БЕНЦИОН ДОЛИН, ПРОВОКАТОР И ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ШПИОН

Исповедь

Я - Бенцион Мошков Долин, 35 лет, родом из Волынской губ. (м. Острополь, Житомир), сын состоятельных родителей. Приблизительно в 20-летнем возрасте проживал в Житомире, где готовился сдать экзамен на аттестат зрелости. Ни в каких партиях не состоял. Были у меня товарищи - бундовцы. У меня с ними дружба была на личной почве, хотя иногда они и пользовались моей квартирой для своих конспиративных целей.

Однажды, в 1903 г., я был приглашен в жандармское управление, где, при помощи довольно искусного допроса, жандармам удалось выудить из моих слов подтверждение имени моего приятеля, подозреваемого ими в распространении литературы. Жандармы сказали мне, что он уже арестован и сам показал, что сносил литературу ко мне на квартиру. Это ввело меня в заблуждение. Только впоследствии я узнал, что мой товарищ арестован не был и что жандармы просто провоцировали мое указание. Товарища арестовали несколько дней спустя с поличным.

Спустя две недели меня опять вызвали в жандармское управление и заявили, что, ввиду несомненности для них моего участия в партии они вышлют меня и расскажут арестованному моему товарищу, что я выдал его, либо я сделаюсь их сотрудником.

Я согласился на второе, и в течение 21/2 месяцев благодаря моим указаниям было арестовано еще три человека, из коих двое было отпущено за отсутствием улик, а один остался в тюрьме, так как у него была обнаружена литература.

Денег я от жандармов не брал.

Затем я категорически заявил жандармам, что больше им помогать не могу, и они стали приводить в исполнение свою первоначальную угрозу, т. е. стали намекать на мою двойственную роль моим товарищам. {334}

Я послал тогда заявление прокурору Киевской судебной палаты, в котором заявил, что все нелегальное, найденное у вышеуказанных двух лиц, принадлежало мне, и что ответственность должен нести я, так как они к делу вовсе не причастны. Этому заявлению был дан ход, и я был арестован (конец 1903 г.) и привлечен к ответственности по 126, 128 и 129 ст. Уг. ул.

В конце 1904 г., после рождения наследника, была объявлена амнистия, и мне было предложено выйти под залог до разбора дела. Я сперва от этого отказался и согласился выйти только тогда, когда узнал, что и двое моих товарищей, пострадавших из-за меня, также освобождены под залог. Я прожил на свободе до октября 1905 г. в м. Острополь. В октябре должно было слушаться мое дело в Житомире, но оно было прекращено октябрьской амнистией. Прожил я в Житомире до декабря 1905 г. С жандармами не встречался. 12 декабря опять был арестован, как и многие другие, раньше привлекавшиеся по политическим делам. Спустя месяц моего заключения меня в тюрьме посетил тот же жандармский офицер, который меня допрашивал в 1903 г., ротмистр Эдгардт, - и прямо предложил мне, что если я не стану его сотрудником, то он расскажет всем заключенным, что они задержаны по моему доносу и что я у него, мол, беспрерывно служу, начиная с 1903 г., хотя это и не было верно.

Я опять согласился, получил 200-300 руб., но когда меня выпустили, я вместо условленного свидания, поспешил скрыться сперва в м. Острополь, а оттуда без паспорта через Броды бежал в Швейцарию (весной 1906 г.). Жил в разных городах французской Швейцарии. Средства получал из дому. Осенью 1906 г. вернулся в Россию и был задержан на границе возле Луцка. В Луцк допрашивать меня прибыл тот же ротмистр Эдгардт. Упрекнув меня в том, что я его обманул, он предложил мне относиться к обязанностям усерднее, иначе грозил расправиться. Я согласился сотрудничать и был направлен в Одессу, куда вскоре должен был прибыть Эдгардт. Я провел в Одессе месяца полтора. С начальником Охранного отделения Андреевым встречался, но никого не выдавал, мотивируя это перед ним тем, что я еще никого не {335} знаю в городе. Когда он стал настойчиво требовать от меня «работы» за деньги, которые давали мне (100-150 руб. за 1 1/2 месяца), то я попросил у него перевода за границу. Он согласился и дал мне указания, к кому явиться в Париже, а именно: в посольстве спросить Петровского, которого обещал в свою очередь, предупредить обо мне.

Я получил от него проходной билет для проезда за границу, но поехал не в Париж, а в Цюрих, где и прожил на свои средства до лета 1907 г., ничего общего с охранкой не имея.

Летом 1907 г. по личным делам с подложным паспортом приехал в Россию, прожил в Одессе до декабря, не встречаясь с охранкой. В декабре был арестован вместе со своей женой, тогда невестой, по неосновательному подозрению в принадлежности к партиям.

После четырех месяцев заключения было обнаружено, что я уже состоял когда-то на службе в охранке, и от меня потребовали продолжения службы под старой угрозой разоблачить и меня, и мою невесту, хотя она-то ни к чему причастна не была. Руководил допросом подполковник Андреев. Я согласился, и нас освободили. Я прожил месяца три в Одессе и Херсоне, с охранниками встречался, но никого не выдавал, уверяя, что не имею знакомств. Деньги мне обещали только в случае «результатов», так что я ничего не получил.

Андреев, ожидавший перевода за границу, предложил мне поехать туда. Я был направлен вперед в Париж, но я опять уехал в Женеву. Прошло несколько времени - вплоть до конца 1908 г. В конце 1908 г. Андреев разыскал меня и в Женеве. Предложение переехать в Париж я не принял и по своим делам с чужим паспортом поехал в Россию. На границе был арестован и препровожден в Одессу. В Одессе полковник Левдиков опять меня выпустил под условием сотрудничества. Прожил в Одессе несколько месяцев. Был его людьми введен в группу, именовавшую себя «беспартийно-революционной» и состоявшую из лиц, прикрывающих под революционными лозунгами самые обыкновенные уголовные намерения.

Когда однажды группа задумала убийство одной помещицы с целью грабежа, то я для предотвращения преступле-{336}ния предложил всех нас арестовать, что и было выполнено. Задержано было человек 12. Большая часть была разновременно, но вскоре выпущена, а пять человек, в том числе и я, пошли в ссылку в административном порядке. В Архангельске жандармы предоставили мне возможность уехать в Париж в качестве агента. В Париже меня встретил тот же ротмистр Эдгардт, о котором я упоминал выше. Он сказал мне, что я был направлен в Париж по его ходатайству. Так как я не желал оставаться в Париже, то он отпустил меня, хотя и неохотно, в Цюрих. Это было в 1910 г. С тех пор я поддерживал с Эдгардтом связь до 1913 г. ежемесячными письмами, освещая ему жизнь колонии.

Раза три - четыре в году он приезжал в Цюрих. Как в письмах, так и при личных свиданиях я освещал общее настроение колонии и открытую деятельность кружков.

Ничего конспиративного не выдавал, да такового и не знал, так как анархическая группа, к которой я принадлежал, с Россией связана не была, а в Швейцарии вела только идейную борьбу, да и то открыто.

В 1913 г. В. Л. Бурцев узнал, что на конференции анархистов, имевшей собраться в Париже, будут лица, связанные с охранкой. Его подозрение пало на одно определенное лицо, которое, по моему глубокому убеждению, не было виновато. Я пошел к Бурцеву убеждать его в невиновности заподозренного.

Я тогда же решил порвать сношения с Эдгардтом. Мне удалось от него отделаться только под угрозой разоблачить его и покончить с собой.

Он согласился оставить меня в покое при условии, что мой уход не дойдет до его высшего начальства. Он мотивировал это условие тем, что не хотел сам произвести дурного впечатления, а мне это должно было обеспечить получение легального паспорта.

С тех пор я постепенно устранился и от кружковой деятельности. {337}

В 1914 г. я проживал в Цюрихе. Приблизительно в октябре ко мне обратился один знакомый, выходец из России, с просьбой познакомить его брата с кем-нибудь из русских революционеров, так как у него лично в этой среде нет никаких связей. Просил меня также переговорить с братом о деле, сущности которого он лично совсем не знал. Он и указал также, что брат проживает в Милане и, будучи занят торговыми делами, в Цюрих приехать не может. Предложил мне проехать в Милан за его счет.

Я поехал, не зная ясно сути дела и полагая, что оно носит коммерческий характер. В Милане я по указанному адресу встретил господина, проживавшего в гостинице (не помню какой) под именем Бернштейна. Назвавшись братом моего цюрихского знакомого, он рассказал мне, что уже несколько лет, как он покинул Россию, поселился в Турции, натурализовался там и постоянно проживает в Константинополе.

Кстати прибавлю, что эта встреча имела место незадолго до объявления русско-турецкой войны.

Бернштейн говорил дальше, что в Константинополе он сошелся с деятелями младотурецкого комитета, который, мол, командировал его за границу с миссией войти в сношения с группой революционеров, которая согласилась бы, по определенным указаниям, совершать в России разные террористические акты, направленные к дезорганизации русской военной мощи. Группа, которая возьмется за выполнение этих планов, должна будет действовать совершенно самостоятельно как в смысле выполнения предуказанных заданий, так и в смысле добывания технических средств и нахождения пособников. Первым пробным делом должен был явиться взрыв железнодорожного моста через реку Енисей. На мой вопрос, какое это отношение имеет к войне, Бернштейн ответил, что этот взрыв должен затруднить перевозку военных грузов из Японии в Россию.

Бернштейн предложил мне взяться за это дело, т. е. сорганизовать группу, поехать в Россию и т. д. {338}

Я попросил несколько дней на размышление и на переговоры с подходящими людьми, в случае, если бы я решил принять предложение.

Вернувшись в Цюрих, я телеграфно вызвал в Швейцарию ротмистра Эдгардта, который тогда был помощником начальника русской политической полиции в Париже, и спустя несколько дней мы встретились в Женеве. Изложив ему суть дела, я спросил его мнения.

Эдгардт мне ответил буквально следующее: «Если этот тип не безусловный жулик, то дело - чрезвычайно серьезное. Ни я, ни вряд ли мой начальник в Париже, Красильников, сможем сами решить этот вопрос. Запросим инструкций из России. Покуда же постарайтесь под благовидным предлогом оттягивать окончательный ответ Бернштейну, дабы он не делал каких-нибудь поисков в этом направлении».

Спустя несколько дней получился ответ из России, предписывающий мне переговоры с Бернштейном продолжать; в случае надобности в людях или в поездках оказывать содействие людьми, служащими в парижской русской полиции. Бернштейн к тому времени переехал из Милана в Рим, куда направились к нему я и Эдгардт. В Риме Бернштейн лично подтвердил все вышеизложенное и потребовал, чтобы до поездки в Россию я и Эдгардт, выдававший себя за моего товарища по организации нужной группы, поехали вместе с ним, Бернштейном, в Константинополь, где он нас представит лицам, командировавшим его в Италию.

За это время Турция успела объявить войну России, и на вопрос Эдгардта, как сможем мы, русские, проникнуть в Турцию, Бернштейн нас заверил, что с этой стороны никаких препятствий не встретится.

Условившись с Бернштейном и выяснив, что именно ему нужно, Эдгардт вызвал из Парижа телеграммой своего подчиненного Литвина, чиновника Департамента полиции, дотоле мне неизвестного господина лет 40, весьма жадного к деньгам, как оказалось потом, человека малоинтеллигентного, но неглупого, более способного, по-моему, к уголовному сыску, чем к политическому, который должен был вместе с нами и Бернштейном ехать в Константинополь, а сам Эд-{339}гардт отправился обратно в Париж, заверив Бернштейна, что едет также в Россию, но северным путем.

Доехав через Бриндизи до Салоник, где Бернштейн должен был достать нам документы для въезда в Константинополь, мы, т. е. я и Литвин, решили дальше не ехать, так как Бернштейн нужных документов нам не добыл. Уступая усиленным просьбам Бернштейна, мы все-таки согласились проехать до Бухареста, откуда он сам отправился в Константинополь. Мы же остались ждать результатов его поездки.

По дороге нам из расспросов Бернштейна, который, кстати, оплачивал все расходы по поездкам, стало ясно, что он, если не врет из каких-нибудь неизвестных нам побуждений, то действует не от имени младотурецкого комитета и даже не от имени турецкого правительства, а является агентом немцев.

Через три дня после отъезда Бернштейна из Бухареста, в ноябре 1914 г., туда приехал из Константинополя господин, который назвал себя сотрудником немецкой газеты «Lokal Anzeiger», по фамилии Люднер и, переговорив с нами о предложении, сделанном Бернштейном нам, потребовал, чтобы мы с ним проехали в Константинополь. Посоветовавшись с Литвиным, мы решили, что нам обоим туда ездить нельзя, и с Люднером поехал я один.

Ко времени отъезда Люднер принес мне паспорт, выданный немецким посольством на имя Ренэ Ральфа взамен русского паспорта на то же самое имя, который я ему отдал и который я сам получил от Эдгардта. Причем Люднер мне заявил, что я свой паспорт получу обратно в Бухаресте у военного атташе немецкого посольства, майора фон Шеллендорфа. Я пробыл в Константинополе всего несколько дней и убедился, что Люднер, помимо своей журнальной деятельности, находится на службе у немецкого военного атташе в Константинополе фон Лаферта, с которым Люднер все время сносился по телефону и к которому очень часто ездил на квартиру. Фон Лаферт лично не счел нужным видеться со мной, очевидно, вполне доверяя Люднеру. Таким образом, моя поездка в Константинополь ничего нового не внесла, оказалась излишней, и я оттуда вскоре уехал обратно в Бу-{340}харест, получив от Люднера деньги на расходы по предполагаемому предприятию в сумме около 6000 франков.

В Бухаресте я обменял свой немецкий паспорт на русский и вместе с Литвиным выехал в Россию, через Унгени. Я - под именем Ральфа, а Литвин под своим именем. Приехали мы в Петроград в начале декабря 1914 г. Литвин сделал подробный письменный доклад б. директору Департамента полиции Брюн де Сент-Ипполиту, а также вместе с вице-директором того же департамента Васильевым был принят ген. Джунковским, тогда тов. министра внутренних дел.

Обсудив подробно создавшееся положение, перечисленные лица решили пустить, спустя некоторое время, заметку в иностранной печати, приблизительно следующего содержания: «Неизвестными злоумышленниками был взорван железнодорожный мост, имеющий некоторое стратегическое значение. Разрушения невелики. Расследование производится». Местонахождение моста не было указано. Это заявление было около 1 мая 1915 г. напечатано в газетах «Journal», «Matin» и др.

Возникновение мысли о целесообразности подобной заметки я ставлю в связь с фактом взрыва на Обуховском заводе, а также с некоторыми действительными попытками со стороны неизвестных взрывать железнодорожные мосты в Царстве Польском.

Из разговора с вышеупомянутыми начальствующими лицами у меня сложилось твердое убеждение, что они безусловно заинтересованы в том, чтобы подобные явления устранялись во что бы то ни стало. Общий план был следующий: создать у немцев впечатление, что они имеют дело в нашем лице с хорошо сорганизовавшейся и безусловно им преданной группой, которой они могут вполне доверять.

Весной 1915 г. я и Литвин разновременно опять уехали за границу: он в Париж, я в Цюрих. Достав упомянутую выше заметку, напечатанную во многих французских газетах, я и Литвин приехали к военному атташе немецкого посольства в Берне - фон Бисмарку. Прочитав заметку, фон Бисмарк попросил нас подождать несколько дней, пока он снесется по данному поводу с Берлином. Очевидно, из Берлина ответ {341} получился вполне удовлетворительный, так как при нашем вторичном посещении его он нам передал, что для дальнейших переговоров с нами едет из Берлина специально командированный человек.

Таковой действительно приехал. Первое свидание с приехавшим состоялось на квартире у Бисмарка приблизительно в мае 1915 г. Приезжий отрекомендовался американским гражданином Джиакомини. На самом же деле в нем как по выправке, так и по произношению легко было узнать немецкого офицера. По почтительному обращению с ним майора Бисмарка можно было заключить, что он занимает видное место. Джиакомини привез с собой целый список русских фабрик и заводов, которые ему было бы приятно уничтожить. Помимо этого списка, как первоочередную задачу, выставлял покушение (хотя бы и безрезультатное) на жизнь бывшего министра Сазонова, которого они с Бисмарком считали злейшим врагом немцев, и разрушение каменноугольных копей в Донецком бассейне. Джиакомини, сносно говоривший по-русски, сказал нам, что он собираемся выехать в Россию, где будет руководить нашей дальнейшей работой. Литвин тут же дал ему адрес - Невский, 55 (где Северный меблированный дом) и назвал какую-то фамилию которую я теперь не помню. Расставшись с Джиакомини Литвин немедленно протелеграфировал в Петроград в департамент полиции как данный им Джиакомини адрес так и фамилию, прося немедленно посадить там филера под такой кличкой.

Вернувшись в Париж, мы запросили департамент как нам быть дальше. В ответ получилась телеграмма о том чтобы в Россию выехал один только я,

Приехав в Петроград, я заявился к бывшему вице-директору Департамента полиции Васильеву, который меня и ознакомил с тем, что им было предпринято по этому делу: 1) они под указанной Литвиным фамилией и по данному адресу посадили филера, устроили наружное наблюдение дали знать подробные приметы Джиакомини начальникам пограничных пунктов с указанием такового на границе не задерживать, но иметь над ним неусыпное наблюдение. Из разго-{342}вора с Васильевым я вынес впечатление, что он этим делом очень интересуется и безусловно будет рад, если удастся таким образом открыть несомненно существующую в России немецкую агентуру. Напрасны были наши ожидания. Джиакомини в Россию упорно не приезжал. Прождав все сроки и еще несколько дней сверх того, мы запросили по телеграфу фон Бисмарка о причине неприезда Джиакомини. Была отправлена следующая телеграмма на французском языке: «Bern, Rue Brounaden 31, Bismark. Беспокоюсь отсутствием отца. Телеграфируйте как быть дальше. Ральф». Для ответа была дана фамилия и адрес, данные для сведения Литвиным (Невский, 55). В ответ пришла следующая телеграмма: «Выехал. Не ждите. Дело продолжайте. Ральф».

Спустя дней пять после получения этой телеграммы произошел следующий неожиданный случай. Какой-то чиновник Министерства иностранных дел, впоследствии оказавшийся душевнобольным (фамилии не помню - кажется, Шаскольский) ворвался в кабинет товарища министра иностранных дел Нератова, замахнулся на него топором и едва его не убил, но был вовремя удержан. Этот непредвиденный нами случай мы использовали следующим образом. Нами была отправлена Бисмарку телеграмма: «Подряд взят. Пришлите управляющего в Стокгольм». Впоследствии выяснилось, что ответная телеграмма пропала в пути, но я все же выехал в Стокгольм. Здесь я в германском посольстве узнал, что меня уже ждут. Вместо Джиакомини приехал другой, который мне и заявил, что Джиакомини поехать в Россию не мог по непредвиденным обстоятельствам (эти обстоятельства мне до сих пор неизвестны), что работой нашей они довольны и что нужно было бы приняться за более серьезные дела, мобилизовав для этого все силы. Этим более серьезным делом оказалось следующее. Ввиду того что, как известно немцам, еще в 1905 г. в Черноморском флоте было революционное движение, выразившееся в памятном мятеже на броненосце «Князь Потемкин»; ввиду того, что во флоте сохранился антиправительственный дух, желательным является, подняв мятеж матросов, внушить им увести суда «Мария» и «Пантелеймон» (тот же «Потемкин») в Турцию. Мне {343} был представлен целый план обеспечения личной свободы и материального благосостояния для тех офицеров и матросов, которые приняли бы участие в акте, а также и указания, как поступить с сопротивляющимися, причем из этой последней категории - офицеров надо бросать в воду, а матросов только связывать.

Было также предложено организовать отдельную группу, которую надлежало отправить в Архангельский порт и на Мурманскую железную дорогу. В Архангельске важно было возможно больше мешать правильному сообщению пароходов, курсирующих между Архангельском - Англией и Америкой.

Замечу кстати, что это происходило в период нарождения военно-промышленных комитетов, которые были для немцев очевидной угрозой. В частности, рекомендовалось в Архангельске устраивать пожары на территории порта и, по возможности, портить прибывающие туда пароходы, не останавливаясь и перед взрывами таковых. Что касается Мурманской железной дороги, то рекомендовалось всячески препятствовать постройке ее. Способы: устраивать забастовки рабочих и, в крайнем случае, портить технические материалы.

Приняв изложенное к сведению, я уехал из Стокгольма, снабженный 30 000 фр., каковые вручил вице-директору Департамента полиции Васильеву. Путешествовал под именем купца Ральфа. За весь период моего последнего пребывания в России после свидания с Джиакомини, с мая по сентябрь 1915 г., Васильевым в курс дела был введен заведующий контрразведкой подполковник Федоров, проживавший в Петрограде. Приехав в Петроград, я сделал Васильеву подробный доклад о своей поездке, и, обсудив с ним положение, мы пришли к тому заключению, что в ближайшем будущем ничего делать не нужно. Это наше решение было одобрено и бывшим директором Брюн де Сент-Ипполитом.

Осенью 1915 г., в середине октября, я выехал в Цюрих. Перед отъездом я еще раз побывал у Васильева, который уже тогда собирался выходить в отставку. Добавлю здесь, что подполковник Федоров одобрял каждый наш шаг и не {344} предпринимал сам ничего самостоятельно. Васильев посоветовал мне в дальнейшем держаться следующей тактики: самому к немецким агентам не показываться, а если кто-нибудь из них затребует, то сказать, что вследствие сильного провала в России ничего теперь сделать не удалось, и что обстоятельства работы в России теперь таковы, что навряд ли можно ожидать каких-нибудь положительных результатов, причем просил в случае возникновения каких-нибудь новых замыслов или предложений с противной стороны не принимая таковых, категорически от них не отказываться и о каждом отдельном предложении извещать его.

В январе 1916 г. в Цюрих приехал опять тот же Бернштейн и сказал мне, что для них представляется в данный момент очень важным прекратить производство взрывчатых веществ на Шосткинском и Тульском патронных заводах. Я, руководствуясь данной мне инструкцией, дал уклончивый ответ, который в общих чертах сводился к тому, что в ближайшее время, по выяснении положения дел, в России, ничего предпринять нельзя, а что я постараюсь навести справки.

Это оттягивание шло приблизительно до марта 1916 г. В марте я получил приглашение приехать в Берн для личных переговоров по очень важному делу. Приехав туда, я был у Бисмарка, и он сказал мне, между прочим, следующее: «У русских одно преимущество перед нами на Черном море - это „Мария“. Постарайтесь убрать ее aus dem Wegschaffen. Тогда наши силы будут равны. А при равенстве сил мы победим. Если нельзя окончательно ее уничтожить, то хоть постарайтесь выбить ее из строя на несколько месяцев».

Затем он передал, что сейчас со мной будет говорить их посол, но чтобы я не подал виду, что знаю, с кем говорю. Когда пришел этот незнакомый мне господин, посол, то он завел разговор об общем положении России, в коем показал довольно большую осведомленность в разных оттенках русских общественных настроений. Поговорив со мной около получаса и, очевидно, оставшись довольным моими ответами, он меня спросил, не соглашусь ли я поехать в Россию для организации в широком масштабе революционной повстанческой пропаганды среди рабочих и крестьян. В программу {345} входили: рабочие и аграрные беспорядки с самым широким саботажем, а также лозунгом „Долой войну“.

Между прочим, в разговоре он выразился, что люди различных идейных мировоззрений во время этой войны во многом неожиданно сошлись и разошлись. Указал на Бурцева и Кропоткина - людей различных взглядов, однако, сошедшихся отношением к войне.

На мои запросы «как быть» Департамент полиции ответил через Красильникова следующее: «Оба предложения принять. О „Марии“ условно, о пропаганде - безусловно. Мне выехать в Россию».

Уезжая в Россию, я условился с немцами, что через два месяца встречусь с ними в Стокгольме.

По приезде в Россию через Швецию под фамилией Ральфа приблизительно в мае 1916 г. я отправился, согласно указанию Красильникова, к Броецкому, тогда делопроизводителю Департамента полиции.

Броецкий сказал мне, что Департамент полиции вряд ли сможет вплотную заняться этим делом, а потому я буду передан в распоряжение военных властей. В ожидании проходили недели и недели, но ничего не было сделано. Броецкий уехал в отпуск и познакомил меня со своим заместителем (фамилии не знаю). С военными властями я сведен не был, и когда начал приближаться срок свидания в Стокгольме и я стал просить паспорта, мне сначала обещали, а за несколько дней до самой поездки мне было заявлено, что паспорта дать не могут ввиду того, что каждый паспорт, выдаваемый на поездку за границу, проходит через специальное контрольное бюро, назначенное военными властями, а те отказались выдать мне паспорт на основании каких-то особых, имеющихся у них сведений обо мне. На вопрос, подозревает ли меня Департамент полиции в чем-нибудь неблаговидном, мне ответили: «Безусловно нет».

Таким образом, связи были чисто автоматически порваны, и видя, что мне больше делать здесь нечего, я заявил, что хочу уехать из Петрограда. Уехал я в Одессу, куда прибыл в конце июля 1916 г. и стал жить под своей собственной фамилией ввиду предстоявшего призыва лиц моего возраста. В {346} сентябре по мобилизации был принят в солдаты (как ратник второго разряда).

Служил в 479-й дружине в Одессе, затем был неожиданно переведен в Харьков. Все время службы находился под надзором - сперва тайным, потом явным. Причины надзора не знаю. Но с переводом в Харьков надзор был снят.

Из газет узнал о взрыве «Марии», а вслед затем о пожаре в Архангельском порту. Прочитав эти сведения в газетах, я написал письмо опять назначенному на должность директора Департамента полиции Васильеву о том, что мною своевременно как устно, так и письменно было обращено внимание. Ответа не последовало никакого. Проверены ли были мои указания, и почему власти закрыли глаза на показанную мною опасность, - не знаю.

25 февраля я был освобожден от военной службы по болезни.

Разновременно получил от немцев 50 тысяч франков. Все деньги передавал Департаменту полиции в лице Красильникова (тысяч 15) и Васильеву (тысяч 35).

Они же, в свою очередь, давали мне на расходы, впрочем, в недостаточной мере. Приходилось тратить из своего кармана.

О причинах, побудивших меня дать настоящие показания, скажу следующее:

У меня всегда была мечта взойти на баррикады в день русской революции. Но революция прошла мимо меня: я тогда находился в госпитале в Харькове и даже не подозревал, что происходит в стране.

При обновлении России я бы со своей тайной не мог бы жить, даже если бы был твердо уверен, что она не будет разоблачена.

Кроме того, считаю нужным обратить внимание на попустительство властей в деле «Марии» и «Архангельского порта». {347}

Рассказ В. Л. Бурцева

Месяца полтора тому назад меня посетил господин, которого я сразу не узнал, хотя, как потом оказалось, видал его раньше в очень памятной для меня обстановке.

Это был, видимо, сильный и гордый человек, но в то же самое время чем-то придавленный.

Его лицо мне показалось знакомым, но в ту минуту я почему-то даже и не старался припомнить, кто он такой.

– Я пришел к вам, - сказал он, - по очень важному делу. Мне нужно говорить с вами долго. Меня очень скоро не будет… Перед вами стоит самоубийца… я вас прошу об одном,- выслушайте меня до конца, а потом делайте со мной, что хотите!

Я был поражен таким необычным введением в разговор и обещал выслушать своего посетителя до конца.

– Я - агент полиции, охранник. Я, - если хотите, - «провокатор»…

При слове «провокатор» он запнулся. Ему, очевидно, трудно было выговорить это слово. На его внешне спокойном мужественном лице я увидел слезы глубоко страдающего человека,

Он не плакал. Сильно и быстро моргая глазами, он только старался, чтобы слезы сами поскорее упали с его глаз. От волнения он задыхался. Своими перерывами во время дальнейшего рассказа, своим молчанием, когда он глотал слезы, он, видимо, хотел скрыть то, что клокотало в его душе. Время от времени, когда он чувствовал, что голос выдает волнение, которое охватывало его, он проранивал отдельные слова и фразы, пока не овладевал собой вполне и продолжал начатый рассказ.

Я понял его состояние и даже случайными вопросами не хотел нарушить его переживаний.

Я молча слушал его. Он видел и чувствовал, что я внимательно его слушаю.

Только после его упоминания о пребывании за границей я вспомнил, кто он, и спросил:

– Вы из Цюриха? {348}

– Да, я из Цюриха! Я у вас был когда-то в Париже. Я - Долин!

Я хорошо припомнил своего собеседника. Он, действительно, был у меня в 1913 г. в Париже, и вот по какому поводу.

В это время в Париже готовился съезд анархистов. Из своих источников я узнал, что на этом съезде, где предполагалось присутствие 20-30 членов, будет не менее трех - четырех провокаторов. На двух можно было указать точно, относительно остальных приходилось только строить догадки. В полученных мною сведениях говорилось о каком-то очень видном деятеле анархизма, приезда которого ждали для открытия съезда.

Я тогда же заявил хорошо знакомым мне анархистам, что при таких условиях съезда созывать нельзя.

Съезд, действительно, и был отложен, но по поводу моего предостережения мне тогда же пришлось давать объяснения двум делегациям от инициаторов предполагавшегося съезда.

Первая делегация пришла ко мне в числе трех лиц. Один из них был… Выровой, член первой Государственной думы, которого недавно официально объявили охранником. Он и тогда служил в заграничной агентуре.

Давая этой делегации свои объяснения, я, конечно, не называл источников своих сведений, но на всякий случай дал даже ложное указание.

Тогда же меня посетила вторая делегация от анархистов с такой же просьбой, как и первая, а именно: дать более подробные объяснения, почему я находил невозможным созыв назначенного в Париже тайного съезда анархистов. Делегация состояла из трех лиц, среди которых был и Долин.

Относительно Долина у нас уже и тогда были темные указания на то, что когда-то у него были отношения с охранкой. Под каким-то предлогом я увел в соседнюю комнату двух его товарищей и сообщил им об имеющихся у меня сведениях о Долине. Эти сведения, как оказалось, были им известны и без меня. {349}

Но товарищи Долина энергично запротестовали и стали защищать его, как лучшего своего друга, и заявили, что они скорее поверят, если их самих будут обвинять в провокации.

Слушая Долина теперь в Петрограде, я прекрасно вспоминал нашу тогдашнюю с ним беседу.

Положения, которые он занимал тогда и теперь, были диаметрально противоположны, но это был один и тот же человек и говорил он об одних и тех же вопросах, защищал их с одной и той же точки зрения.

В продолжение нескольких часов я выслушивал практический рассказ Долина о его жизни.

– Я кончил, - сказал, наконец, Долин, - теперь вы знаете все. Дайте знать обо всем моей жене. Я облегчил свою душу… От вас мне ничего не нужно. Прощайте! Я сегодня застрелюсь. Дальше не могу!

Рассказ Долина был так искренен, что я ни на одну минуту не усомнился в том, что он, действительно, приведет в исполнение свое решение.

Я стал ему доказывать, что так уйти от жизни он не имеет права, что в его положении, конечно, легче покончить с собой, чем продолжать жить. Но если у него есть достаточно силы воли и веры в свои силы, он должен остаться жить и отдать отчет во многом, что встречал и видел, и его рассказ будет иметь особый интерес и особое значение, потому что это будет рассказ человека, в искренности которого мы сомневаться не будем. Он возражал мне, и на эту тему мы много и долго спорили.

Он говорил мне о своем праве на самоубийство, а я ему говорил об обязанности жить.

– Я, - сказал он мне, - столько лет хранил свою тайну. Об этом не знал никто из тех, кто мне дорог. Об этом не знала даже моя жена. Никто никогда из близких мне людей не смотрел на меня косо. Меня любили, мне безусловно доверяли и искренно возмущались, когда слышали даже обвинения меня в причастности к миру охранника. Внутренне я себя осуждал, но я никогда себя не проклинал, потому что я верил, что я не сделал ничего преступного, не нанес никому никакого зла, я не был предателем, я не был провокатором. Я {350} был случайной жертвой охранников. Жандарм Эдгардт, начиная с первого ареста, когда мне было 20 лет, до последнего времени, всю мою жизнь был моим злым гением. Раз вцепившись, он больше не выпускал меня из своих когтей.

После долгих споров, не без большого труда, я убедил Долина отложить решение покончить с собой в этот же день и просил его прийти ко мне завтра продолжать нашу беседу.

– Я могу уйти? Вы меня отпускаете? - спросил меня Долин, когда видел, что наша беседа кончилась.

Я сразу понял, о чем он хотел меня спросить этими словами и чего он ожидал, когда шел ко мне, и я ему ответил на этот вопрос:

– Вы пришли ко мне, - отвечал я, - добровольно. Вы можете свободно приходить ко мне и уходить, когда вам угодно и, во всяком случае, задерживать вас на моей квартире я не имею в виду. Что сделают другие, если узнают о вашем признании - я не знаю.

На другой день наша беседа возобновилась.

При мне Долин написал своей жене исповедь и меня просил приписать ей несколько слов о том, что я верю в его искренность и что она сможет узнать от меня о его дальнейшей судьбе.

Долин спросил у меня, не может ли он до опубликования сведений о нем съездить в Одессу устроить свои денежные дела и обеспечить, таким образом, семью, проживающую за границей. Я согласился на его просьбу, и он уехал, оставив мне свой одесский адрес.

На этих днях я ждал его возвращения, но сегодня ко мне пришел приехавший из Одессы тамошний комиссар и передал мне, что застрелившийся в Одессе „купец Долин“ оставил письмо на мое имя.

Долин уже взял на 29 апреля железнодорожный билет в Петроград, но 28 апреля на квартире своих знакомых выстрелом из револьвера в голову покончил с собой. Смертельно раненый, он до утра следующего дня находился в агонии. После себя он оставил три письма - к одному своему родственнику, к жене и ко мне.

Привожу письмо Долина ко мне. {351}

«Многоуважаемый Владимир Львович!

Как видите, и на сей раз я не оказался на высоте: я, вместо приезда к вам, отправляюсь сегодня в путешествие, из которого пока еще не возвращался никто обратно. Сим подтверждаю, что все сказанное мною вам лично и записанное вашим секретарем есть безусловная правда. Большое спасибо вам за то человеческое отношение, которое вы проявили ко мне, к моим страданиям. Прощайте. Мой последний привет и признательность господину Финку.

Сегодня умираю - дальше жить нет сил. Напишите и ободрите мою жену.

Долин

Одесса, 28 апреля»

Охранники и Департамент полиции о Долине

Долин на гражданской службе

11 июня 1904 г. начальник Екатеринославского охранного отделения ротмистр Шульц доносит директору Департамента полиции, между прочим, следующее: «…По вступлении в должность начальника Волынского охранного отделения мне был рекомендован полковником Потоцким в качестве сотрудника Бенцион Моисеев Долин, оказывавший некоторые услуги управлению до сформирования в гор. Житомире Охранного отделения. Будучи довольно развитым и находясь в близких сношениях с интеллигентными представителями оперировавшей в то время в гор. Житомире организации „Бунда“, Долин давал мне полное внутреннее освещение преступной деятельности наиболее выдающихся лиц, благодаря чему я имел возможность пресекать их вредную деятельность при соответствующей обстановке.

До поступления сотрудником Долин зарабатывал частными уроками весьма ограниченные средства; будучи же {352} сотрудником и давая ценные сведения. Долин получал от меня последнее время, считая с наградными деньгами, в общей сложности значительно более 100 руб. в месяц. Несмотря на мои предупреждения жить возможно скромно и придерживаться прежнего образа жизни. Долин, как он впоследствии мне сознался, довольно часто позволял себе разные излишества и пристрастился к картам, причем неоднократно проигрывал в азартные игры (иногда даже в местном клубе) крупные суммы, тщательно скрывая все это в то же время от меня.

Большие траты денег Долиным были замечены другими членами организации, знавшими его материальное положение, и это обстоятельство в связи с происходившими обысками и арестами лиц, близко стоявших к Долину, бросило на него тень подозрения, но никаких веских, обязательных данных к обвинению Долина у организации не было. О всем же я осведомился уже со слов другого сотрудника. Ввиду изложенного я посоветовал Долину по прошествии некоторого времени под благовидным предлогом поехать к отцу в местечко Острополь Новгород-Волынского уезда и временно прервать сношения с организацией, что он и исполнил. После моего приезда в Екатеринослав Долин также приехал ко мне и просил устроить его куда-либо на службу, но по прошествии небольшого промежутка времени заявил мне, что для восстановления его репутации в организации его необходимо самого привлечь к дознанию и продержать возможно дольше под стражей непременно в Житомирской тюрьме. Просьбу Долина, выехавшего вскоре в Житомир, я передал частным письмом полковнику Потоцкому, и по распоряжению последнего Долин был привлечен по 4-й части 252 ст. Улож. о наказ. и заключен под стражу. Вскоре после этого я получил через полковника Потоцкого от Долина письмо, которым последний уведомлял меня, что для окончательного восстановления своего положения в организации он намерен выгородить кого-нибудь из своих прежних сотоварищей, взяв его вину на себя, и, не ожидая моего ответа, подал по сему поводу «официальное заявление»… {353}

За время «работы» в Волынской бундовской организации Долин выдал Абрама Ческиса, Носовича, Иду Фрейдин, Плавскина и нелегальную библиотеку…

Затем Долин переходит из «Бунда» к анархистам-коммунистам и из Волынского охранного отделения в Екатеринославское. Здесь, кроме жалованья, он получает еще и дополнительные суммы - за отдельные выдачи, так сказать «с головы». Так, он предложил в марте 1908 г. начальнику Екатеринославского охранного отделения жандармскому ротмистру Прутенскому выдать известную анархистку Таратуту, но при условии предварительной уплаты ему за это 500 руб. У Прутенского таких свободных денег не оказалось, но он занял и заплатил Долину, а затем просил департамент об уплате ему этих денег. В архивах Департамента полиции имеется расписка Долина в получении этих денег, она помечена 25 марта 1908 г. и подписана - «Ленин». Самая выдача и арест Таратуты были обдуманы и разработаны Прутенским и Долиным чрезвычайно тонко, чтобы не «провалить» провокатора. Таратута была арестована «как по писаному» и пошла в каторжные работы.

26 августа того же 1908 г. тот же начальник Екатеринославского охранного отделения телеграфирует Департаменту полиции: «Известный мне Одессе Екатеринославу сотрудник Ака [68] „Ленин“, находящийся сейчас за границей предлагает мне выдать все адреса всех городов Европы, по коим рассылается „Буревестник, обещая потом дать те же сведения касающиеся России, просит за все четыреста рублей: двести сейчас, двести потом за отчислением аванса. Кривой Рог стеснен в деньгах, срочно телеграфируйте можно ли дать. Могу дать из суммы отделения, условия возвращения департаментом к двадцатому августа. Перед отъездом „Ленина“ за границу предлагал связать Гартингом категорически отказался. № 4072. Ротмистр Прутенский».

На эту телеграмму заведующий Особым отделением Департамента полиции Климович отвечает лапидарной телеграммой: «Заграничные адреса представляют мало интереса, {354} за русские стоит уплатить двести рублей, которые возвращу».

Через месяц, 6 сентября 1908 г., тот же г. Прутенский доносит телеграфно тому же Климовичу: «Екатеринославе находится мой сотрудник анархист группы „Буревестник“ кличка „Ленин“, указавший две типографии „Буревестника“, два склада литературы по пятьдесят пудов каждый, склад оружия, подробный план транспортировки литературы оружия России, места двух транспортов литературы и лиц, привезших их в Россию. Прошу ходатайства перед директором о разрешении мне приехать в Петербург с „Лениным“ для передачи его департаменту, что, по моему мнению, будет полезнее для дела, чем его сношения со мной из-за границы, ввиду его обширных партийных связей. „Ленин“ вполне заменит Иоста, ответ прошу телеграфом, так как „Ленин“ скоро опять уезжает за границу. № 4779. Ротмистр Прутенский».

В ответ Климович телеграфирует 8 сентября Прутенскому: «4779. Департамент непосредственно агентуры не ведет. Передайте „Ленина“ Аркадию Михайловичу Гартингу для чего снеситесь с ним депешами адресуя Париж рю де Гренелль 79 монсиер Барре. Шифруйте полицейским».

Но ротмистр Прутенский задержал еще Долина в России до конца сентября 1908 г. и поручил ему „узнать, где хранятся 8000 руб. боевого интернационального отряда анархистов-коммунистов».

В октябре Долин уже в Женеве, и меньше чем через месяц (17 сентября 1908 г.) заведующий политическим розыском в Швейцарии, помощник Гартинга, ротмистр Владимир Андреев доносит «лично», «совершенно секретно» директору Департамента полиции Трусевичу, между прочим, следующее: «…Делегатом от анархистско-синдикалистской группы „Буревестник“, на которого пал жребий ехать в Россию для… 1) установки связи с счетчиком Хотинского казначейства, 2) для вручения ему имеющихся при делегате 3000 руб., 3) для попытки обменять негодные к употреблению 49 тыс. руб. посредством того же счетчика,- есть упомянутый в предыдущем донесении за № 384 „Абрам“, член группы „Буревестника“, состоящий при редакции в качестве „экспеди-{355}тора“ и являющийся в то же время нашим, для заграницы вновь приобретенным с минувшего октября сотрудником, дававшим уже в России крупные дела; кличка „Ленин“. Так как от этой поездки „Ленин“ ни в коем случае отказаться не может, то, на обсуждении всего дела 15 ноября в Женеве мы пока выработали такой план действий: 1) „Абрам (Ленин)“ едет 17 ноября в Австрию, где „в г. Коломна по Старо-Гончарской ул., в д. № 90 у Стеоры Иванчук“ хранятся 49 тыс. руб., негодных к обращению, и завязывает с этой женщиной связь, 2) к 21 ноября „Абрам“ прибудет в Одессу, которую он избирает центром своего местопребывания на время операции, немедленно входит в сношения с начальником Одесского охранного отделения, подполковником Левдиковым, в районе которого лежит Хотин и которого я должен уведомить о прибытии „Ленина“.

Затем следует изложение плана, как подвести счетчика, помогавшего ограблению Хотинского казначейства, передав ему деньги, номера которых будут предварительно записаны.

План ротмистра Андреева и „Ленина“ был выработан так тонко и выполнен так ловко, что счетчик Малайдах и анархист Дудниченко были захвачены с поличными, а Долин остался вне всяких подозрений и 20 декабря уже вернулся в Женеву; так как он не желает докладывать письменно, то к нему в Женеву 2 января 1909 г. едет помощник ротмистра Андреева; последний и доносит 20 января директору департамента Трусевичу, между прочим, следующее:

«…Выбыв затем из Одессы в Хотин, „Ленин“ связался, через местных анархистов, с „счетчиком“ казначейства для вручения последнему как условленных 3 тыс. руб. из ограбленной суммы (известными кредитными билетами), так равно и для переговоров об обмене негодных денег на годные, причем обмен был решен на 16 тыс. Съездив в Австрию и взяв 16 тыс. руб. негодных, „Ленин“ вернулся и передал все деньги посреднику сношений с „счетчиком“, каковой посредник был взят в наружное наблюдение филерами Одесского охранного отделения. Дав, таким образом, материал для ликвидации дела в руки подполковника Левдикова, осветив попутно, также по предварительному нашему условию, {356} хотинскую группу анархистов и представив, все сведения подполковнику Левдикову одновременно со сведениями, послужившими основанием для ликвидации группы в 9 человек с 3 пудами анархистской литературы, сотрудник счел свою задачу законченной и вернулся в Женеву…».

За эту предательскую «гастроль» Долин получил 400 руб. в два приема.

Но в конце 1909 г. мы видим Долина снова в России - в Одессе; он, несмотря на приглашение и даже требование начальства, не хочет снова ехать за границу «ввиду каких-то разногласий и несогласий с заграничными (парижскими) анархистами».

В ноябре 1909 г. при ликвидации одесской группы анархистов начальник Одесского жандармского управления «принужден был арестовать и „Александрова“ [69] в видах охранения его от «провала», „Александров“ и до сего времени остается в тюрьме. Несколько времени тому назад я вновь говорил с ним по означенному выше вопросу, причем в связи с таковым предложил ему такую комбинацию: по данным расследования он может быть выслан в определенную местность под надзор полиции, откуда и скроется за границу, что в глазах как местных, так и заграничных анархистов вполне снимет с него какое бы то ни было подозрение в неискренности к делу организации, если таковое над ним тяготеет. „Александров“ заявил на это, что его и так не считают провокатором, так как таковым в глазах организации считается совершенно другое лицо, тем не менее изъявил желание выехать за границу, но только не из ссылки, а чтобы вместо таковой ему разрешено было выехать за границу на срок, определенный для ссылки…».

Но начальство для более крепкой реабилитации настаивало на ссылке, и с 21 января 1910 г. мы видим Долина уже административно-ссыльным в гор. Архангельске, куда ему следом было выслано 500 руб. и паспорт на имя Григория Соломоновича Гайхсберга. 28 мая Долин «бежал» в Петербург, 27 июня он в Одессе, затем в Херсоне посетил своих {357} родителей, 6 июля снова в Одессе, оттуда и выехал «нелегально» за границу «по врученному ему паспорту», «выданному одесским градоначальником 5 июля сего (1910 г.) за № 7442 на имя павлоградского мещанина Хаима Янкеля Айзенберг». В Париж он едет уже под охранной кличкой «Шарль» и поступает в распоряжение подполковника Эргардта.

Уже в сентябре «Шарль»-Долин ходатайствует о выдаче ему 2000 франков «для устройства его личных дел», с погашением этого долга в течение года. Подполковник Эргардт поддерживает его просьбу, а вице-директор Виссарионов кладет следующую резолюцию: «Шарль работает много лет. Он был заагентурен ротмистром (ныне подполковник) Эргардт в Житомире. Я его видел в 1910 г. в Париже. Он на меня произвел благоприятное впечатление своей искренностью и осведомленностью. Освещая анархистов, он имел связи с Музилем (Рогдаевым), его женой и др. Видимо, и теперь подполковник Эргардт его ценит. Я полагал бы удовлетворить это ходатайство…».

Ценил его и Красильников, как энергичного и ловкого агента, но весьма жадного до денег.

Четыре года «проработал» Долин за границей, получал жалованье 650 франков в месяц; жил он главным образом в Швейцарии.

В конце мая (31-го) 1904 г. по его просьбе он был вычеркнут из числа разыскиваемых и ему было разрешено вернуться в Россию, но он выехал даже раньше этого разрешения, так как в делах Департамента полиции имеется открытка, посланная им из Варшавы в Петербург Броецкому и датированная от 23 мая.

Долин - военный [70]

В конце 1914 г. германский военный агент в Берне полковник Бисмарк вошел в сношение, как с революционером, с {358} лицом, оказывающим услуги секретного характера Министерству внутренних дел, под кличкою «Шарль», и, не подозревая о том, предложил ему заняться организацией взрывов оружейных, патронных и пороховых заводов в разных местностях России, предъявив список русских заводов и фабрик, обслуживающих нужды военного ведомства, с пояснением, что всякая порча таковых будет германским правительством хорошо оплачена. С целью проникнуть в тайные планы неприятеля и выяснить организации его по шпионству в России «Шарль», с разрешения департамента, изъявил на это согласие, назвавшись Бисмарку Ральфом.

Вместе с ним для сношения с германскими агентами был назначен состоящий в заграничном розыскном бюро губернский секретарь Литвин, который назвался названным агентом Антоном Линден.

Для окончательного установления плана взрывов в Берн прибыл из Берлина особо уполномоченный, назвавшийся американским подданным Франклином А. Жиакомини, который под этой фамилией предполагал прибыть в Петроград 14 и 15 июня минувшего года. В разговоре с «Шарлем» и Литвиным Жиакомини, указав на необходимость устройства взрывов на Путиловском заводе и в угольных шахтах Донецкого бассейна, передал им список заводов и фабрик, взрыв или порча коих желательна.

В целях изобличения Жиакомини и обнаружения его сообщников в России «Шарль» и Литвин сообщили ему о том, что в д. № 55 по Невскому проспекту живет их знакомый, доктор химии Наум Борисович Ляховский, через посредство коего можно войти в сношение с революционером, имеющим связи с рабочими Охтенского завода. Жиакомини изъявил желание по прибытии в Петроград, посетить Ляховского, у которого и встретиться с «Шарлем» и Литвиным.

Сведения эти для дальнейшей разработки сообщены были письмом от 6 июня 1915 г. за № 190245, начальнику штаба 6-й армии Северного фронта, генерал-майору Бонч-Бруевичу, а потому в вызове в Петроград «Шарля» и Литвина надобности не представлялось, но затем, вследствие настойчивой просьбы «Шарля» и указания его на то, что если он не {359} поедет в Россию и не встретится с Жиакомини, то роль его обнаружится вполне и он будет несомненно провален, - ему разрешено было прибыть в Петроград.

Телеграммой от 17 июня 1915 г. за № 90 заведующий заграничной агентурой, статский советник Красильников, уведомил департамент, что «Шарль» выехал из Лондона в Россию 12 июля. В Париж же «Шарль» возвратился, как сообщил заведующий названной агентурой, 1 ноября минувшего года. Что делал «Шарль» во время проживания в России, в течение почти 4 месяцев - сведений в делах Департамента полиции не имеется.

В декабре месяце 1915 г. германские агенты по шпионству вновь обратились к «Шарлю» с предложением организовать взрывы Тульского и Шоскинского оружейных заводов. Сообщив об этом письмом от 28 декабря 1915 г. за № 190577 товарищу военного министра, генералу от инфантерии Беляеву, департамент предложил «Шарлю» через заведующего заграничной агентурой поддерживать переговоры с указанными агентами с целью исключительно получения явок в Россию, от организации же взрывов - в последнюю минуту отказаться. В начале февраля сего года те же лица обратились к «Шарлю» с предложением взяться за уничтожение мостов Сибирской железной дороги.

Принимая во внимание, что сношения «Шарля» с немецкими агентами в течение более года совершенно не оправдали ожиданий, ибо за все то время сотруднику не удалось получить от них ни малейших сведений по шпионству, заведующему заграничной агентурой, статскому советнику Красильникову, телеграммой от 18 февраля сего года за № 259, указано было предложить «Шарлю» дальнейшие сношения с германскими агентами прекратить. Однако, «Шарль» настойчиво стал домогаться разрешить ему продолжать сношения с названными агентами, получив от них в то время новые предложения: 1) взорвать или хотя бы привести во временную негодность крейсер Черноморского флота «Мария», за что ему было обещано вознаграждение в 200 тысяч франков, и 2) лично организовать в России революционную пропаганду вообще, и в особенности в войсковых частях, находящих-{360}ся в тылу, а также организовать забастовки по примеру 1905 г.

От организации взрыва крейсера «Шарль» отказался; отказаться же от организации революционной пропаганды он не находил возможным, так как тогда порвалась бы связь с немецкими агентами, и последние обратились бы к другим лицам, при этом,- как сообщал заведующий заграничной секретной агентурой, статский советник Красильников, - «Шарль» уже получил от германских агентов на выезд в Россию 10 тысяч франков и должен был получать столько же ежемесячно.

Так как настойчивое стремление «Шарля» к продолжению сношений с германскими агентами и получение от них крупных сумм денег становилось подозрительным, то ему предложено было прибыть в Петроград, чтобы путем личных с ним переговоров выяснить его действительную роль в этом деле.

23 мая сего года «Шарль» прибыл в Петроград под именем Михаила Борисова Полонского, следуя с пограничного пункта под наружным наблюдением. Последним, между прочим, отмечено было посещение «Шарлем» в Петрограде Русско-Азиатского банка, где, как оказалось, он имеет кредит на 42 259 руб. 50 коп.

Хотя фактических данных, которые указывали бы на работу «Шарля» по шпионству в пользу Германии, и не имеется, но получение им от германских агентов значительной суммы денег и впечатление, вынесенное из бесед с ним в Петрограде, оставляют его в этом отношении в большом подозрении. Вследствие этого «Шарлю» предложено было какие бы то ни было сношения с германскими агентами прекратить и за границу не возвращаться. По просьбе же его ему разрешено было отправиться на родину для исполнения воинской повинности, с тем, чтобы он немедленно же легализировался.

18 июля сего года «Шарль», под наружным наблюдением, выехал в Одессу, где он предполагал легализироваться и поступить на военную службу. Начальник жандармского управления гор. Одессы заблаговременно и подробно был {361} осведомлен о «Шарле», с указанием держать его под постоянным наблюдением, в случае же поступления на военную службу сообщить имеющиеся на него подозрения в шпионстве подлежащему начальству.

В то же время, считая необходимым осветить деятельность «Шарля» во время пребывания его в Петрограде летом и осенью минувшего года, в связи с ожидавшимся приездом Жиакомини, департамент (в дополнение к письму начальнику штаба 6-й армии Северного фронта от 6 июня 1915 г. за № 190245) запросил начальника контрразведывательного отделения штаба 6-й армии, подполковника Федорова, приезжал ли в Петроград Жиакомини и не оказывало ли услуги секретного характера лицо под кличкой «Ральф» или «Шарль» - в утвердительном случае - по какому именно делу.

На этот запрос начальник названного отделения уведомил, что назвавшийся Франклином Жиакомини в Петроград и вообще в империю не приехал.

Кроме того, для выяснения сношений «Шарля» в Петрограде был запрошен начальник местного отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Петрограде, не проходил ли «Шарль» в период времени с июля по ноябрь 1915 г. по наружному наблюдению, начальник названного отделения ответил на это отрицательно.

Серьезные подозрения в отношении искренности «Шарля» высказал и работавший с ним в самом начале сношений с германскими агентами вышеназванный чиновник Литвин, прибывший в июле месяце сего года из-за границы в Петроград. Основанием к такому подозрению послужили следующие обстоятельства. Находясь в настоящем году в командировке в Лондоне и получив от статского советника Красильникова распоряжение отправить «Шарля», проживавшего в то время также в Лондоне, в Россию, Литвин разыскал «Шарля» и, явившись к нему, застал у него русского еврея комиссионера Прагера, приехавшего вместе с «Шарлем» из Цюриха. Не зная настоящего положения Литвина, Прагер в разговоре с ним высказал такую глубокую ненависть к России и ее союзникам и так восхвалял Германию, которая, по {362} его словам, непобедима, что «Шарль», видимо, чувствуя себя неловко, несколько раз пытался прекратить этот разговор. Однако, после ухода Прагера «Шарль» также высказался, что Россия действительно никогда не выиграет войны и для нее лучше было бы скорее прекратить ее. Зная хорошо «Шарля», Литвин был крайне удивлен такой резкой переменой его взглядов.

На расспросы же Литвина о причине неприезда в Россию Жиакомини «Шарль» заявил, что этого агента ждали в Петрограде около двух месяцев, но он не приехал. Ввиду этого «Шарль» решил ехать в Стокгольм, имея в виду вызвать туда Жиакомини, но последнего ему видеть не удалось. Вместо него приехал из Берлина другой господин, сообщивший, что Жиакомини будто бы послан на фронт, почему и не мог приехать в Петроград. Объяснения, данные «Шарлем» новому инструктору, удовлетворили последнего, и «Шарль» получил от него 13 тысяч рублей на продолжение дальнейших дел. Во всех объяснениях «Шарля» Литвин заметил неуверенность, сбивчивость, и объяснения эти, по-видимому, очень тяготили «Шарля». Странным, как отмечает губернский секретарь Литвин, кажется и то обстоятельство, что, не дождавшись Жиакомини в Петрограде, «Шарль» едет в Стокгольм, возобновляет связи с немцами и убеждает последних в каких-то случайных обстоятельствах, объясняющих бездействие его организации. Немцы всему верят и дают ему еще 13 000 русских рублей на продолжение тех же самых дел. Своих же связей немцы опять никаких не дают. Ни адресов, ни даже письменных уведомлений никаких не требуют, а просто верят на слово. Когда же Литвин поинтересовался узнать - как это немцы, не видя никаких дел, верят ему, «Шарль» ограничивался лишь отдельными фразами: «так вот и верят» или «они дураки».

Получив в Стокгольме деньги и не оправдав абсолютно ничем надежд немцев, «Шарль» уезжает в Цюрих и продолжает там жить, ничего не делая для немцев, но последние вновь находят его и, несмотря на очевидность бесполезности услуг «Шарля», опять предлагают ему возобновить его работу и дают ему 10 000 франков на дорогу. {363}

Об изложенном имею честь доложить вашему превосходительству.

«» августа 1916 г. [71] {364}

Примечания:



[6] СПб. ведомости. 1912. 13 янв.



[7] Моск. ведомости. 10 апр.; Земщина. 1912. 18 янв.



[68] Анархистов-коммунистов.



[69] Вторая охранная кличка Долина.



[70] Справка, составленная в Департаменте полиции.



[71] В оригинале дата не поставлена.

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх