Нимфы

Летучих нимф был полон пруд лазурный,

Дриадами одушевлен был сад,

И светлый водный ключ бил искрами из урны

Смеющихся наяд.

Фридрих Шиллер (пер. В. Жуковского)

Необозрим был род нимф, олицетворяющих все движущееся и растущее в природе, все дающее жизнь растениям, рыбам, животным, – реки, моря, рощи, деревья. Главные из них – дриады (древесные), рождающиеся и гибнущие вместе с деревом, наяды (водные) – духи источников и ручьев, всего, что живет в воде, сестры славянских русалок, и ореады (горные нимфы). Своих нимф имели также долины и острова. Нимфы, живущие в ясенях, составляли особый вид – мелиады ^[43].

Нимфы обитают в глубоких, гулких пещерах, в чей загадочный мрак решится вступить не всякий. Там начинают свой бег ручьи. Нимфы склоняются над новорожденными водами. Вместе с ними они выходят из недр, пробивая земную толщу, и никому не остановить их движения.

Радуясь солнечному свету, они искрятся, как бы пляшут. Места их выхода к людям священны. Там воздвигаются святилища – нимфеумы, где нимфам приносят жертвы.

Замеченные людьми целебные свойства выходящих из земли источников превратили нимф в спутниц бога-целителя Асклепия, в целительниц, дарующих здоровье.

Как частица природы, дающей людям радость, они стали харитами, т. е. милостивыми, благосклонными, и одновременно воплощением изящества, прелести, красоты. С превращением Зевса в верховное божество всей природы из «множества» харит выделилось три. Они были объявлены его дочерями, то ли от одной из океанид, то ли от самой Геры, и эпитеты, которыми люди наделяли расцветающую природу, превратились в их имена, означающие в переводе на наш язык – Сияющая, Радостная, Цветущая.

С давних пор ручьи и реки служили местами гаданий. Туда бросали соплеменников или соплеменниц, подозреваемых в нарушении законов социума. Вынырнет испытуемый (испытуемая) – вины нет, нимфы оправдали. Пойдет ко дну – осудили, и нет у родственников ни к кому претензий, ибо нимфы, в отличие от судей, неподкупны и справедливы.

Были и другие способы вопрошать нимф, приобщенных к тайнам природы, что ожидает людей. Можно было бросить в водоворот таблички с какими-либо насечками (впоследствии – надписями) и наблюдать, потонет ли табличка, поплывет по поверхности или будет выброшена за пределы источника.

В качестве предсказательниц, нередко обученных искусству гадания самим Аполлоном, нимфы становились родительницами гадателей. Так, матерью прорицателя Тиресия, часто появляющегося в греческих преданиях, называли одну из нимф.

Нимфы могли наказывать тех, кто совершил преступление или не проявил к ним должного уважения. Они насылали безумие, и это наказание было пострашнее многих других. Но вместе с тем в несвязных выкриках и словах безумного соплеменники стали искать частички тайной мудрости, которую нимфы вынесли из земных недр. Безумные стали рассматриваться как носители знания, скрытого от остальных людей. Так появились прорицатели и прорицательницы, пользовавшиеся величайшим уважением, безумие которых могло быть временным, как у пифии ^[44], надышавшейся паров, вырывавшихся из земных глубин.

Способность находить для выражения чувств и мыслей те вдохновенные движения, слова и звуки, которые недоступны человеку, находящемуся в спокойном состоянии, также воспринималась как своего рода безумие – одержимость. Человек, охваченный этим безумием, мог плясать так же исступленно, как нимфы, или обретал их знание жизни – и казалось, что он видит сквозь землю, обладает их зрением и слухом, понимает язык растений и птиц. Когда эти способности получили более высокое развитие, их стали приписывать покровительству сестер нимф – муз.

Как духи ручьев и рек нимфы отвечали за плодородие полей, лугов, за обилие пчел, за рост стад, так что древний грек, выходя из городской тесноты, слышал голоса нимф и в звучании ручьев, и в шуме деревьев, и в жужжании пчел, и даже в мычании коров. В произведениях греческих поэтов мы не находим восторженных описаний природы, свойственных современной литературе, потому что сама природа не была чем-то абстрактным – она имела облик нимф и их голоса. Культ нимф, которым было пронизано все сознание древнего грека, вся греческая литература, был культом одушевленной природы.

Нимфы долговечны, но в отличие от богов смертны. Источник может иссякнуть, дерево засохнуть. Нимфы хрупки, как сама природа, и требуют к себе бережного отношения. Древнему греку, ощущавшему не на словах свою близость с природой, испытывавшему страх и благоговение перед ее силами, не пришло бы в голову осквернить ручей нечистотами, без крайней необходимости срубить дерево, засыпать землею пруд, не говоря уже о том, чтобы направить течение рек в другое место.

Впрочем, случилось однажды смертному нарушить неписаный закон, и долго еще рассказывали греки в назидание потомству его поучительную историю.

В земле фессалийской, еще в ту пору, когда ее заселяли пеласги, жил некий Эрисихтон ^[45]. И дом его был крепок, и стада обильны, но не знало меры ненасытное сердце. Прослышав, что где-то за морем дворцы владык подпирают кровлями небо, замыслил он вступить с ними в состязание. Приказал Эрисихтон рабам наточить топоры и повел их к вольно раскинувшейся дубраве, равной которой не было во всей земле пеласгийской. Отовсюду стекались туда люди молиться дриадам и оставляли там пестрые ленты на память. В центре рощи высился дуб вековой, особенно чтимый людьми и любимый дриадами. В полуденный зной, когда люди покидали рощу, боясь потревожить чуткий сон Пана, или ночью, при свете Селены, выходя из стволов, дриады водили под ним хороводы, славя великую владычицу дубравы.

С этого дуба и приказал начинать Эрисихтон. Не в силах поднять рук на святыню, уронили рабы топоры. Тогда сам господин, подняв секиру, нанес по стволу первый удар.

Медь вонзилась в кору, и древесная кровь заструилась из раны.

– Остановись, господин! – в ужасе закричал один из рабов. – Не испытывай гнева Деметры, хранящей дубраву!

Злодей повернулся к тому, кто осмелился перечить, и одним ударом снес ему голову. В страхе перед смертью подобрали топоры остальные рабы и принялись за работу.

Содрогнулся дуб от града ударов, и застонала живущая в нем дриада, которую все в округе почитали царицей дриад.

– Дом свой растила я столько веков, сколько всходит на небе Селена. Твои предки еще не родились, когда, соки земные вбирая корнями, я к Солнцу тянулась. Счастья не будет тому, кто дом свой воздвигнет, другие порушив…

Не успела закончить речи царица, ибо рухнуло древо, под собой подминая дубраву.

Напуганные и потрясенные горем, заменили дриады свой зеленый шелестящий наряд на темный, завядший и поспешили к Деметре. Знали они, что богиня, которая растит и лелеет все живое, не останется к их беде безучастной. И не ошиблись. Яростью наполнилось сердце богини, когда она услышала рассказ несчастных. И ответила Деметра нараспев:

– Есть в безотрадной стране, ей Скифия имя, дальний предел, где нет благодатных деревьев. Там выдувает тепло жестокий Борей и гонит холодным дыханьем снег по равнине бесплодной, вихрем его завивая. Над всем там властвует Никта, чудовищ рождая ужасных. Есть среди них одно, тощее, с пастью разверстой. Может едва ли не всех смертных оно проглотить, если они мои благие законы нарушат. Имя Голод ему. Дам я свою колесницу драконам крылатым. Мигом туда вас домчат. Голоду волю мою передайте. Пусть он с вами немедля летит и вселится в тело того, чье имя звучит как удар топора по зеленой дубраве.

– Эрисихтон! Его зовут Эрисихтон! – хором пропели дриады и закружились в яростной пляске.

Между тем, вернувшись домой, отдыхал Эрисихтон. В мыслях он уже не только возвел дворец, но и пригласил в него многочисленных гостей и уже объяснял им, что стены – из вечного дуба, равного которому не было в пределах ойкумены. И долго бы еще он предавался мечтам, если бы с невидимой колесницы не скатился камнем невидимый смертному Голод. Нечестивец, его ощутив, завопил, поднимая на ноги весь дом:

– Где же вы, слуги! Голоден я, как тысяча псов! Открывайте все кладовые, несите как можно больше еды и питья!

Наполнился дом топотом ног. Выполняя приказ, спешат слуги доставить все, что было приготовлено к обеду.

Но чем больше пищи и вина поглощает Эрисихтон, тем мучительней терзает его неутолимый скиф. Не может дождаться губитель дубравы, пока повара приготовят ему очередного быка или барана. И он уже пожирает целиком туши быков и коров, коз, баранов, свиней. Быстро уничтожил Эрисихтон все свои стада, а голод ничуть не притупился. Даже во сне не отпускает его, и, как жернова, работают челюсти, перетирая мнимую пишу.

Вот уже съедены вьючные животные, за ними в пищу идут быстроногие кони, а когда опустели скотные дворы и конюшни, дело дошло до собак – и собственная свора, которой так гордился Эрисихтон как заядлый охотник, и бродячие псы, подвернувшиеся под руку слуг, а за ними и крысы. Но как огонь распаляется от новых поленьев, так и новая пища делала голод внутри нечестивца все ненасытней.

Эрисихтон требует новой пищи, не успев поглотить принесенной. А где ее взять, если проел он все свое состояние, скопленное его предками не за одно поколение. Рабы разбежались. И никто не стал их ловить, ибо боялись пеласги, что, выполняя приказы обезумевшего от голода соседа, его рабы перережут и их стада, передушат кур и гусей.

Выбежав на перекресток, стал просить Эрисихтон дать ему любые объедки, но и корки сухой никто не вынес, зная, за что он наказан. Стал нечестивец худеть. Глаза его провалились. Кожа высохла настолько, что сквозь нее проступили кости. Ноги стали тоньше тростинок. Уже не мог он кричать, требуя пищи, и кривыми зубами начал грызть свое тело.

Примечания:

4

Тартар – темная пропасть под Гадесом, подземное царство. Происхождение слова неясно, скорее всего из восточных языков. Первое упоминание у Гомера.

43

Среди этих многочисленных видов нимф наиболее древними были мелиады, поскольку их генеалогия связывалась не с Зевсом, а с Ураном – считалось, что они родились из капель его крови, пролившейся при нападении на него Крона. В латинском и романском языках слова "ясень" и "неистовство" имеют общую основу. Особой группой древесных нимф были алсеиды (от греч. "alsoc" – "священный лес"), обитавшие в деревьях священных рощ.

44

Пифия – жрица-прорицательница в храме Аполлона в Дельфах.

45

Эрисихтон – фессалийский герой, сын или брат легендарного царя Триопа, возможно, первоначально Дриопа – "древесного". Впервые миф об Эрисихтоне мы встречаем у эллинистического поэта Каллимаха. Используя эллинистическую традицию, его подробно пересказывает Овидий.