В зале губернаторского дворца в Ташкенте стояло нечто из кипарисовых веток, напоминавшее рождественскую елку. На «елке» теплились огоньки зажженных свечей. Граммофон играл мелодию из оперы Пьетро Масканьи «Сельская честь». Было 4 января 1894 года — канун православного Рождества. По приезде в столицу Туркестана Хедин стал желанным гостем в резиденции фон Вревского.

Из Стокгольма Свен направился в Санкт-Петербург, где пробыл некоторое время, завершая последние приготовления к экспедиции. Ему все-таки удалось получить от братьев Нобель три тысячи пятьсот рублей (семь тысяч крон), так что желанная сумма — тридцать тысяч — набралась.

Хедин получил полную поддержку от русских властей: рекомендательные письма, беспошлинный проезд и казачий эскорт. Посол Китая выдал Свену обещанную визу, так что путь в Поднебесную был открыт.

Последний вечер в Санкт-Петербурге Хедин провел на торжественном ужине у Карла Нобеля, где собралось много шведов.

Четвертого ноября Хедин выехал в Ташкент. Сначала он подумывал ехать через Баку и Самарканд, но там он уже бывал и на этот раз решил проложить путь через город Оренбург. 2250 километров до Оренбурга он проехал по железной дороге. Закутавшись в плед, сидел у окна со стаканом горячего чая в подстаканнике, посасывал трубку и смотрел на заснеженные, продуваемые ветрами равнины России. Чем дальше на восток ехал поезд, тем безлюднее становилась степь.

После Сызрани железная дорога, или «чугунка», как ее называли русские, пересекла Волгу, широкую как озеро, и Хедин с удовольствием констатировал, что проехал по одному из самых длинных в мире мостов — в полтора километра.

Поездка до Оренбурга заняла четыре дня. Половина пути до Ташкента осталась позади. Дальше предстояло тащиться в повозке по почтовой дороге.

Хедин купил тарантас, четырехколесную русскую повозку без рессор. Установил в нем кофры и ящики и свил из сена, ковриков, мехов и подушек гнездо для себя. Не первый раз Хедин бывал в России и знал, что любое русское изделие при эксплуатации требует запчастей. Соответственно он взял с собой оси, дышло и крепеж.

Четырнадцатого ноября, уже в сумерках, Хедин оставил Оренбург. Вьюга задувала под тент, термометр показывал минус шесть. Свен завернулся в меха и устроился поудобнее.

Его ожидали две тысячи километров по промерзшей степи. Ехал почти без остановок, с ночным горшком в тарантасе, не вылезая наружу ни днем, ни ночью. Вдоль дороги в Ташкент было построено девяносто шесть постоялых дворов, там меняли возничих и лошадей, несколько раз вместо лошадей запрягали верблюдов.

Самая низкая температура, которую он зафиксировал во время поездки, — минус двадцать градусов. Далее, к югу, температура поднялась выше нуля, и тарантас раз за разом увязал в грязи, в итоге сломалась ось. Весь путь занял девятнадцать суток, средняя скорость — пять километров в час.

Хедин любил забавляться с курьезными цифрами. Он записал, что проехал тридцать тысяч телеграфных столбов, поменял сто одиннадцать возничих, триста семнадцать лошадей, одиннадцать верблюдов и что колесо тарантаса повернулось девятьсот восемьдесят три тысячи раз вокруг оси. Видимо, поэтому он продал свой тарантас примерно за две трети от той суммы, которую заплатил за него в Оренбурге.

Свен Хедин в Ташкенте. 1893 год.

Хедин прожил семь недель в по-весеннему теплом Ташкенте. Ужины, светские визиты, балет, опера, шампанское… И конечно, последние приготовления: надо было отремонтировать барометр, пострадавший при перевозке, купить две сотни патронов для дробовика, потому что те, что припас Хедин, испортились во время поездки по киргизской степи.

Свен купил много чая, консервов, табаку, галеты, приготовил подарки для китайцев, монголов, киргизов и прочих, с кем ему придется общаться: револьверы с патронами, часы, граммофоны, компасы, бинокль, микроскоп, украшения и безделушки.

Двадцать пятого января 1894 года он выехал из Ташкента. Следующей целью был Маргелан, столица Ферганской долины. На то, чтобы проехать двести километров, Свену потребовалось десять дней, в основном из-за того, что не хватало лошадей — движение по дороге было очень оживленным.

Полюбовавшись на умирающее море, Свен приехал в Коканд, исламский центр с множеством медресе. Свои впечатления от Коканда он описал довольно лаконично: «разложение и полное падение морали».

В Маргелане Хедина заботливо опекал губернатор Ферганской долины генерал Повало-Швейковский. Хедин жил в его резиденции, нанимал людей, собирал караван и отдыхал перед предстоящими трудностями.

Хедину был обещан эскорт казаков, но, когда Свен рассказал об этом Вревскому и своему коллеге путешественнику генералу Громбчевскому, они принялись его отговаривать, мотивируя это тем, что казаки вызовут у британцев и китайцев подозрения и только помешают.

Громбчевский предложил туркестанцев, для которых Центральная Азия была домом. Он обещал Хедину подобрать хороших людей из тех, кого знал по собственным путешествиям.

Хедин собирался ехать в Кашгар через Ош той же дорогой, что и тремя годами раньше, но Вревский уговорил его изменить планы. Хедину не хотелось вновь ехать через перевал Терек-Даван зимой, и он с благодарностью выслушал соображения Вревского насчет новой и более легкой дороги.

Маршрут должен был пересечь Памир — недоступный безлюдный край. «Никто из иностранцев не имеет сейчас доступа на Памир. Любого иностранца тут же воспринимают как шпиона. У меня же есть особые разрешения от русских и китайских властей, поэтому я могу ехать, куда захочу», — написал он в письме домой.

Маленький караван отправился в путь двадцать третьего февраля, самое худшее время года для экспедиции на Памир — период сильных снежных бурь и глубокого снега. В это время температура опускается до рекордно низких отметок, как в памирских долинах, так и на перевалах. Многие отговаривали Хедина, но, как обычно, его это только раззадорило.

Чтобы облегчить задачу Хедину, генерал Повало-Швейковский послал распоряжение киргизским кочевникам, которых он должен был встретить на своем пути. Им предписывалось готовить для него юрты, мясо и топливо. Генерал дал ему также людей, чтобы прокладывать дорогу через снег и рубить ступени во льду. Целью Свена был Памирский пост — передовое русское военное поселение в четырехстах километрах к югу от Маргелана (сейчас это территория Таджикистана).

Укрепленный поселок Памирский пост был построен летом и осенью 1894 года в долине на высоте 3600 метров. Это окруженное стенами русское поселение в пустынной местности было своего рода предупреждением соседям-Китаю и Афганистану-не соваться дальше на Памир. Что касается англичан, то они поощряли обе эти страны продвигать свои границы в памирские горные области.

Появление Хедина на Памирском посту было большим событием в изолированном от мира русском поселении. Он был первым, если не считать кочевников, новым человеком, которого здесь видели с лета. Задолго до ожидаемого появления Хедина его высматривали в бинокли. Когда караван шведа показался вдали и начал медленно приближаться к укреплению, командир выстроил гарнизон для торжественной встречи.

Хедин с русскими офицерами у Памирского поста. Март 1894 года.

Как только Хедин подъехал, сто шестьдесят солдат приветствовали его громогласным «ура!». Северо-западный ветер полоскал русский флаг на башне с пулеметом. Было 18 марта 1894 года. На пятисоткилометровую дорогу из Маргелана ушло примерно три недели.

Путешествие временами было весьма рискованным. Продвижению каравана сильно мешали снежные бури. Одна лошадь оступилась, упала в расщелину и сломала позвоночник, другая умерла от истощения. Несколько раз Хедину приходилось ползти на четвереньках вдоль края бездонного обрыва.

Три дня между десятым и четырнадцатым марта он провел на берегу покрытого заснеженным льдом озере Большой Каракуль. Его людям пришлось прорубить цепочку прорубей во льду метровой толщины. Свен запасся в Маргелане лотом и тщательно записывал глубины, чтобы затем сопоставить цифры и определить профиль дна озера.

На Памирском посту Хедин жил вместе с офицерами, нанятые в Маргелане три туркестанца — в юрте. Свен распаковал свои вещи и устроился с комфортом. Было очень приятно видеть над головой крепкий потолок, а не колышущийся от ветра тент палатки и сидеть в тепле, когда температура воздуха ночью опускается до минус сорока.

Хедин очень тепло отзывался о русском гостеприимстве и отмечал, что от него ничего не скрывают: «Я могу зарисовывать и фотографировать все что хочу».

Для гарнизона Памирского поста появление Хедина стало ярким событием на фоне монотонного и скучного житья. Он рисовал, фотографировал, измерял черепа киргизов краниометром профессора Ретциуса, изучал реку Мургаб, протекающую по долине, где стояло укрепление. По вечерам он писал путевые заметки для шведских и норвежских газет.

Командир гарнизона предложил Хедину пожить несколько недель и обещал найти ему проводника.

— Русские и шведы дружат на Памире намного лучше, чем под Полтавой, — пошутил Свен.

Хедин оставался на Памирском посту почти три недели. Седьмого апреля он выехал в Кашгар. По пути он собирался подняться на вершину Мустагаты — семь тысяч пятьсот сорок шесть метров высотой (как считалось в то время — семь тысяч восемьсот метров) — в китайской части Памира.

Когда Свен пересекал границу с Китаем, ему пришлось вспомнить о напряженной обстановке в этом районе. Ходили слухи, что русские вот-вот захватят китайскую часть Памира, и тут появляется караван Хедина с русским проводником с Памирского поста как подтверждение правдивости этих слухов.

К лагерю Свена тут же подъехал вооруженный китайский отряд. Командир подозревал, что Хедин прячет в багаже оружие. Подозрительность уменьшилась, когда выяснилось, что Свен здесь единственный европеец, но исчезла лишь после того, как он предъявил разрешение на поездку и рекомендательное письмо от китайского посла в Санкт-Петербурге.

Хедин рассказал о своих планах подняться на Мустагату и получил разрешение. Четырнадцатого апреля он поехал на юг через моренное поле в верховьях реки Гессдарья на высоте три тысячи пятьсот метров.

Прямо перед ним, на юге, вздымалась сверкающая белоснежная вершина Мустагаты. Пятнадцатого апреля Свен миновал озеро Малый Каракуль и подъехал к лагерю кочевников-пастухов у подножия горы.

Знакомые киргизы прежде говорили ему, что на Мустагату невозможно подняться. Широкие расщелины и ледяные кручи преграждают путь по этой священной горе, считающейся надгробием семидесяти двух мусульманских святых. Но местные киргизы были менее пессимистичны. Семнадцатого апреля Хедин пошел в наступление. Атакующие силы составили шесть опытных киргизов и девять яков.

Они поднялись на высоту четыре тысячи четыреста метров, когда начало смеркаться и надо было разбивать лагерь. На следующий день все потонуло в плотных облаках. На высоте пять тысяч триста метров отряд накрыла снежная буря, и пришлось пережидать до ночи. Утром снежный шторм усилился. Хедин проснулся от жгучей боли в правом глазу — опять воспаление! О продолжении восхождения не могло быть и речи…

Хедин положил перед собой ручку и бумагу и склонился над письменным столом в павильоне в саду русского консульства. В Кашгаре уже было лето, тридцать два градуса тепла. После холодной памирской зимы это было особенно приятно. Глаз уже почти не беспокоил.

«Кашгар, 6 мая 1894. Дорогие папа и мама! После Памирского поста и двадцати четырех дней в седле вечером первого мая я приехал сюда и встретил самый сердечный прием у Петровского и его жены».

Далее Хедин написал о своих проблемах — в первую очередь с караванщиком Рехим-баем, нанятым по рекомендации генерала Громбчевского. Свен счел его совершенно бесполезным.

«Едва мы выехали с Памирского поста, как он заболел и не мог выполнять свои обязанности. Его пришлось медленно и осторожно везти на верблюде, и мы опасались, что Рехим-бай умрет. Через несколько дней ему стало лучше, но выглядел он как ходячий труп. Но, даже когда Рехим-бай пребывал в полном здравии, он был плохим караванщиком».

Хедин сравнивал его с Ислам-баем, нанятым им в свое время погонщиком: «Замечательный человек, высокий, сильный, спокойный и добродушный. Он оказал мне просто неоценимые услуги». Свен считал, что Ислам-бай сгорает от нетерпения последовать за ним на Тибет.

По своему первоначальному плану Хедин из Кашгара хотел ехать в Ладак и оттуда на восток, через Тибет до Лхасы, далее — Пекин, и потом быстрое возвращение домой. На всё про всё, по прикидкам Хедина, должен был потребоваться год.

Но прошло семь месяцев, а из-за трудностей передвижения по зимнему Памиру Свен добрался только до Кашгара. Петровский предложил Свену воспользоваться весенним таянием снегов в горах и спуститься по реке Тарим до озера Лобнор. Идея понравилась Свену, фантазия заработала, и мысленно он уже плыл по Тариму во главе целого флота. В письме домой Хедин даже описал этот флот, как он его представлял, но оставил проект «на потом».

Хедин оставался у Петровского до конца июня. Он читал, писал письма и статьи и заводил знакомства. Свен наладил контакте китайским губернатором в Кашгаре и пожаловался на трудности с представителями китайских властей, с которыми ему довелось встретиться на Памире.

Стоит упомянуть, в каком виде Хедин отправился в резиденцию губернатора: он надел смокинг, нацепил ордена, водрузил на голову белую русскую офицерскую фуражку без кокарды; в резиденцию он въехал на белой лошади под желтым английским седлом.

Губернатор встретил его дружелюбно, осудил поведение своих соотечественников и пригласил отужинать. Трапеза состояла из сорока шести блюд, которые, как утверждал Хедин, надолго вывели его из строя из-за болей в животе. В частности, была подана утка по-китайски, ласточкины гнезда и прочая экзотика, от которой, по словам Свена, половина французских гастрономов залилась бы слезами, а остальных бы стошнило. Впрочем, впоследствии Хедин полюбил китайскую кухню.

В сумерках 21 июня Свен выехал из Кашгара. Караванщиком был проверенный спутник Ислам-бай. Хедин также взял с собой китайского переводчика, двух проводников-киргизов, новообращенного миссионера Иоганна, проучившегося два года в шведской библейской школе, и погонщиков с лошадьми.

Озеро Малый Каракуль кажется изумрудом на серо-коричневом фоне высокогорной долины. К югу от озера вздымается заснеженный массив Мустагаты. На востоке возвышается на семь тысяч семьсот девятнадцать метров Конгур.

Хедин разбил лагерь на южном берегу озера 12 июля 1894 года. На следующий день он перенес лагерь восточнее, где земля была не такой высохшей и росла трава. Свену помогали киргизы-кочевники, накануне устроившие в его честь состязание. Всадники на всем скаку старались завладеть козой, отнимая ее друг у друга. Потом несчастное животное стало ужином.

Несколько недель Хедин картографировал местность и занимался ледниками вокруг Мустагаты. 6 августа он предпринял новую попытку покорения горы. Свен ехал на яке в сопровождении шестерых киргизов. На высоте шесть тысяч триста метров им пришлось повернуть назад из-за опасности схода лавины.

Одиннадцатого августа Хедин в третий раз попытался достичь вершины. Он выбрал новый маршрут, но и на этот раз пришлось вернуться. В конце дня на высоте 5800 метров они попали на ледник, изрезанный расщелинами, совершенно незаметными под двадцатисантиметровым слоем снега. В расщелины упали два яка и один из киргизов, всех, правда с большим трудом, удалось вытащить. Хедин утешал себя тем, что не зря с картографической точки зрения потратил время.

На следующий день Свен отдыхал в своей юрте на высоте 3700 метров. Он проснулся, посмотрел на барометр и термометр, потом Ислам-бай принес поднос с завтраком: мясо, рис, хлеб и молоко яка.

Это меню было практически неизмененным неделя за неделей, месяц за месяцем. Хедину настолько осточертела жареная баранина, что он довольствовался только чаем, хлебом и рисом. Лишь время от времени он позволял себе побаловаться вкусненьким, открыв банку консервов.

Одним из немногих удовольствий было курение, и Свен постоянно попыхивал трубкой или сигаретой. Его экспедиция была частным предприятием и осуществлялась на средства меценатов, так что приходилось экономить — в первую очередь на приятных вещах и удобствах.

Это отличало его от других известных путешественников Центральной Азии — таких, как Пржевальский и Юнгусбэнд. Они были офицерами, их поддерживали правительства, и у них были все необходимые ресурсы: деньги и люди. Хедин путешествовал один, ему постоянно приходилось экономить и нанимать людей на месте. Личное обаяние и лингвистические таланты позволяли ему легко сходиться с людьми. Он говорил на их языке, ел ту же еду, что и они, и платил им, когда ему была нужна помощь. Очень важно было и то, что Хедин путешествовал сам по себе, а не ехал, как коллеги, во главе отряда солдат.

Новое восхождение было назначено на 16 августа. Хедин приготовился провести два дня на горе. Он начал подъем вместе с Ислам-баем и шестью киргизами. Он хотел проехать как можно дальше, точнее, выше на яках, чтобы сберечь силы в разреженном воздухе. Был выбран тот же маршрут, что и во время двух первых попыток. Они добрались до высоты 6300 метров, откуда им пришлось возвращаться десятью днями ранее; после совещания с киргизами Хедин решил разбить лагерь для ночевки.

В маленькой палатке Хедина разожгли крохотный костерок из «горошков» яков, он давал тепло, но палатка моментально наполнилась вонью и едким дымом. Хедин вылез наружу. Взошла луна. Он полюбовался пейзажем и постарался его запомнить. Все вокруг было покрыто снегом, посеребренным лунным светом. Было жутко холодно. Из ноздрей яков вырывался пар, морды покрылись изморозью. Киргизы сбились в кучу возле палатки. Спали они на коленях, опустив головы, как будто молились.

Свен посмотрел на подсвеченную луной горную панораму и констатировал, что сейчас находится на высоте двадцати одной Эйфелевой башни и намного выше вершины Монблана. Потом он вернулся в палатку.

Это была тяжелая ночь, бессонная, несмотря на усталость. Свен промерз настолько, что в прямом смысле стучал зубами. А что же тогда говорить о киргизах снаружи? Они едва не замерзли насмерть.

Взошло солнце, и вместе с ним пришел ураган с запада. Все были измучены холодом, головной болью, бессонницей, никто не хотел есть. Яки, плотно сбившись вместе для тепла, стояли на том же месте, где их оставили накануне. Вершину Мустагаты укутывало облако. Хедин понял, что и на этот раз восхождение не удастся.

Впрочем, он поднялся на высоту 6300 метров и побил неофициальный шведский рекорд, продержавшийся десять лет.

Пятого января в Кашгаре в сопровождении жены, родственника, слуги и фокстерьера объявился британский путешественник Джордж Литлдейл.[12] После Кашгара Литлдейлы собирались ехать на восток, затем повернуть на юг, к городу Черчен, и через Тибет добраться до Лхасы. В Кашгаре они остановились у британского консула Джорджа Маккартни.

— Я думаю, Литлдейлы шпионы, — объявил русский консул Петровский, — раньше англичане, я точно знаю, засылали в Туркестан индусов, а теперь на смену им пожаловали вот эти…

— Судя по их маршруту в Лхасу, вряд ли, — возразил Хедин.

Свен счел Литлдейла человеком симпатичным, но весьма своеобразным. Тот путешествовал бесцельно, просто так, и возил с собой кучу инструментов, которыми не умел пользоваться. Мадам Литлдейл сильно ему не понравилась.

— Старая, занудная кошелка, длинная как каланча. Я думаю, она служит мужу вроде пугала — как только бандиты ее видят, тут же врассыпную.

Но хотя Хедин довольно пренебрежительно отнесся к Литлдейлу, он все же увидел в англичанине конкурента.

«Я не хочу, чтобы они заполнили это (Тибет) белое пятно на карте, я хочу быть первым», — написал 11 января родителям Свен.

Для Хедина белые пятна на карте обладали непреодолимой притягательной силой. Путешествовать там, где до него не бывал ни один европеец, и отражать на картах неведомые края — в этом Свен видел смысл жизни.

После возвращения с Памира Хедина в Кашгаре, у консула Петровского, ожидала кипа корреспонденции. В первую очередь он жадно набросился на письма из дома. После того как почта была прочитана, надо было проявить фотопластинки, каталогизировать геологические образцы, ответить на письма и написать статьи.

Когда Свен не работал, он общался с немногими кашгарскими европейцами: консулом Петровским, делившимся с ним русскими правительственными секретами; британским агентом Маккартни — другом-соперником, собиравшимся летом подняться на Мустагату с командой швейцарских альпинистов, и миссионером Хёгбергом.

Последнего Хедин презирал и считал «тупицей и невеждой», но об этом знали только его близкие; общался же он с Хёгбергом как настоящий благовоспитанный джентльмен. Свен Хедин принципиально не ссорился с другими людьми. Одним из немногих исключений был Стриндберг, но об этой вражде Свен сожалел до конца жизни.

Хедин в целом скептически относился к деятельности христианских миссионеров в Азии. По этому поводу он писал: «Что бы вы подумали, если в ваш дом ввалится фанатичный невежественный мулла и нагло заявит, что Христос был совратителем душ?»

Свен редко болел, но в середине ноября 1894 года заполучил высокую температуру с головной болью и познал радости запора. «После клизмы мне стало намного лучше, какое облегчение», — осчастливил он родителей в письме.

Другая неприятность могла стоить Хедину жизни. Как-то он пошел в баню консульства, слишком там задержался, и казаки пошли проверить, все ли в порядке. Свен лежал без сознания на полу под обломками обвалившейся трубы. Если бы не казаки, дело могло кончиться плохо.

В Кашгаре Хедин узнал о судьбе французского офицера и исследователя Дютрейля де Рина. Четверо его спутников приехали в Кашгар и рассказали, что де Рина убили тибетцы. Одного из четверки, русского солдата, тут же привели к Петровскому.

Обстоятельства убийства были весьма мутными, но постепенно удалось выяснить, что вина лежит не на сопровождавших и помощниках, а в первую очередь на соотечественнике и компаньоне де Рина — Фернане Гренаре. Впоследствии Хедин написал если не обвинительную, то, скажем так, критическую статью о Гренаре в одну из французских газет.

Литлдейл покинул Кашгар 22 января 1895 года. Хедин медлил до 17 февраля. В одиннадцать утра арба с Хедином, запряженная четверкой лошадей, выехала из ворот в толстенной стене, окружавшей Кашгар. Во второй арбе ехал незаменимый Ислам-бай. Все эти два с половиной месяца Хедин держал его при себе, хотя и не нуждался в его услугах, и платил ему жалованье.

Рядом бежали примкнувшие к ним собаки: Джолдаш и Хамра. Хедин любил собак и зачастую общался с ними с большей охотой, чем с людьми.

Арбой Хедина правил Иоганн, он с радостью принял на себя обязанности помощника Хедина, чтобы оказаться подальше от своего коллеги миссионера Хёгберга.

Высоченные колеса постукивали по каменистой дороге. Хедин перелистывал «Руководство путешественника» профессора Рихтгофена и сквозь проем в приоткрытом тенте посматривал на пыльный пейзаж. На голых ветвях тополей не было ни листика. Хедин еще не знал, что он на пути к своему самому опасному и самому знаменитому приключению.

Улочки деревни Меркит в верхнем течении Яркенд-дарьи были полны народа. Люди с любопытством смотрели на восьмерку верблюдов, со спокойной важностью вышагивавших через деревню. Передовой верблюд был самый представительный: крупный, сильный и белый, на шее побрякивали колокольчики.

На пятом верблюде между горбами уютно устроился Свен Хедин, первый европеец в Мерките.

— Они никогда не вернутся обратно, — зловеще выкрикнул из толпы какой-то местный Нострадамус.

— Верблюды слишком перегружены, они не смогут идти по глубокому песку, — провозгласил другой умник.

Было десятое апреля 1895 года, наступала весна, пригревало солнце, деревья начали зеленеть. Поля вокруг Меркита были засажены и политы, пели птицы. С отъезда Хедина из Кашгара в феврале прошло почти два месяца, то есть намного больше, чем он запланировал. Очень много времени ушло на то, чтобы найти восемь хороших верблюдов за приемлемую цену. Ислам-бай в итоге купил их в Яркенде, заплатив за каждого по сто двадцать крон (шесть тысяч крон сегодня).

Пока помощники покупали верблюдов, Хедин осматривал окрестности и слушал рассказы местных крестьян о заброшенных древних городах в пустыне Такла-Макан. Там, рассказывали ему, лежат груды золота и серебра, но если кто-то пытается взять сокровища, то его навсегда забирает колдовство пустыни. Это была довольно популярная в местных деревнях история. Прежде Хедину доводилось читать ее в «Путешествиях Марко Поло». Так что рассказу было по меньшей мере шестьсот пятьдесят лет.

Кроме Ислам-бая, он нанял еще трех помощников — погонщиков верблюдов: Магомет-шаха, пятидесяти пяти лет, с окладистой седой бородой, Касим-ахуна, сорока восьми лет, и Джолчи из Меркита, которого пришлось нанять из-за того, что Иоганн стушевался. Хедин глубоко презирал его за слабость и трусость.

«Святой Иоганн возвращается, я не буду по нему скучать. Как ему не хватает мужества без колебаний предать себя воле Господа, какая огромная разница с моим верным мусульманином Ислам-баем!» — записал Хедин в дневнике.

Из-за того что Иоганн дезертировал в последний момент, его преемника выбирали без должной тщательности. На первый взгляд Джолчи подходил для работы: каждый год он уезжал в пустыню искать золото, у него даже было прозвище Джолчи-проводник. Но скоро, хотя и слишком поздно, выяснилось, что о нем ходит дурная слава. Выбор Джолчи едва не стал роковым.

Первый день они ехали на восток до появления дюн. Затем повернули на северо-восток в направлении горного массива Мазартаг. Никто не знал точно, но идол Хедина Пржевальский считал, что Мазартаг простирается через всю пустыню в юго-восточном направлении до Хотандарьи, и так положил его на своей карте.

Хедин считал, что сможет пересечь пустыню вдоль пологого склона Мазартага. Он надеялся найти там источники и твердую почву, а не песок, а возможно, даже и остатки древних городов.

Он подремывал и фантазировал, покачиваясь на спине верблюда.

Английская офицерская палатка Хедина стояла среди деревьев рядом с озером. Он получил палатку от Маккартни, а тому она досталась от английского лейтенанта, умершего на пути из Памира в Кашмир. Пол был застелен пестрым ковром, вдоль стен стояли сундуки, сумки с инструментами и складная кровать.

Озеро лежало у подножия Мазартага. Хедин забрался на ближайшую скалу, чтобы осмотреться.

То, что он увидел, опровергало предположения Пржевальского. Никакой горной гряды, пересекавшей пустыню, не было. С востока до юго-запада был лишь один песок.

Таким образом, Хедин стал первооткрывателем. Но то, что он открыл, ничего хорошего его предприятию не сулило.

Он посовещался со своими спутниками и решил отдохнуть у озера один день. Возможно, это был последний шанс пополнить запасы воды. Впереди он видел только пустыню.

— Хотан-дарья — в четырех днях пути, и мы найдем воду по дороге, — уверял Джолчи.

— Наберите воды на десять дней, — распорядился Хедин.

Джолчи и Касим занялись водой; из своей палатки Хедин слышал, как они заливают канистры. Жужжали мухи. Хедину не нравилось, что Джолчи ссорится с остальными. Проводнику не нравилось подчиняться Ислам-баю.

Они выехали рано утром на следующий день. Под копытами верблюдов была ровная степь. Сидя между горбами, Хедин, как обычно, считал верблюжьи шаги, чтобы определить пройденную дистанцию, и тщательно записывал свои наблюдения.

В тот день они покрыли расстояние в двадцать семь с половиной километров. Сухая плоская глинистая степь постепенно сменялась все более высокими и труднопроходимыми дюнами. С гребней барханов, достигавших иногда высоты тридцати метров, они видели лишь неохватную панораму пустыни: огромные песчаные волны среди моря желтого песка до самого горизонта.

Нормальный человек на месте Хедина, возможно, заколебался бы при виде безжизненного выжженного солнцем песчаного океана. Но Свен верил в свою удачу, она всегда была с ним. Он хотел добиться славы и известности. Он не собирался поворачивать назад.

Зато, по-видимому, повернула собака Хамра. Когда они разбили лагерь на небольшом куске твердой почвы между дюнами, обнаружилось, что она куда-то исчезла. Верный Джолдаш следовал за своим хозяином навстречу катастрофе.

Когда канистры с водой утром 25 апреля грузили на верблюдов, Хедину показалось, что они почти пустые. Свен проверил, и оказалось, что воды осталось на два дня. Но прошло только двое суток после того, как они пополнили запас у озера — воды должно было хватить еще на восемь дней. Рассерженный Свен повернулся к своим людям и спросил:

— Почему вы не набрали воды на десять дней, как я распорядился?

— Это Джолчи решил, господин.

— Как ты мог? — обратился он к проводнику, но тот лишь беспечно отмахнулся:

— Успокойтесь, господин, нам до воды осталось два дня пути. Хедин постарался заставить себя довольствоваться этим объяснением — все, что прежде говорил Джолчи насчет дороги и воды, было верно. Свен не видел причин сомневаться и на этот раз. К тому же он был готов безрассудно положиться на судьбу. В Мерките его нагнало письмо из Стокгольма, в котором сообщалось, что Милле Бруман выходит замуж.

Если бы известие о Милле не добралось до него, возможно, Свен перенес бы экспедицию на другое, менее сухое, время года. Но словно в ответ на свое унижение он решил не отступать и теперь стоял посреди песчаного моря, форсировать которое оказалось намного сложнее, чем он представлял: наверху полыхало солнце, а запас воды не оставлял выбора - оставалось лишь верить в то, что Джолчи не ошибается.

Воду строго экономили. Хедин, как и его люди, пошел пешком, чтобы не утомлять верблюдов. Вдруг один из верблюдов начал спотыкаться, а потом лег. Его поклажу переложили на других верблюдов. Затем еще один из верблюдов отказался идти дальше.

На рассвете следующего дня Хедин пошел вперед один. Шаг за шагом вверх и вниз по барханам, которые теперь были по пятьдесят-шестьдесят метров высотой, по глубокому засасывающему песку. Через тринадцать километров он упал, обессилевший от жары и жажды, и его нагнали остальные. Вместе они прошли еще несколько километров и разбили лагерь.

Касим взял лопату и начал копать, пытаясь найти воду. Джолчи стал смеяться над ним, но замолчал, когда его спросили, где же Хотан-дарья, до которой, по его словам, они уже должны были дойти.

На глубине одного метра песок стал влажным. Все начали по очереди копать с удвоенной энергией, даже Джолчи. Когда стало совсем темно, зажгли лампы и поставили их в углублениях в стенках импровизированного колодца. Проходили часы, и чем глубже они копали, тем влажнее и прохладнее становился песок.

Яма достигла трехметровой глубины. Касим снизу поднял блестящее от пота лицо и отбросил лопату.

— Господин, песок сухой, — сказал он.

Верблюды, от которых зависела жизнь, слабели на глазах. Чтобы сберечь силы оставшихся животных, Хедин решил оставить на месте как можно больше груза: провиант на несколько месяцев, масло, хлеб, сахар, крупа, консервы, керосин — все было сложено на ковер. Рядом воткнули шест с экземпляром «Нюа даглит аллеханда» вместо флага. Они собирались позже вернуться и все забрать. Тем вечером они пировали: шампиньоны, супы, омар, сардины и другие консервы, содержащие жидкости. Тайком, чтобы его не застукали непьющие мусульмане, Хедин попробовал утолить жажду китайским спиртом, предназначавшимся для спиртовки, но стало только хуже.

На всех оставалось четыре литра воды в двух жестяных банках. Но когда они утром собирались в путь, оказалось, что одна из жестянок пуста. А на следующее утро Исламбай застал Джолчи, когда тот украдкой пил воду из жестянки. Ислам-бай наградил его увесистой оплеухой. В банке было теперь лишь полтора литра, которые Хедин собирался разделить вечером, по триста грамм на каждого.

Главный вопрос сейчас звучал для них просто: сколько дней человек может жить без воды? Магомет-шах сказал, что однажды в Тибете не пил тринадцать суток, но добавил, что было прохладно.

Когда караван расположился на ночлег вечером и Хедин собрался разделить оставшуюся воду, банка оказалась пустой. На этот раз воду выпили Магомет-шах и Касим. Джолчи отстал, все подумали, что, наверное, он уже умер, и не очень горевали по этому поводу. «Господи, помоги нам!» — написал Хедин в дневнике.

Но утром первого мая Джолчи появился в лагере и заявил:

— Сегодня мы найдем воду.

Его утверждение было встречено без эмоций.

Верблюды, которые не пили и нормально не ели почти неделю, были в очень плохом состоянии. Хедин едва шел: он падал, поднимался, делал несколько шагов и падал опять. Только Ислам-бай еще сохранял какие-то силы. Вечером Хедин приказал зарезать последнего оставшегося барана — кто-то предположил, что можно будет напиться бараньей кровью. Но никто так и не смог заставиться себя выпить из сосуда, куда они собрали ее.

Милле Бруман.

Ислам-бай тем временем сделал коктейль из верблюжьей мочи, добавив уксуса, сахара и еще чего-то. Вытошнило его моментально.

Джолчи попробовал жевать бараньи легкие. Его руки и физиономия были красными от крови. Магомет-шах неподвижно лежал на песке.

Ислам-бай, Касим и Хедин решили идти дальше. Оставляемый лагерь выглядел как после налета разбойников. Палатка хлопала на вечернем ветру, везде были разбросаны вещи, куры, которых они выпустили из клеток, клевали останки барана. На песке остались лежать обессиленные Магомет-шах и Джолчи.

Стемнело. Они шли очень медленно: их задерживали верблюды, измотанные животные то и дело останавливались, хотя были почти без поклажи. В конце концов Хедин не выдержал:

— Мы оставим верблюдов и пойдем как можно быстрее на восток, нам надо воспользоваться ночной прохладой.

— Я не могу идти дальше, — прошептал Ислам-бай едва слышно.

Хедин и Касим взяли с собой самое необходимое: компасы, часы, лопату, нож, спички, немного еды, — то, что немного весит. Когда они отошли немного, Хедин обернулся. На песке лежали пять верблюдов, собака и Исламбай. Мягкий свет керосиновой лампы подсвечивал эту сцену. Хедин подумал, что Ислам-бай, наверное, скоро умрет.

Они шли до половины двенадцатого утра, потом разделись догола и закопались в песок с теневой стороны песчаного бархана, чтобы уберечься от полуденного зноя, и так пролежали до темноты. Затем снова пошли, пока усталость не свалили их с ног.

Проснулись они на рассвете. Было третье мая. Касим не пил третьи, а Хедин четвертые сутки. И тут вдруг появилась надежда на спасение: Касим высмотрел на горизонте зеленый тамариск.

Когда они дошли до куста, Хедин растер несколько веточек, вобрал в себя их свежий запах. Вдали они увидели одинокий тополь, дошли до него и, хотя очень устали, все-таки попробовали вырыть рядом с ним колодец. Но копать уже не было сил.

Четвертого мая они добрались до настоящего леса. Касима было трудно узнать: щеки провалились, губы синие, язык распухший и белый. Он бредил на ходу. Хедин решил сделать привал. После отдыха он попробовал помочь Касиму подняться, но тот покачал головой и махнул рукой, показывая, чтобы Хедин шел дальше один.

Хедин взял лопату и пошел через лес на восток. Через полчаса он увидел перед собой белый песок и широкую канаву. Ему потребовалось какое-то время для того, чтобы сообразить, что это и есть Хотан-дарья, или, наверное, правильнее сказать, то, что еще недавно было Хотан-дарьей, — русло реки было сухим.

Как обычно, считая свои шаги и записывая расстояние и направление, Хедин побрел по руслу реки, надеясь все-таки найти немного воды. Он прошел два с половиной километра. Дно реки оставалось таким же сухим. И тут неожиданно за поворотом все изменилось.

Зрелище, которое он увидел, было просто магическим: серебристый ломтик луны отражался в небольшом, около двадцати метров, водоеме. Он наклонился, чтобы напиться — в первый раз почти за неделю, но тут же сказал себе «нет». Ведь он был ученым.

Прежде чем начать пить, он должен сделать необходимые наблюдения о реакции человеческого организма на сильное обезвоживание. Он медленно положил пальцы правой руки на левое запястье, посмотрел на хронометр и сосчитал слабый пульс: сорок девять. Потом взял кружку и влил воду в сжавшееся горло. Вкус был божественный. Потом сделал еще глоток, и еще, и еще. Так он выпил почти три литра.

Иссохшая сморщившаяся кожа на руках медленно расправлялась по мере того, как жидкость пополняла кровь и попадала в вены. Он чувствовал, что сердце начинает биться сильнее и чаще, и опять измерил пульс: пятьдесят шесть ударов в минуту.

То, что Свен сумел выйти прямо на воду, было невероятной удачей.

Хедин вспомнил о Касиме: тот умирал от жажды в трех часах хода.

Свен сидел и размышлял. Касим слишком плох и сам не сможет дойти до воды; следовательно, Хедин должен отнести ему воду. Но в чем нести? Кружка слишком мала…

Но он сообразил: сапоги! Его крепко сшитые, не пропускающие воду кожаные сапоги! Свен стащил сапоги, наполнил водой до краев, нанизал ушками на рукоятку лопаты и понес, как коромысло.

Его застигла темнота, и пришлось дожидаться рассвета, чтобы не заблудиться. Когда посветлело, он быстро нашел Касима.

— Я умираю, господин, — простонал тот.

— Не хочешь немного воды, Касим? — спросил Свен, но вместо ответа услышал только вздох. Касим, разумеется, не подозревал о содержимом сапог и думал, что Хедин шутит. Свен снял сапоги с лопаты. Касим остолбенел от изумления и начал пить жадными глотками.

История о том, как белый исследователь спас своего слугу, принеся ему воду в сапогах, постепенно разошлась по всему миру. Она рассказывалась и пересказывалась десятками и сотнями газет и принесла Хедину мировую известность.

Ислам-бай тоже выкарабкался. Он не только спасся сам, но и ухитрился привести одного из верблюдов с поклажей-записями Хедина и кассой. Но Магомет-шах и Джолчи погибли в пустыне. Позже Хедин выплатил вдове Магомет-шаха внушительную сумму.

Камеры, пластинки, анероиды и другие научные инструменты, без которых бессмысленно было продолжать экспедицию, пропали. Свен вернулся в Кашгар и заказал новое оборудование из Швеции. Дожидаясь, пока его доставят, он еще раз съездил на Памир, где в это время работала большая русско-английская комиссия по проведению пограничной линии.

Он увидел Два палаточных города — русский и английский, в каждом пара сотен жителей. Под любопытными взглядами кочевников русские и англичане собрались в дикой и практически ненаселенной местности, чтобы провести границу между двумя империями.

Русскую делегацию возглавлял старый знакомый и благодетель Хедина генерал Повало-Швейковский, английскую — генерал Джерард, известный в Индии как один из самых отчаянных охотников на тигров. Генерал собственноручно убил двести шестнадцать тигров. Стараниями Джерарда и ему подобных тигры теперь стали редкостью. В английской делегации Хедин обнаружил и своего старого друга Маккартни.

Они встречались за две недели до этого у приграничного укрепления Ташкурган. Китайский комендант пригласил обоих на опиум. Хедин сделал несколько затяжек из опиумной трубки, но не позволил себе увлечься.

Он при комиссии, решавшей вопросы границы, на четыре недели. Каждый день собирался уехать, но его постоянно уговаривали побыть еще несколько дней. Житье было и удобным, и приятным: общение, события, хорошие ужины с шампанским, французское вино и паштет из гусиной печенки.

Свен был представителем нейтрального государства и как бы сам по себе. На практике это означало, что обе стороны охотно приглашали его на вечера и ужины.

Четырнадцатого сентября 1895 года русские и британцы пришли к соглашению. Работа комиссии была завершена, и все могли возвращаться по домам. Генерал Джерард пригласил Свена ехать с ним в Индию, а генерал Повало-Швейковский — в Маргелан.

Но Хедин поблагодарил и сказал «нет». Его ждала пустыня Такла-Макан.

Четырнадцатого января 1896 года из Хотана, расположенного у южной оконечности пустыни Такла-Макан, вышел маленький караван: три верблюда, два мула и пять человек. Один — в высоких сапогах, потрепанной европейской одежде, лицо с резкими чертами, орлиный нос и ухоженные усы — ехал на верблюде. Остальные, туркестанцы, шли пешком. Хедин всегда одевался по-европейски. Это внушало уважение.

Кроме Ислам-бая, со Свеном отправились Керим-Джан из русского Туркестана и два охотника, Ахмед-Мерген и Касим-ахун — отец и сын, которые здорово помогли Хедину при встрече на Хотан-дарье после его смертельного марша через пустыню.

Ближайшей целью каравана была горная область возле Хотан-дарьи, примерно в 250 километрах от Хотана. Так же как и гора к северу от Такла-Макан, откуда Свен начал поход через пустыню, она называлась Мазартаг. Видимо, это и стало причиной ошибки Пржевальского. Мазартаг не был единой горной системой, протянувшейся через всю пустыню, как считал Пржевальский, а двумя разными, разделенными пустыней горными массивами с одинаковым у туземцев названием.

От Мазартага Свен намеревался отправиться на восток, к реке Керия-дарья, и выйти в пустыню на поиски древнего города, о котором он слышал в Хотане.

Основываясь на прошлом опыте, Свен взял с собой минимум багажа, чтобы не утомлять верблюдов. Большую часть вещей и кассу он оставил у русского торгового агента в Хотане.

Хедин приехал в Хотан, оазис в 500 километрах к юго-востоку от Кашгара, девятью днями ранее. На дорогу ушло почти три недели — много, принимая во внимание не слишком большое расстояние. Причина была в том, что Свен решил уточнить географические данные, полученные прежде европейцами. Он нанес на карту более пятисот географических названий, расспрашивая местных жителей. Кроме того, он картографировал триста деревень оазиса и их положение в системе оросительных каналов.

Методика Свена Хедина включала тщательный и интенсивный сбор фактов. Приезжая в новое место, он задавал одни и те же вопросы в одинаковом порядке. Количество людей, род занятий и продукция, могилы святых, мечети, легенды, характер земледелия, дороги, расстояния, количество воды в реках, замерзание льда, таяние льда, ветры, бури, дожди и многое другое.

Расспросы могли занимать до трех часов. Все тщательно записывалось. У Хедина был помощник, секретарь из Кашгара. На эту работу уходила куча времени.

Но теперь эта кропотливая работа была позади. Его ждала увлекательная охота за руинами легендарного города. После четырех дней пути вдоль замерзшей реки Хотан караван добрался до деревни, где Хедин нанял двух проводников, которым доводилось находить в пустыне следы затерянного города.

Открытие погребенного в песках города стало бы археологической сенсацией. 19 января караван отправился на восток через дюны Такла-Макан.

Они ехали не более пяти-шести часов в день, чтобы не утомлять верблюдов. Потом разбивали лагерь, и двое начинали копать колодец. Это была тяжелая работа. Сначала надо было пробить двадцатисантиметровый слой мерзлого песка, а потом копать до глубины в полтора-два с половиной метра, чтобы добраться до грунтовых вод. Еще двое тем временем собирали сухие ветки тамариска для костра. Температура по ночам опускалась до двадцати градусов мороза и ниже, и они все, включая Хедина, спали на песке под открытым небом, завернувшись в меха. Палатку и складную кровать Свен тоже оставил в Хотане, чтобы максимально облегчить ношу верблюдов.

Керим-джан ухаживал за верблюдами, Ислам-бай готовил ужин, а Хедин сидел на ковре, в меховой одежде и мягких теплых сапогах, и делал зарисовки местности, фиксировал высоту барханов, их угол и направление движения. На четвертый день пути барханы подросли до пятнадцати метров.

В конце концов они вышли к мертвому лесу и обнаружили на его восточной оконечности руины города. Из песка торчали деревянные балки, остатки стен из плетеного тростника, обмазанного глиной. Стены одного из домов сохранились лучше остальных, и была видна роспись: легко одетые женщины на коленях с простертыми в молитве руками, бородатые мужчины индоевропейского типа, одетые как современные священники, собаки, лошади, корабль на бурных волнах.

Хедин жалел, что лишился фотоаппаратов. Пришлось находки зарисовать; он обозначил цвета, чтобы потом обстоятельно воспроизвести все в красках. Судя по характеру рисунков, когда-то здесь был буддистский храм.

В ходе дальнейших раскопок они нашли в песке множество гипсовых фигурок Будды. Обнаружили также фризы, резной деревянный лист, колонну, деревянный винт, жернов и фрагмент свитка с надписью. Все описывалось и складывалось в ящики для отправки в Стокгольм. Среди руин просматривалось нечто вроде парка с когда-то тенистыми тополями. Город занимал площадь диаметром в три-четыре километра.

Хедин был счастлив, как ребенок в Рождество. Вот оно, эпохальное открытие. Он нашел Помпею пустыни. Он чувствовал себя сказочным принцем в пробуждавшемся заколдованном лесу.

Находки указывали на то, что город населяли буддисты. Хедин сделал вывод, что город был оставлен 1200 лет назад еще до завоевания мусульманами Центральной Азии. Основываясь на наблюдениях о скорости продвижения песчаных барханов, он вычислил, что город был населен по меньшей мере 1500 лет назад; тогда в здешних фруктовых садах созревали абрикосы.

Хедин предположил, что изначально город был построен на берегу реки Керия-дарья, но со временем река отступила от города. В итоге расстояние между городом и рекой оказалось настолько большим, что его пришлось оставить. Сейчас Керия-дарья протекала на востоке, в нескольких днях пути от этого места.

Проводники Свена называли город по имени пустыни Такла-Макан. Сегодня эта находка известна как Дандан Ойлик.

Через неделю после открытия Дандан Ойлик Хедин нашел в пустыне остатки еще одного города. Он располагался в дне пути от Керии-дарьи и назывался Карадун — Черный холм. Хедин услышал о развалинах города от случайно встреченных местных пастухов.

Карадун оказался меньше, чем Дандан Ойлик, и, судя по всему, относился к тому же времени. Использовались те же строительные материалы, архитектура и роспись. По дороге они нашли высохшее русло. Это подкрепляло теорию о том, что раньше Керия-дарья протекала много западнее.

Второго и третьего февраля Хедин провел археологическую разведку Карадуна. Археолог из него был никакой, и Свен это хорошо понимал. Но после него в этих местах работали настоящие археологи, европейские и китайские.

Первым из них стал Аурель Штейн, венгерский еврей-выкрест, принявший английское подданство. Пользуясь картами Хедина, Штейн добирался до мест археологических находок и исследовал их. Свена это ничуть не беспокоило. Напротив, Хедин с легкой душой оставлял подробные исследования на долю экспертов. Когда Штейн втыкал лопату в песок, Свен был уже далеко, заполнял оставшиеся на карте белые пятна.

Это разделение ролей спасло репутацию Свена Хедина в современном Китае. К Штейну прочно приклеился ярлык грабителя — из-за того, что многие археологические ценности он отправил в Британский музей в Лондоне. Хедина же очень высоко ценят в Китае за его вклад в исследования китайской истории, геологии и географии. Археологические находки Свена, экспонирующиеся в Этнографическом музее в Стокгольме, китайская сторона считает законными.

После Карадуна Хедин вернулся к Керии-дарье и двинулся на север вдоль русла реки. 8 февраля он отдыхал возле леса в доме старика, всю свою жизнь прожившего в безлюдье с женой и детьми. О том, что происходит за горизонтом, старик имел весьма туманные представления.

Он рассказал о великом событии: три года назад сюда забрел тигр и задрал корову. Хедин оживился:

— Наверное, тигр пришел из лесов у реки Тарим, там их много.

Появление в этих местах тигра вроде бы указывало на то, что, продвигаясь на север, можно сравнительно легко добраться до Тарима, однако старик в сомнении покачал головой:

— Если и есть река под названием Тарим, то до нее несколько месяцев пути.

Он также сказал, что Керия-дарья заканчивается менее чем в двух днях пути на север, а дальше, до самого конца мира, по представлениям старика, простиралась пустыня.

На следующий день Хедин и его люди поехали дальше. Как и говорил старик, на второй день они добрались до конца реки, которая исчезала в пустыне. Они разбили лагерь возле высохшего русла, выкопали колодец. Вода появилась на двухметровой глубине. Было 10 февраля 1896 года.

Вдоль высохшего русла рос тополиный лес, и ветер посвистывал в увядших ветвях. Маленький островок жизни на берегу бескрайнего моря песка. Во второй раз менее чем за год Хедин собирался пересечь пустыню, в которой до него никто не бывал.

Согласно первоначальному плану Свен должен был уже возвратиться в Хотан. Но искушение пройти по девственным, совершенно не исследованным местам было слишком велико.

На десятый день пути Хедину выпал шанс увидеть то, о чем он и не мечтал, — диких верблюдов. Согласно представлениям европейских ученых, дикие верблюды жили в пустыне Кумтаг в двух тысячах километрах к востоку и в нескольких других местах, но никак не в районе Кериидарьи.[13] Хедин раньше только один раз видел дикого верблюда в виде чучела в коллекции Пржевальского, находящейся в музее Санкт-Петербурга.

Было 11 февраля. Охотник Касим ехал впереди. Неожиданно Касим остановился и сделал знак остальным. Хедин огляделся, чтобы понять, в чем дело. Метрах в ста пятидесяти он увидел стадо верблюдов. Свен поднес к глазам бинокль и смотрел, как Касим со своим примитивным кремневым ружьем подкрадывается к животным. За ним полз Исламбай с современной русской винтовкой, подаренной Хедином.

Касим прицелился и выстрелил. Верблюды всполошились и побежали на север. Но один был ранен, бежал с трудом, медленно и вскоре упал. Свен с любопытством наблюдал за охотой. Сам он не мог заставить себя убивать животных.

Верблюда разделали, его горбы были больше и крепче, чем у одомашненных собратьев, и буквально переполнены жиром. Выкопали колодец, но безуспешно.

Впрочем, настырный Касим продолжал копать колодец и все же нашел воду на глубине четырех метров. Через четыре дня, отдыхая в оазисе, они заметили следы пантеры. Можно было предположить, что караван уже недалеко от реки Тарим.

Они переночевали у одинокого тополя, между барханов. Хедин ликовал: «Я первый европеец в этих диких краях. Я как король-завоеватель и подчинил себе эту землю. Она принадлежит мне».

Они не копали колодец этим вечером, пользовались водой из запаса, предполагая на следующий день выйти из пустыни. Но через два дня вокруг по-прежнему был лишь песок, а влага в выкопанном колодце так и не показалась. Пришлось выпить оставшуюся воду.

Свен решил идти на север еще один день и, если не удастся пополнить запас воды, возвращаться, хотя отступать ему очень не хотелось.

Двадцатого февраля, после десяти дней в пустыне, караван Свена Хедина вышел к лесу у реки Тарим. Они вернулись в обитаемые места.

Все население деревни Абдал собралось на берегу реки и с любопытством рассматривало медленно приближавшуюся лодку. Восемь дней Хедин и два гребца плавали по системе озер в нижнем течении реки Тарим, между пустынями Такла-Макан и Лоб.

Главным образом Свена интересовало озеро Лобнор, куда впадала река Тарим, прежде чем исчезнуть. Вечером 19 апреля, проплыв за день шестьдесят километров, Хедин ступил на берег и тут же заметил в толпе людей знакомое лицо.

— Неужели я вижу Кунчикан-бека!

Все изумленно ахнули. Белый человек был здесь в первый раз, но каким-то чудом знал старосту деревни.

Чудо объяснялось вполне естественным образом и было связано с Пржевальским.

Пржевальский побывал в Абдале в 1885 году, почти двенадцать лет назад, и Хедин узнал Кунчикан-бека по портрету в книге Пржевальского. Староста, которому теперь перевалило за восемьдесят, повел Свена в свой дом из тростника и показал портрет и другие подарки от русского исследователя.

Следующие несколько дней Хедин плавал по Лобнору. Озеро очень интересовало географов и исследователей девятнадцатого века. Причина была в том, что на старых китайских картах Лобнор обозначался севернее другого озера — Каракошун. Объясняли это по-разному.

Одна теория утверждала, что китайские картографы просто ошиблись, а на самом деле Лобнор и Каракошун одно и то же озеро. Это объяснение поддерживали Пржевальский, его ученик Петр Козлов и Русское географическое общество.

Профессор Рихтгофен и его ученик Свен Хедин считали Лобнор и Каракошун разными озерами. В этом случае на месте, указанном на китайских картах, должно быть озеро или следы озера. Хедин надеялся найти подтверждение теории своего учителя.

Из Абдала до Хотана была тысяча километров. На обратном пути Хедин попал в затруднительное положение из-за того, что у него не было китайского паспорта. Губернатор Чакалыка не разрешил ему ехать в Хотан через Черчен без паспорта и предложил возвращаться в Хотан через пустыню.

Такая перспектива Хедина не радовала: надо было делать огромный крюк и, кроме того, пересекать пустыню в летнюю жару. Но больше всего его расстраивало то, что придется возвращаться уже пройденным и положенным на карту путем.

Положение спас командир китайского гарнизона, с которым Хедин сумел подружиться.

— Губернатор не сможет вас задержать, если я не отдам приказ моим солдатам остановить вас, — констатировал новый поклонник Хедина и пояснил, что такого приказа отдавать не собирается.

И Хедин без проблем отправился в Хотан.

Губернатор Хотана, в отличие от своего коллеги в Чакалыке, проявил заботу о Свене и приготовил ему удобное жилье в тенистом парке. Там Хедин мог заниматься своими картами и записями последних месяцев, писать письма и готовиться к экспедиции через Тибет. Верный Ислам-бай прислуживал ему.

В благодарность за гостеприимство Хедин подарил губернатору Хотана золотые часы с цепочкой. Военный комендант получил револьвер и патроны.

В десять часов утра 29 июня Свен выехал из города во главе длинного тяжело нагруженного каравана. На этот раз весь багаж он взял с собой. Археологические находки, ковры, сувениры, купленные в Хотане, и все то, что не могло понадобиться во время этой поездки, он упаковал и послал в Кашгар консулу Петровскому для дальнейшей отправки в Швецию. Сам Хедин направлялся в Пекин, который с самого начала обозначил конечной целью своего путешествия.

По прямой из Хотана до Пекина было более трех тысяч километров, но ни о какой прямой Хедин, разумеется, не помышлял. Вместо того чтобы сразу ехать на восток к Пекину, он свернул на юг, чтобы перевалить через горную цепь Куньлунь, разграничивающую северные высокогорья Тибета и песчаные холмы пустыни Синьцзяна. В Тибете Свен собирался повернуть на восток, пройти, как обычно, неизвестными путями и через не поддающееся подсчетам время добраться до Пекина.

Тибет был замкнут, неизучен и таинственен и поэтому тянул к себе. Хедин вновь собирался ступить на землю, где до него не бывал ни один европеец. Разумеется, Свен хотел описать и положить на карту этот край. И конечно, он мечтал о подвигах, которые сделают его знаменитым.

Хедин думал пересечь Куньлунь с севера на юг, продвигаясь вдоль реки Керия-дарья, бравшей начало в горах Тибета, но вскоре выяснил, что это невозможно. Вода поднялась слишком высоко. Он вернулся на большую восточно-западную караванную дорогу между горами и пустыней, чтобы найти какой-нибудь более подходящий путь на Тибет.

Хедин ехал по тем же дорогам, что и Марко Поло шестьсот лет назад. Караван двигался неторопливо с постоянной скоростью. 30 июля он выехал из поселка золотодобытчиков Купа с внушительным караваном: двадцать одна лошадь, двадцать девять мулов, шесть верблюдов, три собаки, овцы. Его сопровождали восемь помощников — Ислам-бай, Фонг Ши, Парпи-бай, Ислам-ахун, Рослак, Гамдан-бай, Ахметахун и Курбан-ахун. Фонг Ши, молодой китаец из Хотана, должен был в дороге учить Хедина китайскому.

Парпи-бай, так же как и Ислам-бай, был родом из Оша; прежде он участвовал в трех европейских экспедициях. Он рассказывал у лагерного костра длинные истории о своих путешествиях с французскими исследователями Тибета Дютрейлем де Рином и принцем Анри Орлеанским.[14]

В небольшой деревушке на полпути к Куньлуню Хедин нанял восемнадцать горцев. Они должны были следовать вместе с караваном две следующие недели.

Через несколько дней они добрались до местности, названия которой горцы не знали. Вместо имен собственных Хедин начал использовать буквы и цифры, чтобы обозначать на карте реки, озера и горные вершины.

Они достигли высоты 4500 метров. Корм для животных становился все хуже, и все, кроме Хедина, страдали от горной болезни. Больше всех маялись Фонг Ши и Ислам-бай: у обоих нестерпимо болела голова. Температура по ночам опускалась ниже ноля, хотя был август. И людям, и животным было трудно в этих негостеприимных местах, за исключением Хедина, разумеется. Он вновь упивался восторгами первопроходца.

Фонг Ши становилось все хуже. Примерно через неделю Хедин решил отправить его обратно домой, хотя китайцу было заплачено за три месяца вперед. Одного отсылать его было нельзя, и Свен выделил ему сопровождающего.

Конечно, потеря Фонг Ши расстроила Хедина: как он будет обходиться в Китае без переводчика? Кроме того, ему было много интереснее общаться с китайцем, чем с мусульманами-туркестанцами. «Образованный китаец с любой точки зрения на голову выше, чем мусульманский мулла», — отметил он в записной книжке.

Через три дня ухудшилось состояние Ислам-бая. Он кашлял кровью. Из-за этого даже пришлось приостановить движение каравана. «Было бы ужасно грустно потерять его», — записал Хедин в дневнике.

Когда Ислам-баю стало легче, караван вновь пришел в движение. Медленно, но верно они двигались на восток. Иногда долины заканчивались тупиками, и им приходилось возвращаться обратно. Ежедневно они проходили в лучшем случае тридцать километров, а иногда не более пяти. С северо-запада постоянно дули штормовые ветры, почти ежедневно выпадал снег или град, время от времени грохотал гром.

В середине сентября они пересекли маршрут принца Анри Орлеанского, которым тот шел в 1890 году. Парпи-бай был тогда вместе с принцем и узнал местность. Они нашли обрывки верблюжьих одеял, оставленных экспедицией француза.

В остальном вокруг не было ни малейших признаков присутствия человека — трудно представить себе более дикий край, чем Северный Тибет. Единственными живыми существами были дикие ослы, антилопы и яки, на которых они иногда охотились ради мяса. Яки были непростой добычей: раненый як едва не затоптал Ислам-бая, прежде чем тот добил его выстрелом в упор.

В одно прекрасное утро все нанятые горцы пропали. Они удалились ночью, прихватив с собой скот и деньги, выплаченные им накануне. Хедин послал за ними троих людей во главе с Парпи-баем. Те настигли дезертиров, взяли на мушку и два дня спустя привели пред очи Хедина.

Свен не был кровожадным, но нужен пример в назидание. Он выстроил местных ренегатов перед своей палаткой и огласил приговор: зачинщику двенадцать ударов кнутом, остальные должны отныне спать связанными, и теперь он оставлял за собой право не заплатить им, если они будут плохо выполнять свои обязанности. Кроме того, они должны были отработать бесплатно три дня, которые у экспедиции отнял их побег.

В начале октября экспедиция подошла к краю Тибетского нагорья и собирались начать спуск к пустыне Цайдам в нынешней китайской провинции Цинхай. Первым человеком, которого они встретили с начала августа, была монгольская женщина, которая выскочила неизвестно откуда, сердито размахивая руками, когда Ислам-бай едва не застрелил ее домашнего яка, по ошибке приняв за дикого.

Через Цайдам многие сотни лет идут паломники из Монголии к святым местам в Тибете. Поэтому в здешних местах живет множество монголов. Хедин нанял Дорчу, мужа спасительницы яка, в качестве проводника и… учителя иностранного, в данном случае монгольского, языка. У монгольского кочевника они купили новых лошадей, которые поступили в введение Парпи-бая.

Хедин обратил внимание на то, что буддисты монголы, в отличие от мусульман, практикуют моногамию и монгольские женщины более свободны и самостоятельны, чем мусульманки. Монголки носили одежду, оставлявшую открытой грудь, которая, по наблюдениям Хедина, была, независимо от возраста женщин, «все, что угодно, только не хорошей формы; висит и болтается, как полупустые мешочки».

Шестнадцатого октября Дорча отправился домой. Хедин после двух недель занятий с ним мог уже сам объясняться по-монгольски. Вместо Дорчи он нанял проводником молодого монгола по имени Лопсанг.

Осень в Цайдаме выдалась невероятно холодной, по ночам температура падала до минус двадцати пяти. Вечером чернила в ручке Хедина замерзали, и ему приходилось отогревать ее, чтобы делать записи.

В городе Донкыр Хедин встретил белого человека — первого за год, прошедший с тех пор, как он оставил Кашгар. Это была американка, врач, жена миссионера Рейнхарда, который находился в отъезде. Христианские миссионеры в то время заполонили весь Китай.

— Так приятно поговорить наконец о чем-нибудь еще, кроме пастбищ, дичи, охоты и опасных перевалов. Но меня удивляет, как ваш муж оставляет вас одну среди этих диких людей, — сказал Хедин госпоже Рейнхард. Они долго разговаривали о Дунганском восстании, которое прокатилось по этой области Китая.

Хедин пробыл в Донкыре два дня. 18 ноября он взял курс на Синин и приехал туда 23 ноября, заезжая по пути в ламаистские монастыри. В Синине он распрощался со всеми своими туркестанскими помощниками, за исключением Ислам-бая. Когда подсчеты, кто сколько должен получить, были закончены, Хедин удвоил сумму. Он относился к деньгам как к инструменту достижения цели и тратил их без сожалений.

— Без вас я бы многого не сделал, — сказал Хедин. Он снабдил своих помощников провиантом на дорогу и отдал им всех лошадей, за исключением двух, которые были нужны ему самому. Парпи-бай получил в подарок револьвер и патроны.

От Синина до Пекина оставалось 1500 километров. Он выехал из города первого декабря.

Забрякал дверной звонок, слуга-китаец открыл и увидел худого молодого человека, загоревшего до цвета меди и с неухоженной бородой на лице, в пропыленной потрепанной одежде.

— Кого вам угодно? — спросил китаец по-русски.

— Господина Павлова, — ответил молодой человек и представился.

Слуга пошел докладывать. Павлов был поверенным в делах России в Пекине.

— Господин Хедин из Швеции.

— Проси, — сказал Павлов. Месяцем раньше он получил телеграмму из Санкт-Петербурга о скором приезде шведского исследователя. К его встрече все было готово. Один из покоев резиденции ждал гостя.

Пол был застелен редкостными коврами, стены обиты вышитым китайским шелком, в нишах стояли антикварные китайские вазы. У стены стояла удобная кровать, посередине комнаты — стол, который прогибался под тяжестью груды писем и пачек газет. Разительный контраст с обшарпанными китайскими постоялыми дворами, где Хедин ночевал последнее время.

Он почти три месяца добирался до Пекина — на целый месяц больше, чем рассчитывал. Свену временами казалось, что кто-то нарочно испытывает его терпение. Только на то, чтобы нанять верблюдов, он убил две недели. Хедин чувствовал, что по горло сыт путешествиями. Поэтому он оставил Ислам-бая медленно тащиться с багажом, а сам поспешил в Пекин, навстречу цивилизованной жизни.

Он уже десять месяцев как не имел ни весточки от родных и близких. Свен с жадностью накинулся на письма и газеты. Рекордсменом оказался папа Людвиг: со времени отъезда сына он написал ему более ста сорока длинных писем. Свен узнал все домашние новости, в том числе самую главную: его сестра Анна вышла замуж.

Среди прочих были письма от Рихтгофена с новогодними поздравлениями и пожеланиями и от Британского географического общества, председатель которого Джон Скотт-Келти сообщал, что общество выражает желание заслушать в Лондоне доклад Хедина.

На следующий день пришел портной-китаец снимать мерку — надо было подготовиться к выходу в свет. Хедин, сам того не ожидая, стал местной знаменитостью. Все хотели познакомиться с «тем самым Свеном Хедином». Деньги у Свена практически закончились, но Павлов предоставил ему кредит.

Через два дня фрак, сюртук и костюм были сшиты, и Хедин отправился с визитами к пекинским представителям Нидерландов, Франции, Германии, Великобритании и США. Его поздравляли с успешным завершением поездки, с любопытством расспрашивали. Секретарь германского представительства показал ему газету со статьей о Лобноре, которую Свен написал в Хотане в прошлом году.

Один званый ужин сменял другой. Казалось бы, после целого года, проведенного в пустынях и горах Центральной Азии, где он общался только с туркестанцами, Свен должен был получать кучу удовольствия от светской жизни. Но он чувствовал себя крайне неуютно, особенно с женщинами.

«Меня прекрасно принимают, но мне очень неловко с женщинами, я вздрагиваю, когда они до меня дотрагиваются; я совершенно утерял способность вести пустые беседы о высоких материях».

Хедина тянуло домой. Он ждал лишь прибытия Исламбая с багажом. Наконец пришло известие, что Ислам-бай добрался до Калгана, и Хедин смог назначить день отъезда. У него имелось три маршрута на выбор: через Тихий океан и Атлантику, Ванкувер и Нью-Йорк; через Индию и Суэц; через Монголию и Сибирь. Он выбрал последний.

Четырнадцатого мая он сел в запряженную ослами коляску и в сопровождении казака из русского представительства в Пекине выехал в Калган. Через четыре дня непрерывной тряски по плохой дороге он встретился с Ислам-баем. Одна нога у того была в гипсе — на Ислам-бая опрокинулась повозка с багажом.

«Мне надо было отослать его домой вместе с остальными еще в Синине», — подумал Хедин, у которого прежнее восхищение Ислам-баем переросло в раздражение. «Насколько он был хорош в необитаемых местах, настолько же он неловок с людьми. Он ненавидит китайцев, и из-за этого у меня были проблемы. И потом, просто очень трудно три года все время видеть одного и того же человека», — объяснил он миссионеру Ларссону, у которого остановился в Калгане.

От Калгана до Урги в Монголии (Улан-Батор на современных картах) тысяча километров. В пути Хедин заботился о своем пострадавшем слуге, в Улан-Баторе они расстались. Ислам-бай с русским почтовым курьером уехал домой в Ош. «Было горько расставаться с ним», — написал Хедин в своей книге о путешествии по Азии. На самом деле он скорее чувствовал облегчение, нежели сантименты.

Подгоняемый ностальгией, лишь с одной остановкой в Иркутске, он быстро проехал две тысячи километров до Канска, где в то время заканчивалась Транссибирская магистраль. Через девять дней, 14 марта, он вышел из поезда в Санкт-Петербурге.

Пятого мая царь Николай II дал ему аудиенцию в Царскосельском дворце. Император развернул большую карту и попросил Хедина показать на ней свой маршрут. Свену опять пришлось рассказывать о знаменитом переходе через пустыню Такла-Макан. Царь попросил Хедина держать его в курсе планов и пообещал помогать всеми средствами.

Прежде чем уезжать из Петербурга, Хедину надо было решить очень важную задачу: найти хороший дом для Джолдаша — собаки, которую он назвал именем прежнего Джолдаша, погибшего во время перехода через Такла-Макан. Новый пес верно следовал за Хедином более года, и, откровенно говоря, когда Хедин расставался с Джолдашем, то грустил куда больше, чем в случае с Ислам-баем.

Пароход «Нурдкустен» («Северный берег») подплывал к пристани на набережной Шеппсбрун. Прошло три года и семь месяцев после отъезда Хедина с родины, он проехал и прошел двадцать шесть тысяч километров и до последнего эре потратил тридцать пять тысяч крон.

Он помахал рукой встречающим. На пристани стояли отец, мать, брат, сестры, другие родственники, друзья. Милле Бруман среди них не было.

Прямо на пристани его атаковал репортер из «Стокгольмской ежедневной газеты». Позже они пробеседовали несколько часов, и Свен подробно рассказал о своих приключениях.

Вернувшись в редакцию, репортер написал: «Первое впечатление от личности доктора Хедина — это одухотворенность, энергия и сдержанная сила. Глядя на его жилистую крепкую фигуру и загорелое сильное лицо, начинаешь понимать, как он смог преодолеть препятствия и опасности, в изобилии встречавшиеся на пути».

В тот же день, когда «Стокгольмская ежедневная газета» опубликовала пространное интервью с «отважным исследователем», Хедин получил аудиенцию у короля Оскара II. Король прицепил к груди Хедина Рыцарский крест ордена Северной звезды.

Двумя днями позже Хедина пригласил на ужин в отель «Феникс» аэронавт Андре, который собирался лететь на воздушном шаре «Орел» к Северному полюсу. А еще через два дня Хедин провожал Андре на перроне стокгольмского вокзала. Инженер уезжал в Гётеборг и оттуда должен был отплыть на Шпицберген, где был намечен старт.

Андре стоял на платформе с огромной охапкой красных роз. «Он настоящий герой, прямой, решительный, мужественный и волевой, — подумал Хедин, не скупившийся на броские шаблоны, когда описывал выдающихся людей. — Пусть ему повезет».

Но экспедицию Андре постигла неудача. Он и его спутники замерзли во льдах.

Проводив Андре, Хедин отправился на торжественный ужин по поводу открытия Международной выставки искусств и ремесел в Юргордене. Когда официальные тосты были произнесены, Хедина попросили подойти к королю Оскару II, который встал из-за королевского стола и вышел на середину зала.

Протрубили фанфары. Король поднял бокал — шум утих.

— Здесь присутствует человек, которого мы должны чествовать особо, — сказал король. — Этот человек-доктор Свен Хедин. Он недавно вернулся в отчизну после путешествия, наполненного риском и опасностями, достигнув результатов, которые обогатят сокровищами новых знаний человечество.

Оскар II провозгласил здравицу Хедину и предложил поднять за него бокалы.

Хедин после возвращения из первой экспедиции в Центральную Азию. 1897 год.

Хедин не переставал думать о Милле — он знал, что замуж она все-таки не вышла. Он послал ей короткую записку: «Я был тебе верен четыре года. Когда я могу с тобой встретиться?»

Она назначила ему место и время, и Свен явился в дом табачного короля. Милле, очень красивая, вышла навстречу. Хедин смотрел на нее, как под гипнозом. Но все его надежды моментально улетучились.

— Добро пожаловать, — бросила она сухо и небрежно, как будто бы они виделись в последний раз только вчера. Она не выказала ни малейшей радости при виде Свена.

После этого они продолжали встречаться, и Милле то была милостива к нему, то холодна и недоступна. Хедин же был безнадежно влюблен и никак не мог сам прервать эти разрушительные отношения.

«Она любит меня, но из-за какой-то детской гордости, не хочет в этом признаться, — утешал он себя. — Я никогда не оставлю ее…»

К счастью, Хедину было чем заняться помимо любовных страданий. Издатели в нескольких странах нетерпеливо ожидали рукопись книги о его путешествии. Институты и географические общества по всей Европе предвкушали его доклад.

Свен писал по ночам, когда его никто не беспокоил. Обычно он работал до четырех часов утра.

Пятнадцатого октября он прочитал свой первый большой доклад. Присутствовали король и члены Географического общества. Через четыре дня Свен выступил в Копенгагене, еще через неделю — в Санкт-Петербурге. В обоих городах был аншлаг. В Петербурге Хедина принял царь. Перед отъездом шведский путешественник навестил Джолдаша, которого оставил у шведского профессора, жившего в русской столице. После Петербурга турне продолжилось: Берлин, Лейпциг, Гамбург, Франкфурт и Гессен. 21 ноября Хедин прибыл в Лондон, где прочитал три доклада. Затем его ждали Ливерпуль, Ньюкасл, Эдинбург, Глазго и Манчестер. 10 декабря Хедин вернулся в Лондон, встретился с американским полярным исследователем Робертом Пири и подписал контракт с английским издательством.

За два месяца Свен сделал восемнадцать докладов в пяти странах на четырех языках: шведском, русском, немецком и английском. В середине декабря он вернулся в Стокгольм, а 20 января 1898 года отправился в новое турне: Кристиания, Гётеборг, Париж… В столице Франции 23 января Хедин делал доклад для Географического общества. «Французский Хедина безупречен, — сообщал парижский корреспондент шведской «Вечерней газеты». — Его звучный поставленный голос был слышен в каждом уголке зала. Интеллигентная внешность, глубочайшее внутреннее спокойствие и превосходные манеры весьма способствовали успеху доклада. Ни у кого из присутствовавших ни на единый миг не ослабевало внимание. По ходу доклада интерес скорее возрастал, сообщение доктора Хедина доставило чрезвычайное удовольствие и получило всеобщее одобрение».

Свен прожил во французской столице восемь беспокойных дней. Его наградили орденом Почетного легиона, приняли в «Альпийский клуб»; кроме того, он был приглашен отужинать к французскому президенту Феликсу Фору.

Он побывал в опере и театре, посетил могилу Наполеона, повстречался с исследователем Тибета принцем Анри Орлеанским. Курьезным вышел прием в его честь в редакции газеты «Журналь». Кульминацией приема стал показ порнофильма. Кинематограф в то время еще был сенсацией. На экране появилась женщина, которая разделась, залезла в ванну, поплескалась, снова вылезала, тщательно вытерлась и оделась снова. В общем, захватывающий сюжет. Мужская часть зрителей была в восторге.

Из Парижа Хедин направился в немецкий город Галле, затем прочитал доклад в Страсбурге. Там ему выпал шанс полетать на воздушном шаре. Далее в программе стояла Вена. Император Франц-Иосиф дал ему аудиенцию. Следом за Веной были Данциг, Копенгаген, Мальмё и Лунд.

Когда Хедин вернулся в Стокгольм в марте, у него оставалось только два месяца на завершение книги о путешествии по Азии. 16 мая он должен был ехать в Англию. До этого времени рукопись необходимо было закончить, а работы еще оставалось много.

Двадцать четвертого апреля Хедин был награжден «Медалью «Веги»».

Свену Хедину было шесть лет, когда Генри Мортон Стенли произнес свои знаменитые слова: «Доктор Ливингстон, я полагаю».[15] В тринадцать лет Свен зачитывался бестселлером Стенли «Как я нашел Ливингстона». Валлийский искатель приключений был одним из любимых героев и примером. А теперь в прессе самого Хедина называли «азиатским Стенли». Трудно было бы желать большего признания успеха.

В середине мая 1889 года Свен приехал в Лондон, чтобы участвовать в ежегодном торжественном приеме в Географическом обществе. Когда председатель Географического общества Джон Скотт-Келти упомянул, что Стенли находится в Лондоне, Хедину очень захотелось с ним познакомиться.

Он явился к Стенли без приглашения, когда у того были гости. Дверь открыл слуга в сюртуке, провел Хедина в салон и объявил его имя. Никто, похоже, не понял, кто он такой.

Стенли вежливо поздоровался с Хедином и пригласил к столу. Свен принялся его рассматривать. Стенли было пятьдесят семь лет. Усы белые, волосы седые. Тремя годами раньше он начал политическую карьеру в качестве лидера палаты общин в британском парламенте. «Он, кажется, в хорошей форме», — подумал Хедин.

За спиной Стенли была сложная жизнь и, в отличие от Хедина, очень непростое нищее детство. Стенли родился в Уэллсе, в семнадцать лет он нанялся на корабль и сошел на берег в Новом Орлеане. Там его усыновил торговец хлопком Генри Мортон Стенли, но своему приемному сыну он, по сути, передал только лишь имя.

Когда Стенли было двадцать, началась война Севера и Юга. Сначала он воевал на стороне южан, но потом перебежал к северянам. После войны Стенли работал как независимый журналист. В 1867 году он был корреспондентом «Нью-Йорк геральд» в Мадриде, когда владелец газеты Гордон Беннет дал ему задание найти пропавшего в Африке миссионера и исследователя Дэвида Ливингстона. Стенли нашел Ливингстона и стал богатым и знаменитым — примером и предметом обожания для миллионов мальчишек, мечтавших об открытиях, чести и славе.

Стенли негромко разговаривал с другими гостями, потом повернулся к Хедину и спросил:

— По каким делам вы в Лондоне и что привело вас ко мне?

— Я всегда хотел познакомиться с великим исследователем. Еще в детстве я прочитал вашу чудесную книгу «Как я нашел Ливингстона», а позже с огромным удовольствием прочитал ваши путевые записки, — лил ушатами лесть на Стенли Хедин.

— Но не ради же этого вы приехали в Лондон?

— Нет, меня пригласило Королевское географическое общество. Сегодня на ежегодном ужине мне должны вручить медаль…

— Ах, вы тот самый Свен Хедин! — воскликнул Стенли, поднялся, позвал свою молодую красавицу жену, попросил тишины и представил гостям Свена в самых лестных словах. Потом Стенли попросил Свена рассказать о путешествии. Конечно, особый интерес у него вызвал переход через Такла-Макан. Через пару дней он пригласил к себе Хедина на ужин и записал его рассказ на фонограф.[16]

Встречи со Стенли были для Хедина чрезвычайно важны. Но кульминацией пребывания в Лондоне стали дни, проведенные с Милле, которая последовала в Англию за ним.

Милле, казалось, была полна любви. Никогда прежде они не были так близки. Свену даже позволялось целовать ее. «Я завоевал ее, она — моя», — думал ошалевший от любви Хедин.

Но как только они приехали в Стокгольм, все вернулось на круги своя. Она моментально выстроила вокруг себя невидимую стену и то поощряла его к ухаживаниям, то отталкивала. Свен ничего не понимал и решил наконец поставить все точки над «i».

Милле уехала отдыхать в Марстранд, так что объясняться пришлось письменно. «Почему ты такая загадочная? Почему ты так бессердечно играешь моими чувствами? Я должен знать: «да» или «нет». Она отвечала в том духе, что, дескать, не понимает, что он имеет в виду…

Прошло лето, наступила осень. В октябре вышла из печати книга Хедина «В сердце Азии». Он послал Милле экземпляр. Несколькими неделями позже, когда Свен вернулся из лекционного турне, она поблагодарила за книгу и выразила свое восхищение: «Прочитала от первого до последнего слова».

Через короткое время Милле написала Свену, что ошиблась, пообещав ждать его еще два года, когда он уедет в следующее путешествие. Разве она может знать, что случится с ее чувствами за это время? Потом вдруг до Свена дошли слухи о каком-то мужчине, который крутится возле Милле. Встревоженный, он позвонил матушке Милле и попросил организовать встречу с дочерью.

Они встретились 18 ноября в доме сестры Милле.

— Я тебе недостойна, ты для меня слишком хорош, — сказала Милле со слезами на глазах. В первый раз Свен видел, как Милле плачет. — Я не могу выйти замуж за путешественника. Все это так неопределенно. Но если ты пообещаешь больше никогда не уезжать… — Продолжение фразы повисло в воздухе.

Он не ослышался? Неужели это она серьезно? Неужели она хочет, чтобы он отказался от того, что является целью и смыслом его жизни? В Хедине проснулась гордость, и он ответил:

— Я никогда не откажусь от моего предназначения, даже ради женщины, которую люблю. Если ее любовь настолько ничтожна, что она ничем не может пожертвовать ради меня, то, значит, о ней не стоило мечтать.

Вероятно, Хедин забыл, что прежде ответил интервьюеру из «Шведской ежедневной газеты» на вопрос, планирует ли он новые путешествия в Азию. «Трудно сейчас сказать, многое может произойти за два года, например женитьба. Тогда, наверное, это будет невозможно».

Бескомпромиссный ответ Хедина спровоцировал мелодраматическую реакцию Милле.

— Если ты любишь Азию больше, чем меня, то самое лучшее для нас обоих — расстаться, — сказала она тихо, слезы ручьями лились по щекам. И они пришли к согласию, что отношения между ними закончены, но они остаются друзьями.

Хедин поднялся. Плача, Милле попыталась задержать его, но он был непреклонен. Хедин вернулся домой опустошенный. Впервые этим вечером мать услышала от него о несчастной любви.

«Мне его бесконечно жаль, — написала она в дневнике. — Как он только может работать? Написал большую книгу и столько еще другого, потом доклады. Он очень волевой и работоспособный. Мой любимый мальчик. Помоги ему, Боже, пройти через это».

Хедин ушел с головой в дела. Чтобы побороть любовный недуг, он решил ускорить подготовку к следующей экспедиции. В это время его настигло известие о Милле — Хедин прочитал в газете о ее помолвке. «Она могла бы сообщить мне об этом и сама», — с горечью подумал он.

Перед отъездом в свою вторую исследовательскую поездку по Азии он счел необходимым написать Милле о формальном прекращении их отношений. А Милле вдруг обнаружила, что любит Свена и ее помолвка была ошибкой. Милле совсем запуталась, она не знала, как поступить. Чтобы спокойно подумать, она в компании тети уехала в норвежский горный санаторий.

По ночам она не могла заснуть. Сидя в кровати, она в отчаянии написала Свену:

«Любимый, сможешь ли ты простить меня? Можешь ли ты простить меня? Скажи, можешь ли ты хоть когда-нибудь простить меня? Никто, даже ты, не осуждает меня больше, чем я себя.

Ты меня презираешь и, естественно, никогда не захочешь меня увидеть. Но во всяком случае я должна сказать, что люблю тебя так, как может любить женщина единственный раз в своей жизни. Я не должна была позволить, чтобы ты уехал, не зная, как сильно я тебя люблю…

Я полюбила тебя, я люблю тебя и буду любить тебя вечно. Аминь…

Все лучшее, все самое благородное во мне я храню для тебя и никогда не отдам никому другому. Ты был солнцем моей жизни, и теперь, когда тебя нет, я блуждаю во мраке…

Я боготворю и обожаю тебя, ты сама моя жизнь.

Если ты не спасешь меня, я погибла!»

С облегченной душой Милле собралась отправить свое письмо, и в этот момент ей принесли письмо от Свена, она сразу же узнала почерк на конверте. Дрожа от нетерпения, она начала читать:

«Дорогая Милле!

Возможно, это было невежливо с моей стороны не писать тебе все это время, но я совершенно не представлял, что тебе написать. У меня была возможность подумать, и мне кажется, я обрел ясность. Не жди меня больше. Если мы когда-нибудь встретимся, то это обернется лишь горем и печалью для нас обоих. Видимо, мы слишком хороши для того, чтобы накрепко сковывать нашу судьбу неразрывными тяжкими оковами.

Буду ли я счастлив когда-либо, даже если ты станешь моей? Я убежден, что ты разделяешь мое мнение относительно того, что отношения между нами никогда не были бы тем союзом, каким он должен и обязан быть — гармоническим. И если ты, равно как и я, чувствуешь сейчас горечь, вспоминая все светлые и счастливые моменты, пережитые нами вместе, я знаю, что ты скоро придешь к моей ясной уверенности в том, что самая большая услуга, которую мы может оказать друг другу, — это совершенно разорвать узы наших мечтаний.

Я убежден в том, что никогда не смогу сделать тебя счастливой. И моим долгом, как перед тобой, так и перед самим собой, считаю не удерживать тебя долее. Я знаю наверное, что наша сказка навсегда закончена и ты, как и я, теперь совершенно и абсолютно свободна.

Как было глупо с моей стороны верить в то, что ты будешь готова к нашим отношениям, потому что я предоставил тебе свободу. Какими безрассудно дерзкими были мои мечты.

Желаю тебе счастья. Прости меня, если можешь. И все же я пытаюсь надеяться, что где-нибудь в дальнем уголке твоего сердца останется хорошая и добрая память обо мне. Как безнадежна наша любовь!

И в конце еще одна, по-моему, важная вещь. У тебя много моих писем, и я знаю, что они в хороших руках. Конечно, ты можешь делать с ними все, что хочешь, но все же я осмеливаюсь обратиться к тебе с просьбой: я был бы очень благодарен, если бы ты сожгла их все. Что же касается твоих писем, то одно я ношу с собой, остальные надежно хранятся в особом конверте с надписью: «Сжечь в случае моей смерти». После возвращения я либо сожгу их сам, либо отошлю тебе.

Что же касается моих книг, то мне будет приятно, что у тебя останутся память и доказательства того обожания, которое я чувствую к тебе, что навсегда останется неизменным.

Пожалуйста, не расстраивайся, читая это письмо. Мне было очень трудно его писать. Попробуй понять меня, хоть чуть-чуть. Я не пытаюсь ничего добиться.

Спасибо за светлую и теплую память, которую я навсегда сохраню о тебе.

Прощай».

Словом, это было полное и решительное окончание их истории. Милле решила не отсылать свое письмо.

Из-за чистой случайности Милле получила письмо Свена прежде, чем успела отправить свое. Что бы было, если бы письмо Хедина пришло на день позже? Или, напротив, она бы написала свое днем раньше? Возможно, их жизнь пошла бы по-другому. Но этот июньский день 1898 года вынес свой приговор. Долгий роман Свена и Милле закончился.

Хедин всегда считал себя удачливым, но, видимо, в любви фортуна была не на его стороне.

Двадцать шестого июня Хедин приехал в Санкт-Петербург, ничего не ведая о драме в норвежском горном санатории, главным героем которой был он сам. «Как замечательно уехать от нее подальше и от всех связанных с нею проблем», — написал он родителям из Санкт-Петербурга. Если бы Хедин знал о том, что происходит на самом деле, то, возможно, он был бы менее категоричен. Но о том, что произошло, Свен узнает лишь через десять лет.

В Петербурге он пробыл несколько дней. В начале апреля царь дал ему аудиенцию и пообещал бесплатный проезд и перевозку багажа по России. Русский Генеральный штаб предоставил в распоряжение Хедина карты, в том числе лучшие, секретные, карты Тибета и Центральной Азии.

Кроме того, царь предложил Хедину двух казаков, которые должны были встретить его в Восточном Туркестане и сопровождать сколько понадобится. Все расходы на их содержание Николай взял на себя: жалованье, питание, путевые издержки, оружие, патроны, обмундирование.

Хедин не говорил и не делал ничего такого, что могло бы раздражать его благодетелей. Он следовал житейской мудрости «не кусай руку, кормящую тебя». В это время в Петербург приехала делегация европейских государственных деятелей и ученых, чтобы вручить русскому императору письмо протеста против политики России в Финляндии. Среди делегатов были Норденшёльд и профессор Брёггер, преподававший Хедину геологию. Несмотря на свое теплое отношение к Финляндии и абсолютно ясную позицию в духе националистической шведской традиции, Хедин не стал подписывать петицию.

Европейская делегация уехала из Петербурга несолоно хлебавши. Когда представители Европы прибыли в Петергофский дворец, чтобы вручить протест царю Николаю II, их просто не впустили.

Тридцатого июня Хедин выехал из Петербурга в Москву. Все купе было в его распоряжении. Он вез больше тонны оборудования и инструментов, упакованных в двадцать три специально изготовленных кофра. Их делали с таким расчетом, чтобы можно было легко навьючить на лошадей и верблюдов.

К этой поездке он подготовился более профессионально. В багаже были совершенные средства: фотокамера, складной брезентовый ялик, новейший граммофон и в качестве подарков два замечательных заводных игрушечных медведя.

В жилет, который Хедин по ночам засовывал под подушку, были зашиты два векселя на сорок тысяч крон, которые он мог обналичить по приезде в Ташкент. Векселя подписали Эммануэль Нобель и король Оскар II, который и в этот раз был главным спонсором. Таким образом, Хедину не пришлось пересекать всю Россию с большой суммой наличными — два миллиона крон в нынешнем денежном выражении.

Целью поездки, которая включала полуторасуточное плавание на корабле через Каспийское море, был город Андижан в Ферганской долине. Из Красноводска на восточном берегу Каспийского моря, благодаря русскому военному министру генералу Куропаткину, Хедин ехал в собственном салон-вагоне.

Вагон был шикарно оборудован, в нем имелись душ и ванная; его прицепили последним, так что Хедин мог делать остановки по своему выбору. Если он хотел задержаться у какой-нибудь станции, ему надо было только сказать. Никаких проблем с багажом или поисками комнаты в гостинице. Свен не вылезал из душа, потому что температура днем поднималась выше сорока градусов.

Четырнадцатого июля поезд остановился на андижанском вокзале. На перроне Хедина встречал проверенный спутник Ислам-бай. На его груди сверкала золотая медаль, награда короля Оскара, — знак признания заслуг перед Швецией, точнее, Хедином во время предыдущей экспедиции.

Свен открыл окно и крикнул Ислам-баю, чтобы тот заходил в вагон. Они проговорили несколько часов, вспоминая то, через что им пришлось пройти.

После предыдущей экспедиции Ислам-бай получил прибыльную должность сборщика налогов. Но он был готов оставить ее на несколько лет и ехать вместе с Хедином.

От раздражения и усталости, которые Ислам-бай вызывал у Хедина в конце поездки два года назад, не осталось и следа. Свен восторженно описывал своего слугу: «Он уверен в себе, силен, загорелый как темная медь, спокоен, послушен и готов к любым неожиданностям».

Хедин застрял в Андижане на две недели, у него опять воспалились глаза, а кроме того, случилось сильное расстройство желудка — сочетание на редкость дискомфортное. Свен жил в доме русского офицера, с которым познакомился во время предыдущей поездки. Ислам-бай тем временем готовился к отъезду. Он закупал провизию, организовывал караван, так что недомогание Хедина делу не помешало.

Они отправились в путь 31 июля и через три недели приехали в Кашгар. Там, по своему обыкновению, Свен остановился в доме консула Петровского. Несколько недель ушло на подготовку к дальнейшему пути. Хедин и Исламбай покупали верблюдов, нанимали людей, докупали провиант и оснащение, обменивали русские рубли на китайское серебро.

Трансакцию провел местный меняла, превративший 11 500 рублей в 161 серебряный слиток, общим весом в 300 килограммов. Петровский выделил двух казаков для охраны, а китайский мандарин в Кашгаре — двух полицейских.

Хедин хотел осуществить идею Петровского и спуститься по реке Тарим до озера Лобнор. Он надеялся подтвердить свою теорию блуждающих озер. Затем он собирался ехать в Лхасу к далай-ламе, а оттуда направить стопы к истокам реки Инд в юго-западной части Тибета. Завершить путешествие он намеревался в Индии.

В Кашгаре Свен получил письмо от сестры Альмы, в котором сообщалось, что Милле, «бедная девочка», вышла замуж.

Пятого сентября все было готово к отъезду. Хедин попрощался с друзьями и знакомыми: консулом Петровским, британским консулом Маккартни, миссионером Хёгбергом, о котором Хедин отзывался еще хуже, чем прежде, китайским мандарином, возглавлявшим местную администрацию, и всеми прочими. Длинный караван тронулся в путь.

Хедин устроил верфь на западном берегу реки Яркенд у деревни Лайлык. В нескольких километрах к востоку находилась деревня Меркит. Четыре с половиной года назад Свен начал оттуда свой беспримерный марш через пустыню Такла-Макан, принесший ему мировую известность.

Хедин на реке Тарим. 1899 год.

Хедин купил паром, который использовали для переправы людей и животных через реку. Это была деревянная конструкция одиннадцати с половиной метров в длину и два с половиной метра в ширину. Паром выволокли на берег и начали переделывать. В носовой части сделали настил и поставили на него палатку. За палаткой установили квадратную кабинку-фотолабораторию, за которой сложили багаж. На задней палубе построили помещение для команды и устроили очаг. Пол палатки Свена был застелен ковром, обстановку составляли кровать и сундуки. Они же выполняли роль рабочего стола и стула. За работами следили казаки Чернов и Сиркин.

Вечером накануне отплытия Хедин устроил праздник, чтобы поблагодарить всех, кто принимал участие в строительстве. На ветках деревьев повесили китайские фонарики, слух собравшихся услаждал граммофон Хедина. Подавались рисовый пудинг, баранина, чай и фрукты.

Семнадцатого сентября Свен приказал отдать швартовы, и его флотилия неторопливо заскользила вниз по течению реки на северо-восток. Одновременно караван лошадей и верблюдов с основной частью багажа и припасов двинулся к оговоренному месту встречи у озера Лобнор. Каравану предстоял путь в тысяча пятьсот километров.

Караван вели Сиркин и Чернов. С Хедином плыли Исламбай и Кадер, нанятый за умение писать на восточнотуркестанском (сейчас этот тюркский язык называется уйгурским[17]).

Матросскую часть экипажа составили трое местных жителей. Один орудовал шестом на носу, два других — на корме. Кроме того, имелось вспомогательное плавсредство, нагруженное живыми овцами и курами и всякими припасами; оно плыло на привязи в кильватере хединского флагмана. Управлял им местный житель по имени Хан.

Как обычно, Хедина сопровождали собаки. Он назвал их Довлетом и Джолдашем. Псарня впоследствии пополнилась еще одним барбосом-Хамрой, потом уменьшилась: Довлет, любимец Свена, внезапно заболел и умер.

Флотилия скользила по реке. Свен сидел за своим импровизированным письменным столом и делал зарисовки. Под рукой лежали компас, бинокль, фотокамера, хронометр, ручка и картографический планшет. Хедин накладывал на карту реку и окрестности: излучина за излучиной, приток за притоком.

По вечерам Хедин читал. Он взял с собой порядочную библиотеку: в ней были и книги Сельмы Лагерлёф, которую он очень любил, и «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу, и трехтомный труд по климатологии, и книга о буддизме…

Плавание продолжалось почти два с половиной месяца. Хедин скользил по глади Тарима мимо тополиных лесов, оазисов и песчаных барханов. Раньше ему никогда не доводилось путешествовать с такими удобствами.

Седьмого декабря 1899 года они благополучно пристали к берегу у места под названием Янги-Чоль, где их ждал караван. Река начала замерзать, и оставшееся до Лобнора расстояние по воде можно было проплыть уже только весной. Паром загнали в небольшую бухточку, и он намертво вмерз в лед.

Через две недели Хедин направился на юго-запад через восточную часть Такла-Макан в новую рискованную экспедицию по пустыне. Он надеялся найти забытые города. Чтобы груза было как можно меньше, он решил не брать с собой палатку и спать под открытым небом. Температура ночью падала до минус тридцати. Запасы воды представляли собой здоровенный блок льда, который тащили за собой на буксире. Никаких городов на этот раз Хедин не нашел и через два месяца вернулся в штаб-квартиру у Янги-Чоль. Это было в конце февраля 1900 года.

Пока Хедин искал затерянные города, в его штаб-квартиру прибыли два казака, обещанные царем. Их звали Шагдур и Чердон. По национальности они были монгольскими бурятами. Оба были в темно-серых мундирах, при саблях, в черных каракулевых папахах и начищенных до зеркального блеска сапогах. Из Читы, где они жили, казаки добрались до Янги-Чоль за четыре с половиной месяца.

Пятого марта Хедин отправился в очередной поход по пустыне. Объектом его исследования стала пустыня Лоб, простирающаяся к востоку от реки Тарим и соединяющая Такла-Макан с пустыней Гоби.

Хедин собирался следовать на восток сухим руслом реки Конче-дарья, положить местность на карту и выяснить, куда река впадает. Эта река была найдена несколькими годами ранее русским ученым Петром Козловым, но не исследована. Помимо картографирования, целью Хедина было найти причины изменения положения озера Лобнор.

Само по себе путешествие обещало быть очень интересным, но результат оказался еще более примечательным. Хедин стоял на пороге фантастического открытия, бесценной археологической находки, переворота в исследованиях Великого шелкового пути.

Небольшой караван Хедина вышел из оазиса Алтимишбулак 27 марта и направился на юг через пустыню Лоб к озеру Лобнор/Каракошун. Следующий день стал днем триумфа. Свен заметил осыпь с ракушками и торчавшие из иссохшей глинистой почвы остатки тростника. Он буквально наткнулся на то, что искал. Вот оно, доказательство — под копытами верблюдов. Они стояли на дне высохшего озера.

Старые китайские карты, обозначавшие озеро значительно севернее нынешнего Лобнора, были верны. Древние китайские картографы, он сам и Рихтгофен — правы. Пржевальский и Козлов — ошибались. Своей находкой Хедин поставил точку в их научном споре.

Караван двигался вдоль бывшего северного берега высохшего озера, отмеченного остатками когда-то зеленевших здесь тополей. Весеннее солнце пригревало, ледяной блок, их водяной запас, потихоньку подтаивал. Казак Чернов и туркестанец Ёрдек ехали чуть впереди остальных. Вдруг они остановились. Чернов помахал ему рукой. Хедин подъехал. Вторая сенсация задень: на берегу бывшего озера ясно просматривались руины домов.

Связь была очевидной. Прошлое обретало плоть и кровь. Когда-то в этих иссохших и мертвых местах благодаря воде Лобнора бурлила жизнь. Хедин распорядился разбить лагерь и пошел осматривать руины.

Они нашли осколки глиняной посуды, железные топоры, множество маленьких чаш, ассоциировавшихся у Свена с буддистским храмом. Возле одного из домов выкопали несколько фрагментов прекрасно обработанного дерева с резьбой и орнаментом. Они обнаружили также остатки четырех глинобитных башен, вытянутых в цепочку с интервалом в один километр, вероятно сигнальных. Свен пришел к выводу, что это место — часть древнего торгового пути из Корлы в Дуньхуан и Хиань — Великого шелкового пути.

Хедин охотно бы остался здесь хотя бы еще на день, но таявшие в прямом смысле слова запасы воды вынуждали поторапливаться. 29 марта караван снялся с места. Они прошли двадцать километров и остановились на ночевку. И тут выяснилось, что на раскопках Ёрдек забыл лопату. Хедин колебался, стоит ли возвращаться за ней, но лопата была нужна — в первую очередь для того, чтобы копать колодцы.

Около полуночи Ёрдек уехал, и через два часа началось то, чего Свен опасался. Поднялась песчаная буря. Туркестанец заблудился, но благодаря этому была сделана третья за одни сутки сенсационная находка: Ёрдек нашел остатки древнего города. Через сутки туркестанец чудом нашел караван и показал Хедину взятые в городе две дощечки.

Свену очень хотелось осмотреть город, но любопытство пришлось поумерить, и караван продолжил путь на юг. Через несколько дней они вышли к ранее неизвестной системе озер в южной части пустыни Лоб. Несколько недель Хедин ее исследовал и картографировал. Эти недавно образовавшиеся озера к северу от Лобнора Свен счел еще одним доказательством своей теории блуждающего озера.

Наносы и ил, которые несла с собой река, в конце концов закупоривали русло, и воде приходилось искать себе новый путь. Естественно, что лишившееся притока воды озеро в нижнем течении реки пересыхало. Происходило это примерно раз в тысячу лет.

Хедин сделал вывод, что воды реки Тарим вернутся в свое старое, изъеденное эрозией русло. Сухая чаша бывшего озера, на дне которого он стоял, вновь заполнится водой, а ныне существующее озеро постепенно обмелеет и высохнет.

Одиннадцатого мая он написал домой: «Бедняга Козлов, он смешон со своей теорией. Я совершенно определенно могу утверждать, что за время этой поездки узнал о районе Лоб больше, чем все европейцы до меня, вместе взятые. Все дороги и тропинки положены на карту, и их паутина отчетливо сходится на месте старого озера».

Наконец Хедин смог отправиться в пустыню на поиски найденного Ёрдеком города. Но вопрос был в том, сумеет ли он его найти. Хедин решил разослать своих людей во всех направлениях, но они возвращались вечер за вечером без результата. Закончился еще один день, все вернулись в лагерь, ничего не найдя. Не было только казака Шагдура. Уже стемнело, и Хедин распорядился разжечь сигнальный костер. Сушняка, остатков бывших лесов, было много, взметнулось пламя, видное издалека на плоской поверхности пустыни. Шагдур увидел отблеск костра и быстро нашел лагерь. У казака были новости.

— Я нашел и то, и другое: и город Ёрдека, и лагерь, где он забыл лопату.

Итак, на исходе третьего дня поиски увенчались успехом. На следующий день, 7 марта 1901 года, Хедин в первый раз увидел город, найденный Ёрдеком благодаря забытой лопате. Он смотрел на руины с чувством полководца, завоевавшего новые владения.

На песке с прошлого года сохранились следы копыт лошади Ёрдека. Они взялись за лопаты. Какие секреты скрываются в песке? Может быть, сейчас он узнает то, чего не знал до него ни один человек.

В первую очередь Свен мечтал найти какие-нибудь письменные свидетельства; тогда можно было бы получить ответы на многие вопросы. Хедин объявил: кто первый найдет письмена — получает награду. Приз достался неугомонному Шагдуру. Он выкопал небольшую деревянную дощечку, которую отбросил как бесполезную, но Хедин перевернул ее и увидел то, что искал.

На следующий день дело дошло до развалин, напоминавших конюшню из кирпича-сырца с тремя стойлами. И здесь, в правом углу, под полуметровым слоем песка и глины Хедин нашел археологический клад. Жители города побросали туда то, что сочли ненужным. Но с исторической точки зрения этот мусор был на вес золота. Среди прочего там было около двух сотен бумажных фрагментов и сорок две деревянные дощечки с письменностью.

Через три дня Хедин решил, что пора заканчивать. Он был очень доволен результатом: находки упаковали в ящики, погрузили на верблюда для транспортировки через Россию в Стокгольм. Специалисты-синологи должны были изучить материал и вынести свои суждения.

Хедин был географом, а не археологом, у него не было знаний, необходимых для того, чтобы в полном объеме воспользоваться информацией, скрывающейся в находках. Он догадывался, что найденный им материал очень важен, но пришлось ждать около двух лет, пока не появились результаты экспертизы. Лишь тогда стало ясно, что Хедин открыл азиатскую Помпею, затонувшую в океане песка. 29 марта 1900 года, когда были найдены остатки города, стало важным днем для археологии.

Звезда Хедина еще ярче засияла на научном небосводе.[18]

Чакалык — город на юго-западной окраине пустыни Лоб. К югу от него начинаются горы, подымающиеся все выше к тибетским нагорьям.

Хедин приехал в Чакалык 8 апреля. Это было первое относительно большое поселение за полтора года, в котором он оказался. Он отвык от скопления людей и очень смущался, когда его разглядывали незнакомцы.

Ислам-бай устроил базовый лагерь в караван-сарае рядом с резиденцией китайского губернатора. Караван-сарай был маловат, так что спали даже в кладовке. Хедину поставили юрту во дворе рядом с ручейком. Он наслаждался удобствами и покоем и отсыпался.

По возвращении он вновь увидел казаков Сиркина и Чернова. Дело в том, что десятью месяцами раньше они получили приказ военного министерства вернуться в Кашгар: в Центральной Азии было неспокойно и военное министерство считало, что все военнослужащие должны быть на своих постах. Хедин, по-настоящему привязавшийся к надежным и исполнительным казакам, имел свою точку зрения на приказ министерства. Он пожаловался царю. Николай II прочитал письмо, и последовал контрприказ: Сиркина и Чернова отправили обратно через Восточный Туркестан в помощь шведскому исследователю.

Казаки были дисциплинированны, инициативны и значительно умнее прочих слуг Хедина, интересовавшихся по большей части охотой, едой и сном. Они хорошо помогали в научной работе. Кроме того, с ними просто было приятно поговорить в свободные минуты. Добрые отношения Хедина с казаками не нравились Ислам-баю. Он считал, что казаки оттесняют его от Хедина. Закончилось все тем, что Исламбай попросил отпустить его домой. Возможно, он надеялся, что Свен начнет его уговаривать остаться, но тот с легкостью согласился. С Ислам-баем Хедин отослал в Кашгар все археологические, геологические и зоологические материалы, фотографии, рисунки, записные книжки, карты и оснащение, которое не должно было пригодиться на Тибете.

Особое поручение было дано казакам-бурятам Шагдуру и Чердону. Свен отправил их в город Карашар в нескольких десятках километров от Корлы. Они должны были найти там говорящего на тибетском наречии монгольского ламу и купить полный набор монгольского джентльмена: одежду, сумки, кухонную утварь и все прочее.

Хедин хотел пробраться в священный город Лхаса, резиденцию далай-ламы, закрытую для европейцев. Свен собирался переодеться в монгольского паломника и отправиться в Лхасу с Шагдуром и Чердоном. Пока Шагдур и Чердон ездили в Карашар, Ислам-бай покупал вьючных животных и провизию для поездки на Тибет. Сиркин помогал Хедину в фотолаборатории копировать карты. К этому времени Свен начертил более семисот карт и считал необходимым снять копии. Один комплект он хотел взять с собой.

Четвертого мая прибыл почтовый посыльный из Кашгара и привез письма Хедину. Ему писали Николай II, Оскар II, семья, Норденшёльд, Петровский, Скотт-Келти, Эммануэль Нобель. В свою очередь Свен отправил письмо лорду Керзону, вице-королю Индии, с просьбой об открытом кредите в Ладаке, куда он намеревался попасть после перехода через Тибет. Свен уже ощущал нехватку денег, но рассчитывал с легкостью удовлетворить своих кредиторов позже, когда потекут рекой гонорары за книги о его приключениях.

Письма Керзону и королю Оскару с просьбой наградить Ислам-бая еще одной золотой медалью он отправил с Исламбаем в Кашгар. Ислам-бай плакал, расставаясь со своим господином. Хедин был сдержан. Он записал в дневнике: «С отъездом Ислам-бая я буду чувствовать пустоту и вместе с тем и облегчение. Он совершенно не сочетается с казаками, не далее как вчера вечером они опять сцепились, и мне пришлось их мирить».

Хедин ждал возвращения Шагдура и Чердона. Они приехали 14 мая, привезли все необходимое, а заодно и настоящего монгольского ламу по имени Гелинг в красном халате с желтым кушаком и в китайской шапке. Он бывал прежде в Лхасе и говорил по-тибетски.

Шагдур соврал ламе, что предстоит повести трех бурятов в Лхасу. То, что одним из бурятов будет переодетый Свен Хедин, лама, разумеется, не знал.

Кроме Шагдура и Чердона со Свеном отправились Ёрдек и торговец из Карашара. То, что оба рассказали Хедину, не самым лучшим образом характеризовало Исламбая. Ёрдека Ислам-бай грозился убить, а торговец поведал, что он одолжил Ислам-баю крупную сумму денег, а когда попросил вернуть долг, тот отказался платить. Оказалось, что человек, которому Хедин безгранично доверял пять лет, не только регулярно присваивал деньги Свена, но и постоянно обманывал людей, с которыми имел дело как караванщик. Прежде, когда Ислам-бай был рядом, никто не отваживался сказать Хедину правду о нем.

Хедин ни разу не заподозрил Ислам-бая. Он постоянно награждал своего, как он думал, верного слугу за экономию денег и ему же он доверил сопровождать бесценный груз — результаты своих исследований — в Кашгар. Но, как бы то ни было, неприятную правду пришлось признать.

Хедин, не откладывая, написал письмо Петровскому, в котором рассказал о проступках Ислам-бая. Он попросил консула задержать Ислам-бая, когда тот приедет в Кашгар, и посадить в тюрьму. Свен послал письмо с почтовым курьером, который, как он надеялся, опередит обманщика. По мнению казаков, Ислам-баю, который был русским подданным, светила Сибирь. Но эта перспектива ничуть не поколебала решимость Хедина предать дело огласке. Как обычно, он находил в плохом и хорошее:

— Чем бы ни закончилась история с этим пройдохой, это будет отличная глава для моей книги.

Через три дня после возвращения Шагдура и Чердона, 17 мая 1901 года, он отправился в дорогу. Незадолго до отъезда у них появился еще один спутник — Молла-шах. Несколько лет назад он уже ездил через Тибет в Ладак вместе с Литлдейлом. Хедин с удовольствием принял опытного спутника.

Хедин надел бордовый монгольский халат, натянул монгольские сапоги грубой кожи, водрузил на голову желтую китайскую шапку с наушниками, повесил на шею четки в сто восемь бусин и медную ладанку с изображением Будды, потом затянул пояс с ножом, палочками для еды, огнивом и трубкой — предметом, без которого ни один настоящий монгол не выходит из дома. Экипировку завершили монгольские очки с синими стеклами.

Хедин, переодетый в монгольского пилигрима, при попытке достичь Лхасы. 1901 год.

С этого момента он превратился в бурятского монгола-паломника. Гелинг-лама предупредил о тибетских жандармах, которые патрулируют дороги в одном дне пути от священного города. Хедин доверял ламе, он действительно знал Лхасу и дороги к ней. Каждый вечер Гелинг-лама помогал Свену освежить монгольский, который он успел позабыть за пять лет.

Когда Хедин рассказал ламе о своих планах переодетым пробраться в Лхасу, тот забеспокоился.

— Даже если вас раскроют, вам это ничем особенно не грозит, а вот мне, наверное, голову отрубят как предателю. Кроме того, я не могу обманывать, — сказал Гелинг и попросил разрешения оставить караван.

Хедин, конечно, возражал. Ему был нужен переводчик, говорящий на тибетском; кроме того, он опасался того, что Гелинг-лама расскажет о его планах другим паломникам. Свен попросил ламу проехать вместе с ними хотя бы часть пути. Впоследствии, впрочем, он уговорил ламу не покидать их.

Они были в дороге уже два месяца и прошли за это время девятьсот пятьдесят километров. Дорога была на редкость трудной: глубокие ущелья, широкие реки, перевал высотой в 5500 метров. На пути им попадались бездонные пропасти, скользкая глина, зыбучие пески. Корма для животных почти не было. Погода тоже не радовала: в течение одного дня проливной дождь мог смениться градом, град — снегом, а потом на синем хрустальном небе появлялось солнце. Температура по ночам иногда падала до минус десяти, несмотря на летнее время.

Заполняя очередные белые пятна, только за первый месяц пути Хедин начертил пятьдесят карт. Он старательно избегал пути, пройденного Литлдейлом шесть лет назад и принцем Анри Орлеанским десятью годами ранее.

Двадцать четвертого июля они разбили лагерь-сорок четвертый после отъезда из Чакалыка. Высота была 5146 метров.

С научной точки зрения задуманная Хедином поездка в Лхасу не представляла ни малейшего интереса. Город был детально описан, здесь было полно китайцев, потому что Тибет был частью Китайской империи, и индийцев, шпионивших в пользу Британии. В Лхасу рвался не Хедин-исследователь, доктор, а Хедин-авантюрист, тешащий свое тщеславие. Он хотел быть первым европейцем в Лхасе с 1847 года, после французских миссионеров Хука и Габе, которые провели там два месяца, прежде чем их раскрыли. В общем, Хедин хотел собрать яркий материал для своей книги.

Двадцать седьмого июля он попрощался с большинством своих спутников, которым предстояло дожидаться в лагере ушедших в Лхасу. Расставание получилось не очень веселым: все помнили об убитом на Тибете французе Дютрейле де Рине.

— Если мы не вернемся сюда в течение двух с половиной месяцев, сворачивайте лагерь и возвращайтесь в Кашгар, — сказал Хедин.

Он сел на белую лошадь и вместе с Шагдуром, Гелинг-ламой, двумя собаками и Ёрдеком, который должен был сопровождать их еще на протяжении нескольких дней, отправился на юг. Багаж был нагружен на пять мулов. Во внутреннем кармане монгольского халата у Хедина были анероид, компас, часы, записная книжка и маршрутная карта. Любой из этих предметов мог раскрыть его инкогнито.

Двое суток спустя они подъехали к двум озерам и разбили лагерь на узком перешейке между ними. Разожгли костер. Шагдур достал ножницы и остриг Хедина, потом Ёрдек намылил и обрил ему начисто голову. Дивясь своему гладкому, как бильярдный шар, черепу, Хедин собственноручно избавился от усов. Довершил превращение Гелинг-лама: он втер в шею, лицо и голову Хедина жир с какой-то гадостью, и лицо Свена приобрело коричневый цвет.

Пока три стилиста-самоучки трудились над его преображением, началась буря. Хедин, Шагдур и лама заползли в палатку, Ёрдек караулил. Около полуночи он просунул внутрь голову и прошептал:

— Кто-то едет.

Все моментально схватили оружие: две винтовки и один револьвер. Буря резвилась вовсю, луны почти не было видно за облаками. Выбравшись из палатки, они заметили силуэты трех всадников, гнавших перед собой двух лошадей.

Буря сыграла ворью на руку. Даже собаки ничего не услышали. Оказалось, что угнали лошадей Хедина и Шагдура. Хедин скрипел зубами от злости, его первым порывом было нагнать воров, но он взял себя в руки. Эта троица могла быть лишь частью большой банды.

Итак, у них осталось две лошади на троих. Лама ехал на муле. Ёрдеку, который должен был возвращаться в базовый лагерь, предстояла прогулка в семьдесят километров на своих двоих. Он трясся от страха, предвкушая ужасы обратного пути. Хедин передал с ним записку Сиркину, чтобы тот усилил охрану лагеря.

На следующую ночь их опять навестили неизвестные верховые, но они были в полной готовности. Всадники исчезли в темноте, как только поняли, что их обнаружили. Поливал дождь, время от времени гремел гром.

Через несколько дождливых дней они вышли к воде. Можно было подумать, что это озеро, но на самом деле — река Сачу-Цзангпо. Из-за непрестанных дождей она разлилась настолько широко, что противоположного берега не было видно. Желто-серые бурные массы воды с ревом неслись на юго-запад. Хедин медлил, обдумывая, как преодолеть очередное препятствие, и тут плавающий как топор Гелинг-лама решительно въехал в поток, ведя за собой на уздечке мулов с поклажей.

Шагдур и Хедин последовали за ним. Глубина была около одного метра. Где-то на середине им удалось передохнуть на песчаной отмели. Оттуда сквозь дождевую пелену был виден противоположный берег. Вода все время прибывала, надо было торопиться, иначе можно было застрять на отмели. Лама опять первым въехал в воду. Глубина быстро увеличивалась. Метров через десять вода уже покрывала спину мула. Лама поднял колени, чтобы не налить воды в сапоги, и решительно двигался к берегу, но тут внезапно один из мулов с грузом оступился, его понесло течением, только голова и ящики виднелись в воде. К счастью, его вынесло на твердую землю, и мул выбрался на берег ниже по течению.

Ничего не зная о разыгравшейся за его спиной драме, Гелинг-лама ехал вперед и в итоге целый и невредимый выбрался на берег. За ним по пятам следовал, как легко догадаться, тоже не умеющий плавать Шагдур. Хедин ехал замыкающим.

Свен чувствовал, как лошадь все глубже и глубже погружается в бурлящую воду. Вода поднялась до колен, а в следующую секунду уже выше седла. Хедин видел, как лама и Шагдур кричат и машут руками, указывая ему путь, но ничего не было слышно из-за шума воды. И тут дно ушло, и лошадь поплыла-Хедин крепко вцепился в гриву. Их понесло течением, но, к счастью, на более мелкое место. Одним сильным рывком лошадь смогла выбраться на берег.

На форсирование реки ушло полчаса. Все, до чего прежде не сумел добраться дождь, промочила река. Хедин вылил воду из сапог и повесил их сушиться на седло.

На восьмой день пути они вышли к дороге, по которой паломники шли в Лхасу. Для конспирации даже между собой говорили только по-монгольски. Шагдуру было приказано обходиться с Хедином как со слугой.

Но одно происшествие поставило под сомнение всю их хитрую маскировку. Старый тибетец показал пальцем на Хедина и сказал: «Пелинг». Так тибетцы называли европейцев.

Пятого августа они разбили лагерь в долине на высоте 4850 метров над уровнем моря. Со всех сторон их окружали горы. На юго-востоке к самому небу вздымались снежные вершины.

В нескольких сотнях метров от их лагеря стояли черные палатки тибетских кочевников. Хедин обновил маскировку: втер в лицо, руки и шею чудо-состав «Хочу быть монголом» и только после этого прилег отдохнуть. В сумерках его разбудил Шагдур.

— Сюда идут три тибетца, — предупредил казак.

Шагдур и Гелинг-лама пошли им навстречу, Хедин остался в палатке. Ему показалось, что прежде, чем вернулся Шагдур, прошла вечность.

— Похоже, плохо для нас дело оборачивается, — сказал Шагдур по-русски. — Я не понял, о чем шла речь, но точно слышал слова «швед-пелинг», потом «чанто» (мусульманин), «бурят» и «Лхаса». Они сидят там и разговаривают. Лама, глядишь, вот-вот заплачет и всю дорогу кланяется.

Вскоре пришел и лама. Он был очень взволнован и начал рассказывать дрожащим голосом:

— Один из этих троих большой начальник. Он очень коварный, и у него хитрые глаза. Он сказал, что слышал о шведе-пелинге, который едет в Лхасу, и о большом караване с вооруженными европейцами южнее. А потом он задал тысячу вопросов.

Во время поездки лама учил Хедина отвечать на вопросы, которые обычно задают патрули, охраняющие Лхасу. Но сейчас самому ламе пришлось пройти через настоящий допрос, к которому он готов не был. Их явно подозревали. Человек, ведший допрос, приказал им оставаться на месте и обещал вернуться на следующий день.

Хедин был обеспокоен и удивлен тем, что тибетец говорил о «шведе-пелинге». Откуда он узнал? Хедин было подумал, что его выдал лама, который не мог лгать, но отбросил эту мысль. Он не мог поверить в то, что симпатичный монгол предал его.

Они засиделись до глубокой ночи, обсуждая, что их может ожидать. Гелинг-лама был вне себя от беспокойства.

Рано утром приехали трое других тибетцев и попросили Хедина снять монгольские очки с синими стеклами — они хотели увидеть его глаза. Свен их разочаровал. Глаза у него были карие, такие же темные, как у них самих. Потом им занадобилось посмотреть многозарядную винтовку Шагдура и револьвер Хедина, после чего они убыли.

Примерно через полчаса пришли четверо. Один из них, пожилой седой лама, сказал:

— Вы должны оставаться здесь и ожидать решения губернатора, можно вам ехать дальше или нет. До этого вы под арестом. Мы предоставим вам все необходимое.

А потом начали происходить неприятные вещи. В нескольких сотнях метров как будто из-под земли выросли пятьдесят всадников, одетых в красные, черные и серые халаты, в высоких белых шапках и с красными повязками на головах; они были вооружены копьями, мечами и дробовиками.

Хедин внимательно рассматривал их в бинокль. Определенно это были солдаты, хотя и смахивали на банду разбойников. Хедин видел, как они о чем-то разговаривают, энергично жестикулируя. Потом солдаты поставили большую белую палатку, разожгли костры. Пока ничего не происходило — казалось, солдаты не проявляют никакого интереса к трем монгольским паломникам. Но их присутствие пробудило в Гелинг-ламе страшные фантазии.

— Они приехали, чтобы нас убить, — сказал он мрачно. От того, что происходило дальше, его страхи только росли.

У Хедина тоже екнуло сердце, когда он увидел, как солдаты садятся на лошадей и собираются в плотную компактную группу. Галопом они понеслись прямо к их палатке. Он успел подумать о том, что если бы тибетцы действительно хотели их поубивать, то, наверное, сделали бы это как-нибудь проще.

Хедин и Шагдур взяли оружие на изготовку, солдаты устрашающе вопили, размахивали мечами и копьями. Копыта лошадей выбивали комья из вымоченной дождем почвы. Всадники были уже совсем близко. «Похоже, сейчас нам будет совсем плохо», — успел подумать Хедин. Но всадники разделились на две группы, обогнули палатку с двух сторон и вернулись к исходной точке.

Эта процедура повторилась несколько раз, после чего тибетцы начали упражняться в стрельбе. Спокойствия ни Хедину, ни его спутникам эти забавы не прибавили.

В середине дня солдаты снялись с места и поехали на северо-запад. «Уж не собираются ли они напасть на наш базовый лагерь?» — подумал Хедин.

Следующие несколько дней вокруг них постоянно шныряли разные личности — подглядывали, подслушивали. Какие-то люди увели лошадей и мулов. Хедина и его спутников караулили зорко, но обращались с ними скорее как с гостями, а не пленниками.

Гелинг-лама был настроен мрачно, он рассказал историю об одном ламе, которому из-за какого-то прегрешения запретили возвращаться в Лхасу. Чтобы заслужить прощение, он прошел весь путь из Зурги в Монголии до Лхасы следующим образом — делал шаг, ложился на землю с раскинутыми руками, поднимался на колени, потом в полный рост и повторял всю процедуру снова. У ламы ушло на это шесть лет. Гелинг-лама опасался, что его ожидает что-то подобное.

На третий день ареста, 8 апреля, с востока подъехала группа всадников. Они остановились перед палаткой, один из них спешился и представился на плохом монгольском — это был переводчик губернатора. Он учинил новый допрос и сказал, что без специального разрешения дорога в Лхасу им закрыта.

На следующий день переводчик появился опять и заявил, что губернатор приглашает их на ужин, на котором будет подан зажаренный целиком баран. Хедин вежливо отказался: он опасался, что их по-тихому убьют.

— Воспитанные люди, прежде чем приглашать на ужин, обычно знакомятся. Нам ничего не нужно от губернатора, а если он хочет чего-либо от нас, пусть приезжает сюда. Я не хочу, чтобы мною командовали люди, которых я вообще не знаю, — сказал Хедин с грубоватой прямотой, совершенно не сочетавшейся с обликом тихого слуги паломника.

Переводчик уговаривал Свена без малого два часа, но безуспешно. В конце, видимо в качестве решающего аргумента, он сказал, что если вернется без Хедина, то его разжалуют. Но Свен стоял на своем.

Через несколько часов из палаточного лагеря, выросшего в долине в нескольких километрах к югу, выехала группа всадников, выстроилась в линию и направилась к палатке Хедина. В середине на белом муле ехал человек в роскошном красном плаще поверх желтого шелкового халата, в зеленых монгольских бархатных сапогах и синей китайской шапке — губернатор Хладже Церинг.

Он остановил мула перед палаткой. Охрана засуетилась и моментально расстелила на земле ковер, потом накидала на него подушки, и губернатор изволил слезть с мула. За ним следовал высокий лама. Хедин пригласил их в палатку и предложил присесть на мешки с кукурузой, отчетливо попахивающие сыростью.

Губернатор был сама учтивость и сиял. Самым дружеским тоном он начал расспрашивать Хедина. Но когда Свен рассказал о своем желание посетить Лхасу, губернатор сделал характерный жест, проведя рукой поперек горла.

— Ни шагу к Лхасе, это будет стоить вам головы! А мне — моей. Я выполняю свой долг. У меня есть прямой приказ от далай-ламы.

Хладже Церинг был непреклонен. Когда Хедин понял, что дискуссия ни к чему не приведет, он поднял вопрос об их украденных лошадях. Сначала губернатор отнекивался, дескать, все произошло за пределами его провинции, но потом передумал.

— Я дам вам двух лошадей и эскорт до вашего лагеря. Вы также получите провиант, овец и все, что надо. И можете ехать, куда угодно, но только не на юг.

На следующий день Хедин отправился за обещанными лошадьми. Но когда их привели, только поморщился: худющие, в плохом состоянии. Свен отправился к Хладже Церингу.

— Как можете вы, такой богатый и влиятельный, предлагать мне этих заморышей? Я их не возьму, — сказал Хедин надменно.

После некоторой заминки слуги привели двух ухоженных коней, и Свен их с радостью принял.

Позже, когда они с Хладже Церингом просто сидели и разговаривали, Хедин получил объяснение столь мягкому обращению с ними. Как он и подозревал, сверху пришло указание обращаться с ними хорошо.

— Вы важный человек, — сказал губернатор, — и я получил указания от далай-ламы обходиться с вами со всем уважением.

Хедин еще несколько раз попытался открыть себе путь в Лхасу, но без успеха, и им пришлось возвращаться в базовый лагерь. Он ехал с эскортом из трех тибетских офицеров и двадцати солдат. 20 августа они вернулись в лагерь. Хедин радовался пережитому приключению — будет о чем писать.

Свен не особенно убивался по поводу того, что не удалось побывать в Лхасе. «Есть препятствия, которые перебороть просто невозможно… Самое важное для меня-то, что я отважился на эту поездку, самую рискованную и опасную из всех прежде», — говорил себе Хедин.

Гелинг-лама получил наказание, которого так боялся: ему запретили возвращаться в Лхасу.

Двадцатого декабря 1901 года Хедин приехал в небольшой город Ле, столицу провинции Ладак. Жилье со всеми удобствами для Свена было приготовлено заранее. Со времени отъезда из Кашгара, то есть больше двух лет, Хедин не принимал ванну.

Последний раз Хедин получал известия из дома одиннадцать месяцев назад. Первым делом он пошел на почту, забрал, ожидавшую его корреспонденцию и послал телеграмму домой. Сгорая от любопытства и нетерпения, Свен вскрывал письма из Стокгольма. Дома все было в порядке, но, к своему огорчению, Хедин узнал о смерти Норденшёльда.

Свен получил ответ на свое письмо вице-королю Индии лорду Керзону:

«Уважаемый д-р Свен Хедин!

Я всегда с интересом читаю в газетах о Ваших замечательных приключениях. Я был очень рад узнать, что могу надеяться на Ваш приезд в Индию через короткое время. Ваши просьбы я спешно выполнил с величайшим удовольствием. Во время Вашего пребывания в Индии, два-три месяца, полагаю, казаки могут жить в Ле. Одного из них Вы можете взять с собой в качестве личного слуги. Я дал инструкции казначейству предоставить Вам кредит в размере 3000 рупий, деньги можете вернуть в любое удобное Вам время. Надеюсь, Вы не сочтете обременительным мое желание увидеть Вас в Калькутте, где я проживаю с января до конца марта, и я буду иметь удовольствие видеть Вас моим гостем и услышать от Вас рассказы о пережитом и увиденном».

Знаток Азии и высший представитель Британской империи в Индии, лорд Керзон точно так же, как и русские, очень интересовался рассказами отважного шведского путешественника о Тибете и других районах Центральной Азии. Хедин поблагодарил вице-короля телеграммой.

«Я думаю, это будет замечательная поездка, — писал Хедин домой, извиняясь перед родными за то, что откладывает возвращение в Швецию. — Я никогда не прощу себе, если не воспользуюсь этой возможностью».

Двадцать девятого декабря казак Сиркин и десять туркестанцев отправились домой. Сиркин не видел жену и детей семь лет. В Ле с Хедином остались три туркестанца, Гелинг-лама и два казака, Чердон и Чернов, которые должны были вести в Ле метеорологические наблюдения во время отсутствия Хедина. В Индию Свен решил взять казака Шагдура.

Они отправились в путь в новогоднюю ночь. Наступал 1902 год. Хедин и Шагдур ехали через высокие перевалы Гималаев, Шринагар, Лахор и Дели в Агру. Свен решил, что ничего красивее Тадж-Махала он прежде не видел. Далее он проехал через Варанаси, где полюбовался процедурой публичного сожжения тел на костре и массовым сплавом покойников по Гангу. Примерно через три недели пути Хедин добрался до Калькутты, в то время столицы Британской Индии.

Четверо лакеев в красных с золотом ливреях встретили Свена на станции. После завтрака на паровом катере он поднялся по реке Хугли к дворцу Баракпур, где его ожидал лорд Керзон.

Свен гостил у Керзона десять дней. Из-за занятости вице-короля по большей части он общался с его американской женой, одной из самых красивых женщин, которых он когда-либо видел. Керзон был трудоголик. Иногда казалось, что он один пытается управлять своими владениями, населенными 325 миллионами подданных. Но он находил время для Хедина, подолгу расспрашивал о его путешествиях и рассматривал карты.

Из Калькутты на поезде Свен доехал до Хайдерабада, в Бомбее он видел Башню молчания местных парсов, напомнившую ему поход за головами в окрестностях Тегерана двенадцать лет назад, потом были Джайпур и Равалпинди. Повсюду Свена встречали как важную персону.

По мнению «Бомбейской газеты», Хедин совершенно не соответствовал шаблонному представлению о путешественниках. «Скорее его можно принять за элегантного и образованного туриста, а не выдающегося исследователя пустынь Центральной Азии. Внешне он очень простой и естественный… Хедин обладает редким искусством передавать свою радость окружающим».

Через три месяца Свен вернулся в Ле, а десятью днями позже, 5 апреля 1902 года, началось долгое возвращение домой. Первым пунктом был Кашгар.

Обливаясь горючими слезами, Ислам-бай бросился на колени перед Хедином, когда они встретились возле деревни Япчен к югу от Кашгара.

— Что все это значит? Я ничего не понимаю! — восклицал он.

Когда Ислам-бай почти год назад вошел в русское консульство в Кашгаре, к его удивлению, консул Петровский приказал обыскать его вещи, конфисковать ворованное, после чего Ислам-бая отпустили, но приказали оставаться в Кашгаре.

«Ну конечно, ты и понятия не имеешь, откуда на твою голову свалились неприятности», — подумал Хедин иронически. У него не было ни малейших сомнений в виновности своего бывшего помощника, но тем не менее он обращался с Ислам-баем дружески.

— Очень неприятно, но ты сам себе выкопал эту яму, — сказал с сожалением Свен.

Двумя неделями позже, 27 мая, в Кашгаре Ислам-баю были предъявлены обвинения, он все отрицал. Перед слушанием дела Хедин отечески посоветовал ему говорить правду.

— Если ты будешь врать, я и пальцем не пошевелю. И пусть русское правосудие делает с тобой, что хочет. Но если ты во всем признаешься, тогда наказания не будет. Правда и признание вины в твоем случае — одно и то же.

Когда Ислам-бай взялся отрицать все обвинения, Хедин умыл руки. Он больше не хотел принимать никакого участия в этом человеке, о котором писал домой два года назад: «Ислам-бай — номер один. Он прошел через новое испытание. Ислам-бай организовал караван из сорока трех лошадей и восьми мулов и купил провизию на восемь месяцев на семнадцать человек. Я дал ему двадцать серебряных слитков и думал, что придется занимать еще в Корле, но он вернул мне три слитка. Ислам-бай мог бы смело оставить их себе, и я бы ничего не заподозрил и считал, что со своей задачей Ислам-бай справился блестяще, потому что он купил замечательных животных».

— Совершенно невозможно разобраться в таком запутанном деле, — сказал консул Петровский. — Во-первых, прошло уже около двух лет, во-вторых, нет свидетелей, и, в-третьих, пытаясь себя обелить, обвиняемый все отрицает. Единственное, что можно сделать, так это конфисковать его имущество для того, чтобы выплатить долги. А потом он может идти восвояси. В этом случае другого наказания не последует.

Хедин согласился. Но этим дело не закончилось. Через несколько недель в Оше, родном городе Ислам-бая, ему предъявили обвинения и судили — и по русским законам, и по закону шариата. Ислам-баю грозила высылка в Сибирь, но Хедин вмешался, и наказание ограничили двумя неделями заключения. Свен посчитал, что Ислам-бай уже достаточно наказан.

Хедин, как обычно, остановился у консула Петровского — в той самой комнате, что и в первый приезд сюда десять лет назад. Новые карты Хедина Петровский изучал с таким же интересом и тщанием, как и лорд Керзон в Калькутте три месяца назад.

Из Кашгара Хедин уехал 31 мая. Через три месяца в Андижане он занял место в купе третьего класса, откинулся на спинку мягкого дивана и отправился к Каспийскому морю. С ним были казак Чердон и Гелинг-лама. Чердон собирался ехать домой, к озеру Байкал. Лама, которому запретили появляться в Лхасе, не мог вернуться в свой монастырь в Карашаре — там его бы наверняка наказали за помощь Хедину — и собирался осесть в монастыре в Астрахани.

Во время остановки в Санкт-Петербурге Хедин посетил в Петергофе Николая II, чтобы поблагодарить за казаков и рассказать о своих приключениях. Несколько дней спустя он плыл через Балтийское море на борту парохода «Фон Дёбельн». В телеграмме он просил домашних не сообщать газетчикам точный день своего приезда.

Едва семья Хедин села за праздничный обед, как раздался звонок в дверь. Это был гофмаршал Август фон Розен.

— Доктор Хедин, я пришел приветствовать вас от имени Его Величества короля. Его Величество желает наградить вас Командорским крестом ордена Северной звезды и возвести в дворянское достоинство.

Такую же честь король оказал Норденшёльду двадцать два года назад. Представители старшего поколения семьи были в восторге. Дядья Хедина ликовали. Молодая поросль восприняла дворянство Свена с иронией. Что же касается самого Хедина, то ему оставалось только поблагодарить Его Величество. Честолюбию Хедина дворянство льстило, но все же он не захотел, как предлагал король, называться «фон Хедином» или «Хедином Лобнорским». И без того в прессе на его счет хватало насмешек.

Свен сам нарисовал свой герб: земной шар с Азией в центре, три раковины наутилуса, символизирующих три его азиатских путешествия. Герб украшал орнамент, а на ленте под земным шаром был девиз на латыни: «Voluntate et labore» («Воля и труд»). В сатирической прессе герб Хедина моментально окрестили «Щит с сапогами».

Следующие два месяца он писал книгу о своем путешествии, готовил доклад и диапозитивы. Хедину нравилось работать в беседке у самой воды. С проплывающих мимо судов до глубокой ночи был виден свет лампы в его доме.

В начале ноября Хедин сделал первый доклад о путешествии, иллюстрируя его сотнями диапозитивов. Присутствовали члены Географического общества и король Оскар. По окончании доклада король обнял Хедина.

Через несколько дней Хедин отправился в лекционное турне, которое началось с Санкт-Петербурга. В некотором роде это была благодарность за русскую помощь. Затем он выступил в Копенгагене, где был приглашен на ужин к кронпринцу. Далее его ждала Великобритания. Свен сделал доклады в Лондоне, Ньюкасле, Данди, Абердине и вновь в Лондоне.

Королевское географическое общество наградило Свена золотой медалью Ливингстона. Он вновь побывал в гостях у Стенли. Ему предложили сто тысяч крон (больше миллиона долларов в нынешнем исчислении) за большое лекционное турне по Англии и США. Но нехватка времени заставила Свена отказаться — ему надо было писать книгу.

К Рождеству Свен вернулся в Стокгольм. Дома он узнал о награде французской Академии наук, к которой присовокуплялись три тысячи франков. На одном из званых ужинов между Рождеством и Новым годом Свен первый раз встретился с Сельмой Лагерлёф. Она была одним из его любимых писателей, а Лагерлёф, в свою очередь, восхищалась им.

В конце января 1903 года началось новое лекционное турне. Первым пунктом поездки была Кристиания, потом Париж, где Свена наградили орденом Почетного легиона, Лион, там Хедина ожидала еще одна французская награда. Из Лиона Свен выехал в Берлин. Германский император Вильгельм II дал аудиенцию шведскому путешественнику. Как обычно в описании Хедином сильных мира сего, германский император имел вид благородный и величественный: «Самый элегантный немец из всех, с кем прежде доводилось встречаться, пожалуй, только Рихтгофена можно с ним сравнивать».

Нигде его не встречали так, как в Германии. «Я получаю горы писем и едва успеваю их вскрывать. Я никогда не был так популярен в Швеции, как в Германии, и не ощущал подобной славы. Здесь я настолько знаменит, что пугаю самого себя», — написал он домой.

Турне по Германии и Австро-Венгрии, где его принял император Франц-Иосиф, продолжалось весь февраль. Хедин вернулся в Стокгольм в начале марта, как раз вовремя, чтобы узнать, что риксдаг проголосовал за выделение ему семидесяти пяти тысяч крон на публикацию научных материалов экспедиции и издание карт.

В течение марта и апреля Хедин продолжал работать над путевыми записками. Их должны были опубликовать в десяти странах одновременно: Швеции, Норвегии, США, Англии, Германии, России, Франции, Италии, Богемии и Венгрии.

В начале мая началась следующая лекционная поездка. На этот раз — в Германию, Италию и Англию. В Англии Свен должен был присутствовать на ежегодной встрече в Королевском географическом обществе. В Германии одна фирма, производитель сигар, обратилась к Свену с разрешением использовать его имя как торговую марку своей продукции. «Вот что мы будем курить!» — написал он домой.

Десятого мая Хедин читал доклад в итальянском Географическом обществе. Среди публики присутствовали король Виктор-Эммануил III и королева Елена. Приезд венценосной пары держали в секрете. Коляска с королевской четой подъехала в окружении охраны на велосипедах. «Похоже, невесело им живется», — подумал Свен, глядя на толпу жандармов и охранников, опекавших короля и королеву.

На одном из званых ужинов в Италии Хедин познакомился с молодой аристократкой Анниной Менотти. Вот что он написал об Аннине Менотти своей сестре Альме:

«Ей двадцать один год. Она красива как сон. Я был приглашен в ее дом у озера, и мы собирались плыть под парусом к острову, только мы вдвоем — она и я. Южная кровь, наверное, слишком горяча для меня. Я получил от нее письмо, она умоляет меня не забывать ее. Она приехала за час до начала моего доклада, чтобы сесть поближе. Женщины странные. Поскорее бы вернуться в мои пустыни».

«Азия стала моей нареченной», — написал он позже, но память об Аннине Менотти хранил всегда. В записках Хедина спустя сорок лет Аннина Менотти обозначена как «моя старая пламенная римская любовь».

Синолог Карл Химли взял ручку и накорябал мелким малочитаемым почерком: «Висбаден, 18 апреля 1903 года. Многоуважаемый господин доктор Хедин…»

Химли был самым авторитетным синологом Европы. Именно ему Хедин выслал археологические материалы, найденные в пустыне Лоб два года назад. Ответа пришлось ждать долго, но Свен не был разочарован.

После многих месяцев дешифровки, консультаций с другими лингвистами Химли поздравил Хедина с тем, что он сделал сенсационное открытие.

Найденный им город назывался Л улан. Это маленькое королевство упоминается в китайских хрониках двухтысячелетней давности. Но не было никаких сведений о том, где это королевство находилось. Благодаря Ёрдеку, забытой лопате и Хедину Лулан вновь появился на карте.

Когда-то процветающее королевство на северном ответвлении Великого шелкового пути между Корлой и самым западным поселением Китая Дуньхуаном было оставлено жителями, когда пустыня постепенно засыпала поля, поглотила леса и сделала жизнь здесь невозможной.

На месте цветущего края остались только дно высохшего озера, остатки деревьев и развалины. Почти две тысячи лет они хранили молчание, скрывая тайну экологической катастрофы, пока дерзкий и целеустремленный шведский исследователь не сумел раскрыть их секрет.

Самые старые письмена из найденных Хедином относились к середине третьего века. Самые, если можно сказать, свежие — к началу четвертого. На основе изучения текстов Карл Химли пришел к выводу, что строение, где Хедин сделал свою находку, принадлежало богатому китайскому торговцу, который занимался перевозкой товаров, сдавал внаем повозки и вьючных животных и доставлял письма в Дуньхуан.

Для поездок в Дуньхуан примерно в четырехстах километрах на восток он использовал лошадей и волов. Судя по письменам, сообщение с Дуньхуаном было постоянным. Об этом свидетельствовали многочисленные записи о расходах на корм для животных.

Химли выдвинул теорию о том, что дом, где были найдены письменные документы и надписи на деревянных дощечках, вероятно, был зернохранилищем. Причем зерно можно было класть туда под залог, с тем чтобы выкупить потом.

Находка Лулана стала эпохальным событием в исследованиях Великого шелкового пути. Город пришел в упадок из-за того, что иссякла река Конче-дарья, а следом за ней высохло озеро Лобнор. Это дало Хедину новое надежное доказательство того, что озеро Лобнор с интервалом в тысячу лет последовательно передвигается либо на юг, либо на север после того, как наносы и ил закупоривают питающие озеро реки.

Хедину курили фимиам. Вышла из печати его новая книга «Азия — десять тысяч километров неизвестных дорог», двухтомник в тысячу четыреста страниц. Британским рецензентам особо приглянулась дерзкая попытка Хедина проникнуть, переодевшись монголом, в Лхасу; они были в восторге от его открытия Лулана и описания высохшего озера Лобнор.

«Эту книгу интересно читать с первой и до самой последней страницы. Книга переполнена событиями и приключениями» («Морнинг пост»). «Книга доставит большое удовольствие всем любителям приключений и читателям, интересующимся наукой» («Дейли экспресс»). «Примечательная книга об очень примечательном путешествии» («Таймс»). «Эти путевые записки надолго станут образцом книг о путешествиях» («Стандарт»). «Книгу будут читать с большим интересом. Доктор Хедин выполнил свою задачу очень основательно, с полным успехом» («Бирмингемская газета»). «Выдающийся шведский путешественник и исследователь доктор Свен Хедин станет еще более знаменит, чем прежде, благодаря книге о своем последнем путешествии» («Глоб»). «Его новую книгу читаешь с неослабевающим интересом» («Дейли телеграф»).

Выход книги совпал со вступлением Британского экспедиционного корпуса в Тибет. Несколько месяцев спустя, 19 июня 1904 года, Свен Хедин осудил это вторжение в статье, опубликованной в немецком еженедельнике «Ди Вох».

В июне 1903 года лорд Керзон направил дипломатическую делегацию в деревушку на границе между Индией и Тибетом. Делегацию сопровождало пятьсот солдат. Целью британской дипломатической миссии было заключение договора о ненападении и торгового соглашения с представителями Китая и Тибета. Тибет тогда формально подчинялся Китаю. Британскую делегацию возглавлял старый знакомец Хедина Фрэнсис Юнгусбэнд, дослужившийся до звания полковника.

Юнгусбэнд ждал на границе до ноября — никто из китайцев или тибетцев так и не появился. Делегация была отозвана. Тогда Керзон, боясь, что в регионе появятся русские войска, решил послать в Лхасу внушительный отряд британских войск, чтобы вынудить далай-ламу сесть за стол переговоров с англичанами. Правительство в Лондоне одобрило это предприятие.

На этот раз под командованием Юнгусбэнда было 3000 солдат и 6000 шерпов в качестве носильщиков и обслуживающего персонала. Юнгусбэнду эта кампания сулила возможность стать первым европейцем в Лхасе за полвека. Как и Хедин, он давно там мечтал побывать. Пятнадцатью годами ранее он планировал пробраться в священный город, переодевшись паломником, но потом счел эту затею слишком рискованной. Сейчас у Юнгусбэнда был прямой приказ вице-короля. В этот раз путь в Лхасу открывала не хитрость, а сила.

Отряд провел зиму в приграничном районе между Индией и Тибетом и выступил в марте 1904 года. 31 марта британцы встретили сопротивление. Проход через перевал перекрывало около трех тысяч тибетцев, вооруженных мушкетами. То, что произошло дальше, можно характеризовать одним словом-»бойня». Семьсот тибетцев было убито, сто пятьдесят ранено. Потери британской стороны составили одного убитого и несколько раненых.

Следующая стычка обошлась тибетцам в двести жизней. Потери английских войск не стоили упоминания.

В начале августа 1904 года Юнгусбэнд с триумфом вошел в Лхасу, перебив по дороге две тысячи тибетцев. Британцам это удовольствие стоило двухсот убитых, около четырехсот человек они потеряли по другим причинам.

На подходах к Лхасе отряд Юнгусбэнда встретил китайский губернатор со своей личной гвардией и сопроводил в город. Там не было ни малейших признаков ни русских, ни далай-ламы. Заменявшие его монахи были вынуждены согласиться на британские предложения. В конце сентября британцы оставили город.

Когда Хедин прочитал сообщение английского военного корреспондента об успешном наступлении британцев и потерях среди аборигенов, он был возмущен. Свен полностью стоял на стороне тибетцев. Он иронизировал по поводу утверждений британцев относительно планов России атаковать Индию через Тибет. Хедин напомнил, что ближайший русский пограничный пост находится в тысяче семистах километрах от Лхасы.

«Страхи насчет тайных планов России относительно Тибета-чудовищная химера, — писал Свен. — Оккупация русскими Тибета совершенно невозможна. Тем, кто сомневается, советую прочитать второй том моей последней книги. Из тридцати девяти верблюдов я потерял тридцать. Лишь одна лошадь из сорока пяти вернулась едва живой. Трое моих людей[19] умерли от горной болезни. Ни одна армия в мире не сможет завоевать Тибет с севера… Английская военная кампания на Тибете-это новый пример беззастенчивой наглости империализма, характерной для большой политики нашего времени, делающей положение малых стран неуверенным и зыбким».

Но была одна проблема. Оба архитектора «нового примера беззастенчивой наглости империализма», Керзон и Юнгусбэнд, были друзьями Хедина. Английское и американское издания книги Свена вышли с посвящением Керзону. Хедин без труда решил эту этическую проблему, отделив личность человека от его работы. Он самым лестным образом отозвался о Керзоне и Юнгусбэнде. Но, не скрывая горечи и разочарования, написал: «Было бы в тысячу раз почетнее пробраться в Лхасу, переодевшись паломником, а не вламываться в священный город во главе целой армии, осквернившей свой путь кровью мирных тибетцев».

Хедин загодя известил Керзона о своей статье и отправил ему рукопись. Если Свен опасался резко негативной реакции Керзона, то напрасно. «Замечательнейший д-р Хедин, Вы, разумеется, имеете полное право высказать Вашу точку зрения на события в Тибете, и я разделяю Ваши благородные чувства к этому несчастному народу», — написал Керзон в ответ и далее вновь пустился в рассуждения, что военный поход Юнгусбэнда был вынужденной мерой, дабы помешать русскому вторжению.

В Англии, где в то время еще была свежа память о недавно закончившейся непопулярной англо-бурской войне, статья Хедина привлекла всеобщее внимание. Мнения, разумеется, разделились. Проправительственные журналисты и политики называли его русским агентом, в то время как оппозиция использовала авторитет имени Свена Хедина для критики правящего кабинета.

В Швеции, без малого пятьсот лет страдающей русофобией, реакция была единодушно негативной. Газеты окрестили Хедина «русофилом».

У Свена было много русских друзей, он любил русский народ, царь оказывал поддержку его экспедициям. Но именно с Россией воевал один из любимцев Хедина, Карл XII. Россия была историческим врагом Швеции, и в выборе между двумя империями Свен Хедин не колебался ни секунды. Но он не был параноиком-русофобом.

В этой связи уместно вспомнить историю с точильщиками. В то время в Швеции было довольно много русских точильщиков и пильщиков. Они приезжали сюда из Новгородской губернии. Нашлась умная шведская голова, заподозрившая, что они на самом деле шпионы.

Бедолаг, приехавших в Швецию на заработки, задерживали, допрашивали, устанавливали за ними слежку и наблюдение. Особо отличился полицмейстер Стокгольма. Сей бдительный и изощренный муж решил пригласить к себе на ужин несколько русских работников. Дескать, если они переодетые офицеры-шпионы, то умеют прилично вести себя за столом и обязательно попадутся.

Но пильщики и точильщики держали вилку и нож как навозные вилы. Свен веселился: «Никакие они не шпионы, просто в России безработица».

Но скоро его взгляды на Россию изменятся.

Царь Николай II сидел за письменным столом в Царскосельском дворце и перебирал кипы бумаг. Письма, телеграммы и правительственные документы, ожидавшие высочайшей резолюции. Он дал указание флигель-адъютанту привести к нему посетителя в половине третьего.

Вошел старый знакомый. Элегантный, темноволосый, с холеными усами. В руках книги. Царь встал из-за стола и пошел навстречу приветливо улыбаясь:

— Как дела, доктор Хедин? Хотя и спрашивать не стоит. Я вижу сам.

— Большое спасибо, а как чувствует себя Ваше Величество?

— Лучше быть не может! Или вы считаете, что я похож на больного? — осведомился со смешком царь.

Хедин протянул Николаю свою книгу — подарочный экземпляр в русском переводе.

— Я уже видел вашу книгу, и мне доставило особое удовольствие посвящение казакам. — Царь раскрыл книгу и прочитал вслух: — «Это посвящение лишь в малой степени отражает мои дружеские чувства и огромную благодарность за Вашу дружбу, неоценимые услуги и неколебимую верность». Меня глубоко тронули ваши слова, — добавил Николай.

Они поговорили о картах и иллюстрациях к книге, о поездке императора в Индию и про статью Хедина о генерале Куропаткине для «Таймс». Свен познакомился с Куропаткиным в 1890 году в Центральной Азии. Сейчас Куропаткин командовал русской армией в войне с Японией.

Русско-японская война началась 8 февраля 1904 года после внезапного нападения японского флота на русскую военно-морскую базу Порт-Артур — арендованный у Китая единственный незамерзающий порт России на Тихом океане.

Российская империя видела в этой войне шанс укрепить свои позиции на Дальнем Востоке и взять под контроль китайские территории в Монголии и Корее. Сама мысль о возможном поражении России вызывала смех в салонах Санкт-Петербурга.

Но ко времени визита Хедина к царю война продолжалась уже девять месяцев. Обе стороны несли большие потери. Однако в Петербурге спокойно воспринимали известия с полей сражений. В Москве, где Хедин провел несколько дней, также не было заметно ни малейших признаков того, что страна участвует в самом крупном со времен наполеоновского нашествия вооруженном конфликте.

«Почему в России так благодушествуют? — задавал он вопрос в статье для «Шведской ежедневной газеты», написанной по возвращении в Швецию. — Да, потому, — отвечал самому себе Хедин, — что здесь твердо уверены в победе».

На самом деле дела у русских складывались неважно. В феврале 1905 года они проиграли крупное сражение под Мукденом в Маньчжурии. Через два месяца японцы у Цусимы разнесли переброшенный на Дальний Восток балтийский флот России.

В Швеции, так же как и в большинстве европейских стран, общественное мнение было на стороне Японии. Хедин в своих суждениях был более осмотрителен и призывал шведскую прессу не раздражать понапрасну обидчивого соседа на востоке.

Хедин не одобрял шведского, европейского и американского энтузиазма по поводу успехов японцев. Не потому, что предпочитал Россию Японии, — Свен считал, что понимает русских. Русская экспансия была вызвана стремлением выйти к морю. Россия продвигалась на юг и на восток. Куда повернут русские, если их остановят на востоке и они потеряют свой единственный незамерзающий порт на Тихом океане?

Для Хедина ответ был очевиден. Не было необходимости в особо изощренном геополитическом анализе, чтобы прийти к выводу: есть только два возможных направления, а именно — на юг и на запад. Но на юге лорд Керзон делал все возможное для того, чтобы перекрыть России выход к Индийскому океану. Таким образом, русским оставалось только одно возможное направление — на запад к Атлантике, через слабую в военном отношении Швецию.

Когда Русско-японская война закончилась так, как и опасался Хедин, то есть продвижение на восток для России было закрыто и Япония обрела статус великой азиатской державы, Хедин пришел к выводу о необходимости укреплять оборону Швеции. В своей статье в немецкой «Ди Вох» он констатировал: «Для малого государства, у которого нет силы, чтобы защитить себя, утрата независимости — лишь вопрос времени». Это довольно банальное утверждение относилось к Тибету, но также лежало в основе его воззрений на оборону Швеции.

Все внешнеполитические и военные взгляды Хедина после 1905 года вытекают из победы Японии над Россией. Хедин верил в стремление русских к Атлантике. Но в декабре 1904 года, когда Хедин разговаривал с Николаем II в Царском Селе, отношения между шведским исследователем и русским самодержцем можно было назвать идиллическими.

— Помните, — сказал царь, когда Хедин откланивался, — вы получите столько казаков, сколько вам понадобится для вашего следующего путешествия. Вне зависимости от того, что будет в России — мир или война.

Шведская «Вечерняя газета» была недалека от истины, комментируя статью Хедина в «Таймс», в которой он тепло отзывался о Куропаткине: «Доктор Хедин принадлежит к плеяде великих исследователей, но он очень чувствителен к вниманию к себе, и его сердце легко завоевать дружеским отношением».

Хедин был тщеславен, легко поддавался лести и был другом своих друзей — от русского царя до Гитлера.

Статья в ведущей британской газете «Таймс» от 25 марта 1905 года стала сенсацией в Швеции. Автором был знаменитый норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен, темой — уния Швеции и Норвегии. Статья отражала чаяния норвежцев, стремящихся к самостоятельности и желающих получить международную поддержку.

В эти дни новый посол Англии в Швеции Джеймс Реннел Ролл давал прием по поводу своего назначения. Присутствовали члены королевской семьи во главе с кронпринцем Густавом. Во время ужина принц начал расспрашивать посла о его мнении насчет статьи Нансена.

Ничего путного посол не ответил. Он должен был оставаться нейтральным, но указал на то, что в Швеции есть исследователь столь же знаменитый и прославленный, как Нансен, — Свен Хедин. И почему бы ему не ответить на статью Нансена в «Таймс»? Присутствовавший среди гостей Свен счел это приглашением к действию.

За исключением критической статьи по поводу английского вторжения в Тибет и размышлений в «Шведской ежедневной газете» о последствиях поражения России в войне с Японией Хедин прежде не занимался политикой. Он был исследователем, экспертом в географии и геологии Азии. О перипетиях борьбы за унию Хедин знал не больше обычного среднестатистического шведа, скорее даже меньше, учитывая многолетние путешествия.

Но ответ Нансену готовил не только Хедин. Ему помогал Эрик Тролле — тогда секретарь кабинета Министерства иностранных дел. В восемь часов вечера 28 марта 1905 года Хедин постучал в дверь дома Тролле, который довольно поздно получил «Таймс» и едва успел прочитать статью Нансена. Они проработали до глубокой ночи. Хедин отвечал за формулировки и полемический аспект. Солью и ключевым моментом стал тезис, можно сказать, кредо Хедина вплоть до самой смерти: «оборона Швеции и русская угроза».

Он писал как об аксиоме о видах России на Скандинавский полуостров вследствие поражений в Корее и Маньчжурии: «К большему благу Норвегии было бы глубоко и основательно обдумать этот важный вопрос, а не погрязать в сепаратистских фантазиях. И когда норвежец с известным всему миру именем использует свое влияние, чтобы превратить унию в односторонний и невыгодный для нас союз, то нашим долгом является предупредить иностранные государства не воспринимать предложенное без критики».

Утром 29 марта Хедин передал рукопись переводчику. Во второй половине дня перевод был готов. Дома у переводчика собрались Хедин, Тролле и министр иностранных дел Август Гюльденстольпе. В полночь Хедин отнес текст на телеграф, чтобы послать в «Таймс». Это стоило две тысячи крон, почти девяносто тысяч крон в современном денежном исчислении.

Статья была опубликована 1 апреля. Через несколько дней был напечатан ответ Нансена. Можно было бы предположить, что полемика вокруг унии омрачит их дружбу. Но Хедин вновь продемонстрировал свое умение отделять личность человека от его политических взглядов. То же самое сделал и Нансен.

Кризис унии тем временем углублялся. Пошли разговоры о войне с Норвегией. Но когда король Оскар совершенно ясно объяснил, что войны с Норвегией ради возрождения унии не будет, Хедин всем сердцем поддержал мирную линию.

«Никто в Швеции не хочет войны. И никакой войны не будет, — сказал Хедин американскому корреспонденту. — Уния имеет настолько малую ценность для Швеции, что не стоит проливать ни одной капли шведской крови для того, чтобы силой поддерживать ее».

Несколькими месяцами позже в интервью датской газете «Наша страна» Хедин выразился еще более лихо: «Я считаю разрыв унии чудесным подарком…» И добавил высказывание о предполагаемой русской угрозе: «Русские собираются занять норвежскую часть Финской марки,[20] когда Швеция долее не несет военной ответственности за Норвегию. Я вижу это совершенно отчетливо, как свершившийся факт. Я вхож в русские офицерские круги и знаю, что в русском Генеральном штабе есть такой план. Порт-Артур навсегда потерян для России, и это должно развернуть продвижение ее экспансии в другом направлении, через Финскую марку», — предрекал он зловеще.

Так Хедин сделал первый шаг на том пути, который в конце концов приведет его к падению. Но тогда он по-прежнему был яркой звездой, романтическим искателем приключений, прославленным исследователем. На картах еще хватало белых пятен, и они ждали его.

Тринадцатого ноября 1905 года около часа дня Хедин вприпрыжку взбежал по ступеням дворца. Его незамедлительно провели в аудиенц-зал.

— Что-то вы припозднились, — заметил король Оскар.

— Но, Ваше Величество, еще нет часа дня.

— Есть, есть, извольте сами убедиться, пробурчал король.

Оба посмотрели на часы, было без пяти час.

— Ну ладно, во всяком случае, можете сесть. Что вы хотите?

— Я хотел попрощаться с Вашим Величеством, я уезжаю в пятницу в Азию.

— Ах так? Ну да, ну да… Желаю вам удачной поездки.

Хедин решил, что наступил подходящий момент задать королю вопрос:

— Ваше Величество, очень огорчительно, что в этот раз, в отличие от предыдущих, вы не входите в число моих меценатов.

— Да, действительно огорчительно, но мои финансы не те, что прежде. Как вы знаете, я потерял мои норвежские владения и не могу позволить себе дополнительных расходов. Да пребудете вами Господь! — сказал король и вышел из зала.

Расстроенный Свен зашел к своему другу Фредрику Вахт — мейстеру, занимавшему пост министра иностранных дел. Хедин рассказал ему о своей безрадостной встрече с Оскаром и попросил рекомендательное письмо от короля к персидскому шаху.

— Не ты один пострадал сегодня от плохого настроения Его Величества, — утешил Свена Вахтмейстер. — Уверяю тебя, он может и хочет поддержать твою экспедицию. Норвежские владения не играют никакой роли. Письмо к шаху ты получишь. Я дам тебе знать завтра утром.

На следующий день к Хедину пришел посыльный с письмом от короля. Оскар пригласил его на новую аудиенцию.

На этот раз король принял Хедина с распростертыми объятиями и воскликнул с увлажнившимися глазами:

— Простите меня за то, что я был так холоден и недружелюбен с вами вчера. Мне было очень трудно последнее время. Норвегия доставила массу неприятностей. Естественно, как и прежде, я буду вашим меценатом. Главный казначей оговорит с вами детали.

На этот раз Хедину удалось собрать средств даже несколько больше, чем прежде. Среди его основных спонсоров, как обычно, были Нобели, консул Оскар Экман, камергер двора Фред Лёвенадлер, крупный оптовик Вильям Олссон и мистер Руффер из Эдинбурга.

Целью Хедина вновь был Тибет. Его по-прежнему притягивала Лхаса, и на карте Азии, в центре Тибета, еще оставалось белое пятно в шестьдесят пять тысяч квадратных километров.

Свен мечтал найти новые горные цепи, способные поспорить с Гималаями по высоте, сказочные тибетские озера, о которых слышал в преданиях. И разумеется, он думал о славе и почестях по возвращении.

Хедин писал одному из своих филантропов Оскару Экману: «Там можно ожидать блестящих географических открытий. Каждый шаг сулит науке новые завоевания. Запланированная мною экспедиция, возможно, завершит эпоху великих открытий в исследованиях внутриконтинентальных областей».

Хедин отправился в путь 16 ноября. В ходе двух предыдущих поездок его маршрут пролегал через Россию. На этот раз он планировал проехать через Турцию и Персию и войти в Тибет со стороны Индии. Лорд Керзон заверил Хедина, что предоставит ему всю мыслимую поддержку. «Я найду Вам хорошего картографа и также предоставлю в Ваше распоряжение помощников, сведущих в астрономии и метеорологии», — писал Керзон Хедину 7 июля 1905 года, подтверждая свои обещания всячески содействовать Хедину.

В выборе между русской и британской поддержкой Хедин предпочел последнюю. После английской военной операции на Тибете влияние Британии там значительно усилилось. Хедин рассчитывал, что английская помощь избавит его от проблем с тибетцами, с которыми ему довелось столкнуться во время предыдущей поездки. Сыграли также, видимо, в выборе предпочтений свою роль его высказывания о видах России на Скандинавский полуостров.

В Персии Хедин собирался посетить большое соляное озеро — Дешт-и-Кевир, которое представляло собой большую пропитанную солью высохшую плоскую равнину. Там не было ни оазисов, ни растительности, ни животных. В сильный дождь соляная пустыня превращалась в смертельную ловушку: почва становилась мягкой и скользкой, верблюды проваливались в трясину.

Хедин хотел пересечь соляную пустыню дважды: туда и обратно. Он нанял несколько верблюдов, проводника и поехал. Накануне прошел дождь. Верблюды не шли, а исполняли что-то вроде странного танца; они то и дело с шумом падали, и их приходилось поднимать на ноги. Ехать на верблюдах было совершенно невозможно, и их вели под уздцы-так было легче и людям, и животным. Время от времени над бездонным грязевым болотом попадались прочные соляные пласты-такыры, и тогда движение ускорялось.

После наступления темноты сделали короткий привал. Едва поставили палатку, как по полотнищу забарабанил дождь, но вскоре прекратился. Три часа отдыха — и караван снова в пути. Еще через сутки они вышли на твердую землю. Сто тридцать километров были пройдены за сорок восемь часов.

Теперь предстояло пересечь соляную равнину в обратном направлении, но другой дорогой. На это ушло трое суток.

Хедина уже ждал караван, с которым он должен был ехать на юго-восток, в Белуджистан…

Симла находится на высоте двух тысяч метров на южном склоне Гималаев. Сейчас Симла — столица индийского штата Химачал-Прадеш. В прежние времена это была летняя столица британцев в Индии.

Хедин в Персии. 1905 год.

Когда в Калькутте становилось слишком жарко, вице-король и колониальная администрация упаковывали бумаги и архив, садились в поезд и ехали на северо-запад по сухим североиндийским равнинам. Там, у подножия Гималаев, было свежее и прохладнее.

Хедин приехал в Симлу по железной дороге из Куетта 22 мая 1906 года. Он нервничал, у него были плохие предчувствия. Хедин не получал никаких известий от британца номер один в Индии с июля 1905 года.

С тех пор многое изменилось. В Лондоне правительство консерваторов сменили либералы. В Индии был новый вице-король-лорд Минто. Керзон вышел в отставку, не поделив власть с новым британским главнокомандующим в Индии лордом Китченером Хартумским.

Месяц назад Хедин написал лорду Минто, но ответа не получил. Это было плохим признаком. Прием на перроне в Симле Свена не успокоил. Его встречал чиновник из Министерства иностранных дел. Хедин ожидал, что они отвезут его в какое-нибудь удобное место, но чиновник лишь спросил, где он собирается жить.

— Как называется лучшая гостиница? — мрачно спросил Хедин.

— «Гранд».

Он нанял рикшу. Чиновник передал ему письмо от старого знакомца по Кашгару Фрэнсиса Юнгусбэнда. Тот сожалел, что дела помешали встретить Хедина лично, но предлагал увидеться за ужином.

Они встретились в семь часов и засиделись далеко за полночь. Хедин и Юнгусбэнд не виделись шестнадцать лет, и им было о чем поговорить: о консуле Петровском, Лхасе, тибетском военном походе, который Хедин вежливо называл «миссией». Ни словом не были упомянуты тибетские планы Свена. Юнгусбэнд ничего не сказал по этому поводу, а Хедин не стал спрашивать. «Если бы все было ясно и просто, — подумал Хедин, — он бы мне сам рассказал».

Все опасения Свена подтвердились, когда с извинениями и сожалениями ему было сказано о негативном решении Лондона к его экспедиции:

— Учитывая политическую обстановку, правительство не может позволить вам пересечь границу между Индией и Тибетом.

— Если бы я узнал об этом раньше, в Тегеране, то мог бы поехать через русский Туркестан, получить обещанных царем казаков и въехать в Тибет с севера, — сказал Хедин с горечью.

Но запрет не был окончательным. Все британское руководство в Симле — лорд Минто, Китченер, Юнгусбэнд — было на стороне Хедина, они надеялись, что он получит свое разрешение. Минто делал все, чтобы подвигнуть Лондон изменить решение в пользу Хедина.

Новое правительство в Лондоне не хотело допускать Хедина в Тибет по нескольким причинам. Нынешний министр по делам Индии Морли ранее пребывал в оппозиции, он осудил вторжение на Тибет в не менее резких выражениях, чем Хедин, и теперь считал, что тибетцев надо оставить в покое. Хедин, однако, был убежден, что как раз для него можно сделать исключение.

Второй причиной, по которой Хедина не хотели пускать в Тибет, стало только что подписанное соглашение с Китаем и ведущиеся с Россией переговоры. После поражения в войне с японцами русские, на взгляд британцев, перестали быть такими страшными. Лондонское правительство не хотело портить отношения с Китаем, равно как и осложнять переговоры с Россией. Поэтому Лондон считал нежелательным вход в Тибет официальной экспедиции с территории Британской Индии.

Через две недели ожидания, скрашенного оживленной светской жизнью и зваными ужинами, пришел ответ из Лондона. Хедину отказали в разрешении пересечь границу Тибета с территории Индии. Правда, оставалась лазейка: он мог въехать в Тибет любым способом, не причиняющим ущерба интересам внешней политики империи. «Если он сумеет проникнуть в страну с севера и вернется в Индию, окажите ему всю возможную помощь», — распорядился Морли.

Хедин бесился от злости. Он обозвал Морли «политическим ископаемым» и счел его оговорку циничной.

«С таким же успехом Морли мог бы телеграфировать: «Сделайте все возможное, но только сделайте поездку Свена Хедина совершенно невозможной. Но когда он, возможно, с честью вернется в Индию, окажите ему всю возможную помощь, которая, естественно, будет невозможной, потому что все трудности будут уже позади»«, — писал Хедин домой.

Впрочем, Хедин даже в этой ситуации видел положительное. Если он не будет зависеть от британцев, то, значит, не будет иметь перед ними никаких обязательств и сможет ехать, куда захочет. Прожив три недели в Симле, Хедин выехал в Шринагар в Кашмире и начал наперекор всему готовить экспедицию.

— Вы только ничего мне не говорите о своих планах, — сказал Хедину Минто при прощании. Он понимал, что Свена не остановит запрет Морли, но не хотел осложнять свое положение.

Семнадцатого июня 1906 года Хедин приехал в Шринагар. В небе висели тяжелые темные тучи. Хлестал дождь. За водяной завесой сгинули окружающие город горы. Погода была под стать настроению Свена. Хедин чувствовал себя одиноким и забытым. Если бы он поехал через Россию, то вся возможная помощь была бы в полном его распоряжении, но теперь думать об этом было поздно…

Он решил говорить всем, что собирается через Ле и Каракорумский перевал направиться в Восточный Туркестан. О Тибете ни слова.

Тем временем в Шринагар приехал Юнгусбэнд, назначенный губернатором Кашмира. Судьбы шутила зло, намереваясь сделать друзей врагами.

Но дружба бывает не только в романах. Вместо того чтобы всячески мешать Хедину, полковник Фрэнсис Юнгусбэнд рекомендовал Хедину «своего» караванщика Мухаммеда Ису. Мухаммед Иса тридцать лет путешествовал по Азии с европейцами, несколько раз бывал в Тибете и говорил по-тибетски.

Через месяц все было готово. Особо прочувствованно Хедин прощался с Юнгусбэндом. «Он положил мне руки на плечи, долго благодарил и, казалось, вот-вот обнимет», — написал полковник жене.

Уезжая из Шринагара, Хедин суммировал свои индийские впечатления: «Мне никогда не доводилось встречаться с таким упорным противодействием и глупым крючкотворством и в то же время такой сердечностью, дружбой и глубокой симпатией».

Со своим новым караванщиком Мухаммедом Исой Свен уже пересекался в Кашгаре.

— Мир тебе, — сказал Хедин, вновь встретившись с Мухаммедом Исой. — Ты все тот же, несмотря на годы, что прожиты. Я хочу увидеть самые высокие горы и вижу путь на сорок восемь лун.

— Куда с благословения Аллаха лежит наш путь?

— Как только мы пройдем последнюю деревню в Восточном Туркестане, ты все узнаешь.

— На какое время делать припасы?

— На три месяца.

Утром 14 августа Мухаммед Иса был счастлив. Тридцать четыре мула, восемьдесят восемь лошадей, десять яков и, разумеется, люди — тридцать четыре души — это был самый большой караван за все время его путешествий с европейцами.

У Хедина было легко на душе. Разумеется, он не знал, что через неделю после его отбытия пришла очередная телеграмма из Лондона, которой предписывалось любой ценой не позволить ему свернуть с караванного пути и оказаться в Тибете.

Караван миновал три перевала в шесть тысяч метров, потом через плоскогорье Аксай Шин вышел к озеру Лигтен-так его назвал английский капитан Веллби в 1896 году. Прошел месяц после отъезда из Ле. Высота и бескормица делали свое дело: животные умирали почти каждый день и от каравана уже мало что осталось. Нанятые Хедином индусы, непривычные к горам, умоляли его разрешить им вернуться обратно. На берегу Лигтена Хедин отпустил их. Он отослал с индусами письма, фотографии и все прочее, что счел ненужным.

Целью Хедина была не Лхаса — его интересовал Шигацзе. После бегства далай-ламы в Монголию там, в монастыре Ташилумпо, была резиденция панчен-ламы — человека номер два в ламаистской иерархии.

Путь до Шигацзе был долгий. Хедин не имел понятия, что ему встретится на пути — какие препятствия: пропасти, реки, горы…

Становилось все холоднее, шел обильный снег, дул сильный ветер. По ночам температура падала до минус тридцати. Лошадям и мулам такие условия на пользу не шли. К 24 октября у Хедина осталось лишь тридцать восемь животных из девяноста четырех, с которыми он отправился в путь. Волки преследовали караван, и каждую ночь им доставалась пожива.

Двенадцатого ноября они встретили первого за семьдесят девять дней человека. Все радовались, но у Хедина выход в обитаемые места вызвал смешанные чувства. Без пропуска, разрешения, без военного эскорта он въехал в страну, которая совсем недавно пережила вторжение чужих войск. Хедин не питал иллюзий. Тибетцы никогда не любили европейцев, а после британского похода причин для приязни стало еще меньше. Свен не исключал того, что их просто возьмут на мушку.

Тибетец Хладже Церинг, губернатор провинции Накцанг, получил донесение: европеец, что пять с половиной лет назад хотел пробраться в Лхасу, объявился вновь. Губернатор отправился в окрестности озера Ниангцзе, где Хедин уже десять дней занимался промерами.

Губернатор был одет в китайский шелковый кафтан с пышными меховыми отворотами и воротником. В мочке левого уха висела тяжелая золотая серьга с крупными круглыми камнями бирюзы. На голове — шапка с двумя лисьими хвостами и белой стеклянной бляхой. На ногах — кожаные сапоги на толстенной белой подошве.

В сопровождении пешего эскорта из десяти человек Хладже Церинг подъехал верхом к исхлестанной непогодой видавшей виды палатке Хедина. Губернатор слез с седла, они поздоровались как старые друзья. Свен пригласил его в палатку. На полу были разложены одеяла и подушки, посередине стояла керосинка, и были приготовлены египетские сигареты.

Хедин пригласил губернатора присаживаться на почетное место и, скрестив ноги, сел напротив. У входа в палатку расположился Мухаммед Иса в парадном вишнево-красном халате, подаренном Юнгусбэндом; он должен был переводить.

— Как губернатор Накцанга я не могу разрешить вам продолжить путь и обязан незамедлительно просить вас покинуть мою провинцию. У меня есть инструкции от правительства в Лхасе, — начал Хладже Церинг.

— Но правительство Индии и Лхасы заключили договор, у них теперь дружественные отношения, — заметил Свен.

— Хедин-сагиб, вы не знаете, чем для меня обернулась наша прошлая встреча. Мне пришлось из своего кармана оплатить все издержки, связанные с вашим появлением, и я почти разорился. Мы старые друзья, но я больше не могу позволить себе неприятностей из-за вас.

— Но все же вы не станете принуждать меня возвращаться той же дорогой. Я выехал из Ладака с караваном, в котором было сто тридцать животных, а сейчас их осталось только девять.

— Мне совершенно безразлично, сможете ли вы найти путь в Шигацзе, но через мою провинцию вы не поедете.

— Панчен-лама ожидает меня в своей столице, и никто другой не имеет права запретить мне ехать туда.

— Накцанг под властью правительства в Лхасе, а не панчен-ламы.

— Далай-лама уехал в Монголию, когда английские войска подходили к Лхасе, следовательно, панчен-лама сейчас — высшее духовное лицо в Тибете.

— К данному случаю это неприменимо, я следую указаниям от правительства в Лхасе.

— А я не уеду из Накцанга, пока не получу от панчен-ламы подтверждения, что дорога для меня закрыта.

Хедин блефовал, и тибетец это понимал.

— Так, может быть, у вас есть разрешение от панчен-ламы? — спросил Хладже Церинг.

Хедин сдаваться не собирался. В уме он перебирал варианты: например, такой — свернуть на запад к озеру Дангра-юм, чтобы там повернуть на восток к Шингацзе. А если из этого ничего не получится, то можно было бы поехать в Пекин и там, как в свое время Марко Поло, очаровать китайского императора и получить у него разрешение на поездку в Тибет.

В тот же день он нанес Хладже Церингу ответный визит. Откинувшись на подушки в палатке губернатора, оба господина продолжили обсуждение возможных планов Хедина:

— Я не могу ни при каких обстоятельствах позволить вам ехать к Дангра-юм, это священное озеро.

— Дорога на запад тоже запрещена?

— Да, на юг, восток и запад. И на север…

— Ну и что мне делать?

— Ждите, — сказал тибетец.

На следующий день обстановка изменилась как по мановению волшебной палочки. Губернатор с охраной явился к палатке Хедина на рассвете.

— Хедин-сагиб, я посоветовался со своим секретарем, и мы решили, что единственный возможный выход в сложившихся условиях — это ехать в Шигацзе. Я прошу вас послезавтра быть готовым к отъезду.

Для Хедина это стало полной неожиданностью. Предложение губернатора могло завести в ловушку, но Свен, понимая это, все равно чувствовал себя счастливым.

Хедин добрался до Шигацзе примерно через месяц, как раз вовремя, чтобы оказаться первым европейцем на празднике буддистского Нового года в храмовом городе Ташилумпо. На следующий день в сопровождении тибетцев он шел через лабиринт узких улочек и монастырей на аудиенцию к панчен-ламе.

Хедин приоделся перед встречей: лакированные ботинки, крахмальная рубашка и фрак, долгое время почивавший на дне сундука. Хедина провели через вереницу проходов, залов, арок и потом вверх по крутым лестницам. Низко поклонившись, он вошел в комнату и поклонился еще несколько раз, приближаясь к тибетскому живому святому номер два.

Панчен-лама сидел на скамеечке в оконной нише, перед ним на маленьком столике стоял чай и рядом — бинокль. Он был шестой реинкарнацией панчен-ламы и носил полное имя Тубдэн Чёки Нима Келег Нанджал, ему было двадцать пять лет.

Хедин описывает панчен-ламу как уникальную, единственную в своем роде личность: «Я никогда не забуду его взгляд, казалось излучающий целый мир добра, мягкости и любви к людям. Никогда прежде я не видел такой улыбки и такого благородного лица». Каждый раз когда их взгляды встречались, Хедину казалось, что святой улыбается ему, кивает, как бы говоря «доверься мне, поверь в мою дружбу, я делаю только добро».

Они разговаривали три часа: о самом Хедине и его путешествиях, о Китае, Японии и британских властях в Индии (панчен-лама недавно побывал там с официальным визитом), о ламаизме, о Швеции в частности и о Европе в целом. Однако легко предположить, что Хедин ждал от самого авторитетного человека на Тибете не только светского разговора-ему была нужна поддержка.

Хедин попросил разрешения рисовать и фотографировать все, что он захочет, в храмовом городе и свободно путешествовать по Тибету. Дозволение он получил. Правда, панчен-лама тут же попросил не рассказывать о его гостеприимстве китайцам Хедин уходил от панчен-ламы, едва не приплясывая. В качестве подарка он оставил ему сияющий алюминиевый контейнер с походной аптечкой, которая включала различные медикаменты, шприц для инъекций и морфин.

Спустя двадцать лет, в 1927 году, Хедин второй раз посетил панчен-ламу.

Хедин выехал из Шигацзе 27 марта в компании четырех китайских соглядатаев. Караван медленно продвигался на запад вдоль северного берега Брахмапутры. Припасов было вдоволь, куплены новые лошади и мулы. От первоначального каравана осталось несколько лошадей и один мул.

Дорога, которой следовал караван, должна была привести к священному озеру Дангра-юм. Была середина апреля, но весеннее тепло заставляло себя ждать. По ночам было минус пятнадцать.

По пути Хедин услышал рассказы о монахах, которые позволяют замуровывать себя в пещерах на всю жизнь. Им оставляли только небольшое отверстие для того, чтобы подавать еду и воду. И один монах, дескать, прожил в пещере шестьдесят девять лет. Караван Хедина проезжал мимо пещеры, обитателя которой замуровали три года назад.

Через две недели пути через горы Хедин добрался до окрестностей озера Дангра-юм. Но тут караван остановили люди Хладже Церинга. Они сообщили, что губернатору досталось на орехи от правительства в Лхасе за то, что он позволил Хедину ехать в Шигацзе. Потом они вежливо, но решительно заявили, что если он поедет дальше на север, к Дангра-юм, то им придется его застрелить.

Хедин не стал спорить. При этом он с удивлением отметил для себя, как вежливо тибетцы с ним обращаются, несмотря на беспокойство, которое он им причиняет. «Тибетцы-лучшие из всех азиатов», — записал он в дневнике.

Хедин направился на юг. В первый день лета внезапно умер караванщик Мухаммед Иса. По рождению Иса был буддистом, но потом перешел в ислам, поэтому его похоронили согласно мусульманскому обычаю. Хедин собственноручно поставил на могиле камень с памятной надписью на английском языке.

Новым караванщиком Свен назначил Гуффара, старшего из своих людей.

Восьмого июля Свен начал поиск истока Брахмапутры. В конце концов он добрался до края большого ледника в массиве Кубигангри на границе с Непалом, на высоте 5000 метров обнаружил вытекающую изо льдов реку и пришел к выводу, что это и есть исток Брахмапутры.

Он был несказанно счастлив и с удовлетворением записал, что все прежние обозначения на картах истоков реки были неправильными. Удивляться этому не приходится — никто из составителей этих карт в этих местах не бывал.

«Кубигангри, — писал он домой, — название, которое школьники должны будут теперь заучивать, потому что отсюда берет начало Брахмапутра, одна из самых знаменитых рек на свете. И я открыл ее истоки!»

Двадцать шестого июля Хедин встал лагерем на восточном берегу священного озера Манасаровар. Половину своих людей, тринадцать человек во главе с Гуффаром, он отправил домой в Ладак, потому что экспедиция приближалась к концу, и он решил, что столько помощников ему больше не нужно.

Манасаровар находится на высоте 4600 метров в юго-западной части Тибета. Для индуистов и буддистов это озеро священно. С незапамятных времен к нему приходят паломники. Чтобы очиститься от грехов, они босыми идут вокруг озера, омываются в его чистой холодной воде, пьют ее и набирают во фляги, чтобы отнести домой.

Хедина сюда привели несколько иные потребности: он хотел измерить глубину озера, определить профиль дна и, если получится, найти истоки реки Сатледж. Он полагал, что они находятся у большого ледника в горном массиве Ганглунг к юго-западу от Манасаровара.

В начале августа Хедин устроил у южной оконечности озера неподалеку от монастыря Тугу Гумпа базовый лагерь. Однажды вечером на закате он устроился у входа в палатку и нарисовал акварелью грандиозную панораму, которую видел перед собой. Поверхность священного озера слегка морщили маленькие волны. На северо-западе к ярко-желтому небу тянулась горная цепь. Взгляд невольно останавливался на покрытой снегом горной вершине, возвышавшейся над остальными. Это была гора Кайлас — по индуистской мифологии дом Шивы и поэтому самая святая из всех гор.

Для индуиста не менее важным, чем совершить омовение в Манасароваре, было обойти вокруг горы. Причем при искуплении грехов учитывались два «показателя»: количество кругов и высота, до которой добирался паломник. Для особо злостных грешников предназначался маршрут на высоте 5700 метров. Непривычные к холоду и разреженному воздуху, индусы мерли десятками. Но смерть на горе Кайлас считалась для индуиста наивысшим счастьем.

На рассвете 7 августа Хедин отправился на своем ялике в плавание по озеру. На крыше монастыря Тугу Гумпа лама дудел в рог. Утро было тихое, холодное. У стен монастыря в озере, клацая зубами, топтались в воде полуголые индусы. Хедин задержался, чтобы полюбоваться на них, а потом дал команду гребцам. Сам он правил, сверялся по компасу, измерял глубину, делал записи. Омывающиеся грешники, в свою очередь, с любопытством посматривали на манипуляции Свена.

Когда Свен объявил, что хочет пересечь на лодке Манасаровар, тибетцы взялись его стращать: дескать, соваться в озеро, где живут боги, — верная смерть; мол, вода на середине озера совершенно не такая, как у берегов, там пузырь, и если лодка на него заплывет, то, перевалив через вершину, заскользит вниз с невероятной быстротой и безвозвратно уйдет под воду.

Никакого пузыря, конечно, они не обнаружили, но то, что случилось в этот день, вполне можно принять за козни озерных богов.

Сначала все шло хорошо. Немного мешал ветер с северо-запада. Хедин отмечал глубину: 53, 63, 69, 72, 72, 75, 55 метров. Небо на юге было чистым, но на севере вокруг горы Кайлас собирались тучи. Тяжелое серое облачное покрывало спускалось с горы, наползало на озеро, и скоро ни горы, ни берега не стало видно.

Хедин скомандовал навалиться на весла и тут увидел песчаный смерч — и не один: смерчи стояли подобно желтым колоннам на фоне плотных темно-фиолетовых туч.

Начался дождь. Крупные тяжелые капли сменились градом, молнии расчертили облака. Затем хлынул ливень и моментально вымочил их до нитки. До берега было недалеко, но он пропал из виду. Хедин правил по компасу. Он подумал, что, наверное, ему не стоило так долго рассматривать омовения индусов. Они могли бы давно уже быть на берегу.

Волны становились все выше. Вода заливала ялик. Держать прежний курс стало невозможно. Единственным выходом было плыть по ветру в направлении волн. Шторм набирал силу. Очередная волна подхватила ялик сзади и потащила вверх. В течение нескольких секунд с гребня волны была видна вся округа. Вдалеке на юге по-прежнему светило солнце, на севере все было черно и выглядело угрожающе. Потом ялик скользнул вниз, и вокруг опять оказалась одна пенящаяся вода.

Через час борьбы со штормом они все-таки приблизились к крутому берегу у монастыря Гуссул Гумпа.[21] Свен засунул промокший блокнот под кожаный жилет и снял тяжелые, пропитанные водой сапоги. Тут же мощная волна ударила их о камни. Один из гребцов прыгнул в воду, она доходила ему до груди. Он удерживал лодку, пока Хедин и другой гребец выбирались из ялика.

Неимоверными усилиями они вытащили ялик на берег. Они были спасены и даже нашли убежище — небольшую пещеру. Монахи из монастыря видели их сражение с волнами. Они спустились вниз и предложили Хедину и его спутникам обогреться у огня и перекусить.

Кораблекрушение не отвадило Хедина от плаваний. Август и начало сентября он изучал Манасаровар и другое озеро рядом с ним — Лангак. Оба озера соединялись с Сатледжем. Затем он отправился к горе Кайлас и вместе с паломниками обошел ее, но в отличие от желающих избавиться от грехов ехал верхом.

Экспедиция подходила к концу. Согласно первоначальному плану оставалось выполнить лишь одну задачу: найти исток Инда. 8 сентября 1907 года Хедин отправился в путь и через пару дней добрался до верховий реки, которая в этом месте была всего лишь ручейком.

Местный пастух пообещал Хедину показать дорогу к Львиной пасти — так называлось место, где брал начало Инд, и на следующий день первым из европейцев Хедин увидел исток великой реки. Четыре подземных ручья вытекали из-под скал и сливались в один поток с местным названием Сенге-Цзангпо.

Хедин был очень доволен — он сделал все, что задумал. Через две недели он въехал в Гартук, ему надо было забрать там почту и деньги.

Но в Гартуке он понял, что сделано еще не все.

Двадцать седьмого ноября 1907 года Хедин созвал людей, чтобы поблагодарить их и рассчитаться. В Танкси их дороги расходились, его спутники возвращались к своим семьям в Ладак.

Хедин планировал продолжить путь с новой командой. Он решил поменять старых проверенных помощников на новых, совершенно незнакомых, не потому, что был чем-то недоволен. Это была военная хитрость. По дороге в Гартук Свен начал прикидывать планы еще одной поездки.

Он решил отправиться на Тибет. Там еще оставались белые пятна, которые необходимо было заполнить; кроме того, он хотел изучить горный хребет, названный им по праву первооткрывателя Трансгималаев.

Если этого не сделает он, то скоро появится кто-нибудь еще и завладеет его славой. Такой сценарий для Хедина был неприемлем, и он принял решение провести еще одну зиму на Тибете.

В странствиях Хедина всегда сопровождали собаки.

Попытка добиться разрешения на экспедицию у местных властей успеха не имела. Опять Хедину было необходимо переиграть своих противников.

Он начал распускать слухи, что устал от Тибета и собирается через Ладак ехать в Хотан в Восточном Туркестане и оттуда в Пекин. На самом же деле, как и годом раньше, он собирался повернуть к Тибету.

Пропуск в Восточный Туркестан у него был, и это делало слухи вполне правдоподобными. Чтобы уменьшить риск, Хедин посвятил в свои планы только одного человека-старого своего знакомого купца Гулама Расула, который по счастливому стечению обстоятельств оказался в Гартуке. Расул помог ему в подготовке экспедиции.

В начале ноября пришли деньги и письмо от полковника Данлопа Смита из Симлы. Он писал, что Россия и Великобритания пришли к соглашению не допускать в Тибет научные экспедиции без предварительного согласования. Таким образом, планам Хедина теперь препятствовали не только Англия, Китай и Тибет; его старый союзник Россия тоже становилась помехой.

Хедина эта новость развеселила. Выходило, что он получил монополию на исследования в Тибете и отныне мог не беспокоиться насчет конкурентов.

Прощание с людьми было очень трогательным. Они следовали за ним пятнадцать месяцев. Хедин вызывал их одного за другим в палатку и вручал плату за службу. Трое «морских волков», которые рисковали с ним жизнью в ялике на озерах, получили дополнительную премию. Люди, не скрываясь, плакали и называли Хедина благодетелем.

Свен со слезами на глазах смотрел, как его команда седлает лошадей. Но он не мог взять этих людей на Тибет еще один раз. Их могли узнать, и это разрушило бы все планы Хедина. Сам он собирался изменить внешность и переодеться.

Третьего декабря Хедин отправился в новый путь. В караване были двадцать один мул, девятнадцать лошадей, две собаки, овцы и одиннадцать людей. Управлял караваном маленький морщинистый человечек в большой желтой шубе. Его звали Абдель Керим.

Было уже очень холодно. Ночью 2 декабря температура упала до минус двадцати трех градусов. Люди считали, что они едут в Хотан. Истинную цель Хедин до времени держал в секрете. Чтобы Абдель Керим купил достаточно припасов для людей и животных и при этом не догадался о его настоящих планах, Хедин сказал караванщику, что собирается по пути посетить несколько мест, так что рассчитывать надо на два с половиной месяца.

Они следовали старым караванным путем, соединяющим Индию и Восточный Туркестан, к Каракорумскому перевалу. Однажды, когда Хедин разговаривал со старшим встречного каравана, к нему вдруг подошел человек и протянул горсть сушеных абрикосов. С опозданием Хедин узнал Моллу-шаха из Черчена. Он был с Хедином на Тибете в 1902 году и с тех пор продолжал странствовать. «Какая чудесная кочевая жизнь у этих азиатских караванщиков», — думал Хедин, прощаясь со своим старым помощником.

Спустя две недели Хедин начал искать проход через горы к Тибету. Однажды вечером, когда он сидел у лагерного костра, к нему подошел Абдель Керим.

— Сагиб, у нас осталось запасов на восемь или девять дней. Но беспокоиться не надо, в течение этого времени мы выйдем к Шахидуллаху.

— Восемь или девять дней? Ты что, с ума сошел? Я разве не приказал купить припасы на два с половиной месяца?

— Я купил достаточно на дорогу в Хотан, — оправдывался несчастный караван-баши.

— Я же тебе сказал, что собираюсь ехать в Хотан кружным путем и это займет минимум два месяца.

— Да, сагиб, я поступил неправильно, — покаялся Абдель Керим и начал всхлипывать.

Первым порывом Хедина было разжаловать караван-баши, но потом он отказался от этой мысли. Винить стоило в первую очередь себя. Из прежнего опыта Хедин знал, что все приготовления надо контролировать самому. Он начал обдумывать ситуацию. Если он появится в Шахидуллахе, то об этом по телеграфу моментально известят Пекин, и китайские власти используют все средства, чтобы не пустить его в Тибет. О том, чтобы купить припасы в Лe, и речи быть не могло, в этом случае о его планах узнали бы тибетцы и британцы.

Но в ста шестидесяти километрах лежало озеро Аксай-Чин. Хедин был там в прошлом году. Возле озера корма животным хватало с избытком. Потом можно было пройти по неисследованному тибетскому нагорью шестьсот пятьдесят километров и снова выйти в обитаемые места.

Кроме того, были хорошие шансы встретить по дороге пастухов-кочевников. Караван-баши выжидающе смотрел на Свена, ожидая его решения. «Даже если мы все потеряем и придется ползти на карачках, я все равно не сдамся», — сказал себе Хедин.

Двадцатого декабря они повернули на восток и въехали в заснеженную долину, показавшуюся многообещающей. Увы, тупик. Пришлось возвращаться. Голодные животные рыли копытами снег и жевали хвосты друг у друга. Термометр показывал минус тридцать пять градусов.

Они вернулись на караванный путь к Хотану. Только накануне Рождества, отметив тяжкий путь трупами павших лошадей, Хедин нашел проход на северо-восток. Он отмечал праздник в своей палатке. Зажег две стеариновые свечи, поставил на кофр фотографию семьи и прочитал рождественские молитвы.

Спустя несколько дней Хедин позвал к себе Абделя Керима и рассказал о своих настоящих планах. Свен не стал скрывать, что хорошо известен тибетцам и что ему придется переодеться, когда они выйдут в обитаемые места.

Разочарование людей в караване было большим — все уже думали о скором прибытии в уютный Хотан. Но никто не протестовал. Хедин подумал, что, вероятно, кажется им сумасшедшим.

Караван за две недели дошел до озера Аксай-Чин. Там действительно было много желтой прошлогодней травы.

На горном хребте над озером была могила Мухаммеда Исы. Свену взгрустнулось.

Тринадцатого января 1908 года караван оставил окрестности озера. Было минус тридцать.

Где Свен Хедин? Есть ли основания для беспокойства?» — вопрошал заголовок в «Шведской ежедневной газете» от 3 июля 1908 года. Тот же вопрос интересовал шведскую «Вечернюю газету» и газеты всего мира.

Хедин выехал из Ладака в начале декабря 1907 года. С тех пор о нем не было ни слуху ни духу. Свен предупредил домашних, что даст знать о себе не раньше апреля. Но апрель прошел, потом июнь, и начался июль-и по-прежнему никаких известий.

Пошли слухи о гибели Хедина. Один из друзей семьи пришел к родителям Свена выразить соболезнования. Заголовки газет, сообщающих о его исчезновении, больше напоминали некрологи.

Двадцать четвертого июля Хедины получили письмо от шведского представителя в Лондоне. Он сообщал, что, по здешним сведениям, Свена видели живым и здоровым в районе селения Мустанг три или четыре месяца назад. Впоследствии выяснилось, что это ошибка, но тревога в те дни поутихла.

Следующее сообщение пришло из Симлы, от лорда Минто. Он информировал английского посла в Стокгольме о том, что Свена видели на дороге между Лхасой и Ле.

В начале августа от Минто пришла телеграмма, в которой говорилось, что Хедина видели в полном здравии десять дней назад на Тибете. Но и это сообщение оказалось ошибочным.

А Хедин в это время сидел в своей палатке и писал домой первое с начала декабря письмо.

«Тирапури Пинг, 31 июля 1908 года.

Я очень волнуюсь, когда пишу это письмо. Сколько всего могло произойти дома за эти месяцы. Последний раз я получил от Вас весточку в начале октября, почти год назад. Надеюсь, вы все здоровы и я скоро узнаю множество хороших новостей из почты, которая ждет меня в Симле. Раньше у меня не было никакой возможности связаться с вами».

После озера Аксай-Чин караван Хедина, несмотря на жуткий холод, глубокий снег и снежные бури, совершил несколько переходов через перевалы на высоте более пяти тысяч метров. Иногда за целый день они едва проходили пять километров. Не чувствуя закоченевших рук, Хедин заполнял картографические листы, засекал по компасу и хронометру ориентиры и делал зарисовки.

В начале февраля караван приблизился к обитаемым местам. Хедин собрал людей и объяснил, что им следует говорить, будто они находятся на службе у богатого торговца Гулама Расула из Ле и приехали покупать шерсть. Главный в караване Абдель Керим, а Свена следует называть Бабахаджи.

Хедин переоделся в ладакскую одежду и каждое утро подкрашивал лицо, шею и руки. Он шел пешком и гнал овец, вполне профессионально орудуя пастушеским посохом.

На этот раз Хедин замаскировался более тщательно, и ему удалось пройти неразоблаченным весь неисследованный район — через Трансгималаи и потом вниз, в долину Брахмапутры. Когда его все же раскрыли, он почти что обрадовался, поскольку устал от постоянного напряжения; особенно же ему надоело управлять овцами.

Караван Свена стал лагерем в долине неподалеку от крепости Сага-дзонг. В дне пути пролегал большой торговый путь через долину Брахмапутры.

Абдель Керим шепотом предупредил Свена о приближении каких-то людей. Хедин, не выходя из палатки, посмотрел в бинокль: восемь вооруженных всадников, из них двое, судя по одежде, чиновники.

Когда всадники подъехали к лагерю, Абдель Керим пригласил их в свою палатку. Свен слышал обрывки разговора, и неожиданно прозвучало «Хедин-сагиб». Беседа продолжалась около часа. Потом визитеры подсели к лагерному костру выпить чая.

Абдель Керим шепотом рассказывал Хедину о том, что они слышали, будто переодетый Хедин-сагиб путешествует вместе с караваном. Караван-баши отнекивался, но от него потребовали письменной клятвы. Это было серьезно. Свен не мог себе позволить, чтобы караванщик взял такой грех на душу. Кроме того, Хедин подумал, что если даже его завернут назад, то он успеет многое сделать, как это бывало раньше, на обратном пути.

Свен подошел к костру. Он ничем не отличался от своих слуг: темная кожа, обычная ладакская одежда, замызганный тюрбан, — но люди встали.

— Сидите спокойно, — сказал Хедин, устраиваясь у огня. Прямо перед собой он увидел знакомое лицо. — Узнаешь меня, Пемба Церинг? Я Хедин-сагиб, тот самый, что был здесь в прошлом году. Вот я опять здесь. Что ты собираешься со мной делать?

— У нас строгий приказ из Лхасы не пускать европейцев.

На следующий день Свен поехал с Пемба Церингом в Сага-дзонг на встречу с местным губернатором.

— Единственный возможный путь для вас, Хедин-сагиб, возвращаться той же дорогой, которой вы приехали.

Свена подобная перспектива вполне устраивала. Он опять пересечет Трансгималаи, а потом можно будет повернуть на запад, исследовать еще один неизвестный район и пройти вновь через Трансгималаи в обратном направлении.

Хедин использовал свои дипломатические таланты, хитрость, знакомство с панчен-ламой и добился практически всего, что хотел. Но тибетцы категорически отказались переслать его письма, и Свен не смог дать знать о себе. Хедин надеялся, что слухи о его появлении в Центральном Тибете дойдут до Ле с караванами. Так и произошло, но много позже, нежели рассчитывал Свен.

Десять тибетских солдат присматривали за Хедином на обратном пути. Сначала караван двигался на север, перевалил Трансгималаи и вышел к озеру Теринам, оттуда — на северо-запад, вдоль северного склона горной цепи. Далее Хедину было разрешено следовать на запад, что ему и требовалось. Именно на западе находилась область Центрального Тибета площадью в 65000 квадратных километров — белое пятно, украшенное штампом «Не изучено».

Через месяц Свен в восьмой раз перевалил через Трансгималаи; теперь у него сложилось довольно ясное представление об открытой им горной цепи.

В середине июля Хедин вышел к селению Токчен, к западу от озера Манасаровар. До Симлы было рукой подать. Он распределил груз на оставшиеся десять лошадей и мулов, а сам шел пешком. Дорога была такая, что волосы вставали дыбом: узенькие подвесные мосты над бездонными пропастями, кручи, обрывы, и все время — то вверх, то вниз. Но последние два дня Хедин ехал с комфортом. Полковник Данлоп Смит, до которого дошло известие, что шведский путешественник возвращается, выслал ему навстречу коляску.

Пятнадцатого сентября Свен Хедин въехал в Симлу.

Первым делом Хедин пошел к портному; за портным последовал парикмахер.

Слухи о его приезде распространились очень быстро. Самым проворным оказался корреспондент «Таймс». Второе и третье место в забеге заняли журналисты из «Дейли мейл» и «Дейли телеграф». Хедин выбрал «Таймс». Но не безвозмездно. Свен согласился раскрыть уста за двести фунтов.

Вечером его пригласил на ужин лорд Минто. Расспросам не было конца. Следующим вечером во дворце вице-короля был бал: шуршали шелка, сверкали бриллианты. Это был другой мир. Контраст с горными безлюдьями, простыми пастушескими палатками и буддистскими монастырями, в которых Хедин провел последние два года, был почти сюрреалистическим. Но было и нечто схожее: он находился в центре внимания.

Через девять дней после его приезда в Симлу во дворце вице-короля собралось сто пятьдесят избранных гостей. Тронный зал превратили в аудиторию. Трон сдвинули в сторону, на его место повесили большую цветную карту, начерченную самим Хедином, а по обе стороны от карты — рисунки и акварели.

Во фраке с красной розой в петлице Свен подошел к карте. Он давно не выступал перед большим скоплением людей и волновался, однако быстро успокоился и три часа рассказывал о своих приключениях. Аплодировали ему от души.

Две зимы в Тибете позади. Хедин вернулся в Симлу, посетил парикмахера и портного и готов показаться на людях.

Присутствовавшие в зале знали, почему Хедину пришлось ехать кружным путем, но Свен ни словом не упомянул о попытке британского правительства сорвать экспедицию. Он вообще воздержался от политики. После доклада вице-король выступил с речью и долго расхваливал Хедина.

Спутники Хедина жили в караван-сарае на южной окраине города. Он часто навещал их. Перед тем как им возвратиться домой, в Ладак, Хедин нанял фотографа и снялся со всеми перед входом во дворец вице-короля. Расставание, как обычно, было очень эмоциональным.

— Бедняги! Они так искренне горюют, расставаясь с вами. Это лучше всяких слов говорит о том, кем вы для них были, — заметила Мари Минто, жена вице-короля, оказавшаяся свидетелем этой душераздирающей сцены.

Но для самого Хедина труднее всего было расстаться с собаками, которые сопровождали его в пути.

Хедин быстро втянулся в оживленную светскую жизнь Симлы: обеды, ужины, балы, чаепития сменяли друг друга. Когда супруги Минто 7 октября уехали из Симлы, он переехал из дворца вице-короля в усадьбу лорда Китченера.

Китченер прославился во время английских колониальных войн в Судане и Южной Африке. В Судане он быстро, эффективно и жестоко подавил арабское восстание. За это достижение империя наградила его тридцатью тысячами фунтов и присвоила титул лорда Хартумского.

Методика Китченера была довольно проста: убивать как можно больше. Он на практике проверил ее в Судане при помощи пулеметов, после чего его назначили главнокомандующим британскими войсками в войне с бурами в Южной Африке. По иронии судьбы Китченер был ярым противником этой войны, но как офицер считал необходимым выполнить свой долг перед страной. Не особенно разбираясь в средствах, он с редкостной целеустремленностью навалился на буров и добился не меньших успехов, чем в Судане. За южноафриканскую мясорубку Китченер получил пятьдесят тысяч фунтов и титул виконта.

Хедин с лордом Китченером в Симле. 1908 год.

Рациональная жестокость Китченера распространялась не только на врагов, но и на собственных солдат. Для большей, как он считал, эффективности военных операций Китченер до минимума сократил число военных санитаров, и раненые оставались лежать на земле на произвол судьбы.

Корреспондент шведских «Ежедневных новостей» так описывал Китченера: «Первое, на что обращаешь внимание в этом человеке, это его голубые глаза — прозрачные, буквально ледяные. В них сразу видны ум и энергия, но ни малейших признаков чувств».

Хедин Китченеру нравился — он был в его вкусе: целеустремленный и не останавливающийся перед смертельной опасностью. Китченер особо оценил решение Свена совершить еще один зимний поход по Тибету.

— Меня это восхищает. Такие поступки требуют железной воли, — сказал Китченер с полным одобрением.

Хедин был гостем главнокомандующего пять дней. Они вели бесконечные разговоры — во время прогулок, за ужином, сидя в креслах перед камином. Китченер порой говорил совершенно неожиданные вещи.

— Странно, почему меня никогда не выдвигали на Нобелевскую премию мира. Кто, как не я, умиротворил Судан и Южную Африку? Для дела мира на планете я сделал в наше время, наверное, больше, чем все остальные, но что-то никакой Нобелевской премией для меня и не пахнет.

Хедин не знал, что ответить.

— Да, но как именно вы умиротворяли Судан?

— Я пулеметами перебил всех, кто мог носить оружие, и там наступило полное спокойствие.

Хедин попробовал сослаться на взгляды Нобеля:

— Нобель имел в виду другой мир — не через насилие и кровопролитие. Он хотел объединения всех людей на основе гуманизма, взаимопонимания и просвещения. Он хотел поддерживать движение за мир, и если не распустить совсем, то хотя бы уменьшить существующие армии.

— Здесь они не правы. Никто не может отрицать, что я добился в Судане мира, — заявил виконт.

Хедин попробовал объяснить:

— Я думаю, что большинство героических поступков, которые направлены на укрепление и консолидацию Британской империи, не относятся к тому миру, который имел в виду Нобель.

— Я понимаю. Он был мечтатель и фантазер и не осознавал, что наша империя означает для всего человечества.

Китченер сам сел на козлы и повез Хедина на станцию. Хедину надо было на поезде доехать до Бомбея, где предстояло сесть на корабль, отплывающий в Японию. Его пригласило японское Географическое общество, которое жаждало выслушать рассказ о его путешествии. Телеграмма японцев подкреплялась просьбой представителя Швеции в Токио Густава Валленберга, который хотел использовать авторитет Хедина на благо шведских торговых интересов в Японии. Свен никогда прежде не был в Японии и сразу согласился.

Плавание заняло месяц. Корабль останавливался в Коломбо, Сингапуре, Гонконге и Шанхае — это были совершенно новые места для Хедина. 12 ноября они причалили в порту Йокогамы. На пристани его встречала целая депутация.

Двадцать шестого ноября Хедина принял император Муцухито, который перед этим пожаловал ему орден Священного сокровища. Согласно этикету Хедин должен был появиться у императора с орденом, но не получилось. Чиновник, который должен был прислать награду Хедину, перепутал Швецию и Швейцарию и послал орден не в то посольство.

Император Муцухито был одним из авторов реформ, превративших Японию в крупнейшую азиатскую индустриальную державу. Он встретил Хедина в европейском костюме со шведским орденом Серафимов на груди.

Император засыпал Свена вопросами о Тибете и экспедиции. Хедин увидел в нем в первую очередь любознательного человека —»на редкость симпатичного, дружелюбного и по-хорошему любопытного». «Я совершенно не чувствовал, что передо мной божественный владыка, каким его считают японцы», — записал он.

Немногим смертным выпала честь видеть императора так близко. Об аудиенции сообщили все японские газеты. Одна из них написала: «Исключительно важно, что Его Величество изволил проявить к шведскому гостю такой живой интерес и провести с ним так много времени».

Из Японии Хедин отправился в Корею, затем в Маньчжурию и по Транссибирской железной дороге приехал в Москву. Там его встречала сестра Альма. В поезде Хедину пришло в голову вернуться на родину на борту лоцманского судна «Вега». Хедин был на вершине. Его чествовал и славил весь мир. Подняться выше было уже невозможно.

Восьмого февраля 1909 года Хедину предстоял доклад в Лондоне. В президиуме сидело руководство Королевского географического общества, а также министр по делам Индии лорд Морли.

Хедин поднялся со своего места, взял указку и оглядел забитый до отказа зал. В первых рядах расположились полярный исследователь Роберт Скотт, Фрэнсис Юнгусбэнд, лорд Керзон и Аурель Штейн.

Доклад Свена скорее походил на хорошо поставленный танец. Собственно, так оно и было, потому что он уже прочитал этот доклад в Симле, Токио и Стокгольме и довел почти до совершенства. Как и четыре месяца назад в Симле, Свен обошел молчанием политические перипетии.

Потом с места поднялся Морли. Когда Свен узнал, что будет выступать министр по делам Индии, он заметил:

— Это может быть занятно! Интересно, уж не собирается ли он меня отчитывать за то, что я обошел все его запреты и указы?

Морли посмотрел на маленький листок, который держал в руке.

— Я позволю от общего имени поблагодарить доктора Свена Хедина, — начал Морли и с воодушевлением произнес речь, расхваливая достоинства Хедина. Завершил он свое выступление так: — Независимо от того, было мое решение задержать господина Свена Хедина правильным или неправильным, сегодня вечером он взял полный реванш.

Речь Морли вызвала в зале одобрительные возгласы. Когда стихли аплодисменты, Хедин поднялся, чтобы поблагодарить.

— Я могу сказать, что три года назад не особенно любил лорда Морли. Хотя и тогда я прекрасно понимал, что он служит благу Британской империи. Сейчас, после того как я двадцать пять месяцев путешествовал по неизведанным местам Тибета, все это предстает в ином свете. И я понимаю, что никто не оказал мне столько услуг, как лорд Морли, — сказал Хедин и пояснил: — Если бы у меня было разрешение ехать в Тибет по дороге из Симлы в Гартук, то я бы организовал большой тяжело груженный караван, который тибетцы заметили бы наверняка уже на перевале Шипки. И еще: лорд Морли закрыл для меня границу между Индией и Тибетом, благодаря чему я оказался один на один с большим белым пятном на карте Тибета. Так что это не просто пустые слова, когда я говорю, что никто не оказал мне больших услуг, чем министр по делам Индии. Три года назад я, может быть, и не любил его, но сейчас беру на себя смелость считать его одним из моих лучших друзей до конца жизни.

После этих слов Хедин подошел к лорду Морли и под приветственные крики и аплодисменты пожал ему руку.

После Лондона Хедин посетил Манчестер, Ливерпуль и несколько шотландских городов. В Манчестере студенты едва не разорвали Хедина на куски, когда в полном восторге от доклада несли его на руках к автомобилю.

Затем Хедин вернулся в Лондон. Он должен был сделать доклад в Королевском географическом обществе, на этот раз для коллег. До сих пор поездка по Англии была полным триумфом.

Доклад был назначен на 23 февраля. Сравнительно узкий круг собрался в здании Королевского географического общества на Сэвилл-Роу. Свен прекрасно понимал, что в этот раз аплодисментов не будет, но был совершенно не готов к такому количеству возражений и явному неудовольствию.

Восторженная встреча Хедина в Манчестере. 1909 год.

Хедин уже сражался с критиками в Русском географическом обществе, которые оспаривали его выводы касательно озера Лобнор.

Критики в Лондоне ставили под сомнение открытие Хедином как истоков Брахмапутры, Инда и Сатледжа, так и новой горной цепи Трансгималаи. С интересами науки это имело мало общего, скорее можно было говорить о зависти и ущемленных самолюбиях.

В зале присутствовали бывший шеф британского геодезического управления в Индии полковник Томас Холдич, побывавший на Тибете капитан Сесил Роулинг и альпинист Том Лонгстафф.

Лонгстафф недавно поднялся в Гималаях на вершину горы Трисул, более семи тысяч метров высотой. В своей статье в журнале Королевского общества он уже высказывал определенные сомнения в отношении открытий Хедина.

— Доктор Лонгстафф понятия не имеет о тех местах, о которых я говорю. И по очень простой причине. Он там никогда не был и вынужден цитировать полдюжины других путешественников и географов, которые там тоже никогда не были. Какая польза может быть от такой бессмысленной критики? Это просто беспомощная возня, — сказал в ответ Хедин.

Название «Трансгималаи» никому не понравилось — особенно усердствовал Холдич. Хедин представил, что бы сейчас здесь творилось, если бы он назвал горную цепь Хединберг, как предлагали лорды Минто и Керзон.

Свену пришлось сказать высокому собранию, что попытки раскритиковать материалы, которые он еще не опубликовал, выглядят довольно странно.

Собрание на Сэвилл-Роу навсегда оставило свой отпечаток у Хедина на сердце и сказалось на его отношении к Англии.

После доклада участники дебатов собрались за ужином, во время которого попросил тишины археолог Аурель Штейн. Пользуясь картой Хедина, Штейн вышел к засыпанному песками Лулану и провел там раскопки.

— В руинах забытого города я нашел кое-что особенное, — сообщил Штейн.

Стало тихо. Все смотрели на археолога. Штейн достал из кармана металлическую рулетку с гравировкой «Стокгольм» и сказал, что нашел ее в Лулане и хочет вернуть владельцу, Свену Хедину.

Председатель Королевского географического общества Леонард Дарвин выпросил у Хедина эту рулетку для музея общества. Там она хранится и поныне.

Восемнадцатого июля 1910 года шведская «Вечерняя газета» опубликовала статью Августа Стриндберга под заголовком «Первооткрыватель-надуватель». Для разминки Стриндберг проехался по полярным исследователям. Какой такой Нансен герой, если он дошел всего до 86 градуса, а Пири вообще ничем не может доказать, что побывал на полюсе. Потом указующий перст великого мизантропа ткнул в Хедина: «Разве Свен Хедин открыл новые земли? Нет! Тогда за что его чествовать? Хедин описал бесконечные песчаные дюны и обозначил на карте горные вершины, о которых всегда было известно, просто никто не утруждал себя нанесением их на карту. Обыкновенный землемер, без всяких живописных приключений, выполнит работу Хедина».

Свен помнил, как он познакомился со Стриндбергом. Тогда Стриндберг показался ему симпатичным и забавным. А теперь он втягивал Свена в бессмысленные дебаты…

Август Стриндберг обиделся на весь мир, когда Сельма Лагерлёф получила Нобелевскую премию по литературе в 1909 году. Стриндберга одолевали желчность и зависть. В 1910 году он опубликовал в «Вечерней газете» статью под заголовком «Обожаемый фараон», в которой издевался над почитанием Карла XII как защитника западной цивилизации от восточного варварства.

Стриндберг поливал монархию, шведскую академию, всех успешных и талантливых людей. В июле настала очередь Хедина. Стриндберг вооружился двумя картами, вычерченными в Сибири шведскими военнопленными в XVIII веке, — он нашел их, когда собирал материал о Карле XII тридцать лет назад. Стриндберг пытался с их помощью представить открытия Хедина как не имеющие никакой ценности пустячки.

Свен разозлился и взялся за перо. Он закончил письмо в газету жестко и беспощадно: «Как стервятник, Стриндберг живет мертвечиной, но набрасывается и на живых, если они не огрызаются. Когда проходишь мимо его дома, кажется что там лежит покойник и вот-вот подъедет катафалк забрать тело. Вокруг него расползается темнота. Несчастный одинокий странник, живущий на развалинах своей трагической жизни. Под визг флейт и труб, дерганым шагом живого мертвеца он начал свой поход под черными знаменами, они ведут его».

Письмо Хедина было опубликовано в «Ежедневных новостях» 22 июля. Слова Свена многим не понравились, в том числе их общему со Стриндбергом издателю Карлу Отто Бонниеру. Хедин корил себя, подумал, что лучше было бы промолчать, и решил извиниться. Он обратился к общему со Стриндбергом знакомому с просьбой организовать встречу. Но тот лишь улыбнулся: «Невозможно. Он тебя не поймет. Заподозрит, что ты пришел обидеть его, и не откроет дверь».

Популярность Хедина росла. Он посетил с лекциями Германию, Австрию, Швейцарию и Италию, где был представлен папе Пию Х. Осенью в Стокгольм приехал бывший американский президент Теодор Рузвельт. Когда их знакомили, Рузвельт воскликнул:

— Вы хотите сказать, что это тот самый Свен Хедин?! Чертовски рад встретиться, нам есть о чем поговорить.

Увлечением Рузвельта была охота. У него округлились глаза, когда Хедин сказал, что не охотился во время своих путешествий.

— Не понимаю: дикие края, множество дичи — это же такой шанс!

— Как сказать, — ответил Свен, — может быть. Но я не охочусь по двум причинам: мне не нравится убивать и я считаю соревнование охотника и дичи слишком неравным.

— Но вам же приходилось стрелять, чтобы добыть пищу или в целях самозащиты.

— Конечно. Но мне не нравится убивать для удовольствия, и у меня всегда рядом были охотники. Я не смогу заставить себя перерезать горло барану, даже в случае крайней нужды. Но не буду колебаться ни секунды, если надо стрелять в бандитов ради спасения жизни.

Последний раз Свен виделся с Милле двенадцать лет назад. Она ушла в прошлое, но ее место так никто и не занял.

Неожиданно Милле объявилась. Она хотела, чтобы Свен навестил ее, когда мужа и детей не будет дома.

Спустя двенадцать лет Хедин узнал об истории с письмами.

Милле не стала разрывать помолвку, как собиралась, и вышла замуж за богатого помещика Альберта Линдстрёма. Свен спрашивал себя, что бы случилось, если бы он тогда не написал ей.

Письмо Милле он, скорее всего, получил бы в Санкт-Петербурге. Вся Швеция тогда знала, что Свен Хедин отправился в новую экспедицию. Король, Нобель и многие другие ожидали результатов его работы, а не романов. Свен мог только гадать и предполагать, как бы все могло сложиться тогда. Как бы то ни было, спустя двенадцать лет они начали тайно встречаться на квартире двоюродного брата Милле — Роберта на Бастугатан.

Примечания:

1

1 Шведский государственный деятель, граф, риксмаршал. В 1669 году Де ла Гарди передал в дар Упсальскому университету свою коллекцию рукописей. — Здесь и далее, если не оговорено особо, прим. перев.

2

2 Историко-культурное общество, названное по имени богини плодородия Идун, хранительницы яблони вечной молодости. Члены общества ориентировались на традиционные для общества викингов ценности и скандинавскую мифологию.

12

12 В некоторых русских источниках — Георг Литледэль. — Прим. ред.

13

13 В апреле 2008 года китайские ученые сообщили о найденных ими следах диких верблюдов в районе Кериидарьи как об открытии.

14

14 Погиб в 1901 году в ходе экспедиции по Индии и Индокитаю.

15

15 Эти слова отправившийся на поиски Ливингстона Стенли произнес, найдя его в африканской деревне Уджиджи близ озера Танганьика. — Прим. ред.

16

16 Копия этой записи хранится в шведском радиоархиве. — Прим. автора.

17

17 На уйгурском Такла-Макан означает «Войдешь — не выйдешь», а Мазартаг — «Гора-кладбище».

18

18 Хедин никогда не скрывал, что город был найден Ёрдеком, но вся слава досталась ему одному. Тот же Ёрдек преподнес Хедину еще один подарок: мавзолей с памятными надписями возле города Юли. — Прим. автора.

19

19 Хедин не оговорился: во время первой экспедиции от горной болезни умер один туркестанец, а второй — двое.

20

20 Область на севере Финляндии, граничащая с Норвегией.

21

21 Хедину очень нравился этот монастырь. Оттуда открывался чудесный вид на Манасаровар и окружающие горы. Монастырь был разрушен во время «культурной революции» и вновь отстроен на остатках старого фундамента в 80-e годы после реформ Дэн Сяопина, когда религия в Китае была разрешена. — Прим. автора.