Фивы

О, где вы, луга Пиерии,

Высокое пастбище слов?

Герои поднялись какие

Из белых драконьих зубов?

От Кадма, посланца Востока,

До Пиндара трепетных од

Такая змеится дорога,

Какую Геракл не пройдет.

Когда ж пред неправым законом

Трусливо склонятся мужи,

Свой подвиг свершит Антигона,

И царство рассеется лжи.

В нашей вскормленной экономной школьной мудростью памяти Греция представлена двумя городами-соперниками – Афинами и Спартой. В своей яркой контрастности они составляют как бы два полюса, отодвигающие в тень все, что находилось между ними. Но мифы вносят поправку в привычные представления о главном и второстепенном. Был еще один город, столь же древний, как Афины, и продолжающий вместе с ними жить и после того, как такие древние центры, как Микены, Пилос, Аргос, Тиринф, ушли в небытие. Ведь именно Фивы после победы Спарты над Афинами стали соперником могущественного Лакедемона и нанесли ему страшное поражение. Вспомним также, чем завершилась победа Македонии над восставшей Грецией: разрушением Фив.

Глубина историко-мифологической почвы, над которой возвышались классические города-государства (полисы), играла в их истории не менее значительную роль, чем географическое положение, политическое устройство и военная организация. Подобно сыновьям Геи Алкионею и Антею, мифологическая традиция давала даже слабым центрам второе дыхание, защищая их от удушья в неостановимом беге времен. Так и Фивы сумели занять свое место в истории I тыс. до н. э., хотя их древняя слава связана с эпохой, предшествующей Троянской войне.

В рассказах о героических временах Фив этот город возникает как детище выходца из Финикии Кадма, основателя цитадели Кадмеи. Из посеянных им зубов дракона вышли вооруженные «спарты», помощники во всех начинаниях финикийского героя и первопредки аристократических родов. Кадм в рассказах древних авторов не только основатель великого города, но и герой, обучивший всех греков письму и рудному делу.

Восточное происхождение Кадма и его потомков долгое время считалось в европейской науке вымыслом, ибо господствовало представление, что восточная культура, пусть и более древняя, чем греческая, не могла быть органически воспринята греками и всегда оставалась чужеродным телом.

Историческая основа мифа о Кадме была установлена с помощью матери-земли, когда в нее углубились археологи. Еще в 1909 г. греческий ученый А. Керамопулос обнаружил на месте древней Кадмеи остатки здания, в котором распознал дворец финикийца Кадма. Однако это мнение было бездоказательным, поскольку найденные в развалинах вещи ничем не отличались от материалов Тиринфа и других микенских дворцов. Можно было лишь утверждать, что в XIV в. до н. э. Фивы являлись микенским поселением. Возобновление раскопок в Кадмее в 60-х гг. прошлого века дало сенсационные результаты. Был обнаружен дворец микенской эпохи, превосходящий другие дворцы материковой Греции. Его стены были украшены фресками. Найдены обломки сосудов, орудия, изделия из золота. Особый интерес представляют цилиндрические печати из лазурита, нередко с клинописными надписями. Обитатели Кадмеи, как их современники в Микенах и Пилосе, пользовались линейным письмом Б. Все это раскрывает историческую подоплеку легенды о Кадме – переселенце с Востока.

Миф об Эдипе в изложенном нами варианте представлен в произведениях трагиков V в. до н. э. По первоначальной версии мифа, Эдип считался сыном богини Земли (Иокасты, Эврикасты, Эвриганеи, Астимедузы). Местом действия мифа была Беотия. «Одиссее» известна мать Эдипа Иокаста, наложившая на себя руки от отчаяния, после того как она прокляла сына. Согласно Гесиоду, Эдип царствовал в Фивах во время ужасной войны из-за стад. Очевидно, имелась в виду война с соседями – флегийцами или минийцами, стремившимися овладеть фиванскими богатствами.

Тенденции последующей переработки мифа достаточно очевидны. Повествуя о старине, рассказчики имели в виду соперничество между городами Средней Греции (Фивами, Афинами) и городами Пелопоннеса. Заметно стремление ввести в мифическую историю Фив афинских героев (не без Тесея!). На примерах древней истории Фив разрабатывается проблема тиранической власти, несущей гибель всем, кто с нею связан. К этому можно добавить и постановку вопроса о месте в обществе женщины (Антигона и Исмена), вопроса, который непредставим для бронзового века, но отражал споры эпохи расцвета демократии в Афинах.

В доме правителя Тира Агенора царило горе. Подружки Европы, плача и перебивая друг друга, поведали, что неведомо откуда появившийся бык похитил севшую на его спину царевну и исчез. Европа была на выданье, и многие цари из соседних городов сватались к ней, предлагая свои богатства. И тут какой-то грубый бык, опередив достойных женихов, нахрапом увез милую и нежную Европу.

«Конечно же, – думал Агенор, – это хитрость какого-нибудь нищего заморского царька, рассчитывающего на приданое. He видать ему его!»

Призвав трех сынов – Кадма, Килика и Фойника, а также супругу Телефасу, Агенор повелел, чтобы они немедля отправились за море на поиски Европы и без нее не возвращались. Но море не оставляет следов, и к кому бы ни обращались посланцы Агенора, никто не слышал о девушке, похищенной быком. Братья не только не нашли Европу, но порастеряли друг друга, а мать, не вынося горя и страданий, умерла на чужбине. В поисках Европы Кадм посетил Дельфы, дабы узнать у оракула, где ему искать сестру. Ответ пифии, переведенный жрецами, был странным:

– Отыщи корову с двумя лунными пятнами на боках и следуй за нею, пока она не ляжет. На том месте воздвигни город.

Не зная порядков оракула, чужестранец возмутился:

– Я принес в дар вашему богу отборных овец. Я подарил все золото, которое у меня осталось, не для того, чтобы искать какую-то корову. Скажите мне, где моя сестра Европа?

Жрецы вытолкали Кадма из храма, объяснив ему, что устами пифии вещает сам Аполлон и его не принято вопрошать об одном и том же дважды.

Спустившись в низину, Кадм пребывал в горестном раздумье, как вдруг узрел белую корову с двумя лунными пятнами на боках и машинально последовал за нею. Корова упорно шла в одном направлении, лишь иногда останавливаясь пощипать траву. Казалось, ее вел какой-то невидимый пастух. Обойдя холм, животное взошло на него и разлеглось на траве.

Все это произвело на Кадма впечатление, и он поверил в могущество бога, которого жрецы назвали Аполлоном. «Первая часть предсказания исполнилась, – думал Кадм. – Но как быть со второй? Легко сказать «воздвигни город». Как это осуществить в чужой стране с несколькими слугами?»

Пока Кадм размышлял, слуги отправились к ближайшему источнику, давшему о себе знать журчанием струй. Но едва они погрузили кувшины в быструю воду, как послышалось громкое шипение. Из пещеры, извиваясь кольцами, выползал огромный змей, хранитель источника. При виде его слуги онемели, и Кадм не услышал их предсмертных стонов. Прошло немало времени, пока он двинулся на поиски своих спутников и увидел растерзанные тела и лежащего с ними рядом змея.

Кадм поднял копье, и битва началась. Длилась она бесконечно долго, и много раз герою казалось, что у него иссякают силы. Но каким-то чудом руки вновь обретали мощь, а взгляд зоркость. Змей бешено мотал чешуйчатым хвостом, сметая, как тростники, вековые деревья, но ни разу ему не удалось задеть Кадма. Отбегая в сторону, герой отыскивал в теле чудовища уязвимые места и без промаха поражал их копьем. Последний, смертельный удар был нанесен мечом. Вложив в него все силы, Кадм свалился в беспамятстве.

Он пробудился от властного женского голоса, доносившегося с неба:

– Вырви зубы дракона и посей их, как семена, на вспаханном поле.

Только занявшись зубами, Кадм до конца понял, какое чудовище одолел. Зубы были вдвое, если не втрое, крупнее волчьих и сидели в гнездах так крепко, что приходилось действовать мечом, обнажая корни, а затем тащить с помощью веревки. Несколько раз Кадм ранил себе руки, а когда завершил работу, подумал, что убить змея было легче, чем вырвать у него зубы.

Кадм с камнем в руке собирается убить дракона. По краям стоят покровительница Кадма Афина и отец дракона Арес. Сидящая женщина, возможно, Гармония (роспись на сосуде)

А еще предстояло самому вспахать поле и засеять его зубами змея. И мало трудов! Сколько пришлось пережить страха, когда из брошенного зуба сразу вырастал закованный в медь и вооруженный до зубов воин. К счастью, воины не обращали на сеятеля никакого внимания, а вступали в сражение между собой. Вся местность наполнилась боевыми выкриками и звоном мечей. Вскоре поле было устлано трупами павших. И тут один из сражающихся бросил на землю оружие в знак примирения. Остальные последовали его примеру и подали друг другу руки. Оставшихся в живых было пятеро. Это были «спарты» («посеянные»). С ними Кадм заложил крепость нового города Фивы, впоследствии получившую название Кадмея. Страна же, в которой все это происходило, по корове, за которой следовал Кадм, стала называться Беотией.

За убийство дракона, насланного Аресом, Кадм должен был служить свирепому богу войны долгие годы. По окончании срока службы он породнился с богом: Арес дал ему в жены прекрасную Гармонию, матерью которой была сама Афродита.

Великолепен был свадебный пир, собравший в Фивах всех олимпийцев. Они принесли новобрачным богатые дары, среди которых выделялись расшитый золотом пеплос, работа харит, и ожерелье, изготовленное божественным кузнецом Гефестом ^[158].

Соорудив крепость Фив, Кадм стал одним из наиболее могущественных царей Эллады. Но в памяти потомков он сохранился как человек, принесший эллинам знания и искусство. Кадма считали зачинателем рудного дела и добычи камня. С его именем также связано изобретение письма, которое получило название «кадмейского».

И заняли Кадм с Гармонией царский дворец. Одна за другой рождались у них дочери – Автоноя, Агава, Семела, Ино, а затем и сын Полидор. Но не дали боги царской чете и семейству счастья. Причиной бед стало золотое ожерелье, которое Кадм по просьбе Гармонии добыл в пещере под скелетом чудовищного змея. Клад этот был проклят и сулил гибель каждому, кто его коснется.

Входя во дворец с драгоценной добычей, услышал Кадм рыдание – оплакивали его единственного сына Полидора, сраженного на охоте клыком свирепого вепря.

Не захотела несчастная мать носить ожерелье и передала его дочери Семеле, в то время бывшей возлюбленной Зевса. Но вскоре Семела была испепелена молнией Зевса, не доносив в своем чреве сына его Диониса. Ожерелье досталось Агаве, полагавшей, что это золото к лицу ей, породившей Пенфея, которому вскоре достанется царская власть и дворец Кадмеи.

И в самом деле престарелый Кадм передал корону Пенфею, хотя ею должен был обладать другой внук – Дионис, сын Зевса и Семелы. Цепляясь за положение царицы-матери, Агава уверяла, что нет никакого Диониса и что ее покойная сестра пострадала за выдумку, будто бы Зевс находился с ней в супружеской связи.

За честь Семелы вступился слепой прорицатель Тиресий, ставший проповедником Диониса, но Агава стояла на своем. И тогда за мать и себя самого выступил Дионис. Приняв облик молодого жреца, он явился в Фивы и там привел в исступление Агаву, ее сестер и всех других женщин. Покинув город, они ринулись к Киферону и стали там оглашать леса и поляны воплями в честь Диониса. Дионис явился к царю и обещал ему вернуть вакханок, если тот добровольно откажется от того, что ему не принадлежит ^[159].

– Я верну их сам! – выкрикнул Пенфей.

Зная, что одержимые женщины убивают мужчин и зверей, Пенфей облачился в женский наряд и направился к Киферону. Вакханки, утомленные от бега, отдыхали на Священной поляне. Увидев незнакомку, они приняли ее за льва и всей толпой бросились на переодетого царя. В один миг он был растерзан. Агава подобрала окровавленную голову сына и, вонзив в нее тирс, вернулась в Фивы, похваляясь, что убила льва.

И только Кадм, с плачем упав к ее ногам, дал понять, какое страшное преступление она совершила. После этого дочери Кадма вынуждены были бежать. Агава и Автоноя умерли в изгнании. Ино отправилась в соседний Орхомен, где стала женой царя Афаманта. Кадм и Гармония также оставили основанный ими город. Беглецы побывали в Троаде, на острове Самофраке, обошли Ливию. После долгих скитаний они посетили Иллирию, где поселились на земле племени энхилеев. Дикие иллирийцы хотели убить чужестранцев, но оракул обещал им победу над недругами, если они сохранят жизнь пришельцам. Одержав победу, иллирийцы избрали Кадма царем. Но недолго царствовал Кадм. Он и Гармония превратились в чудовищных драконов, подобных тому, какого убил Кадм, и были переселены на Острова Блаженных.

Вскоре в Фивах стал править царь Лик, брат же его Никтей владел соседним с Фивами Кифероном. У Никтея была дочь Антиопа. Ее красота привлекла Зевса, и вскоре отец заметил, что незамужняя дочь ожидает ребенка. От позора царь тяжело заболел. Призвав брата, он перед смертью попросил его строго наказать Антиопу.

Узнав об этом, Антиопа бежала в Сикион, царь которого Эпопей давно добивался ее руки. На пути через Киферон беглянка разрешилась двумя мальчиками, которых оставила в лесу в надежде, что о них позаботится их божественный отец. Достигнув Сикиона, женщина получила там убежище и стала женой царя.

Но недолгим было это супружество. Лик, выполняя волю покойного брата, снарядил войско, взял Сикион, убил Эпопея, а Антиопу привел в Фивы, где заточил в темницу. Дирка, ревнивая супруга Лика, не верила, что муж совершил поход на Сикион только для того, чтобы наказать племянницу. Ей казалось, будто Лик имеет на Антиопу виды, поэтому она наложила на руки и ноги несчастной тяжелые медные оковы.

Все это время, пока Антиопа жила в Сикионе и томилась в заточении в Фивах, младенцы, подобранные пастухом, росли и крепли в горах Киферона. Похожи они были друг на друга, как две капли молока, которым питались, охраняя царские стада, но отличались характерами. Амфион рос сильным и ловким. Никто лучше его не мог защитить животных от хищников. Зет же был кротким и мечтательным. Его радовали лишь игра на кифаре и общение с природой.

К тому времени, когда юноши выросли, оковы внезапно упали с ног и рук Антиопы, сама отворилась дверь, словно бы приглашая страдалицу на волю. Женщина не стала медлить и вскоре оказалась на Кифероне в хижине пастуха, воспитавшего ее сыновей.

Тогда же Дирка, справляя с другими фиванками праздник Диониса, блуждала по горам. Она набрела на убежище Антиопы и, решив, что соперницу освободил Лик, чтобы сделать своей возлюбленной, замыслила ей страшную казнь. Она спустилась в низину, где пасли царские стада Зет и Амфион, и поведала им, будто в их хижине поселилась ее рабыня, страшная колдунья, погубившая многих младенцев. Сказала она, что колдунью казнили уже много раз, но она каждый раз оживала, и только одна казнь ей опасна – если ее растерзает дикий бык.

Поймали близнецы дикого быка, схватили Антиопу, собираясь привязать к его рогам. Не почувствовали сердца юношей, что они казнят свою мать. Но Зевс вовремя предупредил старого пастуха, и тот, прибежав, закричал:

– Что вы делаете, безумцы! Это же ваша мать.

Вдоволь насладившись беседой с матерью, узнав о ее злоключениях и преследованиях царицей, близнецы привязали Дирку к рогам быка и отпустили его. Погибла коварная женщина мучительной смертью. После этого юноши вместе с матерью отправились в Фивы, где схватили Лика, чтобы покарать его. Но тут появился Гермес, передавший приказ Зевса сохранить жизнь Лику и отпустить на все четыре стороны, останки же его супруги подобрать, сжечь и пепел бросить в ручей, текущий близ Фив. С тех пор он носит имя Дирка. У него черные, зловонные воды, образующие болота.

Прощаясь с братьями, Гермес подарил Амфиону кифару с золотыми струнами, звуки которой могли сдвигать с места камни, бревна и другие тяжести. Воспользовавшись подарком, братья без труда окружили Фивы крепкой стеной.

И стали царствовать Зет и Амфион в Фивах, но не дали им боги счастья. Амфион взял в жены Ниобу, дочь Тантала, которая родила ему шестерых сыновей и стольких же дочерей. Зет женился на милетянке, царской дочери Эдоне, родившей ему сына. Но имела Эдона завистливую душу, и не давала ей покоя многодетность Ниобы. Задумала она убить старшего из ее сыновей. Дети спали в одной постели, поэтому она накрыла головку сына Ниобы шапочкой. Во сне племянник скинул шапочку, а ее сын Итил надел. Так Эдона убила единственное свое дитя. В отчаянии стала взывать она к богам, чтобы взяли ее из мира людей. Боги превратили ее в соловья, и с тех пор она вечно зовет Итила.

Ниоба (римская копия греческого оригинала, Уффици, Флоренция)

Не уберегла свое многочисленное потомство и Ниоба. Возгордившись, стала она хвастаться, что плодовитее Латоны, и отказалась участвовать в празднике, прославлявшем богиню. Не выдержало обиды сердце Латоны, и призвала она своих быстрых на расправу близнецов. Одна за другой настигали не знающие промаха стрелы Аполлона несчастных сыновей неразумной матери, а стрелы Артемиды – ее дочерей. Опомнившись, взмолилась нечестивица Латона, прося пощадить хотя бы младшего из сыновей. Но поздно – уже свистела, рассекая воздух, стрела, несущая смерть. Убило горе Ниобу. Перенесенная в Ликию, превратилась она в скалу, вечно льющую слезы.

Эдип почти бежал, обгоняя путников, вышедших из Дельф два или даже три дня назад. Ведь все они не торопились, останавливаясь на отдых в тени деревьев и обмениваясь мнениями о данных им предсказаниях. Они вопрошали Аполлона о пустяках, добиваясь у него имени вора, укравшего подушку или уведшего овцу. А у него, Эдипа, похищены спокойствие и уверенность в себе. Тем, что он услышал от пифии, нельзя было поделиться ни с кем. Поэтому Эдип шел днем и ночью, на ходу утоляя жажду в горных ручьях.

А начался этот кошмар еще в Коринфе, во время состязаний. Не было равных Эдипу в ловкости и силе. Один из побежденных, сетуя на свое поражение, обозвал его, сына царя Полиба, «найденышем». Потрясенный, Эдип бросился к родителям, требуя объяснить, сын он им или нет.

Родители переглянулись, а потом отец ответил твердо, слишком твердо:

– Первое слово, которое ты произнес, было обращено к моей супруге, я же помог сделать тебе первый шаг, Эдип!

Ощущая в этих словах недоговоренность, Эдип отправился в Дельфы и там обратился с тем же вопросом к оракулу. Пифия, забившись в судороге, закричала:

– Мне страшно! Мне страшно! Ты, Эдип, убьешь своего отца и женишься на своей матери.

Выйдя из святилища, Эдип поклялся никогда не возвращаться в Коринф и не переступать порога родительского дома. Таким образом он надеялся избежать предсказанного, не веря в своей юношеской самоуверенности во всемогущество судьбы. Эдип решил направиться в Фивы, в город Кадма, о богатстве которого много слышал. Принять это решение было нелегко. Уйти, не простившись с любимыми родителями? Жить на чужбине среди незнакомых людей? Сумеет ли он там обрести спокойствие и начать новую жизнь?

Занятый своими мыслями, Эдип не услышал стука колес. Выехавшая из-за поворота дороги колесница едва не наскочила на него, сама чуть не свалившись в пропасть. Возничий, остановив коней, ударил Эдипа бичом по плечу. Почувствовав жгучую боль, юноша вскочил на подножку и сильным ударом столкнул дерзкого раба на землю. Лежа в пыли, тот осыпал его проклятиями. И в это время восседавший на колеснице старец ударил Эдипа посохом. Выхватив палку, Эдип нанес ответный удар и не оборачиваясь пошел своей дорогой. Этому дорожному происшествию он не придал никакого значения и не чувствовал себя виноватым: ведь его оскорбили первого и он защищался.

Через некоторое время Эдип увидел ту же колесницу, мчавшуюся в противоположном направлении. Он продолжил свой путь и шел всю ночь. Когда же показалась заря нового дня, Эдип увидел, что дорога запружена огромной толпой. Остановившись около кучки людей, рассуждавших, размахивая руками, из обрывков фраз он понял, что в окрестностях Фив появилось чудовище, не пускавшее путников в город, пока кто-нибудь не разгадает его загадку. Если верить этим людям, уже четверо пытались это сделать, но погибли в объятиях чудовища, которое называли Сфинксом, и никто больше не желал испытывать судьбу.

При слове «судьба» Эдип принял решение.

– Где этот Сфинкс? – спросил он, обращаясь к фиванцам.

Все обернулись, обратив на чужеземца испуганные и удивленные глаза. «Неужели этот смельчак, зная о судьбе предшественников, решится на поединок с коварным чудовищем? Ведь нам всем надо попасть домой, к родителям, женам и детям! А что заставляет рисковать жизнью его? Как будто нет других городов, где и не слышали о любознательном чудовище!»

– Где этот Сфинкс? – повторил Эдип.

Протянулась чья-то рука, и послышался дрожащий голос:

– Вон там…

Если бы фиванцы знали о предсказании, данном чужеземцу в Дельфах, он бы не казался им ни безрассудным смельчаком, ни безумцем. Эдип рассудил, что ему ничего не угрожает, поскольку гибель в объятиях сфинкса противоречит предсказанию оракула. «Погубленный чудовищем не сможет стать убийцей отца и мужем матери», – рассуждал он. И вообще смерть не пугала Эдипа, потому что он был никому не нужен и ни в ком не нуждался.

Чудовище, к удивлению Эдипа, оказалось не змеем, а существом с миловидным женским личиком на туловище львицы. «И вовсе ты не Сфинкс, а Сфинга, – думал Эдип. – Тебя одолело женское любопытство? Или, может быть, ты явилась в наш мир не по своей воле? Кому-то там под землей необходимо, чтобы у смертных возникали загадки и на них давались ответы. Чего же тебя пугает, полудевица-полульвица? Почему ты дрожишь всем телом? Я не собираюсь на тебя напасть! Смотри, я безоружен. Меч пришлось оставить по дороге. Тебя волнует что-то другое…»

– Отвечай! – послышался не то девичий голосок, не то львиный рык. – Что утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех? Отвечай.

Если бы не свалившиеся на него беды, Эдип, может быть, никогда не разгадал бы этой загадки. Но в памяти его вспыхнули слова отца: «Я помог тебе сделать первый шаг». Он живо представил себе ползающего на четвереньках младенца и отца, протягивающего ему руку: «Пойдем, Эдип!» Он вспомнил старца с посохом. Голова еще немного болела от удара. И Мнемосина, соединив эти два воспоминания, безошибочно выдала разгадку:

– Человек! Человек! Человек!

При этих словах личико Сфинги мучительно перекосилось, чем-то напомнив лицо пифии, произносившей: «Мне страшно!» Повернувшись, чудовище кинулось вниз со своего утеса и разбилось о камни.

Эдип разгадывает загадку Сфинкса

«Человек, – думал Эдип, шагая к дороге. – В раннем детстве он ползает, затем ходит на двух ногах, презирая своих братьев четвероногих, в старости же опирается на посох. Человеку судьба дает загадки, и, хочет он этого или нет, на них надо отвечать. Не разгадаешь – пеняй на себя. Разгадаешь – погибнет Сфинга. Конечно, она чувствовала, что я найду разгадку. Ей, бедняге, хотелось жить…»

Завидев Эдипа, неторопливо шагающего к дороге, толпа с ликованием кинулась ему навстречу. С криками «Царь! Царь!» его подхватили и понесли на руках.

– Что вы со мною делаете? – вопрошал Эдип, пытаясь вырваться. – Какой я вам царь? Я – Эдип.

– Эдип царь! Царь Эдип! – радостно подхватила толпа. Его опустили на землю, только когда внесли во дворец. Юноше объяснили, что согласно решению народа царем Фив становится тот, кто освободит город от Сфинкса. Он же станет супругом царицы-вдовы Иокасты.

Из царских покоев вышла женщина, вся в черном, с суровым, неподвижным от горя лицом.

Богато и счастливо жили фиванцы под властью Эдипа. Да и в царском доме господствовали мир и согласие. У супружеской пары родилось двое сыновей – Полиник и Этеокл и две дочери – Антигона и Исмена.

Тем страшнее и непонятнее показались обрушившиеся на город беды. Внезапно начавшаяся моровая язва косила людей. Фивы наполнялись стонами и дымом погребальных костров. В окрестностях города погибал скот и высыхали посевы.

Обеспокоенные граждане стеклись в Кадмею, призывая Эдипа спасти однажды уже облагодетельствованный им город. Эдип сообщает, что меры уже приняты и в Дельфы послан брат Иокасты Креонт, чтобы выяснить причину гнева богов.

Не успевает царь закончить свою речь, как появляется Креонт с венком на голове – знаком успешно выполненного поручения. Оракул дан, и он совершенно ясен Креонту, но не Эдипу:

Заразу града, вскормленную соком
Земли фиванской, истребить, не дав
Ей разрастись неисцелимой язвой,
Изгнанием иль кровью кровь смывая,
Ту кровь, что град обуревает ваш[161].

– Какую кровь? – спрашивает Эдип.

Креонт объясняет, что речь идет об убийстве Лайя, первого супруга Иокасты.

Эдип слышал о Лайе, но ему было не известно, где и как тот погиб. Он возмущается, почему все эти годы никто не искал убийцу. Он обещает его отыскать, заверяя, что убийца Лайя – и его смертельный враг.

Однако расследование преступления заводит Эдипа в тупик, и он собирает старейшин, многие из которых помнили Лайя, чтобы они помогли поискам, обещая им награду за любую весточку, которая может навести на след. В бессильной ярости он обрушивает на голову неуловимого убийцы и весь его род проклятия.

Старцы не могут дать совета, как искать убийцу, но они уверены, что его имя известно слепцу Тиресию, которого Аполлон наградил вещей силой мысли.

Тиресий не торопится в Фивы, когда же его приводят, он ведет себя странно. Щадя Эдипа, он умоляет, чтобы его отпустили. Но Эдип, полный благородного негодования, призывает к гражданским чувствам прорицателя: раскрыв имя убийцы, он спасет Фивы. В конце концов он оскорбляет Тиресия, обвиняя его в пособничестве убийце.

Тиресий, порывающийся уйти, бросает в лицо оскорбителю:

– Страны родной бесчестный осквернитель – ты!

Имя преступника названо. Но, уверенный в своей невиновности, Эдип не верит Тиресию. «Откуда ему, слепцу, утратившему наполовину слух и, наверное, разум, известно, кто убил Лайя, если об этом не ведает ни один из зрячих?» – думает он. И внезапно его озаряет догадка: Креонт, принесший оракул, и Тиресий, назвавший имя убийцы, в заговоре. «Ведь Креонт, как брат Иокасты, в случае моей смерти или изгнания получит корону!»

Эдип обрушивается на мнимых заговорщиков, напоминая народу, что именно он, Эдип, а не Креонт и Тиресий, разгадал загадку Сфинкса. Где же тогда были эти вещуны?

Тиресий отвечает со спокойным достоинством:

– Ты - царь, не спорю. Но в свободном слове

И я властитель наравне с тобою.
Слугою Феба, не твоим живу я,
Опека мне Креонта не нужна.
Ты слепотою попрекнул меня! Ты слепотою попрекнул меня!
О да, ты зряч – и зол своих не видишь!

В действие вступает Иокаста. Любящая брата и супруга, она хочет их примирить.

– Моему первому супругу было дано пророчество о гибели от руки собственного сына. Этот страх заставил Лайя отнести нашего младенца, проколов ему ножки, в горы.

– И кто это сделал? Кто отнес младенца в горы? Сам Лай? – засыпает Эдип вопросами супругу.

– О нет! Корзинка была вручена пастуху. Кто знает, жив ли он теперь, – ответила Иокаста. – Но Лай был убит неведомыми разбойниками на пути в Дельфы. Вот и верь вещим гаданиям!

Догадка заставила Эдипа вздрогнуть, но Иокаста этого не замечает.

Развязка отодвигается. Тем более что из Коринфа, который Эдип продолжал считать своей родиной, прибыл гонец с вестью, что царь Полиб умер и коринфяне призвали на царство Эдипа.

И вновь ликует Эдип: «Права Иокаста! Нечего верить гаданиям! Мой отец умер своей смертью!»

Но остается вторая часть предсказания – брак с родной матерью. И Эдип говорит гонцу напрямик, что его заставил бежать из Коринфа страх убить отца и жениться на матери.

– Да не мать она тебе! – успокаивает гонец Эдипа. – Не сын ты ей. Тебя нашли в долине Киферона.

– Откуда тебе это известно? – вскрикнул Эдип. – Кто тебе это все рассказал?

– Я сам тебя спас! – обиженно ответил гонец. – Тогда я пас стада. И мог бы отказаться от корзинки с младенцем, которую мне предложил пастух.

– Какой пастух? Откуда он был?

– Из Фив! Он, кажется, был рабом царя Лайя.

Уже нет никакой надежды. Все нити сходятся. Иокасте все ясно. Она умоляет Эдипа прекратить розыски последнего свидетеля. Но Эдип по-прежнему слеп. Ему кажется, что супруга боится, как бы он не оказался сыном какой-нибудь рабыни, подкидышем. Он резко обрывает Иокасту, и та убегает с воплем: «О горе! Горе! О, злосчастный! Тебе последний мой привет!»

Эдип остается. Его не пугают страшные слова супруги. Ему кажется, будто ею руководит стыд, что он, Эдип, может оказаться не царским сыном, а безродным. Он нетерпеливо ожидает пастуха. Рядом с ним стоит посол из Коринфа.

Но вот ведут старого пастуха, и Эдип обращается к коринфянину:

– Вот этот человек передал тебе корзинку с младенцем?

– Он самый.

Старец, приблизившись к Эдипу, кланяется в ноги, кажется, потому, что боится взглянуть ему в глаза. Это не остается незамеченным.

– Смотри мне прямо в очи, старик! – приказывает Эдип. – Отвечай, ты был рабом Лайя?

– Да, я родился в царском доме и был приставлен к стадам.

– И где ты их пас?

– На Кифероне или по соседству.

– Ас этим человеком ты знаком?

– Нет. Такого не припомню.

– Ах, врун! – восклицает коринфянин. – Ты забыл, как часто мы встречались. Тебе были поручены два стада, мне – одно. Теперь вспомнил?

– Как будто вспоминаю.

– Теперь припомни, давал ли ты младенца мне на воспитание?

– Зачем об этом вспоминать?

– А потому, что тот младенец пред тобой. Это ваш властитель Эдип!

Старец в ужасе трясется. И Эдип с огромным трудом добивается его признания, что младенца дала пастуху Иокаста. Эдипу уже все ясно, но все-таки он спрашивает:

– Зачем она тебе его вручила?

– Для истребления, чтоб не стал он, выросши, отцеубийцей. Но я сберег ребенка. Коль ты младенец тот, несчастней нет твоей судьбы.

Эдип вскидывает руки к солнцу:

– О свет! В последний раз тебя я вижу!

Так наступает прозрение Эдипа. Разгадав свою страшную тайну, он ослепляет себя у трупа Иокасты, покончившей с собой ^[162].

Но не завершились на этом страдания Эдипа. Он остается жить, чтобы испить чашу мук до конца. Много лет он пребывает в своем доме слепцом, радуясь, что дети, рожденные от преступного брака, не отреклись от него.

Но внезапно народ принимает постановление об изгнании Эдипа, осквернившего город. Эдипу не страшно изгнание. Ужасно то, что сыновья, которые должны были последовать за ним, остаются в Фивах. Им царский трон милей отца! Эдип в ярости. Он проклинает сыновей. Да не насладятся они властью, да погибнут они из-за нее!

Эдип покидает Фивы. Вместе с ним его преданная дочь Антигона и невидимая утешительница Надежда. Еще давно было предсказано Эдипу, что он найдет покой в краю благостных богинь, и он, слепец, ищет это место.

Как-то на закате солнца они оказываются близ рощи. Вдали виден город. Антигона, ставшая глазами Эдипа, описывает ему красоту местности.

Странники не догадываются, что это чудесное место посвящено богиням ужаса и мрака эриниям. Это разъясняет им появившийся воин. Но Эдип не собирается покидать запретную для людей рощу, ибо эринии, как он уверен, – те благостные богини, которые должны дать ему успокоение.

Пока решается вопрос, как быть, появляется другая дочь Эдипа – Исмена с вестью, что в Фивах разгорелась предсказанная проклятьем Эдипа вражда между его сыновьями. Старший сын Полиник, пожелавший править единолично, был изгнан младшим, Этеоклом, и находит убежище в Аргосе, где женится на царской дочери и возглавляет враждебное его родине войско.

Казалось бы, Эдип сам далек от этой распри. Но оракул возвещает, что залогом победы будет тело царя Эдипа, живое или мертвое, и сыновья, изгнавшие отца, вступают из-за него в распрю. Эдип не достается никому из них. Он умирает на руках у любимой дочери, находит успокоение в земле Афин и приносит счастье городу, даровавшему ему, изгнаннику, убежище.

Примечания:

1

Гомер, "Илиада", 18, 481-489, пер. Н. Гнедича.

15

Название этой горы ("кровавая", по цвету горных пород) произошло от одного из мифических сюжетов, по которому ее будто бы окрасила кровь, вытекшая из раненого Зевса.

16

Небесная колесница, запряженная лошадьми, – мифологема, унаследованная из индоевропейской древности, того времени, когда это изобретение внесло изменения в жизнь кочевых племен. Солнечная колесница присутствует в записях ведийских и иранских гимнов, в среднехаттских текстах, где с ней связан ритуал царской власти, и может быть прослежена на археологическом материале.

158

Этот пеплос (просторное женское одеяние) и ожерелье играли роль в мифах о походе семерых против Фив.

159

По другой версии, Автоноя, достигнув супружеского возраста, родила царю и царице внука Актеона. Но он, уйдя на охоту, не вернулся. Семела и Ино погибли на глазах родителей. Пришлось Кадму и Гармонии на старости лет покинуть Фивы, оставив власть Пенфею, сыну Агавы.

160

Изложение этой и последующих глав об Эдипе строится на материале трагедий Эсхила "Просительницы" и Софокла "Эдип-царь" и "Эдип в Колоне".

161

Изложение дано по трагедии Софокла "Эдип-царь" в переводе Ф.Ф. Зелинского.

162

Гомеру известны погребальные игры в честь Эдипа, победителя кадмейцев, видимо павшего насильственной смертью. Невольное убийство отца, женитьба на матери, ослепление Эдипа и дальнейшие его страдания, очевидно, результат разработки первоначальной эпической версии аттическими драматургами.