Глава двадцать первая

Бои в городе

Сами берлинцы имели очень смутное представление о реалиях советского режима. Кроме того, пока шли бои, перед ними стояли более насущные проблемы. Необходимо было выжить. Единственным хорошим событием, произошедшим утром в четверг 26 апреля, стала гроза, обрушившаяся на пылающий Берлин. Проливной дождь затушил на время некоторые пожары. Однако дым, поднимающийся из руин, стал еще более едким.

Число жертв среди гражданского населения было очень большим. Германские женщины, словно наполеоновские солдаты в битве при Ватерлоо, стойко держались друг за другом в очереди за продовольствием. Их не смущали ни копоть, ни осколки снарядов, поражающие многих несчастных. Никто из них не хотел покидать свое место. Свидетели утверждали, что некоторые женщины вытаскивали у убитых соседей продовольственные карточки, стирали с них кровь и предъявляли как свои собственные. "Теперь они стояли, подобно стене, отмечал анонимный источник. — Это были те же самые женщины, которые совсем недавно бежали в укрытие, едва услышав, что над центральной частью Германии появились всего три вражеских самолета"[745]. Женщины стояли в очереди, чтобы получить паек, состоящий из масла и копченой колбасы, тогда как мужчины появлялись здесь только в том случае, если выдавался шнапс. И это было символично — женщины решали проблему выживания, тогда как мужчины старались с помощью алкоголя спрятаться от всего, что происходило вокруг них.

Разрушение системы водоснабжения означало появление на улицах города еще более длинных, а потому и более уязвимых очередей. Женщины стояли в линию перед водяной колонкой и с раздражением слушали, как впереди скрипит ржавая ручка насоса. Проклятия и грубые замечания, которые раньше не входили в лексикон воспитанных фрау, теперь вылетали из их уст вполне натурально. "В эти дни я снова и снова замечаю, — писала неизвестный автор дневника, — что не только мое личное отношение к мужчинам, но и отношение к ним почти всех женщин сильно изменилось. Нам стыдно за них. Они выглядят очень жалкими и лишенными силы. Слабый пол. Среди женщин растет чувство коллективного разочарования. Нацистский мир, который был основан на прославлении мужской силы, зашатался и стал рушиться. И вместе с ним рухнул миф о "сильном мужчине".

В прошлые годы нацистский режим не желал, чтобы женщины каким-либо образом участвовали в боевых действиях. Офицерский корпус опасался, что они своими действиями на войне запятнают это благородное мужское занятие. Женщине в "третьем рейхе" отводилась лишь ниша материнства. Теперь же, оказавшись в отчаянном положении, режим объявил, что девушки должны встать в строй наравне с парнями. В эфире одной из немецких радиостанций прозвучало обращение к женщинам и девушкам рейха: "Подбирайте оружие из рук павших и раненых солдат и сражайтесь за них. Защищайте свою свободу, свою честь и свою жизнь!"[746] Эту передачу в основном услышали немцы, находящиеся вдали от Берлина. Они были шокированы этим "ужасным следствием тотальной войны". До того времени лишь очень небольшой процент немецких женщин решился надеть военную форму. В основном таких отчаянных фрау направляли во вспомогательные подразделения СС. И лишь единицы (и то по причине каких-то особых обстоятельств или романтических побуждений) добивались отправки в боевые части. Так, например, поступила актриса Хильдегард Кнеф. Для того чтобы не расставаться со своим возлюбленным, Эвальдом фон Демандовски, она надела военную форму и встала в строй подчиненной ему роты, оборонявшей Шмаргендорф.

Тем временем в бомбоубежищах и подвалах домов семейные пары продолжали борьбу за выживание. При приеме пищи взрослые супруги старались не встречаться глазами с соседями. Все это весьма походило на обед в вагоне поезда во время долгого путешествия. Не имея возможности уединиться, семья тем не менее претендовала на свою обособленность. Но, если до граждан доходила информация о каком-нибудь складе, оставленном без охраны, все подобие цивилизации в момент испарялось. Люди превращались в простых грабителей и тащили все, что попадалось им под руку. Сразу вслед за этим начинался спонтанный процесс обмена краденым имуществом. Вопрос о морали не стоял на повестке дня, поскольку каждый из горожан был свидетелем недостойного поведения соседа. Какой-либо фиксированной таксы обмена не существовало, все зависело от насущных потребностей в данный момент времени. Батон хлеба менялся на бутылку шнапса, а карманный фонарик на кусок сыра. Грабежу подвергались и закрытые магазины. В народе все еще сильны были воспоминания о событиях зимы 1918 года. Но теперь уже выросло новое поколение "хомяков", запасающихся едой в преддверии катастрофы.

Однако голод являлся отнюдь не самой большой опасностью для горожан. Многие из них были просто не готовы поверить, что русские будут им мстить, хотя немцы регулярно слушали пропагандистские речи Геббельса. "Мы не представляли себе, что может произойти"[747], - вспоминала секретарь компании "Люфтганза" Герда Петерсон. Солдаты, воевавшие на Восточном фронте, никогда не рассказывали родственникам о том, как они вели себя в отношении советского населения. Несмотря на то что немецкие женщины ужасно боялись изнасилования, тем не менее они считали, что все это может происходить где-нибудь за городом. Здесь, на виду у всех, такое вряд ли может случиться.

Девятнадцатилетняя Герда, укравшая из вагона на станции Нойкёльн солодовые таблетки из рациона летчиков люфтваффе, жила в одном доме с другой девушкой по имени Кармен. Последняя являлась членом Союза германских девушек — женского эквивалента гитлерюгенда. Над ее кроватью всегда висели открытки с изображением немецких асов, и она ужасно рыдала, когда погиб Мольдерс — знаменитый герой воздушных боев. Ночь на 26 апреля, когда советские войска вступили в Нойкёльн, была необычно спокойной. Все жители дома спрятались в подвале, До них доносился грохот танков, идущих по улице. Спустя некоторое время пахнуло свежим воздухом, который означал, что дверь подвала отворилась. Первым русским словом, которое они услышали, было "Стой!". Советский солдат из Средней Азии собрал у несчастных немцев кольца, наручные часы и ювелирные украшения. Мать Герды спрятала свою другую дочь под кучей белья. Через некоторое время появился второй солдат и знаком показал, что хочет забрать с собой сестру Герды. Однако мать положила своего ребенка на колени и опустила глаза. Тогда солдат обратился к сидевшему рядом мужчине и приказал ему объяснить женщине, что от нее хотят. Но мужчина сделал вид, что ничего не понял. Русский продолжал настаивать, но сестра Герды не сдвинулась с места. Обескураженный молодой солдат был вынужден ретироваться.

Утром жителям дома показалось, что они отделались достаточно легко. До них уже дошли слухи о том, что творилось в близлежащих кварталах. В частности, была убита дочь мясника, которая попыталась сопротивляться насилию. Невестку Герды, которая также жила неподалеку, жестоко изнасиловали русские солдаты, и вся ее семья решила покончить жизнь самоубийством. Родители этой несчастной повесились, но саму девушку соседи успели вытащить из петли и привести в квартиру Петерсонов. На ее шее были хорошо видны следы от веревки. Осознав, что ее родители умерли, а она осталась жива, девушка забилась в угол и не отвечала ни на какие вопросы.

На следующую ночь жители дома решили наконец покинуть подвал. Все они разместились в одной комнате, поскольку боялись оставаться наедине. Здесь собралось больше двадцати женщин и детей. Фрау Петерсон решила спрятать Гер-ду, свою вторую дочь и невестку под столом, покрытым большой скатертью, свисавшей почти до пола. Это было сделано очень вовремя, поскольку вскоре Герда услышала русскую речь и звуки шагов советских солдат. Один из них подошел настолько близко к столу, что она без труда могла бы дотронуться до его сапог. Солдаты забрали из комнаты трех женщин, среди которых была Кармен, и удалились. Герда хорошо слышала ее пронзительный крик. Ей показалось очень странным, что Кармен постоянно выкрикивала ее имя. Вскоре крик сменили рыдания.

Видя, что русские солдаты заняты другими жертвами, фрау Петерсон приняла отчаянное решение. Она прошептала трем молодым женщинам, сидевшим под столом: "Они еще вернутся", — и повела их за собой. Фрау Петерсон отвела их на самый верх, в свою собственную комнату на полуразрушенном последнем этаже дома. Всю ночь Герда провела на балконе, решив про себя, что обязательно спрыгнет с него, если здесь появятся русские солдаты. Но самой большой проблемой для нее было предотвратить плач маленькой дочери своей сестры. Совершенно случайно Герда вспомнила о солодовых таблетках из рациона люфтваффе, и, как только девочка была близка к тому, чтобы разрыдаться, женщины клали ей в рот очередную таблетку. Лицо ребенка вскоре покрылось коричневыми пятнами, но все же такая тактика оправдала себя.

Следующее утро принесло некоторое облегчение. Часть советских солдат отсыпалась после вчерашнего дебоша, другая — ушла в бой. Это дало возможность женщинам возвратиться в свои апартаменты. Там они обнаружили мятые кровати, на которых ночью развлекались солдаты, а также военную форму брата Герды, лежащую на полу. Очевидно, что она также служила в качестве постели.

Герда подошла к Кармен, чтобы сказать ей несколько сочувственных слов, а также поинтересоваться, почему она так настойчиво выкрикивала ее имя. В этот момент Кармен подняла глаза на Герду и внимательно посмотрела на нее. Та увидела, что они полны ненависти. В следующую секунду все прояснилось. "Почему это была я, а не ты?" — произнесла Кармен. Вот что послужило причиной этих криков. Две женщины больше никогда не разговаривали друг с другом.

Несмотря на то что подобного рода поведение стало широко распространенным среди советских солдат, реальность никогда невозможно было предсказать. Обитатели другого берлинского дома также дрожали от страха, когда после боя к ним в подвал спустился красноармеец, вооруженный автоматом. Однако, подойдя к немцам, он лишь радостно приветствовал их возгласом: "Сегодня на нашей улице праздник!"[748] — и сразу же удалился, даже не отобрав наручных часов. Но следующая волна военнослужащих оказалась более агрессивной. Солдаты схватили Клауса Бёзелера, четырнадцатилетнего юношу, рост которого был выше шести футов. Глядя на белобрысого парня, один из русских военнослужащих прокричал: "Ты — СС!" Этот крик не был вопросом, а именно утверждением. Советские солдаты, казалось, уже решили расстрелять бедного юношу, но за него вступились соседи. Они сумели знаками убедить красноармейцев, что Клаус еще ребенок школьного возраста.

Обладая высоким ростом, Бёзелер, естественно, постоянно ощущал чувство голода. Он не испытывал отвращения, отрезая кусок мяса от лошади, убитой разрывом снаряда. Дома его мать обильно полила эту добычу уксусом и положила в кастрюлю. Советских солдат очень удивило, с какой скоростью берлинцы, которые не были "ни кулаками, ни помещиками"[749], разделали эту лошадь до костей. Зная о том, что русские любят детей, Клаус взял с собой на улицу трехлетнюю сестру. Вместе они подошли к костру, у которого сидели советские солдаты. Те дали им буханку хлеба, а затем добавили к ней еще и кусок масла. На следующий день их накормили супом. Однако вскоре Клаус услышал, что в соседнем квартале произошли случаи жестокого изнасилования, поэтому он решил на целых три дня спрятать свою мать в угольном подвале.

Немецкие стандарты чистоты и гигиены рушились буквально на глазах. Одежда и кожа граждан быстро покрывалась пылью от штукатурки и битого кирпича. О том, чтобы использовать воду для помывки и гигиены тела, уже никто не думал. Предусмотрительные берлинцы заранее кипятили чистую воду и сливали ее в нержавеющие канистры. Они прекрасно знали, что в ближайшее время питьевая вода станет для них на вес золота.

Всего несколько оставшихся в Берлине госпиталей были настолько переполнены, что большинство новых раненых приходилось отправлять обратно. Ситуация в госпиталях вскоре достигла критической отметки, поскольку в них не хватало обслуживающего персонала. Еще в период, когда город подвергался только налетам авиации, санитары каждый раз эвакуировали пациентов в убежище, заслышав сигнал воздушной тревоги. Но теперь, когда Берлин находился под постоянным обстрелом артиллерии, эти телодвижения потеряли всякий смысл. Добровольная помощница, пришедшая в госпиталь, обнаружила в нем хаос и "восковые лица, обмотанные кровавыми бинтами"[750]. Один из французских хирургов, лечивший своих военнопленных сограждан, рассказывал, в каких условиях им приходилось работать. Операции проходили в подвале на деревянном столе, "почти без применения обеззараживающих препаратов. Инструменты едва успевали прокипятить до того, как приносили следующего несчастного. У врачей не было воды, чтобы смыть кровь со своих халатов, а электрическое освещение зависело от динамика, прикрепленного к колесу велосипеда"[751].

Поскольку раненым немецким солдатам фактически было невозможно получить помощь в оставшихся госпиталях, то многие из них стремились добраться до подвалов собственных домов. Там о них могли позаботиться матери или жены. Однако это являлось довольно рискованным шагом, поскольку реакция русских на присутствие в убежище хотя бы одного германского военнослужащего была непредсказуема. Нередко они воспринимали такой подвал за очередную огневую точку противника. Чтобы избежать подобной реакции советских солдат, женщины обычно снимали с раненых военную форму, сжигали ее и переодевали их в гражданское платье. Еще одна опасность проистекала от фольксштурмовцев, которые перед самым появлением советских войск бросали свое оружие и разбегались по домам[752]. Если жильцы находили какую-нибудь винтовку, то немедленно выбрасывали ее подальше на улицу. Ходили слухи, что русские расстреливают всех обитателей дома, если в нем находилось оружие.

Водяная колонка у церковного прихода была основным местом обмена последними новостями. Официальной информации уже никто не доверял. "Панцербэр" ("Бронированный медведь"), листок с новостями, получивший свое название в честь косолапого лесного зверя — символа Берлина, — утверждал, что некоторые германские города, такие, как, например, Ораниенбург, уже освобождены от русских. Активность министерства пропаганды "третьего рейха", или "Проми", как его еще называли берлинцы, свелась теперь к изданию небольших листовок, так как практически все радиостанции были уже в руках противника. "Берлинцы! — говорилось в одной из листовок. — Держитесь. Армия Венка идет вам на помощь. Потерпите еще несколько дней, и Берлин снова будет свободным"[753]. Однако горожане уже не обращали внимания на эти слова. Тяжело было поверить в то, что всего одна армия способна прорваться к городу, который осадили несколько вражеских армий. Тем не менее многие берлинцы еще питали иллюзии, что им на выручку могут подоспеть американцы, хотя оснований для таких надежд абсолютно не имелось — город плотно блокировали советские войска.

В один из редких моментов затишья в полосе наступления 2-й гвардейской танковой армии в районе Зименсштадта полковник Себелев решил написать письмо родным. Он находился вместе с товарищами на пятом этаже только что захваченного здания. Вокруг бегали связные, которые приносили донесения и вновь исчезали с очередным приказом. Советские войска двигались к центру германской столицы, и кругом гремели залпы орудий и стелился дым. Солдаты осторожно перебегали от одного дома к другому. Себелев отмечал, что немцы стреляли по советским танкам из окон и дверей зданий, но танкисты генерала Богданова выбрали умелую тактику. Они двигались не по центру улицы, а по тротуарам. И пока одни танки стреляли по домам на правой стороне улицы, другие — уничтожали противника на ее левой стороне. В результате немцы бросали все и убегали из зданий. Во дворах уже можно было видеть, как советские бойцы раздают продукты голодающим берлинцам. Горожане выглядели очень измученными. По мнению Себелева, Берлин не казался красивым городом. Его узкие улицы перегораживали баррикады, кругом стояли разбитые машины и трамваи. Дома казались брошенными, поскольку все население пряталось по подвалам. Себелев был рад, что на его родине уже началась посевная кампания. Он мечтал поскорее увидеть родную картошку, помидоры, огурцы, все, что ему было так знакомо и привычно[754].

Себелев, однако, не упомянул, что тактика советских танкистов первоначально не была столь умелой, и этот факт привел к большим потерям. Жуков очень торопился и одновременно послал в город сразу две танковые армии, причем боевые машины двигались вначале не по тротуарам, а прямо по центру берлинских улиц. Даже командование 8-й гвардейской армии генерала Чуйкова, имевшее опыт боев в Сталинграде, первоначально наделало много ошибок. Теперь, в Берлине, роли противников поменялись — Красная Армия атаковала, используя свое полное превосходство в танках и самолетах, а вермахт оборонялся, применяя тактику нападения из укрытия.

Военнослужащие войск СС не особо стремились занять позиции на баррикадах. Они прекрасно понимали, что эти искусственные сооружения станут первоочередной целью для советской артиллерии. Логичнее казалось размещать стрелков на верхних этажах зданий или на крышах, поскольку советские танки не могли слишком высоко поднимать свои орудия. Но стрелять из фаустпатрона по бронетехнике противника сверху также было достаточно неудобно, и такая тактика не гарантировала точного попадания в цель. Поэтому солдаты с фаустпатронами устраивали засады в подвалах домов, ведя огонь из их окон или специально проделанных амбразур. Члены гитлерюгенда с энтузиазмом повторяли все действия эсэсовцев. Вскоре за ними последовали и те фольксштурмовцы, которые не успели разбежаться по домам. Советские солдаты называли членов гитлерюгенда и фольксштурмовцев "тоталами", поскольку те являлись продуктом "тотальной мобилизации". Офицеры вермахта придумали для этого контингента другое наименование — "кастрюли", так как этот личный состав представлял собой смесь старого мяса и зеленых овощей[755].

Большие потери в танках, особенно в 1-й гвардейской танковой армии, вынудили советское командование пересмотреть тактику ведения боевых действий[756]. Вначале командование приказало посадить на танки автоматчиков, которые должны были поливать свинцом любое подозрительное окно или амбразуру. Однако бойцы, находящиеся на броне, затрудняли поворот башни. Поэтому танкисты считали, что лучшим способом защиты их машины от фаустпатрона являются матрасы с железными пружинами или другие металлические конструкции, которые заставят боевой заряд сдетонировать раньше, чем он коснется брони. В любом случае и танкисты, и пехота полагали, что самый безопасный путь для них открывается после обстрела противника прямой наводкой из тяжелых орудий — в 152 и 203 миллиметра — гаубиц. В 3-й ударной армии широко применялись и зенитные пушки, уничтожавшие немцев, засевших на крышах и верхних этажах домов[757].

Генерал Чуйков хорошо знал, что такое бои в городе. После Сталинграда он активно занимался обобщением полученного им тогда опыта и даже подготовил специальные наставления. После штурма Познани Чуйков серьезно пересмотрел многие тактические установки. Свои наставления он начинал со следующего правила — наступление в городе большими силами никогда не достигнет успеха, если оно будет осуществляться как обычная фронтовая или армейская операция[758]. Отметим, что штурм Берлина именно так и начинался (как обычная фронтовая операция), когда целых две танковые армии вошли в город, словно в открытое поле. Чуйков подчеркивал важность тщательной разведки, которая обязана выяснять не только пути подхода к противнику, но и возможные маршруты его отступления. Дым и темнота должны использоваться пехотой для максимального сближения с врагом. Нужно стараться подобраться к нему на расстояние в тридцать метров, иначе потери могут оказаться чрезвычайно большими.

Предусматривалось создание штурмовых групп численностью от шести до восьми человек, за которыми следовали группы поддержки и резервы, готовые отразить контратаку противника. Предусматривалось, что штурмовые группы, как и в дни Сталинградской битвы, будут иметь на вооружении "гранаты, автоматы, кинжалы и саперные лопатки". Все это предстояло использовать в рукопашной схватке. Группам поддержки требовалось иметь более тяжелое оружие — пулеметы и противотанковые ружья. С ними должны были идти и саперы, готовые взорвать стену, отделяющую их от противника. Правда, возникла проблема: кто первым кинет гранату в образовавшееся отверстие? Однако советские солдаты вскоре осознали, что трофейный фаустпатрон позволяет более эффективно устранять возникающие перед ними препятствия. Мощности его заряда вполне хватало, чтобы пробить дырку в стене, а заодно и уничтожить всех, кто за ней в тот момент находился.

Пока одни штурмовые группы пробирались от дома к дому по земле, другие — занимали крыши и подвалы, неожиданно нападая на вражеских стрелков и уничтожая их. Широко применялись огнеметы и взрывчатые вещества. Саперы часто прикрепляли толовые шашки к куску железнодорожного рельса — во время взрыва осколки рельса поражали врага, словно шрапнель[759].

Тактика советских войск не зависела от наличия в городе большого числа мирных жителей. Советские солдаты не стесняясь выгоняли их из подвалов на улицу, независимо от того, что в данный момент там происходило. Многие советские офицеры, сожалевшие о потерях среди гражданских лиц, стремились проводить их эвакуацию с помощью силы (точно так же, как это пыталось сделать командование немецкой 6-й армией в Сталинграде). Один из советских командиров отмечал, что его подчиненные не имеют времени определять, кто есть враг, а кто — мирный житель[760]. Иной раз они просто бросают в подвал гранату и идут дальше. Обычно такие действия оправдывались тем, что в подвалах и убежищах прятались немецкие офицеры, которые переоделись в гражданскую одежду. Однако, как свидетельствовали сами мирные жители, любого немецкого военнослужащего, приходившего в подвал, прежде всего заставляли выбросить свое оружие и боеприпасы. Случаи, когда какой-нибудь немецкий солдат стрелял в спину русских бойцов, были чрезвычайно редкими.

Чуйков стремился к тому, чтобы его солдаты действовали безжалостно и быстро. Сразу после того, как боец кидал гранату, он должен совершать рывок вперед. Его союзниками являлись быстрота, инициатива и выносливость. В любой момент он должен быть готов встретиться с неожиданностью. Солдат мог оказаться в лабиринте комнат и коридоров, за которыми таилась опасность. Тогда нужно было кидать гранату за ближайший угол и продолжать движение вперед, поливая помещение автоматным огнем. Если на пути оказывалась новая комната, туда должна лететь вторая граната. Нельзя упускать темп атаки.

Все эти наставления Чуйкова были, конечно, правильными, но грамотно использовать их на практике могли только опытные бойцы. На самом же деле в его армии служило много молодых командиров, которые только что закончили ускоренные офицерские курсы и порой не имели представления, как нужно руководить своими подчиненными в подобных условиях. Тем более что после боев на Одере и безостановочного наступления к германской столице силы военнослужащих, находящихся в передовых частях фронта Жукова, были на исходе. Накопившаяся усталость замедляла их реакцию. Бывали случаи, когда по этой причине бойцы ошибались в самых элементарных ситуациях: минометные мины разрывались прямо в стволе орудия, а немецкие трофейные гранаты — в руках самих бросающих. При этом погибало и калечилось довольно много людей.

Велики были потери от огня собственной артиллерии. Несмотря на то что артиллерийские разведчики пользовались данными авиации (пилотов бипланов У-2), зачастую крупнокалиберные орудия и "катюши" стреляли по своим же войскам. По мере продвижения их к центру Берлина подобные случаи стали возрастать. Ошибки артиллеристов не раз отмечались в донесениях командующего 28-й армии генерала Лучинского[761]. Это объединение поддерживало своими действиями 3-ю гвардейскую танковую армию генерала Рыбалко. Дым и смог, стоявшие над городом, служили причиной и неправильного бомбометания. Действовавшие над Берлином три воздушные армии нередко сбрасывали смертоносный груз на собственные войска. Так, на юге германской столицы авиаполки, поддерживавшие наступление 1-го Украинского фронта, совершали атаки на подразделения 8-й гвардейской армии. Чуйков просил Жукова убрать таких "соседей" подальше из полосы действия его войск.

Большую часть дня 26 апреля 8-я гвардейская армия и 1-я гвардейская танковая армия продолжали бои за аэродром Темпельхоф. Контратаки немецкой дивизии "Мюнхеберг" не увенчались успехом. В строю оставалось все меньше боевых машин. Германские танки были вынуждены действовать разрозненно, при поддержке небольших групп пехоты и юнцов из гитлерюгенда, вооруженных фаустпатронами. Истощенные немцы пытались продержаться до темноты. Штурмбаннфюрер СС Заальбах приказал оттянуть к Ангальтскому вокзалу неповрежденные бронеавтомобили разведывательного батальона дивизии "Нордланд". 8 "тигров" и 3 батальона "Герман фон Зальца" и несколько штурмовых орудий были направлены в район Тиргартена.

Следующее утро началось с интенсивной артиллерийской подготовки. "Бедный город"[762], - записала в дневнике германская женщина, жившая в районе Пренцлауерберг. В районе Тиргартена снаряды ложились особенно плотно. Теперь этот парк, почерневший от дыма и копоти, узнать стало практически невозможно. Еще тяжелее было представить, что он когда-то являлся любимым местом для прогулок почтенных семейных пар.

Генералы Чуйков и Катуков приказали своим частям продвигаться в двух направлениях — в сторону площади Белле-Аллиансеплац (названной так в честь победы у Ватерлоо и по иронии судьбы обороняемой сейчас французскими добровольцами войск СС) и к Ангальтскому вокзалу. Соперничество между войсками Жукова и Конева стало еще более очевидным. Порой дело доходило до смешного. Один из командиров корпуса из армии Чуйкова сказал писателю Василию Гроссману, что теперь его солдаты должны опасаться не противника, а собственных соседей[763]. Более того, он приказал блокировать пути подхода к рейхстагу частей соседнего фронта своими и немецкими подбитыми танками. По мнению этого командира, не было ничего обиднее, чем слышать об успехах войск Конева.

Самому Чуйкову было теперь не до смеха. Он приказал левофланговым соединениям своей армии выйти в полосу наступления 3-й гвардейской танковой армии, развернуть боевые порядки и наступать на рейхстаг впереди танкистов из фронта маршала Конева. Он даже не предупредил об этом маневре генерала Рыбалко. Поэтому почти наверняка немало его собственных людей было убито огнем артиллерии, поддерживавшей 1-й Украинский фронт.

Реактивные залпы "катюш" ("молнии с неба"[764]) продолжали использоваться советским командованием с двойной целью — в качестве психологического оружия и надежной зачистки конкретных площадей. Ранним утром 26 апреля снаряды стали рваться уже неподалеку от штаба на Гогенцоллерндамм. Этот факт заставил полковника Рефиора очнуться от беспокойного сна. Русские явно вели пристрелочный огонь. "Опытные военнослужащие знали, — отмечал Рефиор, — что такой огонь является своеобразным "приветствием" русских перед тем, как они обрушат на противника залпы реактивных установок"[765]. А поскольку штаб теперь оказывался в пределах досягаемости "катюш", то пришла пора переносить его в другой район. Генерал Вейдлинг уже выбрал для него место под названием "Бендлерблок" бывший командный пункт армии, расположенный на Бендлерштрассе. Именно здесь после неудачной попытки покушения на Гитлера был казнен полковник фон Штауффенберг. Достоинством нового места являлись хорошее бомбоубежище и близкое расположение от рейхсканцелярии, куда Вейдлинга постоянно вызывали.

В бункере "Бендлерблока" штабным работникам порой было тяжело определить, что сейчас на дворе — день или ночь? Они поддерживали работоспособность с помощью кофе и сигарет. Благодаря генератору электрическое освещение не прерывалось, но во всех помещениях было сыро и душно. В штаб нескончаемым потоком шли запросы о помощи от командующих секторами обороны, но никаких боеспособных резервов в наличие уже не имелось.

Вечером Вейдлинг предложил Гитлеру план массированного прорыва из германской столицы, который давал надежду на спасение людей и предотвратил бы дальнейшие разрушения. В основе идеи этого плана лежало создание ударной группы, которая одновременно являлась бы эскортом самого фюрера. В авангарде группы должны были наступать оставшиеся в строю танки (примерно сорок штук) и большая часть пехотных соединений. Следом за ними выдвигалась так называемая "группа фюрера", в которую входили сам Гитлер, весь штат рейхсканцелярии и другие "выдающиеся" нацисты. Для прикрытия оставлялся арьергард, состоящий из одной усиленной дивизии. Прорыв намечалось осуществить ночью 28 апреля. Когда Вейдлинг закончил доклад, Гитлер лишь покачал головой. "Ваше предложение превосходно, это правда, — сказал он. Но зачем все это? Я не собираюсь плутать по лесам. Я остаюсь здесь и погибну вместе с моими войсками. Вы же продолжайте обороняться"[766].

Тщетность любых попыток Вейдлинга повлиять на Гитлера лишь подчеркивалась словами, написанными на стенах многих зданий: "Берлин остается немецким". Однако в одном из этих мест надпись была перечеркнута и поверх нее выведены слова на русском языке: "Но я уже здесь, в Берлине", далее следовала подпись: "Сидоров".

Красная Армия не просто вошла в Берлин, она уже приступила в нем к созданию новой местной администрации. Необходимость возобновления работы важнейших городских служб была очевидной. Жуков, незнакомый с бериевским планом военной администрации (которая находилась бы под полным контролем НКВД), успел назначить комендантом Берлина генерал-полковника Берзарина, командующего 5-й ударной армией. Фельдмаршал Суворов еще в XVIII веке настаивал на том, чтобы полководец, чьи войска первыми врывались в город, назначался и его первым комендантом. Красная Армия не желала прерывать эту традицию[767]. Можно только догадываться, как отнесся к решению Жукова прославленный герой Сталинграда генерал Чуйков (ведь назначали комендантом не его).

26 апреля штаб генерала Берзарина посетил Василий Гроссман. В своей записной книжке он отметил, что комендант Берлина — человек достаточно упитанный, с карими глазами и ранней сединой[768]. Он — очень умный, выдержанный и волевой. Гроссман продолжал, что в этот день происходит "рождение нового мира". К Берзарину были вызваны местные бургомистры, директора электростанций, ответственные лица. Пришли люди, ведавшие снабжением города водой, работой канализации, метро, трамваев, газоснабжением, а также собственники фабрик и общественные деятели. Все они получали новые назначения именно здесь, в штабе Берзарина. Вице-директора становились директорами, руководители местного производства делались фигурами общенационального значения. Больше всего Гроссмана впечатлили даже не произносившиеся в тот момент слова, а сами телодвижения и знаки людей шарканье ног, приветствия, шепот. В дверях появился старый немецкий коммунист, вступивший в партию еще до прихода нацистов к власти. Он пришел поучаствовать в строительстве нового государства. Достав из кармана партийный билет, немец пояснил, что является коммунистом с 1920 года. Офицер из штаба Берзарина, посмотрев на этот документ, лишь тихо произнес: "Садитесь".

Как и многие другие русские, присутствовавшие тогда в штабе Берзарина, Гроссман был обескуражен словами одного из новых бургомистров. После того как его попросили организовать рабочие бригады по расчистке улиц, он задал вопрос: "А сколько людям будут платить?" После всего того, что творилось с советскими людьми, угнанными в Германию на рабскую работу, ответ был вполне очевиден. Гроссману показалось, что каждый приходящий сюда немец очень трепетно относился к своим правам. На следующий день, 27 апреля, многие жители города оказались шокированы, когда советские солдаты окружили на южных окраинах города примерно две тысячи женщин и повели их в сторону аэродрома Темпельхоф расчищать его от сожженных машин. Командование Красной Армии желало, чтобы советская авиация смогла использовать посадочные площадки уже в ближайшие двадцать четыре часа.

По мере приближения к центру города (сектор "Z") бои становились все более ожесточенными. То место, откуда был произведен выстрел из фаустпатрона, немедленно накрывалось огнем тяжелой артиллерии или залпом "катюш". Подобная практика напоминала уничтожение заложников в ответ на нападение партизан.

В одном из боев советские солдаты захватили в плен небольшую группу французских эсэсовцев, вооруженную фаустпатронами. Пленный командир подразделения рассказал, что все они до начала наступления Красной Армии на Одере являлись всего-навсего насильственно угнанными рабочими, и лишь затем их переодели в военную форму и вручили оружие. Этим пленным повезло, что советские солдаты оказались столь доверчивыми. Русские тогда, видимо, еще не знали о специальных эсэсовских татуировках.

В тот же вечер произошла гротесковая мелодрама, которая как нельзя лучше характеризовала атмосферу последних дней "третьего рейха". В прихожей гитлеровского бункера неожиданно появился генерал Риттер фон Грайм, которого фюрер вызвал к себе, чтобы назначить на должность командующего люфтваффе вместо смещенного со всех постов Геринга. Генерал был ранен осколком от советского зенитного снаряда. Грайма сопровождала его любовница, летчик-испытатель Ханна Райч, женщина, беззаветно преданная делу фюрера. Пролетая над Грюневальдом, их самолет попал под обстрел и получил много пробоин. Тем не менее Ханна Райч сумела посадить машину рядом с Бранденбургскими воротами. Этот подвиг совершить можно было, только обладая солидным опытом пилотирования и незаурядной смелостью. Выходило так, что Гитлер, желая самолично произвести Грайма в новую должность, едва не погубил его. Добавим, что руководить фон Грайму было уже фактически нечем.

27 апреля генерал Кребс последовал по стопам тех нацистских лидеров, которые уже долгое время обманывали военнослужащих германской армии. Хотя и не говоря напрямую о возможных переговорах с западными союзниками, он тем не менее объявил, что "американцы могут быстро преодолеть те девяносто километров, которые отделяют их от Берлина. В этом случае все изменилось бы в лучшую сторону"[769].

Немецкие командиры навязчиво приставали к вышестоящему руководству с просьбой о новых подкреплениях. Но откуда их теперь взять? Монке был чрезвычайно доволен, докладывая Крукенбергу о прилете в Берлин целой роты матросов. Морякам приказали занять оборону в парке неподалеку от министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе. Однако сам Крукенберг больше радовался тому, что дивизия "Нордланд" наконец получила восемь штурмовых орудий из состава 503-го эсэсовского батальона тяжелых танков. В одну из боевых групп дивизии входили латвийские добровольцы. Крукенберг даже заявлял, что вскоре вся Европа будет представлена в его секторе обороны. Он был недалек от истины. К 1945 году практически половина войск ОС состояла из представителей негерманской национальности. Падение Берлина кажется еще более символичным, когда мы говорим о тех силах и идеологиях, что столкнулись среди его дымящихся кварталов. Коммунисты и фашисты, манипулируя принципами и просчитывая альтернативы, уже задолго до этой кровавой развязки развернули друг против друга своеобразную гражданскую войну. И она впоследствии охватила весь мир[770]. Падение Берлина в этой связи как нельзя лучше символизирует конец одной из армий непримиримых противников, одной из армий, поддерживающей идеологию экстремизма.

Штаб Крукенберга теперь помещался всего в одном вагоне поезда метрополитена, который стоял на станции Штадтмитте. Здесь не было ни электрического освещения, ни телефонов. Люди Крукенберга еще стояли на ногах, поскольку им удалось запастись продуктами в близлежащих магазинах на Гендарменмаркт. Основным оружием военнослужащих стали фаустпатроны, взятые из арсеналов рейхсканцелярии. Французские добровольцы, равно как и другие обороняющиеся, использовали теперь это оружие и по прямому назначению против танков, и в ближнем бою против советской пехоты. На подмогу к ним подошло подразделение, возглавляемое гауптштурмфюрером Перссоном. Вскоре здесь появились и четыре броневика, захваченные у Красной Армии, и две бронированные машины на колесно-гусеничном ходу, принадлежащие дивизии "Нордланд". Остальную технику пришлось бросить из-за отсутствия горючего и поломок во время отступления от Номкёльна.

Раненые военнослужащие вермахта, оборонявшие сектор "Z", направлялись в полевой госпиталь, расположенный в подвалах отеля "Адлон". Эсэсовцев помещали в другое место — в подвалы рейхсканцелярии, где их оперировали свои собственные врачи. К концу битвы там находилось порядка пятисот раненых. Самый большой лазарет — "Томаскеллер" — напоминал бойню для скота. И военным, и гражданским медицинским учреждениям не хватало воды и продуктов питания, равно как и обезболивающих препаратов.

Наступление советских войск к центру Берлина шло с разных направлений. 47-я армия, завершив окружение города вместе с 4-й гвардейской танковой армией фронта Конева, вошла в северо-западные районы германской столицы. Советские войска приблизились к Шпандау. Армейские офицеры и понятия не имели, что гигантская цитадель, расположенная здесь, является исследовательским центром по изучению нервно-паралитических газов, таких, например, как зарин. В районе аэродрома Гатов советские части натолкнулись на сильное сопротивления фольксштурмовцев и курсантов авиационных училищ. Немцы использовали против советских танков и бронемашин 88-миллиметровые зенитные орудия.

На севере Берлина ожесточенные боевые действия вела 2-я гвардейская танковая армия, продвигавшаяся со стороны Зименштадта, тогда как 3-я ударная армия вышла к северной границе Тиргартена и Пренцлауерберга. Части 3-й ударной армии предпочли обойти стоявшую на их пути зенитную башню Гумбольдтхайн. Вести дело с ее защитниками было поручено тяжелой артиллерии и бомбардировщикам. Далее по часовой стрелке шла 5-я ударная армия, вошедшая в Берлин с восточного направления. Подобно 3-й ударной армии, она обошла зенитную башню, расположенную в полосе ее наступления, — Фридрихсхайн. Основные ее силы, после того как 9-й корпус достиг Трептова, находились между Франкфуртераллее и южным берегом Шпрее.

В южных районах германской столицы 8-я гвардейская армия и 1-я гвардейская танковая армия к 27 апреля вышли к каналу Ландвер и навели через него переправу. Это была последняя значительная преграда на пути к правительственному кварталу. Отсюда до рейхсканцелярии оставалось всего два километра. Тем не менее командование всех армий Жукова считало, что главной целью для них является именно рейхстаг. На юго-западных окраинах Берлина действовала 3-я гвардейская танковая армия, которая, войдя в Шарлоттенбург, своим левым флангом теснила в Грюневальде остатки 18-й моторизованной дивизии противника.

24 апреля части Красной Армии достигли района Далем. На следующий день был захвачен Институт физических исследований кайзера Вильгельма. Залпы "катюш" и грохот танков казались чем-то неестественным среди зеленых лужаек и просторных вилл. Вслед за танками и передовыми подразделениями появились тыловые повозки, запряженные низкорослыми лошадьми и даже верблюдами.

Никто из подчиненных генерала Рыбалко, и даже он сам, не догадывались, какое значение для Кремля имеет только что захваченный Институт. В последующие два дня весь комплекс зданий на Больцманштрассе был взят под строгую охрану частей НКВД.

Одним из основных факторов, сдерживавшим попытки СССР интенсифицировать свои атомные исследования и догнать разработчиков Манхэттенского проекта, являлось отсутствие достаточного количества урана. Именно поэтому Сталин так торопился захватить германские лаборатории вместе со всем имеющимся в них оборудованием и материалами. Кремль надеялся также заполучить известных немецких ученых, имевших доступ к ядерным экспериментам. Берия провел большую работу в этом направлении. Главой специальной комиссии был назначен генерал-полковник Махнев. Части НКВД, взявшие под охрану лаборатории и места складирования урана, подчинялись непосредственно генералу Хрулеву, начальнику тыла всей Красной Армии. На окраине Берлина была основана база, куда вскоре прибыли ученые, наблюдавшие за перевозкой материалов и оборудования. Ей руководил главный металлург НКВД генерал Завенягин.

Согласно докладу комиссии НКВД, в Институте кайзера Вильгельма ей удалось обнаружить большое количество оборудования, а также двести пятьдесят килограммов металлического урана, три тонны урановой окиси, двадцать литров тяжелой воды. Три тонны урановой окиси, попавшей в Далем по ошибке, были действительно приятным сюрпризом. Теперь следовало спешить. Берия и Маленков решили еще раз напомнить Сталину, что Институт кайзера Вильгельма расположен на территории, которая в будущем должна отойти западным союзникам. Принимая во внимание огромную важность всех обнаруженных там материалов и оборудования, они просили Сталина ускорить их эвакуацию в Советский Союз.

Государственный Комитет Обороны СССР издал соответствующее постановление, по которому комиссии НКВД под руководством Махнева предписывалось эвакуировать в Советский Союз — в Лабораторию № 2 Академии наук и в лабораторию НКВД, занимающуюся вопросами металлургии, — все материалы и оборудование Института кайзера Вильгельма в Берлине.

Сотрудниками генерала Махнева были также задержаны и переправлены в Москву профессор Петер Тиссен и доктор Людвиг Бевилогуа[771]. Однако ведущие ученые института — Вернер Гейзенберг, Макс фон Лауэ, Карл Фридрих фон Вайцзс-кер и Отто Ган, которые являлись лауреатами Нобелевской премии в области химии, — оказались за пределами их досягаемости. На них наложили руки англичане, которые переправили ученых в Фарм-Холл — центр, организованный для немецких ученых в Восточной Англии.

Оборудование менее значимых лабораторий и институтов было также эвакуировано, а работавшие в них ученые переведены в специальные помещения в концентрационном лагере Заксенхаузен. Профессор барон фон Арденне считался добровольцем. По указанию генерала Завенягина он написал заявление в адрес Совета Народных Комиссаров СССР о том, что желает работать вместе с советскими физиками и передает весь свой институт и самого себя в распоряжение советского правительства.

Ученые, подчиненные Берии и Курчатову, наконец-то получили уран в необходимом количестве и были готовы ускорить исследования. Однако они полагали, что в будущем им понадобится еще большее количество материалов. Генерал Серов получил задание сконцентрировать все усилия на поиске урановых хранилищ как в Чехословакии, так и в Саксонии — в районе, расположенном южнее Дрездена. Советское командование чрезвычайно опасалось присутствия здесь частей американской 3-й армии, возглавляемой бескомпромиссным генералом Паттоном. Кремль волновал вопрос, уйдут ли американцы отсюда в отведенную им зону оккупации.

Тем временем в Далеме группа советских офицеров нанесла визит старшей сестре местной клиники для сирот и молодых матерей[772]. Сестра Кунигунде сообщила русским, что в больничных палатах нет ни одного немецкого солдата. Офицеры вели себя достойно и интеллигентно. Они даже предупредили се, что следует опасаться не фронтовиков, а тыловых частей Красной Армии, которые вскоре появятся здесь. Их предсказания оказались верными, однако монахиням, беременным женщинам, пожилым медсестрам и молодым матерям, которые только что произвели на свет потомство, бежать было некуда. Все они стали объектами безжалостного насилия. Одна из женщин сравнивала все происходившие там события с "ужасами Средневековья"[773], другие образованные фрау — с Тридцатилетней войной.

Образ солдат, выбирающих себе жертву, освещая факелами лица несчастных женщин, прячущихся по подвалам, характерен, пожалуй, для всех советских армий, участвовавших в битве за Берлин. Со времен боев в Восточной Пруссии произошли некоторые изменения. Теперь советские солдаты не насиловали первых попавшихся женщин, они выбирали. На этой второй стадии женщина стала для них скорее добычей, удовлетворявшей сексуальные потребности, чем предметом, на котором возможно было вымести гнев за преступления вражеской армии[774] [775].

Под изнасилованием часто понимают жестокий акт, который не имеет прямого отношения к сексу. Но такое определение было бы правильным только с точки зрения жертвы. Чтобы полнее понять мотивы преступления, необходимо взглянуть на насилие глазами самого преступника. Что двигало солдатами, когда первая волна жестокости в отношении немецких женщин схлынула и ее сменили более разборчивые действия? Военнослужащие Красной Армии, видимо, чувствовали, что вправе удовлетворить свои сексуальные потребности после столь долгого времени, проведенного на фронте. В основном теперь они не были безрассудно жестокими, следовательно, и женщины не оказывали им большого сопротивления. Третья, а потом и четвертая стадии отношения советских солдат к немецким женщинам, как будет показано далее, проявились спустя несколько недель. Но в основе всего данного явления, какую бы стадию мы ни рассматривали, лежит следующее обстоятельство — на войне недисциплинированные и не боящиеся наказания солдаты могут достаточно быстро превратиться в примитивную сексуальную машину. Тем не менее различное отношение к женщине, проявленное советскими солдатами на разных этапах войны (вначале в Восточной Пруссии, а затем в Центральной Германии и Берлине), говорит о том, что не может существовать одного общего определения для их преступления. С другой стороны, логично было бы предположить, что здесь мы подходим к самой темной стороне мужской сексуальной жизни, которая так легко проявляется на войне, особенно когда человек не связан социальными или дисциплинарными запретами. Многое также зависит от военной культуры той или иной национальной армии. В случае группового изнасилования женщин солдатами Красной Армии мы, возможно, имеем дело с одной из форм круговой поруки, имевшей глубокие общественные корни.

Политработники Красной Армии придумали отговорку, что акты насилия это нежелательный побочный продукт мести советских солдат своим врагам[776]. В докладе политуправления 1-го Белорусского фронта имелась такая информация: в момент вхождения советских частей в Берлин многие военнослужащие были вовлечены в акты насилия против гражданского населения и грабежи. Офицеры-политработники постарались сразу же взять дисциплину под строгий контроль. Были, в частности, организованы собрания со следующими повестками дня: "Честь и достоинство воина Красной Армии", "Воровство — злейший враг Красной Армии" и "Что мы понимаем под местью врагу"[777]. Но политическое перевоспитание советских военнослужащих после изменения партийной линии по отношению к немецкому населению оказалось малоэффективным.

Сами немцы были глубоко шокированы отсутствием среди солдат Красной Армии надлежащей дисциплины и неспособностью офицеров поддерживать порядок среди своих подчиненных, за исключением разве тех особых случаев, когда следовал расстрел на месте. Более того, многие женщины встречали полнейшее безразличие, обращаясь к красноармейским командирам с просьбой наказать преступников, которые их изнасиловали. "Ну и что? Это не принесет вам никакого вреда, — сказал один из советских офицеров группе немецких женщин, пришедших просить у него защиты от насильников. — Наши люди — совершенно здоровые"[778]. К сожалению, это не было правдой. Многие из красноармейцев имели различные венерические заболевания, которые вскоре обнаружили у себя и немецкие женщины.

Примечания:

7

Kardorff. — Р. 153.

74

Ткаченко — Берии // ГАРФ. — Ф. 9401. — Оп. 2. — Д. 94. — Л. 87.

75

ЦАМО. — Ф. 372. — Оп. 6570. — Д. 76 // Цит. по: Сенявская, 1995. — С. 99.

76

Копелев. — С. 56.

77

ЦАМО. — Ф. 372. — Оп. 6570. — Д. 78. — Л. 199–203.

745

Anonymous. — Р. 28.

746

Uffz. Heinrich V. Дневник. — 27 апреля // BZG-S.

747

Беседа с Петерсон. — 2000. - 9 июля.

748

Беседа с Бёзелером. — 2000. - 7 июля.

749

ЦАМО. — Ф. 233. — Оп. 2374. — Д. 93. — Л. 747.

750

Anonymous. — Р. 29.

751

Rocolle. - 1954. — Р. 73.

752

Toscano-Korvin. Diary-letter. - 7 июля // BZG-S.

753

BA-MA MSgl/976. - P. 28.

754

Цит. по: Shindel (ed.). - P. 161.

755

Цит. по: Steinhoff et al. (eds.). - P. 245.

756

ЦАМО. — Ф. 233. — Оп. 2374. — Д. 194. — Л. 78.

757

Васильев Николай. Красный цвет победы // Всем смертям назло. М., 2000.

758

SHAT 7 Р 163.

759

ЦАМО. — Ф. 233. — Оп. 2374. — Д. 194. — Л. 78.

760

Интервью с анонимным собеседником. — 1999. - 5 ноября.

761

Лучинский А. На Берлин!

762

Eva Reuss in Schwerin. - P. 166.

763

Архив Гроссмана. — Л. 241.

764

Там же. — Л. 240.

765

BA-MA MSgl/976. — Р. 25.

766

Ibid.

767

Конев. — С. 236.

768

Архив Гроссмана. — Л. 240.

769

BA-MA MSg2/1283. — Р. 22.

770

Здесь справедливости ради стоит напомнить о "грабительском" Версальском мирном договоре, Мюнхенском соглашении, политике "умиротворения Германии" и подталкивания ее к агрессии против СССР, проводимой правительствами Великобритании и Франции. Именно эти непредвзятые факты историки называют в числе основных причин Второй мировой войны. — Примеч. пер.

771

AGMPG II. Abt, Rep. 1А, А2. IA 9/-Havemann.

772

Rocolle. - 1992. - P. 108–109.

773

Marianne Remold // Bollmann et al. - P. 67.

774

К сожалению, убийства, грабежи, насилия над женщинами — эти неизбежные спутники войны — совершали военнослужащие и советской, и других союзных армий. (В армии США, например, за эти преступления было казнено тогда шестьдесят девять человек.) Но в целом советские бойцы проявили гуманное отношение к мирным немецким жителям, особенно с учетом содеянного гитлеровцами в СССР. Командование Красной Армии предпринимало очень жесткие меры для предотвращения бесчинств в отношении гражданского населения. 19 января 1945 года Сталин подписал приказ, который требовал не допускать грубого отношения к мирным жителям. В развитие этого приказа Ставки последовали приказы командующих фронтов и армий. Среди бойцов Красной Армии проводилась широкая разъяснительная работа. Наряду с ней принимались и жесткие карательные меры к военнослужащим, совершившим бесчинства по отношению к местному населению. Как свидетельствуют данные военной прокуратуры, в первые месяцы 1945 года за преступления против гражданского населения было осуждено военными трибуналами четыре тысячи сто сорок восемь офицеров и солдат. Несколько показательных судебных процессов над военнослужащими завершились вынесением им смертных приговоров. Между тем в докладе военного прокурора 1-го Белорусского фронта о выполнении директивы Ставки ВГК об изменении отношения к немецкому населению, подготовленном 2 мая 1945 года, отмечалось: "Насилиями, а особенно грабежами и барахольством, широко занимаются репатриированные, следующие на пункты репатриации, а особенно итальянцы, голландцы и даже немцы. При этом все эти безобразия сваливаются на наших военнослужащих…" (Выдержки из документов по этому вопросу см.: Информационный бюллетень Ассоциации историков Второй мировой войны. — 2002, № 7.) — Примеч. пер.

775

О событиях в Далеме см. также: Naimark. — Р. 82.

776

ЦАМО. — Ф. 233. — Оп. 2374. — Д. 93. — Л. 706.

777

Там же. — Л. 650.

778

Anonymous. — Р. 49.