Горем был сокрушен Карату [2], правитель Дитану, Был в плену у печали Илу любезный служитель. Дом дотла уничтожен, восемь братьев погибли, Нет у него и супруги, верной мужу в несчастье, Родичей пятерых поразил болезнью Рашап, Шестеро поглощены волнами гневного Йаммы. Плакал Карату, и вопли его небеса наполняли. Слезы катились из глаз непрерывным потоком, Падали слезы на землю, словно блестящие сикли. Тяжким забылся он сном, слезы мешая со стоном [3], И явился к нему в сновиденьи пророческом Илу. — Что ты рыдаешь, о царь? — бог обратился к Карату, Что тебя в горе твоем может, скажи мне, утешить? Может быть, власть над людьми, какою лишь я обладаю, Может богатство, а может быть что-то иное? Плакать довольно. Возьми серебро и желтое злато [4], Вместе с ларцом, и рабов заодно с их потомством, Богу на это ответил, упав на колени Карату: — Мне ни к чему серебро или желтое злато. Что мне делать с богатством, когда сыновей не имею? Родичей нет у меня, кому бы его я оставил. И на эти слова возразил ему Илу могучий: — Толку в слезах не найдешь. Скорей отправляйся походом, Чтобы невесту добыть себе в царстве Удумми [5]. Эту страну разори и потребуй Хурритянку-деву [6], Прелесть её от Анат, неземная краса от Астарты, Очи её — словно чаши из алебастра, И ожерелье на шее из ляпис-лазури. Только её забери и с нею одной возвращайся. И возродится твой род от этой девы прекрасной. И пробудился Карату совсем другим человеком. Руки омыл от плечей он до самых кончиков пальцев И совершил он богам возлияние жертвенной кровью, В жертву принес он козленка им и ягненка, Также и птиц быстрокрылых, какие бессмертным любезны, Вылил вино на огонь из серебряных кубков. Это все совершив — так, как бог повелел в сновиденьи, Он на стену поднялся, взывая к богам об успехе. А затем со стены он спустился, чтоб войско созвать для похода, Хлебом наполнил телеги — запас на полгода для войска. Было войско Карату небесному ливню подобно. Ратников в нем под копьем находилось тысяч под триста, А рабов без числа, земледельцев же вовсе без счета. Дом свой закрыл холостяк, несли на носилках больного, Хроменький ковылял, еле плелся слепец по дороге, Взятый на деньги вдовы, шагал с рядом наемник, И новобрачный, дома оставив жену молодую, Брел вслед за ними, о ложе своем сокрушаясь [7]. Шли они день и другой, и третий также шагали. Храма достигли они Асират, богини великой, Что украшает собой страну сидонийцев и тирян [8]. Дал в этом храме обет Карату великой богине: Он обещал серебра весом ровно в две трети Веса хурритянки, золота в треть её веса, Если прибудет она в его подворье женою [9]. И четвертый шли они день, пятый, шестой шагали. Как саранча, опустились на поле с пшеницей [10], И подвергли они город царский набегу, Также селения все, что вокруг него находились. Жертвами стали и жены, что возвращались с водою, И жнецы на полях, и люди, несущие хворост. Стоны, ржанье и лай, и вой, и мычанье Мощные стены дворца в эту ночь проникали. Царь Удумми Пабелли, сон и покой потерявший, Утром к Карату послов отправляет с дарами С золотом желтым в ларце своем драгоценном И с серебром, и с рабами, до смерти в неволе живущим [11]. И обратились послы к Карату с низким поклоном: — Слово тебе от Пабелли царя, принесли мы, владыка! Землю мою ты покинь, оставь мой город Удумми. Вот тебе выкуп за это — золото и колесницы, И серебро, и рабы, и иное богатство. — Твой не нужен мне выкуп, — послам отвечает Карату. Деву хочу я Хурритянку, дочь, рожденную первой. Прелесть её от Анат, неземная краса от Астарты, Очи её — словно чаши из алебастра, И ожерелье на шее из ляпис-лазури. О её красоте мне поведал Илу владыка. И возвратившись, предстали послы пред Пабелли. Был сокрушен царь Удумми ответом Карату, И он снова к Карату послов отправляет. Слово царя Карату послы передали. — Как я отдам тебе дочь, какую ты просишь, Если к голодному руку она простирает, Жаждущим чашу с водой родниковой подносит? Ты её заберешь, а они устремятся за нею. Будет стенать и рыдать осиротевшее царство Так, как корова во хлеве ревет, потерявши теленка. Эти слова не смягчили жестокого сердца Карату Вновь потребовал он для себя Хурритянку-деву. Отдал в жены её несчастный Пабелли, И стенала страна его, словно корова ревела В хлеве своем опустевшем об уведенном теленке. И привел победитель царевну в чертоги златые, На подворье доставил он молодую супругу. И на свадьбу к нему все собираются боги Прибыл Илу-отец, и могучий Баал, и Йариху, И к отцу всех богов Баал обратился со словом: — Дай, отец мой, благословенье и силы Карату. Поднял Илу, отец всех живущих, кубок десницей, Слово он молвил, которое трижды желанно: — Вот, Карату, жену ты в свои доставил чертоги, Девой юной привел к себе на подворье, И родит она семерых сыновей тебе славных, А после них ещё и восьмого добавит. Грудь свою Анат им сосать предложит, Асират молоком их своим напоит, Возвеличен ты будешь среди рапаитов, Вознесен в собрании знати Дитаму. А потом восьмерых дочерей ты получишь, И они среди всех рапаитов тебя возвеличат. Слово свое завершая, кубок бог допивает. И не спеша по жилищам своим расходятся боги. Только они исчезли, только скрылись из виду, Деву царь призывает на свое высокое ложе. Что ни год, сыновья у Карату обильно рождались, Зачинала и вновь рожала Хурритянка-дева. И вознесен был Карату средь мужей рапаитских. Между тем Асират свое сердце наполнила гневом, Вспомнив обет Карату, она возвысила голос: — Слово нарушил Карату, больше нет ему веры. Хворь, от какой нет спасенья, она на царя напустила. Месяц болен Карату, два месяца он в постели, Третий месяц более, а на четвертый месяц Страшась приближения Мута, зовет он Хурритянку-деву: — Слушай, жена! Теленка зарежь пожирнее [12], Кувшины с вином откупорь [13] и призови на застолье, Оруженосцев мне верных, сколько б их ни было дюжин. И появились все разом и жирного ели теленка, Сладким вином запивали, молили богов о Карату, Их ублажали дарами, и слезы они проливали, Сердцем своим сокрушаясь, и в горе пальцы ломали. Но не были приняты жертвы, мольбы не услышали боги. И вновь Хурритянка-дева дружину в дом призывает, И вновь она поит и кормит верных оруженосцев. И над своим господином рыдают они, как над мертвым: — Горе нам без Карату. Уйдет он в страну Заката, Жену он свою покинет, оставит свою дружину, Оруженосцев оставит он на юнца Йаццибу! Но не были приняты жертвы, мольбы не услышали боги. Толда Хурритянка магов к себе на пир приглашает: — Ешьте и пейте, о маги! Свое покажите искусство, Чтобы справиться с хворью, какая царя одолела. Пили и насыщались маги в покоях Карату, Стрелы метали в воздух [14], словно быки, ревели. Но было все понапрасну. Хворь искусства сильнее. Во сне о болезни Карату принесло сновиденье Сыну его Илихау. Так возвестил ему голос: — Хворь на отца напустили, страдает он тяжкой болезнью. К Илу явись с мольбою, может быть, он услышит, Жертвой насытишь владыку, может быть, он поможет. И зарыдал Илихау, заскрежетал он зубами. — Неужто ты нас покинешь? Тебя мы считали вечным, Чья сила была нам в радость? Останемся мы без владыки, Будем бродить по подворью, подобно бездомным собакам [15], Видя, как достоянье отца жена расточает И как пустеют амбары. Тебя оплакивать будут Вечные горы Баала, Цапану священное поле. Слезы ронять все будут, друг друга в беде вопрошая: — Правда ль скончался Карату, служитель великого Илу? Сын поспешил в покои, чтобы с больным проститься. Родитель вскинул десницу и прекратил причитанья: — Слезы твои бесполезны, душу они иссушают, Нутро они надрывают. Деву, сестру Восьмую [16] Ты призови, чей голос всех голосов сильнее. Пусть Восьмая рыдает, пусть поля оглашает, Своды небес тревожит болью, идущей от сердца. Жди появления Шапаш с воинством звезд на небе. Выйди навстречу богине вместе с сестрой Восьмою. Пусть узнает богиня о горе, меня постигшем, Ведать должна, что Илу жертву приносит Карату. В левой руке пусть держит громкозвучащий бубен [17], В правой руке пусть держит приношенье за мертвых. Тотчас отца покинул праведный сын Илихау С елеем в руках и с плодами деревьев, Что в жертву богам предназначил. Отроки черпали воду из пруда на участке сестрицы. Вышла она из покоев, увидела милого брата, Узрела в руках Илихау она приношенье за мертвых. Ноги её подкосились, она задрожала всем телом. — Что-то стряслось дурное? — она у брата спросила. — Болен отец наш, болен, занемог наш родитель, Жертвы он Илу приносит, готовит пир погребальный. — Зачем ты меня волнуешь? — с плачем она вопрошает. Как это все случилось, мне расскажи скорее. — Вот уже третий месяц, как наш родитель болеет, Месяц четвертый отец наш покоев не покидает, Буду я строить гробницу с камерой погребальной, Тебе её должно украсить [18]. И зарыдала Восьмая, Заскрежетала зубами и к небесам возопила: — Неужто он нас покинет, кого мы считали вечным, Чья сила была нам в радость? Останемся мы без владыки, Будем бродить по подворью, подобно бездомным собакам, Видя, как достоянье наша мать расточает, И как пустеют амбары. Тебя оплакивать будут Горы Баала, отец мой, Цапану священное поле Слезы ронять — святыня, что шире земных пределов. Она поспешила к покоям, чтобы отца увидеть, Чтобы с отцом проститься. Оставив отца, Восьмая покинула страждущий город. Она удалилась в пустыню, чтоб снова отца оплакать. Елей захватив, Илихау вышел в соседнее поле. Елей выливая на землю, к природе он всей обратился К водам, земле и небу, к Баалу, что громом владеет: — Пролейтесь дожди на пашню, которая засыхает, Пусть в борозды льется влага и поднимается полба Пусть зеленеет пшеница, пахарь пусть возликует, Пусть все твари земные увидят милость Дагана. Хлебом пусть он наполняет наши пустые амбары, Меха — вином золотистым и маслом прозрачным — кувшины. Пусть от владений Карату Мут кровавый изыдет! Услышал эту молитву в покоях великий Илу. Богов он призвал и к детям с вопросом таким обратился: — Скажите, богини и боги, кто Карату излечит. Семь раз повторил вопрос он. Никто ему не ответил. — Идите, — сказал богам он, — на ваши вельможные троны, Сам я займусь леченьем любезного мне Карату. Сам изгоню из тела ту хворь, что в нем поселилась. И вот в руке его глина, добрая глина в деснице, Вылепил он фигуру, похожую на человека. Назвав её Шатикату, он к ней обратился со словом: — Лети, Шатикату, не медля, в чертоги царя Карату! Минуй города незаметно, скрытно пройди селенья. Выгони хворь из тела, которая в нем засела, На лоб наложи алтею [19], от пота омой ему шею, И накорми его сразу хлебом и бычьим мясом Изыдет вместе с болезнью враг его Мут кровавый. И сделала все, как велели, и одолела Мута. Исчезла в небесных высях. Карату к жене обратился: — Дай мне, Хурритянка-дева, мяса и хлеба побольше. Заколи поскорее ягненка, и следом за ним — барана! Занял трон свой Карату, словно и не был болен. Рады все — один лишь Йаццибу, его первенец, недоволен [20]. Сотрапезники, окружив его, на отца поднять голос требуют: — Ты иди к отцу и скажи ему, повтори ему слово твердое Что насильник он из насильников, не решает он дел убогого, О сиротах он не заботится, защищать вдовицу не хочет он, Как сестра ему — ложе хворого, как жена ему — ложе смертное. И от трона пусть он отступится, пусть его передаст здоровому. И подходит сын к трону царскому, повторяет слова нечестивые: — Ты насильник, отец, из насильников, не решаешь ты дел убогого, О сиротах ты не заботишься, защищать вдовицу не хочешь ты, Как сестра тебе — ложе хворого, как жена тебе — ложе смертное. Отступиться от царства должен ты, и на трон посадить здорового. И Карату ответил дерзкому: — Пусть Харан пробьет тебе голову! Пусть Астарта, слава Баала, копьем твое темя расколет! В грязь с вершины падешь за нечестие! [21]
1. Дошедшее до нас в виде трех табличек повествование о Карату является малым эпосом, эпилием, главная тема которого — бедствия, обрушившиеся на царя, и их преодоление. Первое из бедствий — полное уничтожение всего рода. Возродить род помогает царю бог Илу, дающий указания, где добыть невесту и как это сделать. Поход за невестой — обычный эпический мотив, требующий от героя преодоления препятствий, в нашем случае — большого расстояния, отделяющего страну Карату от страны невесты, хурритянки, и нежелание отца расставаться с дочерью. Карату возвращается к себе во дворец и восстанавливает благодаря плодовитости «девы-Хурритянки» свой род, но новая беда: богиня Асират вспоминает о данном царем обете и насылает на него смертельную болезнь. Близкие царя проявляют чудеса преданности, чтобы сохранить царю жизнь, но это удается сделать только богу Илу. Вернувшись к жизни, царь ликует, но ещё одна напасть: на его власть посягает первенец. В поэме отсутствует конец, и как справляется Карату с этой напастью остается неизвестным.
2. Имя Карату (в другой огласовке — Керет) не может быть связано с каким-либо народом страны Ханаан, равно как и с поздними пришельцами "народами моря". Исходя из семитской основы его толкуют как «рубище» (Шифман, 1993, 64).
3. Против Карату ополчились боги, враждебные миропорядку, созданному Илу, среди них — Рашап, угаритский бог эпидемий, соответствующий месопотамскому Эрре и греческому Аполлону. Бог этот упоминается в еврейской Библии в формуле "кто предназначен в пищу Рашапу" (Втор., 32: 24), т. е. погибли от мора. Эпидемии, уничтожавшие целые города и страны, на древнем Востоке — обычное явление.
Царь Карату в отличие от библейского Иова не задавал ни себе, ни богу вопросов о причинах обрушившихся на него бед. Но у древнего слушателя или читателя такой вопрос мог возникнуть. И ответ лежал на поверхности. Карату встает как царь-деспот. Достаточно прочитать описание похода Карату за невестой, ради которого была оголена вся страна, вопреки всем законам вовлечены в поход хромые, слепые, больные и наложен налог на вдовиц. Для того чтобы не звучало осуждение дурного царя, дающее повод для негативного отношения к царской власти как к институту, был вставлен эпизод с нарушением клятвы, данной богине Асирате, о которой она вспомнила через много лет. Об этой клятве ничего не говорится богом Илу, наперед объясняющему Карату весь план его операции. Таким образом, становится ясно, что этот эпизод был вставлен, и перед нами свидетельство древнейшей в истории человечества цензуры.
4. Под "желтым золотом" в соответствии с хурритским термином, раскрывающим понятие, имеется в виду "драгоценный камень", и в этой связи упоминается его хранилище (Шифман, 1993, 75).
5. Расположение Удумми неизвестно, если это только не древнесирийский город Эден. Если это реальное место, то какими бы преувеличенными и неточными ни были сведения эпоса, из него можно заключить, что Дитану отделялась от Удумми большим расстоянием, и путь проходил от пустыни через страну Ханаан и её города Тир и Сидон. Вместе с тем Удумми часто отождествляется с библейским Эдемом или понимается как фантастическая страна наподобие "тридевятого царства, тридесятого государства". Дальность этой страны подчеркивается необходимостью запасти продовольствия для войска на шесть месяцев.
6. Хурриты — народ, близкий по языку как урартийцам, так и дагестанцам, обитавший в конце II тысячелетия до н. э. в Северной Месопотамии и Северной Сирии и исчезнувший из текстов в I тысячелетии до н. э. В Угарите засвидетельствовано почитание хурритсих богов.
7. Контингент войска Карату таков, словно в древности существовало понятие тотальной мобилизации. В поход отправились даже увечные и слепые. Заставили раскошелиться и несчастную вдовицу — речь идет о незаконной повинности, наложенной на вдов, которых Карату обязал нанимать воинов для участия в походе. Призывая новобрачного, Карату нарушил закон, который много позднее перешел в кодекс Моисея: "Если возьмет человек жену новую, пусть он не идет в поход, да будет он в доме своем один год и радует жену свою, которую взял" (Втор., 24: 5).
8. В поэме упоминаются города Тир и Сидон, но не Угарит. Отсюда предположение, что сказание о Карату возникло ещё до появления в Угарите амореев, в III тысячелетии до н. э., в эпоху расцвета Эблы, и принадлежит не к угаритской, а иной мифологической традиции, но было воспринято угаритянами как часть их истории (Циркин, 2000, 364).
9. Странное вознаграждение богини не в обычных мерах веса, а частью веса невесты может быть объяснено из другого текста Угарита, свадьбы лунного бога Йариху. В свадебном зале близ невесты и её родни находились весы и гири.
10. Образ саранчи при описании набегов народов пустыни на цивилизованную территорию. используется также в Ветхом Завете (Суд., 6:5).
11. В тексте "бессрочные рабы", видимо, противопоставлены кабальным рабам.
12. Теленок у семитских народов закалывался тогда, когда в доме появлялись именитые гости. Сравн. библейский рассказ о благочестивом Лоте, предложившем своим гостям — божьим посланцам — теленка (Быт., 18: 7 — 8). Приносился теленок также в жертву богам.
13. Вино, наряду с маслом и хлебом было главным видом питания. Оно считалось божьим даром, лающим радость (Втор., 8: 7 — 10; Суд., 9:13; Пс., 104: 5).
14. Метание стрел — видимо, способ лечения, изгнание болезни, с помощью магии. В ходе раскопок в сиро-палестинском регионе найдены стрелы с надписями. По полету стрел также совершались гадания (Иез., 21: 26).
15. Собака в еврейской Библии — нечистое животное, пожирающее трупы и падаль. Слово «собака» воспринималось как ругательство (I Сам., 24: 15; II Сам., 9: 8; 16: 9). Видимо, сходные ассоциации вызывал образ собаки и в угаритском обществе.
16. «Восьмая» — могло быть именем благочестивой дочери Карату. Например, у древних римлян дочери имели имена-числа: Прима, Секунда, Терция.
17. Имеется в виду изгнание болезни с помощью шума, известное по этнографии разных народов.
18. Строительство гробницы и её украшение вовсе не являлось признанием поражения в попытке спасти жизнь больного Карату. Смерть и жизнь мыслились как сообщающиеся сосуды. Погружение в подземную пещеру (погребальный склеп) было подобием заглатывания богом смерти (Мутом, китом, крокодилом или иным чудовищем), после чего следовало возрождение.
19. Алтея (алтей, проскурняк) — лекарственное растение Средиземноморья и юга Европы и Азии (семейство мальвовых). В античную эпоху его свойства были описаны учеником Аристотеля Феофрастом в "Истории растений". Вплоть до настоящего времени алтей используется при различных воспалительных процессах.
20. Противопоставление двух братьев, благочестивого и почтительного нечестивому и дерзкому — частый мотив в фольклоре многих, в том числе и восточных народов (сравн. с египетской сказкой о двух братьях).
21. Большинство исследователей полагает, что в несохранившемся конце поэмы сообщалось о каре, постигшей нечестивого сына.
