, русских былин. На сцене развешивали гирлянды электрических лампочек, елочные ветки, перевитые кумачом, перетаскивали мебель из квартир директора и инспектора для устройства уютных гостиных. Знатоки в области садового искусства устраивали в одном из классов зимний сад. Пол здесь красили желтой охрой, чтобы создать иллюзию песка. Расставлялись скамейки. Всей организацией заведовали выпускники-восьмиклассники, поэтому бал и назывался «выпускной». В день бала устраивался буфет — чай, лимонад, морс, пирожные, бутерброды, конфеты. Закупались конфетти, серпантин, «почта». Приглашался оркестр Измайловского полка, вернее, пол-оркестра^[429], потому что целиком он был очень велик. Звали и тапёра, под рояль танцевали в другом зале. В устройстве бала принимали участие матери гимназистов. Для них устанавливали павильончики или беседки, где они организовывали беспроигрышную лотерею. Бал состоял из двух отделений. В первом — на сцене гимназисты разыгрывали какой-нибудь водевиль или сценки из Чехова, Островского. Иногда вместо спектакля готовился концерт силами гимназистов. В конце выступали и родители учащихся. Второе отделение — танцы до трех часов ночи. Одни дамы пользовались успехом, их приглашали танцевать наперебой, другие барышни оставались без всякого внимания со стороны кавалеров, у них сжималось сердечко, они с завистью смотрели на танцующих, нервно теребя платочек. Но больше страдали сидящие рядом мамаши. Правда, гимназисты-распорядители были бдительны — не давали девушкам долго засиживаться, приглашали их сами или посылали кого-нибудь из товарищей.

К трем часам ночи и танцоры, и музыканты уставали. Наконец объявляли последний вальс, после него «вышибательный» марш, который играли сами гимназисты. Такова была традиция. Вешалки для публики устраивались во втором этаже. Все спускались, гимназисты провожали своих дам. Оставались только немногие, те, которые сдавали вырученные деньги от буфета, от продажи конфетти и прочего казначею Анфиму. Составлялся акт о вырученных деньгах, последним покидал свой пост Анфим со своей денежной шкатулкой. Через несколько дней комиссия, подсчитав чистую прибыль, писала денежный отчет, на основании которого деньги распределялись среди недостаточных учеников. Эта сумма обычно составляла 300–400 рублей, за год от таких вечеров собиралось около тысячи рублей, сумма по тому времени значительная.

У двери — бледный гимназист

И розовая леди.

(Саша Черный)

Вспоминается особый концерт. В классе с одним из авторов этих записок учился Сережа Лабутин, его отец был чиновником в Управлении Императорских театров. При его-то содействии в целях большего сбора в пользу недостаточных учеников и был устроен очень хороший концерт; помещение было снято в гимназии «Петришуле». Там был зал, который мог вместить много публики. Лабутин-отец пригласил участвовать в концерте многих знаменитых артистов, с которыми он был связан по работе. В частности, были приглашены Стрельская, Мичурина-Самойлова, Юрьев, Лерский, оперные солисты Серебряков, Касторский, Петренко^[430]. Артистов привозили в наемных каретах, за ними ездили гимназисты-распорядители.

Карет было три. По указанию главного распорядителя Лабутина гимназисты направлялись за артистами либо в театр, либо на квартиру. Кареты надо было подать вовремя, чтобы артисты не дожидались. Ведь некоторые в этот вечер участвовали и в спектаклях, все они были знаменитые. Одному из авторов было поручено привезти Стрельскую и Серебрякова. Оба артиста были люди пожилые, старушку Стрельскую надо было подсаживать в карету с большой осторожностью. С ними все обошлось благополучно. Видя расторопность своего «подчиненного», распорядитель поручил ему привезти артистку Ведринскую^[431] из ее квартиры на Фонтанке, причем как можно скорее, — карета нужна была, чтобы доставить еще кого-то из артистов. Гимназист с готовностью бросился исполнять приказание и через 15 минут входил в квартиру на Фонтанке. Горничная провела посланца в гостиную. Вскоре вышла сама Ведринская, небольшого роста, миловидная, очень приветливая женщина. Она дала поцеловать ручку смутившемуся гимназисту и очаровательным голосом сказала: «Вы посидите, мы скоро поедем, я только переоденусь». И исчезла. Горничная принесла чай с печеньем, ушла, и все затихло. Прошло 20, 30 минут… Чай был выпит, печенье съедено. Никто не появлялся. Строгий приказ Лабутина — как можно скорее освободить карету — сверлил в мозгу. Вот прошло уже 45 минут — никакого движения. Гимназист в отчаянии, не зная, что делать, метался по комнате. Как быть? И наконец… вышел в переднюю, взял в охапку шинель, открыл французский замок и бросился в карету: «Скорей назад!» Лабутин остолбенел: «Негодяй! Что наделал! Вот дурака послал!» — и сам бросился в карету, передав кому-то свои полномочия. Распорядительская карьера гимназиста была погублена, он остался стоять в коридоре, который вел к кулисам. Концерт уже начался. Но гимназисту казалось, что все пропало, люстры горят тускло, глухо звучат голоса артистов, как из подземелья. Стоял он долго… Вдруг послышался шум шагов, шуршание платья и любезный голос Лабутина. На его руку опиралась прелестная дама в роскошном платье с длинным шлейфом. На голове ее была диадема, а в руках веер из страусовых перьев. Вдруг она повернула голову и увидела стоящего все в том же столбняке несчастного. Мимоходом она ударила слегка его веером по плечу и вымолвила волшебным голосом, обращаясь к спутнику: «Сергей Сергеевич, вот единственный мужчина, осмелившийся меня покинуть», — и пошла дальше. В глазах гимназиста все потемнело, он готов был провалиться сквозь землю. Не дослушав концерта, он уехал домой.

Концерт, говорили, прошел успешно, сбор был большой. Как передавали, за ужином после концерта Ведринская со смехом рассказывала, как ее бросил самый юный кавалер. А кавалер до самого утра без сна ворочался на своей жесткой койке.

Интересно рассказать о 35-летнем юбилее работы казначея Анфима. Кроме своей основной обязанности Анфим привлекался к выполнению разных поручений: собирал деньги за чай, за обучение танцам и музыке; он же взыскивал за всякие ущербы — разбитое стекло, сломанный прибор. В случае болезни учителя он приходил в класс и смотрел за порядком — все это он выполнял весьма добросовестно.

К юбилею были приготовлены подарки и адреса от педагогического состава, от гимназистов, их родителей. Подарки — обычные в таких случаях серебряная ваза, набор ложек. Текст адресов аккуратно написан золотыми буквами, в папках. Анфим был хороший человек, его любили, он старался всем угодить, на гимназистов не жаловался. Поэтому все старались сделать ему приятное. Собрались все за большим столом. В центре юбиляр, слева хор и духовой оркестр, справа родители учеников. Торжество открыл директор — произнес вступительную речь. Затем на кафедру взошел наш «златоуст» Степанов, преподаватель русского языка. Он обрисовал жизненный путь юбиляра. Затем инспектор Суровцев прочел адрес и передал подарок от педагогического состава — ящик с серебром — и поцеловал Анфима. Оркестр сыграл туш, хор спел хвалебную кантату. Выступали представители родителей, благодарили за полезную деятельность, передали адрес, подарок. Опять туш, опять кантата. Наконец вышли трое гимназистов, двое по бокам держали развернутый адрес, третий читал, держа в руках подарок. В адресе, в частности, говорилось: «Дорогой Анфим Гаврилович, Вы, как незаметный подземный источник, питаете корни нашего юношества, своим отношением к нам Вы показываете пример» и т. д. После очередного туша и пения хора слово предложили юбиляру. Старичок Анфим в новом форменном сюртуке с Анной на шее^[432] стоял растроганный, плакал и прерывающимся голосом сказал: «Вот вы говорили, что я хороший, чего-то заслужил, долго работал, хвалили. А на деле-то заслуг-то и не было. Ну правда, работал тридцать пять лет. Надо было служить, и служил, куда я денусь с семьей. Спасибо начальству, что держали. Даже они, шалуны, и те хвалили, что я какой-то подземный источник, который питает. Спасибо. Никогда не забуду…» И заплакал. Его под руки отводят на место. Директор объявляет, что официальная часть окончена, и приглашает всех гостей к скромному столу, а гимназистов отправляет домой.

На другой день Анфим встретил гимназистов строго: «Какой это я вам подземный источник, баловники вы все!»

При описании гимназической жизни нам пришла на память битва с ремесленниками. Ремесленное училище^[433] от гимназии отделял кирпичный забор высотой до второго этажа. К этому забору со стороны ремесленного училища близко располагались кузница и вагранка^[434], около которых всегда толпилось много учеников. Они рубили железо, разбивали чугун, носили каменный уголь, работали у горнов и у вагранки. Дым и запах страшные, все это несло в классы гимназии. Гимназисты были этим недовольны, иногда даже из-за сильного дыма не открывали окна для проветривания классов. В одну из больших перемен зимой старшеклассники начали перебранку с ремесленниками. В результате взаимных оскорблений гимназисты начали швырять в ремесленников куски мела, свинцовые чернильницы, поленья. В ответ ремесленники, которые имели под руками более серьезные снаряды — куски угля, гайки, болты, обрубки железа, — расшибли все стекла гимназии в четвертом и третьем этажах. Занятия были прекращены, гимназисты выпущены по черному ходу, так как главные лестницы были под обстрелом. Все это произошло быстро, и начальство как с той, так и с другой стороны не успело своевременно прекратить разгром.

На следующее утро, когда пришли гимназисты, все стекла были вставлены, и занятия пошли своим чередом. Начальство доискивалось, кто главный виновник, но фискалу грозила «темная». Антагонизм между гимназистами и ремесленниками продолжался, во время перемен переругивались через открытые окна, но драк больше не было.

Дети становились юношами, переходили из класса в класс, становились выпускниками, т. е. учились в последнем, восьмом классе. Была традиция: гимназисты заказывали себе выпускные значки, на которых указывались номер и год выпуска, фамилия выпускника. Были ювелиры, которые выполняли эти заказы по выбранным рисункам. Значки носились весь год до получения аттестата зрелости. Была и такая традиция: любимым, уважаемым учителям подносился этот значок с соответствующей речью. Дело происходило в классе после окончания урока, гимназисты окружали педагога, один из учеников произносил речь и передавал значок. Педагог в ответной речи выражал надежду, что весь год на его уроках гимназисты будут вести себя хорошо и усердно заниматься. Такой значок педагоги носили на цепочке часов в виде брелока.

Наступали последние дни перед экзаменами на аттестат зрелости. Традицией было прощаться с педагогами. На последнем уроке гимназисты произносили речи, благодарили за хорошее отношение, говорили по-латыни, по-немецки, по-французски. Педагоги делали последние наставления: как готовиться к экзаменам, что повторить, на что обратить особое внимание. У всех было смешанное чувство: с одной стороны, скорее хотелось кончить гимназию, стать взрослым, с другой — жалко было расставаться со школой, учителями, сторожами, с которыми сжились, провели вместе много лет.

Из всех билетов вызубрив четыре,

Со скомканной программою в руке,

Неся в себе раскаяния гири,

Я шел с учебником к реке.

(Саша Черный)

Расписание выпускных экзаменов составлялось так, что промежутки были в два-три дня. В эти дни гимназисты много занимались, иногда не спали ночами. Готовились обыкновенно маленькими группами у кого-нибудь на дому, потому что даже во время передышки разговоры вертелись около того предмета, к которому готовились.

Настроение было приподнятое, все понимали ответственность, экзамены были строгие, подсказка и списывание совершенно исключались. Сначала шли письменные экзамены по математике, русскому, латыни; задания присылались из округа^[435] в запечатанных конвертах, которые вскрывались экзаменационной комиссией перед самым экзаменом.

Наступал первый день выпускных экзаменов, и уже чувствовалось, когда мы приходили к девяти часам утра, что гимназия для нас какая-то уже чужая и мы для нее чужие. У кого были мундиры, те приходили в них, потому что выпускные экзамены обставлялись торжественно. Верхние помещения и зал верхнего этажа были свободны, так как занимавшиеся там младшие классы еще ранее закончили свои занятия и были отпущены на летние каникулы. У дверей зала стоял сторож, который пропускал только тех, кто имел отношение к экзаменам. В зале выпускников поражала необычная обстановка: у торцовой стены длинный стол под зеленым сукном, а по всему залу расставлены парты, для каждого отдельная, между партами — дистанция (около четырех аршин^[436]), которая исключала всякую возможность подсказать или переписать, не говоря уж о том, что во время письменных экзаменов между партами все время прохаживались учителя, которые наблюдали за порядком.

Каждому под расписку выдавалось два листа с печатью и номером — для черновика и беловика. Первый письменный экзамен был по русскому языку. Были даны две темы: одна по пройденному курсу, другая на отвлеченную (вольную) тему.

Гимназист сам выбирал тему из двух предложенных. На сочинение давалось пять часов. Каждый гимназист сдавал свою работу тотчас же по ее окончании, черновик и беловик. Комиссия отмечала в ведомости время, когда сдана работа. Велся подробный протокол всего экзамена. В два часа давался звонок — конец экзамена, у всех неокончивших листы отбирались.

Следующий письменный экзамен был по математике. Давалась комбинированная задача, куда входили алгебра, геометрия и тригонометрия. Так же раздавались листы. Для обеспечения самостоятельности соседям по партам давались разные задачи. На экзамен отводилось четыре часа.

В остальном экзамены проходили так же, как по русскому языку. Мы учились во времена министра Кассо^[437], которым был введен письменный экзамен по-латыни — перевод с латинского на русский. На экзамене были розданы каждому напечатанные на гектографе тексты из истории Пунических войн Тита Ливия^[438].

Никакого словаря иметь не позволялось, а текст был трудный. Класс учился по-латыни хорошо, справился с этой работой отлично, что имело совершенно неожиданные последствия для гимназического начальства и гимназистов, о которых мы расскажем несколько позднее.

Через несколько дней начинались устные экзамены. Отметки по письменным испытаниям объявляли накануне устного.

На устные экзамены обычно приезжали попечитель учебного округа, его помощники или окружные инспектора.

Устные экзамены были по тем же предметам, что и письменные, и, кроме того, по Закону Божию, физике, немецкому и французскому языкам. По математике было два экзамена — по алгебре и геометрии с тригонометрией. На экзаменах по математике ставились в зале четыре классные доски, каждому экзаменующемуся предоставлялась отдельная доска. На экзаменах по языкам на столе лежали книги с произведениями разных авторов на данном языке, гимназисту давали одну из книг, указывали страницу, которую он должен был перевести. После перевода задавали вопросы по грамматике. Экзамены проходили спокойно, обычно получали примерно те же отметки, что имели в году.

Устный экзамен по латыни был особенный. Только что начался экзамен, как вбежал в зал испуганный Анфим, что-то шепнул директору на ухо, и тотчас всю экзаменационную комиссию как ветром сдуло. Все они быстро ушли вниз, в учительскую. Гимназисты в испуге притихли. Через несколько минут вошли в зал министр Кассо, попечитель округа Прутченко и окружной инспектор по древним языкам. Все они сели за стол, а наше гимназическое начальство примостилось сбоку.

Прутченко мы видели и ранее, он приезжал изредка на уроки, но появление высокого, статного, средних лет красавца, министра Кассо, который слыл грозой, и вместе с ним окружного инспектора привело наше начальство в испуг и недоумение, а гимназистов — в оцепенение.

Кассо потребовал список экзаменующихся, ему подали, он о чем-то пошептался с Прутченко и инспектором и барственным баритоном вызвал: «Чепелкин Александр!» И гимназическое начальство, и гимназисты почувствовали, что для них померк солнечный свет и что они безвозвратно погибли. Санька Чепелкин был лентяй, учился плохо и с натяжкой был допущен к экзаменам. Что чувствовал в эти минуты сам Чепелкин, передать мы не беремся. А мы ожидали, что сейчас начнется полный разгром. Кассо взял своей холеной рукой томик Тита Ливия, развернул его на середине и передал бледному Чепелкину. «Прочтите и переведите», — сказал министр. Санька был шепелявый, волнение усилило его косноязычие. Он прочел невнятно текст и стал переводить. К всеобщему удивлению, министр начал его подбадривать, и в общем Санька вместе с министром перевели текст. Затем Кассо стал задавать Саньке самые простые вопросы по грамматике, на которые Санька отвечал бойко. Не надо забывать, что при замечательном учителе Суровцеве мы знали латынь хорошо, и те вопросы, которые задавал министр, казались нам пустячными.

Министр предложил прочесть Саньке что-нибудь наизусть из Овидия. Санька, приободрившись, начал шепеляво скандировать^[439]. Министр обратился к сидящим за столом: «Есть ли у кого вопросы?» Конечно, вопросов ни у кого не могло быть. Чепелкину министр сказал: «Достаточно, вы знаете хорошо (это Санька-то хорошо!), садитесь». Таким порядком министр проэкзаменовал человек восемь. У гимназистов смущение и страх прошли, они отвечали хорошо. Всем он говорил: «Хорошие, великолепные знания». Затем министр встал, встали и все, подошел к Суровцеву, пожал ему руку, поблагодарил за хорошую подготовку гимназистов и ушел. Его провожала вся экзаменационная комиссия. Через час Суровцев объявил отметки, которые поставил министр, — только «пять» и «четыре», четверок было мало. Нам объяснили, почему приезжал министр. Оказывается, наша гимназия вышла на первое место по письменному латинскому экзамену, и министр сам захотел убедиться в хороших знаниях и не было ли помощи со стороны педагогов при письменном экзамене.

Экзамены были продолжены, все шло так же хорошо, но таких высоких отметок уже не было.

Вместе с гимназистами держали экзамены на аттестат зрелости экстерны, обычно два-три человека. Это бывали или сыновья богатых людей, которые проходили весь курс гимназии дома, или пожилые люди, которые не могли своевременно получить среднего образования, или выгнанные из гимназии.

После окончания последнего экзамена мы решили собраться вечером и поехать в ресторан Зоологического сада. Во-первых, там было варьете, во-вторых, там был недорогой ресторан, в-третьих, это было вроде как за городом. К девяти часам все собрались, трудно было узнать друг друга без формы: одни были в шляпах и пиджаках, даже с тросточками, другие — в студенческих фуражках и в гимназических тужурках без кушака, третьи — в импровизированной одежде, например в поношенном соломенном канотье^[440], старом офицерском кителе без погон, гимназических брюках, а на ногах сандалии. Но это никого не смущало, все были веселы, оживленны.

Та часть сада, где находились звери, была уже закрыта, публика проходила в ту часть, где был небольшой театр открытого типа и ресторан в деревянном помещении.

Все для нас было ново, необычно, и мы не знали, как подступиться, — стоя посмотрели оперетту, несколько раз обошли сад, заглянули в ресторан, но сесть за столики не решались: цен не знали, не знали, сколько у кого денег. Сели в укромном уголке сада и стали совещаться и выяснять, какие у кого капиталы. Выяснили, что на товарищеский ужин можно потратить два рубля с человека. Пошли в ресторан. К нам подошел солидный господин — метрдотель в смокинге и с бантиком под толстым подбородком. Он спросил: «Что вам угодно, молодые люди?» Перебивая друг друга, мы несвязно объяснили, что хотим отметить окончание гимназии, что мы впервые в ресторане и не знаем, с чего нам начать. Метрдотель любезно ответил: «Все устроим, только скажите, сколько вас человек и сколько вы ассигновали на это празднество». Мы ответили. Метрдотель сказал: «За эти деньги я вам устрою великолепный ужин. Пойдите погуляйте по саду минут двадцать». Когда метрдотель через полчаса подвел нас к длинному столу, мы немного испугались — очень уж много было наставлено на столе разных бутылок, закусок, фужеров. Думали, что ошибся он и потребует еще денег. Но оказалось, что все предусмотрено в пределах наших капиталов. Рябиновка в красивых бутылках, дешевые портвейны, суррогат шампанского, другие дешевые вина — все в красивых бутылках с красивыми этикетками. Закуски тоже были не из дорогих, но поданы красиво. С точки зрения гимназистов, все было очень шикарно. За время ужина несколько раз приходил метрдотель, спрашивал, всем ли мы довольны. Подали десерт — пломбир. Некоторые для форсу закурили, посоловелыми глазами стали смотреть на эстраду, где шел дивертисмент. Очень конфузились, когда выступала полуголая шансонетка, которая высоко поднимала ноги. Конфузились, но все же смотрели. Сидели за столом долго и встали в третьем часу ночи. Опять подошел метрдотель, сказал, чтобы не забывали Зоологический сад и впредь заходили. Была чудная петербургская белая ночь, вернее, чудесное утро. Мы шли домой пешком, останавливаясь на мостах, любуясь Невой, садились на парапеты набережных, говорили о будущем, клялись в вечной дружбе, давали обещание встретиться через десять лет. И все шли и шли до района Технологического института, где большинство из нас жили. Сколько было времени, мы не смотрели, но помнили одно — что на Обуховской площади торговцы расставляли свои товары.

Через три дня мы пришли в гимназию получать аттестат зрелости. При раздаче аттестатов присутствовали инспектор Суровцев и некоторые учителя. Мы расписались в получении аттестатов, присутствующие нас поздравили, дали последние наставления. Мы разошлись, и двери гимназии, ставшей нам вдруг очень дорогой, навсегда закрылись для нас как для учащихся.

На следующий год началась русско-германская война, большинство окончивших были призваны и направлены в школы прапорщиков^[441] и военные училища. Многие наши выпускники сложили свои головы, защищая родину.

…Знакомясь с выпускниками других гимназий, мы поняли, что наша 10-я гимназия была обыкновенной, типичной казенной гимназией, какие были рассеяны по всей России. Причем провинциальные гимназии в наше время нисколько не уступали в постановке преподавания, в подборе педагогов, а может быть, и имели некоторые преимущества вдалеке от столичной бюрократии. В этом смог убедиться один из авторов, который по семейным обстоятельствам вынужден был два последних класса заканчивать в казанской гимназии.

Оглядываясь назад, на давно минувшие детские и юношеские годы, учебу, мы убеждаемся, что решающим в успехе школьного образования является не постановка преподавания и не программа, даже не дисциплина, а сам педагог, его человеческие и профессиональные качества. И так, нам кажется, было всегда и во всех учебных заведениях и будет всегда.

Кстати сказать, в Петербурге были и другие средние учебные заведения: частные гимназии, реальные училища, коммерческие. В последних двух курс был короче — 7 классов, так как там не проходили древние языки, в остальном программа отличалась мало^[442].

Не беремся мы говорить о быте в закрытых учебных заведениях типа Императорского лицея^[443], Училища правоведения, Кадетского корпуса. Там быт был своеобразен и недоступен для стороннего глаза. Но, встречаясь с выпускниками этих учреждений, мы каждый раз убеждались, что образование они получили отличное.

Там, под гуденье аудиторий,

Средь новых лиц и новых дней,

Вздыхает в старом коридоре

Тень мертвой юности моей…

(Н. Агнивцев)

После окончания гимназии один из авторов этих записок поступил в Санкт-Петербургский императорский университет.

Бывшее здание петровских коллегий со знаменитым коридором, колонным залом с хорами, кстати весьма невзрачными аудиториями, с конференц-залом, помещениями ректората, конечно, производило большое впечатление на студента, впервые переступившего порог храма науки. Жаль, что старинное здание постоянно подвергается переделкам — часть знаменитого коридора отошла под деканат, противоположная его сторона — под библиотеку. В наше время коридор был заставлен всякими шкафами, стены завешаны объявлениями, расписаниями лекций. По коридору даже во время лекций ходила густая толпа студентов, которые страшно шумели. Новичка все это поражало — ведь в гимназии была строгая дисциплина, а здесь никакой. На лекцию хочешь — иди, не хочешь — не ходи. Захотел — пошел слушать лекцию другого факультета или другого курса. Никто за порядком не наблюдал, никто ничего не требовал. Было непонятно, почему тому же человеку, который только что должен был следовать строгой школьной дисциплине, теперь, названному студентом, сразу предоставлена такая свобода^[444].

Подобные перемены на многих действовали отрицательно. Вчерашние прилежные гимназисты начинали небрежно относиться к учению. Происходил большой отсев или неуспевающий за курсом превращался в тип «вечного студента». Такой студент, проучившись год-два и не сдав установленного минимума, переходил на другой факультет и так перебирал весь университет. В бороде у него появлялась проседь, он был уже дедушка, а все еще продолжал носить студенческую фуражку, прикрывая ею плешь и седые космы. Значит, у него были средства платить за учение или он давал уроки; может быть, имел богатого родственника-мецената.

Были «вечные студенты» и другого рода. Они кончали по два-три факультета. Их лозунг был: «Век живи — век учись», в подтверждение этого они с гордостью носили на тужурке значки двух факультетов^[445]. Других же, возможно, отвлекали какие-нибудь перипетии в жизни, увлечения, тяга к искусству или страсть к путешествиям, что в ту пору занимало месяцы, а то и годы. Отрываться же от университета им не хотелось. Иные возвращались к учебе, других затягивала инертность, обломовщина.

Надо сказать, что и профессура не блистала дисциплиной. Как правило, осенью некоторые преподаватели начинали читать с большим запозданием. Да и на лекции приходили минут на 15 позже, а то и вовсе пропускали свои занятия. Бывало такое: первокурсник, еще несмышленыш, стоит у запертой двери аудитории, дожидается, когда отопрут. Подходит сторож, студентик спрашивает, почему закрыта дверь. Сторож осведомляется: «Кто должен читать?» — «По расписанию — профессор Н. Н. Бывалый». Сторож отвечает: «Н. Н. раньше декабря лекций не начинает». В полное смущение приходит студент-новичок, видя в расписании: «Лекцию читает экстраординарный профессор Н. Н.». Молодой человек вообще-то никакого профессора еще в глаза не видел. К тому же против знаменитых имен значилось просто — профессор. Что же такое тогда «экстраординарный»? Как у него держать экзамен? Холод пробегал по спине, и сердце сжималось от страха. А означало это слово — внештатный, иной раз действительно известный.

По нижней галерее в виде открытой аркады, которая шла под знаменитым университетским коридором, были размещены квартиры обслуживающего персонала и разные служебные помещения. Удивляли старинные вывески: «Экзекутор», «Регистратор», «Квартирмейстер»^[446]. По-видимому, они оставались чуть ли не с самого основания университета.

Вся студенческая жизнь была сосредоточена в коридоре. До прихода профессора студенты в аудиторию не заходили, а толпились около дверей. Вели разговоры. Завидя профессора, заходили в аудиторию и садились на скамьи с узкими пюпитрами. Для профессора стояла кафедра. Профессор бывал обычно в штатском сюртуке, с бородой, почтенного возраста. Некоторые читали очень скучно, и народу на их лекции ходило мало. Другие читали очень интересно, и на их лекции ходили студенты с других факультетов. Третьи злоупотребляли ученой терминологией, начинающие студенты плохо их понимали. О профессоре Петражицком^[447], читавшем историю права, говаривали такое. Студенты просили его меньше употреблять научных терминов и иностранных слов. На это он ответил: «Вы студенты второго курса юридического факультета Санкт-Петербургского императорского университета. В этой фразе только два русских слова, а вы хотите, чтобы я говорил по-другому».

Студентов привлекали лекции Ковалевского, Туган-Барановского, Ивановского и других профессоров, которые интересно ставили изучавшиеся проблемы, связывая их с переживаемым временем^[448]. Молодежь их всегда провожала аплодисментами.

Экзамены происходили в тех же аудиториях, где читались лекции. По каждому предмету продавалась подробная программа за десять копеек. Как именно студент изучал этот предмет, никого не интересовало, требовалось одно — чтобы он его знал в объеме программы. Студент подходил к экзаменатору, выкладывал свой матрикул, который одновременно служил и пропуском в университет, и зачетной книжкой. Профессор предлагал взять билет. После подготовки студент отвечал всегда сидя. Кроме билета профессор предлагал и другие вопросы. Требования были серьезные. Ответ длился минут сорок. Оценки были две: удовлетворительная и весьма удовлетворительная. Если студент проваливался, экзаменатор заявлял: «Коллега, вам придется прийти в следующий раз» — или еще более деликатно, но с оттенком ехидства: «Коллега, вы знаете на „удовлетворительно“, но мне хотелось бы поставить вам в следующий раз „весьма“, возьмите ваш матрикул». Споры между экзаменатором и студентом были редки и ни к чему не вели. Раскрасневшийся и смущенный студент кланялся и уходил.

Наблюдали мы и такую сцену: студент довольно бойко отвечает по билету. Профессор смотрит на него через очки и изредка как бы одобрительно кивает. Студента это подбадривает, и так минут 30–35. Когда студент замолкает, профессор передает ему матрикул со словами: «Вы, коллега, понятия не имеете о предмете». Сказано спокойно, но веско. И сам отвечавший, и сидевшие в аудитории ошеломлены — все думали, что будет «удовлетворительно». Студенты, ожидавшие своей очереди, тихо выходили из аудитории, чтобы записаться к другому экзаменатору. Никаких пометок о несданном экзамене в матрикуле не делалось, можно было экзаменоваться несколько раз.

Государственные экзамены проходили в более торжественной обстановке. Тем, кто оканчивал с отличием, по первому разряду, присваивали звание кандидата наук^[449]. Под руководством профессора писали сочинение на выбранную тему. За сочинение, внесшее нечто новое в науку, советом университета присуждалась золотая медаль с надписью «преуспевшему». Кстати, за окончание гимназии с отличными отметками по всем предметам выдавалась золотая медаль меньшего размера с надписью «преуспевающему». (В ювелирном магазине ее можно было продать за 40–50 рублей.)

Толпа студентов была разношерстной, от богатых щеголей, приезжавших в университет в собственных экипажах (таких, правда, было мало), и до бедняков, живших впроголодь. Основная же масса студентов состояла из скромных, трудолюбивых молодых людей весьма ограниченных средств. Значительная часть их подрабатывала репетиторством^[450], считала обязательным хотя бы частично содержать себя самим, а не сидеть на шее у родителей. Иногородние студенты жили в общежитиях или снимали вдвоем комнату за 12–15 рублей. Бюджет такого студента не превышал 25–30 рублей в месяц. На эти деньги надо было и кормиться, и одеться, и купить необходимые книги. В шинельной университета сторожа, обслуживавшие вешалки, были своего рода комиссионерами. У каждого имелась стопка учебников, пособий, конспектов, которые они продавали по поручению бывших студентов, конечно с большой скидкой. Они же продавали тужурки и шинели окончивших.

В университете легально действовали организации экономического порядка: землячества^[451], кассы взаимопомощи, которые существовали на добровольные взносы. Были спортивные объединения: яхт-клуб, атлетическое общество.

Большинство студентов ходили в форменных тужурках^[452], сюртук имели далеко не все. Тужурка была черного цвета с синим кантом и петлицами, золотыми пуговицами с орлом. Шинель черная, двубортная. Фуражка с синим околышем и темно-зеленой тульей. Форма была не обязательна, но большинство ходили в форме^[453] по двум причинам: во-первых, сразу видно, что студент, а это уже обеспечивало известное положение в обществе; во-вторых, так было дешевле. Поношенную студенческую форму можно было носить, а старую штатскую тройку носить считалось неприличным. Существовал какой-то университетский мундир с золотым шитьем, треуголкой и шпагой, но мы на студентах такого не встречали. Шпагу кое-кто носил при сюртуке. Некоторые носили шпагу и сюртук на белой подкладке, откуда и пошло — «белоподкладочники». Эти молодые люди, как правило из зажиточных семей, держались обособленно, называли себя «академистами», желая подчеркнуть, что они пришли в университет учиться, а не заниматься политикой. На самом деле это была реакционная группировка, которая твердо проводила свою политику.

В противоположность этим щеголям, «академистам» и другим франтам, которые очень следили за костюмом и прической, были студенты, умышленно небрежно одетые, отпустившие волосы до плеч, нечесаную кудлатую бороду и усы. Они носили большие очки с синими стеклами, всем своим видом показывали, что для них существует только наука и они в ближайшее время открытиями и изобретениями облагодетельствуют человечество. Разговаривали они только о науке, делая лицо таинственное и как бы чего-то недосказывая. Забавно было их видеть в кабинете естественного отделения физико-математического факультета, где изучали кости человеческого скелета. Небольшой, плохо освещенный кабинет, все кости, чтобы их не растащили, прикреплены на длинных цепях. И вот сидят эти «ученые мужи», в руках у каждого большая кость, гремят цепями и шепотом переговариваются: «Коллега, у вас освободилась малая берцовая кость?» — «Нет, коллега, вот ребра мне не нужны, возьмите их». И опять звон цепей и бормотание под нос латинских терминов. Другой разглядывает кость и не может найти какого-то отростка. Напрасный труд, костям этим чуть не сто лет, они перебывали в тысячах рук, все бугорки истерлись. Тогда они начинают прощупывать собственное тело и искать этот отросток на своем костяке, что часто удавалось благодаря худобе, обычной для бедных студентов.

Питались студенты по-разному, как по-разному и жили. В общежитии всегда был кипяток, приходил булочник, по пути с занятий покупали полфунта дешевой колбасы. Кто жил у хозяек, кипятком тоже был обеспечен. Иногда хозяйки брали студентов на полный пансион, давая им завтрак и обед, вечером чай с закуской. Цены были разнообразные, полный пансион вместе с комнатой дешевле 20 рублей было не найти^[454].

Университетская столовая, где обедало множество студентов, помещалась за северными воротами, где и теперь «столовка». Обстановка столовой была скромная: длинные столы, покрытые клеенкой, на них большие корзины с черным и серым хлебом, которого можно было есть сколько угодно. Было самообслуживание, цены очень низкие: обед без мяса 8 копеек, с мясом — 12. Стакан чаю — копейка, бутылка пива — 9 копеек. Конечно, были обеды и подороже. В дешевом буфете продавались кисели, простокваша. Столовая с самого утра была переполнена. Шум стоял необыкновенный. Молодые люди спорили, смеялись. Студенток не было, они появились позднее. Некоторые любители проводили в столовой больше времени, чем на лекциях: их интересовало дешевое пиво. Кое-кто из студентов, выбившись из бюджета, ограничивался чаем и бесплатным хлебом, несколько кусков которого еще положит в карман. На это никто не обращал внимания — наоборот, относились даже сочувственно. Иной студент, совершенно незнакомый, скажет: «Коллега, я вам куплю обед, у меня денег хватит на двоих». Администрация столовой иногда предлагала бесплатно тарелку щей без мяса. Такая столовая очень выручала бедных студентов. В пользу недостаточных студентов устраивались балы, концерты.

Большинство студентов живо реагировали на все события в жизни России, они посещали научные доклады, ходили на выступления лидеров разных партий, на заседания Государственной думы, где можно было находиться на хорах, посещали театры и концерты, участвовали в политических сходках^[455]. Некоторые уже участвовали в подпольной работе.

Заканчивая этот короткий рассказ о студенческой жизни, нельзя не сказать, что женщин в то время не допускали почти во все высшие учебные заведения России. Для них были свои высшие курсы в Петербурге и Москве, в больших губернских университетских городах: Киеве, Харькове, Казани, и то по узкому кругу специальностей.

От составителя

Авторы, как мы видим, мало интересовались образованием и воспитанием женщин, хотя результат этих процессов привлекал их пристальное внимание. Справедливости ради хочется чуть подробнее рассказать о женском образовании, проблеме столь важной, тем более что именно период конца XIX — начала XX века стал временем, когда наболевший вопрос о высшем образовании для женщин был разрешен, хотя путь к этому был нелегок.

Волновала эта проблема не только самих женщин, стремящихся к образованию, но и ученых-педагогов, полагавших, вслед за их лидером К. В. Ушинским, что основная роль женщин — воспитание поколения — осуществима лишь при условии достаточной их просвещенности.

Движение шло снизу: женщины требовали себе права на высшее образование, общественность и ученые поддерживали их стремление и хлопотали за них^[456]. Однако министерство не могло решить этого вопроса одним указом о допуске девушек со средним образованием в высшие учебные заведения, ибо программы женских школ были по уровню ниже программ мужских гимназий, готовивших абитуриентов в институты. И вот благодаря стараниям и инициативе частных лиц с 90-х годов прошлого века в Петербурге стали открываться частные гимназии, в программы которых включались предметы, преподававшиеся в мужских гимназиях, и куда приглашались достойные учителя. Особо авторитетными в столице считались гимназия М. А. Лохвицкой-Скалон, смешанная гимназия Радовицкой-Тимофеевой, гимназия кн. Оболенской, а также гимназии М. Н. Хитрово, Э. П. Шаффе, М. С. Михельсон, особенно славилась гимназия М. Н. Стоюнина. Девочек, которые стремились к знанию языков, привлекали всем известные «Петришуле» и «Анненшуле», а также Реформатская школа с прекрасным составом педагогов.

На уровне средних школ девушкам давали образование закрытые заведения — институты. Издавна считался престижным Смольный институт, где программа была несколько шире, чем в других подобных заведениях. Однако уже с конца прошлого века популярность институтов стала меркнуть, и к началу нашего века отношение к ним переросло в скептическое. Считалось, что подготовка выпускниц была неудовлетворительной. Осуждался и режим, носивший строгий, почти спартанский характер, что уже не соответствовало времени, — входило в практику более свободное обхождение с молодежью. Чрезмерная изолированность воспитанниц, прежде всего от домашнего уюта, пугала поступающих туда девочек. Много слез видели темные дортуары «седьмушек» (счет классов шел в обратном порядке). Немудрено, что предпочтение отдавалось гимназиям, хотя перспектива овладеть двумя языками и получить художественное воспитание (музыка, живопись, танцы) была значительным преимуществом институток перед гимназистками. Это было особенно важно для семей, не имевших возможности обучить дочерей всему этому частным образом.

Какие же возможности были предоставлены в Петербурге девушкам со средним образованием? Уже в 1897 году был открыт первый в России Женский медицинский институт близ Петропавловской больницы. В 1905 году — Высшие женские политехнические курсы, программы которых были приравнены к программам технических вузов. Одних высших курсов в городе насчитывалось в 1913 году одиннадцать, не считая самых престижных — Бестужевских.

Судьба Бестужевских курсов с тремя отделениями: словесно-историческим, физико-математическим (естественным) и математическим — была сложной. Основанные в 1878 году, они долго юридически не приравнивались к университету, несмотря на то, что их профессора были те же и программы ничем не отличались от университетских. Из сочувствия к курсисткам некоторые профессора читали лекции безвозмездно, среди них Сеченов, Бекетов, Лесгафт, сам Бестужев-Рюмин, возглавивший курсы. Министерство упорствовало, а в ответ на слишком активные выступления курсисток, принимавшие уже политический характер, прием на ВЖК был прекращен. И вот после трехлетнего перерыва приема выяснилось, что стремящиеся к высшему образованию женщины хлынули за границу, в университеты Парижа, Цюриха и других городов. В верхах поднялась тревога: талантливые умы покидали Россию. Более того, возвращаясь на родину, они привозили из Европы вольнолюбивые идеи. Министерство было вынуждено уступить и признать наконец Бестужевские курсы высшим учебным заведением с объемом образования, равным университету. Число уезжающих за границу сразу снизилось, а среди слушательниц появились даже иностранки, в 1901 году их было двадцать пять. Расширились и права окончивших ВЖК с 1904 года им разрешили преподавать в старших классах женских гимназий, а с 1906 года — и мужских. И наконец, с переходом с курсовой системы на предметную свидетельство об окончании ВЖК было приравнено к выпускному свидетельству университета. В 1906 году на Бестужевских курсах открылся юридический факультет.

Большим успехом было решение Городского управления о строительстве нового специального здания для Бестужевских курсов. Оно было возведено в 1910 году на 10-й линии Васильевского острова.

Допуск бестужевок к сдаче магистерских экзаменов дал им право читать специальные курсы в университете. Ряды ученых стали пополняться именами бестужевок разных выпусков. Среди них член-корреспондент (историк) О. А. Добиаш-Рождественская; академик (математик) П. Я. Полубаринова-Кочина, кончавшая уже Петроградский университет, с которым курсы слились в 1919 году; профессор (математик) В. И. Шифф; ассистент (химик) на Высших женских политехнических курсах Н. П. Вревская; преподаватели (историки), сдавшие магистерские экзамены, С. В. Меликова-Толстая и О. К. Недзведская-Самарина и др.

Для девушек с более скромными запросами в Петербурге существовало множество самых различных курсов: общеобразовательные, историко-литературные, педагогические, курсы архитектурных знаний, строительные, медицинские, торговые, курсы стенографии, машинописи, курсы для медсестер, несколько курсов новых языков, среди которых славились курсы Берлица.

Для девушек Петербурга двери к образованию открылись. Другое дело, что обучение на большинстве курсов было платное и права оканчивающих многие из них были весьма ограниченными.

Примечания:

3

…до клиники Виллие. Клиника Виллие — ныне Военно-медицинская академия. Зимой 1914 г. были устроены следующие переправы: Калашниковский пр. — Малая Охта; 27-я линия Васильевского острова — Мясная ул.; Смольный пр. — Большая Охта; Пальменбахская ул. — Панфилова ул. Действовали и санные перевозы: Сенат — 1-я линия; Гагаринская ул. — часовня Спасителя; Английская наб., 68 — Морской корпус (ПЖ. 316).

4

…электрический трамвайчик… Первые в Петербурге трамвайные линии были проложены зимой 1895 г. по льду Невы в центре города. На улицах столицы трамвай появился лишь 12 лет спустя.

39

…рывком фала… Фал — снасть для подъема реи, паруса, флага, сигнала и пр.

40

…швертботов… Швертбот — парусная спортивная яхта с выдвижным килем, не имеющая постоянного балластного киля.

…имели свои ялы… Ял — одномачтовая короткая и широкая 2–8-весельная шлюпка.

41

…особый род рыбной ловли — с тони. Тоня — участок водоема, оборудованный для ловли рыбы закидным неводом, и часть берега, прилегающая к этому участку. Рыба ловилась с тони мотней — неводом с мешком в средней части — сажен 300 длины и 3–4 — ширины. Мотня опускалась стеною, от поверхности воды до дна: сверху плавали деревянные поплавки, вниз мотню тянули каменные грузила. Поденщики тянули мотню на берег с обоих концов с помощью ворота. Во время хода корюшки и ряпушки из моря в Неву, обычно совпадающего с цветением черемухи, каждая тоня вытаскивала 20–40 корзин рыбы весом по 50–100 пудов.

42

…покупали эту тоню… Тоня — здесь: невод с уловом после одной закидки.

43

…в селе Рыбацком стоял обелиск… Обелиск сохранился. На нем надпись: «Сооружен повелением благочестивейшей самодержавной императрицы Екатерины Вторыя, в память усердия Рыбачьей слободы крестьян, добровольно нарядивших с четырех пятого человека на службу ея величества и отечества во время шведской войны в 1789 г., июля 15-го дня».

44

…на баре Невы… Бар — песчаная наносная отмель в устье.

…на траверзе поселка Стрельна. В том месте, где трассу канала пересекает перпендикуляр, проведенный от Стрельны, т. е. примерно в 7 км от восточного и в 5 км от южного берегов Финского залива.

…показывать глубину в футах… Фут равен 30 см.

…регистрация всех проходящих судов… «Почти рядом с морским портом, на берегу Невы, стоит „брантвахта“, где каждое вновь пришедшее судно предъявляет свой паспорт. Это — вышка с развевающимся на ней таможенным флагом. Как только судно покажется на горизонте, вахтенный дает знать дежурному офицеру, который на пароходе едет встречать прибывшего гостя. У судна спрашивают билет и затем его провожают в таможню, для сбора государственной пошлины с привозного товара. В течение года через бдительное око брандвахты проходит около 2000 всевозможных иностранных судов» (Бахтиаров А. 1903. 103).

45

…складах, так называемых буянах… Возможно, склады называли «буянами», имея в виду буйства купцов и бурлаков (Синдаловский Н. ПФ. 330). Сельдяной буян находился на Гутуевском острове между Межевым каналом и Екатерингофкой, в створе Обводного канала. Огромные амбары, ледник по американской системе, деревянные навесы вдоль берега. С утра до вечера 100–200 рабочих катят бочки сельди по гладкому деревянному полу с пароходов в кладовые. Каждый орудует шестом с железным наконечником. Сортируют сельдь присяжные браковщики — по двое иностранцев и русских. Критерии — цвет, жир, крепость рассола, запах. В розницу здесь не торгуют. Всю сельдяную торговлю держат в своих руках несколько оптовиков (Бахтиаров А. 1994. 113, 114). На Масляный (Сальный) буян, что между Невой и Пряжкой близ завода Берда, весной и осенью приходили из Архангельска, обогнув Скандинавию, «шняки» с соленой треской, семгой, камбалой. Пеньковых буянов было два, оба на Петербургской стороне: Тучков и Гагаринский (напротив Французской набережной) (Бахтиаров А. 1903. 103, 104).

393

…в четырехклассное училище… Т. е. в прогимназию.

394

…школа Черниковой. Школа Веры Захаровны Черниковой — Вознесенский пр., 57.

395

…в народной бесплатной школе… Официально термин «народные» применялся и к городским бесплатным, и к частным платным начальным школам.

396

…надевали на шею ладанку… Ладанка — маленький мешочек с ладаном, носимый на груди в качестве талисмана.

397

…квартира директора… Директором гимназии был действительный статский советник Александр Николаевич Толмачев.

…квартиры делопроизводителя и казначея. Делопроизводитель — служащий, ведущий канцелярские дела. Казначей — кассир.

…квартира инспектора… Инспектор — в гимназиях и реальных училищах помощник директора по учебной и воспитательной части.

…весьма скромное. Лучшие гимназии (1, 2, 3-я) перестраивались с учетом санитарно-гигиенических норм и современных требований к учебному процессу.

398

…ходили в форменных сюртуках… Для чиновников Министерства просвещения был установлен темно-синий цвет сюртука и брюк. На ногах — черные штиблеты или ботинки. Одежду дополняли крахмальные манжеты, воротник, бантик — черный в обычные дни, белый в праздничные. На петлицах — эмблема министерства (Ривош Я. 198, 199).

399

Гимназисты носили форменную одежду… Шиком считалась фуражка мятая, с поломанным козырьком. На эмблеме кроме номера гимназии размещались инициалы Петербурга и буква «г». Зимних шапок учащиеся не имели, в холода надевали наушники и башлык. Вместо кашне носили черный суконный нагрудник. Ученикам младших классов разрешался зимой черный каракулевый воротник. Постоянный атрибут гимназиста — ранец из черной кожи с крышкой, обшитой тюленьим серо-зеленым мехом. Младшеклассники ходили в суконных (летом — коломянковых) гимнастерках (Ривош Я. 189, 194).

400

…похожий на Сократа… Сократ — знаменитый мудрец и чудак, живший в Афинах в V в. до н. э. «Вид у него был смешной: лысый череп, крутой лоб, курносый нос, толстые губы» (Гаспаров М. 210). Сравнение Сильвестра с Сократом естественно для учеников классической гимназии.

401

…перед образом Иоанна Богослова. Св. Иоанн Богослов — самый молодой и любимый ученик Христа, единственный из них, стоявший на Голгофе у распятия и после смерти Учителя по-сыновьи заботившийся о Богоматери, первым уверовавший в воскресение Христа и в своем Евангелии раскрывший, что Христос до воплощения есть предвечно существующее Слово — во всех отношениях являл собою наивысший образец подражания для юношества, готовившегося в гимназиях к дальнейшему постижению университетских гуманитарных наук. Даже учебники древнегреческого языка для классических гимназий составлялись на основе греческого оригинала Евангелия св. Иоанна Богослова. Неудивительно, что именно к его образу собирали гимназистов на молитву в торжественные дни.

402

…напоминал Собакевича. Пятиалтынный — 15 копеек, а четвертаковый — 25 копеек. Ехидные гимназисты «уценили» своего учителя. Собакевича звали Михаилом, как и Михаила Александровича Четвертакова.

403

…на турецком барабане, потом на альте… Турецкий барабан — большой барабан (диаметром 40–80 и высотой 25–55 см), введенный в военные оркестры в XVIII в. для имитации «янычарской» музыки. Альт — здесь не смычковый, а духовой инструмент.

404

…изучался церковнославянский. Церковнославянский — язык, происшедший от древнеболгарского и появившийся на Руси в X в. вместе с принятием христианства. В русской православной церкви он стал языком литургических текстов. Образцами его считаются Остромирово Евангелие (XI в.) и богослужебные книги, переведенные Кириллом и Мефодием (IX в.).

…гигиену… космографию. Гигиена — общие сведения об условиях поддержания чистоты и сохранения здоровья. Космография — общие сведения по астрономии и физической географии.

405

…считался второстепенным предметом… Ср. с началом гл. «Религиозная жизнь горожан», где сказано, что в учебных заведениях закон Божий как предмет стоял на первом месте. Там речь шла о начальственных директивах, а тут — об их практическом осуществлении.

406

…любовь к Овидию, Вергилию, Горацию. Овидий Назон (43 до н. э. — ок. 18 н. э.) — римский поэт, прославившийся легкостью стиха. Его поэма «Метаморфозы», прослеживающая чудесные превращения в греческих мифах, — самое популярное после «Энеиды» Вергилия произведение римской поэзии. Большим успехом пользовалось «Искусство любви» — пародия на дидактические поэмы, поучающая, как выбрать, завоевать, удержать любовницу или любовника, обмануть мужа, утешиться в случае измены.

Вергилий Марон (70–19 до н. э.) — римский поэт. В необыкновенно звучных и сильных стихах «Энеиды» — поэмы-эпопеи о странствиях и войнах Энея, основателя Рима и родоначальника Юлиев Цезарей, — символически развернул идею судеб «вечного Рима», исторической смены крушений и обновлений. Поэма о земледелии «Георгики» посвящена идее спасительного труда, в котором залог бытия человека, человечества и римского народа.

Гораций Флакк (65–8 до н. э.) — римский поэт, изощренный мастер поэтической техники, достигший небывалой мелодичности звучания, вещественности образов, смысловой напряженности стихов. Его кредо — мера во всем как гарантия независимости от других людей и от завтрашнего дня. «Оды» Горация — гимн торжеству порядка и равновесия в мироздании, обществе, человеческой душе. Его «Поэтика» — свод правил поэтического искусства, ставших обязательными для многих поколений поэтов.

Произведения Цицерона, Тита Ливия… Цицерон Марк Туллий (106–43 до н. э.) — римский оратор, политический деятель, защитник идеалов аристократической республики. Его речи и письма, соединяющие трезвость мысли и силу выражения, — вершина латинской словесности. Цицерон учил, что человек обладает свободой воли: его добродетели — это его собственные заслуги, а за грехи он несет личную ответственность, не списывая ничего на волю богов. Высшая цель человека — чистая совесть в конце жизненного пути.

Тит Ливий (59 до н. э. — 17 н. э.) — римский историк, показавший, не избегая легендарного и занимательного, благодаря каким нравам, образу жизни, доблестям вознеслась Римская империя.

Предмет сделался любимым… В подходе И. А. Суровцева к латинским текстам чувствуется высокая риторическая культура, без которой их невозможно правильно воспринять: они не раскрывают своего смысла тому, кто бесчувствен к их красоте.

407

…только одного — внимания. Афоризм Н. Я. Неймарка глубже, чем это может показаться на первый взгляд: в истории математики известны случаи, когда, допустив невнимательность, ученый создавал теорию, на основе которой другие строили свои теории, — и так до тех пор, пока не обнаруживался промах и грандиозные построения рушились, как карточный домик.

408

…митрофорного протоиерея. Протоиерей — настоятель соборной церкви; это звание часто жаловалось священникам как почетное личное отличие. Митрофорный — имеющий право на ношение митры, богослужебного головного убора епископов.

409

…письмо своей барышне… Степанов Леонид Николаевич преподавал русский язык и благородным девицам в Смольном институте. Отсюда понятно, почему он прибегал именно к такому доводу, чтобы убедить юношу, что сочинение написано плохо.

410

…словаря Брокгауза и Ефрона. «Ф. А. Брокгауз» — немецкая издательская фирма, специализировавшаяся на издании словарей и многотомных тематических серий. И. А. Ефрон — петербургский издатель, основавший совместно с Брокгаузом издательское АО «Брокгауз-Ефрон». Среди их изданий — 82-томный «Энциклопедический словарь»; 16-томная «Еврейская энциклопедия»; «Новый энциклопедический словарь», задуманный в 48 томах (вышло 29 томов, издание прервано революцией), и др. Фирме удавалось привлечь к сотрудничеству выдающиеся научные силы.

411

…Акрополь… Имеется в виду акрополь Афин — холм с цитаделью. Считался местопребыванием Афины — богини-девственницы, олицетворявшей разум и покровительствовавшей Афинам.

…Капитолий… Холм в Риме с храмом Юпитера на вершине — средоточие религиозной жизни патрициев. Праздничные молитвенные процессии всходили сюда для жертвоприношений Юпитеру Капитолийскому.

…храм Афины Паллады… Афина названа Палладой по ее древнему истукану — «палладию». По мифу, он был изготовлен ею и сброшен с неба Зевсом в Трою как залог благополучия этого города. Палладий изображал Афину с сомкнутыми ногами, копьем в правой, прялкой и веретеном в левой руке (символы обороны и мирного труда). Трою невозможно было взять, пока Диомед и Одиссей не выкрали палладий. Храм Афины Паллады — Парфенон на афинском акрополе, воздвигнутый Иктином и Калликратом (448–438 гт. до н. э.) в память победы греков над персами.

…Коринф… Могучий и богатый город на перешейке между средней и южной Грецией, с гаванями на двух морях, соперник Афин в торговле, ремеслах (ткани, вазы, бронза) и в поэзии. Зодчество обязано ему самым нарядным украшением колонн — «коринфской» капителью.

…Сиракузы… Город на восточном побережье Сицилии, основанный в 734 г. до н. э. коринфянами, самый большой из греческих городов. Сохранился театр — один из величайших в греческом мире (60 рядов, вырубленных в скале, вмещают 24 тыс. зрителей). Эсхил присутствовал в нем на постановке своей трагедии «Персы»; Пиндар читал тут свои оды; здесь бывал Платон. В Сиракузах жил величайший математик древности Архимед.

…ходили по римскому Форуму… Римский Форум — центр республиканского Рима с храмом Весты, чей вечный огонь олицетворял очаг общины города Рима, и храмом Согласия — символом примирения патрициев и плебеев. На Форуме избирались должностные лица, заключались общественные соглашения, шла торговля, оформлялись биржевые сделки, вершился суд, выступали ораторы, заседал сенат, устраивались празднества, триумфальные шествия, зрелища, фланировали франты, производилась кремация знатных покойников, выставлялись мраморные и бронзовые доски с текстами международных договоров, административных декретов, постановлений сената. Здесь находились дом главного жреца, жилище весталок, лавки ростовщиков и торговцев предметами роскоши, базилики для биржевых операций и судопроизводства, здание курии (где заседал сенат), трибуны, триумфальные арки, мемориальные колонны, статуи, храмы (где хранили произведения искусства, драгоценности и казну), узилище смертников. Через Форум шла священная дорога на Капитолий.

…купались в термах Каракаллы… Термы Каракаллы — грандиозные общественные бани, открытые при этом императоре (212–217). Посетители потели в жарком помещении, мылись в горячей воде, освежались в холодной, проходили массаж, умащались маслами. Для этого предназначались бассейн холодной бани, салон (58x24 м), теплая баня; круглая (34 м) зала горячей бани, паровые ванны. Вокруг бассейна вестибюли, раздевальни, дворы для занятий гимнастикой, залы для чтений и бесед. Между главным зданием (216x112 м) и оградой — аллеи, цветники. К ограде (337x328 м) примыкали портики, торговые лавки, библиотеки. Мраморная облицовка бетонных стен и сводов (пролетом до 20 м), гранит и мрамор колонн, мозаики полов, множество статуй и бюстов создавали впечатление великолепия и роскоши.

…вместе с гладиаторами… Гладиаторы — военнопленные и преступники, обученные для боя между собой или с дикими зверями на арене. Бои гладиаторов происходили от обычая заставлять рабов биться насмерть друг с другом на поминках знатных покойников. Получили статус общественных зрелищ в 105 г. до н. э. Народ требовал устраивать игры гладиаторов в награду за поддержку кандидатур на выборах, поэтому устроители соревновались в размахе боев. Содержать гладиаторов было выгодно: хозяева давали бойцов напрокат или продавали их устроителям игр и получали большое возмещение за раненых или погибших бойцов. Для гладиаторских игр стали строить амфитеатры. Во времена империи триумфы сопровождались играми, длившимися месяц, сражались в них до 1000 бойцов. Публика могла потребовать добить или отпустить побежденного. Профессия гладиатора считалась презренной, но давала ему кров, пищу, богатство (за каждую победу устроитель дарил ему чашу, часто дорогую, полную золотых монет), славу, восхищение женщин. Поэтому были среди гладиаторов и вольноотпущенники, и свободные, даже из знатных семейств. По требованию зрителей боец мог быть освобожден от дальнейшей службы, но ради богатства и славы многие возвращались на арену. Гладиаторские игры запрещены в 404 г.

…участвовали в ристалищах… Ристалища — бега колесниц. «Есть такие, кому высшее счастие — / Пыль арены взметать в беге увертливом / Раскаленных колес» (Гораций. Оды I. 1).

…лавровые венки… Награда победителям Пифийских игр в Дельфах — общегреческом религиозном центре, где находился древнейший храм Греции — храм Аполлона. Состязались в силе и ловкости (как в Олимпии), в игре на лире и на флейте. Лавр — дерево Аполлона; венок означал, что носитель этой награды — любимец бога, даровавшего ему победу. Его чтили и славили как любимца бога (Гаспаров М. 32, 39). Позднее римляне стали возлагать лавровый венок на голову триумфатора во время торжеств по случаю его возвращения в Рим.

…«Илиаду» и «Одиссею»… «Илиада» и «Одиссея» — грандиозные поэмы-эпопеи, приписываемые бродячему слепому сказителю Гомеру: «Илиада» — о Троянской войне, «Одиссея» — о странствиях одного из ее героев, хитроумного Одиссея. Эти поэмы — целая энциклопедия картин народной жизни: труд пахаря и кузнеца, народное собрание и суд, дом и сражение, оружие и утварь, состязания атлетов и детские игры (Гаспаров М. 14, 15).

412

…И. Ф. Вейерт… Иван Федорович Вейерт, кроме того, был внештатным преподавателем немецкого языка в Политехническом институте.

413

…«Ave, magister, morituri, te salutant»… Перефразировка латинского обращения гладиаторов к императору перед боем: «Ave, Caesar, morituri te salutant» — «Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя». «Caesar» (император) заменен на «magister» (учитель).

414

…«Со святыми упокой». Христианская заупокойная молитва, называемая так по ее начальным словам.

415

…Э. Э. Форш. В 1915 г. Эдуард Эдуардович Форш преподавал в 10-й гимназии математику и физику (химия среди его предметов не значилась). Он, кроме того, был хранителем Педагогического музея военно-учебных заведений.

416

…в какой-то прострации… Прострация — состояние расслабленности.

417

…«Morceaux choisis». Людвиг Людвигович Мартэн преподавал французский язык и на Демидовских женских гимназических и педагогических курсах. «Morseaux choisis» («Избранные отрывки») — хрестоматия французских текстов, составленная им вместе с Фёйэ.

418

…чисто галльский профиль… Главная примета «галльского» (т. е. истинно французского) профиля — сильно выступающий, с горбинкой нос.

419

…«польский сокол»… Член общества «Польский Сокол» (Столярный пер., 18), ставившего целью развитие и распространение гигиенической и воспитательной «сокольской» гимнастики — системы упражнений, построенной на сочетании приемов немецкой и шведской гимнастики с элементами атлетики. Практиковалась вначале в воспитательно-патриотических «сокольских» организациях в Чехии, позднее принята в других славянских странах. Включала красивые групповые и строевые фигуры — гимнастические «пирамиды», хороводы и пр. (КСГ).

…в кунтуше, конфедератке… Кунтуш — короткая куртка с длинными откидными рукавами, разрезанными спереди до локтя. Конфедератка — шапочка с четырехугольным верхом.

420

…штабс-капитан Измайловского полка… Штабс-капитан — офицерский чин между поручиком и капитаном в пехоте, артиллерии, инженерных войсках.

…старые берданки без замков. Берданка — однозарядная винтовка со скользящим затвором, изобретенная американцем Берданом; перевооружение русской армии винтовками Бердана № 2 (образца 1871 г.) было осуществлено после русско-турецкой войны 1877–1878 гг. В 1890-х гг. заменена отечественной трехлинейной винтовкой системы полковника С. И. Мосина (образца 1891 г.).

421

…А. О. Круглый. Александр Осипович Круглый служил еще и в Библиотеке Академии наук.

422

…Нате Пинкертоне, Шерлоке Холмсе, Нике Картере. Нат Пинкертон — популярнейший герой анонимных бульварно-лубочных детективных рассказов, выпускавшихся дважды в неделю книжечками по 20–40 стр. в пестрых картонных обложках петербургским издательством «Развлечение» (Зоркая Н. 139).

Шерлок Холмс — герой детективных рассказов английского писателя Артура Конан Дойла (1859–1930), первая серия которых вышла в 1891 г. Имеются в виду его бульварные вариации.

Ник Картер — герой 10-центовых авантюрных новелл, выпускавшихся в США с 1884 г., «американский Шерлок Холмс». Первый автор — Дж. Корнел. Более поздний автор — Фр. Дэй написал 1076 выпусков. В 1907–1908 гг. «Развлечение» издало рассказы о Нате Пинкертоне и Нике Картере общим тиражом около 6 млн. экз.

423

…родителям приходилось принимать меры… Дочь В. В. Розанова вспоминает: «У папы приблизительно с 1912 года под тюфяком кровати всегда лежала кипа дешевеньких брошюрок Шерлока Холмса (15–20)… „Еще воры“, „В тисках преступления“, „Похищение драгоценностей“, „В лапах…“. Мама гнала нас из-под кровати, куда мы забирались, томимые любопытством, и втихомолку шуршали страницами. „Вася, ты портишь детей!“ — говорила мама с досадой. Папа тоже сердился и гнал нас, но после обеда всегда укладывался спать с одной из таких книжонок.

Однажды папа вздумал прогуляться по парку с Варей, Васей и мной и, отойдя немного от дому, вынул из своей крылатки… брошюрку, на обложке которой была изображена женщина, летящая со скалы с распущенными волосами и искаженным от ужаса лицом. Наверху стояли два злодея, оскалив зубы.

— Только не говорите маме, — сказал папа, и мы уселись в кружок…. Папа и после нас гнал, когда мы подбирались к его куче книг, боясь недовольства мамы, но главным образом оберегая свой клад, боясь его расхищения. Но мы все же умудрялись таскать.

…Идя из гимназии к подругам, я всегда останавливалась около газетчиков, проверяя, все ли книжонки у папы имеются, а подруги говорили: „Чего ты все смотришь? Ведь такую литературу читают одни уличные мальчишки да подонки общества!“ — „А мой папа читает!“ — всегда хотелось огрызнуться мне… Придя домой и застав папу с книгой, небрежно цедила: „Опять своего Шерлока!“ — но потихоньку таскала и читала у себя под подушкой» (Барабанов Е. 662, 663).

Соперниками Ната Пинкертона, Шерлока Холмса и Ника Картера были герои Майн Рида, чьи книги были излюбленным чтением русских мальчиков (Набоков В. 145).

…даже побеги из дому. Беглецы вдохновлялись, прежде всего, приключениями марктвеновских Тома Сойера (1876) и Гекльберри Финна (1884). «Вдова Дуглас взяла меня к себе вместо сына, — говорит Гекльберри, — и хочет сделать из меня „культурного юношу“… Но это мне совсем не по вкусу: очень тяжело жить с утра до вечера в одной и той же квартире. К тому же вдова ужасно аккуратная и степенная женщина. Я не вынес этой жизни и сбежал. Опять нарядился в лохмотья, влез в бочку из-под сахара — и зажил на свободе в свое удовольствие». В 1887 г. этой темы коснулся в рассказе «Мальчики» А. П. Чехов. Побег в Америку готовят гимназисты 2-го класса. «У них для дороги было уже все готово: пистолет, два ножа, сухари, увеличительное стекло для добывания огня, компас и четыре рубля денег». Девочки «узнали, что мальчикам придется пройти пешком несколько тысяч верст, а по дороге сражаться с тиграми и дикарями, потом добывать золото и слоновую кость, убивать врагов, поступать в морские разбойники, пить джин и в конце концов жениться на красавицах и обрабатывать плантации».

Многие увлекались кинематографом… В памфлете «Нат Пинкертон и современная литература» (1908) К. И. Чуковский устанавливал родство между кинематографом и «сыщицкой» литературой.

424

…отношение к педагогам… В ноябре 1903 г. весь Петербург был взволнован историей, случившейся в гимназии Я. Я. Гуревича. Гимназист-второгодник подвергался постоянным нападкам некоторых учителей, в особенности священника, который однажды закатил ему кол и пожаловался директору. Гуревич прилетел в класс и разнес беднягу. Тот, вернувшись домой, застрелился. Возмущенный 8-й класс решил устроить демонстрацию. По приглашениям, разосланным по всем гимназиям, на похороны явились толпы гимназистов. Приехавшего на панихиду Гуревича они выгнали из церкви. За гробом несли знамя с надписью: «Еще одна жертва педагогической рутины». На Литейном мосту шествие остановила полиция с отрядом казаков, произошла свалка, гроб опрокинули в грязь, пошли в ход кулаки и нагайки, гимназистов разогнали. В числе убитых называли Гарина — сына писателя; много было арестованных и сильно пострадавших. В 1905 г., через неделю после опубликования Манифеста 17 октября, объявившего свободу совести, слова, собраний и союзов, началась забастовка учащихся Ларинской гимназии. Мальчики постановили: гимназия управляется не только директором, а и старшинами из гимназистов, которым предоставляется право выбирать учителей и устанавливать способ преподавания (Минцлов С. 44, 185, 193).

425

…торжественные кантаты… Кантата — музыкальное произведение, состоящее из нескольких законченных номеров и исполняемое певцами-солистами, часто также хором, в сопровождении оркестра.

426

…учил унтер… Унтер — унтер-офицер, младший командный чин.

…играл гимны… Вероятно, имеются в виду гимны «Боже, царя храни» и «Коль славен».

…два вальса… «На сопках Маньчжурии» — музыка И. А. Шатрова. «Осенний сон» — музыка А. Джойса.

427

…оркестр развалился. Впоследствии Иван Васильевич Лабинский давал уроки музыки и пения, преподавал в шувалово-озерковских мужской и женской гимназиях и в бесплатном музыкально-хоровом классе Народного дома.

428

…в роли рака… Такая «сцена в подводном царстве» могла быть показана в двух балетах, шедших на Мариинской сцене, — в «Коньке-Горбунке» Цезаря Пуни и в «Садко» — балете на музыку симфонической поэмы Н. А. Римского-Корсакова.

…плие… Плие — приседание в 1-й или 2-й позициях, т. е. со стопами, развернутыми по одной линии, и сомкнутыми или слегка разведенными пятками.

…мазурку. Мазурка — польский народный танец, стремительный и лиричный, образно передающий элементы верховой езды; музыкальный размер — 3-дольный с акцентом на 3-й доле.

429

…вернее, пол-оркестра… По уставу духовой оркестр полка состоял из 35 музыкантов.

430

…в гимназии «Петришуле». Петришуле — одна из крупнейших и лучших школ Петербурга при немецкой евангелическо-лютеранской церкви св. Петра (Невский пр., 22). Здание Петришуле — за церковью, параллельно Невскому пр.

В частности, были приглашены… Стрельская Варвара Васильевна (1838–1915) — актриса Александринского театра, постоянная партнерша К. А. Варламова. Лучшие роли — в пьесах А. Н. Островского (он находил ее талант феноменальным): свахи, купчихи, мещанки, жены мелких чиновников, провинциальные помещицы, домашняя прислуга. «Стрельская со своей маленькой круглой фигуркой, со своими мешковатыми щеками, с хитро выглядывающими глазками, с растяжным, чисто российским выговором… вызывает нетерпеливую радость галереи и сдержанные улыбки в ложах и партере при первом же своем появлении», — сообщал современник (Петровская И. 1994. 181, 182).

Мичурина-Самойлова Вера Аркадьевна (1866–1948) — актриса Александринского театра. Лучшее амплуа до революции — красивые, холодные, расчетливые интриганки. Ее игра отличалась изяществом, филигранной техникой, интеллектуальностью.

Юрьев Юрий Михайлович (1872–1948) — актер Александринского театра. Он был классически красив. Критики хвалили пластическую завершенность его игры; замечали, что для него «поза легче, чем движение, декламация легче, чем простая речь»; иронизировали над его романтизмом. У зрителей он завоевал широкую популярность (Петровская И. 1994. 184, 185).

Лерский (Герцак) Иван Владиславович (1873–1927) — актер Александринского театра. Мастер сценического эпизода (Петровская И. 1994. 217, 295, 346).

Серебряков К. Т. — солист Мариинского театра, мощный бас-профундо.

Касторский Владимир Иванович (1871–1948) — солист Мариинского театра (бас редкой красоты и мощи). В 1907–1909 гг. участвовал в Русских сезонах в Париже. Пел на мариинской сцене еще и в 30-х гг., не имея соперников в партиях величаво-эпического склада.

Петренко Елизавета Федоровна (1880–1951) — оперная певица (меццо-сопрано благородного тембра, равного во всех регистрах). В 1905–1915 гг. — на сцене Мариинского театра. С исключительным успехом выступала с Ф. И. Шаляпиным в Русских сезонах (1908–1914, Лондон, Париж, Рим).

Поразительно, какое созвездие знаменитостей приняло участие в концерте, устроенном гимназией в пользу «недостаточных» учеников.

431

…артистку Ведринскую… Ведринская Мария Андреевна — актриса Александринского театра. Жила в доме по Фонтанке, 39.

432

…с Анной на шее… Анна на шее — орден Св. Анны, который надевался в сочетании с галстуком.

433

Ремесленное училище… Ремесленное училище цесаревича Николая (1-я Рота, 1) со слесарными, оптико-механическими, часовыми мастерскими.

434

…кузница и вагранка… Вагранка — небольшая печь для плавления чугуна.

435

…задания присылались из округа… Из управления Петербургского учебного округа.

436

…около четырех аршин… Четыре аршина — 2,8 м.

437

…во времена министра Кассо… Кассо Лев Аристидович (1865–1914) — министр народного просвещения (с 1911 г.), член совета министров, тайный советник. Изданием детальных программ для средних учебных заведений ограничил инициативу учителей. Усилил внешкольный надзор за учениками. Установив высокий кворум для собраний, выбирающих родительские комитеты (2/3 всех родителей), свел к минимуму их деятельность.

438

…напечатанные на гектографе… Гектограф — печатный аппарат, действующий благодаря способности застывшего желатина воспринимать чернила или краску рукописи, машинописного текста, иллюстраций; прижимая затем бумагу к слою желатина, можно получить до 100 копий.

…из истории Пунических войн… Пунические войны — три войны Рима против Карфагена, богатейшего торгового города на месте нынешнего Туниса. Войны названы по латинскому наименованию Карфагена — Punier. 1-я война (264–241 до н. э.) отдала Риму Сицилию, кроме Сиракуз. Во 2-й (218–201 до н. э.) римляне с величайшим напряжением сил одолели Ганнибала и овладели Испанией и Сиракузами. В 3-й (149–146 до н. э.) Карфаген после двухлетней осады пал; 50 тыс. жителей, оставшихся из 300 тыс., продали в рабство; город разрушили до основания; место, где он стоял, было предано проклятию и перепахано.

439

…начал шепеляво скандировать. Скандировать — читать стихи, отчетливо выделяя составные части (стопы, слоги).

440

…соломенном канотье… Канотье — шляпа с низкой тульей.

441

…в школы прапорщиков… Прапорщик — самый младший офицерский чин в военное время.

442

…программа отличалась мало. Авторы недооценивают прогрессивные нововведения в коммерческих училищах.

443

…типа Императорского лицея… Имеется в виду Александровский лицей.

444

…здание петровских коллегий… Здание университета, построенное в 1722–1742 гг. Д. Трезини для Сената, Синода и 10 коллегий (административно-судебных инстанций, посредничавших между Сенатом и губерниями), состоит из 12 корпусов, сомкнутых по одной линии. Со стороны двора устроена 2-ярусная аркада, застекленный 2-й этаж которой образует коридор длиной почти в полкилометра. В 1806 г. здание передали Главному педагогическому институту, который в 1819 г. был преобразован в университет.

…колонным залом с хорами… Хоры — высоко расположенный балкон вдоль стен в больших залах.

…под деканат… под библиотеку. Имеются в виду деканат геологического факультета и библиотека им. А. М. Горького.

…не хочешь — не ходи. Из 11 тыс. студентов университета лекции посещало 2–4 тыс., но бывали дни, когда слушателей являлось не более полутора тысяч (Минцлов С. 254).

…такая свобода. Свобода проявлялась и в корпоративных обычаях, коренившихся в традициях университетов средневековой Европы. Так, 8 февраля — День университетского акта, был днем студенческого буйства. «Выслушав речь почтенного ректора, универсанты по льду Невы переходят на Адмиралтейскую сторону и допоздна кутят в „Казанской академии“, „Доминике“, немецких пивных. „Через тумбу-тумбу раз“ и „Дубинушка“ слышатся из всех дверей и подхватываются в „Малом Ярославце“, „Золотом якоре“, „Кюба“, где университетский праздник отмечают его бывшие выпускники» (Лурье Л. 172).

445

…значки двух факультетов. Белый ромб с синим эмалевым крестом посередине и золотым двуглавым орлом вверху.

446

Удивляли старинные вывески… Экзекутор — чиновник, ведавший хозяйственной частью учреждения (им был в университете Ф. Л. Александрович). Регистратор — чиновник, ведущий записи с целью учета, систематизации, придания законной силы чему-либо. Квартирмейстер — чиновник, на котором лежала забота о жилье для студентов и служащих университета.

447

О профессоре Петражицком… Петражицкий Лев Иосифович (1867–1931) — юрист, профессор кафедры энциклопедии и истории философского права на юридическом факультете Петербургского университета, где читал знаменитый курс «Общая теория и мораль права». Преподавал также на Высших женских курсах. Основатель психологической школы права. Депутат I Государственной думы, кадет. С 1918 г. руководил кафедрой социального права юридического факультета Варшавского университета.

448

…лекции Ковалевского, Туган-Барановского, Ивановского… Ковалевский Максим Максимович (1851–1916) — социолог, историк, правовед, общественный деятель. Будучи уволен (1887) из Московского университета, жил за границей, читал лекции в Стокгольме, Оксфорде, Париже. По возвращении в Россию (1906) избран профессором Петербургского университета по кафедре государственного права, Политехнического института, Высших женских курсов, Педагогической академии, возглавил первую в России кафедру социологии в Психоневрологическом институте. Основатель конституционно-монархической Партии демократических реформ (1906), депутат I Государственной думы, с 1907 г. член Государственного совета. Председатель Петербургского юридического и Вольного экономического обществ, с 1914 г. академик. В течение некоторого времени председатель Международного института социологии. Считал важнейшим своим трудом «Экономический рост Европы в период, предшествующий развитию капитализма» (7 томов).

Туган-Барановский Михаил Иванович (1856–1919) — экономист, историк, общественный и политический деятель. Много занимался циклами деловой активности, проблемами социализма, теорией стоимости. В 1899 г. за политическую неблагонадежность уволен из Петербургского университета, в 1905 г. вернулся в университет. В 1909 г. создал журнал «Вестник кооперации». С 1917 г. организатор Украинской АН с одним из первых в мире отделений социально-экономических наук. Академик УАН по специальности теоретическая экономия, профессор и декан юридического факультета университета св. Владимира в Киеве, председатель Центрального кооперативного украинского комитета и Украинского научного общества экономистов, министр Центральной Рады.

Ивановский Игнатий Александрович — с 1896 г. профессор государственного права юридического факультета Петербургского университета. Преподавал государственное право в Александровском лицее и в Александровской военно-юридической академии.

449

…звание кандидата наук. Кандидат наук — кандидат на звание профессора. Окончившему университет с дипломом I степени предлагали остаться при кафедре для подготовки к профессорскому званию. В случае согласия давали 4 года на подготовку к устному испытанию, в течение которых платили большую стипендию, позволявшую посвящать науке все время. Профессора давали соискателю списки из сотен названий трудов по их специальностям. Чтобы успешно сдать экзамен, надо было все это хорошо знать. Обычно соискатель на год-два уезжал за границу поработать с зарубежными светилами. Испытание длилось несколько дней по 3–5 часов в день: круг вопросов был широк, вопросы сложны. В последний день надо было написать обстоятельное эссе по теме, предложенной экзаменаторами. Выдержав испытание, кандидат получал звание магистранта. На соискание степени магистра надо было представить диссертацию, которую допускала к защите комиссия из профессоров нескольких университетов, и защитить ее в диспуте с оппонентами и с любым желающим из числа публики. Дата диспута объявлялась во всех солидных газетах. На нем присутствовали все преподаватели факультета, профессора, желавшие послушать защиту, специалисты со стороны, студенты, множество публики. Диспут длился 5–7 часов. Затем проводилось тайное голосование всех преподавателей факультета; вопрос о присвоении степени магистра решался большинством. Диспут подробно освещался в прессе. Магистр мог поступить в любой университет приват-доцентом и вести любой лекционный курс или семинар в своей области, в том числе и конкурирующий или дублирующий курсы ординарных профессоров. Зарплата приват-доцента была много ниже, чем у ординарного профессора. Но если на курс к приват-доценту записывалось больше студентов, то и доход у него мог быть больше, чем у менее знаменитого профессора. Из-за жесткости требований к кандидатам на степень магистра большинство русских профессоров имели только магистерскую, а не докторскую степень (Сорокин П. 61, 68–70, 72).

450

…подрабатывала репетиторством… Не имеющий пристанища молодой репетитор в качестве платы за уроки мог иметь возможность жить в комнате со своими учениками, завтракая и обедая вместе с ними. В таком случае на дополнительные расходы приходилось зарабатывать иным способом (Сорокин П. 46).

451

…землячества… Землячество — объединение уроженцев одной местности, страны, живущих в другой местности, стране.

452

…ходили в форменных тужурках… Тужурка — двубортная куртка.

453

…большинство ходили в форме… По Я. Н. Ривошу, университетская тужурка была зеленоватая, а летом студенты носили и серые. Брюки — того же цвета, узкие, без отворотов, часто на штрипках. Ботинки или штиблеты черные. Шинель зеленоватого сукна, с голубыми петлицами; зимой подстегивался черный каракулевый воротник. Часто из всей формы студент носил только фуражку. Парадной формой был сюртук с высоким стоячим голубым воротником, с золотыми пуговицами и голубым кантом. Шпагу полагалось надевать в особо торжественных случаях.

Фуражки студентов институтов имели черный или темно-зеленый бархатный околыш, темно-зеленую тулью и различались цветом канта. Тужурки и брюки были преимущественно черные, у путейцев — зеленоватые. На тужурке носили контрпогоны — бархатный квадрат, обшитый кантом, с позолоченным или посеребренным инициалом царя, имя которого носил институт.

Формы лицеистов и правоведов отличались только цветом кантов и эмблемами. Фуражка лицеистов была черная с красным кантом по тулье и красным околышем, у правоведов вместо красного цвета был зеленый. Шинели черные, зимой «николаевские». Обязательно носили белые замшевые перчатки и шпагу. Парадный мундир — с очень высоким воротником и красными или зелеными обшлагами. По воротнику шло шитье. Парадным головным убором была черная фетровая двууголка. При парадной форме носили вместо ботинок лаковые штиблеты на резинке (Ривош Я. 194, 195).

454

…дешевле 20 рублей было не найти. Бывало, студенты снимали целую квартиру, по нескольку человек в комнате: «Мы снимали комнату в старой квартирке. Три другие комнаты занимали трое юношей-студентов, две курсистки с Бестужевских курсов и хористка Народного дома. Типичной едой у нас были чай с булкой и куском колбасы или сыра. Пища обходилась нам не более чем в 10–12 рублей в месяц. На все про все вполне хватало 25–30 рублей» (Сорокин П. 56).

455

…выступления лидеров разных партий… До Манифеста 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка», которым Россия из абсолютной монархии превращалась в полуконституционную, в стране не было иных политических партий, кроме социал-демократов («эсдеков») и социалистов-революционеров («эсеров»), находившихся в подполье. После обнародования Манифеста тотчас возникли две влиятельные либеральные партии — конституционно-демократическая («кадеты») и Союз 17 октября («октябристы»). Позднее оформились конституционно-монархическая Прогрессивная партия, монархический Всероссийский национальный союз и другие партии.

…на заседания Государственной думы… Государственная дума — законосовещательное, представительное учреждение Российской империи, созданное Манифестом 17 октября 1905 г. В 1910 г. для заседаний Думы был предоставлен специально реконструированный Таврический дворец.

…участвовали в политических сходках. «Дни студенческих бунтов у Казанского собора всегда заранее бывали известны. В каждом семействе был свой студент-осведомитель. Выходило так, что смотреть на эти бунты, правда на почтительном расстоянии, сходилась масса публики: дети с няньками, маменьки и тетеньки, не смогшие удержать дома своих бунтарей, старые чиновники и всякие праздношатающиеся. В день назначенного бунта тротуары Невского колыхались густою толпою зрителей от Садовой до Аничкова моста. Вся эта орава боялась подходить к Казанскому собору. Полицию прятали во дворах, например во дворе Екатерининского костела. На Казанской площади было относительно пусто, прохаживались маленькие кучки студентов и настоящих рабочих, причем на последних показывали пальцами. Вдруг со стороны Казанской площади раздавался протяжный, все возрастающий вой, что-то вроде несмолкавшего „у“ или „ы“, переходящий в грозное завывание, все ближе и ближе. „Казаки, казаки“, — проносилось молнией, быстрее, чем летели сами казаки. Собственно „бунт“ брали в оцепление и уводили в Михайловский манеж, и Невский пустел, будто его метлой вымели» (Мандельштам О. 11).

События 1913 г. в сфере высшего образования вызывали у В. И. Вернадского впечатление «жути, удивления и гордого спокойствия». Началось с того, что слушатели Военно-медицинской академии отказались посещать лекции из-за введения новых правил об отдании чести. Военный министр В. А. Сухомлинов приказал академию закрыть, всех студентов уволить; академию превратить в чисто военную школу. В знак протеста один из слушателей покончил с собой. Всколыхнулась вся либеральная общественность столицы, включая университет. В ответ министр просвещения Л. А. Кассо обрушил кары, вплоть до изгнания с кафедр, на тех преподавателей, которые смели «свое суждение иметь». На должности в университете назначались лица не по научным заслугам, а но политической благонадежности и угодливости начальству. Главным объектом репрессий стал юридический факультет, так как юристам незаконность действий властей, как и способы противодействия ей, были яснее, чем кому-либо другому. Не утвердили в профессорской должности М. И. Туган-Барановского; ушедшего акад. М. А. Дьяконова заменили угодным министру приват-доцентом; проф. Д. Д. Гримму предложили перейти в Харьковский университет. Солидарность профессуры и студенчества умело разрушалась путем создания среди привилегированной касты студентов-«академистов» и уменьшения нравственного авторитета профессоров подбором их по политическим соображениям (Вернадский В. 308–323).

Другой причиной волнений в университете было дело Бейлиса, обвиненного антисемитами в «ритуальном убийстве» мальчика. 28 октября Бейлис был оправдан. После сходки студентов, приветствовавших оправдание, 183 ее участника были арестованы. Опрометчивые действия властей не способствовали популярности режима. «Студенческие беспорядки сделались как бы органической принадлежностью нашего учебного строя», — констатировал И. В. Гессе в очерке политической жизни России в 1913 г. (там же. 21).

456

Активными были общественницы Н. В. Стасова, С. В. Ковалевская; из профессоров — братья А. Н. и Н. Н. Бекетовы, А. Л. Боровиковский, А. Я. Герд, И. М. Сеченов и др.