4

Расхождение Сукенника с ЦК партии и исключение его из партии. - Издание им в ответ прокламации от имени Общественно-социалистической рабочей организации. - Решение ЦК партии убить Сукенника и его обращение к русской полиции. - Его письмо в варшавскую охранку о подготовке центром партии нападения на казначейство в Киевской губ. - Падение в нем «всякого революционного духа». - Сукенник стал «никто». - «Случайный» его арест ченстоховской полицией. - Допросы его жандармскими и судебными властями. - Выдача им членов партии и некоторых боевиков. - Отправка его в Варшаву и допрос его варшавскими жандармами: полковниками Глобачевым и Сизых и генералом Утгофом. - Обыски и аресты в Домбровском бассейне по указаниям и при участии Сукенника, переодетого в форму городового. Дальнейшие допросы и дальнейшие выдачи.

По делам боевой организации я был в Ченстохове и Домбровском бассейне, где и рассказал рабочим, что некоторые товарищи, бывшие до этого времени в оппозиции против центра партии, теперь, пробравшись к власти, ведут кампанию за соглашение с центром партии. Рабочие, убежденные мною, стали противодействовать соглашению с центром. В это время в центр партии из русской Польши руководящая по районам организационной работой интеллигенция стала посылать на меня жалобы. В них они говорили, что я веду среди рабочих пропаганду против центра и его политики, что настроение рабочих становится враждебным к центру и руководителям организационной работой по районам. Вскоре я был вызван в Краков, где и явился к членам штаба боевой организации «Станиславу-Марцину» и «Франеку», Гибальскому. Последние направили меня к представителю организационно-агитационного штаба по кл. «Михаил», с которым я встретился в редакции «Трибуны». В отдельной комнате Михаил, в качестве представителя организационно-агитационной работы, стал упрекать меня за мою пропаганду среди рабочих против интеллигенции в партии и ее центра. Я, как социалист, стал ему доказывать неправильность ведения центром партийной работы. На это он ответил, что центр знает, что я честный человек, социалист и геройский боевик, оказавший им большие услуги. Однако, ввиду моей пропа-{421}ганды в среде рабочих против центра партии и вообще интеллигенции в партии центр решил меня от партийной работы устранить. На это я ответил ему, что это постановление может быть вынесено только партийным судом, причем добавил, что они все, вместо того чтобы заняться разумной революционной работой в партии, сидят в Закопане и Кракове, кутя и занимаясь грязными делами. Михаил, вскочив со стула, гневно сказал мне, что не желает больше разговаривать со мною и выбежал в соседнюю комнату. Выйдя из редакции „Трибуны" на улицу, возмущенный до глубины души, направился прямо на квартиру члена Центрального Комитета партии, ныне начальника всей Польши, Юзефа Пилсудского, где застал его сидящим за столом над своими военными учебниками. Я рассказал Пилсудскому все, что произошло между мною и Михаилом в редакции «Трибуны» и попросил партийного суда. Пилсудский ответил согласием и обещал поговорить с Михаилом. Выйдя от Пилсудского, я отправился на квартиру Карла Павинского, который тогда уже проживал в Кракове и у которого остановились приезжие боевики. Я написал заявление в штаб боевой организации, в котором потребовал над собою партийного суда. Я требовал, чтобы на этот суд были вызваны члены окружных комитетов партии Ченстоховского и Домбровского районов, а также старшие «шестерки» боевой организации тех же районов. Я хотел, чтобы все эти люди присутствовали на моем суде и были моими свидетелями, а равно очевидцами всего, что произойдет на суде со мной. Я хотел разоблачить на суде Станислава-Марцина и Гибальского, «Франека», по инициативе которых была создана оппозиция против центра партии. Ими же было подготовлено все к расколу ее или свержению Пилсудского с его компанией. Выйдя из дома с написанным мною заявлением, расстроенный до крайности, я пошел к члену штаба боевой организации Станиславу-Марцину, которому и передал свое заявление, прося его поскорее созвать суд. Станислав обещал.

На следующий день Станислав сказал мне, чтобы я завтра утром явился в редакцию «Трибуны», что и сделал я. В «Трибуне» я нашел Станислава, Франека и только что на {422} днях приехавшего из Польши Юстина, члена штаба боевой организации. Вскоре пришел Валерий, «Словик», Вронский, Пилсудский, Михаил и еще кое-кто. Все они вышли из комнаты, где я находился. Станислав, Юстин и Франек - все трое также ушли к остальным. Я остался один и все время нервно расхаживал по комнате. Наконец, вышли ко мне Станислав, Франек и Юстин. Первый заявил, что решено никакого суда надо мной не производить, так как у центра партии достаточно данных, что я анархически-коммунистического мировоззрения. Ввиду этого суд является для меня лишним, причем Станислав просил меня передать другому лицу, назначенному партией, боевую организацию, находящуюся в моем ведении, и ее оружие. На это я ответил, что протестую против уклонения центра партии от суда. Адреса боевой организации штабу известны, а также известно, где хранится оружие. В заключение я сказал, что таковое ни мое, ни их, а рабочих; «Поезжайте к ним, если они вам его дадут, берите». Юстин ответил на мои слова какой-то угрозой. Я же продолжал свой разговор со Станиславом и Франеком, упрекая их за то, что, став у власти, они умывают руки, круто повернув в сторону. Совместно с Пилсудским они стали проводить дальше его политику. Я добавил, что, по мнению центра, правду могут говорить только анархисты, я снова просил созвать суд. Они, т. е. центр, никогда не были социалистами и не будут друзьями рабочему классу. Однако, придет время, когда они сами на практике убедятся в этом. На этом наш разговор в редакции «Трибуны» закончился, и я, уходя, не повидался ни с Пилсудским, ни с другими, находящимися в соседней комнате.

Придя на квартиру к Карлу Павинскому очень расстроенный, я рассказал все, что произошло со мною и стал плакать. После этого я пошел опять к Станиславу, пытаясь разрешить вопрос с судом. На это он ответил, что центр партии отрицает суд, имея достаточно фактов о враждебном настроении рабочих в Польше против центра партии и интеллигенции в партии. Он же сказал, что центром постановлено опубликовать в партийной газете «Работник» об исключении меня из партии. В скором времени это было сделано. После {423} этого из Кракова я написал письмо в Домбровский бассейн жене боевика Павла Далях, который еще в 1908 г. был арестован и содержался в тюрьме. Я просил ее приехать ко мне в Краков. Когда она приехала, я передал ей письма в Ченстохов и Домбровский бассейн районным комитетам партии и старшим «шестерок» боевой организации о том, что произошло со мной. Ввиду этого рабочие приостановили партийную работу и следуемые деньги отказались сдать в районную (окружную) кассу. После этого я некоторое время пробыл еще в Кракове на квартире Павинского. За время моего пребывания там многие меня предупреждали быть осторожным, так как центр партии несомненно не остановится ни перед чем по отношению ко мне, вплоть до убийства. Об этом передавал мне один эмигрант по кл. «Генек», который в то время служил в редакции «Трибуны» и наблюдал все происшествия. Я сам предусматривал это и потому стал осторожнее. В это время стал часто заходить ко мне на квартиру Карла Павинского боевик летучего отряда из Плоцка по кличке «Стефан». До этого времени между нами не было близких отношений, а теперь он стал ходить ко мне и уговаривал ходить по вечерам на прогулку за город. Это стало мне подозрительным, и я с ним ни разу туда не пошел, не объясняя ему почему именно. В это же время Карл Павинский зашел на квартиру к Станиславу, где виделся с Юстином, членом штаба боевой организации. Последний сказал Павинскому, чтобы он предложил мне уйти с его квартиры и отказал в содержании меня, так как на это давались средства партии. Карл Павинский сказал мне об этом, но до того заявил Юстину, что он этого сделать не может благодаря старому и хорошему знакомству со мною.

Мое положение ввиду вышеизложенного стало невозможным, и я уехал в Ченстохов и Домбровский бассейн, где на собрании и рассказал рабочим все, что произошло со мною. После моего приезда в Польшу пришли сведения ко мне, чтобы я был осторожным. В то же время интеллигенция, работавшая по районам, стала распространять перед рабочими разную клевету на меня, предлагали меня остерегаться, стали наводить обо мне справки, что кому говорю, у {424} кого бываю, где проживаю. Всей распространяемой обо мне клевете партийные люди не верили и решили отколоться от ПСП рев. фракции. В это время на одном из небольших собраний у рабочего Степана Мартела по кл. «Яцек», члена окружного комитета партии и в то же время старшего «шестерки» боевой организации, я встретился с членом организацион.-агитац.-штаба ПСП рев. фракции Длугошевским по кл. «Тадеуш». Последний сказал мне, что я напрасно говорю рабочим о неладах в центре партии, что рабочим в партии нельзя дать воли, как я хочу, нельзя допустить, чтобы они управляли сами, так как это стадо скота, которое называется лишь людьми; с ними можно что-нибудь сделать поскольку их крепко держать в кулаке. Эти слова меня сильно возмутили, и я ответил ему, что удивляюсь, как он, считая себя таким человеком, посвящает свои труды для этого же скота. Что он мне на это ответил, не помню.

Приехав в Краков на совещание с некоторыми эмигрантами, в том числе и с Виктором Вцисло - «Кмицицом», Гравером и Генеком, мы решили, что ввиду создавшегося положения мне надо быть очень осторожным, а также из отколовшихся людей от ПСП рев. фракции создать новую, но уже чисто рабочую организацию. С этой целью мне надо уехать на некоторое время в Польшу и подготовить для этого почву, а затем вернуться в Краков. Здесь мне надо оставаться, так как центр партии ПСП рев. фракции не смеет убить меня в Кракове, а дальнейшей работой в Польше по созданию новой организации займутся другие люди. Прибыв в Ченстохов, я совместно с учителем одноклассного начального училища по фамилии Лясотой составили прокламацию к сельским и фабрично-заводским рабочим за подписью Совета общественно-социалистической рабочей организации.

Черновик этой прокламации был прочитан на собрании членов окружного комитета партии, а также других ее членов, которые одобрили ее содержание. Было решено напечатать прокламацию секретно в легальной типографии, где один из членов окружного комитета партии Зых, по кличке «Малина», имел знакомых служащих. С их помощью удалось напечатать около тысячи экземпляров, которые и были рас-{425}пространены по Ченстохову и Домбровскому бассейну. Часть была послана в гор. Лодзь, куда их увез один из лодзинских боевиков, отколовшийся от ПСП рев. фракции, по фамилии Пионтек. В один из приездов ко мне Пионтек мне предложил возможность с организованными в Лодзи боевиками взорвать Лодзинское охранное отделение и убить начальника Лодзинской тюрьмы за издевательство над арестованными. Для этого предприятия у них не хватает оружия и нет динамита. Этот проект мне очень понравился, и я выдал ему для Лодзи пять маузеров, десяток браунингов с патронами и около десяти фунтов динамита. Все это он увез с приехавшей с ним женщиной в Лодзь с квартиры Павла Мильчарского.

В нашей прокламации говорилось о развитии революционного движения, которое тогда должно было сменить название царя лишь президентом, от чего не изменится положение рабочего класса. Рабочие, будучи разбитыми на отдельные партии, присмотрелись сами к междупартийной борьбе, когда рабочие одного станка выходили на улицу и на глазах общего своего врага убивали друг друга из-за того, что они принадлежали к разным партиям. Все эти партии натравливают рабочих друг на друга распространением среди них убеждений религиозных, национальных и политических. Этим они хотят не допустить рабочий класс объединиться в единое целое, и тем обезвредить его для свержения капиталистического мира. В нашей прокламации призывались рабочие, как имевшие одну цель, объединиться в единую социалистическую рабочую организацию и общей могучей своей силой свергнуть существующее веками капиталистическое иго.

Еще задолго до выпуска прокламации ко мне из Кракова прибыл в Ченстохов инструктор боевой организации Юзеф Рыба, кл. «Бонифаций». Он говорил о том, что его послал Станислав-Марцин с предложением принять участие в одной крупной операции. Я очень удивился этому и заявил в ответ, что ввиду решения центра партии относительно меня, обращение ко мне Станислава для меня очень странно, и я скорее вижу в этом злое намерение, чтобы таким путем заманить {426} меня в удобно скрытое место для убийства. Если бы это было и не так, то я дальше поставщиком денег Пилсудскому не буду. Бонифаций на это ответил, что он в этом не разбирается, что это может быть даже и так, как сказал я, и с тем он уехал.

Интеллигенция, работавшая в это время по районам в партии ПСП рев. фракции, продолжала распускать обо мне разную злостную клевету, о чем было мною уже указано выше. Ввиду этого революционный дух стал у меня падать и в то же время порождается злоба и желание мести центру партии ПСП рев. фракции и всем остальным ее работникам, кто только занимался обо мне клеветой.

В это время приехал ко мне из-за границы инструктор боевой организации Бертольд Брайтенбах, кл. «Витольд», предупредить меня. Просила предостеречь меня также сестра инструктора боевой организации Александра Очковского - Мария Очковская в Кракове, которая узнала от своего брата и других боевиков, что центром партии решено меня убить и что с этой целью в Ченстоховский и Домбровский районы высланы боевики. То же утверждали и партийцы в Домбровском бассейне, что с этой целью ведется разведка, где я проживаю, к кому хожу и т. д. Ввиду этого я решил при содействии Марии Пецух из Ченстохова обратиться письменно к приставу 2-го полицейского участка Татарову. В этом письме я предлагал встретиться со мной в Кракове, так как я боялся ареста или убийства полицией. Татаров ответил, что может видеться со мною только в Ченстохове. Однако, так как я ему не доверял, а он мне, то из этого ничего не вышло. Я написал ему письмо, чтобы он снесся с начальником варшавской охраны. Вскоре я получил от него письмо, чтобы я сам ехал в Варшаву к начальнику охраны. Далее говорилось, что после приезда в Варшаву могу по любому аппарату позвонить в охрану и вызвать «Владислава». Однако, ехать в Варшаву я боялся и не поехал. Через некоторое время ко мне пришла Мария Пецух и сказала, что ее к себе вызывал Татаров, что к нему кто-то приехал из охраны и хочет меня видеть. Он просил ее передать мне, чтобы я не боялся встретиться с ним. Я встретиться побоялся и просил Марию Пецух передать ему, {427} что она меня не видела, так как меня, вероятно, нет в Ченстохове. После этого я уехал в Домбровский бассейн, где проживал некоторое время в деревне Нивка у одного крестьянина. Бертольд Брайтенбах в то время находился в Ченстохове и незадолго до своего отъезда оттуда за границу с боевиком Станиславом Беднаркевичем и еще кем-то убили по подозрению в шпионаже Антона Пецуха, мужа Марии Пецух, брат которой Станислав Клемчак или Климчак служил стражником и за свои жестокости намечен был по приговору партии к убийству. Брат убитого Пецуха, Ян Пецух, также служил агентом в лодзинской охране. Некоторое время спустя Бертольд Брайтенбах, по кличке «Витольд», прибыл в Домбровский бассейн из Ченстохова. С контрабандистом Цвиклинским из деревни Поромбка отправился на границу, чтобы уехать в Краков. Солдат, стоявший на пограничном посту в лесу, был знаком с Цвиклинским и они, подойдя к нему, стали на самой границе разговаривать. В этот момент они увидели, что случайно из кордона, где проживают солдаты, вышел солдат. Последний увидел разговаривающими Цвиклинского, Брайтенбаха и солдата на посту. Последний, чтобы не было на него подозрения в пропуске людей на своем посту, произвел из винтовки вверх выстрел. Стоило Брайтенбаху сделать несколько шагов, и он был бы на австрийской стороне. Однако, он на выстрел солдата открыл стрельбу из браунинга и ранил последнего. Тогда и тот выстрелами из винтовки прострелил Брайтенбаху ногу. Последний, лежа на границе, все время стрелял по прибежавшим из кордона солдатам, и выстрелами последних был убит.

Смерть Брайтенбаха, одного из наиболее близких мне товарищей по боевой организации, ужасно на меня подействовала, тем более что он приехал из-за границы с целью предостеречь меня от грозящей опасности. Это еще более убило во мне энергию и революционный дух и озлобило против центра партии настолько, что я уже не скрывал этого в письме на имя Марии Очковской в Кракове.

Вскоре после смерти Бертольда Брайтенбаха я написал письмо приставу Татарову, которое послал ему через Марию Пецух, и просил передать начальнику варшавской охраны. В {428} письме этом я написал о партии и о подготовке центра нападения на казначейство в Киевской губ. Однако, места нападения я не указывал, так как и сам не знал его. Сообщая это, я хотел лишь отомстить центру партии и его сторонникам, кои распускали обо мне разную клевету и подстрекали против меня. Мысль о встрече с кем-либо из охраны казалась мне страшной. Я вспоминал о всех террористических актах, выполненных мною, о которых жандармерия имела в руках неопровержимые факты о моем в них участии. Я никогда не поверил бы, что мне все это могут простить. Кроме этого я знал и то, что у меня будут спрашивать обо всем известном мне по партии, и будут требовать выдачи им рабочих, принадлежащих к партии, а этого сделать я не хотел. В конце концов решил по поднятому мною вопросу с охраной покончить, т. е. отказаться от дальнейших попыток к сближению с охраной и уехать совсем за границу. Так как денег у меня на выезд было мало, я пошел в деревню к своему старшему брату Яну. Брат был очень религиозным и презирал социализм. Против меня был озлоблен. Он удивился моей просьбе и сказал, как же это так у вас в партии нет денег. На это я ответил, что иногда все бывает и случается. Это было незадолго до моего ареста. Брат не отказал мне и дал пятьдесят рублей. Я поблагодарил его, распрощался и ушел обратно в Ченстохов.

Под впечатлением постановления центра партии убить меня и всего того, что произошло на этой почве вокруг меня и чего я из-за всего этого сам коснулся, во мне исчез весь революционный дух, исчезла с ним и энергия, и я стал никто. Чтобы уехать за границу, я из Ченстохова направился в Домбровский бассейн и там с контрабандистами должен был пробраться через границу в Австрию. Придя в колонию Феликс, а также в деревню Поромбка, которые были вблизи границы, я узнал, что из-за происшествия с убийством Бертольда Брайтенбаха и ранения им солдата, переход границы очень затруднителен. Узнав все это, я решил вернуться в Ченстохов и пройти границу около Герб. По Варшавско-Венской ж. д. я доехал до ст. Порай, т. е. не доезжая до Ченстохова одиннадцати верст. Оттуда направился в город пешком, так как не хотел прибыть в Ченстохов на станцию, где {429} могли бы меня узнать и арестовать. Со ст. Порай я пошел в обход через деревню Миров. Там меня остановил стражник ченстоховской конной полиции с браунингом в руке и спросил меня, кто я и откуда иду. Я ответил ему, что иду из деревни на вечернюю смену. Не дав дотронуться мне руками до кармана, он с браунингом в правой руке левой обыскал меня и отобрал у меня браунинг и записки. Стражник доставил меня арестованным к начальнику ченстоховской земской полиции Лебедеву. Стражнику, арестовавшему меня, я назвался другой фамилией. Когда мы пришли в канцелярию начальника полиции, дежурный, вахмистр полиции Бондаренко, который ранее был акцизным чиновником и знал меня с малых лет, а также и другой вахмистр полиции Жуликов, знавший меня с детства, сразу же выяснили мою фамилию и сразу же по телефону передали начальнику Лебедеву, что я арестован. Тот немедленно прибежал со словами: «Наконец, мы тебя словили. Долго, брат, за тобой гонялись. Да все боялись тебя, а теперь поговорим с тобою». Дальше он заявил, что я уже не в партии, так как у них имеется партийная газета «Работник», в которой напечатано, что инструктор боевой организации по кличке «Эмиль» за свои анархические убеждения исключен из партии. Дальше он сказал, что теперь меня самого хотят убить, причем, к моему удивлению, произнес: «За что вы убиваете этих городовых - баранов, которые служат ради куска хлеба, вот кого бы убивали - нас. Мы знаем, что делаем, а что городовых, вы убьете одного, а у меня уже сорок прошений лежит с просьбой на службу». После этого он велел двум стражникам встать при мне с винтовками, а сам передал по телефону начальнику жандармского управления, начальнику уезда, тов. прокурора и следователю о моем аресте. Это было уже вечером.

Скоро прибыли также пристав Денисов и Татаров, причем Денисов предложил мне говорить всю правду. Прибыли также товарищ прокурора и жандармский подполковник Есипов. Ввиду позднего времени тов. прокурора не стал меня допрашивать, а жандармский начальник велел перевести меня в тюрьму и там лишь в присутствии жандармского конвоя стал меня допрашивать о партийной работе и организа-{430}ции. Я не отрицал своей принадлежности к партии, так как у них имелись обо мне факты; но я сказал, что в боевой организации я работал лишь в техническом ее отделе, т. е. по перевозке и сохранению оружия и т. п., и в террористических актах я участия не принимал. В ответ он произнес: «Что вы ерундите, у нас есть целая куча сведений об этом; по показаниям инструктора боевой организации Тарантовича, „Альбина“, вы были его помощником; вы же убили жандармского вахмистра Крыкливого, были инструктором боевой организации. У меня имеется статья о вас в партийной газете „Работник“. Я вас давно бы арестовал, только мы все думали, что вы сами к нам придете». Затем он меня спросил - знаю ли я Мильчарского и его жену. На это я ответил, что нет. Тогда он засмеялся и сказал мне: «Вы даже спали с Мильчарской на одной кровати, а не только просто знаете их». Продолжая допрашивать, сказал, что «мы знаем каждый ваш шаг, как вы жили за границей, где и что делали».

На этом допрос закончился, и он ушел отправить телеграммы с уведомлением о моем аресте начальнику губ. жандармского управления в Петрокове, прокурору Петроковского окружного суда и начальнику Варшавского охранного отделения. Из канцелярии меня перевели в камеру. При открытых дверях камеры поставили двух городовых с винтовками. Вскоре прибежал в тюрьму ко мне начальник земской полиции Лебедев; оглядывая меня, приказал городовым зорко следить за каждым моим движением, а если попытаюсь что-либо сделать - стрелять. В это время снова пришел ко мне жандармский начальник. Это было уже поздно ночью. Удалив начальника земской полиции, стал в канцелярии допрашивать меня об участии в террористических актах и предложил выдать ему ченстоховских боевиков. В некоторых террористических актах, которые можно было доказать, я стал ему сознаваться. Что же касается участия в них других боевиков, то говорил лишь о тех, которые куда-либо выехали или же которых нет в живых. Я сказал, что большинство их знаю только по кличкам, а что касается 1909 и 1910 годов, то в Ченстохове совершали террористические акты преимущественно приезжие боевики из-за границы, а местные боевики {431} бежали за границу. Затем привели в тюрьму арестованных Мильчарского Павла и его жену, Марию Пецух, которая передавала мои письма приставу Татарову, и ее сестру, Владиславу Климчак. Их мне предъявили, но я ответил, что знаю их, но к партии они не принадлежали. Это заявление пока не помогло, и их оставили в тюрьме.

Утром из Петрокова прибыли на допрос прокурор Петроковского окружного суда и следователь по важнейшим делам Коломацкий. Как мне помнится, участковый следователь 3-го участка г. Ченстохова вызывал экстренно повесткой в качестве свидетелей по моему делу о нападении на акцизных сборщиков и убийстве таковых в Ракове. За мною в тюрьму пришли три жандарма, которые и перевели меня на допрос в уездное управление начальника. На улице от самой тюрьмы до уездного управления стояла цепь из солдат, полиции и жандармов. В уездном управлении я застал начальника уезда князя Авалова, жандармского начальника подполковника Есипова, прокурора окружного суда, следователя по важнейшим делам Коломацкого, участкового следователя и товарища прокурора, а равно вызванных свидетелей из Ракова: приказчика казенной винной лавки Каминского со старшей дочерью и ксендза. Свидетели по делу о нападении на винную лавку и нападении на акцизных сборщиков и убийстве таковых рассказали о моей деятельности. Каминский с дочерью сказали, что я нападал на лавку с другими два раза и третий раз Каминский меня видел, как я с браунингом в руке быстро бежал от места нападения и убийства сборщиков. Ксендз, который был очевидцем из окна своей квартиры нападения и убийства сборщиков, заявил, что я немного похож на одного из нападавших, но утверждать под присягой он не может, что это именно я. Допрашивающим я заявил, что в нападении на винную лавку я принимал участие, но в нападении на акцизных сборщиков и их убийстве участия не принимал, а был около места нападения лишь случайно. Это меня заставило бежать, как видел Каминский. Подписав протокол допроса, следователь дал мне подписать постановление на содержание под стражей. Прокурор окружного суда и товарищ прокурора заявили мне, что по это-{432}му делу я буду передан Варшавскому военно-окружному суду и препровожден в десятый павильон Варшавской цитадели. Я знал, что для военного суда этих фактов достаточно, чтобы меня повесить.

Дальше начался допрос следователем Коломацким, товарищем прокурора и жандармским начальником по другим террористическим актам. Жандармский начальник Есипов стал внушать мне, чтобы я раскрыл все известное мне о партии. Тогда можно рассчитывать на замену варшавским генерал-губернатором смертного приговора военного суда на небольшой срок каторги. На допросах я указывал и других лиц партии, но по боевой организации лишь немногие могли быть арестованы, а большинство - одних уже не было в живых, другие уехали за границу или же были мне известны лишь под кличками. За время моей работы в партии я действительно никогда не интересовался фамилией партийного человека и знал фамилии, поскольку это требовалось, как необходимость. Меня, как боевика, знала огромная масса рабочих фабрик и заводов. В Ченстохове редко на какой улице кто-нибудь не знал меня, я же, зная очень многих партийных людей, избегал знакомства с ними, так как они не имели со мной общей боевой работы в партии. Очень многие из других политических партий знали меня, но я никогда не стремился к сближению и тем самым не интересовался их фамилиями. Теперь, когда я был арестован и началась выдача членов партии, это оказалось большим счастьем, так как возможно, что иначе я выдал бы больше людей, чем сделал. Ничуть не преувеличивая, говорю истинную правду, что рабочие фабрик и заводов очень любили меня, и многие старались быть со мною знакомыми ближе, но я этого избегал, тем более в видах конспирации по инструкции боевой организации. В конце концов это послужило к лучшему.

На второй день моего ареста в Ченстохове, во время допросов меня прокурором, следователем и жандармским начальником, людей, которых можно было арестовать, было указано мною немного, и допросы производились исключительно по обвинению меня самого. Как-то вечером кончился допрос, и я услыхал разговор жандармского начальника, что {433} Сукенника партийные хотят отбить у конвоя, который будет провожать меня по городу на вокзал. Ночью пришла из Варшавы телеграмма, чтобы меня немедленно доставили в Варшаву, и ночью под сильным конвоем меня увели на вокзал. По улицам на вокзал, по которым меня проводили, сплошь стояли солдаты и полиция, а мне наложили наручники. Вместе с конвоем на вокзал пришли жандармский начальник и начальник земской полиции. Я видел также помощника пристава Арбузова, на которого я сам организовал покушение и принимал в нем участие. В поезде мы сели в пассажирский вагон, с двумя жандармами рядом и по сторонам. В вагоне еще было двенадцать городовых с вахмистром полиции. Утром поезд прибыл в Варшаву. Меня с вокзала под тем же конвоем на извозчике доставили прямо в Охранное отделение. После принятия меня от конвоя дежурным по охране в дежурную комнату пришел помощник начальника охраны Сизых. Взяв меня с собою в кабинет, он выразил сожаление, что я сам не явился и что теперь дело находится в скверном положении.

Я попросил купить мне чего-нибудь поесть, сказав, что мои деньги сданы дежурному, на что он ответил согласием, прибавив, что расходы на содержание меня оплатит Охранное отделение. Через некоторое время в кабинет вошел жандармский полковник. Это был начальник Охранного отделения, Глобачев. Он посоветовал мне на допросах говорить всю правду, тогда для меня все будет сделано. После этого в Охранное отделение прибыл помощник варшавского генерал-губернатора, генерал-лейтенант Утгоф. Последний заявил, что он все устроит для меня у генерал-губернатора Скалона, чтобы смертный приговор военного суда заменили мне небольшим сроком каторги. После этого начал допрос подполковник Сизых, который спрашивал меня по делам, происходившим за последнее время. Он сказал, что, по его сведениям, партийные, боясь арестов по моим указаниям, уже бегут в Краков. Тогда же я узнал, что тем человеком, который приезжал в Ченстохов к приставу Татарову и который хотел видеться со мною, а равно и адрес по телефону, который мне был указан Татаровым в письме, был ротмистр жан-{434}дармского Охранного отделения Анненков. Последний сейчас же уехал в Ченстохов и Домбровский бассейн произвести следствие по моим указаниям.

На второй же день после приезда в камеру Охранного отделения ко мне принесли обмундирование городового и велели переодеться с тем, чтобы с чинами охраны ехать в Ченстохов и Домбровский бассейн для более удобного производства обысков и арестов по партии. Шашку мне дали без клинка. Забрав меня с собою, приехали на Венский вокзал, откуда поездом прибыли в Домброву. Со мною в форме был лишь один городовой Охранного отделения; остальные агенты были одеты в штатское. В Домброве нас на станции встретили жандармский ротмистр Анненков и Тарасевич. С обыском пошли в Домброве лишь в два места - к партийным Раевскому и Новаку. У первого была найдена литература, а у другого - один маузер, но они не принадлежали к боевой организации и лишь по партии участвовали в районных комитетах. Кроме этого был арестован еще один сапожник, фамилии которого я не помню. Я лично к нему на арест не ходил. На вопрос ротмистра Анненкова - куда еще пойдем, - я ответил, что боевиков у меня в Домброве не было, а партийных адресов и фамилий я не знал, а встречался с ними на квартире указанных выше Раевского и Новака, на что Анненков сказал, что в Домброве есть «шестерка» боевиков. Он уверен, что я их не знаю, так как она сформирована лишь в последнее время. Между прочим, все боевики этой шестерки ему известны, но он пока оставил их в покое.

С домбровским поездом мы уехали в Стржемешицы Большие, где по моему указанию было найдено в складе ПСП рев. фракции у Филиппа Журека пять или семь маузеров, и несколько неисправных браунингов. Кроме этого места, мы пошли еще в Малые Стржемешицы, где были в двух местах. У одного бывшего боевика ничего найдено не было. Я сказал, что он не принимал участия в террористических актах и вышел из партии, и его оставили. Другой член окружного комитета, по кличке «Владек», был арестован. Он обещал ротмистру Анненкову быть тайным сотрудником, и тот его освободил. Однако, он скрылся за границу. Лично я в {435} Домбровском бассейне ни к кому больше не пошел, заявив, что всех известных мне партийцев я уже указал, а больше никого не знаю. Кроме того, фамилии не всех боевиков мне известны, а лишь их клички. Из тех боевиков, которые были мною указаны, был арестован один лишь боевик сосновицкой организации; он недавно поступил и участия в террористических актах не принимал, а остальные боевики скрылись. Также по моим показаниям был арестован в дер. Поромбка член окружного или участкового комитета Викентий Кульнецкий, у которого были найдены два браунинга, принадлежащие местной боевой организации. Также был арестован член окружного комитета, проживающий в семейных домах «Пекин». Я на него не указал бы, но у ротмистра Анненкова имелись агентурные сведения, в которых говорилось, что он «хороший знакомый Сукенника». Он, действительно, был сторонником моих политических воззрений. По прибытии в Домброву ротмистр Анненков по своим агентурным сведениям арестовал несколько человек, представив их мне. Я заявил, что я их не знаю. Анненков одного из них уговаривал быть его секретным сотрудником и всех, кажется, освободил.

В это время в Домбровском округе работали: по боевой организации инструктор «Петр», по агитации окренговец «Мцислав» и член организационно-агитационного штаба по Ченстоховскому и Домбровскому округам «Корнель». Кто-то из этих партийных работников в то время, как я был в Домброве с ротмистром Анненковым, все время поддерживал связь с охранкой. К одному из них прибыл из Ченстохова окренговец по агитации «Эверист», но тот указал его агентам варшавской охраны, и Эверист был арестован. Его предъявили мне. Ротмистр Анненков по сведениям, исходящим тогда от того же лица в Домброве, ожидал прибытия из Ченстохова двух учительниц, сестер Закржевских, и двух помощников окренговца, по кличкам «Ержи» и «Наполеон», первый по фамилии Зорский и второй Скржинецкий. То, что я жил в Домбровском бассейне в деревне Нивки и у кого, варшавская охрана, оказалось, прекрасно знала. Ротмистр Анненков хотел поехать туда и арестовать этих людей, но я его просил не {436} делать этого, так как люди эти, что и было на самом деле, беспартийные, и я проживал у них лишь по знакомству. Со станции Сосновицы Венской ж. д. в этот приезд ротмистр Анненков с начальником сосновицкой жандармерии ездили к кому-то в Германию в Каттовицы, и там у них было с кем-то свидание из приезжавших к ним из Кракова.

После этого мы приехали в Ченстохов. В Ченстоховской тюрьме мне были предъявлены арестованные по моим показаниям, из коих по боевым делам было четыре человека. Один боевик, по фамилии Юзеф или Ян Герас, не принимавший участия в террористических актах, и другой быв. боевик Адам Голомб, у которого нашли отданный ему на хранение динамит. Голомб со мной принимал участие в убийстве, по приговору партии Владислава Стромбека, но по террористическим актам я на него не указывал. Больше мною технического имущества партии выдано не было.

При моем аресте в первый же день у начальника земской полиции пристав 1-го полицейского участка Денисов уговаривал меня говорить всю правду по партии. Озлобленный на него этим, я заявил жандармскому начальнику, что он давал заявления из полиции в партию. Он был арестован. Дальнейшая его судьба мне неизвестна. Моему заявлению сильно удивились, так как жандармский подполковник Есипов сказал, что от Денисова он всегда получал самые секретные сведения о партии. Боевики Ченстоховекой организации, которые были сорганизованы мною в 1909 и 1910 годах, не все были мною выданы. О троих боевиках, которых, я выслал за границу из Ченстохова, и был уверен, что они не попадутся в руки полиции, мною было указано. Один из них, Ян Собчик, нелегально вернулся в 1910 году и уже после моего ареста был где-то арестован и привлечен за убийство шпиона Павловского. Кроме моих сведений, следственные власти о совершенном им убийстве знали также со слов матери убитого.

В Ченстохове ротмистр Анненков хотел, чтобы мы пошли на обыски и аресты на квартиры знакомых мне партийных. Я объяснил, что здесь, в Ченстохове, мои знакомые партийцы за последние два-три года разъехались неизвестно куда; некоторые вышли из партии. Так как в 1909 и 1910 годах {437} я редко выходил из дому в город, то и не могу знать многих партийных. Он в конце концов раздумал, и мы никуда по домам не пошли. Не знаю почему, но после моего ареста также арестовали и моего дядю Теодора Сукенника из деревни Бляховня, но через некоторое время его освободили. Также мною были указаны четыре контрабандиста и механик Гербской ж. д. Городецкий, которые помогали при водворении оружия и литературы из-за границы. Также были мною указаны два или три рабочих завода «Бляховня», фельдшер того же завода Боме и доктор Бржезовский, как имевшие отношение к делам партии. Был указан и быв. боевик, помощник механика Гербской ж. д. Мазик, по кличке «Кайтусь», за участие в убийстве стражника Бренчалова и жандармского унтер-офицера.

В то время, когда мы были в Ченстохове, ротмистр Анненков и жандармский начальник в Ченстохове от кого-то получили сведения, что рабочие собираются отбить меня у конвоя. Тогда же была получена телеграмма из Варшавы о немедленной доставке меня обратно в Варшаву. Меня тотчас же увели на вокзал.

На вокзале, в зале 2-го класса, я видел хорошо одетым боевика Станислава Беднаркевича, который, по-видимому, собрался куда-то ехать. Он, меня, кажется, не заметил, и я о нем тоже ничего не сказал. Брат его, бывший боевик, был арестован по моим показаниям. Был арестован тогда и бывший боевик Генрих Янота, но по террористическим актам не обвинялся.

Приехали мы в Варшаву прямо в Охранное отделение, где начались дальнейшие допросы, продолжавшиеся несколько дней, причем иногда вызывали меня поздно ночью. Допрос вел подполковник Сизых. Допрос начался с указания центра партии. Оказалось, что у них были сведения о нем более подробные, чем у меня. Тех, кого я знал только по кличкам, они знали по настоящим фамилиям. Когда допрос дошел до принадлежности моей к Союзу активной борьбы во Львове, где я мог указать не больше человек десяти или пятнадцати, и то больше половины лишь по кличкам, подполковник Сизых со смехом достал из шкафчика, где хранились {438} агентурные сведения, большой том и, указывая мне, сказал, что «здесь у меня весь этот Союз до одного человека». Оказывается, что у охраны были тайные агенты по разным государствам, откуда и получались сведения. В это время на границе был арестован жандармерией видный деятель Партии соц.-революционеров. По его просьбе он был доставлен в варшавскую охрану, где заявил, кто он, и отправил телеграмму в Департамент полиции, откуда поступила телеграмма о немедленном его освобождении.

Через некоторое время после моего ареста на допрос в десятый павильон приехал подполковник Сизых. Он сказал мне, что завтра вызовет меня к себе в охрану «показать знакомого, который к нам приехал из Кракова в Варшаву и сегодня будет нами арестован со своей любовницей». На мой вопрос: «Кто это?», он ответил: «Богдан». Он указал, что он женат, но с женой не живет. Фамилии Богдана я не знал и, указывая о нем в своих показаниях еще до его ареста, как имевшего отношение к штабу боевой организации и принимавшего участие в боевой конференции во Львове, я называл его лишь по кличке. Когда я был вызван по делу его ареста в охрану, подполковник Сизых сказал, что он арестован по чужим документам, но его настоящая фамилия Прыстор.

Еще через несколько времени охрана получила сведения из Кракова, что по известным документам отправится в Россию член Центрального Комитета партии Тытус Филиппович, по кличке «Стефан», что он едет в Петербург и на обратном пути будет в Варшаве и Лодзи. Все адреса, по которым ему придется бывать, были указаны кем-то охране. Когда он приехал из Петербурга в Варшаву, за ним следили. Затем в сопровождении филеров он приехал в Лодзь. Здесь он должен быть увидеться на чьей-то квартире с членом организац.-агитационного штаба Пуржаком, по кл. «Сицинский». Там они оба были арестованы, но Тытусу удалось незаметно уйти из канцелярии управления лодзинской охраны и скрыться за границу.

Все это я уже узнал позднее. Когда мне рассказывал подполковник Сизых о побеге Тытуса Филипповича, я сразу {439} понял, что охрана имеет своего сотрудника в центре партии [86]. Последний стоит близко к центру партии и пользуется большим доверием, так как сведения о приезде цекаэровца [87] Филипповича в Россию другому лицу известны быть не могли. Об арестованном в Лодзи Пуржаке, «Сицинском», в агентурных сведениях говорилось, что он «известен Сукеннику». Я его действительно знал во Львове под кличкою, но фамилия его мне была неизвестна. В это время в Варшаве был по агентурным сведениям арестован член организ.-агитационного штаба Тадеуш, знакомый мне лишь по кличке. Охрана же знала и фамилию его - Длугошевский. Подполковник Сизых, смеясь, указал на шкафчик с агентурными сведениями, говоря: «Вот там у меня вся их варшавская организация».

Через некоторое время подполковник Сизых, по агентурным сведениям, рассказал мне, что теперь в Кракове переполох и в центре партии стали не доверять друг другу. Теперь ищут провокатора у себя, причем Сизых заметил, что он думает так устроить, чтобы все они между собою передрались. Все, что происходило в центре партии, охране было известно вплоть до обыкновенных сплетен. Раз Сизых рассказал мне, что в Кракове в центре при участии важнейших деятелей партии был не то суд, не то совещание, где Корнель поскандалил с ними и уехал во Львов. Имя «Корнель» Сизых всегда так произносил, что у меня не оставалось сомнения о какой-то тайне. Так как работа Корнеля в партии в качестве руководителя организационно-агитационного штаба началась только в 1910 году, мне лично встречаться с ним не {440} приходилось. Он сам стремился познакомиться со мной, и с этой целью раз со знакомым членом организ.-агит. штаба по кличке «Макс» пришел ко мне на квартиру Павла Мильчарского в Ченстохове, но не застали меня дома. Потом жена Мильчарского рассказывала мне, что приходил «Макс» и еще другой, но клички его не знала. Рабочий шахты Мартел Стефан, по кл. «Яцек», в Домбровском бассейне из деревни Поромбка, член окружного комитета партии и старший «шестерки» боевой организации, выразился о нем однажды «Одет и ходит барином». Когда еще вначале меня допрашивал подполковник Сизых и задал мне вопрос, знаю ли я Корнеля, я ответил: «Знаю лишь со слов других, но лично в партии его не встречал». Сизых сказал: «Мы его знаем». Через некоторое время после этого из разговоров с Сизых я узнал, что Корнель был директором фабрики в Жирардове (и кажется, еще акционер). Он был случайно за последние годы арестован начальником земской полиции капитаном Александровым из Гродзиска. К нему сразу же после ареста ездил жандармский офицер из варшавской охранки, после чего Корнель сейчас же был освобожден и уехал в Краков.

За время моего ареста варшавской охраной получались из ПСП рев. фракции самые точные (секретные) сведения от трех сотрудников в партии, которые подписывались кличками по охране. Из их подписей помню двоих - «Весенний» и «Зеленый». Все агентурные сведения, более или менее имевшие для охраны значение, отпечатывались на шапирографе и посылались всем губернским жандармским начальникам по одному экземпляру и в Департамент полиции. Велась также переписка с полицией других государств; обменивались фотографическими карточками разыскиваемых людей.

Как-то раз за мною в десятый павильон прибыл утром конный конвой с тюремной каретой доставить меня в Охранное отделение. По прибытии туда, я со старшим агентом охраны Гуриным стоял у окна в дежурной канцелярии напротив дверей, ведущих с лестницы в канцелярию. Вдруг дверь открыл, намереваясь войти, хорошо одетый и в пенсне мужчина, который, увидев меня, молниеносно закрыл дверь обратно. По всем приметам его я мог сказать, что это был организатор {441} Союза активной борьбы из Львова Юзеф Сосунковский, или Корнель. Агент Турин, заметив, что произошло, взглянул на меня, но я сделал вид, что ничего не заметил. Так как Сосунковский не мог давать в это время секретных сведений, исходящих от центра партии, то я был уверен, что это именно был Корнель. Во многих агентурных сведениях охраны указывалось, что это «известно Сукеннику» или же было написано, что он «знаком Сукеннику», ввиду чего на этой почве происходили неоднократные допросы меня подполковником Сизых.

Как-то раз подполковник Сизых во время допроса вдруг спросил меня, знаю ли я помощника редактора газеты «Голос» во Львове, хромого на одну ногу. Я тотчас же вспомнил, что этот помощник редактора, фамилии которого я не знал и теперь не знаю, пожелал в 1908 году через кого-то из эмигрантов познакомиться со мной, и тогда он с этой целью приходил ко мне. С ним были еще два человека. Из его слов я узнал, что эти два человека - его товарищи, приехавшие к нему в гости из Варшавы. Я ответил, что помню такового и встречал во Львове на своей квартире, куда он пришел ко мне в 1908 г. Подполковник Сизых, желая изменить значение своего вопроса, спросил лишь, не помню ли я, на какую ногу он хромает. Этот вопрос не относился к протоколу допроса меня, и Сизых тогда сказал, что «мы его знаем, и надо бы его нам арестовать». Это было так сказано, что я сразу сообразил, что в этом помощнике редактора «Голоса» во Львове есть секрет охраны.

В Охранном отделении в Варшаве со мною в одной камере, где я содержался, через некоторое время после моего ареста всегда спал приезжий тайный сотрудник охраны; он был родом бельгиец и хорошо говорил по-французски. Фамилия его была Вальберси. Им где-то тогда, кажется, в Киеве или Екатеринославле было выдано много анархистов. В конце концов он получил в охране бумаги и уехал куда-то на шахты в Сибирь. Ему было тогда лет около сорока. {442}

Примечания:

[8] Вече. 1908. 16 дек.

[86] Сукенник безжалостно проваливал целый ряд политических работников. Им было выдано около 70-80 человек боевиков и партийцев. В то же время он пробует нащупать почву в смысле провокации внутри ЦК и указывает на целый ряд партийцев (случай с Тытусом Филипповичем, указания на Корнеля, помощника редактора «Голоса» и других). Совершенно несомненно, что в ПСП рев. фракции были крупные провокаторы, очень близко стоявшие к центру партии, но Сукенник их не знал и указывал, основывая свои догадки только на фантазии. Серьезно к его указаниям относиться нельзя. Для проверки его намеков необходимы были бы подробные изыскания в архивах.

[87] Цекаэровец - член Центрального Комитета.