Представление об отмене опричнины в 1572 г., т. е. через семь лет после ее учреждения, утвердившееся в историографии, мешало и продолжает мешать объективной оценке этого явления, а также его значения в истории самодержавия. Вопрос стоит так: либо опричнина была всего лишь кратковременным эпизодом в истории царской монархии, не оказавшим существенного влияния на все дальнейшее развитие и характер, либо она была необходимым и закономерным этапом этого становления, начальной формой аппарата власти самодержавия?

В арсенале логики, выстраиваемой в пользу отмены опричнины, — будем называть ее для краткости отменной логикой — накопились аргументы весьма разного достоинства. Наряду с достаточно вескими, заслуживающими самого серьезного рассмотрения, встречаем немало явно надуманных, противоречащих очевидным фактам или же вообще ни на чем, кроме желания во что бы то ни стало «отменить» опричнину, не основанных.

История науки, однако, показывает, что самый незначительный аргумент тотчас приобретает статус самого серьезного и даже неопровержимого, если оставить его в споре без внимания. Ну, а раз так, нам с вами, уважаемый читатель, придется рассмотреть и оценить все без исключения аргументы отменной логики, рассмотреть и оценить также все контраргументы. Вам, таким образом, придется участвовать в весьма важном научном споре в качестве арбитра. И, хочется надеяться, это но станет для вас скучным занятием. Итак, начнем.

Прежде всего, необходимо отметить, что разные исследователи вкладывают различное значение в само понятие «опричнина» и, значит, по-своему видят тот предмет, об отмене которого идет речь.

С. Б. Веселовскому, например, который вообще отказался видеть в опричнине серьезный исторический смысл, «отменить» ее значительно проще, чем тем историкам, которые в учреждении опричнины и в опричной политике такой смысл усматривают.

Труднее, чем кому-либо, «отменить» опричнину Р. Г. Скрынникову, поскольку оп, на мой взгляд, точнее, чем другие историки, проник в ее сущность: «В опричнине царь получил неограниченные полномочия для проведения репрессий против дворян и чинов думы, на земельные конфискации и прочие мероприятия, которые в обычных условиях не могли быть осуществлены без согласия на то "совета" крупных феодалов. В опричнине царь избавился от обычной опеки со стороны думы и высшего духовенства». С какими же из возможностей, обретенных в опричнине, Иван Грозный согласился бы вдруг расстаться?

«Опричнина, — говорит в другом месте Скрынников, — была по своему существу политической мерой. Задачи ее… сводились к подавлению любой оппозиции самодержавной власти, с чьей бы стороны она ни исходила: со стороны боярской знати и дворянских верхов, крупных духовных феодалов, приказной бюрократии и т. д.». Все это бесспорно. Но столь же бесспорно и то, что от выполнения этих задач ни в 1572 г., ни в дальнейшем самодержавие ни в лице Ивана Грозного, ни в лице других самодержцев не могло отказываться, не хотело отказываться и не отказывалось.

Р. Г. Скрынников прав и тогда, когда утверждает, что некоторые стороны опричнины «заключали как бы в зародыше все последующее развитие дворянско-бюрократической абсолютной монархии». Однако признание опричнины зародышем дальнейшего развития дворянско-бюрократической монархии ко многому обязывает. Зародыш, как известно, «отменить» невозможно. Уничтожение «зародыша» означало бы отмену дальнейшего развития. Но такого не произошло. Значит, одно из двух: либо не была отменена опричнина, либо вместо ликвидированного «зародыша» где-то позже возник другой. В «некоторых сторонах» опричнины, о которых говорит Скрынников, есть то главное, без чего самодержавие не могло бы держаться и не держалось ни на одном этапе своего существования. «Зародыш» аппарата неограниченной власти, аппарата военно-феодальной диктатуры в процессе исторического развития менял форму, но не менял своей сути.

Бесспорную мысль о том, что проблема опричнины является частью более общей проблемы образования и развития централизованного русского государства, Р.Г. Скрынников повторяет не раз. При этом, однако, делает дополнение: «В этой многовековой истории семь лет опричнины — не более, чем кратковременный эпизод».

Солидаризируясь с В. О. Ключевским и С. Б. Веселовским в том, что опричнина была в 1572 г. отменена, Р. Г. Скрынников вынужден брать назад ряд своих выводов о целях опричнины и об итогах ее деятельности. Опричная политика, по его мнению, не была чем-то единым на протяжении семи лет ее существования, она не была подчинена ни субъективно, ни объективно единой цели, принципу или схеме. Если так, можно ли вообще говорить о политике? Действия, не имеющие ни субъективно, ни объективно единой цели, скорее подходят под определение С. Б. Веселовского, который считал, что опричнина не имела серьезного государственного смысла. Говоря об отмене опричнины, Скрынников имеет в виду не только те или иные конкретные мероприятия, а вообще отмену того «нового режима», который, как он пишет, был установлен указом об опричнине, санкционированным думой и высшим духовенством.

Как видим, С. Б. Веселовский и Р. Г. Скрынников «отменяют» далеко не равнозначные политические институты. Между тем арсенал доказательств, выдвигаемых в пользу отмены опричнины, в обоих случаях один и тот же. Рассмотрим эти аргументы с точки зрения их доказательности.

Историк Л. М. Сухотин, а вслед за ним и другие исследователи, высказали предположение, что в 1572 г. был издан царский указ об отмене опричнины, который до нас не дошел. Это утверждение основывается главным образом на заявлении немца Генриха Штадена, жившего несколько лот в Москве Ивана Грозного, что «опричнине пришел конец», а земским возвратили их вотчины. Р. Г. Скрынников также пишет о специальном указе, отменившем опричнину.

О царском указе, отменившем опричнину, принято говорить в историографии как о вполне достоверном факте. Но если Сухотин «осторожно и скромно высказывает мнение» об отмене опричнины в 1572 г., то Веселовский считает необходимым «выразиться увереннее и сильнее». «Факт уничтожения опричнины» для него неоспорим. По его мнению, указания источников на то, что опричнина была «отставлена», настолько ясны и определенны, что следует только уточнить, когда это произошло и в чем выразилась отмена опричнины. В самом этом утверждении содержится противоречие. Если требуется уточнить даже то, когда произошла отмена опричнины и в чем она выразилась, то говорить о ясности и определенности свидетельств источников весьма трудно. Источников, будто бы «ясно и определенно» говорящих об отмене опричнины, вообще не существует. На это указывает сам Веселовский, отстаивающий при этом (лучше сказать, несмотря на это) гипотезу об отмене опричнины. До нас не дошел не только указ об отмене опричнины, не дошло никаких его следов.

Указ об учреждении опричнины тоже до пас не дошел. Тем не менее дошли его многочисленные следы и последствия: пересказ в летописи, разделение городов и территорий на «земские» и «опричные», вполне реально обособленный штат опричников. Когда факт существования опричнины стали скрывать от иностранцев, это также отразилось в посольских наказах. Соответственно указ об отмене опричнины, если бы таковой имел место, должны были бы в этих наказах всячески рекламировать на радость Ватикану и тем силам в Польше, которые хотели видеть на своем престоле русского царя или его сына, а также в сношениях с Англией, где имели весьма нелестную информацию об опричнине. Но ни единой ссылки на подобный, указ нет и в дипломатических документах. Нет их ни в каких официальных материалах того времени. Нет ни одного случая ссылки на опричнину как на «бывшее» учреждение. Все претензии на несправедливые решения но местническим спорам, принятые «в опричнине», появляются только после смерти Грозного.

Некоторые исследователи готовы усмотреть свидетельство в пользу отмены опричнины в завещании, составленном Иваном Грозным летом 1572 г. в Новгороде. Среди многочисленных наставлений своим сыновьям Грозный написал в завещании: «А что есьми учинил опричнину, — и то на воле детей моих, Ивана и Федора, как им прибыльнее, и чинят, а образец им учинен готов». Эти слова царя рассматривают как свидетельство о том, что опричнина уже выполнила свою задачу и перед Грозным встал вопрос о ее дальнейшей целесообразности.

Царь, живя в Новгороде, говорит С. Б. Веселовский, написал летом 1572 г. завещание, в котором в довольно сухих и холодных выражениях упоминает об опричнине и предоставляет сыновьям по своему желанию сохранить или отменить опричнину, «как им прибыльнее». Но ведь нет ничего удивительного в том, что такой документ, как завещание, написан «в сухих и холодных», а не в приподнятых и восторженных выражениях.

Р. Г. Скрынников также усматривает в цитированных словах признак полного равнодушия к судьбе опричнины. По существу, как он полагает, вопрос о дальнейшем существовании или отмене опричных порядков царь целиком передавал на усмотрение своих наследников.

Между тем в предшествующем и в последующем изложении Скрынников утверждает, будто царь Иван по многим причинам решил отменить опричнину и что уже с конца 1571 г., т. е. за год до написания завещания, «исподволь» готовил упразднение опричных порядков. Если бы это было так, если бы «доверие царя к опричному окружению было окончательно подорвано», если верно, что опричнина превратилась в «непроизводительную трату средств», Грозный, разумеется, не стал бы советовать сыновьям подумать о сохранении опричнины и при этом с некоторым самодовольством подчеркивать, что «образец им учинен готов». Известно, что (Грозный с неудержимой страстностью проводил и пропагандировал владевшие им идеи, и заподозрить его в «равнодушии» к будущей системе управления страной и к судьбе царствования своих сыновей совершенно невозможно. Царь понимал, что прямой совет — покончить с опричниной обеспечил бы его сыновьям значительно большую поддержку в аристократической, боярской, словом, в земской среде, чем совет подумать, не следует ли сохранить опричный порядок. Тем не менее он не обращается к своим наследникам с подобным советом.

С другой стороны, у Грозного были серьезные причины для того, чтобы не рекламировать в завещании опричную систему. Он знал, что его сыновьям для утверждения на престоле предстоит серьезная борьба. «А будет бог помилует, и государство свое доступити и на нем утвердитеся…», — пишет он в условном наклонении, давая понять, что признание его сыновей на царствовании не означает обязательного признания опричнины, что его наследникам, возможно, будет «прибыльнее» править без нее.

Но, пожалуй, самую большую роль в том, что формулировка о будущем опричнины приобрела в завещании 1572 г. осторожный характер, сыграли соображения внешнеполитические. Грозный не любил показывать опричнину зарубежным государственным деятелям. Он постоянно приказывал отрицать какой-либо раздел государства на опричнину и земщину. Попытки сокрытия опричнины имели место задолго до 1572 г. «В первые годы, — пишет П. А. Садиков, — московская дипломатия как будто не считала возможным отрекаться от нее (от опричнины. — Д. А.) целиком. Но уже рано в наказах стремятся доказать, что все якобы новые порядки в государстве исконны, что "опричнины" никакой не существует».

Посольству Умного-Колычева, отправлявшемуся в Литву в 1566 г., был дан наказ: если спросят, для чего государь ваш велел поставить двор за городом, — отвечать: «Для своего государьского прохладу». Если бы литовцы стали утверждать, что ваш «государь дворы ставит розделу для и для того кладучи опалу на бояр», — послу следовало решительно отклонить эту «клевету» и заявить: «Делитца государю не с кем». В апреле 1566 г. литовским гонцам велено было сказать, что «у государя нашего никоторые опричнины нет». Все это нисколько не мешало фактическому существованию опричнины как политической системы.

В сентябре 1571 г., за год до так называемой отмены опричнины и написания завещания 1572 г., резко усилились основания для дипломатического отрицания опричных порядков. В ноябре 1571 г. папа римский решил прекратить свои попытки наладить с Москвой антитурецкий союз и прервать все сношения с царем Иваном. Причиной такого резкого поворота послужило ознакомление панского нунция Портико, а затем и самого папы с записками Альберта Шлихтинга — немца, бежавшего из Московии в Польшу. Этот факт еще раз показал царю, что опричный порядок, установленный им, вызывает крайне неблагоприятный резонанс и серьезные внешнеполитические осложнения.

Ко времени написания завещания 1572 г. появился новый, особенно серьезный повод для дипломатического сокрытия существования опричнины. 7 июня 1572 г. умер польский король Сигизмунд II Август. С его смертью прекратилась династия Ягеллонов. Борьба вокруг избрания нового польского короля стала важнейшим фактором внешней политики европейских государств. В числе кандидатов на польский престол были названы московский царь Иван IV и его сын Иван. 12 августа 1572 г. польский посол Воропай передал царю официальную просьбу польских вельмож дать согласие на избрание его, Ивана IV, польским королем.

То, что царь ничего не говорил Воропаю об опричнине, С. Б. Веселовский рассматривает как одно из доказательств, что опричнина к этому времени (август 1572 г.) была обречена на отмену и доживала последние недели. Между тем молчание об опричнине в момент приглашения царя на польский престол было столь же естественным, сколь и традиционным.

Вслед за Воропаем осенью 1572 г. с тем же предложением в Москву прибыл другой польский посол Михаил Гарабурда. Важнейшей задачей посла было выяснить: как отнесется Иван Грозный к выдвижению кандидатуры царевича Федора и к правам и вольностям Литвы.

Нужно ли теряться в догадках о том, какое именно впечатление хотел создать царь Иван у польских послов по вопросу о правах и вольностях польских и литовских панов в случае воцарения в Польше русского царя. Восхваление своей доброты и справедливости всегда шло у царя рука об руку с отрицанием существования опричнины. В послании гетману Ходкевичу от имени боярина М. И. Воротынского еще в 1567 г. царь заявлял: «А что еси писал в своей грамоте взбеснев о нашем государе… о его царском величестве о жестокосердии неразсудительном… гоненье без правды и гнев непощадимой — и то твое бесовское коварство… А наш государь… как есть государь истинный… сияя во благочестии государьство свое добре разсматряет… А што еси писал… о разделении народу християиского, о опричнине и земском, ино ж тово не ведая, якии же скурвины дети, яже и ты, глаголют, а у государя нашего опричнины и земского нет; вся его царьская держава в его царьской деснице…».

Напомним, что вся эпопея с фиктивной передачей царской (великокняжеской) власти Симеону Бекбулатовичу, затеянная Грозным позднее, в 1575–1576 гг., хронологически совпадает с периодом второго польского бескоролевья.

Маневры Грозного ни в первом, ни во втором случае успеха не имели. Польские вельможи и шляхта вполне понимали фарсовый характер как «отмены» опричнины, так и «отказа» от царства, предпринятых Грозным.

Итак, у Ивана Грозного были весьма веские причины для дипломатического сокрытия опричнины. Вместе с тем было бы нецелесообразным и даже странным, изъяв термин «опричнина» из дипломатических документов, сохранять его в других официальных документах, особенно в разрядных книгах.

Была, наконец, и еще одна причина, побуждавшая Грозного к отказу от термина «опричнина». Термин этот весьма точно соответствовал конкретному историческому моменту — политическим маневрам Грозного в конце 1564—начале 1565 г. Царь хотел тогда подчеркнуть, что оставляет царство, обособляется в «опричнину», отдавая все остальное государство — «земщину» в управление боярам. Стоило, однако, царю прочно утвердить себя самодержцем, стать подлинным хозяином всей страны, как уничижительный смысл слова «опричнина» пришел в противоречие с действительным положением и должен был становиться все более нежелательным, как снижающий образ единовластного владыки. Именно потому, что опричнина как система означала не разделение власти, а, напротив, ее небывалую консолидацию в руках царя, термин «опричнина» стал себя изживать по мере усиления царской власти. Во всяком случае, принимать отрицание разделения государства за отмену жесткой централизации государственной власти нет никаких оснований.

Другое дело, указанные внешнеполитические обстоятельства, в частности, реакция папы римского на «Сказания» А. Шлихтинга. Они давали царю серьезный повод к тому, чтобы прекратить наиболее вопиющие, бросающиеся в глаза злоупотребления опричников, вызывавшие значительное недовольство и внутри страны. Не случайно именно в это время царь сурово наказывает некоторых руководителей опричнины, уличенных в тяжких преступлениях — «воровских проделках». Историки, утверждающие, что опричнина была отменена в 1572 г., видели и в этих опалах и казнях свидетельство в пользу гипотезы об отмене опричнины. Сам ход рассуждения о том, что казни опричников свидетельствуют о «казни» опричнины, вызывает возражения. Рассуждая таким образом, пришлось бы заключить, что Грозный неоднократно отменял земщину, Посольский и другие приказы и, конечно, Боярскую думу — учреждение, полностью потерявшее свой прежний состав в результате опал и казней.

По подсчетам Р. Г. Скрынникова, жертвами царского террора стали 3–4 тыс. человек. Из них 600–700 земских деятелей всех масштабов. На этом фоне опала или гибель 14 пусть даже видных опричников представляется не столь уж значительным фактом. Каждый случай опалы или казни опричника имел свои конкретные причины. П. А. Садиков прав, утверждая, что Грозный, награждая и оберегая «своих», «близких» людей — опричников, не останавливался перед жестокой расправой с ними, даже с самыми интимными фаворитами (как, например, с Ф. А. Басмановым), когда видел, что близость их к трону перерождается если не в прямую измену, то по крайней мере в пренебрежение своим долгом и обязанностями.

Сторонники гипотезы об отмене опричнины должны в конечном счете признать, что попытки положить конец наиболее вопиющим злоупотреблениям опричнины не затрагивали основ опричного режима, но проводились с обычной для Грозного решительностью и беспощадностью.

Нельзя упускать из вида и того, что опалы и казни некоторых опричников начались еще в 1569 г., т. е. за три года до «отмены» опричнины. По главное, нельзя абстрагироваться от результата казней ряда крупнейших деятелей опричнины в начале 70-х гг. Инициатором казней 1571 г. был Малюта Скуратов. Именно он обезглавил опричное правительство, добившись отставки Басманова и Вяземского, а затем довершил разгром старой опричной верхушки. Свирепые репрессии против новгородских изменников и «виновников» майской катастрофы позволили Скуратову окончательно захватить власть в свои руки, замечает Р. Г. Скрынников. Но если так, значит, не опричнина была обезглавлена, а ее прежнее руководство. Устранение из него наиболее влиятельных представителей старомосковской знати, переход главенства в опричнине к Малюте Скуратову и Василию Грязному, естественно, только усиливали «опричность» опричнины. Весной 1572 г. Малюта Скуратов получает исключительно высокое военное назначение: «Да з государем в полку… дворовые воеводы князь Федор Михайлович Трубецкой, да Малюта Лукьянович Скуратов» — читаем в Официальной разрядной книге.

В походе на Пайду в январе 1573 г. Малюта Скуратов и Василий Грязной удостоились небывалой для них чести — были практически приравнены к боярам: «Да з государем ездити дворяном з бояры: Малюта Лукьянов сын Скуратов, Василий Григорьев сын Грязнова». Влияние партии Малюты в руководстве опричниной оказалось столь велико, что даже после смерти временщика его вдова сохраняла за собой один из высших опричных окладов — «400 рублев». Родственник Малюты — Богдан Яковлевич Вельский, получив тогда же один из высших дворовых окладов — 250 рублей, оставался (наряду с другим опричником и родственником Малюты Борисом Годуновым) одним из самых влиятельных деятелей царского дворового правительства до конца жизни Грозного.

Если согласиться с мнением С. Б. Веселовского, что в 1572 г. произошло слияние опричного двора и правительства с земским двором, придется признать, что в этом якобы земском дворе продолжали верховодить такие «земские» деятели, как Малюта, Грязной и их сторонники. Не вернее ли было бы в таком случае считать, что не опричнина растворилась в земщине, а, напротив, вся земщина полностью и окончательно подпала под власть опричников.

Свидетельством в пользу отмены опричнины Р. Г. Скрынников считает тот факт, что в начале 70-х гг. в опричную думу вошли представители «лучших» родов — Ф. М. Трубецкой, Н. Р. Одоевский, С. Д. и П. Д. Пронские, И. А. Шуйский, О. М. Щербатый-Оболенский, А. П. Хованский. Тем самым, по мнению исследователя, царь подготавливал почву для окончательной расправы с опричной гвардией. Опровержение этого аргумента облегчено самим Скрынниковым, который в дальнейшем изложении дает другое толкование данному факту: «Последнее опричное правительство отличалось одной характерной особенностью. Вошедшие в него представители титулованной знати были в большинстве людьми сравнительно молодыми… В политическом отношении… совершенно бесцветными. Их роль… сводилась к внешнему представительству, опричному двору нужен был новый, блестящий фасад». Именно так. Налицо очередной маневр царя Ивана, призванный прикрыть реальный характер его правления с помощью включения в число деятелей опричнины титулованных марионеток. Этот маневр имел и другое назначение — впрячь в опричную колесницу представителей высшей аристократии с целью возложить и на них ответственность за опричную, т. е. бескомпромиссную самодержавную, политику, способствовать полному подчинению родовой знати царскому правительству, выбить почву из-под обвинений царя в том, что он окружил себя одними худородными «маленькими» людьми.

Скрынников напоминает, что в период фактичeского владычества Малюты Скуратова большое влияние на Грозного приобрел астролог и медик Е. Бомелий, и делает вывод, что, возвышение астролога служило симптомом полного упадка опричнины. Ход рассуждения здесь малопонятен. Иван Грозный и его сподвижники как до опричнины, так и во время ее существования были и оставались людьми религиозно-мистического мышления, имеющего очень мало общего с реалистическими, а тем более научными представлениями о причинной связи явлений природы. Возвышение астролога при дворе не свидетельствует поэтому ни о чем, кроме того, что царь Иван был сыном своего пока. К симптомам политических перемен этот факт никоим образом отнесен быть не может.

Примером, доказывающим отмену опричнины, Скрынников считает также преобразования, проведенные в Новгороде зимой 1571/72 г. В январе 1572 г. царь назначил первым наместником в Новгород главу земской думы князя И. Ф. Мстиславского. Вторым наместником был тогда же назначен опричник князь П. Д. Пронский. Разделение Новгорода на земскую и опричную половины сохранялось. Через полгода новгородское наместничество было упразднено, и таким путем, пишет Скрынников, в городе была окончательно восстановлена единая администрация. Это верно — единая, но опричная. Уезжая из Новгорода, царь оставил «управу чинити людям» одного наместника — опричника Пронского, а в помощь ему назначил опричных дьяков Посника Суворова и Василия Щербину.

Еще труднее истолковать в пользу отмены опричнины так называемое слияние в 1752 г. в Новгороде земской казны с опричной, которое состояло в том, что Иван Грозный просто изъял ценности новгородского казенного двора, причем проделал это с исключительным хитроумием. За месяц до прибытия в Новгород царской казны, вывезенной из Москвы в предвидении очередного нападения на столицу Девлет-Гирея, Грозный, находившийся в Новгороде, назначил на казенный двор в помощники к главному земскому казначею В. В. Мосальскому опричного печатника Р. В. Олферова. Вслед за этим опричная казна, находившаяся в Новгороде на царском дворе, была перевезена на Ярославово подворье, где была соединена с новгородской земской казной. Когда прибыли из Москвы 450 подвод с царской казной, ее сокровища были сложены там же, в подвалах Ярославова подворья. Но когда после отражения набега Девлет-Гирея царская казна была отправлена обратно в Москву, «слитые» с ней сокровища новгородской «земщины» тоже поехали туда. Ценности новгородского казенного двора были таким способом конфискованы царем в свою пользу, отняты у земщины.

Р. Г. Скрынников так характеризует эту финансовую операцию: когда в августе 1572 г. царь велел отправить сокровищницу в Москву, надобность в ее разделе окончательно отпала. Разумеется, «надобность» в том, чтобы оставить прежнему владельцу — земской части города Новгорода ее казну, у царя в момент его отъезда «окончательно отпала», и он прихватил ее с собой. Подобные «слияния» опричнины с имуществом земщины происходили постоянно, с момента учреждения опричнины и до смерти Грозного. При всех условиях данных факт не может быть истолкован как слияние земской и опричной финансовых служб. Земский Большой приход и «дворовые» чети будут еще долго раздельно собирать по стране налоги с разделенных на «земскую» и «дворовую» территорий. Только в 1579 г. земский Большой приход будет окончательно изъят из ведения земских деятелей и переведен во «двор», под руководство опричных («дворовых») дьяков. Это будет решительным шагом в направлении концентрации всех доходов государства в ведении опричнины — «двора».

Немалое место в системе доказательств отмены опричнины занимают утверждения о будто бы происходившем в 1572 г. и позже пересмотре опричной земельной политики в сторону возвращения к доопричному порядку землевладения. В рассуждениях исследователей на эту тему фигурируют и мифический «указ о возвращении старинных вотчин земским дворянам», и случаи возвращения прежним владельцам их конфискованных в опричнину земель, и даже заблаговременное «бегство» высших опричных чинов из своих опричных поместий в земщину.

Ознакомление с действительным положением вещей, зафиксированным в источниках, показывает, что нет никаких признаков изменения земельной политики, существовавшей во время опричнины, ни в 1572 г., ли позднее, в течение всего царствования Грозного.

Существует распространенное мнение, будто из уездов, взятых в свое время в опричнину, все земские землевладельцы были выселены и вся земля там шла в раздачу опричникам, в то время как в уездах, оставшихся в земщине, опричники земельных владений не имели. И то, что после 1572 г. некоторые земские дворяне оказались в опричных уездах, а опричники получили земли в земщине, рассматривается как пересмотр прежней земельной политики.

Здесь, однако, налицо недоразумение. Разделение земель на сплошь опричные и сплошь земские предполагалось провести при введении опричнины, но на деле это осуществлено не было. Обычно уезд представлял собою очень сложную чересполосицу земель опричных и земских; сплошными опричными округами можно (читать лишь северные поморские уезды, где не было частного светского землевладения. Этот вывод П. А. Садикова снимает возможность аргументировать отмену опричнины в 1572 г. тем, что после этой даты отмечены случаи «испомещения» опричников в земских уездах, а земских в опричных. Такое положение, как видим, имело место с первых лет опричнины и ничего нового после 1572 г. не произошло.

Посмотрим тем не менее, какие конкретные факты используются как признак отказа от земельной политики опричных лет и даже как доказательство того, что территория опричного удела после 1572 г. слилась с земщиной.

Р. Г. Скрынников приводит сведения о том, что видные опричники — дьяк Петр Григорьев, думный дворянин Василий Грязной, окольничий В. И. Умной-Колычев и родич Малготы Б. Я. Вельский сумели заполучить в свое владение в земской Шелонской пятине хорошие поместья. Некоторые из них оставили при этом свои прежние опричные поместья. Исследователь истолковывает такие случаи как бегство опричных начальных людей в земщину, что, по его мнению, не оставляет сомнений в том, что опричнине пришел конец. Видные опричники, в том числе родня Малюты Б. Я. Вельский, бегут из опричнины, а сам Малюта Скуратов тогда же «понял, что ему ничего не остается, как пойти на верную смерть», и отправился в поход под Пайду. Однако эта картина бегства из опричнины ее начальных людей, подобно крысам с тонущего корабля, совершенно не соответствует действительности. Назначение Малюты в поход под Пайду менее всего похоже на бегство от царского гнева. Что касается «бегства» видных опричников в земскую Шелонскую пятину, то, как свидетельствует сам Р. Г. Скрынников, они приобретали там богатые благоустроенные поместья, а оставляли значительно худшие, запустошенные. Так что обмен (к которому, например, В. Грязной принудил земского помещика) оказывался совершенно неравноценным. Впрочем, совершить «побег» из опричнины названным лицам все равно не удалось. Вслед за своими слугами и сам Грозный рассудил насчет Шелонской пятины, если воспользоваться словами «Большой челобитной» о Казани, следующим образом: «…таковая землица… велми угодна, у таковаго великаго у силнаго царя под пазухою, а не в дружбе… хотя бы таковая землица и в дружбе была, ино бы ея не мочно терпети за такое угодие». Шелонская пятина была взята царем в опричнину. В свете этого факта захват несколькими руководителями опричнины поместий в ней следует рассматривать как подготовку перехода данной земской территории в опричнину. Заключать из подобных случаев, что «опричнине пришел конец», нет ни малейших оснований.

Не больше оснований для такого вывода дает рассмотрение тех случаев, когда земским, выселенным в свое время из уездов, взятых в опричнину, возвращали прежние владения. Во-первых, возвращение некоторых вотчин вернувшимся из ссылки началось не и 1572 г., а значительно раньше — по указу об амнистии казанским ссыльным 1566 г., т. е. в самый разгар опричнины. Во-вторых, вотчины были возвращены лишь ничтожно малому числу из бывших, владельцев.

Из двух сотен дворян, сосланных в начале опричнины в Казань и в понизовые города, восстановили свое служебное положение и возвратились в свои вотчины только трое. Назвать лиц, возвратившихся в свои вотчины после 1572 г. в результате так называемой отмены опричнины, еще труднее.

С. Б. Веселовский, не находя в источниках сведений о том, что стало с опричным двором после упразднения и когда он был слит со старым государевым двором, утверждает, что этот вопрос представляется второстепенным и неважным по сравнению с другим вопросом — о возврате вотчин лицам, выселенным в свое время из уездов, которые были взяты в опричнину.

Оставим в стороне не совсем ясную логику этого рассуждения, когда вопрос о судьбе опричного двора представляется неважным при решении… вопроса о судьбе опричного двора. Обратим внимание на тот более важный вопрос, о котором говорит исследователь. Данных о возврате в опричных уездах вотчин бившим владельцам по существу нет. Историки сумели привести лишь один пример такого возврата, и то относящийся не к 1572, а к 1574–1575 гг. Речь идет и старинных вотчинниках Переяславского уезда Таратиных. Характерно, что этим же единственным примером ограничиваются подтверждения словам современники событий, проживавшего тогда в Москве немца Генриха Штадена о том, будто после победы над Девлет-Гиреем в 1572 г. «все вотчины были возвращены земским».

Однако гора, насыпанная Штаденом, — «все вотчины были возвращены земским» — родила мышь — в распоряжении историков оказался единственный факт такого рода, да и то относящийся к более поздним годам. Впрочем, и с этим фактом придется расстаться. Дело в том, что Таратины получили назад свою вотчину в опричном Переяславском уезде, потому что вступили в опричнину. В списке служилых людей, составлявших двор Ивана Грозного в 1573 г., притом не в числе «новиков», а в числе служивших во дворе еще и в марте 1572 г., т. е. в несомненной опричнине, записаны Казарин Борисов Таратин — «стряпчий у конского корму» с окладом в «7 рублев» и Ивашко Пятого Таратин — стряпчий конюх с окладом в «3 рубли».

Этот факт указывает на то, что земли в опричных уездах бывшим земским возвращали тогда, когда они вступали в опричнину.

Подводя итог, можно с полным основанием утверждать, что никаких данных в пользу гипотезы об отмене опричнины рассмотрение истории служилого землевладения того периода не дает. И это вполне закономерно. «Введение опричнины, — как отмечает Р. Г. Скрынников, — знаменовало собой крушение кня-жеско-боярского землевладения. Катастрофа была столь велика, что никакие последующие амнистии и частичный возврат земель опальным князьям не могли ликвидировать последствий этой катастрофы». Тем более — следовало бы тут добавить, — что никакого, сколько-нибудь существенного возврата земель прежним владельцам практически и не происходило. Но если так, значит, не происходило и отмены опричнины в ее главном экономическом содержании. Как раз, напротив, осенью 1572 г., в момент, когда будто бы происходила отмена опричнины и раздача прежним владельцам опричных земель, был принят приговор, который ограничивал права бояр — членов думы на передачу их вотчин но наследству без специального разрешения царя. Тем самым опричная политика ограничения крупного землевладения в пользу царской казны получила решительное подтверждение.

Земельная политика двора по существу оставалась традиционно опричной и даже стала более последовательной. Земельное законодательство продолжало препятствовать возрождению крупного привилегированного землевладения.

Сравнительно недавно был обнаружен новый источник, еще раз подтвердивший, что земельная политика опричнины продолжалась и в 80-е гг. Включение бывших земских территорий в фонд дворовых земель сопровождалось выселением оттуда по царскому указу крупных земских землевладельцев и раздачей их вотчин в поместья дворовым людям. За отнятые вотчины выплачивалась денежная компенсация. К сожалению, источник не позволяет судить о том, соответствовал ли размер компенсации действительной стоимости конфискованного имущества.

В копийной книге Спасо-Ефимьева монастыря помещена копия царской грамоты, в которой, в частности, сказано: «…в прошлом, де, в 88 году, как в Суздале взят был к нам во двор и по нашему указу велено Стародубским князем за их вотчины деньги давати из нашие казны, а их вотчины велено в поместья раздавати».[27]

Единый, развивающийся, а не выдохшийся и «отмененный» процесс представляла собой опрично-дворовая политика Грозного 60, 70, 80-х гг.

После так называемой отмены опричнины, якобы происшедшей в 1572 г., сохранялось и разделение территорий на земскую и дворовую.

С. Б. Веселовский отрицает это: «Большую путаницу в наши представления об опричнине внесло отождествление так называемых дворовых городов, которые упоминаются после отставки опричнины, с опричными городами в собственном смысле слова. Например, в числе дворовых городов упоминаются Псков, Ростов и Юрьев Ливонский, которые, как это достоверно известно, в опричнине не бывали».

Действительно, сохранявшееся разделение городов и территорий на земские и дворовые вносит большую путаницу, но, разумеется, не в представления о продолжавшемся существовании опричнины, а в представления об ее отмене. И более того — выбивает из-под них почву. Что касается приведенного Веселовским аргумента — его нельзя признать убедительным. Ведь исследователь исходит в своем рассуждении из того, что еще надо доказывать. Названные им три города до 1572 г. в опричнину действительно не входили. Из этого, однако, не следует, что они не были взяты туда позднее, если опричнина продолжала существовать. А то, что она продолжала существовать под именем «двора», видно хотя бы из того, что дворовыми городами оказались пе какие-либо три города, а более трех десятков, о которых «достоверно известно», что они в опричнине были. Размеры опричной территории и число опричных городов постоянно возрастали с момента учреждения опричнины. Города, которые раньше, например до 1506 г., «в опричнине не бывали», потом в ней оказались. Что касается конкретно Пскова и Ростова, они вошли в «бывшую» опричнину, т. е. в число дворовых городов действительно после 1572 г.

Как видим из Официальной разрядной книги, дворовыми стали бывшие опричные города и территории: Суздаль, Кострома, Бежецкая пятина, Белев, Галич, Кашин, Лихвин, Козельск, Белозерский уезд, Вологда, Новгород (торговая сторона), Перемышль, Старица. Дворовыми остались Поморье, земли на Онеге, Ваге, Северной Двине и Пинеге. Вновь были «пойманы» в двор Опочка, Красный, Себеж — важнейшие опорные пункты в борьбе за Ливонию. Существование «дворовой стороны» в Москве зафиксировано источниками и в 1582 г. В разрядах то и дело указываются «государевы города» и «земские города».

В марте 1577 г. Кириллов монастырь получил две тарханные (освобождающие от налогового обложения) грамоты. Одну направили во все дворовые города за приписыо дворового дьяка А. Шерафединова. Другую — во все города «нашего государства» за приписью земского дьяка С. Лихачева. Интересно, что в 1576 г. посаженный во главе земщины Симеон Бекбулатович именовал «свои», т. е. земские, города также: «города нашего государства». Земщина оставалась и при нем и после него отделенной от опричнины, от двора.

Р. Г. Скрынников выразил несогласие с утверждением, что дворовые территории и города, фигурирующие в источниках до самой смерти Грозного, суть опричные территории и города. Он обратил внимание на то, что, согласно разрядной росписи 1577 г., Разряд направил в некоторые города и земли «дворян из земского» для сбора на государеву службу служилых людей — детей боярских. Очевидно, заключает исследователь, эти города не принадлежали к составу двора, иначе туда не могли быть посланы земские сборщики.

На наш взгляд, дело обстоит не так очевидно.

Заключение, будто в названные дворовые города «не могли быть посланы сборщики из земского», исходит из посылки, будто на опричных, а затем на дворовых территориях «испомещались» сплошняком одни лишь опричники и дворовые. Такое представление неточно. На опричных и дворовых территориях и в городах наряду с опричными и дворовыми служилыми людьми находились и земские, которых при переходе данной местности в опричнину или в двор, оттуда не выселяли. Собирать их на службу по земским спискам направлялись земские сборщики. К тому времени, когда эти сборщики отправились в дворовые города собирать на службу своих служилых людей, дворовые из этих мест уже находились в царском войске. Об этом с очевидностью свидетельствует тот факт, что они уже фигурируют в той же самой росписи 1577 г., в подразделениях, численный состав которых тут же указан с точностью до одного человека.

К числу уже приведенных данных, подтверждающих, что опричнина не была отменена Грозным и 1572 г., следует прибавить и еще одно свидетельство современника. Речь идет об «Истории о великом князе Московском» А. М. Курбского. Нетрудно представить себе, с каким злорадством написал бы он о провале опричной политики Грозного, об отмене ненавистной опричнины. Но, как известно, найти ни в этом, ни и других сочинениях Курбского хотя бы намек на отмену опричнины невозможно.

В 1573–1574 гг. к моменту окончания своей «Истории» Курбский пишет об опричнине как о существующем учреждении. «О, окаянныи… пагубники отечества, и телесоядцы, и кровопийцы, — обращается Курбский к опричникам, — поколь маете безстудствовати и оправдати такова человека растерзателя». В патетическом этом вопросе звучит надежда на уничтожение опричнины. Но «доколе» опричники будут «безстудствовать», Курбский не знает и конца опричнины явно не предвидит. Опричнина и опричники продолжают существовать для Курбского и в более поздние годы. В своем третьем послании Ивану Грозному, написанном в сентябре 1579 г., Курбский говорит, что с пути истинного людей совращает дьявол, и продолжает: «Как ныне и с твоим величеством по воле его случилось: вместо избранных и достойных мужей, которые, не стыдясь, говорили тебе правду, окружил себя сквернейшими прихлебателями и маньяками, вместо крепких воевод и полководцев — гнуснейшими и богу ненавистными Вельскими с товарищами их, вместо храброго воинства — кромешниками, или опричниками кровоядными, которые несравнимо отвратительнее палачей».

Для Курбского опричнина началась давно — с изгнания «избранных и достойных мужей», т. е. Сильвестра, Адашева и их соратников. Однако он не случайно не упоминает здесь имен организаторов опричнины — Басмановых «с товарищи», поскольку они давно сошли с исторической сцены. Он очень точно выбрал род Вельских, символизирующий как бы всю кровавую историю опричнины от Малюты Скуратова-Бельского и до виднейшего дворового деятеля конца 70-х гг. Богдана Яковлевича Вельского. В своем последнем послании Курбский все еще заклинает царя: «Очнись и встань! Никогда не поздно…». Среди шагов, которые царь должен предпринять, чтобы спастись, очиститься, начать новую жизнь, а главное, чтобы прекратить ужасные бедствия своей страны, важнейшим, по мнению Курбского, является прекращение разгулов «кромешников» — опричников.

Как видим, Курбский ни в коей мере не поддается на удочку отрицания и сокрытия опричнины.

Изучение едва ли не всех соображений историков в пользу гипотезы об отмене опричнины, а также исследование источников, освещающих организацию государственного управления после 1572 г., убеждает в том, что объективных данных, подтверждающих эту гипотезу, нет. Источники сообщают множество фактов, указывающих на то, что опричнина под именем «двора» продолжала существовать.

Единственным современным событиям источником, содержащим прямое утверждение, что опричнина была отменена, являются записки вестфальца Генриха Штадена, занесенного судьбой в Москву Ивана Грозного. Но словам Штадена, всемогущий бог послал на опричнину давно ожидавшуюся земскими «кару, которая приключилась через посредство крымского царя Девлет-Гирея. С этим и пришел опричнине конец, и никто не смел поминать опричнину под следующей угрозой: шшовного обнажали по пояс и били кнутом на торгу. Опричники должны были возвратить земским вотчины. И все земские получили свои вотчины». Из этого сообщения Штадена исследователи и делают заключение, что царем был издан указ об отмене опричнины, содержащий ряд конкретных пунктов, в том числе предписывающий опричникам вернуть всем земским отнятые у них земли. К сожалению, сообщепие Штадена не было подвергнуто источниковедческому анализу. Исследователи, обращавшиеся к «Запискам» Штадена, ограничивались общими оценками этого источника.

И. И. Полосин назвал их «повестью душегубства, разбоя, татьбы с поличным», написанной с «неподражаемым цинизмом». «Бессвязный рассказ едва грамотного, необразованного и некультурного авантюриста Штадена», в котором «много хвастовства и лжи», — так характеризует этот источник С. Б. Веселовский. «Общим смыслом событий и мотивами царя Штаден не интересуется, — продолжает исследователь, — да и по собственной необразованности он не был способен их понять… По низменности своей натуры Штаден меряет все на свой аршин».

Тем не менее при таких резких оценках источника его важнейшее сообщение об отмене опричнины было воспринято с полным доверием.

«Записки» Штадена стали достоянием русской и советской историографии только в 1925 г. К этому времени гипотеза об отмене опричнины, высказанная еще Карамзиным, насчитывала более ста лет своего существования. Но никаких прямых доказательств ее истинности в распоряжении историков не было. Заявление Штадена прозвучало поэтому для сторонников данной гипотезы как долгожданное объективное подтверждение их давнего предположения. В действительности же произошло нечто обратное: издавна существовавшая гипотеза сыграла роль готового подтверждения сообщению источника, что и вывело его из-под необходимого критического изучения. Между тем сообщения Штадена об опричнине вообще, а об ее отмене в особенности заслуживают предельно критического отношения.

Издатель «Записок» Штадена И. И. Полосин изложил обстоятельства их появления. К сожалению, эти обстоятельства никем из исследователей, в том числе самим Полосиным, не были учтены при оценке сочинений Штадена. Между тем сравнительное изучение различных произведений Штадена, написанных при различных обстоятельствах, ставит ряд вопросов, без ответа на которые «Записки» в качестве исторического источника использовать неправомерно. Вопросы эти таковы: все ли четыре произведения, составившие сборник «Записок» Штадена, написаны им лично? Что в сочинениях Штадена является воспоминаниями очевидца, а что — записью легенд и слухов? Внимательное прочтение сочинений, названных И. И. Полосиным, а отнюдь не самим Штаденом «Записки немца-опричника», заставляет поставить и такой вопрос: а был ли Штаден опричником? Не следует ли его заявление об этом занести в обширный список его явных выдумок? Генрих Штаден составлял свои записки о Московии в 1577–1578 гг. в эльзасском имении Люцельштейн в Вогезах, принадлежавшем пфальцграфу Георгу Гансу. Этот политический авантюрист был в то время охвачен идеей захвата Русского государства. Немало энергии затратил он на сколачивание коалиции против Руси, стараясь втянуть в нее Пруссию, Польшу, Ливонию, Швецию и Священную Римскую империю. Георг Ганс добивался у императора и на заседаниях рейхстага ассигнований на создание могучего флота на Балтике для похода в северные моря с целью нападения на русские владения. Себя он предлагал в «великие адмиралы» будущей армады.

Мелкий авантюрист Генрих Штаден, вернувшийся из России в 1576 г., попался на глаза авантюристу большего размаха как нельзя более кстати. Живой свидетель «развала» Русского государства — а именно так хотел представить состояние дел в России Георг Ганс, чтобы легче было уговорить своих союзников на войну против нее, — «знаток» русских нравов Штаден должен был авторитетом очевидца поддержать кланы воинственного пфальцграфа.

У Георга Ганса в замке Люцельштейн по его указанию и, скорее всего, при его участии Штаден создает первую часть своих «Записок». Она состоит из двух сочинений: «Проект завоевания Руси» и «Описание страны и правления московитов». Затем Ганс включает Штадена в качестве эксперта по русским делам в посольства, отправлявшиеся им в Швецию, Польшу и Ливонию. Одно из таких посольств было направлено к императору Рудольфу II. Штаден, как пишет И. И. Полосин, заинтересовал императора «и своей автобиографией, и рассказами о московитах». По предложению императора, Штаден, находясь при его дворе, пишет историю своих похождений, «Автобиографию», как называет ее Полосин.

Вся рукопись, содержащая сочинения Генриха Штадена, состоит из четырех частей: 1) «Описание страны и правления московитов»; 2) «Проект завоевания Руси»; 3) Прошение Штадена на имя императора Рудольфа; 4) Автобиография Генриха Штадена. Произведения эти далеко неоднородны. Так, в частности, «Проект завоевания Руси» резко отличается от других частей рукописи. В нем содержатся такие глобальные политические рассуждения, которых в других частях не сыщешь. «Проект» озаглавлен сравнительно скромно: «План, как предупредить желание крымского царя с помощью и поддержкой султана, нагаев и князя Михаила из Черкесской земли захватить русскую землю, великого князя вместе с двумя сыновьями увезти в Крым и захватить великую казну». Однако далее следуют такие предложения императору: «Ваше римско-кесарское величество должны назначить одного из братьев Вашего величества в качестве государя, который взял бы эту страну (т. е. Россию. — Д. А.) и управлял бы ею». Итак, предлог — спасти Русь от покорения ее крымским ханом; суть — захватить ее. «Монастыри и церкви должны быть закрыты, — советует далее автор «Проекта». — Города и деревни должны стать свободной добычей воинских людей». Он развивает последовательный план захвата и оккупации городов при движении на Москву с севера.

«Отправляйся дальше и грабь Александрову слободу, — рекомендует автор, — заняв ее отрядом в 2000 человек… За пей грабь Троицкий монастырь». Затем, по его мнению, надо окружить Москву. «И Москва может быть взята без единого выстрела». Что касается великого князя, т. е. царя Ивана, то его «вместе с сыновьями, связанных как пленников, необходимо увезти в христианскую землю…».

Автор плана этой грандиозной политической авантюры, рисуя картину легкого успеха, все больше и больше распаляется: «Затем, через окрестные страны можно будет пройти до Америки и проникнуть внутрь нее. С помощью персидского шаха можно будет совсем легко справиться с турецким султаном». Как видим, налицо план завоевания чуть ли пе всего известного тогда мира, которое следует начать с покорения и разграбления России.

Безудержное хвастовство и явный авантюризм Штадена видны и в других его сочинениях. Но масштабы и сам характер штаденовского хвастовства в них совершенно иные. Штаден пишет там о себе. Он хвастает личными «подвигами»: грабежами, изнасилованиями, аферами и, наконец, своим беспримерным личным героизмом на поле боя. Всегда и всюду он ищет только наживы. Глобальные политические планы ему совершенно чужды.

В отличие от автора «Проекта» Штаден в «Описании страны и правления московитов», которое безусловно принадлежит лично ему — человеку, действительно много лет прожившему в Московской Руси, — весьма далек от мысли, что Московское государство так легко и просто завоевать. Здесь им написаны от внутреннего убеждения идущие слова: «Хотя всемогущий бог и наказал Русскую землю так тяжко и жестоко, что никто и описать не сумеет, все же нынешний великий князь достиг того, что по всей Русской земле, по всей его державе — одна вера, один вес, одна мера! Только он один правит! Все, что ни прикажет он, — все исполняется и все, что запретит, — действительно остается под запретом. Никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне. И как долго продержится это правление — ведомо богу вседержителю».

Создается впечатление, что проект завоевания и оккупации Московского государства написан Штаденом не самостоятельно, а при активном соавторстве Георга Ганса, внушившего ему свои геополитические идеи. При написании «Проекта» было использовано иногда в дословной цитации «Описание страны и правления московитов». Из этой цитации как раз и видно, что сначала было создано «Описание страны и правления московитов», на основе которого Штаден и Ганс составили «Проект завоевания Руси».

Цель произведений, написанных в Люцельштейне, состояла в том, чтобы убедить европейских государей вступить в антимосковскую коалицию. Какие-либо субъективные моменты вроде описания личных подвигов и похождений Штадена были из них полностью исключены. Об этом свидетельствует и сама форма сочинений. Хотя «Проект» и написан от первого лица, местоимение «я» встречается в нем всего два или три раза в деловом контексте — «я полагаю» и т. п. В обширном «Описании страны и правления московитов» (48 страниц печатного текста) «я» не присутствует ни разу. Оба произведения отличаются от двух других — «Автобиографии» и «Прошения» — по весьма важному признаку: ни в «Описании», ни в «Проекте» нет ни единого слова о службе Штадена в опричнине, несмотря на то что упоминание опричнины в «Проекте» есть, а в «Описании» ей уделено очень много места. Грабежи и зверства опричников в «Описании» даются Штаденом с позиции стороннего наблюдателя, не имеющего ко всем этим эксцессам никакого отношения. Россказни о своей близости к Ивану Грозному, о том, как царь произвел его в «рыцарское достоинство», и соответственно о службе при царской особе, а значит и в опричнине, возникли у Штадена, вернее, понадобились ему только на втором этапе его «литературного» творчества, когда он оказался при дворе императора Рудольфа II. Понятны и мотивы, побудившие Штадена заговорить на эти темы, — желание «по-рыцарски… служить» его «римско-кесарскому величеству», т. е. получить при дворе императора высокую должность и титул. Пребывание в числе «князей и бояр» на службе у иностранного государя вело в те времена к возведению в соответствующее достоинство если не механически, то наиболее прямым и простым путем. Ради этого предприимчивый авантюрист, обретавшийся на Руси в качестве торгаша и шинкаря, получивший как иноземец на русской службе небольшое поместье, и возвел себя в ранг русских «князей» — «опричников».

При дворе Рудольфа II Штаден находился без присмотра образованного и искушенного в дипломатии Георга Ганса. Соответственно написанное им здесь произведение — «Автобиография» (обнаруживает его собственный вкус, уровень его мышления и характер его личности. К этой части и могут быть отнесены такие оценки его писаний, как «неподражаемый цинизм», «бессвязный, полуграмотный рассказ» и т. п. Здесь Штаден дал простор своему безудержному хвастовству.

Вместе с «Автобиографией» Штаден подал императору свои предыдущие сочинения — «Проект завоевания Руси» и «Описание страны и правления московитов». Сборнику было предпослано прошение на имя императора, являющееся предисловием, кратким пересказом всех последующих частей.

В сочинениях Генриха Штадена можно отчетливо различить два типа известий: рассказы о событиях, свидетелем и участником которых он был сам лично, и пересказы всевозможных легенд и слухов, ходивших в окружавшей его во время пребывания на Руси среде. Некоторые из запомнившихся ему слухов отражали действительные факты. К их числу следует, например, отнести рассказ о том, как гетман Полубенский с помощью русских изменников Тетерина и Сарыхозина, назвавшихся опричниками, обманом занял город Изборск. С другой стороны, как пример мифа, до неузнаваемости искажающего лежащие в его основе русские сообщения, можно привести рассказ Штадена о спасении города Пскова от окончательного разорения опричниками Ивана Грозного. Штаден в нем все исказил. В описанном им холостяке-скотопромышленнике и предсказателе будущего Микуле вряд ли можно было бы опознать и без того легендарного псковского юродивого Николку, если бы мы не знали рассказа о нем из других источников. К сожалению, во множестве других случаев мы остаемся один на один со Штаденом, с его лживыми «свидетельствами».

Из записок Штадена с полной отчетливостью выясняется, что с самого начала и до конца своего пребывания «в стране московитов» он находился в земщине. В первых своих сочинениях — в «Проекте» и в «Описаниях» он сам так и пишет. А в «Автобиографии», где Штаден несколько раз заявляет, будто был опричником, он то и дело «проговаривается», многие объективные детали выдают истину, состоящую в том, что он постоянно жил в земщине.

Вскоре после прибытия на Русь Штаден, как и было принято среди иноземцев, завел в земщине корчму. Его торговля вином по каким-то причинам вызвала недовольство среди жителей соседних, якобы опричных улиц: «Простолюдины из опричнины жаловались на меня на земском дворе, что я устроил у себя корчму».

Несколькими строками выше Штаден между делом обмолвился, что у него уже был в то время двор в опричнине. Но если он уже был опричником, то как мог он торговать вином в земщине? Не кто иной, как сам Штаден уверяет, будто за общение опричников с земскими и тех и других подвергали жестокой расправе. Во-вторых, как могли «простолюдины из опричнины», т. е. простые посадские жители и крестьяне, жаловаться на царского слугу — опричника? В-третьих, почему опричные жалуются на опричника на земском дворе? Чем им вообще мешает корчма, открытая в земщине, т. е. в другой части города? Вполне очевидно, что опричнина здесь, как и на других страницах данного сочинения, названа Штаденом для красного словца. На деле же речь идет о жалобе жителей посада — «простолюдинов» в земский двор на обосновавшегося у них мошенника-шинкаря. Это заключение подтверждается дальнейшим сообщением Штадена.

«На земском дворе начальником и судьей был тогда Григорий Грязной». Свидетельство само по себе исключительно интересное. Оно говорит о том, что административного отделения земщины от опричнины не было с самого начала и о том, что не только после 1572 г. опричники оказались в руководстве земскими учреждениями, но что такое положение существовало изначально.

Штаден заявляет, что Григорию Грязному он «полюбился, точно сын родной, как он говаривал. Вот что делали деньги, перстни, жемчуг и т. п.». Как утверждает Штаден, Грязной «сказал всему миру: "Двор этот принадлежит немцу. Он иноземец и нет у него друзей-покровителей"». Если это так, Грязной своими словами засвидетельствовал «всему миру», и в том числе нам — историкам, что Штаден, заявляющий, будто был в тот момент опричником, в действительности им не был. Об опричнике, обласканном царем, не скажешь, что нет у него «друзей-покровителей». Тем более что, как уверяет сам Штаден, царь прислал в земщину указ, надежно ограждающий интересы опричников: «Судите праведно, наши виноваты не были бы». «Так все и осталось, — пишет тут же Штаден и продолжает: — В земщине был у меня еще один двор..».

Далее Штаден рассказывает: «Когда великий князь дал нам (иноземцам. — Д. А.) поместья, занимался наделением землей Иван Висковатый». Вот это вполне точно. Благоустройством иноземцев занимался глава Посольского приказа известный деятель земщины И. М. Висковатый. Однако не было и не могло быть того, чтобы Висковатый наделял землей опричника.

Тут же Штаден пишет: «Так как я постоянно бывал у первого боярина Ивана Петровича Челяднина… то этот боярин… приказал дать мне то поместье, о котором я и бил челом». И. П. Челяднин мог распоряжаться только земскими делами и раздавать опричникам поместья не мог ни в опричнине, ни в земщине.

Итак, у Штадена в земщине два двора, корчма и поместье. Дела его решают на земском дворе. Он пользуется покровительством руководителей земщины, постоянно с ними общается, а опричника Грязного (управляющего земскими делами) вынужден подкупать, как, надо думать, поступали многие земские. В своих ранних сочинениях, в которых Штаден еще не выставляет себя опричником, он постоянно говорит об опричниках с возмущением: «Великое горе сотворили они по всей земле! И многие из них были тайно убиты», они «обшарили всю страну», «сами составляли себе наказы» на ограбление земских, «по своей прихоти и воле. . истязали всю русскую земщину», они «не могли насытиться добром и деньгами земских». Здесь он ни разу не ассоциировал себя с опричниной. Дважды и совершенно по-разному изображает Штаден свое участие в битве на Молодях с ордами Девлет-Гирея в 1572 г. Два этих рассказа настолько лишены каких-либо реалий, кроме тех, которые знали буквально все жившие тогда в русском царстве люди (например, о пленении Дивея-мурзы и т. п.), настолько неправдоподобны и настолько противоречат один другому, что создается впечатление — Штаден вообще не принимал участия в этих боях. Так или иначе, в своих первоначальных воспоминаниях он определенно говорит, что находился в земском войске под командой воеводы М. И. Воротынского. «Мы», «нас», «нам» — то и дело повторяет он, вписывая себя в число подчиненных земского воеводы. Ни опричнина, ни опричный воевода Д. И. Хворостинин в этом рассказе даже не упоминаются. Нет здесь речи и о том, что сам Штаден имел какое-либо отношение к опричным полкам.

Итак, Штаден во всех своих сочинениях, включая «Автобиографию», где прямо, где косвенно, по достаточно определенно говорит о своей жизни в земщине. Рассказывая о «земской» жизни Москвы, он сообщает множество безусловно верных и точных деталей. Большинство из них находит подтверждение в русских источниках и в сочинениях других иноземцев. Как только Штаден заговаривает об опричнине, а тем более о своей службе в ее рядах, он погружается в бездну несусветной лжи и непримиримых противоречий.

По словам Штадена, опричнина была учреждена до бегства Курбского. Он утверждает, что Курбский потому и бежал, что ему не поправилось установление царем опричного порядка: «Как только понял этот штуку с опричниной, пристроил он свою жену и детей, а сам отъехал к королю польскому Сигизмунду-Августу».

«До того как великий князь устроил опричнину, — пишет далее Штаден, — Москва с ее Кремлем и слободами была устроена так…». Идет описание доопричной Москвы и Кремля — доопричной резиденции великого князя. Тут же, однако, говорится: «На этой площади (на Красной. — Д. А.) умерщвляли и убивали господ из земщины. Тогда вся площадь… бывала окружена и занята опричными стрелками..». Выходит, по Штадену, что опричнина и земщина, опричный террор и опричные стрелки существовали до учреждения опричнины. Дальше — больше: не успел «великий князь» устроить опричнину и начать выселение всех неопричных с опричных земель, сообщает Штаден, как «тогда же подоспели великий голод и чума». В действительности между началом опричнины и временами «великого голода» и чумы прошло пять-шесть лет.

Интересно, что в «Описании» Штаден совершенно правильно относит чуму и голод, постигшие Русь, к началу 1570-х гг. Это значит, что, сочиняя о своей опричной службе, он сознательно, вопреки фактам писал то, что ему в этот момент было нужно.

Тогда же, по утверждению Штадена, т. е. сразу же после учреждения опричнины, царь, вернувшись в Москву, убил первого боярина И. П. Челяднина. Таким образом, Челяднин погиб, по заявлению Штадена, беспричинно. Штаден знает о заговоре 1568 г., раскрытом царю Владимиром Андреевичем Старицким, явно понаслышке. О том, что Челяднин погиб в 1568 г. по обвинению в руководстве этим заговором, Штаденус очевидно, неизвестно. Кстати сказать, даже дату гибели В. А. Старицкого, на бывших землях которого Штаден получил поместье, он тоже резко сместил. По Штадену, князь Старицкий был убит поело возвращения царя из похода на Новгород, т. е. в 1570 г. В действительности он погиб до Новгородского похода, в октябре 1569 г. Неправдоподобно и то, что царский приближенный Штаден получил поместье в уделе В. А. Старицкого еще до того, как этот удел перешел в январе — марте 1566 г. «по обмену» в царское владение.

В «Автобиографии», где Штаден впервые заявил, что он и сам был опричником, он тем не менее ничего не сообщает ни об одной своей конкретной службе в рядах опричников. Об этом ему сказать, видимо, абсолютно нечего. Вместо рассказа о каких-либо службах в царской опричнине он вынужден сообщать, как и почему он от них каждый раз отказывался.

Оставленное Штаденом описание опричного двора весьма конкретно. Но нельзя не заметить, что это чисто внешнее описание. Штаден видит и описывает опричный двор так же, как он видит и описывает Кремль, — каким его видели все бывавшие там жители Москвы, в том числе и стоявшие на опричном дворе на «правеже», т. е. понуждаемые сечением кнутом к уплате долгов или налогов.

Сам Штаден весьма точно озаглавил свое описание московской резиденции царя на Неглинной: «Строения опричного двора». Строения! У Штадена нет ни слова о том, как выглядят внутренние покои опричного дворца. Если бы он их видел, то не преминул бы описать их убранство или, скажем, царский пир. Но об этом Штаден представления не имеет. Вот почему у него и возникла необходимость дать объяснение явному «провалу памяти»: «Я не согласился на предложение, сделанное мне (царем. — Д. А.) через дьяка Осипа Ильина, все время безотлучно состоять при великом князе». После рассуждений на этот счет Штаден написал фразу, которую И. И. Полосин называет «не вполне ясной»: «Благодаря этому я и писать не мог больше».

Теперь становится понятным, что хочет внушить своему читателю Штаден. «Благодаря этому», т. е. его отказу «состоять при великом князе», он не смог продолжить описание опричного дворца — а именно того, что происходило в покоях великого князя, поскольку он в них и не бывал.

Об Александровской слободе Штаден и вовсе ничего не знает. В «Проекте» он говорит лишь о том, из чего сделана стена, окружающая Слободу, сообщает, что в Слободе хранятся деньги и добро, «что награбил великий князь по городам». Такое неведение и, можно сказать, невидение тоже более чем странно для опричника, будто бы направившегося вместе с царем в поход на Новгород. Поход этот, как известно, начался из Александровской слободы и там в глубокой тайне подготовлялся.

Впрочем, однажды Штаден, видимо, был в царских палатах, но не в Слободе, а в Кремле. Он пишет, что был переводчиком при переговорах царя с пленным магистром Ливонского ордена Вильгельмом Фюрстенбергом: «Великий князь в своем одеянии сидел со своим старшим сыном. Опричники стояли в палате по правую руку великого князя, а земские по левую». Пусть все здесь точно, и Штаден описывает то, что действительно видел. Дело, однако, в том, что сам он в этом случае должен был находиться вместе с земскими. Ибо, согласно этому его сочинению — «Описанию страны и правления московитов», он в опричнине не служил.

Новгородский погром, так же как и историю с псковским Микулой, Штаден описывает опять-таки понаслышке. Он уверяет, будто ему пришлось не но душе, что награбленное в Новгороде имущество не было разделено по справедливости между опричниками. Тогда он «решил больше за великим князем не ездить». Это заявление Штадена само по себе не соответствует реальному положению вещей. Опричники, как сообщают другие источники и тот же Штаден, хорошо пограбили новгородский посад. С другой стороны, ни о какой раздаче опричникам «по справедливости» церковных и других ценностей, конфискованных в царскую казну, не могло быть и речи. Налицо очередная выдумка Штадена, склонного изображать опричнину как разбойничью банду.

Штаден и не ходил в составе опричного войска на Новгород. Об этом он весьма ясно проговаривается: «И я был при великом князе с одной лошадью и двумя слугами. Все города и дороги были заняты заставами, а потому я не мог пройти со своими слугами и лошадьми». Опять явная несуразица: либо он «был при великом князе», либо «не мог пройти» вслед за ним, так как все дороги были заняты заставами. Верно второе — не мог пройти к Новгороду, куда он и подобные ему мародеры пытались налететь, как воронье на свой кровавый клев. Вот подлинная причина, по которой, собрав вокруг себя всякий сброд, он «начал собственные походы и повел своих людей назад, внутрь страны, по другой дороге».

После своих разбойных похождений Штаден якобы появился в Старице на опричном смотру, который был сделан для того, «чтобы великому князю знать, кто остается при нем и крепко его держится». У Штадена получается, что за учиненные им дезертирство и разбой Грозный его возвеличил. Утратив всякую меру, Штаден заявляет, что великий князь на смотру уравнял его в списке и жаловании с князьями и боярами — «mit den Knesen und Boiaren». В переводе И. И. Полосина это место выглядит иначе: «Он уравнял меня со служилыми людьми». Исследователь таким способом несколько оправдоподобил рассказ Штадена, но оригинал такому переосмыслению не поддается. Штаден знает, что он хочет сказать: «Тогда великий князь и сказал мне: "Отныне ты будешь называться — Андрей Володимирович". Частица "вич" означает благородный титул. Иначе говоря, этими словами великий князь дал мне понять, что это — рыцарство». Как видим, Штаден охотно присваивает себе титулы и положения, которыми на самом деле не обладал. Зачислив себя с такой легкостью в бояре, Штаден с еще большей легкостью зачислил себя в опричнину. На очередную высокую милость царя, если верить, что таковая имела место, Штаден ответил очередным уклонением от службы. Он снова едет в другую сторону, чем те, «кто остается при великом князе», т. е. опричники. «Великий князь поехал в Александрову слободу. . Я же не поехал с ним, а вернулся в Москву».

Уклонился Штаден от своих обязанностей опричника — владельца земли в опричном уезде и в критический для Руси момент второго нашествия Девлет-Гирея в 1572 г. «Каждый должен был помогать при постройке Гуляй-города соответственно размеру своих поместий, равно как и при постройке укреплений по берегу реки Оки — посаженно. Я не соглашался на это».

Получается, что в государстве Ивана Грозного, где все, что он прикажет, «все исполняется», где «никто ему не перечит: ни духовные, ни миряне», один Штаден, находясь на царской службе, притом в военное время, постоянно поступает вопреки приказам и вообще как ому заблагорассудится. Разумеется, не такова была опричная служба в действительности.

Итак, в трех своих сочинениях Штаден вообще не говорит о своей службе в опричнине. В четвертом — по вышеуказанным причинам он старается создать у своих именитых читателей впечатление, что на дворовой службе он получал от царя различные пожалования и титулы. Но при этом даже здесь он усердно доказывает, что никакой практической службы в опричнине не исполнял, за исключением участия в битве на Молодях в 1572 г. Но если в «Описании» Штаден утверждал, что находился в составе земского войска, то позднее, в «Автобиографии», он «зачислил» себя в опричный полк, которым командовал знаменитый опричный воевода Д. И. Хворостинин.

Поскольку Генрих Штаден жил и «творил» за 200 лет до своего прославленного литературного соотечественника, его с полным основанием можно считать предшественником столь преуспевающего в сочинительстве невероятных историй барона Мюнхгаузена.

Штаден, по его словам, находился в дозоре против татар в обороне на Оке. Под командованием у него находилось 300 опричников. Заметим: если бы это было так, Штаден занимал бы должность по меньшей мере «головы из опричнины» и имя его упоминалось бы в разрядной росписи. Но имя Штадена в разрядах ни разу не фигурирует.

«Я должен был дозирать, — пишет он дальше, — на реке, где переправится царь (Девлет-Гирей. — Д. А.)… и увидел, что несколько тысяч всадников крымского царя были уже по сю сторону реки. Я двинулся на них с тремя сотнями. . Все три сотни были побиты насмерть. . И я один остался в живых».

Большинство ученых, прочитав подобный «бесхитростный рассказ» Штадена, оценили его как хвастливое сочинительство, не заслуживающее серьезного доверия. «Рассказ немецкого авантюриста, — справедливо замечает Р. Г. Скрынников, — при ближайшем рассмотрении оказывается сплошным хвастовством». К сожалению, исследователи не столь объективно отнеслись к другим столь же «бесхитростным» рассказам Штадена — в частности, к тем, в которых он живописует отмену опричнины.

«По своей прихоти и воле, — пишет Штаден в «Описании», — опричники так истязали всю русскую земщину, что сам великий князь объявил: "Довольно!"». По словам Штадена, великий князь приказал опричникам выплатить земским все, что они с них взяли, сполна. «Это решение пришлось не по вкусу опричникам. Тогда великий князь принялся расправляться с начальными людьми из опричнины». Таково, по Штадену, начало разгрома опричнины. При этом он четко указывает время, когда опричнина была «выдана головой» земщине. Это произошло, по Штадену, до сожжения Москвы Девлет-Гиреем, т. е. до мая 1571 г. «Если бы Москва не выгорела со всем, что в ней было, земские получили бы много денег и добра по неправильным распискам, которые они должны были получить обратно от опричников. Но так как Москва сгорела, а с ней вместе и все челобитья, судные списки и расписки, земские остались в убытке».

Этим же допожарным временем Штаден датирует разгром опричнины и в «Автобиографии». По его словам, после новгородского похода «все князья и бояре, которые сидели в опричных дворах, были прогнаны; каждый знал про себя, за что именно». В этот момент, по словам Штадена, «в стране еще свирепствовала чума». Далее он сообщает: «Когда я пришел на опричный двор, все дела стояли без движения, начальные бояре косо посмотрели на меня и спросили: "Зачем ты сюда пришел? Уж не мрут ли на твоем дворе?" "Нет, слава богу!" — ответил я». Штаден и здесь противоречит себе: либо опричные князья и бояре «были прогнаны» из соответствующих опричных учреждений — дворов, либо продолжали в них сидеть. Последнее представляется более правдоподобным. Картина опричного двора, парализованного чумой, и сам диалог Штадена с «начальными боярами», боявшимися, как бы он не «нанес» на них страшную болезнь, весьма натуральны, но ликвидация опричнины здесь пи при чем. Как бы то ни было, и этот «разгон» опричных датировал Штадепом кануном московского пожара.

Вместе с тем, описывая опричный двор Ивана Грозного, Штаден пишет: «Земские желали, чтобы этот двор сгорел, а великий князь грозился земским, что он устроит им такой пожар, что они не сумеют его потушить». Царь, иначе говоря, пригрозил сам спалить всю земскую Москву. Где здесь «любовь», проснувшаяся у царя к земщине, и его разочарование в опричнине?! Напротив. Далее говорится: «Великий князь рассчитывал, что и дальше он будет играть с земщиной так же, как начал. Он хотел искоренить неправду правителей и приказных… Он хотел устроить так, чтобы новые правители, которых он посадит, судили бы по судебникам, без подарков, дач и приносов. Земские господа вздумали этому противиться и препятствовать и желали, чтобы двор сгорел и опричнине пришел конец, а великий князь управлял бы по их воле и пожеланиям». Налицо совершенно другое описание кануна пожара Москвы. Никакого гонения на опричнину. Земщина противостоит царю с его опричниной, а царь хотел поступать «с земщиной так же, как начал». Земским оставалось надеяться, чтобы опричный двор сгорел. Другого конца его они не предвидят.

Но «всемогущий бог» вмешался в этот спор двух сил — царя с опричниками, с одной стороны, и земщины — с другой. Бог «послал эту кару» и «с этим пришел опричнине конец».

Спрашивается: когда же все-таки «пришел опричнине конец» — до пожара Москвы, от которого позднее пострадали земские, оставшиеся в убытке, или «с этим», т. е. после пожара, в котором сгорел опричный двор, в результате чего пострадали опричники? По первому варианту земские не получили ничего, из-за того что все расписки, челобитья и судные дела сгорели, по второму — «опричники должны были возвратить земским их вотчины. И все земские, кто (только) оставался еще в живых, получили свои вотчины, ограбленные и опустошенные опричниками».

Нетрудно разглядеть подлинный источник этого заявления Штадена. В обоснование своих слов об отмене опричнины он привел указ о частичной амнистии казанским ссыльным, в 1566 г., в соответствии с которым они должны были получить обратно конфискованные земли. Хорошо известно, что это обещание не было выполнено и прежним владельцам были возвращены только те владения, которые опричники окончательно опустошили. Более ни о каких общих возвратах конфискованных владений речи никогда не было.

Итак, в результате сожжения опричного двора, во всяком случае после этого, опричнине вторично пришел конец. Однако даже на страницах записок Штадена, дважды «отменившего» ее, опричнина оказывается невероятно живучей.

«На следующий год после того, как была сожжена Москва, опять пришел крымский царь». Штаден, как мы помним, служит теперь в той самой опричнине, которой уже год назад «пришел конец», под командой опричного воеводы Д. И. Хворостинииа. «Когда эта игра (т. е. разгром татар летом 1572 г. — Д. А.) была кончена, все вотчины были возвращены земским, так как они выходили против крымского царя. Великий князь долее не мог без них обходиться. Опричникам должны были быть розданы взамен этих другие поместья». Получается, что опричники должны были теперь вторично возвратить земским их вотчины. В первый раз это произошло после пожара Москвы и опричного двора: «И все земские… получили свои вотчины». И тогда для этого были свои причины.

Теперь земские опять получают назад свои вотчины за то, что победоносно выступили против Девлет-Гирея. Теперь в отличие от предыдущих заявлений Штадена опричники остаются опричниками и взамен земель, возвращаемых земщине, получают другие земли. Остаются и раздельные «смотренные» списки опричников, но Штаден лично из них выбыл. «Причина: все немцы были вписаны вместе в один смотренный список. Немцы предполагали, что я записан в смотренном списке опричных князей и бояр. Князья и бояре думали, что я записан в другом — немецком — смотренном списке. Так при пересмотре меня и забыли».

Здесь мы узнаем от Штадена о том, что «думали» немцы и о том, что «думали» князья и бояре. При этом никто из них не «думал», что опричнина ликвидирована, что исчезли отдельные «смотренные» списки опричников. Неизвестно только одно — что же думал сам Штаден? Почему он отказался получить новые земли, которые раздавались опричникам взамен утраченных земских земель, и почему отказался оставаться в составе русского «рыцарства»? Непонятно и то, почему он при возвращении земель бывшим земским владельцам утратил свои земли в Старицком уезде. Бывший Старицкий удел уже несколько лет был и оставался владением царя, его дворовой вотчиной и возвращению в земщину не подлежал. Так или иначе, теперь Штаден утверждает, что опричнина сохранялась, несмотря на возвращение земским их вотчин, и только он лично из нее «механически выбыл».

В момент написания своих записок, т. е. в 1577–1578 гг., Штаден говорит об опричнине как о действующем в Московии порядке: «Теперь с великим князем ходят новодельные господа, которые должны бы быть холопами тем — прежним».

Таковы сведения об опричнине, содержащиеся в сочинениях Штадена. Рассмотрение их в целом является необходимой предпосылкой для оценки свидетельств Штадена об опричнине и ее отмене в качестве исторического источника. Исследование показывает, что «Записки» Штадена о Московии весьма тенденциозны и, что еще хуже, обесцениваются немалым числом заведомых измышлений. Последние имели целью показать личный героизм Штадена (как он его понимал), его находчивость, изворотливость и удачливость.

Явной выдумкой являются появившиеся на последнем этапе россказни Штадена о его постоянной близости к царю, т. е. о его службе в опричнине. То, что Штаден не служил в опричнине, да и вообще на какой-либо дворянской службе, доказывается помимо его саморазоблачений также и важнейшим объективным фактом. Все без исключения иноземцы, исполнявшие ту или иную царскую службу или встречавшиеся с царем Иваном, бывавшие у него на приемах, помимо личных воспоминаний оставили объективные следы своей деятельности в русских и иностранных источниках. И только о Штадене и о его службе все источники хранят красноречивое молчание.

На основании всего сказанного можно заключить, что Штаден в опричнине не служил и что его заявления об отмене опричнины не заслуживают ни малейшего доверия. Тем, кто впредь пожелает опереться на свидетельства Штадена об отмене опричнины, следует выбирать между двумя его противоположными утверждениями: опричнине пришел конец — опричнина продолжала существовать.

Что касается других иностранцев, посещавших Москву Ивана Грозного, для них, как писал П. А. Садиков, идентичность нового двора царя и старой опричнины была несомненна.

Примечания:

2

Платонов С. Ф. Очерки по истории смуты в Московском государстве XV–XVII вв.: Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в смутное время. М., 1937. С. 138–139.

27

Гос. Ист. музей. Отдел письменных источников, ф. 17, оп. 2, № 258, л. 306 (Копийная книга XVIII в.). Об этом источнике автору сообщил обнаруживший его А. П. Павлов.