Нет власти ... пришла власть^{3}

(Сталин)

Как человек немногословный и отдающий в политике предпочтение практическим действиям Сталин мало рассуждал о теоретических проблемах строительства будущего общества и о самом этом обществе. Кроме глубокомысленной сентенции о том, что «социализм – дело хорошее»[573]1, высказанной им в речи на Первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников 19 февраля 1933 г. (в разгар массового голода!), пожалуй, трудно найти у него что-то более содержательное по вопросу о том, как именно он представлял себе социализм. На вопрос о коммунизме, который был задан Сталину первой американской рабочей делегацией в ходе беседы с ним 9 сентября 1927 г., он ответил следующим образом: «Общая характеристика коммунистического общества дана в трудах Маркса, Энгельса и Ленина.

Если дать вкратце анатомию коммунистического общества, то это будет такое общество: а) где не будет частной собственности на орудия и средства производства, а будет собственность общественная, коллективная; б) где не будет классов и государственной власти, а будут труженики индустрии и сельского хозяйства, экономически управляющиеся, как свободная ассоциация трудящихся; в) где народное хозяйство, организованное по плану, будет базироваться на высшей технике как в области индустрии, так и в области сельского хозяйства; г) где не будет противоположности между городом и деревней, между индустрией и сельским хозяйством; д) где продукты будут распределяться по принципу старых французских коммунистов: «от каждого по способностям, каждому по потребностям»; е) где наука и искусство будут пользоваться условиями достаточно благоприятными для того, чтобы добиться полного расцвета; ж) где личность, свободная от забот о куске хлеба и необходимости подлаживаться к «сильным мира», станет действительно свободной.

И т.д. и т.п.

Ясно, что до такого общества нам еще далеко»[574]2.

Социализм же в 1927 г. представлялся Сталину вполне достижимой перспективой. До середины 1920-х гг., когда в верхах партии развернулась дискуссия о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране, Сталин вообще не высказывался на эту тему. Первые годы после вступления в должность генерального секретаря ЦК он занимался строительством партийного аппарата – того самого рычага, который обеспечил ему единовластие в партии.

Однако как любой из руководителей партии, тем более находившийся у самого кормила власти и определявший жизнь огромной страны, он не мог не задумываться о ее будущем. Но в отличие от таких теоретиков, как Троцкий и Бухарин, которые много и по разным поводам писали по вопросу о возможности социализма в России и о мировой революции, Сталин мыслил сугубо утилитарно и до поры до времени предпочитал молчать. Пытаясь ретроспективно восстановить процесс формирования его представлений о строительстве социализма (на этот счет, конечно, нет прямых свидетельств и тем более документов, но зато есть история деятельности Сталина по претворению в жизнь своих представлений!), нельзя не остановиться на сюжете, имеющем принципиальное значение.

Сталин был одним из руководителей коммунистической партии и для обоснования своих действий широко пользовался марксистской фразеологией. Однако этого недостаточно, чтобы говорить о доктринальных основах его политики и тем более о том, что Сталин строил социализм по теоретической модели. Как писал А. Ципко, обосновавший подобную точку зрения в период перестройки, «он во всем был ученик. Но ученик добросовестный. Этого у него не отнимешь»[575]3.

Однако если подходить к оценке марксизма непредвзято и не обвиняя Маркса за все, что случилось с Россией в XX в., то следует признать, что Маркс был прежде всего философом и ученым и на протяжении всей своей жизни занимался осознанием и изучением капитализма и закономерностей созревания в его недрах основ нового общества. В его теории социализм рассматривался как продукт естественно-исторического развития. «Коммунизм для нас не состояние, – писали К. Маркс и Ф. Энгельс в «Немецкой идеологии», – которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразоваться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние»[576]4. Поэтому Маркс не создавал и в принципе не мог создать плана устройства будущего общества. «Рабочему классу, – писал он, – предстоит не осуществлять какие-либо идеалы, а лишь дать простор элементам нового общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося буржуазного общества»[577]5. Только в «Критике Готской программы», поставленный самой задачей работы перед необходимостью высказать свою точку зрения, он дал общую характеристику принципов, закономерностей и черт коммунистического общества.

Наряду с научным пониманием социализма как результата социально-экономического развития у него имеются рассуждения о социализме как следствии рабочего движения. Эти идеи ярче всего выражены в «Манифесте Коммунистической партии». Именно за это деятельностное основание марксизма ухватился Ленин, развивая свою теорию социалистической революции в России и перехода к социализму через захват государственной власти. Хотя, формулируя «Апрельские тезисы», он указал, что первоочередным делом является «не "введение" социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны С.Р.Д (Советов рабочих депутатов – И.П.) за общественным производством и распределением продуктов»[578]6. Более подробно о социализме Ленин высказался в работе «Государство и революция», указывая, что партия должна «...взять власть и вести весь народ к социализму, направлять и организовывать новый строй, быть учителем, руководителем, вождем всех трудящихся и эксплуатируемых в деле устройства своей общественной жизни без буржуазии и против буржуазии»[579]7.

После того как власть оказалась в руках большевистской партии (особенно в условиях гражданской войны, когда был реализован целый ряд мер по типу «военного социализма» в Германии), Ленин неоднократно рассуждал по поводу будущего устройства общества[580]8: «начать строить совершенно новое социалистическое общество», «переход России к социализму», «создать и упрочить социализм», «дело строительства социализма» и т.д. У него есть также ряд конкретных высказываний по поводу уничтожения классов при социализме, «очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох – жуликов, от клопов – богатых и прочее и прочее», о том, что «придется при диктатуре пролетариата перевоспитывать миллионы крестьян и мелких хозяйчиков, сотни тысяч служащих, чиновников, буржуазных интеллигентов, подчинять их всех пролетарскому государству», а также об «усилении вмешательства государства в "частноправовые отношения", в гражданские дела» и т.д.[581]9 Вместе с тем, если проанализировать весь контекст представлений Ленина о формировании социалистического общества, то обнаруживается не столько формационный, сколько конкретно-политический, партийный, государственный смысл предлагаемых им мер, результатом которых должен стать «новый, более высокий способ общественного производства, замена капиталистического и мелкобуржуазного производства крупным социалистическим производством»[582]10. Даже в период «военного коммунизма» Ленин не рассматривал «строительство социализма» как дело искусственного создания новой общественно-экономической формации.

В последние годы жизни он вообще отказался от своих предыдущих попыток ввести в России социализм.

«К весне 1921 г., – писал Ленин, – выяснилось, что мы потерпели поражение в попытке "штурмовым" способом, т.е. самым сокращенным, быстрым, непосредственным, перейти к социалистическим основам производства и распределения. Политическая обстановка весны 1921 года показала нам, что неизбежно в ряде хозяйственных вопросов отступить на позиции государственного капитализма, перейти от "штурма" к осаде»[583]11. Об этом же, но в более жесткой форме Ленин высказался в разговоре со своими секретарями, о чем стало известно из книги воспоминаний бывшего секретаря Сталина Б. Бажанова: «Конечно, мы провалились. Мы думали осуществить новое коммунистическое общество по щучьему велению. Между тем это вопрос десятилетий и поколений. Чтобы партия не потеряла душу, веру и волю к борьбе, мы должны изображать перед ней возврат к меновой экономике, к капитализму как некоторое временное отступление. Но для себя мы должны ясно видеть, что попытка не удалась, что так вдруг переменить психологию людей, навыки их вековой жизни нельзя. Можно попробовать загнать население в новый строй силой, но вопрос еще, сохранили ли бы мы власть в этой всероссийской мясорубке»[584]12.

Этот отрывок из воспоминаний Б. Бажанова впервые в СССР был опубликован В. Сироткиным в его статье «Уроки нэпа» в газете «Известия» 10 марта 1989 г. С того времени прошло более десяти лет, и много тайн открылось в нашей истории. Поэтому уже не представляется удивительным, что не все ленинские высказывания были записаны, а не все записанные опубликованы. Директор Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Г.Л. Смирнов в записке в ЦК от 14 декабря 1991 г. указывал, что не опубликовано 3724 ленинских документа[585]13. Через несколько лет в своей книге он назвал цифру уже в 10 раз меньшую[586]14.

Этот институт являлся наследником Института Ленина при ЦК РКП(б), решение об организации которого было принято осенью 1923 г. Предполагалось, что в архиве Института будут сосредоточены все рукописи Ленина и воспоминания о нем[587]15. Сбором и сортировкой всех этих материалов занимался первый помощник Сталина И.П. Товстуха, который по указаниям Сталина «ненужное» уничтожал, что-то запрятывал, что-то готовил для публикации. Сохранилось воспоминание художника Ю. Анненкова, который в 1924 г. случайно оказался в Институте Ленина и в ожидании натолкнулся там на неопубликованные ленинские записи, помеченные 1921 г. Некоторые из них он переписал в записную книжку и впоследствии воспроизвел в своем очерке о В.И. Ленине.

Одна из этих записей, по моему мнению, была внимательно прочитана Сталиным и обдумана: «На основании тех же наблюдений и принимая во внимание длительность нарастания мировой социалистической революции, – писал Ленин, – необходимо прибегнуть к специальным маневрам, способным ускорить нашу победу над капиталистическими странами.

а) Провозгласить, для успокоения глухонемых, отделение (фиктивное!) нашего правительства и правительственных учреждений (Совет Народных Комиссаров и пр.) от Партии и Политбюро и, в особенности, от Коминтерна, объявив эти последние органы как независимые политические группировки, терпимые на территории Советских Социалистических Республик. Глухонемые поверят.

б) Выразить пожелание немедленного восстановления дипломатических сношений с капиталистическими странами на основе полного невмешательства в их внутренние дела. Глухонемые снова поверят. Они будут даже в восторге и широко распахнут свои двери, через которые эмиссары Коминтерна и органов партийного осведомления спешно просочатся в эти страны под видом наших дипломатических, культурных и торговых представителей.

Говорить правду – это мелкобуржуазный предрассудок. Ложь, напротив, часто оправдывается целью.

Капиталисты всего мира и их правительства, в погоне за завоеванием советского рынка, закроют глаза на указанную выше действительность и превратятся таким образом в глухонемых слепцов. Они откроют кредиты, которые послужат нам для поддержки коммунистической партии в их странах и, снабжая нас недостающими у нас материалами и техниками, восстановят нашу военную промышленность, необходимую для наших будущих победоносных атак против наших поставщиков. Иначе говоря, они будут трудиться по подготовке их собственного самоубийства»[588]16.

Таким образом, что явствует из всей последующей деятельности Сталина, эти два высказывания Ленина – одно о невозможности быстрого построения в России нового, социалистического, общества, а другое – об отношении к капиталистическому Западу и об использовании его капиталов в своих интересах, а также о лжи в политике во имя достижения поставленной цели – могли оказать принципиальное влияние на Сталина. Правда, с первым он не согласился, а второе взял на вооружение без возражений. У него немало высказываний, перекликающихся с ленинским и подтверждающих именно такую тактику действий по отношению к Западу. Так, в устном пересказе до нас дошли следующие слова Сталина Кагановичу: «Пусть эти заграничные ослы за деревьями самого леса не видят. – Наши настоящие цифры и достижения будут под секретом, а мелочи – их у нас, конечно, немало – пусть они глаз режут... А почему бы и нет? В нашем положении тонкая политика нужна. Не обманешь – не выиграешь»[589]17. Вот еще один пример, рассказанный Е.С. Варгой: «В 1923 г. мировая пресса была полна негодования по поводу того, что Советский Союз снабжает оружием немецкий вермахт. Советский Союз официально в энергичных выражениях опроверг это. Но когда я спросил Сталина, он откровенно сказал: "Конечно, мы выполнили заказы"»[590]18. Эта особенность политических действий Сталина, которая на самом деле стала сутью его политики, была замечена некоторыми дальновидными западными политиками, имевшими дело со Сталиным. Президенту США Ф. Рузвельту принадлежит высказывание, сделанное им в одной из частных бесед незадолго до смерти: «Со Сталиным невозможно иметь дело. Он нарушил все обещания, данные в Ялте (в частности, договоренность о проведении свободных выборов в Восточной Европе)»[591]19.

Первые месяцы после смерти Ленина Сталин предпочитал на словах оставаться верным своему учителю. В первом издании своей работы «Об основах ленинизма», которая представляет его «Лекции, читанные в Свердловском университете» в начале апреля 1924 г. и которую он посвятил ленинскому призыву, можно прочесть следующие строки: «Но свергнуть власть буржуазии и поставить власть пролетариата в одной стране еще не значит обеспечить полную победу социализма. Главная задача социализма – организация социалистического производства – остается еще впереди. Можно ли разрешить эту задачу, можно ли добиться окончательной победы социализма в одной стране без совместных усилий пролетариев нескольких передовых стран? Для свержения буржуазии достаточно усилий одной страны – об этом говорит нам история нашей революции. Для окончательной победы социализма, для организации социалистического производства усилий одной страны, особенно такой крестьянской страны, как Россия, уже недостаточно, для этого необходимы усилия пролетариев нескольких передовых стран»[592]20.

В ходе развернувшейся осенью 1924 г. так называемой литературной дискуссии в связи с выходом книги Троцкого «Уроки Октября» Сталин резко изменил свою точку зрения по этому вопросу. Эту историю он рассказал сам подробно в работе «К вопросам ленинизма», датированной 25 января 1926-го г. В брошюре «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов» (декабрь 1924 г.), он расчленил, по его словам, вопрос о победе социализма в одной стране на два: «на вопрос о полной гарантии от реставрации буржуазных порядков и вопрос о возможности построения полного социалистического общества в одной стране… Эта новая формулировка вопроса и легла в основу известной резолюции XIV партконференции "О задачах Коминтерна и РКП(б)", рассматривающей вопрос о победе социализма в одной стране в связи со стабилизацией капитализма (апрель 1925 г.) и считающей построение социализма силами нашей страны возможным и необходимым.

Она же, – писал далее Сталин, – послужила основой моей брошюры "К итогам работ XIV партконференции", изданной непосредственно после XIV партконференции, в мае 1925 г... По вопросу о победе социализма в нашей стране брошюра говорит: "Мы можем построить социализм, и мы его будем строить вместе с крестьянством, под руководством рабочего класса»... ибо «при диктатуре пролетариата у нас имеются ...все данные, необходимые для того, чтобы построить полное социалистическое общество, преодолевая все и всякие внутренние затруднения, ибо мы можем и мы должны преодолеть их собственными силами»[593]21.

По вопросу об окончательной победе социализма Сталин высказался следующим образом: «Окончательная победа социализма есть полная гарантия от попыток интервенции, а, значит, и реставрации, ибо сколько-нибудь серьезная попытка реставрации может иметь место лишь при серьезной поддержке извне, лишь при поддержке международного капитала. Поэтому поддержка нашей революции со стороны рабочих всех стран, а тем более победа этих рабочих хотя бы в нескольких странах, является необходимым условием полной гарантии победившей страны от попыток интервенции и реставрации, необходимым условием окончательной победы социализма»[594]22

При этом Сталин постоянно ссылался на работы Ленина, причем именно на те, от которых сам Ленин далеко отошел, пережив период «военного коммунизма» и проделав мучительную эволюцию в последние два года жизни. В той же работе «Вопросы ленинизма» Сталин цитировал Ленина августа 1915 г., который, в трактовке Сталина, говорил о победе социализма в одной стране еще до Октябрьской революции: «Неравномерность экономического и политического развития есть безусловный закон капитализма. Отсюда следует, что возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране (заметим, что Россия здесь вообще не называется. – И.П.). Победивший пролетариат этой страны, экспроприировав капиталистов и организовав у себя социалистическое производство (выделено Сталиным), встал бы против остального, капиталистического мира, привлекая к себе угнетенные классы других стран, поднимая в них восстание против капиталистов, выступая в случае необходимости даже с военной силой против эксплуататорских классов и их государств»[595]23. Выделив ленинскую фразу «организовав у себя социалистическое производство», Сталин дает ей свою трактовку. В его понимании это значит, что «пролетариат победившей страны может и должен организовать у себя, после взятия власти, социалистическое производство. А что значит "организовать социалистическое производство"? Это значит, – говорит Сталин, – построить социалистическое общество. Едва ли нужно доказывать, что это ясное и определенное положение Ленина не нуждается в дальнейших комментариях. В противном случае непонятны были бы призывы Ленина ко взятию власти пролетариатом в октябре 1917 года»[596]24.

Прочитав и вдумавшись в этот сталинский пассаж, отчетливо понимаешь смысл высказывания Ю.М. Стеклова о том, что у Сталина «бандитское понимание марксизма»[597]25. Уличить Сталина в произвольном толковании Ленина уже в те годы было невозможно. В своем докладе «К итогам работ XIV конференции РКП(б)», с которым он выступил перед активом московской партийной организации 9 мая 1925 г., Сталин назвал «образчиком перепутаницы» письмо одного любознательного партийца, который делился своими сомнениями: «Вы говорите, что ленинская теория... заключается в том, что социализм может победить в одной стране. Я, к сожалению, не нашел указаний в соответствующих местах у Ленина о победе социализма в одной стране». И далее Сталин заключил: «Придет время, когда он прочтет и найдет, наконец, такие указания»[598]26. По поводу рассуждений К. Радека, который называл теорию построения социализма в одной стране теорией строительства социализма «в одном уезде» или даже «на одной улице», Сталин высказался более зловеще: «Можно ли назвать это пошлое и либеральное хихиканье Радека насчет идеи строительства социализма в одной стране иначе, как полным разрывом с ленинизмом? Отвечает ли оппозиционный блок за эту пошлость Радека? Безусловно, да. Почему же он не отмежевывается от нее? Потому, что оппозиционный блок не думает покидать своей позиции отхода от ленинизма»[599]27.

Таким образом, Сталин приписал Ленину именно то, от чего он отказался, заявив о «коренной перемене всей точки зрения нашей на социализм»[600]28. В современной литературе имеется немало подтверждений тому, как вольно обращались публикаторы с произведениями Ленина. А. Латышев, автор книги «Рассекреченный Ленин» (М., 1996) привел несколько интересных фактов о «корректировке» ленинских представлений о социализме. Выступая на торжественном заседании пленума Моссовета, МК РКП(б) и МГСПС 6 ноября 1920 г., Ленин в очередной раз повторял: «...мы всегда подчеркивали, что в одной стране совершить такое дело, как социалистическая революция, нельзя...»

Фраза эта тогда же была опубликована в «Стенографических отчетах Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» (№ 15), вошла затем во 2-е и 3-е издания собраний сочинений Ленина. А уже в четвертом издании в 1955 г. она была без всяких отточий изъята из текста. Соответствующая купюра сделана и в 5-м, так называемом полном собрании сочинений...

Аналогична судьба абзаца из доклада Ленина о внешней и внутренней политике Совнаркома на заседании Петроградского Совета 12 марта 1919 г.: «Дело строительства целиком зависит от того, как скоро победит революция в важнейших странах Европы. Только после такой победы мы можем серьезно приниматься за дело строительства».

Или такой пример: во 2-м и 3-м изданиях – выступление Ленина на собрании секретарей ячеек Московской организации РКП (б) 26 ноября 1920 г. приводится по архивной стенограмме, а в последующих 4-м и 5-м изданиях – уже по газетному отчету. И вся эта затея большевистских цензоров – ради того, чтобы скрыть абзац: «... но как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот»[601]29.

Говоря о сталинском видении вопроса о возможности построения социализма в одной стране, историк Б. Николаевский пришел к проницательному заключению о том, что «Сталин ни разу не сделал даже попытки проанализировать обстановку, чтобы показать, какие именно элементы ее позволяют ему считать построение социализма в России возможным, никогда и нигде не указывал, на какие именно социальные силы при этом можно опереться. Свой вывод он вообще не обосновывает, не доказывает, а декретирует... у него никогда в высказываниях на эту тему не звучали ни крестьянофильские, ни вообще гуманистические ноты. Вопрос он ставит всегда в иной плоскости, внимание своей аудитории всегда концентрирует на других сторонах проблемы»[602]30.

Анализ обстановки, вопрос о социальных силах, крестьянофильские ноты и тому подобные тонкости Сталин оставил таким теоретикам партии, как Н. Бухарин, Л. Троцкий, Евг. Преображенский и другие, хотя и использовал в своих действиях их теоретические рассуждения, которые в его трактовке приобретали чисто утилитарный смысл. Как образно заметил Н. Валентинов (Н. Вольский): «В мозг Сталина и К° входит в крайней, потом обнаружится – в чудовищной форме, идея Преображенского о строительстве социализма на базе "первоначального накопления". Из всех этих элементов и начнет слагаться "сталинизм"»[603]31.

Как бы там ни было, для себя Сталин уже нашел решение и определил направление деятельности. Поэтому в брошюре «К вопросам ленинизма» он несколько раз возвращается к вопросу о возможности построения социализма в СССР и в своей манере, как бы вколачивая гвозди, многократно повторяет, что «пролетариат победившей страны может и должен организовать у себя, после взятия власти, социалистическое производство», что означает «построить социалистическое общество». И далее: «Мы можем и должны построить полное социалистическое общество, ибо мы имеем в своем распоряжении все необходимое и достаточное для этого построения»[604]32. Таким образом, видение Сталиным строительства социализма предполагало именно формационный характер этого процесса, но не сущностно, не концептуально, а механистично, организаторски, техницистски.

Но если Сталин с такой убежденностью говорил, что «мы можем и должны...» – а «мы» в данном случае – это он, Сталин, так как он больше никого об этом не спрашивал – значит, у него есть ответ на вопрос «как». И в ответ на этот вопрос он без колебаний отвечает – «сверху», посредством власти, что фактически и означает «загнать население в новый строй силой». Высказываний на эту тему у Сталина предостаточно: «...Власть используется как рычаг для перестройки старой экономики и организации новой», «использование власти пролетариата для организации социализма», «для чего же мы брали власть в октябре 1917 г., если не рассчитывали построить социализм?»[605]33.

Сталин знал, что такая сила, посредством которой можно загнать население в новый строй, у него была. Недаром он так упорно и целенаправленно занимался проведением секретной партийно-государственной реформы, в результате которой родился феномен партийного государства с его иерархией партийных комитетов во главе с назначенными «сверху» секретарями и всеохватывающей секретностью. Это оказалась на редкость простая и архаичная система власти, не связанная ни законами, ни правовыми нормами, ни контролем общества. В традициях России был другой, архаичный регулятор отношений между государством и обществом – «приказ – подчинение». При определенных условиях этот регулятор можно было перевести в режим прямого насилия.

Главное, что отличало Сталина от его политических противников уже в 1920-е гг. – это, во-первых, абсолютная беспринципность не только по отношению к чужим текстам и высказываниям, но и в выборе средств для достижения цели, среди которых ложь и фальсификация были его верными друзьями, а во-вторых, абсолютное отсутствие чувств жалости и сострадания. Б. Николаевский приводит очень характерный для личности Сталина эпизод. Осенью 1921 г. на заседании коллегии Наркомнаца, во главе которого тогда стоял Сталин, только что приехавший представитель Башкирской республики делал доклад об ужасах голода. Жуткий рассказ все слушали с глубоким волнением. В одном месте у кого-то из слушателей вырвалась реплика: «Но ведь это один ужас, что творится!» Сталин, который вел собрание, коротко оборвал: «Ужас, это когда речь идет об отдельном человеке. Если речь идет о миллионах, это не ужас, а статистика... Товарищ, продолжайте Ваш доклад!»[606]34. К этим качествам прилагалась отсутствовавшая у его политических противников уверенность в своей политической позиции. «Нельзя строить социализм, не будучи уверен, что его можно построить, не будучи уверен, что техническая отсталость нашей страны не является непреодолимым препятствием к построению полного социалистического общества. Отрицание такой возможности есть неверие в дело строительства социализма, отход от ленинизма»[607]35.

В сталинской уверенности была своя привлекательность для широких масс, вошедших в политику после 1917 г., стремившихся достичь хорошей жизни и социального реванша как можно быстрее[608]36. Действительно, такая уверенность заражала, тем более, что Сталин умело пользовался популистскими лозунгами. Вот строки из его письма А.М. Горькому в декабре 1930 г.: «Дела идут у нас неплохо. И в области промышленности, и в области сельского хозяйства успехи несомненные. Пусть мяукают там, в Европе, на все голоса все и всякие ископаемые средневекового периода о "крахе" СССР. Этим не изменят ни на йоту ни наших планов, ни нашего дела. СССР будет первоклассной страной самого крупного, технически оборудованного промышленного и сельскохозяйственного производства. Социализм непобедим. Не будет больше "убогой" России. Кончено. Будет могучая и обильная передовая Россия»[609]37.

Однако одной уверенности и популистских лозунгов было бы недостаточно. Нужен был еще один немаловажный фактор, по силе воздействия сравнимый с рычагом власти. Им стала идея великодержавия. Однако в российской истории  великодержавие имеет не только ментальный характер, а объективно выступает как целостная социокультурная система, носителем которой является государство. Система великодержавного господства реализуется путем насилия, направленного внутри страны на политическую, социальную и экономическую экспроприацию подданных и на территориальное расширение вовне. Фактор великодержавия Сталин искусно использовал в 1922 г., создавая свой Советский Союз как унитарное государство. На чувствах великодержавия он играл и в период строительства социализма, и в годы Великой Отечественной войны, и последующего восстановления разрушенного хозяйства. За время сталинского правления великодержавное сознание народа усилилось многократно. Многократно упала и цена человеческой жизни. Очень тонко почувствовал это противоречие и отразил в своем дневнике 25 июня 1945 г. замечательный советский режиссер А.П. Довженко. Эту запись стоит привести полностью: «Вчера я был на Параде Победы на Красной площади. Перед великим мавзолеем стояли войска и народ. Мой любимый маршал Жуков прочел торжественную и грозную речь Победы. Когда вспомнил он о тех, кто пал в боях, в огромных, неведомых в истории количествах, я снял с головы убор. Шел дождь. Оглянувшись, я заметил, что шапки (так в тексте. – И.П.) больше никто не снял. Не было ни паузы, ни траурного марша, ни молчания. Были сказаны вроде бы между прочим две или одна фраза. 30, если не 40 млн жертв и героев будто провалились в землю или совсем не жили, о них не вспомнили, как о понятии... стало грустно, и я уже дальше не интересовался ничем... Перед великой их памятью, перед кровью и муками не встала площадь на колени, не задумалась, не вздохнула, не сняла шапки. Наверное, так и надо. Или, может, нет? Ибо почему же плакала весь день природа? Почему лились с неба слезы? Неужели они подавали знак живым?»[610]38.

В конце 1920-х гг. такая политика великодержавия только набирала силу. И.П. Товстуха, помощник Сталина, записал его речь в Сталинских мастерских Октябрьской железной дороги 1 марта 1927 г. «Мы, – говорил Сталин, – совершаем переход из крестьянской страны в промышленную, индустриальную, обходясь без помощи извне. Как проходили этот путь другие страны?

Англия создавала свою промышленность путем грабежа колоний в течение целых 200 лет. Не может быть и речи, что мы могли бы стать на этот путь. Германия взяла с побежденной Франции 5 миллиардов. Но и этот путь – путь грабежа посредством победоносных войн – нам не подходит. Наше дело – политика мира.

Есть еще третий путь, которым следовало царское правительство России. Это путь внешних займов и кабальных сделок за счет рабочих и крестьян. Мы на этот путь стать не можем.

У нас есть свой путь – путь собственных накоплений. Без ошибок здесь нам не обойтись, недочеты у нас будут. Но здание, которое мы строим, столь грандиозно, что эти ошибки, эти недочеты большого значения в конечном счете не имеют...».

Абсолютно точно передала дух речи Сталина и атмосферу этого собрания газета «Рабочая Москва»: «Пулеметная дробь аплодисментов. Человек в солдатских хаки, с трубкой в руке, в стоптанных сапогах остановился у кулис. "Да здравствует Сталин! Да здравствует ЦК ВКП(б)!"»[611]39.

Тогда же Сталин высказался и о самом процессе строительства социализма: «Для этого необходимо упрочение пролетарской диктатуры, укрепление союза рабочего класса и крестьянства, развитие наших командных высот под углом индустриализации страны, быстрый темп развития индустрии, электрификация страны, перевод всего народного хозяйства на новую техническую базу, массовое кооперирование крестьянства и поднятие урожайности его хозяйства, постепенное объединение индивидуальных крестьянских хозяйств в общественные хозяйства, развитие совхозов, ограничение и преодоление капиталистических элементов города и деревни и т.д. и т.п.»[612]40. Но главным в этом процессе для Сталина было именно «преодоление». В декабре 1926 г., выступая с докладом «Еще раз о социал-демократическом уклоне в нашей партии» на VII расширенном пленуме исполкома Коминтерна, он вполне однозначно заявил: «...если этот вопрос (о строительстве экономической базы социализма. – И.П.) переложить на классовый язык, то он примет следующий вид: имеем ли мы возможность преодолеть своими собственными силами нашу, советскую, буржуазию?» А это означало «создать, в конце концов, такие условия производства и распределения, которые ведут прямо и непосредственно к уничтожению классов»[613]41. Тогда же он высказался и по срокам. По его мнению, «осуществить это условие построения социализма в один-два года нет возможности. Нельзя в один-два года индустриализовать страну, построить мощную промышленность, кооперировать миллионные массы крестьянства, подвести новую техническую базу под земледелие, объединить индивидуальные крестьянские хозяйства в крупные коллективы, развить совхозы, ограничить и преодолеть капиталистические элементы города и деревни. Для этого нужны годы и годы усиленной строительной работы пролетарской диктатуры» (выделено мною. – И.П.). Эти слова были сказаны им 19 октября 1928 г. в речи на пленуме МК и МКК ВКП(б)[614]42. Однако это были только слова. Действия Сталина были уже другими. К этому времени он уже съездил в Сибирь и внес дополнительные коррективы в свои представления о построении социализма в СССР.

Впервые за годы, прошедшие после окончания гражданской войны, Сталин выехал из Москвы не на отдых, а по государственным делам и избрал для этой цели весьма удаленный от Центра район. В Сибири он провел более трех недель – с 14 января по 6 февраля 1928 г., и побывал в Новосибирске, Барнауле, Рубцовске, Красноярске, Омске. Поездка проходила в обстановке строжайшей секретности, и только в 1949 г. информация о ней вышла на свет по случаю издания 11-го тома сочинений Сталина, где были опубликованы тексты его выступлений в Сибири. В настоящее время эта поездка перестала быть тайной советской истории. Основные документы, хранившиеся в Общем отделе ЦК и партийном архиве Новосибирского обкома КПСС, опубликовал в 1991 г. журнал «Известия ЦК КПСС» (№ 5–7). Они в свою очередь стали основой ряда публикаций не только российских, но и зарубежных историков[615]1.

Тем не менее вопросы остались. До сих пор неясно, почему Сталин законспирировал свое пребывание в Красноярске и участие 31 января 1928 г. в работе так называемого Восточного совещания партийных и советских работников из Красноярского, Томского, Ачинского, Минусинского, Канского, Тулунского и Иркутского округов по вопросу о хлебозаготовках. В протоколе этого совещания указано, что с докладом «О ходе хлебозаготовок» и с заключительным словом выступал председатель Сибкрайисполкома Р.И. Эйхе. Сталин не упоминался. Никакого упоминания об участии Сталина в работе этого совещания не было и в опубликованной о нем информации в газете «Красноярский рабочий» 2 февраля 1928 г. Однако сохранился не только ряд записок и телеграмм, свидетельствовавших о подготовке поездки Сталина в Красноярск[616]2. Сохранились краткие записи его помощника К. Сергеева, заметки самого Сталина, сделанные на совещании 31 января 1928 г., и записки, поданные ему в ходе заседания[617]3. Невозможно игнорировать также выступление члена президиума Тулунского окрисполкома Потапова на окружном хлебозаготовительном совещании в Тулуне 5 февраля 1928 г., на котором присутствовали Р.И. Эйхе и член коллегии Наркомторга СССР И.И. Панкратов. Потапов, в частности, сказал следующее: «Имейте в виду, что мы поставлены в зависимость заготовительной и всякой иной проводящей[ся] сейчас кампании. Взять хотя бы такой факт, как выезд генерального секретаря ЦК в Сибирь – в Красноярск, о чем это говорит. Это говорит о том, что хлебозаготовительная кампания поставлена под углом ударности. ...когда проходила внутрипартийная лихорадка, навязанная оппозицией, когда партия, если хотите, переживала внутрипартийный кризис и все-таки генеральный секретарь ЦК не выезжал, а сейчас он выехал, он спустился вниз. Это обстоятельство нас должно всколыхнуть и заставить всех ответственных и не ответственных работников усилить темп работы по всем видам кампании и особенно по хлебозаготовкам»[618]4.

Известен факт и о том, что 1 февраля 1928 г. в Красноярске к Сталину обратилась цеховая партячейка железнодорожных мастерских с просьбой выступить с докладом на рабочем собрании. Сталин ответил отказом, ссылаясь на то, что «приехал неофициально для инструктирования товарищей в порядке внутреннем. Выступать теперь открыто на массовом собрании значит превышать свои полномочия и обмануть ЦК партии»[619]5. Этот факт чрезвычайно характерен для манеры Сталина и его механизма власти.

Вот почему до сих пор не вполне ясен стратегический замысел поездки Сталина, помимо решения сугубо утилитарной задачи преодоления возникшего в конце 1927 г. – начале 1928 г. кризиса хлебозаготовок. О том, что замысел был, свидетельствует в своей книге и А. Г. Авторханов, знакомый которого Сорокин ездил тогда в Сибирь вместе со Сталиным[620]6. Но только ли план «сплошной коллективизации» и «ликвидации кулачества как класса на ее основе» вывез Сталин из Сибири? И почему он поехал именно в Сибирь?

Надо отдать должное исследователям И.П. Иконниковой и А.П. Угроватову – последний вопрос они перед собой поставили и ответили на него следующим образом: «Еще в телеграмме от 14 января он (Сталин. – И.П.) называл Урал и Сибирь последним резервом (хлебозаготовок. – И.П.). В отношении Сибири Сталин подчеркивал, что «нажать здесь нужно отчаянно». По всей видимости, он хотел не только организовать давление с целью добиться от крестьян сдачи хлеба, но и посмотреть, как отреагирует на чрезвычайные меры в большинстве своем крестьянская по составу сибирская партийная организация, каков будет отклик в деревне в целом. Можно предположить, что генсек не случайно стремился осуществить административный нажим, находясь подальше от членов Политбюро ЦК Бухарина, Рыкова, Томского и не без основания считая, что эти меры не встретят у них сочувствия»[621]7.

Этот ответ трудно назвать убедительным. Посмотреть, как отреагирует деревня на чрезвычайные меры, Сталин мог и поближе к Москве, в любом другом районе страны. Партийные организации в большинстве своем были крестьянскими не только в Сибири, но и по всей России. Это общеизвестно. Что же касается членов Политбюро ЦК Бухарина, Рыкова, Томского, то прятаться от них, собственно говоря, Сталину было незачем. И не только потому, что к этому времени он уже владел всеми рычагами власти, но и потому, что в январе 1928 г. все Политбюро ЦК одобрило решение о применении чрезвычайных мер для выхода из хлебозаготовительного кризиса, правда, в качестве исключения.

В ходе знакомства с литературой о поездке Сталина в Сибирь складывается убеждение, что ответ на вопрос – почему в Сибирь? – предполагается как сам собой разумеющийся. Потому, что в Сибири было много хлеба. Не является ли это еще одним стереотипом, сложившимся под влиянием речей Сталина о том, что хлебных излишков в этом году в Сибири было «больше, чем когда-либо», потому что «урожай... високосный, можно сказать, небывалый»[622]8.

В докладе заведующего Сибкрайторготделом А.Н. Злобина уполномоченному Совета Труда и Обороны А.И. Догадову от 9 января 1928 г. урожай 1927 г. по Сибири оценивался как средний[623]9. А по данным, приведенным в статье члена Сибкрайкома ВКП(б) М. Басовича, к началу 1928 г. на душу населения на Средней Волге приходилось 12 пудов, на Нижней Волге – 13,3, на Северном Кавказе – 14, в Крыму – 13,9, на Украине – 7,5, на Урале – 7, в Сибири – 6,9, в Центрально-Черноземной области – 4,5. Наибольшие запасы хлеба, по мнению М. Басовича, сосредоточивались в районах, где была сильна память о голоде 1921 г. «Кто пережил 1921 год, – писал он, – тот стремится, должен стремиться к тому, чтобы не переживать его второй раз...»[624]10.

Может быть, следует принять еще одно сталинское объяснение, что «нигде так не отстали в заготовках, как в Сибири»[625]11. Однако кризис хлебозаготовок имел место не только в Сибири. Трудности были повсеместными. Вместо планировавшихся ежегодно 500 млн. пудов к январю 1928 г. по всей России хлебозаготовки составили только 300 млн.[626]12 В Сибири на 10 декабря 1927 г. план был выполнен на 21,8 %, примерно в 2 раза меньше, чем в прошлую кампанию[627]13. К тому же личное присутствие Сталина совсем и не требовалось. Для того чтобы «раскрутить» местное партийное руководство на сбор необходимых Центру 60 млн пудов, оказалось достаточно грозных сталинских директив, разосланных из Москвы 14 и 24 декабря 1927 г., затем 6 и 16 января 1928 г. К тому же сибирское руководство во время XV съезда ВКП(б) присутствовало на специальном совещании по вопросу о хлебозаготовках у председателя Совнаркома Рыкова. И «уже тогда, – как отмечал С.И. Сырцов на пленуме Сибкрайкома ВКП(б) 3–7 марта 1928 г., – центр начал завинчивать по части серьезности положения»[628]14. Об этом же совещании говорил и Р.И. Эйхе, а также о том, что директива от 24 декабря 1927 г. была получена на съезде[629]15.

После такой «накачки» сибирские руководители резко активизировали и ужесточили свои действия. Решением бюро Сибкрайкома ВКП(б) от 10 января 1928 г. была создана хлебная «тройка» в составе председателя Сибкрайисполкома Р.И. Эйхе, секретаря Сибкрайкома ВКП(б) С.И. Сырцова и заведующего Сибкрайторготделом А.Н. Злобина[630]16. Для решения текущих вопросов хлебозаготовительной кампании было бы вполне достаточно уже находившихся в Сибири уполномоченных Совета Труда и Обороны А.И. Догадова и И.И. Панкратова. 6 и 9 января 1928 г. они провели специальные заседания с Сырцовым и Эйхе, после которых и последовало решение о хлебной «тройке»[631]17.

Прямого ответа на вопрос: почему Сталин в январе 1928 г. поехал именно в Сибирь и каков был замысел его поездки? – в сохранившихся документах, конечно, не найти. Сложившаяся система власти, как правило, не раскрывала мотивов своих политических решений. Поэтому так важно при работе с официальными документами по советской истории найти соответствующий «ключ», который позволил бы раскрыть подлинный смысл событий. Как ни парадоксально это звучит, в данном случае «ключ» к ответу на поставленный вопрос нашелся в речах самого Сталина. Выступая на собрании актива Московской организации ВКП(б) 13 апреля 1928 г. с докладом о работе апрельского объединенного пленума ЦК и ЦКК, Сталин назвал два обстоятельства, которые, по его мнению, облегчили «заготовительные успехи и борьбу против наступления капиталистических элементов деревни». Во-первых, «надо иметь абсолютно сплоченную партию, абсолютно крепкий тыл и совершенно крепкую власть...», во-вторых, «готовность масс поддержать те или иные шаги руководства»[632]18. Далее Сталин раскрыл свою методику принятия решений: «Искусство большевистской политики состоит в том, чтобы уметь выбрать время и место и учитывать все обстоятельства дела для того, чтобы сосредоточить огонь на том фронте, где скорее всего можно будет добиться максимальных результатов»[633]19 (выделено мною. – И.П.).

Если Сталин выбрал для своей поездки Сибирь, то значит именно в Сибири, если следовать его логике, обстоятельства сложились так, что здесь оказалось проще начать наступление на крестьянство, проще начать применение чрезвычайных мер в качестве основного средства разрешения хлебозаготовительного кризиса, проще ударить кулака 107-й статьей Уголовного кодекса не за спекуляцию, а за несдачу хлеба[634]20. Правда, уже находясь в Сибири, Сталин утверждал, что «...применение 107-й статьи в других краях и областях дало великолепные результаты, сплотило трудовое крестьянство вокруг Советской власти и улучшило положение в деревне, а у вас, в Сибири, оно должно дать якобы плохие результаты и ухудшить положение? Почему, на каком основании? Вы говорите, что ваши прокурорские и судебные власти не готовы к этому делу. Но почему в других краях и областях...»[635]21.

Ссылка на несуществующие примеры была одним из излюбленных демагогических приемов Сталина: 107-я статья была применена в отношении кулака сначала именно в Сибири, а потом в других краях и областях. Полученные результаты сразу по возвращении в Москву были обобщены им в циркуляре ЦК от 13 февраля 1928 г. «Первые итоги заготовительной кампании и дальнейшие задачи партии». Разосланный на места этот циркуляр стал законом уже для всех партийных организаций.

А теперь рассмотрим более подробно те обстоятельства, которые определили решение Сталина поехать в Сибирь и именно отсюда начать коренной поворот политики коммунистической власти по отношению к крестьянству.

Сибкрайком ВКП(б) – высший орган коммунистической власти в Сибири возглавлял С.И. Сырцов, назначенный в январе 1926 г. вместо отозванного в распоряжение ЦК С.В. Косиора[636]22. Сырцов был известен в верхах партии своей жестокостью в расказачивании на Дону в 1919 г. Сталин знал его лично по работе в аппарате ЦК – Сырцов заведовал Учетно-распределительным отделом ЦК в 1922–1923 гг., т.е. именно в то время, когда под руководством Сталина проводилась секретная партийно-государственная реформа, в результате которой иерархия партийных комитетов во главе с назначенными секретарями стала становым хребтом советской государственности. Однако Сырцов был известен не только своей жесткостью, но и умением лавировать вместе со Сталиным в его политике. На III Сибирской краевой партийной конференции (25–30 марта 1927 г.) он высказался по этому поводу весьма откровенно: «...Сама постановка вопроса о том, что я в марте месяце на партийной конференции должен говорить то же самое, что я говорил в декабре месяце, такая постановка вопроса равносильна требованию превратить секретаря краевого комитета в попугая. Я этим попугаем не стану»[637]23.

Имеющиеся в литературе утверждения о пронэповских настроениях сибирского руководства вообще и С.И. Сырцова в частности являются не более чем результатом абсолютизации отдельных высказываний типа лозунга Сырцова «Накопляйте, в добрый час!». В реальной политике практически никто из партийного руководства ни в Центре, ни на местах не отличался последовательностью в проведении идей нэпа. Более характерными для Сырцова были как раз антинэповские настроения, и Сталин хорошо об этом знал. Так, в письме окружкомам и обкомам от 25 июня 1926 г. Сырцов, разъясняя новое в подготовке и проведении налоговой кампании 1926–1927 гг., обращал внимание на классовый характер сельхозналога и требовал «усилить работу по организации и сплочению бедноты и середняков вокруг правильного проведения налоговой работы, давая отпор кулацкой части деревни при попытках срыва налоговых мероприятий. В частности, организовать и использовать самодеятельность бедняцких и середняцких слоев в деле выявления объектов обложения, борьбы со скрытием объектов и распределения льгот, представляемых законом»[638]24. Только фрагментарным знанием документов можно объяснить утверждение С.А. Кислицына, что «Сырцов был поставлен в трудное положение», когда Сталин приехал в Сибирь, «так как такая политика противоречила его установкам», только непонимание реальной ситуации в Сибири лежит в основе утверждения английского историка Дж. Хьюза, что относительно богатое сельское хозяйство Сибири и ярко выраженное пронэповское настроение местных парторганизаций произвели определенное впечатление на Сталина, который, по его мнению, уже в начале 1928 г. решился на проведение «революционной программы» преобразования сельского хозяйства[639]25.

Сибкрайисполком в это время возглавлял Р.И. Эйхе, который был также известен Сталину своей преданностью и инициативностью в проведении политики Центра[640]26. Это подтвердило его поведение во время хлебозаготовительного кризиса 1925 г., о чем уже говорилось в первой главе. Полномочное представительство (ПП) ОГПУ по Сибири возглавлял Л.М. Заковский. Он получил назначение в Сибирь одновременно с С.И. Сырцовым, также в январе 1926 г. (До этого был начальником Одесского отдела ОГПУ)[641]27. Никаких принципиальных разногласий в «тройке» Сырцов – Эйхе – Заковский не было.

Как видим, «головка» коммунистической власти в Сибири состояла сплошь из назначенцев, никак не связанных с этим краем, не выросших на этой земле. Сибирская партийная организация была в основном крестьянской по своему социальному составу, а возглавляли ее партийные чиновники, зависимые только от Центра, подчинявшиеся только ему и выполнявшие только его указания.

Выше уже было сказано, что о требовании центрального партийного руководства ужесточить хлебозаготовки сибирские руководители узнали во время XV съезда ВКП(б) на специальном совещании у Рыкова, созванном в связи с наметившимся резким сокращением хлебозаготовок в октябре–ноябре 1927 г. Тогда же им был вручен текст директивы ЦК от 24 декабря. С директивой от 14 декабря они были знакомы раньше. Обе эти директивы обязывали местное начальство «организовать решительный перелом в деле хлебозаготовок»[642]28.

29 декабря 1927 г. бюро Сибкрайкома приняло первое в последующем ряду постановление о хлебозаготовках, составленное в духе полученных директив. Призывов к открытому насилию в нем пока нет[643]29. Но показательна реакция Эйхе – один из пунктов постановления о сборе сельхозналога, которое было принято в «советском порядке» президиумом Сибкрайисполкома 4 января 1928 г., гласил: «...предложить окрисполкомам принять меры репрессий в отношении недоимщиков налога»[644]30.

Однако настоящий испуг местных властей пришел после сталинской директивы от 6 января 1928 г., которая начиналась с резкого выговора: «Несмотря на двоекратные, твердые директивы ЦК об усилении хлебозаготовок, все еще нет никакого перелома...» и заканчивалась строгим предупреждением: «...промедление в исполнении этой директивы и недостижении в недельный срок реальных успехов в смысле решительного перелома в хлебозаготовках может поставить ЦК перед необходимостью замены нынешних руководителей парторганизаций»[645]31. В директиве Сталина содержались не только угрозы, но и карт-бланш на репрессии: «При взыскании недоимок по всякого рода платежам применять немедленно жесткие кары, в первую очередь в отношении кулачества, особые репрессивные меры необходимы в отношении кулаков и спекулянтов, срывающих сельскохозяйственные цены»[646]32.

Установки Сталина совпадали с готовностью Сырцова: «Правильная постановка вопроса заключается в том, – не раз говорил он в 1927 г., – чтобы кулака в деревне изолировать, чтобы каждый крестьянин поименно знал кулаков и сознательно видел в них классовых врагов, организовать бедноту и середняков, чтобы большая часть деревни была с нами»[647]33

Получив на следующий день директиву Сталина от 6 января 1928 г., сибирское руководство приступило к решительным действиям, вспомнив при этом, по всей вероятности, методы Эйхе во время хлебозаготовительной кампании три года назад. 9 января 1928 г. бюро Сибкрайкома телеграммой просит Центр санкционировать свое предложение: «Признать необходимым привлечь к уголовной ответственности держателей крупных запасов хлеба и его скупщиков из числа особо зажиточных слоев деревни. Для ускорения дела эти пропускать через органы ОГПУ»[648]34. А на другой день, 10 января, оно создало хлебную «тройку».

Именно в этот момент в Москве решался вопрос о поездке в Сибирь. После сталинских директив в основные зерновые районы страны выехали партийные руководители, причем из высшего эшелона власти, с целью «выбить» хлеб. В Сибирь должен был поехать Орджоникидзе. 9 января 1928 г. Политбюро принимало по этому поводу специальное решение. Однако 12 января командировка Орджоникидзе была отменена, официально – из-за его болезни[649]35. Поехал Сталин. И его ставка на Сибирь себя оправдала.

Пока Сталин собирался и находился в пути, сибирские руководители принимали одно решение за другим, последовательно ужесточая политику хлебозаготовок. Решения хлебной «тройки» передавались окружкомам как решения Сибкрайкома ВКП(б) и вступали в силу автоматически[650]36. Именно для этого и была создана «тройка». Не только для оперативности, но и для того, чтобы обойти членов Сибкрайкома, работников с мест, представлявших местные, в основном крестьянские по составу партийные организации.

13 января 1928 г. «тройка» поручила крайпрокуратуре, полномочному представителю ОГПУ, Злобину и Басовичу определить конкретные меры борьбы с держателями крупных запасов хлеба и дать указания своим подчиненным на местах. В тот же день такой циркуляр был отправлен всем окружным прокурорам и начальникам окружных отделов ГПУ Сибкрая за подписями полномочного представителя ОГПУ по Сибири Заковского и временно исполняющего дела краевого прокурора Леонидова. В нем уже разрешалось применение 107-й статьи Уголовного кодекса «при установлении случаев злостной, т.е. систематической, широкой и т.п. скупки хлеба в зерне или муке, в значительных количествах с целью его сокрытия или невыпуска на рынок частными лицами, мельниками, торговцами, скупщиками...»[651]37. Многоточие в тексте циркуляра предполагало расширение круга лиц, действия которых могли квалифицироваться по 107-й статье Уголовного кодекса.

Продолжение к циркуляру от 13 января 1928 г. было подсказано сибирскому руководству телеграммой Сталина, отправленной из Москвы 14 января, в день его отъезда в Сибирь. Если в циркуляре Заковского и Леонидова кулаки еще не были названы в ряду тех, по отношению к кому допускалось применение 107-й статьи, то в телеграмме Сталина, наоборот, спекулянт и кулак были поставлены рядом как дезорганизаторы рынка и политики цен и оба названы врагами Советской власти. «...Многие из коммунистов думают, – говорилось в телеграмме, – что нельзя трогать скупщика и кулака, так как это может отпугнуть от нас середняка. Это самая гнилая мысль из всех гнилых мыслей, имеющихся в головах некоторых коммунистов... Чтобы восстановить нашу политику цен и добиться серьезного перелома, надо сейчас же ударить по скупщику и кулаку, надо арестовывать спекулянтов, кулаков и прочих дезорганизаторов рынка и политики цен... спекулянт и кулак есть враг Советской власти»[652]38.

Телеграмму Сталина в Сибкрайкоме ВКП(б) получили 15 января и тотчас созвали совещание хлебной «тройки» и бюро крайкома. В день приезда Сталина, 17 января бюро Сибкрайкома приняло новое постановление, в котором речь шла уже о «выделении в главных хлебозаготовительных районах нескольких (4–10) заведомо явно кулацких хозяйств, злостных, враждебных Соввласти, располагающих большими запасами хлеба, составленными в известной мере путем скупки, эксплуатации машин, укрытия объектов обложения и проч., привлечь к ответственности как злостных спекулянтов мясом, хлебом и прочими предметами [с] конфискацией хлеба». А далее следовал чисто демагогический прием власти о том, что «выбор хозяйств должен совершаться с большой осторожностью, с учетом всех моментов, дабы середняками эта мера не была учтена как направленная против всего крестьянства или его значительной части, или пересмотру нэпа». Даже задушив нэп, коммунистическая власть продолжала клясться его именем. Действия власти против кулака в начале 1928 г. были не чем иным, как прямым наступлением на нэп. «Список (кулаков. – И.П.), – говорилось в постановлении, – должен составляться руководством уполномоченного округа и секретарем райкома под их ответственностью. Мероприятие проводится силами ГПУ на основе директив ОГПУ». В конце текста имелось весьма характерное для коммунистической власти дополнение: «Указания районам [по] проведению меры даются исключительно через ответственных надежных лиц со строжайшим соблюдением условий конспирации...»[653]39.

Это постановление бюро Сибкрайкома фактически предварило действия Сталина в Сибири. Ему оставалось только дать «добро». Выступая на пленуме Сибкрайкома (3–7 марта 1928 г.), Сырцов оставил по этому поводу очень важное для Истории свидетельство. Вот оно: «Мы на свой страх и риск дали директиву о репрессиях против кулака в каждом хлебозаготовительном районе. Моя поездка в Барнаул, Рубцовку показала, что и ряд местных работников к этому склоняется. И мы дали директиву ОК (окружным комитетам. – И.П.), считая, что ее нельзя задерживать, хотя уже знали, что едет тов. Сталин. ...Я считаю, что решающим благоприятным условием для Сибирской организации было то, что в руководящем центре – в бюро Крайкома – мы обеспечили полное единство действий на основе единства взглядов. Это обеспечило то, что неизбежные уклоны и ошибки были сведены к минимуму. Не было допущено разброда, неизбежного, если бы наш центр был менее идейно и организационно сплочен.

Такое мероприятие, как необходимость удара по кулаку, было ясно для нас с самого начала. Имея цифры и учтя целый ряд фактов саботажа кулаков, мы считали необходимым поставить вопрос о том – каким образом мы можем сдвинуть это дело. ...Отношение Сталина к этой директиве показало, что существо нашей линии совпало с линией ЦК»[654]40.

18 января 1928 г. на заседании бюро Сибкрайкома ВКП(б) выступил Сталин. »Ломать» ему никого не пришлось. Единственный человек, который отважился на возражение, был председатель правления Сибкрайсельбанка С. Загуменный. По сути, он тоже был не против репрессий по отношению к кулаку, но поддерживал репрессии только против кулаков, спекулирующих хлебом. Сталин же требовал применять 107-ю статью Уголовного кодекса к кулаку гораздо шире – не за спекуляцию, а за невыпуск хлеба на рынок, за несдачу хлеба.

В основу постановления бюро Сибкрайкома от 18 января было положено предыдущее, от 17 января, на что есть прямая ссылка в тексте. Сталину принадлежит дополнение о том, что репрессии проводятся от имени прокуратуры и далее прямо следовало указание – «поручить краевой прокуратуре в газетах и специальных листовках опубликовать от своего имени (выделено мною. – И.П.) извещение о ст. ст. 107 и 105 и о порядке и условиях их применения»[655]41. Это дополнение – конкретный пример действия сформировавшегося к этому времени механизма сталинской власти. Запрятанная внутри партийных структур эта власть, как правило, действовала не от своего имени, а через своих исполнителей.

Постановления следовали одно за другим, нагнетая и обостряя и без того взрывоопасную обстановку в деревне. 20 января 1928 г. на места был отправлен еще один циркуляр за подписями Заковского, Леонидова и председателя Сибкрайсуда Кожевникова с указанием «возбудить уголовное преследование также в отношении держателей особо крупных запасов хлеба, исключительно из числа кулаков, как скупающих хлеб, так и не выпускающих имеющиеся у них хлебные излишки на рынок». Предписывалось провести показательные процессы, «главным образом в тех районах, где имеются большие запасы хлеба или где наблюдается хлебная спекуляция. Конкретно дела, подлежащие рассмотрению в судебном порядке, определяются особой тройкой по хлебозаготовкам с участием уполномоченного по хлебозаготовкам, а где таких троек нет, по согласованию с секретарем райкома ВКП(б).

...Как общее правило, слушать дела без участия обвинения и защиты, допуская таковые только лишь в случае необходимости устройства по решению тройки широкого показательного процесса.

...Ни в коем случае не допускать оправдательных или условных приговоров. Арест должен обязательно сопровождаться конфискацией всех излишков хлеба, мяса и промтоваров...»[656]42.

Постановление об уголовном преследовании «в каждом из основных хлебозаготовительных районов нескольких кулаков (4–10), располагающих большими запасами хлеба...» – это уже начало массового террора, террора по разнарядке, который в 1930-е гг. станет «операцией», организованной во всесоюзном масштабе с обязательными лимитами на репрессии. Всего несколько лет отделяло это постановление Сибкрайкома ВКП(б) от постановления Политбюро «Об антисоветских элементах» от 2 июля 1937 г., на основании которого местным секретарям и руководителям управлений НКВД предписывалось «взять на учет всех возвратившихся (из мест спецпоселений. – И.П.) на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы, были бы переписаны и высланы в районы по указанию НКВД...»[657]43.

Надо думать, что Сталин был удовлетворен заседанием бюро Сибкрайкома 18 января 1928 г. и последующими действиями сибирских властей. «Работники готовы разбиться в лепешку для того, чтобы выправить положение, – сообщал Сталин в шифротелеграмме из Новосибирска в ЦК С. Косиору. И в другой шифротелеграмме: «...здешние партработники взялись за дело с большим рвением и работают по совести, как истые большевики...»[658]44.

Итак, первое, по Сталину, условие – «...крепкая власть» для наступления на крестьянство – в Сибири имелось. Необходимо было также наличие второго условия – «готовности масс поддержать...»

«Операция по кулакам», как называлась кампания против крестьянства в официальных документах, означала не что иное, как развязывание гражданской войны в деревне. Как известно, в мае 1918 г. также «сверху» декретом Совнаркома о продовольственной диктатуре (декрет СНК от 9 мая, декрет ВЦИК и СНК от 13 мая) была развязана беспощадная террористическая война против крестьянской и иной буржуазии, удерживающей у себя излишки хлеба[659]45. В конце 1928 г. Сырцов, говоря о возросшем сопротивлении крестьянства политике власти, признал, что «это и есть реакция кулачества на наше наступление»[660]46. Но для того, чтобы предпринимать такую провокацию «сверху», необходимо было иметь уверенность в том, что почва для гражданской войны в деревне уже подготовлена, и в Сибири в особенности.

В последние годы в литературе неоднократно высказывалась мысль, что без поддержки «снизу» политики раскулачивания никакая коллективизация была бы невозможна. Собственно говоря, первым это подтвердил сам Сталин, который признал, что «революция сверху», как он называл коллективизацию, проходила «при прямой поддержке "снизу" со стороны миллионных масс крестьян, боровшихся против кулацкой кабалы, за свободную колхозную жизнь»[661]47.

Если бы крестьянство, которое составляло подавляющее большинство населения России, оказалось социально сплоченным в сопротивлении политике коммунистической власти, то никакую коллективизацию провести бы не удалось. Отдельные крестьянские выступления, даже весьма многочисленные, это все-таки не «крестьянская война». По данным «Докладной записки о формах и динамике классовой борьбы в деревне в 1930 г.», подготовленной Секретно-политическим отделом ОГПУ, за отчетный год произошло 13.754 крестьянских выступления[662]48. Бесспорно, это большая цифра, но если учесть что к концу 1930-х гг. в стране было создано 242,5 тыс. колхозов и около 4 тыс. совхозов[663]49 , то она оказывается не такой большой. Сталинской власти удалось с самого начала перевести борьбу крестьян против внешней силы – государства в борьбу внутри самой деревни. Там, где не справлялись собственными силами, в дело вступала Красная Армия[664]50. Причина победы заключалась не только в чрезвычайной разбросанности российских деревень на огромной территории, но и в основаниях жизни российского крестьянства, которые складывались веками. Здесь важно отметить в первую очередь традиции его отношений с властью. Спецификой этих отношений было подчинение власти. Традиционно и власть в России действовала путем административного принуждения.

Несмотря на начавшееся после 1861 г. бурное развитие капитализма, деревня этим движением была захвачена в наименьшей степени. Реформа 1861 г., проводившаяся традиционно для России «сверху», освободила крестьян только лично и формально. Отмена крепостного права не повлекла за собой установления экономической независимости российских крестьян. Право частной земельной собственности не получило признания. Наоборот, была усилена роль общины, которая стала посредником в отношениях государства с крестьянством. Общинные традиции, таким образом, консервировали патриархальный уклад жизни в деревне. Процесс складывания слоя крестьян-собственников, начавшийся в результате проведения столыпинской аграрной реформы, не был к 1917 г. доведен до конца.

В большинстве своем российский крестьянин относился к земле не как к собственности. Земля для него была чем-то изначально данным, даром божьим. Сознание частной собственности и неотделимое от него правосознание было ему незнакомо и чуждо. Отсутствие правосознания неизбежно влекло за собой отсутствие уважения к чужому и сознания его неприкосновенности. В традициях России было всеобщее нарушение закона – не только «сверху», но и «снизу», а следовательно, сознание всеобщей виновности. Эти составляющие менталитета российского крестьянства сыграли свою негативную роль в последующей истории России. С.Ю. Витте в свое время пророчески предсказал: «Горе той стране, которая не воспитала в населении чувства законности и собственности, а, напротив, насаждала разного рода коллективное владение»[665]51. Со своей стороны, Сталин, начиная огосударствление сельского хозяйства, сознавал преимущество этого обстоятельства. Одной «из причин той сравнительной легкости и быстроты» процесса «коллективизации», по его мнению, было отсутствие «частной собственности на землю, приковывающей крестьянина к его индивидуальному хозяйству»[666]52.

В связи с этим, как заметил А.С. Ахиезер, в российском обществе существовала мощная уравнительная основа нравственности, которая постоянно разбивала другую альтернативу, т.е. попытки меньшинства встать на путь утилитаризма и расслоения. Эта альтернатива потерпела поражение в процессе осуществления столыпинской реформы, когда крестьянство оказывало массовое сопротивление разрушению общины. Эта альтернатива возникла вновь в результате Октябрьского переворота и была направлена против помещиков[667]53. Надо добавить, что не только против помещиков, но и против государства, и против зажиточной части деревни. В 1917 г. российское крестьянство в целом поддержало большевиков не только из-за Декрета о земле, но и потому, что ленинский лозунг «Грабь награбленное!» нашел отклик в крестьянской массе. Уравнительные настроения выразились прежде всего в захватно-погромном движении крестьян против помещичьих имений, которое осенью 1917 г. «становится подавляющим»[668]54.

Уравнительные настроения резко усилились в хаосе гражданской войны, когда складывавшиеся веками устои жизни рушились на глазах. В период нэпа наступило некоторое замирение, однако начавшийся процесс социального расслоения вновь привел к росту уравнительных настроений.

Эти патриархальные настроения использовала коммунистическая власть, начав свое наступление на нэп. В этом случае ненависть коммунистической власти к капитализму и враждебность бедноты по отношению к зажиточному крестьянству совпали.

Процесс социального расслоения в сибирской деревне в период нэпа шел более интенсивно, чем в европейской части России. Такое мнение бытовало в верхах партии еще до получения результатов гнездовой переписи 1927 г., целью которой было как раз определение принадлежности крестьянских хозяйств к той или иной социальной группе. Это обстоятельство отмечалось на специальном заседании бюро Сибкрайкома ВКП(б) 30 ноября 1926 г., посвященном вопросу о дифференциации деревни[669]55.

По результатам гнездовой переписи, которые приводил Сырцов на одном из так называемых деревенских совещаний, классовый состав сибирского крестьянства характеризовался примерно следующим образом: по Южной Сибири кулаков было 5,5, середняков – 56, бедняков – 38,5 %; по Восточной Сибири соответственно – 4,5; 57,3; 38,2 %[670]56. По уточненным и дополненным данным сибирских историков-аграрников (эти данные, думаю, в меньшей степени подверглись идеологизированным искажениям[671]57), в среднем по России в 1927 г. кулаки составляли 3,9 %, а в Сибири – 6,7 % (В Юго-Западной – 7,7 %, в Северо-Восточной – 5,1 %). Бедняки же по России составляли 23 %, а в Сибири – 20,4 %. К ним примыкали батраки, составлявшие по России и Сибири соответственно 10 и 9,8 %. Остальное приходилось на середняков[672]58.

Коммунистическая власть всегда потворствовала бедноте, но с конца 1925 г. на это была направлена вся социально-экономическая политика в деревне, названная известным экономистом Н.Д. Кондратьевым политикой «фаворитизации» бедноты. Каждый год повышался процент бедняцких хозяйств, освобожденных от уплаты налога и, наоборот, увеличивалось налогообложение кулацких хозяйств. В 1926/27 хозяйственном году от налога было освобождено 26,8 % бедняцких хозяйств Сибири, в 1927/28 г. – 29,2 % полностью и 5,7 % – частично, а на 1928/29 г. СНК РСФСР установил освобождение от налога для 32 % бедняцких хозяйств[673]59 . На это была направлена и кредитная политика – кредиты в первую очередь и на льготных условиях (низкий кредитный процент, беспроцентные и долгосрочные ссуды и т.п.) предоставлялись беднякам. Классовая линия выдерживалась также в снабжении техникой – для бедняков существовал специальный льготный «машинный фонд». По такому же принципу проводилась политика землеустройства – беднота, как правило, получала ближние и лучшие земли, легче поддававшиеся обработке, середнякам доставалась земля второго сорта, а кулакам отводились наиболее неудобные и отдаленные земли. Объяснялось это обычно тем, что кулак может такие земли лучше и быстрее обработать, так как имеет больше средств и инвентаря.

Политика «фаворитизации» бедноты проводилась не только в социально-экономической, но и общественно-политической области. С 1924 г. начинается целенаправленная работа по партийному строительству в деревне. И хотя в 1924 г. и первой половине 1925 г. еще не было санкционированного наступления на кулака, а наоборот, наблюдалась определенная либерализация в отношении деревни, выразившаяся, в частности, в политике оживления Советов путем расширения участия зажиточных крестьян в выборах, то с конца 1925 г. она меняется на прямо противоположную. Растет число кулаков, лишенных избирательных прав за то, что они использовали в своих хозяйствах наемную силу или сдавали скот и технику в аренду другим крестьянам. Если в 1926 г. в Сибири было 14 500 так называемых крестьян-лишенцев, то в 1927 г. их число возросло в 5,5 раз и составило 77 тыс. чел.[674]60

Партийное строительство в деревне с самого начала предполагало активное вовлечение в партию бедноты. «Линия на прием крестьян-бедняков в партию, – жаловался секретарь Иркутского губкома РКП(б) в одном из своих закрытых писем в высшие инстанции в конце 1924 г., – была понята совершенно прямолинейно. Порядочный середняк часто не принимался. В то же время бедняк или батрак иногда даже с полууголовным прошлым, а то и настоящим принимается. Бедность искупает все – так смотрят многие деревенские коммунисты»[675]61.

Кроме этого, при сельских Советах, кооперативах, комитетах крестьянской взаимопомощи создавались так называемые группы бедноты, которые действовали под руководством партячеек. Группы принимали решения по наиболее злободневным вопросам хозяйственной и политической жизни в деревне и диктовали сельским сходам свою волю. Этот процесс особенно усилился в 1927 г., когда началось массированное наступление на общину. В советской историографии это именовалось «процессом передачи традиционных прав общины сельским органам диктатуры пролетариата». Постановлениями ВЦИК и СНК от 14 марта и 23 июля 1927 г., которые окончательно закрепили властные функции в деревне за сельсоветами, община была фактически ликвидирована[676]62. В Сибири роль общины сошла на нет быстрее, чем в европейской части России. Изначально основанная переселенцами она отличалась слабостью внутриобщинных связей, которые постоянно подтачивались все новыми и новыми переселенцами, прибывавшими в Сибирь из других районов страны.

Государственная политика поддержки бедноты вызывала, с одной стороны, сопротивление кулачества, а с другой, – усиливала антикулацкие настроения неимущих слоев деревни, готовых, как говорил полномочный представитель ОГПУ по Сибири Л.М. Заковский, «поднажиться за счет кулака»[677]63 В Сибири положение усугублялось еще и настроениями красного бандитизма. На этой особенности в жизни сибирской деревни, отчетливо выявившейся к 1928 г., необходимо остановиться подробнее.

Красный бандитизм в Сибири уходит своими корнями в партизанское движение, когда крестьянство вело борьбу против колчаковских войск. Ситуация в деревне в период гражданской войны была очень сложной и противоречивой. Среди крестьянства имели место разные настроения – не только антиколчаковские, но и проколчаковские. Большевики упростили, идеологизировали эти настроения в своей пропаганде и ориентировали их против зажиточных крестьян, которые тайно или явно поддерживали политику Колчака. В результате у бедняка-партизана сформировалось общее представление о кулаке как о классовом враге, «гаде, которого нужно давить». С началом политики продразверстки антикулацкие настроения в деревне получили дополнительный импульс со стороны власти. В распоряжение бедноты передавалось 25 % хлеба, конфискованного по продразверстке. Таким образом власть оплачивала «целый ряд услуг этой бедноты по обдиранию кулацкого хозяйства», как выразился председатель Сибпромбюро ВСНХ Г.И. Ломов в своем выступлении на IV Сибирской партийной конференции в августе 1921 г.[678]64 Это соучастие в грабеже делало бедноту опорой коммунистической власти в деревне. Беднота активно участвовала в продразверстке, не гнушаясь и методами насилия в отношении кулаков. Поэтому она болезненно восприняла переход к нэпу, особенно в тех районах, где было сильное партизанское движение. Эти настроения вылились в красный бандитизм, который в 1921 г. охватил все районы Сибири. Массовый характер он приобрел в Алтайской губернии, отдельных районах Кузнецкого, Щегловского и Томского уездов Томской губернии, в Ачинском и Минусинском уездах Енисейской губернии, в районе Черемховских копей Иркутской губернии[679]65 В годы нэпа положение в деревне постепенно стабилизировалось, но эксцессы красного бандитизма не исчезли, они были только запрятаны вглубь, приобрели уголовный характер.

В последнее время красный бандитизм в Сибири стал объектом специального изучения[680]66. В статье В.И. Шишкина сделан ряд важных замечаний общего характера, например, о том, что красный бандитизм просуществовал все 1920-е гг. и сыграл свою роль «в осуществлении начатой Сталиным "революции сверху"»[681]67. Это замечание, высказанное в качестве предположения, «нуждающегося в проверке на архивных источниках», такую проверку выдерживает.

Рецидивы красного бандитизма сохранялись в сибирской деревне на протяжении 1920-х гг. В закрытых письмах секретарей уездных и губернских комитетов партии в Сибкрайком и ЦК, в обзорах политэкономического состояния Сибири, составленных по данным ГПУ, не раз сообщалось не только о настроениях, но и о фактах красного бандитизма – о столкновениях между бедняками и кулаками, поджогах хозяйств зажиточных крестьян и т.п. Вот характерная реакция одного деревенского коммуниста на политику оживления Советов в деревне в начале 1925 г.: «Печальную картину представляли беднота и коммунисты, которые не смели подать голоса, до того сильно влияние кулачества, что только смена этой политики и введение вторично диктатуры пролетариата исправит положение, в противном случае грозит террор. Я сам слышал от бедноты и коммунистов, что если государство не изменит политику, то мы сами поднимем оружие и справимся с кровососами»[682]68 .

В письме полномочного представителя ОГПУ по Сибири И.П. Павлуновского председателю ОГПУ Ф.Э. Дзержинскому от 9 июня 1925 г. давалась следующая характеристика положения в Сибири: «Все признаки, что в Сибири мы входим в полосу красного бандитизма, борьба с которым потребует и от органов ОГПУ большого напряжения в работе. Ларинские настроения о необходимости второй революции в деревне[683]69 в Сибири начинают реализовываться пока в форме отдельных убийств. Как дальше развернутся события, сейчас еще трудно сказать. Но во всяком случае энергичная борьба с красным бандитизмом партийного и советского аппаратов безусловно значительно ослабит это явление»[684]70.

Однако события стали развиваться не в том направлении, какое предлагал И.П. Павлуновский. Вместо борьбы с красным бандитизмом и ликвидации самой основы для его возникновения коммунистическая власть, наоборот, стала культивировать эту основу с конца 1925 г. всей своей политикой фаворитизации бедноты. В результате, например, снижение для бедноты сельскохозяйственного налога к 1927/28 гг., – как отмечал современник тех событий, – привело к тому, что «в настоящее время беднота нигде не выражает недовольства налогом, а главное – все более активно помогает вскрытию кулацких махинаций с укрытием посевных площадей и скота, и это несмотря на случаи мести и угроз кулаков»[685]71.

Формирование в период нэпа предпосылок последующей волны насилия, которое интересует историка В.П. Булдакова[686]72, происходило не само по себе, а при активном содействии власти. В данном случае роль секретаря Сибкрайкома ВКП(б) С.И. Сырцова в разжигании классовой борьбы при наличии настроений красного бандитизма в сибирской деревне исключительно велика. Чтобы понять, как эволюционировали представления власти об использовании этих настроений в борьбе с кулачеством, необходимо процитировать некоторые пассажи из речей сибирского секретаря.

Из речи на мартовском 1926 г. пленуме Сибкрайкома: «...Эксцессы со стороны бедноты – это акт отчаяния бедноты, это проявление и показатель ее беспомощности. Если этому бедняку дать возможность организованного выступления, организованного отпора кулаку, то ему не придется прибегать к таким мерам – становиться на путь эксцессов. Мне кажется, что соображения относительно возможности рецидива красного бандитизма и стихийных выступлений бедноты оборачиваются в нашу пользу, в пользу вывода, что нам надо этим настроением овладеть и использовать его, чтобы направить бедноту на путь организации и отпора кулачеству...»[687]73.

«...Нет никакого сомнения, что партизаны являются в условиях Сибири в значительной части здоровой революционной силой, которая нам поможет работать во всех областях. У них большой революционный опыт, закалка – они представляют собой очень ценное, если этот опыт будет использован... И эти старые партийцы из бывших партизан должны помнить, что, только развертывая вокруг себя все новые и новые силы, они смогут остаться и быть действительными носителями революционной идеи, революционной работы в деревне...»[688]74.

Большую роль в разжигании антикулацких настроений в деревне сыграли слухи о предстоящей войне. Ухудшение международных отношений в 1927 г. действительно имело место. Это не только факт объявления правительством Великобритании 27 мая 1927 г. о разрыве дипломатических и торговых отношений с СССР, но и убийство в Польше советского полпреда П. Войкова[689]75. Однако эти события не означали, что обстановка обострилась настолько, что появилась реальная угроза войны. По крайней мере, на внешнеполитические действия советского руководства они не повлияли. 28 мая 1927 г., наряду с утверждением текста ноты в адрес английского правительства, Политбюро приняло решение удовлетворить «требования английских товарищей о выдаче им 16 000 фунтов на специальные расходы до конца года по расширению агитационной (устной и печатной) и организационной работы». Одновременно были приняты дополнительные меры по конспирации, в частности, создана специальная комиссия «для приведения в порядок финансовых операций Госбанка по обслуживанию революционного движения в других странах с точки зрения максимальной конспирации»[690]76.

Однако внутри страны правящая верхушка постаралась извлечь из этих событий для себя максимальные выгоды. В начале июня 1927 г. в течение нескольких дней в разных городах страны произошли взрывы, аварии, которые, как считает историк Ю. Голанд, были провокационными[691]77. Во всех этих действиях обвинялись английские шпионы и белогвардейцы. В связи с этим решением коллегии ОГПУ без всякой видимости суда были расстреляны 20 заложников, «видных белогвардейцев, виновных в преступлениях против Советской власти», как это именовалось в постановлении экстренного заседания Политбюро от 8 июня 1927 г., которое поручило ОГПУ произвести новые массовые обыски и аресты белогвардейцев[692]78.

Все эти события обусловили не только заявления Зиновьева и Сталина об угрозе войны на июльском 1927 г. пленуме ЦК, но и реальные действия правительства. 27 июня 1927 г. Политбюро признало «необходимым опубликовать обращение ЦК в связи с возросшей опасностью войны и попытками белогвардейщины дезорганизовать наш тыл» и рекомендовало превратить намеченную на 10–17 июля 1927 г. «Неделю обороны» «в большую политическую кампанию»[693]79. В августе–сентябре прошли пробные мобилизации. Таким образом, провокация военной тревоги дала возможность правящей верхушке не только обосновать настоятельную необходимость форсированной индустриализации с акцентом на развитие военной промышленности, но и искусственно обострить социально-политическую обстановку в стране, чтобы затем ужесточить свои политические действия.

С.И. Сырцов прямо говорил об этом на пленуме Сибкрайкома ВКП(б) 12 октября 1927 г.: «Конечно, самой большой, реальной проверкой явилось то обстоятельство, которое было сопряжено с военной опасностью, с военной тревогой». И что показала эта проверка? Сырцов ответил на этот вопрос: «Позиция кулачества по отношению к войне, по отношению к военной опасности может быть характеризована как пораженческая или условно оборонческая. В отношении кулачества к войне мы имеем симптомы, по которым это отношение кулака совпадает с другими, которые имелись со стороны оппозиции...» Из этого, по мнению Сырцова, вытекала «задача максимально поднимать активность бедняцко-середняцких слоев, которые в деревне будут нашей опорой не только в мирную пору хозяйственного строительства, но и в случае военных осложнений»[694]80.

Прямым следствием предпринятой властью провокации с пропагандистской кампанией и подготовительными мероприятиями к предстоящей войне было обострение экономического положения в стране. В городе возник ажиотажный спрос на продукты питания и промтовары. Заметно сократилось количество хлеба, поступавшего на рынок. Причиной этого были не только низкие, как и в предыдущие годы, закупочные цены на хлеб, но и резкое сокращение возможности что-либо купить на вырученные деньги. Заведующий Сибкрайторготделом А.Н. Злобин прямо назвал «недостаточное товароснабжение деревни» основной причиной слабого хода хлебозаготовок[695]81. Кроме того, опасаясь будущих потрясений, крестьяне отложили часть хлеба на «черный день». Естественное в таких условиях поведение крестьянства было квалифицировано как «кулацкая хлебная стачка».

В своей манере Сталин обвинил кулаков в том, что они «ждут не просто повышения цен, а требуют повышения цен втрое в сравнении с государственными ценами»[696]82. Действительное положение его не интересовало. Важно было накалить антикулацкие настроения. И власть этого добилась. Вот ряд характерных высказываний со стороны бедноты: «Хотя много есть ненормальностей во власти, но на защиту власти в любой момент пойду, так как она много сделала бедноте... Раньше, чем пойдем на иностранную буржуазию, мы должны уничтожить свою на месте». Из разных районов Сибири сообщалось, что «партизанское население настроено повсеместно воинственно»[697]83. Выступая на пленуме Сибкрайкома ВКП(б) в октябре 1927 г., Л.М. Заковский предупредил, что «бандитизм и всякие другие преступления в нашей сибирской деревне сейчас имеют место больше, чем они имели весной». Спустя несколько месяцев на заседании бюро Сибкрайкома ВКП(б) он прямо говорил о том, что «беднота, строя свои иллюзии насчет будущих перспектив защиты Советской власти..., ставила вопрос о том, чтобы перед тем, как идти защищать Советскую власть, которую они безусловно пойдут защищать, в первую голову расправиться с кулачеством в деревне, чтобы улучшить материальное положение своего хозяйства...»[698]84.

Вполне вероятно, что Сталин имел достаточные представления о положении в сибирской деревне. Ему регулярно докладывалось содержание закрытых писем местных секретарей. В бытность его председателем Оргбюро ЦК РКП(б) на одном из заседаний в июле 1921 г. заслушивался специальный доклад секретаря Сиббюро ЦК В.Н. Яковлевой о красном бандитизме в Сибири[699]85.

Сталин обычно использовал те тенденции, которые были ему выгодны в его политиканских интересах, в борьбе за власть. Не только использовал, но и педалировал именно такие тенденции. Отправляя на места грозные директивы с требованием усилить хлебозаготовки путем насилия и грабежа, он знал, что найдет опору в социальных низах сибирской деревни. Почва для этого была подготовлена всей предшествовавшей политикой заигрывания с беднотой, разжиганием настроений красного бандитизма, разрывом и без того слабых внутриобщинных связей. Легче всего, как ему представлялось, было начать в Сибири. Поэтому он и поехал в Сибирь.

Но одних этих факторов могло быть недостаточно. Были предприняты дополнительные меры, которые удовлетворяли иждивенческие настроения бедноты. Среди них главной, как и в период «военного коммунизма», стала передача ей 25% конфискованного у кулаков хлеба по низким ценам или в порядке долгосрочного кредита. Помимо этого, предусматривалось создание бедняцких семенных фондов, запасов продовольственного зерна для бедноты, дообложение кулачества за счет снижения или полного освобождения от налога маломощных групп[700]86.

Все это обеспечило поддержку крестьянской бедноты в проведении политики чрезвычайных мер по отношению к кулаку. В Сибири не только не разразилось всеобщего крестьянского восстания, а наоборот, деревня еще более поляризовалась. Сводки ГПУ о ходе хлебозаготовительной кампании в январе–феврале 1928 г. регулярно фиксировали настроения в деревне. Вот некоторые из них: «В основном бедняцко-середняцкая масса одобряет репрессии, применяемые к кулакам и сама помогает выявлению злостных держателей хлеба кулаков. Имеются факты вынесения одобрительных постановлений общими собраниями деревень по поводу проводимых процессов над кулаками. ...Особенно бедняки и часть середняков одобрили отчисления кресткомам 25% конфискованного хлеба кулаков: "Хотя и рады были аресту кулаков и изъятию хлеба, но боялись все же остаться совсем без хлеба, а теперь, имея 25%, мы к кулакам кланяться не пойдем... Бедняки – эти везде после проводимых операций торжествуют... Давно бы Советской власти надо взять это кулачье..."»[701]87.

Не стоит полагать, что буквально в каждой сибирской деревне положение было таким, каким его зафиксировали вышеприведенные сводки ГПУ. Жизнь гораздо богаче и разнообразнее любых схем. Имелись деревни, в которых разные социальные группы жили относительно спокойно и не были настроены друг против друга. Так, бедняк деревни Кривой Минусинского уезда Енисейской губернии говорил 22 мая 1928 г. на собрании бедноты: «Зачем нас, крестьян, разделяют на бедноту, середняков и кулаков? У нас нет бедняков, нет и кулаков. Ссориться мы с крестьянами не хотим. Не надо никаких бедняцких собраний»[702]88. Но общая тенденция была именно такой, как она представлена в сводках ГПУ и как ее характеризовал Л.М. Заковский на заседании бюро Сибкрайкома 26 июня 1928 г.: «Беднота принималась за это (конфискацию 25 % кулацкого хлеба в пользу деревенской бедноты) с большим рвением и особо с кулачеством не стеснялась... Тут мы видели экономический стимул конфискации хлеба, беднота стремилась главным образом увеличить свои доходы, увеличить благополучие своего хозяйства»[703]89. При этом действовала она добровольно. «Деревня буквально перевернута, – сообщал председатель Сибирского краевого отделения Госбанка СССР А.М. Певзнер в письме Р.И. Эйхе в марте 1928 г. – Заседают по десятидворкам, семейные собрания, сходы, сельсовет с активом, кооператоры, группы бедноты и т.д. Но что удивительнее всего, что посещаемость исключительная... Таким образом, активность населения, заставляющая работать крестьянскую мысль, чрезвычайно высока...»[704]90.

Механизм будущей ликвидации кулачества как класса был запущен. Решающим фактором явилось соучастие крестьянской бедноты в политике грабежа деревни. Власть накрепко «повязала» бедноту 25 % конфискованного у кулаков хлеба, сделала ее не только соучастником, но и проводником своей политики. Выступая с докладом об итогах апрельского 1928 г. пленума ЦК, Сталин с удовлетворением подвел первые итоги, полученные в результате проведения кампании чрезвычайных мер: «Особенность предпринятого партией маневра в начале этого года состоит в том, что она получила в этом году возможность связать решительную борьбу против кулацко-спекулянтских элементов деревни с борьбой за кровные интересы широких масс трудящихся и, связав их, сумела повести за собой большинство трудящихся масс деревни, изолировав кулака»[705]91.

Важно подчеркнуть, что поездка Сталина была результативна и с чисто утилитарной точки зрения – с помощью чрезвычайных мер хлебозаготовки удалось значительно увеличить. Несомненно, это делало насилие не только привлекательным, но и единственно возможным для коммунистической власти способом решения экономических проблем. В первом квартале 1928 г. было заготовлено хлеба на 75,6 % больше, чем в предыдущем – в январе хлебозаготовки выросли, по сравнению с декабрем 1927 г. на 84,4 %, а в феврале, по сравнению с январем, на 46,4 %[706]92.

Как всегда, не обошлось без «перегибов». 107-я статья Уголовного кодекса на деле применялась не только по отношению к кулакам, но к середнякам и даже беднякам. В циркуляре Сибирского краевого суда и краевого прокурора Сибири всем председателям окружных судов и окружным прокурорам от 12 июня 1928 г. приводились сведения о репрессиях в отношении середняков и бедняков: по Омскому округу из общего числа осужденных по 107-й статье было 1,2 % бедняков и 11,9 % середняков, по Бийскому округу – 0,7 % бедняков и 12,9 % середняков[707]93.

На июльском 1928 г. пленуме ЦК Сталин сделал уступку группе Бухарина – действие чрезвычайных мер было приостановлено. Последовало постановление Совнаркома от 19 июля 1928 г. об отмене чрезвычайных мер по хлебозаготовкам. Дополнительные разъяснения содержались в циркуляре Наркомата юстиции от 17 июля – привлечение к уголовной ответственности по 107-й статье теперь могло иметь место лишь в отношении скупщиков и торговцев хлебом, и то лишь в том случае, если будут попытки срыва хлебозаготовок с их стороны. Циркуляр краевого прокурора Сибири от 14 сентября 1928 г. предписывал органам прокуратуры установить «строгое наблюдение за соблюдением революционной законности на местах, неуклонно предупреждая и устраняя всякие попытки рецидива чрезвычайных мер (обходы дворов, незаконные обыски и аресты, разверстка излишков, ликвидация базаров и т.п.), обеспечив немедленное реагирование на всякие извращения путем привлечения виновных к ответственности и постановке в подлежащих случаях вопросов перед соответствующими руководящими органами». Запрещалось также давать слишком широкое толкование агитации против сдачи хлеба (которая квалифицировалась по статье 58–10 Уголовного кодекса), подводя под нее всякие случайные разговоры и выражения простого недовольства[708]94.

Такое отступление перед решающим наступлением было в традициях политической практики Сталина. Как говорил Бухарин, «...он теперь уступил, чтобы нас зарезать»[709]95. Действительно, несмотря на временное запрещение чрезвычайных мер, политика наступления на кулачество продолжалась. В начале 1929 г. снова в Сибири был задействован так называемый уральско-сибирский метод хлебозаготовок. По этому методу на собраниях бедняков и середняков деревни избиралась комиссия, которая распределяла план хлебозаготовок следующим образом: 65 % – на кулацкие дворы и 35 % – на середняцкие. Отказавшиеся выполнять задание подвергались штрафу в пятикратном размере по отношению к заданию или лишению свободы с последующей конфискацией имущества[710]96. Долгое время считалось, что инициаторами этого метода выступили крестьяне сибирского села Завьялово. Однако ставшее возможным в последние годы знакомство с протоколами Политбюро сделало более понятной «кухню» подготовки этой инициативы, которая, скорее всего, осуществлялась в Секретариате Сталина. 20 марта 1929 г. Политбюро одобрило предложение Уральского обкома о принятии нового метода заготовки зерна и решило применить его в Сибири, на Урале и Казахстане. Суть этого метода излагалась в решении Политбюро «О мерах усиления хлебозаготовок» следующим образом:

«а) открытая инициатива по выполнению установленного планом задания – зернозаготовки должны в каждой деревне исходить не от непосредственно заготовительных организаций или госорганов, а от общественных организаций (от актива бедноты) и проводиться через общие собрания граждан,

б) выполняя план зернозаготовок по каждой деревне, принятый общими собраниями граждан, необходимо отличать кулацкую верхушку деревни от всей остальной массы крестьян, и затем обязывать кулаков сдавать зерно государству из их зерновых излишков или с помощью общих собраний граждан или посредством созданных общим собранием специальных комиссий;

в) то количество зерна, которое остается сверх обязательств, наложенных на кулаков в соответствии с плановым по данной деревне, делится среди массы крестьян на общем собрании граждан путем процедуры взятия на себя обязательства. Вся работа должна сопровождаться развертыванием напряженной и энергичной агитации и мобилизацией пролетарского общественного влияния на основную массу крестьян...»[711]97.

«Уральско-сибирский метод, – говорил Сталин на апрельском 1929 г. пленуме ЦК ВКП(б), – тем собственно и хорош, что он облегчает возможность поднять бедняцко-середняцкие слои против кулаков; облегчает возможность сломить сопротивление кулаков и заставляет их сдать хлебные излишки органам Советской власти»[712]98.

Решающее наступление началось после ноябрьского 1929 г. пленума ЦК, который, как известно, принял решение об исключении Бухарина из состава Политбюро и одновременно о начале проведения сплошной коллективизации. А 27 декабря 1929 г. на конференции аграрников-марксистов Сталин публично объявил о переходе от политики ограничения кулачества к политике ликвидации кулачества как класса. Грабеж деревни в начале 1928 г. явился необходимым этапом строительства сталинского социализма. После развязанного тогда террора против кулака, поддержанного не только местными партийными работниками, но и крестьянской беднотой, вернуться к прежнему положению в деревне было уже невозможно. Логика развития событий диктовала идти только путем усиления террора против зажиточных слоев деревни и объединения остальных в колхозы.

Поездка в Сибирь укрепила уверенность Сталина в возможности быстрого осуществления задуманного им «строительства социализма». 2 июля 1930 г., выступая с заключительным словом на XVI съезде ВКП(б), он вспомнил об этом времени. «Или, например, вопрос о чрезвычайных мерах против кулаков, – говорил он. – Помните, какую истерику закатывали нам по этому случаю лидеры правой оппозиции? "Чрезвычайные меры против кулаков? Зачем это? Не лучше ли проводить либеральную политику в отношении кулаков? Смотрите, как бы чего не вышло из этой затеи". А теперь мы проводим политику ликвидации кулачества как класса, политику, в сравнении с которой чрезвычайные меры против кулачества представляют пустышку. И ничего – живем»[713]1. Именно в ходе поездки в Сибирь Сталин опробовал созданный и отлаженный им в ходе внутрипартийной борьбы механизм политической власти и сделал для себя ряд выводов, которыми впоследствии руководствовался: 1) о своих наместниках как надежных исполнителях в проведении в жизнь начинаний Центpa; 2) о люмпенских слоях населения как опоре в осуществлении так называемых социалистических преобразований; 3) о репрессиях как необходимом способе действий власти; 4) о тактике «наступление – отступление», перекладывании ответственности за перегибы на «козлов отпущения» и канализации таким образом негативных настроений масс.

Советские историки написали немало трудов о строительстве социализма в 1930-е годы как результате осуществления индустриализации, коллективизации и культурной революции, называя это «ленинским планом построения социализма в СССР». В настоящее время в историографии фактически определилась противоположная тенденция, представители которой, рассматривая этот период, отказываются вообще видеть в действиях Сталина что-либо похожее на план или даже замысел и объясняют их исключительно прагматическими мотивами, более того, вытекающими из потребностей развития страны.

Действительная проблема заключается в понимании сути того, что происходило под лозунгом строительства социализма. Если отбросить великодержавные рассуждения о концепции национал-большевизма, в которой многие современные авторы видят не только возвращение к национальным традициям, но и залог быстрого возрождения сильной России, то приходится признать, что коренная ломка социальных отношений в конце 1920-х – начале 1930-х гг., по своим масштабам превзошедшая события Октябрьской революции, была вызвана не потребностями развития страны, а целями самой власти. Поэтому в просталинской схеме историографии, утверждавшей идею существования плана строительства социализма, был определенный смысл. В данном случае более адекватно отражают ситуацию 1930-х гг. не сегодняшние историки, которые пытаются осовременить намерения и действия партийной верхушки, а соратники Сталина. Когда Л. Каганович на склоне лет говорил: «Я знаю только одно о Сталине: он весь был в идее. И – это главное»[714]2, то к этому утверждению человека, находившегося рядом со Сталиным почти три десятилетия, стоит прислушаться. Когда В. Молотов утверждал, что социализм есть управление государственным хозяйством, с одной стороны, а с другой, что «социализм есть уничтожение классов»[715]3, то над этим стоит задуматься, потому что именно так и понимали социализм сталинские сподвижники и именно этого стремились достичь своими политическими действиями.

А вот каков был реальный смысл строительства социализма, лучше других выразил философ М.К. Мамардашвили. «Социализм», по его мнению, «в действительности, вовсе не есть понятие (социально-историческое), имеющее в виду решение определенных социальных проблем (исторически-органических, выросших из реальной массы человеческих историй) и социальный строй или новую форму жизни, устанавливаемую для этого. Это не входит ни в его цель, ни в содержание. Понятие это обозначает определенный тип власти и ее упражнения и воспроизводства. Здесь нет никаких целей вне самой власти. Просто для ее удержания и воспроизводства нужно приводить общество к тому виду, что воспроизводила бы данная власть, который называется "социалистическим". Иначе не выполняются задачи этой власти как чего-то самоцельного. Тогда социализм и "строится"... "Строительство социализма" ... это самая удобная, почти что идеальная форма приведения общества к условиям воспроизводства самоцельной власти, неорганического или неисторического государства (которое не является государством в точном смысле этого понятия), ставшего феноменом XX века...» Аппарат языка «классовой борьбы» при этом «оправдывает войну государства с обществом: все ясно, даже измены»[716]4.

Этот «феномен тотального властедейства, тотальный феномен власти», – считал Мамардашвили, – до сих пор не понят[717]5. Чтобы выявить действительный смысл политики сталинской власти в 1930-е гг., необходимо осознать, что все ее действия были направлены на осуществление главной цели – создание военной промышленности. «Сталин был не военный, но с руководством вооруженными силами справился хорошо. Хорошо, – говорил Молотов. – Никакой нарком не руководил авиацией, а руководил Сталин, и военно-морскими делами руководил Сталин, и артиллерией – Сталин. Были и ошибки. Они неизбежны, но все шло, и это накачивание новой техники военной – под его началом. Этого почти никто не знает» (выделено мною. – И.П.)[718]6. Последнее замечание Молотова очень ярко характеризует механизм сталинской власти.

Однако в последние годы многое прояснилось и в этом отношении. Ряд новых фактов привел историк Н.С. Симонов, правда, не дав им должной оценки. Тем не менее, сами факты очень показательны. Еще в 1925 г. НКВМ (Народный комиссариат по военным и морским делам СССР) разработал проект «Положения о подготовительном к войне периоде», разбив этот период на два этапа: 1) с момента осложнения международных отношений до момента выявления возможности вооруженного столкновения и 2) от момента выявления возможности вооруженного столкновения до объявления мобилизации. Одновременно М.В. Фрунзе на заседании Политбюро ЦК в мае 1925 г. объяснил, что означает такое положение: «Заблаговременное и постепенное проведение подготовительных к войне мероприятий облегчает сохранение секретности при осуществлении мобилизационных работ, не нарушает нормальной работы государственного аппарата. Внезапный же переход к работам по подготовке к войне, как это было осенью 1923 г., не дает ничего, кроме результатов сомнительного свойства, давая вероятным противникам четкое представление о происходящем»[719]7.

Это положение чрезвычайно важно потому, что было взято руководством страны на вооружение. 27 июня 1927 г. Политбюро поручило А.И. Рыкову «в закрытых заседаниях Совнаркома СССР и РСФСР поставить вопрос о немедленной разработке в наркоматах (каждому по своей линии) мероприятий, способствующих поднятию обороны страны, и мероприятий, обеспечивающих усиленный темп всей работы и быстрое устранение наиболее существенных недочетов, особенно нетерпимых в настоящих условиях». Совет Труда и Обороны (СТО), его Распорядительные заседания (РЗ СТО) стали тем государственным органом, который координировал всю мобилизационную работу. Ему подчинялись Реввоенсовет (РВС) и Госплан СССР. РВС должен был заниматься разработкой планов ведения войны, подготовкой заданий всем наркоматам по обеспечению мобилизации РККА, увязкой и объединением мобилизационных планов административных (НКВД, НКпрос, НКЮ, НКИД, НКздрав) и хозяйственных (ВСНХ, НКПС, НКторг, НКФ, НКПиТ, НКтруд, НКзем) наркоматов. В задачу Госплана входила увязка перспективных планов развития вооруженных сил с общим перспективным планом развития народного хозяйства СССР на случай войны, объединение мобилизационных планов наркоматов в единый мобилизационный план СССР[720]8.

По счастливой случайности, в Государственном архиве Новосибирской области сохранился отрывок из речи Ф.П. Грядинского, с которой он выступал после XVII партийной конференции (более точно документ датировать невозможно) на курсах сотрудников мобилизационных отделов. В своей речи Грядинский рассказал о сути и назначении общего мобилизационного плана страны в той мере, в какой он сам был посвящен в этот план как председатель Западно-Сибирского крайисполкома Советов. «У нас, – делился Грядинский со своими слушателями, – недостаточна сеть людей, которые знали бы, что такое точный военный план, как и с кем его увязывать и какого порядка нужно вести работу, чтобы этот план увязать с растущим хозяйством. Ваши курсы собрали наиболее квалифицированный состав наших работников... перед вашими курсами поставлена задача добиться того, чтобы сделать вас более квалифицированными в части развертывания мобилизационной работы по отдельным отраслям нашего хозяйства...

Наш мобилизационный план не может быть помещен в газетах, в этом большая сложность работы, и поэтому нам необходимо иметь таких людей, для которых мобилизационный план являлся бы газетой, которые знали бы этот план ежедневно. Поэтому те люди, которые призваны руководить, должны знать не только свою обязанность, но они должны к моменту войны подготовить себе помощников по более детальному плану. Если мы сегодня имеем практические задания по всем отраслям нашего хозяйства, то эти практические задачи мы заставляем вложить в определенную программу, уложенную в мирную программу работ, чтобы ее можно было бы из мирной превратить в военную и из военной в мирную. Вы и являетесь тем кадром хозяйственных единиц, который сейчас в Сибири станет основным элементом нашего военного хозяйства. Для этого нужно воспитывать людей на мобилизационном плане и вы должны получить в этой области соответствующую квалификацию» (выделено мною. – И.П.).

Откровения Грядинского чрезвычайно важны, так как они приоткрывают завесу над общим замыслом сталинского руководства – не просто создать военную промышленность, а создать ее под видом мирной промышленности, т.е. страна должна была постоянно находиться в состоянии мобилизационной готовности. Если мирная промышленность рассматривалась лишь как обратная сторона промышленности военной, то что тогда стоят расчеты экономистов и историков, пытавшихся определить масштаб военного производства в СССР, особенно накануне Второй мировой войны!

Грядинский поделился и общим замыслом создания такого типа хозяйства: «Тогда мы с вами сумеем, имея точный мобилизационный план к моменту войны, все наше хозяйство сделать военным хозяйством, обслуживающим задачи войны, и провести с большим успехом тот маневр, который решает война, т.е. маневр организации подготовки к войне. Вы приложите все силы и для того, чтобы в краткий срок свои знания увеличить и сами на основе этого знания воспитать кадры мобилизационных работников, понимающих значение мобилизационной работы и тем самым строить социалистическое хозяйство, сейчас его приспособить к задачам социализма, к задачам борьбы против капитализма» (выделено мною. – И.П.). Ключевые слова в последнем отрывке речи – это «социалистическое хозяйство», «социализм» и «борьба против капитализма». Так и понимали представители сталинской власти в 1930-е гг. основное назначение объявленного строительства социализма: «Если хочешь действительно строить социалистическое предприятие, – подчеркнул Грядинский, – должен обязательно учитывать оборону страны... таким образом вся хозяйственная работа тесно увязана с нашим движением против капитализма»[721]9.

Именно программа создания военной промышленности стала основой первого пятилетнего плана. 15 июля 1929 г. было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР», которое, по указанию Сталина, ввиду его особой секретности должно было храниться «на правах шифра», и специальное постановление Политбюро о военной промышленности[722]10. В отличие от первых вариантов пятилетнего плана строительства вооруженных сил, которые не предусматривали достижения военного превосходства над вероятным противником, Политбюро указало военному ведомству: «По численности – не уступать нашим вероятным противникам на главнейшем театре войны, по технике – быть сильнее противника по двум или трем решающим видам вооружения, а именно – по воздушному флоту, артиллерии и танкам». К концу первой пятилетки планировалось создание 3,5 тыс. самолетов и 5,5 тыс. танков. Одновременно предусматривалось развертывание армии численностью около 3–3,5 млн. человек[723]11. О существовании таких намерений свидетельствует и ряд последующих постановлений Политбюро: «О выполнении танкостроительной программы» от 5 декабря 1929 г., о мобилизационной подготовке промышленности от 15 января 1930 г., «О ходе ликвидации вредительства на предприятиях военной промышленности» от 25 февраля 1930 г., об авиапромышленности от 5 марта 1930 г., о танкостроении от 5 сентября и 30 ноября 1930 г., «О танковой программе» от 20 февраля 1931 г., «О дирижаблестроении» от 20 апреля 1931 г. и др.[724]12 Комиссия Обороны приняла ряд дополнительных постановлений о наращивании армии и ее мощи, включая программу производства 10 тыс. танков в 1932 г.[725]13

Но, как справедливо заметил Н.С. Симонов, в литературе, за исключением мемуаров Г. К. Жукова, значение первых мобилизационных планов развития советской промышленности, вытекающих из постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 15 июля 1929 г. «О состоянии обороны страны», для основных направлений социально-экономического развития страны в 1930-е годы, как правило, не учитывается. Да и Жуков подчеркивает значение этого постановления только для развития собственно военной промышленности[726]14.

Вместе с тем, общего представления о положении дел не имел и Жуков, о чем свидетельствует следующий отрывок из его не публиковавшихся ранее воспоминаний: «... главные финансовые и материальные усилия по-прежнему сосредоточивались на мероприятиях социалистического строительства – на решениях экономических задач, а на создание военного потенциала – и в первую очередь на быстрейшее развитие военных заводов для усиленного выпуска авиации, танков и другой техники новейшей конструкции особого внимания не уделялось. Нам говорили, что правительство не может удовлетворить требования Наркомата обороны без особого ущерба народному хозяйству, но на это мы пойти не можем. Нам говорили: "... когда будет нужно, мы завалим армию техникой", забывая то, что начало производства техники на заводах для внедрения и освоения ее войсками потребует много-много времени»[727]15.

Тем более не могли знать о положении дел в военной промышленности советские историки, так как все «военные вопросы, а тем более оперативно-стратегического значения решались в Политбюро»[728]16, а постановления по этим вопросам (да и то не по всем, потому что многие решения принимались устно) до последнего времени хранились под грифом «особая папка». Можно привести характерное высказывание С. Орджоникидзе на XVI съезде ВКП(б): «... оборона вне самокритики на съезде. Но одновременно доложу вам, что, когда нам надо было в вопросы обороны влезать с тем, чтобы указать на все имеющиеся недостатки и наметить мероприятия, необходимые для усиления обороноспособности нашей страны, мы на заседаниях Политбюро выкладывали все, что было необходимо для усиления нашей обороноспособности. Работа, проделанная нами в этой области, была, по-моему, значительна»[729]17. На совещании парторгов ЦК военных заводов 14 июля 1935 г., которое состоялось у секретаря ЦК А.А. Андреева, И.П. Павлуновский, тогда начальник Главного военно-морского управления (ГВМУ), признал, что «вся оборонная промышленность секретна»[730]18.

Создание военной промышленности, причем такой, которая позволяла бы «догнать и перегнать экономически передовые страны», Сталин рассматривал как «вопрос жизни и смерти нашего развития». Именно так он ставил и обосновывал «вопрос о быстром темпе развития индустрии» на пленуме ЦК ВКП(б) 19 ноября 1928 г.[731]19 «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет, – говорил он. – Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»[732]20. Для решения этой главной задачи и была провозглашена форсированная индустриализация. Руководители партии могли сколько угодно говорить о необходимости такой индустриализации «для возведения величественного здания социализма», но сами они четко сознавали, какова ее настоящая цель.

Отставание, о котором говорил Сталин, было никак не 100-летним и даже не 50-летним в техническом отношении. А именно это он имел в виду, утрируя отставание. Ведь не социально-экономическое и уж тем более не социокультурное отставание им акцентировалось. В технико-экономическом отношении СССР отставал от развитых стран лет на 15–20, из которых 10 приходились как раз на начальный советский период. Промышленность России бурно развивалась перед Первой мировой войной, о чем неопровержимо свидетельствуют непредвзятые данные Эдмона Тэри, который после посещения некоторых новых российских заводов пришел к выводу, что «они могут выдержать сравнение с самыми хорошо оборудованными предприятиями больших промышленных стран»[733]21. Догнать Европу в техническом-количественном отношении на базе индустриализации царской России было вполне реально, особенно с учетом сталинской способности мобилизации средств для такого дела. Для этого не требовалось даже 8-кратного петровского ускорения. Обошлись трехкратным сталинским, но с какими жертвами! Говоря об отставании от передовых стран на 50–100 лет, Сталин не столько обосновывал ускорение, сколько нагнетал обстановку, задавал наперед и оправдывал «ошибки и недочеты». При этом он, как обычно, не сознавал процессов и явлений, о которых говорил, преследуя лишь собственные цели, лгал и запугивал.

Для решения этой главной задачи нужно было провести огосударствление сельского хозяйства, чтобы заставить крестьянство сдавать государству хлеб в необходимых для него количествах. А хлеб, как говорил Сталин, это «не есть простой товар. Хлеб – не хлопок, который нельзя есть и который нельзя продать всякому. В отличие от хлопка, хлеб в нынешних условиях есть такой товар, который берут все и без которого нельзя существовать. ...хлеб есть валюта валют»[734]22. Этот хлеб, несмотря на тяжелейшее положение в стране в связи с «коллективизацией», сталинская власть продавала на международных рынках по ценам ниже его себестоимости. Именно это обстоятельство стало причиной бойкота советских товаров в США[735]23. А получив валюту, советское правительство руководствовалось только эгоистическими соображениями, размещая заказы на покупку новейшего оборудования для промышленности в капиталистических странах и получая от экономического сотрудничества со странами «враждебного окружения» безусловные политические дивиденды. Эта тема требует специального рассмотрения[736]24.

В начале 1930-х гг. СССР занимал первое место в мире по импорту машин и оборудования: в 1931 г. около 1/3, а в 1932 г. около 1/2 всего мирового экспорта машин и оборудования направлялось в СССР[737]25. Р. Такер привел в своей книге данные из исследования А. Саттона «Западная технология и Советское экономическое развитие. 1930 – 1945 (Стэнфорд, 1971), который выявил 217 соглашений о технической помощи, заключенных между СССР и иностранными фирмами в рассматриваемый период. На их основании сделан вывод о том, что ни одна крупная технология, ни один крупный завод из числа тех, что были тогда созданы, не может рассматриваться как чисто советское достижение[738]26.

Много подтверждений этому выводу имеется в рассекреченных материалах «особой папки» Политбюро. Так, в директиве Политбюро делегации по переговорам об автомобильном заводе с Фордом или во втором случае с Дженерал Моторс, принятой на заседании от 12 ноября 1928 г., ставилось непременное условие подписания договора – «если Форд примет финансовое и техническое участие в организации предприятий по выработке материалов и полуфабрикатов для автомобильного завода, в первую очередь, заводов высококачественной стали и электрооборудования. Заключение договора возможно и в том случае, если комиссия обеспечит участие (техническое и финансовое) в организации этих подсобных предприятий других американских фирм»[739]27. Справедливости ради надо добавить, что советское правительство пыталось при этом «держать лицо». Так, в дополнение к постановлению Политбюро от 25 января 1930 г. «О заказах в Америке», которым предусматривался дополнительный импортный план в 200 млн. долларов к уже принятому плану текущего 1929/30 г., прилагалась специальная директива председателю ВСНХ РСФСР П.А. Богданову, утвержденная Политбюро 30 января 1930 г. Текст ее гласил: «На основании данной директивы Вы должны вступить в переговоры с соответствующими фирмами – поставщиками... никоим образом не вести какие-либо переговоры с правительством Соединенных Штатов или с каким-либо правительственным учреждением...»[740]28.

По договору с ВСНХ, подписанному в начале 1930 г., американская фирма обязалась запроектировать всю советскую тяжелую и легкую промышленность. Иностранные проектировщики, конструкторы, инженеры и техники, квалифицированные рабочие сооружали предприятия первого пятилетнего плана. Фирма известного американского гидростроителя полковника Купера строила Днепрогэс, английская компания Метрополитен-Викерс снабдила оборудованием большинство крупнейших советских электростанций; западные фирмы конструировали, строили, снабжали оборудованием Магнитогорск, Кузнецк, Уралмашзавод и 1-й шарикоподшипниковый завод в Москве (им. Кагановича), автозавод в Нижнем и завод грузовых машин в Ярославле и т.д. и т.п. Историки М. Геллер и А. Некрич, приведшие эти факты в своей книге «Утопия у власти», дополнили их характерными признаниями наркома тяжелой промышленности С. Орджоникидзе в сопоставлении с высказыванием графа С.Ю. Витте. Орджоникидзе: «Наши заводы, наши шахты, наши фабрики теперь вооружены такой прекрасной техникой, которой ни одна страна не имеет... Откуда же мы ее взяли? Мы покупали у американцев, у немцев, у французов, у англичан самые усовершенствованные машины, самые последние достижения мировой техники, и этим вооружили свои предприятия. ...А у них многие заводы и шахты вооружены еще машинами XIX и начала XX века». Витте: «Действительно, какой смысл иностранным государствам давать нам капиталы? ...Зачем создавать своими руками еще более страшного конкурента? Для меня, очевидно, что, давая нам капиталы, иностранные государства совершают политическую ошибку, и мое единственное желание, чтобы их слепота длилась как можно дольше»[741]29.

Не только хлеб и сырье, продававшиеся за границу по демпинговым ценам, но и картины, и антикварные ценности (действовала специальная Комиссия по отбору и реализации антикварных ценностей[742]30) являлись источником получения валюты. Позиция власти в этом деле была бескомпромиссной. В контексте моего изложения можно привести текст срочной телеграммы серии «Г», направленной 31 декабря 1930 г. в Новосибирск в крайком партии за подписями Сталина и Молотова, которые требовали от всех парткомов и советских организаций «принять решительные меры по немедленной мобилизации экспортных ресурсов и срочному направлению их на экспорт... вести упорную и настойчивую борьбу с плохим качеством экспортируемых товаров, приводящим к потерям рынков и к недовыручке валюты, ...организовать строжайшее наблюдение за тем, чтобы контингенты промтоваров, предназначенных для экспорта, выделялись в первую очередь и ни при каких условиях не обращались на потребности внутреннего рынка»[743]31.

Согласно сталинским представлениям об источниках средств для создания военной промышленности дозволено было все: двойные цены, бесконечные «программы по займам и сберкассам в особенности в деревне» (с 1 млрд. руб. в 1927 г. они выросли до 17 млрд. к середине 1930-х гг.), требования по выполнению «всеми промышленными предприятиями заданий по мобилизации внутренних ресурсов и платежей в бюджет», но наиболее одиозной в этом списке представляется «программа по производству и реализации спирта», как она именовалась в очередной телеграмме серии «Г» из Москвы от 30 ноября 1930 г. за подписью Сталина[744]32.

«Конечно, вообще говоря, – высказывался Сталин в беседе с иностранными рабочими делегациями от 5 ноября 1927 г., – без водки было бы лучше, ибо водка есть зло. Но тогда пришлось бы пойти временно в кабалу к капиталистам, что является еще большим злом. Поэтому мы предпочли меньшее зло. Сейчас водка дает более 500 млн. рублей дохода. Отказаться сейчас от водки, значит отказаться от этого дохода...»[745]33.

«Что лучше: кабала заграничного капитала, или введение водки – так стоял вопрос перед нами. Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам ради победы пролетариата и крестьянства предстоит чуточку выпачкаться в грязи, – мы пойдем и на это крайнее средство ради интересов нашего дела»[746]34.

А в письме к Молотову от 1 сентября 1930 г., говоря о необходимости увеличения армии с 640 до 700 тысяч в ответ на то, что «поляки наверняка создают (если уже не создали) блок балтийских (Эстония, Латвия, Финляндия) государств, имея в виду войну с СССР», Сталин на вопрос «откуда взять деньги?», так как «для "реформы" потребуются немаленькие суммы денег (большее количество "выстрелов", большее количество техники, дополнительное количество командного состава, дополнительные расходы на вещевое и продовольственное снабжение)», здесь же дал ответ: «Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны. Стало быть, надо учесть это дело сейчас же, отложив соответствующее сырье для производства водки и формально закрепить его в госбюджете 30–31 года. Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке»[747]35.

15 сентября 1930 г. Политбюро приняло решение:

«а) Ввиду явного недостатка водки как в городе, так и в деревне, роста в связи с этим очередей и спекуляции, предложить СНК СССР принять необходимые меры к скорейшему увеличению выпуска водки. Возложить на т. Рыкова личное наблюдение за выполнением настоящего постановления.

б) Принять программу выкурки спирта в 90 мил. ведер в 1930/31 году»[748]36.

И.И. Шитцу принадлежит трезвый, лишенный советской официальной сусальности, взгляд на рабочий класс (запись сделана в дневнике в октябре 1930 г.): «Жизнь тусклая, серая, без подъемов, хоть газеты и кричат все время об энтузиазме, бурном движении, буйном цветении, штурмовании, разовом преодолении всяких прорывов и т.д. Толпа серая, обозленная, грязная, живут люди свински. В городе нового социалистического строительства, в бывшем Царицыне, где развернут (впрочем, уже обанкротившийся в производстве) "Сталинградский Тракторстрой", люди (в большинстве светоч-пролетариат) живут в неимоверной обстановке, и, главное, они не желают ее изменения, говорят, что им хорошо и так (по данным обследования Наркомздрава у 28 % жителей нет кроватей вовсе, а 72 % с кроватями, занятость которых что-то около 4–7, т.е. иными словами, в разные часы суток на кровати всегда кто-нибудь спит, а чаще всего – спят по 2–3 человека, ничем уже не стесняясь; и подобных наблюдений пропасть (а наблюдатели все заинтересованные, советские бюрократы: обвинять их в пристрастии не приходится). Вывод печальный: такому народу ничего не нужно, и долго еще, если его оделят сушеной рыбой, изредка калошами, почаще водкой (хотя бы и вчетыредорогой), он будет доволен, только бы "буржуй" или "интеллигент" не имел и этого». И в другом месте: «Поразительный общий упадок культуры, прямо даже материальный. Люди сморкаются рукой. Редко меняют белье. Привыкли жить, работать, есть, спать в той же комнате. В квартирах встречаются в коридоре, кухне, у умывальника люди чужие, разного возраста и пола – полураздетые, и это перестало смущать кого бы то ни было. Как в тюрьме...»[749]37.

Это не злорадство враждебно настроенного к сталинскому режиму человека, а боль за те необратимые изменения, которые уже произошли в ходе так называемого социалистического строительства. Ничего, кроме этой боли, нет и в переписке бывших российских дипломатов. Вот что написал Е.В. Саблин В.А. Маклакову 6 февраля 1934 г. под впечатлением фильма, снятого его знакомым канадцем, вернувшимся из России: «Я видел Петербург, видел улицы, по которым когда-то ходил, видел Москву, Киев, Харьков, Тифлис, Владикавказ, Военно-грузинскую дорогу... и должен сказать – был поражен ужасным состоянием городов, зданий, мостовых и т.п. На что стала похожа набережная... Невский печален до боли... Гостиный двор заколочен... движение на улицах минимальное... одежда населения прямо нищенская. Поразил меня вид кавказских жителей. Никаких черкесов и, конечно, никаких кинжалов, кое-где ободранные бешметы и рваные папахи. Военно-грузинская дорога, которую я хорошо знаю, в отчаянном состоянии. Видны обвалы и размытые водой дорожные сооружения, и всюду вопиющая бедность. Меня поразил тощий вид скота, в особенности страшно было стадо коров. Какой-то всадник в кубанской папахе садился на коня, и нужно было видеть, как несчастный конь сел на задние ноги и начал метаться в обе стороны от очевидной слабости. При демонстрации этого фильма присутствовали кодаковские служащие и они не скрывали своего изумления перед горестным зрелищем...»[750]38.

Однако для Сталина все это были лишь «недочеты» социалистического строительства, которые «не стоят даже того, чтобы серьезно разговаривать о них»[751]39. Трудно сказать, как пошло бы развитие страны, если бы за формулирование задач и их решение взялся другой человек из ленинского окружения, интеллигент, каким был, например, Бухарин. В конце 1980-х гг. в литературе активно обсуждался вопрос о так называемой бухаринской альтернативе. В деле Бухарину показать себя, к счастью, не довелось, но сознание его мало чем отличалось от стереотипов других руководителей партии. Более того, в отличие от немногословного Сталина, Бухарин много и увлеченно говорил о необходимости «переделки людей», о необходимости «вколотить всем наши нормы поведения», о том, что «наше хозяйственное строительство мы должны пропитать духом классовой борьбы» и особенно о том, что «мы создаем и мы создадим такую цивилизацию, перед которой капиталистическая цивилизация будет выглядеть так же, как выглядит "собачий вальс" перед героическими симфониями Бетховена»[752]40.

Но на общие представления руководителей Коммунистической партии о социализме наложились представления лично Сталина, человека из ленинского окружения наиболее беспринципного, с очевидными уголовными наклонностями и с неодолимым стремлением к власти. Соответственно Сталин подбирал и свое окружение. Сталина и К° отличали не только крайне упрощенное черно-белое видение мира, представление о насилии как об основном средстве решения социальных и экономических проблем, стремление любым способом не только удержаться у власти, но и распространить ее, подчинить общество своей воле и своим интересам. Они не могли себе представить ни социализм, ни коммунизм без власти. Именно власть рассматривалась ими как решающий фактор социалистического строительства. Рассуждая на эту тему 1 октября 1938 г. на совещании пропагандистов и руководящих работников Москвы и Ленинграда, Сталин сказал: «Начали мы это дело с первых лет революции, но это была декларация. Переход от слов к делу начался с 1930 года и продолжался в 1931 и 1932 году...»[753]41.

Справедливости ради следует добавить, что на Бухарина жестокость, с которой проводилась коллективизация, повлияла таким образом, что он отказался от многих своих представлений, в частности, о необходимости увязки классовой борьбы с хозяйственным строительством[754]42. Более того, пришел к выводу о том, что теория «непрерывного обострения классовой борьбы» свидетельствует об «идиотской безграмотности», которая порождает «полицейщину», точнее, ее идеологическое обоснование[755]43. Его очень беспокоили глубокие изменения в психике тех коммунистов, которые проводя коллективизацию, не сходили с ума, а оставались жить, превращаясь в профессионалов-бюрократов, для которых террор становился обычным методом управления страной и которые были готовы послушно выполнять любое распоряжение, приходившее сверху. «Не люди, – говорил о них Бухарин, – а действительно какие-то винтики чудовищной машины...»[756]44.

Вполне закономерно, что такой человек, как Сталин, отстаивая концепцию о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране, мыслил категориями гражданской войны. Не случайно, говоря о подготовке необходимых кадров, он высказался следующим образом: «Теперь нам нужно выковать новых комполков и комбригов, начдивов и комкоров по хозяйству, по промышленности»[757]45. Строительство социализма он представлял как военную операцию, необходимость проведения которой обосновывал прежде всего существованием внешней угрозы, внешнего заговора против советской России. Этими внешними условиями он запугивал население, настаивая на необходимости постоянного подхлестывания страны[758]46. Внешний заговор, по Сталину, находился в союзе с внутренним. Построение социализма предполагало ликвидацию этих заговоров – внутренний следовало уничтожить во имя победы социализма в одной, отдельно взятой стране, а внешний – в перспективе, во имя победы мировой революции, мысль о которой не была отброшена, а только отодвинута временно на задний план. Конечно, жизнь всегда богаче и сложнее всяких схем, но, тем не менее, эта сталинская схема зловеще «проступала» сквозь повседневную жизнь советского общества сталинского периода. Она жила в той или иной степени в подсознании каждого советского человека, чему способствовала и постоянная идеологическая обработка всего населения, которая рассматривалась как необходимый элемент так называемой культурной революции.

Сам процесс построения социализма коммунистические лидеры представляли как постоянную борьбу с классовыми противниками. Определение Ленина, что социализм есть «уничтожение классов», Сталин понимал буквально. Только этим можно объяснить появление его известной сентенции о том, что по мере продвижения к социализму классовая борьба будет обостряться, которая, во-первых, была высказана впервые не на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК, а гораздо раньше. Еще 9 июля 1928 г. в своей речи на пленуме Сталин заявил, что, «по мере нашего продвижения вперед, сопротивление капиталистических элементов будет возрастать, классовая борьба будет обостряться»[759]47. Во-вторых, такое представление было характерно не только для сталинского окружения, но и для его наместников. Коммунистов, имевших иное мнение на этот счет, сложившаяся система власти выталкивала так, как она вытолкнула в 1932 г. М.Н. Рютина и его сторонников, которых обвиняли в том, что они «в целях борьбы с Советской властью и восстановления капитализма в СССР создали контрреволюционную организацию "Союз марксистов-ленинцев", подготовили программный документ этой организации и активно занимались антисоветской деятельностью»[760]48. В этом замечательном документе, известном под названием «Сталин и кризис пролетарской диктатуры. Платформа "Союза марксистов-ленинцев" ("группа Рютина")», есть специальный раздел «Классы и обострение классовой борьбы», где обосновывалась прямо противоположная сталинской точка зрения не об усилении, а о затухании классовой борьбы[761]49.

Для Сталина и того окружения, которое он держал при себе во время проведения социально-экономических преобразований 1930-х гг., насильственная коллективизация, форсированная индустриализация и развернувшаяся тогда же «культурная революция» были составными звеньями процесса наступления, которое проводилось «сверху, по инициативе государственной власти»[762]50. Одно звено цепляло другое – индустриализация была невозможна без грабежа деревни, т.е. коллективизации, «культурная революция» создавала новые кадры для промышленности, в том числе и взамен репрессированных «старых» специалистов и «вредителей», индустриализация же имела целью создание в первую очередь военной промышленности не только для защиты единственной в мире страны, строящей социализм, но в перспективе для осуществления его окончательной победы в мировом масштабе.

Конечно, Сталин не говорил прямо и не обосновывал специально роль насилия в переустройстве общества (откровенность в политике никогда не была ему присуща), но в докладе на XVI съезде ВКП(б) он довольно пространно изложил свое представление о так называемом социалистическом строительстве. В этом смысле этот его доклад примечателен. По Сталину, «организация наступления социализма по всему фронту» означала «наступление на капиталистические элементы по всему фронту»[763]51. Таким образом два понятия «строительство социализма» и «репрессии» оказывались органически связанными. Действие посредством репрессий было наиболее быстрым, дешевым и эффективным для такого типа власти, как сталинизм, средством преобразования экономики и общества. Репрессии служили и основным способом мобилизации общества, его дисциплинирования, и основным стимулом к труду для подавляющей части населения. Используя в полной мере такой рычаг давления на общество, как репрессии, власть всякий раз, говоря словами Сталина, «подхлестывала» страну.

Правда, на XVI съезде ВКП(б) Сталин сказал, что «репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления, но элементом вспомогательным, а не главным»[764]52. Но всей своей речью он демонстрировал обратное – репрессии выдвигались им как главный способ строительства социализма. В сельском хозяйстве – это «насаждение» крупных хозяйств, что предполагало грабеж зажиточных слоев крестьянства, чье конфискованное имущество как раз и становилось основой неделимого фонда колхозов. Поэтому Сталин и заявил на съезде без всяких обиняков: «Кулачество обречено и будет ликвидировано»[765]53. Судьбу кулаков разделили все более или менее зажиточные слои деревни, т.н. подкулачники. Сталин тогда же высказался и по их поводу, когда говорил о наступлении социализма, «ломая хребет капиталистическим элементам нашей страны и их мелкобуржуазным подпевалам»[766]54. Термин «мелкобуржуазные подпевалы» чрезвычайно расширял круг возможных кандидатов на репрессии, и такое «расширение» санкционировалось сверху.

В промышленности строительство социализма также предполагало не только уничтожение остатков буржуазных классов, но и репрессии против лояльно настроенных по отношению к ним рабочих. На сталинском языке это означало «выкорчевать корни капитализма», потому что «работа по социалистической реконструкции народного хозяйства, рвущая экономические связи капитализма и опрокидывающая вверх дном все силы старого мира, не может не вызвать отчаянного сопротивления со стороны этих сил»[767]55.

Уже в 1930 г. Сталин вполне определенно обозначил те социальные группы, которые неизбежно будут репрессированы по мере продвижения к социализму, что видно из следующего отрывка его речи: «...злостное вредительство верхушки буржуазной интеллигенции во всех отраслях нашей промышленности, зверская борьба кулачества против коллективных форм хозяйства в деревне, саботаж мероприятий Советской власти со стороны бюрократических элементов аппарата, являющихся агентурой классового врага...». К этому «списку» добавлялись инакомыслящие – «люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов»[768]56.

Все эти категории населения, обреченные на ликвидацию, Сталин одним махом связал с капиталистическим окружением. Для него уже в 1930 г. априори безусловно было «доказано, что вредительство наших спецов, антисоветские выступления кулачества, поджоги и взрывы наших предприятий и сооружений субсидируются и вдохновляются извне»[769]57.

7 января 1933 г., выступая с докладом «Итоги первой пятилетки» на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), Сталин заявил о том, что «мы утвердили во всех сферах народного хозяйства принцип социализма, изгнав оттуда капиталистические элементы»[770]58. И далее он, во-первых, раскрыл, кого он имеет в виду под «последними остатками умирающих классов». Это «промышленники и их челядь, торговцы и их приспешники, бывшие дворяне и попы, кулаки и подкулачники, бывшие белые офицеры и урядники, бывшие полицейские и жандармы, всякого рода буржуазные интеллигенты шовинистического толка и все прочие антисоветские элементы» (выделено мною. – И.П.)[771]59. Особенно зловещей для будущего стала последняя категория.

Во-вторых, он априори, для всех этих групп определил состав преступления: «Пойти в прямую атаку против Советской власти эти господа уже не в силах. Они и их классы несколько раз вели уже такие атаки, но были разбиты и рассеяны. Поэтому единственное, что остается им делать, – это пакостить и вредить рабочим, колхозникам, Советской власти, партии. И они пакостят как только могут, действуя тихой сапой. Поджигают склады и ломают машины. Организуют саботаж. Организуют вредительство в колхозах, в совхозах, причем некоторые из них, в числе которых имеются и кое-какие профессора, в своем вредительском порыве доходят до того, что прививают скотине в колхозах и совхозах чуму, сибирскую язву, способствуют распространению менингита среди лошадей и т.д.

Но главное не в этом. Главное в "деятельности" этих бывших людей состоит в том, что они организуют массовое воровство и хищение государственного имущества, кооперативного имущества, колхозной собственности. Воровство и хищение на фабриках и заводах, воровство и хищение железнодорожных грузов, воровство и хищение в складах и торговых предприятиях, – особенно воровство и хищение в совхозах и колхозах, – такова основная форма "деятельности" этих бывших людей. Они чуют как бы классовым инстинктом, что основой советского хозяйства является общественная собственность, что именно эту основу надо расшатать, чтобы напакостить Советской власти, – и они действительно стараются расшатать общественную собственность путем организации массового воровства и хищения»[772]60.

«Сильная и мощная диктатура пролетариата, – заключил он, – вот что нам нужно теперь для того, чтобы развеять впрах последние остатки умирающих классов и разбить их воровские махинации» (выделено мною. – И.П)[773]61.

Карт-бланш сверху на обвинения в саботаже, вредительстве, воровстве и хищениях открывал широчайший простор для расправы со всеми неугодными власти людьми, так как в 1930-е гг. в обстановке хаоса проводившихся преобразований в этом можно было обвинить практически любого. К тому же в обществе с сильными патриархальными предрассудками такая борьба стала наиболее действенным способом канализации массового недовольства. Сталинская власть воспользовалась им в полной мере.

7 января 1933 г. фактически была сформулирована программа «зачистки» общества от антисоветских элементов, реальным воплощением которой стал Большой террор. Более того, Сталин планировал провести завершающую операцию по построению социализма одновременно с подведением итогов первой пятилетки, но, как известно, это не удалось. Именно неудачей в осуществлении первоначального замысла можно объяснить содержание той самой телеграммы, которую направили Кагановичу и Молотову 25 сентября 1936 г. Сталин и Жданов, отдыхавшие в Сочи. В ней предусматривался ряд кадровых перестановок, и первая касалась НКВД: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года…»[774]62.

Этот первоначальный замысел был скорректирован на XVII съезде ВКП(б) 3 февраля 1934 г. в докладе Молотова. В качестве первой и вместе с тем основной политической задачи второй пятилетки он назвал сформулированную XVII партийной конференцией «окончательную ликвидацию капиталистических элементов и классов вообще, полное уничтожение причин, порождающих классовые различия и эксплуатацию, и преодоление пережитков капитализма в экономике и сознании людей, превращение всего трудящегося населения страны в сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества»[775]63. Серьезность намерений можно было понять из заключительном слова Молотова на том съезде: «Наша задача заключается в том, чтобы организовать победу, наша задача заключается в том, чтобы взять эту победу в крепкие большевистские руки»[776]64.

На знаменитом февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК вся сталинская клика продемонстрировала полное единодушие в оценке репрессий как наиболее эффективного способа (а другие и не рассматривались) переделки общества и готовность дальше двигаться в этом же направлении. Вот некоторые высказывания этих строителей сталинского социализма –

– Ворошилов: «Мы строим общество, которое уничтожает классы: вместо нас может придти только классовый враг, никто другой придти не может. Весь мир против нас. Поэтому было бы просто наивностью, и недавно т. Сталин об этом говорил, было бы наивностью думать, что классовых врагов пока количественно и качественно очень еще немного. Количественно – это все, что не СССР, качественно – это все то, что не коммунист, причем арсенал средств борьбы против нас у нашего классового врага колоссален, средств воздействия не только на беспартийных, но и на партийных (это события показали) у врага настолько велики, что, конечно, это будет делаться всегда, постоянно до тех пор, покуда или мы – их или они – нас. Мы – их, конечно».

– Каганович: «Так было в 1928 г., когда они (вредители. – И.П.) пытались сорвать первую пятилетку – был Шахтинский процесс. Так было в середине пятилетки, когда враги увидели, что мы побеждаем – Промпартия. Так было накануне развертывания коллективизации в 1930 г. – дело Кондратьева. Так было в 1932 г., когда враг увидел, что коллективизация побеждает – они организовали вредительство в колхозах и совхозах. Так и сейчас, социализм победил, и венцом этой победы является сталинская Конституция – мы раскрыли сейчас новую подлую вредительскую работу шпионов и агентов капитализма, которые пытались подорвать мощь нашей партии, но им не удалось, мы их разбили, мы их разоблачили».

– Молотов: «...разоблачение подлых антисоветских групп послужит дальнейшему укреплению нашего строительства и обеспечит еще большую победу социализма».

– Сталин: «Наоборот, чем больше будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее будут они идти на более острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы как последние средства обреченных»[777]65.

Представления этих строителей социализма не изменились и спустя десятилетия. Молотов и в 1970-е гг. оценивал репрессии исключительно положительно. По его мнению, в том, что «социализм удержался и потом все-таки пошел вперед... величайшая заслуга того периода, и в этом сыграла важную роль эта самая эпидемия репрессий»[778]66.

Смысл репрессий, предпринятых Сталиным и его сподвижниками в 1937–1938 гг., наиболее адекватно отражает военный термин «зачистка». Хотя семантически он близок к широко распространенному в 1920–1930-е гг. термину «чистка партии», но по смыслу адекватен именно военной, или военно-полицейской операции, когда «зачисткой» захваченной территории или города называется ликвидация отставших или оставленных групп или отдельных солдат противника, а также сопротивляющегося захватчикам мирного населения. Именно так – как захватчик на оккупированной территории – действовала сталинская власть в собственной стране. Об этом вполне определенно Сталин высказался в отчетном докладе на XVIII съезде ВКП(б), исключительно положительно оценив результаты Большого террора: «Некоторые деятели зарубежной прессы болтают, что очищение советских организаций от шпионов, убийц и вредителей, вроде Троцкого, Зиновьева, Каменева, Якира, Тухачевского, Розенгольца, Бухарина и других извергов "поколебало" будто бы советский строй, внесло "разложение". Эта пошлая болтовня стоит того, чтобы поиздеваться над ней. Как может поколебать и разложить советский строй очищение советских организаций от вредных и враждебных элементов?

...Не вернее ли будет сказать, что очищение советских организаций от шпионов, убийц, вредителей должно было привести и действительно привело к дальнейшему укреплению этих организаций?

О чем говорят, например, события у озера Хасан, как не о том, что очищение советских организаций от шпионов и вредителей является вернейшим средством их укрепления?» (выделено мною. – И.П.)[779]67.

Отношение сталинской власти к Большому террору в 1970 г. уточнил Молотов: «1937 год был необходим. Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны...

...Все это Молотов сказал в ответ на бытующее суждение о том, что если бы не погибли Тухачевский и Якир, у нас не было бы такого страшного начала войны. – Это модная фальсификация, – ответил он»[780]68.

Большой террор планировался вместе с подготовкой новой Конституции. Выступая 25 ноября 1936 г. на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов с докладом «О проекте Конституции Союза ССР», Сталин заявил, что «полная победа социалистической системы во всех сферах народного хозяйства является теперь фактом», а «все эксплуататорские классы оказались, таким образом, ликвидированными»[781]69.

5 декабря 1936 г. была принята сталинская Конституция, а в декабре 1937 г., одновременно с ликвидацией всех сколько-нибудь потенциально активных в общественно-политическом плане людей, проводились демонстративные выборы в Верховный Совет СССР. Органы НКВД «трудились» и в день выборов 12 декабря[782]70.

В сталинских представлениях о социализме, помимо его собственной интерпретации теоретических идей Маркса и Ленина, отчетливо просматривается влияние русской истории. Об этом писалось неоднократно. Мне кажутся наиболее точными замечания и сравнения С.О. Шмидта. «Похоже на то, - говорится в его статье, - что Сталин, в молодые годы не получивший серьезного образования и не знакомившийся с популярными тогда в сфере интеллигенции сочинениями философов и социологов … старался буквально следовать образу действий лиц, казавшихся ему достойными подражания»[783]71. Хорошо известна высокая сталинская  оценка Ивана Грозного в беседе с создателями фильма о нем - режиссером С. Эйзенштейном и исполнителем главной роли актером Н.К. Черкасовым. «Говоpя о госудаpственной деятельности Гpозного,   вспоминал Чеpкасов,   товаpищ И.В. Сталин заметил, что Иван IV был великим и мудpым пpавителем, котоpый огpаждал стpану от пpоникновения иностpанного влияния и стpемился объединить Россию. В частности, говоpя о пpогpессивной деятельности Гpозного, товаpищ И.В. Сталин подчеpкнул, что Иван IV впеpвые в России ввел монополию внешней тоpговли, добавив, что после него это сделал только Ленин. Иосиф Виссаpионович отметил также пpогpессивную pоль опpичнины, сказав, что pуководитель опpичнины Малюта Скуpатов был кpупным pусским военачальником, геpоически павшим в боpьбе с Ливонией. Коснувшись ошибок Ивана Гpозного, Иосиф Виссаpионович отметил, что одна из его ошибок состояла в том, что он не сумел ликвидиpовать пять оставшихся кpупных феодальных семейств, не довел до конца боpьбу с феодалами,   если бы он это сделал, то на Руси не было бы смутного вpемени. И затем Иосиф Виссаpионович с юмоpом добавил, что "тут Ивану помешал бог": Гpозный ликвидиpует одно семейство феодалов, один бояpский pод, а потом целый год кается и замаливает "гpех", тогда как ему нужно было бы действовать еще pешительнее!»[784]72.

Сталин не повторил «ошибок» Ивана Грозного. По сути же его действия  оказались вполне сопоставимыми с действиями исторического предшественника. Поэтому вполне обоснованно Р. Такер один из разделов своей второй книги о Сталине  назвал «Иосиф Грозный». В нем он процитировал неопровержимое доказательство того, что Сталин ощущал свое родство именно с этим российским государственным деятелем. Согласно имевшемуся в его распоряжении варианту записи Р.П. Хмельницким неофициальной речи Сталина во время банкета на квартире Ворошилова, состоявшегося после парада на Красной площади 7 ноября 1937 г., Сталин поднял тост «За здоровье людей, строителей нового Советского государства, давшим свободу СССР, рабочим и крестьянам, которые живут свободно и могут жить хорошо, если будут честно работать! За уничтожение изменников и их подлого рода». Действительно, «это Иосиф Грозный говорил той ночью в Кремле»[785]73.

Сталину импонировала не только политика опричнины Ивана Грозного «с опалами виднейших придворных, воевод и дьяков и массовыми казнями жителей городов и сел», но и и «прижизненная сакрализация первого царя, и убеждение в том, что, защищая себя («за себя есми стал»), он защищает Россию, и демагогические обращения к народу, и создание видимости его представительства (членами земского собора становились тогда по должности; при выборах в Верховные советы был только один кандидат). Закрепление высшего положения в стране не за государственными структурами, а за партией, и сравнение партии со средневековыми орденами… Иваном IV была предпринята попытка и переписывания истории времени своего правления, с изменением положительных характеристик попавших в опалу деятелей на отрицательные, и выпячиванием личных заслуг: уместно сравнение редактирования (если не при непосредственном участии царя, то по его заданию и с использованием его “посланий”) официальной летописи и составления “Краткого курса истории ВКП(б)”. Подобно тем, кто придерживался теории “Москва – Третий Рим” в XVI – XVII вв., Сталин утверждал веру в то, что сотворенное им в СССР на века, как и провозглашенные им оценки современности и прошлого («иному не быти»)»[786]74.

«С точки зрения внутреннего положения Советского Союза, - говорил он, подводя итоги полной победы социализма в одной, отдельно взятой стране в докладе на XVIII съезде ВКП(б) 10 марта 1939 г., – отчетный период представляет картину дальнейшего подъема всего народного хозяйства, роста культуры, укрепления политической мощи страны...

В области общественно-политического развития страны наиболее важным завоеванием за отчетный период нужно признать окончательную ликвидацию остатков эксплуататорских классов, сплочение рабочих, крестьян и интеллигенции в один общий трудовой фронт, укрепление морально-политического единства советского общества, укрепление дружбы народов нашей страны и, как результат всего этого, – полную демократизацию политической жизни страны, создание новой Конституции... В итоге всего этого мы имеем полную устойчивость внутреннего положения и такую прочность власти в стране, которой могло бы позавидовать любое правительство в мире...»[787]75.

После победы социализма в одной стране, наступило время, по мнению Сталина, задуматься над решением вопроса об окончательной его победе. Тем более, что докладчик от делегации ВКП(б) в Исполкоме Коминтерна на XVIII съезде Д.З. Мануильский озвучил то, чего в руководстве партии давно ждали. Говоря о пути борьбы компартий, пролетариата, трудящихся против мировой реакции, он прямо заявил, что «они хотят социализма»[788]76. «Для советского народа, для трудящихся всего мира, для всего передового и прогрессивного человечества, – продолжил он далее со ссылкой на "Сборник Ленин и Сталин (т. III, стр. 10)", – это будет самая справедливая, священная война, какой не было никогда в истории человечества, война, которая "обязательно развяжет целый ряд революционных узлов в тылу у противников, разлагая и деморализуя ряды империализма"»[789]77.

Но об этом в специальной главе.

Примечания:

5

5 Сталин был бы рад // Аргументы и факты. 1996. № 11.

6

6 Аутсайдер – человек вопроса (о М.Я. Гефтере) // Век ХХ и мир. 1996. № 1. С. 19.

7

7 Карякин Ю.  Дневник русского читателя. Из записных книжек. Переделкино, 1996 // Октябрь. 1997. № 11. С. 141.

57

57 Павлова И.В. Сталинизм: становление механизма власти. С. 149.

58

58 ГАНО, ф.П-3, оп.2, д.1021, л.1, 7.

59

59 Гронский И. Из прошлого. С.168. Наряду с сознательным уничтожением в 1941 г. многие документы погибли в результате обычной паники. Сохранился рапорт заместителя начальника 1-го отдела НКВД ст. майора госбезопасности Шадрина заместителю наркома внутренних дел СССР Меркулову от 21 октября 1941 г., в котором, в частности, говорилось: “Ни одного работника ЦК ВКП (б), который мог бы привести все помещение в порядок и сжечь имеющуюся секретную переписку, оставлено не было…В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе секретная, директивы ЦК ВКП (б) и другие документы. Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен… В кабинете товарища Жданова обнаружены пять совершенно секретных пакетов”. – РГАСПИ, ф.83, оп.1, д.5, л.13.

60

60 Медведевы Жорес и Рой. Бумаги Сталина: жизнь после смерти? // Книжное обозрение. 1999. № 44. 1 нояб.; Они же. Неизвестный Сталин. М., 2001. С. 76-122.

61

61 Наумов В.П. Борьба Хрущева за единоличную власть // Новая и новейшая история. 1996. № 2. С. 14.

62

62 Письма И.В.Сталина В.М.Молотову. 1925 - 1936 гг. Сб. докум./ Сост. Л. Кошелева, В. Лельчук, В. Наумов, О. Наумов, Л. Роговая, О. Хлевнюк. М., 1995. С. 233.

63

63 Росляков Михаил. Убийство Кирова. политические и уголовные преступления в 1930-х годах. Л., 1991. С. 18-19.

64

64 Дело КПСС: спать хочется // Комсомольская правда. 1992. 14 июля. 

65

65 Галкин Н.В. К вопросу об уничтожении "особых папок" Кемеровского обкома КПСС // Современные проблемы исторического краеведения (к 375-летию основания Кузнецка и 50-летию образования Кемеровской области). Тез. докл. Кемерово, 1993. С. 130-131.

66

66 Петров Н.В. Первый председатель КГБ генерал Иван Серов // Отечественная история. 1997. № 5. С. 36-37.

67

67 Оников Л. КПСС: анатомия распада.  Взгляд изнутри аппарата ЦК. М., 1996. С. 197.

68

68 Цит. по: Пихоя Р.Г. О некоторых аспектах “историографического кризиса”, или о “непредсказуемости прошлого” // Новая и новейшая история. 2000. № 4. С. 22.

69

69 РГАСПИ, ф.17, оп.84, д.488, л.62 об.

70

70 Болдин В.И.  Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С.Горбачева. М., 1995. С. 256. 

71

71 Там же. С. 262; Ю. Мурин. "Мы объявили их с самого начала недействительными...": Как М.С. Горбачев прятал секретные статьи пакта Молотова - Риббентропа // Родина. 1995. № 11.

72

72 Безыменский Л.А. Советско-германские договоры 1939 г… // Новая и новейшая история. 1998. № 3. С. 24.

73

73 Прокопенко А. Архивы снова закрываются  // Известия. 1997. 25 сент.

74

74 РГАСПИ, ф.17, оп.2, д.622, л.10; Роговин В.З. 1937. М., 1996. С. 439-440.

75

75 Сталинское Политбюро в 30-е годы; Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б): Повестки дня заседаний. 1919 – 1952. Каталог. Т. 1 – 3. М., 2000 – 2001; David- Fox M. and Hoffman D. The Politburo Protocols, 1919 - 1940 // The Russian Review. 1996. Vol. 55. N 1. P. 99 - 103. Jana Howlett, Oleg Khlevniuk, Liudmila Kosheleva, Larisa Rogovaia. The CPSU’s Top Bodies under Stalin…; Yoram Gorlizki. Stalin’s Cabinet: the Politburo and Decision-Making in the Post-war Years // Europe-Asia Studies. 2001. Vol. 53. N 2. P. 291-312; Кен О., Рупасов А. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными сосоедними государствами (конец 1920 – 1930-х гг.). Проблемы. Документы. Опыт комментария. Ч. 1. Декабрь 1928 – июнь 1934 г. Спб., 2000;

76

76 Покровский Н.Н. Источниковедение советского периода: документы Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) первой половины 1920-х годов // Археографический ежегодник за 1994 год. М., 1996. С. 18-46, 28, 45.

77

77 Кен О., Рупасов А. Протоколы Политбюро ЦК ВКП(б) как исторический источник по проблемам формирования и проведения советской внешней политики конца 1920 – 1930-х гг. // Они же. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами… С. 59.

78

78 Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти. С. 13.

573

1 Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 245.

574

2 Там же. Т. 10. С. 133-134.

575

3 Ципко А. О зонах, закрытых для мысли // Суровая драма народа: Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989. С. 186.

576

4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 34.

577

5 Там же. Т. 17. С. 347.

578

6 Ленин В.И. Поли, собр.соч. Т. 31. С. 116.

579

7 Там же. Т. 33. С. 26.

580

8 Там же. Т. 35. С. 266; Т. 36. С. 173-174; Т. 39. С. 17.

581

9 Там же. Т. 35. С. 204; Т. 41. С. 102; Т. 44. С. 412.

582

10 Там же. Т. 39. С. 18.

583

11 Там же. Т. 44. С. 204.

584

12 Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина; Кривицкий В. Я был агентом Сталина. М., 1997. С. 89.

585

13 Исторический архив. 1992. № 1. С. 216. Эти же данные приведены в предисловии к книге «В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922 гг.» (М., 1999). Кроме того, в нем говорится о том, что в РГАСПИ хранится около 3 тыс. официальных партийных и правительственных документов, подписанных Лениным, которые оставались неопубликованными. По признанию самих составителей, сотрудников РГАСПИ Ю.Н. Амиантова, Ю.А. Ахапкина, В.Н. Степанова, эти данные требуют уточнений. В книге опубликовано 422 документа, из них 322 – впервые. К сожалению, отобранные для публикации документы Ленина ничего принципиально нового не содержат.

586

14 Смирнов Г.Л. Уроки минувшего. М., 1997. С. 213.

587

15 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 540, л. 5-7.

588

16 Анненков Ю. Дневник моих встреч. Цикл трагедий. М., 1991. Т. 2. С. 280.

589

17 Цит. по: Солоневич Б. Заговор красного Бонапарта. Маршал Тухачевский: Документированный роман. Буэнос-Айрес, 1958. С. 133-134.

590

18 Варга Е.С. Вскрыть через 25 лет // Полис. 1991. № 3. С. 155.

591

19 Белоусова З.С., Наджафов Д.Г. Вызов капитализму: советский фактор в мировой политике // XX век. Многообразие, противоречивость, целостность. М., 1996. С. 87.

592

20 Сталин И.В. Соч. Т. 8. С. 61.

593

21 Там же. С. 62–64.

594

22 Там же. С. 64.

595

23 Там же. С. 68-69.

596

24 Там же. С. 69.

597

25 Цит. по: Валентинов Н. (Вольский Н.). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина. Воспоминания. М., 1991. С. 360.

598

26 Сталин И.В. Соч. Т. 7. С. 119-120.

599

27 Там же. Т. 8. С. 278-279.

600

28 Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 45. С. 376.

601

29 Латышев А. Рассекреченный Ленин. М., 1996. С. 40, 42.

602

30 Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. М., 1995. С. 184, 185.

603

31 Валентинов Н. (Вольский Н.). Новая экономическая политика и кризис партии... С. 329.

604

32 Сталин И.В. Соч. Т. 8. С. 69, 70.

605

33 Там же. С. 21, 30, 70.

606

34 Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. С. 113.

607

35 Сталин И.В. Соч. Т. 8. С. 65.

608

36 Сахаров А.Н. Революционный тоталитаризм в нашей истории // Коммунист. 1991. № 5. С. 60–71.

609

37 Новый мир. 1997. № 9. С. 83.

610

38 Цит. по: Марьямов Г. Кремлевский цензор. Сталин смотрит кино: Воспоминания. М., 1992. С. 67.

611

39 Волкогонов Д. Сталин. Политический портрет. Изд. 4-е. М., 1996. Кн. 1. С. 204. Несколько иную редакцию этой речи см.: Сталин И.В. Соч. Т. 9. С. 173-174.

612

40 Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 227.

613

41 Там же. Т. 9. С. 126-127, 23.

614

42 Там же. Т. 11. С. 230.

615

 1 Безруков Г. Зачем Сталин приезжал на Алтай // Алтайская правда. 1988. 8 декабря; Гайдамакин А.В. Последствия поездки Сталина в Сибирь в 1928 г. // Сибиряки в борьбе за власть Советов, за защиту социалистического отечества. Тез. Всесоюз. науч. конф. (4–7 июня 1990 г.). Новосибирск, 1990; Демидов В.В. Хлебозаготовительная кампания 1927/28 г. в сибирской деревне // Актуальные проблемы истории советской Сибири. Сб. науч. трудов. Новосибирск, 1990. Иконникова И.П., Угроватое А.П. Сталинская репетиция наступления на крестьянство // Вопр. истории КПСС. 1991. № 1; Hughes J. Stalin, Siberia and the Crisis of the New Economic Policy. Cambridge University Press, 1991; Курилов И., Михайлов Н. Секретная командировка вождя. (Зачем Сталин ездил в Сибирь в 1928 году) // Тайны специального хранения. М., 1992; Демидов В.В., Угроватое А.П. Неизвестный визит // Земля Сибирь. 1992. № 1; Ганеев А.К. О политических предпосылках изменения аграрных отношений в Советской Сибири в конце 20-х годов (исторический аспект) // XX век: исторический опыт аграрного освоения Сибири. Матер. респ. науч. конф. Красноярск, 1993; Косачев В.Г. Накануне коллективизации. Поездка И.В. Сталина в Сибирь // Вопр. истории. 1998. № 5; Павлова И.В. Поездка Сталина в Сибирь. Почему в Сибирь? // ЭКО. 1995. № 2; Красильников С.А. Сталин и его эмиссары в Сибири в 1928 г. (культурологический аспект) // Проблемы местного управления Сибири XVII–XX веков. Вып. II. Новосибирск, 1997; Краус Т. Советский термидор. Духовные предпосылки сталинского поворота (1917–1928). Будапешт, 1997.

616

2 Это записка Сталина, адресованная Эйхе: «Сырцов полагает, что следовало бы выехать мне в Красноярск и созвать совещание представителей соседних округов. Считаете ли Вы необходимой по ходу хлебозаготовок на Востоке такую поездку? Если да, то согласен выехать. Ответ срочно. Сталин». Последовал ответ Эйхе: «Омск, тов. Сталину. Ваш приезд в Красноярск и совещание с представителями соседних округов нам поможет сильнее раскачать аппарат и партактив, потому я присоединяюсь к мнению т. Сырцова. Ваше решение, также день, состав совещания прошу сообщить». Далее, телеграмма Сырцова об отъезде Сталина в Красноярск в ночь на 29 января 1928 г. и предложение Эйхе созвать от своего имени совещание восточных округов с участием представителей Ачинска, Канска, Минусинска, Тулуна, Томска, Иркутска 31 января. И, наконец, телеграмма Эйхе, направленная в вышеуказанные округа, с предложением выделить своих представителей в Красноярск на совещание с участием Сталина (ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 698, л. 13, 22–28) - Иконникова И.П., Угроватое А.П. Сталинская репетиция... С. 72.

617

3 РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 121, л. 31-34, 42 об., 99-101.

618

4 ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 651, л. 225.

619

5 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939. Документы и материалы. В 5-и тт. Т. 1. Май 1927 – ноябрь 1929 // Под ред В. Данилова, Р. Маннинг, Л. Виолы. М., 1999. С. 37.

620

6 Авторханов А. Технология власти. М., 1991. С. 37–48.

621

7 Иконникова И.П., Угроватое А.П. Сталинская репетиция... С. 72.

622

8 Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 2.

623

9 ГАНО, ф. 47, оп. 5, д. 68, л. 160.

624

10 Басович М. Налоги и оппозиция // К дискуссии о работе в деревне (гриф «Только для членов партии»). Новосибирск, 1927. С. 182.

625

11 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 201.

626

12 Там же. С. 194.

627

13 ГАНО, ф. П-2, оп. 1, д. 2571, л. 348.

628

14 Пленум Сибирского краевого комитета ВКП(б) 3–7 марта 1928 г. Стеногр. отчет (гриф «Секретно. Только для членов ВКП(б)»). Новосибирск, 1928. С. 133.

629

15 Там же.

630

16 ГАНО, ф. 47, оп. 5, д. 68, л. 240.

631

17 Там же. Л. 197–199.

632

18 Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 49.

633

19 Там же. С. 51.

634

20 «Ст. 107. Злостное повышение цен на товары путем скупки, сокрытия или невыпуска таковых на рынок, – лишение свободы на срок до одного года с конфискацией всего или части имущества или без таковой.

Те же действия при установлении наличия сговора торговцев – лишение свободы на срок до трех лет с конфискацией всего имущества». – Уголовный кодекс РСФСР. М., 1932. С. 56.

635

21 Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 3.

636

22 ГАНО, ф. П-5а, оп. 1, д. 129а, л. 161.

637

23 III Сибирская партийная конференция. Стеногр. отчет. Новосибирск, 1927. С. 253.

638

24 ГАНО, ф. П-2, оп. 2, д. 118, л. 5. В 1929 г. С.И. Сырцов за «заслуги» в Сибири и верность Сталину был назначен на должность председателя СНК РСФСР и избран кандидатом в члены Политбюро ЦК. В конце 1930 г. выступил с обвинениями в наличии фракционной группы в Политбюро, которая фактически решала все вопросы. В результате сам был обвинен во фракционной деятельности, снят со своих постов и выведен из состава ЦК. В 1937 г. расстрелян. Один из доносов на него Сталину и Ежову написал его бывший коллега в Сибири Эйхе (ГАНО, ф. П-3, оп. 14, д. 185, л. 62-66).

639

25 Кислицын С.А. С.И. Сырцов и НЭП в Сибири // Россия нэповская: политика, экономика, культура. Тез. Всесоюзной науч. конф. (25–27 июня 1991 г.). Новосибирск, 1991. С. 40–41; Hughes J. Stalin, Siberia and the Crisis of the New Economic Policy. – Цит. по: Венер Маркус. Был ли нэп? Некоторые размышления об историографии советского крестьянства 20-х годов // Россия в XX веке. Судьбы исторической науки. М., 1996. С. 341.

640

26 См. подробнее: Павлова И.В. Роберт Эйхе // Вопр. истории. 2001. № 1. С. 70-88.

641

27 ГАНО, ф. П-2, оп. 2, д. 123, л. 35. В 30-е гг. Л.М. Заковский был переведен в Ленинград. 14 апреля 1938 г. Политбюро приняло о нем специальное решение: «Ввиду того, что в работе по Ленинградскому УНКВД выяснился ряд серьезных недостатков... переписка заключенных с волей и шпионом Гродисом, в частности, создание ряда дутых дел, засоренность аппарата УНКВД шпионскими элементами... ЦК считает, что Заковский не может сейчас пользоваться полностью политическим доверием. ЦК постановляет освободить Заковского от обязанностей заместителя начальника НКВД СССР и назначить его начальником строительства Куйбышевского гидроузла, где он должен своей работой восстановить полное к себе доверие» – РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 998, л. 34. Через две недели Л.М. Заковский был арестован, обвинен в участии в шпионско-террористической организации и 29 августа 1938 г. расстрелян. – Тепляков А.Г. Портреты сибирских чекистов (1920–1953 гг.) // Возвращение памяти. Историко-архивный альманах. Новосибирск, 1997. Вып. 3. С. 75– 77.

642

28 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 194.

643

29 ГАНО, ф. П-2, оп. 1, д. 2571, л. 307.

644

30 Там же, ф. 47, оп. 5, д. 68, л. 201.

645

31 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 193, 195.

646

32 Там же. С. 194.

647

33 Сибирский краевой комитет ВКП(б) о работе с беднотой. Новосибирск, 1927. С. 78.

648

34 Иконникова И.П., Угроватое А.П. Сталинская репетиция... С. 71.

649

35 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 193.

650

36 ГАНО, ф. 47, оп. 5, д. 68, л. 196.

651

37 Там же, ф. 20, оп. 2, д. 166, л. 5.

652

38 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 195-196.

653

39 ГАНО, ф. П-2, оп. 1, д. 2571, л. 307.

654

40 Пленум Сибирского краевого комитета ВКП(б) 3–7 марта 1928 г. С. 132.

655

41 Ст. 105 УК РСФСР, названная здесь вместе со ст. 107, гласила: «Нарушение правил, регулирующих торговлю, если в них специально не оговорено преследование в административном порядке, – принудительные работы на срок до одного года или штраф до двух тысяч рублей.

Совершение лицом, входящим в состав органов управления кооперативного или кредитного учреждения, действий, воспрещенных законом или уставом учреждения, – принудительные работы на срок до шести месяцев или штраф до пятисот рублей». – Уголовный кодекс РСФСР. М., 1932. С. 56.

656

42 ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 166, л. 9-11.

657

43 Цит. по: Труд. 1992. 4 июня.

658

44 Известия ЦК КПСС. 1991. № 5. С. 201, 202.

659

45 Декреты Советской власти. Т. 2. 17 марта – 10 июля 1918 г. М., 1959. С. 262-263.

660

46 Сырцов С.И. Против правой опасности // За четкую классовую линию. Новосибирск, 1929. С. 171.

661

47 История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Одобрен ЦК ВКП(б). 1938 год. М., 1945. С. 291-292.

662

48 Советская деревня глазами ВЧК – ОГПУ. Т. 1. 1918– 1922. Документы и материалы / Под ред. А. Береловича и В. Данилова. М., 1998. С. 17.

663

49 История советского крестьянства. Т. 2. Советское крестьянство в период социалистической реконструкции народного хозяйства. Конец 1927–1937. М., 1986. С. 395.

664

50 Красная Армия и коллективизация деревни в СССР (1928–1933 гг.). Сборник документов из фондов РГВА / Сост. А. Романо и Н. Тархова. Неаполь, 1996.

665

51 Цит. по: Верт Н. История советского государства. 1900– 1991. М., 1992. С. 16.

666

52 Сталин И.В. Соч. Т. 12. С. 153.

667

53 Ахиезер А. С. Россия: Критика исторического опыта. М., 1991. Т. П. С. 128-129.

668

54 Першин П.Н. Аграрная революция в России. М., 1966. Кн. I. С. 419.

669

55 ГАНО, ф. П-2, оп. 2, д. 134, л. 40.

670

56 Там же, оп. 4, д. 49, л. 114.

671

57 Однако в российской исторической литературе по-прежнему используются идеологизированные понятия советской историографии. Эти понятия неадекватно выражают сущность происходивших в советский период процессов. Поэтому во многих случаях к ним необходимы дополнительные пояснения. – В строгом экономическом смысле кулацких хозяйств, ориентированных на товарное, т.е. капиталистическое, производство, в советской России были единицы. Кулаками власть называла преимущественно тех зажиточных крестьян, которые, используя культурные методы ведения хозяйства и сельскохозяйственные машины, добились относительного материального благополучия, в сравнении с другими слоями деревни. По сути, их хозяйства были натуральными и иными в советских условиях быть не могли.

672

58 Крестьянство Сибири в период строительства социализма (1917-1937 гг.). Новосибирск, 1983. С. 136 - 137.

673

59 ГАНО, ф. П-2, оп. 1, д. 3449, л. 94.

674

60 Там же, д. 2145, л. 63.

675

61 Там же, оп. 2, д. 24, л. 7 об.

676

62 См.: Осокина В.Я. Социалистическое строительство в деревне и община, 1920–1933. М., 1978. С. 64.

677

63 ГАНО, ф. П-2, оп. 2, д. 261, л. 1.

678

64 Там же, ф. П-1, оп. 3, д. 12, л. 29.

679

65 Там же, оп. 2, д. 122, л. 58.

680

66 Шишкин В.И. Красный бандитизм в советской Сибири// Советская история: проблемы и уроки. Новосибирск, 1992. С. 3–79; Угроватов А.П. Красный бандитизм в Сибири (1921-1929 гг.). Новосибирск, 1999.

681

67 Шишкин В.И. Красный бандитизм... С. 75–76.

682

68 РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, д. 119, л. 92 об.

683

69 Ю. Ларин был настроен чрезвычайно воинственно по отношению к кулаку. В своих работах он не раз подчеркивал необходимость «разжигания в деревне политической борьбы низового и среднего крестьянства против кулачества». – См., к примеру, Ларин Ю. Рост крестьянской общественности и ее очередные задачи. М., 1925. С. 62.

684

70 РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, д. 119, л. 90.

685

71 Гусев M. Положение и роль бедноты в сибирской деревне и работа Сибпарторганизации с беднотой. Новосибирск, 1927. С. 24.

686

72 Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С. 266.

687

73 Сибирский краевой комитет ВКП(б) о работе с беднотой. Новосибирск, 1927. С. 40.

688

74 ГАНО, ф. П-2, оп. 4, д. 49, л. 32; Пленум Сибирского краевого комитета ВКП(б) 11–14 октября 1927 г.: Стеногр. отчет. Новосибирск, 1927. С. 110–111.

689

75 Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920–1950-е годы: темпы экономического роста, структура, организация производства и управление. М., 1996. С. 60.

690

76 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 5, л. 24, 25.

691

77 Голанд Ю. Кризисы, разрушившие нэп. М., 1991. С. 62.

692

78 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 5, л. 35.

693

79 Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР... С. 61.

694

80 ГАНО, ф. П-2, оп. 4, д. 49, л. 15, 31.; Пленум Сибирского краевого комитета ВКП(б) 11–14 октября 1927 г. С. 107.

695

81 ГАНО, ф. 47, оп. 5, д. 68, л. 160, 168.

696

82 Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 2.

697

83 ГАНО, ф. П-2, оп. 5, д. 20, л. 33.

698

84 Там же, оп. 2, д. 194, л. 142.; д. 261, л. 1.

699

85 Известия ЦК РКП(б). 1921. № 34. С. 5.

700

86 ГАНО, ф. П-2, оп. 2, д. 217, л. 507.

701

87 Там же, ф. 47, оп. 5, д. 68, л. 1, 8, 11, 81 и др.

702

88 Там же, ф. П-2, оп. 1, д. 2561, л. 4.

703

89 Там же, оп. 2, д. 261, л. 5.

704

90 Там же, д. 217, л. 507.

705

91 Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 51.

706

92 Голанд Ю. Кризисы, разрушившие нэп. С. 82.

707

93 ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 166, л. 49.

708

94 Там же, л. 53, 55-56.

709

95 Краус Т. Советский термидор... С. 205.

710

96 Крестьянство Сибири в период строительства социализма... С. 211–213.

711

97 Цит. по: Таниучи Ю. К истории коллективизации сельского хозяйства в СССР: государство и община // Россия в XX веке. Судьбы исторической науки. М., 1996. С. 365, 367– 368. В 1-м томе «Трагедии советской деревни...» приводится несколько иная редакция постановления Политбюро от 20 марта 1929 г. (с. 805).

712

98 Сталин И.В. Соч. Т. 12. С. 90.

713

1 XVI съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). Стеногр. отчет. М.; Л., 1930. С. 293.

714

2 Чуев Ф. Так говорил Каганович. Исповедь сталинского апостола. М., 1992. С. 151.

715

3 Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 489.

716

4 Мамардашвили М. Необходимость себя. Введение в философию, доклады, статьи, философские заметки / Сост. и общая ред. Ю.П. Сенокосова. М., 1996. С. 164.

717

5 Там же. С. 172.

718

6 Сто сорок бесед с Молотовым... С. 285.

719

7 Симонов Н.С. «Крепить оборону Страны Советов» («Военная тревога» 1927 года и ее последствия) // Отечественная история. 1996. № 3. С. 158.

720

8 Там же.

721

9 ГАНО, ф. 47, оп. 5, д. ПО, л. 19, 23-25.

722

10 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 7, л. 101-112, 113-121. Постановление ЦК ВКП(б) о состоянии обороны СССР от 15 июля 1929 г. опубликовано в извлечениях // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 4. М., 1970. С. 281-283.

723

11 Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР в 1920–1950-е годы. М., 1996. С. 68; Исторический архив. 1998. № 5-6. С. 147-148.

724

12 РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 8, л. 43-46, 85-91, 106-108; д. 9, л. 61, 151; д. 10, л. 24-25 и др.

725

13 Исторический архив. 1998. № 5–6. С. 149.

726

14 Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР... С. 70.

727

15 1941 год. Документы. В 2-х кн. М., 1998. Кн. 2. С. 500.

728

16 Там же. С. 501.

729

17 XVI съезд... С. 310-311.

730

18 РГАСПИ, ф. 17, оп. 120, д. 143, л. 136. Именно засекречивание всех материалов о создании военной промышленности в 1930-е гг. было главной причиной отсутствия историографии по этому вопросу. Лишь в последние годы стали появляться исследования, основанные на архивных документах: Симонов Н.С. Военно-промышленный комплекс СССР...; Щерба А.Н. Военная промышленность Ленинграда в 20 – 30-е годы. СПб., 1999; Мухин М.Ю. Эволюция системы управления советской оборонной промышленностью в 1921–1941 годах и смена приоритетов оборонки // Отечественная история. 2000. № 3; Самуэльсон Л. Красный колосс. Становление военно-промышленного комплекса СССР. 1921 – 1941. М., 2001. Вместе с тем, при всем неоспоримом вкладе этих работ в историографию темы, они явно демонстрируют ограниченность дозволенной на сегодня источниковой базы.

731

19 Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 251-252.

732

20 Там же. Т. 13. С. 39.

733

21 Тэри Эдмон. Россия в 1914 г.: Экономический обзор. Париж: YMCA-PRESS, 1986. С. 93.

734

22 Сталин И.В. Соч. Т. 12. С. 87.

735

23 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. Сб. документов. М., 1995. С. 195.

736

24 Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР. Красная Армия и Рейхсвер. Тайное сотрудничество, 1922–1923: Неизвестные документы. М., 1992 и др.

737

25 Фонотов А.Г. Россия: от мобилизационного общества к инновационному. М., 1993. С. 134.

738

26 Такер Р. Сталин у власти. 1928 – 1941. История и личность. М., 1997. С. 90.

739

27 РГАСПИ, ф. 17, он. 162, д. 6, л. 144-147.

740

28 Там же, д. 8, л. 58, 72.

741

29 Геллер М., Некрич А. Утопия у власти. История Советского Союза. Лондон, 1989. С. 245. По этому поводу есть следующая запись выступления Сталина на Политбюро в дневнике В.А. Малышева от 26 декабря 1947 г.: «Говоря о том, что машиностроение переживает серьезные трудности, тов. Сталин сказал: "Надо понять, что до войны мы много ценного оборудования ввозили из-за границы. Много заводов было построено на американском и другом оборудовании, например, все тракторные, автомобильные, авиационные заводы, УЗТМ, НКЗМ и др., а теперь нам американцы не дают оборудования"» // «Пройдет десяток лет, и эти встречи не восстановишь уже в памяти». Дневник наркома В.А. Малышева // Источник. 1997. № 5. С. 134.

742

30 РГАСПИ, ф. 1, оп. 162, д. 7, л. 50.

743

31 ГАНО, ф. П-3, оп. 3, д. 50, л. 80-82.

744

32 Там же, л. 55.

745

33 Сталин И.В. Соч. Т. 10. С. 232.

746

34 Там же. Т. 9. С. 192.

747

35 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову... С. 209–210.

748

36 Там же. С. 210-211.

749

37 Шитц И.И. Дневник «великого перелома» (март 1928 – август 1931). Париж, 1991. С. 231, 272.

750

38 Из переписки российских дипломатов в эмиграции. 1934–1940 гг. По архивам Службы внешней разведки РФ. Предисловие В.П. Мазурова, Ю.И. Стрижова // Новая и новейшая история. 1997. № 6. С. 81.

751

39 Сталин И.В. Соч. Т. 13. С. 243-244.

752

40 Бухарин Н.И. Путь к социализму. Новосибирск, 1990. С. 297, 309, 299; Он же. Избранные произведения. М., 1988. С. 390.

753

41 РГАСПИ, ф. 558, оп. 1, д. 1122, л. 152.

754

42 Бухарин Н.И. Путь к социализму. С. 299.

755

43 Краус Т. Советский термидор. Духовные предпосылки сталинского поворота (1917–1928). Будапешт, 1997. С. 205.

756

44 Фельштинский Ю.Г. Разговоры с Бухариным. Комментарий к воспоминаниям А.М. Лариной «Незабываемое» с приложениями. Нью-Йорк, 1991. С. 83.

757

45 Сталин И.В. Соч. Т. 8. С. 139.

758

46 Там же. Т. 13. С. 183.

759

47 Там же. Т. 11. С. 171.

760

48 Реабилитация: Политические процессы 30–50-х годов. М., 1991. С. 92.

761

49 Там же. С.373.

762

50 История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Одобрен ЦК ВКП(б). 1938 год. М., 1945. С. 291.

763

51 Сталин И.В. Соч. Т. 12. С. 305.

764

52 Там же. С. 309.

765

53 Там же. С. 333.

766

54 Там же. С. 344.

767

55 Там же. С. 302.

768

56 Там же. С. 302, 274.

769

57 Там же. С. 303.

770

58 Там же. Т. 13. С. 206.

771

59 Там же. С. 207.

772

60 Там же. С. 207-208.

773

61 Там же. С. 210.

774

62 Известия ЦК КПСС. 1989. № 9. С. 39; Сталин и Каганович. Переписка. 1931 – 1936 гг. М., 2001. С. 682 – 683.

775

63 XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). 26 января – 10 февраля 1934 г. Стеногр. отчет. С. 351.

776

64 Там же. С. 524.

777

65 Вопр. истории. 1993. № 8. С. 25; № 9. С. 31; 1994. № 8. С. 85; 1995. № 3. С. 11.

778

66 Сто сорок бесед с Молотовым... С. 395.

779

67 XVIII съезд Всесоюзной Коммунистической партии(б). 10 – 21 марта 1939 г. Стеногр. отчет. М., 1939. С. 26 - 27.

780

68 Сто сорок бесед с Молотовым… С. 390.

781

69 Сталин И.В. Вопросы ленинизма. 11-е изд. М., 1947. С. 510.

782

70 Наша малая родина. Хрестоматия по истории Новосибирской области. 1921 – 1991. Новосибирск, 1997. С. 169 – 171.

783

71 Шмидт С.О. Сравнивая столетия и десятилетия… // Россия на рубеже XXI века: Оглядываясь на век минувший. М., 2000. С. 338.

784

72 Черкасов Н.К. Записки советского актера. М., 1953. С. 379-380.

785

73 Tucker Robert C. Stalin in Power. The Revolution from Above. 1928 – 1941. N.Y.; L., 1990. P. 483.

786

74 Шмидт С.О. Сравнивая столетия и десятилетия… С. 338.

787

75 XVIII съезд… С. 15 – 16.

788

76 Там же. С. 66.

789

77 Там же. С. 67.