Милый мой Любан[1] и родные детки!

Как скучно и пусто стало у нас с вашим отъездом. Весь дом и Царское[2] стали иными. Иногда по инерции торопишься окончить какое-либо дело, чтобы поскорее попасть на вокзал, но потом вспомнишь- торопиться некуда, и защемит на сердце. Со внешней стороны дела все обстоит благополучно, только Анна, видимо, еще не вошла в роль кухарки и Марусе[3] приходится торчать на кухне. Ну, да это обойдется.

Меня обслуживают по-прежнему, и к утреннему чаю я исправно получаю сибирские пряженики. Володя[4] в добром здоровье и духорасположении. В пятницу идет на комиссию. Вчера, наконец, была вечером гроза и дождь, хоть и не очень большой. Воздух на балконе — вне описания: прямо можно было его пить. Я сидел на балконе всю оставшуюся часть вечера, смотрел вниз на скошенные газоны и вспоминал трех красинских девчушек[5], еще так недавно валявшихся там на спине. Письмо и лекарство Бражникову переданы, но из-за дождя я вечером к ним не попал, а сегодня (13-го) они переехали в город и завтра рано утром уезжают совсем. Полагаю, он все исполнит, как обещал. Из других новостей, более крупных, могу сообщить, что я все же решил от Луги не отказываться[6] и послезавтра, кажется, оформляю это дело у нотариуса. Дровяной лес можно будет, кажется, продать на корню. Насчет Луги сговорюсь с […][7]. Ну, как же вы, милые мои котята, доехали?[8] Думаю, что хорошо. По крайней мере, при отъезде разместились вы хорошо. Сейчас ваш поезд идет где-то уже в середине Швеции. Как-то вас встретит заграница! Сегодня я видел опять одного приезжего из Швеции, и он уверял меня, что там прекрасно можно устроиться. Самое главное, не есть по ресторанам, а поскорее устроиться собственным хозяйством. Особенно имею в виду тебя, большой Любан, с твоей склонностью заболеть при отравлении недоброкачественной пищей. Надеюсь, вы не забудете мне телеграфировать немедленно при приезде. Это письмо пошлю Вацлаву Вацлавовичу[9] и ему буду писать, пока не получу вашего окончательного адреса. Целую и обнимаю всех вас крепко, мои дорогие, любимые — сокровища вы мои.

Сейчас пришло письмо от Нины[10] от 9 июня. Они там здоровы и особенного у них ничего нет. Жарятся на солнце, купаются в море. Кланяйтесь M-lle Лочмо[11], Ляле и всем знакомым. Еще раз крепко целую. Благословит вас бог. Будьте благополучны.

Родной мой Любинышик! Ты можешь совершенно ясно представить себе весь мой сегодняшний день. Измаявшись за неделю изрядно (безденежье, "товарищи"[12] и прочие очередные напасти!), вчера я залег в 11¹/₂ и сегодня проснулся только в 10, благо по случаю пасмурного утра мухи меня совершенно не беспокоили. К 11–12 выглянуло солнце, и я буквально весь день просидел на своем балконе, занимаясь делами, чтением газет и "Природы"[13], а между делом также печатанием фотографий. С 6 ч[асов] пришел М. И. Бруснев[14], и мы с ним и Борисом[15] на том же балконе просидели до ужина. Сейчас 11¹/₂, и перед сном я хочу тебе написать несколько строк. Живется мне хорошо, если бы только не было так скучно без тебя и милых девочек. Все как-то еще не верится, что вас нет. Ждешь инстинктивно, что откроется дверь и войдет озабоченный Любан в поисках за какой-нибудь штучкой или раздастся визг во дворе в ознаменование жизнедеятельности милого Любана[16], или Катабрашный[17] появится со своим "можно сладкого", или Людмила[18] с видом потусторонним пройдет, не спуская глаз с книги! Только вот порядок неизменный на моем письменном столе и непоявление на нем разных неожиданных вещей или просто мазни на почтовых или других листах бумаги напоминает об отъезде кое-кого! Я креплюсь и утешаю себя соображениями о неизбежности вашего отъезда и о скором нашем свидании. Думаю, что вам ввиду перемены места, людей и обстановки некогда будет скучать. Тебя, милый мой Любченышек, очень прошу не огорчаться и не беспокоиться за меня. Как ни утомительна и трудна работа, я никогда не переутомляюсь свыше сил, ибо мне свойственно особое чувство, подсказывающее, когда надо бросить работу и отдыхать. Этим и объясняется моя выносливость и относительно большая работоспособность. В смысле спокойствия мне теперь будет лучше, особенно, когда я буду знать, что вы уже устроились и чувствуете себя хорошо. Через неделю возвращается Гермаша[19] из своего отпуска, и это меня значительно разгрузит. Они живут на даче на Казанской дороге и пока что довольны летом: погода хорошая, пища есть.

Протаскал письмо в кармане почти целую неделю. Выдалась опять горячая неделя в смысле всяких разговоров, заседаний и пр[очее] пр[очее].

Наконец-то сегодня получил Вашу телеграмму от 4 июля [21 июня][20]. Хотя я и не беспокоился особенно, но все же было уж очень скучно без всяких-то известий. Теперь я спокоен, тем более что есть депеша от Леонида о переводе вам денег. Сообщи мне, Любаша, получены ли эти деньги на твоем текущем счете.

Завтра я поеду на автомобиле в Изенгоф по поводу сланцев[21] и пробуду там дня два, немножко поотдохну.

Крепко-крепко всех вас целую и обнимаю.

Ваш Красин

Милый мой, родной Любченышек!

Скоро уже три недели, как вы уехали, а я не имел еще ни одного письма, если не считать открытки из Таммерфорса. Правда, была от вас телеграмма, и приехавший […][22] привез поклон, но из всего этого я могу лишь заключить, что вы живы и здоровы, каково же твое настроение и как вообще вам там живется и чувствуется, об этом не имею никакого представления. Временами мне бывает очень скучно и тоскливо; с письмами было бы, надо думать, легче. Родной мой, Любченышек, ты был еще такой грустный при расставании. Отношу это, главным образом, к твоему беспокойству за Володю, Нину и Андрея[23]. Относительно них ты можешь быть пока что вполне покойна. Те двое живут в прекрасных условиях, на солнце и на море и им можно только завидовать. Не знаю, как Виктор[24], но я Соне[25] советую и на зиму оставить там Алексея[26], спокойнее. Сегодня утром был на зав[одском] совещ[ании], речь о карточках на дрова на зиму, причем нормой считалось отопление домов с таким расчетом, чтобы поддержать температуру 9 градусов. Курица на базаре в Царском сегодня, по словам Маруси, 11 рублей! При таких видах и перспективах кто уж раз не в Питере, пусть благодарит Господа Бога. Володя получил отсрочку до конца сент[ября] и, видимо, опять ожил. Собирается куда-то поехать (был разговор даже об Алтае), но еще ничего определенного об этом не знаю. Вчера тут был проездом в Уфу Дм[итрий] Николаевич] [27].

Я-то его не видел, но Володя у него был в городе и провожал его на вокзал. Во всяком случае, мой миланчик, ты за этих ребят не беспокойся, ничего с ними худого не будет, да и возраст их такой, что надо и пора привыкать им к более самостоятельной жизни. Устраивайся вот получше с малыми ребятами, и если их и себя убережешь от непосредственного созерцания и переживания этого развала и оскудения, то никому от этого хуже не будет: ты достаточно помытарилась на своем веку, чтобы позволить себе если не отдых, то хоть жизнь в более культурной обстановке. Что касается меня, то, во-1-х, с внешней стороны я пока живу по-прежнему. Кормят меня и поят хорошо, Маруся очень обо мне заботится и, кроме того, я на каждом шагу еще ощущаю твою милую ласковую обо мне заботу в виде разных услуг и удобств, появляющихся без моей просьбы, очевидно, в силу оставленных тобою Нюше распоряжений. Утрами меня угощают неукоснительно сибирскими пряжениками. Вечером на столике против 120 [номера] появляется то земляника, то еще что-нибудь в этом роде. Если же начнется уж очень большое утеснение, то все-таки одному все это полбеды, особенно при моей способности сокращаться до самого скромного минимума. Меня очень будет укреплять и в этом случае сознание, что вы находитесь в более благоприятной обстановке. Вообще я сейчас наибольшее удовлетворение нахожу в сознании, что тружусь и работаю на вас и для вас и что, может быть, за эти годы удастся создать более или менее прочный фундамент и обеспечить себе в будущем некоторую возможность отдыха в кругу семьи. В делах у нас как будто стало поспокойнее, меньше требований и нервности, хотя общее положение, особенно из-за растущих финансовых затруднений, очень тяжелое. Целый ряд предприятий на краю финансового краха, а расчеты на государственную поддержку при современном состоянии финансов более чем проблематичны. Курс, несмотря на победоносное наступление[28], все падает! Пока эта проклятая война не окончится, все наши внутренние дела остаются под знаком вопроса.

На этой неделе у нас забастовка на Финл[яндской] жел[езной] дор[оге]. Дачники многие очутились в затруднительном положении, и я лишний раз порадовался, что мы имели решимость в этом году не связываться с Финляндией[29]. Я уже писал тебе, что в прошлую субботу предпринял путешествие в Изенгоф на автомобиле. Изыскания со сланцами оканчиваются, результаты благоприятные, но финансирование этого дела пока что продвигается медленно и не вышло еще из стадии переговоров. Многие на лето поразъехались, и вообще деловая публика настроена выжидательно.

Домой возвращаюсь обычно часам к 8–9 и остаток дня провожу на балконе, иногда даже поливаю герани. Они немного отходят, и некоторые кусты даже зацвели. Праздничные дни тоже сижу дома, либо пишу, либо читаю. Сегодня только был с утра в рев[олюционном] совете и возвратился домой к 3 часам (Петров день!). Гермаша еще не вернулся из отпуска. Борис избрал бывшую часть и поступил пом[ощником] комиссара в Софию. Даже раскрыл уже несколько краж и очень увлекается, как и всем на первых порах.

Ну что же, мои милабранчики, когда же я от вас дождусь писем? Неужто же никто из вас до сих пор не собрался отцу-старичишке даже открытки написать? Или это шалости почты и цензуры?

Пишите подробно, как устроились. Людмил должен мне что-нибудь нарисовать из окружающего ее. Катабрашный и Любан могут ограничиться письмами. Погода у нас чудесная опять установилась: я пишу сейчас на плетеном столике на балконе при закате солнца. На полях золотистая дымка, мычат коровы, возвращаясь с полей, такой мир разлит над всем пейзажем. Зато в городе форменный ад. Крепко вас всех целую, родные мои! Пишите. Кланяйтесь M-lle Лочмо, Ляле, Воровским и всем знакомым. Ваш Красин

Родной мой Любан, не писал тебе давненько, частью из-за событий, частью потому, что, приготовляясь сам к отъезду, уже терял настроение.

Ну, большевики-таки заварили кашу[30], или, вернее, пожалуй, заварили не столько они, сколько агенты германского штаба и, может быть, кое-кто из черной сотни[31], "Правда"[32] же и иже с ней дали свою фирму и сами оказались на другой день после выступления в классически глупом положении.

Описывать тебе все это по порядку нет смысла: гораздо полнее прочитаешь изложение событий в газетах. Скажу только, если правдисты хотели осуществить какой-либо "план", вроде захвата власти, смены правительства и т. п., то, конечно, они себе самим обязаны провалом. Большей организационной беспомощности и убожества, отсутствия намека на какую-либо осознанную и поставленную себе цель трудно себе представить. При малейшем руководительстве в первые два дня, когда вся многоголовая "власть" была тоже в состоянии полной растерянности, можно было сделать что угодно, но болтуны остались болтунами, и когда вместо вынесения резолюции или писания громовых статей потребовалось проведение лозунга в жизнь, грозные вожди и руководители всемирного пролетариата оказались попросту в нетях и не сделали даже попытки извлечь из разыгравшихся событий и пролитой уже нелепым и бесцельным образом крови хоть что-либо для осуществления своих тактических программ. Несчастные же "массы", в лице главным образом солдат и некоторого процента хулиганья, совершенно бессмысленно толкались два дня по улицам, стреляя с перепуга друг в друга, шарахаясь в стороны от малейшего слуха или тревоги и абсолютно не понимая, что все это значит и что к чему: в общем, уличный пейзаж несколько напоминал февральский[33] с поправкой на время года. Раненых было изрядно, так как стрельба шла не только с крыш, и коэффициент полезного действия некоторых ружей и пулеметов был, вероятно, больше по сравнению с протопоповским[34]. Зато не было массовых расстрелов каких-либо определенных групп, хотя по адресу "буржуев" и раздавались грозные возгласы, особенно на окраинах.

Мой автомобиль, конечно, забастовал со вторника утра, но, по счастью, его на этот раз не угоняли, и я походил пешком только дня три, пока все не вошло в норму. В городе я бывал каждый день, но лишь у себя на Екатерининской, конечно, не пускаясь на Петроградскую сторону, благо телефон работал все время, и я имел возможность сноситься с конторой в течение всего дня. Никакой опасности я нигде не подвергался и под перестрелку нигде не попадал, хотя трескотня слышна была в конторе одно время изрядно (с Гороховой).

Совпадение всей этой истории с наступлением немцев на фронте слишком явное, чтобы могло оставаться сомнение, кто настоящий виновник и организатор мятежа. Разумеется, заслуги идейных обоснователей и проповедников этой авантюры от этого нисколько не умаляются, и, вероятно, этот эксперимент не так-то просто и не всем из них сойдет с рук.

Сейчас все эти события в значительной степени уже заслонены нашими поражениями, прорывом на Тарнополь и проч[им]. Это бедствие для меня лично, впрочем, не неожиданно, потому что развал армии обусловливается не только упадком духа, но и рядом объективных причин, разрухой, расстройством транспорта и проч[им]. С другой стороны, и немцы, при всех их победах, вряд ли уже смогут достигнуть в эту кампанию какого-либо решающего результата. Скорее этот их удар через некоторое время скажется усилением нашей армии и, возможно, даже некоторым оздоровлением тыла. Может быть, немного меньше будут болтать и больше работать, а это сейчас главное по отношению ко всем значительным слоям и группам народа. Я, как и раньше, главную беду и опасность вижу в расстройстве транспорта, продовольственных затруднениях и в ужасающем падении производительности всякого почти труда. Всякий, не исключая интеллигентов, инженеров и пр[очих] до министров включительно, делает ¹/₂, если не ¹/₃ против того, что он мог бы делать, и не из-за лени, а из-за неорганизованности, неумения приспособиться к новым обстоятельствам, из-за этой атмосферы неуверенности, испуга, возбуждения, всеобщей сумятицы! В этом улучшения пока не заметно, и когда оно начнется — Бог знает. Жить становится все труднее, исчезают самые обыденные вещи, вроде молока, масла. Каждый обед — почти чудо, ибо только стечение исключительно благоприятных обстоятельств позволило достать эту курицу, или крупу, или рыбу. Вести хозяйство — чистое мучение, и я каждый день радуюсь за тебя, что ты пока что избавлена от этого наказания. Я уже не говорю о ценах: огурец — 50–70 коп[еек], малина — 2 р[убля] ф[унт], салат — 50 к[опеек] ф[унт] и пр[очее]. Затруднения в последнее время настолько возрастают, что Марусю с девочкой, пожалуй, придется выслать во внутренние губернии.

Тогда и мое относительно (и даже вполне) спокойное и благополучное житье должно будет как-то измениться, хотя я ни в каком случае не хотел бы покидать Царского Села. Анна к самостоятельному ведению хозяйства совершенно непригодна, и я не знаю, как тут быть. Нюша[35] тоже вряд ли может поварить. Впрочем, обо всем этом поговорим при свидании, квартиру же я на всякий случай оставил на год за собой. Борис по-прежнему в Софийской милиции, но вряд ли он долго тут усидит, хотя и проявил таланты и чуть ли даже не будет избран начальником милиции. Володя сейчас в Финляндии. Он "собирается" ехать не то на Алтай, не то в Кокчетавы[36] (Зап[адная] Сибирь), но если сборы будут вестись с такой же энергией и дальше, то отъезд, вероятно, совершится уже по первопутку. Он здоров и чувствует себя, по-видимому, неплохо. Но в Крым не поедет, ибо там, по сообщению Андрея и Нины, всегда переполнено и, кроме того, ему нежелательно попасть в курортную обстановку: он стремится в более дикие и менее культурные места. Сонечка вместе с Ниной ухитрились перенести дизентерию, но, кажется, сравнительно благополучно, если не будет рецидивов. Гермаша из отпуска вернулся черный, как арап, очень отдохнул и воспрянул духом, хотя, конечно, как запряжется в работу, то живо загар этот с него слиняет. Видел вчера Фрумкина[37], получил посылку (спасибо, миленький мой) и порасспросил о вашем житье-бытье. Ты забыла, очевидно, что Дун[аев] должен был перевести деньги на твой текущий счет в Eutkilds Bank'е. От него у меня есть телеграмма, что деньги тебе переведены. Пожалуйста, справься в банке и телеграфируй мне, получила ли ты эти деньги. Если же нет, то запроси телеграммой Дунаева (2 Rector St[reet], New York, Dunajeff), что это значит!? Пока прощай, родной мой дружочек! Я предполагаю выехать около 25 июля ст[арого] стиля, но возможно, что выеду несколько позже, но не позже 1 августа. Крепко тебя обнимаю и целую. Родных моих девочек целую крепко-прекрепко. Письмо я от вас всех пока что получил одно-единственное от 15 июня, писанное на второй день по приезде. Неужели вы после того не писали, или это все задержки почты? Поклон M-lle Лочмо и всем знакомым. Еще раз крепко всех вас целую, будьте здоровы и благополучны. Ваш Красин

Родной мой, незаменимый, Любченышек, достопочтеннейший Тулен[38] и драгоценные мои детеныши! Вот уже ровно неделя, как мы расстались[39], а кажется, будто давно. В то же время я еще вполне ясно вспоминаю все мелочи нашей стокгольмской жизни и вижу вас всех как наяву такими, какими вы были на вокзале в минуту проводов. Могу сказать, что эти два месяца одни из самых счастливых в моей жизни. Ты вот, Тулен мой, часто меня упрекаешь, что я не ценю тебя, а в действительности я, очевидно, только не умею тебя хвалить и не умею тобою вслух хвастаться ("глупый хвастает молодой женой"!), в действительности же, про себя, я доволен, счастлив и горд и тобой и твоим туленачьим выводком, несмотря на все его нухи, мордасы и прочие неприличности ("Фу! Папа!"). В эти месяцы как-то особенно ясно выявилось, какую хорошую семью все мы вкупе образуем и какой славный молодятник подрастает под сенью таких вовсе еще [не] дряхлых дерев, как мы с тобой, родной мой Любанчик! Я только сейчас вижу, как хорошо я с вами отдохнул и сколько сил прибавилось у меня за эти недели. Прежде и больше всего этим я обязан, конечно, тебе, милый мой Любан, твоей ласке, заботе и иногда даже опеке. Буду надеяться, недалеко время, когда можно будет перестроить свою жизнь применительно к только что прожитому времени, и во всяком случае приложу все усилия, чтобы это было скорее. Вас же прошу, мои миленькие, родные, прежде всего беречь здоровье и строжайше друг за другом наблюдать, чтобы ни одного фунтика не потерять из того, что привезено из Норвегии. В особенности относится это к тебе, маманя. Ты можешь растрясти все свои микитки и прочие части в один момент, стоит только простудиться или начать недосыпать, больше чем надо курить и прочее. Между тем, если ты побережешься и подольше продержишься на туленнем положении, то организм твой привыкнет к этому и уже так ты и закрепишься до теплого времени, когда можно будет опять поджариться.

Ну, буду вам описывать по порядку. Доехали мы с Брунстремом очень хорошо, хотя с Гапаранды до Питера шел дождь не переставая. Накануне в Риихимаках было столкновение поезда, шедшего из Питера, с санитарным, вследствие чего не только опоздала на 8 ч[асов] баронесса[40], но и на нашем поезде это отразилось опозданием, так что в Питер мы приехали в 3 ч[аса] ночи. Благодаря телефонограммам баронессы и двум моим депешам (из Гапаранды и Торнео) Николай с машиной оказался на вокзале, и я, отказавшись от предложения Брунстрема ночевать у него, отправился к Гермаше, с которым проговорили всю ночь. Выглядит он неплохо, и вообще все петроградцы гораздо менее забиты, напуганы, изнурены и утомлены, чем мы представляли по газетам, очевидно, сгущающим краски против действительности. Конечно, время было, есть и еще будет трудным, но ужасного пока еще ничего нет, и в частности у Сименс-Шуккерта[41], если бы не безденежье, было даже сравнительно спокойно, и товарищи за мое отсутствие как-то утихомирились[42]. Сейчас прибавится хлопот ввиду намерения частичной эвакуации завода. Третьего дня Гера[43] поехал в Москву и, вероятно, проедет и на юг в поисках места, куда можно бы выселить некоторые отделы завода. Меры эти над принять: если война не окончится зимою, к весне возможны попытки взятия Питера и к июню, чего доброго, немцы, может быть, городом и смогут завладеть. Всего мы, конечно, не сможем увезти, но два-три наиболее важных отдела (с точки зрения обороны) можно будет эвакуировать, и переезд не будет совсем бесполезен даже и в случае скорого конца войны, ибо некоторая децентрализация нашего большого дела имеет и свои хорошие стороны.

Набросились на меня, конечно, со всех сторон, но я пока отбиваюсь и вхожу в работу медленно, с прохладцей, чтобы не сразу взять большую нагрузку. В сущности, у Сименс-Шуккерта главное зло — это безденежье, но тут уж ничего не поделаешь.

У Барановского[44] на порохов[ом] зав[оде] была забастовка, послужившая причиной вызова меня телеграммой, но к моему приезду забастовка окончилась, и сейчас идет устранение второстепенных трений. Секвестра еще не последовало и даже, вероятно, не последует, так как завод наш в конце концов все-таки будет казною куплен и, может быть, даже в недалеком будущем, […][45] дела вообще я ожидал застать в значительно худшем положении, нежели то есть в действительности.

Питер поражает прежде всего, конечно, грязью и затем какой-то отрешенностью, запустением, жалкой выморочностью. Улицы и тротуары залиты жидкой грязью, мостовые полуразрушены, сломанные там и сям решетки, перила, водопроводные тумбы или люки — остаются неисправленными, стекла не мыты, много пустующих заколоченных лавчонок (хлебных, овощных) — все в целом имеет вид города если не оставленного жителями, то во всяком случае населенного пришельцами, настолько мало заинтересованными в каком-либо благоустройстве, что они не считают нужным делать самого элементарного ремонта. Улицы заметно опустели: не то убыло жителя (статистика будто бы говорит противное), не то он сидит дома из-за бесцельности покидать жилье (веселого все равно ничего не увидит) или из-за отсутствия средств передвижения и даже калош. Меньше стало даже солдат, хотя все еще предостаточно, и идиотские физиономии плюющих семечками "революционеров" по-прежнему украшают пейзаж. По погоде настроение у толпы более кислое и злое, чем летом, да и в политике идет какая-то новая анархистско-погромная волна, перед которой, кажется, даже бесшабашные большевики начинают останавливаться в раздумье. Черносотенная (или пока желтосотенная) пропаганда в суворинских газетах[46] поднимает голову, а массы, даже пролетарские, проявляют политически все больше и больше индифферентизма. Пожалуй, если бы Корнилов[47] не поторопился, его выступление могло бы найти почву. Сейчас испуганные обыватели с трепетом ждут выступления большевиков, но преобладающее мнение, что у них ничего не выйдет или выйдет решительный и уже непоправимый провал. Еда пока что есть, хотя мало и цены ужасные. Яйца до 1 р[убля] 50 [копеек] штука! Штаней и обуви нет. Сахару мало, мука белая 2–3 рубля фунт и т. п. Тем не менее все как-то ухитряются жить, и людская толпа на улице, в поездах, в магазинах имеет обычный вид, лишь грязнее и оборваннее, чем прежде, да и это, м[ожет] б[ыть], лишь оптический обман после шведской чистоты и шика.

У нас в Царском Маруси с Тоней[48] я уже не застал. Они "зацепились" в Москве. Боря тоже скоро туда переедет на "Святое Озеро", около болота, где Радченко[49] устраивает электрическую станцию — в качестве комиссара милиции. Таким образом я останусь, видимо, один. Последние недели Нюша готовила на всю семью и, видимо, насобачилась в этом деле, так что прокорм мой будет обеспечен. Поселить сюда Людмилу вряд ли придется, так как она будет жить в переднем дерев[янном] доме, из нижнего этажа к[ото]рого жильцы уехали. Уехали вчера Гессены[50]: он получил профессуру в Томске, в его квартире будет жить сын хозяина, Максимов, выбранный городским головой Царск[ого] Села. Наша Анна поступила к нему прислугой. Нюша утверждает, что справится со всем хозяйством одна, и пожалуй, что оно и так. Из ребят мне сюда жильцами залучить никого не придется: замани собаку на живодерню! Видел я пока лишь Володю, который вчера был у меня здесь. Вид у него очень хороший, хотя он говорит, что был еще лучше по приезду из Сибири. От Сибири он в восторге. Его освободили еще на 2 месяца, на этот раз даже от воинского [призыва] (без всякой протекции), так что до Шмидтовской комиссии не дошло. Поступил он к Сабурову, чтобы иметь возможность, если отсрочка не будет продлена (но она, вероятно, будет продлена) попасть в какой-то театральный батальон (Надеждин обещал удостоверить, что у Володи уже есть 3 года артист[ической] деятельности- необх[одимое] условие для этого батальона), где можно заниматься чем и как угодно. Живет он где-то у такой хозяйки, которая все достает и кормит его отлично, словом, не тужит. Кажется, не нуждается и в деньгах, судя по тому, что предлагал присланные отцом 50 р[ублей] (сегодня еще 100 получено) оставить в погашение моего долга. В театр[альное] училище ходить не будет. Нет будто бы смысла: учить ничему не учат, диплом же сейчас не имеет цены. Зато поступает в школу Петровского[51], но когда и как, не знаю. Общее впечатление на меня произвел благоприятное, нет той истасканности и Katzenjammer'а[52], говорит обо всем толком, очень, по его словам, скучает по тебе и детям: "дорого бы дал на них посмотреть".

То-то, говорю, теперь вы все заскучали, а то вас, чертей, бывало в Царское и калачом не заманишь. Сапогами тронут, но еще не надел, ибо я лишь сегодня их получил из Морск[ого] Штаба. Пальто носит мое, но, пожалуй, надо ему заказать в Стокгольме, ибо здесь будто бы немыслимо ничего уже заказать. Просил его дать мерку и постараюсь ее тебе прислать.

Нину я еще не видал: ко мне она идет, а у меня нет минуты свободной. Виктор и Володя говорят, что она поселилась в компании 3-4-х учительниц и ведут сообща хозяйство. Будто бы подросла и окрепла: Крым пошел на пользу. Андрей остался на зиму в Крыму и совсем превращается в какого-то плантатора: возмужал, научился работать по виноградному делу, кажется, всерьез: видно, придется мне покупать где-либо на юге землю. Будет заниматься за 6-й класс и весной или осенью сдавать экзамен. Вообще, живет, видимо, хорошо, и идея запрятать его в Крым была совсем не глупая. Я эту шлынду все-таки на днях разыщу и тогда напишу тебе обстоятельно свое впечатление. Хуже обстоят дела у Сонечки: Нина опять была больна и с трудом поправляется. Чистая беда с девочкой, жалко ее и мало надежды на выздоровление, если уж и Кисловодск не помогает.

Я сам чувствую себя прекрасно, появилось откуда-то желание работать, чего я не замечал за собою в Стокгольме. Очевидно, отдых взял свое. Если дело с Барановским ликвидируется благополучно, то сразу сильно облегчится моя работа. Кормят меня хорошо, и завтраки у Барановского стали даже лучше, чем прежде (берут обеды из столовой Муз[ыкальной] драмы, где служит один из наших чинов). Автомобиль пока не реквизирован, так что и с этой стороны хорошо. Передай Штолю, что у него есть отсрочка до 1 апреля 1918; т[о] е[сть] все в порядке.

С переводом 500 кр[он][53] через Валерьяна, кажется, я напутал: было переведено 500 руб. — 393 кр[оны], а я записал и 393 кр[оны] и вместо рублей 500 кр[он]. Впрочем, я еще наведу дополнительную справку.

Письмо это отправляю с дядей Мишей[54] и надеюсь с ним же послать и твою шубу, а может быть, и учебники. Хорошо, если это все так выйдет. Пока прощай, мой родной, любимый. Целую тебя крепко и то же моих хороших дорогих девочек. Будьте вы все там благополучны и довольны, красавушки мои. Не очень скучайте обо мне: мне пока здесь неплохо.

Милый мой, родной Любан!

Очень я стосковался по тебе и девчушкам, родным. Уже почти месяц, как я от вас уехал, и непосредственных известий от вас за все это время не имею. Правда, от разных приезжающих знаю, что вы живете по-прежнему, но хотелось бы и непосредственно от вас получить письма. Я знаю, вы отправили мне письма с Гольденбергом[55], но этот головотяп ухитрился потерять весь свой портфель вместе с письмами. Как это вышло, еще неизвестно. На вокзале служитель из посольства вручил ему багажную квитанцию на две вализы[56], причем в купе ему не дали никакого посольского багажа. Между тем в курьерском его месте значится 4 вализы! Таким образом, выходит, что он 2 вализы не то потерял, не то оставил их у шведов, не то ему их забыли дать в Стокгольме. Мало того, из 2-х мест, бывших в багаже и привезенных им с собой сюда, одно оказалось с печатями копенгагенской миссии, т[о] е[сть] одно место он перепутал в Торнео и Белоострове с каким-то другим головотяпом, ехавшим, очевидно, тоже курьерским из Копенгагена!

Ну, как вам понравится! И это полномочный посол российской демократии в Европу! Ваши все письма тоже пропали, и я готов был избить эту фефелу[57]. Министерство иностр[анных] дел сейчас не функционирует, и распутать всю эту историю покамест нет никакой возможности. Надеюсь, что другой посол, с которым я вам отправил шубу и учебники, оказался более европейцем и доставил вам эти вещи в сохранности. Впрочем, на запрос, посланный вам по этому поводу телеграфом, я ответа еще не получил. И вообще я отмечаю, что, вопреки условию, я не имею от вас телеграмм, а ведь вы должны были раз в две недели по крайней мере давать о себе знать. Я за последние дни вам три раза телеграфировал, но, конечно, неизвестно, как теперь действует телеграф: мы здесь несколько дней даже без телефонов сидели, и только с сегодняшнего дня работа телеф[онной] станции понемногу начинает восстанавливаться.

Воображаю, сколько всякой чепухи сообщалось в ваших газетах за эту последнюю неделю! Вкратце дело обстояло так. Временное правит[ельство] и Совет республики[58] за последние недели проявляли какой-то такой паралич всякой деятельности и воли, что у меня уже возникал вопрос: да не политика ли это и не собирается ли Керенский[59] и К- дать большевикам, так сказать, зарваться и затем одним ударом с ними покончить. В действительности, покончили с ним б[ольшеви]ки нападением на Зимний дворец, в котором в последний момент не было иной защиты, кроме юнкеров и смехотворного женского батальона. Весь остальной гарнизон, подвергавшийся в течение 3-х недель безудержному воздействию б[ольшеви]ков, отказался выступать на защиту Вр[еменного] правит[ельства], и все оно к вечеру 25 октября оказалось в казематах Петропавловки, кроме Керенского, который бежал в Гатчину и с 5000 казаков начал там готовиться к обратному завоеванию Петрограда. Пронунциаменто[60] б[ольшеви]ков подействовало оглушительно, но не вызвало на первых порах противодействия, а лишь встретило пассивный бойкот чиновничества, интеллигенции и городского самоуправления. Жертв почти не было, матросы и красная гвардия[61] вели себя вполне достойно, только солдаты кое-где в Зимнем дворце, а еще вернее, переодетые солдатами уголовные элементы коснулись слегка кое-каких сундуков с драгоценными вещами. Б[ольшеви]ки были, видимо, обескуражены очень единодушным бойкотом всех и вся (рассказывали курьезы о визитах новых "министров" в свои министерства, где все их встречали заявлением о непризнании — начиная с тов[арища] мин[истра] и кончая швейцарами и курьерами), бойкот этот угрожает остановить всю вообще жизнь столицы, и всем начала делаться ясной необходимость какого-то выхода, а именно, образования нового министерства, несомненно уже социалистического, ответственного перед Советами.

Более правые элементы, нар[одные] соц[иалисты][62], меньшевики оборонцы[63] и правые с[оциалисты]-р[еволюционер]ы[64], заявили протест против вхождения в новое правит[ельство] б[ольшеви]ков, а эти, в свою очередь, имея в своих руках фактически всю власть, конечно, не могли согласиться на самоустранение, хотя и соглашались, во-первых, допустить не менее 40 % оборонцев до нар[одных] социалистов включительно, а, во-вторых, по-видимому, — пожертвовать Лениным[65] и Троцким[66], которые со своим курсом на социалистическую революцию, кажется, остаются в единственном числе. Вмешались железнодорожный[67] и другие союзы, а сейчас будто бы также и Ставка[68], требуя, все, прекращения военных действий и немедленного образования однородного (т[о] е[сть] социалистич[еского]) министерства из всех партий от н[ародных] с[оциалист]ов до большевиков. Известно, с какой тягучестью идут у нас всякого рода переговоры, и неудивительно, что воз и поныне там: все еще не могут сговорится.

Между тем, уже на 4-й день переворота, когда вся сила в городе была уже давно в руках большевиков, правые элементы, так наз[ываемый] комитет спасения[69], под влиянием раздутых и, как потом оказалось, даже ложных слухов о "победах" Керенского под Гатчиной, в Пулкове и Царском[70], решились на безумный шаг обратного захвата телеф[онной] станции, крепости[71], Мих[айловского] манежа и пр[очего], послав для этой цели юнкеров[72]. Предполагалось, кажется, участие и 3-х полков казаков, находящихся в Питере, но они не только не выступили, а даже будто бы выдали план всей авантюры. Результатом этой предпринятой в воскресенье попытки были уличные бои, окончившиеся, конечно, полным разгромом несчастных юнкеров, которых перебили около 200, причем кроме того были убитые и со стороны красногвардейцев, матросов и солдат. Здание Владим[ирского] училища, где юнкера засели с пулеметами, было обстреляно даже из пушек. Не обошлось и без самосудов и расстрелов. Сотни юнкеров арестованы и в качестве заложников посажены в крепости и Кронштадте. Не будь этой воскресной авантюры, весь переворот в городе прошел бы почти бескровно. За городом дошло до форменного сражения, причем бомбардировке и обстрелу подверглось в понед[ельник] (третьего дня) также и Царское Село, и наша Нюша из окон могла наблюдать, как рвутся шрапнели, а Бражников, случайно в эти дни проезжавший Царское, попал в самое пекло и потрясен военными впечатлениями. Что касается меня, то я в предвидении событий еще в субботу решил не ехать в Царское, чтобы там не застрять, и все эти дни провел в городе, вплоть до сегодня, когда восстановилось движение по дороге, и я в 4.35 дня приехал сюда взять ванну и посмотреть, что тут делается. У нас все в порядке и нигде по соседству никакого ущерба никто не потерпел. Город занят советскими войсками и Красной гвардией, которые поддерживают пока что полный порядок. О красногвардейцах (рабочих) вообще хорошо отзываются. Они основательно дерутся и соблюдают полный революционный порядок, так что покамест хулиганам нет ходу. Большевистское правительство тем не менее в отчаянном положении, ибо бойкотистская тактика всех учреждений создала вокруг него торричеллиеву пустоту[73], в которой глохнут все его декреты и начинания. Б[ольшеви]ки готовы уступить власть блоку из 40 % большевиков, 40 % оборонцев и 20 % интернационалистов, на том же сейчас сошлись уже почти все другие партии, но н[ародные] с[оциалист]ы и правые с[оциалисты]-р[еволюционер]ы упорно хотят исключить самих большевиков, и соглашение все не налаживается. Иного же выхода нет, так как кадетская[74] и правая контрреволюция в лице бежавшего Корнилова и донца Каледина[75] слишком слаба, чтобы идти сейчас в бой против Петрограда. Разруха растет, с каждым днем близится призрак голода и, если так пойдет дальше, мы можем докатиться до стихийного взрыва анархии, которая после неслыханных бедствий отдаст страну в руки какого-нибудь крутого взявшего в руки палку капрала. Социалистический блок — сейчас последняя попытка овладеть ходом вещей. Если он не состоится или не сумеет взять руль твердо в руки, то кораблю не миновать порогов, и весь вопрос лишь в том, что уцелеет при неизбежном тогда кораблекрушении. Вот какие дела, милая моя, родная, Любашечка, золото мое ненаглядное!

Я себя чувствую очень бодро, здорово и хорошо! Отдохнул, очевидно, и заправился силами. Питаюсь, благодарю Бога, пока еще очень хорошо, не очень волнуюсь событиями, стараясь смотреть на них философски, и менее всего переутомляюсь, а попросту говоря, ни черта не делаю, так как, в сущности, никакой работы нет из-за всей этой кутерьмы.

Гермаша неделю назад уехал в Москву, а Боря туда же в субботу. В Москве, по слухам, жестокие бои и даже погромы[76]. Я уповаю лишь на то, что обычно слухи и молва преувеличивают все в десятки раз, но, конечно, события такие, что всякое случиться может. Володю я видел прошлую субботу и дал ему 700 руб. на покупку какой-то шинели чуть не на собольем меху, которую он должен был переделать себе в меховое пальто. Попенял его малость за франтовство и вечное стремление лезть выше и выше по лесенке какого-то денди[77], но моя педагогика от него отскакивает, как горох от стены, и вряд ли он что-либо восчувствовал, кроме разве неудовольствия по поводу ненужной воркотни. Нину эти дни не видал, но увижу, наверное, до отсылки тебе этого письма.

Большое мне утешение в эти дни дает сознание, что вы все вне этих трудных дней и событий. Хоть и счастье жить всем вместе, но в такие времена и разлуке будешь рад, только бы сознавать вас в безопасности.

Боюсь, в газетах ваших очень много вранья (здесь мосты разводили, а у вас, кажется, сообщалось, что они взорваны и т. п.) и, если мои телеграммы не доходят в нормальное время, то вы, пожалуй, там очень беспокоитесь. Прошу поменьше поддаваться всяким паническим слухам. У меня какая-то уверенность, что лично с нами всеми ничего плохого не случится, и ты, маманя, не унывай, если даже узнаешь, что меня в министры пригласят. Об этом опять поговаривают, и если работа у Сименса и Барановского будет складываться в направлении бесполезного толчения воды в ступе, то я, пожалуй, пойду спасать отечество, с тем чтобы, когда дадут по шее (а это сейчас делается очень быстро), уже не возвращаться к делам, а махнуть прямо к вам совсем. Так и знай и этим и утешайся, если бы до тебя вдруг дошли такие слухи. Если состоится всеобщий левый блок и последует такое приглашение, отказаться будет совершенным дезертирством. Кроме того, в случае введения всеобщей трудовой повинности (а это, вероятно, очень близко) единственный доля меня способ освободиться от Сименса и Барановского — это уйти в какое-нибудь общественное служение, от которого переход к чистой отставке уже легче. Во всяком случае, если я приду к решению о вступлении в какую-либо подобную комбинацию, то ты можешь быть уверена, это будет сделано не под влиянием какого-либо увлечения или донкихотства, а по зрелому размышлению, и, значит, так будет лучше не только для меня, но и для нас всех. Не всегда это можно ясно доказать (особенно будучи от вас отрезанным, как теперь), но ты уж тут поверь мне и положись на мою способность правильно учесть ситуацию и найти наиболее удачный из нее выход.

7 ноября

Прошла неделя, а воз и поныне там! Б[ольшеви]ки, разбив Керенского и завладев Москвой, не идут ни на какие соглашения, жарят себе ежедневно декреты, работа же всякая останавливается, транспорт, продовольствие гибнут, армии на фронтах начинают умирать с голода. Все видные б[ольшеви]ки (Каменев[78], Зиновьев[79], Рыков[80] (Алексей-заика) etc.[81]) уже откололись от Ленина и Троцкого, но эти двое продолжают куролесить, и я очень боюсь, не избежать нам полосы всеобщего и полного паралича всей жизни Питера, анархии и погромов. Соглашения никакого не получается, и виноваты в этом все: каждый упрямо как осел стоит на своей позиции, как б[ольшеви]ки, так и тупицы с[оциалисты]-р[еволюционе]ры и талмудисты меньшевики[82]. Вся эта революционная интеллигенция, кажется, безнадежно сгнила в своих эмигрантских спорах и безнадежна в своем сектантстве. А между тем, соглашение теперь — это уже последняя надежда на спасение революции, и если оно не состоится или, состоявшись, не сумеет овладеть положением, т[о] е[сть] навязать известную дисциплину как буржуазии, так и массам, — неизбежно стихийное бедствие, граничащее с полным развалом страны и гибелью государственного единства.

Письмо это мне пока не удалось отправить, и каковы в будущем будут возможности с вами сноситься — неизвестно. Я прошу тебя, Любанчика, и детей обо мне не беспокоиться, если даже не будете иметь от меня известий. Если события примут очень головокружительный бег, то я, м[ожет] б[ыть], тоже отсюда уеду, на юг ли к Сонечке, а м[ожет] б[ыть], на восток, например, к Ивану Манухину[83]. Приму все меры, чтобы вас оповещать своевременно, но, м[ожет] б[ыть], не всегда удастся это сделать. Теоретически обсуждая разные возможности, в крайнем случае м[ожет] б[ыть] придется ехать к Валерьяну Мурзакову, а от него к дяде Дунаеву[84], чтобы по весне быть у вас или вас к себе туда выписать.

У Нины я был на днях. Живет она на Боль[ьшой] Дворянской в хорошей квартире, снимаемой 8-ю барышнями-учительницами, живущими коммуной. Одну из ее хозяек видал, производит хорошее впечатление, и вообще вся компания, видимо, очень порядочная, трудовая молодежь, как-то даже не похоже на нынешних слюнявых картежников, эстетов и футуристов[85]. Башмакам и всему присланному очень рада. Выглядит хорошо, розовая, толстая, только вот росту бог не дает! Ученье у них идет через пень-колоду, по случаю революционных событий, и я грешным делом не вижу смысла в ее петроградском сидении. Того же взгляда держится Виктор, и это, кажется, решит судьбу Нинки: либо мы ее сошлем к вам, если Виктору удастся выхлопотать разрешение на выезд, либо пошлем ее на юг, в Крым, к Андрею, а м[ожет] б[ыть], еще и в другое место. Я вообще за разгрузку Петрограда от всех ненужных людей и, думаю, Нине только на пользу будет пребывание на юге. В поездку к вам не очень-то верю, так как шведы теперь абсолютно никого не впускают, и даже деловым людям крайне трудно добиться разрешения. Имейте это в виду на случай, если бы кому-либо пришла фантазия съездить на побывку в Питер: назад уже не удастся вернуться.

До сих пор не имею никаких известий из Москвы, ни от Гермаши, ни от Бориса, не знаю уж, уцелели ли там братовья-то! Районы Арбата, Пречистенки, Никитской, а также центр — Дума, Метрополь, сильно, говорят, пострадали. Известия о разрушении Кремля и Вас[илия] Блаженного[86] оказались, по счастью, ложными.

Володю за посл[едние] дни не видел, но Нина с ним говорила по телефону — у него все благополучно.

8 ноября

Ну, слава Богу, получилась сегодня ваша телеграмма от 6/19 ноября. Значит, и вы, по крайней мере, некоторые из моих телеграмм получили. Несколько удивлен я припиской "Володя без денег". Надо сказать, что за месяц с моего приезда Володя через мои только руки получил: 100 руб. от Дм[итрия] Ник[олаевича], от него же еще 50 руб. и от меня на шубу 600+100, а всего 850 рублей. Как будто это мало похоже на сидение без денег! Впрочем, я должен заметить, что мне очень трудно как-либо следить за В[олодей] и заботиться о нем. Держит он себя со мной в высшей степени странно. Адреса, где живет, мне не сказал, хотя я его об этом спросил при первом же свидании. Телефон дал, по-видимому, театральный, и сколько раз я ни пытался его вызвать, ни разу не добился. Ко мне он не звонит и, если не считать как-то приезда вечером в Царское еще до всей этой кутерьмы с б[ольшеви]ками, визитами тоже не балует. В к[онто]ру заходил ко мне утром, когда у меня как раз сидело 2–3 наших инженера или рабочих с завода. Я попросил подождать, но когда минут через 10–15 деловой визит у меня кончился, — его уже след простыл, и швейцар, которого я послал было его догнать (чтобы передать 50 р., полученные из Юрьева[87]), доложил, что "они уехали на извозчике" и догнать было нельзя. Я спрашивал В[олодю] о его денежных делах, и, по его словам, выходило, что с получаемым им жалованьем и деньгами от отца у него дефицит 50 р. в мес[яц], который я обещал ему покрывать, и эти деньги буду ему давать, если он будет за ними являться, разыскивать же его у меня нет времени, да, по правде сказать, и охоты. Возможно, что он жаловался тебе на отсутствие денег до разговора со мной. Как он живет и как думает строить свою жизнь, я не знаю, и моральной поддержки вряд ли ему смогу оказать: слишком разные мы люди, и мои советы вряд ли для него приемлемы и интересны.

Нина более склонна прислушиваться к моим мнениям, и В. В. [Окс] даже утверждает, что единственно я мог бы заставить ее прервать ученье и уехать к вам или на юг. Результатов его хлопот я еще не знаю.

Сегодня послал запрос Lux'у насчет вина. Здесь получить разрешение на вывоз было тоже нелегко, и если я и добьюсь толку, то лишь через Сименса, под предлогом, что С[именсу] нужна валюта для расчета по военным заказам, а иначе как продажей вина валюту достать нельзя. Вин крепче 15 градусов к вывозу не разрешают, и, след[овательно], не удастся вывезти ни мадеры, ни портвейна, а лишь красн[ое] и бел[ое] вино. Пока я нашел хороший рислинг по 2 рубля бутылка, не считая пошлины, провоза и страховки в пути. Пусть-ка Lux или […][88] узнают, стоит ли рислинг при такой цене вывозить. Правда, 2 рубля это теперь не более 40 эре[89], и, пожалуй, даже при этой цене игра еще стоит свеч. Возможно, что я найду и еще каких-либо вин, и тогда цены сообщу по телеграфу. Сегодня я запросил Lux, могут ли они от шведск[ого] правительства] получить разрешение на ввоз 60 000 литров разного вина. Главная трудность будет это[т] самый провоз через Финляндию, где краса и гордость русс[кой] революции может, пожалуй, перелить вино прежде времени в другие желудки.

Последние дни я водворился в Царском ввиду относительного успокоения. Нюша меня кормит преисправно. Спальню я перенес в комнату Людмилы, а из нашей бывшей столовой думаю, по замазке окон, сделать себе кабинет и столовую, спальня же и гостиная, а равно обе комнаты в северной части, отапливаться не будут или будут лишь в случае приездов сюда кого-либо. Если, паче чаянья, Каледин или Корнилов пойдут на Питер, то, м[ожет] б[ыть], еще раз придется выехать на несколько дней в город, но такое нашествие сейчас маловероятно, гораздо большую опасность представляет вопрос продовольствия и недостатка угля для железных дорог. Вообще же пока все есть и даже, по совр[еменному] курсу, пожалуй, многое дешевле, чем у вас в Стокгольме (из белья, шерстяных вещей, посуды и т. п.).

Письмо отправляю 10/23 ноября.

Целую всех вас крепко.

Родной мой, милый, любимый Любченышек! Пишу тебе коротенько, очень занят все последнее время, но думаю о тебе и детках постоянно. Очень тебя люблю, крепко и нежно и очень по тебе скучаю. Дорого бы дал поцеловать твои ласковые глазки, приголубить тебя и приласкать. О времени, проведенном вместе в Норвегии и в Стокгольме, вспоминаю как о лучших днях и мечтаю к вам приехать, но не знаю, удастся ли это скоро. Сомнительно, так как дела становится опять много и отлынивать от него никак не приходится, тем более, что после отдыха я чувствую себя очень бодрым и работоспособным. Жизнь кое-как входит опять в колею, и безделье первых недель после переворота уступает место работе: надо то и другое сообразить, примениться к новым условиям, отсюда разные совещания, конференции и т. д. С рабочими стало значительно легче: несмотря на неаккуратные получки (из-за безденежья), они стали как-то менее нервны и нам удается более или менее договориться. Зато наше финансовое положение совсем плохо, и как мы выкрутимся из этого хронического недостатка денег, одному Аллаху известно. Вероятно, придется просить ссуду у казны. Сильно ухудшает дело всеобщий почти саботаж. Вся интеллигенция, включая меньшевиков, обозлившись на большевиков за переворот и все их озорства (а, надо отдать им справедливость, они делают все, чтобы восстановить против себя всех), занялись столь любезным российскому сердцу ничегонеделаньем и полагают, что ведут геройскую борьбу, страна же вся катится в пропасть голода, обнищания и анархии. Б[ольшеви]ки, вероятно, погибнут, но вместе с ними будут расплачиваться как премудрые инициаторы саботажа, так и вся беднейшая часть населения. Газеты исключительно полны руганью против б[ольшеви]ков, как будто кроме этого перед Россией вообще не было и нет других задач. А б[ольшеви]ки, закусив удила, жарят вовсю напролом.

Опасения твои, милый мой друг, что я так с бухты-барахты присоединяюсь к б[ольшеви]кам, совершенно неосновательны. Я с самого начала заявил им, что во многом не разделяю их принципиальной точки зрения, тактику считаю самоубийственной, и даже за чисто организационную работу, напр[имер], по м[инистерст]ву промышл[енности] и торг[овли] или по демобилизации не могу взяться, пока изменение внутреннеполитической обстановки не создаст базы для более или менее дружной работы всех демократических элементов. Ты знаешь, что я всю революцию сидел спокойно в стороне, ибо от моего участия в том периоде не много прибавилось бы и у меня не было сознания обязательности лично для меня этой работы. Сейчас, если, напр[имер]. Учредительное собрание[90] образует общесоциалистический кабинет и мне будет предложено войти туда в качестве м[инист]ра торг[овли] и промышл[енности], отказ будет почти невозможен прежде всего потому, что я сам чувствовал бы себя в положении дезертира. Кроме того, в этом деле, в организации промышленности, демобилизации и проч[его], я из всей левой публики являюсь наиболее, м[ожет] быть, подготовленным и в то же время имею неплохие связи в рабочей среде, хорошие среди техников, и столь же благоприятно отнеслись бы к моему назначению и промышленники. При таких условиях, родной мой миланчик, очень трудно отбояриваться, хотя бы и от ответственной роли (ты, впрочем, должна была бы быть за эту комбинацию, ибо она меня одним ударом освобождает и от Сименса и от Барановского, а оба эти предприятия нелегки уже в силу переживаемого ими денежного кризиса) и 2) при современных условиях ни один кабинет не может быть долговечным, а, стало быть, и мое министерство не может особенно затянуться и в смысле ухода от всяких дел на покой или инвалидное положение. Эта комбинация, пожалуй, скорее всего приведет к желанной для тебя и составляющей также и мою мечту цели (разница у нас ведь лишь та, что я еще не считаю себя настолько дряхлым, чтобы быть вправе осуществлять мечту о длительном отдыхе, ты же уже давно меня перевела на соответственное сему положение). Ну, мой Красотанчик, пока кончаю: надо спать и завтра вовремя встать. Целую тебя и девочек крепко-крепко. Вчера уехал Сол[омон][91] и от него в воскресенье вы будете иметь обо мне свежие новости. Еще раз крепко, горячо и нежненько вас целую, мои миленькие, дорогие, неоцененные. Ваш Красин и папа

Милый мой, родной Любанчик!

Виделся я сегодня с Володей, передал ему 50 р[ублей] от Д[митрия] Н[иколаевича] и еще 150 руб. и говорил с ним по поводу поездки за границу. Для него сейчас это проект неисполнимый, так как до конца войны он, хотя и имеет отсрочку по болезни, но за границу отпущен быть не может. Сабурова он собирается бросать и не прочь был бы взять какую-нибудь работу, но сейчас как раз приближаются времена безработицы на фабриках и заводах (у нас увольняются для начала 1500 рабочих) и в связи с этим и служилый персонал потерпит сокращение. Надо будет думать, к чему бы ему приспособиться. Как-то он вял, непредприимчив и не знаешь, на какую работу можно бы его поставить. Вот если будем открывать тут банк, тогда можно будет дать и ему какую-нибудь должность. Есть такой проект учреждения здесь "демократического банка" для финансирования всяких муниципальных, кооперативных и прочих начинаний[92].

С Ниной я неоднократно говорил о переезде ее в Швецию и брался устроить дело с разрешением и проч[им]. Она категорически и окончательно не желает бросать школу и Питер, а так как, употребляя выражение покойной бабушки, она поперек лавки уже не ложится и сечь ее, стало быть, нельзя, то приходится с ее решением считаться как с фактом. Вообще, милый мой Любан, навыводила ты утят и теперь не можешь ничего поделать с их намерениями и желаниями плавать самостоятельно, как и где им хочется. Андрея я не интервьюировал, но полагаю, и с ним разговоры о перемене мест и т. п. планах тоже не будут совсем просты. Вот и наши родные малые утятки, глядишь, через каких-нибудь 5 лет тоже начнут проявлять самостоятельность, и хочешь не хочешь, придется с нею мириться. Я уже заранее готовлюсь к этому, чтобы потом не очень огорчаться и разочаровываться.

Впрочем, относительно переезда больших ребят за границу (кроме, разве, Нины), пожалуй, резоннее их решение. Как бы ни была трудна жизнь здесь, вряд ли им стоит бросать Россию в годы, когда складываются и миросозерцание, и личные связи, и отношения. Эмигрировать из-за одного утеснения в продовольствии, винных погромов или случайной уличной стрельбы вряд ли стоит. Уезжать на 2–3 года стоило бы еще, если бы была уверенность, что за это время произойдет существенное улучшение, но, скорее всего, этого не будет и вместо того, чтобы постепенно приспособиться к обстановке, в которой им суждено жить и завоевывать себе свое место в жизни, они на 2–3 года выйдут из здешних условий, проведут их в относительно тепличных условиях, и тем больше будет разочарование, когда придется возвратиться на родину, найдя здесь условия м[ожет] б[ыть] еще более непривычные и в некоторых отношениях более тяжелые, чем теперь. Каков бы ни был дальнейший ход событий, возврата к прошлому не будет, и для их поколения приспособиться к новым условиям — вопрос жизни и смерти. Поэтому бежать от российской действительности людям, которым надо еще только начинать строить свою жизнь, но в то же время которым уже пора это делать — иначе можно опоздать, едва ли правильная тактика. Или уже тогда надо идти на то, чтобы оторваться от русской почвы, а к этому наши девчата, как более интернациональные существа, еще м[ожет] быть и способны, большие же ребята — нет. Я считаю, что до более или менее сносных спокойных времен остается никак не менее 3, а, м[ожет] [быть], и 5 лет. Такого периода из жизни больших детей нельзя взять без риска порвать связи с Россией и затруднения их будущей здесь деятельности. Девчат же наших еще можно будет пересадить обратно на родную почву, и совсем объевропеиться они не успеют.

И Володе, и Андрею (да частью и Нине) в заграничной среде сейчас едва ли бы хорошо чувствовалось, а главное, все заграничное время было бы потеряно в смысле работы и привыкания к работе в известной среде. В смысле непосредственных неудобств мы здесь все еще сравнительно сносно живем и тут царит всецело случай. Многие очень богатые люди, пережив здесь в окт[ябре] большевистское восстание и бои под Пулковом и Гатчиной, выехали "для спокойствия" в Москву, где очутились прямо как в аду ("Метрополь" и Национальная гост[иница] обстреливались артиллерией) и прожили 3 дня в нетопленном подвале, без воды и без малейших удобств. Выбравшись кое-как из Москвы, некоторые неудачники поехали в "спокойные места" на родину, в Ростов-на-Дону, и, очевидно, тоже попали там на жесточайшие битвы!! Очень многие уехавшие из Питера в провинцию вынуждены были возвратиться: во многих имениях крестьяне заставили выехать всех "господ" даже невзирая на передачу им всей земли и инвентаря и несмотря на прежние прекрасные добрососедские отношения. Мы же тут пока что живем как у Христа за пазухой, и Андрей тоже находится в еще более спокойном месте. Так что ты, миленький мой, за него не беспокойся и не тревожься.

13 декабря. Сегодня получил я твое письмо насчет цепей автомобильных. Попробую их предложить в Автомобильный отдел главного военно-технического управления, и если что будет выходить, то пошлю тебе телеграмму. Цена 34 кр[оны] кажется очень дорога. Эти дни я опять изрядно занят разными совещаниями и разговорами, а так все идет по-прежнему. Очень я по вас соскучился, миланчики мои золотые! А все же трудно было бы тут вам теперь жить при этой разрухе. Одному все легче. Сахаришку достанешь фунт-другой — глядишь, и жив ¹/₂ месяца. Большой же компанией прокармливаться очень трудно. Везде грязь, мерзость и запустение улиц, вокзалов, вагонов не поддается никакому описанию. Поезда нетопленные, окна выбиты, обивка со скамеек срезана мародерами-солдатами; вообще, не смотрели бы глаза. И так положительно все и везде. Нет, еще долгонько русскому народу до культуры. Это проклятое самодержавие до того озлобило и развратило народную массу во всю ее толщу, что, пожалуй, пара поколений нужна в более здоровой обстановке, чтобы мы вообще стали походить на людей.

Милый мой Любанчик и родные детки!

Пишу вам несколько строк перед своим отъездом в Брест-Литовск[93], о чем вы, может быть, будете знать до получения этого письма из газет.

Дело вышло так. Переговоры с немцами дошли до такой стадии, на которой необходимо формулировать если не самый торговый и таможенный договор, то, по крайней мере, предварительные условия его. У народных комиссаров, разумеется, нет людей, понимающих что-либо в этой области, и вот они обратились ко мне, прося помочь им при этой части переговоров в качестве эксперта-консультанта. Мне, уже отклонявшему многократно предложения войти к ним в работу, трудно было отклонить в данном случае, когда требовались лишь мои специальные знания и когда оставлять этих политиков и литературоведов одних, значило бы, может быть, допустить ошибки и промахи, могущие больно отразиться и на русской промышленности, и на русских рабочих и крестьянах. Еду я сегодня в десять вечера экстренным поездом на Двинск и далее на Брест. Ты, мой родной Любанчик, пожалуйста, не тревожься за меня, поездка будет в хороших условиях, никакого утомления опасаться для меня нельзя, лично же я чувствовал бы себя неспокойно, отказавшись помочь не данным людям, не правительству, а всей стране в такой момент, когда худо ли, хорошо — решается ее будущее. Мой отказ был бы столь же недопустим, как отказ штабного или морского офицера принять участие в назначении военных условий мира или перемирия. И только в таком естестве я и рассматриваю свою задачу. Не медля по возвращении из Бреста я соберусь к вам в Стокгольм. Вероятно, к тому времени, через […][94] Нинетта к тому времени выправит себе паспорт.

Крепко вас всех целую и обнимаю.

Ваш Красин

Родной мой, незаменимый Любченышек, дорогие мои девочки! Сегодня получил ваши письма от 26–29 ноября вместе с письмом Леонидочки и спешу ответить, хотя я имел в Юрьеве и более поздние от вас известия. Письма все еще идут очень неправильно, но и то, что мы вообще начали ими обмениваться, уже многое значит.

Я радуюсь необыкновенно каждой о вас весточке и счастливым хожу по нескольку дней по получении чего-либо от вас. Тем более, когда такие интересные письма, как эти. Девочки рассуждают совсем как взрослые, и мне приятно читать их думы и мысли и видеть, как они растут и развиваются в ту именно сторону, как надо. Ничего, не унывайте, мои любимые, если даже и скучно вам в одиночестве, наше дело правое и все идет хорошо.

Ну, буду вам отвечать по порядку на все вопросы в связи с вашими письмами. Леонидочки письмо очень характерно, конечно, он к вам не так скоро еще соберется, и отвага к его добродетелям никогда, вероятно, не принадлежала. Все же, думаю, чем можно он вам поможет, и контакт с ним надлежит держать. А равно урегулировать и вопрос насчет денег, оставив их, конечно, в первоначальной американской валюте. Чего он приехал в Берлин и какие он дела думает делать в умерщвленной наполовину Германии, трудно понять. В Берлине, конечно, положение, вероятно, еще очень неустойчивое и неопределенное, да и жизнь, верно, очень тяжела и скудна, так что с переездом туда придется подождать. Поездка его на Укр[аину] — это, вероятно, один разговор: не так-то просто теперь ездить, особенно [в] такую даль. Я постараюсь разыскать его сестру и мать и помочь им чем можно, хотя связь с Самарой сейчас почти отсутствует. Сообщи ему об этом, когда будешь писать.

Милая моя маманичка. Вы, очевидно, мне внушаете мысли на расстоянии: хотя не лисицу, но довольно хорошее котиковое пальто я Вам давно уже достал и только все жду оказии отправить, а вместе с ним и палантин, которым, надеюсь, останетесь довольны. Пытаюсь сделать это теперь через Исид[ора] Эммануиловича[95], который повезет это письмо в Ревель. На него-то еще можно понадеяться, а с разными курьерами и прочими вертопрахами хоть ничего не посылай. Посланное раньше теплое белье я получил, а вот той посылки, о которой ты 29 ноября пишешь, я еще не получил. Может быть, она еще придет. Не забудь меня известить, когда получишь шубу.

Сообщу теперь девочкам о всех, кем они интересовались. Володя где-то на востоке за Волгой на работе по продовольствию, писем от него у меня нет и подробнее я ничего не могу сообщить. Думаю, если бы ему было плохо или чего-либо недоставало, наверно, либо он, либо Люба мне что-нибудь да написали бы. От Андрея и Нины у меня никаких вестей, конечно, не могло быть, но надеюсь, скоро буду в состоянии от них иметь письма и тогда вам напишу. В тех краях люди живут, по слухам, вполне благополучно, и я за них мало беспокоюсь. Очень беспокоюсь за Сонечку, которая, бедняжка, осталась там одна-одинешенька без всякой поддержки от кого-либо, с больной девочкой на руках. Да и ее-то здоровье ведь неважное. Главная надежда тут на кондовую сибирскую красинскую породу, которая тем больше дюжит, чем туже ей приходится.

Ася[96] и Алеша ребята здоровые и матери, наверно, помогают. Очень там свирепствовал тиф, и знакомый Сонечкин Павлов-Сильванский[97], правда, врач, даже помер от сыпняка. У нас в Москве этой зимой лучше, чем в прошлом году, но на востоке и юге, в местах, очищенных от неприятеля, эпидемия изрядная, в Сибири же люди мрут страшно. Здесь мы живем по теперешним тяжелым временам еще ничего. Гермаша вчера поехал в Питер, он сюда раз-два в месяц обычно наезжал, но теперь, кажется, совсем перебирается в Москву и будет здесь работать. Катя с Аней живет в 100 верстах от Москвы на Шатурском болоте, где строится электрическая станция[98], там же Митя работает в качестве чертежника и монтера. Ему, как дяде и отцу, приходится начинать инженерную карьеру с выкладывания печек и земляных работ. Мальчик очень способный и, вероятно, в этой области далеко пойдет. Катя очень постарела, живется ведь очень трудно, приходится делать все самой, и питание самое скудное, особенно для пожилых людей сказывается недостача жиров и сахара. Тут блокада сделала свое злое дело, и очень много людей нашего возраста, пожалуй, уже не вернут себе прежнего вида. Молодежь же как ни в чем не бывало. Наташа живет в Москве и изредка, обычно со мной, ездит на Шатуру. Боря работает очень много и успешно по организации музыкального просвещения, в частности, сорганизовал в Москве десятки хоров из рабочих и работниц. Его очень ценят и любят и, когда тут было представилась ему возможность ехать в Туркестан заведовать там в республике всем музыкальным делом, здешняя комиссия его не отпустила. Маруся все такая же, она как-то меньше всех изменилась. Возится все время с Таней, превратившейся уже в очень большенькую девочку. Живут они с Казиными. Казин работает у меня в качестве заведующего дор[ожно]-матер[альной] частью. Танечка очень сметливая девочка, всегда ластится ко мне, когда я у них бываю. Была бы, вероятно, очень рада иметь своих сестриц здесь и доставила бы вам немало забавы. Авель[99] процветает даже больше, чем надо, и от сидячей жизни начал даже толстеть. Часто вспоминает всех вас. Семен[100] тоже здесь и заведует ни больше, ни меньше, как всей Экспедицией заготовления государственных бумаг. При угрозе Петрограду вывез всю эту махину из Питера, перенес все машины в Москву и тут печатал. Выработался из него директор и администратор хоть куда. От Веры Марковны недавно имел письмо из ее […][101]. Она там "сидит на земле" и благодаря этому справляется — теперь иметь свой участок, огород, корову значит жить лучше и богаче, чем с миллионом в кармане. Семейным людям в городах, в сущности, жить нельзя, особенно такой зимой, как эта, без отопления. Ну, зато В[ера] М[арковна], верно, натерпелась всяких страхов при нашествии на Питер и отражении оного.

Из других знакомых — Классон[102] живет по-прежнему, ребята уже почти все большие, самому младшему 15¹/₂ лет, а моя крестница Катя выглядит совсем взрослой барышней. Очень хорошая из нее выходит девушка. Как-то был у них и видел всех в сборе, включая Сонечку, которая тоже стала как-то ровнее и симпатичнее. Работает где-то в отделе металла и скоро перейдет, вероятно, в Комиссариат внешней торговли, где в качестве заместителя орудует Жоржик[103], окончательно уже облезший и что-то постоянно прихварывающий. Вашков переходит работать в электротехнический] отд[ел] и мне придется с ним видеться почаще. Всех своих он оставил на заводе, ибо семьей жить в Москве нет никакой возможности: никаких денег не хватит, да и просто нельзя обеспечить еду и дрова.

15 февраля

Дописываю этот листок, получивши следующее ваше письмо от 30 декабря с карточками. Очень им рад, хотя они и прошлогодние. Выросли ребята очень, Катя начинает сильно походить на маму, когда она была совсем молоденькая, но и Людмила тоже походит на одну из прежних маманиных карточек. Любана же трудно рассмотреть: он все либо спиной сидит, либо боком. Жду с нетерпением новых ваших фотографий. Письмо это посылаю через Гуковского, который будет жить в Ревеле. Он же повезет и шубу маманину. Надеюсь установить через него с вами более правильную и частую переписку. Крепко всех вас, родные мои, целую и обнимаю. Будьте здоровы, не беспокойтесь за меня. Привет Ляле и Я. П. Пишите.

Любящий вас Красин и папаня

Родные мои миланчики!

Пишу Вам эти несколько строк около 12 дня на пароходе. Еду я, пока что, отлично: хорошо выспался в каюте, утром закусил яблоками и пирожками. В 9 ч[асов] утра приехали в Треллеборг. Поверхностный осмотр багажа в таможне и сейчас же на пароход-паром; он ходит теперь, впрочем, без вагонов, как обыкновенный пароход. Пароход новый, огромный, с великолепными каютами, роскошно оборудованные салоны etc.

Тут я основательно позавтракал (Freecost)[104], а в 1 час дня буду еще завтракать, чтобы въехать в Германию с полным брюхом. Погода чудесная, солнце, полная тишина, и мы идем по морю, как по озеру. В Сассниц (на немецкой стороне) приезжаем в ¹/₂ второго или около, скорее, чем я думал. Вечером уже в Берлине — скоро. Ну, вот пока мои путевые впечатления! Крепко вас всех целую и благословляю. Будьте здоровы, не скучайте, не тревожьтесь за меня. Особенно ты, милая моя маманя, не впадай в грусть, пока ведь не от чего. Бог даст и в будущем все будет хорошо. Обнимаю вас всех еще раз и целую крепко-крепко. Кланяйтесь всем.

Ваш Красин и папа.

Родной мой, милый Любинышек, дорогие мои ребятки! Всего несколько дней, а точно уже прошло полгода и вечерами или утром, пока дневная сутолока еще не завертела, я уже тоскую по вас, мои милые. Но ничего, надо крепиться и держать себя в руках: не такое сейчас время, чтобы распускаться.

Буду описывать по порядку.

Во вторник вечером подъезжал я к Берлину. На границе в Сасснице был в тот день в 2 ч[аса] дня. Вещей моих не осматривали вовсе, самого меня и подавно, хотя всех других пассажиров водили в кабинки и заставляли раздеваться. Предупредительность была, кажется, результатом не столько дипломатического моего звания, сколько герцовской бумажки[105]. По дороге — ничего особенного: все зеленеет, деревья в цвету, рожь начинает колоситься. Печальную картину представляют вокзалы на узловых пунктах: садятся в поезд возвращающиеся из отпуска на фронт солдаты и офицеры — загорелые закопченные лица, изношенная одежда, крепятся, а видно по глазам, сосет на сердце тоска, печаль, страх за будущее. Возвратится ли, увидит ли своих? А эти свои там, за загородкой, с детьми на руках и около (на платформу публику не пускают), с заплаканными глазами, машут платками и при отходе поезда силятся в последний раз разглядеть знакомые черты.

Трижды проклятая война!

Приближаясь к Берлину, обратил внимание на пустынный характер всех местечек и городов. Ни одно окно не освещено, улицы точно вымерли: экономят газ и электричество, сидят по домам. На Штетинбангоф[106] прибыли в 10 ч[асов] 30 м[инут] вечера. Ни автомобиля, ни дрожек: все разобрано и заказано раньше. Кое-как нашел какого-то ободранного длинноногого парня с тачкой, сторговался с ним за 5 марок, вещи мои взвалили на тачку, и пошли мы по едва освещенным улицам по направлению к Фридрихбанхоф, мимо Werth[strasse] и дома, где жил Гриша Таубман[107]. Берлин на меня произвел ошеломляющее впечатление в смысле упадка, мерзости и запустения! Невероятно, чтобы такой блестевший чистотой, светом, порядком город мог до такой степени упасть. На улицах темень, мостовые избиты, местами провалились. Лошадиный помет не убирается неделями, пыль покрывает карнизы, витрины окон сплошь и рядом пустуют, много магазинов заколочено с наклейками на окнах "сдача внаем". Выбитые стекла не вставлены, двери без ручек, головки звонков оторваны. А сами лошади! Более жалких кляч, буквально скелетов, обтянутых кожей, я не видал. Привезены лошади, награбленные в Польше и Белоруссии, ростом с зайца, но в такой степени истощения, что едва передвигают ноги. Езда шагом! Автомобили имеются, но ободраны и запущены до невозможности. Шины вместо резиновых пружинные: эластичности почти никакой, зато грохот по улице, точно пустую жестянку катят. Трамваи поминутно останавливаются из-за той или иной неисправности вагона, а то так и вовсе объявляют: выходите, трамвай сломался. Кондуктора и вожатые женщины одеты хуже наших. Все люди выглядят какими-то нищими, сброшенными[108], с унылыми лицами, много в трауре. Улицы опустели на две трети против довоенного времени. Вообще, мое впечатление такое, что Берлин больше пал и опустился, чем Петербург и Москва. Остановился я в Elit Hotel (где жила Вит. Фед.). Боже мой, как загадили этот когда-то с иголочки чистый и новый отель! Мебель избита, поцарапана, обои оборваны, в ванной все время валится с потолка, как чешуя рыбы, отмокшая побелка штукатурки. В коридоре уныло дремлет лакей, бедный иссохший детина лет 15, и только швейцар еще сохранил остатки прежнего великолепия. Не могу, впрочем, сказать, чтобы на людях заметен был очень недостаток питания. Нет, общий "пейзаж" не хуже стокгольмского, хотя, конечно, наедаются не досыта. По приезде взял ванну и завалился спать. Утром звонил Герцу, но не дозвонился и пошел к Иоффе[109]. Тут меня, оказывается, давно ждали и были удивлены, что я не приехал прямо с вокзала в посольство. Познакомился с общим положением. Иоффе делает, что может, сыплет нотами и протестами, но успех, конечно, средний: Мин[истерство] иностр[анных] дел любезно расшаркивается, а войска занимают Ростов, идут на Новороссийск и грозят Баку[110].

Мне пришлось сразу же впрячься тут в работу и уже на другой день, когда меня Герц повел по разным знатным немцам, я открыл словесную с ними драку и в очень определенной форме доказывал им всю глупость политики их военщины. Но об этом дальше. Так, я всю среду проговорил с Иоффе, а к вечеру переехал в посольство, где и еда лучше, да и в силу экстерриториальности нет возни с полицией. Герц этот переезд потом тоже одобрил.

В четверг в 9 утра встретился с Герцем, и мы где пешком, где по Untergrund[bahn][111], где на трамвае, словом, весьма демократическим образом, поплелись за город, в Сименсштадт, где очень любезно, даже с помпой были приняты стариком Сименсом[112] и сонмом директоров, большей частью старых знакомых (некоторые толстяки превратились в стройных людей). С русским Сименсом было решено окончательно в том смысле, что они от него отказываются, предпочитая получить рубли за свои акции, чем брать дело при таком развале. Утомление войной сказывается даже в разговорах этих архисытых людей, но конца войны не видно: военщина загипнотизировала всех, верят в свою конечную победу и напрягают до последней крайности все свои силы. В тот же день, в 7 час[ов], я должен был поехать к Герцу в Груневальд обедать. Хороший особняк, обставлен дорого и с большим вкусом, небольшой садик при доме. Frau Geheimrat[113] уже с седыми волосами, некрасивое, но для немки очень интеллигентное лицо. Три дочери, старшая барышня лет 17, очень похожа на отца, хотя хорошенькая. Две других — бакфиши[114] малого калибра.

Сын где-то на стороне живет. Обед состоял из супа, спаржи с семгой, жареного мяса (баранины, кажется) и неизменного рабарбера. Зато хорошее вино из собственного виноградника. После обеда в саду пили кофе и пиво и разговаривали о политике (кроме меня был еще один немец, директор петербургского Общества Т[…][115]. Несколько конфузятся, но оправдывают наглый поход своих войск безвыходным положением: вынуждены, мол, грабить, ибо иначе пропадем.

На другой день, т[о] е[сть] вчера, повел меня Герц знакомить с разными влиятельными их политиками, а сегодня два часа имел разговор с очень влиятельным же депутатом центра Эрцбергером[116]. Я им всем очень обстоятельно доказывал, что даже с точки зрения их интересов они делают глупость, натягивая так струну и продолжая свое наступление. Толку из их побед на Украине не вышло, это они теперь и сами не отрицают. Так же мало даст им и дальнейшее продвижение, тогда как, прекратив всякое наступление и угрозы Питеру и Москве, они, может быть, путем торговли скорее кое-что получили бы из России.

Видимо, такая аргументация несколько действует, так как круг моих визитов все расширяется. На днях придется мне выступать перед военным министром, и уже поднят вопрос о поездке в ставку для переговоров с самим Людендорфом[117], у которого, видимо, все нити в руках. Это пока большой секрет, и ты никому (кроме Воровского) об этом не рассказывай. Я буду настаивать на точном соблюдении границ, установленных мирным договором, прекращении всякого дальнейшего наступления и в особенности наступленья турок на Баку, потеря коего была бы смертельным ударом для всей промышленности и транспорта.

Положение сейчас поистине отчаянное, и надо во что бы то ни стало добиться хотя бы прекращения этого четвертования России, угрожающего остановкой всей жизни.

Совершенно очевидно, что ни о какой работе у Сименса или Барановского теперь не может быть и речи. Сидеть сложа руки, когда Россия будет умирать от холода и голода, я тоже не могу и не вправе, сознавая, что кое-что могу сделать и кое-чем помочь, как это мне показывают уже эти несколько дней в Берл[ине]. Иоффе упрашивает меня остаться здесь еще на неделю для участия в нескольких комиссиях, а потом я поеду в Москву и, по всей вероятности, мне придется взяться за организацию заграничного обмена и торговли. Это сейчас одна из настоятельнейших задач, и более подходящего человека у б[ольшеви]ков едва ли найдется. Тогда мне по необходимости придется бывать в Берл[ине] и в Сток[гольме], и мы время от времени будем с вами видеться. Может быть, после некоторой работы и налаженья машины в Москве, Берлине и Скандинавии окажется целесообразным уехать в Америку, но, думаю, не сразу.

Родной мой, любимый Любченышек! Очень я обрадовался твоему письму, спасибо тебе, мой ласковый. Мне так тоскливо и скучно бывает временами, что я плохо представляю себе, как это я без вас там буду жить. Старость это, что ли, приходит, но иногда самочувствие бывает хуже не знаю чего. А надо крепиться и не поддаваться таким настроениям: легче не будет, а только еще хуже растравляются душевные раны.

События все мрачнее и мрачнее, война тянется, и конца-краю ей не видно. У нас дома не мир и не война, а надвигается что-то еще более ужасное с этой разрухой, расстройством всех сторон хозяйственной жизни, с этой нелепой усобицей и головотяпским изживанием революции. Газеты тут были от 24 мая последние. Как будто кое в чем как бы замечается улучшение, но только что прочтешь известие, за которым будто бы брезжит какой-то свет, как сейчас же ошарашит тебя чем-нибудь так, что следа не останется от той ложки меда в бочке дегтя. Некоторое просветление в некоторой части верхов (притом весьма относительное) упирается в анархическую развращенность масс, которые, кроме чисто потребительских и стяжательских лозунгов, ничего не усвоили. Похоже, что подлинное оздоровление начнется только после каких-то еще грядущих жесточайших испытаний, голода и холода, безработицы безнадежной и для многих категорий городских рабочих окончательной. Близкая, казалось, мечта из раба подневольного стать хозяином жизни вышибла рабочего из колеи, работа нейдет, железнодорожный и производительный аппарат все более разваливаются. В то же время есть какие-то потуги организации, и саботаж честно, видимо, в самом деле слабеет. Многие старые деятели и профессора начинают входить в работу. Ленин то высказывает здравые мысли, то ляпнет что-нибудь вроде нелепого проекта замены старых денег новыми[118], проекта, из которого практически, кроме падения курса и предоставления немцам дешевых рублей, ничего не выйдет.

Пробуду здесь, чего доброго, еще с неделю. Ежедневно видаюсь со всякого рода людьми, от самых левых до весьма правых, и держу всем им речи, убеждая в необходимости немедленной приостановки всякого наступления в России. Той же политики держится Иоффе, но у него нет тех знаний страны и промышленности, и потому мне приходится выступать всюду в неофициальной роли, вместо него, по-видимому, не без результата, если судить по все новым и новым приглашениям познакомиться с тем-то или побывать в таком-то учреждении. На завтра, например, приглашают на заседанье дирекции здешней Всеобщ[ей] комп[ании] электричества[119] советоваться по поводу электрических дел.

Вообще рекламу мне Герц устроил на пол-Германии. Два раза был у старика Сименса, выразившего на прощанье желанье в конце лета повидаться и предложившего, в случае каких-либо затруднений с выездом, свое содействие. Видался также с Ульмановскими директорами. Все эти немцы, жившие в России, плачут или делают вид, что плачут, по поводу войны, проклинают ее наступленье и ждут не дождутся конца. Я им на это возражал, что если, мол, вы поставили себе целью ограбить весь мир, то конца этого долго не будет или он будет не такой, каким вы его себе представляете.

Особого военного энтузиазма не заметно, и вообще немец стал много скромнее, чем раньше; может быть, это только временно, под влиянием непосредственных тягот войны, а может быть, это и нечто более глубокое, остающееся. Сейчас газеты опять полны победных известий с Энны и Марны[120], но особенного восторга на улицах пока не заметно. Полууспех прошлого наступления, вероятно, заставляет более сдержанно относиться ко всем известиям. Я все еще не могу привыкнуть к необычайно унылому и запущенному виду города. Есть улицы, напр[имер] Potsdamerstrasse, где на протяжении нескольких кварталов подряд все магазин[ные] окна нижнего этажа заклеены бумагой о сдаче в наем: точно вымерла вся улица. Публика на улицах стала вовсе серая, особенно в воскресенье, когда вся фабричная молодежь, вырядившись в изрядно, впрочем, помятые, но шелковые (искусственного шелка) костюмы, наводняет и Unter den Linden[121] и Friedrichstrasse. Ужинал раз у Кемнинского[122]: публика почти как в известном трактире "Классный якорь" в Москве, только с поправкой на покрой одежды.

Ну, иду спать, пока кончаю письмо. Крепко тебя и родных девченышей целую.

2 июня 1918 года

Получил твое второе письмо, родной мой Любинышек, т[о] е[сть], видимо, третье, а второе не дошло. Бедненький ты мой, что же это ты, вопреки уговору, хворать-то вздумала. Умоляю тебя, голубеныш мой, не волнуйся и не расстраивайся. Я обещаю тебе принять все меры к тому, чтобы вызволить из Питера Володю и Нину, и думаю, что это удастся. Обо мне ты тоже не беспокойся. Если я увижу, что там уж совсем плохо, то либо я переберусь в Москву, либо вообще развяжусь с Россией, либо возьму какую-либо работу вроде организации загр[аничной] торговли или консульской части, или общее руководство переговорами в разных комиссиях по Брестскому договору[123], что мне даст возможность бывать или даже жить в Берлине, а стало быть, и к вам наезжать время от времени.

На будущий год, мне думается, можно будет уже думать о возвращении в Россию. Даже сейчас в Питере и особенно в Москве будто бы уже больший порядок, и только вопрос продовольствия стоит плохо. Через год, может быть, в этом отношении станет уже лучше.

5 июня

Это письмо никак не может уехать. Курьер по ошибке не взял его, а оказии здесь очень редки в Скандинавию. Я уже давно не имею от вас никаких известий и начинаю беспокоиться. Послал вчера телеграмму, утешаюсь тем, что письма посылаю с едущими в Данию. Ручаются за переотправку, но народ все вертоголовый, ни на кого нельзя положиться.

Я все по-прежнему не могу выбраться из Берлина. Ожидаю по крайней мере начала работ политической комиссии[124], без чего нельзя начать работу в России. Тут же хоть ¹/₂ года сиди, без дела не останешься, ибо каждый день выплывают все новые дела. Ты уж не хнычь, милый Любанаша, и не причитай надо мной: вся эта работа и перед Богом не пропадет, да и мне самому с семьей не повредит. Складывать руки еще рано: и совестно, да и нельзя, просто потому, что по-старому жизнь скоро едва ли наладится, а жить надо, и надо, стало быть, отвоевывать себе позицию и в этой всей неопределенности и сумятице. Я себя чувствую очень хорошо, очевидно хорошо отъелся и отдохнул у вас в Швеции. Здесь жаловаться тоже нельзя, хотя и не очень вкусно, но достаточно сытно кормят. По рассказам курьеров (из Москвы они являются 2 раза в неделю), в Москве с продовольствием вполне сносно и за деньги всего можно достать. В Питере хуже, но и там положение все-таки не таково, чтоб уж нечего было есть. Писал ли я тебе по поводу письма Дунаевского[125] знакомого. Дело с патентами еще не известно как-то пойдет, ехать же на ура в Америку слуга покорный. Да и вообще туда поехать сейчас удовольствие малое, ввиду опасности подводных лодок[126]. Придется уж на этом берегу большой лужи переживать непогоду. Пока прощай, мой родной, любимый, дорогой мой Любан. Целую деток и тебя.

6 июня

Пишу урывками, так как все время очень занят посещениями немцев и переговорами [то] в разных их министерствах, то дома, в посольстве, где ко мне как-то само собой начали обращаться по всяким делам. Составил им устав будущей консульской службы, набросал схему организации консульства, проэкзаменовал нескольких кандидатов на должности и пр[очее] и пр[очее]. Вчера был у Тарцманов. Они тебе усиленно кланяются. Маялись все это время на положении цивильно пленных и лишь с осени 1917 ему разрешили опять поступить к Сименсу, и теперь он имеет сносное место марок на 600–700 в связи с организацией новых отделений в Литве и прибалтийских губерниях.

Сегодня вечером я уезжаю с одним из директоров Сименса в Бельгию, в главную квартиру, для свидания с Людендорфом. Цель поездки, как и всех моих разговоров здесь, доказать необходимость приостановления всех враждебных действий против России, как со стороны немцев, так и со стороны украинцев, финнов, турок и всей этой сволочи, которую послала на Русь Германия. Доказать, что терпенью русского народа приходит конец, что дальнейшее продвиженье вызовет уже народную войну против немцев, и пусть при этом погибнут миллионы людей и пол-России попадет в немецкую оккупацию, — мы будем бороться 5 и 10 лет, пока не утомится и немецкий народ и пока не будет заключен мир сколько-нибудь сносный и справедливый. В конце концов, оставив Россию сейчас в покое, немцы скорее выигрывают, так как путем торговли и обмена они могли бы кое-что получить от нас из сырья и товаров, между тем ведение войны отнимает у них силы и не очень-то много дает, как показывает уже опыт Украины, откуда они и при новом правительстве не очень-то много получают[127]. Конечно, я не обольщаюсь никакими особыми надеждами, но если Л[юдендорф] дает мне аудиенцию в такое время, как сейчас, когда он на днях отказался за недосугом принять помощника Кюльмана[128], то это значит, что развитая мною точка зрения представляется ему достаточно интересной (на днях я имел беседу со специально присланным полковником Генер[ального] штаба, и когда он содержание ее передал по телефону в главную квартиру, последовало приглашение туда приехать). Возвратиться думаю к понедельнику или вторнику и числа 15 выеду уже в Москву.

NB. Об этой поездке пока никому не говори. Затянулось мое здесь пребывание, но ничего не поделаешь. Не знаю, когда попадет к тебе это письмо. Курьеров из М[осквы] в Стокгольм сейчас нет, а из Берлина в Стокг[ольм] посылать специально не принято (от посла к послу это не в обычае, а лишь от посла к его правительству и обратно). Получили ли дети мою открытку? Крепко всех вас целую, родные мои, золотые, ненаглядные. Соскучился очень, вспоминаю вас постоянно. Будьте здоровы, не тоскуйте и не беспокойтесь за меня. Кланяйтесь Ляле и пишите в Берлин, на посольство.

Родной мой, милый, ласковый Любанчичек!

Пишу тебе коротенько, возвратившись из далекой поездки. В сопровождении одного из небольших директоров Сименса в прошлый четверг вечером выехал я из Берлина через Кельн в главную квартиру, и в пятницу в 12 дня мы прибыли в Спа[129], нечто вроде бельгийского Боржома[130] или Виши[131] — маленький городок с большим количеством минеральных источников, обилием отелей и шписбюргерских домиков[132], владельцы которых кормились приезжими больными. Сейчас все занято германской солдатчиной. Эта часть Бельгии пощажена войной и совершенно не пострадала. В Спа пробыли весь день, обедали, катались в автомобиле по живописным окрестностям, ужинали: пока что Людендорфа в Спа нет, и поезд отходил в 11¹/₂ ночи. Была ли это конспирация или его заставил уехать на фронт одно время не очень удачный ход боев на западе, но, словом, нам пришлось вечером ехать дальше, на этот раз уже во Францию. В 7 ч[асов] утра в субботу поезд, наполненный исключит[ельно] военными, прибыл во французскую крепость Манбенде. Тут уже больше разрушений, отдельные дома и даже деревни уничтожены, но самая крепость и город мало пострадали: наступление было слишком внезапно, а поля, луга и пр[очее] за 4 года войны успели принять мирный вид. Население тоже далеко не все бежало, и странно видеть на фоне одного и того же пейзажа немецких солдат в их полуарестантской — полувоенной одежде и типичных французских рабочих или крестьянок с корзинками, в соломенных шляпах за обычной работой.

Завтракали в офицерском казино, предварительно переодевшись в длиннохвостые костюмы. В 9 ч[асов] подали автомобиль, и мы в сопровождении прикомандированного лейтенанта покатили по прекрасному французскому шоссе к неведомому месту свидания. Ехали с час, меняя направление, лейтенант все время заглядывал в карту, чтобы не сбиться с пути. Наконец, прибыли в парк, типичный французский парк, вроде Никольского под Быковом, где мы раз были; в глубине небольшой франц[узский] замок со старинной мебелью, фамильными портретами, маленькой капеллой. Абсолютно никого, кроме немецкого фельдфебеля, коменданта этого пустого необитаемого замка. Около ¹/₂ часу пришлось ждать, гуляя по парку, осматривая замок. Около 11 слышен автомобиль, въезжает в парк: шофер и два генерала. На портретах Людендорф мало похож. У него нет придаваемого ему демонического вида, просто жирное немецкое лицо со стальным, не мрачным, а скорее злым взглядом, кричащий голос, несколько более высокий, чем должно было бы быть по объему тела. Краткий церемониал представления, и мы, четверо (лейтенанту руки не подал, и он остался при дверях зала скучать 2 часа), входим в гостиную, где и происходил разговор. Моя речь обличительного характера длилась 1¹/₂ часа, причем я лишь время от времени заглядывал в конспект, заранее составленный. Был в ударе и, как потом говорил мой провожатый, выступление в чисто ораторском смысле сделало бы честь любому природному немцу. Выслушал меня не прерывая, лишь время от времени мимикой, покачиванием головы, легкой усмешкой, выражая свое отношение к содержанию той или иной части речи. По окончании моей речи, главный смысл к[ото]рой состоял в указании на нарушение Брест-Лит[овского] договора, предупреждение, что такая политика для нас хуже открытой войны и в конце концов заставит нас эту войну принять, хотя бы ценой разрушения половины России, наконец, в ссылке на то, что установление настоящих мирных отношений было бы выгодно и для самой Германии, генерал начал свой ответ любезным обращеньем по моему лично адресу ("благодарю за откровенность и сам выскажусь столь же прямо и без обиняков"), затем сменил тон на более официальный и резкий и начал чесать уже по адресу большевистского правительства, которое своими нарушениями договора, организ[ацией] нападений и проч[его] будто бы и вызвало переходы всех границ и проч[ее] и проч[ее]. Мы, говорит, не имеем ни малейшей охоты наступать и мне жаль каждого солдата, павшего на восточном фронте, но нас вынудили агрессивные поступки б[ольшеви]ков. И т. д. в этом роде. Вкратце резюмируя речь его, надо ожидать, что если в России наладится кое-какой порядок и Германия сможет получать оттуда нужное ей сырье, то, вероятно, дальнейшего наступления не последует, если же товарообмен не наладится вовсе или будет совсем незначительным, то можно ждать дальнейших нападений. Совершенный щедринский волк: "А может быть и помилую!"[133]. Питер и Москву брать у нас никакого желанья нет, иначе мы, может быть, это уже сделали бы. В Крым мы пошли лишь после того, когда ваши суда начали делать набеги из Севастополя и поубивали наших людей. Конечно, мы на каждый удар отвечаем двумя ударами и не потерпим положения, при котором нам грозит какая-либо опасность. Внутренние ваши дела нам безразличны, лишь бы был от вас толк (в смысле сырья etc.) и не нарушались разными социалист[ическими] мерами интересы немецких подданных или по крайней мере производилось бы возмещение убытков[134]. Все это мне было известно из других разговоров здесь, начиная с Герца, и самое интересное во всем происшествии это самый факт свидания. Если в самый разгар боев он нашел нужным потратить несколько часов на эту поездку и разговор, то, очевидно, у них все-таки есть большой интерес прийти с Россией к более или менее удовлетворительному соглашению, тем более [что] с Украиной дела у них все еще неважны. Рассказывают, что в Польше в Лодиче на мешках с хлебом рабочие при посредстве транспарантов малюют масляной краской "Ukraina" и польский хлеб имеет въехать в Берлин[135] с этой заманчивой надписью. Хотя ручаться сейчас ни за что нельзя, но похоже на то, что, если бы удалось наладить товарообмен хоть кое-какой, то, несомненно, немецкое наступление приостановилось бы и даже, может быть, кое-что они согласились бы теперь же очистить. Промышленники и банкиры утомлены этой политикой и со своей стороны усиленно настаивают на необходимости улучшения отношений с Россией. Меня уговаривают со всех сторон взяться за эту работу и, может быть, это так и будет. Тогда я и с вами, мои милые, могу еще даже, вероятно, в июле повидаться. Работаю я тут очень много и, могу сказать, не без толку. Если бы не сознание, что, не наладив дело в России хоть кое-как, здесь совсем ничего не сделать, то хоть и вовсе не уезжай отсюда: дела хватит на ¹/₂ года. Приехали Натансоны, проездом в Швейцарию. В Москве он болел, и Ушок там ему чем-то помогал, а потом долг оказался платежом красен: какие-то прохвосты б[ольшеви]ки задумали отнять у Красиных квартиру, и только вмешательством Натансона удалось квартиру отстоять. Вообще же, говорят, порядку стало много больше, за деньги можно все достать, и особенно в Москве даже будто бы продовольственный вопрос стоит сравнительно удовлетворительно. Видал и людей, приехавших непосредственно из Питера, никаких особых ужасов не рассказывают. Гермаша все время в Питере. О Володе и Нине пока ни от кого ничего не слыхал, но не думаю, чтобы с ними могло что-либо особое приключиться, судя по общему тону всех рассказчиков. Воровский сейчас уже, вероятно, в Москве, моя же душа еще не отпускается на покаяние, дай Бог числа 17-го выехать. Почти месяц проболтаюсь в Берлине! Ну, зато и нашумел тут порядочно.

Пока прощаюсь, роднуша моя: иду спать. Крепко тебя целую, ровно и детенышей моих великолепных. Кажется, вы сейчас едете на пароходе в Бостод. Храни вас Бог, други мои незаменимые.

12 июня

Про себя лично могу сообщить, что я питаюсь хорошо и чувствую себя так же. Очень бодр и, несмотря на изрядную трепку, почти не устаю. В Берлине мне уже надоело, хотелось бы поскорее в Москву и Питер, посмотреть, что там делается, и определить дальнейшую свою линию. Всеми способами постараюсь уклониться от участия в министерстве и ограничиться организацией внешней торговли и участием в берлинских комиссиях. Совсем уйти от всякой работы сейчас вряд ли допустимо: ведь только от работы всех и каждого, от поденщика до министра, и зависит сейчас спасенье и дальнейшая участь России. Герц и другие немцы (а знакомых у меня теперь ¹/₂ Берлина во всяких сферах) уговаривают меня тоже не отказываться от работы и взять если не весь комиссариат, то по кр[айней] мере вывозную торговлю. Кстати, Герц очень просил тебе кланяться. Любезен он необыкновенно. Сегодня я опять у него был на званом обеде с 2–3 тремя превосходительствами. Frau Geheimrat на прощанье преподнесла мне пакет с какими-то воротничками и платочками для девчушек. Не знаю уж, будут ли они особенно тронуты этим выраженьем немецкой дружбы, мне же во всяком случае пришлось кланяться и благодарить. Вообще, пока что выхода у нас нет, и придется с немцами кое-какое дело делать, иначе они придут и бесплатно возьмут все то, что сейчас мы еще, может быть, могли бы продать либо им, либо, еще лучше, в Скандинавию. Пока прощай, мой родимый. Как твое здоровье и как ты себя чувствуешь? Очень тебя прошу, мой любимый, крепись как-нибудь, не мучь себя зря разными страхами. Целую тебя крепко-крепко и девочек родимых.

Твой Красин

Родной мой Любан и дорогие девочки!

Курьер все еще не едет, и написанные мною письма копятся одно к другому. Моя поездка в Москву тоже день за днем откладывается: очень уж много корней и связей завязалось в Германии, и я не могу вдруг уехать и порвать ряд переговоров. Все же в конце недели думаю уехать. Очень занят, каждый день по нескольку визитов, приемов etc. Вчера нам был устроен всем завтрак у помощника Кюльмана, совсем официально, с участием пары министров и других чиновных людей. Между прочим, я познакомился с датским их послом, т. е. послом Германии в Дании, неким графом Ранцау[136], довольно культурный немец, его кандидатура одно время выставлялась в канцлеры, но была провалена консерваторами. Мы с ним о многом разговаривали и, между прочим, он предложил, если нужно, свое содействие по исхлопотанию вам разрешения переехать и жить в Дании. Таким образом, я теперь спокоен: если уж очень голодно будет в Швеции, то не через Воровского, так через Ranzau я вас всегда сумею перетащить в Данию, климат которой, впрочем, и Ranzau не очень хвалит. Приехавшие недавно б[ольшеви]ки уверяют, что саботаж интеллигенции сильно сокращается с каждым днем и что, в частности, в инженерских кругах многие ждут моего приезда и примкнут к делу, лишь только их позовут. Даже будто бы Гермаша, кажется, уж на что anti-большевик, высказался в этом же смысле. Предложат мне, вероятнее всего, председательство в Высшем сов[ете] нар[одного] хозяйства[137], что сведется к своего рода диктатуре в экономич[еской], промышл[енной] и торговой области, в том числе и заграничные все сношения будут в моем ведении, и я не только не буду от вас отрезан, но даже по должности должен буду бывать, может быть, и в Скандинавии. Ну это все видно будет там на месте: возможно, что я и откажусь от такой универсальной должности, ограничившись лишь заграничн[ыми] снош[ениями], хотя тут есть опасность, что все твои благие намерения будут разбиваться о непонимание или неумение вышестоящих инстанций. Похоже, что там так изголодались все [по] делу, что в самом деле есть возможность работы, невзирая на отчаянный развал. Главное дело в ближайшем будущем — это, конечно, установление мира с Германией, т. е. прекращение нападений со стороны немцев. Тут б[ольшеви]ки, по-видимому, тоже не вполне выдерживают линию и время от времени на местах бьют немецкие войска, а затем за каждый удар получают сторицей. Истерика или даже простое и само по себе естественное негодование — плохие помощники в войне и в дипломатии. Сейчас мы воевать не можем, это надо сознать и восстановлением внутренних сил как можно скорее создать положение, когда можно будет думать и об отпоре. До той поры придется терпеть, может быть, даже и унижения. Плетью обуха не перешибешь.

Пишите подробно, как устроились и как проводите время? Как твое здоровье, большой мой Любан? Как с едой, довольны ли новой учительницей или ее нет с вами? Крепко всех вас целую. Привет Ляле.

Ваш Красин

Родной мой Любан!

Получил твое первое письмо из Бостода от 18 с[его] м[есяца]. Мои письма к тебе запоздали из-за отсутствия курьера, к[отор]ый только на днях уехал, посылать же по почте я не хотел. Теперь с прошлой недели почта начала принимать русские письма, и вы можете начать посылать письма в Россию через Германию. Другой вопрос, насколько исправно они будут доходить. Послал вам термометры, аспирин и бумагу от моли; еще не получила, справься через Штоля у Циммермана[138]. Пошехонцы курьеры ведь и затерять посылку не дорого возьмут[139].

С Воровским о Вол[оде] и Нине я перед его отъездом говорил. Кроме того он едва ли уедет из Москвы, не дождавшись меня. Я все не могу закончить дела. Как раз вчера у нас была комиссия в мин[истерстве] иностр[анных] дел с утра до самого вечера, лишь с перерывом на еду. Уехать никак нельзя, дело в общем налаживается, и я, не преувеличивая своих заслуг, могу сказать, что сейчас помог делу. Немцы видят, что и у б[ольшеви]ков есть деловые люди, и, может быть, удастся приостановить дальнейшее наступление. Есть даже надежда на возврат Ростова и части Донецкого района. Тем не менее я решил не дожидаться конца переговоров и уеду, как только будет обеспечен известный минимум. Самому уже хочется поехать в Россию, посмотреть, что можно ли что сделать. Скорее всего возьмусь, м[ожет] б[ыть], за восстан[овление] сов[ета] народн[ого] хоз[яйства], чтобы иметь под собой более или менее всю экономику и в первую очередь заграничн[ую] торговлю. Если положение совсем безнадежно, то либо вовсе удалюсь, либо, м[ожет] б[ыть], возьму посольство в Вене или что-нибудь в этом роде, хотя чисто дипломатич[еская] работа меня меньше привлекает, чем организаторская.

На твой вопрос по поводу Капл[ана][140], я бы не советовал тебе путаться в это дело. Оно и неудобно с общей точки зрения, да и в конце концов вряд ли интересно. Я не верю в успех такого рода торговых начинаний в ближайшее время; во всяком случае риск очень велик, и нам вкладывать свои деньги в такое дело вряд ли стоит, а при таких условиях, как ты пишешь, и подавно! Можешь успокоить Капл[ана] в том смысле, что я окажу ему всякое возможное содействие и без непосредственного участия в делах.

Ну вот, мой хорошанчик, пока и все. Надо кончать письмо. Я здоров, чувствую себя очень хорошо, только вот тоскливо, что вас нет поблизости. Не знаешь ли ты адрес Соломона?[141] Он был бы здесь очень нужен, а я не знаю, как с ним снестись. Если до 26–27 узнаешь, то телеграфируй, вероятно, еще телегр[амма] меня застанет. Хочу его устроить в здешнем Генеральном консульстве. Тогда и с Вол[одей] мы бы не зависели от Скандинавии, ибо на худой конец можно бы здесь устроиться.

Детенышей моих родных крепко целую и благодарю за их милые письма. Напишу им, как только будет хоть чуточка свободного времени. Надеюсь, погода у вас улучшится, и вы все, в том числе и ты, мой родной, любимый Любан, будете купаться. Очень вам кланяется Герц. Он и его семья со мною любезны и предупредительны свыше всякой меры.

Крепко вас обнимаю и целую. Ваш папа

Пишите сюда: Russische Botschaft[142], мне.

Хорошие мои, родные детки!

Как-то вы поживаете, золотые мои? Соскучился я по всем вам, очень много бы дал, чтобы взглянуть, как вам там живется. Спасибо вам за ваши письма. Пишите еще, пришлите также снимки, если сделали их за это время. Я сижу так долго в Берлине из-за того, что помогаю здешнему нашему послу[143] в его переговорах с Германией. Немецкое правительство, ограбив целый ряд русских городов и деревень, хочет теперь еще заставить Россию платить по всяким старым и новым долгам, хочет дешево купить разные товары у нас, русских. И вот против всего этого нам надо бороться и по возможности выговорить лучшие условия, чтобы хоть как-нибудь облегчить положение. Этим я и занимаюсь, каждый день приходится разговаривать со многими людьми, и немецкий язык мне за тот месяц пришлось основательно припомнить. Живу я в самом русском посольстве, недалеко от Tiergarten'а[144], но гулять в нем много не приходится: все некогда. Еды здесь вообще-то мало, но русскому посольству дают даже масло и мясо, и в общем мы питаемся хорошо, хотя немец-повар и не особенно вкусно готовит. Сами же немцы едят мало и плохо, но народ они терпеливый и понимают, что в этой несчастной войне можно только терпением и выносливостью взять. Почти все здесь войну ругают и говорят, пора заключать мир, но все-таки все слушаются своего правительства, а оно грабит весь мир и посылает на убой все большие массы людей. Так, должно быть, будет до тех пор, пока даже и немцы не взбунтуются и не сбросят своих правителей, как мы сбросили Николая[145].

Вы меня спрашиваете, скоро ли в Россию можно вернуться. Думаю, что еще не очень-то скоро, и зиму во всяком случает придется вам пробыть в Швеции. Сегодня я получил телеграмму о приезде Нины. Как эта выдра умудрилась к вам проскочить? Опять на пароходе, что ли? Вы от нее, значит, теперь лучше моего знаете, что делается в России и как там теперь трудно жить. Когда я попаду в Москву, еще неизвестно.

Пожалуй, пробуду тут еще с неделю.

Был я два раза в Целендорфе[146]. Послал вам оттуда три открытки, получили ли их? Zelendorf сравнительно меньше изменился, чем Берлин: там меньше грязи и разрушений, чем в Берлине. Из-за войны у немцев мало рабочих людей, и некому наводить чистоту, вставлять разбитые стекла или заново красить то, что потрескалось или развалилось. Только все сады разрослись гуще, и многих домов из-за густых деревьев вовсе не видно. Пишите мне, как вы проводите день, а также сделайте снимки, как вы живете, ну, например, как наша милая маманя, золотая моя, пьет утренний чай или раскладывает пасьянс, как вы все обедаете или на прогулке, купании и т. п. Мне очень интересно было бы получить такие снимки. И отдельные морды тоже.

Еще прошу вас очень, детеныши мои, смотрите хорошенько за мамой, не давайте ей особенно беспокоиться или тосковать, не причиняйте ей неприятностей никаких, а напротив, повинуйтесь ей и ублажайте ее всячески. Чтобы к моему приезду она у вас была гладкая и бодрая. Купайте этого Любана, когда вода будет теплая, малому же Любанчишке сделайте в море всенародно вселенскую смазь и жменю всеобщую от моего имени. Учитесь непременно плавать, пользуйтесь случаем. Я здесь заказал для вас довольно много немецких книг, только теперь здесь книг стало мало и пройдет с недельку пока-то их подберут по разным магазинам.

Пришлют книги Штолю, а уж он перешлет их вам. Ну вот, пока прощайте, мои милые. Целую вас каждую крепко, крепко.

Поцелуйте маму и Нину. Кланяйтесь Ляле. Пишите мне еще пока сюда.

Если я даже уеду (о чем вам пошлю телеграмму), то письма мне все равно перешлют в Россию.

Пока вы не получите моей телеграммы об отъезде в Россию, до тех пор адресуйте мне письма и телеграммы просто "Берлин. Русское посольство. Красин", а д-ру Ляндау[147] только уже после моего отъезда.

Целую вас всех. Ваш папа

Родной мой, ласковый Любанчик!

Написал тебе несколько писем, но не могу до сих пор отправить за неимением курьера. Неделю назад должен был поехать наш кассир с деньгами, но заболел. Это письмо посылаю через Донна, но так как народ едет не очень надежный, то главную массу писем своих я решил задержать и пошлю их через Стокгольм несколько позже, но вернее будет. Таким же образом пошлю Нинины чулки и юбку, которые ты сунула мне в чемодан при отъезде.

Очень я по тебе соскучился, родимый, любимый мой! Много бы дал поцеловать твою пятнистую морду, приласкать тебя, моего хорошего. Что-то я по старости очень стал приживаться к своему семейству и вот, как останешься один, делается тоскливо. А положение повсюду чем дальше, тем неопределеннее, войне конца краю не видно, и от этого никто не может сказать, куда все мы, собственно, идем и чем это все кончится. Мало вероятия, чтобы этот год принес какое-либо решение, и вообще война все больше и больше превращается в какое-то идиотское соревнование в деле взаимоистребления и самоистощения. В Германии люди уже начинают ходить без белья, а в России скоро позабудут, что такое хлеб. Наши переговоры подвигаются медленно: большая часть немцев склонна оставить нас в покое, меньшая, но более влиятельная — кажется, еще не рассталась с мыслью о походе на Питер и Москву. Которое течение возьмет верх, сказать трудно. Многое зависит от успеха или неуспеха попыток наладить торговлю, но не мало также от действий entente[148], политика которой сейчас направляется главным образом на то, чтобы втянуть Россию в новую войну. Переговоры в финансовой комиссии мы закончили настолько, что я мог бы недель на 5–6 съездить в Россию, но Иоффе и Москва настаивают, чтобы я остался еще на 1–2 заседания Кюльмановской комиссии, решающей главные спорные политические вопросы. Таким образом, раньше числа 10 июля я едва ли отсюда уеду.

Ну, как же вы живете, мои милые? Как мои обезьяньи мордоны в Бостоде подвизаются? Здесь пошли сплошные дожди, и я за вас уж печалился. В каком виде приехала Нинетта? Где я найду ее вещи? Жива ли Нюша, и что с нашей квартирой? Предполагаю, что ты мне об этом давно написала, но писем нет, очевидно, часть их все же пропадает или запаздывает. Если бы Любан мог писать письма копир[овальным] карандашом с прокладкой синей бумаги, т. е. в 2-х экземпл[ярах], посылая один экз[емпляр] через Циммермана: так хоть медл[енно], но верно, а подлинник по почте, на ура, дойдет или нет. А то я месяцами буду без известий о вас.

Пока прощай. Целую и обнимаю вас всех крепко-крепко, Людмилона, Катабрашного, Любанчика.

Hotel Kongen at Denmark Kobenhavn[149]

Родной мой милый Любан!

Вот мы и опять в разлуке, мой хороший любимый дружочек. Я не знаю, вероятно, во мне есть какой-нибудь конструктивный недостаток, мешающий мне выразить, как я тебя сильно крепко и горячо люблю, или, может быть, я в самом деле неспособен любить так, как это ты себе представляешь и как должен был бы любить тебя тот воображаемый старичишка, за которого ты собираешься выходить "вжамуж". Но, пока его еще нет, тебе все-таки придется удовольствоваться мною, а я по-своему тебя очень люблю, родной мой Любченышек, и ты окончательно слепой, если не замечаешь, что я тебя люблю больше, чем когда-либо кого-либо другого любил. За последние годы наших мытарств, переселений, переездов и проч[его] к этому присоединяется благодарность и уважение к тебе за работу и тяготу, которую ты так мужественно несешь, и если я тебя иногда жучу за нытье, то это происходит лишь потому, что на основании долголетнего опыта я смотрю на более бодрое и менее требовательное отношение к окружающей действительности как на средство наилегче выкручиваться из всяких испытаний судьбы. Вот и сейчас я тебя очень прошу не впадать в уныние, а напротив — помнить, что наше положение в общем еще очень благоприятное и, если не случится чего непредвиденного, есть шансы на дальнейшее улучшение и, в частности, возможность совместной жизни или более частых свиданий не отодвигается, а приближается. Будь уверена, я сделаю все возможное, чтобы иметь вас как можно ближе, так как для меня личное счастье без тебя и без детей не мыслимо, а я от него никогда не отказывался и думаю, что смогу его совместить и с общественной работой. Прости, что это письмо пишу кое-как: вагон сильно качает. Я еду в Берл[ин] один: Наде надо сегодня идти в нем[ецкое] консульство для визы, и она выедет завтра с Дорой Моис[еевной][150] и с Мееровичем, а мне ждать в Копенгагене было уже невозможно.

Я постараюсь навести справки насчет квартиры, и Яков Захарович Суриц[151] обещал написать прямо тебе, если будет что подходящее. Его мнение — квартиры 4–5 комн[атные] с удобствами можно иметь за 3–4 тысячи, и он почти уверен, что-ниб[удь] найдется. Я попрошу Воровск[ого] написать в Стокг[ольм], чтобы тебе был курьерск[ий] паспорт в Данию и обратно на случай, если ты захочешь посмотреть квартиру. Квартира на Kaffonsgat, 13 кому-то уже сдана или обещана. Воровская говорит, что новая снятая для них квартира имеет 8 комнат и что они могли ¹/₂ уступить вам — но я не думаю, чтобы тебе такая комбинация улыбалась. Суриц сам легочный и говорит, что климат Копенгагена для него оказался очень благоприятен. Гарин климат ругает гл[авным] образом из-за дождей. Зато в смысле продовольствия и всего прочего здесь сравнит[ельно] со Швецией раздолье, и жизнь на 20–30 % дешевле. А главное, близость к Берлину. Людей здесь найдешь не меньше, и будут они наверно не хуже тамошних. Вероятно, и в смысле обучения тут будет не хуже, кажется, даже есть французская школа.

Словом, мне думается, было бы хорошо тебе около 15–20 авг[уста] съездить в Копенгаген на несколько дней, ты бы присмотрелась к городу и, м[ожет] б[ыть], решилась бы поселиться в Дании. Возможно, если я задержусь в Берл[ине], - ты сначала приедешь туда, а затем на обратном пути остановишься в Копенгагене. В Берлин тебе лучше ехать, я думаю, через Треллеборг-Сассниц: посмотри по расписанию. Впрочем, это я еще выясню в Берл[ине]: заезд в Копенг[аген], м[ожет] б[ыть], сбережет тебе поездку в Стокгольм, т. е. ты получишь немецкую визу не в Стокгольме, а в Копенгагене. Если удастся найти место в Гутафорсе, то на 1–2 мес[яца] стоит поехать туда, чтобы вопрос о зиме выяснить не спеша, кстати и мои дела за это время более определятся.

Ну пока, до свидания, мой родной. Крепко тебя целую в милые глазки. Ложись раньше спать и попробуй обтираться на ночь, а еще лучше посоветуйся с врачом.

Девочек крепко целую. Черешни мы ели до самого Константинополя. Качает, так что нельзя писать. Нине и Ляле привет. Твой Красин

Милый мой Любанчик!

Составь исподволь список всякой посуды и утвари, которая вам понадобится для зимнего житья в Стокгольме. Хотя все цены здесь страшно возросли, все же в Берлине это будет дешевле купить, чем в Швеции. Я полагаю, что мне в конце лета придется, вероятно, быть в Берлине, и я все мог бы закупить и даже, может быть, привезти, так как я надеюсь вырваться на несколько дней к вам в Бостод.

Иоффе очень настаивает на моих периодических приездах, ибо я ему тут сильно помог. И, возможно, если я возьмусь за организацию внешней торговли, то я возьму себе и всю консульскую часть и, следовательно, время от времени должен буду и сюда, и в Скандинавию предпринимать инспекторские поездки.

Милый мой родной Любан!

Пишу тебе пару строк в среду, 14 августа, только приехав в Москву. Выехал я в ночь с воскресенья на понедельник. Доехал отлично, и в 2 ч[аса] дня сегодня мы были в Москве. Общее впечатление — недурное. Москва выглядит чище, чем обыкновенно. Людей меньше, магазины пустоваты, но город имеет совершенно нормальный вид. Был вчера у Красиных, видал Борю. Все они в добром здоровье, питаются с трудом, но все же пока живут ладно. Гермаша был третьего дня здесь и вообще наезжает нередко из Питера. Я, конечно, еще совершенно не осмотрелся и пока больше ничего о Москве не могу написать. Пробуду здесь, вероятно, дней пять-шесть, потом съезжу в Питер. Квартира наша в Царском в порядке, и Нюша, по словам Ге[152] (и Володи), далеко не в таком ужасном положении, как это выходило по словам Нины.

Письмо это посылаю с Иоффе, который сегодня же возвращается в Берлин.

Пора кончать. Крепко вас всех обнимаю и целую. Я здоров, за меня не беспокойтесь, милых детей целую.

Ваш Красин

Родной мой, любимый Любанаша и милые мои девочки!

Третьего дня я приехал в Питер и через родственников Циммермана посылаю вам это письмо.

В Москве я пробыл ровно неделю, сделал за это время много, но зато не имел возможности вам написать больше двух-трех строк. Как уже писал, впечатление у меня благоприятное. Город выглядит даже хорошо, и с едой трудно, но люди как-то кормятся, что же касается лично меня, то, благодаря особым условиям, я имел возможность обедать по два раза в день в разных столовых с простой, но домашней едой, не говоря уже о "Праге", где за 50 руб. можно есть, как и за сто марок не поешь в Берлине. В результате все удивляются моей толстой морде и еще не сошедшему Бостодскому загару. (Здоровое место Бостод — я за 3 дня поправился на кило). Как уже писал, я пока что не беру никаких громких официальных мест и должностей, а вхожу лишь в Президиум Высшего совета народного хозяйства и беру на себя фактическое руководство заграничной торговлей, не делаясь, однако, еще комиссаром промышленности и торговли. Дела непочатый край и сотрудничества для меня и у меня найдется, вероятно, немало. Самое скверное — это война с чехословаками[153] и разрыв с Антантой[154]: Чичерин[155] соперничал в глупости своей политики с глупостями Троцкого, который сперва разогнал, расстроил и оттолкнул от себя офицерство, а затем задумал вести на внутреннем фронте войну. Так как из его генштаба, вероятно, три четверти — предатели, то никто не может предвидеть, чем все это кончится. Хуже всего то, что по мере успехов чехословаков становится труднее сдерживать захватнические стремления немцев и теоретически мыслим такой оборот, что при занятии чехословаками Нижнего немцы ответят на это занятием Питера и Москвы, хотя бы под видом военной помощи, а это, в свою очередь, через два-три месяца приведет к тому, что от всего большевистского правительства оставлен на своем месте будет разве один товарищ Никитич[156], так как на иные специальности спрос сразу сильно упадет. Будет очень жаль, ибо не только я, но даже Гермаша и многие еще больше правонастроенные люди признают, что путь наиболее здорового и безболезненного развития лежит сейчас для России только через большевизм, точнее, через советскую власть, и победа чехословаков или Антанты будет означать как новую гражданскую войну, так и образование нового германо-антантского фронта на живом теле России. Много в этом виноваты глупость политики Ленина и Троцкого, но я немало виню и себя, так как определенно вижу — войди я раньше в работу, много ошибок можно было бы предупредить. Того же мнения Горький, тоже проповедующий сейчас поддержку большевиков[157], несмотря на закрытие "Новой жизни"[158] и недавно у него из озорства произведенный обыск[159]. Питер выглядит тоже очень недурно, на улицах полный порядок, даже по случаю бывшей карьеры заведена опрятность и чистота[160]. Правда, улицы пустынны и весь город имеет вид выздоравливающего больного. Несомненно, худшие времена позади, и если бы не эта чертова война под Казанью, Вяткой[161] и проч., можно было бы спокойно, уверенно рассчитывать на дальнейшее и прочное улучшение. Был я сегодня с Ге в Царском, но неудачно — Нюша уехала, должно быть, в Петергоф, и мы, поцеловав замок, вернулись в город ни с чем. Во всяком случае, квартира в порядке… и я (да и Ге) могу только подивиться тем ужасам, которые нарассказала Нина из Бостода. Вообще очень прошу не верить никаким ерундовым паническим рассказам. Не будь войны на Волге и обусловленной ею продовольственной неурядицы, я не задумался бы вас выписать сюда: настолько велико вообще успокоение и упорядочение всей жизни. В частности, за мое питание не беспокойся, я прекрасно ем и не экономлю в деньгах. Надеюсь в конце сентября или в начале октября с вами хоть ненадолго увидаться и взять тебя с собой на неделю-другую в Берлин. Старый сундук привезу сам: на пароходе его не удалось отправить из-за этого неожиданного отсутствия Нюши. Тороплюсь кончать. Пока прощайте, мои милые. Крепко вас всех целую. Будьте здоровы и благополучны. Пишите через Солом[она] и не беспокойтесь за меня. Дядя Гера крепко Вас целует. От Андрея недавно были хорошие вести. Он ведет трудовую жизнь и намерен вообще осесть на земле, в чем ему можно только завидовать. Крепко целую.

Твой Красин

М. И. Каплан здравствует, он получил место в комиссариате] торг[овли] и пром[ышленности] пока на тысячу руб., скоро получит прибавку до двух тысяч, будет работать со мной. Привет знакомым.

Ну, вот уже 3 недели, как я в России. Я успел за это время 9 дней пробыть в Питере, перевидал много людей и сделал порядочно дел.

Пароход с углем, мною законтрактованный, уже выгружается, и в близком будущем предвидятся еще пароходы[162]. Возможно, что мы спасем Питер от замерзания. Созвал совещание по топливу, налаживаем добычу Боровичевского угля и горючих сланцев близ Ямбурга[163]. Вообще дела много, и крайне интересного. Публика буржуазная и инженерская изменила свою позицию, и не только Гермаша, но и Тихвинские[164], и Названовы[165] и даже Умлины идут в работу, особенно со мной. В общем, картина крайне сумбурная. В низах все еще бродит и бушует революционная тревога; верхи уже пришли к сознанию необходимости созидательной работы, но все это тормозится отсутствием людей, а главное, вновь народившимся бюрократизмом. На местах много людей и людишек, иногда жуликов, еще чаще людей шумных, занятых тем, чтобы придумать себе видимость дела и тем оправдать необходимость своего существования. А как только к такому чиновнику попадает вопрос, требующий какой-либо ответственности, он стремится спихнуть его соседу и отделаться от назойливого просителя. Получается некий автосаботаж, не менее ужасный, чем прошлогодний саботаж специалистов и интеллигенции.

Осложнение и громадный ущерб положительной работе составляет настроение в низах рабочих и местных Совдепов, созданное убийством Урицкого[166] и покушением на Ленина[167], который, впрочем, поправляется, изумляя врачей живучестью и силой своего организма. Поднялась было волна красного террора[168], и, хотя большинство Совнаркома против массового террора, тем не менее огульные облавы и расстрелы имели место и, в частности, мне, как особенно заинтересованному в целости технического аппарата, пришлось уже кое за кого вступиться и настоять на освобождении или ускорении расследования. Имеется, видимо, план правых эсеров, направленный против отдельных лиц: Ленина, Троцкого и др[угих], и, конечно, каждый факт белого террора будет вызывать реакцию в виде взятия заложников etc.

Квартиру в Царском разорять жалко, и хранить вещи стоило бы очень дорого. Случайно я встретил в Царском Глазберга (адвокат, имевший дачу в […][169]), ищущего комнату, и мы быстро с ним покончили: он берет квартиру с Нюшей до 1 апреля и платит кварт[ирную] плату и жалование Нюше. Все вещи остаются на своих местах, даже письменный стол не надо освобождать. С этой стороны дело вышло удачно. Серого сундука я не мог вывезти, ибо у меня было мало времени (жил я в городе), и такую тяжелую чертовщину некому стащить вниз, погрузить на тачку и свезти на вокзал. Да я и не знаю, стоит ли весь этот сундук вывозить за границу. Если с чехословаками дела поправятся, то я не считаю невозможным ваш возврат в Россию весной или летом, а тогда вам столько белья и платья чего доброго не позволят вывезти, здесь же через год уж и вовсе ничего купить будет нельзя. Цены на все стоят прямо смехотворные, и рубль упал не то до гривенника, не то до пятака. Вчера я постригся и побрился — 7 рублей. Сегодня купил себе кожаный картуз — 80 рублей, обед в "Праге" 40 рублей и т. д. Проезд в трамвае 60 копеек, фунт телятины 30 руб. и т. д. в том же духе. Жить вам здесь в данное время было бы, по-моему, абсолютно невозможно. Еще один я в казенных столовых могу прокормиться даже очень хорошо, но вести свое хозяйство — вещь почти невозможная. Красины живут лишь тем, что удается всякими правдами и неправдами покупать или привозить из провинции.

7 сентября 1918 года

Родной мой Любченышек и малые девчушки! Скучно мне без вас, мои золотые! Как-то вы там живете-поживаете без своего папани? Получил телеграмму вашу о том, что до 1 октября остаетесь в Бостоде ждать виллы, снятой в Stoksund'е. Почему же расстроилась комбинация с Гутельфорсом? Впрочем, очевидно, вы решили, что на один месяц уже не стоило переезжать и раз явилась возможность устроиться близ Стокгольма, то, конечно, ее надо использовать. Как удалось еще найти квартиру? Или помог тут Линдбром?

Что касается меня, то я живу в "Метрополе"[170], пока во временном номере — одна комната и спальня с ванной. Но это мне мало, сейчас подыскивают большее помещение. Гуковский предлагает поселиться в частной квартире у его знакомых, но я еще не видел и не знаю, как решу. "Метрополь" удобен своими телефонами, центр[альным] отопл[ением] и центральным положением. Возможно, что я возьму и то и другое, чтобы на частной квартире быть абсолютно свободным от каких-то посещений. Во всяком случае, будьте спокойны за меня: по части еды и всего прочего я устроился недурно и в моем исключительном положении смогу доставать необходимое. Отношение ко мне со стороны всех властей сейчас самое предупредительное, все предложения проходят с легкостью, и, видимо, есть стремление создать условия, удерживающие меня при работе. Ленина после выстрелов я еще не видел. Одно время боялись за его жизнь, но сейчас он поправляется с быстротой, изумляющей врачей. Многих эти выстрелы перевели на его сторону, и даже публика далекая от б[ольшевик]ов высказывала часто: была бы беда, если бы Ленина убили. Так оно и есть при современном положении, ибо он все же становой хребет во всем этом хаосе. Ну, да эти все новости вы узнаете от Гуковского, с которым шлю это письмо.

Пока до свидания. Родной мой Любан, напиши мне, как твое здоровье и, Христа ради, берегись, посоветуйся с доктором и делай все, что он велит. А вам, Людмила, Катя и Люба, поручаю маму беречь и не позволять ей себя утомлять или тосковать. Крепко вас, родных, целую, также Нину и Володю. Привет Ляле.

Ваш Красин

Милый мой родной Любченышек! Я был сегодня очень обрадован получить твое письмо от 30 августа. Хоть и с большим опозданием, но все-таки подлинное твое письмо, а не коротенькая телеграмма через С[…][171]. Я стараюсь чаще телеграфировать, и во всяком случае Берзин[172] почти ежедневно знает о моем существовании.

Пишу, конечно, мало, так как занят, разумеется, очень. Чувствую себя великолепно: кровяные шарики в движении. Работы много, разнообразной и широкой, и, когда она спорится, получается ощущение, точно стоишь около большого горна и молотком куешь кусок стали, искры так и летят во все стороны. Если чертовы чехословаки или наши — хуже всяких врагов — друзья-немцы не испортят нам обедни каким-либо неожиданным условием, то натворим немало заметных дел и, пожалуй, возврат к старому ни при каких условиях уже не будет возможен.

Успокою тебя прежде всего насчет нынешних условий моего существования. Живу я в Метрополе в хорошей комнате, а на днях переезжаю в целые апартаменты: 3 комнаты, ванная и передняя, тут же в "Метрополе" совершенно министерское помещение. Обедаю 2 раза в день, около половины первого и в 5–6 часов, утром в ВСНХ и потом в Кремле, куда попадаю к 5 часам. Обеды приготовлены просто, но из совершенно свежей провизии и достаточно вкусно. Жалко лишь, что дают сравнительно много мяса, но этого здесь избежать сейчас вообще невозможно. Имею автомобиль, очень хороший, жалко лишь, что с бензином день ото дня становится труднее и скоро мы, вероятно, встанем, как шведы в Стокгольме. Впрочем моя вся ходьба из "Метрополя" до Больш[ого] Златоустинского пер[еулка] (близь Лубянки) и затем обратно и до Кремля.

Выезжать в другие места приходится редко, ибо тут все сконцентрировано.

Дела конечно очень много, но как-то легко работается, нет этой вечной заботы о сведении концов с концами, которая за последние годы так отягощала сименсовских и барановских директоров. Конечно, у большевиков (или, как теперь все более привыкают говорить, коммунистов) бюджет в смысле дефицита даст сколько угодно очков вперед всем обанкротившимся предприятиям, но в конце концов все воевавшие и воюющие государства в своих бюджетах катятся в какую-то пропасть и, конечно, не нашему поколению придется распутывать эту путаницу. Отсюда несомненная легкость духа и некоторая беззаботность насчет равновесия бюджетов, свойственная сейчас, впрочем, даже таким аккуратным финансистам, как немцы.

Там тоже в сущности печатают бумажные деньги сколько влезет, и при посредстве их машина как-то приходит в движение. После убийства Урицкого и покушения на Ленина пережили и еще переживаем полосу так наз[ываемого] Террора, одного из бессмысленнейших противоречий необольшевизма.

Расстреляно в Москве и Питере, вероятно, около 600–700 человек, на ⁹/₁₀ случайно агрессивных или заподозренных в принадлежности к правому [э]с[е]рству или контрреволюции.

В среде рабочих и в провинциальных совдепиях эта волна прокатилась целым рядом безобразных явлений, как выселение буржуазных или просто интеллигентских элементов из квартир, вселением чужих, "уплотнением", беспричинными арестами и пр. и пр. Мне лично пришлось за это время не менее 30 разных инженеров вызволять из кутузки и полностью посейчас еще не всех выпустили. Работе это конечно страшно мешает, но поделать против стихии ничего невозможно, и эту полосу тоже надо изжить.

Нет, миланчик мой, я все думаю, как хорошо, что тебя здесь нет: тебе такие переживания были бы особенно тяжелы, да и ребятам это ни к чему. Пожалуйста, не делай из этого вывода, что я хочу вас там на веки вечные оставить. Напротив. Во-первых, я уверен, что не за горами время, когда в Европе начнется собственная совдепия, а это будет куда похуже нашего. Во-вторых, надо детям привыкать к тому новому укладу жизни, в котором им придется жить. Поэтому, как только "военное" положение у нас хоть несколько окрепнет, а главное, паек хлебный фактически дойдет хотя бы до трех четвертей фунта, я сейчас же вас выпишу. Пока что, други милые, сидите там и не беспокойтесь за меня, я живу в хороших условиях, и ничего со мной случиться не может. Работаю тоже с расчетом не надрываться и не чувствую ни малейшего утомления. В октябре собираюсь за границу, конечно, ненадолго, так что ты уж, Любан, на меня не ворчи.

Ну пока, прощайте мои родные, милые. Крепко вас всех целую. Как то вы устроитесь на новых местах. Пишите мне почаще и телеграфируйте через С[…]. Должен кончать письмо, так как приходят разные люди разговаривать.

Крепко-крепко всех целую.

Родной мой золотой Любченышек и милые мои дети! Если бы вы знали и видели, как я по вас по всех скучаю, истосковался. Писем от вас почти не имею, да и вы мои едва ли исправно получаете: при этой неразберихе и окольных путях многое в пути теряется. Гуковского по пути в Ревель немцы обыскали из-за какой-то перебранки по поводу ехавших на одном пароходе с ним русских беглых пленных и при этом отобрали письма. Так я от вас ничего и не получил. Последняя телеграмма была от 12-го.

Ну, я живу тут по-прежнему, и самое, конечно, главное в моей жизни — работа, еда и сон. Больше почти ничего: за день так устанешь, что мыслит голова мало, да и к лучшему, иначе я еще больше бы по вас тосковал. Питаюсь я хорошо, как и раньше, и на этот счет ты, родной мой Любан, не беспокойся. Единственный дефект в том, что относительно много мяса приходится есть, но, в России живя, это уже неизбежно. Живу в "Метрополе", квартира отличная, если будут топить достаточно, то и с этой стороны я устроен. Чувствую себя очень хорошо, не устаю и никаких вообще дефектов в себе не замечаю. Неправильностей с сердцем уже несколько месяцев вовсе не было, и я склонен думать, что вся эта история была у меня не органической, а явилась результатом той стрептококковой ангины, которой я заболел в Москве в 1914 году, когда хоронили бабушку. Очевидно, продолжительный отдых в Стокгольме и жизнь у вас под крылышком тоже сыграли свою роль.

Ну, а как быстро меняются события и какой величины мировую катастрофу мы переживаем?! Прямо невероятна быстрота, с которой полетела Германия в пропасть. Воображаю, как горд и доволен мышонок!

Рушится целый мир, и к старому возврата нет, даже если бы старым силам мира и удалось еще на время победить Великую Революцию. Все сведения из Германии подтверждают, что там начался развал совершенно того же характера, как у нас в пору развала армии в 1917 году. Таким образом, в этом пункте пророчества Ленина, хотя и с опозданием на несколько месяцев, оправдаются. Сейчас пришло известие, что Либкнехт[173] освобожден. Прямо невероятно для Германии. Теперь вопрос, когда оправдается такое же предсказание и в отношении Антанты. Будет ли ему предшествовать "победа до конца" и в связи с нею подавление революции в России или "передышка" дотянет до капитуляции не только Вильгельма[174] и Карла[175], но и Вильсона[176], Ллойд Джорджа[177] и Клемансо[178]. Предсказывать трудно, но мне все-таки думается, едва ли все так гладко во Франции, и в Англии, и особенно в Италии. Как ни велик соблазн "победы до конца", все так истощены и так безбожно устали, что и победители, чего доброго, так же лопнут во время победы, как и побежденные.

Да! Трудные, трудные еще предстоят нам времена. Ты вот, Любан, в претензии на меня, что я сюда поехал, а мне думается, я поступил правильно, и помимо субъективного сознания обязательности принять участие в этой работе, это надо сделать уже хотя бы потому, что в этом слагающемся новом надо завоевать себе определенное место, и не только себе, но и вам всем, а для этого приходится работать. Ты не бойся, я меру знаю и буду ее соблюдать, тяжелее всего разлука с вами, мне так хорошо жилось вместе, но это надо преодолеть. Как дальше пойдут события, трудно предвидеть, одно ясно, вам сюда возвращаться еще не время, слишком не устоялась жизнь, и существовать здесь семьей было бы прямо-таки невозможно. Сдвинулось с петель все наше старое устройство и жилье, самые неоспоримые понятия, права, привычки опрокинуты, и множество людей как раз из нашего круга стоят в недоумении перед обломками своего вчерашнего благосостояния, зажиточности, комфорта, удобств, элементарных благ. Те, кто пережидают эту бурю за рубежом, едва ли правы, так как тем труднее им потом будет привыкнуть к новым условиям. Конечно, жены и дети, кто могут, лучше должны быть избавлены от этих трудных переходных переживаний, но нам надо работать и бороться не только за общие цели, но и за свою личную судьбу. У меня была мысль при ближайшей поездке за границу взять тебя сюда с собой на побывку, чтобы ты посмотрела, как сложна и какая иная стала тут жизнь, но я не знаю, следует ли даже это делать, и, пожалуй, спокойнее будет тебе, милый мой, посидеть в Стокгольме. Ну, да об этом мы еще поговорим. Когда я поеду в Берлин, еще не знаю. У меня очень много всякого дела, не отпускающего отсюда, кроме того, есть разные причины, по которым лучше не слишком торопиться, и как ни хотелось бы мне вас скорее всех обнять, придется потерпеть до конца ноября, а может быть, и до декабря.

Теперь о делах. Квартиру в Царском я передал до апреля Глазбергу по своей цене с Нюшей, что надо считать, по нынешним временам, Божьей благодатью. Все у нас цело пока и благополучно. Как дальше будет, конечно, трудно сказать. Посылаю тебе, миланчик, бумагу комиссара финансов о выплате тебе денег с 15 августа по 3 тысячи р[ублей] в месяц. Значит, за август — 1500, за сентябрь — 3 тысячи и за октябрь — 3 тысячи. Должны, судя по тексту письма, выплатить по казенному курсу, то есть около 7500х2= 15.000 крон. Это было бы неплохо. Только в скором времени хотят Воровского и всех заграничников сократить, и не будут считать крону по 52 коп., тогда и твои 3000 рублей сморщатся соответственно, вероятно, до 3000 крон.

Поэтому не зевай и хоть за эти-то месяцы получи с них по хорошему курсу. Я здесь оставляю себе по 1000 р[ублей] в месяц, этого мне хватит вполне, принимая во внимание сравнительно льготные цены на квартиры и в наших столовых. Четыре тысячи в месяц — это в советской республике почти что невиданная сумма. Но все же, миланчик, с деньгами будь поосторожнее, неизвестно еще, что всех нас ждет впереди. Письмо это тебе передаст товарищ Шейнман[179]. К нему относись с полным доверием, хотя, как коммунист, он, вероятно, не особенно подойдет к окрестностям. В частности, он довольно отрицательно относится к Циммерману, считая его никаким консулом, но и Воровского он считает тоже никаким послом, и в этом, конечно, имеется своя доля правды. Пока, родные мои, прощайте. Как вы, детки мои милые, поживаете? Милый мой Людмилан, я очень был тронут твоим письмом Авелю, что ты писал, что Россия — самая большая, самая хорошая, самая добрая страна в мире. Оно хоть и не совсем так, но должна быть и будет такой. Как ты, мой котик, поживаешь? Много ли у тебя работы, играешь ли на рояле? Про Любана малого тут прошел слух, будто он не всегда слушается наставников. Могу ли я этому поверить, такая ведь скромная, смирная и тихая всегда была милая моя дочка! Крепко-крепко вас целую. Ваш Красин.

Ну, родные мои, как же вы-то там живете? Сегодня из Берлина есть телеграмма, будто немцы согласны на восстановление дипломатических отношений[180]. Я еще не хочу верить такому счастью, потому что это дало бы нам возможность опять более или менее регулярно получать письма и если железнодорожное движение не будет нарушено, то, может быть, в декабре мне удалось бы съездить к вам на побывку. К этому сейчас сводятся все мои мечтания, и наибольшее мое счастье заключается в том, чтобы быть с вами, родные вы мои морды! Напишите мне ваш точный адрес, а то я и письмо не знаю, куда вам адресовать. Пошлю его через Ашберга[181]. Он, верно, знает ваш адрес и, как европеец, не захалатит письма, как это может случиться в посольстве. Адрес посольства тоже мне неизвестен, и через Володю письмо направить тоже нельзя.

А Жоржик-то наш остался в революционном Гамбурге, и немецкое правительство не могло его выставить. Еще чего доброго окажется там губернатором или президентом[182].

Ну, пора кончать! Пишите мне, мои милые. Здоровы ли вы, все ли у вас есть, не будет ли вам холодно в этой прекрасной вилле? Думаю, что американцы скоро должны будут подвезти вам хлеба, и жизнь, может быть, немного полегчает. Целую вас всех крепко, милые мои Любушка, Людмила, Катя и Люба. Поклон Володе, Любе и Ляле. Пишите мне, ведь оттуда через шведов всегда есть оказии: они ездят в Россию постоянно и на пароходах, и через Финляндию. Еще раз вас обнимаю. Храни вас господь.

Пишу, пользуясь свободным временем, в приемной в ожидании открытия заседания. Сегодня посылаю вам телеграмму относительно хлопот по поводу разрешения моего въезда в Стокгольм. Я еще не знаю наверное, удастся ли мне отсюда вырваться на Рожд[ество], но имею некоторую надежду и во всяком случае при малейшей возможности к вам приеду, так как, понятно, страшно соскучился.

Прошение в Шведское консульство я уже подал, и они-то мне и посоветовали просить содействия Ашберга и Линдброма для вящего ускорения дела.

У нас здесь все идет по-старому. Б[ольшеви]ки твердо держат власть в своих руках, проводят энергично множество важных и иногда нужных реформ, а в результате получаются одни черепки. Совершенно как обезьяна в посудной лавке. И грех, и смех. Греха, впрочем, больше, так как разрушаются последние остатки экономического и производственного аппарата, и возможности бороться с разрухой суживаются до минимума. Ну да надеюсь, обо всем этом поговорим при свидании подробно.

Целую вас крепко, крепко, мои родные, миленькие.

Будьте здоровы и веселы. До скорого м[ожет] б[ыть] свиданья.

Ваш Красин и папа

Милый мой родной Любан! Золотые мои девочки!

Ну, наконец-то я дождался от вас прямых вестей: приехал Володя, и я получил ваши письма и выслушал его рассказ про вашу жизнь. Опечалило меня, что вы все там не выходили из болезней.

Родные мои! Особенно жаль мне тебя, родной Любонаша, милый мой, воображаю, как тебе трудно быть одному с целым лазаретом, да одновременно еще выдерживать всю эту травлю, сплетни и ежедневно слышать разную чепуху про меня (вроде моего с Лениным ареста) и про Россию. Уж как-нибудь крепись, родной мой дружочек, всем и везде сейчас трудно, видела бы ты, как тут люди бьются как рыбы об лед буквально, и с какими элементарными бедствиями приходится считаться всем почти каждый день.

Родные вы мои, милые, стосковался я по вас всех ужасно, и если бы только от моего желания это зависело, я выписал бы вас сюда немедленно. Но поймите, что меня все сочли бы безумцем, если бы я, имея возможность оставить вас там в тепле, относительной сытости и спокойствии, повез бы вас сюда. Тут люди сидят не то что без хлеба, но вот, например, нет дров, в доме лопаются трубы и все замерзает, в квартирах на месяцы воцаряется 4–6 градусов. Нет масла, нет молока, нет картофеля, нет белья, мыла, нет возможности вымыться, всюду очереди и безнадежные хвосты. Мне-то еще не беда, я все-таки в привилегированном положении, но обывательская жизнь — это прямо мука, и я мучился бы, глядя на вас и не имея возможности вам помочь.

Но это бы еще туда-сюда, если бы была уверенность, что не будет еще хуже. Ее нет, ибо войну мы ведем на всех фронтах и это все более подтачивает все хозяйство и все ресурсы страны. Нельзя без конца расходовать металлы, топливо, порох, губить лошадей и скот, кормить здоровых лоботрясов, вместо того чтоб кормиться от их работы, без конца печатать бумажные деньги. Пока война не кончена, общее положение страны будет ухудшаться и, стало быть, будущая зима, может быть, заставит пожалеть о нынешней. Улучшение настанет лишь при конце войны, но он еще, м[ожет] б[ыть], не так близок.

Наконец, есть ведь еще опасность поражения, и хотя лично у меня есть все основания думать, что даже и враги должны будут отдать должное работе, которая целиком вся уходила на внесение сознательности и порядка в этот стихийный хаос, на устранение всяких эксцессов, все же я не столь наивен, чтобы полагаться на милость победителя, особенно в первые дни и недели, и тут лишь так же много легче быть одному, и я скорее смогу очутиться в условиях, гарантирующих от чего-либо худого. Вас же не спрячешь, а подвергать вас какому-либо риску, устраняясь от него сам, я, конечно, был бы не в состоянии. Вот причины, по которым я пока не могу вас сюда взять и звать. Как ни тяжела разлука, надо пока с ней мириться, и я прошу тебя, милый мой, дорогой мой любимишек, проникнуться сознанием необходимости и, кроме того, принять во внимание, что при тяжелых условиях современности мы еще во много раз лучше поставлены, чем другие, и множество людей нам завидовали бы.

Не далее как сегодня у меня был Вашков и сокрушался, что он не может никуда отправить своих. Прими еще во внимание, что езда по жел[езной] дор[оге] абсолютно невозможная, и как странно слышать о поездке в Крым! Это предприятие для нашей семьи пока что абсолютно невыполнимое, и даже для взрослого такой переезд — просто подвиг, уже не говоря о военных и политических заставах, границах и пр. Нет, други мои, надо еще ждать, и я надеюсь все-таки скоро быть у вас, и там мы обсудим вопрос, как и что, как и где быть дальше.

Разве нам удастся в марте взять Дон и Кубань, тогда возможен скорый мир и, м[ожет] б[ыть], к лету или осени положение упрочится достаточно, чтобы и некоторым пятнистым и прочим мордасам появиться на территории Советской республики. Но какие же у меня большие и красавицы стали дочки! Ты, маманя, можешь гордиться, что произвела на свет таких и, еще больше, что таких вырастила!

Что же это только сами-то Вы отвернулись куда-то в сторону!? Вы уже пришлите мне карточку такую, чтобы посмотреть на маманю, да поласковее!

Моих писем, очевидно, пропало громадное число, ибо не было 2-х недель, чтобы я к Вам не писал с кем-либо. Последние 3 письма были по одному со шведом, с французом и персом. Неужели тоже не дошли? Раза 2 я посылал чай и даже папирос для мамани, и Нина тоже часто писала.

Я совершенно здоров. Недели две назад была легкая инфлюэнция, перенес ее на ногах, а сейчас опять чувствую себя великолепно. Гриша [Таубман] меня осматривал 6–7 янв[аря] и нашел даже мой склероз уменьшившимся. Я это объясняю более грубой пищей и, в частности, что там много черного хлеба. Едение белого хлеба и вообще утонченной пищи есть несомненное зло. Это ясно для меня, как день.

Нина и Володя выглядят очень хорошо. Володя, вероятно, возьмет место в Минске в продовольственной армии[183], это его спасет от солдатчины: он ведь призывной, а свидетельствуют очень либерально, и вид у него далеко не больного. Посылать его на Украину пока опасаюсь, но когда там положение более определится, можно будет перевести его в еще более хлебные места. В Минске в этом отношении сносно, и мы с Ниной даже надеемся от него почтой кое-что получить.

Эти шведы ставят условие завтра же сдать письмо, и я пока кончаю. Крепко вас целую и благословляю, милые мои други! Целую и Лялю. Ад[ам] Иванович[184] принят уже давно в русское подданство.

Обнимаю.

Пишу еще несколько строк перед самой отдачей письма. Относительно денег вы, значит, до лета устроены, а там видно будет. Я все-таки не думаю, что этот разрыв сношений будет длиться вечно, и надеюсь, что весной или летом мне можно будет к вам съездить. Я здесь пока что ни в чем особенно не нуждаюсь. Меня беспокоит, не зябнете ли вы, но, кажется, вы жаловались, что зима слишком теплая.

Ну, родные мои, целую вас еще раз крепко-крепко, так что аж, аж, аж! Маманя вам объяснит, как это.

Милый мой, родной Любан! Пишу тебе в надежде послать это письмо с Классоном, если только ему удастся получить пропуски в Швецию. С ним такая история: у него давно уже бывали припадки какой-то желудочной болезни — образование газов в желудке, давление на сердце, которое доходит до двухсот и больше ударов в минуту. Раньше эти припадки бывали редко, а теперь повторяются чуть не через две недели. И вот на днях был один такой, после которого Роберт наш едва не отдал Богу душу. Мы с Ульманом решили отправить его за границу и вот выдумали командировку в Швейцарию, и возможно, что его, как политически нейтрального, и пропустят. Хорошо бы, если бы ему удалось вас повидать, вы бы лишний раз убедились, что я тут совсем благополучен и за меня беспокоиться нет основания.

Что-то союзнички не отвечают на наши ноты, хотя последние составлены если не в примирительных, то в успокаивающих тонах. А то одно время меня совсем уже было начали снаряжать на Принцевы Острова[185] для мирных переговоров. Пока что это, видимо, откладывается, но если до мирных переговоров дойдет, то мне, по всей вероятности, не избежать в них участия. Мы не теряем надежды переговаривать с французами и компанией не на Принцевых Островах, а, например, в Париже, и тогда по пути мне, вероятно, удалось бы заехать в Стокгольм.

Впрочем, это все пока мечты, действительность же заключается в том, что мы воюем и на Северном, и на Южном, и на Западном, и на Восточном фронтах. После Великой Французской революции[186] не было еще такой революционной на всех фронтах войны. С топливом и транспортом очень плохо, пассажирское движение на днях, вероятно, будет остановлено и, пожалуй, надолго. Войска приходится снабжать, подвозить артиллерию и припасы и перебрасывать воинские части из Самары на Ригу или из Вятки под Киев или Полтаву. И все это после четырех лет большой войны и двух лет большевистской революции. Это письмо я пишу в Питере, в "Астории"[187]. Приехал сюда на три дня и, по обыкновению, занят выше головы.

Сегодня, между прочим, была у меня баронесса Ропп, хлопотала за каких-то сидящих людей, которых мне приходится выручать, — просила вам кланяться. Ее, конечно, уже давно выселили из великолепной квартиры и, вероятно, изрядно при этом пограбили, но так она бодра и выглядит неплохо. У Анны Казанской[188] умер муж, и вот не знаю, удастся ли выхлопотать какую пенсию. Надежды мало. Саму Анну я еще не видел и не представляю, как она с ребятами перебивается.

Не дай бог сейчас попасть в этакое положение.

В Царское (оно теперь называется не Царское, а Детское Село, ибо тут большой приют или колония) в этот приезд я не попаду, не мог пока успеть повидать и Таубманов. Питер совершенно пуст, магазины все закрыты, вид довольно унылый, как, впрочем, и в других городах Европы. Война всюду наложила свою печать, и только в Скандинавии еще уцелели более или менее неприкосновенно прежний блеск, шум и сутолока. Люди по улицам ходят изрядно обшарпанные, как дома, с которых обваливается штукатурка, и часто, встречая знакомое лицо, останавливаешься, поражаясь переменам. Была у меня как-то Анна Яковлевна. Тоже постарела здорово, живет в Москве у Адели. У ней ведь терялись старшая дочь и сын, но потом как-то нашлись, и сейчас все при ней и где-то работают. Трудную школу всем приходится проходить. Молодежи-то еще ничего, у них есть шансы выбраться до более приветливых дней, ну а вот пожилые и старики внушают жалость.

А перспективы и возможности в этой стране громадные, и если бы оставить нас в покое, через какой-нибудь десяток лет не узнать бы России. Пора спать. Кончаю пока. Ну, прощай, мой ласковый Любченышек, целую тебя крепко, мой родной. Не унывай и не тоскуй там, голубышек мой. Родных девочек целую крепко.

Твой, любящий тебя Красин[189]

Милые мои, родные девочки!

Прошу вас очень, пишите мне чаще и попросите маму через каких-нибудь шведов мне письма пересылать. Как вы поживаете? Не забыли ли язык? Усердно ли занимаетесь музыкой? Я жду, что к нашему свиданию вы будете уже хорошо играть. Не хворайте, берегите маманю. Мы здесь все здоровы, об Андрее нет известий, но в Крыму люди, по слухам, живут хорошо, и, надо думать, Андрей наш там живет не худо. Не скучайте очень по папе и знайте, что как только можно будет вас взять в Россию, я это сделаю, но пока нельзя — значит нельзя, ничего тут не поделать. Ну, целую вас крепко-крепко, кланяйся Ляле.

Милый мой Любан и родные девочки. Должен спешить отсылать это письмо и могу вас только крепко-крепко расцеловать. Бог с вами, мои любимые, ненаглядные. Будьте здоровы, берегите маму. Ваш Красин

Милый мой, родной, любимый мой Любанышек! Как мне скучно иногда делается без тебя и как больно и горько, что приходится жить в разлуке и сознавать, что ты там одна и чувствуешь себя покинутой и одинокой. Если бы я знал, что дело примет такой оборот, то в августе не уехал бы от тебя, хотя это для всех нас было бы в других отношениях хуже. Когда я представляю себе тебя с твоей "обиженностью" и со всеми трудностями жить одной на чужой стороне, бросил бы, кажется, все и поехал к вам, ни на что ни глядя!

Родимый мой дружочек, очень тебя прошу, уж как-нибудь ты укрепись, а главное, не чувствуй ты там себя несчастной, покинутой и прочее, помни, что я все время о тебе думаю и самую эту разлуку ради тебя и ребят несу. В то же время каждый новый день меня убеждает в правильности принятого решения не звать вас пока сюда. Мы тут боремся с самыми элементарными бедствиями, и я не знаю, что сталось бы тут с тобой и ребятами. Сейчас, например, Москва остается без дров и температура во всех домах 4-6-, а морозов предстоит еще целый месяц. Я хожу весь в коже, имею толстую фуфайку, кожаную куртку на меху или, когда потеплее, надеваю шикарную куртку, привезенную Володей, ношу также валенки и даже купил себе доху, хотя ее и не пришлось пускать в дело. Но все это пустяки по сравнению с трудностями, которые приходится выносить обыкновенному обывателю и семейным людям. Как ни храбрятся мои родные девочки, но жить здесь было бы невыносимо трудно сейчас, а главное, я сам чувствовал бы себя намного хуже, сознавая, что я треплюсь по всякого рода заседаниям и еще более или менее сносно питаюсь, "семье" мое дома в нетопленной квартире, без масла и без мяса и даже, м[ожет], б[ыть], без хлеба. Гнетет всех не столько самое необходимое, сколько сознание неуверенности в возможности регулярно получать продовольствие. Тут у нас такое идиотское устройство, что сами народные комиссары питаются в Кремле в столовой, семьи же их не могут из этой столовой получать еду, и потому Воровский, например, питается в столовой, Д. М. [Воровская] и Нинка пробавляются неизвестно как и чем.

Купить же что-либо можно лишь за невероятные цены: сахар — 100 руб. ф[унт], хлеб — 20 руб. ф[унт], мука — 1200 руб. пуд и т. п. Как вообще люди живут — загадка. Красины тоже зябнут все и едят плохо. Масла совсем нет, и еще от меня они немного его получают, я же получаю временами из Вологды от Ивана Адамовича Самнера. Положение русских больших городов теперь почти как осажденной крепости, деревня же живет в общем, пожалуй, как никогда! У мужика бумажных денег накопилось без счету, хлеб и все продукты есть, самые необходимое он за дорогую цену всегда найдет, городу же ничего не продает иначе как по сумасшедшим сверхспекулянтским ценам. Главная причина всей этой разрухи — продолжающаяся война и изоляция от всего внешнего мира.

Война — ведь, как-никак, не менее 1¹/₂ миллиона человек отвлечены от труда и превращены в дармоедов — высасывает из страны последние соки, металл, ткани, кожу, продовольствие- все это в первую голову идет на снабжение армии, транспорта; жел[езные] дороги заняты воинскими перевозками, не оставляющими почти ничего для снабжения оставленного населения. Работы всех фабрик и заводов, транспорт и заготовка топлива не идут из-за недостатка продовольствия и невозможности его подвезти. Расстройство одной стороны экономической жизни парализует работу другой, получается порочный круг, и все катится под гору.

В предшествующие годы разруха не так сказывалась, ибо всюду были еще запасы, да и внутренняя война не захватывала еще стольких областей. Многие заводы, также трамваи уже остановились. Волжский флот также будет стоять: дров нет и 15 % против самой крайней потребности.

Заготовка идет плохо: нет хлеба для рабочих и овса для лошадей. Я с ужасом думаю о будущей зиме. Если не случится чуда, вроде всеобщего мира, и не откроется еще в мае-июне возможность вывоза нефти из Баку или хотя бы Грозного, то вся Россия осуждена на замерзание и голод, ибо дровами мы не сможем обеспечить фабрики и заводы, но и железные дороги, а стало быть, и подвоза хлеба, топлива, сырья. Размеры и формы бедствий сейчас трудно себе представить. Но и в Европе неизвестно еще, что будет. Германия еще только вступает в революцию, сейчас находится в фазе, соответствующей нашему июлю 1917 года, а уже борьба идет много более кровавая, жестокая, и расстройство всего экономического аппарата доходит уже до прекращения транспорта, сидения целых городов впотьмах и т. п. Все основания думать, что и другие страны, принимавшие участие в войне, не избегнут глубочайших потрясений, не исключая победителей, которых в этой войне, в сущности, нету, м[ожет] б[ыть], за исключением Америки. Кто бы мог думать, что баварцы, пивные баварцы учредят у себя в Мюнхене советское правительство[190] и додумаются до столь большевистских методов, как взятие 30 заложников из буржуазии. Если бы я год назад что-либо подобное сказал Герцу, он, конечно, счел бы меня сумасшедшим, да я и сам этого не думал. Поистине гениальную прозорливость проявил Ленин, увидавший события за 2–3 года раньше, чем кто-либо. Его уверенность в неизбежности подобного же развития для остальной Европы — также лишний аргумент в пользу высказанного.

Вот видишь, мой дружочек, какие дела и как мало надежды в близком будущем не только на спокойную тут жизнь, но и на возможность вообще самого элементарного существования. Подумай, если зима 1919/1920 года должна быть прожита в нетопленных домах, без света, на голодном пайке или без всякого пайка, то можно ли обрекать ребят и тебя на такое существование? Сам я все-таки в привилегированных условиях, наконец, я один, и уж в самом крайнем случае, если дело дойдет до полного развала и просто уничтожения городов, а на некоторое время, может, даже вообще всякой государственности, то я смогу как-нибудь спастись, всем же нам вместе это будет невозможно. Последнее имеет полную силу и для такого случая, если бы пришлось считаться с неблагоприятным оборотом и исходом войны. Хотя вся моя работа на виду у всех, и я не думаю, чтобы кто бы то ни было лично мне мог сделать какой-нибудь упрек, напротив, сотни и тысячи людей даже из противоположного лагеря помянут меня добром при всяких обстоятельствах, но если дело дойдет до перемены режима, несколько недель и даже несколько месяцев могут оказаться очень неопределенными, и никакие гарантии (вроде, например, того, о чем тебе будет говорить податель этого письма) не будут действительными. Во всяком случае я не настолько наивен, чтобы на них полагаться, и знаю, что в таких обстоятельствах надо надеяться прежде всего и даже исключительно на самого себя, а тут опять быть одному — значит иметь все шансы на удачу, если же попасть в такое положение сам-пятым или седьмым, то, наверное, не унесешь ног. Уверен, что если ты видела Классона, то он все это подтвердил тебе в полной мере. Конечно, ни вам, ни мне от этого не легче, но что же делать, мой родимый, когда человечество попало в такое бедствие? И судьбы отдельных лиц, семей и даже народов уподобляются щепке в бурном водовороте. Пока вы отсиживаетесь в Скандинавии — у нас наибольшие шансы выйти благоприятно из этой передряги, вырастить девочек и, может быть, сравнительно спокойно доживать дни. Действуя же без разумения, только по непосредственному влечению, не рассчитывая и [не] учитывая pro и contra[191], мы рискуем просто гибелью, в физическом смысле. Вон у Анны Кугушевой муж умер просто от физического истощения, от недоедания, а сколько детей гибнет и погибнет еще от болезней!!

Письмо это передаст тебе, милый мой Любан, мой большой приятель граф де Сан-Совер, бывший всю войну представителем в России французского Круппа[192] — Шнейдер-Крезо[193] — человек с большим весом и влиянием и за пределами ближайшей своей деловой сферы. Он очень любезный и обязательный человек и обещал мне устроить возможность навестить вас. Сколько я понимаю, со стороны шведского правительства не будет препятствий, но главное — разрешение финляндцев на проезд туда и обратно, и тут хорошо было бы получить официальную бумажку. Если ты сама испытываешь какие-либо утеснения там, то Mr. Saint-Sauveur любезно выразил готовность переговорить с кем надо, и тебя, несомненно, оставят в покое. Дальше, мне приходит в голову следующее: не воспользоваться ли дружеским содействием Сен-Совера тебе для перемены местожительства и с лета переехать в Норвегию, где климат, несомненно, лучше? Переезду вашему во Францию я мало сочувствую: 1) это слишком далеко, а я твердо надеюсь на скорое восстановление сношений со Скандинавией, и я тогда смогу 1–2 раза в год у вас бывать, и 2) я не поручусь, что французам не придется пережить у себя октябрьских и всяких иных дней, в Скандинавии же, как и вообще в маленьких странах севера, меньше вероятности стать участниками такой передряги. Обдумай это, мой родной Любченышек, может быть, ты переедешь в Норвегию, в Христианию или около. Все-таки климат там несравненно легче, а люди ведь везде те же. Наконец, последняя просьба в связи с Сан-Совером: я столько раз пользовался его гостеприимством, что будет более чем справедливо, если ты накормишь его хорошим обедом, но со всеми онерами[194], так, чтобы он получил представление, как когда-то кормили своих гостей россияне, да еще имевшие обширную родню.

Девчата должны показать ему что m-lle Ridon[195] не совсем безуспешно вбивала в их головы французскую грамоту: пусть помогают мамане занимать гостя разговорами (в подмогу можешь взять еще и Семчевского, который его знает). Пригласи тоже едущую с ним С. А. Волконскую[196], в доме которой он жил и у которой я раз тоже был приглашен на обед. По части финляндского разрешения Сан-Совер мог бы действовать через Брунстрема, у которого хорошие связи. Меня же извести о результатах через какого-нибудь курьера, или пусть финл[яндское] правит[ельство] пришлет разрешение через своих торговых представителей в Питере, которые ведут с нами кое-какие если еще не дела, то переговоры и, конечно, смогут меня найти.

Имея такое разрешение, мне только останется как-нибудь выкроить тут 3 недели времени на поездку к вам. Когда это будет можно, еще не знаю, но уж как-нибудь я ухитрюсь это сделать, несмотря на все дела. А дел, конечно, у меня не убавляется. Правда, сейчас я работаю много регулярнее и лучше, чем раньше, имеется целый большой аппарат, есть и помощники, так что машинка функционирует более правильно и мое время распределяется регулярно. Но возникают и новые задачи. В частности, с транспортом сейчас так плохо, что меня уже давно уговаривают за него взяться, и, в частности, даже Гермаша стоит за то, чтобы я взялся за комиссариат путей сообщения и подтянул несколько железные дороги. Не знаю еще, как это будет, но не удивляйся особенно, если до тебя дойдут слухи о таком моем назначении. Положение здесь сейчас таково, что никто не в праве отказываться от работы, которую он может сделать. А что в смысле организации, привлечения новых сил, введения порядка, дисциплины я кое-что могу сделать, последние полгода это показали. Инженеры со мной работать пойдут, некоторые из товарищей-рабочих первое время будут, может быть, несколько коситься, но мы и с ними поладим, где убеждением, а где и некоторым нажимом, по-старобольшевистски.

Чувствую я себя великолепно, нимало не устаю и в смыслах душевного равновесия и сознания, что делаешь все что можешь и делаешь не худо, я, пожалуй, еще ни на одном из многочисленных своих мест и амплуа так хорошо и покойно себя не чувствовал, как сейчас. Питаюсь я весьма удовлетворительно, все у меня есть. Обносился насчет белья, но вчера достал каких-то карточек (комиссарским делом!) и, вероятно, не сегодня-завтра прикуплю, что надо. Нина живет тоже ничего себе. От Володи вчера была телеграмма из Минска: просил разрешения Любе служить в одном отделе с ним, на что я, конечно, дал согласие. (Он служит в военно-продовольственных комиссиях, которые мне подчинены, почему и разрешения от меня требуется). Уверен, что ему там живется не плохо; город небольшой, там и еда, и дрова есть, это сейчас главное. Ну, пока до свидания, христовый ты мой, родной, Любонаша! Соскучился я по твоим ясным глазкам. Да и жаль мне тебя, бедняжку, хотел бы сюда взять, а вот нельзя.

Целую крепко.

Милый мой, родимый Любченышек и дорогие мои детки! Опять представляется случй вам послать письмо, и я спешу им воспользоваться. От вас с этой оказией ничего не получилось, но это, положим, и не удивительно, если принять во внимание способы сообщения. Я все-таки очень прошу и маму и девочек внимательно следить за случаями, с которыми можно отправлять письма. Думаю, что вы могли бы приспособить к этому делу Ад[ама] Ив[ановича] и Я[кова] П[етровича], ведь едва ли они слишком перегружены делами. Теперь вы ведь уже, наверное, уехали из Стокгольма и надо письма посылать кому-либо из оставшихся там и просить следить за предоставляющимися возможностями. Нина тоже очень грустит при каждом пустом приезде кого-либо из Швеции, а таких приездов было порядочно.

Ну, прежде всего о делах.

1. Ваш летний адрес? А то ведь, приехав невзначай в Швецию, даже не буду знать, где вас разыскивать.

2. По поводу денег делается распоряжение о их выплате одному из лиц, везущих это письмо, именно адвокату Helberg'у[197], и я надеюсь, он в точности выполнит поручение. Некоторое затруднение может выйти лишь из-за вашего отъезда, но деньги надо получить без промедления, и я прошу маманичку даже специально съездить за этим в Стокгольм, конечно, если нельзя будет обойтись при помощи заочной доверенности. Во всяком случае не откладывай этого дела и получи деньги теперь же. Что с ними делать, это тебе там, конечно, виднее, отсюда же советовать что-либо трудно[198]. Об исходе дела непременно меня извести.

3. Я уже писал тебе, что по проверке здесь счетов оказалось, что в мае прошлого года я имел [право] получить от Як[ова] Петр[овича] свыше 15 000 кр[он], а потому прошу тебя выдать ему против выше упомянутой суммы расписку, хранящуюся в ящике. О получении этих денег равным образом меня не забудь уведомить.

4. О возможных способах переписки и пересылки известий посоветуйся с Эд. Рейнг.: он, конечно, сможет сделать тебе полезные указания, и по всему тому, что мне здесь пришлось для него сделать, было бы не грех, если бы он догадался предложить тебе взять на себя переправку писем.

5. В нашей квартире пока все по-старому. Нюша по-прежнему в Царском (впрочем, оно теперь называется не Царское, а Детское Село — там помещаются большие детские колонии), и пока она там, можно за квартиру не беспокоиться. Конечно, нельзя поручиться, что она все время там останется, но ведь и вообще нельзя ни за что поручиться — в такое уж мы живем время. На худой конец, кому-нибудь передам. Просится Александра Семеновна, но я не особенно пока приглашаю, может, найдется более подходящая комбинация.

6. Постарайся передать Ульману, чтобы он осведомил нас, где Классон и что с ним? Его скорейший приезд нужен, чтобы двинуть им особенно энергично пропагандируемый способ получения торфа, а без него дело тут не пойдет. Может, ты о том же попросишь и Ад[ама] Ив[ановича]? Дети Р. Э.[199] здоровы, я недавно у них был: сдавал старой уже престарой няне купленную зимой доху на сохранение от моли.

7. Пиши мне, Любанаша, как ты предполагаешь дальше устраиваться, где жить лето и зиму? Приезд сюда я считал бы еще кое-как правдоподобным, если бы немедленно прекратилась внутренняя наша война и вместо взаимоистребления можно было бы заняться подвозом нефти из Баку и восстановлением копей Донецкого бассейна. Но на это надежды нет, война затягивается, может, придется потерять даже и Питер, что нас еще не очень смутило бы, но условия жизни будущую зиму не поддаются даже отдаленному представлению. В прошлом году мы еще дожигали остатки минерального топлива, а потому дров и отопления было относительно много, теперь же минерального топлива не осталось абсолютно, заготовка дров из-за продовольственных и транспортных затруднений ничтожна, и города роковым образом осуждены на замерзание в самом ужасном и непереносном смысле слова. Топлива не будет не только для отопления жилищ, но его не будет и для приготовления пищи. В замерзших домах, как это было отчасти (а тут это будет правилом) уже в эту зиму, полопаются водопроводные и клозетные трубы, и нельзя будет иметь не только ванны, но и просто стакана воды, санитарное же состояние таких жилищ можно себе представить. Ну посудите сами, мои родимые, могу ли я при таких перспективах звать вас сюда? Это было бы с моей стороны безумием. Вы скажете, ну как же ты-то сам будешь жить? Во-первых, мне как комиссару многое легче доступно, а по нашим во многом идиотским порядкам, семьи даже ответственных работников не пользуются почти никакими льготами, а затем, я все же и выносливее и сильнее всех вас. Наконец, кто знает, какой оборот примут далее события? Правда, лично моя деятельность такова, что я даже от людей иного политического лагеря постоянно получаю всякие заверения, но возможно ли все их считать за чистую монету? Потом, первое время в общей свалке разбираться не будут, наконец, самое поражение советской власти, если до этого дело дойдет (а мы думаем, что прежде, чем это случится, Антанта пойдет по стопам Венгрии)[200], будет процессом отнюдь не молниеносным, а длительным, следовательно, может быть, придется менять резиденцию, переезжать из города в город и т. п. Одному все это полбеды или даже никакой беды, если же представить себе что-либо подобное при наличности целой семьи, то мне, конечно, не оставалось бы другой возможности, как оставаться с вами и смотреть, что из этого выйдет, т[о] е[сть] искушать судьбу самым неприличным и недозволительным для неглупого все-таки человека образом. Будучи один, я в определенный момент, вероятно, уже не в московский, а в харьковский, киевский или какой-нибудь еще иной период истории нахожу, что далее для моих административных талантов применения уже не имеется, и со спокойным сердцем, малым багажом и ничем ровно не стесняемый, кроме размышлений о правильном выборе маршрута, смогу посвятить все свои силы скорейшему воссоединению с рыжанами мардабрашно-катабрашными и т. п. Согласитесь, этот вариант гораздо занимательней и веселей. Ничего неправдоподобного и неосуществимого в таких предположениях нет: вспомните, например, Бражникова, а мне ведь едва ли надо будет так далеко забираться. Может быть, конечно, в течение некоторого времени не будете иметь от меня известий, но это не должно смущать, вы можете быть за меня спокойны, уж я приму все меры, чтобы обеспечить себе спокойное существование и хороший путь. Повторяю, я считаю, что события будут развиваться иначе и что мы-таки выдержим до наступления таких условий, когда воевать с нами будет уже некому, но дело может затянуться, и, что в данном случае главное, зима будет здесь во всяком случае невыносимая. Одно время можно было ждать прекращения войны ранней весной, тогда можно бы было успеть вывезти из Баку нефть. Но Антанта решила попробовать задушить нас во что бы то ни стало, и на скорое окончание этой борьбы рассчитывать еще нельзя. Это, повторяю, решает и вопрос о возможности вашего возвращения в эту еще зиму в отрицательном смысле. Сейчас началось как раз наступление на Петроград. Ведется оно малыми силами, и довольно трудно судить, что именно преследует при этом неприятель. Само по себе даже занятие Питера еще ничего особенного не означает, так как уже много месяцев Петроград ничего не дает стране, а кормить там надо свыше миллиона душ. Политически потеря, конечно, очень тяжела, но военного значения она иметь не может. Весь провиант, доставляемый туда, останется на усиление других мест. С другой стороны, для удержания города, населенного сотнями тысяч рабочих, более года отстаивавших советскую власть, потребуется немалый гарнизон, и еще вопрос, во что этот гарнизон превратится в красном, хотя и оккупированном Питере? Ведь вся эта война такова, что побеждает не тот, кто одерживает победы.

22 мая

Приходится спешно кончить, ибо шведы мои собираются уезжать.

Ровно год сегодня, родимые мои, как я распростился с вами в Стокгольме и поехал в Берлин.

Сколько времени и всяких событий и как тоскливо, что жить приходится врозь. Но ничего, други мои милые, наше от нас еще не уйдет, мы свидимся и будем жить вместе.

Вчера у меня был некий немец Альбрехт, видавший месяц назад у какой-то немки Людмилу и милого Любана, и он рассказывал мне, будто маманю так преследуют антантовские шпики, что она даже в город не решается выезжать. Неужели это так? Швед мой это отрицал, и я думаю, немец что-нибудь приврал. Неужели же через того же Брунстрема или Ашберга нельзя было бы добиться прекращения этого свинства, с которым мы достаточно уже имели дело еще в царские времена. Сан-Совер мне тоже клялся и божился навести в этом отношении порядок. Был ли он у вас? Вообще пишите, от кого и как до вас от нас доходят известия. Почти недели не проходит, чтобы я через кого-либо не посылал вам поклона или письма, но, очевидно, большинство этих любезных людей, переезжая финляндскую границу, забывают о своих обещаниях и не исполняют их. У нас ничего особенного нового нет. Володя был в Одессе, теперь в Киеве, живет, по-видимому, хорошо, прислал мне недавно 3 фунта конфет, хороших, каких мы тут уже давно не видали. Кстати, если будет okkazia, пришли мне 3 шт[уки] кальсон и затем 4–5 коробок плоских карандашиков, вставных, для моего синенького карандаша, марка A. W. Faber, HB. 65 m/m, № 9068. Это единственное, чего мне здесь недостает, да и то, собственно, потому, что нет времени и охоты добиваться карточек или разрешений и ходить по магазинам.

Красины прицеливаются переезжать на Шатурское болото, где будет строиться электрическая станция и где есть шанс не замерзнуть и не пропасть от голода. Старковы[201] хотят ехать в Вольск на Волгу, где живут Емельяновы[202], причем сам Базиль остается в Москве. Вы видите, все, кто еще не уехал из Москвы, стремятся это сделать, и с полным основанием, ибо зима предстоит лютая. Гермаша остается пока в Питере. О Сонечке с детьми нет никаких известий, не знаю, что с ними и как они там живут, оставшись совсем одни. Приходится быть фаталистом и спокойно ждать, что рано или поздно создастся возможность сообщения и весь этот узел развяжется. С Крымом сношения только-только налаживаются, с двумя поехавшими туда знакомыми я послал Андрею письмо Виктора и мое, но не знаю, удастся ли им доехать до Ялты.

Думал было выписать Андрея сюда, но теперь меня берет раздумье, к тому же возраст его, пожалуй, скоро будет призван. В июне-июле, если не произойдет каких-либо особых событий или перемен, я рассчитываю сам поехать на юг и тогда посещу Андрея, и там, на месте, решим, оставаться ли ему на юге или возвращаться сюда. Науки тут сейчас по-настоящему никакой не существует, условия жизни тяжелые, а на солнце и на море Андрей запасется здоровьем на всю жизнь. Я объясняю свою живучесть, выносливость и работоспособность отчасти тоже тем, что целый год прожил в Крыму в свое время. Если же Андрей там еще научится садоводству и виноделию, так это по теперешним временам больше стоит, чем окончание высшего учебного заведения. Ближайшие года пройдут под знаком "сырья", и наилучше будут оплачиваться те роды труда, которые связаны с добычей из земли продуктов и всяких материалов. Если бы вот и девчушек наших поучить огородничеству, садоводству и вообще хозяйству сельскому. Эти знания везде и всюду нужны, и с ними человек нигде не пропадет. Я мечтаю все-таки на закате дней очутиться в Крыму или где-либо на юге; близость к природе все-таки великое дело, а города в результате всей текущей перетряски загажены будут на двадцать лет. Не можешь себе представить, что в этом отношении тут делается: грязь и свинство в домах не поддаются описанию.

23 мая

Пишу письмо урывками, все некогда, а шведы завтра уезжают. Ну, мои хорошанчики, как же вы живете-то? Большие, поди, стали! Такие, что вас и не узнаешь. Маманечка милая, моя родимая, дорогая! Как же вы-то поживаете, солнышко мое. И жалко мне тебя и хотелось бы здесь тебя видеть, но я уверен, тут жить сейчас было бы абсолютно не переносно, даже не говоря о чисто внешних затруднениях с пищей, жильем, одеждой и прочим. Пишите мне побольше, как вы жили и живете, мы все здесь почти ничего не знаем. Как девочки учатся, как с языками, рисованием, игрой на рояле? Мне ведь всякая мелочь вашей жизни интересна. С вашей квартиры вы бы мне должны были прислать фотографии.

Крепко вас всех целую, мои драгоценные, маманя и дочери. Пусть мое отцовское благословение хранит вас всех четверых от всякой напасти, дурного глаза и неприятностей.

Целую Лялю и кланяюсь всем.

Еще раз обнимаю.

Любящий вас Красин

Здравствуйте родные мои Любанаша, Людмила, Катя и Люба!

Пишу вам одно из многочисленных писем со случайной оказией, без какой-либо уверенности, что оно до вас дойдет. Таких писем я посылаю вам регулярно штуки по две в месяц, интересно, сколько из них до вас доходит? По случайности, сегодня ровно год, как я приехал в московские Палестины. Время прошло и быстро и медленно — как считать: бесконечно долго, когда думаешь про вас, и довольно незаметно, если ни о чем не думаешь, а просто плывешь по течению дней. Вообще же чем дальше живешь, тем быстрее идет время, по крайней мере мне так кажется.

Как я вас не раз уже писал, чувствую я себя физически все это время хорошо, даже прямо великолепно, и вы мне в этом поверите, если я скажу, что от души хотел бы, чтобы здоровье каждой из вас было так же устойчиво и хорошо, как мое за этот год. Питаюсь я хорошо, благодаря, конечно, возможности пищу получать в казенной столовой, хотя и далеко не шикарной в кулинарном отношении, но всегда с хлебом и свежей провизией. От кулинарных же обедов мы поотвыкли, и отсутствие их не только не беда, но для моего желудка даже очевидное благо. По части сахара и чая я лично еще не садился на мель, но большинство москвичей чаю уже не имеют и пьют вместо него под тем же названием поджаренную рожь, морковь, липовый цвет и даже брусничный лист. Чай стоит сейчас 800 руб., сахар 200 руб. за фунт, но и за эту цену не всегда можно их иметь. Работаю я за последнее время гораздо меньше, чем прежде, отчасти потому, что уже имею штат сотрудников, со мной сработавшихся, отчасти вследствие перераспределения функций. Взявшись за пути сообщения[203], кое от чего разгрузился, и в общем получился выигрыш. С этой стороны за меня тоже не беспокойтесь.

Я уже писал вам многократно, что Андрюша наш нашелся, или, вернее, и не думал теряться, а просто жил себе вполне благополучно в Магараче. 4 июня к нему уехала Нина с намерением остаться там на зиму (она получила из Симферополя приглашение от барышень, с которыми жила в 1917 зимою на Петроградской стороне). Хотя я из Крыма от нее письма еще не успел получить, но знаю, что она доехала благополучно, да и в сегодняшнем письме Володи это подтверждается. Мне без Нины тут будет скучнее, она иногда приходила ко мне поныть вроде мамани, но все же я рад, что она уехала, так как грядущая зима в Москве, почти лишенной топлива, для обыкновенных смертных будет непереносна. Самому себе на крайний случай я присмотрел угол у Классона на станции. Нину я с собой не смог бы взять. Как Москва проживет эту зиму, для меня загадка. Володя до последнего времени работал на Украине, в Виннице, по продовольствию, но теперь, вероятно, уедет оттуда, куда — еще не знаю.

Как ни тяжко жить без вас, а все-таки я чуть не ежедневно благословляю судьбу, что вас тут нет, глядя на жизнь людей и те трудности, с которыми приходится бороться.

Жизнь из старой колеи выбилась бесповоротно, а новых путей еще не нашла, да и трудно их найти в обстановке войны и опустошения последних пяти лет.

Только теперь в полной мере начинает сказываться результат того простого обстоятельства, что три года большой войны и два года революции миллионы людей не только ничего не производили, но, напротив, все силы техники и хозяйства, всю свою изобретательность употребляли на истребление десятилетиями произведенных ценностей.

Война окончилась, моря стали снова свободны, но даже самые богатые народы ощущают недостаток в самом элементарном сырье, нет кожи, нет хлеба, нет, наконец, самих людей — миллионы погублены и не встанут никогда. У нас положение тяжелее, чем где-либо, уже по одному тому, что мы не можем кончить войну, войну с фронтом свыше 10 000 верст, какого еще не имел ни один народ — ни при одной из войн с тех пор, как вообще стоит свет.

Страна и без того истощена и измучена, война же пожирает все: продовольствие, топливо, ткани, металл, наконец, рабочую силу. Надо еще удивляться, как при таких условиях мы держимся, и совсем не удивительно, что жизнь наша во многом напоминает осажденную крепость, ибо так оно и есть на самом деле, ибо мы осаждены и окружены со всех сторон. Тем не менее войну мы ведем, и есть все основания надеяться, что мы ее выиграем, как ни велико неравенство сил. Громадное пространство и земледельческий характер страны приходят тут нам на помощь. Как бы ни повернулись обстоятельства, пока я один, я всегда смогу найти выход, если же вы были бы здесь, то в случае неблагоприятных событий мы были бы связаны. Жить здесь при теперешней голодовке сколько-нибудь сносно — надо не меньше 30 000 в месяц, да и тут нельзя поручиться, что в доме не лопнут трубы и весь дом не замерзнет, как и было в минувшую зиму со многими. Пока я один, я могу в случае надобности последовать примеру Бражникова, будучи в то же время спокоен за вас.

От вас я не имел известий с мая месяца, да и то не непосредственно, а только Н. И. Линд[бром] передал мне, что видел маманю у Иосифа Петровича [Гольденберга] в Стокгольме и что вы на лето собираетесь в Фальстербо. Приехавший на днях из Берлина Классон тоже ничего не мог про вас рассказать. Меня несколько беспокоит, правда, неопределенное заявление Классона о денежных затруднениях. Мне казалось, что оставленного Вацлавом Вацлавовичем [Воровским] должно было хватить не менее как на 8-10 месяцев. Не понимаю, в чем тут дело.

От Сонечки было недавно письмо. Пока тоже не жалуется. Кисловодском довольна, хотя ванны девочке запретили. Остается солнце и лечение воздухом. Сонечка продолжает служить в городской управе. Вообще говоря, они отлично сделали, уехав на Кавказ вовремя: на Удельной жить было бы невыносимо трудно, а что еще будет зимой. Дрова в городе уже доходят до 60 рублей сажень.

Ну, пока, иду спать. Целую вас всех поочередно и всех вместе, милые мои, золотые, бриллиантовые, ненаглядные мои. Вся радость моя в вас, мои любимые! Храни вас бог, будьте там веселы, благополучны, здоровы, тогда и я здесь буду хорошо себя чувствовать. На сон грядущий читаю "Правду", но обычно уже на 1-й странице засыпаю. Сплю пока хорошо: стало холоднее и мухи исчезли.

Пока прощайте.

Милые мои, бесценные, дорогие маманя и девочки!

Пользуюсь случаем послать вам эти несколько строк из Пскова, где я третий день по случаю начавшихся было мирных переговоров с Эстонией. Переговоры пока оборвались до присоединения к ним других прибалтийских стран[204]. Выйдет ли изо всего этого что-либо, сказать трудно.

Ну, мои родные, я жив и здоров и чувствую себя хорошо. Скучаю по вас, но не теряю надежды свидеться. Недавно в Москву вернулся Володя. Он прекрасно выглядит, работает по продовольственному делу и живет вообще хорошо. От Нины и от Андрюшки известий нет с июня, но, я полагаю, им живется тоже неплохо. От вас я имел письмо от начала августа, вот рад-то был!

Крепко вас всех целую и обнимаю. Будьте все здоровы, берегите маму, учитесь, не забрасывайте языков и музыки. Обо мне не тревожьтесь и не беспокойтесь. Не верьте всякому вздору, который печатают газеты. Крепко вас целую и обнимаю.

Ваш папаня и Красин

Родные мои, милые Любаша, Людмила, Катя и Люба! Пишу на тонкой бумаге, ибо это письмо должно до вас идти воздушной почтой, на аэроплане. Вот, други милые, до чего мы дожили, что только при помощи аэроплана и удается вам послать о себе весточку. Гг[оспода] руководители "Лиги Наций"[205] так боятся большевистской заразы, что даже писем не хотят из России пропускать, и нам приходится идти на необычные способы.

Я только вчера вернулся из Питера, куда ездил 17 октября — как раз день когда белые, взяв Гатчину и Красное Село, угрожали Детскому Селу (так теперь называется Царское) и самому Питеру. 18 октября в Питере настроение было довольно неважное: наши войска отступили, белые же, хорошо вооруженные, с танками и сильной артиллерией продвинулись вперед[206]. В воскресенье, 19-го, положение еще ухудшилось, мы потеряли Павловск и Детское Село и создалась угроза самой Николаевской дороге[207], которая могла быть перерезана в Тосно или в Колпине. Ораниенбаум, Петергоф, Стрельна, Лигово были еще в наших руках, но броневой поезд наш сражался уже на Средней Рогатке и при новом нажиме пришлось бы отступать на линию Приморской ветки, т[о] е[сть] перенести борьбу почти что на улицы города. Приказ и был дан такой — не сдавать Питера, вести бои на улицах города, в крайнем случае отступать на правый берег Невы, и, разводя мосты, обороняться там до прихода подкреплений. Подкрепления тем временем подтягивались успешно, и со вторника 21-го наши перешли в наступление от Колпина, ударив неприятелю в правый фланг. Наши силы все время были более значительны, чем у белых, но наша слабая сторона — вялое и неумелое командование: своих офицеров нет или почти нет, а кадровые офицеры душой если не на стороне белых, то, во всяком роде, не очень-то склонны особенно распинаться за Советскую Россию и большой инициативы не проявляют. Солдаты устали изрядно и дерутся хорошо лишь при условии руководства, без этого же превращаются в стадо овец, шарахаются при каждой световой ракете. Как только эта масса получает хоть малое руководство и командование берет на себя инициативу — люди идут и дерутся хоть куда. Вообще, вся наша война идет так, что пока мы не получим хорошего подзатыльника, мы деремся вяло, но когда положение сделается опасным, — напрягут силы и, так как их у нас в общем больше, — глядишь, и есть успех. Так было и на этот раз с Питером. У вас, вероятно, уже были телеграммы о падении Питера, а в действительности до этого не дошло, Павловск и Царское уже взяты обратно, а если не будет какого-либо сюрприза вроде нападения Финляндии, то дело и на этот раз окончится ничем. Я в Питер приезжал по своим путейским и отчасти электрическим делам и ни в каких военных действиях участия не принимал. Пишу об этом для специального успокоения милой нашей мамани, которая уже не преминула сделать сердобольную мину и, может быть, даже попричитала немного. В день моего приезда в Питер я еще успел спосылать Нюшу в Детское, и она вывезла мне некоторые нужные вещи из нашей квартиры. Сама Нюша служит сейчас у Сименс-Шуккерта в правлении у Гермаши, в Царском же в нашу квартиру поселили инженера сименсовского же, Прехта, родом датчанина, — очень добропорядочная семья, и, если сейчас при обстреле дом наш не сгорел, то, вероятно, все наши вещи останутся в целости. Вывозить сейчас оттуда имущество, во-первых, невозможно за полным отсутствием перевозочных возможностей, а во 2-х, куда же вывозить — всюду одно и то же.

Нюша побыла в Детском всего несколько часов, а на другой день туда пожаловали белые. Вместе с ней ездил туда же за вещами известный вам Ломоносов[208]. Он сейчас работает частью в моем комиссариате, частью же в других учреждениях. Гермаша был в Питере, хотя собирался по делам в Москву, и приехал сюда вчера вместе со мной.

Ну, я живу здесь по-прежнему, работаю в общем много меньше, так как снабжением не занимаюсь, здоровье мое в прекрасном положении, и Гриша, у которого я был в этот приезд и которому по обыкновению показывался, нашел мое сердце и артерии в лучшем положении, чем прежде. Словом, я был бы рад знать, что вы, и в частности маманя, в отношении здоровья находитесь по крайней мере не в худшем состоянии. Таубманы, как и все, живут плохо: денег никаких не хватает, продовольствия нет, а что будет зимой, и подумать страшно. В прошлом году еще были кое-какие запасы, был еще каменный уголь и частью нефть, теперь все это дочиста израсходовано, а заготовка дров из-за войны, отсутствия фуража и продовольствия не дала и десятой доли того, что нужно для удовлетворения самых насущных потребностей. Не только не хватает топлива, но есть основательные опасения, что, может быть, не удастся даже обеспечить снабжение топливом кухонных печей. Можете себе представить, что это будет за жизнь. В большинстве домов, вероятно, полопаются трубы не только отопления, но и канализации, а это создаст невозможные санитарные условия. Так уже было в прошлую зиму в ряде домов, в эту же зиму это станет общим явлением. Когда я думаю о всех предстоящих бедствиях, я каждый раз благословляю судьбу, позволившую мне уберечь вас, родные мои, от всех этих страданий. Вы скажете, а как же ты-то будешь жить, но мне одному много легче, я в крайнем случае поселюсь у Классона на станции, либо даже в свой салон-вагон перееду, всем же нам спасаться было бы много труднее. Ни о каком сколько-нибудь правильном домашнем хозяйстве не может быть и речи, а во многих отношениях мы ежедневно оказываемся в положении Робинзона на необитаемом острове[209].

Вы, конечно, уже знаете, что ни Нины, ни Андрюши здесь нет. Я надеюсь, что на юге им легче будет прожить зиму, чем здесь. Писем от них, понятно, никаких мы здесь не получаем. Что касается Володи, то он сам вам напишет, если конечно по лени не захалатит дело.

Если военное положение будет развиваться как мы предполагаем — мирные переговоры неизбежны. Дальнейшая затяжка войны вряд ли выгодна даже нашим настоящим врагам, и если до зимы Деникину[210] не удастся нас добить (а вряд ли ему это удастся), то, пожалуй, Англия поймет, что в ее собственных интересах попытаться справиться с большевизмом в экономической области на почве некоторых ограниченных, но мирных сношений. И, может быть, этот план одоления Советской России имел бы больше шансов на успех, чем двухлетние безумные попытки военного завоевания. Словом, милый мой Любан, — куражу! Не унывай и надейся: все еще будет хорошо. Не век же будут бури, пристанет когда-нибудь к тихой пристани и наша ладья.

В одном из писем ты упоминаешь о переезде в Германию. Я уже писал, что пока считал бы это преждевременным, по крайней мере пока я сам не побываю в Германии. Вообще такой переезд я считал бы полезным, особенно ввиду интересов девочек, которые могли бы в Германии большему научиться, чем в Швеции. Но, с другой стороны, Германия еще не дошла до конца своих злоключений, и неизвестно еще, что и как там может в ближайшие месяцы измениться. Пока лучше подождать. Получила ли ты все от Helberg'а? Если нет, стребуй с него все, что тебе полагается, ибо деньги у него непременно должны быть. Хорошо бы также, если бы ты смогла снестись с Леонидочкой и попросить его перевести оставшиеся у него суммы, следуемые мне от Барона. Сколько именно, ты можешь увидеть из бумаги (описи, оставленные мною при отъезде в твоем сейфе).

Получила ли ты 15 000 к[рон] от Як[ова] П[етровича]? Если нет, сделай и это, выдай ему расписку от мая 1918 [года], которую найдешь там же. Постарайся написать мне коротенько обо всем этом, а то я напоминаю об этих вещах чуть ли не в каждом письме.

Не забудь также написать мне адрес вашей квартиры. Мало ли какие могут быть случаи, я бы его хотел знать.

Ну пока, прощай, родной мой Любченышек. Целую тебя крепко-крепко, также и девочек.

Воображаю, как они все выросли и какие стали красавицы. Жду от тебя и от них писем. Пишите, очень ли вас угнетает всякая черная сотня. Крепитесь, други мои милые, пошлости людской ведь нет конца-краю, и если раз навсегда научиться ее презирать, то уже вам никто ничего не сделает.

Не тоскуйте обо мне очень. Еще раз, детки прошу беречь и холить маманю.

Крепко-крепко всех обнимаю и целую. То же и Лялю.

Ваш Папаня и Красин

Родная моя, любимая маманя и золотые мои девочки!

Я дней десять назад послал вам письмо, а завтра едет в Юрьев[211], а может быть и далее, Литвинов[212], и я с ним посылаю это письмо. От вас имел прямые вести от начала августа, но на днях сюда прилетит аэроплан из Берлина, и живущий в Берлине мой торговый представитель писал мне 14 октября, что он от Helberg'а знает о вас и что у вас все в порядке. Этот мой берлинский знакомый называется Victor Kopp[213], Fasanenstr[asse], 27. Berlin. Я очень вас прошу не реже одного раза в месяц присылать ему письма для меня, и, может быть, он в состоянии будет их пересылать, да и от него вы обо мне можете иметь известия. Victor Kopp — мой давний знакомый с 1905 года, и во всяком случае это один из путей сношения со мной. Второе дело: если Литвинову удастся доехать до Дании, то он должен дать приказ Helberg'у о дальнейшей выплате вам денег с 1 января 1920 еще на полгода в том же размере. Если же Литвинов до Дании не доедет, то Helberg все равно получит каким-либо другим путем такой же приказ, и ты, маманичка, родная, стребуй с него следуемые деньги. Средства у него должны быть независимо ни от каких продаж льна и проч[его]. Сам я в Юрьев пока не еду, так как это еще не мирные переговоры, а лишь об обмене пленными и заложниками. Но, весьма возможно, через неделю — или как — начнутся мирные переговоры, и тогда я, по всей вероятности, поеду в Юрьев во главе делегации[214] и надеюсь оттуда иметь возможность снестись с вами хоть по телеграфу.

Вы, верно, уже читали в шведских газетах о взятии белыми Петрограда. Я как раз в самые тревожные дни был в Питере и посылал Нюшу за кое-какими вещами в Детское за 2 дня до занятия его белыми. У нас в квартире там живет инженер Прехт (сименсовский), датчанин с семьей. Я еще не имею известий, но, по всей вероятности, дом наш не сгорел и все, вероятно, в порядке: живые люди в квартире все время были. Нюша поступила на службу в правление Сименс-Шуккерта через Гермашу, чему я очень рад: девица она прямо идеальной честности и лучше за всем нашим добром смотреть и ходить было бы просто невозможно.

Третьего дня Володя с Любой уехали по железной дороге в Самару и, может быть, дальше до Уфы, на службу по продовольственному комиссариату. Это лучше, чем зябнуть и полуголодать в Москве, как все здесь обыкновенные смертные принуждены делать. От Нины и Андрея, понятно, мы никаких известий не имеем с лета, но слух есть, в тех краях живется неплохо, во всяком случае теплее и сытнее, чем на нашем севере, по нынешним временам это уже много… Пока прощайте.

Родной мой Любан, милые дочери мои, золотые мои девочки!

Пользуюсь случаем послать вам несколько строк с одним шведом, едущим в Стокгольм. Правда, на днях уехал туда Литвинов, и вы, конечно, знаете от него обо мне. Я здоров и благополучен, живу по-прежнему, весь день за работой, время идет незаметно. Скучно очень без вас, но надо, други милые, терпеть и ждать. Приходится человечеству расплачиваться за эту братоубийственную войну, и путь к новой лучшей жизни лежит через многие трудные и опасные места. Подумайте только, что делается в Германии. Там нет семьи, где не было бы убитых или искалеченных, и за что и к чему, чего достигли? Невесело и у победителей, я думаю. Утешаться приходится лишь тем, что все-таки главные ужасы позади и медленно, но начнется улучшение.

России тоже трудна будет эта зима. Главная беда — мало топлива, да и с продовольствием неважно. Хлеба на местах много, и даже научились его от мужика добывать, где добром, а где и понуждением, но распределение и транспорт из-за полного расстройства железных дорог очень страдают.

У меня в "Метрополе" довольно холодно, и я решил переехать к знакомым Гуковского на Малом Знаменском, рядом с музеем. Этот швед — двоюродный брат или кузен хозяйки, и я сегодня вечером, переехав на квартиру, узнал, что он едет в Стокг[ольм]. Пишу это письмо. Здесь дрова имеются до января. Если же и здесь будет холодно (по израсходовании дров), то я переселюсь на станцию к Классону, где тепло во всяком случае обеспечено. По части еды я устроен очень хорошо, и если не так вкусно ем, как вы, то наверно хлеба и масла имею больше, чем вы в Швеции. Ем 3 раза: завтрак, обед и ужин и раза 2, а то и 3 пью чай. Квартиру в "Метрополе" оставляю за собой на случай улучшения с дровами и просто как хорошую квартиру. На станции моей находиться неудобно из-за расстояния: на автомобиль не всегда можно рассчитывать, ездим не на бензине, а на спирту, да и того мало.

У дяди Геры пока тоже тепло. Сам он недели 2 назад приехал из Питера и заболел испанкой[215], причем у него образовалась опухоль в паховой области величиной с кулак. Вчера сделали ему операцию, выпустили гной, доктора находят, что все идет хорошо, но эта испанская болезнь протекает в страшно изменчивых и иногда коварных формах. Катя тоже хворала, но поправилась. Наташа поступила в Высшее техническое училище[216], а Аня в Петровскую академию[217]. Обе, значит, студентки. Митя[218] ростом выше меня, а по убеждениям большевик. Это его Авель заразил. Нинетта забегает ко мне время от времени. Имеет цветущий вид и пока, кажется, никуда не собирается ехать. От Андрея и Сонечки никаких вестей нет.

Я вам не раз писал о предстоящей здесь тяжелой зиме. Она наступила этот год гораздо раньше прежнего, и в ⁹/₁₀ московских домов температура уже сейчас 3–4 градуса. Что будет с наступлением настоящих морозов, угадать нетрудно. Дров нет, и нет уверенности даже, хватит ли их на приготовление пищи. Ежедневно я благословляю судьбу, что вам не приходится переносить или хотя бы видеть только все эти бедствия, которым несчастные обитатели городов подвергаются из-за отсутствия дров, одежды, обуви и плохого питания. Собственная сытость и тепло наполовину устраивают, когда тут рядом на каждом шагу видишь такие лишения и нужду.

Да, расплата за войну только теперь начинает приходить, и, судя по известиям из Западной Европы, везде эта зима будет тяжелой. Как-то вы там, ненаглядные мои, устроились на зиму, теплая ли у вас квартира, есть ли топливо? Пишите мне обо всем этом, а то я иногда беспокоюсь.

За меня вы не тревожьтесь. Я лично ни в чем не нуждаюсь, единственное мое лишение — недостача невыразимых[219] — удалось устранить недавно приобретением целой ¹/₂ дюжины, не считая теплых вязаных, сохранившихся у меня еще от прежних времен. Теплое белье и даже маманины нарукавники и набрюшник у меня в полной сохранности (хотя и без употребления, так как левого плеча я еще не успел застудить, да и "почка" моя еще не болит, не сглазить бы).

Я уже писал, что Гриша Таубман смотрел меня 20 октября в Питере и нашел мое состояние чуть ли не лучше, чем когда-либо! Питаюсь я вполне сносно, а живу в теплой комнате. Даже присланную вами мне кожаную куртку надеваю не часто, лишь когда иду куда-либо, где нет отопления. На разгар же зимы у меня припасены меховая кожаная куртка (на козле), валенки и хорошая теплая доха. Это не то что ваш, маманичка, знаменитый "крот" — ветром подбитый. Публика обнищала и опростилась до крайности. Ходят как хитровцы[220], и особенно ударяет этот кризис по интеллигенции и почти уже целиком вымершему дворянству, чиновничеству, пансионерам и т. п. На улицах люди идут нагруженные мешками с картошкой, мукой и всякой вообще кладью. Извозчик за конец стоит 200–250 руб., да и лошадей в живых мало осталось. Поэтому на каждом шагу дамы и старухи в костюмах, бывших некогда изысканными, на ручных саночках волокут домашний скарб или мешки со снедью. Но многие и изловчаются тоже: пекут, например, пироги или шьют из всяких остатков туфли и проч[ее] и продают на Сухаревке[221]. Таким промыслом, говорят, легко заработать 20–30 тысяч в месяц. Оплачивает все это деревня, в которой деньги отмериваются не счетом, а прямо по весу. Деревня живет в среднем лучше, чем она когда-либо жила, города же за отсутствием топлива не могут почти ничего производить для обмена на продукты деревни, все съедает война.

Военные дела сейчас сильно поправились, и, пожалуй, не будет большой утопией надеяться на открытие еще этой зимой мирных переговоров не только с разными чухнами[222], но и с Антантой. Тогда мне почти наверно удастся попасть за границу, и я надеюсь с вами так или иначе свидеться.

Как-либо иначе попасть за границу я пока не имею возможности, да и неблагоразумно было бы искушать судьбу. И у нас еще не вполне безопасно путешествовать обыкновенному обывателю, но в Эстляндии, Литве, Латвии, Польше, Украине такая анархия, что людей прямо раздевают и грабят чуть ни среди бела дня. Поэтому, други милые, надо пока ждать и терпеть, пока обстоятельства не изменятся к лучшему. Я твердо надеюсь, ждать остается уже не очень долго, и вас всех усиленно прошу, берегите милую нашу маманю, да и сами не хворайте, чтобы папаня всех вас нашел в добром здоровье. Пришлите мне ваши фотографии. Я тоже собираюсь все сняться, да времени как-то нет. Работы у меня хотя и достаточно, но много убавилось против прежнего, так как снабжением армии я теперь не заведую[223]. И вообще нет такой нервности и спешки, и люди уже подобрались, и организация более или менее установилась. Если бы вас сюда, да иметь уверенность в сколько-нибудь сносной квартире и еде — я чувствовал бы себя совсем счастливым человеком. Работа теперешняя мне дает немалое удовлетворение, и за малыми исключениями идет она в очень благожелательной атмосфере, а это много значит, особенно если сравнить с 1914–1917 годами, когда вся работа проходила в атмосфере этой классовой ненависти и вражды.

Ну вот, мои миленькие, пора мне и кончать. Девчаны мои родные, пишите мне, как вы живете, чему учитесь, очень ли вас обижают? Крепитесь, ребятишки, не падайте духом и помогайте друг другу. Мы тут ведем большое мировое дело, и не тому отребью, что засело по заграницам, судить большевиков. Скоро это ясно будет всему свету. А сами вы, подрастете — тоже увидите, в чем дело. Ты, моя родная Любанаша, тоже не огорчайся разными инцидентами и помни, если я вас сюда не выписываю, то только в ваших же интересах. Тебе тут сейчас жить было бы просто не под силу. Это тебе Дора Моисеевна подтвердит. И она и В. В. [Воровский] изрядно скисли от здешней обстановки, и только Нинка у них молодцом. Вообще, замечательная вещь, молодое поколение держится, и даже по внешности тяжелые условия на них как-то не отражаются. Мы, например, с Гермашей изрядно постарели, Катя стала совсем старухой выглядеть, а Наташа, Аня, Митя, даже Володя выглядят совсем как в нормальное время. То же, например, с Вашковым, который был у меня сегодня. Своих держит на заводе в Кольчугине, не решаясь их брать в М[оскву]. Анна Алекс[еевна] за все время, что я здесь, ни разу не была в Москве, езда по железной дороге даже за 200–300 верст — почти невозможная мука, и без крайней нужды никто не ездит. Дядя Боря только что вернулся из Уфы, куда ездил за продуктами для своего учреждения. Ну уж натерпелся и навидался видов! Взбаламутилась матушка-Русь, и не скоро еще эта волна уляжется. А только чувствуется, что выйдет она из всей этой передряги обновленная, и если не детям нашим, то детям наших детей жить будет лучше и легче, чем нам. Впрочем, и на нашу жизнь жаловаться грех. Хоть и трудновато иногда, зато в какую эпоху живем и сколько уже всячины пережили!

Ну, родимый мой Любанчик, позвольте мне вас крепко-крепко обнять и поцеловать. Пишите. Целую крепко тебя, Людмила, и тебя, Катя, и тебя, милый мой Любан! То же Лялю. Привет всем. Ваш любящий Красин и папаня

Сейчас видел Бориса. Он сообщил: Маруся 2 нед[ели] назад была с Танечкой в б[ывшем] Царском. В нашей квартире все абсолютно в порядке, даже мои костюмы этими аккуратными датчанами выколачивались от моли. Жильцы пришли в ужас, думая, что это приехала маманя их выселять. Но их, конечно, успокоили и отбирать у них мебель придется, вероятно, с постепенностью, раз они так добросовестно нам сохранили имущество.

Милая моя, золотая Любашечка, солнышко мое ненаглядное! Родные мои девчушки, Людмильчик, Катабрашный, Любан мой маленький! Как я по вас соскучился и как мне вас всех хотелось бы видеть, обнять и поцеловать. Целую вечность мы не виделись, и девочек сейчас, пожалуй, не узнаешь. Ломоносов рассказывает, что Людмила еще летом выглядела 16-летней барышней. Что же это, маманя, такое? Зачем нам таких больших детей, я ведь их заводил малых, жирных, вонючих, для жмени, а тут вдруг тебе барышни, — еще, пожалуй, сконфузишься перед ними! Прямо хоть прекращай охоту! Поглядел бы на вас хоть в щелочку, хоть одним глазком.

Приехал я в Юрьев и как-то сразу ближе себя к вам почувствовал, хотя приблизился к вам всего на те же 600 верст, что и при переезде из Москвы в Петроград. По странной случайности дом нам отвели на Мельничной улице, где, кажется, жил Д. В., когда я в 1-й раз, лет 14 назад, был в Юрьеве.

Ну, родные мои, приехал я в Юрьев во главе делегации, в качестве советского посла, договариваться об условиях мира с этими "независимыми" эстонцами. Так как, однако, их "независимость" весьма призрачна, то не знаю, что из всего этого предприятия выйдет. Война Эстонию разоряет вдребезги, рабочие и крестьяне войны не хотят, никаких территориальных споров с Советской Россией нет, словом, воевать абсолютно не из-за чего, и тем не менее, как говорится, "и хочется и колется" — все время оглядываются на Англию, как бы не прогневать покровителей. Мы, со своей стороны, очень охотно пойдем на мир, но, конечно, главным условием ставим не поддерживать никаких Юденичей[224], Балаховичей[225] и пр[очих] генералов и разоружить их армию, дабы через пару месяцев они не устроили нам вторичного нападения на Петроград. Переговоры сегодня начались, но пока еще нельзя сказать ничего определенного об окончательном исходе. Если бы мир удалось заключить, все-таки открывалась бы кое-какая возможность хоть переписки с вами. Впрочем, я надеюсь, заключение мира повело бы дальнейшие переговоры и, может быть, еще до весны даже и Антанта додумалась бы до начала разговоров о каком-то мире. Сломить Сов[етскую] Россию силой сейчас, пожалуй, труднее, чем когда-либо, и рано или поздно все эти господа вынуждены будут перенести борьбу на почву дипломатии и экономики. В больших переговорах мне, вероятно, также придется принять участие, и уж тогда-то мы, мои родимые, с вами наверняка увидимся. Я уж мечтаю и о том, что заключение общего мира сделает необходимой большую работу за границей, а тогда и я, не теряя заработка и продолжая посильную работу, смогу еще обрести где-нибудь тихую пристань и зажить опять с тобой вместе, милый мой Любанаша, и с родными девочками.

Сию минуту принесли мне вашу телеграмму, милые мои, родные, бесценные!! Ну, как же я рад, просто аж до слез! Милые мои, голубушки, любимые, как я вас всех люблю и как я по вас истосковался. Готов прямо целовать вашу телеграмму. Ну, я рад бесконечно знать, что все вы, морданы мои милые, здоровы и благополучны. Ведь подумайте! Последнее ваше письмо у меня было еще из Фальстербо, т. е. от начала августа, а время ведь уже к Рождеству подходит. Вот я ругаю себя, что не просил вас прислать фотографии, пожалуй, сами вы не догадаетесь. Я, собираючись в Юрьев, тоже решил для вас сняться в Москве, и даже у порядочного фотографа, но, к несчастью мне не удалось ко дню отъезда добиться карточек, и я уже пришлю их как-нибудь с оказией, а м[ожет] б[ыть], попробую сняться и у кого-либо в Юрьеве, хотя фотографии тут, вероятно, довольно аховы.

Значит, продолжаю: повторяю, положение общее как будто меняется к лучшему и лично для меня тоже начинают вдали брезжить кое-какие заманчивые перспективы жизни с вами и в то же время не бездельником-эмигрантом. Работать я за эти полтора года еще больше привык, и сидеть совсем на отдыхе, пожалуй, плохо отзовется на моих красных кровяных шариках. Боюсь пророчить, но все более и более надеюсь, что и теперь мои далеко задуманные предположения реализуются так же, как в свое время в 1908 году предположения о способах и обстановке возвращения в Россию[226]. Значит, друзья мои, не унывать, а потерпеть еще и, может быть, уже и не так много. Главное, берегите здоровье и маманю нашу милую. В этом отношении могу похвастаться, берите пример с меня: в 20-х числах октября был в Питере (как раз когда напирал Юденич), и Гришка, освидетельствовав меня, нашел, что у меня с сердцем и склерозом дело стоит лучше, чем [в] прежние годы: вот что значит благочестивый образ жизни и советская голодовка. Нет, право, здесь в Юрьеве нас кормят на убой, и мой желудок, кажется, уже выражает склонность саботировать. Пока прощайте, мои ласковые. Крепко и по очереди всех вас целую, маманичку, Людмилу, Катю, Любу. Целую также Лялю и кланяюсь А[даму] И[вановичу], Я[кову] П[етровичу] и всем знакомым. Ваш папа и Красин

Милая моя, родная Люба!

Стараюсь писать каждый день, хоть бы покороче, чтобы использовать пребывание в Юрьеве. Долго ли пробуду здесь, неизвестно. Все эти переговоры здесь — как будто опять одно вилянье и надувательство: люди жмутся и, видно, решать без "хозяина" ничего не могут, а "хозяин" за морем и все еще не может решить, продолжать ли драку или попробовать хоть какой-то мир. Возможно, переговоры оборвутся уже на днях, и я скоро уеду обратно, тем более, дела дома выше головы и, собственно, отъезд мой был невозможен, и, если бы не желание и надежда снестись с вами, я бы сюда не поехал. Не знаю, так ли исправно дойдут до вас мои письма, как телеграмма (первая), и боюсь не дождаться писем от вас. А вы все-гаки пишите по тому же адресу: возможно, я уеду, а наша делегация еще останется, и тогда письма мне будут досланы вслед. Пришлите также фотографии: снимись сама и детей у хорошего фотографа-художника. Я постараюсь вам тоже послать свой портрет. Очень просил бы Ад[ама] Ив[ановича] купить пленку и при помощи моего аппарата сделать со всех вас по нескольку стереоскопических снимков: они дают лучшее понятие, чем обычные фотографии.

О Володе я уже писал. Он одно время хотел переходить в Художественный театр[227], но потом опять решил остаться на работе по продовольствию и уехал в Самару и, вероятно, дальше на Урал, в хлебные, мясные, масляные и даже медовые места.

А[лекса]ндра Мих[айловна] тебе очень кланяется. Она лишь осенью вернулась с юга и по виду изменилась мало. Видаюсь с ней не часто: некогда. Красины, Вашковы, Глебовы, Старковы и прочие такие люди живут все трудно из-за страшной дороговизны и недостатка питания и, что всего ужаснее, дров. Ходим мы сейчас во многих фуфайках и, у кого есть, в бурковых сапогах или валенках. Я одеваюсь настолько исправно, что у меня ни разу не было даже насморка, и только вот здесь, в Юрьеве, благодаря гнилой погоде, я его, кажется, заполучу, хотя и борюсь отчаянно полосканиями. У меня в комиссариате тепло, а на случай крайний имею соглашение с Классоном о переезде к нему, где уж абсолютное тепло. Все вообще опростились донельзя, и внешний вид теперешней Москвы и Питера, конечно, убил бы тебя своим убожеством. И наряду с этим — такое, например, явление, что театры полны, работают вовсю, есть концерты, а ночью по неосвещенным улицам Москвы сплошь и рядом видишь одиноких женщин и барышень: идут как ни в чем не бывало, никого не опасаясь и без малейших инцидентов, не говоря уже о грабежах или нападениях.

Кратко я мог бы характеризовать наше положение: мы, несомненно, перешли в высшую стадию общественного развития, но находимся (из-за войны и собственной безрукости) еще на низшей ее ступени. Кое-какие ростки и признаки лучшего будущего появляются. Даже с транспортом железной дороги удалось с марта добиться больших положительных результатов, в отношении общей дисциплины и дисциплины труда, теперь и в 1918–1917 г. — это небо и земля, но, конечно, все усилия парализуются войной, этим Молохом[228] всепожирающим.

Как мне ни тоскливо и горько жить без вас эти месяцы и годы, я все-таки, считаю, поступил правильно, оставляя вас пока там. Не только непосредственно тяжела жизнь, это бы еще туда-сюда, но нет полной уверенности в завтрашнем дне, и вот это главное. Один я так или иначе смогу быстро и решительно принять все меры, до бражниковских включительно, ну а что делать, оставаясь всем "семьем". Не могу же я вас тогда бросить, а оставаясь, можно сказать Бог весть в какую передрягу, особенно первое время[229]. Вот почему, родной мой, я пока еще не решаюсь вас сюда звать, и, думаю, ты и дети вполне со мной согласитесь и поймете, что иного пути нам пока нет. В то же время я прошу тебя очень при всяких известиях, которых у вас, вероятно, изобретают немало всяческих, сохранять спокойствие и верить, что я уж так или иначе приму свои меры, считаясь с обстоятельствами данного положения, времени и места. Я тебе уже телеграфировал, что Helberg должен был получить от папаши распоряжение о выплате тебе с 1 января за половину апанажи[230] в обычном размере. Получила ли ты об этом известие? Я со своей стороны еще раз напомню папаше, но и ты, может быть, обратишься со своей стороны к Helberg'у.

Далее, я давно и не один раз сообщал тебе, что по старым счетам с хоз[яином] Як[ова] Петр[овича] мне в мае 1918-го причиталось получить 15 000 крон, на каковой предмет в твоем сейфе была мною оставлена расписка. Заполнив ее указанной цифрой, ты могла бы от Я[кова] П[етровича] соответственную сумму получить. Возможно, ты это уже и сделала, я пишу лишь для порядка. Имеешь ли ты какие-либо известия от Леонидочки? Надо бы тебе с ним связаться, тем более что у него также имеются еще принадлежащие мне деньги, сколько именно — не помню, это ты можешь посмотреть в списке, имеющемся там же, где и упомянутая расписка. При случае сообщи мне о всех этих делах.

Ну, квартира наша пока что цела и невредима. Вещей, за исключением теплых, нательного платья и т. п., я не трогаю: все равно негде их хранить, настоящей оседлости ведь никто не имеет, разве еще Классон, у которого я летом хранил, например, свою доху. Кстати, у него за границей нашли отравление поваренной солью и, посадив на диету, почти совершенно его вылечили. Ребята у него большие, и все пошли в какую ни есть работу, как и наши Наташа, Аня, Митяй. Об Андрюше и Нине известий не имею, но уверен, что им там[231] живется неплохо. Адрес их прежний. Может быть, ты могла бы с ними как-либо списаться, хотя при всеевропейском развале это, пожалуй, невозможно.

Дорогой любимый мой Любанчичек, родные мои деточки! Вот я уже более недели как в Москве, и за 12 дней моего отсутствия накопилось столько дела, что я не мог собраться вам писать. Решил, что в Юрьев я более не поеду, так как переговоры не требуют безусловно моего присутствия, а между тем здесь многое пришло в расстройство. Я не очень об этом сожалею, так как сношения с вами оборвались после единственной вашей телеграммы от 5 декабря, а сами по себе переговоры вступили в довольно безнадежный и скучный фазис, и участие в них уже не представило для меня особого интереса[232]. Здесь работа много интереснее и нужнее, и я чувствую, что тут я действительно нужен и необходим и что в моем отсутствии многие важные дела действительно разлаживаются и надо их опять выправлять. Я собираюсь рано или поздно в продолжительную поездку за границу, и чем более здешние дела будут упорядочены до этого времени, тем скорее и тем успешнее будет эта настоящая миссия. Поэтому каждый здесь проведенный день я отнюдь не рассматриваю как потерянный,

Миланчики вы мои! Скоро у вас Рождество, и вы, конечно, сугубо вспоминаете к праздникам о своем папане. И он тоже думает о вас и вспоминает былые годы, предпраздничные хлопоты мамани, ее беготню по магазинам, подарки и мордашки милые перед елкой, и хоровое вокруг ее пение! Счастливые были дни. Но ничего не поделаешь, надо, чтобы счастье не было уделом только немногих случайно вознесенных на верх общественной пирамиды, и мы здесь закладываем сейчас фундаментальные камни тому порядку, при котором равномерно будет обеспечено счастье всех, пусть сначала на сравнительно скромной основе, с удовлетворением лишь насущнейших потребностей, но лишь бы начать, а там уж увеличение производительности и общего богатства пойдет сравнительно быстро. Сейчас мы, конечно, в самом начале строительства, и жить на самой стройке среди груд разрытой земли, нагроможденных друг на друга камней, настроенных кругом лесов, без крыши, без отопления, без мебели — жить в таких условиях еще трудно и неудобно, многие заполучат болезни, многие и совсем не вынесут этого самого тяжелого подготовительного периода, но и простые человеческие постройки не обходятся без жертв, и надо уметь видеть фасад будущего великолепного дворца в этих лесах, несмотря на груды мусора и щебня. Мы их видим, и это дает силы и бодрость несмотря на все препятствия строить дальше. Только ломать мы определенно[233] перестали, и разница между теперешним временем и тем, когда я приехал в Москву в авг[усте] 1918, огромная. Не подлежит сомнению, внутри страны советская власть уже победила, и если нападающие на нас генералы не получат новых миллиардов денег, пароходов грузов и десятков тысяч солдат от разных лакейских вновь образовавшихся государств, то их песенка окончательно спета.

Конечно, обнищали мы до крайности, и сравнение с осажденной крепостью не просто фигура, а горькая правда. Приемы наши и управления и производства все еще грубы, мало производительны, неуклюжи. И тем не менее мы перешли на высшую стадию развития и, будучи сегодня еще на низшей ее ступени, скоро (сравнительно) догоним и много перегоним то положение, в котором были до революции. Так человеческий детеныш глупее умной обезьяны и развивается вначале медленнее, но затем он быстро обгоняет самого умного шимпанзе. Будучи вообще рад и счастлив, что вам на себе не приходится выносить всю тяготу здешней жизни, я в то же время часто жалею, что не могу с тобой, Любаша, делиться всем переживаемым, да и девчушкам многое из переживаемого теперь в России стоило бы увидеть самим, а не только читать об этом в книгах. Во всяком случае, милые мои, родимые, не беспокойтесь и не тревожьтесь обо мне. Главное, в чем мне плохо, это что вас нет со мною, а в остальном мне можно позавидовать. Я никогда не чувствовал себя более здоровым, уравновешенным, никогда так ясно, свободно и отчетливо не работал мой мозг, и никогда уменье проявить и направить свою волю не давало мне такого удовлетворения, как теперь. Вероятно, в таком роде счастливыми чувствовали себя древние греческие и римские […][234]. Желал бы и вам всем такого же здоровья и спокойствия.

Ну, пока прощайте, мои любимые. С праздником всех вас поздравляю и с наступающим Новым Годом. Крепко целую и обнимаю всех вас. Привет Ляле и всем знакомым. Ваш Папаня и Красин.

Милый мой Любанчичек и родные мои девочки!

Пишу вам на пароходе, в буквальном смысле этого слова у моря жду погоды. Вчера днем выехали из Стокгольма, здесь же застряли ввиду ветреной погоды и невозможности придти в Ревель засветло.

В Стокгольме все живут по-прежнему, и ни в городе, ни в людях никаких перемен нет. Трепка у меня была, по обыкновению, порядочная, и я сейчас на пароходе с удовольствием отдыхаю и высыпаюсь.

Твои телеграммы о каких-то новостях, привезенных Лидом, я получил, но отсрочить отъезд не было никакой возможности, да и, признаться, я не думаю, чтобы Лид мог сообщить что-либо действительно интересное и важное. Он порядочная кумушка и, кроме того, всегда любит делать из мухи слона; вероятно, и тут дело идет о каких-нибудь сплетнях и тому подобное. Да и что собственно мог он, кроме таких россказней, узнать. Меня только беспокоит несколько, что ты будешь придавать значение всяким таким разговорам, создавая ненужные и необоснованные слухи и опасения.

Ляля выглядит как летом, дома, по-видимому, все в порядке. Вещи, которые ты просила, посланы с Ивицким[235]. Между прочим, этот джентльмен оказывается порядочной-таки свиньей. Совершенно случайно Стомоняков[236], Фрумкин и Штоль (стало быть, три свидетеля и никакой ошибки быть не может), сидя в Гранд-отеле, слышали разговор подвыпившей компании, в которой Ломоносов хвастливо рассказывал, что теперь, мол, он совершенно освободился от моей опеки или контроля (что не мешает ему заявлять мне о полной готовности исполнять всякое мое распоряжение), Ивицкий же не только не молчал, но в тон разговора честил меня на чем свет стоит дилетантом и т. п. Мне, конечно, безразлично, какого мнения держится обо мне Ивицкий, но за человека делается стыдно — ведь он при всяком удобном и даже неудобном случае воскуривает такой фимиам, что тошно делается, тут же без особой даже надобности пакостничает, как блудливая кошка. Пишу тебе об этом, чтобы ты была осторожнее с этим фруктом. Я ему не показывал виду, но при случае поставлю ему это на вид.

В Ревеле мы будем, по-видимому, завтра утром и после одно- или двудневной остановки поедем в Москву. Всюду по дороге находится столько дела, что никак нельзя скорее ехать. Со мной вместе едут Багдатьян[237] и Сегор[238].

В Берлине я получил письмо от Саде — они очень приглашали к себе, но у меня не было времени, и только из Стокгольма я удосужился послать благодарность за приглашение.

Морские переезды пока идут у меня без приключений, и если на переезде Ганге — Ревель не будет большой качки, то можно будет сказать, что мне повезло. Чувствую себя великолепно, и, несмотря на сутолоку в Берлине и Стокгольме, я все же отдохну за дорогу.

Буду вам телеграфировать, как только будут какие-либо новости. Но и вы мне присылайте хоть изредка о себе весточку. Мы с Сегором тут воображаем, что у вас делается каждый данный момент, как вы садитесь за стол, как скандалит Джерри[239] и т. п.

Пока до свидания. Крепко-крепко целую всех вас, мои родные. Не хворайте и не скучайте, а Вы, маманечка, в частности, не беспокойтесь и поменьше придавайте веры разной болтовне. Привет Володе, А[даму] И[вановичу] и всем знакомым.

Милая маманичка!

Получил твои письма уже по отходе поезда из Берлина. Очень жалею, что ты там беспокоишься по этому поводу: я думал, что, когда мы с тобой поцеловались и я тебе искренне и от всего сердца сказал, что минутное возбуждение мое прошло, ты уже перестанешь об этом думать и тревожиться. Не надо, миленький мой, ей-богу, не надо.

Ну, а что касается твоего вопроса, то я тебя заверяю и на сей день, и на будущие времена, тебе нечего опасаться, чтобы хоть бы самая крупица, которая принадлежит тебе или детям, могла бы найти какое-нибудь другое употребление[240].

Я не могу сейчас об этом всем писать подробнее, но прошу тебя учесть только что сказанное и твердо в это верить. Поручаемое сейчас мне никакого отношения к этому вопросу не имеет.

Крепко тебя и девочек целую: тороплюсь, ибо хочу отправить эту записку, с одним из уезжающих обратно.

Твой Красин

Милый мой, родной Любанчик!

Пишу тебе две строчки с Миллером[241], который уезжает завтра.

Доехал я великолепно, загорел, отдохнул и совершенно не устал. Выехав в пятницу в 2 дня, я уже в среду утром был в Москве и, стало быть, ехал менее пяти суток. Здесь все в порядке и все мои дела идут хорошо. Вчера еще думал, что 27-го удастся выехать, но сегодня решил остаться тут на месяц, т[о] е[сть] до половины августа. Главным образом потому, чтобы немного хоть наладить комиссариатскую машину[242], да и по концессионным делам[243] это будет хорошо.

Атмосферу лично для себя я нашел здесь весьма хорошую, да и вообще дела были бы ничего, если бы не отчаянная засуха на Волге[244], угрожающая гибелью миллионов людей.

Очень жаль, что не попаду так скоро к вам на ваш волшебный остров[245], но зато после Москвы уж наверно возьму отпуск и будет сознание, что многое приведено в порядок.

Должен сейчас кончать. Крепко целую и обнимаю тебя, мой миланчик, девочек родных целую, то же Володю, Асю, Нину и Лялю. Пришли, пожалуйста, с ближайшей оказией Сонечке калоши для ботинок № 38 (калоши № 5 или лучше 6).

Крепко целую, твой любящий тебя Красин

Милый мой родной Любанаша и дорогие ребятки!

Пишу, пользуясь отъездом Стомонякова и Лежавы[246], которые отправят вам это письмо из Германии.

Мне пришлось тут задержаться по целому ряду неотложных дел, которые нельзя было урегулировать иначе, как пожив здесь некоторое время. К тому же Лежаве надо во что бы то ни стало лечиться, а комиссариат как раз сделался предметом жестокой атаки. Дела берл[инского] отделения тоже требовали моего воздействия и, наконец — концессии и вся новая политика. Самый горячий период уже миновал, и сейчас я вступаю в период более спокойной работы. Результатами очень доволен, и польза от моего вмешательства уже сказалась несомненная. Чувствую я себя великолепно, бодр, весел, много работаю, но и много успеваю делать. Очень только соскучился по вас, мои роднанчики, как-то вы там бы меня поживаете? Если бы знал, что пробуду тут 1¹/₂ месяца, пожалуй, стоило бы взять Людмилу и Катю. Хотя в городе есть отд[ельные] случаи дизентерии, и, пожалуй, сердце у меня было бы не на месте, если бы девочки были здесь со мной. Ждут холеры, но были пока только отдельные случаи, и я не думаю, чтобы в Москве она сильно развилась. Голод в приволжских губерниях, кажется, хуже, чем в 90-х годах[247], хотя яровые будто бы поправились после выпавших дождей. По обыкновению, никто ничего толком не знает, статистики нет и ни от кого достоверных сведений получить нельзя. В самой Москве положение сейчас более сносное, чем раньше, но, конечно, далеко от изобилия и довольства. Новые порядки, свободная торговля и пр[очее] развиваются, надо сказать, довольно туго и, как всякая ломка и перемена, несут с собою и новые неудобства[248]. Жизнь обыкновенного обывателя поэтому сплошной крест, и люди бьются как рыба об лед.

Наши все здоровы и живут в общем сносно. Сонечка выглядит очень хорошо, работает. На днях у них поставили в комнате хороший Бехштейновский рояль[249], и Алеша начинает играть. Гермаша тоже выглядит очень хорошо, живет на Шатуре и занят своими изобретениями, из которых многие действительно заслуживают большого интереса. Наташа вчера вечером уехала в Варшаву вместе с советской миссией.

Я пробуду тут до 15–20 августа, а затем приеду к вам с некоторой остановкой в Берлине, дня на 3–4.

Целую и обнимаю вас всех крепко.

Ваш любящий папаня и Красин

Милый мой, родной Любанаша!

Наконец-то после ряда путешествий я очутился сегодня в Генуе. 24 марта я выехал из Москвы. Сутки пробыл по пути в Берлине, откуда выехал 4-го в Лондон. Пробыл там тоже день с небольшим и в 8.30 утра 6 апреля выехал в Геную, со Швецом в качестве верного "Ричарда", сопровождающим меня со дня отъезда тогда, в феврале, из Лондона. 9-го сего числа, накануне открытия конференции[250], я попал-таки на место, можно сказать, в обрез.

В Москве, по обыкновению, пришлось очень много работать. Не успел я объявиться, как на меня навалили самое трудное дело: следить и толкать развозку и распределение по России продовольственных и семенных грузов. Пришлось тряхнуть стариной и, опираясь на некоторых старых сотрудников по Наркомпути, взяться за это дело. Конечно, нагрузки мне это не убавило. А тут еще отчаянная склока с Наркомвнешторгом, борьба за сохранение монополии внешней торговли[251] и за состав коллегии. Опять входит в комиссариат Радченко, но Лежаву удалось оставить только временно, очень уж он восстановил против себя всех отсутствием надлежащей твердости и неспособностью огрызаться со всех сторон сразу, как это у нас необходимо. Вообще же в Москве положение много легче и лучше этой зимой, чем прошлые годы, особенно у кого есть хоть какая-либо зацепка в виде иностранной валюты. Торговля идет вовсю, и за хорошие деньги можно все достать. Правда, курс советского рубля падает стремительно, и обывателю, живущему на жалованье, приходится ежемесячно вопить о прибавках и всякими правдами и неправдами подрабатывать как-либо на стороне.

Андрюшу я видел несколько раз, и однажды даже был вечером у него и его жены, на какой-то временной их квартире. Выглядит мальчик хорошо, несмотря на все крымские злоключения. Эта его Вера Ивановна, видимо, проворная баба с довольно ясно выраженными торговыми талантами, сильно еще развитыми необходимостью в течение нескольких лет спекулировать, продавать и покупать при всевозможных белых и красных режимах. Не пропадет ни при каких обстоятельствах и в этом смысле имеет, вероятно, и на Андрея полезное влияние. Они решили из Крыма переехать в Москву ввиду полной невозможности жить там сейчас сколько-нибудь спокойно. Два-три дня до моего отъезда из Москвы Андрюша поехал в Крым, чтобы ликвидировать там остатки хозяйства и вывезти в М[оскву] детей. Я дал А[ндрюше] 50 фунтов, сапоги, кожаную куртку, костюм, белья etc., так что он в этом отношении сейчас пока вполне устроен и ты можешь быть спокойна, что такими необходимыми вещами он снабжен.

Если Кудишу[252] удастся получить визу, то весьма возможно, что Андрюша приедет в Конст[антинополь] и далее получит визу в Италию, чтобы повидаться с тобой. Насчет английской визы, во избежание разочарования, я ему сказал, что надежды почти нет, но, конечно, я сделаю все возможное, чтобы такую визу достать и хоть на короткое время залучить А[ндрея] в Лондон. Самое сложное дело ему предстоит с солдатчиной, и тут как будто еще не находится никакого удовлетворительного решения. Разве что в Генуе всерьез будет решено всеобщее разоружение, на что, впрочем, мало надежды. Ну, да как-нибудь образуется, в крайнем случае отслужит положенное число месяцев, а там Авель и другие помогут, чтобы это было в сносных условиях.

В Лондон я заезжал частью по делам, частью хоть одним глазком посмотреть на прелестнейших наших дочерей. Девочки действительно какие-то исключительные ("чтобы их Бог любил", "сухо дерево — завтра пятница"[253]). На вокзале был встречен Любашей: обе старшие опаздывали и не могли туда к поезду попасть. Любан наш еще вырос и с лица пополнел, но долговязости своей не утратил. Катерина про него говорит — "одни ноги!", и это отчасти соответствует действительности. Выглядит Любан очень хорошо, руки имеет избитые от хоккея и черные от смолы и грязи по случаю активного участия в весьма интересных кровельных работах по окончанию грандиозных зданий (или сараев) их учебного заведения. Катерина не отстает от Любы ни по части hockey'я, ни по части кровельных работ. Несколько похудела, очевидно, избегалась, ну да и науки все-таки, шутка сказать! Весела и остроумна по обыкновению. Людмильчик тоже, бедняжка, несколько похудел, но очень был обрадован, когда я ему об этом сказал. Взять его с собой, как ты писала, мне было невозможно за краткостью времени для виз, да отчасти и по другим причинам, и мы сообща решили отложить эту поездку до более спокойных времен. Ихнее от них еще не уйдет, успеют всего насмотреться, я в ее годы еще только-только начинал нос высовывать из сибирского подполья. Поспеет и она.

Нинетта в добром здоровье, восседает на твоем месте, времяпрепровождение нормальное — говорят что Bernard Shaw[254] собирается писать пьесу "British Museum, Nina и… мумии!" — кажется тоже по Катабрашкиным сведениям.

Да! Я забыл тебе сказать, что привез с собой Наташу Красину. Решил увоз ее из Москвы на семейном совете, брак ее оказался какой-то кошмарной ерундой, от которой пытаемся теперь ее совсем избавить пересаживанием в другие условия. Митю мы оставили очень больным. У него какая-то исключительно тяжелая форма малярии, с повышением температуры до 40,2 градусов. Кажется, в Москву и даже на Север России теперь занесены из Бухары и Ташкента тропические формы малярии. Не знаю, как мальчуган из всей этой истории вылезет.

Все остальные в Москве живы и здоровы и живут не жалуясь. Вообще надо сказать, при всей бедности и нищете Москва и даже вообще Россия живет как-то бодрее, чем заграница, и даже в тяжелых условиях чувствуется какой-то тон надежды, что ли.

Ну, мой роднончик! Надо кончать. Сегодня идет подготовительная работа, а завтра открытие конференции. Трудно что-либо сказать о ее перспективах. Пиши и телеграфируй мне о твоих планах. Если будешь ехать обратно, то, конечно, езжай через Геную, но оставаться здесь надолго едва ли тебе будет интересно: я буду занят выше головы, а жить, я думаю, на юге в тепле и солнце сейчас интереснее.

Крепко тебя и Володю целую. Твой Красин

Милый мой, родной Любанаша!

Ну, вот я и в Гааге![255] Всю ночь на море был отчаянный ветер и шторм и качало изрядно; но, очевидно, действие "Запечатленного труда", хотя я и оставил его дома, продолжалось, и, несмотря на качку, я недурно спал, а к 6 утра пароход был уже в гавани.

Здесь стоит возмутительная погода: ветер сшибает с ног, на море буря, и само оно имеет вид грязной лужи, страна плоская, дома из бурого кирпича, точно их забыли отштукатурить. Глебася[256] и Зиночка[257] приехали за 2 дня до меня, затем тут, кроме Литвинова, Сокольников[258], Крестинский и небольшой штаб. Гостиница хорошая, на самом берегу моря. И если бы не изменнически холодная погода, можно бы великолепно купаться. Общее настроение довольно кислое, и вопрос о стирке белья стоит примерно так же, как и в Генуе. Впрочем, я еще не входил в дела сколько-нибудь основательно. Похоже, что тут не придется долго заживаться. Кормят лучше, чем в Генуе, но девицы генуэзские жалуются на смертельную скуку: нет ни итальянского неба, ни итальянских "ситране"[259], ни шофера Mario. Самый город Haag[260] вроде провинциального предместья, по кр[айней] мере улицы, по которым меня вез ауто сюда в Scheveningen (это купанье на море, где и стоит наш отель).

Ну, вот пока и все. Целую Вас, мой миланчик, и всех ваших кисанов по очереди. Пишите мне: Haag, Oranje Hotel. Непременно напиши, когда урегулируется дело с Берзиным, а то я все-таки не вполне спокоен. Целую.

Милый мой Любан и родные девочки!

Что же это от вас ни от кого нет ни строчки, хоть немного бы написали вашему папане, он ведь соскучился. Время здесь идет довольно скучно и непродуктивно. Переговоры да и вся конференция какие-то ненастоящие, и никто не верит, что из них что-либо выйдет или могло бы выйти. Народ сравнительно второразрядный и притом еще без полномочий: могут только рекомендовать те или иные меры своим правительствам, но не решают ничего. Будь еще хорошая погода, можно бы хоть купаться, но именно погода-то стояла отчаянная, и я ни разу еще не купался: холодно, и море грязнее, чем в Териоках, хотя пляж сам по себе прекрасный, песок. Глупо только то, что голландцы имеют какую-то смешную береговую стражу в виде двух-трех дураков в красных штанах с трубами. Почему-то эти сторожа, в зависимости от прибоя, вдруг начинают неистово махать руками и дудеть в трубы, командуя залезшей в воду публике подаваться то вправо, то влево или даже выходить из воды, и те, как бараны, сгрудившиеся в одно стадо, повинуются этой команде. Я предпочитаю нашу систему, когда дети плавают свободно и только маманя бегает по берегу и, как наседка, созывающая цыплят, не велит заходить далеко и не засиживаться в воде. Кроме того, на берегу тут только сами купающиеся, а остальная публика за особой загородкой, сидит на песке радостная, — совершенное идиотство. Вообще эта часть Голландии мне не очень-то импонирует, и я не очень буду жалеть, если, как можно ожидать, даже и скоро удастся отсюда уехать.

Ну, а что же у вас делается, мои милые? Просили ли Вы уже итальянскую визу и когда примерно думаете уезжать? Если Гаага скоро окончится, а мы ждем разрыва со дня на день, то я еще, вероятно, успею застать вас в Лондоне. Насчет себя ничего не знаю, м[ожет] б[ыть], даже мне придется к августу поехать в Москву на партийную конференцию[261]. Там опять шабарашат насчет монополии внешней торговли, а тут на конференции после моего доклада даже французы признали, что в интересах России сейчас иная система невозможна. Но может и так повернуться, что придется вести отдельные переговоры с Англией. Словом, ничего не известно. Вам надо во всяком случае в Италию ехать, и я так или иначе туда тоже попаду, тем более меня и в Швейцарию приглашают по делам. Все эти моря сущая ерунда по сравнению с настоящим теплым морем, да и серость эта небесная надоела изрядно, забыли, какое небо бывает синее. Надо думать, у вас погода едва ли лучше нашей.

Сейчас получил Любашино письмо. Что же это бедный мой Катабрашечка заболел! Мне все-таки кажется, что это у него простудное, и если таким образом застудить нерв, то могут быть плохие последствия. Надо мало-мало беречься, а то при английских сквозняках можно нажить себе какую-нибудь пакость и потом долго с ней не разделаться. Пишите мне, пожалуйста, а то я буду беспокоиться.

Дела наши все неопределенны, но есть надежда, что еще на этой неделе разъедемся. Говорю, надежда, ибо сама по себе конференция совершенно безнадежна и едва ли здесь удалось бы даже при наилучших условиях достигнуть общего согласия. Очевидно, дело пойдет теперь в плоскости отдельных переговоров. Целую и обнимаю вас, родные мои, крепко-крепко. Скоро увидимся. Ваш Папаня и Красин

Милые мои маманя и девочки!

Около 10 дней я тщетно ожидаю от вас каких-либо известий, и только из вчерашней телеграммы Стомонякову я вижу, что вы в Неаполе и затем через Флоренцию предполагаете быть в Венеции. Объясняю это бегством от жары в связи с рекомендацией Зин[аиды] Павловны поселиться на Лидо[262]. Я писал вам 30 августа по приезде в Берлин по единственному мне (и всем вообще здесь) известному адресу Dr. Залманова. Очевидно, письмо до вас не дошло, иначе я не понимаю, почему его оставили без ответа. Единственное письмо мамани от 19 августа было мною получено еще в Москве. Итак, повторю вкратце, как стоят мои дела. 29 августа я прилетел в Берлин (собственно, 28 августа в Кенигсберг и утром 29 августа поездом был здесь) ради возобновления переговоров с Уркартом[263]. Все эти дни с помощью Стомон[якова] веду эти упорнейшие переговоры. Так как при том еще дурит Москва и день ото дня преподносит разные благоглупости, то ясно, насколько все это легко. Тем не менее есть некоторая надежда на этих днях подписать соглашение. Чтобы с ним в Москве не произошло того же, что с итальянским торговым соглашением[264], мне придется все материалы повезти в Москву и пробыть там 7-10 дней для окончания этого, пожалуй, самого важного сейчас в области внешних сношений дела. Стало быть, обратно в Берлине я буду около 20 сент[ября] и только тогда смогу начать свой отпуск. Очевидно, вы не расположены меня ждать и, видимо, этот вопрос вообще не причинял вам больших забот, и я уж не знаю, как мне поступить с этими 2–4 свободными неделями. Мне самому, безусловно, хотелось бы провести их на юге, поймать хоть остаток солнца этого года и покупаться в море, ну а вам Италия, видимо, уже надоела. Лидо несомненно будет еще скучнее Генуи, ибо кроме песка и моря там, вероятно, ничего нет. В Москву я уеду в зависимости от подписания договора, может быть, уже в ближайший же понедельник. Писать мне надо: Handelsvertretung der Russischen Sowjet Republik[265], Sekretariat, Maassenstr[asse] 9, Berlin, а на внутреннем конверте: "Переслать кратчайшим путем Наркомвнешторгу Л. Б. Красину. Личное". Письмо, если я уеду, доставят мне по воздухопочте.

Володи я тут не застал, он где-то не то лечится, не то отдыхает, вообще же, видимо, бьет баклуши и благополучно возвращается к образу жизни, от которого в Советской России его все-таки отучили. В Лондон попасть мне не удалось, так как переговоры — частью по желанию Укр[аины], частью по необходимости иметь в них Стом[онякова] — должны были быть переведены в Берл[ин], а как только они придут к концу, надо срочно добиться утверждения Москвою.

Погода тут стоит уже вроде осенней, и я не прочь был бы погреться на солнце. Поеду в Москву или полечу, еще не решил. Если будет сыро и дождливо, то придется ехать по ж[елезной] д[ороге], хотя это потеря трех с половиной дней. Ну, целую вас всех. Напишите же хоть строчку!

Ваш Красин

Милые мои маманя и девочки!

Я очень был огорчен, не получив от вас за две недели в Берлине ни одной строчки, и, сознаюсь, с довольно кислым настроением уехал из Германии.

После трудных переговоров с Уркартом я подписал договор, но он должен быть еще утвержден Москвой, и вот для этой, по существу, бесполезной, но при наших головотяпских порядках неизбежно-необходимой процедуры я и еду в Москву, и только закончив таким образом это важное дело, смогу думать об отпуске. Для скорости решил еще раз слетать и вчера утром вылетел из Кенигсберга. К сожалению, ветер был противный, мы израсходовали весь бензин и вынуждены были опуститься в одном имении верстах в 8 от Витебска. Бензин достали сегодня только к 3¹/₂ часам дня, тем временем ветер превратился чуть не в бурю, и до Смоленска 120 верст мы тащились почти два часа, т[о] е[сть] шли со скоростью автомобиля. Лететь в 5¹/₂ ч[асов] в Москву было бы уже неблагоразумно, ибо при противном ветре мы попали бы туда к 11–12 ночи, а при внезапной остановке мотора пришлось бы спускаться впотьмах, что весьма рискованно. Решили, что поговорка тише едешь — дальше будешь действительна и для авиации, и решили заночевать в Смоленске, чтобы вылететь завтра рано утром и быть в М[оскве] около полудня. Пишу сейчас это письмо в маленьком домишке при аэродроме, населенном разными авиационными немцами[266].

Рассчитываю все-таки покончить с уркартовским делом довольно скоро и числу к 20 быть в Берлине. Пожалуйста, сообщите мне через Берлин:

Handelsvertretung der Russischen Sowjet Republik, Sekretariat, Massenstr[asse], 9, Berlin, на внутр[еннем] конверте: для спешной пересылки Л. Б. Красину, где вы и какие ваши планы, как долго вы могли и хотели бы остаться в Италии и где, при условии моего приезда. Надо же мне, наконец, хоть что-нибудь о вас знать.

Целую. Красин

Милые мои маманя и девочки!

Наконец-то от вас хоть одно письмо от 9 сентября, и то от мамани, а не от вас, ленивицы вы этакие.

Получил я письмо как раз перед отлетом почты и потому успею написать лишь пару строк.

Приехал я в Москву (прилетел) только 14 сент[ября], так как буря заставила нас два раза ночевать в пути, один раз не долетев 8 верст до Витебска, а другой — в Смоленске. В Витебске мы только к 3¹/₂ дня получили бензин и, так как лететь пришлось против сильного шторма, перешедшего у Смоленска прямо в бурю, то эти 120 верст мы летели 2 часа и только в 5¹/₂ дня были в Смоленске. До Москвы оставалось при такой погоде не менее 4 часов и, считая еще ¹/₂ часа на налив бензина, попали бы в Москву только к 10 вечера, т[о] е[сть] впотьмах, что небезопасно в случае, если бы под самой Москвой что-нибудь случилось и пришлось бы опускаться не на аэродром, а где попало. Тут легко было бы налететь на что-либо, и потому осторожный наш пилот решил заночевать, против чего, разумеется, возражать не приходилось.

Утром 14-го вылетели в 8 часов. Сперва был дождь, потом прояснило, но ветер дул против, а под Москвой опять попали в бурю; весь город был сплошное пыльное облако, хотя купол Христа Спасителя[267] видно было верст за 20. Пролетели над Серебряным Бором и быстро опустились на Ходынке[268] шагах в 50 от самого ангара. Трепало и покачивало нас изрядно, спутник мой, ирландец, с полдороги страдал морской болезнью, я же чувствовал себя великолепно. Мне теперь скучновато будет ездить по железным дорогам после этих трех больших перелетов. Опасность главная, сколько я понимаю, состоит во взлетах с плохих аэродромов и в посадке на таковые. При разбеге машина имеет скорость около 80-100 километров/час, и если она перегружена или ветер неблагоприятный, то она не успевает подняться в воздух, доходит до края аэродрома, и там попадает на ров, канаву или какое-либо препятствие, и тут легко перевернуться или разбиться и не только сломать себе шею, но чего доброго и сгореть. В воздухе чувствуешь себя спокойнее, чем в автомобиле, настолько идеально работает мотор и устойчиво идет сама машина. Конечно, все зависит еще от пилота, но мне дали лучшего, и перелет наш от Кенигсберга прямо в Смоленск и особенно от Смоленска до Кенигсберга в передний путь 28 августа был прямо замечательный.

Ну, теперь я пока налетался вдоволь, и так как отсюда мне надо заехать в Стокгольм, чтобы взять оттуда с собою Сонечку, то даже и при желании лететь было бы нельзя — тут еще нет воздушного сообщения. Сонечка поехала в Швецию со служебным поручением, но пользуется поездкой и для отпуска. Если меня тут не очень задержат, я думаю привезти ее на несколько дней в Италию, показать ей ребят и девочкам ихнюю тетку. Я только, к сожалению, никакого представления не имею о ваших планах. Насколько длительно имеет быть ваше пребывание в Венеции!? Едете ли вы туда, чтобы дождаться меня, напр[имер], на Лидо, или это заезд уже на обратном вашем пути в Англию? Мне отпуск уже разрешен, но я затрудняюсь сказать, когда выеду из-за уркартовского дела.

Договор мною заключен в Берлине, могу сказать, блестяще, но он д[олжен] б[ыть] еще ратифицирован Совнаркомом, а тут многие умники, частью по невежеству, а иные, м[ожет] б[ыть], и по христианскому желанию подложить ближнему свинью, начинают что-то мудрить, морщить носы и, что называется, воротить рыло. Мне приходится дождаться двух-трех решающих заседаний и дать генеральный бой. Полагаю все-таки, что 20–23 сент[ября] мне удастся выехать и не позже 10 окт[ября] я буду у вас. Долго мне в Италии, очевидно, не придется быть, если вы торопитесь в Англию, но, с другой стороны, в Лондоне уж не отдых, мне там не дадут покоя. Впрочем, если я тут разойдусь с нашими по поводу урк[артовского] договора, то у меня легко может получиться отдых весьма продолжительный, вплоть до полной отставки. Ну, да это там видно будет.

Москва имеет хороший вид, местами почти довоенный. Хороший урожай в средней и восточной России сильно помог. Кое-где на юге есть саранча и другие вредители.

Москва в 1920-[19]21 году, когда была на наркомпродовском пайке, требовала в день 18 вагонов хлеба. Сегодня еженедельный привоз — 80 вагонов. Вот это четырехкратное увеличение потребления хлеба тоже что-нибудь да значит. Москва внешне сильно упорядочилась. В некоторые часы уличное движение настолько интенсивно, что почти нельзя в автомобиле по улицам проехать.

РСФСР Народный Комиссар внешней торговли

Милые мои маманя и девочки!

Я предполагал выехать отсюда не позже 23 сент[ября], но дела складываются так, что я едва ли выеду ранее 29–30 сент[ября]. Боюсь, что вам будет трудно ждать до этого времени, тем более что мне во что бы то ни стало надо ехать через Швецию, т. е. потерять на это лишних 3–4 дня. Вероятно, вам уже надоело в Италии, и, так как мой приезд затягивается, я уже не хотел бы вас стеснять в дальнейших планах, и, если вы стремитесь в Англию, то поезжайте туда теперь же. Я в этом случае тоже проеду из Берлина в Лондон, а отпуск либо отложу, либо использую его как-либо иначе. Очень досадно, что все это так выходит, но мне в данную минуту уехать абсолютно невозможно.

Пишите мне через Стомонякова: совершенно безбожно с вашей стороны за все время не написать мне ни разу, я этого все-таки от вас не ожидал. Если у вас не хватает денег, пишите Стомонякову, я прошу его вас ими снабдить.

Целую всех. Ваш папаня

Милые маманя и девочки!

Я здесь застрял и не могу выбраться. Мною 9 сентября заключен в Берлине договор, по отзыву всей мировой печати, превосходящий по своему значению все доселе заключ[енные] нами договоры плюс Генуя и Гаага, но здешние мудрецы, пославшие меня 24 августа лететь в Берлин и обратно, теперь, что называется, воротят рыло.

Дела у нас тут настолько серьезны становятся, что я подумываю об уходе с работы этой совсем: слишком велико непонимание руководящих сфер и их неделовитость, так что буквально опускаются руки. Таким образом, мои милые, нам еще раз предстоит довольно крупная ломка всех наших жизненных обстоятельств и условий. Возможно, это и к лучшему, можно будет несколько отдохнуть и разобраться в этой сутолоке последних дней.

Я твердо решил уйти из пр[авительст]ва, если не проведу этого дела[269], но пока не проиграл его во всех инстанциях, должен бороться до конца. Теперь решено перенести дело на пленум, который состоится 5 октября[270], значит, ранее 7-10 окт[ября] мне не выехать. Боюсь, что вы так долго не сможете ждать и, кроме того, может создаться такое положение, что мне обязательно придется быть сперва в Лондоне, возможно, для свидания с Ллойд Джорджем. Отпуск мне дан, но когда я его использую — неизвестно. Здесь все здоровы, и Митя поправился почти совсем.

Целую всех. Ваш Краси.

Если нужны деньги, выписывай их или через Берзина, или через Стомонякова, которого я уже дважды об этом просил.

РСФСР Народный Комиссар внешней торговли

Милая маманя и девочки!

Приехала В[ера] И[вановна], жена Андрея, и сообщила, что он выехал в Константинополь и имеет визы в Италию и Англ[ию]. Полагаю, что вы с ним уже так или иначе связались. Адрес Виктора: Victor Ox, Poste anglaise, poste restante. Constantinople. Если у вас еще нет ничего от Андрея, то надо писать или телегр[афировать] Виктору по этому адресу, и тогда уже решите, как и где с Андреем встретиться.

У меня дела пока все еще не определенны, и выеду я отсюда вряд ли ранее 10 октября.

Пока целую всех, надо письмо сдавать на аэропочту.

От вас по-прежнему ни строчки.

Кр[асин]

Милые мои маманя и девочки!

Наконец-то от дочерей получились письма с более или менее определенным адресом. Я все еще не могу уехать. Хотя главные дела уже и окончились (как вы знаете из газет), но я нахожусь еще в положении ерша, которому надо додраться с карасем. Надеюсь, впрочем, что это операция будет недолгая, и мне удастся выехать дня через два-три. Мне очень жаль, что не удалось погреться на солнце и покупаться в море, и еще более жаль, что я и вас сбил с толку и нарушил все ваши планы и расчеты, но ничего не поделаешь, такая уж, очевидно, моя проклятая судьба, что нет мне ни отдыха, ни срока. В данном случае, к тому же, все труды, работа, энергия, талант пропали даром, и небольшое количество ослов и болванов разрушило всю мою работу с такой же легкостью, с какой мальчишка одним ударом разрывает тонкое плетение паука[271]. Даже для моего ангельского терпения это испытание уже превосходящее всякую меру.

Если я выеду около 10–12, то буду в Берлине, дай бог, к 18–20 окт[ября], так мне непременно надо проехать через Стокгольм. Когда-то туда теперь еще попадешь! В Берлине придется пробыть тоже не менее 3–4 дней, так как со Стомоняковым, да и вообще, могут предстоять большие разговоры. Таким образом, только к самому концу месяца я могу освободиться. Вам, наверно, Италия успела уже надоесть, да и пора сейчас, пожалуй, не столь привлекательная. Предоставляю вам решать, как быть дальше: ехать ли мне к вам с тем, чтобы попытаться где-нибудь на море урвать у солнца еще две-три недели, или же мне отказаться от мечты поехать на юг до будущего года, вернуться всем в Англию и вам засесть за работу. Я в этом случае, затратив неск[олько] дней на врачей, тоже вернулся бы в Лондон. Немецким врачам надо будет показаться как для генерального просмотра, так и специально уховику: у меня в левом ухе опять завелась какая-то пакость, и надо будет посоветоваться с каким-нибудь хорошим специалистом. Сердце работает как будто еще по годам хорошо, но и его просмотреть не мешает. Планы мои от активной работы отойти, подучить англ[ийский] язык и, может быть, написать кое-что. К весне буду стараться частным лицом попасть в Америку, прочесть там несколько лекций, а дальше уже будет видно, что и где делать. До весны проживем в Лондоне, а там надо будет, вероятно, думать о какой-либо перемене места, так как на вольный заработок в Англии не проживешь, надо выбирать страну подешевле. Предприятие это будет нелегкое, везде стало отчаянно трудно и тесно жить, и один квартирный вопрос чего стоит. Ну, обо всем этом успеем поговорить. Встретились ли вы, наконец, с Андреем, который уже давно в Константинополе и, по словам Веры Ив[ановны][272], имел итальянскую и английскую визы? Имел ли только соотв[етственно] монеты, не знаю. Андрей у отца в Конст[антинополе]. Если вы еще не списались, немедленно сделайте это. Вера Ив[ановна] приехала сюда со своими ребятами и мается тут с отысканием квартиры, зимней одежды и проч[им]. Дело нелегкое. Впрочем, она человек бойкий и не пропадет: тут только теперь такой публике, что купить-продать умеет, и жить, а средний брат-интеллигент — хоть пропадай. Все есть, но за такие деньги, что лишь спекулянту под силу, а обыватель ходит и зубами пощелкивает. Впрочем, в этом году Москва даже чиниться начала, а в нашем доме даже водяное отопление налаживается.

Митя поправился почти совсем, но учиться ему еще до весны нельзя. Приезжал на месяц в Москву, но вчера опять уехал в Шатуру. Ушок так-таки совсем стал деревенский и в городе редко показывается. Гермаша же тут живет и разработал много очень интересных вещей. Пора ему идти в профессора. Тетя Соня в Стокг[ольме], но, кажется, очень скучает по своим деткам!! И даже отпуск ей кажется не впрок. Боюсь, что теперь уж не удастся мне их [к] вам привезти: срок ее отпуска оканчивается. Ну, пока прощайте. Целую вас всех крепко. Пишите мне через Стомонякова, Maassenstrasse, 9.

Милый мой Любанаша!

Очень тебе благодарен за твое милое письмо и, главное, что скоро меня известила, как вы доехали. Жаль мне, что вас, бедных, так потрепало, хоть и хвастались девчонки, что они любят качку!

Приятно знать, что Лондон вас хорошо встретил, самочувствие много значит.

Я тут по-прежнему еще не могу решить, куда именно поехать. От Вор[овского] получилось известие, что со стороны фашистов[273] никаких неприятностей опасаться мне нечего, но у нас сейчас по другому поводу с итальянцами дело дойдет, вероятно, до торговой войны, а так как при ней возможны всякие эксцессы (особенно с нашей стороны, по малой культурности местных властей), то Вор[овский] опасается всяких неприятностей. Так вот и неизвестно еще, что тут делать. Впрочем, несколько дней надо еще пробыть в Берлине: тут приехал Путилов[274] (тебе кланяется) и французы разные, а и со Стомоняковым многое еще надо обсудить. Авось за это время положение с Италией более выяснится.

Сейчас получена телеграмма о болезни Берзина. Пожалуй, придется мне еще поехать в Лондон, хотя при этом я рискую своим отпуском, особенно ввиду пребывания там ревизионной к[омисс]ии.

Ну, пока кончаю: уже публика меня ждет.

Целую тебя крепко, родных девочек, Наташу, Нину, Лялю.

Привет всем. Володю видел дня 3 назад.

Твой Красин

Милый мой, дорогой Любанаша!

Спасибо тебе за твое письмо, как будто у вас в Лондоне побывал, и даже на праздновании 7 ноября. Я все еще торчу в Берлине, не бесполезно с точки зрения дел, но все же сверх всякой программы. Французы все водят за нос, и хотя от многих я получал уверения, что виза будет и даже в Москве уже было напечатано о моем приезде в Париж, официально дело все еще ни с места, просить же о визе я не буду, пока не получу определенной уверенности в положительном ответе. Хотелось также дождаться Андрея, повидаться и помочь ему с визой. Андрюша теперь уже здесь, выглядит очень хорошо и бодро. Паспорт у него, к сожалению, какой-то грузинский, и я еще не знаю, как мы для него добьемся англовизы. В крайнем случае придется прибегнуть к услугам З., он как-нибудь да устроит. В крайнем случае, если бы уж никак не удалось (чего я не думаю), пришлось бы тебе приехать в Берлин с ним увидеться. Держи меня в курсе дела, какой ответ дадут французы Берлину.

Андрей пока поселился в Берлине, походит тут по музеям и пр[очее]. У него мечта поступить в Реймс в школу виноделия, но еще неизвестно, как будет вопрос финансов. Во всяком случае у парня в голове дело, а не ветер, и мальчик этот не пропадет. Хуже стоит дело с Володей. Он болтается тут без всякого дела, и я думаю на него сделать некоторый нажим в смысле прекращения такого времяпрепровождения. Тебе тоже пора понять, что для него праздность, кабаки и среда шиберов[275], прощелыг и сутенеров гораздо хуже всякой болезни. Абсолютно несчастная была мысль отправлять его [в] Италию. В Шварцвальде[276] он тоже вовсе не лечился и не отдыхал, а выпивал и болтался зря, и никакой физической пользы из лечения не вышло. Морально же он сильно разложился, и заставить его войти в норму будет очень нелегко. Вся штука имеет еще тот плохой привкус, что около него околачиваются шибера, определенно спекулирующие на его близости ко мне, и все это при наличности "Рулей"[277] и "Последних новостей"[278] чревато всякими и всяческими столь же глупыми, сколь неприятными сплетнями, выдумками и проч[им]. Я думаю, никакого специального лечения ему не надо, отдых у него превращается в утомительное ничегонеделание и плохой образ жизни и надо ему попросту становиться на работу, притом не откладывая это до возвращения из России Либермана, который туда даже еще не выехал, да и неизвестно, когда выедет. Так я это все Володе и скажу, и, думаю, будет лучше ему послушаться меня, тебе же посоветую не расслаблять и без того слабого уговорами ехать на какие-то курорты, где он, повторяю, только будет тянуться за шиберами, усиленно курить и выпивать.

Ты уж не сердись на меня, Любанаша, но, право, мне жалко В[олодю], и твоими методами материнских забот и жалости ты его только губишь. Он начал было выправляться в советской суровой школе, а теперь все это опять прахом пошло.

Вчера был я со Штолем у врача, проф. Unger, будто бы хороший специалист по внутренним болезням. В общем ничего у меня не нашел, кроме повышенного давления в сосудах и увеличения какого-то из желудочков сердца. Завтра иду к нему на 2–3 дня в клинику, где будет сделано систематическое исследование, и уже после этого профессор определит для меня режим.

Субъективно я себя чувствую прекрасно, голова свежая, желудок работает, но, конечно, машине уже 52 года, и сосуды не могут быть столь эластичными, как у новорожденного или у нашего Любана. Как бы ни было, эскулапы могут надо мной изгаляться сколько им угодно, сделают и рентгеновский снимок и, вероятно, обдерут как липку, хотя я еще не сказал настоящего своего имени.

Ну вот, мои милые, это пока все. Занят я тут очень, есть много интересных дел.

Наташе скажи, что о приезде Ге мне еще ничего не известно, но я с Кл.[279] переговорю, чтобы ей дали сюда отпуск, и Гермаше, конечно, надо побывать в Лондоне и посмотреть девчонок.

Девочек моих родных и тебя целую. Тоже Наташу.

Твой Красин

Милые мои девочки!

Спасибо вам за ваши письма, мне было очень интересно узнать, как вы там живете, и я рад, что все идет, по-видимому, хорошо. Я здесь теперь всерьез принялся за свое здоровье, хожу по докторам и даже пошел на несколько дней в санаторий, чтобы дать себя всесторонне исследовать. Маманя может быть в этом отношении вполне спокойна: раз уж я за это дело принялся, я проделаю все основательно. Делали с меня и рентгеновский снимок. Всюду и все обстоит благополучно, если не считать некоторого расширения сердца и аорты, что, впрочем, и я сам давно подозревал ввиду некоторой отдышки при ходьбе по лестницам и повышенной чувствительности к табачному дыму и плохому воздуху.

Для проверки я решил показаться еще другому врачу и пойду туда сегодня или завтра со Штолем. Тем временем все-таки не прекращаются и разные дела и приемы, приходится принимать разных людей и ходить на званые завтраки и обеды. Это не беда, времени у меня есть немало, и я успею еще отдохнуть, когда уеду отсюда. Тем временем выяснилось, что мне можно поехать в Италию: Воровский, который сначала находил это рискованным, теперь, напротив, прямо пишет, чтобы я приезжал, очевидно, отношения с новым правительством обещают быть не хуже, а лучше, чем с прежними. Я все-таки тороплюсь кончить все здешние дела и на днях уеду, скорее всего в Италию. Вчера приехал дядя Гера. Мы просим для него визу, чтобы он мог съездить к вам в Лондон. Очевидно, визу дадут. Целую вас всех крепко и Наташу. Маманичку, "золотая голова!", поцелуйте особо. Андрею визу тоже хлопочем. Ваш папаня

Милая моя маманя!

Ну, я прошел тут такой медицинский искус, что, кажется, больше уж и требовать нельзя. Расскажу по порядку свои при-, а отчасти злоключения.

Сперва Штоль повел меня к проф. Унгеру — это здешнее светило по внутренним болезням. Осмотрел, выстукал, выслушал довольно внимательно, нашел некоторые непорядки в области сердца и предложил лечь на несколько дней в санаторий. Положился в санаторий, и в течение почти недели проделывали надо мной всевозможные истории. Все оказалось в блестящем порядке, исключая сердца и аорты. Рентгеновский снимок показал расширение того и другого и, рассматривая его, профессор к моему великому удивлению заявил мне, что изменения аорты такого характера, что 90 % из 100 вероятности рассматривать их как возникшие на почве lues'а[280]. На мои заявления, что ничего похожего на такое заболевание у меня не было, он заявил, что могла быть какая-нибудь совершенно незаметная и скрытая форма, и решил проделать реакцию Вассермана[281]. На другой день на приеме в санатории (у меня в комнате) выслушал доклад ассистента: реакция Вассермана, как и следовало ожидать, дала абсолютно отрицательный результат. Тем не менее, говорит, так как такое расширение аорты бывает только на этой почве, то он стоит за необходимость соответственного терапевтического лечения и тут же мне делает какое-то вспрыскивание, а затем говорит: "Вы поедете в Висбаден для курса лечения 4–5 недель у врача, которому он даст предписания. Выяснив далее из разговора, что дело идет не более и не менее, как о вспрыскивании неосальварсана, я заявил решительное свое несогласие начинать курс лечения, пока я не урегулирую своих берлинских дел и не приготовлюсь к отъезду в Висбаден. Поэтому и никаких дальнейших впрыскиваний я не считаю сейчас возможным делать. Весь этот подход к делу казался мне неправильным, и я взял за бока Штоля. Он, очевидно, вполне под впечатлением профессорского величия, начал было меня уговаривать продолжать лечение, указывая, что это вполне безопасно и что неосальварсан теперь часто применяется при разных болезнях. Но я, по своему инстинктивному отвращению к лекарствам, начал стороной наводить справки. Оказалось, совсем наоборот, многие врачи не только не считают средство невинным, но даже будто бы на каком-то медицинском конгрессе была вынесена резолюция о безусловном воспрещении неосальварсана во всех тех случаях, когда вассермановская реакция дает отрицательный результат. Далее, сама вассерм[ановская] реакция считается абсолютно надежной и, если даже при некотором предубеждении профессора она у меня дала отрицательный результат, то это с абсолютной верностью показывает полное отсутствие основания для каких-либо гипотез о 1ues'е. А раз так, то с какой же стати давать впрыскивать в себя всякую дрянь!

Тут уж я забунтовал вовсю, и мой Штоль, как натура слабая, явно начал сдавать позицию. Так как Kraus[282] считается уже несколько устарелым, я пошел к другому профессору Goldscheider'у[283], специалисту-сердечнику, о котором со всех сторон имел очень хорошие отзывы (в том числе и А. М. Старковой[284]). Пошел к нему и обсказал все, как было, не называя только фамилии профессора (сам я им показывался не под своим именем[285]). Goldscheider после внимательного осмотра и исследования рентгеновского снимка нашел, что расширение некоторое и сердца и аорты есть, но не тревожных размеров и по характеру вовсе ни на какой lues не указывает. Сверх того, перенесенные мною в детстве и в 30-летнем возрасте малярии с избытком все это объясняют, а вассермановская реакция уже окончательно устанавливает беспочвенность этих предположений. Никаких впрыскиваний делать не надо и даже лечение, напр[имер], в Nauheim'е не представляется необходимым. Достаточно принимать иод и мышьяк, а затем классическое: "не волновайтесь", ведите правильный образ жизни, умеренность в еде, питье, курении и, если можно, отдых. Словом, вся эта медицинская гора родила мышь, болезни никакой особенной нет, и первый знаменитый профессор оказался если не шарлатаном (хотя обобрал меня, с санаторием, изрядно), то во всяком случае спецом с предвзятыми идеями, склонным из пациента делать "опытного кролика". Ну, во всяком случае, я проделал все, что можно было проделать, и могу со спокойной совестью ехать просто отдохнуть. Воровский писал, что всякие препятствия с Италией устранены и что я свободно могу туда поехать, — я так, очевидно, и сделаю. Заканчиваю тут свои переговоры и дела и в самом начале будущей недели двинусь сперва в Рим, а затем, видимо, в Сицилию. Возникла, было, у меня идея поехать на Корфу, но меня отговорил Андрей: в Греции сейчас хуже, чем у нас было в апреле 1917 года, и страна эта в данный момент не для туризма. Да и я думал об этом, лишь когда считал себя отрезанным от Италии. Тут сейчас Гермаша, и я хлопочу для него англ[ийскую] визу.

Описал тебе, Любанчик, подробно все свои мытарства, чтобы ты уже не беспокоилась. Склероз у меня в начальной стадии. Состав крови нормальный. Словом, все в порядке. До отъезда еще напишу.

Целую тебя крепко и девочек. Твой Красин

Милая моя маманя и родные мои девочки!

Вчера я приехал в Рим и остановился у Воровского. Ни его самого, ни Д[оры] М[оисеевны] здесь нет, я говорил с ним из Берна по телефону (он в Лозанне[286]) и по его совету остановился в его пустой квартире. Вчера весь день, пока было светло, бродил по Палатинскому холму[287] и разным форумам, а вечером был у Муссолини[288], пожелавшего со мной говорить. Если не считать 2–3 приемов и неизбежного интервью прессе, то я уже нахожусь в состоянии абсолютного безделья и беззаботности, и главное и самое необычное- мне некуда торопиться, и с непривычки это как-то даже жутковато: точно тебя выключили из жизни. Сегодня с утра я раздобыл себе безработного обыталившегося русского архитектора, и мы опять-таки весь день, до темноты, посещали разные архитектурные памятники и Пантеон[289]. Вдвойне интересно, так как мой спутник с этой стороны хорошо знает Рим и на многие вопросы мои отвечает обстоятельнее путеводителя. Обедали в первой попавшейся харчевне, с дешевым итальянским вином и кимерьере[290], которые сыр в суп посыпают, стряхивая его с тарелки, а салату помогают валиться куда надо, подталкивая его пальцами: совсем так, как я люблю при путешествиях по Италии. Погода оба дня стоит чудесная, и я хорошо сделал, захватив с собой более легкое пальто, а днем на ходу я и его снимаю. Завтра или в четверг я из Рима уеду в Неаполь, пробуду там дня 2 и затем уже буду устраиваться "всерьез и надолго" либо где-либо около Амальжи, либо, если там покажется недостаточно тепло, поеду дальше в Сицилию. От Рима начиная, уже совершенно и абсолютно откажусь от всяких дел и даже адрес свой сообщу сюда только доверенному лицу для пересылки почты, а то еще чего доброго привлекут к каким-нибудь переговорам, благо Муссолини проявляет желание с нами кокетничать. Предполагаю просидеть где-либо на солнышке около 4 нед[ель] и затем приеду к вам, чтобы еще и в Англии отдохнуть неделю-другую без работы.

Надеюсь, Гермаша и Андрей получили уже визы и, может быть, теперь даже уже с вами. Я не успел сам ответить Наташе насчет ее поездки в Берлин. Мы с Ге решили, что теперь ей не стоило ездить, а лучше уже она проводит своего папаню на обратном его пути до Берлина. Жалко, мне не удалось дождаться гермашиной визы, а то я бы не утерпел от искушения его проводить в Лондон и поглядеть на него с ребятами в нашей обстановке. Андрея я, конечно, еще успею увидеть по возвращении.

Ну, милые мои, пока прощайте, уже четверть 12-го, и с большой ходьбы весь день на воздухе меня здорово клонит ко сну. Чувствую я себя очень хорошо, иод начал было принимать в Берл[ине], но бросил из-за насморка. Начну и иод и мышьяк принимать, когда устроюсь на месте, а то в дороге это неудобно.

Крепко вас всех, мои милые, целую, а также Ге, Наташу, Андрея, Нину, Лялю и всех вообще наших.

Пишите мне пока через Делегацию[291] Corso d'Italia 44, Roma. Жду письма от младшего Любана: сестрички его милые мне уже по письму написали, а от него еще нет ничего. Целую.

Милая моя маманя и родные девочки!

Третьего дня послал вам открытку из Помпеи.

Холод был настолько собачий, что в теневой стороне помпеянских улиц был ледок! Вообще в Неаполе оказалось много холоднее Рима, какой-то ледяной ветер, и я решил бежать прямо в Сицилию, не пытая счастья в Амальжи и окрестностях, как мне предлагали наши римляне. Первый день в Таормине тоже был не очень приветлив, хотя, конечно, и далеко не так холодно, как в Неаполе. Но уже со вчерашнего же дня здесь потеплело, и сегодня на солнце было совсем хорошо, даже жарко, и в старые времена я не замедлил бы выкупаться. Ну а теперь на такой эксперимент не решаюсь, и, таким образом, на этот раз всякие надежды на море как таковое приходится оставить. Досадно мне до крайности за пропавшую осень и невыполненный план прожить с вами вместе в Италии, тем более, и в деловом-то отношении из моего летнего и осеннего "хвастанья" не вышло практического толку, хоть и не по моей вине. Ну да черт с ним, что с возу упало — пропало.

Сейчас я, наконец, действительно заехал в такие места и условия, что кроме хронического безделья и еды здесь делать абсолютно нечего. Лежу мордой на солнце и читаю "Письма к тетеньке"[292] и "Помпадуры и помпадурши"[293]. Даже газет нет. В Риме у меня еще были дела: визит к Муссолини, пара завтраков, интервью для прессы, своя торговая делегация, но здесь я чувствую абсолютную отрешенность от всяких дел и забот и бездельничаю абсолютно. Единственная реальная опасность: как огня боюсь приезда сюда Herr'а Lion'а[294] (он "пужал" меня в Берлине, что собирается с женой в Таормину), и если он действительно тут появится, либо сбегу куда-нибудь, либо совершу какую-либо уголовщину, убийство, самоубийство или что-либо подобное.

Остановился я в Hotel Excelsior, кажется, один из дорогих отелей, но расположен хорошо и кормят великолепно: я давно уже не едал такой легкой, вкусной и, безусловно, хорошо приготовленной еды.

К сожалению, Таормина очень тесна, а ходить вниз к морю и карабкаться обратно для меня в 1922 году оказывается уже далеко не так легко, как в 1910, когда я был здесь первый раз. Таким образом, я не поручусь за очень долгое тут пребывание. Пишите поэтому лучше "Roma, Corso d'Italia, 44", иначе письмо может со мной разминуться. Как-то вы там "живете", мои милые? Был ли у вас дядя Гера и как ему понравился Лондон? Какая у вас стоит зима, много ли туманов? Как Наташа, Нина? Приехал ли Андрей? Едет ли куда Володя и что ему сказал доктор? Если надо еще отдыхать, то советую оставить его жить в Лондоне у нас и это, по-моему, лучше всяких курортов, если он будет у мамани под наблюдением и на хлебах, а не по гост[иницам] и ресторан[ам]… Целую всех.

Милый мой Любан и дорогие девочки!

Ну вот, я живу в Таормине уж другую неделю и совсем вошел в "новый курс". Заключается же он в абсолютном ничегонеделании, еде и спанье. Ложусь я примерно около 9–9¹/₂ и к 10 часам уже обязательно засыпаю. Выходит это автоматически: обед в 7¹/₂ и тянется до 8¹/₂—9. А там уж что будешь делать: наемся до отвалу, в смокинге и причандалах, гулять идти темно, да и за день находился. Первейшее желание — придти домой в комнату и рассупониться, ну и при этом естественнее всего взять книгу и на боковую. Обленился я до невозможности и с самого выезда из Рима не прочел ни одной деловой книги или бумаги. Мой портфель и моя "канцелярия", полные "материалов" для работы на досуге, стоят и взирают на меня с укоризной, замки их ни разу не открывались и грозят заржаветь. Единственное, что прочел, это 2 тома Щедрина[295] и принимаюсь за 3-й или за "Жана Кристофа"[296]. В отеле народу мало и все весьма неинтересные англичане, и я ни с кем слова не молвил. Успею еще наговориться со всяким народом.

При таком благочестивом отходе ко сну я без труда просыпаюсь в 6¹/₂-7, как раз к восходу солнца. Надеваю (радуйся, маманя!) пижаму, туфли и выхожу на свой балкон. Этна[297] еще стоит светло-серая в ночном почти своем наряде, а напротив, на горизонте, чуть розовеет приближающийся восход, постепенно краски ярчают, и дымок, которым вечно курится гора, а потом и ее вершина снежная розовеют, наконец, из моря выплывает солнце, и начинается день во всем его южном великолепии. До сегодня было очень тепло, и я третьего дня (19 декабря) даже искупался в море, около Isola-Bella. Не думаю, чтобы вода была холоднее 15–16 градусов.

Таормина плоха только тем, что тут сравнительно мало прогулок, но и менять ее боюсь, все-таки здесь, видимо, теплее, чем в других местах. Хожу днем довольно много, иногда даже не прихожу к lunch'у[298] в отель, а остаюсь всю солнечную часть дня на море и ем где и что попало. Морда стала добросовестно красного цвета, и такого загара я давно уже не имел. Пробовал съездить поближе к Катанье, но там все на черной лаве, и местность носит удивительно унылый вид. В Сиракузах же, вероятно, уже холоднее, там меньше гор и нет защиты такой от ветров. Останусь в Таормине, вероятно, до конца месяца, а к тому времени мне, вероятно, надоест сидеть в Сицилии, и я надеюсь к началу января быстрым маршем продвинуться на Лондон с тем, чтобы еще и там иметь неделю-другую свободными от правильной работы.

Очень жаль, если Гермаше не удастся побывать у вас и поглядеть ребят и Лондон. Что за скоты такие, отказать в визе? То же и с Андреем! На кой черт прицепил ему В. В. [Окс] эту спутницу!! По поводу Володи я уже писал — если врачи находят нужным лечение от этой волчанки, то, конечно, работу в Северолесе брать не надо, но лечиться, по-моему, лучше всего живя дома. И в смысле питания и во всех других смыслах это лучше, дешевле и спокойнее. Целую вас всех, мои миланчики. Бывших рожденниц и именинников прошу меня извинить за непоздравление: в дороге это случается. Красин

Поздравляю всех вас, родные мои, с праздниками. Ваш папаня. Твой ответ, Любанаша, "подумать и поразмыслить" о разных материях в моем поведении звучит иронией: башка у меня абсолютно пустая и ни о чем думать неспособная: плыву вверх брюхом.

Милая моя Любаша!

Ну вот, я таки покончил со всеми визитами, приемами, обедами и пр[очим] и сегодня вечером выезжаю в Москву вместе с Чичериным и его делегацией. С поездками в Германии теперь плохо, все скорые поезда отменены, вагоны часто нетоплены, нет света. Поэтому случайное совпадение поездки с Чичериным очень благоприятно, мы получаем 2 своих вагона и без пересадки едем до Риги.

Стомоняков ждет меня в Москве. Здесь все в порядке, но Герм[ания] вообще производит печальное впечатление. Тем не менее немцы уверяют, что выдержат. Вчера был вечером у Куно[299], а сегодня завтрак у мин[истра] иностр[анных] дел. Времени никакого. Напишу еще с дороги. Целую вас всех, очень рад, что Котик поправился.

Обнимаю тебя, мой родной. Твой папаня

Здравствуй милая моя, родная маманя, золотая голова! Здравствуйте, родные мои девочки!

Собираюсь давно засесть за письмо вам, но по приезде в М[оскву] дела всегда так одолевают, что недели две вертишься как угорелый. Сегодня 11-й день, как я здесь, и понемногу все начинает у меня входить в норму.

Начну с описания самой дороги.

Доехали хорошо благодаря тому, что ехали с делегацией. Иначе по Германии намаялись бы, так как скорые поезда там сокращены и спальных вагонов нет. В Берлине подобрали Н. Н. Вашкова и А. М. Старкову и ехали большой компанией. От Риги получили вагон, хоть и не мой, но вполне чистый и удобный. 12-го в понедельник приехали на границу, в Себеж. День был великолепный, солнечный, и нам устроили необычайно помпезную встречу. Пограничный полк с музыкой, речи, митинг с участием чуть ли не всего населения, словом, у иностранцев, которые с нами ехали, глаза на лоб вылезли от удивления: где же этот угнетенный и нагайками удерживаемый в повиновении народ? И почему вокзальная публика имеет веселый вид и даже буфеты работают лучше, чем сейчас в Германии? Этот же пейзаж сохранился до самой Москвы. Урожай прошлого года сделал свое дело, и обыватели, в прошлые годы при встрече уже начинавшие разговор о еде и топливе, на эти темы теперь почти не разговаривают, — признак того, насколько смягчился продовольственный и топливный кризис.

В Москву приехали 14 февр[аля] в 2 ч[аса] дня, почти точь-в-точь по расписанию. Тут уже нас ожидал совершенный балаган: на вокзале два почетных караула, от чичеринских каптенармусов и от внешторговской артиллер[ийской] школы[300], с музыкой и властями вплоть до германского посла. Вот уже, ей Богу, никогда не думал, чтобы мне когда-либо пришлось принимать почетные караулы!! До чего только не дожили эти большевики!

Словом, и Москва нас встретила очень приветливо. Грожан[301], полагая, должно быть, что я приеду в лонд[онском] осеннем пальто, явился на вокзал даже с той жеребковой на беличьем меху курткой, мерку для которой с меня снимали в октябре при проезде через Питер.

На квартире у себя нашел все как оставил в октябре. Дом эту зиму отапливается, как и большинство домов в Москве, и только при больших морозах моя Васильевна подтапливает кирпичную "буржуйку", и мерзнуть эту зиму абсолютно не приходится. Зима затянулась, и никаких признаков весны еще нет. Это хорошо для урожая, а хороший урожай сейчас для нас все. В доме даже пущен в ход подъемник, и если бы только не отчаянная квартирная нужда в остальной Москве, заставляющая уплотнять и уплотнять квартиры, положение можно бы назвать нормальным. У Гермаши в квартире тоже тепло, а на днях местная комячейка даже избрала его шефом находящегося в доме (это ведь рабочая коммуна) рабочего клуба, и мы теперь над ним посмеиваемся, что на советских празднествах ему придется дефилировать на Красной площади со знаменем клуба! Смеялись тоже на днях у них вечером, что Гермаша на старости тоже стал делать карьеру и догоняет Наташу, хотя, разумеется, еще не успел получить столько советских и коммунистических должностей, как она. У нас тут сплошные юбилеи: 25-летие нашей партии, 5-летие Красной армии и прочее. Меня по этому случаю опять зачислили в почетные бойцы 24-го стрелкового Бобруйского полка, потом ореховцы переименовали моим именем Морозовскую электростанцию[302] и то же самое устроили в Баку с Биби-Эйбатской станцией[303]: в Орехово придется поехать, да рано или поздно надо будет и в Баку отдать визит.

3 марта

Не писал опять целую неделю, то то, то другое. Приехала Катя с Митей. Этот мальчонка экспериментировал с электрическим вентилятором и угораздило его обе руки сунуть внутрь: чуть не оторвало пальцы, поцарапало и посдирало кожу, и сидит наш электрик с обеими забинтованными руками. Ушок, конечно, поначалу перепугался, но теперь это все обошлось.

Самую-то главную новость я вам еще не сообщил. За три дня до моего отъезда у Асетра[304] родился сын. В первое воскресенье по моем приезде я им дал автомобиль, и Соня, Алеша и муж Аськи ездили за ней в лечебницу и привезли ее с сынком во 2-й Дом советов. Мальчик ничего, славный, но роды были довольно трудные, и при заполошности Аси особенно. Муж ее, студент-техник, кажется, из московских немцев, довольно застенчивый на вид, несколько напоминает Дм[итрия] Ник[олаевича], отца Володи, в молодости, по стилю.

Дня через 3–4 у Асетра на несколько часов пропало молоко, и он выл, говорят, как в детские свои годы, полагая, очевидно, что ребенок от этого моментально умрет. Приданое я все доставил, но Ася с гордостью замечает: прислали все розовое, для девчонки! Назовут мальчика, кажется, Гермашкой. Мальчик очень хорошенький, я его навещаю по воскресеньям, и он растет заметно с каждой неделей.

Сонечка, хотя немного похудела против Швеции, но все-таки выглядит хорошо и с ребенчишкой пока возится не много, тем более что взяли какую-то девицу вроде няни.

Заходил как-то к Литвинову, будучи по делу в том доме, где он живет. Айви[305] и ребята с ним же. Миша стал довольно сухощавым и не очень резвым мальчиком, даже какой-то, по-моему, задумчивый, но Таня — прелесть девочка, очень бойкая, живая и красавица! (Ожидают, кажется, третьего??) Айви тебе, маманя, очень кланяется и очень просила прислать карточку. Я пообещал показать Володины снимки, сделанные перед отъездом, но до сих пор их не получил. Сам Литвинов как-то стал ровнее и спокойнее, хотя Стомонякову врачи говорили, что у него (Литвинова) с сердцем дело обстоит довольно неважно.

Общая атмосфера тут все-таки еще неустойчивая: через пень колоду или бочка меду и ложка дегтю. Вводят уголовный и гражданский кодекс и шпарят расстрелы за обычную какую-нибудь взятку. Конечно, коррупция везде страшная, но репрессиями ни черта не поделаешь, надо тут более глубокие меры и терпенье, только с годами все эти безобразия можно изжить, главное, страна несомненно становится сытее и начинает явно отдыхать. Тяга к учебе громадная, и множество всякого народу толкается по школам, но ученье идет кое-как, нет ни учебников, ни средств, ни профессуры. Выйдут, конечно, недоучки техники и врачи, но так как их много, среди них будет, несомненно, немало исключительно талантливых самородков, и эти дойдут до высших ступеней знания, как доходили Ломоносовы[306], Горькие и пр[очие].

Сегодня я был в составе комиссии по постройке Дворца труда, смотрели проекты, представленные на конкурс. Конкурс этот объявили при моем отъезде в начале октября. И вот за каких-то 5 месяцев моск[овские] и питерские архитектора, не имея ни столов, ни бумаги, ни красок, настряпали 49 больших проектов, и некоторые из них очень и очень интересны, а вся вообще выставка поражает большой силой: несомненно, и тут творческие силы не только оживают, но и получили от революции сильнейший толчок. Такая же картина в области техники и изобретений: там и сям вылезают из-под спуда необыкновенно важные интересные идеи. И в то же время на многих фабриках, особенно в провинции, до сих пор еще гонение на спецов, выживание их из квартир и пр[очее] и пр[очее].

Выживали было из "Музо"[307] дядю Борю, но теперь, кажется, там найдено какое-то решение, устраивающее дело по-прежнему.

На Шатуре решено ставить большую станцию, и А. В. Винтер[308] в самом близком будущем собирается в Берлин заказывать большие машины. Авель, Семен живут по-прежнему, первый из них не выглядит переутомленным работой тем более, что секретарем ВЦИК РСФСР состоит маляр Сапронов[309], известный Мамане по Генуе. Хороший парень, но в качестве статс-секретаря все-таки еще… новичок. А.А.Богданов[310] и Нат[алия] Богд[ановна][311] пребывают в своей неизменности и очень всем вам кланяются. Я их уговариваю опять поехать в Лондон (предвижу для них такую возможность). Но А. А. [Богданов] что-то упирается.

Ну, пока до свидания, милые вы мои! Если не кончу письма сегодня, то оно опять рискует пролежать неделю, тем более, что в недалеком будущем партийный съезд[312] и с ним подвалит много добавочной работы. Крепко вас всех целую и вспоминаю вас всех постоянно в разные часы, стараясь себе представить, какой у вас там в данный момент пейзаж. Целую Наташу и Нину, Володе привет. Ваш Папаня

Пишите же мне хоть раз в неделю, хоть коротко.

4 марта

Милая моя маманя!

Пользуясь воскресеньем, пишу тебе еще о некоторых делах не для всеобщего сведения. В общем, атмосфера здесь лично для меня скорее улучшилась, несмотря даже на отсутствие Ильича, который хотя и поправляется, но довольно медленно[313]. Очевидно, у большинства внутреннее сознание, что их октябрьская позиция была ошибкой, даже просто глупостью, это сказывается во множестве мелких фактов. Отсюда еще, разумеется, очень далеко до быстрого выпрямления и правильного курса. С монополией внешней торговли мы одержали решительную победу и разбили всех ее врагов наголову. Тут на нашу позицию встали полностью Ленин и Троцкий, и всей остальной публике оставалось только принять решение, диаметрально противоположное тому, какое было принято осенью[314]. Разумеется, и тут, при наличности многих интересов, как внутри России, так и в особенности вне ее, которым монополия стоит поперек горла, нечего обольщаться успехом, а надо завтра же готовиться к новому напору и новой борьбе.

Ставился вопрос и о Лондоне. С моим отъездом и болезнью Берзина положение создалось там очень трудное. Возникал такой план, чтобы в Англии полпредом назначить Воровского, освободив меня совсем от этой должности. Решили пока оставить по-старому, Воровский частью не очень пригоден, частью нужен еще и Италии… Решено только отозвать из Лондона Клышко[315], по-видимому, это вывод из доклада ревизионной комиссии. Кем мы его там заменим в качестве замполпреда, еще неизвестно. К сожалению, Богрова тут сейчас нет, а не переговорив с ним, я не могу высказаться о его кандидатуре. Что касается меня, то не будь необходимости для детей быть в Англии, я с удовольствием воспользовался бы удобным предлогом уйти из Лондона, где меня Бонар-Лоу[316] и Керзон[317] не пожелали принять[318]; как раз самое время было бы посадить им туда Воровского или даже еще менее значительную фигуру. Здесь в смысле работы несомненно интереснее, чем в Европе, и только в случае возобновления связи с Америкой мне имело бы смысл поехать туда на полгода. Жить сейчас в Москве уже и вам было бы возможно, если бы не чертовски трудные здесь вопросы с квартирой, вечно растущими расходами, в связи с падением курса рубля, и большими неудобствами и неприятностями по урегулированию всех таких житейских дел. Тут либо надо быть в какой-то вечной противной охоте за всякими случаями и способами, чтобы если и не улучшить, то хоть удержать на прежнем уровне автоматически ухудшающееся из-за растущей дороговизны положение, либо стоически вести спартанский образ жизни, вроде Фрумкина, который чуть-чуть не уморил жену, предоставив ей рожать в какой-то демократической лечебнице, не умея и не желая пойти в какую-то инстанцию, попросить несколько бумажных миллиардов, без чего ни хорошего доктора, ни теплой и чистой постели не получишь. Я, конечно, буду изучать все возможности, и в общем и целом вопрос о переезде сюда вашем надо обдумать, но пока что я все-таки доволен, что могу вас там оставить на прежних основаниях. Там видно будет. Слишком торопиться пересаживать девочек сюда, пожалуй, не стоит.

Милый мой родной Любонаша, любимые девочки!

Чтобы не задерживать рецептов для Кати, посылаю их сегодня и ограничиваюсь несколькими строчками, писать большое письмо пока некогда.

Живу я хорошо, здоров, обут, одет, сыт, каждую неделею беру ванну, работаю много и даже постричься некогда — оброс, как деревенский поп.

Ездил в Питер, но только на два дня: Москва вызвала по срочному делу. Видел Таубманов. Постарели они изрядно, особенно Вера Влад[имировна][319]. Гриша нашел меня в великолепном состоянии. Вес оказался 5 пуд[ов] 5 ф[унтов], правда, в одежде. Питер тоже сильно приубрался и имеет привычный вид. Получил два маманиных письма, одно через Гринфельда, конечно, с большим опозданием.

Я не знаю, получили ли вы мое письмо большое, посланное через Берлин? Пишите. От девчат ни от которой ни слова! Непорядок! Так как вы люди тоже советские, а я все-таки нарком, то я "в порядке боевого приказа" устанавливаю: каждая из 3-х девчонок обязуются раз в две недели написать мне хоть коротенькое письмо. Наташе Красиной проследить за исполнением.

Володя меня надул: обещал прислать снимки и до сих пор ничего не прислал. Очень прошу его прислать их, а также сделать отпечатки со старых негативов, а то маманиных карточек более новых у меня вовсе нет, а девчат карточки у меня отобрали Таубманы.

Ну вот, пока и все.

Целую и обнимаю вас всех крепко. Берегите маманю и ухаживайте за ней. Целую, Наташу, Нину. Володе, Ляле и всем вообще привет.

Ваш Красин

Милая моя маманя, золотая моя голова! Получил сегодня твое письмо и альбом с карточками и очень этому всему обрадовался. Спасибо! Милая ты моя маманичка! Я даже испугался: вдруг Вы в самом деле превратилисьв тигрицу, ведь этак Вы чего доброго детев моих можете там растерзать, а советских начальников там у вас поблизости все равно нет, и вы им ничего сделать не можете!

У нас с тобой на этот раз перемена ролей, ты относилась к делу спокойно, а теперь я. Последний мой приезд в Англию, в связи с нашим тупиком в отношении дела Урк[арта], меня убедил в бесцельности моего проживания в Англии, а наглый отказ М[инистерст]ва ин[остранных] дел меня принять делал мое дальнейшее пребывание в Англии даже политически нецелесообразным. Не хотите разговаривать, довольствуйтесь Клышкой или в лучшем случае Воровским, а для более серьезных разговоров приезжайте в Москву или Берлин. Конечно, здесь моя работа с Лондоном не идет ни в какое сравнение. Я тут каждый день в десяти местах убеждаюсь и вижу, насколько полезно мне тут быть, и вот за каких-нибудь два месяца, а уже работа сильно двинута вперед, и, напр[имер], сейчас я занят воссозданием российского хлебоэкспорта[320], и, я думаю, создадим организацию, какой еще у России не было никогда. И вообще, Внешторг начинает налаживаться, и успехи его можно проследить уже статистически. Постоянно выступаю на собраниях, и надо видеть, как публика рабочая слушает. Тут был ряд выступлений по случаю 25-летн[его] юбилея партии[321], вспоминал Федора Афанасьева[322] и 90-е годы в Питере — сам некоторым родом вроде Богородицы — старше юбиляра — партии, ибо я работу начал не в 1898, а в 1890 году. При настойчивости я бы мог добиться оставления в Лондоне, но тогда пришлось бы переехать туда, т[о] е[сть] перейти на инвалидное положение, а это мне еще рано. Чувствую себя я великолепно и могу еще поработать. Жаль только, что жить врозь приходится, но неволить вас к переезду или его форсировать не хочу, думаю, что вам остаться там можно будет, если даже придется перейти на более скромное положение, тоже не беда: ребятам это будет только полезно, они уже не маленькие и попробовать жизнь с более суровой и жесткой ее стороны им не помешает. Тебе же избавиться от большого трена[323] будет тоже не плохо. Можешь ребят и оставлять, съездить в Москву, побывать у Шурочки[324] (она теперь полпредом в Норвегии и встретит тебя хоть с почетным караулом), а летом я всегда буду приезжать к вам в отпуск и среди года еще раз-другой.

Впрочем, насчет России ребятам тоже надо подумывать. Не след им обангличаниваться и бросать родину, а краше и лучше нашей страны и нашего народа все равно ни в каких Европах ничего нет.

Кошачья привычка к одному месту не резон: упирались же они и выли, когда вез их из Швеции в Англию, стерпится — слюбится. Повторяю, спешить нечего, а все же вопрос рано или поздно станет на очередь. Надо еще и с тем считаться, что скоро Россия будет самым спокойным и тихим местом в Европе, где дела идут хуже от месяца к месяцу. Среднюю школу Людмильчик ведь уже окончил, Катабрашка оканчивает весной, а Любана можно через ВЦИК[325] хоть сразу в бакалавры[326] произвести. Ну да об этом еще успеем лично все вместе поговорить. Решение Л[юдмилы] учиться прикладному рисованию вполне одобряю. Если еще случайно кройку или шляпы прихватить, тоже будет не вредно. Отсутствие Катабрашки на архит[ектурном] конкурсе здесь очень заметно и, кажется, даже повергнет архитектурный мир в уныние. В утешение Катабрашки и назидание и другим моим детям посылаю вырезанную из газеты карикатуру о кино, под заглавием "Сейте разумное, доброе, вечное". Некоторые карикатуры у нас бывают недурны. Вообще большое замечается движение в публицистике, литературе и искусстве. Несомненно, в самом близком будущем Россия в этой области скажет большущее слово.

Рецепт Веры Влад[имировны] я вам послал. Получили ли? О Володе при случае спрошу, но думаю, по таким методам лечения они оба, вероятно, поотстали.

Вот плохо, Красотанчик, что Вы сами-то похварываете. Как же это так? Ты так хорошо выглядела в январе, и я уж тут всем славословил про благотворное действие Италии. Ну, да я надеюсь, все это обойдется, у тебя ведь еще и седых волос нет, и хворать тебе рано. В Питере видел Веру Марковну, ничего себе выглядит, неплохо. Зину не видал, но она себя, по слухам, чувствует на верху блаженства и, хвативши новороссийского в обстановке революции, считает берега Балт[ийского] моря раем.

Ну, однако, прощайте, мои миланчики. Целую вас крепко, пусть девочки мне хоть пару раз в две недели пишут. Наташу целую тоже, что-то тут по ней папаня и маманя соскучились, кажись, хотят и домой звать. Володе спасибо за фотографии, жду продолжения. Ляле и всем вообще привет, также и Джимми[327], золоту!

Обнимаю вас всех. Ваш Красин.

Милые мои маманичка и родные мои девочки!

Пишу вам наспех эти строчки, потому что А. А. [Иоффе] сегодня уезжает. Начал вам было большое письмо, но никак не могу его кончить: тут был съезд, поглощавший все время, а сейчас приходится спешно проворачивать запущенные во время съезда дела. Баталия была изрядная, но и не безрезультатная, надо надеяться, хотя по внешности все осталось по-старому.

Очень вы меня обрадовали присылкой карточек, я на них не могу насмотреться. Присылайте время от времени такие снимки.

Я совершенно здоров и чувствую себя очень хорошо, несмотря на большую работу во время съезда и всякие речи, митинги и даже газетные статьи. Целую и обнимаю вас всех крепко-крепко. Ваш папаня

Письмо о Наташе пишу по просьбе Ге, передайте его Берзину.

Милый мой Любанаша! Сегодня послал тебе письмо с Квятковским[328], а через несколько часов получил твое письмо, отправленное 23 апр[еля].

Вопрос о приезде старших девочек меня тоже занимает, и я сам тоже начинаю побаиваться, не делаем ли мы ошибки, задерживая их так долго за границей, не отрываем ли от русской почвы, не давая в то же время пустить корни как следует и в заграничной. Последнее для меня представлялось бы несомненной ошибкой: я думаю, в ближайшие десятилетия жизнь в России будет и интереснее и легче, нежели на Западе, который идет неудержимыми шагами к какой-то катастрофе. Оставлять ребят навовсе и навсегда за границей было бы ошибкой и перед ними и перед Россией. С другой стороны, жизнь здесь все еще далека от удобств и комфорта Европы, да и по части учения лишь при исключительных условиях тут можно хорошо устроиться. Я думаю, во всем этом вопросе и тебе, да, м[ожет] б[ыть], и девочкам, поможет ближайший приезд Вашкова, который получил уже, кажется, все визы и на днях выезжает, взяв с собой и дочерей. От них вы можете больше узнать подробностей о здешней жизни, чем от меня, хотя их выводы будут сильно отдавать обывательщиной, ибо жить им пришлось в архитрудных условиях. Напиши мне, какое у девчат будет примерно расписание с каникулами и началом учебы, чтобы я мог сообразовать с этим мои планы насчет летнего приезда и отпуска.

Я решительно против всяких этих Boarding school[329]. Это будет стоить чертову уйму денег и еще неизвестно, какой даст результат в смысле учебы, не говоря уже о прививке всяких англо-мещанских взглядов и вкусов от проживания в ихних пансионах. Что касается наук, сомневаюсь, чтобы в Англии где-либо о них особенно заботились, наверно, и там дело сводится к тому или иному спорту. Да и нечего им очень переутомляться науками, захотят учиться, так будут сами доходить, и время их еще не ушло.

Меня очень мало тревожит, что все поправки и пр[оочее] по долгу идут на мой счет. Никакого у меня своего счета нет, а будет ли это по счету Аркоса[330] или Делегации[331] — не все ли в конце концов равно: я ведь даже не коплю и беру у Республики лишь то, что проживаю, и если по соображениям представительским приходится тратить больше, надо платить, а из какой статьи — разница небольшая. Мне недавно Кл[ассон] писал, что по долгу расходы за два м[есяца] свыше 135 фунтов стерлингов, я ему ответил, что надо расходы оплачивать и что я напишу тебе, с другой стороны, чтобы от всяких лишних расходов и затрат воздерживаться. Верно ли, что вы там завели-таки какой-то небольшой автомобиль? Если это так, меня это очень огорчит, абсолютно это ненужная, бестактная и лично мне могущая быть очень неприятной выдумка. Прошу ее безотлагательно ликвидировать. Надо же, в самом деле, считаться с особенностью и моего положения и не подвергать меня нареканиям, и вовсе не способствующим ни моей работе, ни чему другому.

6 мая

Целую неделю не мог докончить письма, да и сейчас нет много времени, за навалившейся спешной работой. Работаю я все же в меру. То, что я "после 12" не пошел к Названовым, и объясняется тем, что я попросту пошел домой спать, а так как у Названовых 12 часов чуть ли не считается началом вечера, то как же мне иначе отвертеться от таких приглашений, как не ссылкой на неотложную работу. Ходить куда-либо, дейст[вительно], и некогда, да и не охота. Как-то раз собрался на Собинова[332], "Лоэнгрина"[333], но и тут, откровенно говоря, после второго акта заскучал и, смеясь, вспоминал, как мы с маманей почти ни на одном вечере не могли досидеть до конца праздничной части.

18 апреля был у дяди Бори на "рожденьи". Ему пошел 40-й год, вместе со всеми Красиными, а вчера мы с Гермашей были у Аркашки Мурзакова, к которому месяца два назад приехал из Владивостока Валерьян. По случаю близкого его обратного отъезда на Дальний Восток мы вот, старички, и собрались. Аркадий работает вместе с Гермашей, вылез таки из своего Смоленска, где в 1919 году чуть не помер со всей семьей с голову. У них трое сыновей от 16 до 20 лет. Все трое музыканты — целый оркестр.

Весна у нас стоит на редкость холодная, и за город никуда не тянет. Потеплеет, поеду на новой машине в Орехово отдавать визит морозовским рабочим. В конце мая собираюсь съездить в Архангельск, в июне будет съезд внешторгов[334], и с конца июня уже можно будет думать о поездке за границу, если организация хлебоэкспортной кампании не задержит.

Напишите мне, пожалуйста, теперь же, как у девочек на лето и осень распределяется время, т[о] е[сть] когда у них каникулы начинаются и кончаются и насколько их можно продлить. Мне надо знать это, чтобы сообразить насчет лета и сговориться заблаговременно со здешней публикой насчет отпуска и командировки.

Ну, пока, прощайте, целую и обнимаю всех вас крепко. Спасибо тебе, маманя, и девочкам за письмо. Пишите почаще. О Наташе я писал Берзину, чтобы ее не задерживали там, надеемся ее здесь скоро увидеть.

Еще раз целую.

Ваш папаня

[…][335] и которые меньше и вовсе не зависят от возраста и преходящих настроений.

Мне думается, что именно поддаваясь чувству обиды и горечи, ты мне говорила и пишешь вещи, которых не следует говорить. Конечно, естественно, что у тебя не может быть добрых чувств, и понять это можно, но не надо все-таки увлекаться и без достаточных еще оснований приписывать людям намерения и побуждения, доказать наличность которых ты не можешь и которых, как я полагаю и уверен, в данном случае вовсе и не имеется. Поверь мне, милый мой Любанчик, не надо так писать и так говорить, голословные утверждения ведь все равно ничего не доказывают, а между тем ты сама себя этим унижаешь, так как справедливостью мы обязаны даже по отношению к врагу и пренебрежение ею сваливается на нашу голову. Я понимаю, что ты все это пишешь из хороших побуждений, желая меня спасти, предостеречь и проч[ее]. Но все-таки я не такой же младенец и не столь же уж прост и несообразителен, чтобы мог подвергаться тем опасностям, о которых ты пишешь[336].

Ну вот, Миланчик, пароход тем временем отчалил, и я это письмо смогу послать только уже с континента.

26 утром. Подъезжаем к Hook of Holland[337]. Доехали отлично, хотя ночью и качало немного. Но я спал все время.

При укладке чемоданов Люба маленькая попросила у меня карандаш, чтобы сделать надпись на коробке для Тани, да так мне его и не отдала, а я впопыхах его не хватился. Теперь я без карандаша, как без рук, особенно в дороге. К карандашику этому я очень привык и не хотел бы его потерять. Пожалуйста, вы его поищите и мне пришлите. Люба, наверное, его оставила на мамином туалете в спальне. Ты, миланчик, его найди, заверни в бумагу так, чтоб вышел довольно толстый конверт (чтобы нельзя было прощупать, что в нем), и пошли с надежным курьером в Москву, попросив Марью Яковл[евну][338] занумеровать для личной мне передачи.

Ну вот, мы приехали. Крепко всех целую. Тебя же, милая родная мамоничка, обнимаю крепче всех. Твой любящий Красин

Милая моя родная маманичка!

Едем мы хорошо, подъезжаем сейчас к границе, и я спешу тебе написать две строчки и послать обратно с тов. Чернышевым. Он очень сокрушается, что не может исполнить данного тебе слова и ехать до Риги: без паспорта его никак через все границы протащить нельзя, и он должен сейчас возвратиться обратно в Париж.

Меня немного укачало, и я соснул с полчасика.

Еду в очень хорошем настроении и очень рад, что у меня завтра будет целый день в Берлине — это хорошо, по моим делам там надо переговорить.

Крепко тебя, маманичка, целую и обнимаю и очень тебя люблю и никогда не разлюблю и всегда буду с тобой и аминь.

Девочек моих милых поцелуйте и Катабрашу и Старшущего моего. Обнимаю вас всех еще раз, мои родные и любимые.

Ваш Папаня

Милый мой родной Любонаша!

Вот я второе утро в Берлине. Доехали мы великолепно, остановился я в посольстве, а сегодня вечером вместе со Стомоняковым, Абрамовым[339] и Квятковским еду в Наугейм, где должно быть совещание с Цурюпой[340], который там лечится. Ночь езды, пятницу пробуду там и утром [в] субботу буду обратно в Берлине. Дальше выеду, вероятно, вместе со Стомоняковым в понед[ельник] или около того, в зависимости от наших дел. Крестинский сегодня улетает в Москву, мы же поедем поездом.

Новостей здесь особенных нет, из Москвы сообщают о некотором улучшении у Ленина, но, видимо, небольшом и малообещающем.

Погода тут как в Лондоне — пасмурная, холодно, уныло. Еще более уныло внутреннее положение Германии.

Ну вот, мои миланчики, уже пришли по мою душу, и я должен кончить письмо. Крепко тебя, мой родной, целую и обнимаю. Будь здоров, не волнуйся, не грусти, не слушай никаких сплетен и наветов и знай и помни, что я тебя люблю и никогда не разлюблю и никогда тебя не брошу.

Целую родных моих девочек и кланяюсь всем.

Твой Красин

Милый мой родной Любанаша, сегодня, 3 июля, мы наконец-то уезжаем из Берлина целым караваном. Дел всяких и переговоров было тут предостаточно, но еще больше предстоит в Москве, почему отчасти и беру с собой Стомонякова. Стоит уехать на полтора-два месяца, и тем уже начинать развал чуть не по всей линии, и многое надо будет наново отстраивать. Около внешней торговли теперь крутится столько всякого народа. Под благовидными и неблаговидными предлогами стремятся обойти монополию внешней торговли, а Фрумкин, при всей своей даже избыточной бюрократической твердокаменности, в этом отношении часто попадает впросак. О Москве тут пока только ранние неопределенные слухи. Назначение Раковского[341], по рассказам, вызвано главным образом желанием избавиться от него на Украине. Вопрос теперь только, дадут ли ему англичане agreement[342]: об этом, когда узнаешь, напиши (через курьера). Я уж рад, что уезжаю, а то обеды, завтраки и интервью меня и тут замучили: немцы хотят показать, что и у них люди еще в ресторанах едят. Жизнь здесь у обывателей неважная. Иногда в один день цены вдруг вырастают на сто процентов[343]. Жалование на днях тоже сразу увеличили вдвое, но рынок на это немедленно ответил более чем двойным повышением цен, и рабочие и служащие остались ни при чем. Ну, пока, до свидания. Пиши мне почаще. Целую всех крепко. Папаня

Милый мой Любанчик! Пишу две строчки в Риге. Доехали великолепно и сейчас уже в русском вагоне. Должен сию минуту ехать с Чичериным на офиц[иальный] завтрак. Кончаю письмо. Целую тебя, родной мой дружочек и маманя. И деточек моих любимых. Целую крепко и Наташу и Володю. Всем привет. Ваш Папаня

Милая моя маманечка, ну вот, я опять в Москве. Доехали мы вшестером великолепно, скорее, чем прежде, почти на сутки, ибо переменили расписание, и в Риге не надо терять целый день, как было раньше. Попал на сессию ЦИК'а, приняли новую конституцию[344] Союза Советских республик. Выбрали союзный Совнарком, и я теперь уже не российский нарком, а союзный, в отдельных же республиках будут иметь не наркомов, а заместителей.

Сегодня получено известие, что англичане принимают Раковского и, таким образом, его назначение становится окончательным фактом. Вопрос и торгпреде еще не решен, но многие из приятелей, как Крестинский, Стомоняков и др[угие], указывают, что мне, как союзному наркому, не будучи полпредом, не приличествует оставаться торгпредом, находящимся иерархически в общих вопросах в подчинении у полпреда, а лучше осуществлять контроль и руководство над лондонскими торговыми организациями в качестве наркомвнешторга. Я пока лишь хожу, скучаю, присматриваюсь, не предпринимая пока никаких действий до выяснения положения. Многих еще не успел повидать, и есть немало мелких спешных текущих дел. После дороги не сразу попадаешь в рабочее настроение. Отъелся я и выспался за дорогу отлично, загорел, и морда у меня выглядит "поперек себя". Настроение хорошее, на все вещи смотрю с точки зрения "наплевать" и так и дальше предполагаю. Видел пока Сонечку, Наташу и Анечку.

Ушка с Виктором встретил около Абенкина полустанка при скрещивании поездов, к сожалению, было всего ¹/₂ минуты времени. Ушок хочет побывать у вас в Лондоне, и я буду писать по поводу визы ему Я. А. Берзину.

7 июля

Получил альбом с карточками, свой карандашик и письмо мамани, — спасибо. Родная моя маманичка, смотрю я на Вас на карточке и очень мне хочется Вас приласкать и приголубить, солнышко ты мое, не грусти, пожалуйста, и не будь печальной, я очень много и часто о тебе думаю и, по совести тебе говорю, может быть, даже лучше и отношусь к тебе, чем прежде. Следи внимательно за своим здоровьем и, если можно, поезжай куда-нибудь со свободными девочками на солнце или вообще за город.

Здесь погода стоит теплая, но до сегодня все были дожди, даже ливни: на Неглинном женщина, переходя улицу, залитую сплошь водой, попала в колодец и утонула вместе с ребенком. Сегодня, похоже что-то, будто погода установится. У меня с неделю уйдет на вхождение в работу, а со следующего воскресенья я уж, наверно, начну выезжать за город. Сегодня гулял по берегу Москва-реки, хорошие тут виды, когда солнце.

8 июля. Воскресенье

Был сейчас у Сони и Аси. Мальчик у них (Гермаша, он же "Помзя") премиленький. Выпоен весь на молоке и имеет белый цвет и кисло-сладкий нюх кожи, как маленький поросенок. Почти что сидит, очень приветливо меня встретил, и я с ним возился добрый час, пока мать его и бабушка хлопотали около по хозяйству. Ася выглядит лучше, чем весной, хотя подлец этот ее высасывает, видимо, основательно: прожорлив как гусеница. Если будет удобная оказия, пришлите ему целлулоидных и резиновых игрушек — две-три, не больше. Моя ведь система — полено и песок.

Ну, пока прощайте, мои милые. Целую тебя, маманичка, и Рыбку, и Катю, и Любу крепко-крепко. Приветы всем. О здешних делах напишу подробнее, как только поогляжусь, равно и о дальнейшем вообще, когда повидаюсь тут со всеми предержащими.

Владимира Ильича состояние плохо, и на восстановление работоспособности нет никакой надежды, разрушены важнейшие центры речи и движения. Пытались было учить его говорить и ходить, но после небольших успехов пошло опять на ухудшение, и даже лето и тепло не помогает. Это не для широкого распространения.

Милая моя родная маманичка, золотые мои дочери!

Пишу наспех перед отъездом И[вана] М[ихайловича][345]. Делов выше головы, и я с утра до вечера занят. Более или менее начинаю дела уже проворачивать и, видится, в близком будущем будет немного посвободнее. Постепенно расчищаю тут весь мусор, накопившийся за полтора месяца и натасканный разными друзьями-приятелями. Многие получили уже и еще получат реванш, каждому по его заслугам, и положение, вообще говоря, восстанавливается более или менее нормальное. Раковского в М[оскве] нет, и я еще не договорился с ним ни насчет его работы в Торг[овой] делег[ации], ни насчет таких вопросов, как, например, вопрос о доме etc. Вам, по-моему, ни в коем случае не следует оставаться на Eton Avenue[346], а лучше переехать куда-либо в пригород или даже за город. Будет и несколько дешевле и здоровее. Прямо вопроса об этом я тут ни с кем не поднимал, но по общему настроению полагаю, что до будущей весны, вам во всяком случае можно будет в Англии остаться. А там видно будет. Если мне не придется никуда ехать (например, в Америку или еще раз в Англию), можно будет серьезнее подумать и о вашем сюда приезде. Жизнь здесь все более и более входит в берега, и в конце концов тут скоро, пожалуй, будет не только более спокойная, но и более привлекательная жизнь. Если учесть, что Англия удваивает, а Франция ушестеряет свой воздушный флот, то, пожалуй, перспективы не очень успокоительные. Урожай у нас будет, по-видимому, так себе, и кое-где на севере будет и голодновато, но в общем и целом будет, несомненно, избыток хлеба. А будет хлеб, будет и топливо, и тогда минимум потребностей обеспечен.

Завтра первое воскресенье, поеду на ¹/₂ дня за город к Радеку[347] на дачу. Беру с собой Стомонякова. Приехал Гермаша с болота, выглядит очень хорошо, работает над своими машинами, Митяй тоже поправился совершенно, а вот Алеша что-то сплоховал, должно быть перехватил со своей атлетикой что ли. Зато маленький Гермашка очень хорошо, называется он также еще и "Помзя", это значит помощник зяблика — в чем он зяблику помогает, никто объяснить не может, но все-таки он "Помзя", вот и все! Сонечка собирается в августе ехать в Кисловодск. Борис живет на даче где-то 50 в[ерстах] от Москвы и по обыкновению так, что попасть к нему можно будет только сломав автомобиль. Собирается катать меня на моторной лодке: подозреваю, что Кузнецову (заместитель Маринушкина[348]) придется снабжать его бензином. Как будет посвободнее, может, и поеду, благо, кажется, может быть хорошая теплая погода.

Ну, пока прощайте, мои милые. Насчет поездки в Норвегию боюсь советовать. Штука это будет непростая и недешевая, а главное, можете попасть в дожди, там климат сугубо сырой. Я еще насчет отпуска определенно ничего не знаю, но прицеливаюсь его проводить на юге Англии. Попаду в отпуск едва ли раньше начала сентября. Крепко вас целую и обнимаю.

Наташа с мужем уезжают в Ригу, где он будет служить в Доброфлоте[349].

Милые мои маманя и родные дочери!

Стомоняков завтра утром летит в Берлин, и я с ним по воздуху посылаю это письмо. Вполне здоров, чувствую себя отлично, много работаю, но не до отказа. В воскресенье (с субботы вечера) был у Катерины, но, к сожалению, лил дождь, и, кроме осмотра высокогорья, ничего не удалось предпринять.

Кстати, не забыть: попросите Берзина от моего имени как-нибудь устроить визу Кате, а то обидно, Виктор побывает у вас в Лондоне, а она, уже доехав до Берлина, к вам не попадет.

Вчера Соня, Ася и Помзя (он ведь помощник зяблика) поехали на 3 недели к Гермаше на Шатуру в отпуск. Помзя, он же Гермаша, очаровательный стал мальчик, красавец писаный, точно с картины Рубенса[350] или Тициана[351].

Из наших видел пока Асю и Бориса. Ася выглядит неважно, похудела и подурнела, а Борис даже лежит с ангиной. Митя поправился, но все еще на болоте. Авель уехал в отпуск к родным на Кавказ, на месяц. Из знакомых за недосугом никого не видал. На днях только был у меня Вашков, он наконец-то уезжает в Лондон, где будет представителем от ВСНХ. Запряжем этого толстяка в работу по Аркосу и проч[ее].

Ну, пока прощайте.

Обязательно мне напишите ваш адрес, как долго вы там пробудете и проч[ее]. Если я у Стомонякова по приезде в Берлин не найду подробного и точного письма от вас со всеми этими сведениями, я плюну на всякий отпуск и вернусь обратно в Москву.

Милая маманя и родные мои девочки!

Что-то опять давненько нет от вас писем, последнее было от 16 июля, я несколько заскучал. Вы, пожалуй, теперь где-нибудь за городом и, может быть, поэтому и не пишете, или причина тому хлопоты со сборами и переездом на другую квартиру? Не представляю, что у вас там делается. С Раковским, видимо, выходит осложнение, но я по вопросам внешней политики настолько разошелся со всей почтенной компанией, что ни за что и ни при каких условиях никакого поста и поручения за границу не приму и оставление нами 54 Eton Avenue дело окончательно решенное. Я очень бы, маманичка, просил отдать в переплет все непереплетенные книги и вообще привести в порядок порядочную накопившуюся библиотеку: она нам, да и ребятам еще очень пригодится. Менее нужные книги можно уложить в ящики, оставить на хранение в Аркосе и впоследствии отправить их куда придется переезжать или прямо пароходом в Питер. Я все более и более убеждаюсь, скоро Россия будет наиболее покойной и удобной страной, в Европе черт знает что делается, и разрушение Германии не может пройти бесследно ни для Франции, ни для Англии, социальные противоречия и конфликты там будут все нарастать. Сейчас трудно найти спецов для работы в Германии, все указывают, что мы, мол, в 1918–1919 и у себя дома довольно натерпелись, чтобы нам еще в Берлин ехать. У нас же, хоть многое идет через пень-колоду и хотя власть имущие делают, кажется, все возможное, чтобы все шло навыворот и кое-как, объективное положение страны настолько благоприятно и ее внутренние жизненные силы столь заметно восстанавливаются, что Россия, пережившая варягов[352], монгольское иго[353] и Романовых[354], несомненно без большого урона переживет и Наркомфина, и стабилизацию рубля[355], и литвиновскую внешнюю политику[356]. Каракули государственных деятелей какая-то невидимая рука выпрямляет в подлинные письмена истории, и как мы ни ошибаемся и как ни куролесим, выходит все ладно: вот что значит плыть в одном направлении с великим историческим потоком.

Я живу по-старому. Работы немного стало поменьше и на воск[ресенье] и понед[ельник] этой недели я ездил к Классону на Электропередачу. К сожалению, оба дня лил проливной дождь, и мы, походив, наподобие мокрых куриц, по болоту, должны были убраться восвояси и засесть за канцелярскую работу или за чтение. Лето из рук вон плохое. Подгоняю к нач[алу] сентября уехать в отпуск, но дня определенно назначить еще не могу, гл[авным] образом из-за Фрумкина, до возвращения которого мне отсюда нельзя уехать. Мне, конечно, страшно хотелось бы ускорить отъезд, чтобы не пропустить еще у вас там теплого времени. Ну, я думаю все-таки, что весь сентябрь еще должен быть теплый. Соня, Ася и Помзя сейчас на Шатуре у Гермаши, и я должно быть завтра с Гермашей туда поеду на субб[оту] и воскресенье. Как видите, это вот уже мой третий weekend[357], только погода подгуляла.

Ну, пока до свидания.

Крепко вас всех, мои милые и родные, целую и обнимаю. Будьте благополучны и пишите.

Ваш папаня

Милая моя Маманя!

Очень мне больно было читать из писем и слышать от Маринушкина, что здоровье твое плохо. Горюю об этом и за тебя, и за ребят, и еще больше за себя, потому что чувствую и твой и их укор мне, да и действительно выходит, ничего, кроме обид и огорчений, я тебе за всю жизнь с тобой не принес. Худого тебе судьба послала мужа, и, верь мне, мне очень горько и тяжело, что я не мог и не могу сделаться таким, какого тебе надо.

А тут еще сваливается на тебя болезнь Андрюши! По сообщениям из Берлина, болезнь его не считается опасной, и надеюсь на скорое выздоровление, но как бы то ни было, тебя вся эта передряга, очевидно, встревожит и много возьмет у тебя сил. Вера Ивановна мне говорила, что в Берлин поехала Нина, что, по-моему, правильно, лучше пусть она его привезет в Лонд[он], если лечение не потребуется продолжительное, чем тебе самой ездить и рисковать расхвораться в конец самой, особенно учитывая трудности путешествия и тяжелое положение в Германии, где вот-вот может начаться такое, чего еще свет не видел[358].

Вера Ивановна тоже поехала в Берлин и, так как она чрезвычайно проворный и оборотистый человек и, как видно, очень Андрея любит, то, я думаю, сделает там все что только может. Что болезнь застала А[ндрея] в Германии, тоже в конце концов лучше, — в Турции или по дороге это было б совсем ужасно, в Берлине же он с самого начала попадет в руки лучших врачей и в хорошую лечебницу. Здешние врачи по симптомам, сообщенным из Берлина, делают успокаивающий прогноз, и я надеюсь к моему приезду в Л[ондон] застать Андрюшу уже у вас.

Я собираюсь выехать в начале сентября, но точной даты еще не решил, так как должен ждать возвращения Фрумкина, который в Бадене.

Если Фр[умкин] вернется без опоздания, то я выеду числа 7-10 сент[ября] через Кенигсберг. А может быть, придется заехать в Ригу в связи с хлебоэкспортом, тогда поеду по железной дороге.

У нас льют отчаянные дожди, а вчера был град величиной с голубиное яйцо. Сено чернеет, рожь уже полегла, и, пожалуй, под Москвой и на севере урожай будет неважный. Но в среднем он будет все же неплохой, и мы сейчас успешно готовимся к экспорту хлеба.

Ну, вы имеете о нас свежие сведения от Маринушкина. Вероятно, ко времени получения этого письма он уже выедет обратно. Надеюсь, вы не забудете послать мне с ним альбом фото, оставленный мною под скамьей, быть может, у подножья лестницы.

Был прошлое воскресенье у Гермаши, на Шатуре, куда 3 недели назад уехали Сонечка с Асей и Помзей, прихватил и понедельник, но оба дня выдались дождливыми, и мы все время просидели на террасе или в комнате.

Помзя очень хороший мальчик, выглядит точно годовалый, но зато и высосал этот подлец Асю основательно. Сонечка что-то все похварывает, переутомляется работой, видно. Гермаша зато выглядит хорошо, очень бодр и с большой энергией занимается своими торфяными машинами. Кажется, дело пойдет, и испытания ближайших 3–4 недель покажут окончательный результат, — а он сводится чуть ли не к удвоению производства. Все это довольно интересно, но довольно серо, и надо в это втянуться, чтобы чувствовать себя хорошо. Имею в виду вас, привыкших к загранице, я все стараюсь себе представить, как вы здесь себя будете чувствовать. По поводу переезда будем решать по моем возвращении. Я постараюсь навести справки о возможной квартире у Авеля. На зиму глядя, едва ли, впрочем, стоит это предпринимать, и до будущей весны, пожалуй, лучше [жить] в Англии. Обо всем этом поговорим. Что касается совета уйти от работы, то как ни противны и ни возмутительны даже некоторые колена, которые тут время от времени по моему адресу откалывают, уйти нет никакой возможности ни по личным, ни по общественным причинам. Я иногда на эту тему думаю, но прихожу всегда к одному выводу. Да и работы сейчас на частном [рынке] нельзя найти сколько-нибудь отвечающей теперешнему [моему положению][359], а без работы я так же мало смогу существовать, как волчок…[360] вертевшись.

Пишу утром. Сегодня мы открывали Всесоюзную сельскохоз[яйственную] выставку [361]. Вышел целый город на берегу Москва-реки. Было очень интересно, торжественно и эффектно. Пришлось держать речь на площади перед 10 000 человек слушателей; я сперва не знал, каким голосом начать речь в такой аудитории, а потом вспомнил, как в Сибири вызывают паром с другого берега реки, и закричал благим матом. Вышло, говорят, хорошо.

Ну, пока, до свидания, крепко целую тебя, милый мой Любан, не сердись же на меня, взгляни поласковее. Твой Красин

Милый мой Любан!

Не сердись на меня, что я мало пишу, ей Богу, нет минуты свободной. Когда меня не тормошат разговорами или нет заседаний, надо думать так много и такие все интересные и полезные вещи, что я не могу себе этого запретить. Во сколько тысяч раз полезнее здесь каждый день моей работы против заграничного прозябания. А главное, приятно видеть, как все это растет и ширится. Вот сейчас были люди от Совторгфлота. Мы взяли год назад это дефицитное предприятие с убытком [в] 4 млн рублей, а в этом году они уже свели концы с концами, а с будущего года начнут давать прибыль.

Получил твои письма. На многие темы не хочу отвечать, чтобы не вступать в полемику.

Но это мне не мешает очень тебя любить, я тебя никогда не разлюблю и всегда буду с тобой жить.

Целую крепко тебя и родных моих девочек.

Твой Красин

Милая моя мамоничка и дорогие мои дочери!

Как я жалею, что вас нет здесь сейчас со мной: стоит такая чудная и красивая осень, что, право, стоит Италии! Я вчера пошел к Сонечке, посидел с ними часа два на 1-м Ильинском, а потом вышел на берег Москва-реки, и так меня увлекла необыкновенная красота безветренного солнечного осеннего дня, что я взял маленькую лодку и часа полтора провел на воде, доехав почти до Ленинских (Воробьевых) гор[362]. Как раз в это время где-то в Сокольниках[363] началось состязание воздушных шаров, и три или четыре аэростата медленно, точно в задумчивости, поднялись и остановились над городом. За полтора часа моей прогулки их только чуть-чуть отнесло, м[ожет] б[ыть] на полторы-две версты — такая тишь была в воздухе.

Писем от вас, миланчики, нету, если не считать отправленного из Милана в день отъезда. Так я и не знаю, где вы и что с вами, доехали ли вы уже до Лондона или все еще странствуете, и как вы устраиваетесь, и когда мне ожидать здесь мамоничку и Катабрашного. Я, конечно, тоже не злоупотребляю писанием, но одно письмо через Бул. обстоятельное я вам, впрочем, послал. А потом, я один, а вас много, и я занят сверх всякого естества.

Ну, буду писать по порядку. Чувствую себя очень хорошо, несомненно, отдых пошел на пользу. Чтобы не толстеть (о, ликование среди старшей и старше-старшей дочерей!), я по вечерам ужинаю только холодное, ветчину или еще что, благо "Арменторг" прислал мне "на пробу" 5-фунтовую банку малосольной икры. Загар мой, конечно, уже сходит, особенно с лица. Работы много, и, если не считать вчерашней прогулки, на воздухе я бываю не очень много. В доме все в порядке. На этой неделе, вероятно, начнем ставить двери и доканчивать недоделки по части освещения. Словом, готовимся вас встречать. Если еще день-два не будет писем, придется вам телеграфировать. Наши все здоровы, виделись из-за нагрузки редко, Бориса даже еще не видал.

Крепко вас, родные мои, целую. Писать пока больше некогда. Мамоничка, ты насчет сердца не беспокойся, вылечимся, а в случае чего по Богданову будем ремонтироваться[364]. Я вчера к ним заходил: он выглядит великолепно, и, по-видимому, операция действительно сильно его поправила.

Целую всех вас. Красин

Миланчики вы мои!

Наконец-то после чуть ли не двух недель перерыва письмо маманички от 11 октября. Где вы, шалуньи мои, были, я даже этого не знаю: не то в Италии, не то под Биаррицем[365].

Любаша, [ты] пишешь насчет больших неприятностей и т. п. Кто это тебе все набрехал? Напротив, несмотря на жестокие атаки нэпа на монополию внешней торговли, настроение в отношении меня сугубо благожелательное и благоприятное, а так как к этому присоединились еще весьма удачные тактические выступления, то в общем и целом, несмотря на объективные трудности (омужичение, в том числе и мозгов), мы отстояли свои позиции вполне и имеем передышку, в общем, вероятно, не менее, чем на год. Всякие беспокойства в связи с россказнями разных кумушек надо оставить. Я со времен Владимира] Ильича[366] не чувствовал себя в такой степени господином положения в своей сфере работы, как сегодня. Если твое осведомление идет от Нетте[367], то это доказывает лишь, что он такой же ловкач по части осведомления о внутреннем положении, как и мастер по части перевозки икры. Этакая балда! Ну да и Чернышев тоже хорош! г…ные коммунисты. Вот за такое головотяпство действительно стоит чистить из п[арт]ии.

Завтра я еду в Харьков на сессию ВУЦИКа[368] и для прочтения докладов. Это последнее настоятельно необходимо, и питерцы меня тоже с этим ожидают. Вообще все люди в один голос уговаривают поездить по России и показаться провинции, и в этом, конечно, много справедливого. Того же мнения держится и толстый Авель, у которого я был как раз сегодня. Он ярый сторонник переезда сюда и девочек и уверяет, что и в отношении учения и науки, и в отношении работы, и в отношении удовольствий и природы здесь жизнь будет богаче и разнообразнее, чем за границей.

Погода у нас портится и насчет природы сейчас плоховато. "Испано [Суизой]"[369] я очень доволен, он какой-то особенно проворный, черт, в смысле быстроты перехода от нулевых скоростей до 60–80 км, и в силу этого езда на нем по городу сильно отличается от других машин. Сам я за руль, впрочем, ни разу не садился, не до того сейчас, из-за опасения себе простудить бок я езжу уже на закрытой машине, хотя она смахивает уже на Ноев ковчег[370].

Ну, миланчики мои, пока до свидания. Надеюсь к вам вернуться к ноябрю, к годовщине революции, если не будет каких-либо задержек. Собственно французские дела как будто не вызывают особой спешки, здесь же я за день делаю больше, чем там в полгода.

Пишите почаще и вы, детеныши мои, тоже, Людмильчик, и Катабраша, и Любан! Ведь уж не так трудно раз в неделю черкнуть пару строчек. Целую вас всех крепко, смотрите, чтоб маманя не бегала нагишом по нетопленному дому, одевайте ее в фуфайки без всякого сожаления. Целую крепко всех, тоже Анечку и Лялю.

Ваш папаня

Милый мой Любанаша!

Я очень огорчился сегодня, узнав от своего великолепного секретаря, что телеграмма тебе не была послана до сегодняшнего дня.

Вероятно, ты был очень этим недоволен, а я, конечно, виноват, главным образом в том, что не усмотрел за своим секретарем, что, впрочем, случается со мной и в других делах: за всем не усмотришь.

В Берлин приехал 6 вечером, а на другой день по случаю советского праздника мне уже с утра почти пришлось участвовать в официальных приемах и торжествах[371]. Днем было собрание и концерт в филармонии, и с той самой кафедры, на которой когда-то дирижировал Никиш[372], Крестинский[373] произносил обычную приветственную речь, а затем оркестр филармонии исполнил "Интернационал"[374] и 9 симфонию[375]. Все было чинно и довольно импозантно. Но все это было ничто по сравнению с вечерним раутом в посольстве, где собралось до 500 человек представителей дипломатического корпуса, чиновников министерств, промышленников, банкиров и всякой "знати", и тут же коммунисты наши и немецкие. Не думаю, чтобы когда-либо в залах посольства собиралась столь разношерстная компания. Со мной же чуть не вышел скандал в том отношении, что, отложив по обыкновению переодевание до самого вечера, я, начав напяливать на себя смокинг, к большому удивлению констатировал в своих чемоданах отсутствие рубашек, кроме полосатых и пестрых. По дневному концерту публика знала о моем приезде, и отсутствие мое на вечере было совершенно невозможно, пойти же в пестрой сорочке тоже было нельзя. Выход из трагикомического положения был найден только после тщательного обыска моего берлинского чемодана, в котором на дне, по счастью, оказалась одна сорочка, хотя и не безукоризненной свежести. Впопыхах Ляля сорочек мне не положила.

Немцы без различия направлений признают положение трудным до безвыходности, но, скорее всего, дальнейшее развитие пойдет не по пути какого-либо переворота или организованной борьбы, а разложением и нарастанием разных хулиганских и центробежных стремлений доведенной до отчаяния массы. Людьми, просящими милостыни, полны улицы, и у всякой кассы, где платят деньги, на Untergrund[bahn] и пр., стоят люди, протягивающие руку. Много случаев драк и открытого уличного грабежа. Останавливают днем автомобили и обирают дочиста. На некоторых улицах вечером людей раздевают донага и пускают по домам в белье или даже нагишом[…][376] не беспокойся и не воображай разных страстей и напастей, которые вовсе мне не угрожают. Дня отъезда я еще не назначил, но, вероятно, не задержусь здесь более 3–4 дней.

Пока кончаю, а то ко мне пришли и, если отложу, письмо пролежит. Целую тебя, милая моя маманичка, будь здоров и благополучен, не беспокойся за меня, подготовляйся к отъезду. Следи за своим здоровьем и сном. Крепко тебя и девочек родных целую. Твой Папаня

[…][377] Это делается, кажется, по указаниям некоторых правых организаций, старающихся направить движение в русло антисемитизма и демагогических выходок, грабят булочные, а вчерашней ночью в определенном районе планомерно обобрали ювелирные магазины. Понятно, на еврейских магазинах дело не остановится, и применение лозунга "грабь награбленное" в немецких условиях и при отсутствии такого фактора, каким у нас была коммунистич[еская] п[арт]ия и Советская власть, может привести людей к совершенно неожиданным для инициаторов последствиям. Так это все и будет катиться вниз неизвестно докуда и неизвестно куда. Ясно только, ход дела и формы будут здесь существенно иные, отличные от наших.

9 ноября

С утра известие о переговорах в Баварии, но уже за завтраком у Дейча[378] сегодня сообщают, что Гитлер[379] и Людендорф окружены войсками, верными правительству, и что весь этот Putsch[380] провалился. Итак, у Штреземана[381] есть возможность победить баварских сепаратистов, и весь вопрос только в том, есть ли у него к тому настоящая охота[…][382]

Миленький мой и родной Любан! Было от тебя одно письмо и больше нет. Боюсь я, что ты считаешься письмами и уже, может быть, осердился на меня, что я тебе послал пока одно письмо. А между тем, родной мой, я о тебе постоянно думаю, и очень по-хорошему, и люблю тебя, и если не писал, то только потому, что, по обыкновению, с приездом в Берлин здесь оказалось много дел и всякой сутолоки, обедов, завтраков, свиданий и проч[его]. Много приезжих из России, с каждым надо повидаться, переговорить и пр[очее] и пр[очее]. Пожалуйста, миланчик, не сердись на меня и не думай ничего плохого, не поддавайся разным наветам и сплетням, и самое лучшее, если бы ты вообще поставил себя так в отношении осведомителей, чтобы они попросту не смели заговаривать с тобою на определенные темы. Потеряешь от этого немного, ибо 99 % являются чистейшей выдумкой, а остающийся 1 % искажением, кривотолками и сплетней. Самое лучшее, если о том, что тебя интересует, ты будешь спрашивать прямо меня самого, поверь, узнаешь больше и правильнее.

Я уже готов к отъезду и со дня на день собираюсь уехать, но ожидаю одного господина, с которым виделся Молченко и который запоздал. Сегодня есть телегр[амма] о его приезде, и я думаю в пятницу или субботу выехать в Ригу, где вагон меня уже ожидает (хотя и был здесь слух, что вагоны вообще отменяются). Едем вместе с Гринфельдом, но багажа у нас накопилось столько, что я уже не знаю, как мы с ним из Герм[ании] выберемся. Даже только что приехавший сюда Цюрупа (junior)[383] уже посылает "небольшую посылочку" в Москву, и так накопляется целая гора, а откажи — смертельные обиды. Себе я в Берл[ине] ничего не покупаю. Кажется, все есть, а кроме того и цены здесь аховые, пожалуй, не очень много дешевле против Лондона.

Новейшие события (провал мюнхеновской реакционной клики)[384] дает надежду на некоторое успокоение здесь, и в декабре тебе и Людмильчику, вероятно, беспрепятственно можно будет проехать через Берлин. К весне, однако, тут едва ли будет спокойно, так как общее положение страны при всяких условиях, даже если бы сейчас были как-либо урегулированы рурский и репарационный вопросы[385], еще долго будет продолжать ухудшаться.

Погода тут была довольно неважная, холодно, и у меня неожиданно появилось опять мое ушовое заболевание. Маманин ящичек, правда, при мне, и я, вероятно, вовремя остановил распространение этой истории, но все-таки ухи несколько припухли, и ощущение несколько неприятное.

Как-то вы там, миланы мои, поживаете? Вам, маманя, я строго-настрого приказываю побольше спать и часок-другой спать еще и днем. Вон, Стомонякову здесь велено среди служебного времени спать 2 часа, притом непременно раздеваясь совсем, и, хотя он отдыхает таким образом всего ¹/₂ часа, говорит, что уже чувствует благотворность такого режима. Иметь спальню в кабинете! — это уже действительно геркулесовы столбы[386], но вообще после обеда нервным людям с полчасика соснуть полезно. Проявили ли снимки? Пришлите. Девочек моих родных целую и прошу их хоть изредка мне писать. Целую Володю, Андрюшу и Нину. Привет В[ере] И[вановне], Ляле и всем знакомым.

Милый мой Любанчик, еще раз Вас целую крепко и нежненько и очень Вас люблю. Не беспокойтесь за меня, и если сердитесь, то не очень.

Целую, твой Папаня

Милый мой Любанчик!

Родные мои девочки!

Узнал, что тов. Швец сегодня едет в Амстердам и Лондон, и спешу вам послать свой привет из Берлина, откуда все не могу выбраться: выезжаю завтра или самое позднее в воскресенье, если завтра еще что-нибудь задержит. Ушовое мое совсем прошло, и последние два дня я себя опять очень хорошо чувствую.

Милая маманичка, не скучайте, спите хорошо и спокойно, кушайте сливки, собирайтесь к декабрю в путь-дорогу с Людмиланчиком. Всех обнимаю и крепко целую. Как карточки? Привет, ваш папаня.

Пятница.

Миленький мой, родной и дорогой Любанаша! Вот уже 3-й день я в Москве, и все не мог собраться тебе писать: так много всяких дел на меня свалилось по приезде в Москву, и я еще не вижу, когда выберусь из этого вороха бумаг и множества разговоров и встреч, накопляющихся, обыкновенно, за 2 мес[яца] отсутствия.

Ну, прежде всего, доехал я великолепно, и, хотя в Берлине и был слух о состоявшемся по случаю свирепой экономии прекращении особых вагонов, все-таки в Риге меня встретил Маринушкин, пригнавший по его выражению, туда мой вагон. На вокзале в Риге было всего 1¹/₂ часа времени до отхода поезда. Наташа с мужем тоже была там. Она, бедняга, выглядит неважно, и будто бы у нее доктора находят начавшийся процесс в верхушках обоих легких. А она, несмотря на снег и гололедицу, была на вокзале в легоньком пальто и чуть ли не туфельках вместо ботинок. Вот и делай что хочешь с таким народом! Говорили о переезде на Шатуру или на юг, она говорит, что без своего Феди не поедет, значит, и тут выходит не так-то просто, все-таки он на службе, и перевод потребует некоторого времени, а кроме того, в Крыму сейчас погода начинается не слишком важная. (Вообще же, как мне сегодня сообщил бывший у меня Названов, в Симеизе два месяца они прожили прямо не хуже, чем в довоенном Крыму!)

В Москву ехали впятером, не считая Маринушкина: я, Гринфельд, Туров[387] (заместитель Стомонякова) и еще один "красный директор" с женой, Уханов[388], едва не умерший в Берлине от аппендицита, возвращался после очень тяжелой операции, и потому я взял его в свой вагон. Из Берлина выехали в 5.45 дня, в 9 ч[асов] вечера на другой день были в Риге, на след[ующий] день утром на границе в Себеже, а еще на следующий, в 12 дня, — в Москве; словом, от Берл[ина] до Москвы всего 2¹/₂ суток; я даже не совсем доволен такой быстротой, раньше, бывало, успеешь выспаться и хорошенько позаниматься, а тут не успел разложить бумаги, и уже Москва.

На вокзале встретили, как водится, свои комиссариатские, с Сонечкой и Грожаном во главе. Приехал домой, взял ванну и в 1 час дня уже был на заседании Совнаркома, вступив немедленно в бой с Наркомфином и другими по злободневным вопросам: началась нормальная московская работа.

Впечатление от самой Москвы хорошее. Как-то еще больше порядка, на окнах магазинов больше товара, вечерами освещение всюду, особенно по сравнению с полутемным мрачным обнищанием Германии. Что касается дел советских, то я еще, конечно, не вполне вошел в курс, но в общем положение тоже удовлетворительное. Конечно, налицо большой экономический и хозяйственный кризис, ошибки финансовой и внешней политики дают себя знать, между прочим, громадным несоответствием высоких цен на предметы промышленного производства по сравнению с низкими ценами хлеба и сельскохоз[яйственных] продуктов[389]. В результате получается ограбление мужика, которому почти не из-за чего увеличивать запашку, ибо он ничего не может купить за проданное зерно, а вследствие плохой покупательной силы деревни и промышленность не может встать на ноги, нет сбыта, нельзя нагрузить полностью фабрику и завод; а работая с малой загрузкой они, естественно, производят слишком дорогие продукты. Главным выходом тут д[олжен] б[ыть] внешний заем, кредит на восстановление крестьянского хозяйства, т[о] е[сть] перемена курса внешней политики — словом, тешешь тот же кол на тех же головах и с тем же успехом. А воз, тем не менее, тихо, вперевалку, то застревая в канаве, то вновь вылезая на ухабистую дорогу, все же кое-как движется вперед и вперед, ибо история — за нас, даже несмотря на все наши ошибки.

В общем, полагаю, мы понемногу идем все-таки на улучшение и так как до весны едва ли что крупное может произойти в Евр[опе] и на наших границах, то, я думаю, всю зиму проживем спокойно.

В доме у меня тоже все в порядке, топливо есть и, по-видимому, всю зиму будет достаточно тепло.

Поэтому, милая маманичка, я вас с Людмильчиком жду сюда числу к 15–20 декабря. Полагаю, что к этому же примерно времени Стомонякову придется сюда приехать, и, если вы хотите, я думаю, вы могли бы в его сопровождении доехать до Риги, а туда я пришлю вагон, и даже, очень может быть, дядя Гера приедет туда вас встретить, так как он хотел бы повидаться с Наташей. Если Ге не поедет в Ригу, я пошлю туда Ив[ана] Мих[айловича], и вы доедете до Москвы великолепно. Здесь, я надеюсь, тоже будет неплохо: маленькие печурки во всех квартирах (кроме моей) убрали и, вероятно, можно будет иметь третью комнату без риска, что соседи вверху и внизу будут топить картоном и бумагой, наполняя ее едким дымом. Только вот лифт не действует, но, если принять во внимание, что квартира в одном этаже, то в общей сложности лазания по лестнице будет не много больше, чем в Лондоне. Насчет еды Васильевна относительно на высоте, ванна тоже есть.

Итак, миланчики мои, собирайтесь и приезжайте. Запаситесь теплыми вещами, обувью, не мешает взять дюжину кусков мыла и пр[очее], а то здесь все это втридорога. Для меня привезите: 1) 3 мои сорочки крахмальные, 2) оставленные в одной из сорочек манжетные запонки, золоченые. Пожалуй, пару таких запонок можно было бы еще купить, но попроще, накладного золота или золоченых, но не золотых, 3) полдюжины запонок для воротничков — передних и столько же задних — каких, спросите Володю, 4) ¹/₂ дюжины коробочек с карандашными графитами у Swan'а, дабы они подошли к моему карандашику, подаренному Володей. Все остальное у меня есть, из белья разве лишь простых полотенец и, м[ожет] б[ыть], еще наволок.

Приезжайте, маманичка милая, непременно, вас тут уже ждут, я сказал Гермаше и Авелю, и они даже в ажитации по случаю вашего приезда. Погода еще неважная, но к вашему приезду, наверно, установится зима и будет хорошо. Работы у меня сейчас очень много, и я еще около 2 недель буду перегружен, а там понемногу войдет в норму.

Крепко всех вас, миланчики мои, целую. Стомонякову я пишу, чтобы он вам сообщил, когда именно он едет в Москву. Если это время вам не подойдет, вы, конечно, можете ехать и без него, в Риге вас если не Ге, то уж Маринушкин встретит во всяком случае, но тогда мне заблаговременно, примерно за неделю, телеграфируйте день вашего приезда в Ригу, чтобы я успел прислать Маринушкина и вагон заранее. Родным моим девочкам, Катабрашному и милой Любаше, придется, значит, домовничать. Ну, ничего, пускай приучаются, не все же у мамани под крылышком сидеть.

Привет мой всем.

Ваш папаня

Милая дорогая моя маманичка!

После Вашего отъезда очень скучно и пусто стало у нас в доме, и я долго не мог привыкнуть к тому, что тебя уже нет и что, пойдя в столовую, я не застану там тебя в хлопотах около чайного стола, ну да и мухов по ночам у лампы никто уже не ловит. Надеюсь, впрочем, что мне недолго придется жить одному в этой пустыне и что примерно через неделю или дней 10 максимум я следом за тобой двинусь на запад.

Получил твои очень милые и ласковые письма с дороги, радуюсь, что хорошо едешь, и надеюсь получить в тот же день голландскую визу.

Дома у нас все благополучно, идет, как заведенные часы. Я принимаю исправно иод, дошел уже до 12 капель. Лид[ия] Вас[ильевна] исправно готовит мне блинчики и пр[очее], словом, все как полагается. Дела свои привожу в порядок и надеюсь, что послезавтра, в четверг, по НКВТ у меня все будет кончено и задержка останется лишь за немецкой историей. Немцы же не шьют, не порют и явно думают нас взять измором[390].

Ну, пока до свидания, милый мой. Крепко тебя целую и очень нежно вспоминаю. Целую девочек тоже.

24 июня

Сегодня окончили обсуждение доклада к[омисс]ии Фомина, обследовавшей заграничные торгпредства. Гора, как говорится, родила мышь: комиссия ездила полгода, извела уйму денег, заставила на местах произвести множество всяких дополнительных работ, отчетов и проч[его], а из конечных выводов и предложений не осталось почти ни одного, и все пойдет своим чередом, как если бы никакой комиссии вообще не было. Таким образом, этот лишний камень с дороги убран, и с этой стороны препятствий к моему немедленному отъезду нет. Остается лишь немецкий инцидент. Впрочем, сегодня решено еще вызвать сюда Раковского и, чего доброго, мне придется его ждать. Но я надеюсь отделаться, все равно мое мнение им нужно лишь чтобы поступать наоборот, могут и без меня обойтись. Р[аковский], как кажется, зашел слишком далеко в своей уступчивости[391], и я не знаю, как ему удастся согласовать обещанное с тем, на что может пойти Москва. Теперь вот дело за немцами. От них ни слуху ни духу, и, я думаю, без нажима с нашей стороны они будут тянуть еще долго, а наши проявляют вялость, абсолютно непозволительную.

Милая моя маманичка и золотые девочки!

Пишу это вам, уже сидя в вагоне по дороге в Берлин, откуда и пошлю это письмо дальше.

В конце концов я решил уехать в воскресенье, так как немцы не подавали никаких признаков жизни, а мне не век же их ждать. В пятницу днем был я у Рыкова и заявил ему, что в воскресенье крепко решил ехать.

Зашла речь о немецком конфликте. Я начал над ним подтрунивать и пророчил, что они в этом болоте еще просидят, пока не нажмут на немцев. Да как же мы можем нажать, если они не хотят? Велите Чичерину призвать посла и пугнуть его опубликованием переписки и нот и посмотрите, как он запляшет. Так и сделали, и действительно, эффект получился полный. Вначале посол стращал, что Берлин этого не потерпит, что это означает разрыв и может повести к падению кабинета и пр. Наши отчасти этому поверили и поэтому-то меня уговорили остаться еще хоть до вторника, чтобы вместе обсудить меры на случай разрыва. Но когда Ранцау увидал, что мы всерьез грозим опубликованием документов, то уже в субботу он пришел к Чичерину и протокол был подписан. Если бы нас послушали и сделали то же два месяца назад, конфликт уже два месяца назад был бы ликвидирован!

Вот чем вызвана была задержка моего отъезда: вместо воскресенья, я выехал в понедельник 28 июля.

Ну, други мои милые, я жду от вас известий. Пишите или телеграфируйте мне в Берлин, когда вы думаете выехать из Лондона, получили ли визу на проезд через Францию? Я думаю, встретиться нам лучше всего в Генуе или в Сан-Ремо? Я пробуду в Берлине, вероятно, дня четыре, если не будет чего-либо особенного, вроде переговоров и т. д., что выяснится с моим приездом и приездом Крестинского, который едет следом за мной (вероятно, дня через 2–3 после меня). Освободившись в Берлине, я поеду в Геную или Сан-Ремо: либо я буду вас там догонять, либо я буду там ждать, если вы позже моего приедете в Италию. Чтобы не потерять друг друга, имейте в виду, что Старков будет всегда знать мой адрес, и вы, уезжая из Лондона или приехав, например, в Геную, телеграфируйте Старкову, где, в какой гостинице вы остановитесь, а он не медля сообщит мне, и так мы установим связь между отцами и дитями. Очень я рад, предвкушая счастье увидеть, наконец, ваши родные морды и пожить вместе с вами на приволье.

Ну пока, до свидания. Очень в вагоне качает и почти нельзя писать.

Крепко всех вас целую.

Из Риги до Ковно ехал вместе с М. И. Брусневым. Он всем кланяется. Целую вас, милая моя маманичка, и крепко вас люблю и никогда не [забываю].

31 июля. Сейчас подъезжаю к Берлину.

Милая моя, дорогая Любаша! Я всю дорогу думаю о тебе, мое родное солнышко, и очень нежно тебя люблю. Не придавай значения тому, что случилось, это мне не мешает тебя любить, и мы будем всегда вместе с тобой жить, и все будет хорошо.

Прости меня, пожалуйста, что я тебе причинил столько горя, мне очень тебя жаль, только не требуй от меня плохого отношения к людям, к которым мне не за что плохо относиться. Не слушай наветов со стороны и не старайся находить всему самое худшее объяснение и низкие мотивы, это не так, могу тебя уверить.

Я же буду тебя всегда крепко-крепко любить и мне просто хочется с тобой быть. Если бы это было иначе, я просто бы от тебя ушел, но этого вовсе нет. Не взял тебя сейчас с собою, потому что еще рано, ты еще не пережила и не переболела всего, да и мне было бы трудно, а силы надо беречь для тех боев, которые мне и всему Внешторгу предстоят [в] ближайшие недели.

Родная моя, займись сейчас собой, своим здоровьем, и хорошо было бы тебе съездить куда-либо на юг, погреться еще на солнце. С деньгами как-нибудь справимся, только пиши мне заблаговременно о своих планах и дефицитах. К зиме надо бы тебе накопить в себе тепла. Еще важно теплее одеваться: ты зимой постоянно простужаешься и на этих простудах много теряешь.

Едем мы очень хорошо и вот уже приближаемся к Ковно. Стомон[яков] решил пока не ехать: ему доктора не позволили прервать лечения, и я послал ему с дороги письмо, чтобы он долечивался. Приедет в Москву дней через десять.

Я здорово сплю, по обыкновению. Едем мы большой компанией. Один том "Ожерелье королевы"[392] прочел. Хуже идет с русскими газетами и еще хуже с работой! Обленился я за последние недели здорово.

Пока до свидания, мой милый, хороший мой, ласковый Любан. Поцелуй девочек, не грусти, а главное, будь здоров. Я тебя крепко целую и обнимаю.

Твой Красин

Милая моя мамоничка!

Я очень скучаю, не имея от вас никаких известий, хотя утешаюсь тем, что, если бы у вас что-нибудь было не в порядке, мне бы скорее сообщили.

Пожалуйста, миленький мой, не беспокойся и не предавайся никаким злым мыслям. Я очень тебя люблю, и ты мой родной и любимый навсегда, и никто и ничто этому не помешает и нас с тобой не может разлучить.

Крепко тебя, родимого моего, целую и обнимаю вместе с дочками моими неоцененными.

Твой Красин

Милая моя дорогая и любимая моя маманичка! У меня два или три листка с начатыми для вас письмами, но меня так рвут на части, что я не могу их закончить. Со всех концов Европы съехались люди, а тут еще и свои немецкие дельцы, и я буквально целые дни принимаю, диктую телегр[аммы] и пр[очее] и пр[очее]. Начинается работа сразу довольно оживленным темпом, и вы не сердитесь на меня за отсутствие обстоятельных писем.

Смогу посылать вам, миланчики мои, лишь коротенькие записочки. В Москве, видимо, тоже сразу придется впрячься вовсю. Аванесов[393] не выдержал марки и, не дождавшись моего приезда, слег и сейчас уезжает на 2 недели в Крым, и, таким образом, комиссариат и без главы и без зама. В самом НКВТ как будто все в порядке, но в других местах куролесят по-прежнему: глупые назначения, замена знающих людей черт знает кем и проч[ее] и проч[ее]. Чистое наказанье! Ну, я здорово заправился силами и смогу тянуть нагрузку.

Вообще же сведения из России неплохие, неурожай, кажется, [не] меньше, чем сперва предполагали, и вообще настроение, говорят, неплохое.

Чтобы не задерживать письмо, кончаю, а то опять кто-нибудь перебьет.

Целую вас всех крепко, мои милые, очень скучаю и прошу мне писать. Herr Krassin, Lindenstrasse, 24–26, Berlin. Если я и уеду, мне перешлют с воздушн[ой] почтой. Не засиживайтесь в Венеции, поскорее устраивайтесь в Лондоне на зиму (Лукки[394] и Люба), а маманя и Катя приезжайте в Москву.

Молитву, маманичка, читаю и очень вас и отродье ваше люблю. Крепко целую. Ваш папаня

Милая маманичка и родные мои девочки!

Получил письмо мамы и Кати из[…][395], и хорошо, так как я очень соскучился и хотел уже запрашивать телеграммой, где вы. В Берлине чувствую себя уже почти как в Москве. Кроме Турова и других беженцев здесь Рабинович[396], Гарденин, Штоль, Березин (пом[ощник] Игнатьева[397]) и затем еще полпреды из Праги, Вены и много всяческих других людей со всех концов Европы — целый съезд[398].

Поеду в Москву со Свердловым, который был здесь и решил меня подождать, чтобы ехать вместе. Много всяких переговоров и свиданий с самыми разнообразными деловыми людьми. То о бакинских нефтепроводах, то о кинофильме, то о пароходе. Вчера, в воскр[есенье], я ездил за город с гл[авным] директором киноконцерна "Ufa"[399] осматривать фильмовый городок в Новом Бабельсберге[400], где на открытом воздухе ставятся разного рода фильмы и где применяется остроумная система декораций, комбинируемых с натурой для достижения всяких эффектов. Очень подробно осмотрел все их устройство и выслушал ряд докладов, в том числе одного из лучших германских режиссеров. Таким образом я пополняю свое кинообразование и готовлюсь к московской киноработе. Загар мой, увы, начинает сходить, но все-таки все наркомвнешторговцы не могут надивиться, как я хорошо выгляжу. Москва уже бомбардирует телеграммами, когда приеду!

Судя по письмам, там все обстоит all right[401], по крайней мере по НКВТ. Запрашивают, присылать ли вагон: очевидно, Маринушкин не прочь съездить в Ригу. К его разочарованию, послал телеграмму — вагона не надо.

Ну, роднанчики мои, как же вы-то без мамани поживаете? Очень меня огорчает, что маманя опять немного сдала. Я это положительно ей запрещаю и очень вас, маманичка, прошу потолстеть, и не скучать, и хорошо кушать. Если вы в четверг выезжаете, то это одновременно со мной: я тоже в среду буду иметь званый обед у Kriege с моим докладом, а в четверг уеду, если не случится чего-либо непредвиденного. Во всяком случае я в М[оскву] спешу еще из-за отъезда в Крым Аванесова.

Крепко Вас обнимаю всех и целую.

Привет Б. С. Ваш папа

Милая моя мамоничка и золотые мои Лукки, Катя и Люба! Пишу вам еще из Берлина. Не удалось уехать, во-первых, из-за моего доклада германским разным Geheimrat'ам[402] и статс-секретарям о нашем хозяйственном положении, а во-вторых, из-за необходимости дождаться здесь Старкова, который приезжает сегодня вечером. Я виделся с ним в Санта Маргарите, но здесь, в Берлине, накопилось много материала для разговоров. К тому же Туров тоже болен и немедленно по приезде Старкова идет в отпуск. Свидание с В. В. [Старковым] необходимо, видимо, еще и потому, что из Москвы идут усиленные слухи о состоявшемся будто бы решении перевести Ст[омонякова] на какую-то работу в Москву. При условии ухода Стом[онякова] и болезни Турова такой перевод означал бы полный развал и разгром берл[инского] отделения, и я вообще не понимаю, какому черту нужно совать нос в это внутреннее распределение работников НКВТ. Очевидно, что предстоит по этому поводу вести целую баталию в Москве и сговориться с В. В. [Старковым] по всем главнейшим вопросам. В Москву тоже надо поторапливаться, и, хоть я здесь не сижу без дела, там мое присутствие еще более необходимо. Выезжаю туда окончательно завтра, 27 сентября, и буду там, стало быть, 30 сентября.

Полагаю, что вы сейчас тоже уже в пути и поэтому шлю это письмо по парижскому адресу, записанному Любашей в моей записной книжке. Не знаю, насколько правилен этот расчет, но так выходило по вашему письму.

Опасаюсь я, как бы вы не сели на мель с деньгами из-за изменения всей поездки.

Купил пылесос и везу его с собою, равно и электрический чайник.

При упаковке вещей в Лонд[оне] для отправки в Ленинград необходимо составить в 3-х экземплярах точную ведомость ящиков, с указанием номеров и содержимого (примерно), и послать 1 экз. мне в Москву (курьером через Аркос или торгпредство, 1 экз. в Питер тов. Бегге[403], на имя которого надо отправить транспорт, и 1 экз. ставить про запас у себя. Володя, вероятно, знает, как такие отправки делаются, если же нет, возьмите кого-либо от Аркоса.

27 сентября

Милая маманичка!

Пишу две строчки за несколько минут до отъезда в Москву.

Едем вместе со Свердловым[404], чему я рад, так как ехать одному не особенно удобно в отношении вещей, тем более в восточных-то государствах. Я доволен, что вырвался из Берлина, где чем дальше сидишь, тем больше всяких приемов и визитов. Старков вчера вечером вернулся, и главнейшие вопросы мы с ним обсудили, так что и с этой стороны дело в порядке.

Я все еще полон итальянским солнцем, с тою разницей, что с меня совершенно сошла итальянская лень и я с большим удовольствием примусь вновь за работу.

Купил, маманичка, даже рейтузы! Надо только молить Богов, чтобы они не простояли в углу, подобно лыжам.

А вот для сведения девочкам, старшей и средне-старшей, посылаю газетную вырезку, доказывающую, как опасно излишнее увлечение "похудением". Пусть-ка каждая из них прочитает эту заметку и переведет ее для контроля тебе.

Ну, пока до свидания. 30-го надеюсь быть в Москве, откуда вам пошлю телеграмму. Крепко вас всех целую и обнимаю. Читаю все положенные большие, средние и маленькие молитвы и жду вас, милая маманичка, поскорее в Москву[405]. Любящий Вас Ваш папаня

Привет Володе и Ляле.

П. С. Мои костюмы ты, мамоничка, уж захвати с собой: мои в Москве годны лишь для повседневной службы, в Лондоне же есть два совсем новых (черный с полосатыми бр[юками] и коричневый полосатый), — они мне будут вполне кстати для более официальных выступлений. Здесь за шитье костюма приходится платить 100 марок, т[о] е[сть] вдвое дороже Италии. Вообще здесь все цены в 1¹/₂—2 раза выше итальянских. Мой костюм из купленной в Венеции материи сегодня будет готов, еще не знаю, как это удастся.

Я чувствую себя хорошо и бодро, совершенно не утомляюсь, постараюсь в Москве по субботам и воскресеньям отдыхать и, может быть, даже буду ездить верхом. Берегите и вы накопленное за Лидо здоровье, в особенности Вы, мамоничка. Я очень по вас всех соскучился, постоянно о вас думаю и всех вас крепко целую и люблю. Поскорее собирайтесь из Лондона и приезжайте в Москву, как только устроите Лукки и Любу.

Крепко обнимаю и целую.

Папаня

Милая моя дорогая и золотая маманичка!

Наконец-то я получил вчера телеграмму Володи с вашим адресом, а сегодня пришло письмо Людмильчика, и я теперь более или менее ясно себе представляю, где вы и что с вами, а то я уж совершенно терялся в догадках, ты же в своих телеграммах не давала адреса, а я не понимал, почему мои адресованные в Лондон письма до вас не доходят. Даже написал было вам сердитое письмо по поводу вашего молчания, но не отправил, решив дождаться ответа на отправленную Володе телеграмму, да и [не] хотелось мне посылать Вам, родному моему и милому, сердитого письма.

Очень печально, что Манухин нашел твои легкие не совсем в порядке, но, я думаю, унывать нам не следует, в нашем возрасте это вещь, не представляющая особой опасности, если, конечно, не запускать и лечиться, а во-вторых, я все-таки еще не уверен в диагнозе Манухина, и, полагаю, следовало бы его проконтролировать обращением к какому-нибудь выдающемуся и абсолютно авторитетному специалисту. Я несколько пеняю на самого себя за то, что рекомендовал тебе пойти к Манухину. Мне тут сообщили о нем не очень утешительные вещи. Будто бы теория его никакими фактами еще не подтверждена, а практикует он, как и всякий модный доктор, и дело ведет более или менее как лавочку. Сообщи мне, пожалуйста, какое он на тебя производит впечатление, и не опасаешься ли ты, что он находит болезни, может быть, даже и у здоровых людей, чтобы оправдывать на их лечении свои теории. А тут еще, пожалуй, возомнил, поверив белым газетам, что имеет перед собой жену чуть ли не богатейшего человека Европы. Во всяком случае, необходимо проверить его диагноз обращением к первоклассному специалисту по этого рода болезням и непременно проделать все полагающиеся в таких случаях анализы и исследования в более или менее нейтральном клиническом месте, чтобы вполне элиминировать[406] если не частную заинтересованность, которой, м[ожет] б[ыть], в данном случае и нет, то, например, увлечение своей теорией или методом лечения и т. п. Я очень прошу тебя, милый мой Любан, сделать это, т[о] е[сть] показаться лучшему специалисту, профессору по легочным заболеваниям.

И напиши мне обо всем возможно подробнее, я спрошу здешних врачей.

Я послал вам за этот месяц 4 или 5 писем на адрес Володи: 54 Eton Avenue, и очень будет жаль, если они пропали по небрежности жильцов этого номера; другого же адреса у меня не было. Ваш теперешний я считал действительным только на время вашего проезда через Париж, не думая о том, что вы там же могли остаться на несколько недель.

Я живу здесь более или менее по-прежнему, т[о] е[сть] как жил до приезда мамани: ухожу из дома с 10-9¹/₂, приезжаю с 4–5 или 5–6 на обед и возвращаюсь вечером. Чтобы не потолстеть (о ликование Лукки и Кати!), вечером не ем горячего, а лишь холодную закуску и стакан чаю. За обедом, если в супе есть мясо, то больше мясного уже не полагается. Лид[ия] Вас[ильевна] обслуживает меня более или менее удовлетворительно, и с этой стороны все в порядке. Хуже с квартирой. Тут идет развал, ибо оказалось, трубы отопления не были ремонтированы, и сейчас пришлось все разбирать, частью выламывать, и я еще не вполне уверен, сделают ли эти головотяпы все как надо. Как это вышло, что при весеннем ремонте эта важная статья была обойдена, не знаю, но факт тот, что все забито внутри ржавчиной, и у Нариманова[407] батареи тоже не действовали. По сиюминутности пробьем стены и поставим дверь в столовой и в ванной.

Если бы не бешеная работа, было бы очень скучно, я привык к вам, мои родные, за лето, и теперь одному трудненько: только и есть, что думать и чувствовать некогда, всякая минута занята если не разговором или письмом, то размышлениями на тему к какой-нибудь из тысячи недоделанных работ или планов. А особенно мне жалко, что нет меня с вами сейчас, когда маманичка себя больным чувствует и когда надо бы его приласкать и приголубить, подбодрить. Еще я беспокоюсь, что вы там останетесь у меня без денег. Пожалуйста, напиши мне, маманичка, и об этом. Я одновременно с этим пишу Штолю и предупреждаю его, что ты к нему обратишься за деньгами, чтобы он переводил тебе без замедления. Будет ли тебя Манухин (или кто тебя лечит) держать все время в Париже, или тебе необходимо будет поехать на юг? Кто-нибудь из девочек, если не обе, останутся, конечно, с тобой. А как же насчет приезда в Москву? Если квартира у нас будет в порядке, то ведь зимой здесь неплохо? Или тебе нужно будет климатическое лечение? Напиши обо всем этом подробно.

Главное же, еще раз повторяю, это проверка манухинского диагноза объективными исследованиями. Еще же главное и самое главное, не терять бодрости духа, опасного у тебя ничего нет и быть не может, с такими и большими болезнями люди живут десятки лет, если соблюдать правильный режим.

Что тут иногда делается, уму непостижимо. Вот случай с Цюрупой А. Д. Лечился он все лето от своего сердца в Германии и уже собрался выезжать в Москву (3 дня спустя после моего отъезда из Берл[ина]), но почувствовал себя очень худо, отчаянные боли, словом, попал на операционный стол — воспаление желчного пузыря. Оказалась в этом пузыре целая каменоломня, притом отдельные камни со сливу добрую величиной. Стенки пузыря были уже настолько тонки, что, если бы операция запоздала на день-два, спасение было бы невозможно. Операция прошла удачно, и теперь А. Д. [Цюрупа] вне опасности, но мало того: Краус объявил, что никакой болезни сердца у Цюрупы нет и что все было на почве этих камней! А сколько раз человека рентгенофотографировали!

Ничего, родной мой, милый Любан, не унывай и не падай духом, мы еще поборемся и повоюем с болезнями-то!

Я тут справлялся насчет коров. Оказывается, Цюрупа Григорий уехал куда-то в Туркестан, ни черта, по-видимому, не сделав, от Гринфельда же и дяди Миши я ничего не мог толком добиться и даже не знаю я, кому именно и сколько передано вырученных с концерта денег. Мне жалко, что ребята к зиме остаются без коровы. Пожалуйста, маманичка, напиши, кому и сколько ты передала денег на это дело. Если это не сделано, то сколько была выручка? Надо же все это как-либо урегулировать и корову купить. Пожалуйста, миленький, напиши мне об этом поскорее обстоятельно.

Да, вот еще что! Напиши, в каких именно сундуках (где стоят) мои теплые вещи и где ключи? Если они у тебя и плоские, то в хорошем конверте ты могла бы мне их прислать заказным письмом — либо во Внешторг (Ильинка, 14), либо на квартиру. Становится холодновато, и шуба и шапка мне скоро понадобятся.

В доме без тебя очень пусто. Сейчас обедаю в соседней со спальней девичьей комнате — в остальной квартире все убрано и покрыто: идет ремонт.

Ну, пока прощайте, милые мои.

Крепко тебя, маманичка, целую и обнимаю. Тоже и дочерей моих родных. Будьте благополучны и пишите мне. Ваш папаня

На письмах, адресуемых во Внешторг, пишите обязательно личное, а то секретари их вскрывают.

П. С. Лукки пишет в своем письме: "Мама не хочет лечиться, но мы настаиваем". Конечно, надо немедленно начать лечиться, я только не знаю, у Манухина ли или у кого-то другого.

Но лечиться надо начать немедленно и систематически, об этом даже и речи быть не может, чтобы запустить такие дела, раз обнаружился какой-то непорядок в легких. Это ты, родная маманичка, должна в первую голову понять и усвоить и не только не противиться, а всячески помочь тут врачам. При немедленном и серьезном лечении ты, несомненно, быстро поправишься.

Или ты тогда скорее приезжай сюда, выпишем тебе Гришу Таубмана, поселим тебя где-нибудь в санатории близ Москвы и давай лечиться здесь, и Катабранского с собой захвати. Но только надо браться за систематическое лечение, а не запускать болезни.

Письмо, посланное Лукки с Luftpost[408] с датой 12/10 получено 24/10- простое дойдет скорей.

А адрес Лукки тоже не написал. Целую вас всех.

Я себя чувствую хорошо. Загар, правда, прошел, но я бодр, не утомляюсь, сплю по 8 часов в сутки.

Милая моя маманичка, золотая моя голова!

Вот уже 4-й день я в Москве — взяли меня в переплет почти что с самого начала, кручусь с утра до ночи, дела много. Настроение в общем хорошее, никаких неприятностей или тому подобное не замечается, и, может быть, даже и по трудным вопросам удастся наметить более или менее обнадеживающие решения. Пока, впрочем, идут лишь прелиминарные[409] разговоры, настоящие совещания начнутся на будущей неделе. По НКВТ дела едва ли не еще больше, но атмосфера в общем тоже сносная, лучше, пожалуй, чем можно было ожидать.

Видел Гермашу — у них все здоровы. Его зовет Госбанк строить в Москве большой небоскреб; кажется, согласится. Хуже дела у Сонечки: у ней на днях был порядочный сердечный припадок, и она уже 3-й день лежит — очевидно, переутомляется сильно и забот немало, трудно ей с ребятами при этих всеобщенищенских окладах перебиваться. Ася тоже все была больна ангиной. Только сейчас поправилась. Бориса и Марусю еще не видел. В квартире все благополучно, тепло и чисто.

Был сегодня с визитом у Эрбетта[410]. Он очень просит тебе кланяться, благодарит за М. Ф.[411] и Бориса, которые им много помогли. M-me я еще не видел: через неделю буду у них с Чичериным обедать. В общем, Эрбеты, кажется, довольны, если не считать убогой их сметы и несоответствия со здешними ценами.

Как же вы, мои миланчики, там поживаете? Как здоровье маманички, как шоферы мои знаменитые Лукки и Катя, как "живущий"? Я ежечасно о вас, мои милые, думаю и уже начинаю скучать. Ну, да долго я здесь не задержусь. Скоро увидимся. Крепко всех вас целую и обнимаю.

Целую всех крепко. Папаня.

Милая моя мамоничка и родные мои девочки! Ну вот уже больше двух недель, как я от вас уехал, и у меня впечатление такое, что мы уже ¹/₂ года не видимся. Более или менее освоился с Москвой, повидал людей, начинаю вступать в регулярную работу. По линии НКИД продвинулся уже довольно далеко. Останется еще несколько совещаний, и хоть уезжай в Париж. Не скажу, чтобы я намного стал умнее, чем до приезда сюда, но все же кое-какие решения приняты, и я смогу разговаривать увереннее, зная, что приблизительно может считаться подходящей базой для соглашения[412]. Настроение здесь в общем неплохое, в частности, по отношению лично ко мне у всех даже очень хорошее, и в этот приезд, по крайней мере, до настоящего времени, никаких признаков каких-либо интриг или подкопов не имеется и в помине. Все кроме того сознают и чувствуют громадную ответственность задачи, а глупая выходка этой сумасшедшей бабы перед воротами посольства показала всем, что пост этот далеко не представляет собой спокойной синекуры, и, думаю, даже не очень много сейчас на него нашлось бы охотников[413]. Как ни как атмосфера, повторяю, очень здоровая и даже дружественная. Во Внешторге дело несколько труднее, поскольку атаки на монополию не прекращаются. Спокойнее в этом отношении будет, когда сюда явится Стомоняков: он будет сторожевым цербером и положиться на него будет можно. Приезжает он завтра, и это примерно определяет срок моего отъезда — дней 12–15 от сего числа считая. Мне надо около 2-х недель пожить тут вместе со Стом[оняковым] и Фрумк[иным], чтобы они притерлись друг к другу еще в бытность мою здесь. Тогда смогу спокойно уехать месяца на 3–4.

Наши все в порядке, кроме Сонечки, у которой сердечные припадки были, и она уже неделю в постели. Сильно утомляется и трудно ей, бедняге, с семьей и денежными затруднениями. Гермаша и Катя выглядят хорошо. Москва в общем имеет хороший вид: громадное движение на улицах, магазины полны, цены почти не повышаются, только погода дикая — снег сошел вовсе, я хожу в парижском одеянии, и, если вдруг хватит мороз, хлеб может сильно пострадать.

На днях с Литв[иновым]. Чичер[иным] и Раковским были на обеде Эрбеттов. Madame l'ambassadrisse[414] приходится туго с прислугой с незнанием языка и особенно, вероятно, с бюджетом. И сервировка (это еще туда-сюда: посуда и пр[очее] еще едут), но и самое содержимое обеда было более чем скромным. Куда до наших!!

К Эрбетту лично отношение здесь хорошее, но Париж ему так же мало, и пожалуй еще меньше, помогает, как М[осква] мне. Скоро, пожалуй, начнут его попрекать, что он слишком советизировался. Тон всегда задает маленький чиновник.

Маруся и Борис Эрбеттам много помогли, и самовар пришелся им весьма кстати.

Ну, а как же вы, мои миланчики, поживаете? Так бы и взглянул на вас, хоть одним глазком.

Как маманичкино здоровье и ваша учеба? Как себя чувствует "живущий", приехала ли Ляля, как внутренний весь распорядок: не передрались ли почтенные коллеги?

Насчет нашего enfant terrible[415] Чич[ерин] и Литв[инов] очень нажимали на выпирание. Я занял позицию благожелательной умеренности, памятуя, что могут и похуже кого-либо подыскать, все решили оставить как есть, а теперь этот балда сам просит об отозвании ввиду наличности "крупных политических разногласий" — в чем они состоят, никто, кажется и сам он, не знает. Какое будет решение, еще не знаю.

Крепко вас, милые мои, целую и обнимаю. Скоро, надеюсь, увидимся. Пишите сюда, так, числа до 15–20 февраля. Ваш Папаня

Милая моя маманичка, дорогие мои любимые дочери!

Я уже совсем было начал подсобираться в путь-дорогу и предполагал около 20 выехать к вам, но сейчас возникает неожиданная задержка. Авель приехал с Кавказа и привез оттуда наказ мне непременно приехать к ним в Тифлис на сессию ЦИКа, имеющую открыться 1 марта, и выступить там с докладом. Придают значение этому в связи с двусмысленной позицией Франции в вопросе о признании Грузии[416] и хотят приездом моим на Кавказ подчеркнуть, что в Париже я представляю не только РСФСР и Украину, но и республики Закавказья. Конечно, вся эта поездка возьмет не менее 2 недель, и, если она состоится, я попаду к вам, пожалуй, только к 15 марта. Я говорю "если", потому что НКИД заявляет протест, и в четверг ЦК решит окончательно, ехать ли мне в Париж или в Тифлис. Переговоры[417] предполагается вести с прохладцей, не торопясь, и с этой стороны препятствий к поездке в Тифлис не имеется. На Кавказ (в том числе, конечно, и в Баку) съездить мне надо, и, пожалуй, лучше это сделать теперь, а то как начнутся переговоры, я буду прикреплен к Парижу, а там, глядишь, подоспеет Америка. Лично я склоняюсь поэтому к поездке, да и Авель очень уж настаивает ехать всем собором. Если же возьмет верх мнение НКИД, который находит, что не особенно удобно так долго быть вне Парижа, то я выеду, вероятно, через дней 10, если на раньше. Зависеть это будет, главным образом, от того, как тут уживется и сработается Стомоняков. Он уже приехал и начинает работу. Здоровье, кажется, в сносном состоянии. На днях заболели Гермаша и Митя, оба испанкой. Неудивительно: зима совсем гнилая, снегу нет, ездят на колесах, улицы полны миазмов и грязи. Немного побаиваюсь за Гермашу, инфлюэнца протекает теперь иногда с разными осложнениями. Сам тоже берегусь и к Красиным даже не хожу, а только говорю по телефону — видите, какой я стал благоразумный. Сонечка поправилась, но все же ей придется недельки на 2 пойти для отдыха в санаторий. Ася собирается с Помзей ехать на год в Японию, работать в торгпредстве, благо знает английский язык. Но это. впрочем, еще в проекте.

Как же вы-то там поживаете? Последнее письмо мамани от понедельника, на третий день после моего отъезда, и затем я ничего от вас не имею. Послал уж вам вчера телеграмму. Как-то идут там у вас дела?

Вопреки ходатайству Ш. о возвращении в М[оскву] (к чему и я после его письма склонялся), постановили оставить его в Париже. Чего доброго, начнет колобродить и придется его унимать домашними средствами. Насчет сметы и штатов дело более или менее благополучное, кредиты, вероятно, все проведу.

Из одного письма Волина[418] я с некоторым удивлением прочел о том, что открывали мой шкаф. Как это было сделано и почему мне не телеграфировали? Неужели они уже издержали все деньги, какие им были даны. Мне это не совсем нравится, к тому же в шкафу есть и деньги НКВТ (автомобильные), которых ни в коем разе нельзя трогать. Вообще же тут идет отчаянное жмотство и экономию предписывают сугубую и во всем — с души прет.

Теперь два слова о моем приезде. Так как уверенности в том, что к приезду не будет подготовлен какой-либо сюрприз, полной ни у кого нет, то нужно бы с Еланским[419] и Волиным обсудить, как этот приезд обставить. Может быть, целесообразнее будет встретиться, напр[имер], в Брюсселе и оттуда на автомобиле? Или просто ехать обычным путем? Я только ставлю вопрос на обсуждение, тем более, что ведь не знаю, как там складывается обстановка и какие поступают сведения. Разумеется, никакого беспокойства я не испытываю и, по всей вероятности, надобности в особых каких-либо мерах не встретится, но подумать об этом все же не мешает. Я на день-два остановлюсь в Берлине, и ко времени моего приезда туда надо, чтобы там, у Крестинского, были уже совершенно точные указания, каким именно путем и какими поездами ехать.

Ну вот, пока все. Едет курьер и надо письма сдавать.

Крепко всех вас целую и обнимаю. Ваш Папаня

Милая моя Любаша! Время идет быстро, и вот уж три недели, как я из Парижа. Здесь совсем не замечаешь, как летят дни: каждый день надо так много сделать, и сама работа интересна и захватывает целиком. Первые бои прошли для нас удачно, в частности, мой доклад[420] произвел на аудиторию очень большое действие, и отзвук его пошел волной по городу. Создался известный перелом, и имеется сейчас еще до окончательного обсуждения большая уверенность в успешном для нас исходе всей кампании.

Сейчас приехал Филипп Р[абинович], и на днях начнется "судоговорение" по лондонским делам.

Конечно, мне уже пришлось впрячься и во всякую другую работу. Экспорт хлеба попал в затруднительное положение из-за дождливой осени. Мужик не везет хлеба, а за границей мы запродались уже порядочно. Выворачиваться очень трудно, тем более, что в организации самой заготовительной кампании наделано немало ошибок.

Я занят до такой степени, что даже в юбилее Академии наук[421] не принял почти никакого участия, уже не говоря о поездке в Питер, но даже на главном банкете не мог быть, так как кончал свои тезисы и брошюры по внешней торговле. Только и выступил раз на вечернем заседании с приветствием от Совнаркома. Академиков и ученых приняли на славу, накормили и напоили так, как им и не снилось, и все это во дворцах, в самой торжественной обстановке. Думаю, у многих от обжорства будет расстройство желудков, а есть ведь 85-ти и даже 90-летние старцы. Вообще посещаемость СССР иностранцами сильно возросла, и уже делается модой поехать в Москву.

Виделся с Гермашей. Все они здоровы. Наташа сейчас здесь и в четверг ворочается в Констан[тинопо]ль. Ругает его на чем свет стоит. Авеля тоже видел мельком; мало изменился, был на Кавказе, но кроме проливных дождей ничего там не видел.

Мне почему-то кажется, что у вас в Vichy тоже дожди: я там был один день в 1905 г., и дождь лил сплошной[422].

Здоровье мое хорошо, принимаю иод и чувствую себя отлично.

Пишите мне и извещайте о перемене адреса, иначе неизвестно, куда адресовать письма. Крепко вас всех, милые мои и дорогие, целую.

Ваш папаня

Милая моя, дорогая золотая и любимая маманичка! Не сердитесь, что я Вас так зову, родной мой дружочек, но я всегда о вас ласково думаю, как о маманичке моих золотых девочек, и я не знаю, почему бы это должно было Вам быть неприятно.

Ну вот, я и опять в Москве. Встретила она меня плетью: льет дождь, холодно вообще, видимо, конец лету. Погодка эта нам будет стоить миллионов 300 из-за ухудшения качества хлеба и неполной его уборки.

Дома в квартире отчаянный развал, эти черти ухитрились дотянуть ремонт отопления до сих пор и, вынимая трубы, разворотили все стены ниже уровня подоконников, насвинячили по всему полу, запылили мебель, вообще мерзость и разрушение. Пропаж и поломок как будто незаметно, но недели две этот хаос еще продлится. Впрочем, мне до всего этого мало дела: тут столько вопросов и такая предстоит борьба, что не до внешней обстановки. Первый бой будет уже завтра, на пленуме: доклад их о преобразовании и мой содоклад по этому же поводу[423]. Я себя чувствую прекрасно, сию минуту как раз надиктовал несколько листов тезисов, думаю, что, несмотря на то, что я почти один буду выступать против целой стаи, атаку эту мы отобьем. Пленум же ЦК предстоит еще 25 сентября, и вся история затянется, верно, изрядно.

С нашими франц[узскими] делами выходит все-таки крупное недоразумение, и все полученные мною из Парижа телегр[аммы] звучали здесь как ирония. Французы опять решили нас надуть, а наши ребята этого не поняли и чуть-чуть не попались на удочку: связать выдачу флота с урегулир[ованием] долгов, т[о] е[сть] фактически флота не давать, ибо ясно, что в этих условиях мы флота сейчас не получим[424].

Ну, вот это пока все, некогда больше писать.

Целую тебя крепко и нежненько, роднуша моя, письмо посылаю через Париж, ибо в адрес в Виши не очень-то верю.

Девушек моих родных крепко целую и обнимаю.

Любанчик, мой милый, не скучай, береги здоровье, пиши.

Твой, тебя любящий Красин

Шлю письмо в Виши, ибо до курьера неделя.

Родные мои!

Пишу две строчки, ибо почта уходит сегодня, а у меня буквально ни минуты свободного времени. Вступили в полосу боев, и первое сражение, в субботу 12 сентября, прошло с очень хорошим для нас результатом. Я был в ударе и в часовой речи изрядно потрепал своих противников. На днях имел разговор со Стал[иным][425], и, к удивлению, он занял очень примирительную позицию[426]. Конечно, еще рано говорить о результатах, но все же имею большую уверенность в конечной победе.

Здоров вполне, и настроение у меня великолепное.

Как же вы-то, мои миланчики, поживаете? Маманечка, не скучайте и берегите ваше здоровье. Людмиланчик мой, предписываю тебе тоже совершенно вылечиться.

Целую, обнимаю вас всех, крепко целую.

Будьте здоровы и благополучны.

Милый мой Любан, крепко тебя целую в особицу, очень тебя люблю, помню, скучаю, всегда о тебе думаю. Аминь.

Ваш папаня

Милый мой, дорогой и родной Любанаша, солнышко мое золотое! Мне очень жаль, что я могу тебе послать только это коротенькое письмецо, но Гринфельду приспичило выезжать как раз и именно, когда у нас в полном разгаре пленум[427] и когда мне приходится развивать действительно невероятную работу.

Бороться пришлось на все фронты, и, по сути, мне одному, ибо хотя М. И. [Фрумкин] вел себя при всех выступлениях вполне корректно, но в наиболее боевые моменты все же стушевывался на второй план и все удары приходилось принимать мне. Сколько я за это время продиктовал и написал разных тезисов, брошюр, поправок, резолюций и пр[очего]. Произнес уже четыре больших речи, из них последнюю как раз сегодня, перед всем пленумом. В общем, НКВТ выходит (или выйдет, ибо история еще долгая: сегодня выбрана комиссия для разработки проектов постановлений, и она может работать еще месяцами), вероятно, без особенно большого урона. При внимательном нашем отношении к делу и выдержанном руководстве можно бы и вовсе обезвредить предположенные изменения. Вообще, из подготовленного рядом ведомств большого нападения против НКВТ и монополии внешней торговли не вышло ровным счетом ничего: они плюхнулись в лужу самым позорным образом, и разбито это кольцо было главным образом моими выступлениями, это я могу без лишней скромности утверждать.

Но вместе с тем совершенно удручающее впечатление остается от той быстроты, с которой большинство руководителей катится вниз по наклонной плоскости нэпа. Даже Троцкий, бывший резким сторонником мон[ополии] вн[ешней] торг[овли], получивший на ее защиту мандат от Ленина, путается сейчас самым невозможным и позорным образом и лишний раз подтверждает для меня лично давно очевидную неспособность свою разбираться как следует в хозяйственных вопросах, не говорю уже о всякой публике помельче. В "тройке"[428], впрочем, на этот раз я нашел довольно прочную поддержку, и даже Ст[алин] был очень внимателен, и, несомненно, благодаря его директивам (после моего подробного доклада), мы убереглись от слишком большой ломки и разрушительных перестроек.

Фр[умкин] едет сейчас на 3 нед[ели] за границу. Бор[ис] Спир[идонович Стомоняков] вчера приехал, выглядит хорошо, но неизвестно, надолго ли его хватит. До возвращения Фр[умкина] мне во всяком роде придется быть тут, да еще съездить в Питер и Харьков для выступлений с речами. Правда, мы еще не знаем, какие новости будут с приездом из Америки Каю[рова], но общее здесь настроение таково, что французы еще не созрели для серьезных разговоров и что нам смешно было бы так уже навязываться с признанием им долгов: проживем и без этого, им же хуже, если этот вопрос проваляется без движения еще годик-другой.

Миланчики вы мои, я очень по вас соскучился и, кроме того, я не знаю, где вы, собственно, сейчас. Из письма, писанного маманей в Vichy, выходило, что вы хотите ехать в Италию, но вот уже недели полторы нет ни писем, ни телеграмм. Предыдущее письмо (не мое, а Авеля) я послал вам через Анечку.

Мало кого еще здесь видел из-за пленума, сперва ЦКК, а теперь ЦК. Комиссариатская работа и члены коллегии еще ждут своей очереди, не мог выбрать времени для их приема. Видел два раза Наташу. Сейчас как раз у них был. Она со своим Федей сегодня уехала в Константинополь с тем, чтобы через два месяца вернуться в М[оскву], а затем ехать в Париж, куда Федя назначен на место Зуля представителем совторгпредства.

Гермаша бурчит что-то себе под нос и проектирует большой дом для Госбанка. Винтер отстроил Шатуру — дворец, а не станция, такой другой, вероятно, нет в Европе. Ни Классона, ни других москвичей еще не видал, мельком только Старкову. Она была в Сочи с Глебами. Гл. М.[429] здоровье очень неважное, похоже, что с почками неладно и трудно ему будет оправляться. Сама Ант[онина] Макс[имовна][430] впечатлена необыкновенно буйным ростом и восстановлением СССР (она была в Сочи и по дороге видела и Украину, и Кубань, и Кавказ) и проповедует "возврат домой"!

Авель толст и благодушен.

"Испано Суиза" носит меня по Москве с молниеносной быстротой, а выглядит много скромнее "Ройса"[431], чем я несказанно доволен.

Роднанчики мои милые, пока до свидания. Пишите мне, милые мои, мне всякая даже мелочь о вас дорога и интересна. Особенно вы, родная моя маманичка, не скучайте очень-то и не тоскуйте. Я вас очень люблю и всегда о вас думаю. 17 сентября вам не послал телеграмму только потому, что у меня не было вашего адреса (даже страны, где вы, я ведь не знал). Крепко целую вас всех по очереди, мои родные, и читаю все установленные молитвы.

Ваш папаня

Милая Любаша!

Я очень огорчен и удивлен отсутствием от вас каких-либо известий. Вы мне не сообщили даже вашего адреса, если бы я, к примеру, заболел или помер, меня успели бы зарыть в землю, пока через парижское и сопредельное полпредство можно было бы установить, где именно вы находитесь. Ну как же так, миланчики, даже адреса вы мне не сообщили, значит, и мои письма вас не интересуют, — так что ли это понимать.

Вчера окончился, наконец, наш пленум, и ближайшие дни работа начнет входить в колею. Лично я был из этой колеи вышиблен целый месяц, а сейчас ввиду отъезда Фрумкина придется взять на себя немало добавочной работы.

В общем и целом мы атаку на Внешторг отбили, и здесь, несомненно, личные мои усилия сыграли большую, если не решающую роль. Это, конечно, не война с ветряными мельницами, ибо каждый год передышки укрепляет и аппарат и НКВТ, и даже глупые или умственно неподготовленные люди начинают убеждаться в опасностях "свободной" торговли, которой они еще вчера вовсе не видели. Стомоняков вернулся, но неизвестно, насколько он будет работоспособен. Настроение у него неважное: куксится и впадает в пессимизм, чего я отнюдь не могу про себя сказать. Напротив, весь этот месяц я себя чувствовал великолепно и вид имел "бодрый и молодцеватый", что немало способствовало персональному успеху моих выступлений.

Коренное мое дело все-таки Внешторг или во всяком роде работа здесь, внутри, и какими пустыми и бессодержательными кажутся здесь парижские мои выступления и мытарства по сравнению с здешней полноценной нагрузкой.

Сейчас привожу в порядок текущие дела, запущенные во время Пленума, и затем съезжу на 1–2 дня в Питер и Харьков, прочесть обещанные доклады.

Фрумкин проездит недели 3–4, и до его возвращения мне не придется, конечно, вернуться в Париж. Пробуду здесь, значит, не меньше как до половины ноября. Что касается самого дела, то это не беда, даже хорошо показать французам недовольство в ответ на их невозможное поведение и в вопросе о флоте, и в вопросе о долгах. Французские вопросы здесь не на первом плане, и вряд ли меня будут особенно гнать в Париж. А так как вы со своей стороны не пишете мне ваших планов, то я и о вашем возвращении в Париж не имею никакого представления.

Я здоров и чувствую себя очень бодро и хорошо. В персональном отношении ко мне (не сглазить!) тоже произошли значительные перемены к лучшему, и на ближайшее время, думаю, жить и работать будет можно. Общее здесь настроение бодрое, и если и правильно, что массовой публике живется все еще трудно, то что касается интереса и смысла жизни, мы Запад несомненно перещеголяли. А мне еще по недосугу остается недоступной область искусства, где делается очень много.

Ну, пока до свидания. Лисиц Кате постараюсь привезти. Ну, а каких же шкур другим двум девочкам? Маманины-то замашки я знаю, но мошна у нас тонковата. Крепко вас целую. Пишите. Ваш папаня

Милая моя Любонаша, дорогие мои девочки! Сегодня получил письмо от 18 октября и очень рад его спокойному хорошему тону и тому, что письма от вас стали исправно приходить и что вы, в общем, живете, по-видимому, благополучно.

Ну вот, миланчики мои, а у нас тут на вчерашнем четверговом заседании[432] наши "ребята", не говоря худого слова и вообще даже почти ничего не говоря для мотивировки этого решения, порешили меня перевести в Лондон, а Раковского в Париж[433]. Таким образом, нам еще раз суждено сделаться англичанами и еще раз переезжать канал[434] с имуществом — уже в обратном направлении.

По правде сказать, я почти никак (даже и про себя, не говоря уже внешне) не реагировал на эту перемену. С одной стороны, несколько жаль Фр[анцию] из-за климата, главным образом, и из-за здоровья маманички, а с другой — мне так опротивели французы и так бесплодно и глупо было это годичное сиденье в Париже, что я, по правде сказать, не без удовольствия распрощаюсь со всеми этими г[осподами]. Конечно, и в Лондоне не на розах придется возлежать, но как будто там все же больше похоже на дело. А и еще общее, я все более теряю вкус к дипломатической работе, и она меня влечет к себе все меньше и меньше.

Здесь публика, вроде Стомонякова, прямо в бешенстве, что я не отклонил решительно и категорически всякое заграничное назначение и согласился еще раз на совместительство. Особенно теперь, когда на НКВТ идет такой нажим и когда, видимо, неизбежно слияние с Н[ар]комвнуторгом[435]. Переход исключительно на дипломатическую работу (в этом Ст[омоняков] прав) для меня не только противен, но и действительно невозможен: меня немедленно съели бы наркоминделовцы, не исключая и Литв[инова], а Чич[ерин] и подавно[436] — я ведь если и независим от них, то только потому, что у меня свой наркомат. С другой стороны, отказываться совсем от Лондона я считал бы неправильным: и некого туда послать, да и мне по некоторым соображениям пробыть там с год было бы небесполезно. Стомоняков — мастер давать благие советы, но когда дело идет о поддержке в постоянной повседневной работе, то у него сегодня кишки не работают, завтра голова болит, а если нет, так он нервничает, как истерическая дама, обижается на всех и вся, всюду видит подвох и интригу и проч[ее]. Что касается Фр[анции], то ввиду того, что

Де-[437] опять пошел в гору, может быть, Р[аковскому] и удастся кое-что сделать. В этом болоте, называемом фр[анцузским] политическим миром, только такой "смелый", чтобы не сказать больше, делец-министр может что-нибудь сделать, подмахнуть или дать кому-либо подмахнуть нужную бумажку и т. п. Дальбиез[438] наш почтенный не смог сделать абсолютно ничего, и вся ставка на него оказалась напрасной. Ладно еще, что не очень много стоила. С другой стороны, оставаться в Париже в атмосфере постоянных интриг и склок, в которой не брезгающие средствами противники могли доходить неизвестно до каких пределов, приятного и полезного было тоже мало.

Итак, опять превращаемся в лонд[онского] полпреда — How do you do?[439] Возьму кого-нибудь из девочек учиться английскому] яз[ыку], но как следует, вплотную. Может, еще придется в Америку съездить.

О времени отъезда ничего еще не могу сказать определенного. Надо подождать Фрумкина, а затем еще по Внешторгу не все тут закончено, хотя главные бои уже миновали и в общем и целом мы, вернее даже единолично я, позиции свои отстояли. Думаю, что недели в две-три справлюсь. Приеду сперва в Париж и там уже вместе решим, как и когда переезжать. Вы, конечно, по-своему тоже прикиньте, как быть со всем этим, и со школами, и со всем прочим. Похоже, что Катабраша наш все-таки угодит в Кембридж?[440] Людмильчик, мой родной, не пойдешь ли ты ко мне в секретари? Я бы уж в Совнаркоме выхлопотал на это разрешение?

Ну, пока до свидания, мои родимые. Маманичку милую целую несчетное число раз и девочек всех тоже.

Ваш Папаня

Миленький мой дорогой и любимый Любан! Я опять не писал вам целую неделю, довольно неожиданно у нас тут дела опять осложнились и, помимо всего прочего, приходится очень много работать и тратить время на бесчисленные заседания в разных комиссиях. Дело с Внешторгом после двух мес[яцев] закончили, гора родила в буквальном смысле мышь, и небольшие внесенные в систему изменения сами по себе еще не могли бы составить препятствия для дальнейшей работы, если бы… если бы, конечно, за время этой двухмесячной борьбы и травли мы не растрясли значительно наши силы, не потеряли десятки людей в связи с разными ревизиями и пр[очим] и вообще не очутились в положении затравленного барана, на которого валятся все шишки. А главное — это все тот же вопрос самой головки комиссариата: Наркомат без наркома, неспособность Стом[онякова] сработаться с Фр[умкиным], невозможные качества М. И. [Фрумкина] (неспособность к повседневной работе, бюрократизм, самовольное изменение принятых постановлений и пр[очее] и пр[очее]). Если бы еще я мог целиком посвятить себя НКВТ и сесть безвыездно в Москве, но назначение в Лондон и этот вариант устранило, по крайней мере, временно. Стом[оняков] окончательно решил уходить из НКВТ и, вероятно, останется на спокойной и малоответственной работе в Главконцесскоме[441]. Тем временем выдвинулся внезапно совершенно новый вопрос: слияние с Наркомвнуторгом. Это создание Лежавы (которого там, впрочем, весьма скоро заменили Шейнманом) сумело разбухнуть в громадный малоцентрализованный и плохо сложившийся комиссариат, притом не союзный, как наш, а т[ак] н[азываемый] директивный, т[о] е[сть] работающий в отдельных республиках не непосредственно, как работаем мы, а через Наркомвнуторги этих республик[442]. Получилось чудище обло, вообще мало способное что-либо регулировать. А тут еще объективные трудности. Внутренний рынок — вообще сфинкс, и овладеть им задача в сто раз более сложная, чем ясное, четкое, простое дело Внешторга. К тому же на внутр[еннем] рынке у нас свобода торговли, и нельзя применять тот абсолютно жесткий зажим, который мы ежедневно применяем к внешнеторговым операциям. Вот почему полтора года назад, когда перед образованием Н[арком]внуторга была идея слияния его с НКВТ, мы все высказались против, не желая инфицировать НКВТ собственными трудностями Внуторга. На недавнем пленуме, специально посвященном Внешторгу, вопроса о слиянии еще не возникало, а наткнулись на него теперь из-за тупика с заготовкой хлеба. В августе наши испугались слишком большого урожая и, предвидя падение цен и ведя мужиколюбивую политику, дали директиву Внуторгу платить высокие цены при заготовках. На придачу совершили еще ряд глупостей. Результат: мужик поднял цены, хлеба на рынок не везет, экспорт делается убыточным, а, не имея хлеба для экспорта, нам нечем расплачиваться с заграницей за закупленные товары. Осложняется дело еще тем, что Внуторг, ответственный за снабжение внутреннего рынка и не ответственный за внешнюю торговлю, даже и те малые заготовки хлеба, которые имеются, гонит на внутреннее потребление и в ус себе не дует, что заграничные торгпредства, запродавшие хлеб еще в августе, под хороший урожай, сидят без хлеба! Какой выход? Слить оба наркомата и возложить на единый наркомат ответственность и за внутренний и за внешний рынок. Вывод логичный, но осуществление наталкивается на величайшие трудности. Я лично идти в наркомы такого объединенного наркомата не могу и не хочу, даже если бы не существовал вопрос о Лондоне. Внутренней торговли я не знаю, а браться за такое дело снова — затрата сил, превышающая мои возможности. С другой стороны, уйти из наркомата и бросить внешнюю торговлю в критический сегодняшний момент, значило бы погубить монополию внешн[ей] торговли. Исправила бы дело комбинация: Цюрупа (нарком), Стомоняков и Шейнман замы, но, во-первых, Стомон[яков] болен, во-вторых, решил твердо уходить из НКВТ, в-третьих, многие его не особенно хотят. При таких условиях, пожалуй, лучше всего мне пойти замом к Цюрупе. За ¹/₂ — 1 год положение с мон[ополией] вн[ешней] т[орговли] поуспокоится, и тогда будет видно: либо Ц[юрупа] уйдет и я останусь наркомом (если будет найден модус для внутренней торговли), либо уйду я и заменюсь кем-нибудь, а сам либо замуруюсь в Лондоне, либо вернусь сюда на другую работу. Все это сейчас еще в стадии секретных переговоров, но работа идет самая спешная и интенсивная; что касается Фр[умкина], то вообще неизвестно, останется ли он в НКВТ.

Вот, родная моя, какие тут дела и вот почему я до сих пор не могу, как бы ни хотел, вырваться и приехать к вам. А я очень соскучился и по тебе и по девочкам и, кроме того, чувствую, как вам теперь, бедные мои, трудно там без папани в этой новой сложной обстановке с разными водворяющимися мещанами и мещанками.

Я очень беспокоюсь, как тебе и девочкам удастся урегулировать вопрос с квартирой, и не уверен, что у вас с деньгами все благополучно. Ты же по обыкновению на этот счет ничего не пишешь. Раковский на днях телеграфировал, что в Лондоне все готово к вашему приезду. Я не очень-то сочувствую вашему приезду туда до меня. Положение может создаться ложное, особенно ввиду неопределенности моего отъезда отсюда. Боюсь, с другой стороны, что и жизнь в Ambassade[443] доставит вам всем теперь мало удовольствия. Как из этого положения выйти — не знаю. Не стоило бы маме с Катей поехать на один-полтора месяца на Ривьеру пожить там в тепле и на солнце, но тогда как быть мне и Любе (в смысле житья) или всей семьей поехать на юг? Может быть, это было бы самое лучшее, и при современном курсе франка на Ривьере, несомненно, можно лучше и дешевле прожить, нежели в Лондоне. Особенно долго стеснять Раковских тоже неудобно — тут и делай, что хочешь. Очень мне перед вами всеми, и перед девочками, и особенно перед мамоней, совестно, что из-за меня вам приходится подвергаться всем этим неудобствам и неприятностям. Что будешь делать, когда здесь что ни день, то новые и новые обстоятельства, неожиданности и перемены.

13 ноября

Пасмурные дни. Я немного оскандалился: съел в Кремле кусочек языка, не очень, видимо, свежего, и у меня случилась обычная моя гастрономическая история, в довольно слабой форме, что касается самого припадка, но несколько более упорная в смысле расстройства желудка, которое у меня обычно в два-три дня проходит автоматически, а тут уже пять дней не прекращается, несмотря (а может быть, благодаря) на лечение. Так как я в момент заболевания находился на обследовании в Кремлевской комиссии[444], то мне предложили лечь на обследование в Кремлевскую больницу (это на Воздвиженке, близ угла Моховой), где я сейчас и пишу это письмо[445]. Лежу я здесь (вернее, сижу) уже третий день, ни черта не делаю, начинаю хорошо питаться, в меру восстановления желудка, подвергаюсь всяким анализам и обследованиям, уклоняясь упорно от более трудных, как, например, рентгеновский просмотр желудка или анализ желудочного сока. Лечиться здесь я ведь все равно не буду (особенно после того, когда на Фрунзе наши эскулапы так блестяще демонстрировали свое головотяпство[446]), а за границей врачи здешним анализам все равно не поверят. Ничего у меня найти не могут: сердце увеличено всего на два см, что при моем возрасте давно ниже нормы, аорта мало расширена, склероз небольшой, печень никаких болезненных явлений не показывает, селезенка увеличена, но не болезненна, моча нормальная etc. Единственное — это малокровие и недостаток гемоглобина и красных шариков[447]. Это, очевидно, результат того, что я почти не бываю на воздухе и солнце, и вывод отсюда, конечно, — необходимость перемены режима, поближе к природе.

Похитрее вопрос, как это сделать. Во всяком случае, никакой болезни клиническое обследование у меня не находит. В дальнейшем предстоит мудреная задача комбинировать врачебные предписания насчет отдыха — с необходимостью скорейшей поездки в Лондон и с участием в построении нового объединенного Наркомторга. Получил я письмо от Гринфельда, Смирновой и Чернышева. Первых двух я постараюсь взять в Лондон немедленно по своем туда приезде. Чернышев же там, конечно, совершенно не нужен, и ему, по-моему, надо собираться восвояси. При случае, Любонаша, передай им это, самому мне писать некогда.

В Париж я думаю на два-три дня заехать, по-моему, не следует уезжать, не попрощавшись. Может быть, еще придется когда-нибудь иметь дела с французами.

Ну, пока до свидания, мои милые и дорогие. Спасибо за ваши письма: я был очень им рад, особенно — хорошему, доброму тону. Уж потерпите, мои любимые, теперь недолго, я думаю, осталось ждать, и скоро мы заживаем опять все вместе. Обучайте меня английскому языку и верховой езде.

Целую, обнимаю всех крепко.

Милый мой дорогой Любанаша! С прошлой почтой я провинился и не приготовил ни тебе, ни милым девочкам письма. Нельзя сказать, чтобы я много работал, но все же: "дела не делай, дела не бегай", — то туда, то сюда, разные разговоры, свидания и пр[очее]. Затем работоспособность у меня, д[олжно] б[ыть], понижена, и я успеваю делать в единицу времени гораздо меньше. Настроение у меня все время очень хорошее, дело теперь, главным образом, за организацией новой коллегии и усадкой на новых местах, но дело идет медленнее, чем я ждал: Цюрупа несколько кунктатор[448], продвигается вперед осторожно, почти по-старчески. Стомоняков (кстати, на днях познакомивший меня со своей женой) от нас через два м[есяца] уйдет и, если бы я немедленно уехал, это значило бы бросить весь НКВТ на произвол судьбы, и после исправлять было бы уже втрое труднее. Все же я надеюсь дней в 7-10 закончить и выехать к вам в Париж.

Теперь насчет здоровья. Я с Гермашей был у Шервинского[449]. Старик первым делом нашел протокол моего осмотра от 21 мая 1901 года и подробно прочел все мои болезни. Малярия у меня тогда была все же жесточайшая и, учитывая малярии 1877 г. и 1895 г., Ш[ервинский] склонен и теперешнюю мою анемию объяснять этими маляриями. Болезнь возникла на почве переутомления, получила дов[ольно] быстрое течение, но все же он считает, что малокровие еще не слишком далеко зашло и, по его мнению, уступит лечению (мышьяк и железо) и отдыху и солнцу.

Плетнев[450] же и К- предлагали специальное лечение (сальварсан), причем, по их мнению, полное излечение могло бы быть лишь в том случае, если бы само заболевание имело подкладкой lues, поскольку же этого нет, то на полное восстановление надеяться нельзя.

Шервинский, насчет сальварсана, лечение не считает нужным, но и не отрицает, что оно могло бы дать результат: есть теория, что сальварсан действует на костный мозг и на селезенку, которые заведуют кровообразованием. При наличности сего, конечно, я от этого лечения отказался. Затем пошел к А. А. Богданову. Прежде всего сам он и Нат[алья] Богд[ановна] имеют вид великолепный, я считаю, что он помолодел если не на 10, то на 7 или на 5 лет наверняка. Недавно (с мес[яц] наз[ад]) сделал себе второе переливание и сейчас фотография констатирует у него даже уменьшение диаметра аорты! Вещь до сих пор невероятная, но факт, и, кроме того, ему совершенно соответствует его самочувствие: по забывчивости иногда взбегает на 4–5 этаж! Нат[алья] Богд[ановна] чувствует себя тоже хорошо — у ней исчезли подагрические явл[ения] на ногах: раньше она заказывала ботинки по особой мерке, сейчас носит нормальные. Операции до сих пор произведены 6 парам, и ни в одном случае не получилось никакого отрицательного результата. Технику тоже усовершенствовали, сперва переливали 350–400 гр., а на посл[едней] операции, изменив вид иголок, вкатили сразу 1250 гр., т. е. попросту обменяли у двух людей ¹/₄ всего содержания их крови. По первоначалу А. А. [Богданов] не проявил никакого энтузиазма в смысле пользования переливанием и советовал лишь ехать лечиться не в Берлин, а в Париж и Лондон, где наука о крови, особенно с войны, сильно двинулась вперед, немцы же отстали. Через несколько дней он мне позвонил и, когда я к нему пришел, он уже проштудировал ряд книг и между прочим показал мне книгу Keyms'а, оксфордского профессора, где приведены истории болезней, когда такое же малокровие, как у меня, в 60 % из 100 излечивалось переливанием крови. Ввиду всего этого и увеличившихся успехов техники А. А. [Богданов] теперь уже определенно предложил сделать мне переливание: уже одно то, что в 700–800 куб[ических] см я получу запас свежих шариков и гемоглобину, что дает мне возможность лучше перенести переезд и начать климатическое и иное лечение с сильно укрепившимся организмом. Я совершенно согласен с этим, и сейчас мы ищем, как я говорю, "поросенка". Предложил свою кровь младший Грожаненок (сам Юлиус в Сухуми), но, к сожалению, у него оказалась неподходящая группа крови, и его кровь мне переливать нельзя. Сама операция проще, чем вспрыскивание дифтеритной сыворотки, и уже на другой день люди идут на работу. Если успею скорее кончить с Цюрупой и Наркомторгом, то уеду в Париж, не ожидая переливания, если же скоро найдем "поросенка", перелью и буду вам телеграфировать.

5 декабря

Миланчики мои! Должен кончать письмо, ибо почта уходит в 1 час, а у меня в 12 уже Совнарком, куда надо хоть на 20 м[инут] заехать. Стоит у нас полная зима, сейчас около 10- мороза, снег ослепительно сияет на солнце, чудный воздух. Завтра открытие Шатуры. Гости в особом поезде выезжают в 9 утра из Москвы, а в 8 вечера нас уже доставят обратно в Москву. Станция фактически уже работает 2 месяца без сучка без задоринки, как заведенные часы, и является действительно образцовым сооружением, которое не стыдно показать любым Европам и Америкам.

Насчет ключей от железн[ого] шкафа — поняла ли ты, маманичка, мою телеграмму? 1 набор этих ключей у меня, и я его передам по приезде. Второй же набор был у тебя в твоем стоячем кофре, в нашей уборной, и его я просил в телегр[амме] отдать Давтяну[451] с тем, чтобы оставшиеся в шкафу деньги (кажется, около 700 или 1000 фунтов) плюс немного червонцев и серебра, были переписаны. Маленький желтый чемоданчик, с некоторыми] личными бумагами, оставь у себя до моего приезда.

Целую вас крепко. Ваш папаня

Мамане, private and confidential[452].

На случай, если бы в официальном моем положении произошла перемена (в Лондоне)С, я постарался бы, конечно, минимум до лета оставить вас там, а после либо перейти на более приватное положение и жить в Англии же, или переселиться куда-либо, где дети смогли бы учиться, например, в Швейцарию или во Францию, и где жизнь не столь дорога.

Ну, пока, до свидания, пиши мне, милый Любанчик. Крепко тебя обнимаю и целую, родной мой.

Примечания:

1

Красина (урожденная Миловидова) Любовь Васильевна- участница социал-демократического движения в России в конце XIX века. С 1902 г. фактическая жена Красина. Официально брак был заключен в 1915 году.

2

Царское Село (с 1918 г. Детское Село, с 1937 г. город Пушкин) — резиденция российских императоров под Петроградом. В начале первой мировой войны Красин купил в Царском Селе дом с садом. Здесь в основном проживала его семья.

3

Анна и Маруся — прислуги Красиных.

4

Владимир Кудрей — сын Л. В. Красиной от первого брака. В. В. Кудрей оставил воспоминания о Красине: Koudrey V. Once a Comissar. New Haven, 1937.

5

Дочери Красина.

6

Луга — город под Петроградом на р. Луга. Видимо, в Луге Красин имел недвижимую собственность.

7

Фамилия не поддается прочтению.

8

Учитывая нестабильное положение в России, Красин позаботился о безопасности своей семьи. В июне 1917 г. Л. В. Красина с дочерьми выехала в Швецию, а затем в Норвегию, где сняла виллу в Вуксанкалене, недалеко от Осло. Затем Красин, полагая, что Швеция более удобна и безопасна, в августе 1917 г. перевез семью в Стокгольм.

9

Воровский Вацлав Вацлавович (1871- 923) — социал-демократ с 1894 года. В 1917 г. Воровский был представителкм акционерного общества "Сименс и Шуккерт" в Стокгольме. После Октябрьского переворота полпред РСФСР в скандинавских странах, с 1921 г. полпред в Италии. Убит в Лозанне (Швейцария) русским эмигрантом.

10

Нина — дочь Л. В. Красиной от второго брака.

11

Мадмуазель Лочмо, гувернантка дочерей Красина

12

Речь, очевидно, идет о большевиках, стремившихся восстановить связи с Красиным. До Октябрьского переворота он не только отказывался от таких контактов (исключение было сделано для Ленина), но и называл большевиков, в частности Ленина, "маньяками", "опасными мечтателями", "мелкими демагогами" (О'Коннор Т. Э. Инженер революции, с. 122).

13

"Природа"- ежемесячный естественно-научный популярный журнал, основанный в 1912 г. в Москве товариществом "Человек и вселенная". Выходит по настоящее время.

14

Бруснев Михаил Иванович (1864–1937) — организатор и руководитель социал-демокра тической группы в Петербурге (1889–1892), инженер. В начале XX в. отошел от политичес кой деятельности. Умер в Ленинграде.

15

Красин Борис Борисович (1864-?) — младший брат Красина

16

Любовь — младшая дочь Красина

17

Екатерина — старшая дочь Красина

18

Людмила — средняя дочь Красина

19

Красин Герман Борисович (1871 —?) — младший брат Красина, инженер.

20

Несовпадение этой даты с датой письма объясняется тем, что телеграмма датирована по Григорианскому календарю (новый стиль), тогда как в России еще сохранялся Юлианский календарь (старый стиль). Григорианский календарь был введен с 14 февраля 1918 г.

21

Изенгоф — поселок в Петербургской губернии на р. Плюсса. В районе поселка — залежи горючих сланцев, добычу которых Красин стремился развить. В 1919 г. Изенгоф был переименован в город Сланцы.

22

Фамития написана неразборчиво

23

Андрей, сын Л В Красиной от второго брака

24

Окс Виктор Владимирович адвокат, второй муж Л В Красиной, отец ее детей Андрея и Нины. Участник социал-демократического движения в России.

25

Красина (в замужестве Лушникова) Софья Борисовна (1878-?), младшая сестра Красина. Лушникова участвовала в социал-демократическом движении. В 1906 г. вместе с Брусневым руководила большевистским легатльным издательством "Дело". Ее муж, М А Лушников, был богатым промышленником. Когда Красин стал наркомом внешней торговли, Лушникова работала в его наркомате.

26

Алексей — сын С Б Лушниковой

27

Кудрявский Дмитрий Николаевич — первый муж Л В Миловидовой, отец ее сына Владимира (Владимир изменил фамитию на Кудрей).

28

18 июня 1917 г. русская армия начала наступление на Юго-Западном фронте. После незначительных первых успехов немецкое командование, перехватив инициативу, организовало контрнаступление, которое привело к пропыву обороны русских войск в районе Тернополя (в то время Тарнополя) и в конечном счете к катастрофическому поражению русских войск.

29

В течение нескольких лет Красин с семьей жили в местечке Куоккала на территории Финляндии, имея также квартиру в Петербурге.

30

Имеется в виду июльский кризис 1917 года. Кризис начался с отставки 3(16) июля министров- кадетов, протестовавших против уступок украинской Центральной Раде, сделанных во время визита в Киев А. Ф. Керенского и других министров. Но более важной его причиной был провал наступления на Юго-Западном фронте. Большевистские организации попытались воспользоваться демонстрациями 3–4 (16–17) июля в Петрограде, чтобы захватить власть. Но руководители большевиков вели себя непоследовательно и нерешительно. Ленин не был в Петрограде, когда начались события, и возвратился 4 (17) июля. В последний момент он призвал не допустить насильственных акций в отношении Временного правительства, что ослабило влияние большевиков, правда на короткое время. Демонстрации 3–4 июля проходили под лозунгом "Вся власть Советам!" и в ряде мест превратились в вооруженные столкновения с войсками. Были убитые и раненые. 5 (18) июля власти произвели аресты, разоружили рабочие отряды и армейские группы, оуказывавшие сопротивление администрации и поддерживавшие большевиков. В чисте арестованных был ряд большевистских лидеров, а также Л.Д.Троцкий, который формально еще не был большевиком. Ленин и Зиновьев, обвиненные в том, что они получали немецкие деньги на проведение подрывной пропаганды, скрылись. Эти события означали конец двоевластия, сосредоточение всей власти в руках Временного правительства, которое, однако, не имело достаточно сил и не проявило решимости к установлению твердого демократического правопорядка.

31

Черная сотня (черносотенцы) — погромно-монархические организации "Союз русского народа", "Союз Михаила Архангела" и др., созданные в 1905–1917 гг., а также вооруженные отряды, образованные ими для борьбы против революционного движения, устранения либералов и антисемитских акций.

32

"Правда" — газета, организованная в качестве легального ежедневного органа большевиков в 1912 г. Была запрещена в июле 1914 г. Возобновила выход в 1917 г. Являлась органом ЦК большевистской партии. Выходит по настояшее время в качестве органа Коммунстической партии Российской Федерации.

33

Имеются в виду события в первые дни после Февральской революции 1917 г.

34

Речь идет о Протопопове Александре Дмитриевиче (1866–1917) — министре внутренних дел России в сентябре 1916 — феврале 1917 г. Протопопов входил в "Прогрессивный блок". После Октябрьсокого переворота был расстрелян по решению ВЧК.

35

Нюша — домработница Красиных.

36

Кокчетавы (Кокчетав) — город на юге Западно-Сибирской равнины, ныне в предечах Казахстана.

37

Фрумкин (псевдоним Германов) Моисей Ильич (1878–1939) — социал-демократ с 1898 года. После Октябрьского переворота был членом краевою экономического совета Западной Сибири С 1918 г. член коллегии Наркомата продовольствия. В 1920 г. заместитель председателя Сибирского ревкома, затем упочномоченный Наркомпрода на Северном Кавказе. В 1921–1922 гг. заместитель наркома продовольствия. С апреля 1922 г заместитель наркома внешней торговли. С 1928 г. заместитель наркома финансов. В 1929 г. направил в Политбюро ЦК ВКП(б) письмо с критикой экономической политики Сталина, особенно в области сельского хозяйства, за что был подвергнут публичному осуждению. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

38

Тулен — ласкательное имя, которым Красин называл жену. Происхождение неясно.

39

В августе 1917 г. Красин побывал в Осло (Норвегия), где находилась его семья, и перевез ее в Стокгольм. В октябре он вновь побывал в Стокгольме. В данном случае имеется в виду этот второй визит. Брунстрем О. О. - член правления акционерного общества П. В. Барановского директор ряда других военно-промышпенных предприятий.

40

Видимо, идет речь о баронессе Ропп, упоминаемой в письме от 21 февраля 1921 года.

41

Сименс-Шуккерт" — германский электротехнический концерн, созданный электроинженером и промышленником Э. Сименсом. В эмиграции Красин работал в Берлине на заводе компании с 1908 г., быстро продвинулся от должности младшего инженера до заместителя главы берлинского отделения в 1911 году. С 1912 г. являлся представителем компании в Москве, затем генеральным представителем компании в России. С конца 1916 г. производилось принудительное преобразование этой компании в новую, с решающим участием в ее капиталах правительства. Красин сохранил должность управляющего.

42

Красин имел в виду большевиков, действительно находившихся в состоянии кризиса в течение некоторого времени после июльских событий 1917 г. и ареста ряда их руководителей.

43

Имеется в виду Г. Б. Красин

44

П. В. Барановский — владелец электростанции в г. Владимир, порохового и машиностроительного заводов в Петрограде. Во время первой мировой войны Красин по совместительству являлся управляющим порохового завода Барановского.,

45

Два слова, видимо, иностранного происхождения, не поддаются прочтению

46

Имеются в виду консервативные и правые издания, выпускавшиеся Сувориным Александром Сергеевичем (1834–1912) и его наследниками. Суворин издавал в Петербурге газеты "Новое время" (с 1876 г.), "Вечернее время" (с 1911 г.) и др. После Февральской революции 1917 г. суворинские издания заняли консервативную позицию. Были закрыты большевиками после Октябрьского переворота

47

Корнилов Лавр Георгиевич (1870–1918) — российский военный деятель, генерал от инфантерии. В июле-августе 1917 г. верховный главнокомандующий. В конце августа 1917 г. выступил за установление твердой государственной власти в России с использованием вооруженный сил, но не получил поддержки политических партий. Был смещен со своего поста и арестован. После Октябрьского переворота бежал на Дон. Был одним из организаторов Добровольческой армии (ноябрь-декабрь 1917 г.). Убит в бою в районе Екатеринодара.

48

Тоня — дочь домработницы Красиных.

49

Радченко Иван Иванович (1879–1942) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1898 г. В 1918–1931 гг. председатель Главторфа, одновременно в 1921–1922 гг. заместитель наркома внешней торговли, в 1923–1931 гг. член президиума и заместитель председателя Высшего совета народного хозяйства РСФСР.

50

Гессен Иосиф Владимирович (1866–1943) — один из лидеров кадетов, адвокат, профессор права. Депутат II Государственной думы. Вскоре после Октябрьского переворота 1917 г. эмигрировал. С 1921 г. проживал в Берлине. Издавал "Архив русской революции".

51

Школа Петровского (правильно — Петровская школа) — театральная студия Малого театра. Названа была так по первоначальному наименованию коллектива (Петровская театральная труппа). В октябре 1894 г. труппа, которая стала формироваться в 50-е годы XVIII в., переехала в здание рядом с Большим театром и с этого времени театр получил название Малого.

52

Katzenjammer (нем.) — похмелье.

53

Крона — денежная единица Швеции, Норвегии и Дании.

54

Видимо, речь идет о Михайлове М. А. (1878–1939) — участнике социал-демократического движения в России и революции 1905–1907 гг., во время которой сотрудничал с Красиным. Тогда же получил партийный псевдоним "дядя Миша". После 1917 г. был на дипломатической работе, в частности являлся сотрудником советского полпредства во Франции. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

55

Гольденберг Иосиф Петрович (1873–1922) — социал-демократ с 1892 г., большевик с 1903 г… С 1914 г. меньшевик. Весной 1917 г. был направлен меньшевистской организацией за рубеж, где остался после Октябрьского переворота. В 1920 г. заявил о переходе на позиции большевизма. В 1921 г. возвратился в Россию и стал членом большевистской партии.

56

Вализа (франц.) — чемодан или мешок для перевозки почты. Обычно вализами именовались мешки с дипломатической почтой, которую перевозили дипломатические курьеры.

57

Фефела — неопрятно одетая, некрасивая женщина.

58

Совет Республики (правильно — Временный демократический совет Российской республики), или Предпарламент, был избран на Всероссийском Демократическом совещании, созванном Всероссийским центральным исполнительным комитетом для решения вопроса о власти 14–22 сентября 1917 года. Предпарламент должен был функционировать до созыва Учредительного собрания. В его состав вошли представители различных политических и общественных организаций и участники Демократического совещания. Председателем был эсер Н. Д. Авксентьев. Предпарламент был разогнан после Октябрьского переворота.

59

Керенский Александр Федорович (1881–1970) — российский политический деятель, адвокат. Лидер фракции трудовиков в Четвертой Государственной Думе. С марта 1917 г, эсер. Был министром юстиции (март-май) Временного правительства. С 8 (21) июля 1917 г. министр-председатель, с 30 августа (12 сентября) Верховный главнокомандующий. После Октябрьского переворота пытался организовать сопротивление большевикам. Затем эмигрировал. Проживал во Франции, с 1940 г. в США. Был профессором Стенфордского университета (Калифорния). Автор воспоминаний, исследований и составитель документальных сборников по истории России.

60

Пронунциаменто (исп.) — государственный переворот.

61

Красная Гвардия — вооруженные отряды в основном распропагандированных больгевиками рабочих, которые начали создаваться на предприятиях Петрограда, а затем Москвы и других городов после Февральской революции 1917 г. Делегатское собрание, принявшее соответствующее решение, состоялось в Петрограде 17 (30) апреля 1917 г. Для руководства Красной Гвардией и другими вооруженными формированиями была создана Военная организация при ЦК РКП(б) ("военка") во главе с Н.И.Подвойским, которая вооружала и обучала отряды. В Петрограде были созданы Центркомендатура и Главный Штаб Красной Гвардии под руководством К.К.Юренева (члена "межрегиональной группы", а затем большевика). В марте 1918 г. Красная Гвардия была распущена, ее отряды влиты в Красную Армию.

62

Народно-социалистическая партия существовала в 1906–1918 гг. Она выделилась из правого крыла партии эсеров. Программа предусматривала создание демократической республики, отчуждение помещичьих земель за выкуп, сохранение крупного крестьянского землевладения. Лидерами партии были Н.Ф.Анненский, В.А.Мякотин, А.В.Пошехонов. В июне 1917 г. партия объединилась с Трудовой группой под названием Трудовая народно-социалистическая партия. Была запрещена большевистскими властями.

63

Меньшевизм — течение в Российской социал-демократической рабочей партии, возникшее в 1903 г. Меньшевики выступали за применение марксизма к условиям России, учитывая те изменения, которые произошли в развитии общества после смерти Маркса и Энгельса, но в принципе придерживались марксистского учения о возможности социалистической революции только на базе превращения рабочего класса в большинство общества в условиях развитого капитализма. В 1917 г. меньшевики образовали самостоятельную Российскую социал-демократическую рабочую партию (объединенную), в которой шла внутренняя борьба между интернационалистами и оборонцами (к оборонцам относилисть правые и центр, выступавшие за поддержку участия России в первой мировой войне и заключение мира в результате переговоров с центральными державами при обеспечении интересов России). РСДРП(о) сохранила полулегальное положение в первые годы большевистской власти. Решительно осудив Октябрьский переворот, меньшевики после ряда расколов и реорганищаций продолжали свою деятельность за границей, издавая газеты и журналы, участвуя в работе Второго с Половиной Интернационала, а затем Социалистического Рабочего Интернационала. Партия постепеннно прекратила свою деятельность после второй мировой войны.

64

Партия социалистов-революционеров создавалась в течение десятилетия (вторая половина 90-х годов XIX — начало XX века). Первый съезд партии состоялся в декабре 1905 — январе 1906 г. Партия эсеров была образлвана на базе существовавших ранее народнических организаций. До 1917 г. она находилась на нелегальном положении. Основные политические требования состояли в создании демократической рспублики, ввелдении рабочего законодательства, социализации земли. Эсеры вели пропагандистскую работу, главным образом в крестьянской среде, применяли тактику индивидуального террора. Основными руководителяи партии были В.М.Чернов, А.Р.Гоц, Н.Д.Авксентьев. Непосредственно после начала Февральской революции 1917 г. эсеры составляли вместе с меньшевиками большинство в Советах, входили во Временное правительство. Летом-осенью 1917 г. от партии откололось течение левых эсеров, образовавшее затем свою партию. Л.Б.Красин называет "правыми эсерами" эсеровскую партию, которая осудила Октябрьский переворот, разоблачила диктатуру партии борьбевиков и ее террористическую политику, входила в состав антибольшевистских правительств, образовавшихся в годы гражданской войны. После гражданской войны партия была в России запрещена. Ряд руководителей эмигрировал. В эмиграции эсеры продолжали попытки сохранения своих структур и выпуск периодических изданий, но фактически вскоре партия прекратила существование.

65

Ленин (настоящая фамилия Ульянов) Владимир Ильич (1870–1924) — лидер большевиков. В российском и международном социал-демократическом движении придерживался курса непримиримой борьбы против всех, кто не был с ним согласен, используя все доступные ему средства, включая клевету и шантаж. В период первой мировой войны, в том числе после начала Февральской революции 1917 г., использовал крупные денежные средства, предоставленные большевикам германскими властями для подпывной деятельности. Возглавив большевистское правительство после Октябрьского переворота 1917 г., Ленин был на грани лишения власти во время дискуссии по поводу подписания мирного договора с Германией, но путем хитрых маневров сумел сохранить власть в своих руках. В последние годы жизни тяжело болел. В 1923 г. полностью утратил возможность сознательной деятельности. Весьма вероятно, что он был доведен до такого состояния и фактически убит по распоряжению своих бывших соратников во главе с И.В.Сталиным.

66

Троцкий (настоящая фамилия Бронштейн) Лев Давидович (1879–1940) — российский политический деятель. Социал-демократ с 90-х годов Х1Х в. В 1905 г. был председателем Петербургского Совета рабочих депутатов. Находясь затем в эмиграции и не примыкая ни к большевикам, ни к меньшевикам, Троцкий стремился к восстановлению единства Социал-дкмократической партии. В мае 1917 г. возвратился в Россию. С июля 1917 г. большевик. В октябре 1917 г., будучи председателем Петроградского Совета и непосредственно руководя Октябрьским переворотом, Троцкий стал одним из виднейших большевистских лидеров. После прихода большевиков к власти был наркомом иностранных дел, затем наркомом по военным и морским делам (до 1925 г.). С 1923 г. выступал против Сталина. В 1926–1927 гг. возглавлял объединенную оппозицию в ВКП(б). В ноябре 1927 г. был исключен из партии, в январе 1928 г. сослан в Алма-Ату, в феврале 1929 г. выслан из СССР, в 1932 г. лишен советского гражданства. В эмиграции продолжал отстаивать свои взгляды, был идейным вдохновителем создания IVИнтернационала в 1939 г. Написал много публицистических и мемуарных книг. Троцкий был убит в августе 1940 г. агентом НКВД Р.Меркадером по прямому заданию Сталина.

67

Речь идет о Всероссийском исполнительном комитете профсоюза железнодорожников (ВИКЖЕЛЬ). Непосредственно после Октябрьского переворота 1917 г. ВИКЖЕЛЬ настаивал на создании "однородного социалистического правительства", угрожая всеобщей стачкой железнодорожников в случае отказа большевиков от допуска других партий в правительство. За правительственное сотрудничество в рамках социалистических сил высказались и некоторые большевистские деятели (Каменев, Рыков, Милютин, Ногин и др.). 29 октбяря — 2 ноября (11–15 ноября) 1917 г. под эгидой ВИКЖЕЛЯ и Исполкома Почтово-телеграфного союза происходили соответствующие переговоры и даже казалось, что дело близилось к созданию коалиционного правительства с участием трех меньшевиков, двух большевиков и одного эсера В.М.Чернова, который намечался в председатели. Фамилии Ленина и Троцкого из состава будущего правительства были исключены. Однако неудача наступления на Петроград войск Краснова и подавление вооруженного выступления юнкеров в самом городе сделали Ленина и его приверженцев непримиримыми. Переговоры были прерваны. Несогласные с этим большевистские деятели подали в отставку в знак протеста, почти тотчас же, впрочем, возвратившись к исполнению властных функций.

68

Ставка Верховного Главнокомандующего — орган высшего полевого управления войсками и место пребывния Верховного Главнокомандующего вооруженными силами России во время первой мирвой войны. В 1917 г. находилась в Могилеве. После Октябрьского переворота Верховным Главнокомандующим был назначен генерал Н.Н.Духонин, который отказался вступить в переговоры о пермирии с Германией и 9 (22) ноября был отстранен от должности. На эту должность был назеначен прапорщик Н.В.Крыленко. Духонин был убит солдатами. После этого Ставка перестала существовать.

69

Комитет спасения родины и революции был образован эсерами и меньшевиками под председательством Н.Д.Авксентьева (по другим сведениям, А.Р.Гоца) непосредственно после Октябрьского переворота 1917 г. Комитет распространял антибольшевистские листовки, поддерживал саботаж чиновников. Пытался организовать антибольшевистское вооруженное выступление юнкеров. В конце ноября 1917 г. был преобразован в Комитет защиты Учредительного Собрания (в него вошли также представители других партий). Председателем стал В.Н.Филиповский. Комитет самораспустился после разгона Учредительнго Союрания.

70

Речь идет о вооруженном выступлении частей, находившихся под Петроградом, которые последовали призыву бывшего председателя Временного правительства А.Ф.Керенского и генерала П.Н. Краснова. Выступившие части 26–31 октября (8-13 ноября) 1917 г. пытались захватить Петроград и свергнутьвласть большевиков. Их поддержали юнкера военных училищ Петрограда, также начавшие атибольшевистское вооруженное выступление. Оба выступления были подавлены большевистскими отрядами без значительного сопротивления. Краснов Петр Николаевич (1869–1947) — российский военный деятель, генерал-лейтенант. После поражения выступления в конце октября 1917 г. Краснов бежал на Дон. В 1918 г. был избран анаманом Войска Донского и командовал казачьей армией, ведшей военные действия против большевиков. В 1919 г. эмигрировал. Жил в Германии. Выступал с многочисленными воспоминаниями и романами, не имевшими художественной ценности. Сотрудничал с нацистами. Был захвачен советскими спецслужбами в конце второй мировой войны и после пыток повешен в Москве.

71

Имеется в виду Петропавловская крепость в Петрограде, на Заячьем острове, заложенная Петром 1 в 1703 г. Часть крепости во второй четверти XVIII в. испольщоввалась в качестве политической тюрьмы с суровым режимом. После 1917 г. крепость была превращена в музей.

72

Мятеж юнкеров (слушателей военных училищ) в Петрограде произошел 29 октября (11 ноября) 1917 г. Выступление было организовано эсерами, входившими в состав Комитета спасения родины и революции, с целью поддержки наступления войск Красново-Керенского на Петроград. Выступление было легко подавлено большевистскими отрядами.

73

Торричелиева пустота — вакуум, безвоздушное пространство над свободной поверхностью жидкости в закрытом сверху сосуде. Явление названо по имени итальянсекого физика и математика Э.Торричелли (1608–1647).

74

Кадеты — сокращенное наименование Конституционно-демократической партии, известной также под названием Партии народной свободы. Партия была образована в 1905 г. Выступала за либеральное преобразование России путем создания конституционной монархии, введения демократичнсеих свобод, улучшения социально-экономического положения крестьян и рабочих законодательным путем. Лидерами были П.Н.Милюков, А.И.Шингарев, В.Д.Набоков и др. Партия участвовала во Временном правительстве 1917 г. Непосредственно после Октябрьского переворота партия кадетов, решительно осудившая насильственные действия большевистских властей, была запрещена. Многие ее деятели погибли от большевистского террора. Части удалось эмигрировать. В эмиграции Милюков и другие деятели партии активно выступали в печати, но организационная структура кадетов за границей восстановлена не была.

75

Каледин Алексей Михайлович (1861–1918) — русский генерал от кавалерии. В 1917 г. атаман Войска Донского. В октябре 1917 — январе 1918 г. возглавлял вооруженное выступление против большевиков. Покончил самоубийством.

76

Речь идет о вооруженных столкновениях в Москве 25 октября — 2 ноября (7-15 ноября) 1917 г., инициированных большевиками с целью захвата власти. Столкновения завершиолись установлением власти большевиков.

77

Денди (от англ. Dandy) — изысканно одетый человек, франт.

78

Каменев (настояшая фамилия Розенфельд) Лев Борисович (1883–1936) — советский партийный и государственный деятель. Социал-демократ с 1901 г. Член Политбюро ЦК РКП(б) в 1917–1925 гг. В октябре и ноябре 1917 г. дважды выходил из ЦК в связи с политическими разногласиями с Лениным. В 1918–1926 гг. предсдатель Московского городского Совета. С 1922 г. заместитель председателя Совнаркома РСФСР (СССР). В январе-августе 1926 г. нарком внутренней и внешней торговли СССР, затем очень краткое время полпред СССР в Италии. В 1923–1924 гг. совместно с Зиновьевым поддерживал Сталина в его борьбе за власть против Троцкого (этот союз некоторые авторы неточно называют "триумвиратом"). В 1925 г. вместе с Зиновьевым образовал "новую оппозицию" против Сталина. В 1926 г. вошел в состав объединенной антисталинской оппозиции. На ХV съезде ВКП(б) в декабре 1927 г. был исключен из партии, но сразу же раскаялся и был восстановлен в ВКП(б). В 1929–1934 гг. занимал ряд второстепенных админитративных должностей. В декабре 1934 г. вновь исключен из партии, арестован, обвинен в соучастии в убийстве С.М.Кирова и приговорен к тюремному заключению. На судебном фарсе по делу "объединенного троцкистско-зиновьевского центра" (август 1936 г.) был приговорен к смертной казни и расстрелян.

79

Зиновьев (настоящая фамилия Радомысльский, в молодости также носил фамилию матери Апфельбаум) Григорий Евсеевич (1883–1936) — советский партийный и государственный деятель. Социал-демократ, большевик. С 1908 г. находился в эмиграции. Возвратился в Россию в 1917 г. С декабря 1917 г. председатель Комитета революционной обороны Петрограда, председательСовнаркома Петроградской Трудовой Коммуны. Инициатор массовых расстрелов офицеров в городе. В 1919–1926 гг. председатель Исполкома Коммунистического Интернационала. Одновременно до 1925 г. председатель Петроградского (Ленинградского) Совета. Вместе с Л.Б.Каменевым возглавлял "новую оппозицию" в 1925 г. Участник объединенной оппозиции 1926–1927 гг., за что был исключен из партии, но вскоре, после покаяния, восстановлен. В следующие годы работал в Центросоюзе и Наркомате просвещения РСФСР. В 1934 г. арестован и осужден на 10 лет заключения по обвинению в соучастии в убийстве С.М.Кирова. Один из обвиняемых на судебном фарсе по делу "объединенного троцкистско-зиновьевского центра" в 1936 г. Приговорен к смертной казни и расстрелян.

80

Рыков Алексей Иванович (1881–1938) — советский государственный деятель. Нарком внутренних дел в первом большевистском правительстве, затем председатель Высшего совета народного хозяйства. Председатель Совнаркома СССР в 1923–1930 гг. Затем был снят с наиболее ответственных постов за участие в группе "правых уклонистов" во главе с Н.И.Бухариным. В 1931–1936 гг. нарком связи СССР. Арестован в 1937 г. На судебном фарсе по делу "правотроцкистского блока" в марте 1938 г. приговорен к смертной казни и расстрелян.

81

Etc (et cetera) (лат.) — и так далее.

82

Имеется в виду догматическая приверженность меньшевиков букве марксистского учения. От талмуда (на иврите — изречение) — собрания религиозно-этических и правовых положений иудаизма (1V в. до н. э. — V в. н. э.), который рассматривалось в иудаизме и продолжает рассматриваться как непререкаемый свод указаний для иудеев.

83

Манухин Иван Иванович (1882–1930) — врач, исследователь методов лечения туберкулеза почек. Личный врач Горького, близкий знакомый Красина. При содействии Горького Манухин в 1920 г. эмигрировал во Францию.

84

Упомянутый в письме от 11 июля 1917 г. Дунаев жил в Нью-Йорке, то есть Красин не исключал возможность выезда в США.

85

Футуризм (от латинского слова futurum — будущее) — учаситники авангардистского направления в европейской культуре первых двух десятилетий ХХ века. Футуристы стремилисть создать "культуру будущего", отрицали традиционную культуру, пропагандировали эстетику машинной индустрии и большого города.

86

Речь идет о соборе Василия Блаженного (или о Покровском Соборе Что На Рву) в Москве на Красной площади. Был построен в 1555–1561 гг. зодчими Бармой и Постником (есть, однако, предположение, что это — одно и то же лицо) в ознаменование покорения Казанского ханства.

87

Юрьев — название г. Тарту (Эстония) в 1893–1919 гг.

88

Фамилия не поддается прочтению.

89

Эре — разменная монета Швкции и Дании, равна 1/100 кроны.

90

Учредительное Собрание было избрано непосредственно после Октябрьского переворота 1917 г. Большинство в нем принадлежало эсерам (58 %). 24 % получили большевики, 4,7 % кадеты, 2,3 % меньшевики. Учредительное Собрание было созвано 5 (18) января 1918 г. в Таврическом дворце в Петрограде. Оно отказалось утвердить большевистские декреты и передать власть Советам. Собрание было разогнано вооруженной силой на рассвете 6 (19) января. В ночь на 7 (20) января ВЦИК издал декрет о его роспуске. Демонстрации в Петрограде и Москве в поддержку Учредительного Собрания были рассеяны с применением оружия.

91

Соломон Георгий Александрович (1868–1934) — меньшевик. В первые годы большевистской власти был на дипломатической службе (первый секретарь полпредства РСФСР в Берлине, консул в Гамбурге. В 1919–1920 гг. работал в Наркомвнешторге. В 1920–1921 гг. торгпред в Эстонии, в 1921–1923 гг. работал в Лондоне в Англо-русском торговом обществе (АРКОСе). В 1923 г. эмигрировал. Жил в Брюсселе. Автор мемуаров "Среди красных вождей" (2 тт., 1930; российское издание: М. 1995.)

92

Имеется в виду проект шведского банкира Ашберга, "зарезанный" В. И. Лениным.

93

Красин участвовал в переговорах о заключении мирного договора с Германией в Брест-Литовске в качестве советника экономической и финансовой комиссии. Это был его первый опыт официального сотрудничества с большевистскими властями России.

94

Два слова затерты и не поддаются прочтению.

95

Речь идет о Гуковском Исидоре Эммануиловиче (1871 1921) — социал-демократе с 1898 года. В 1908 г., находясь в заключенгии в тюрьме в Баку, он руководил расследованием дела о нарушении дисциплины Сталиным. В 1917 г. Гуковский был казначеем ЦК большевистской партии В 1918 г. заместитель наркома, а затем нарком финансов. Был обвинен в неразборчивых связях и денежных растратах и снят с поста наркома. После этого был назначен полпредом РСФСР в Эстонии. После смерти Гуковского выяснилось, что он депонировал на свое имя крупные денежные суммы в эстонских банках Попытка М. М. Литвинова получить эти деньги окончилась безрезультатно.

96

Ася — дочь С. Б. Лушниковой, сестры Л Б. Красина.

97

Видимо, идет речь о потомке, возможно, сыне известного русского историка Н. П. Павлова-Сильванскоо (1869–1908).

98

Шатурская государственная районная электростанция (ГРЭС) была построена в соответствии с планом ГОЭЛРО в полном объеме лишь в 1933 году. Работала на мазуте. Эта первая очередь ГРЭС была демонтирована в начале 60-х годов, и были сооружены 2-я и 3-я очереди.

99

Речь идет о Енукидзе Авеле Сафроновиче (1877–1937) социал-демократе с 1898 года. С 1918 г. Енукидзе был секретарем Президиума ВЦИК, в 1923–1935 гг. секретарем Президиума ЦИК СССР. В 1935 г. был обвинен в моральном разложении и причастности к так называемому "кремлевскому заговору". В марте-мае 1935 г. был председателем ЦИК Закавказской СФСР. В том же году исключен из партии. В 1936 г. был недолгое время директором Харьковского областного транспортного треста. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

100

Речь идет о Либермане Семене — лесопромышленнике, сотрудничавшем с советскими властями. Либерман был директором треста Северолес. В начале 20-х годов работал в советском торговом представительстве в Лондоне. В 1926 г. эмигрировал. Выпустил книгу "Building Lenin's Russia" (Chicago, 1945), частично посвященную деятельности Красина.

101

Название неразборчиво.

102

Классон Роберт Эдуардович (1868–1926) — ученый-электроэнергетик. В 1914 г. предложил гидравлический способ добычи торфа. Строитель ряда электростанций, в том числе первой электростанции на торфе близ Ногинска. Красин поддерживал с Классоном дружеские связи со студенческих лет.

103

Речь идет о Г. А. Соломоне (см. примеч. 91).

104

Freecost (англ.) — бесплатно.

105

Герц — немецкий знакомый Красина, тайный государственный советник. Видимо, незадолго до поездки Красина в Германию Герц снабдил его неким документом, удостоверявшим деловой характер визита и лояльное отношение советского деятеля к Германии.

106

Штеттинбангоф — вокзал в Берлине.

107

Григорий Таубман — друг и врач семьи Красиных.

108

Так в письме.

109

Иоффе Адольф Абрамович (1883–1927) — социал-демократ с конца XIX века. Член большевистской партии с 1917 года. В 1918 г. был председателем, а затем членом советской делегации на переговорах о мире в Брест-Литовске, затем полпред в Берлине. В 1922–1924 гг. полпред в Китае, в 1924–1925 гг. в Австрии. Участник "новой оппозиции" 1925 г. и объединенной оппозиции 1926–1927 гг. Покончил жизнь самоубийством, оставив предсмертное письмо, разоблачавшее сталинское руководство.

110

После подписания Брестского мирного договора 3 марта 1918 г. германские войска заняли территорию Украины, получившей формальную независимость. 28 апреля в Новочеркасске открылся "Круг спасения Дона" в составе представителей станиц и казачьих ополчений. Было провозглашено создание Всевеликого войска Донского, его атаманом был избран генерал-лейтенант П. Н. Краснов. Краснов тесно сотрудничал с командованием германских войск, которые в конце апреля 1918 г. вступили в Ростов. Фактически немецкое командование контролировало политику новочеркасских властей, официально признав Донскую республику, как стали называть область Всевеликого войска Донского. Что же касается угрозы Баку, то имеется в виду угроза со стороны союзника Германии — Турции и находившихся на ее территории германских вооруженных сил. Германские войска были выведены с территории России после окончания мировой войны.

111

Untergrundbahn (нем.) — метрополитен.

112

Сименс Вильгельм (1855–1919) — германский инженер и промышленник, сын и наследник основателя фирмы "Сименс и Шуккерт" Эрнста Вернера Сименса.

113

Frau Geheimrat (нем.) — госпожа тайная советница.

114

Бакфиш (backfish) — девочка-подросток (англ.).

115

Название острова не поддается прочтению.

116

Эрцбергер Матиас (1875–1921) — германский политический деятель, член правительства в апреле — ноябре 1918 года. Подписал от имени Германии Компьенское перемирие 1918 г. со странами Антанты. В 1919–1920 гг. министр финансов. Убит членами германской террористической правой организации "Консул".

117

Людендорф Эрих (1865–1937) — германский генерал, фактически руководивший военными действиями на Восточном фронте в 1914–1916 гг. и всеми вооруженными силами Германии в 1916–1918 годах. Вместе с А. Гитлером был руководителем "пивного путча" в ноябре 1923 г. в Мюнхене.

118

После Октябрьского переворота 1917 г. началось быстрое обесценивание бумажных денег в связи с огромным сокращением товарооборота, ликвидацией налогов, заменой денежного товарооборота натуральным обменом и государственным распределением продуктов. Выпущенные в обращение в 1918 г. "совзнаки" в связи с сокращением товарооборота и инфляцией упали в ценности к 1921 г. более чем в 80 раз.

119

Всеобщая компания электричества (АЭГ) — германский электротехнический концерн. Основан в 1882 г. в Берлине Эмилем Ратенау. Один из крупнейших мировых концернов в области радиоэлектроэнергетики. В настоящее время существует группа АЭГ — Телефункен.

120

Весной и летом 1918 г. германское командование предприняло четыре наступления на территории Франции. Немецким войскам удалось продвинуться вперед, но стратегического успеха они не достигли. Германские вооруженные силы были измотаны, что позволило войскам стран Антанты перейти в решительное контрнаступление, приведшее к поражению Германии в войне.

121

Unter den Linden — одна из центральных улиц Берлина.

122

Имеется в виду ресторан в Берлине.

123

Переговоры о подписании сепаратного мирного договора с Германией проходили с перерывами в г. Брест-Литовске в декабре 1917 — начале марта 1918 г. Ленин и небольшая группа его сторонников, озабоченные более всего сохранением и закреплением своей власти, настаивали на подписании мира. Группа "левых коммунистов" во главе с Н.И.Бухариным, полагая, что мир означает крах надежд на революцию в Европе, выступала против его подписания, за революционную войну. Осторожную позицию затягивания переговоров занимал Л.Д.Троцкий, заручившийся поддержкой Ленина, который в конечном счете перешел на эту же позицию. Путем ряда тактических комбинаций Ленину удалось провести в ЦК, а затем на VII cъезде партии и IV съезде Советов свои решения. Брестский мирный договор был подписан 3 марта 1918 г., ратифицирован на IV съезде Советов 15 марта и денонсирован сначала Германией 5 октября, а после начала Ноябрьской революции в Германии 1918 г. и подписания Компьенского перемирия между странами Антанты и Германией также и Россией (13 ноября).

124

Имеется в виду германо-российская комиссия, создание которой было предусмотрено Брестским миром. Летом 1918 г. взамен этой комиссии были образованы две — финансово-экономическая и политическая. Красин участвовал в работе обеих комиссий и возглавлял советскую часть в финансово-экономической комиссии.

125

Речь идет о Дунаеве, жившем в Нью-Йорке.

126

1 февраля 1917 г. Германия вторично (первый раз это было сделано в феврале 1915 г. и приостановлено через несколько месяцев) объявила Великобритании "неограниченную подводную войну". В течение февраля-апреля 1917 г. германские подводные лодки уничтожили свыше 1000 торговых судов союзников и нейтральных стран. Однако "неограниченная подводная война" не достигла ожидаемого результата. Антанте удалось снизить потери судов, а блокада Германии вызвала голод в стране. Объявление "неограниченной подводной войны" ускорило вступление в войну США 6 апреля 1917 года (см. Шацилло В. К. США и подводная война Германии в 1914–1918 годах. — Вопросы истории,1996, № 7).

127

Имеется в виду правительство гетмана Скоропадского на Украине. Скоропадский Павел Петрович (1873–1945) — генерал-лейтенант российской армии. В 1918 г. гетман Украинской державы, созданной при опоре на германские вооруженные силы. В 1919 г. эмигрировал в Германию. Погиб во время авиационного налета (см. Папакин Г. В. Павел Петрович Скоропадский. — Вопросы истории, 1997, № 9).

128

Кюльман Рихард (1873–1948) — германский дипломат. В 1904–1909 гг. поверенный в делах в Танжере, в 1909–1914 гг. советник посольства в Лондоне, в начале первой мировой войны служил в Стамбуле. В 1915–1916 гг. посланник в Гааге, в 1916–1917 гг. посол в Стамбуле. В августе 1917 — июле 1918 г. статс-секретарь Министерства иностранных дел (заместитель министра).

129

Спа — бальнеологический курорт в Бельгии, в северных предгорьях Арденн.

130

???Боржом (правильно Боржоми) — город в Грузии, на реке Кура. Бальнеологический и климатический курорт.

131

Виши — бальнеологический курорт в Центральной Франции. В 1905 г. Красин встретился в Виши с миллионером С. Т. Морозовым, финансировавшим ранее большевиков, который к этому времени был лишен родными права распоряжаться капиталами семьи. Почти сразу после встречи был обнаружен труп Морозова, покончившего самоубийством или убитого. Есть серьезные подозрения, что Красин был убийцей Морозова.

132

Имеется в виду специфический тип архитектуры небольших домов с остроконечной крышей, характерный для французсукой, бельгийской и германской провинции.

133

Имеется в виду персонаж сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина "Бедный волк".

134

Выше речь идет о намерениях Германии, сформулированных Людендорфом.

135

Так в тексте. Очевиден иронический смысл.

136

Ранцау (правильно Брокдорф-Ранцау) Ульрих (1869–1928) — германский дипломат, граф. На дипломатическрй службе с 1894 г. В 1897–1901 гг. секретарь германского посольства в Петербурге, затем в Вене. В 1909–1912 гг. генеральный консул в Будапеште, в 1912–1918 гг. посол в Копенгагене. С декабря 1918 по июнь 1919 г. министр иностранных дел. Руководитель германской делегации на Парижской мирной конференции 1919–1920 гг. Выступил против подписания мирного договора 1919 года. В 1922–1928 гг. посол Германии в СССР.

137

Высший совет народного хозяйства (ВСНХ) — центральный орган по управлению народным хозяйством, главным образом промышленностью, в Советской России, а затем СССР в 1917–1932 годах. Местными органами были губернские и окружнын совнархозы. В 1932 г. ВСНХ был реорганизован в наркоматы тяжелой, легкой и лесной промышленности. В январе 1918 г. по предложению Красина при ВСНХ был образован Совет экспертов, в который вошли представители технической интеллигенции. В августе 1918 г. Красин стал членом президиума ВСНХ.

138

Циммерман — киноактер, советский торговый агент в Швеции в 1917–1918 гг., затем советский консул в Берлине.

139

Имеются в виду бюрократы и безответственные лица. От названия и содержания произведения Салтыкова-Щедрина "Пошехонская старина" (1887–1889)..

140

Каплан М. И.- сотрудник Наркомата торговли и промышленности.

141

Я получил уже Соломонов адрес. — Примеч. Красина. Имеется в виду адрес Г. А. Соломона.

142

Russische Botschaft (нем.) — российское посольство.

143

Речь идет о А. А. Иоффе.

144

Tiergarten (Тиргартен) — парк в центре Берлина.

145

Речь идет о Николае II (1868–1918) — последнем российском императоре (1894–1917). Был свергнут Февральской ркволюцией 1917 г., после чего находился под домашним арестом, а затем в ссылке в Тобольске и Екатеринбурге. Расстрелян вместе с женой, детьми и близкими по распоряжению высших большевистских властей (Ленин, Свердлов), оформленному решением Уральского Совета.

146

Целендорф — пригород Берлина, где жил Красин до отъезда в Россию в 1912 году.

147

Ляндау Л. Г. - сотрудник ВСНХ. В 1918 г. вел переговоры о сотрудничестве с германской химической фирмой ИГ Фарбениндустри. В начале 20-х годов член Главного концессионного комитета ВСНХ.

148

Entente (фр.) — согласие. Антантой, или Тройственным союзом, наывали союз Великобритании, Франции и России, образовавшийся в 1904–1907 гг. и объединивший во время первой мировой войны свыше 20 государств (включая США, Японию, Италию). Антанта сохранилась после первой мировой войны (разумеется, без России) и постепенно прекратила существование в начале 20-х годов.

149

Название гостиницы в Копенгагене (дат.).

150

Дора Моисеевна — жена В. В. Воровского.

151

Суриц Яков Захарович (1882–1952) — советский государственный деятель. Участник социал-демократического движения в России. Член Бунда в 1902–1903 гг., затем меньшевик. После Октябрьского переворота стал большевиком. Был на дипломатической службе (полпред в Дании, Афганистане, Норвегии, Турции, Германии, Франции). Во время второй мировой войны консультант Наркоминдела. В 1946–1947 гг. посол СССР в Бразилии.

152

Ге — Г. Б. Красин.

153

Речь идет о вооруженном выступлении Чехословацкого корпуса (около 45 тыс. человек), состоявшего из бывших военнослужащих австровенгерской армии, захваченных в плен русскими войсками. Выступление произошло во время передвижения эшелонов чехов и словаков на восток с целью дальнейшего направления на западный театр военных действий для участия в них на стороне Антанты. Непосредственной причиной был приказ Л.Д.Троцкого о разоружении корпуса. Вооруженные столкновения начались в мае 1918 г. в Поволжье, на Урале и в Сибири. Постепенно корпус фактически овладел Транссибирской железной дорогой. В ходе выступления образовались русские антибольшевистские правительства, участвовавшие в гражданской войне. Выступление чехов и словаков было разгромлего в сентябре 1918 г. в результате наступления Красной Армии и занятия ею Симбирска и Самары.

154

Речь идет о том, что после высадки британских войск в Архангельске и Мурманске в начале августа 1918 г. ВЧК 4 августа арестовала в Москве около 200 британских и французских граждан. Британское представительство в Москве во главе с Р. Б. Локкартом было закрыто. После убийства Урицкого и покушения на Ленина 30 августа был совершен налет на британское посольство в Петрограде. Военно-морской атташе капитан Ф. Н. А. Кроми пытался оказать сопротивление и был убит, документация посольства захвачена. 3 сентября в Москве был арестован Локкарт. Вскоре состоялся суд над Локкартом и другими британскими представителями, которые были приговорены к расстрелу. В начале октября состоялся фактический обмен приговоренных на большевистского деятеля М. М. Литвинова, которого задерживали в Великобритании.

155

Чичерин Георгий Васильевич (1872–1936) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1905 г., меньшевик. С 1918 г. большевик. В 1918–1930 гг. нарком иностранных дел РСФСР, затем СССР.

156

Никитич — подпольный псевдоним Красина с 1890 г., со времени его участия в социал-демократическом рабочем союзе (группе Бруснева).

157

Горький Максим (настоящие имя, отчество и фамилия Пешков Алексей Максимович) (1868–1936) — русский писатель и общественный деятель. Автор многочисленныъх романов, пьес, рассказов, стихотворений в прозе, автобиографической трилогии. В 1917–1918 гг. излавал газету "Новая жизнь", в которой опубликовал свои "Несвоевременные мысли" с резкой критикой большевиков и Октябрьского переворота 1917 г. Горький начал поворот от резкой критики большевиков к их поддержке летом 1918 года. В конце июня его сын Максим писал Ленину: "Папа начинает исправляться — `левеет'" (Ваксберг А. Гибель Буревестника. М. 1999, с. 49). Переход завершился после покушения на Ленина 30 августа, когда Горький (он жил тогда в Петрограде) послал Ленину телеграмму сочувствия, а затем, посетив Москву, навестил его. Ваксберг с полным основанием полагает, что в основе этого перехода лежал тот факт, что Горький, "жесткий прагматик по самой своей сути… не мог не считаться с тем, что стало уже для всех очевидным: большевистская власть устояла… надо к ней приспособиться" (там же, с. 48). В 1921 г. Горький выехал за границу, где жил постоянно до 1928 г. В 1928, 1929 и 1931 гг. приезжал в СССР. Он был объявлен классиком, удостоен всевозможных почестей, было объявлено о его возвращении на родину, хотя полностью он возвратился лишь в 1931 г. Горький пользовался дружеским расположением Сталина, многократно его посещавшего. Сталин использовал Горького для унификации художественной литературы под лозунгом социалистического рализма, которй был сформулирован именно Горьким. В последние годы жизни Горький фактически находился под домашним арестом. Обстоятельства его смерти не ясны.

158

"Новая жизнь" — ежедневная газета меньшевиков-интернационалистов и группы писателей. Издавалась и финансировалась Горьким. Газета выходила с апреля 1917 г., в июле 1918 г. была закрыта большевистскими властями.

159

Обыски в квартире Горького на Кронверкском проспекте в Петрограде по распоряжению петроградского диктатора Зиновьева проводились два раза. В первый раз искали склад оружия, но обнаружили лишь коллекцию старинного оружия. Именно об этом обыске идет речь в письме. В 1920 г. особое внимание при обыске было уделено комнате М. И. Закревской, секретаря и любовницы писателя. По поводу первого обыска Горький рассказывал позже американцу А. Кауну: "За нашим столом в Петрограде всегда было 25–30 человек. Однажды вечером появился взвод красноармейцев, искавших бомбы. Солдаты были голодны. Мы тоже, таково было время. Но случилось так, что как раз в 8 вечера этого дня приятель принес нам великолепный картофель, свеклу, три озерных белорыбицы и хороший ломоть сала… Мы поспорили с солдатами по поводу глупого поиска бомб в моем жилье, но при виде сковородки они потеряли речь. "Садитесь, ребята!" Они сели, даже их руководитель. Маленький водевиль. Это время было все смесью трагедии с водевилем" (Kaun A. Maxim Gorky and His Russia. New York, 1931, p. 495).

160

Cмысл не ясен.

161

Имеются в виду военные действия Красной Армии против Чехословацкого корпуса.

162

Находясь в Германии летом 1918 г. Красин подписал соглашение с Министерством торговли и промышленности Германии о поставке в Россию 100 тыс. тонн немецкого угля и кокса в обмен на лен, пеньку и другие товары.

163

Речь идет о небольших залежах угля в районе г. Боровичи Новгородской области, добыча которого была сочтена нецелесообразной, и месторождении фосфоритов под Петроградом в районе г. Ямбурга (с 1922 г. Кингисепп). Разработки начались только в 1963 г. открытым способом.

164

Тихвинский Михаил Михайлович (псевдоним "Альфа")(? - 1921) — профессор, химик. Во время революции 1905–1907 гг. сочувствовал большевикам, участвовал в их Боевой технической группе, руководимой Красиным, выполнял задания по изготовлению взрывчатых веществ. Позже отошел от революционной деятельности. После Октябрьского переворота большевики пытались привлечь его к сотрудничеству, но без успеха. Тихвинский был арестован в Петрограде в связи с провокационным "делом Таганцева" в 1921 г. и расстрелян.

165

Названов Михаил — инженер, школьный товарищ Ленина. Сотрудник Наркомата внешней торговли. По свидетельству А. Д. Нагловского, он был обвинен в участии в так называемом "заговоре Таганцева" в 1921 г. и арестован. Названову грозил расстрел. Вслед за ним были арестованы несколько десятков инженеров, техников и служащих Наркомата внешней торговли. Красин вступился за многих из них. Названова и еще несколько человек удалось спасти (А. Н. Леонид Красин. — Новый журнал, 1966, № 82, с. 217–218).

166

Урицкий Моисей Соломонович (1873–1918) — российский социал-демократ с 90-х годов XIX века. С июля 1917 г. большевик. В марте 1918 г. председатель Пктроградской ЧК. Был убит эсером.

167

Покушение на жизнь Ленина произошло 30 августа 1918 г. при выхоже его с завода Михельсона в Москве. По официальной версии, в Ленина стреляла эсерка Фанни Каплан (Ройдман), которая была задержана "на месте преступления". Однако ряд фактов свидетельствует, что Каплан была подставной фигурой. Она не была членом эсеровской партии. Она не могла быть избрана для исполнения акта убийства Ленина, ибо была тяжело больным, почти слепым человеком. Она была задержана с портфелем в одной руке и зонтиком в другой и т. д. Арестованная Каплан была извлечена из тюрьмы ВЧК лично председателем ВЦИК Я.М.Свердловым и переведена в Кремль, где была расстреляна 3 сентября комендантом Кремля Мальковым по распоряжению Свердлова. Можно полагать, что покушение на Ленина было организовано Свердловым или при его участии и являлось проявалением острой конкурентной борьбы в верхах большевистской партии.

168

Красный террор — большевистский террор, проводившийся фактически с момента переворота в октябре 1917 г. Официально был объявлен в начале сентября 1918 г. после убийства Урицкого и покушения на Ленина. Это была система беззаконных мер, включавшая бессудные расстрелы, заключение в концентрационные лагеря, заложничество и т. д., призванная сломить сопротивление антибольшевистских сил и запугать население. По существу дела, террористический режим, то ослабляясь, то усиливаясь, сохранился до конца тоталитарной власти.

169

Слово написано неразборчиво.

170

"Метрополь"- фешенебельная гостиница в Москве. В 1919–1920 гг. в этой гостинице находилась резиденция Красина в качестве наркома торговли и промышленности, председателя Чрезвычайной комиссии по снабжению армии и наркома путей сообщения. В этой же гостинице в 1918–1921 гг. размещался Наркомат иностранных дел.

171

Фамилия не читается. Видимо, имеется в виду Соломон.

172

Берзин (Зиемелас) Ян Антонович (1881 1938) — советский партийный и государственный деятель. Социал-демократ с 1902 года. В 1919 г. был наркомом просвещения Латвийской Советской Республики. В 1919–1920 гг. секретарь Исполкома Коминтерна. Затем на дипломатической работе (полпред в Финляндии и Австрии). Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

173

Либкнехт Карл (1871–1919) — деятель германского рабочего вдижения, социал-демократ с 1900 года, в 1912–1916 гг. депутат Рейхстага. Один из руководителей леворадикальною течения в Социал-демократической партии; вместе с Р. Люксембург был организатором "Союза Спартака". Один из основателей Коммунистической партии Германии на рубеже 1918–1919 годов. В январе 1919 г. убит правыми офицерами.

174

Вильгельм II Гогенцоллерн (1859–1941) — германский император и прусский король (1888–1918). Был свергнут Ноябрьской революцией 1918 г. Остаток жизни находился в Голландии.

175

Карл I (1887–1922) — император Австрии и король Венгрии (под именем Карла I) в 1916–1918 годах. Отрекся от престола в ходе революции (в Австрии 11 ноября, в Венгрии 13 ноября 1918 года.)

176

Вильсон Томас Вудро (1856–1924) — американский историк и государственный деятель, президент США от Демократическрй партии (1913–1921). Провел ряд либеральных законов. Инициатор вступления США в первую мировую войну в 1917 г. В январе 1918 г. Вильсон сформулировал программу демократического мира ("14 пунктов"), выражавшую также стремление к усилению роли США в современном мире.

177

Ллойд Джордж Дэвид (1863–1945) — британский политический деятель, один из руководителей Либеральной партии. В 1905–1918 гг. министр торговли, в 1908–1915 гг. министр финансов. В 1916–1922 гг. премьер-министр.

178

Клемансо Жорж (1841–1929) — французский политический деятель, лидер радикалов, премьер-министр в 1906–1909, 1917–1920 гг. Занимал также другие министерские посты. Председатель Парижской мирной конференции 1919–1920 гг.

179

Шейнман Арон Львович (1886–1944) — в первой половине 20-х годов заместитель наркома внешней торговли, а затем заместитель наркома финансов. Был членом советской делегации на переговорах с Великобританией и Францией по вопросу о долгах и кредитах. Позже возглавлял Госбанк СССР. В 1937 г., находясь в Великобритании, отказался возвратиться в СССР.

180

Cоветско-германские дипломатические отношения были установлены после подписания Брестского мирного договора. Полпредом в Берлин с официальным статусом был назначен Иоффе. Перед началом германской революции 4 ноября 1918 г. произошел инцидент. В багаже советских представителей якобы случайно были обнаружены листовки революционного содержания на немецком языке. 5 ноября германская сторона разорвала дипломатические отношения, а 6 ноября советские дипломаты были отконвоированы на железнодорожный вокзал и высланы. Переговоры о восстановлении отношений велись в последующие годы. В 1920 г. правительство РСФСР через своего представителя в Берлине В. Л. Коппа в очередной раз предложило начать переговоры. Но намеченная конференция не состоялась, и нормализация отношений не произошла. Телеграммы о готовности Германии восстановить прерванные дипломатические отношения среди опубликованных документов обнаружить не удалось. Лишь 6 мая 1921 г. путем обмена письмами между германским МИДом, с одной стороны, и представителем РСФСР Шейнманом, с другой, было заключено советско-германское соглашение о курьерской службе, согласно которому каждая сторона получила право назначать по 6 дипломатических курьеров. 15 ноября 1921 г. полпред РСФСР Н. Н Крестинский вручил свою верительную грамоту рейхсканцлеру И. Вирту, однако был признан германской стороной лишь дипломатическим агентом. В полном объеме советско-германские отношения были восстановлены подписанием Рапалльского договора в апреле 1922 года. Ссылка Красина на "революционный Гамбург" и на возможность увидеться в декабре свидетельствует, что письмо было написано в конце ноября 1918 года.

181

Ашберг — директор Стокгольмского банка. В конце 1917 г. выдвинул идею создания Кооперативного банка в Петрограде, отвергнутую Лениным.

182

Речь идет о Г. А. Соломоне, являвшемся до ноября 1918 г. советским консулом в Гамбурге.

183

Продовольственная армия (продармия, правильно — продовольственно-реквизиционная армия) была образована в 1918 г. в связи с введением продовольственной диктатуры большевистской партии. Состояла из вооруженных продотрядов, предназначенных для конфискации хлеба и других продовольственных продуктов у крестьян, осуществления продразверстки, подавления мятежей, проведения агитационной работы на селе. Действия продармии отличались беззаконием и произволом. Многие продотряды фактически превращались в бандитские грабительские группы. С 1918 г. продармия находилась в ведении Наркомтруда, с 1919 г. действовала в составе войск внутренней охраны. Упразднена в 1921 г. в связи с введением нэпа.

184

Речь идет о Самнере Иване Адамовиче (1870–1921) — социал-демократе с 1897 г., занимавшем в советской России ряд административных и хозяйственных постов. В письме от 14 марта 1919 г. его имя названо правильно.

185

Конференция на Принцевых островах (в Мраморном море) намечалась по инициативе премьер-министра Великобритании Д. Ллойд Джорджа и президента США В. Вильсона в составе представителей всех существовавших на территории России правительств для выработки мер к прекращению гражданской войны. Обращение этих деятелей было опубликовано 21 января 1919 г., то есть почти сразу после начала работы Парижской мирной конференции. Правительство РСФСР согласилось участвовать в конференции, но реально принимать участие не собиралось, антибольшевистские правительства не дали ответа. Конференция не состоялась.

186

Имеется в виду Французская революция 1789–1799 гг., решительно покончившая с феодально-абсолютистским строем и расчистившая почву для прогрессивного развития Франции. В ходе революции шла острая политичекая борьба течений фельянов (правых), жирондистов (центра), якобинцев, или монтаньяров (левых радикалов). Вначале у власти стояли фельяны, затем в августе 1792 — мае 1793 г. жирондисты. Они были свергнуты и уступили власть якобинцам. После свержения тиранической, кровавой диктатуры якобинцев в июле 1794 г. вновь возобладали умеренные течения. Революция завершилась переворотом Наполеона Бонапарта в ноябре 1799 г.

187

"Астория" — фешенебельная гостиница в Петрограде.

188

Казанская Анна — первая жена Кугушева Вячеслава Александровича (1863–1944) — князя, общественного деятеля, сочувствовавшего социал-демократической партии, после 1917 г. находившегося на советской работе. В данном случае речь идет не о Кугушеве, а о втором муже Казанской. В письме от 14 марта 1919 г. Казанская названа Кугушевой.

189

Далее следует приписка карандашом.

190

Баварская Советская Республика существовала 13 апреля — 3 мая 1919 г. в Мюнхене и его окрестностях. Правительство во главе с коммунистами (его возглавлял Е. Левине) объявило рабочий контроль, национализацию банков, образование Красной армии. Были взяты заложники, часть которых расстреляна. Советская республика была разгромлена войсками центрального германского правительства.

191

Pro и contra (лат.) — за и против.

192

"Крупп" — германский металлургический и машиностроительный концерн, основанный в 1811 г.

193

Шнейдер-Крезо — крупнейший военно-промышленный концерн Франции, основанный в 1836 году (предприятия металлургии, машино- и судостроения, электротехники). После второй мировой войны продолжала действовать "группа Шнейдеров".

194

Онеры (от фр. honneur) — честь, достоинство. Со всеми онерами — со всеми почестями, с проявлением всех знаков уважения.

195

M-lle Ridon (мадмуазель Ридон) — бонна детей Красина до 1917 года.

196

Волконская Софья Николаевна (1889–1942) — участница социал-демократического движения в России с 1915 года. В 20-е годы руководила отделом медицинского образования в Московском отделе здравоохранения, затем директор Центра здравоохранения Московской области. Автор ряда работ по вопросам медицинского образования, амбулаторного лечения и др.

197

Hellberg (Хельберг) — адвокат, полуофициальный торговый представитель РСФСР в Дании в 1919 году.

198

Вопрос, как и где держать свои деньги, обсуди и посоветуйся с добросовестными и знающими людьми. Я боюсь, как бы из-за какого-нибудь произвольного распоряжения ты вдруг не осталась там без средств. Эти подлецы ведь никакими средствами не брезгают! Денег тебе должны выдать около 34 000 крон. — Примеч. Красина.

199

Речь идет о Р. Э. Классоне.

200

Имеется в виду Венгерская Советская Республика, существовавшая с 24 марта по 1 августа 1919 года. Правительство состояло из представителей Коммунистической и Социал-демократической партий, которые объединились в одну партию. Советская республика была разгромлена вооруженными силами соседних государств при поддержке стран Антанты.

201

Речь идет о семье В.В. Старкова. Старков Василий Васильевич (1869–1925) — один из организаторов Петербургского Союза борьбы за освобождение рабочего класса, социал-демократ с 1890 года. После революции 1905–1907 гг. Старков отошел от революционного движения. После Октябрьского переворота 1917 г. работал в Наркомате внешней торговли.

202

Видимо, речь идет о семье Емельянова Николая Александровича (1871–1958) — социал-демократа с 1904 г., находившегося с 1917 г. на большевистской партийной и государственной работе.

203

Красин был назначен наркомом путей сообщения 20 февраля 1919 г. и выполнял эту обязанность до назначения на эту должность Л. Д. Троцкого весной 1920 г… Красин выступал за централизацию управления железными дорогами. По его инициативе были упразднены различные комитеты, распоряжавшиеся отдельными участками железнодорожной сети, назначены начальники и комиссары дорог.

204

Переговоры с Эстонией начались в Пскове 17 сентября 1919 года. Красиным было внесено предложение о прекращении военных действий на время переговоров. Эстонская делегация попросила перерыва для получения указаний от правительства. Получив инструкции, эстонцы объявили о прекращении переговоров до получения Советским правительством ответов от других стран, к которым оно обратилось с предложением мира. Через несколько дней армия генерала Н. Н. Юденича начала наступление на Петроград и переговоры были сорваны.

205

Лига Наций — международная организация, учрежденная в 1919 г. Парижской мирной конференцией держав-победительниц в первой мировой войне. Согласно уставу, Лига Ниций имела целью развитие сотрудничества между народами и гарантии мира и безопасности. СССР участвовал в Лиге Наций с 1934 г. и был исключен в связи с его агрессивными действиями против Финляндии в 1939 г. Лига Наций фактически прекратила сузествование с началом второй мировой войны и была официально распущена в 1946 г.

206

Наступление войск Северо-Западной армии генерала Н.Н.Юденича на Петроград происходило в октябре — ноябре 1919 года. Было отбито Красной Армией.

207

Николаевская железная дорога (в 1923 г. была переименована в Октябрьскую) — железная дорога между Петербургом (Петроградом) и Москвой. Строительство было завершено в 1851 г.

208

Ломоносов Георгий (Юрий) Владимирович (1876–1952) — профессор, специалист в области железнодорожного транспорта. Потомок М. В. Ломоносова. В 1920–1922 гг. возглавлял советскую миссию по закупке в Швеции и Германии паровозов и другого транспортного оборудования. С середины 30-х годов находился в эмиграции.

209

Имеется в виду герой романа английского писателя Даниеля Дефо "Робинзон Крузо" (1719), продемонстрировавший возможность выжить на необитаемом острове благодаря труду и воле.

210

Деникин Антон Иванович (1872–1947) — российский военный деятель, генерал-лейтенант (1916). С апреля 1918 г. командующий, с января 1919 г. главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России. В начале 1920 г. после разгрома его сил Красной Армией Деникин отказался от командования и эмигрировал. Жил во Франции. В политической деятельности не участвовал. Во время второй мировой войны осудил сотрудничество части русских эмигрантов с нацистской Германией. Автрор 6-томных воспоминаний "Очерки русской смуты" (1921–1926). В последние годы жизни проживал в США.

211

Юрьев — название г. Тарту (Эстония) в 1030–1224 и 1893–1919 годах. В 1224–1893 гг. назывался Дерпт.

212

Литвинов Максим Максимович (настоящие фамилия и имя Валлах Меир) (1876–1951) — советский партийный и государственный деятель. Социал-демократ с 1898 года. С 1918 г. член коллегии Наркоминдела, в 1920 г. полпред в Эстонии. С 1921 г. заместитель наркома, в 1930–1939 гг. нарком иностранных дел СССР. В качестве заместителья наркома и наркома проводил сталинистский курс внешней политики. Был снят Сталиным с поста наркома и находился под угрозой ареста во время советско-германской дружбы 1939–1941 гг. После начала советско-генманской войны был назначен послом в США (1941–1943).

213

Копп Виктор Леонтьевич (1880–1930) — участник социал-демократического движения в России с 1901 года. В 1918 г. работал в советском полпредстве в Берлине, в 1919–1920 гг. находился в Германии с официальными поручениями Наркоминдела РСФСР, с июня 1920 г. исполнял обязанности поверенного в делах в Германии. Затем работал в штате Наркоминдела. В 1925–1927 гг. полпред в Японии, затем в Швеции.

214

Речь идет о переговорах с Эстонией (конец 1919 г.).

215

Испанка — название гриппа во время его пандемии в 1918–1919 годах.

216

Московское высшее техническое училище (МВТУ) было основано в 1830 г. как ремесленное училище. С 1868 г. стало высшим учебным заведением. Является крупнейшим вузом в области автоматизации и механизации производства, электромашиностроения, приборостроения и других отраслей.

217

Петровская земледельческая и лесная академия была основана в 1865 г. В советское время была переименована во Московскую сельскохозяйственную академию им. К.А.Тимирязева.

218

Катя — жена Г. Б. Красина, Наташа, Аня, Митя — его дети.

219

Речь идет о кальсонах.

220

Имеются в виду люмпены — обитатели Хитрова рынка в Москве. С 60-х годов XIX в. местность, названная Хитровкой по имени генерал-майора Н. З. Хитрово, приобретшего здесь участок земли для рынка, стала своеобразной "биржей труда" сезонных рабочих. Окружающие переулки заполнились ночлежными домами, трактирами, чайными, где обитали представители московского "дна" — "хитрованцы". Хитровка была ликвидирована в 1923 году.

221

Сухаревка (правильно Сухаревский рынок) находилась на Большой Сухаревской площади в Москве. Рынок возник в конце XVIII в. Во время военного коммунизма Сухаревка использовалась в качестве черного рынка и "барахолки". Официальная торговля там была запрещена, преследовалась как спекуляция, а милиция и другие карательные органы наживались на поборах с торговцев. Сухаревский рынок был закрыт в 1930 году.

222

Речь идет о возможности мирных переговоров с государствами Балтии и Финляндией (чухонцы — традиционное название в России эстонцев, а также карельского и финского населения в окрестностях Петербурга).

223

В августе 1918 г. Красин возглавил Чрезвычайную комиссию по производству военного снаряжения. В начале сентября Совнарком реорганизовал ее в Чрезвычайную комиссию по снабжению Красной Армии (Чрезкомснаб), подчинив ей предприятия, производившие военное снаряжение. В начале октября 1919 г. Чрезкомснаб была упразднена, а ее права и органы были переданы Чрезвычайному уполномоченному Совета обороны по снабжению Красной армии и флота, каковым был назначен А. И. Рыков.

224

Юденич Николай Николаевич (1862–1933) — российский военный деятель, генерал от инфантерии (1915). В 1915–1916 гг. командовал Кавказской армией, в 1917 г. главнокомандующий войсками Кавказского фронта. В 1919 г. возглавил антибольшевистскую Северо-Западную армию. После провала наступления Юденича на Петроград он в 1920 г. эмигрировал.

225

Булак-Балахович Станислав Николаевич (1883–1940) — российский офицер, участник гоажданской войны. В 1918 г., командуя полком Красной армии, перешел на сторону белых. В 1919–1920 гг. участвовал в Северо-Западной армии Юденича, затем находился в Эстонии и Польше. В 1920 г. с небольшим отрядом предпринял военную экспедицию в Белоруссию. Потерпев неудачу, бежал в Польшу, где жил в эмиграции.

226

Красин выехал из России в 1908 г. легально, с официальным паспортом, и возвратился в 1912 г. на основании личного ходатайства и просьбы руководства компании "Сименс-Шуккерт", в которой он служил.

227

Художественный театр (Московский художественный академический театр) был основан в 1898 г. К.С.Станиславским и В.И.Немировичем-Данченко. Театр внес огромный вклад в развитие русского и мирового сценического искусства, осуществив реформу репертуара, актерского мастерства, режиссуры. Носил название академического с 1919 г. В настоящее время театр разделен на два коллектива — МХАТ им. Горького и МХАТ им. Чехова.

228

Молох — в библейской мифологии божество, для умилостивления которого сжигали малолетних детей. В переносном смысле — страшная, ненасытная сила, требующая человеческих жертв, например, молох войны.

229

Имеется в виду возможное падение власти большевиков.

230

Апанаж (фр. apanage) — преимущество, прерогатива. В данном случае речь идет об оплате за занимаемое положение в связи с работой Красина в частном бизнесе до Октябрьского переворота.

231

Речь идет о Крыме, занятом белогвардейскими Вооруженными Силами Юга России.

232

Красин руководил советской делегацией на мирных переговорах с Эстонией, которые начались 12 сентября 1919 г. в Пскове, на следующий день были прерваны и возобновлены в Тарту (Юрьеве) 27 ноября, где продолжались до 2 декабря. Красин полагал, что заключение договора с Эстонией позволит пробить "окно на Запад". Договор был подписан 2 февраля 1920 г., то есть после решения Верховного совета Антанты об отмене экономической блокады России, принятого 16 января 1920 года.

233

Слово неразборчиво, восстановлено по смыслу.

234

Одно слово не поддается прочтению.

235

В. П. Ивицкий перед Октябрьским переворотом и в первые годы советской власти был главным инженером машиностроительных заводов в Сормове и Коломне. Член советской делегации на переговорах в Лондоне в 1920–1921 годах.

236

Стомоняков Борис Спиридонович (1882–1941) — участник социал-демократического движения в Болгарии, позже советский государственный деятель. В 1921–1925 гг. торговый представитель РСФСР (СССР) в Германии, одновременно в 1924–1925 гг. заместитель наркома внешней торговли. В 1926–1934 гг. член коллегии Наркоминдела СССР. В 1934–1938 гг. заместитель наркома иностранных дел. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

237

Багдатьян Саркис Гайкович (псевдоним Багдатьев Сергей Яковлевич) (1887–1949) — социал-демократ с 1903 года. В 1917 г. большевик. В апреле 1917 г. выдвинул лозунг "Долой Временное правительство!", осужденный Лениным как преждевременный. После Октябрьского переворота был на низовой работе.

238

Сегор Джеймс — глава британской фирмы, с которой было заключено первое советское торговое соглашение 20 апреля 1920 г. о поставке фанеры. После поставки в Великобританию первой партии фанеры разразился скандал. Бывший владелец фанерного завода фирмы "Лютер" в Старой Руссе увидел на ящиках фанеры марку своей фирмы и, подав в суд, добился наложения ареста на эту партию фанеры. 12 мая 1921 г. апелляционный суд отменил это решение: поскольку правительство РСФСР было признано Великобританией де факто, ввозимые в Великобританию советские товары и золото являлись неприкосновенными.

239

Джерри — собака Красиных.

240

Здесь, как и в ряде других мест, речь, очевидно, идет о том, что Красин не был образцом супружеской верности. "Он имел успех у женщин и отвечал им взаимностью, что, разумеется, доставляло немало огорчений его супруге" (О'Коннор Т. Э. Указ. соч., с. 242). В 1920 или 1921 г. Красин познакомился в Берлине с актрисой Т. В. Жуковской (Миклашевской), моложе его на 23 года, которая стала его "параллельной женой". Красин дал Миклашевской, которая перешла на работу в Наркомат внешней торговли СССР, свою фамилию, и она стала именоваться Миклашевская-Красина. В сентябре 1923 г. она родила от Красина дочь Тамару. Т.Б.Миклашевская-Красина проживает ныне в Москве.

241

Миллер Оскар (1855–1932) — германский инженер-электрик. Создатель музея естественных и технических наук в Мюнхене в 1925 году.

242

Красин занял пост наркома внешней торговли РСФСР 11 июня 1920 года.

243

"Концессионные дела", которыми занимался Красин в 1921 г., в основном сводились к переговорам с главой Русско-Азиатской корпорации Дж. Л. Уркартом по поводу получения им концессии на национализированную бывшую собственность этой компании — горнодобывающие и металлургические предприятия.

244

Летом 1921 г. в России начался голод, который был результатом не засухи, а преступной политики большевиков в области сельского хозяйства, прежде всего политики военного коммунизма, насильственных реквизиций сельскохозяйственных продуктов, уничтожения рынка. Помощь России оказали международные организации, в частности Американская администрация помощи (АРА) во главе с Г.Гувером и возглавляемый Ф. Нансеном Международный Красный Крест. Всероссийскую комиссию помощи голодающим возглавили бывшие деятели кадетской партии С.Прокопович, Е.Кускова и Н.Кишкин, которых Ленин по первым слогам фамилий издевательски нарек "прокукиш". Комиссия была разогнана, ряд ее членов был арестован, а затем выслан из России.

245

245Летом 1920 г. Л. В. Красина переехала из Стокгольма в Лондон. Вскоре к ней присоединились дочери.

246

??Лежава Андрей Матвеевич????????????(1870–1937) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1904 года. В 1919–1920 гг. председатель Центросоюза, в 1921–1922 гг. заместитель наркома внешней торговли, затем до 1924 г. нарком внутренней торговли. В 1924–1930 гг. заместитель председателя Совнаркома РСФСР и председатель Госплана РСФСР. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

247

Имеется в виду неурожай 1889–1892 годов. Голод, эпидемии холеры и тифа охватили 16 губерний Южной России, а также Тобольскую губернию — районы с населением около 35 млн человек. По официальным данным, население страны уменьшилось почти на 1 млн человек. Голод усилил приток крестьян на промышоенные предприятия. Неурожаи и голод способствовали усилению оппощиционного и ревилюционного движения.

248

Речь идет о введении новой экономической политики (нэпа), которая фактически начала внедряться решением Х съезда РКП(б) (март 1921 г.) о замене продовольственной разверстки натуральным фиксированным налогом. Постепенно были восстановлены частная мелкая и средняя розничная торговля, мелкие частные промышленные предприятия, допущены концессии иностранным предпринимателям и т. д. Слом нэпа произошел в конце 20-х — начале 30-х годов в результате сталинской "революции сверху", главными мерами которой были насильственная коллективизация сельского хозяйства и ликвидация крестьянства как самостоятельного класса.

249

Бехштейн Карл (1826–1900) — германский фортепианный фабрикант. В 1853 г. основал фортепианную фабрику в Берлине. Бехштейновские рояли выпускаются по настояшее время.

250

Речь идет о Генуэзской конференции 10 апреля — 19 мая 1922 г. — европейской конференции по экономическим и финансовым вопросам, рассматривавшей проблемы компенсации бывших иностранных собственников в России и предоставления ей кредитов. Советская делегация, формальным руководителем которой был Ленин, а фактическим- нарком иностранных дел Г. В. Чичерин, внесла также демагогическое, рассчитанное на пропагандистский эффект предложение о всеобщем и полном разоружении. Во время конференции между Россией и Германией был подписан Рапалльский договор. Часть вопросов была перенесена на Гаагскую конференцию.

251

Монополия внешней торговли была введена декретом Совнаркома РСФСР от 22 апреля 1918 года. Красин был рьяным адептом монополии, полагая, что от нее в большой степени зависит развитие промышленности, ибо монополия внешней торговли явится важнейшим средством государственного обеспечения рынка для ее товаров. Фактическая реализация идеи монополии началась с образования в июне 1920 г. Наркомата внешней торговли. После введения нэпа наркоматы и частные предприятия начали оказывать давление с целью смягчения или даже фактической отмены монополии внешней торговли. В 1921 г. происходила дискуссия по тезисам Лежавы, который подчеркивал необходимость ужесточения государственной монополии. После обсуждения доклада в Высшей экономической комиссии Совнаркома Н.И.Бухарин, Г.Я.Сокольников, Г.Л.Пятаков внесли предложение заменить "абсолютную монополию внешней торговли" принципом "трудовых концессий". Ленин высказался за полное сохранение монополии. 10 марта 1922 г. Политбюро ЦК РКП(б) приняло решение по этому вопросу, на основании которого ВЦИК издал декрет, подтверждавший, что внешняя торговля в РСФСР является государственной монополией. Правда, декрет содержал два изъятия: он разрешал государственным предприятиям, кооперативам и исполнительным комитетам заниматься импортом и экспортом, представляя сделки на одобрение Наркомвнешторга; он узаконил образование смешанных импортно-экспорных компаний. Дискуссия продолжалась в следующие месяцы. 6 октября 1922 г. на пленуме ЦК в отсутствие Ленина Г. Е. Зиновьев провел резолюцию, предусматривавшую свободный экспорт и импорт определенных товаров и создание свободных экономических зон. После пленума Красин обратился с жалобой к Ленину. 13 октября Ленин написал письмо Сталину для ЦК, в котором критиковал принятое решение и требовал отложить вопрос до следующего пленума ЦК. К позиции Ленина в основном присоединился Троцкий. 12 декабря Ленин попросил его выступить на пленуме ЦК в защите его позиции. 18 декабря этот пленум отменил резолюцию от 6 октября и подтвердил необходимость сохранения монополии внешней торговли. XII съезд РКП(б) в апреле 1923 г. подтвердил ее нерушимость.

252

Видимо, имеется в виду Виктор Окс, первый муж Л. В. Красиной, проживавший в Константинополе (Стамбуле).

253

"Чтобы их Бог любил", "сухо дерево — завтра пятница" — присловья от "сглаза".

254

Шоу Джордж Бернард (1856–1950) — британский писатель. Один из основателей Фабианского общества, носившего умеренно-социалистический характер. В основе творческого метода Шоу — парадокс, являвшийся средством ниспровержения догматизма и традиционных представлений. Лауреат Нобелевской премии 1925 г.

255

Гаагская конференция (15 июня — 22 июля 1922 г.) — европейская финансово-экономическая конференция, созванная по решению Генуэзской конференции для обсуждения претензий западных держав к России и вопроса о предоставлении ей кредитов. Ни к каким решениям конференция не пришла. Красин был членом советской делегации, которую возглавлял Литвинов.

256

Речь идет о члене советской делегации на Гаагской конференции Кржижановском Глебе Максимилиановиче (1872–1959) — советском государственном деятеле, социал-демократе с 1893 года. В 1920 г. Кржижановский был председателем Комиссии по государственной электрификации России (комиссии ГОЭЛРО), в 1921–1923 и 1925–1930 гг. — председателем Госплана, в 1930–1932 гг. — председателем Главэнерго, с 1930 г. — руководителем Энергетического института Академии наук СССР.

257

Имеется в виду Кржижановская-Невзорова Зинаида Павловна (1869–1948) — жена Кржижановского, участница социал-демократического движения с 1898 года. С 1918 г. она работала в Наркомпросе РСФСР, а затем в Академии коммунистического воспитания.

258

Сокольников (настоящая фамилия Бриллиант) Григорий Яковлевич (1883–1939) — советский государственный деятель, социал-демократ с 1903 года. Непосредственно после Октябрьского переворота 1917 г. был генеральным комиссаром банков. Возглавлял советскую делегацию при подписании Брестского мира с Германией 3 марта 1918 года. Во время гражданской войны командовал соединениями Красной Армии. В 1921–1926 гг. был наркомом финансов, в 1929–1934 годах полномочным представителем СССР в Великобритании. С 1934 г. заместитель наркома иностранных дел. Участвовал в "новой оппозиции" Зиновьева и Каменева в 1925 г. На XIV съезде ВКП(б) (1925 г.) предложил сместить Сталина с поста генерального секретаря ЦК. Репрессирован. Умер в тюрьме. См. Генис В. Л. Григорий Яковлевич Сокольников. — Вопросы истории, 1988, № 12.

259

Скорее всего речь идет об автомобиле марки "Ситроен", выпускавшемся во Франции (в Италии был филиал фирмы) с 1919 года.

260

Den Haag (Гаага) — столица Нидерландов.

261

Речь идет о XII конференции РКП(б) 4–7 августа 1922 года. На конференции рассматривались вопросы об усилении партийного влияния в профсоюзах, борьбе против "буржуазной" идеологии, партий и течений, стремившихся использовать нэп "для реставрации капитализма". Был принят новый устав РКП(б), усложнивший условия приема в партию.

262

Лидо (Лидо-ди-Рома, Лидо-ди-Остия) — климатический курорт в Италии, на берегу Тирренского моря, к юго-западу от Рима.

263

Уркарт Джордж Лесли — британский промышленник, инженер, глава Русско-Азиатской компании, собственник ряда промышленных предприятий и рудников в Сибири и на Урале в начале ХХ в., национализированных большевистской властью. В начале 20-х годов с Уркартом велись переговоры о предоставлении ему в концессию предприятий, которые ранее ему принадлежали. Концессия не была реализована.????????

264

Речь идет о советско-итальянском соглашении, подписанном 26 декабря 1921 г. в Риме. Соглашение предусматривало создание режима наибольшего благоприятствования для торговли и судоходства обеих стран, назначение специальных агентов, пользующихся дипломатическими привилегиями, возобновление почтовой и телеграфной связи и др. Советская сторона отнеслась к соглашению сдержанно. Оно рассматривалось лишь как предварительное. 22 сентября 1922 г. представительство РСФСР в Италии выступило с заявлением о нарушениях соглашения итальянской стороной и о враждебной кампании финансовых и торгово-промышленных кругов Италии против СССР, их стремлении подорвать доверие к советским внешнеторговым организациям (секвестр советского груза шелка, дело о продаже сульфата натрия и др.). Последовал обмен нотами. В первые дни после фашистского переворота в конце октября 1922 г. антисоветские акции продолжались. 1 ноября группа фашистов ворвалась в помещение торгового отдела российского представительства и произвела обыск. 15 октября глава правительства Б. Муссолини принял советского полпреда Воровского и заявил, что Италия намерена идти на сближение с Россией. Инцидент был улажен.

265

Handelsvertretung der Russischen Sowjet Republik (нем.) — торговое представительство Российской Советской Республики.

266

Немецкие летчики и авиационный персонал находились под Смоленском в связи с установлением военного сотрудничества Советской России и Германии в 1921 году. В сентябре 1921 г. в Берлине состоялись переговоры, в которых с советской стороны участвовали К. Б. Радек и Красин. Было подписано соглашение о создании совместного "Общества по развитию промышленных предприятий". С 1922 г. германской рейхсвер (вооруженные силы) создавал на советской территории объекты для испытания своей техники, в том числе военной авиации, иметь которую Германии запрещалось Версальским мирным договором. Один из таких объектов находился под Смоленском. Военное сотрудничество сократилось, но не прекратилось после прихода к власти нацистов в 1933 году.

267

Речь идет о храме Христа Спасителя в Москве, построенном по распоряжению императора Александра 1 в честь победы русских войск над Наполеоном в 1812 г. Храм был открыт лишь в 1883 г. В 1931 г. он был разрушен, а на его месте начато строительство грандиозного Дворца Советов, который так и не был построен. Долгое время здесь находился плавательный бассейн. Храм был заново построен в первой половине 90-х годов.

268

Ходынка (Ходынское поле) — местность в северо-западной части Москвы в начале шоссе на Петроград (ныне Ленинградский проспект). В 1896 г. здесь произошла трагедия (давка) в дни коронации императора Николая II. В 1914 г. здесь был открыт аэродром (с 1926 г. Центральный аэродром им. М. В. Фрунзе).

269

Имеется в виду концессионное соглашение с Л. Уркартом, которое Красин подписал 9 сентября 1922 года. Соглашению предшествовали длительные переговоры. Согласно соглашению, Русско-Британская компания Уркарта получала в аренду свою бывшую собственность в России на 99 лет. Советское правительство обязалось инвестировать в предприятия компании до 20 млн руб. золотом, причем 150 тыс. фунтов стерлингов Уркарт должен был получить через два месяца после ратификации концессионного соглашения. Красин был уверен, что Совнарком ратифицирует документ. Однако Ленин выступил против. Политбюро 5 октября, а затем пленум ЦК РКП(б) 6 октября 1922 г. отвергли ратификацию. Совнарком продублировал это решение. Из числа членов правительства только Красин голосовал за ратификацию. Видимо, история с этой концессией повлияла на изменение отношения Красина к советскому режиму в худшую сторону. На XII съезде РКП(б) в 1923 г. Красин был подвергнут острой критике за его позицию в связи с делом Уркарта.

270

Речь идет о пленуме ЦК РКП(б) 6 октября 1922 г., на котором рассматривался вопрос о монополии внешней торговли и были приняты решения, допускавшие изъятия из нее. По требованию Ленина эти решения были отменены на пленуме ЦК 18 декабря того же года.

271

Речь идет о судьбе концессионного соглашения с Уркартом.

272

Вера Ивановна — жена Андрея, сына Л. В. Красиной.

273

Речь идет об итальянских фашистах. В 1919 г. под руководством Б.Муссолини были образованы "фаши" (отряды) праворадикального характера. В 1920 г. они были объединены в Национальную фашистскую партию. В октябре 1922 г. Муссолини потребовал включения фашистов в правительство, а 30 октября колонны фашистов вступили в Рим, не встречая сопротивления. 31 октября Муссолини получил пост премьер-министра. Этим был начал процесс установления в Италии фашистской диктатуры.

274

Путилов Алексей Иванович (1866- после 1937) — русский капиталист. Служил в министерстве финансов до 1906 г., затем директор Русско-Китайского и Русско-Азиатского банков, многих акционерных обществ, глава крупнейшего военно-промышленного концерна. После Октябрьского переворота 1917 г. эмигрировал. См. Беляев С. Г. Алексей Иванович Путилов. — В кн.: Из глубины времен. Вып. 10. СПб. 1998.

275

Шибер (нем. Schieber) — заслонка в водоеме, печи и т. д. Переносно — мелкий плут, спекулянт.

276

Шварцвальд — горный массив на Юго-Западе Германии. Богат хвойными и буковыми лесами, минеральными источниками. Район ряда климатических и бальнеологических курортов.

277

"Руль" — русская эмигрантская газета. Выходила в 1920–1931 гг. в Берлине. Ведущую роль играли кадеты. Главным редактором был И.В.Гессен.

278

"Последние новости" — русская эмигрантская газета. Выходила в Париже в 1920–1940 гг. Решающее влияние имели кадеты.

279

Видимо, речь идет о Р. Э. Классоне.

280

Lues (люэс) — другое название сифилиса.

281

Реакция Вассермана — метод диагностики сифилиса, разработанный немецкими микробиологами и иммунологами Августом Вассерманом и Альбертом Нейссером в 1906 г.

282

Видимо, имеется в виду хирург Ф. Краузе (1857–1937) — профессор в Галле, с 1900 г. в Берлине. Был известен хирургическим лечением туберкулеза.

283

Гольдшайдер Альфред (1858–1935) — профессор с 1898 г., директор ряда клиник. Специалист по внутренним болезням и невропатолог.

284

Старкова А. М. - жена В. В. Старкова.

285

При лечении в Берлине Красин использовал имя бывшего мужа своей жены Д. Н. Кудрявского.

286

Воровский был в Лозанне в качестве советского представителя на происходившей там конференции по вопросам Ближнего Востока (20 ноября 1922 — 24 июля 1923 г.) Участвовали Великобритания, Франция, Италия, Турция. В обсуждении некоторых вопросов участвовал представитель СССР. На конференции был подписан Лозаннский мирный договор с Турцией (он заменил не вступивший в силу мирный договор 1920 г.); была принята конвенция о проливах Босфор и Дарданеллы, предусматривавшая их демилитаризацию и возможность прохода торговых и военных судов всех стран как в мирное, так и в военное время.

287

Палатин — один из семи холмов, на которых возник Древний Рим.

288

Муссолини Бенито (1883–1945) — итальянский политический деятель. В начале XX в. социалист. В 1914 г. исключен из Социалистической партии за шовинистическую пропаганду. В 1920 г. основал Фашистскую партию. Был инициатором "похода на Рим" в октябре 1922 г., в результате которого была установлена власть Фашистской партии. Муссолини возглавил правительство и во второй половине 20-х годов фактически стал диктатором. В 1945 г. захвачен партизанами и по приговору военного трибунала Комитета национального освобождения Северной Италии расстрелян.

289

289Пантеон — место, посвященное всем богам (греч.). Пантеон в Риме — памятник древнеримской архитектуры (ок. 125 г. н. э.), явоявшийся усыпальницей векликих людей. Представляет собой ротонду с полусферическим куполом.

290

Кимерьере (ит.) — официант в дешевом ресторане.

291

Имеется в виду советское торговое представительство в Италии.

292

"Письма к тетеньке" — сатирически-гротескное произведжение М.Е.Салтыкова-Щедрина (1881–1882), посвященное полосе реакции в России в 80-х годах Х1Х в.

293

"Помпадуры и помпадурши" — сатирическре произведение М. Е. Салтыкова-Щедрина (1863–1874), разоблачавшее убожество власть имущих в России середины Х1Х в.

294

По-видимому, речь идет о Л.Д.Троцком.

295

Салтыков-Щедрин (настоящая фамилия Салтыков, псевдоним Н.Щедрин) Михаил Евграфович (1829–1889) — русский писатель-сатирик, публицист. В 1968–1884 гг. редактор журнала "Отечественные записки" (до 1878 г. вместе с Н.А.Некрасовым). Автор многочисленныхз романов, очерков, сказок. Образы Салтыкова-Щедрина прочно вошли в обществененое сознание и оказали глубокое влияние на развитие русской литератцуры.

296

"Жан Кристоф" — роман-эпопея (тт. 1-10, 1904–1912) Ромена Роллана (1866–1944) — французского писателя, музыковеда и общественного деятеля. Роман проедставлял собой историю жизни гениального музыканта на фоне развития духовной культуры Европы начала ХХ в.

297

Этна — вулкан на острове Сицилия в Италии. Самый высокий вулкан в Европе (около 3,5 тыс. метров над уровнем моря).

298

Lunch (англ.) — обед или второй завтрак.

299

Куно Вильгельм (1876–1933) — германский капиталист и политический деятель. С 1918 г. руководитель компании ГАПАГ. В ноябре 1922 г. сформировал правительство, взявшее курс на отказ от выполнения репарационных платежей и товарных поставок странам — победительницам в первой мировой войне. В августе 1923 г. правительство Куно ушло в отставку.

300

Имеется в виду артиллерийская школа, над которой шефствовал Наркомат внешней торговли.

301

Грожан Юлиус Августович (1873-?) — московский большевик, участник революции 1905–1907 гг. По происхождению швейцарец, сын учителя французского языка, химик. Грожан был помощником Красина в организации нелегальных типографий в Москве. Став наркомом внешней торговли, Красин взял Грожана на работу в качестве своего помощника.

302

Морозовская электростанция в Орехово-Зуеве — электростанция, принадлежавшая текстильным фабрикантам Морозовым. В 1904 г. по рекомендации Горького Красин переехал из Баку в Орехово-Зуево, где С. Т. Морозов, покровительствовавший революционерам, поручил ему модернизацию электростанции. В Орехово-Зуеве Красин работал один год.

303

Биби-Эйбатская электростанция в Баку — электростанция на мысе Баилов. Была построена в 1901 г. Красин был помощником директора строительства электростанции, а затем работал на ней до 1904 года. Находясь в Баку, он вел одновременно подпольную деятельность. Ряд социал-демократов он устроил на работу на электростанцию.

304

Ася — дочь С. Б. Лушниковой, сестры Красина.

305

Литвинова (урожденная Лоу) Фейви (Айви Вальтеровна) (1890–1977) — жена М.М. Литвинова с 1915 г., англичанка. Преподавала английский язык в Военной академии им. М.В.Фрунзе. В 1972 г. возвратилась в Великобританию.

306

Ломоносов Михаил Васильевич (1711–1765) — русский ученый, поэт, историк, просветитель. Родился в семье помора недалеко от Архангельска. С 1745 г. первый русский академик Петербургской Академии Наук. В 1755 г. основал Московский университет. Развивал атомно-молекулярные представления о строении вещества, сформулировал принцип сохранения материи и движения, заложил основы физической химии, открыл атмосферу на планете Венера и т. д.

307

МУЗО — отдел музыкальных учреждений Наркомпроса РСФСР.

308

Винтер Александр Васильевич (1878–1958) — ученый-энергетик, академик (1932). Начальник строительства Шатурской ГРЭС, Днепрогэс и других электростанций. Автор трудов по исследованию энергетических ресурсов, структуре энергетической системы СССР и т. д.

309

Сапронов Тимофей Владимирович (1887–1939) — участник революционного движения в России, социал-демократ. В 1917–1919 гг. председатель Московского губисполкома, затем работал в советских и партийных органах на Украине. В 1920 г. один из руководителей группы "демократического централизма". Участник объединенной оппозиции 1926–1927 гг. на первом этапе ее существования. В декабре 1927 г. исключен из ВКП(б) и сослан. В первой половине 30-х годов несколько раз подвергался арестам. В последний раз арестован в 1935 г. Расстрелян без суда.

310

Богданов (псевдоним Малиновский) Александр Александрович (1873–1928) — участник российского революционого движения, врач, философ. Социал-демократ с 1896 г. Был одним из руководителей группы так называемых "отзовистов" в большевистской фракции. Выдвинул философскую концепцию эмпириомоинизма, подвергнутую брани в книге В.И.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". Автор нескольких утопичекских романов. В 1918–1920 гг. идеолог Пролеткульта. В 1926 г. основал Институт переливания крови и стал его первым директором. Погиб в результате неудачного опыта, который он произвел на себе.

311

Наталия Богданова — жена А. А. Богданова.

312

Речь идет о XII съезде РКП(б) 17–25 апреля 1923 года. Помимо отчетов, рассматривались вопросы о промышленности, налоговой политике в деревне, районировании, нациолнальных вопросах в партийном и государственном строительстве. По решению съезда партийная Центральная контрольная комиссия и государственная Рабоче-крестьянская инспекция были слиты в единый орган.

313

Здоровье Ленина резко ухудшилось осенью 1921 года. У него появились признаки быстрой утомляемости, возникли острые головные боли. 25 мая 1922 г. в Горках у Ленина произошел инсульт, приведший к частичному параличу правой части тела и расстройству речи. Распространившиеся сведения, что Ленин был болен прогрессивным параличом на базе сифилиса, отвергались частью врачей. В следующие месяцы произошли новые инсульты. После кратковременного улучшения здоровье Ленина вновь ухудшилось в середине декабря. Генеральный секретарь ЦК Сталин был инициатором изоляции Ленина, которому не только не давали возможности получать закрытую партийную информацию, но и читать газеты. В конце 1922 — начале 1923 г. Ленин под видом "дневника" продиктовал несколько публицистических фрагментов, в частности "Письмо к съезду" с острой критикой Сталина и других партийных деятелей. В марте 1923 г. у Ленина произошел новый, на этот раз крайне тяжелый инсульт, приведший к тому, что он полностью утратил возможность сознательной деятельности. Не исключено, что 21 января 1924 г. Ленин был убит по приказу Сталина.

314

Речь идет о дискуссии по поводу монополии внешней торговли в кругах высшей большевистской иерархии.

315

Клышко Николай Константинович (1880–1937) — в социал-демократическом движении с 1904 года. Находился в эмиграции в Великобритании. После Октябрьского переворота 1917 г. полпред в Эстонии. В последующем сотрудник Наркомата внешней торговли РСФСР. Секретарь и переводчик Красина во время переговоров о торговом соглашении с Великобританией 1920–1921 годов. Некоторые авторы высказывают мнение, что Клышко был приставлен ВЧК для наблюдения за Красиным, чтобы пресекать нежелательные, с точки зрения партийных лидеров, шаги. Г. А. Соломон даже полагал — по всей видимости, без должных оснований — что Клышко был подлинным руководителем делегации в Лондоне (см.: О'Коннор Т. Э. Ук. соч., с. 220–221). Позже Клышко был сотрудником советского полпредства в Лондоне. С 1923 г. — начальник экспертного отдела Наркомвнешторга. В 1924–1926 гг. торгпред в Китае. Затем работал в ВСНХ, Госиздате. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

316

Бонар Лоу (правильно Лоу Эндрю Бонар) (1858–1923) — британский политический деятель. Лидер Консервативной партии в 1911–1921 и 1922–1923 годах. Депутат палаты представителей с 1900 г. В 1915–1918 гг. министр по делам колоний. В 1919–1921 гг. лорд хранитель печати. Премьер-министр в 1922–1923 годах.

317

Керзон Джордж Натаниел (1854–1925) — британский политический деятель, консерватор; в 1899–1905 гг. вице-король Индии. В 1919–1924 гг. министр иностранных дел Великобритании.

318

Британские власти, не имевшие до 1924 г. дипломатических отношений с СССР, признавали Красина лишь в качестве торгового представителя. Этим объясняются многократные отказы министра иностранных дел Керзона дать ему аудиенцию.

319

Таубман Вера Владимировна — жена доктора Григория Таубмана, друга и врача семьи Красина.

320

CССР начал экспорт хлеба в 1923/1924 хозяйственном году. Было вывезено 3 млн тонн хлебопродуктов. В следующие годы экспорт сократился (1924/1925 г. — 0,9 млн тонн, 1925/1926 — 2,5 млн тонн).

321

Имепется в виду 25-летие II съезда РСДРП.

322

Афанасьев Федор Афанасьевич (1859–1905) — социал-демократ, с 1889 г. член группы М. И. Бруснева. Один из руководителей Иваново-Вознесенской стачки 1905 года. Убит во время митинга.

323

Большой трен — жизнь на широкую ногу (grand train — фр.)

324

Имеется в виду Коллонтай Александра Михайловна (1872–1952) — советский партийный и государственный деятель. Социал-демократка с 1915 г. В 1917–1918 гг. нарком государственного призрения, в1920-1023 гг. заведовала женским отделом ЦК РКП(б). В 1920–1922 гг. была одним из лидеров рабочей оппозиции. С 1923 г. — на дипломатической работе — полпред в Норвегии и Мексике. В 1930-1?45 гг. полпред (затем посол) СССР в Швеции.

325

ВЦИК (Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет) — формально высший законодательный, распорядительный и контрольный орган государственной власти РСФСР в 1917–1937 гг. Избирался Всероссийским съездом Советов и действовал в период между съездами. До образования СССР включал также членов от Украинской и Белорусской республик, избиравшихся на республиканских съездах Советов.

326

Бакалавр — первая ученая степень во многих странах Европы и в США. Во Франции присваивается окончившим среднюю школу и дает право поступления в университет.

327

Джимми (или Джерри, как он назван в письме от 21 января 1921 г.) — пес Красиных.

328

Квятковский Александр Александрович — сын известного народника А. А. Квятковского; социал-демократ, был близок к Ленину. В начале 20-х годов директор АРКОС в Лондоне. В 1925 г. отозван в Москву и арестован. Дальнейшая судьба неизвестна.

329

Boarding school (англ.) — школа-интернат.

330

All-Russian Co-operative Society Limited (после 1922 г. Arcos Ltd.) — Всероссийское кооперативное общество с ограниченной ответственностью; учреждено советским правительством в 1920 г. в Лондоне. Формально являлось частной фирмой и служило средством монополизации советской внешней торговли. Прекратило свое существование после заключения советско-германского договора о ненападении в 1939 г. и связанного с этим ухудшения советско-британских отношений.

331

Имеется в виду советская торговая делегация (представительство) в Великобритании.

332

Собинов Леонид Витальевич (1872–1934) — певец, лирический тенор, народный артист (1923). В 1897–1933 гг. выступал в Большом театре, был одним из виднейших представителей классической вокальной школы. Одной из важнейших партий Собинова был Лоэнгрин в одноименной опере Р.Вагнера.

333

"Лоэнгрин" — героическая опера (1848 г.) немецкого композитора Р. Вагнера (1813–1883).

334

Имеется в виду совещание наркомов внешней торговли РСФСР, Украины, Белоруссии и Закавказской СФСР совместно с торговыми представителями советских республик в зарубежных странах.

335

Начало письма не сохранилось. По всей вероятности, оно было уничтожено Л. В. Красиной в связи с его интимным содержанием.

336

Весь пассаж, по-видимому, связан с любовной историей Красина — его отношениями с Т. В.Жуковской (Миклашевской). Аналогичные пассажи можно встретить и в следующих письмах.

337

Hook of Holland (англ.) — Голландский Крюк. Имеется в виду часть территории Нидерландов, глубоко вдающаяся в море между заливом Эйсселмер и Северным морем.

338

Марья Яковлевна — видимо, секретарь Красина в советском торгпредстве в Лондоне.

339

Абрамов (псевдоним Миров) Александр Лазаревич (1895–1937) — социал-демократ с 1916 года. С 1921 г. на дипломатической работе в Берлине. Фактически являлся представителем Коминтерна. С 1926 г. заведующий отделом международных связей Исполкома Коминтерна. С 1935 г. служил в 4-м управлении Генерального штаба Красной армии (военная разведка). Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

340

Цюрупа Александр Дмитриевич (1870–1928) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1898 года. С 1917 г. заместитель наркома, с 1918 г. нарком продовольствия РСФСР. С 1921 г. заместитель председателя Совнаркома РСФСР. В 1923–1925 гг. председатель Госплана, в 1925–1926 гг. нарком внутренней торговли.

341

Раковский (настоящая фамилия Станчев) Крыстю (Христиан Георгиевич (1873–1941) — болгарский и румынский политический деятель, социалист, советский партийный и государственный деятель. Участвовал в европейском социалистическом движении с 1900 года. С 1903 г. жил в Румынии, был одним из руководителей Румынской социал-демократической партии. Во время первой мировой войны вел антивоенную пропаганду, используя средства, тайно предоставленные ему германскими властями. С 1917 г. жил в России. В 1918 г. вел дипломатические переговоры с Румынией и Украиной по поручению правительства Ленина. В 1919–1923 гг. председатель Совнаркома Украинской ССР. Вступил в столкновение со Сталиным по национальному вопросу. В 1923–1927 гг. заместитель наркома иностранных дел и полпред СССР в Великобритании, а затем во Франции. В 1927 г. участвовал в объединенной оппозиции и был исключен из партии, в январе 1928 г. сослан в Астрахань, затем в Саратов и, наконец, в Барнаул. Лишь в 1934 г. опубликовал покаянное заявление и был вновь принят в ВКП(б). Работал начальником управления научных учреждений Наркомата здравоохранения РСФСР. В 1937 г. арестован и на судебном фарсе по делу "правотроцкистского блока" в марте 1938 г. был приговорен к 20 годам заключения. В сентябре 1941 г. расстрелян в Орловской тюрьме по приказу Сталина. См. Чернявский Г.И., Станчев М.Г. В борьбе против самовластия: Х.Г.Раковский в 1927–1941 гг. Харьков, 1993.

342

Agreement — в дипломатической практике — агреман, согласие правительства принять в качестве посла лицо, предложенное другой страной.

343

Инфляция в Германии в 1923 г. была вызвана хозяйственной разрухой, репарационными платежами, усилена отказом их вносить, а затем и оккупацией Рурской области французскими и бельгийскими войсками в январе 1923 года. В 1923 г. инфляция достигла чудовищных размеров. В конце сентября 1923 г. одна золотая марка стоила 38,1 млн бумажными марками. Преодоление инфляции началось в ноябре 1923 г. мерами по стабилизации валюты (в частности заменой обесцененной марки новой рейхсмаркой).

344

Конституция СССР была утверждена в июле 1923 г. ЦИК СССР и в январе 1924 г. съездом Советов СССР. Она провозгласила, что в СССР существует диктатура пролетариата в форме Советов. Предусматривала лишение политических прав нетрудящихся эксплуататорских классов и групп (бывшая буржуазия, помещики, кулаки, священнослужители, чиновники полиции и жандармерии и т. д.), ограничение избирательных прав крестьянства, непрямые выборы в органы власти по производственно-территориальному принципу.

345

Видимо, речь идет о Майском (настоящая фамилия Ляховецкий) Иване Михайловиче (1884–1975) — учаситнике социал-демократического движения в России, меньшевике, министре самарского Комитета членов Учредительного собрания в 1918 году. В 1921 г. Майский стал большевиком. В первой половине 1920-х годов был сотрудником Наркомвнешторга, а позже советским полпредом в Финляндии, Великобритании, заместителем наркома иностранных дел СССР. Затем на научной работе. Автор трудов по истории Испании. В 1952 г. был арестован, но после смерти Сталина освобожден.

346

На Eton Avenue в Лондоне размещалось полпредство СССР в Великобритании.

347

Радек (настоящая фамилия Собельсон) Карл Бернгардович (1878–1939) — польский, а затем германский социал-демократ, с 1917 г. член партии большевиков. Работал в Наркоминделе РСФСР, являлся секретарем Коминтерна. Известный журналист, сотрудник "Правды" и "Известий". Участник объединенной оппозиции 1926–1927 гг. В декабре 1927 г. исключен из партии, в январе 1928 г. сослан в Тобольск, а затем в Томск. В 1928 г. выступил с заявлением об отказе от оппозиционной деятельности. В 1929 г. возвращен из ссылки и восстановлен в партии. В 30-е годы заведовал отделом международной информации ЦК ВКП(б). В 1936 г. арестован, на судебном фарсе по делу "антисоветского параллельного троцкистского центра" в январе 1937 г. приговорен к 10 годам заключения. Убит в тюремной камере уголовниками.

348

Маринушкин — технический помощник Красина в Наркомвнешторге.

349

Имеется в виду представительство Доброфлота в Латвии. Добровольный флот — общественная организация, созданная в России в 1870 г. и ставившая целью развитие торгового мореходства. Организация была сохранена после 1917 года. По положению 1922 г., Доброфлот находился в ведении Наркомвнешторга и являлся самостоятельным юридическим лицом. Прекратил существование во второй половине 30-х годов.

350

Рубенс Питер Пауэл (1577–1640) — фламандский живописец. Работал в Антверпене, затем в итальянских городах. Автор портретов, пейзажей, жанровых полотен.

351

Тициан (правильно Тициано) Вечеллио (ок. 1476/77 или 1489/90 — 1576) — итальянский живописец. Глава венецианской школы Высокого Возрождения. Автор произведений, наполненных драматизмом, психологически острых образов.

352

Варяги — в летописных русских источниках скандинавские полулегендарные князья Рюрик, Синеус, Трувор и другие, а также наемные дружинники князей в 1Х — Х1 вв., а также купцы, торговавшие на "пути из варяг в греки" (из Скандинавии в Визанитию).

353

Монгольское (точнее монголо-татарское) иго на Руси — период с середины XIII до второй половины XIV в. (условные даты 1243–1480), когда русские земли находились в подчинении монголо-татарских ханов. Такое положение тормозило экономическое, политическое и культурное развитие Руси.

354

Романовы — боярский род в России XIV–XVI вв., с 1613 г. царская, с 1721 г. императорская династия (первый цаль Михаил Федорович, последний император Николай II).

355

Из этих слов можно заключить, что Красин критически относился к денежной реформе, проводившейся в 1922–1924 гг. наркомом финансов РСФСР Г.Я.Сокольниковым. Как показывают исследования (см.: О'Коннор Т. Э. Ук. соч., с. 189, 192), Красин не находился в оппозиции к реформе, хотя и возражал против ряда технических моментов, полагая, в частности, завышенными введенные Наркоматом финансов пошлины и налоги, а также проценты по кредитам Госбанка. Красин считал ошибочным стремление Наркомфина разрешить кризис товарооборота ("ножницы цен") в 1923 г. в пользу крестьян. Он предлагал лишь в перспективе понизить цены на промышленные и повысить цены на сельскохозяйственные продукты за счет динамичной кредитной политики, которая должна была, по его мнению, привести к повышению производительности труда и увеличению экспорта. Согласно денежной реформе, в 1922 г. была введена промежуточная валюта — червонец, обеспеченный на 25 % золотом. В 1924 г. был выпущен золотой рубль, а червонец остался законным платежным средством только до июня 1924 г. Реформа позволила стабилизировать валюту и воссоздать банковскую систему.

356

Будучи заместителем наркома иностранных дел РСФСР (СССР), М. М. Литвинов стремился проводить жесткий курс в отношении капиталистических стран, использовать инструменты внешней политики для стимулирования подрывной деятельности против западного мира. В столицах западных держав Литвинов рассматривался как нежелательная для участия в переговорах фигура. Он не был допущен в Лондон во время англо-советских переговоров 1920–1921 годов. В середине 20-х годов, как и в следующие полтора десятилетия, Литвинов был в значительной мере рупором Сталина. Заместитель наркома не терпел людей свободного образа мыслей и поведения. Американский журналист Л.Фишер писал, что Литвинову "не нравились крупные люди рядом с ним" (Fisher L. Men and Politics. London, 1941, p. 126). Отсюда напряженность во взаимоотношениях между Литвиновым и Красиным.

357

Weekend (англ.) — конец недели, выходные дни в конце недели.

358

Речь идет о тяжелом экономическом, финансовом и политическом кризисе в Германии в 1923 г.

359

Слова восстановлены по смыслу.

360

Несколько слов прочитать не удалось.

361

Всероссийская сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка была организована по постановлению IX Всероссийского съезда Советов 1923 года. Выставка была размещена на территории, где позже был создан Центральный парк культуры и отдыха и функционировала с 19 авнуста по 21 сентября 1923 г. На выставку были приглашены представители иностранных фирм; специальный отдел выставки представлял образцы экспортных товаров.

362

Ленинские (Воробьевы) горы — территория на правом берегу реки Москвы в пределах г. Москвы. Воробьевы горы были официально переименованы в Ленинские в 1924 г., но, судя по всему, переименование готовилось уже в 1923 г., и новое название фигурировало неофициально. В настоящее время вновь носят название Воробьевы горы.

363

Сокольники — территория в Северо-Восточной части Москвы. Большую часть района составлял крупный лесной массив, который был превращен в парк. Являлся местом проведения различных выставок.

364

Имеется в виду, что А.А.Богданов был в это время директором Института переливания крови.

365

Биарриц — климатический и бальнеологический курорт во Франции, на берегу Бискайского залива.

366

Имеется в виду время до вступления болезни Ленина в тот фазис, когда он потерял реальную власть.

367

Нетте Теодор Иванович (1896–1926) — советский дипломатический курьер. Убит бандитами в вагоне поезда при защите дипломатической почты под Ригой 5 февраля 1926 года. Расследование установило чисто уголовный характер преступления.

368

ВУЦИК (Всеукраинский Центральный Исполнительный комитет) — высший законодательный, распорядительный и контрольный орган государственной власти в Украинской ССР в 1918–1937 годах. Избирался Всеукраинским съездом Советов и действовал в период между съездами.

369

Марка автомобиля Красина.

370

Ноев ковчег связан с мифологической "божьей карой" — всемирным потопом, ниспосланным на человечество и на все живое на земле. По библейскому мифу, во время всемирного потопа в ковчеге спаслись праведник Ной с семьей и по паре "от всякой твари".

371

Речь идет о праздновании 4-й годовщины Октябрьской революции.

372

Никиш Артур (1855–1922) — венгерский дирижер. Руководитель оперных театров в Лейпциге и Будапеште, симфонических оркестров в Лейпциге, Бостоне и др. Профессор Лейпцигской консерватории. Неоднократно гастролировал в Петербурге и Москве.

373

Крестинский Николай Николаевич (1883–1938) — советский партийный и государственный деятель. Социал-демократ с 1903 г. В 1918 г. нарком финансов РСФСР. В 1919–1921 гг. секретарь ЦК РКП(б). С 1921 г. на дипломатической работе, был полпредом в Германии. С 1930 г. заместитель наркома иностранных дел СССР. Арестован во время "большого террора". На судебном фарсе по делу "правотроцкиского блока" в марте 1938 г. был единственным подсудимым, попытавшимся прямо оспорить клеветническое обвинение. Был приговорен к смертной казни и расстрелян.

374

"Интернационал" — песня на музыку П,Дегейтера (слова Э.Потье), впервые исполненная в 1888 г. В 1902 г. поэтом А.Я.Коцем был написан русский текст. В 1918–1943 гг. "Интернационал" был гимном РСФСР (СССР), затем являлся партийнывм гимном ВКП(б) (КПСС).

375

Очевидно, речь идет о 9-й симфонии Л. Бетховена (1770–1827). Это была единственная симфония композитора, предназначенная для оркестра с хором (на текст оды "К радости" Ф.Шиллера).

376

Пропущена одна страница письма, видимо, утерянная Л. В. Красиной.

377

Начало письма отсутствует.

378

Речь идет, видимо, о Феликсе Дейче (1858–1928) — руководителе концерна АЭГ с 1887 года. Дейч — основатель и член правления ряда промышленных компаний — выступал за сотрудничество с СССР.

379

Гитлер Адольф (1889–1945) — лидер Национал-социалистической рабочей партии Германии (с 1921 г.), глава Германского государства (рейхсканцлер с января 1933 г., фюрер и рейхсканцлер с августа 1934 г.). Гитлер был непосредственным инициатором развязывания Германией второй мировой войны, массового истребления мирного населения на оккупированных территориях, геноцида еврейского населения Германии, оккупированных и союзных с Германией стран Европы. Покончил самоубийством 30 апреля 1945 г. в бункере под зданием имперской канцелярии, когда туда приближались советское войска.

380

Putsch (нем.) — мятеж, авантюристическая попытка заговорщиков совершить государственный переворот. Речь идет о так называемом "пивном путче", организованном А. Гитлером и генералом Э. Людендорфом 8–9 ноября 1923 г. в Мюнхене. Путч был легко подавлен правителтьственными войсками.

381

Штреземан Густав (1878–1929) — германский политический деятель, рейхсканцлер в 1923 году. Один из основателей и лидеров Немецкой народной партии.

382

Окончание письма отсутствует.

383

Junior (англ.) — младший. Речь идет о Г. А. Цюрупе — сыне А. Д. Цюрупы.

384

Речь идет о подавлении "пивного путча" национал-социалистов.

385

Речь идет об отказе германского правительства В. Куно от уплаты денег и торговых поставок в счет репараций. В январе 1923 г. Франция и Бельгия предприняли репрессивные действия — оккупировали Рурскую область Германии. Правительство Куно объявило "пассивное сопротивление", призвав население Рура не выполнять распоряжения оккупационных властей, не работать на предприятиях, продукция которых предназначалась для Франции и Бельгии (правительство субсидировало владельцев бездействовавших предприятий). Кризис резко усилил инфляцию и общественное недовольство. Новое германское правительство во главе с Г. Штреземаном объявило в сентябре об отказе от "пассивного сопротивления". В октябре произошло неудачное коммунистическое вооруженное выступление в Гамбурге, а в ноябре "пивной путч" нацистов. В конце 1923 г. удалось стабилизировать валюту. В 1924 г. вступил в силу репарационный план Дауэса. Французские и бельгийские войска покинули Рурскую область.

386

Геркулесовы Столбы — древнее название Гибралтарского пролива. В переносном смысле "дойти до Геркулесовых Столбов" означает дойти до крайности, до предела.

387

Туров В. - заместитель советского торгового представителя в Берлине в 1923 году.

388

Уханов Константин Васильевич (1891–1937) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1907 г. В первые годы после прихода большевиков к власти занимал руководящие посты на промышленных предприятиях Москвы. С 1926 г. председатель Московского Совета, с 1929 г. председатель Московского облисполкома. С 1934 г. нарком местной промышленности РСФСР, с 1936 г. нарком легкой промышленности РСФСР. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

389

После введения нэпа образовались так называемые "ножницы" — разрыв между высокими ценами на промышленные товары и заниженными — на сельскохозяйственную продукцию. В высших большевистских кругах шли дискуссии о путях преодоления кризиса. Красин считал единственным способом борьбы с низкими ценами на зерно увеличение его экспорта, а путь к разрешению проблем промыгленности — в индустриализации. В высших кругах возобладала вначале линия на преимущественное развитие частного крестьянского хозяйства, которая вначале, во второй половине 20-х годов, была ограничена, а в 1929–1930 гг. оборвана сталинской "революцией сверху" — насильственной коллективизацией сельского хозяйства и форсированной индустриализацией.

390

Речь идет об инциденте 3 мая 1924 г., когда в помещение торгового представительства РСФСР в Берлине вошли вооруженные сотрудники берлинской полиции. В связи с этим полпред СССР в Германии Крестинский направил ноту министру иностранных дел Штреземану. В тот же день здание торгпредства было окружено нарядом полиции, который собирался произвести в нем обыск. Заместитель торгпреда Старков и другие сотрудники были задержаны. Эти действия были объяснены сведениями о якобы имевшем место задержании полицейских чиновников в торгпредстве. Позже вместо этого германская сторона объяснила инцидент стремлением задержать лицо, бежавшее из-под ареста и укрывшееся в торгпредстве. По распоряжению Крестинского торгпредство было временно закрыто. Советская сторона прекратила экспорт в Германию. Последовал обмен нотами. Протокол об урегулировании инцидента был подписан 29 июля 1924 года. Германская сторона признала действия полиции произвольными.

391

Речь идет о позиции Х.Г.Раковского, возглавлявшего советскую делегацию на переговорах в Лондоне по вопросу о долгах и кредитах. Переговоры начались 14 апреля 1924 г. и закончились 8 августа подписанием общего и торгового договоров (12 августа состоялась дополнительная встреча делегаций, на которой Раковский огласил декларации по ряду вопросов международного положения). Стремление Раковского к компромиссу вызвало недовольство советского руководства. Резко отрицательную позицию в отношении сделанных Раковским уступок занял заместитель наркома иностранных дел М. М. Литвинов. Подписанные Раковским договоры в силу не вступили в результате отказа от их ратификации обеими сторонами (см.: Головко В. А., Станчев М. Г., Чернявский Г. И. Между Москвой и Западом: Дипломатическая деятельность X. Г. Раковского. Харьков. 1994, с. 173–218).

392

Имеется в виду либо роман французского писателя Ш. Буагобея "Стальное ожерелье", либо роман Понсона де Террайля "Кровавое ожерелье".

393

Аванесов Варлаам Александрович (1884–1930) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1914 года. В 1917–1919 гг. секретарь ВЦИК, затем работал в ВЧК, Рабоче-крестьянской инспекции, Наркомвнешторге, ВСНХ.

394

Имеется в виду дочь Красина Людмила.

395

Географическое название не поддается прочтению.

396

Рабинович Филипп Яковлевич — инженер, заместитель советского торгового представителя в Лондоне в 1923–1925 гг., затем краткое время директор АРКОС. Был снят с работы и отозван в СССР. Дальнейшая судьба неизвестна.

397

Игнатьев Александр Михайлович (1879–1936) — участник социал-демократического движения в России, инженер-изобретатель. В 1920–1925 гг. торгпред СССР в Финляндии, затем сотрудник советского торгпредства в Германии (до 1929 года.) Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

398

В сентябре 1924 г. в Берлине состоялось третье совещание уполномоченных Наркомвнешторга и торгпредов СССР за рубежом, которым руководил Красин. Совещание обсудило текущие вопросы экспорта и импорта, уделив особое внимание экспорту зерна СССР.

399

Ufa — Universum Film-Aktiongesellschaft (нем.), УФА — Всеобщая компания по производству фильмов — германская компания по производству художественных фильмов и киностудия под тем же названием. Основаны в 1917 году. В 1920 г. контрольный пакет акций компании был куплен газетным магнатом Альфредом Гутенбергом, позже поддержавшим Гитлера. В 1938 г. нацисты установили полный контроль над студией и широко использовали ее до окончания войны в Европе. После войны студия продолжала работу под Берлином.

400

Бабельсберг — город в Германии, пригород Берлина, где размещалась киностудия УФА.

401

All right — все в порядке (англ.).

402

Geheimrat — тайный советник (нем.).

403

Бегге — представитель Наркомвнешторга в Ленинграде.

404

Свердлов Вениамин Михайлович (? - 1937) — брат Я.М.Свердлова. До 1917 г. выехал в США, где открыл банк. После Октябрьского переворота приехал в Россию. Недолгое время был наркомом путей сообщения, но вскоре был снят с работы. Несколько лет работал в Наркомвнешторге, затем часто менял места работы. Арестован во время "большого террора " и расстрелян без суда.

405

Вторая поездка Л. В. Красиной в Москву в 1924 г. (первая поездка, вместе с дочерью, была предпринята в конце 1923 — первой половине 1924 г.) не состоялась.

406

Элиминировать (англицизм) — устранить.

407

Нариманов Нариман Кербалай Наджаф оглы (1870–1925) — советский государственный деятель. Социал-демократ с 1905 года. В 1920 г. председатель Азербайджанского ревкома, затем председатель Совнаркома Азербайджанской ССР. С 1923 г. председатель Союзного Совета Закавказской СФСР, сопредседатель ЦИК СССР.

408

Luftpost — авиапочта (нем.).

409

Прелиминарные — предварительные.

410

Эрбетт Жан — французский журналист и политический деятель. В начале 1920-х годов сотрудник газеты "Temps" — официоза Министерства иностранных дел Франции. С 1924 г. посол Франции в СССР.

411

В письме от 8 февраля 1925 г. это лицо названо Маруся.

412

Речь идет о возможном соглашении с Францией по долгам, кредитам и собственности, по поводу которого велись предварительные переговоры в Париже.

413

Речь идет о попытке покушения на жизнь Красина (фактически истерическом нападении), совершенной на улице перед зданием советского полпредства 11 декабря 1924 г. русской эмигранткой М. Диксон (Евгеньевой). Диксон была обвинена в незаконном ношении оружия и приговорена парижским судом к незначительному наказанию.

414

Madame l'ambassadrice — мадам посольша (фр.).

415

Enfant terrible — ужасный ребенок (фр.). Выражение, употребляемое для обозначения лица, ведущего себя неподобающим образом. О ком идет речь в данном случае, неясно.

416

Речь идет о том, что правительство Франции признало существование Грузинской Демократической Республики 1918–1921 гг. как самостоятельного государства, осудило вторжение Красной Армии в Грузию в 1921 г. и не признавало ее фактического присоединения к советской России. Когда велись предварительные переговоры об установлении дипломатических отношений в начале 1924 г., французская сторона настаивала на том, чтобы переговоры по нерешенным вопросам начались только после признания СССР. Одним из таких вопросов был вопрос о суверенитете Грузии. Фактически, однако, вопрос о Грузии был снят и после объявления о признании СССР более французской стороной не ставился.

417

Речь идет о переговорах с Францией по вопросам о долгах, кредитах и собственности. После признания СССР Францией де-юре 28 октября 1924 г. Красин был назначен полномочным представителем СССР во Франции и начал готовить официальные переговоры по экономическим вопросам. Однако официальные переговоры были открыты лишь 25 февраля 1926 г., когда Красин уже был переведен в Лондон, и советскую делегацию возглавлял полпред СССР во Франции Раковский. Успехом переговоры не увенчались.

418

Волин (настоящая фамилия Фрадкин) Борис Михайлович (1886–1957) — советский партийный и государствпенный деятель. Социал-демократ с 1904 года. С 1918 г. был членом редколлегии газеты "Правда". Затем на местной партийной работе. В 1924–1925 гг. атташе советского полпредства в Париже. В 1931–1935 гг. начальник Главлита СССР (цензуры). В 1936–1939 гг. заместитель наркома просвещения РСФСР.

419

Еланский М. - второй секретарь полпредства СССР во Франции в период пребывания Красина на посту полпреда.

420

В 1925 г. Красин участвовал в ряде заседаний Политбюро ЦК ВКП(б), обсуждавших вопросы советско-французских отношений (Российский государственный архив социально-политической истории, ф. 17, оп. 2, д. 367 и др.). В данном случае речь идет о его докладе по этому вопросу на заседании Политбюро.

421

Юбилей Академии наук СССР проводился с опозданием. Петербургская Академия Наук была основана Петром I в 1724 году. С мая 1917 г. носила название Российской Академии Наук. С июля 1925 г. называлась Академией Наук СССР. 200-летний юбилей Академии проводился по постановлению Совнаркома СССР от 25 июля 1925 г. 5-14 октября 1925 г. в Ленинграде состоялась юбилейная сессия Академии. Помимо ученых и представителей советской политической элиты, в сессиии участвовали 124 иностранных ученых и главы ряда дипломатических представительств.

422

О весьма подозрительных обстоятельствах пребывания Красина в Виши в 1905 г. см, примеч. 131.

423

Речь идет о пленуме Центральной контрольной комиссии ВКП(б) с обсуждением вопроса о внешней торговле. Пленуму предшествовала ревизия АРКОСа членом ЦКК Б.А.Ройзенманом, который пришел к выводу о многочисленных злоупотреблениях и нежелательности дальнейшего существования этого учреждения.

424

В 1920 г. многочисленные русские суда были уведены из Крыма в Бизерту и там интернированы французскими властями. Вопрос об уведенных судах в течение долгого времени был предметом советско-французских переговоров (линкоры "Воля" и "Георгий Победоносец", крейсеры "Кагул" и "Алмаз", 10 миноносцев, 4 подводные лодки и др.). В 1924 г., непосредственно после установления дипломатических отношений с СССР, правительство Э. Эррио обещало возвратить суда Советскому Союзу, но в начале 1925 г. его позиция изменилась. Возвращение судов было обусловлено достижением общего соглашения о долгах, кредитах и собственности.

425

Сталин (настоящая фамилия Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1878–1953) — участник социал-десмократического вдижения в России с начала ХХ в., большевик. Год рождения был Сталиным исправлен на 1879 по карьерным соображениям. После Октябрьского переворота 1917 г. нарком по делам национальностей. В 1919–1922 гг. был также наркомом рабоче-крестьянской инспекции. С 1922 г. генеральный секретарь ЦК РКП(б). С середины 20-х годов постепенно формировалась единоличная власть Сталина, использовавшего временные союзы вначале с Г.Е.Зиновьевым и Л.Б.Каменевым, а затем с Н.И.Бухариным. Оттеснив (а позже физически уничтожив) своих временных попутчиков, Сталин к концу 20-х годов стал диктатором. Он был главным организатором насильственной коллективизации сельского хозяйства, виновником голода 1932–1933 гг. и расправы с крестьянством, "большого террора" 1936–1938 гг., который продолжался в несколько более скромных масштабах до конца его жизни с тенденцией нового резкого усиления в конце 40-х — начале 50-х годов. С 1934 г. не носил титула генерального секретаря, который был отменен, что не мещало ему полностью сохранить и упрочивать свою тираническую власть. С мая 1941 г. занимал пост председателя Совнаркома СССР (после второй мировой войны Совета министров СССР). В 1941 г. стал также председателем Государственного комитета обороны СССР. После второй мировой ваойны осуществлял фактическую власть не только над СССР, но и над странами Восточной Европы, попавшими в сферу советского господства, где по его приказу также происходили "чистки". Причины смерти Сталина, у которого в последние годы жизни развились симптомы душевного заболевания, не ясны. Возможно, он был убит по приказу заговорщиков из числа близких к нему высших партийных и государственных иерархов, опасавшихся, в частности, за свою судьбу.

426

Красин решительно выступал за монополию внешней торговли. В 1922–1923 гг. его поддержал Ленин, к которому присоединился Троцкий. Сталин в первой половине 1920-х годов неоднократно высказывался за ослабление или даже отмену монополии.

427

Речь идет о пленуме ЦК РКП(б) 3-10 октября 1925 г., на котором разгорелась острая дискуссия по докладу В. В. Куйбышева о внешней торговле. В докладе и прениях содержались нападки на Красина, полпреда в Лондоне Раковского, на советское торговое представительство в Лондоне.

428

"Тройка" — Сталин, Зиновьев, Каменев. Многие исследователи называют "тройку" "триумвиратом", имея в виду, что в 1923–1925 гг. она имела реальную и абсолютную власть в стране. Однако в действительности фактическая власть все более сосредоточивалась в руках Сталина, обладавшего решающим влиянием на партийный аппарат. Сталин использовал временный союз с Зиновьевым и Каменевым для дальнейшего укрепления своей личной власти.

429

Имеется в виду Г. М. Кржижановский.

430

Речь идет об А. М. Старковой, жене В. В. Старкова.

431

Речь идет о британской автомобильной фирме "Роллс-Ройс". Автомобили этой фирмы, выпускавшиеся с 1904 г., отличались высоким качеством и были очень дорогими.

432

Имеется в виду заседание Политбюро ЦК ВКП(б).

433

Вопрос об "обмене послов" — переводе Раковского в Париж и Красина в Лондон — был решен Политбюро ЦК ВКП(б) 22 октября 1925 г. и оформлен решением ЦИК СССР от 30 октября.

434

Канал (Channel) — принятое в Великобритании обозначение пролива Ла-Манш.

435

18 ноября 1925 г. наркоматы внешней и внутренней торговли были объединены в Наркомат внешней и внутренней торговли. Наркомом был назначен А.Д.Цюрупа. Красин получил должность заместителя наркома по внешней торговле. Менее чем через год Цюрупа был заменен А. И. Микояном, не имевшим опыта хозяйственной деятельности и занимавшим до этого посты в местных партийных органах.

436

По свидетельству А. Д. Нагловского, первого советского торгпреда в Италии, ставшего невозвращенцем, "ненавидел Красина не только Зиновьев… Так же к нему относился весь (за исключением Чичерина) Наркоминдел: Литвинов, Воровский, Карахан, Стомоняков" (А. Н. Леонид Красин. — Новый журнал, 1966, № 82, с. 215). Автор допустил неточность: Стомоняков тогда работал в Наркомвнешторге, а не Наркоминделе, и у него были удовлетворительные отношения с Красиным.

437

Имеется в виду де Монзи Анатоль (1876–1947) — французский политический деятель, дипломат. Сенатор (1920–1929 г.). Занимал ряд министерских постов. В 1924 г. председатель парламентской комиссии по русским делам. Выступал за признание СССР. В 1925–1927 гг. глава французской делегации на переговорах с СССР по вопросам о долгах, кредитах и собственности.

438

Дальбиез — французский сенатор, председатель сенатской комиссии по русским делам после де Монзи (1924–1925 гг.). Руководитель французской делегации на предварительных переговорах с СССР (советскую делегацию возглавлял Красин).

439

How do you do? — Как поживаете? (англ.).

440

Имеется в виду Кембриджский университет, один из древнейших, крупнейших и авторитетнейших университетов Великобритании, основанный в 1209 году.

441

Декретом Совнаркома РСФСР от 23 ноября 1920 г. было разрешено заключение концессионных договоров с целью привлечения иностранного капитала в промышленность страны. В соответствии с этим позже, в 1923 г., был образован Главный концессионный комитет (Главконцесском) при Совнаркоме СССР. В 1921 г. было заключено 5, в 1922 г. — 10 концессионных договоров. В январе 1923 г. Ленин констатировал, что концессии не получили значительного развития. Основной причиной этого были крайне невыгодные условия для иностранного капитала, которые предлагали советские власти. Все же в 1924/1925 хозяйственном году было заключено 30 концессионных договоров. В 1925 г. председателем Главконцесскома стал Троцкий, что было явной демонстрацией пренебрежения большевистского руководства к этому органу, так как назначение, происшедшее после смещения Троцкого с поста наркома по военным и морским делам, свидетельствовало о его опале. Главконцесском прекратил существование во второй половине 1930-х годов.

442

Имеются в виду так называемые директивные (или союзно-республиканские) наркоматы, существтвавшие как в масштабе СССР, так и во всех или части союзных республик.

443

Ambassade — посольство (фр.).

444

Под Кремлевской комиссией автор имеет в виду лечебное управление, обслуживавшее высших партийных и советских функционеров.

445

Красин был помещен в Кремлевскую больницу не в связи с расстройством желудка, а по поводу обнаружения у него злокачественной анемии. В больнице ему сделали несколько переливаний крови, что привело к временному улучшению его состояния.

446

Фрунзе Михаил Васильевич (1885–1925) — советский государственный декятель. Социал-демократ с 1904 года. Во время гражданской войны командовал армией, группой войск. Восточным, Туркестанским и Южным фронтами. После гражданской войны был заместителем председателя правительства Украинской ССР. В 1924–1925 гг. заместитель наркома, а затем нарком по военным и морским делам. Фрунзе умер после произведенной ему операции, предписанной Сталиным. Есть основания полагать, что он был убит врачами по приказу генсека (см. Тополянский В. Д. Гибель Фрунзе. — Вопросы истории, 1993, № 6).

447

"Недостаток гемоглобина и кровяных шариков" являлся первым свидетельством злокачественной анемии, которой заболел Красин и от которой он умер 24 ноября 1926 г. Гемоглобин — дыхательный пигмент крови, красные кровяные шарики (эритроциты) — клетки крови, срдержащие гемоглобин.

448

Кунктатор-медлитель (лат.).

449

Шервинский Василий Дмитриевич (1850–1941) — московский врач. Доктор медицины с 1879 г., профессор московского университета с 1884 года. Гематолог. В 1925 г. Шервинский консультировал Красина в связи с его заболеванием анемией.

450

Плетнев Дмитрий Дмитриевич (1872–1941) — врач, терапевт, профессор Московского университета (с 1911 года). До 1917 г. был членом партии кадетов, затем отошел от политической деятельности. В 1932–1937 гг. директор научно-исследовательского института диагностики и экспериментальной терапии. Врач Кремлевской больницы. Заслуженный деятель науки СССР с 1932 г. В 1937 г. арестован и на судебном фарсе по делу "правотроцкистского блока" в марте 1938 г. приговорен к 25-летнему заключению. Скончался в тюрьме.

451

Давтян (настоящая фамилия Давыдов) Яков Христофорович (1888–1939) — участник социал-демократического движения с 1905 года. С 1919 г. на дипломатической службе. Был членом миссии Красного Креста во Франции, затем работал в странах Балтии, Китае, Туве. В 1925–1927 гг. советник полпредства СССР во Франции, затем временный поверенный в делах. В 1927–1930 гг. полпред в Иране, в 1932–1934 гг. в Греции, в 1934–1937 гг. в Польше. Арестован во время "большого террора" и расстрелян без суда.

452

Private and confidential — частное, доверительно, только адресату (англ.).