В Бресте

Мелькают поля, леса, вагон дрожит. Я прислушиваюсь к стуку колес и поглядываю в окно. Вдруг какой-то большущий человек тормошит меня за плечо и кричит: «Лерочка, подымайся!»

С трудом открываю глаза — и ничего не могу понять. Что-то гудит, воет, дом весь дрожит. Что это — буря, землетрясение или продолжение сна?

Папа берет меня под мышки и ставит на пол. Вокруг ужасный грохот, звон разбитого стекла. Оторвалась и упала внутренняя ставня.

— Быстро одевайтесь и идите в подвал, — говорит отец, — а я пойду в паровозное депо.

В подвале я узнала, что немцы перешли границу и напали на нас.

Так началась для нас война.

В пять часов утра бомбежка прекратилась. Мы вернулись в свою квартиру. Отца дома не было.

В шесть часов на улице затрещали мотоциклы, и вскоре к нам ворвался немецкий офицер с солдатами.

— Советские?.. Муж?.. Оружие?.. — кричал офицер.

Десятитысячная моя сестричка Инночка спала на моей кровати. Офицер закричал, затопал ногами, подбежал к кровати, схватил матрац за угол и вместе с сестричкой рванул на пол. Под матрацем лежал ремень, конец которого немец принял за портупею.

Пнув сапогом маму, которая бросилась к Инночке, офицер с солдатами вышел.

Сестричка сильно ушиблась падая и недели через две умерла… Сосед, который служил у немцев, приказал нам говорить всем, что она умерла от дизентерии, и даже прислал дезинфектора.

Больше всех немцы преследовали в Бресте тех советских людей, которые переехали сюда с 1939 года. Поэтому к нам они приходили почти каждый день. Стало невозможно жить, и мы переехали на окраину, где нас никто не знал. Туда пришел и отец: до этого времени он где-то прятался. Отец скрывал, что он машинист, и когда некуда было деваться, шел на работу чернорабочим. Мама достала справку, что она инвалид, и таким образом уклонилась от работы на немцев.

В нашей квартире под кухней был хороший бетонированный подвал. Окно, что выходило во двор, отец замуровал и засыпал землей. Когда в городе появилось электричество, папа пробил дыру в углу за печью и под обоями провел в подвал провод. Там установили радиоприемник. Крышку подвала наглухо забили, а вместо нее в сенях под бочкой с водой оставили три незакрепленные доски. К нам приходили товарищи отца слушать радио.

Папа принялся делать ведра, паять кастрюли, и к нам начали приходить заказчики, но почему-то все одни и те же. Мама стала шить, но заказы брала только от своих и часто возвращала заказы неоконченными. Люди уносили от нас радиосообщения из Москвы.

Однажды, осенью 1942 года, мы долго ждали маму.

Было девять часов вечера. Позже этого часа ходить не разрешалось, но мамы все не было. Наконец, в десять часов, шатаясь, бледная, в намокшей одежде пришла мама. Она сказала, что была у соседей, напротив, и, испугавшись собаки, упала в грязь. Я помогла ей раздеться и увидела, что у нее повреждены ноги, плечо опухло.

Уже потом, когда я стала помогать маме в подпольной работе, она мне рассказала, что тогда на конспиративной квартире их застали немцы, и она выпрыгнула через окно со второго этажа.

Весной 1943 года арестовали много молодежи. Была арестована и дочь маминой подруги, Вера Кравцова, из 10 класса. Она была у нас пионервожатой. Вместе с ней арестовали секретаря комсомольской организации Бориса Аноткина. Их расстреляли. Мне было очень тяжело: ведь я их хорошо знала.

Однажды мама сказала мне, что ей у одних знакомых надо взять свертки, но идти туда нельзя. Я сказала, что пойду сама. Мама взяла мою руку и сказала:

— Это серьезное и опасное дело. Если ты боишься, деточка, тогда не ходи.

Я ей ответила, что хочу быть такой, как Вера и Борис. С этого времени я ходила по квартирам, разносила свертки.

В немецкой аптеке работала наша знакомая Галя Аржанова. У нее я брала медикаменты.

Осенью 1943 года снова был провал. Кто-то выдал две конспиративные квартиры. Арестовали секретаря подпольного горкома партии тов. Жуликова с семьей и многих товарищей, которые заходили к нему, не зная про засаду немцев. Там был арестован и мой папа, но его отпустили, так как он нес запаянную кастрюлю, которую будто бы должен был отдать хозяину. Тогда расстреляли 20 человек.

В марте 1944 года мама ушла в партизанский отряд. Она туда часто ходила и раньше с заданиями. Соседям мы сказали, что мама ушла работать в деревню. На этот раз мама задержалась на целый месяц. Мы опасались, что она погибла. Но она попала в окружение, и только спустя месяц ей удалось вырваться.

Возвратившись домой, мама сказала, что большинство подпольщиков отзывается из города, но мы остаемся. Скоро мы узнали, что Галю схватили немцы и повесили…

Немцы боялись ночных бомбежек и ночевать выходили из города в убежища. Брат Сережа познакомился с некоторыми из них, и те стали пускать его в свое убежище. Тогда папа и мама стали давать Сереже тол. Он относил его в убежище и прятал там за обшивку стены. Когда толу набралось четыре килограмма, брат положил туда заряженную мину, которая должна была взорваться в час ночи. В ту же ночь восемь немцев и одна женщина, которая водилась с ними, взлетели в воздух.

У меня была хорошая память, и мне часто поручали следить за передвижением немецких войск. Я выходила за огород, на стык шоссе из Москвы и Ковеля, пряталась в кусты и записывала, сколько машин идет, в какую сторону, чем нагружены, какие на них знаки. Просидев так до вечера, я несла сведения маме. Я приглядывалась, где стоят зенитки, где расположены склады с горючим, боеприпасами.

Было радостно слышать, что по нашим сведениям самолеты разбомбили такой склад.

Однажды мама взяла лопату, корзинку, и мы ушли за город, на кладбище. Там мама стала убирать могилу Инночки. Вдруг из кустов вышла к нам женщина. Я узнала тетю Надю Серову; ее давно не было видно в городе. Она вынула из-за пазухи магнитные мины, улыбнулась мне и ушла. Мама положила мины в корзинку, сверху закрыла цветами. Корзинку дала мне, а сама взяла на плечо лопату, и так мы вернулись в город. После этого я стала ходить одна, и не только на кладбище, но и в другие места за городом.

На улице Карла Маркса был трехэтажный дом. В нем жили немецкие солдаты одной моточасти. Мама поручила мне отнести в этот дом тол и передать знакомой Марусе Шевчук, которая там работала. Я встретила Марусю на улице и передала ей тол. Дом был взорван, а Маруся ушла в партизанский отряд.

Труднее было с домом по улице Маяковского, где жили немецкие связисты, летчики, офицеры. Это было тоже трехэтажное здание, но у дверей его стоял часовой. В этом доме работала Настя Паршина, она часто заходила к нам. Сначала мама сняла план дома снаружи. Настя у нас же сделала внутренний план. Мама понесла их в отряд, там обсудили все и начали готовить взрыв. Доставлять тол было поручено мне.

В городе не хватало хлеба, и население, особенно дети, выменивали хлеб на яички. Мне укладывали в корзинку тол, засыпали мякиной, а наверх клали яички. Я одевалась получше, повязывала бант на голове и шла к дому по улице Маяковского. Делала перед часовым реверанс и на польском языке просила пропустить меня к «панам офицерам», чтоб обменять яички на хлеб, при этом я давала часовому три яйца. Он меня пропускал в кухню. Немец-повар уходил за хлебом, а я передавала яйца и тол Насте.

Каждый раз у меня сжималось сердце, когда я шла туда, но я вспоминала Инночку, Веру, Галю и овладевала собой.

Однажды повар не ушел, как всегда, за хлебом, а сам стал выбирать яички. Он копался в мякине, и я с ужасом думала, что сейчас он доберется до дна…

В это время Настя за спиной повара бросила на пол дорогое блюдо. Немец отвернулся и стал ругать Настю, а я тем временем выбрала из корзины все яйца.

Дома я рассказала об этом маме, она побледнела, обняла меня и сказала:

— А если бы тебя поймали, посадили в тюрьму, сказала б ты, чья ты и кто ты?

Я ответила:

— Никогда!

— Но тебя били бы, мучили, как Галю…

— Я тогда бы думала о наших погибших комсомольцах. Они были мои старшие товарищи, а я — пионерка, их смена.

— Доченька моя, а ты не обиделась бы на нас, что мы послали тебя на такое дело?

Я сказала маме:

— Я горжусь вами и нашим делом и с радостью умру, если нужно.

Наконец настал день, когда Настя завела часовой механизм глины и ушла в партизаны. Через шесть часов, когда немцы спали, произошел взрыв…

Потом папа и мама отвели нас с братом в партизанский отряд, а сами вернулись в город и оставались там до прихода нашей армии.

Калерия Зажарская (1930 г.)