Глава третья

Огонь и меч и "ярость благородная"[62]

Когда войска генерала Черняховского 13 января начали наступление на Восточную Пруссию, политработники фронта подготовили лозунг: "Солдаты, помните, что вы вступаете в логово фашистского зверя!"

Поначалу наступление развивалось не так, как ожидалось. Командующий немецкой 3-й танковой армией, получив разведывательную информацию, в самый последний момент сумел отвести свои войска с переднего края. Это привело к тому, что мощная артиллерийская подготовка прошла впустую. Затем германские части произвели ряд достаточно успешных контратак. Дальнейшие события показали, что прорыв обороны противника в районе Инстербурга обошелся советским войскам весьма дорогой ценой.

Необходимо отметить, что Черняховский был одним из самых решительных и интеллигентных советских военачальников. Вскоре ему представилась хорошая возможность исправить положение. Поскольку на его правом фланге 39-я армия добилась наибольшего успеха, он приказал перебросить на это направление 11-ю гвардейскую армию. Результатом неожиданного удара в промежутке между реками Прегель и Неман стала паника среди подразделений "фольксштурма". Удар был поддержан частями 43-й армии из района Тильзита. Положение в германском тылу становилось все хуже. Хаос усиливался и из-за того, что чиновники нацистской партии долгое время запрещали эвакуацию населения. Уже к 24 января войска 3-го Белорусского фронта Черняховского находились на расстоянии всего одного броска от Кенигсберга — столицы Восточной Пруссии.

Черняховский, будучи искусным военачальником, считал возможным игнорировать, когда это было необходимо, инструкции со стороны Ставки ВГК[63]. Он также не боялся действовать вразрез с устоявшимися тактическими принципами, если того требовала боевая обстановка. Василий Гроссман отмечал, что самоходные орудия сделались после форсирования Немана неотъемлемой частью наступающей пехоты[64]. Ивану Даниловичу Черняховскому было всего тридцать семь лет (на момент описываемых событий — тридцать восемь. Примеч. ред.), — намного меньше, чем большинству других советских командиров высшего звена. Интеллектуал по своей сути, он, переписываясь с Ильей Эренбургом, не упускал возможности процитировать кого-нибудь из поэтов-романтиков. Черняховский был соткан из противоречий[65]. Он, например, считал Сталина наглядным примером диалектического процесса и считал, что вождя невозможно понять. Все, что остается, — это просто верить в него. Черняховскому не было суждено жить при Сталине в послевоенной стране, что, возможно, стало для него не худшим исходом. Спустя некоторое время он погиб в бою, сохранив нетронутой свою непоколебимую веру в вождя государства.

Писатель Илья Эренбург между тем гипнотизировал читателей газеты "Красная звезда" своими лозунгами, призывавшими отомстить Германии. Надо сказать, что эти лозунги нашли громадное число сторонников среди солдат-фронтовиков. Геббельс относился с крайним раздражением и гневом к деятельности этого "еврея Ильи Эренбурга, любимого сталинского вожака для всякого сброда"[66]. Министр пропаганды "третьего рейха" обвинял Эренбурга в подстрекательстве к насилию над немецкими женщинами. И действительно, западные историки часто ставили этого писателя в один ряд с нацистскими пропагандистами, поскольку Эренбург никогда не гнушался использовать в своих выступлениях самые кровожадные слова. Его обвиняли в том, что он буквально понуждал советских солдат относиться к немецким женщинам как к "законному трофею" и ломать их расовую гордость. Отвечая на обвинения Геббельса, Эренбург писал, что было время, когда нацистские главари фальсифицировали важнейшие государственные документы, теперь же они опустились до того, что стали фальсифицировать его статьи[67]. Однако утверждения Эренбурга, что солдат Красной Армии интересуют не Гретхен, а лишь те фрицы, которые оскорбляли советских женщин, оказались весьма далеки от истины. Его публикации, характеризующие Германию как "белую ведьму", также отнюдь не способствовали гуманному отношению советских солдат к немкам да и к полькам.

2-й Белорусский фронт маршала Рокоссовского перешел в наступление 14 января, день спустя после войск Черняховского.

Его главной задачей было отрезать Восточную Пруссию от остальной Германии, прорвавшись к морю в районе города Данциг и устья Вислы. План Ставки вызывал у Рокоссовского тревожные чувства, поскольку его армии должны были прикрывать все расширяющуюся брешь по мере продвижения фронта Черняховского к Кенигсбергу, а фронта Жукова — к западу от Вислы.

Командир немецкого корпуса на данном направлении отмечал, что наступление русских против немецкой 2-й армии началось в очень хороших для неприятеля погодных условиях[68]. Земля была покрыта лишь тонким слоем снега, а река Нарев покрылась льдом. К полудню туман рассеялся, и наземные войска русских получили массированную поддержку авиации. В первые два дня наступление развивалось не такими быстрыми темпами, как намечалось, но затем тяжелая артиллерия и реактивные установки "катюша" сделали свое дело. Эффективность артиллерийского огня была особенно большой, поскольку снаряды разрывались сразу же, как только касались корки мерзлой земли. Вскоре все пространство покрылось чернеющими воронками.

Вечером первого дня наступления командующий группой армий генерал Рейнгардт связался с Гитлером, который тогда еще находился в Адлерхорсте. Он предупредил фюрера, что если сейчас же не отдать приказ об отходе, опасность будет угрожать уже всей Восточной Пруссии. Однако Гитлер отказался даже обсуждать этот вопрос. Более того, в три часа ночи Рейнгардт получил распоряжение о переброске корпуса СС "Великая Германия" на Вислу. Таким образом, он лишался своего единственного боеспособного резерва.

Рейнгардт оказался не единственным командующим, который был недоволен приказами собственного начальства. 20 января настала очередь и Рокоссовского получить неожиданный приказ изменить направление удара, поскольку его сосед справа, Черняховский, продвигался слишком медленно. Теперь Рокоссовскому предстояло повернуть на северо-восток и не просто отрезать Восточную Пруссию от рейха, но и продвигаться в ее внутренние районы. Рокоссовского беспокоила прежде всего все расширяющаяся брешь между его войсками и армиями маршала Жукова, устремившимися к Берлину. Но и для немцев разворот сил 2~го Белорусского фронта стал абсолютно неожиданным. Уже в ночь на 22 января части 3-го гвардейского кавалерийского корпуса захватили Алленштейн, а 5-я гвардейская танковая армия стремительно продвигалась к Эльбингу, расположенному неподалеку от устья Вислы. Советские танки, которые поначалу немцы приняли за свои, ворвались в город 23 января. Однако вскоре они были вытеснены из него подоспевшими немецкими резервами. Тем не менее основные силы армии, развивая атаку в северном направлении, вскоре вышли к заливу Фришес-Хафф, завершив окружение Восточной Пруссии с востока.

Несмотря на то что Восточную Пруссию готовили к обороне на протяжении нескольких месяцев, теперь на улицах ее городов и деревень царил полный хаос. В тыловом районе свирепствовала полевая жандармерия. Солдаты с фронта называли ее служащих "цепными псами", поскольку те носили на груди металлические бляхи, держащиеся на цепи.

Утром 13 января полевая жандармерия задержала отправку поезда на Берлин. Там находились солдаты, собиравшиеся в отпуск. Жандармы объявили, что все военнослужащие, которые принадлежат частям из имевшегося у них списка, должны немедленно выйти из вагонов и отправиться на фронт. Солдаты, затаив дыхание, слушали голос офицера. Они молили Бога, чтобы в списке не оказалось их части. Однако почти всем пришлось выйти на платформу. Тот, кто ослушался, был сразу же арестован. Молодой солдат Вальтер Байер[69] оказался среди тех немногих военнослужащих, кому (по странному стечению обстоятельств) разрешили ехать дальше. Не веря своему счастью, он продолжил свой путь к Франкфурту-на-Одере, где жила его семья. Но когда солдат добрался до дома, то, к своему ужасу, обнаружил, что войска Красной Армии уже стояли у ворот города.

Основные обвинения в разразившемся хаосе были предъявлены гауляйтеру Эриху Коху, известному своим предыдущим руководством рейхскомиссариатом Украины. Кох так гордился своей жестокостью, что даже не возражал, когда его за глаза называли "вторым Сталиным"[70]. Он, как и Гитлер, и слышать не хотел о маневренной обороне и мобилизовал тысячи людей на строительство укреплений и рытье окопов. Причем он даже не посоветовался с армейским начальством, где именно возводить оборонительные рубежи. Кох стал также одним из первых нацистских чиновников, который организовал мобилизацию в фольксштурм стариков и подростков, тем самым обрекая их на верную гибель. Но хуже всего было то, что он отказался проводить эвакуацию гражданского населения.

Кох и местные партийные чиновники приравнивали такую эвакуацию к пораженчеству. Тем не менее когда советское наступление все же началось, то они первыми бежали от опасности. Все последствия политики Коха обрушились теперь на женщин, детей и стариков. Люди потянулись на запад по заснеженным дорогам, когда температура воздуха упала до минус двадцати по Цельсию. Однако некоторые и вовсе не захотели никуда бежать, полагая, что хуже, чем сейчас, уже не может быть и при новых властях.

Страх людей увеличивался по мере приближения канонады. Женщины Восточной Пруссии, несомненно, слышали о жертвах Хеммерсдорфа. Это случилось еще прошлой осенью, когда войска Черняховского сумели захватить на непродолжительное время кусок немецкой территории. В кинотеатрах Германии потом показали страшные кадры хроники, на которых были запечатлены шестьдесят две женщины и молодые девушки, изнасилованные и убитые советскими солдатами[71]. Министерство Геббельса старалось получить как можно больше информации о подобных фактах, чтобы затем по максимуму использовать их в своей пропаганде. Собственно говоря, моральные аспекты такого рода событий Геббельса интересовали меньше всего — главное, чтобы все стали бояться прихода русских.

Драматург Захар Аграненко, воевавший в Восточной Пруссии в составе подразделения морской пехоты, писал в своем дневнике, что советские солдаты не верили, будто немецкие женщины станут добровольно вступать с ними в индивидуальные интимные контакты. Поэтому красноармейцы насиловали их коллективно — на одну женщину по девять, десять, двенадцать человек[72]. Позднее он рассказал о том, как немки сами стали предлагать себя морским пехотинцам, опасаясь за свою жизнь.

Наступающие советские войска представляли собой довольно странный симбиоз архаики и современности. Танковые колонны "тридцатьчетверок" продвигались вперед бок о бок с казаками, к седлам которых были прикреплены мешки с награбленным барахлом. Рядом проезжали ленд-лизовские "студебекеры", "доджи" и открытые "шевроле", мощные гаубицы на гусеничном ходу. За всем этим следовали тылы — конные повозки, везущие всевозможные припасы. Характеры красноармейцев различались так же, как и их оснащение. Были солдаты, которые в каждом немецком ребенке видели будущего эсэсовца и считали, что его нужно убить еще до того, как он вырастет и вновь нападет на Россию. Но были и те, чего спасал немецких детей, заботился о них, делился пропитанием. Имелись и красноармейцы, занимавшиеся пьянством и насилием абсолютно без всякого стыда, вызывая отвращение у многих членов коммунистической партии, выходцев из интеллигенции, просто нормальных людей. Так, писатель Лев Копелев был арестован сотрудниками СМЕРШа зато, что пытался пропагандировать "буржуазный гуманизм и жалость к врагу"[73]. Кстати, Копелев также критиковал Илью Эренбурга за жестокость, присутствовавшую в его статьях.

Первоначальные темпы наступления войск Рокоссовского были настолько велики, что немецкие чиновники в Кенигсберге отправили несколько поездов с беженцами в город Алленштейн, не зная, что он уже захвачен частями 3-го гвардейского кавалерийского корпуса. Для советских казаков эти поезда стали настоящим подарком, поскольку состояли из женщин и их личного имущества.

Берия и Сталин были прекрасно осведомлены о том, что происходит на захваченных советскими войсками территориях. В одном из докладов с фронта сообщалось, что многие немцы заявляют о насилиях над женщинами, оставшимися в русском тылу[74]. Приводился ряд примеров, когда жертвами становились девушки моложе восемнадцати лет или пожилые женщины. Изнасилованными могли стать даже двенадцатилетние подростки. В информации по линии НКВД из 43-й армии имелись сведения о немецких женщинах из Шпалайтена, пытавшихся совершить самоубийство. Была допрошена некая Эмма Корн, которая рассказала следующее: "Части Красной Армии вошли в город 3 февраля. Когда советские солдаты спустились в подвал, где укрывались местные жители, они направили свои автоматы на меня и еще двух женщин и приказали подняться наверх. Здесь двенадцать солдат по очереди насиловали меня. Другие солдаты насиловали еще двух женщин. Ночью в подвал спустились еще шесть пьяных солдат и насиловали нас на глазах у других женщин. 5 февраля приходили три солдата, а 6 февраля восемь пьяных солдат, которые также насиловали и били нас". Три дня спустя эта женщина предприняла попытку убить своих детей и совершить самоубийство. Попытка не удалась. Очевидно, Эмма Корн плохо знала, как это делается.

В Красной Армии некоторые офицеры относились к служащим в ней женщинам как к своей собственности. Это стало особенно заметно после того, как сам Сталин разрешил офицерам иметь на фронте походно-полевых жен, или ППЖ. (Сокращение ППЖ стало популярным, поскольку очень напоминало сокращенное название автоматического оружия красноармейцев — ППШ.) Старшие офицеры выбирали себе любовниц из молодых девушек, служивших машинистками в штабе, связистками, медсестрами. Обычно армейские девушки носили не пилотки, как мужчины, а береты.

Большинство походных жен понимали, что у них остается мало выбора, если домогательства мужчин становились особенно настойчивыми. Молодая девушка Муся Анненкова, служившая в 19-й армии, писала своей подружке о том, что на самом деле означает на фронте мужская любовь. Она отмечала, что вначале кажется, будто мужчины относятся к тебе с нежностью, но очень трудно понять, что у них в действительности на уме. Часто они не проявляют к тебе искренних чувств, а хотят только развлечься; бывает, их любовь напоминает животную страсть. "Как это трудно, — заключала девушка, — найти здесь настоящего и верного друга"[75].

Маршал Рокоссовский издал приказ № 006, в котором говорилось о том, что чувство ненависти к врагу должно проявляться только во время боя. Приказ предусматривал наказание солдат за грабежи, кражи, насилие над местным населением, бессмысленные поджоги и разрушение зданий. Однако кажется, что этот приказ не достиг должного эффекта. Предпринимались, правда, попытки навести порядок. Ходили рассказы о том, что некий командир дивизии самолично расстрелял лейтенанта, насиловавшего вместе со своими солдатами немецкую женщину[76]. Однако в большинстве случаев начальству наводить в собственных частях порядок было очень тяжело, а среди пьяных солдат, вооруженных к тому же автоматическим оружием, — просто опасно.

Даже генерал Окороков, начальник политического управления 2-го Белорусского фронта, 6 февраля выступил против того, что он называл "отказом мстить своим врагам". В Москве же больше заботились о том, чтобы предотвратить бессмысленные разрушения, чем насилие. 9 февраля "Красная звезда" писала, что любое нарушение дисциплины только ослабляет победоносную Красную Армию, месть не должна быть слепой, а злость — неразумной. Далее в газетной статье говорилось, что солдаты в слепом гневе могут разрушить то или иное производство, которое является очень ценным для Красной Армии.

Политруки на фронте пытались применить похожий подход к проблеме изнасилований. Если правильно воспитать солдат, говорилось в документах политуправления 19-й армии, то они просто не захотят иметь половые связи с немецкими женщинами. Солдаты будут испытывать к ним отвращение[77]. Однако такая софистика только осложняла дело, загоняла проблему в тупик. Даже советские женщины, находящиеся в армии, не осуждали мужчин-военнослужащих. "Поведение наших солдат в отношении немцев, особенно немецких женщин, совершенно корректное", — говорила 21-летняя девушка из разведывательного подразделения Аграненко[78]. А по словам Копелева, одна из его помощниц в политотделе даже как-то пошутила по поводу случаев изнасилования немок, что вызвало естественное раздражение у этого писателя.

Нет сомнения, что преступления, совершенные германскими войсками на оккупированной территории Советского Союза, а также специфическая политическая пропаганда способствовали тому, что по Восточной Пруссии прокатилась волна ужасных изнасилований женщин. Но месть — это только часть объяснения. Если солдаты были пьяными, то для них не имела значения национальность своей добычи. Лев Копелев вспоминал, что, будучи в Алленштейне, он вдруг услышал пронзительный крик. Затем увидел, как молодая девушка убегает от двух пьяных советских танкистов. Она кричала: "Я полька! Святая Мария, я полька!"[79]

Об изнасилованиях немецких женщин в советское время было запрещено не только писать, но и говорить. Даже сегодня ветераны войны отказываются вспоминать о таких вещах. Да, они могут признать, что слышали об этом, но затем сразу добавят, что подобные факты носили частный характер и являлись неизбежным следствием войны. И лишь немногие сейчас готовы открыто признать, что являлись свидетелями таких позорных сцен. Однако и эти люди не собираются раскаиваться. "Все они поднимали перед нами юбки и ложились на кровать", — говорил о немецких женщинах бывший комсорг танковой роты. Он даже хвастался, что "два миллиона детей рождены в Германии от советских солдат"[80].

Весьма примечательна способность ветеранов убедить самих себя, что все немецкие женщины были даже рады войти с ними в половую связь, а случаи изнасилования — неизбежный результат войны, слепой мести. Один советский майор рассказывал британскому журналисту, что советские солдаты так долго не общались с женщинами во время войны, что порой вступали в сексуальный контакт с шестидесяти-, семидесяти-, а то и восьмидесятилетними старухами. Для этих немецких старух, продолжал майор, такие вещи были весьма удивительны, если не сказать приятны[81].

Но основным побудительным мотивом для изнасилований являлось все же пьянство. Пили всё подряд, включая различные химические препараты из лабораторий. Является фактом, что постоянное пьянство ослабляло боевые возможности Красной Армии. Ситуация стала настолько критической, что органы НКВД были вынуждены донести в Москву о массовых случаях отравления алкоголем, захваченным на оккупированной территории Германии[82]. Многие женщины, изнасилованные пьяными солдатами, оказались на всю жизнь изувеченными. Может показаться, что красноармейцам просто необходимо было напиться, чтобы изнасиловать женщину, однако порой они так напивались, что даже не могли завершить половой акт.

Разобраться в психологии советских солдат и сегодня довольно трудно. Как, например, объяснить такой факт: когда в захваченном Кенигсберге изнасилованные красноармейцами женщины стали умолять своих новых хозяев убить их, те ответили буквально следующее: "Русские солдаты не стреляют в женщин. Так поступают только немцы"[83]. Видимо, советские солдаты смогли убедить себя в том, что, поскольку они выполняют в Европе освободительную миссию, поступать с женщинами надо именно так, а не иначе.

Да, изнасилованные в Восточной Пруссии женщины были в основном жертвами мести за те преступления, которые совершили немцы на оккупированной территории СССР. Однако затем, когда первоначальный запал ярости у советских солдат несколько угас, то главной причиной унижений женщин и садистского отношения к ним стало уже нечто другое. Три месяца спустя, в период битвы за Берлин, немки являлись для красноармейцев не столько предметом ненависти, сколько объектом добычи. Солдаты продолжали унижать женщин, но это унижение было, скорее, следствием негуманного обращения советских командиров со своими подчиненными. Василий Гроссман писал в романе "Жизнь и судьба", что жестокость тоталитарной системы парализует гуманное отношение людей друг к другу на всех континентах[84].

Были, однако, и другие причины подобного поведения советских солдат. Дело в том, что в 1920-е годы вопрос о сексуальной свободе активно обсуждался внутри коммунистической партии, однако в последующее десятилетие Сталин добился того, что советские люди стали считать себя живущими в обществе, где о сексе в принципе речи идти не может. И дело здесь не в пуританстве, а в том, что возобладала доктрина "деиндивидуализации" индивидуума[85]. Чисто человеческие устремления и эмоции были задавлены. Работы Фрейда оказались под запретом. Развод и супружеская измена вызывали серьезное неодобрение партии. Против гомосексуалистов проводились репрессии. В советской системе вообще не предусматривалось никакого сексуального образования. В живописи считалось недопустимой эротикой рисовать женщин в платье с большим вырезом на груди. Они должны были изображаться в закрытых костюмах. Режим однозначно требовал, чтобы любая форма вожделения превращалась в любовь к партии, и прежде всего к Великому Вождю.

Следствием подавления советским государством сексуальных желаний своих граждан стал так называемый "барачный эротизм"[86], который, несомненно, был более примитивным и жестоким, чем самая убогая иностранная порнография. И на все это накладывалось бесчеловечное влияние пропаганды, которая окончательно подавляла все сексуальные импульсы у людей. Таким образом, большинство советских солдат не имели необходимого сексуального образования и просто не знали, как правильно обходиться с женщиной.

Негерманское происхождение не спасало женщин от насилия, в Германии же не чувствовали себя в безопасности даже коммунисты. Долгое время они ждали своих освободителей, но, когда те пришли, просоветски настроенные немцы все равно оказались под подозрением. Улыбки на лицах встречающих Красную Армию вскоре исчезли, поскольку многих из них вызвали на допрос в управление СМЕРШа. Сотрудники этой организации ко всему относились с подозрением. Сочувствовавшим СССР они задавали поистине убийственный вопрос, который был заранее подготовлен в Москве: "А почему вы не воевали вместе с партизанами?" Тот факт, что в Германии вообще не имелось партизан, никого не волновал. Это была политическая линия, которая подпитывалась и снизу. Советские солдаты на протяжении всей войны спрашивали своих комиссаров, почему рабочий класс Германии не поднимается на борьбу против Гитлера. Но они так и не получили на него ясного ответа. Поэтому неудивительно, что, когда в середине апреля линия партии изменилась и был взят курс та то, чтобы ненависть красноармейцев распространялась только на нацистов, а не на всех немцев, многие бойцы просто не обратили на это внимания.

Пропаганда ненависти к врагу превращалась в пропаганду ненависти ко всему немецкому. "Даже деревья были нашими врагами"[87], - вспоминал красноармеец 3-го Белорусского фронта. Когда генерал Черняховский был убит шальным снарядом со стороны Кенигсберга, потрясенные советские солдаты решили похоронить его во временной могиле. Никаких цветов еще не было, и бойцы положили на гроб ветки деревьев. Неожиданно молодой солдат спрыгнул в могилу вслед за опустившимся туда гробом. Он собрал все эти ветки и выкинул их на поверхность. Это были вражеские ветки, с вражеских деревьев. Они оскверняли могилу советского героя.

После гибели Черняховского на пост командующего 3-м Белорусским фронтом был назначен по приказу Сталина бывший начальник Генерального штаба Красной Армии маршал Василевский. После его прихода ситуация с дисциплиной в войсках практически не изменилась. Однажды начальник штаба Василевского стал докладывать ему о том, что солдаты ведут себя неподобающим образом — грабят имущество, бьют посуду, зеркала, мебель[88]. Офицер спросил, какие инструкции будут по этому поводу. Маршал Василевский, один из самых образованных и интеллигентных военачальников Красной Армии, какое-то время молчал, а затем ответил, что теперь настало время для наших солдат устанавливать собственные законы.

Поведение советских солдат в Восточной Пруссии стало выходить за всякие рамки. У начальства вызывало тревогу, что они не только разрушали мебель, но и поджигали дома, которые могли быть использованы для отдыха и обогрева войск. Солдаты приходили в бешенство, когда видели, что жизненный уровень немецких крестьян был намного выше, чем они могли себе представить. Это еще больше оскорбляло чувства красноармейцев, которые не могли понять, зачем богатым немцам понадобилось нападать на их Родину, грабить и разрушать ее.

В дневнике Аграненко есть запись о пожилом сапере из его части. "Как мы должны относиться к немцам, товарищ капитан? — спрашивал солдат. — Вы только подумайте, они хорошо жили, хорошо питались, имели скот, огороды, яблони. И они напали на нас. Они дошли аж до моей Воронежской области. И за это, товарищ капитан, мы должны их задушить". Спустя некоторое время сапер добавил: "Мне только жалко их детей, товарищ капитан. Хотя они и дети фрицев"[89].

Руководители советского государства, несомненно спасая Сталина от обвинений в том, что именно он допустил трагедию 1941 года, внушили советским людям мысль о коллективной ответственности за то, что их Родина оказалась под ударом, то есть об ответственности всего народа. Очевидно, что желание искупить как бы собственную вину за эту трагедию еще больше ужесточало месть советских солдат. Но причины мести носили иногда и более приземленный характер. Дмитрий Щеглов, политрук из 3-й армии, вспоминал, что у красноармейцев вызывало отвращение количество вещей и продуктов, которые они видели в немецких подвалах и кладовых. Им был противен сам стиль жизни немцев. Щеглов писал, что ему нравилось разбивать вдребезги все эти банки и бутылки[90]. Советские солдаты могли видеть электрические провода почти на каждом германском доме. Выходило так, что СССР не являлся таким уж раем для рабочих и крестьян, как утверждала советская пропаганда. Поэтому восприятие Восточной Пруссии в умах красноармейцев было совсем неоднозначным. В нем смешались изумление, ревность, восхищение и злость. Все это, в свою очередь, тревожило политических руководителей армии[91].

Опасения политических управлений и отделов подтверждались сообщениями органов НКВД, которые проверяли солдатские письма. Цензоры подчеркивали негативные моменты синим карандашом, а позитивные — красным. Цензура усилила проверку писем, отправлявшихся с фронта, надеясь тем самым контролировать солдатские рассказы о жизни обычных немцев и связанные с этим политически неправильные выводы[92]. Сотрудники НКВД ужаснулись, когда обнаружили, что солдаты посылают домой не только письма, но и открытки. На некоторых из них были даже антисоветские лозунги, взятые из речей Гитлера[93]. Все "неправильные" слова и выражения, естественно, вычищались из текста.

Полагая, что они вошли в жилище германских баронов, красноармейцы били там чайники, зеркала, часы, даже не подозревая, что находятся в доме обычного немца из среднего класса. Женщина-военврач писала домой с фронта под Кенигсбергом, что просто невозможно себе представить, сколько ценных вещей было разбито советскими солдатами и как много хороших домов сожжено. Но в то же время она считала, что солдаты правы, поскольку они не могут взять все это с собой. И когда солдат бьет зеркало величиной со стену, он начинает чувствовать себя лучше, как физически, так и морально[94].

На улицах немецких деревень разыгралась метель из пуха от вспоротых подушек и матрасов. Выходцы из советской Средней Азии множество бытовых вещей видели в первый раз в своей жизни. У красноармейцев вызывали изумление даже зубочистки. Офицеры же, по воспоминаниям Аграненко, курили трофейные сигары, затягиваясь ими все равно как дымом махорки, набитой в скрученную газетную бумагу[95].

Какой-нибудь предмет, захваченный в качестве добычи, мог через несколько минут быть выброшенным и растоптанным. Никто не хотел оставлять что-нибудь для "штабных крыс" и особенно для "тыловых крыс". Солженицын описывал шумный рынок, где солдаты примеряли на себя женские панталоны[96]. Некоторые красноармейцы надевали под свое обмундирование так много тряпья, что им тяжело было передвигаться. Странный вид имели советские танки, на броне которых экипажи закрепляли награбленное барахло. Вещи, привязанные к лафетам, порой затрудняли разворот орудийного ствола. Подвоз боеприпасов для артиллерии также осложнился, поскольку шоферы везли на грузовиках, кроме снарядов, еще и добытые трофеи. Офицеры в изумлении качали головами, видя, как их подчиненные складывали в ежемесячные посылки домой шикарные вечерние костюмы. Лев Копелев крайне отрицательно относился к решению советского командования позволить солдатам отсылать домой посылки весом до пяти килограммов[97]. Фактически это стало косвенным одобрением грабежей. Кстати говоря, офицерам разрешалось отсылать домой посылки в два раза тяжелее. Для армейских генералов и офицеров СМЕРШа какой-либо лимит вряд ли существовал, а их подчиненные сами приносили им не самое худшее из награбленного. Даже Копелев послал своему начальнику, генералу Окорокову, охотничье ружье и гравюру Дюрера.

На фронт в Восточной Пруссии была послана группа просоветски настроенных немецких офицеров, ранее захваченных в плен. Они были поражены увиденным здесь. Граф фон Айнзидель, заместитель руководителя подконтрольного НКВД Национального комитета "Свободная Германия", по возвращении с фронта рассказывал своему товарищу, что русские абсолютно не умеют употреблять спиртное. Они насилуют женщин, напиваются до потери сознания и поджигают дома. Эти слова, кстати, немедленно передали Берии. Даже Илья Эренбург, пламенный пропагандист, был шокирован происходящим. Однако его впечатления никак не отразились на содержании публикуемых им газетных статей[98].

Красноармейцы никогда не наедались досыта в течение предыдущих военных лет. Большую часть времени, проведенного на фронте, они ощущали чувство голода. Если бы не ленд-лизовская тушенка и зерно из Америки, то многие солдаты были бы близки к голодной смерти. Они оказались просто вынуждены добывать себе пропитание среди местного населения, хотя конфискация продовольствия никогда не возводилась в Красной Армии в ранг официальной политики, как в войсках вермахта. В Польше советские солдаты воровали посевное зерно и забивали на мясо немногих оставленных немцами домашних животных, В Литве они вскрывали ульи и доставали оттуда мед: осенью 1944 года лица и руки многих военнослужащих были покрыты пчелиными укусами. Но хорошо ухоженные и богатые фермы Восточной Пруссии представлялись солдатам чем-то совсем уж запредельным. Коровы с разбухшим выменем мычали от боли. Их хозяева в страхе бежали, оставив скотину на произвол судьбы. Красноармейцы убивали коров выстрелом из винтовки или автомата и прямо на месте разводили костер и жарили мясо. Солдаты писали с фронта, что немцы бежали в сильной спешке, оставив все свое хозяйство нетронутым[99]. Теперь красноармейцы имели все — и свинину, и сахар, и любое другое продовольствие. Один из них писал: у солдат стало так много еды, что они уже не хотят есть все подряд.

Хотя советские руководители были хорошо осведомлены об ужасных эксцессах, творящихся в Восточной Пруссии, они все же были раздосадованы, почти оскорблены тем фактом, что большинство немцев бежало от советских войск. Города и деревни остались фактически безлюдными. Представитель НКВД во 2-м Белорусском фронте доносил Г.Ф. Александрову, отвечавшему за идеологию в Центральном Комитете партии, что в тылу советских войск осталось очень мало немцев, многие населенные пункты совершенно опустели[100]. Он называл деревни, где насчитывалось всего с полдюжины крестьян, и города с пятнадцатью жителями. Почти всем оставшимся было уже за сорок пять лет. "Ярость благородная" вырвалась из-под контроля и стала причиной невиданной в истории паники среди населения. С 12 января до середины февраля 1945 года почти восемь с половиной миллионов немцев покинули свои насиженные места в восточных провинциях рейха.

Некоторые жители Восточной Пруссии, особенно члены фольксштурма и беззащитные женщины, пытались укрыться в лесах, чтобы ярость красноармейцев не обрушилась на их головы. Основная масса бежала в тыл незадолго до прихода Красной Армии. Многие оставляли на домах сообщения для родных. Дмитрий Щеглов обнаружил на одной из дверей следующую надпись мелом, выведенную детской рукой: "Дорогой папа! Мы уезжаем на повозке в Альт-П. А оттуда пароходом в рейх"[101]. Вряд ли кто-либо из них вновь увидел свой родной дом. Происходило тотальное разрушение всего региона с его неповторимыми культурой и характером, этого форпоста Германии на границе славянских народов. К тому времени Сталин уже планировал отрезать северную часть Восточной Пруссии вместе с Кенигсбергом и сделать ее частью Советского Союза. Остальная территория могла быть отдана союзной Польше как частичная компенсация за аннексию ее восточных земель — "Западной Белоруссии" и "Западной Украины" в 1939 году. Сама Восточная Пруссия как единый регион должна была исчезнуть с географической карты Европы.

Когда 5-я гвардейская танковая армия 2-го Белорусского фронта Рокоссовского вышла к заливу Фришес-Хафф, для эвакуации в рейх осталась единственная возможность — морской транспорт: на корабле из порта Пиллау. Правда, еще некоторое время пролив, отделяющий Земландский полуостров от косы Фрише-Нерунг[102] и выводящий в район Данцига, можно было пересечь по льду. Пожалуй, самыми несчастными оказались те немцы, которые бежали в Кенигсберг. Он в скором времени был окружен с двух сторон и отрезан от Земландского полуострова со спасительным портом. Нацистские чиновники практически не подготовились к эвакуации столицы Восточной Пруссии, и прошло достаточно большое количество времени, прежде чем первый транспортный корабль показался на рейде Пиллау. Между тем осада столицы Восточной Пруссии стала одной из самых ужасных страниц в истории войн.

Для счастливчиков, которым все же удалось добраться до песчаной косы Фрише-Нерунг, единственным путем спасения оставалась дорога на запад, но она была занята немецкой военной техникой. Германские офицеры сгоняли беженцев с твердого покрытия, и тем приходилось оставлять свои повозки и двигаться дальше пешком по прибрежным дюнам. Многие немцы так никогда и не добрались до косы Фрише-Нерунг. Советские танковые колонны догоняли их в пути и уничтожали пулеметным огнем. 19 января советские танки перехватили конвой е беженцами и перебили людей, ехавших на машинах и повозках[103].

Хотя в Восточной Пруссии и не имелось наиболее ужасных концентрационных лагерей, но и здесь органы НКВД, обследовавшие местность, наткнулись на следы нацистских преступлений. В лесу, неподалеку от деревни Куменнен, были найдены тела ста человек в гражданской одежде, которые, вероятно, стали жертвами "марша смерти" заключенных. Когда войска Красной Армии начали приближаться, Гиммлер приказал эвакуировать концентрационные лагеря. Большинство погибших являлись женщинами в возрасте от восемнадцати до тридцати пяти лет[104]. Согласно отчету НКВД, на их одежде оказались нашиты номера и шестиконечные звезды. Многие были в деревянных башмаках и несли с собой кружки и ложки. В карманах некоторых женщин обнаружилась незатейливая еда — в основном небольшие клубни картошки и зерно. Специальная комиссия, расследовавшая это преступление, пришла к заключению, что женщин расстреливали с близкого расстояния, вероятно потому, что они уже не могли больше двигаться и падали от истощения. Показательно, что советские официальные представители идентифицировали их не как евреев, несмотря на нашитые шестиконечные звезды, а как граждан СССР, Франции и Румынии. Нацисты убили во время войны порядка полутора миллионов советских евреев[105]. Убили только потому, что те были евреями. Однако Сталин хотел сфокусировать внимание общественности на том, что эти люди страдали и погибли именно за свою Родину.

Примечания:

NA 740.0011 EW/5-145.

Loewe. Беседа. — 2001. - 9 октября.

Kardorff. — Р. 153.

Согласно российской историографии, этот населенный пункт имеет название Хеммерсдорф. — Примеч. ред.

Беседа с Э. Шмидтке. — 2000. - 15 июля.

NA RG 338 В-338.

"Ярость благородная" — слова из известной песни "Священная война".

Эренбург. — С. 100.

РГАЛИ. — Ф. 1710. — Оп. 3. — Д. 47.

Эренбург. — С. 100.

ВА-В R55/793. — Р. 9.

Красная звезда. — 1944. - 25 ноября.

NARG338. - D-281.

Ramm. - 1994. - P. 164.

Kershaw. - 2000. - P. 406.

Donhoff. - P. 18.

Архив Аграненко // РГАЛИ. — Ф. 2217. — Оп. 2. — Д. 17. — Л. 22.

Копелев. — С. 10.

Ткаченко — Берии // ГАРФ. — Ф. 9401. — Оп. 2. — Д. 94. — Л. 87.

ЦАМО. — Ф. 372. — Оп. 6570. — Д. 76 // Цит. по: Сенявская, 1995. — С. 99.

Копелев. — С. 56.

ЦАМО. — Ф. 372. — Оп. 6570. — Д. 78. — Л. 199–203.

Архив Аграненко. — Л. 42.

Копелев. — С. 50.

Беседа с Мальцевым. — 2001. - 29 октября.

Werth. — Р. 964.

РГВА. — Ф. 32925. — Оп. 1. — Д. 100. — Л. 58.

Bark and Cress. - P. 33.

Life and Fate. - P. 241.

KОп. — P. 23.

Цит. по: KОп. — P. 26.

Беседа с Коваленко. — 1999. - 21 сентября.

Архив Аграненко. — Л. 22.

Там же. — Л. 26.

Щеглов. — С. 299.

См.: Солженицын. — 2000. — С. 125.

ЦАМО. — Ф. 372. — Оп. 6570. — Д. 76. — Л. 92–94.

Там же. — Д. 68. — Л. 12.

Решетникова Н. 9 февраля // Цит. по: Сенявская. — 2000. -Л. 180–181.

Архив Аграненко.

Солженицын. — 1983. — С. 67.

Копелев. — С. 52.

Кривенко — Берии // Решин Леонид. "Товарищ Эренбург упрощает": Подлинная история известной статьи в "Правде" // Новое время. — 1994. - № 8.

Цит. по: Сенявская. — 2000. — С. 273.

100

Шикин — Александрову. — 28 января // РГАСПИ. — Ф. 17. — Оп. 125. — Д. 320. — Л. 18.

101

Щеглов. — С. 289.

102

ВА-В R55/616. -Р. 184.

103

KA-FU. - EI: 18. - Vol. 6.

104

ГАРФ. — Ф. 9401. — Оп. 2. — Д. 93. — Л. 343.

105

Merridale. — Р. 293.

Оглавление