3

Начало разочарования в партии ПСП и выступление Сукенника на партийном собрании львовской секции с разоблачением буржуазной сущности деятельности правления секции. - Отъезд в Краков и затем в русскую Польшу. Образование в Ченстохове боевой «шестерки». - Осада полицией дома, в котором скрывались боевики. - Измена Сухецкого и Павловского. Подготовка взрыва полиц. участка в Ченстохове. - Юзеф Пилсудский и его буржуазный уклон. - XI съезд партии в Вене и конференция во Львове.- Вопрос об экспроприированных 300 000 руб. на ст. Безданы и объяснения Пилсудского по этому поводу. - Раскол между интеллигентской верхушкой партии с Пилсудским во главе и рядовыми боевиками - рабочими.

После моего отъезда за границу я занялся чтением разной политической литературы, в том числе и анархической. Я видел, кто возглавляет социал-демократическое движение за границей, а равно и отдельные группы ПСП рев. фракции, видел, в частности, жизнь этих людей и их отношение к рабочим. В результате я пришел к заключению, что ПСП рев. фракция не является социалистической партией, а лишь злоупотребляет именем социализма, что под этой вывеской с помощью пролетариата имеется в виду устроить «демократический» строй, дающий блага жизни самой буржуазии, как это произошло во Франции. С течением времени я стал в душе анархо-коммунистических воззрений и оставался в ПСП рев. фракции дальше только потому, что она одна на территории Польши вела активную борьбу, сторонником которой я был по убеждению. Я оставался еще для того, чтобы в среду этой партии внести изменения и хотя бы частью толкнуть на путь моих воззрений. По-моему, рабочий класс должен быть не только слепым оружием в руках ведущей его интеллигенции. Эти-то мои убеждения послужили для меня роковым несчастием, и с моего полета, не знавшего страха смерти, для высшего права человека и свободы его духа они бросили меня в руки позора.

За время моего пребывания во Львове в его секции ПСП рев. фракции образовалось два лагеря - интеллигенция и рабочие-эмигранты, стоявшие в оппозиции. Тов. Эразм заведовал кассой секции (о нем я уже говорил выше). Эмигранты {401} жаловались неоднократно на то, что они у дверей тов. Эразма иногда стоят часами, пока тот соблаговолит открыть дверь и поговорить с ними. Я знал это, а также и то, что Эразм считает себя социалистом, а между тем работает во враждебном, т.е. буржуазном, гнезде. Я решил с этим вопросом покончить. Когда было назначено собрание секции, я просил других тов. рабочих, чтобы те постарались прийти на собрание. Это был какой-то праздничный день, но мне пришлось весь день проработать. Я был одет как всегда по-рабочему, да к тому же работой этого дня был запачкан. Идя на это собрание, в душе гордился собою, что иду на собрание как раз запачканный прямо с работы, и в то же время там будут люди, которые хотя частью, но поскрипывают шелком. Собрание открылось, и, как мне помнится, председателем собрания был тов. Виоска. Между прочим, в повестку дня был поставлен больной для рабочих-эмигрантов вопрос о тов. Эразме и вообще о правлении секции эмигрантов. Я стал говорить и указывать на недопустимость прежнего отношения к рабочим (понятно, безработным)-эмигрантам правления секции, а также Эразма. Во время речи я так расстроился, что заплакал, и председатель лишил меня слова. Однако рабочие потребовали, чтобы я продолжал говорить. Собрание закончилось передачей Эразмом кассы секции другому лицу и перетасовкой остальных членов правления секции.

В фирме «Сосновского и Захариевича» я работал по трудовой книжке на имя Яна Пальвох. Как-то в средине апреля месяца 1909 года я работал на постройке по поднятию грузов. Ко мне в будку вошел член штаба боевой организации Арцишевский, кл. «Станислав» и «Марцин», который передал, чтобы я приготовился к отъезду в Польшу на организационную работу, и что дальнейшие указания будут мне даны после приезда моего в Краков. Фирма не хотела отпустить меня. Ввиду этого я договорился со Станиславом, чтобы он из Кракова на управление этой фирмы отправил телеграмму, чтобы я сейчас же приезжал, т. к. мать моя при смерти.

Получив от фирмы отпуск, я распрощался с товарищами львовской секции, но по конспиративным соображениям им заявил, что уезжаю на службу в Бельск и Бялу (в Галиции). Я {402} уехал в Краков к Карлу Павлинскому, «Дзядеку», который, ввиду измены Альбина, уже жил в Кракове в дер. Звержинец.

На квартире Павлинского я встретил некоторых боевиков, которые были в это время на содержании партии и принимали участие в нападении на почтовый поезд на станции Безданы под Вильно в 1908 г. Там же я узнал о бежавшем от варшавской охраны Эдмунде Тарантовиче (Альбине), который прибыл в Краков и явился в партию. Он просил над собой партийного суда, после которого был выслан в Рим (Италия) и там отравлен цианистым кали. После приезда на квартиру Павлинского я тотчас же отправился к Станиславу, где получил от него адрес в Домброву. Там я должен был начать свою работу по боевой организации; а равно мне был дан адрес к технику по боевой организации, который заведовал центральным складом партийного оружия. Это был Иосиф Рыба, по кл. «Бонифаций», из Люблина. В Ченстохов мне был дан давно известный адрес.

По данным мне адресам я должен был встретить также и окренговцев по агитации, которые уже там работали по агитационной работе. В круг моих обязанностей входила не только боевая работа, но также и помощь в агитационной и организационной работе, так как я знал издавна как Ченстохов, так и Домбровский бассейн. От Станислава я получил приказание убить сторожа завода Гантке, известного издавна по шпионажу, по фамилии Вывпол (проживавшего в Ракове), и там же стражника конной полиции Царана за чересчур зверские поступки при аресте рабочих 1908 г. Он избивал до крови, о нем знал чуть ли не весь город, и он был опубликован задолго еще до убийства его в партийной газете «Работник». Я получил также распоряжение убить пристава Татарова II полицейского участка в Ченстохове и его помощника Арбузова и околоточного надзирателя I участка Барана, а также агента ченстоховской полиции Херца и конфисковать в волостных управлениях паспортные бланки (в каких именно волостях, это уже по моему усмотрению, как будет видно по разведке) и еще указание на убийство кого-то в Домброве. После всех этих указаний я отбыл из Кракова поездом через Освенцим и Каттовицы, и поздно вечером {403} прибыл в Тарновицы. Дальше я решил через Тарновицы и Люблинец добраться до русской границы в Гербах.

Но, не доезжая одной станции до прусских Герб, я, чтобы не быть арестованным прусской жандармерией, вышел из поезда и отправился в Гербы пешком, рассчитывая в стороне от вокзала встретить знакомых контрабандистов. Здесь я увиделся с братом жены моего брата Людовика - Александром Бадора, который также занимался контрабандой. На мой вопрос - могу ли я рассчитывать на удачный переход границы с ним, он ответил, что да, и что даже через самую рогатку таможни, так как у него есть знакомые досмотрщики таможни. Так как меня в Гербах как прусских, так и русских, знали все жители, я удивился его предложению, сказав ему, в уме ли он? На что он мне ответил, что если я так боюсь с ним идти, то в прусских Гербах есть как раз два моих родных брата Станислав и Павел, которые пришли за товарами и ночью с ними пойдут через границу, и я смогу с ними пройти. Он свел меня к ним. Хотя мои братья не видели меня с 1906 года, но они не были особенно довольны встречей со мной. Как я узнал, они боялись, чтобы наша встреча не раскрылась, за что их могут арестовать.

Настала ночь, и я с обоими братьями и другими контрабандистами, которые были с ними, прошел в лесу около Герб границу. Мы, идя лесами, которые мне были с детства знакомы, подошли к деревне Цисс. Вдруг произвели по нас выстрел невдалеке, и я увидел бегущего ко мне человека. Контрабандисты, услышав выстрел, бросились бежать, а я выхватил браунинг из кармана и пошел к деревне Цисс.

Когда все стихло, я на рассвете вошел в деревню и зашел к знакомому крестьянину Валентину Цихонь, где вымылся после болота. Цихонь с женой, хотя довольно близко знакомые мне, были бы довольны, если бы я скорее от них ушел. Они мне заявили, что оба сейчас уезжают к ксендзу в дер. Трусколясы, а я сказал, что все время был во Франции и там даже женился, а приехал сюда, т. е. в Польшу, на время по делу и уеду обратно.

Рядом по соседству с дер. Цисс стоит деревня Гаць, моя родина. Я зашел домой, но с матерью моей, которую очень {404} уважал и любил, не виделся. Все время из-за конспирации не давал ей о себе никаких сведений, кроме тех, которые написал домой, когда сидел в тюрьме в Кракове. Я вышел из дома и направился в Ченстохов пешком по дорогам, где бы не встретить знакомых. В тот же день пришел в Ченстохов. Это как раз был день 1-го мая 1909 г. Как далеко было Ченстохову от тех недавно минувших дней 1-го мая 1905-1906 гг. или 1907 года? В сравнении с прошлым временем это были лишь следы чего-то прошедшего по земле.

В Ченстохове я зашел к моему знакомому по партии, который первый ввел меня в ПСП - Антону Змудскому. Со Змудским я поговорил, разузнал о положении организационной работы в общем масштабе. Затем он свел меня в дом по соседству с его домом на квартиру Антона Пецуха, где я и ночевал. Раньше с Пецухом я не был знаком. Я познакомился по рекомендации Змудского с Пецухом, его женой Марией и сестрой Владиславой.

На второй день я отправился к другим старым знакомым по партии. Когда я стоял на Краковской и Малой улице с Адамом Гродовским, рабочим фабрики Варта, невдалеке я увидел стоявшего на тротуаре знакомого пекаря. Он делал вид, что не видит меня. Это сразу навело меня на подозрение, и оно было справедливо. В этот же день я ушел ночевать рядом с городом по Варшавскому шоссе к Павлу Мильчарскому. Он и его семья знали, кто я и ко мне в их квартиру часто приходили боевики. Они всегда так обо мне заботились, чтобы я всем у них был доволен и ничего худого со мною не случилось.

Переночевав тогда у Мильчарского, я попросил у него на время рабочий костюм, фуражку, брюки и синюю рабочую рубаху и, надев этот костюм на себя, отправился по разным местам рабочих кварталов города к знакомым, чтобы начать формировать боевую организацию. Проходя по Надречной улице, я встретил того же пекаря, о котором уже говорил выше. Проходя мимо меня, он снова сделал вид, что не замечает меня. В тот же день из полицейских участков пошли по городу патрули и арестовывали всех встречных, кто только был в синей рубахе; по проверке личности отпускали {405} на волю. Потом было установлено, что полиции сразу было известно о моем приезде, как только я перешел границу. Так как в Ченстохове очень многие меня знали, то мои прогулки по городу были большим риском для меня. Слежкой за мной шпионов могли раскрыть других членов партии. Ввиду этого я ходил по городу с большой осторожностью и в более удобное для этого время дня. Но, чтобы создать боевую организацию, мне приходилось, невзирая на это, ходить по старым партийным знакомым, из которых я уже находил немногих. Мне все-таки удалось сформировать «шестерку» боевой организации, с которой я решил выполнять указанные мне террористические акты.

Боевиками тогда у меня были Ян Собчик, кл. «Алоизы», Санота, Вацек (все трое были рабочими фабрики «Ченстоховянка»). Павловский (кл. не помню), рабочий, кажется, тоже фабрики «Ченстоховянка», Адам Гротовский, кл. «Эдвард», рабочий фабрики Варта, двое рабочих завода Гантке по кл. «Юзеф» и «Михаил», Канторович, а также один рабочий стеклянного завода Гайзлера. В конце 1909 года или в начале 1910 года мною был принят в боевую организацию быв. боевик с.-д. Польши и Литвы Станислав Бернаркевич кл. «Стасек».

Все вышеуказанные мною боевики по новосформированной мною организации поступили в таковую в разное время в течение 1909 года. Так как партии спешно требовались паспортные бланки, я, по предварительной лично мною произведенной разведке, командировал боевиков в волостное управление в дер. Рендзины, невдалеке от Ченстохова конфисковать паспорта, что и было выполнено.

Как-то вскоре после моего приезда в Ченстохов в 1908 г. я, проходя по предместью города Остатний Грош, встретил бывшего боевика, старшего «шестерки», которого знал с 1907 года, Франца Сухецкого, рабочего фабрики Мотте. По старому знакомству я просил его дать мне хороших людей в боевую организацию. Он ответил, что у него такие люди имеются, и он меня с ними познакомит. В указанное время я должен был зайти к нему на квартиру на свидание. В этот день, вернувшись с разведки на волостное управление в {406} Рендзинах, я направился к нему, но на Краковской улице я почувствовал какой-то страх и слабость и к Сухецкому тогда не пошел, а лишь через два дня. Он меня предупредил, чтобы я был осторожным, так как в воскресенье мимо его дома проходила полиция, в том числе была и конная. Следующее свидание я назначил с Сухецким через день или два, но уже на лугу, вблизи фабрики Пельцеры на берегу реки Варты. Туда я явился в указанное им время с инструктором Яном Балягой. Сухецкий пришел, хотя и с большим опозданием, вместе с человеком, которого он отрекомендовал в боевую организацию. Этот человек мне понравился, и я решил принять его в боевую организацию, но не сразу сводить его с другими боевиками. Сухецкий обещал познакомить еще с другим и предложил в указанный им день в пять часов вечера зайти к нему на квартиру.

В это время я установил, что пом. пристава - Арбузов, которого было велено убить, по праздничным дням ездит на прогулку верхом с городовым или двумя в Яскровский лес. Взяв с собой боевиков и войдя в лес, я расставил их цепью вдоль шоссе и приказал Яну Баляге произвести выстрел, когда Арбузов поровняется с цепью боевиков. Я думал, что Арбузов, который всегда ехал полным ходом, услышав выстрел, остановит лошадь, и мы в это время сможем его и городового взять на прицел и пристрелить. Баляга выстрелил лишь, когда Арбузов поровнялся и даже миновал его. Выскочив с маузером на шоссе с боевиками, я открыл пальбу по Арбузову и городовому. Нашими выстрелами была убита лошадь под городовым и Арбузов ранен в ногу, но оба они скрылись в дом лесника. Мне пришлось с боевиками обойти город лесом. Мы вышли в деревню, и там у знакомых одного из боевиков мы переночевали.

На второй день я направился в город. Придя в предместье Остатний Грош, я велел боевикам идти по домам, а сам с инструктором Балягой в 5 часов пополудни направился на квартиру Сухецкого на свидание, назначенное как раз в этот день. В квартире жены Сухецкого не было, а только ребенок в колыбели. Сухецкий заявил, что человек, которого я хочу видеть, придет на луга около фабрики Пельцера и что мы {407} должны идти туда. Он стал одеваться и сказал, что жены его нет дома, а он пойдет за хозяйкой дома, которая возьмет к себе ребенка. Мы с Балягой сказали, что подождем его во дворе дома. Только что все мы трое вышли на площадку лестницы, которая без поворота из входных дверей дома, и только я сделал шаг на лестницу (дом был двухэтажный), как снизу по нас даны были два выстрела. От пуль меня обсыпало известкой со стены. Я моментально вскочил обратно в квартиру. То же самое сделал Ян Баляга и Сухецкий. Из дверей комнаты, держа маузер в руках, я увидел высовывающуюся в дверь из-за стены голову стражника и его руку с браунингом. Началась пальба. При мне и Баляге было по одному браунингу и маузер, к ним около 100 патронов у каждого. Когда началась стрельба, Сухецкий, схватив ребенка на руки, стал на коленях умолять меня прекратить стрельбу и пропустить их с ребенком на лестницу, так как он сдастся добровольно. Видя его плачущим с ребенком на руках в момент, когда Сухецкий находился в таком же положении, как и мы, мне и в голову не пришло, что измена могла исходить от самого Сухецкого, и я спокойно пропустил его на лестницу. Он спустился, и городовой, стоявший у дверей дома, не тронул его и пропустил с ребенком во двор дома.

Мы с Балягой продолжали стрельбу; я у дверей, он из окна дома, причем Баляга сказал мне, что нам сегодня конец и чтобы я даром не расстреливал патронов. Выйти нам из этого дома можно было лишь в одну дверь и окно, которые сильно обстреливались. Сойти вниз по лестнице было нельзя. Я спросил «Стефана», Балягу,- много ли полиции на улице. Он ответил, что много, но из окна нам тоже нельзя ничего было сделать, так как с правой стороны, вдоль улицы, его сильно обстреливали из винтовок и браунингов. Видя бесполезность и бесцельность борьбы, я попросил Стефана стать у дверей, а сам взглянул в окно и увидел, что направо на улице стоят с винтовками стражники и у самой стены, у ворот одного дома, как потом оказалось, начальник земской полиции Лебедев, который из браунинга обстреливал окна. Я сказал Стефану, что попробую убежать через окно. Он ответил, что меня убьют. На это я возразил, что иного выхода {408} нет. Я стал у окна на колени, так как голову нельзя было высунуть в окно. Там только слышался треск и вой рикошетных пуль. Затем я высунул маузер в окно и по направлению к полиции открыл частую стрельбу. Этим я согнал их с улицы в ворота домов и мог сесть на окно. В момент, когда один городовой, стрелявший из винтовки, был моим выстрелом загнан в ворота дома, я соскочил вниз на улицу и прямо через улицу в переулок, а затем через огороды и поле к линии железной дороги, ведущей в Раков, и вбежал в лес. Там еще была слышна пальба по дому, где остался Стефан.

Пробежав лес, я вышел в поле, а затем добрался до деревни Канониска, где и ночевал у знакомого крестьянина-контрабандиста. На второй день к вечеру вернулся в город, где и узнал о смерти покончившего с собой Яна Баляга - «Стефана». Одновременно бежать нам из дома было нельзя, так как это повлекло бы за собою верную смерть нас обоих. Когда я выскочил из окна, полиция не могла ввиду стрельбы Стефана броситься за мной мимо этого дома, в переулок, а ей пришлось сделать круг через дворы других домов. За это время я исчез; Стефан, как оказалось, также бежал из этого дома, но не знал плана города и потому подался на луга мимо фабрики Пельцера, через которые, отступая, все время стрелял в преследующих его стражников. Затем, пробежав через Венскую дорогу, он очутился на площади инженерских домов фабрики Мотте. Стефан запрятался в ледник завода и был указан полиции какой-то женщиной. Полиция с подоспевшими ей на помощь солдатами оцепила ледник, и инструктор боевой организации Ян Баляга, по кличке «Стефан», покончил с собой выстрелом в голову. Он был рабочим шахты Домбровского бассейна и принимал участие во многих террористических актах.

Оказалось, что нас выдал полиции Франц Сухецкий. Как только мы вошли в дом, сейчас же были окружены восемнадцатью городовыми с начальником земской полиции Лебедевым. Полиции было приказано без всяких рассуждений стрелять в нас. В измене этой принимал наравне с Сухецким участие и тот человек, которого рекомендовал Сухецкий, и я решил принять его в боевую организацию! Фамилию его за-{409}был, но он был занесен мною в общий список шпионов, который и был сдан в партию. Франц Сухецкий с семьей был куда-то выслан полицией, скрылся и разыскан боевой организацией не был.

Как-то в одно воскресенье боевики, проходя по Краковской ул., встретили городового, скандалившего с людьми, и они из мести за убитого «Стефана», Балягу, выстрелами убили его.

В тот же день ко мне на квартиру по Варшавской ул. к Антону Пецуху пришел боевик Павловский. В разговоре он заинтересовался - ночую ли я на этой квартире, которая, по его мнению, очень удобна для меня, так как в случае чего-либо опасного для меня можно бежать во все стороны. На этой квартире я ночевал всего лишь одну ночь, когда прибыл из-за границы в Ченстохов и больше ночевать боялся, но ответил Павловскому, что именно здесь ночую. В ту же ночь дом был оцеплен солдатами и полицией, и в квартире, где я бывал, произведен обыск солдатами. Мое подозрение пало на Павловского, который ходил к приставу Татарову. Павловский был убит боевиком Яном Собчиком в своей же квартире.

Не знаю, по какой-то причине член штаба боевой организации Арцишевский, по кл. «Станислав» и «Марцин», был устранен из штаба боевой организации, и дела организации пришлось вести непосредственно с членом штаба боев. организации Владиславом Денель, кл. «Аграфка».

Мне иногда по делам боевой организации приходилось уезжать из Польши в Краков. Тогда я проходил границу вблизи Герб или Сосновиц с контрабандистами. Остановился по делам организации на квартире у Денеля в Кракове, и там было решено убить в Ченстохове пристава Татарова и, насколько удастся, его помощника Арбузова после разведки канцелярии участка, взорвав бомбами весь участок. По разработанному мною плану необходимо было в участок одновременно бросить две бомбы: с одной проникнуть воротами дома и бросить в окно участка со двора, со второй надо было, под предлогом дела открыть дверь в канцелярию и бросить бомбу туда. Остальные боевики должны были стоять на {410} улице в сторону Огродовой ул. и, если придется, обстреливать из маузеров участок, если кто попытается бежать за нами или же погонятся живущие невдалеке от участка солдаты из кордона пограничной стражи. Место отступления боевиков было очень удобное: сразу же с Петроковской ул., на которой стоял участок, через Огродовую и дворы домов на Краковскую, а оттуда куда понадобится. Для этой цели были мною потребованы бомбы. Ко мне заезжали в Ченстохов заслуженные революционеры, бывшие в давнее время членами партии «Пролетариат», тт. Феликс Кон и Мечислав Маньковский, кл. «Юзеф», которым из его жизни написана брошюра «У подножия виселицы». Так как трудно было установить, когда можно застать в канцелярии Татарова, то дело это все откладывалось. Я с этим не торопился. У меня являлась мысль, что если получится взрыв сразу десяти или двенадцати фунтов карбонита или динамита, то этот трехэтажный дом может рухнуть. Между тем в нем жили полицейские семейства. Я не торопился, хотя это не исключало выполнения задачи. В конце концов это покушение на участок в исполнение приведено не было.

В прошлом из своей партийной работы в Ченстохове в 1907 году я забыл указать, что, по данным дзельницового комитета (районного) дзельницы [84] Варшавской в Ченстохове, по распоряжению инструктора Альбина, мною и Бертольдом Брайтенбахом и, как мне помнится, Данелем и Виктором Вцисло, по кл. «Кмициц», был убит за шпионаж дворник Ян Цекот. Цекота обвиняли также за выдачу полиции типографии, принадлежащей с.-д. Польши и Литвы.

По ошибочному показанию Тарантовича, Альбином был указан, как агент полиции, молодой человек. Мною, Брайтенбахом, Поважным и Данелем по Огродовой ул. в какой-то праздничный день он был по ошибке убит. После оказалось, что Альбин ошибся в приметах.

В 1909-1910 годах в Домбровском бассейне из-за слабого развития агитационной деятельности ни в Сосновицах, {411} ни в Домброве боевая организация из-за недостатка подходящих людей сформирована не была. В районе шахты Немцы, в который входили Малые и Большие Стржемешицы, колония Немцы, Феликс и дер. Поромбка, была мною сформирована «шестерка» боевой организации. Старшим был Стефан Мартель, кл. «Яцек», который в то же время был членом окружного комитета партии, второй боевик был по кличке «Алоизы». Остальных же боевиков, ни кличек, ни фамилий также не помню, а некоторых и совсем фамилий не знаю. С этими боевиками я многого не предпринимал по исполнению ими террористических актов, за исключением двух по требованию комитета дзельницы (района) Немцы.

В Ченстохове в 1909-1910 годах, по требованию партийных рабочих фабрики Варта, было постановлено за доносы на рабочих убить мастера той же фабрики Беднарского. Я знал его лично еще с 1906 года, и тогда он рассказывал о своей принадлежности к ППС «Пролетариат» [85]. В это время он считался членом ПСП. К постановлению комитета об убийстве Беднарского я отнесся с неуверенностью и решил по возможности сам проверить. Однако, многие люди говорили за виновность Беднарского и, в конце концов, я послал двоих боевиков убить Беднарского. Покушение это состоялось рядом с конторой фабрики; Беднарский был лишь ранен и вылечился.

В 1908 г., когда я находился за границей, было произведено нападение лично нынешним пресловутым начальником всей Польши Юзефом Пилсудским, по кличкам «Мечислав» и «Зюк», который был членом центрального комитета ПСП рев. фракции, и членами штаба боевой организации: Арцишевским, кл. «Станислав» и «Марцин», Валерием Славеком по кл. «Густав» (не смешивать с ченстоховским боевиком Славеком), Юстином и Стефаном, которого также называли «Отцом», а также инструктором Гибальским по кл. «Франек», при участии еще и других боевиков, нападение на почтовый {412} поезд на ст. Безданы под Вильно. При этом нападении боевой организацией было конфисковано триста тысяч рублей.

После этого нападения на ст. Безданы интеллигенция, возглавлявшая партию вместе с Юзефом Пилсудским, зажила веселой жизнью и разъехалась по курортам, преимущественно в Закопане (в Галиции, в горах Татры), а часть осталась в Кракове. Другие члены партии из среды рабочих, которые это наблюдали, говорили, что совместно с деятелями тоже псевдо-социалистами галицийской с.-д. партии, из которых некоторые были депутатами в австрийском парламенте, и они стали частыми посетителями ресторанов, кафе Дробнера и Хавелки в Кракове. Член Центрального Комитета ПСП революционной фракции Юзеф Пилсудский пошел еще дальше. В Европе, как, кажется всем известно, назревали важные события, которые в конце концов разразились европейской войной. Это знал Юзеф Пилсудский. Где там ему было до пролетарских масс, над которыми гаркала бюрократия и мстила за прошлые революции? Юзеф Пилсудский, который возглавлял Центральный Комитет партии, задумал с помощью надвигающихся событий стать вторым Наполеоном. Он приобрел учебники французского и английского военного штаба и стал изучать военную теорию по технике, тактике и стратегии. Он решил войти в переговоры с австрийским Генеральным штабом для беспрепятственного обучения членов Союза активной борьбы, имея в виду постепенную организацию полков, в состав которых могли вступать люди всевозможных политических убеждений. Пилсудский Юзеф решил в русской Польше с помощью небольших отдельных групп партии поддерживать связь с пролетарскими массами Польши, а весь центр тяжести работы сосредоточить в Союзе активной борьбы. Для материальной поддержки партии решил время от времени преимущественно уже не на территории русской Польши и самой России производить крупные экспроприации денег.

С этой целью, вскоре после безданской экспроприации Центральный Комитет партии совместно со штабом боевой организации решили после предварительной хорошей техни-{413}ческой подготовки произвести крупную экспроприацию денег в казначействе одного из городов Киевской губернии.

Вышеуказанное нападение на казначейство в Киевской губ. должно было совершиться весною 1909 года, но по прибытии на место нападения Станислава Марцина и еще других боевиков оказалось, что не вся техническая подготовка соответствует плану нападения. Это нападение временно было отложено. В казначействе этом (банке) по сведениям, исходящим из банка, рассчитывали экспроприировать около трех миллионов рублей. С целью этого нападения на берегу реки была устроена легальная мастерская, где были изготовляемы моторные лодки. На них боевики должны были уехать по Днепру до порогов около Екатеринослава, слезая частично по пути. Остальные в конце концов должны были лодки затопить. В городе, где должно было произойти нападение, стояли одна или две роты солдат. В момент нападения на банк одновременно намечалось взорвать бомбами этих солдат, а боевики, расставленные по улицам, должны были стрелять вдоль улиц и убивать всех, кто бы бежал к месту нападения. Нападение это должно было произойти ночью.

Тактика партии, намечаемая Юзефом Пилсудским и его компанией, должна была свести ее деятельность на чисто буржуазный лад, а боевая организация превращалась в группу бандитов, которые для Пилсудского и его компании под вывеской социалистов грабили бы деньги для их блаженства. В революционном течении всякое убийство должно серьезно оправдываться революционной целью.

Для материального поддержания революционного движения были допустимы экспроприации лишь в крайней надобности, между тем экспроприации ПСП рев. фракции производились в обширном масштабе. Даже экспроприации, дающие несколько рублей, уносили с собой человеческие жертвы, а это не могло оправдываться революционной целью. Может быть, читающий мои слова задаст себе вопрос - почему я так пишу, между тем как сам участвовал во многих мелких экспроприациях. Я отвечу, что это совершалось в 1905 - 6 и 7 годах, когда мое политическое развитие и знание были далеко не те, как у меня ныне. Даже и тогда я пре-{414}красно знал, что эти экспроприации имеют целью материальную поддержку революционного движения. В 1907 году, после первой с моим участием экспроприации денег в казенной винной лавке, в Стржемешицах, при передаче мною этих денег окренговцу боевой организации Яну Клемпинскому, по кл. «Зенону», и инструктору Альбину, у меня незаметно осталась в кармане двухкопеечная монета. Я попросил тогда Альбина, и эти две копейки вошли в сумму прежде сданных мною и были для правильного счета опубликованы в партийной газете «Работник».

Сейчас не помню, в какое время в 1909 году началась в партии подготовка к XI съезду партии, который и состоялся в том же году в Вене (Австрии). Во время этой подготовки к съезду партии из-за Пилсудского с его компанией отношения между боевиками и некоторыми партийными людьми были натянуты. При моем разговоре со Станиславом и Гибальским и другими инструкторами боевой организации выяснилась возможность раскола партии на съезде. По совещании со Станиславом, которого они обвиняли в дезорганизации партии, я решил не скрывать перед рабочей организацией Ченстоховского и Домбровского бассейна всего, что происходило в центре партии, что центральная власть партии стремится на XI съезде провести все намеченные резолюции и тем превратить остальных членов партии в слепое орудие в своих руках. В среде эмигрантов недовольство центром партии было также большое. Центральная власть партии с помощью ее сторонников из агитационного отдела по округам подготовила себе желательный состав съезда партии, а именно большинство таких людей, которые одобрили бы ее предложения. Весь съезд был так подготовлен, что все резолюции интеллигенции съезда прочитывались и утверждались. Это рассказывали участники съезда из боевиков и некоторые рабочие из окружных комитетов.

На съезде, разумеется, участвовал весь Центральный Комитет партии; ему помогали работники штабов организационно-агитационного, боевого и т. п., имевшие близкое отношение к руководящей работе по партии в заграничных секциях и Союзе активной борьбы. Со стороны боевой орга-{415}низации должны были участвовать также я и Гибальский - «Франек».

Незадолго до съезда партии я уехал из Кракова в Польшу по боевым делам, Гибальский, который был в это время где-то в Закопаном и который был с ораторской способностью, также был обойден и на съезд партии не попал. Потом оказалось, что это была умышленная проделка центра партии. Из среды боевой организации, сторонников рабочей жизни, на съезде партии участвовали Арцишевский - «Станислав-Марцин», Бертольд Брайтенбах и «Витольд» - Александр Очковский, «Лукаш», Сокол, Ян Баляга - «Стефан» и некоторые другие. Из вышеуказанных боевиков лишь один Станислав мог более или менее быть оратором, но это в сравнении с интеллигенцией съезда была капля в море; остальные боевики, хотя в выполнении террористических актов геройские люди, но ораторски высказать всего, что нужно было, не могли. Если бы и я сам был участником съезда, то обширно и точно по всем вопросам я тоже не мог бы высказаться, т.к. был очень нервным, и всякое возражение меня вывело бы из себя. Юзефу Пилсудскому удалось провести намеченное на съезде партии.

Приехав в Краков, когда все вернулись со съезда партии, я увидел подавленное настроение боевиков, участвовавших на съезде. Юзеф Пилсудский со своей компанией воцарился в партии, но зато имел оппозицию из боевиков и других лиц, заинтересованных в жизни партии; боевая работа остановилась, и Пилсудский был вынужден согласиться на созыв боевой конференции по вопросам о съезде партии, хотя по данному праву съездом партии Центральный Комитет мог на конференцию не согласиться. Вопрос был поставлен ребром. Предусматривалось, что боевая конференция может окончиться расколом партии. До созыва таковой я на совещании с Станиславом и Гибальским, а также другими в Ченстохове и Домбровском бассейне в среде рабочих окончательно подготовил к этому случаю почву.

Находясь в Ченстохове, я получил от Денеля из Кракова распоряжение прибыть туда. В это время были как раз проездом в Ченстохове на конференцию инструктора боевой ор-{416}ганизации Юзеф Рыба (кличка «Бонифаций») и Александр Очковский, кл. «Лукаш». Они зашли ко мне, и мы вместе со ст. Рудники Венской ж. д. уехали поездом в Домбровский бассейн, где, с помощью контрабандистов прошли границу Австрии. Со станц. Щакова поездом прибыли в Краков. Приехав, я сейчас же пошел на квартиру к «Станиславу-Марцину», где встретил также и Гибальского. Вскоре пришли инструктора, приехавшие со мною Бонифаций и Лукаш.

Собравшись на квартире Станислава, мы подняли вопрос, который должен был вырешиться на днях боевой организацией во Львове, куда и следовало нам уехать. На этом совещании нами было решено ни на шаг не отступать от вопросов, по которым Пилсудский со своей компанией должен в корне изменить свою тактику по партии, так как она вела в буржуазную сторону. Ведь съездом партии Центральному Комитету было дано неограниченное право, по которому Пилсудский мог повелевать партией как ему заблагорассудится, а боевую организацию было решено свести на положение налетчиков для добычи денег.

Вскоре после этого мы уехали во Львов, куда с нами на конференцию прибыли члены Центрального Комитета партии - Юзеф Пилсудский - «Мечислав» - «Зюк», Вронский, кл. «Иовиш», Тытус Филиппович, «Стефан», из штаба боевой организации Владислав Денель - «Аграфка», Валерий Словик - «Густав» и Арцишевский - «Станислав-Марцин», положение которого по отношению к штабу было неопределенное, а из инструкторов боевой организации - я, Бертольд Брайтенбах, Александр Очковский. На конференции принимали участие Прыстор - «Богдан», и Бернард, - у которого была отнята рука из-за ран, полученных им в сражении с полицией, Юзеф Рыба - «Бонифаций», Гибальский - «Франек», Сокол, Валек, Генрих и еще кто-то другие, организатор Союза активной борьбы во Львове Сосунковский по кл. или имени «Юзеф», а также представитель организационно-агитационного штаба по кл. «Михаил», из технической части штаба боевой организации Ольга и Мария Мирецкие, управляющий редакцией «Трибуны» Бай и некоторые другие. {417}

Конференция продолжалась несколько дней. На ней почти все резолюции Пилсудского были отклонены или принимались лишь для сведения. Больше всех против Пилсудского и его компании выступал Гибальский, «Франек». По одной из написанных и прочитанных им резолюций на голосование представитель штаба организац.-агитац. Михаил сказал в ответ, что непринятие ее для нас, т. е. для всей компании Пилсудского, то же самое, что приставленный браунинг к голове. Пилсудский же в своей речи говорил, что, как ему видно, все клонится к расколу в партии и что он даже пойдет на это. «Если хотите раскола, то устраивайте» - сказал он. Во всех его ответах было видно одно лишь легкомыслие к тем настоящим вопросам боевой организации, прямо относящимся к интересам рабочих масс, и все открыто клонилось к вступлению в контакт с буржуазией. Он говорил, что надо быть сильными, подготовленными на случай войны, для чего необходимо вступить в контакт с национал-демократами. Поэтому в Союз активной борьбы могут вступать люди и других политических убеждений, лишь бы они были согласны бороться за освобождение Польши.

Из всего этого вытекало, что Пилсудский со своей компанией при его тогдашней тактике и планах на будущую борьбу дать пролетарским массам социалистическую жизнь не мог.

Кроме того, на конференции был поднят вопрос об отчете Центрального Комитета партии в израсходованных им деньгах, конфискованных боевой организацией на ст. Безданы в сумме трехсот тысяч рублей, которые в такое короткое время были все израсходованы. Центральный Комитет партии отвечал, что книги по ведению приходо-расходных сумм по партии остались в Кракове; чтобы привезти таковые, потребуется время, которого нет. Пилсудский в своей речи сказал, что нам всем, положа руку на сердце, надо сказать, что мы их расходовали, но ели на них все. Безусловно, такой ответ и объяснения не могли оправдывать сказанного Пилсудским, т. к. всем было ясно, какие суммы могли быть израсходованы по настоящим делам партии, в том числе на расходы по содержанию небольшого числа людей «боевого{418} летучего отряда» и тех инструкторов и агитаторов по округам, которым выдавались деньги очень скудно. В конце концов вопрос об израсходовании денег остался на конференции неразрешенным. Как и по остальным вопросам Пилсудский обещал лишь в удобное для этого время созвать двенадцатый съезд партии. Мы вернулись с конференции в Краков. Люди, которые были заинтересованы в разрешении спорных вопросов на конференции, остались недовольными ее результатами.

Уезжая из Польши на конференцию, как в Ченстохове, так и Домбровском бассейне я предупредил более заинтересованных партией рабочих, что уезжаю за границу, где разрешаются вопросы по партии, имевшие связь с XI съездом партии, а также вопросы тактики центра партии по отношению к рабочим массам и боевой работе. После прибытия из Львова в Краков я вскоре был откомандирован обратно в Ченстохов и Домбровский бассейн. Здесь я рассказал рабочим, имевшим руководящее отношение по местным организациям, все происшедшее на конференции, и это еще больше вызвало недовольство центром партии и отрицательно-критическое отношение к интеллигенции, руководящей работой партии. Пробыв некоторое время в Ченстохове и Домбровском бассейне, я был вызван штабом боевой организации в Краков, куда и уехал. К моему удивлению, узнаю в Кракове, что Арцишевский, «Станислав-Марцин», и Гибальский «Франек», призваны Центральным Комитетом партии в штаб боевой организации в качестве членов штаба. Выяснилось, что Центральный Комитет, дабы успокоить возмущенных против него боевиков и большинство членов партии, решил совместно с остальной своей компанией призвать в штаб боевой организации названных Станислава и Франека и с их помощью дальше спокойно проводить, по выработанной им тактике, работу в партии. Таким соглашением Станислава и Франека с Пилсудским и его компанией я был очень возмущен и расстроен. Станислав и Франек, по инициативе которых был вызван раздор в партии, ведущий к расколу последней, теперь, став у власти, наравне с Пилсудским стали проводить все дальше по воле Пилсудского и сразу сумели {419} поставить на свою сторону и боевиков летучего отряда, которые в то время состояли на содержании партии. В это время в Кракове в среде эмигрантов жил бывший агитатор и боевик электромонтер Гравер, который в среде эмигрантов вел кампанию против центра партии. Партийная власть предупредила его, что опубликует его в партийной газете. На это он ответил, что если это объявление появится в партийных газетах, то он обратится в редакцию одной из краковских газет. В ней опубликует все по поводу объявления в газетах о нем и раскроет все известные ему грязные проделки Пилсудского, а затем соберет двенадцатифунтовую бомбу, с которой пойдет и собравшихся Пилсудского с компанией в редакции «Трибуны» взорвет. {420}

Примечания:

[8] Вече. 1908. 16 дек.

[84] Дзельница - по-польски - участок, район. По дзельницам строилась ПСП.

[85] ППС «Пролетариат» - партия, близкая к анархистам, с националистическим уклоном, проповедующая террор как всеобъемлющее средство борьбы.