Аполлон

Музы – это мысли Аполлона

В хороводе бешеном времен.

В космосе, пустом и опаленном,

Был он красотою упоен.

И когда призвала Пиерия

Бога на иссохшие поля,

Музыку услышала впревые

Разума ли шенная земля.

И вновь скиталась по земле пышнокудрая Латона, не зная, где найти пристанище. Ни один ручей, ни одна река не давали ей напиться, и она утоляла жажду из луж, оставшихся после дождя. Ни одно дерево не защищало ее от палящих лучей, отступая, как только она к нему приближалась. Люди еще издали при виде темно-синего плаща Латоны удалялись и замыкали за собой двери. Ибо страшна была Гера в своем яростном гневе на ту, которую полюбил ее супруг, и на тех, кто осмелился бы ей помочь.

Так добралась страдалица до исхлестанного волнами морского берега и разглядела гонимый ветрами скалистый островок.

– Ортигия! – обратилась она к нему. – Ты так же скитаешься, как и я. Тебя гонят ветры, меня преследует гнев Геры. Только ты, одинокая, сможешь меня понять и дать убежище в своих скалах. Чувствую я, что скоро дам жизнь тому, кто сможет меня защитить.

Взглянула Ортигия на уже распоясанную Латону и спросила нерешительно:

– А не причинит ли мне зла тот, о ком ты говоришь?

– Не бойся! – выдохнула Латона. – Он будет тебе опорой. Он даст тебе славу, какой не имеет ни один из островов беспредельного моря.

И причалила Ортигия к материку. Когда же Латона с трудом перебралась на нее, понеслась, как корабль, принявший драгоценную добычу.

Бесприютен был остров, как дерево, у которого нет корней, как бродяга без роду и племени. Даже птицы пролетали мимо него, выводя птенцов на других островах. На оголенных ветром и обожженных солнцем камнях Ортигии не росло ни кустика, ни травинки. Лишь у подножия горы Кинеф, куда с вершины сбегал ручеек, одиноко зеленела пальма. Направила туда Латона свои стопы, тяжело опустилась на землю и, схватившись обеими руками за ствол, издала вопль, который всегда сопровождает рождение новой жизни.

Услышали крик Латоны земля, море и небо. Зашелестели деревья листвой, передавая ошеломляющую весть: «Родился Аполлон!» Лебеди, возвращавшиеся в ту сторону, что лежит за Бореем, северным ветром, опустились на волны и, оплыв остров семь раз, пропели «Слава Аполлону!». Дельфины высунулись из воды и разинули пасти, увидев, что Ортигия ^[113] уже не плывет, а, остановившись, испускает чудесный свет. С тех пор остров называется Делосом («Сверкающим»).

Аполлон – а сияние исходило от него, недаром его прозвали Фебом («Пламенеющим») – улыбался матери так, как могут улыбаться только боги. Он не требовал молока, как дети смертных. В его лепете Латона услышала явственное: «Амброзии!» На этот зов отозвалась Фемида, справедливейшая из богинь. И вкусил Аполлон из ее рук сладостной амброзии – пищи, достойной одних небожителей. И сразу же он отбросил пеленки и встал.

И сделал Аполлон первый шаг, и тотчас же скалистый Делос покрылся цветами и травами. Их аромат наполнил все вокруг. Легко ступая, шел Аполлон к горе, под которой родился, ибо ему были милы все горы, все уходящие в облака вершины, все башни и высоты.

Поднявшись, он выхватил взглядом изгиб неба, похожий на лук, открытый для неисчислимых стрел – солнечных лучей. Но тотчас же его воображение превратило тот же край неба в кифару, а те же лучи-стрелы стали струнами. И эти два наложившихся один на другой образа определили противоречивую сущность Аполлона: бога, несущего миру гибель, и бога, открывшего в том же мире меру, гармонию форм и звуков. С тех пор лук и лира сопровождали Аполлона, хотя в них не было ничего общего, кроме округлости форм.

Аполлон с луком и колчаном за спиной настраивает лиру, путешествуя по морю на пророческом треножнике, который изображен здесь с крыгльями (роспись на сосуде)

В облике юного бога такая завораживающая красота, что никто не мог отвести от него глаз. Но было в ней что-то вызывающее тревогу и внушающее страх. Прекрасный, как один из белых лебедей, оплывавших Делос в день освобождения матери от бремени, Аполлон мог быть жестоким и губительным, как волк. Поэтому его называли «Волчьим» и приносили ему в жертву тех животных, которых предпочитают эти четвероногие губители стад. В одном из храмов сына Латоны стояло отлитое из меди изображение Аполлона в виде волка. Аполлон – и волк и волкодав. И вместе с тем он мыслился как пастух с ягненком на плечах.

Как лучезарный бог, Аполлон пронизывает своим взглядом мрак, освещает прошлое и будущее. И в этом своем значении он прорицатель, пророк. Ему посвящены оракулы, где вдохновленные им жрицы дают богомольцам советы, отвечая на их вопросы.

Еще юношей отправился Аполлон в поход против Пифона, порожденного злобной Герой. Силой Пифон был не слабее Зевса и имел облик чудовищного змея. Томимый местью чудовищу, причинившему много зла матери, опустился Сребролукий у входа в мрачную пещеру, ставшую жилищем Пифона.

Заслышав воинственный клич Аполлона, дракон выполз на свет, изрыгая из пасти огонь. Но как ни ярился, не мог он причинить зла Сребролукому. Улыбаясь, Аполлон посылал стрелу за стрелой в пасть чудовища. Зверь захрипел, терзаемый тяжкой болью. Хвост его бил по земле, сметая вековые деревья. Такого шума еще не слышало небо. Но вот все затихло. Мглой покрылись огромные выпученные глаза, и дракон испустил дух.

Наступив ногой на убитого, Аполлон прокричал победный гимн:

– Вот твой достойный конец! Изгнивай на земле, кормилице смертных. Больше не будешь ты ужас внушать и нести им погибель. Здесь, на склоне Парнаса, твоею кровью омытом, в самом центре земли, будет выситься храм. Здесь будут жертвы мне возносить и испрашивать судьбы у пифии-девы ^[114].

Все было так, как предсказал победитель. Храм возник сначала воздушный – из перьев и пуха лебедей Аполлона, и парил он в воздухе, такой же легкий, как пух. Потом, опустившись на землю, перья и пух стали мрамором, сверкающим под взглядом Гелиоса. Но было святилище пустым, не имевшим названья, пока Аполлон не спустился на палубу проплывавшего поблизости критского судна.

– Кто ты, чужеземец? – спросил кормчий. – Не ты ли нас кружишь по морю, и не можем мы пристать к песчаному берегу и найти город Пилос?

– Я Аполлон, сын великого Зевса, – отвечал Сребролукий. – Я кружу вас по морю, но зла не имею. Вам во владенье я храм отдаю. Туда приведет вас дельфин, скиталец морей, и храм имя Дельфы получит.

Едва он это сказал, как дельфин показал свою черную спину. И понесся за ним быстроходный корабль. Недолог был путь. Вступив в узкий пролив, судно причалило к берегу. Моряки, подчиняясь воле Аполлона, развязали ремни, державшие мачту, и опустили ее на палубу, подняли весла и сбежали по сходням. Они двинулись за богом, игравшим на лире, а когда оглянулись, залив был пуст. Корабль исчез, словно его и не было.

– Вот ваш новый корабль! – показал Аполлон на храм. – В нем вы будете плыть в веках, не ведая бури, не страшась подводных камней. Смертные сюда приведут столько овец и баранов, что в мясе не будете знать вы нужды. Вашим богатствам завидовать будут цари. И достанутся вам они за то, что будете здесь вы службу нести мне, Аполлону!

Переглянулись критяне, не веря свалившемуся на них с неба счастью. Кормчий же запел песню. И моряки подтянули ее хриплыми голосами, славя щедрость того, кто назвал себя Аполлоном.

Как у всех богов, были у Аполлона любимые народы, среди них прежде всего обитатели той северной страны, откуда прилетели лебеди приветствовать его рождение, – гипербореи. В страну гипербореев нет доступа ни сушей, ни морем, и никто не мешает Аполлону уединяться среди людей, живущих за северным ветром, и радоваться их веселью и благочестивым молитвам. В описаниях древних авторов гипербореи такой же счастливый и благочестивый народ, как живущие на южной оконечности Океана эфиопы. Их земля необычайно плодородна, реки несут золотой песок. Они живут, не зная ни болезней, ни губительной старости, ни иных несчастий, которые принесла людям Пандора, и умирают без страданий, достигнув тысячелетия.

Казалось бы, кроме гнездования там лебедей, страна гипербореев не обладает ни одним признаком северной страны. Но есть еще деталь, которая свидетельствует о том, что в легенду о гипербореях вплелось реальное знание: принесение гипербореями в жертву ослов, чьим повадкам удивлялся Аполлон, наблюдая, как они свирепо встают на дыбы. Ощущение необычности для Аполлона этого зрелища позволяет думать, что тот, чей рассказ вдохновил создателей мифа, наблюдал не ослов (более чем обычных для грека), а каких-то иных животных, похожих на ослов. Ими могли быть только северные олени, которые сбрасывают рога как раз в ту пору, когда на север прилетают лебеди и весна открывает суровый край гипербореев для посещений Аполлона.

Была мила Аполлону Троя. Вместе с Посейдоном он воздвиг ее неприступные стены, а в Троянской войне помогал троянцам отражать ахейцев, неся своими стрелами в их лагерь чуму и убивая их героев.

Разумеется, не только среди гипербореев и троянцев легко и свободно чувствовал себя Аполлон. И в других землях находил он любимцев среди смертных, с которыми охотно проводил время, играя на лире или состязаясь в ловкости и силе. Особенно дороги были богу прекрасные юноши Гиацинт и Кипарис. И оба они стали для него источником горя. Первого он по оплошности убил, соревнуясь в метании диска, и пришлось, чтобы сохранить намять о Гиацинте, превратить его в нежный цветок. Кипарис же, случайно поразивший насмерть своего любимого ручного оленя, испытывал такую смертную тоску и так молил отнять у него ставшую ненавистной жизнь, что Аполлон, сжалившись, превратил его в это стройное мрачное дерево, которое с тех пор греки стали сажать на кладбищах.

Неравнодушен был Аполлон, как и его отец Зевс, к смертным девам и нимфам, и они обычно с радостью отвечали на его любовь, увеличивая на земле число героев. Среди возлюбленных Аполлона называли нимфу Кирену, родившую от него в Ливии, куда он ее переселил, полубога Аристея, охранителя посевов от засухи и града, покровителя пастухов, зачинателя пчеловодства, виноградарства, оливководства.

В отличие от Зевса приходилось вечно юному богу знать и поражения. Так, отвергла его любовь дочь троянского царя Кассандра, но особенные страдания принесла ему Дафна, дочь речного бога Пенея. Аполлон, домогавшийся любви прекрасной нимфы, вызвал у нее ужас. Словно бы она увидела в нем сквозь ослепляющую красоту свирепость волка.

Аполлон играет на кифаре, стоя между своей матерью Латоной и сестрой Артемидой (роспись на сосуде)

Но в душе бога, разгоряченного отказом, все более и более разгоралось чувство.

– Что же ты бежишь от меня, нимфа? – кричал он, пытаясь ее догнать. – Не разбойник я! Не дикий пастух! Я – Аполлон, сын Зевса! Остановись!

Дафна продолжала бежать что было сил. Все ближе погоня, девушка уже ощущает за спиной жаркое дыхание Аполлона. Не уйти! И она взмолилась отцу Пенею:

– Отец! Помоги дочери! Спрячь меня или измени мой облик, чтобы меня не коснулся этот зверь!

Едва прозвучали эти слова, как Дафна почувствовала, что ноги ее деревенеют и уходят в землю по лодыжки. Складки влажной от пота одежды превращаются в кору, руки вытягиваются в ветви. Стала Дафна лавром (по-гречески daphne – лавр), и с тех пор это дерево посвящено Аполлону. Украсил он в память о Дафне голову венком, сплетенным из лавровых ветвей. И такие же венки стали получать победители в состязаниях в честь Аполлона.

Как бог музыки и поэзии Аполлон считался владыкой Парнаса, где он ведал играми муз. Его оракулы имели стихотворную форму. Он считался вдохновителем поэтов, так же как Дионис. Но вдохновение, посылаемое Аполлоном, было иным, чем у Диониса. В нем дышали гармония и разум, а не неистовство хмеля.

Примечания:

1

Гомер, "Илиада", 18, 481-489, пер. Н. Гнедича.

11

Порфирион (греч. "пурпурный") до того, как он был включен в число гигантов, почитался в одном из демов (округов) Аттики как древнейший из царей.

113

Ортигия от греч. ortix – перепелка. Другие первоначальные названия Делоса: Астерия и Пирпела. Плиний выводит Pirpela от греч. руг – огонь, т. е. остров, где впервые был зажжен огонь. Между тем это слово древнего языка (пеласгийского? карийского?), обозначающее ту же птицу – перепела.

114

Победа Аполлона над Пифоном – главное из деяний бога, выражающее его космическую сущность. Эта победа знаменует торжество религии, обращенной к свету, над темными и могущественными силами матери-земли, над старой хтонической религией, смену пещерных веков существования человечества эрой культуры. Трофеем победы Аполлона стала принадлежавшая Пифону сила пророчества, перешедшая к Аполлону вместе с пифией – в знак преемственности старого и нового она сохранила имя Пифона.

Результатом победы Аполлона стал храм, сменивший первобытную пещеру или священную рощу. Эта смена была осмыслена как цепь превращений с участием сил природы. Сначала храмом был шатер из ветвей лавровой рощи Темпейской долины, затем – своего рода улей, сооруженный пчелами из лебединых перьев или папоротника. Строителями первого, скорее всего, деревянного храма считались Трофоний и Агамед, и это событие датировалось вторым поколением до Троянской войны. На месте этого храма, уничтоженного пожаром в 548 г. до н. э., возник храм, сооруженный архитектором из Коринфа. Руины его в конце II в. н. э. видел путешественник Павсаний.

Невероятная глубина исторической памяти, связанной с Дельфами, не устояла перед историческими и религиозными переменами III-V вв. н. э. Итальянский путешественник Кириако Анконский, посетивший Дельфы в XVI в., заметил, что местные жители, обитавшие среди руин храма, ничего не знали ни о Дельфах, ни об Аполлоне. Сведения о Дельфах были извлечены из произведений античных авторов в конце XIX в. Священный город Аполлона открылся как археологический памятник с руинами храмов, стадионом, священными представительствами отдельных полисов и многими тысячами надписей, характеризующих его реальную историю.

Дельфийский храм, расположившийся в горной долине на склоне горы Парнас, пользовался в древности особенной славой благодаря оракулу, ставшему с VII в. до н. э. наиболее популярным в Элладе. Предсказания давались дельфийским оракулом девять

месяцев в году: сначала по нескольку раз в месяц двумя девами-пифиями, а с I в. н. э. – одной пифией, пятидесятилетней женщиной, раз в месяц. Бессвязным выкрикам пифии, восседавшей на священном треножнике и вдыхавшей наркотический дым, жрецы придавали чаще всего форму стихотворного изречения, допускавшего разные толкования, чтобы ответственность, в случае принятия вопрошающим неправильного решения, ложилась на него самого.

С пифийским храмом Аполлона были связаны прославленные Пифийские игры, регулярно проводившиеся, начиная с 590 г. до н. э., каждые четыре года у подножия Парнаса. Первоначально состязания на Пифиадах были связаны только с искусством (состязания в исполнении посвященного Аполлону пеана первоначально в сопровождении кифары, а затем также и флейты), позднее к музыкантам добавились атлеты и наездники. Первое время победитель получал яблоки со священных деревьев Аполлона, но затем в практику прочно вошли венки из ветвей священного лавра, дерева Аполлона.

По другой версии мифа, название святилищу дал не морской зверь, а тот же дракон, называвшийся не Пифоном, а Дельфином. Его считали защитником древнего оракула Фемиды и приписывали способность давать прорицания.