Я не европеец, а обрусевший грузин-азиат^{1}

(Сталин                                           )

Становление механизма коммунистического господства, превращение большевистской партии в институт власти заняло несколько лет. Общественно-политической организацией эта партия была до конца 1917 г., но с самого начала в ней имелись основания для последующего перерождения. Это не только черты, делавшие ее партией нового типа – конспиративность, жесткая централизация, идеологическая нетерпимость и не только признаки азиатского революционаризма, которые присутствовали в ней наряду с чертами социал-демократического движения. Это прежде всего цель, сформулированная для партии Лениным в апреле 1917 г.: захват государственной власти.

Большевистская партия захватила эту власть в результате Октябрьского переворота – и с тех пор неуклонно развивался процесс превращения самой партии в институт власти. Такому повороту способствовало и то, что очень скоро партия отказалась делить власть с кем бы то ни было. Ее жесткая и бескомпромиссная политика привела к тому, что она не только оказалась единственной партией, стоящей у власти, но и советское правительство – Совет народных комиссаров - в результате сложилось как однопартийное. Попытки отдельных большевиков (Л.Б. Каменева, Г.Е. Зиновьева, В.П. Милютина, А.И. Рыкова, Д.Б. Рязанова, Г.Я. Сокольникова, И.А. Теодоровича и др.) убедить руководство партии в необходимости принять требования Викжеля (Всероссийского исполнительного комитета профсоюза железнодорожников) и пойти на создание однородного социалистического правительства от большевиков до народных социалистов успехом не увенчались. Наоборот, были сделаны организационные выводы в отношении большевиков, которые заняли такую позицию. 8(21) ноября 1917 г. Л. Б. Каменева на посту председателя ВЦИК (Всероссийский центральный исполнительный комитет Советов) сменил Я.М. Свердлов. В ноябре же из состава Совнаркома вышли В.П. Милютин, В.П. Ногин, А.И. Рыков и были заменены соответственно А.Г. Шлихтером, А.Г. Шляпниковым и Г.И. Петровским.

Центральный Комитет (ЦК) партии во главе с Лениным, хотя и неохотно, но допускал после переворота определенную возможность соглашения с мелкобуржуазными партиями, правда, только на условиях признания ими всех декретов Советского правительства и его политической линии. Непризнание этих условий новой власти привело к разгону Учредительного Собрания 5 января 1918 г., хотя после захвата власти большевики провозглашали, что Совет народных комиссаров имеет временные полномочия до созыва именно этого Собрания, а их Декрет о земле начинался словами о том, что вопрос о земле «во всем объеме может быть разрешен только всенародным Учредительным Собранием». Все это вело не только к нарастанию напряжения в отношениях между большевиками и мелкобуржуазными партиями, но и неумолимо втягивало страну в гражданскую войну.

Единственной политической силой, согласившейся в целом, но лишь на некоторое время принять условия большевиков, стали левые эсеры. Но и такое соглашение, вошедшее в историю как блок большевиков и левых эсеров, было достигнуто спустя полтора месяца. На начало 1918 г. фракция левых эсеров имела в Советском правительстве 1/3 голосов. Левые эсеры были также во ВЦИК, в ВЧК (Всероссийская чрезвычайная комиссия) и других органах Советской власти. Блок большевиков с левыми эсерами просуществовал недолго. После подписания Брестского мира левые эсеры, не согласные с его условиями, 15 марта 1918 г. вышли из состава Советского правительства. А после левоэсеровского мятежа в Москве 6 июля 1918 г., а затем и в других городах ни о каком сотрудничестве уже не было и речи. Большинство левых эсеров   делегатов V Всероссийского съезда Советов, собравшегося в Москве 4 июля, было арестовано, в том числе и один из лидеров левых эсеров М.А. Спиридонова. 13 из них, в прошлом сотрудники ВЧК, расстреляны. В последующий период до 1922   1923 гг. партии эсеров и меньшевиков уже существовали как бы из милости.

Захват власти в октябре 1917 г. оказался для большевиков делом гораздо более легким, чем та задача, которую им предстояло решать в последующие несколько лет гражданской войны. Для действительного утверждения новой власти надо было подчинить ей народ. «Мы, партия большевиков, Россию убедили,   писал Ленин весной 1918 г.   Мы Россию отвоевали   у богатых для бедных, у эксплуататоров для трудящихся. Мы должны теперь Россией управлять»[107].

В первые годы власть большевиков существовала в форме Советов. Показательно, что сам Ленин как председатель Совета народных комиссаров (СНК) был первым лицом именно в системе Советской власти. Он не уставал напоминать, что «Советская власть есть путь к социализму, найденный массами трудящихся и потому   верный, и потому – необходимый»[108]. ВЦИК Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов являлся верховным законодательным, распорядительным и контролирующим органом республики - РСФСР, действовавшим в период между всероссийскими съездами Советов. Это положение было закреплено в первой советской Конституции, утвержденной 10 июля 1918 г. V Всероссийским съездом Советов. Совет народных комиссаров как правительство должен был исполнять решения ВЦИК. В Конституции подчеркивалось, что ВЦИК «дает общее направление деятельности Рабоче-Крестьянского Правительства и всех органов Советской власти в стране, объединяет и согласует работы по законодательству и управлению…, рассматривает и утверждает проекты декретов и иные предложения, вносимые Советом Народных Комиссаров или отдельными ведомствами, а также издает собственные декреты и распоряжения»[109]. Здесь важно отметить, что уже первая советская Конституция не признавала разделения законодательной, исполнительной и судебной власти. «Каждая функция правительства,   как верно заметил английский историк Э. Карр,   составляла единое целое, и ее должна была осуществлять с единственной целью единая, неделимая власть»[110].

Скрепляло эту формирующуюся власть руководство большевистской партии. Большевики занимали основное число мест во всех Советах. Судя по составу прошедших весной 1918 г. их губернских съездов, коммунисты составляли в них более половины (52,4 %), почти четверть (23 %) приходилась на долю беспартийных, менее пятой части (16,8 %)   на левых эсеров и менее одной десятой (7,7 %)   на представителей правых эсеров, меньшевиков и других мелкобуржуазных партий. Еще более значительной доля коммунистов была в губернских и уездных исполкомах Советов. По 29 губерниям центральной России в конце 1918 г. из 874 членов губисполкомов 724 являлись коммунистами, из 4 046 членов уездных исполкомов – 2 625[111].

Хотя в Советах всех уровней, как правило, проводилась линия большевистской партии, ее руководство не было удовлетворено ролью партии только как общественно-политической организации, а также тем, что процесс государственного строительства в 1918 г. шел гораздо более быстрыми темпами. Заметив тенденцию оттока лучших партийных кадров в Советы и ослабления таким образом партийной работы, Ленин забил тревогу. Особое внимание к вопросам партийного строительства с весны-лета 1918 г. было вызвано еще и кризисной обстановкой, сложившейся в партии в связи с заключением Брестского мира, когда группа так называемых левых коммунистов (ядро группы составляли Н.И. Бухарин, А.С. Бубнов, А. Ломов (Г.И. Оппоков), Н. Осинский (В.В. Оболенский), Е.А. Преображенский, Г.Л. Пятаков, К.Б. Радек, В.Н. Яковлева и др.) резко выступила против унизительных условий этого мира. Такую позицию заняла не только Московская партийная организация, где «левые коммунисты» пользовались большим влиянием, но и целый ряд местных Советов и ячеек партии. Для Ленина такой поворот в настроениях был просто недопустим. В обращении ЦК РКП(б) к коммунистам, группам и членам партии (не позднее 29 мая 1918 г.) говорилось, что «стройность и цельность партийного аппарата нарушены, нет прежнего единства действий. Дисциплина, столь крепкая всегда в нашей партии, ослабела. Общий упадок партийной работы, распад в организациях безусловный». В связи с этим выдвигалось требование – «наша партия должна вновь стать цельной, литой из единого куска»[112]. Этому обращению предшествовал ряд конкретных постановлений и циркулярных писем. 18 мая 1918 г. ЦК принял постановление, обязывавшее всех членов партии «независимо от рода их работы и выполняемых функций принимать непосредственное участие в партийных организациях и не уклоняться от партийных поручений, даваемых соответствующими партийными центрами»[113]. А в циркулярном письме ЦК (не позднее 22 мая 1918 г.) подчеркивалось, что «все члены партии, какую бы работу они ни выполняли, должны обратить самое серьезное внимание на партийное строительство. Необходимо поднять дисциплинированность в рядах нашей партии. Постановления, решения партийных центров должны быть обязательны для всех, должны всеми членами партии неуклонно проводиться в жизнь. С тех пор, как решение принято, дискуссии отходят в прошлое, наступает момент единого действия. Без самой строгой согласованности, без реальной дисциплины все наши построения останутся на бумаге»[114].

27 августа 1918 г. газета «Правда» одной из неотложных организационных задач назвала создание губернских партийных объединений, а 19 сентября опубликовала еще одно обращение ЦК к партийным организациям, в котором говорилось о необходимости создать такой организационный аппарат, который мог бы «охватить самые глухие углы Советской России. Лишь при наличии такого аппарата мы сможем получить уверенность в быстром и правильном проведении в жизнь мероприятий, исходящих от центра». Губернским партийным комитетам предстояло заняться формированием нижестоящих партийных организаций. Все они, помимо признания их губкомами, должны были утверждаться ЦК РКП(б), и только после этого могли приобретать печать и партийные билеты. В ЦК существовала специальная книга учета партийных организаций. К концу 1918 г. в партийном строительстве имелись очевидные результаты. Если в начале года губкомы существовали в 39 губерниях России, укомы   в 52 уездах, волкомы   в 16 волостях, то к концу года, по неполным данным, действовало 4 ЦК национальных компартий, 50 губкомов, 350 укомов и 1 139 волостных комитетов РКП(б)[115].

В Советах оформлялись коммунистические фракции съездов Советов и их исполкомов. Причем в руководящих документах партии подчеркивалось, что все партийные организации, в том числе и коммунистические фракции в Советах, возглавляются соответствующим партийным комитетом. Решения фракций Советов, съездов подлежали контролю, рассмотрению и обсуждению и могли быть изменены и даже отменены партийным комитетом. Естественно, что эти фракции должны были проводить в жизнь только политическую линию своей партии. Так же они действовали не только в Советах, но и в профсоюзах и других нарождавшихся общественных организациях.

Решающим на пути централизации власти в верхушке партии стал VIII съезд РКП(б), проходивший в Москве 18   23 марта 1919 г. Э. Карр правильно отметил, что «процесс к этому времени зашел далеко»[116]. Действительно, Н. Осинский, например, сетовал на съезде, что вся партийная работа сосредоточена вокруг Центрального Комитета. «Да и сам ЦК как коллегиальный орган, в сущности говоря, не существовал», так как «тт. Ленин и Свердлов решали очередные вопросы путем разговоров друг с другом и с теми отдельными товарищами, которые опять-таки стояли во главе какой-нибудь отрасли советской работы»[117]. Тем не менее, на съезде впервые было признано необходимым создание специального аппарата ЦК для решения оперативных вопросов политической жизни страны и партии и осуществления организационной связи с местами.

25 марта 1919 г. на первом пленуме ЦК, избранного на съезде, согласно резолюции съезда по организационному вопросу, из состава Центрального Комитета были выделены постоянно действующие Политическое Бюро из 5 чел. и Организационное Бюро также из 5 чел.[118] Необходимым дополнением к ним стал Секретариат ЦК, состоявший из ответственного секретаря и 5 технических секретарей. По образному выражению того же Э. Карра, «это был роковой шаг». Но роковым он стал не только потому, что этим трем органам партии предстояло в последующие три-четыре года разделить функции ЦК между собой и узурпировать все, кроме внешних атрибутов власти[119], но и потому, что этот шаг был, по сути, началом становления новой партии   партии аппарата. Централизованная система строительства партийных организаций с партийными комитетами во главе неизбежно вела к концентрации власти в самом главном партийном комитете, каковым при Ленине являлось Политбюро. Все основные вопросы фактически предрешались на самом верху, правда, утверждались пока еще съездами.

В Политбюро, избранное после VIII съезда РКП(б), вошли В.И. Ленин, Л.Д. Троцкий, И.В. Сталин, Л.Б. Каменев и Н.Н. Крестинский, в качестве кандидатов – Н.И. Бухарин, Г.Е. Зиновьев, М.И. Калинин; в Оргбюро – И.В. Сталин, Н.Н. Крестинский, Л.П. Серебряков, А.Г. Белобородов, Е.Д.Стасова и кандидат в члены партии Мурашов. Ответственным секретарем ЦК стала Е. Стасова. Им мог быть только член ЦК и член Оргбюро.

Необходимо особо остановиться на роли Секретариата ЦК. Этот орган был создан вскоре после VI съезда РСДРП(б) в августе 1917 г. для ведения делопроизводства и осуществления связи ЦК с местными партийными организациями[120]. В первый состав Секретариата ЦК входили члены ЦК Ф.Э. Дзержинский, М.К. Муранов, Я.М. Свердлов, кандидаты в члены ЦК А.А. Иоффе и Е.Д. Стасова. Фактическим руководителем Секретариата являлся Свердлов, совмещавший эти обязанности с обязанностями председателя ВЦИК. Свердлов был незаменимым помощником Ленина по организационно-партийной работе. Стала легендой его записная книжка. Обязанности технического помощника Свердлова выполняла Стасова. Именно она подписала отчет о деятельности Секретариата за период с августа 1917 г. по февраль 1918 г. Были в Секретариате ЦК и другие технические сотрудники   К.Т. Новгородцева, В.Р. Менжинская, Б.З. Станкина, С.А. Флаксерман и др.

Пожалуй, именно смерть Свердлова в марте 1919 г. заставила членов ЦК задуматься над созданием специального аппарата для решения организационных вопросов. 16 марта 1919 г. на заседании ЦК во время обсуждения вопроса о председателе ВЦИК было прямо сказано, что «замена Я.М. Свердлова персонально невозможна, так как нет таких способностей в смысле знания людей, организаторских и тактических. Везде придется заменить его коллективной работой»[121].

После VIII съезда РКП(б) Секретариат ЦК по-прежнему рассматривался как чисто технический орган, при помощи которого Центральный Комитет руководит всей партийной работой и проводит в жизнь свои решения[122]. Но тогда был сделан уже вполне определенный шаг к оформлению его в качестве специального аппарата   предусматривалось, что несколько человек будут освобождены от всякой советской работы и целиком посвятят себя партийной. Пока таким освобожденным работником являлась секретарь ЦК Е. Стасова. «Быть секретарем в то время,   писала она,   это значило быть человеком "на все руки". В мои обязанности, во-первых, входил прием товарищей и ответ на их вопросы по всем областям партийной деятельности, снабжение их литературой, во-вторых, ведение протоколов заседаний Оргбюро, в-третьих, размножение и рассылка всех директив ЦК, в-четвертых, финансы»[123].

Пока шла гражданская война, и главной задачей для партии было сохранить власть и завоевать Россию, задачи текущего партийного строительства при всем внимании к ним, особенно во второй половине 1918 г., все-таки отходили на второй план. По мере перехода к мирному строительству вопрос о работе аппарата ЦК и установлении отлаженной системы взаимодействия с местами выдвигался уже как первоочередной, тем более, что ко времени VIII съезда РКП(б) половина уездных организаций не имела непосредственной связи с ЦК. Не только уездные, но и губернские партийные организации создавались в условиях отсутствия единого общероссийского плана и отличались чрезвычайным разнообразием структуры. К концу 1919 г. во всей республике не было и двух партийных комитетов, построенных одинаково[124].

После VIII съезда правилом стало регулярное обращение ЦК к местным партийным организациям с циркулярными письмами. Только за восемь месяцев после съезда на места было разослано 71 такое письмо[125]. В качестве основной задачи уже тогда стала рассматриваться задача учета и распределения партийных работников. Постепенно рос численно и Секретариат ЦК. Во время проведения VIII съезда он еще не был разбит на отделы и насчитывал всего 15 сотрудников. Через несколько месяцев он состоял уже из восьми постоянно работавших отделов (общий, финансовый, информационный, организационно-инструкторский, учетно-распределительный, инспекторско-разъездной, отделы по работе в деревне и среди женщин). И работало в Секретариате ЦК уже более 80 чел. За восемь месяцев на его адрес поступило свыше 20 тыс. номеров различных бумаг, и 11 тыс. было им выпущено. Личных посещений зарегистрировано более 7 тыс. На постоянную работу в Секретариат ЦК был переведен член Политбюро и Оргбюро Крестинский. Однако, по его признанию на VIII Всероссийской партийной конференции в декабре 1919 г., в работе отсутствовала система. «Но к этой системе мы стремились и стремимся и надеемся, что ввиду изменившегося к лучшему политического положения нам удастся достичь здесь известных результатов»[126].

Жестко централизованная система руководства ЦК местными партийными организациями, существовавшая с самого начала создания большевистской партии, теперь стала играть главную роль в складывавшейся системе управления страной. Она же формировала и соответствующую практику осуществления власти. Такая практика руководства местами путем партийных директив воспринималась коммунистами как единственно правильная и не вызывала протеста. Более того, местные партийные организации требовали именно директив ЦК по тем или иным вопросам внутренней политики, причем «более точных политических директив», как говорил А.И. Микоян на VIII Всероссийской партийной конференции в декабре 1919 г.[127] Ее делегаты единодушно приняли устав, в котором определялась структура партийных организаций «сверху донизу» в соответствии с существовавшим в то время административно-территориальным делением страны. Устав подчеркивал, что «строжайшая партийная дисциплина является первейшей обязанностью всех членов партии и всех партийных организаций. Постановления партийных центров должны исполняться быстро и точно»[128]. Кроме того, в уставе появился специальный раздел о фракциях во внепартийных учреждениях и организациях, в котором говорилось, что на всех съездах, совещаниях (кроме партийных), в организациях (Советах, профсоюзах и т. д.), где имеется не менее трех коммунистов, создаются фракции, «задачей которых является всестороннее усиление влияния партии, проведение ее политики во внепартийной среде и партийный контроль над работой всех указанных учреждений и организаций»[129].

В 1920 г. укрепление центрального аппарата партии продолжалось. На пленуме ЦК, состоявшемся 5 апреля, сразу после IX съезда партии, секретарями ЦК были избраны Н.Н. Крестинский, Е.А. Преображенский и Л.П. Серебряков. Но уже тогда возникла мысль о должности ответственного секретаря, и членам Секретариата предлагалось, не предрешая пока что вопроса о конкретном назначении, через некоторое время внести в ЦК предложение по этому поводу[130]. В Секретариате ЦК к IX съезду РКП(б) было уже 150 сотрудников, а к Х-му – 602 [131]. Постепенно расширялась сфера его деятельности. После IX съезда партии, 30 апреля 1920 г., на заседании Оргбюро ЦК было принято решение о реорганизации отделов Секретариата и мерах по совершенствованию их работы. Специальным постановлением губкомы центральной России и Бюро ЦК окраин обязывались регулярно командировать для докладов о важнейших обстоятельствах работы в губернии и области своих представителей; возобновить по мере возможности командировки представителей ЦК с организационными поручениями; повысить требования стажа практической работы, предъявляемые к ответственным сотрудникам информационно-статистического и организационно-инструкторского отделов; образовать при последнем постоянную комиссию по подготовке циркуляров и инструкций, возложив окончательное редактирование их на членов ЦК, работавших в Секретариате; увеличить штаты учетно-распределительного отдела[132]. Кроме того, в Секретариате сосредоточивались вопросы, касавшиеся денежных расходов всех организаций партии, их субсидирования и усиления той или иной отрасли работы путем выделения необходимых материальных средств[133].

Налаживалась шифрованная связь с местными партийными организациями. В годы гражданской войны уже имела место такая практика особо секретных циркуляров, главным образом по военным вопросам, которая затем распространилась и на все остальные. Этапным в этом смысле было заседание Политбюро 8 ноября 1919 г., на котором обсуждался вопрос об утечке информации о заседаниях ЦК. Заявление о том, что некоторые сведения о них, хотя и в очень извращенном виде, доходят каким-то образом до врагов, сделал Сталин. Политбюро приняло по этому вопросу специальное постановление: «Поручить тт. Крестинскому и Стасовой обследовать порядок размножения, хранения в Секретариате и рассылки членам ЦК протоколов заседания, особенно Политбюро, и ввести такой порядок, чтобы с протоколами было знакомо минимальное количество товарищей. Поручить тов. Крестинскому сделать на следующем заседании Политбюро доклад о принятых мерах. Предложить всем членам ЦК осторожно хранить получаемые ими протоколы. Излагать протоколы Политбюро возможно осторожнее и короче. Решений по наиболее серьезным вопросам не заносить в официальный протокол, а тов. Крестинскому отмечать их себе для памяти и личного исполнения»[134].

Шифрованная переписка Секретариата ЦК с секретарями губкомов была введена в практику с сентября 1920 г.[135], но далеко не сразу стала отлаженной системой. В отчете ЦК за время, прошедшее от IX съезда РКП(б) (29 марта   5 апреля 1920 г.) до 15 сентября 1920 г. говорилось, что почти все губкомы получили партийный шифр, а в самом Секретариате налажено шифровальное отделение[136]. В октябре 1920 г. Всероссийское совещание представителей губкомов под председательством Е.А. Преображенского подтвердило необходимость единообразного строения как самих партийных комитетов, так и их секретариатов. Партийные комитеты с этого времени должны были строиться по инструкции ЦК «О конструкции комитетов РКП(б)», т. е. в каждом из них предполагалось существование агитационно-пропагандистского отдела (подотделы   агитации, пропаганды, литературно-издательский, национальных меньшинств), организационно-инструкторского (подотделы   инструкторский, информационный, учетный) и общего (подотделы   канцелярия, финансовый, административно-хозяйственный)[137].

Решающим событием, повлиявшим на изменение роли Секретариата ЦК и способствовавшим превращению его из технического органа сначала в орган, влияющий на политику, а затем и определяющий ее, стал Х съезд партии (8   16 марта 1921 г.) В ходе его подготовки впервые проявилась возросшая роль Сталина в организационной политике Центрального Комитета и его способности по части политики групповщины. Такая политика личных связей и зависимостей у Сталина всегда превалировала над принципиальной политикой.

Уже в 1921 г. среди коммунистов имел хождение термин «сталинцы». Появление его далеко не случайность. Сталин был единственным человеком в центральных органах партии, который одновременно (уже с 1919 г.) являлся членом Политбюро и Оргбюро ЦК. Как председатель Оргбюро он непосредственно занимался назначением и смещением высших кадров партии и государства. Ленин же вместо того, чтобы распознать далеко идущие цели такой политики, не только солидаризировался с ней на Х съезде РКП(б), но и прямо использовал способности Сталина. В критической ситуации, вызванной крестьянскими восстаниями, Кронштадтским мятежом и дискуссией о профсоюзах, Ленин шел на все ради сохранения власти и проведения своей политической линии.

Сохранились впечатления о съезде одного из его делегатов, К.Х. Данишевского, высказанные им в разговоре с председателем Сибревкома И.Н. Смирновым. Оценки Данишевского не только передают атмосферу съезда, но и отмечают возросшую роль сторонников Сталина: «Состав ЦК был определен на фракционном заседании сторонников платформы 10-и. Ильич на открытом заседании выступил против введения в ЦК старых его членов, сторонников Троцкого. Это было выступление политического характера. Деловые соображения Бухарина, Троцкого, сибирского Преображенского и др. не были приняты во внимание. На съезде в полной мере комнатная система фракций. Кажется, приезд Зиновьева это положение обострил. В данный момент идет совещание приверженцев 10-и, впечатление очень неприятное. Быть может, к концу съезда установится единство. Ленин уверяет в этом. О профсоюзах речи еще не было. В Кронштадте по-прежнему идет артбой. Повстанцы пытаются связаться с Финляндией и др. О выборах: есть тенденция среди сталинцев дать троцкистам лишь 3 места из 25 членов ЦК»[138].

Надо сказать, что Сталину удалось добиться своих политиканских целей уже на Х съезде. В состав ЦК, причем это было сделано по прямому предложению Ленина, не были переизбраны такие независимо мыслящие коммунисты, как Л.П. Серебряков, И.Н. Смирнов, Е.А. Преображенский, но зато введены послушные сторонники платформы 10-ти, многие из которых затем стали верной опорой Сталина. В состав Политбюро, избранного на первом пленуме после Х съезда, вошли Ленин, Троцкий, Зиновьев, Сталин, Каменев и их заместители   Молотов, Калинин, Бухарин. Членами Оргбюро стали Молотов, Михайлов, Ярославский, Комаров, Сталин, Рыков, Томский и их заместители   Дзержинский, Рудзутак, Калинин. Ответственным секретарем ЦК избран Молотов. Кроме него, в Секретариат вошли Ярославский и Михайлов.

Сталин как председатель Оргбюро, курировавший деятельность Секретариата ЦК, вполне целенаправленно изгнал из него сторонников Троцкого. Эта политика и ее результаты уже достаточно описаны А. Г. Авторхановым. Процитируем его: «Ответственным секретарем ЦК Сталин назначил своего ставленника, соратника по дореволюционной "Правде" Молотова, а его старшим помощником   начальника своей канцелярии в Наркомате национальностей   Товстуху. То, что успели сделать ставленники Сталина с аппаратом ЦК еще в период активной работы Ленина и за год до назначения Сталина генсеком, показал XI съезд партии (март-апрель 1922 г.). Ногин, делавший доклад от имени Центральной Ревизионной Комиссии, заявил, что между партией и ее ЦК образовалось некое "средостение": "Это   партийная бюрократия, партийные чиновники. Они, эти неизвестные в партии люди, фактически руководят важнейшими делами партии, вплоть до назначения и снятия высших кадров". Выступивший по докладу Ногина Стуков заявил, что Оргбюро и есть главное бюрократическое средостение между ЦК и партией»[139].

Молотов, как и Сталин, был виртуозом по части создания аппарата. Он сразу же сделал акцент на кадровой политике и установлении тесной связи с местами. Результатом этой политики и стало образование новой партии   партии аппарата. В декабре 1921 г. было проведено специальное совещание секретарей губкомов, принявших решение об укреплении аппарата учета на местах. В компетенции Учетно-распределительного отдела ЦК (Учраспред) находился учет работников всероссийского, областного и губернского масштаба. Общее число их к этому времени составляло 7 тыс. чел.[140] Всего, по неполным данным переписи 1921 г., в стране насчитывалось около 26 тыс. ответственных работников[141]. Для них выделялись специальные пайки и комплекты обмундирования, а в санаториях Крыма - специальные парткойки. Предусматривалась также организация отдыха за границей, для чего выделялась специальная валюта.

Такое обособление высшей группы партийных работников, пока существовала определенная внутрипартийная демократия, вызывало гласный и негласный протест со стороны рядовых коммунистов. В архивах сохранилась масса писем с мест о злоупотреблениях ответственных партийных работников. Под давлением широкого недовольства «снизу» вопрос о «верхах» и «низах» стал предметом обсуждения на губернских партийных конференциях, пленуме ЦК (июль 1920 г.) и Политбюро, которое в начале августа образовало специальную комиссию для разработки практических мер для сглаживания возникшего конфликта. На основе мер, намеченных этой комиссией, Евг. Преображенский подготовил проект циркулярного письма ЦК «Всем парторганизациям, всем членам партии». Это письмо, отредактированное Зиновьевым, 4 сентября 1920 г. было напечатано в журнале «Известия ЦК РКП(б)». В нем говорилось: «ЦК считает своевременным обратить внимание членов нашей партии на некоторые нездоровые явления в нашей партийной организации, которые за последнее время все больше о себе дают знать. В довольно многих партийных организациях вопрос о так называемых "низах" и "верхах" партии становится жгучим вопросом. Разобщенность все больше дает о себе знать, выливаясь иногда, как это было на некоторых губернских конференциях, в прямые конфликты. При нормальном развитии партийной жизни в такой партии, как наша, самый вопрос о так называемых "верхах" и "низах" не должен существовать вовсе. Однако среди товарищей, претендующих на звание ответственных работников, есть такие, которые на деле совершенно отрываются от партийной работы, отрываются от масс. Громадное значение имеет также то материальное неравенство в среде самих коммунистов, которое создается сознательным или бессознательным злоупотреблением своей властью со стороны этой части ответственных работников, не брезгующих тем, чтобы установить для себя лично и для своих близких большие личные привилегии. Не нужно упрощать вопроса. Установить полное и абсолютное равенство в материальной области даже среди одних только 700 тыс. членов нашей партии в данное время еще невозможно. Каждый сознательный рабочий, рядовой член партии согласится с тем, что интересы партии и рабочего движения требуют того, чтобы те наши партийные и советские работники, которые работают для нас не 6 и не 8 часов в день, а 12   14 и большее количество часов, те товарищи, здоровье которых особенно подорвано предыдущими тюремными заключениями, ссылкой и т. д., ставились в несколько лучшие материальные условия. Каждый сознательный рабочий, который участвует в нашей партии не первый месяц, вместе с тем знает, что среди наших ответственных работников есть очень большая часть таких людей, которые отказывают себе буквально во всем, голодают иногда больше, чем рядовой рабочий на заводе и фабрике, отдают работе все свои силы, не думая о себе и не заботясь о своем здоровье. Об этих ответственных работниках, показывающих нам образцы самоотверженности и преданности делу, нам не следует забывать. Но когда часть членов нашей партии, претендующих на звание ответственных работников, относясь к своим советским обязанностям только формально, пользуется своим высоким званием для того, чтобы обеспечить свои личные привилегии, это неизбежно вызывает справедливый протест».

Здесь очевидно прослеживается стремление увязать принципиально противоречивые стороны   уладить вопрос о «низах» и «верхах» в партии и защитить особое положение ответственных партийных работников. Эта двойственность обусловила демагогический характер письма, что особенно проявилось там, где акцент делался на определенной части членов партии. Такая постановка вопроса вполне понятна и объяснима   это была их власть, ими завоеванная, и они ни в какой мере не собирались ею поступиться. Достаточно одного примера. 24 ноября 1919 г. К. Чуковский сделал в своем дневнике краткую запись о Зиновьеве, который, напомним, редактировал проект циркулярного письма ЦК от 4 сентября 1920 г.: «Вчера у Горького, на Кронверкском. У него Зиновьев. У подъезда меня поразил великолепный авто, на диван которого небрежно брошена роскошная медвежья полость. Зиновьев   толстый, невысокого роста   отвечал сиплым и сытым голосом»[142] Тем не менее, кризисная ситуация в партии, сложившаяся в связи с вопросом о «верхах» и «низах», заставила руководство партии поставить этот вопрос на IX Всероссийской конференции РКП(б) в сентябре 1920 г. Была принята специальная резолюция «Об очередных задачах партийного строительства», в которой предусматривался ряд мер для ликвидации этого конфликта. Среди них: «…возможно чаще собирать общие собрания членов партии с обязательным присутствием на них всех ответственных работников организации.., все без исключения ответственные коммунисты, независимо от занимаемой должности, должны быть прикреплены к фабрично-заводским, красноармейским или сельским ячейкам, где они должны нести партийные обязанности наравне со всеми членами партии и не только участвовать в собраниях, но давать на них отчеты о своей деятельности,…участие в субботниках необходимо сделать абсолютно обязательным для всех членов партии.., создать Контрольную комиссию наряду с ЦК из товарищей с наибольшей партийной подготовкой, наиболее опытных, беспристрастных и способных осуществлять строгий партийный контроль…»[143].

Для Москвы ЦК утвердил, кроме того, специальную Кремлевскую контрольную комиссию. «Так как неравенство в условиях жизни между членами партии особенно остро ощущается в Москве,   говорилось в отчете о работе ЦК РКП за время с 15 сентября по 15 декабря 1920 г.,   где сосредоточено наибольшее количество ответственных работников-коммунистов, и где в то же время особенно тяжелы общие условия жизни, то вопрос о кремлевских привилегиях являлся и является наиболее острым. ЦК считал необходимым, чтобы беспристрастная и авторитетная комиссия обследовала положение дел Кремля, установила истинные размеры существующих привилегий, ввела их, поскольку невозможно было бы полное их устранение, в те рамки, которые были бы понятны каждому партийному товарищу, и вместе с тем опровергала бы слухи и разговоры о кремлевских порядках, то, что не соответствует действительности»[144]. Создание такой комиссии имело отвлекающий характер, тем более что через два года деятельность ее вообще была аннулирована. Это был закономерный результат целенаправленной политики нового руководства партии по созданию системы привилегий для ответственных партийных работников. Но тогда, в 1920 г., речь об этом зашла не случайно.

Позволю небольшое отступление. После переезда правительства в Москву в Кремле, по прямому указанию Ленина, была организована специальная столовая, которой могли пользоваться только обитатели Кремля да еще ряд самых высокопоставленных чиновников, живших за его пределами. Эта столовая до такой степени поразила одного из продработников, случайно оказавшегося в ней, что он оставил о ней свои воспоминания, сделав, правда, совершенно неожиданный вывод: «В апреле 1920 г., будучи уже членом коллегии Наркомпрода и заведуя Управлением распределения, я получил требование на отпуск продуктов для столовой Совнаркома. Продукты отпустил. Имея право как член коллегии обедать в столовой СНК, я в первый же раз заметил, что там на обед дается сколько угодно хлеба (обед был   суп с селедкой и на второе   картофель). Это меня удивило. Думаю, как это так? Рабочие голодают, получая по 1/8 фунта хлеба, да и то не каждый день, а здесь что делается! Надо сократить. Я эти соображения высказал некоторым товарищам, и это дошло до Владимира Ильича. Он вызывает меня к себе. Я не знал, зачем. Спрашивает мое мнение о столовой СНК. Я сказал ему все, что мне казалось неправильным. И Ильич, имеющий право приказать мне, не приказывает, а объясняет, что я этой экономией рабочих не накормлю, а головку революции сгублю, подорвав ее силы. На его вопрос, сколько часов я работаю, я ответил   16 (боясь сказать, что работал 18   20, чтобы он не заподозрил меня в преувеличении).

  Ну вот, а некоторые работают по 18   20; их надо кормить, иначе они физически не будут в состоянии работать.

Этим разговором он меня убедил вполне в правильности существования столовой»[145].

Кроме столовой, в Кремле существовал закрытый продовольственный склад, в котором определенная группа людей могла получать в неограниченном количестве самые изысканные и дефицитные продукты. «За квартиры в Кремле, за отопление, освещение и пр. ничего не платили. Квартиры отапливались огромными старинными кафельными печами, топки которых выходили в общий коридор, и каждое утро истопник в валенках или мягких туфлях (чтобы не будить жильцов) тихо топил все эти печи и оставлял в кухнях мелко напиленные и наколотые дрова для плит»[146]. Тогда же была создана и знаменитая Кремлевская больница, где работали не только лучшие врачи, но и имелись лекарства, специально выписанные из-за границы.

Вернемся еще раз к резолюции IX конференции РКП(б) «Об очередных задачах партийного строительства». В ней предусматривались, наряду с вышеизложенным, и некоторые принципиальные моменты: «Признавая в принципе необходимым в исключительных случаях назначение на выборные должности, вместе с тем предложить ЦК при распределении работников вообще заменить назначения рекомендациями»; «ответственные работники-коммунисты не имеют права получать персональные ставки, а равно премии и сверхурочную оплату»[147]. Однако буквально через два года эти положения были пересмотрены XII Всероссийской партийной конференцией, потому что логика политики утверждения партийно-аппаратной системы управления страной неизбежно вела именно к обособлению ответственных партийных работников.

Постепенно складывалось и соответствующее восприятие партийных комитетов именно как органов власти и отчуждение от них рядовых членов партии. Очень характерным в этом плане представляется письмо секретаря Сиббюро ЦК И.И. Ходоровского, разосланное в губкомы и райкомы партии летом 1922 г., в котором он недоумевал, почему районные партийные комитеты «не являются в настоящее время теми центрами, куда члены партии, а также беспартийные приходили бы, как это было в первые два года революции, со всеми нуждами и запросами или хотя бы только с целью отдохнуть, узнать последние новости и т. д.»[148].

Была установлена и единая система связи местных партийных органов с Секретариатом ЦК. Эта связь укрепилась после введения в практику с февраля 1922 г. периодической информационной, а с марта   статистической отчетности. Помимо этого, местные секретари должны были не позднее пятого числа каждого месяца направлять непосредственно на имя секретаря ЦК личные письма с информацией за прошедший месяц. Письма носили строго секретный характер.

Связующим звеном между Секретариатом ЦК и местными партийными комитетами являлись также ответственные инструкторы, которым надлежало контролировать и направлять работу парткомов, помогать им «твердо и неуклонно» проводить директивы центральных партийных органов. Тогда же были введены специальные заседания Секретариата, проводившиеся обычно перед заседанием Оргбюро ЦК для рассмотрения более мелких вопросов. Принятые по ним решения Секретариата в случае отсутствия протеста со стороны членов Оргбюро до следующего его заседания автоматически считались решениями Оргбюро. Такая практика способствовала усилению роли Секретариата ЦК в системе высших органов партии.

Еще одним чрезвычайно важным обстоятельством, обусловившим процесс бюрократизации партии, явилось принятие Х съездом РКП(б) резолюции «О единстве партии». Нередко эта резолюция воспринимается как изначально далеко идущее намерение Ленина исключить всех инакомыслящих и создать полностью послушную партию. Думается, что это не совсем так.  Действительно, решение о единстве оказалось роковым для судьбы партии, особенно после того, как XIII конференция РКП(б) в январе 1924 г. сделала его законом внутренней жизни партии, опубликовав пункт седьмой, дававший право совместному заседанию ЦК и ЦКК двумя третями голосов переводить из членов в кандидаты или исключать из партии любого члена ЦК в случае нарушения партийной дисциплины или допущения фракционности. Но сам факт принятия такого решения был обусловлен обстановкой не только в стране, но и в партии, сложившейся к весне 1921 г. А обстановка была угрожающей для коммунистической власти. Стремление всеми средствами сохранить власть в тот критический момент составляло суть действий Ленина. Этим объясняется и его агрессивность на съезде, и его политика групповщины   организация отдельных собраний для сторонников платформы 10-ти. Выступая за принятие резолюции «О единстве партии», запрещавшей свободу фракций и группировок, Ленин рассматривал ее как временную меру, необходимую для разрешения конфликта внутри партии и стабилизации сложившейся ситуации. Не случайно в том же документе предусматривались меры  по развитию внутрипартийной демократии, которым было суждено остаться на бумаге.

В любом случае, на этом съезде проявились характерные черты Ленина как политика. Именно так он поступал в критических для него ситуациях по отношению к своим политическим противникам   компрометировал, разоблачал, шел на разрыв, и все ради утверждения своей политической линии. Известно, что на II съезде РСДРП противники обвиняли Ленина в установлении «осадного положения» в партии. Какова же была его реакция? «Не могу не вспомнить одного разговора моего на съезде с кем-то из делегатов "центра",   писал Ленин. "Какая тяжелая атмосфера царит у нас на съезде!"   жаловался он мне.   "Эта ожесточенная борьба, эта агитация друг против друга, эта резкая полемика, это нетоварищеское отношение!". "Какая прекрасная вещь   наш съезд!"   отвечал я ему.   "Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисовались. Группы наметились. Руки подняты. Решение принято. Этап пройден. Вперед!   вот это я понимаю. Это   жизнь. Это   не то, что бесконечные, нудные интеллигентские словопрения, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а просто потому, что устали говорить". Товарищ из «центра» смотрел на меня недоумевающими глазами и пожимал плечами. Мы говорили на разных языках»[149].

Прошло почти двадцать лет, партия взяла власть, но принципы организационной политики Ленина остались неизменными. Следование этим принципам в 1921 г., в изменившихся условиях, которые, наоборот, требовали демократизации не только в партии, но и в стране в целом, было уже политической недальновидностью. Тем не менее решимость Ленина добиваться единства партии путем запрещения свободы всех фракций и группировок не поколебало тогда ни одно из выступлений его бывших соратников, большевиков с дореволюционным партийным стажем. А.Г. Шляпников высказался на съезде таким образом: «Владимир Ильич вам прочел лекцию о том, каким образом не может быть достигнуто единство. Ничего более демагогического и клеветнического, чем эта резолюция, я не видел и не слышал в своей жизни за 20 лет пребывания в партии»[150]. Максимовский, член партии с 1903 г., выступая содокладчиком на Х съезде, отметил, что вся власть «строится на принципе бюрократической централизации. Бюрократической системе нужен не сознательный коммунист, а послушный исполнитель, нужен чиновник, который слушает приказы сверху»[151]. Резко отнесся Ленин и к А.М. Коллонтай, выпустившей накануне съезда свою брошюру «Рабочая оппозиция», в которой она писала: «Былой тип идейного работника у нас исчез, появились управляющие и управляемые, стоящие одни   наверху, другие – внизу». По словам очевидцев, когда Коллонтай на съезде подошла к Ленину, тот отказался подать ей руку. «Такой даме я руки не подаю»,   будто бы сказал он и демонстративно отвернулся.

Поразительна не только политическая недальновидность Ленина, но и отсутствие протеста со стороны большинства делегатов съезда. Ведь резолюция «О единстве партии» была принята подавляющим большинством голосов. В чем причина? В непререкаемом авторитете Ленина или жесткой дисциплине подчинения, существовавшей в партии с самого начала ее создания? Далеко идущие последствия этой резолюции, ее несовместимость с одобренным на том же Х съезде переходом к новой экономической политике чувствовали многие делегаты и среди них   те 46 коммунистов, которые выступили с заявлением против политики Политбюро 15 октября 1923 г. К. Радек прямо высказался на съезде: «Когда я слышал, как товарищи говорили о новом праве, которое дается ЦК и ЦКК, в известный момент решать вопрос об исключении из ЦК и т. д.   у меня было чувство, что будто здесь устанавливается правило, которое неизвестно еще против кого может обернуться. Голосуя за эту резолюцию, я чувствовал, что она может обратиться и против нас, и, несмотря на это, я стою за резолюцию»[152]. Чувствуя противоречие, Радек и другие будущие члены оппозиции, тем не менее, голосовали за эту резолюцию. Некоторое объяснение своей непоследовательности они дали в Заявлении 46-ти: «Многие из нас сознательно пошли на непротивление такому режиму. Поворот 21-го года[153], а затем болезнь т. Ленина требовали, по мнению некоторых из нас, в качестве временной меры, диктатуры внутри партии. Другие товарищи с самого начала относились к ней скептически или отрицательно»[154].

Другим недальновидным шагом Ленина и других членов ЦК, стало избрание Сталина на пост Генерального секретаря ЦК партии. Этот шаг прежде всего дорого стоил самому Ленину. Но была ли это только недальновидность? Ведь Ленин уже тогда хорошо знал Сталина, его нетерпимость, грубость, уголовные наклонности и пристрастие к политике групповщины.

В литературе обсуждался вопрос о том, кто предложил кандидатуру Сталина. Называлось имя Каменева, который знал Сталина не только по совместной работе, но и по ссылке. Известно, что на этот пост предлагались и другие большевики, в частности, председатель Сибревкома И.Н. Смирнов. Назывались также кандидатуры М.В. Фрунзе и Я. Э. Рудзутака. Троцкий в своей книге «Моя жизнь» писал, что на пост Генерального секретаря ЦК Сталин был избран против воли Ленина, который мирился с этим, пока сам возглавлял партию. С одной стороны, по мнению Троцкого, Ленин ценил его качества твердости и практического ума, состоявшего на 3/4 из хитрости, а с другой, на каждом шагу наталкивался на невежество Сталина, крайнюю узость его политического кругозора на исключительную моральную грубость и неразборчивость[155]. Однако позднее Троцкий признал, что Ленин «выдвигал» Сталина, и его фигура поднимается уже на VI съезде партии[156].

Известно высказывание Ленина о том, что «сей повар будет готовить только острые блюда». Имели место случаи грубости Сталина по отношению к Ленину, относящиеся еще к 1921 г. Когда старый коммунист Г.Л. Шкловский попросился на заграничную службу, Ленин, вспомнив совместную работу в эмиграции, предложил его кандидатуру. Оргбюро ЦК провалило эту кандидатуру и обвинило Ленина в протекционизме. Отвечая Шкловскому, Ленин 4 июня 1921 г. писал: «Придется Вам идти сначала. Есть и предубеждение, и упорная оппозиция, и сугубое недоверие ко мне в этом вопросе. Это мне крайне больно, но это факт. "Новые" пришли, стариков не знают. Рекомендуешь   не доверяют. Повторяешь рекомендацию   усугубляется недоверие, рождается упорство: "А мы не хотим". Ничего не остается, как сначала, с боем завоевывать молодежь на свою сторону»[157].

Тем не менее, Ленин поддержал кандидатуру Сталина на пост Генерального секретаря ЦК своей партии. Более того, дал резкую отповедь Евг. Преображенскому на XI съезде РКП(б): «Вот Преображенский здесь легко бросал, что Сталин в двух комиссариатах. А кто не грешен из нас? Кто не брал несколько обязанностей сразу? Да и как можно делать иначе? Что мы можем сейчас сделать, чтобы было обеспечено существующее положение в Наркомнаце, чтобы разбираться со всеми туркестанскими, кавказскими и прочими вопросами? Ведь все это политические вопросы! А разрешать эти вопросы необходимо, это   вопросы, которые сотни лет занимали европейские государства, которые в ничтожной доле разрешены в демократических республиках. Мы их разрешаем, и нам нужно, чтобы у нас был человек, к которому любой из представителей наций мог бы пойти и подробно рассказать, в чем дело. Где его разыскать? Я думаю, и Преображенский не мог бы назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина.

То же относительно Рабкрина. Дело гигантское. Но для того, чтобы уметь обращаться с проверкой, нужно, чтобы во главе стоял человек с авторитетом, иначе мы погрязнем, потонем в мелких интригах»[158].

И все-таки: почему Ленин поддержал кандидатуру именно Сталина? Маловероятно, что когда-нибудь удастся дать исчерпывающий и строго документированный ответ на этот вопрос. Но хотелось бы остановиться на двух точках зрения, имеющихся в литературе. По-моему, в них   с разных сторон    нащупывается путь к истине.

С одной стороны, это точка зрения историка В. Л. Дорошенко, высказанная им в статье «Ленин против Сталина»[159]. По его мнению, дело не в том, что Сталин был наиболее подходящей кандидатурой из высшего руководства партии по своему послужному списку, в сравнении с Фрунзе или Рудзутаком. Сталин действительно являлся членом ЦК с 1912 г., постоянным членом Политбюро и Оргбюро ЦК с 1919 г., членом Совета народных комиссаров со II Всероссийского съезда Советов в октябре 1917 г. Главное же в том, что Ленин увидел в нем самую подходящую кандидатуру для организационного сдерживания Троцкого и троцкистов. Тогда, в 1921   начале 1922 гг., он видел угрозу своей личной власти именно со стороны Троцкого и помнил закулисную работу Сталина против Троцкого во время Х съезда, которая ему импонировала. Точка зрения Дорошенко косвенно подтверждается сохранившимся свидетельством старого большевика, историка партии В.И. Невского. Оно было передано в наше время в редакцию журнала «Вопросы истории» немецким профессором Н. Штейнбергером, который познакомился с Невским в 1937 г. в камере спецкорпуса Бутырской тюрьмы. «Расширение полномочий Оргбюро и связанное с ним переименование сталинских функций произошло с одобрения Ленина и было связано с линией, занятой Лениным на Х съезде партии. Сталин перехитрил Ленина, нарисовав ему преувеличенную картину грозящей опасности раскола партии, которая основывалась им на распространяемых слухах. Невский в разговоре с Лениным высказал свои сомнения, но Ленин заверил его, что все решения об ограничении внутрипартийных дискуссий недолговечны и что он внимательно следит за деятельностью Секретариата. Позднее Ленин глубоко сожалел, что занял тогда такую позицию, и пытался исправить положение в своем Завещании. Слишком поздно! "От духов тех, что ты призвал, отделаться уже не сможешь"   эту цитату из Гете Невский привел в подтверждение сказанного им»[160].

С другой стороны, в виде исторической гипотезы в литературе существует точка зрения Г. Нилова (А. Кравцова)[161]. По его мнению, избрание Сталина на пост Генерального секретаря ЦК партии было выражением благодарности Ленина за энергичную и умелую поддержку Сталина в истории с немецкими деньгами. «Эта история с Историей, от которой Ленин пытался утаить немецкие деньги, имела далеко идущие и печальные для страны последствия, ибо, видимо, именно она привела к неожиданному и, казалось бы, необъяснимому возвышению Сталина». 7 июля 1917 г. публикуется постановление Временного правительства о привлечении к суду Ленина и Зиновьева. Широкие партийные круги и даже высшее руководство партии не знали истинного содержания дела о немецких деньгах и считали явку Ленина в суд не только возможной, но и полезной для разоблачения Временного правительства как пособника умышленной фальсификации, нацеленной против бескорыстных большевиков-интернационалистов. Только Сталин и Орджоникидзе с самого начала решительно возражали против явки Ленина в суд. «Дело о немецких деньгах, объявленное Лениным "простым и несложным",   считает Г. Нилов,   грозило ему самыми тяжелыми последствиями. Участие в судебном процессе и обнародование факта получения денег без ведома партии означали не только крах вожделенного исторического величия, но и провал многолетних усилий по утверждению себя в качестве вождя партии. Попытка лично убедить ЦК в необходимости уклонения от суда означала необходимость прямых и однозначных заверений в абсолютной ложности выдвинутых обвинений, что грозило разоблачением и отрезало возможность отступления в область интернациональной фразеологии… Для Ленина имелся только один разумный выход   не присутствуя лично на партийных заседаниях, организовать решение ЦК, отвергающее возможность явки обвиняемых в суд. Заочная организация такого решения требовала помощи энергичного, ловкого и не отягощенного излишней принципиальностью соратника, которого, к сожалению, необходимо было ознакомить с тайной подоплекой мероприятия». Ленин, по мнению Г. Нилова, остановился на Сталине. Думается, что не случайно. Вспомним замечание Троцкого: «На опыте кавказских экспроприаций он (Ленин   И. П.), видимо, оценил Кобу как человека, способного идти или вести других до конца. Он решил, что "чудесный грузин" пригодится»[162]. На Финляндский вокзал, между прочим, Ленина провожал не только С.Я. Аллилуев, в доме которого он прожил несколько последних дней, но и Сталин. Совсем не случайно и то, что именно Сталин сделал на VI съезде РСДРП(б) (август 1917 г.) доклад о политической деятельности ЦК и предложил обратиться к населению с манифестом по поводу травли, выпустить воззвание к рабочим и солдатам Западной Европы и принять определенное решение об уклонении тт. Ленина и Зиновьева от явки к властям. Решение «об уклонении», предложенное Сталиным, было принято большинством голосов.

Далее Г. Нилов делает вывод, который заслуживает пристального внимания, тем более что в советской истории существует много неразгаданных загадок и немало событий имеет не то что двойную, а даже тройную подоплеку. «Итак, маневр удался. Главная опасность   разоблачение перед партией   миновала, и можно было продолжать борьбу за власть и возведение своего нетленного памятника в Истории. Но, маневрируя, Ленин допустил роковую ошибку, обычную для честолюбивых политиков, полагающих, что их цели оправдывают любые средства. Используя безнравственные методы, они зачастую бывают вынуждены обращаться за помощью к абсолютно безнравственным людям с абсолютно безнравственными целями. Внешне неожиданное возвышение Сталина вполне может быть объяснено выражением ленинской благодарности за энергичную и умелую поддержку в трудную для него минуту. До странности же робкая попытка Ленина обуздать уже выказавшего свою неукротимую властность генсека, сделанная в знаменитом "Завещании", наверняка увяла в результате его давления, а, скорее всего,   просто-напросто шантажа.

Не пост генсека дал в руки Сталина "необъятную власть", как сказано в "Завещании", а отнятая им у Ленина власть получила в этом назначении свое юридическое оформление. Учреждение же новой должности понадобилось только потому, что не пристало "верному ученику" при жизни "великого учителя" занимать его пост. На том, видимо, и согласились: Ленину   пропуск в Историю, Сталину   "необъятная власть"».

Как бы там ни было, факт, как говорят, состоялся. На пленуме ЦК 3 апреля 1922 г., избравшем Сталина на пост Генерального секретаря ЦК партии, присутствовали В.И. Ленин, А.А. Андреев, К.Е. Ворошилов, Ф.Э. Дзержинский, Г.Е. Зиновьев, М.И. Калинин, Л.Б. Каменев, И.И. Коротков, В.В. Куйбышев, В.М. Молотов, Г.К. Орджоникидзе, Г.И. Петровский, А.И. Рыков, И.Н. Смирнов, Г.Я. Сокольников, М.П. Томский, Л.Д. Троцкий, М.В. Фрунзе, В.Я. Чубарь и кандидаты в члены ЦК А.С. Бадаев, А.С. Бубнов, С.М. Киров, А.С. Киселев, Г.С. Кривов, Д.З. Мануильский, С.Н. Сулимов, Г.Л. Пятаков, член ЦКК А.А. Сольц. Пленум заслушал вопрос о Секретариате ЦК и решил:

1. Установить должности Генерального секретаря и двух секретарей. Генеральным секретарем назначить И.В. Сталина, секретарями   В.М. Молотова и В.В. Куйбышева. 2. Принять следующее предложение т. Ленина: ЦК поручает Секретариату строго определить и соблюдать распределение часов официальных приемов и опубликовать его. При этом принять за правило, что никакой работы, кроме действительно принципиально руководящей, секретари не должны возлагать на себя лично, перепоручая таковую своим помощникам и техническим секретарям. Тов. Сталину поручается немедленно приискать себе заместителей и помощников, избавляющих его от работы (за исключением принципиального руководства) в советских учреждениях.

ЦК поручил также Оргбюро и Политбюро в двухдневный срок представить список кандидатов в члены коллегии и замы Рабкрина с тем, чтобы т. Сталин в течение месяца мог быть совершенно освобожден от работы в РКИ. Пленум обсудил вопрос о составе Политбюро ЦК, определив число его членов в 7 человек   Ленин, Троцкий, Сталин, Каменев, Зиновьев, Томский, Рыков; кандидаты   Бухарин, Калинин, Молотов. В Оргбюро ЦК пленум избрал Сталина, Молотова, Куйбышева, Дзержинского, Андреева, Рыкова, Томского и кандидатов   Калинина, Зеленского, Рудзутака[163].

С этого момента открывается новая глава в становлении партийно-аппаратной системы управления страной. Система власти в советской России изначально не имела ничего общего с диктатурой пролетариата, о которой постоянно твердила коммунистическая пропаганда. С октября 1917 г. властвовала верхушка партии, которая, несмотря на марксистскую подготовку и годы, проведенные в эмиграции, оставалась интеллигентски российской по своей политической ментальности. Поэтому и строить новое государство, как бы оно ни называлось, она могла только по традиционному для России рецепту. Причем система такого управления «сверху - вниз» имела тенденцию ко все большему углублению. Одним из видимых проявлений этой тенденции было сближение функций партийных и государственных органов, что особенно беспокоило некоторых членов партии. Так, П.А. Залуцкий на XI партийной конференции в декабре 1921 г. говорил: «Мы больше вошли в государственный аппарат, чем в массы». А в отчете ЦК РКП(б) за период с марта 1921 г. по март 1922 г. прямо констатировалось «достаточно уже выяснившееся врастание партийной организации в советский аппарат и поглощение партийной работы советскою»[164]. Надо сказать, что и Ленин предчувствовал гибельные последствия такой политики, когда писал, что «наша политика и администрирование держатся на том, чтобы весь авангард был связан со всей пролетарской массой, со всей крестьянской массой. Если кто-нибудь забудет про эти колесики, если он увлечется одним администрированием, то будет беда»[165].

Проблему четко обозначил Л.Д. Троцкий в своем письме членам Политбюро ЦК от 10 марта 1922 г. во время подготовки XI съезда РКП(б). «Одним из важнейших вопросов, как для самой партии, так и для советской работы, – писал он, – является взаимоотношение между партией и государственным аппаратом... Без освобождения партии как партии от функций непосредственного управления и заведывания нельзя очистить партию от бюрократизма, а хозяйство от распущенности. Это основной вопрос. Такая "политика", когда на заседаниях губкома мимоходом решаются вопросы о посевной кампании губернии, о сдаче или несдаче в аренду завода, является пагубной. И она нисколько не становится лучше в уездном комитете или центральном...»[166]. Письмо Троцкого было принято во внимание. 23 марта 1922 г. в письме к секретарю ЦК Молотову, а затем на самом съезде Ленин указал на неотложность мер по восстановлению действия советской Конституции, о чем говорили также председатель ВЦИК М.И. Калинин и секретарь ВЦИК А.С. Енукидзе. Подчеркивалась необходимость поднять авторитет СНК и ВЦИК. Сессии последнего предполагалось созывать не от случая к случаю, а не реже, чем через три месяца и продолжительностью до двух недель «для разработки основных вопросов законодательства и для систематического контролирования работы наркоматов и СНКома»[167].

Учитывая эти предложения, XI съезд партии особо отметил, что «партийные организации ни в коем случае не должны вмешиваться в повседневную текущую работу хозорганов и обязаны воздерживаться от административных распоряжений в области советской работы вообще. Парторганизации должны направлять деятельность хозорганов, но ни в коем случае не стараться заменять или обезличивать их. Отсутствие строгого разграничения функций и некомпетентное вмешательство приводят к отсутствию строгой и точной ответственности каждого за вверенное ему дело, увеличивают бюрократизм в самих организациях, делающих все и ничего, мешают серьезной специализации хозработников, – изучению вопроса во всех деталях, приобретению действительно делового опыта, одним словом, затрудняют правильную организацию работы... Парторганизации сами разрешают хозяйственные вопросы лишь в тех случаях и в той части, когда вопросы действительно требуют принципиального решения партии»[168].

К этому времени в Советском управлении отчетливо выявился и традиционный для России самодержавный тип власти. Надо сказать, что и в самой партии раздавались протесты против диктаторской роли Центрального Комитета. На IX съезде РКП(б) в 1920 г. Т. Сапронов, лидер группы «демократического централизма», назвал ЦК «маленькой кучкой партолигархии». Ленин же тогда этим протестам значения не придавал и никак к ним не прислушивался. Он отвечал на них следующим образом: «Cоветский социалистический демократизм единоначалию и диктатуре нисколько не противоречит, волю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим»[169]. «Да, диктатура одной партии! Мы на ней стоим и с этой почвы сойти не можем, потому что это та партия, которая в течение десятилетий завоевала положение авангарда всего фабрично-заводского и промышленного пролетариата»[170].

Ленин, конечно, был диктатором, но диктатуры партии как системы, хотя он не раз говорил о ней, при нем еще не существовало. В ленинский период диктатура партии осуществлялась личностно. Трудно себе представить в то время кого-либо другого на месте Ленина в СНК, Дзержинского в ВЧК, Троцкого в Реввоенсовете и др. Позже, в условиях системы «диктатуры партии», личность уже не имела такого значения. Все определяло место в партийно-аппаратной иерархии. Место возвеличивало человека, а не наоборот. «Незаменимых у нас нет»,   любил говорить Сталин. Для создания такой системы понадобилась целенаправленная политика послеленинского руководства партии, каждодневная работа Секретариата ЦК во главе со Сталиным, его особая кадровая политика, все стремление Сталина к единоличной власти, которую он в результате получил путем интриг, политики групповщины, шантажа и прямых репрессий. Главным результатом такой политики явилось рождение внутри партии особой «партии аппарата», такой, какой он ее себе изначально представлял: «Компартия как своего рода орден меченосцев внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность». Свое представление о месте и роли партии в системе Советской власти Сталин высказал под впечатлением Х съезда РКП(б) в июле 1921 г. в наброске плана брошюры «О политической стратегии и тактике русских коммунистов», опубликованной лишь спустя 25 лет[171].

Решающим фактором перехода к политике «диктатуры партии» стали изменения, происшедшие в руководстве партии. Основное место в так называемом коллективном руководстве, которое начало складываться после первого приступа болезни Ленина 25   27 мая 1922 г., заняла «тройка»: Зиновьев – Сталин   Каменев. Ее поддерживало большинство Политбюро. Эта «тройка» стала теснить Троцкого, всячески ограничивая его участие в руководстве страной. Причем, если Ленин в 1921 г. был озабочен вопросом об организационном сдерживании Троцкого, то новое руководство партии стремилось к политическому сдерживанию Троцкого и, в конечном счете, отстранению его от власти.

Все основные вопросы фактически решались «тройкой». Лишь формально они утверждались на Политбюро в присутствии Троцкого. «Тройку» занимало больше всего не рациональное решение проблем, а удержание власти любыми средствами. Естественно поэтому, что Зиновьев – Сталин   Каменев нуждались в авторитарных методах руководства и закреплении политики «диктатуры партии».

Собственно говоря, такая политика явилась по сути настоящей партийно-государственной реформой, проведенной секретно в 1922 – 1923 гг. Свое восприятие происходящего оставил А.М. Назаретян, который в то время был одним из секретарей Сталина. В письме к Г.К. Орджоникидзе (не позднее 9 августа 1922 г.) он писал: «Сейчас работа Цека значительно видоизменилась. То, что мы застали здесь, - неописуемо скверно. А какие у нас на местах были взгляды об аппарате Цека? Сейчас все перетряхнули…»[172]. Главной целью этой реформы было установление диктатуры узкого круга партийного руководства, опирающегося на аппарат и через него передающего директивы партийным комитетам, которые таким же образом действовали по отношению к партийным организациям. Тем самым окончательно устранялась прежняя модель господства вождей – трибунов – масс и оттеснялись от руководства Ленин и Троцкий. Власть, организованная по такому типу, действительно оказалась диктатурой партии, но полнота власти сосредоточилась в руках единиц на самом верху.

Эта партийно-государственная реформа, во-первых, включала в себя особую кадровую политику, суть которой Сталин сформулировал впоследствии в выражении, ставшем крылатым: «Кадры решают все». Вся кадровая политика находилась с этого времени в компетенции Оргбюро и Секретариата ЦК. Практическим шагом на пути осуществления кадровой политики в партии, а затем и в стране стали новые положения в уставе партии, который приняла XII Всероссийская партийная конференция (4   7 августа 1922 г.). Устав готовила комиссия под председательством Молотова. Незначительное на первый взгляд дополнение о том, что для секретарей губкомов устанавливается обязательный партийный стаж до 1917 г. и утверждение вышестоящей партийной инстанцией (лишь с ее санкции допускалось исключение в величине стажа), имело принципиальнейшее значение для формирования всей кадровой политики в партии. Это утверждение секретарей означало их фактическое назначение, смещение неугодных и продвижение угодных. В Секретариате ЦК очень быстро была отлажена именно такая система учета руководящих партийных работников и их распределения - в связи с этим особую роль стал играть Учетно-распределительный отдел (Учраспред). М. С. Восленский в своей книге привел рассказ о том, что «картотеку на наиболее интересовавших его по тем или иным соображениям людей Сталин с первой половины 20-х годов вел сам, не допуская к ней даже своего секретаря»[173]2. С того времени появилось выражение «ходит под Сталиным», которое относилось к коммунистам, находившимся в распоряжении ЦК, но еще не получившим назначения[174]3.

Кредо своей кадровой политики Сталин выразил в организационном отчете ЦК на XII съезде РКП(б): «После того, как дана правильная политическая линия, необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять эти директивы, могущие принять директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь. В противном случае политика теряет смысл, превращается в махание руками»[175]4.

Принципиальное значение имели также пункты нового устава партии о назначении Центральным Комитетом партии редакций центральных органов, работавших под его контролем (таким образом под жесткий идеологический контроль ставились средства массовой информации), и о том, что он распределяет силы и средства партии и заведует центральной кассой[176]5.

Проведение политики «диктатуры партии» предусматривало не только подбор руководящих работников и их расстановку на соответствующих местах. Одного этого было бы недостаточно, чтобы «возникла нужная симфония»[177]6   как образно выразился М. Восленский. Эти кадры еще необходимо было «повязать» разными льготами и привилегиями. Поэтому не случайно та же XII конференция РКП(б) предусмотрела ряд мер по улучшению материального положения активных партработников. По этому вопросу было принято специальное постановление. Круг таких партработников («командный состав партии») первоначально был определен в 15 235 чел., включая работников центральных и областных учреждений, работников губкомов и губкомсомола, укомов (или райкомов) и укомсомола, секретарей волостных ячеек и ячеек, имевшихся на крупных предприятиях. Все они должны были обеспечиваться ставками 17   18 разряда, жильем, медицинской помощью и содействием в воспитании детей. Причем специально отмечалось, что эти мероприятия будут проведены ЦК за счет партии. По высшему разряду оплачивались члены Центрального Комитета и Центральной контрольной комиссии (ЦКК) РКП(б), заведующие отделами ЦК, члены областных бюро ЦК и секретари областных и губернских комитетов партии. Кроме того, «допускались персональные повышения в оплате»[178]7.

Здесь уместно вспомнить соответствующий пункт резолюции IX партийной конференции «Об очередных задачах партийного строительства»: «Ответственные работники   коммунисты не имеют права (выделено мною   И. П.) получать персональные ставки, а равно премии и сверхурочную оплату»[179]8. Этот пункт был забыт, как и сама дискуссия о «низах» и «верхах» партии.

Еще в июле 1922 г., перед XII партконференцией, Оргбюро ЦК приняло специальное постановление «Об улучшении быта активных партработников»[180]9. В нем устанавливалась четкая иерархия окладов партийных работников всех уровней. Так, минимальный оклад партработника   для секретарей ячеек на предприятиях и сельских ячеек   устанавливался в 300 руб., для членов ЦК, ЦКК и секретарей губкомов   430 руб. в месяц. Примерно такими же были оклады ответственных работников - коммунистов в соответствующих советских и хозяйственных органах. При этом для партработников с семьей из трех человек предусматривалось повышение окладов на 50 % и еще на 50 % за работу во внеслужебное время. Отчисления с высоких окладов были чисто символическими и начинались со ставки в 645 руб. Уместно заметить, что средняя заработная плата в промышленности летом 1922 г. составляла около 10 руб. в месяц.

Кроме окладов, активные партработники и члены их семей имели продовольственный паек, бесплатно обеспечивались жильем, одеждой, медицинским обслуживанием, иногда персональным транспортом. Так, члены РКП(б)   ответственные работники центральных советских органов   летом 1922 г. получали в месяц дополнительно к окладам 12 кг мяса, 1,2 кг сахара, 4,8 кг риса и т. п. Для работников губернского масштаба этот паек был скуднее   4,6 кг мяса или рыбы, 1 кг жиров, 400 г сахара, 162 папиросы, 3 коробки спичек и т. п.

Расширялась сеть санаториев, предназначенных для отдыха ответственных работников. Заведующий административно-хозяйственным отделом ВЦИК А.Д. Метелев, готовя отчет за 1924 год, подсчитал, что содержание всех загородных владений, предназначенных для отдыха ответработников, обошлось почти в 600 тыс. руб. «Эта цифра,   писал он,   составляет для меня предмет величайшего размышления. Мне кажется, конечно, если правительство найдет необходимым расходовать такую цифру и в будущем году, наше дело расходовать ее возможно экономнее, но мне кажется, что при нашей бедности, при тех трудностях выплаты продналога крестьянином, из которого составляется наш доходный бюджет, непременной обязанностью коммуниста является подумать над тем, как бы эти самые расходы уменьшить. Они представляют вопиющую цифру»[181]10.

Надо добавить, что наиболее «ответственные работники», как и раньше, периодически проводили отпуск (от одного до трех месяцев) в домах отдыха за границей. Туда же они выезжали для поправки здоровья, часто в сопровождении членов семьи и лечащих врачей также за счет бюджета партии. Так, по постановлению Секретариата ЦК от 5 мая 1922 г. (в каждом конкретном случае требовалось именно его разрешение) на проезд до места отдыха или лечения выделялось 100 руб. золотом, на первый месяц пребывания в санатории – 100 руб. золотом, «на устройство и мелкие расходы» еще 100 руб. и далее по 100 руб. золотом на каждый последующий месяц. По решению Оргбюро ЦК от 27 сентября 1922 г., принятому после XII партконференции, число ответственных работников всех рангов возросло уже до 20 тыс. чел., а число работников партаппарата (включая технических), получавших дополнительно к окладам натуральный паек,   до 40 тыс. С 6 декабря 1922 г. освобожденные партийные должности вводились в ячейках с числом членов более 25 чел. и на предприятиях с более чем 1 000 рабочих, даже если членов РКП(б) было меньше 25[182]11.

Стремясь предотвратить недовольство партийных «низов» такой политикой целенаправленного обособления ответственных работников и ростом их привилегий, руководство партии время от времени выпускало демагогические циркуляры, которые зачитывались на партийных собраниях, как, например, циркуляр ЦК и ЦКК от 19 октября 1923 г. «О борьбе с излишествами и с преступным использованием служебного положения членами партии»[183]12, или всячески муссировало конкретные факты злоупотреблений. В 1925   1928 гг. громкую известность получили факты морального разложения партийно-советской верхушки в ряде губернских и окружных центров – «чубаровский скандал» в Ленинграде, «смоленское дело» и др., находившие выражение во взяточничестве, вымогательстве, пьянстве, насилии и нередко в бандитизме. Направляя гнев масс на конкретные объекты, сталинское руководство преследовало и другую цель   перетряхивание местного партийно-советского актива[184]13. При этом оно не допускало никаких посягательств на высшие органы партии и на систему в целом.

В 1920-е гг. лидеры партии, в том числе будущие члены оппозиции, наслаждались своей безраздельной властью. Имело место массовое переименование городов   на советской карте уже были города Троцк, Зиновьевград, Сталин, Сталинград и т. д. В Ленинграде сложился настоящий культ Зиновьева. Приведу еще один характерный штрих к его портрету: «Во Дворце Труда   "смычка" трудящихся с академиками. Перед концом речи С.Ф. Ольденбурга дверь у эстрады, где стоят двое часовых, распахивается   выпархивают две девы в золотистых платьях, с золотистыми волосами. Молча садятся за стол перед кафедрой, возбуждая общее недоумение. Через несколько минут дверь распахивается вновь   входит "сам" Зиновьев в шарфе, кивает на ходу Ольденбургу, садится в приготовленное кресло. Выждав конец рассказа С.Ф., произносит длинную речь, которую записывают "золотые" девы, оказавшиеся стенографистками (так рождается многотомное собрание сочинений Зиновьева). Выходит после оваций сначала один, минуту спустя   стенографистки. Садится внизу в бывший личный автомобиль Николая Второго»[185]14.

В конце декабря 1922 г. Секретариат ЦК (особенно активную роль в нем в это время, кроме Сталина, играли секретари В. Молотов и В. Куйбышев; организационно-инструкторский отдел возглавлял Л. Каганович, учетно-распределительный   С. Сырцов) провел совещание секретарей и заведующих отделами губкомов и областных комитетов партии, приехавших в Москву на Х Всероссийский съезд Советов. Совещание поддержало и утвердило положение о том, что ЦК учитывает и распределяет партийных работников всероссийского, областного и губернского масштаба и что все более или менее крупные назначения производятся Оргбюро и Секретариатом ЦК[186]15. Только с апреля 1922 г. по март 1923 г. Учраспред ЦК осуществил 4 750 назначений на ответственные посты[187]16. К учету и распределению ответственных уездных работников Учраспред ЦК после декабрьского совещания 1922 г. имел непосредственное отношение в тех случаях, когда речь шла о широких плановых перебросках, о контроле над использованием их губкомами или о выдвижении уездных работников на более ответственную работу. Предполагалось, что рядовые работники на местах будут браться на учет и распределяться теми партийными органами, с которыми они тесно связаны,   райкомами и уездкомами. До этого совещания и рядовые работники прибывали на утверждение в Секретариат ЦК. В задачу учраспредов входил также сбор характеристик, отзывов и т. п. об ответственных партийных работниках в том или ином учреждении или партийном комитете. Совокупность этих материалов давала возможность Учраспреду ЦК иметь на каждого кандидата исчерпывающее досье, что практически исключало возможность случайного назначения.

Постановлением Оргбюро ЦК от 16 марта 1923 г., принятым по докладу Кагановича и Крыленко, предусматривался также особый порядок привлечения к судебной ответственности секретарей губкомов и обкомов, а именно: губернский прокурор обязан был ранее, чем дать делу законный ход, направить материалы и свое заключение прокурору республики на распоряжение и для согласования с ЦК[188]17.

Теперь только секретари губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик обладали на местах максимальной информацией о положении дел в партии и стране и только с их разрешения информация частично шла в печать. Эту практику закрепило постановление Оргбюро ЦК от 2 февраля 1923 г. «О взаимоотношениях между парткомитетами и редакциями газет», согласно которому весь критический материал о деятельности парткома и исполкома в целом, губотдела ГПУ и губпрокурора, мог идти в местную печать лишь с ведома и согласия парткомитета. Парткомам предоставлялось право в случае необходимости вводить подобное ограничение на определенные сроки и на другие публикации, одновременно извещая об этом Агитпропотдел ЦК. Данные обо всех других отделах губисполкома и прочих учреждениях печатались в общем порядке, согласно постановлению VIII съезда РКП(б). За печатавшийся на страницах газеты материал редакция несла ответственность по советской линии перед судом, а по партийной -  перед парткомитетом[189]18.

Таким образом, Секретариат ЦК и назначенные им местные секретари оказывались связанными единой круговой порукой. В 1923 г. назначенство приобрело особенно широкий размах и стало системой. Причем, в партийный аппарат попадали люди, строго отобранные по «политическому» признаку, готовые идти до конца в проведении генеральной линии партии. Постановление ЦК РКП(б) от 8 ноября 1923 г. прямо обязывало Учраспред заняться «планомерным пересмотром руководящих верхушек», осуществляя это в первую очередь в отношении постов, указанных в номенклатуре, которая была утверждена Оргбюро ЦК 12 октября 1923 г.[190]19 Как верно заметил А. Зимин, здесь впервые, и притом в опубликованном документе ЦК, встречается термин «номенклатура», приобретший такую скандальную славу в советской истории[191]20.

«В самый жестокий момент военного коммунизма назначенство внутри партии не имело на 1/10 того распространения, что ныне,   писал Троцкий в своем письме членам ЦК и ЦКК от 8 октября 1923 г.   Назначение секретарей губкомов стало теперь правилом. Это создает для секретаря независимое, по существу, положение от местной организации. Тот режим, который в основном сложился уже до XII съезда, а после него получил окончательное закрепление и оформление, гораздо дальше от рабочей демократии, чем режим самых жестоких периодов военного коммунизма»[192]21. Это заявление Троцкого верно отражало сложившуюся практику. Действительно, все политические дела   от имени Политбюро, Оргбюро или просто Центрального Комитета   Секретариат ЦК вершил, обращаясь к секретарям губкомов, областных комитетов и ЦК компартий национальных республик, и всегда был уверен в том, что партийные комитеты на местах выполнят эти указания, так как они имели строго директивный характер. «Губкомы, - говорил Сталин на XII съезде РКП(б),   это основная опора нашей партии, и без них, без губкомов, без их работы ро руководству как советской, так и партийной работой партия осталась бы без ног»[193]22.

Разослав 27 января 1923 г. в губкомы секретное письмо, которое фактически дезавуировало напечатанную 25 января в «Правде» статью Ленина «Как нам реорганизовать Рабкрин» как статью больного человека, Сталин был уверен в том, что местные секретари выполнят указание ЦК. «ЦК не сомневается,   говорилось в письме,   что если бы из статьи т. Ленина на местах сделаны были упомянутые в начале этого письма тревожные выводы, губкомы не замедлят правильно ориентировать партийные организации»[194]23 (выделено мною   И. П.). Точно так же, разослав только секретарям губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик 12 и 13 марта 1923 г. шифрованные телеграммы о болезни Ленина (Сталин действовал «по поручению Политбюро ЦК», как говорилось в документе), он был уверен в том, что местные секретари будут чутко следить за настроением масс, а злостных распространителей слухов о возможном расколе или изменениях в политике партии предавать гласно- и быстродействующему суду[195]24.

Ни о какой самостоятельности местных органов партии в принятии политических решений теперь не могло быть и речи. Она была резко ограничена еще в ноябре 1922 г. циркуляром ЦК за подписью Молотова и Кагановича. Согласно этому циркуляру, областным бюро и ЦК компартий национальных республик в случае необходимости по условиям местной работы предоставлялось право издавать только разъясняющие дополнения к циркулярам ЦК, но при этом не допускалось изменение их по существу. Все дополнения, вносящие принципиальные изменения в данный циркуляр, соответствующие партийные комитеты должны были согласовывать с ЦК. В тех случаях, когда циркуляр ЦК изменял или отменял их циркуляры, исполнению подлежал циркуляр ЦК РКП(б)[196]25.

Правилом стал подбор делегатов на съезды и конференции партии. Этапным в этом случае явился XII съезд РКП(б). «За последние шесть лет,   признался Сталин,   ЦК ни разу так не подготовлял съезд, как в данный момент. Непосредственно после февральского пленума члены и кандидаты ЦК разъехались по всем уголкам нашей федерации и делали доклады о работе ЦК»[197]26.

Известно, что выборы делегатов на этот съезд, прошедшие до Х Всероссийского съезда Советов, были объявлены недействительными. Новые выборы проводились на партийных конференциях с участием представителей ЦК. В связи с этим и дата съезда перенесена с 30 марта на 17 апреля 1923 г.[198]27 В результате 55 % делегатов съезда оказались работниками партийного аппарата, а если учесть работавших в нем по совместительству, то 84 %[199]28.

О подборе делегатов на XII съезд РКП(б) проговорился Зиновьев в разгар внутрипартийной дискуссии осенью 1923 г.: «Нам могли сказать: ЦК партии перед самым съездом, на котором его будут критиковать, переизбирать, подбирает себе делегатов, урезывает избирательные права членов. С точки зрения отвлеченной рабочей демократии это издевательство над "демократией". Но нам это нужно было с точки зрения коренных интересов революции, с точки зрения пользы революции   дать избирать только тем, которые являются настоящей партийной гвардией»[200]29.

Вот эта «партийная гвардия», или ставленники партийного аппарата, и определяли на всех последующих съездах и конференциях судьбу страны, т. е. фактически поддерживали ту политическую линию и те решения, которые задавались сверху. Сохранились на этот счет любопытные документы. «Сталин нередко писал секретарям губкомов записки примерно такого содержания: "Кабаков, очень прошу, поддержи на съезде. Сталин тебя не забудет". Не забывал – расстреливал»[201]30. Мало того, что делегаты партийных съездов, начиная с 1923 г., являлись ставленниками аппарата. Для них еще и предусматривались подарки во время съезда за «правильное» поведение. В последующие годы такая практика получила широкое распространение. Сохранилось любопытное свидетельство о подарках участникам XVI съезда партии. Это была разовая квитанция, дававшая право в особом отделении магазина ГПУ приобрести по сходным ценам следующие товары: отрез на костюм   хороший бостон, 3 м по 18 руб. – 54 руб., 10 м бумажной материи, резиновое пальто, 2 пары нижнего белья, 1 верхняя сорочка, 2 катушки ниток, 2 куска мыла простого, 1 кусок туалетного, 1 жакет шерстяного трикотажа, 1 пара обуви. Кроме того, на съезде выдавалось: 800 г масла, 800 г сыру, 1 кг копченой колбасы, 10 коробок консервов, 80 г сахара, 100 г чаю, 125 папирос. И.И. Шитц, умный, наблюдательный и очень проницательный человек, одновременно с описанием этой квитанции сделал в своем дневнике совершенно правильный вывод, который тоже стоит процитировать: «Это, конечно, явный подкуп. И в то же время, какое убожество! Казалось бы, за свои деньги каждый приезжий, не только депутат, мог бы свободно купить не только вещи, если бы они были в обороте, но в том-то и беда, что мы кричим о "бурном росте производства", а между тем две катушки и кусок мыла   это привилегия!!!»[202]31.

Левая оппозиция в партии первой забила тревогу по вопросу о партийном аппарате и «в корне неправильном и нездоровом внутрипартийном режиме». 8 октября 1923 г. с письмом в адрес членов ЦК и ЦКК выступил Троцкий, а 15 октября с «Заявлением 46-и» - группа видных деятелей партии. В ходе внутрипартийной дискуссии осенью 1923 г.,  санкционированной сверху, много говорилось и писалось об угасании партийной жизни, о том, что все вопросы идут сверху вниз предрешенными, что аппарат подавляет всякую мысль под видом фракционности, о том, что следствием такого курса является, как писал Евг. Преображенский (его подпись первой стоит под «Заявлением 46-и»), «рост карьеризма и прислужничества в партии, казенного отношения к делу, рост безответственности аппаратов по отношению к партийной периферии, рост не оправдываемых делом самоуверенности и самодовольства лиц, назначаемых на партийные должности, которые раньше были выборными и т. д.»[203]32.

Для отвода недовольства партийных масс и во многом в целях посрамления оппозиции Политбюро ЦК и Президиум ЦКК 5 декабря 1923 г. на совместном заседании выработали и единогласно приняли резолюцию о партстроительстве[204]33. Эта резолюция имела чисто декларативный характер, хотя в ней и говорилось о необходимости «серьезного изменения партийного курса в смысле действительного и систематического проведения принципов рабочей демократии». Суть ее заключалась не столько в незначительных уступках, сколько в сохранении основных принципов прежней внутрипартийной политики. Это видно из следующего отрывка: «Партия ни в коем случае не может рассматриваться как учреждение или ведомство, но она также не может быть рассматриваема как дискуссионный клуб для всех и всяческих направлений. Х съезд установил принципы рабочей демократии, но тот же Х съезд, а затем XI и XII съезды утвердили ряд ограничений в деле применения начал рабочей демократии: запрещение фракций (см. резолюцию Х съезда "О единстве партии" и соответствующую резолюцию XI съезда), чистка партии, ограничение приема в члены партии для непролетарских элементов, установление партстажа для известных категорий должностных лиц партии, утверждение секретарей вышестоящей партинстанцией (см. устав партии). Считая неизбежным в условиях НЭПа сохранение и впредь известных ограничений, вместе с тем необходимо на основании уже имеющегося опыта, особенно низовых организаций, проверить целесообразность некоторых из этих ограничений, например, права утверждения секретарей вышестоящими инстанциями. Во всяком случае, нельзя допускать превращения права утверждения секретарей в фактическое их назначение». Но даже эти незначительные уступки сразу же были дезавуированы реальной политикой высшего партийного руководства.

В связи с этим, выступая на XI Московской губернской партийной конференции, Евг. Преображенский предложил записать в ее постановлении, что после резолюции 5 декабря «вместо самого энергичного проведения в жизнь принятого с большим запозданием нового курса сейчас же вслед за его объявлением последовал ряд нарушений принципов внутрипартийной демократии: недопустимо пристрастная и искажающая действительность информация в центральном органе партии "Правде" о ходе дискуссии, недопущение к опубликованию ряда статей товарищей, выступавших с критикой большинства Политбюро, выборы на конференцию с огульным отводом товарищей из оппозиции и, наконец, демагогическое обвинение так называемой оппозиции во фракционности». Резолюция Преображенского на этой конференции получила только 61 голос против 325, поданных за резолюцию Каменева[205]34.

Нагляднее всего политические устремления высшего руководства партии – «тройки» продемонстрировала XIII партийная конференция (16   18 января 1924 г.), на которой не было ни одного представителя оппозиции в качестве делегата с правом решающего голоса. Е.А. Преображенский, Г.Л. Пятаков и другие сторонники оппозиции смогли присутствовать только как члены ЦК. В результате номенклатурные делегаты конференции отвергли предложенную Преображенским резолюцию о внутрипартийной демократии (за нее проголосовало лишь три человека) и приняли резолюцию ЦК, осудившую оппозицию как мелкобуржуазный уклон. Преображенский правильно понял, что решение конференции опубликовать пункт седьмой резолюции «О единстве партии», объявлявший о запрете всех фракций и группировок, направлено «не только против оппозиции, а по существу против резолюции 5 декабря, против всех действительных усилий сделать поворот к новому курсу и к внутрипартийной демократии… Мы снова загоняем партию в обстановку молчания. Потому что тогда каждый выступающий может быть расценен как оппозиционер»[206]35.

Однако, подобно тому, как в 1921 г. те коммунисты, которые чувствовали далеко идущие последствия резолюции «О единстве партии» и противоречие ее с объявленной политикой нэпа, голосовали, тем не менее, за эту резолюцию, так и в 1923 г., выступая против курса «тройки», они не допускали мысли о ее замене. Тот же Преображенский, отвечая Каменеву, сказал буквально следующее: «Каменев, очевидно, не понимает, как можно так критиковать ЦК, не ставя вопрос о его составе. Извините, есть коренное различие между нашей партией, которая выбирает ЦК, контролирует его, когда нужно   сменяет и обновляет, и между парламентом, который сбрасывает правительство, не получившее большинства. Эти буржуазные нормы в нашей партии совершенно недопустимы, потому что мы имеем руководителей нашей партии, сложившихся на протяжении 20 лет, и мы не должны их смещать, а если есть ошибки, мы должны критиковать и исправлять линию»[207]36 (выделено мною   И. П.).

Поразительная политическая недальновидность и фетишизация своей партии привели к тому, что члены оппозиции осенью 1923 г. упустили последний шанс предотвратить процесс обособления партийных аппаратов и окончательного перерождения всей партии.

Партия аппарата явилась основной опорой сталинской клики в проведении всех так называемых социалистических преобразований, в первую очередь насильственной коллективизации и форсированной индустриализации. Выступая на пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 г., Сталин с удовлетворением констатировал: «В составе нашей партии, если иметь в виду ее руководящие слои, имеется около 3 – 4 тыс. высших руководителей. Это, я бы сказал,   генералитет нашей партии. Далее идут 30 – 40 тыс. средних руководителей. Это   наше партийное офицерство. Дальше идут около 100 – 150 тыс. низшего партийного командного состава. Это, так сказать, наше партийное унтер-офицерство»[208]37.

Создание партии аппарата явилось лишь первым направлением политики «диктатуры партии», той партийно-государственной реформы, которая проводилась в стране с середины 1922 г. Вторым был курс на срастание функций партийных и государственных органов: исполкомы всех местных Советов попадали под непосредственное руководство соответствующих партийных комитетов, а вернее их секретарей и руководимых ими аппаратов.

На уже упоминавшемся совещании секретарей и заведующих орготделами губкомов и областных комитетов партии, прибывших в Москву в декабре 1922 г. на Х Всероссийский съезд Советов, было принято решение не только утвердить положение о том, что ЦК учитывает и распределяет партийных работников всероссийского, областного и губернского масштаба и что все более или менее крупные назначения производятся Оргбюро и Секретариатом ЦК, но предполагалось также расширить учет ответственных советских и профсоюзных работников и начать учет всех хозяйственных работников вплоть до членов заводоуправлений и ответственных работников крупных фабрик и заводов и таким образом подойти к практическому разрешению задачи подбора и использования хозяйственников. Подчеркивалось, что «в современных хозяйственных условиях очень часто правильное и удачное назначение подходящего руководителя завода имеет не меньшее значение, чем председателя ГСНХ»[209]38.

Первый номер журнала «Известия ЦК РКП(б)» за 1923 год открылся статьей С. Сырцова, заведующего в то время Учраспредом ЦК, в которой были сформулированы ближайшие задачи в области учета и распределения ответственных работников. Помимо подбора руководителей партийных органов, предусматривались следующие меры: 1) подбор работников, ведающих делом партийного просвещения и пропаганды; 2) усиление хозяйственных органов, для чего следовало провести пересмотр руководителей промышленности и торговли с целью устранения элементов, проявивших себя негодными или малопригодными работниками, и пополнить хозяйственные органы дельными, по мнению Сырцова, организаторами; 3) усиление деревни партийными работниками; 4) укрепление финансового аппарата соответствующим образом, а также закрепление партийного влияния в тех областях кооперации, где его еще не удалось достигнуть; 5) подбор работников для судебно-карательных и следственных органов.

Решения декабрьского 1922 г. совещания секретарей и заведующих орготделами губкомов и областных комитетов партии и статья Сырцова, тем более что за ними следовали соответствующие циркуляры, стали руководством во всей последующей кадровой политике партийных и государственных органов. Цель этой политики выразил Сталин в докладе об организационной деятельности ЦК на XII съезде РКП(б): «Раньше Учраспред ограничивался рамками губкомов и укомов, теперь, когда работа ушла вглубь, когда строительная работа развернулась повсюду, замыкаться в рамки укомов и губкомов нельзя. Необходимо охватить все без исключения отрасли управления и весь промышленный комсостав, при помощи которого партия держит в руках наш хозаппарат и осуществляет свое руководство. В этом смысле и было решено Центральным Комитетом расширить аппарат Учраспреда как в центре, так и на местах, с тем, чтобы у заведующего были заместители по хозяйственной и по советской части и чтобы у них были свои помощники по учету нашего комсостава по предприятиям и по трестам, по хозорганам на местах и в центре, в советах и в партии»[210]39.

По типу учетно-распределительных отделов в партийных комитетах создавались такие же отделы (первоначально орготделы, а затем и учраспреды) во всех государственных органах и налаживался учет ответственных работников. Так, в орготделе ВЦИК осуществлялся анкетно-персональный учет всех членов и кандидатов в члены ВЦИК, председателей и заместителей председателей ЦИКов автономных республик, заворготделами и их инструкторов, председателей и заместителей председателей краевых, областных и губернских исполкомов, заведующих орготделами, а также беспартийных рабочих и крестьян, выдвигаемых на ответственную (губернскую, областную и краевую) работу не ниже должности заведующего отделом и его заместителей. Такой же учет предусматривался для членов совнаркомов автономных республик и для членов коллегий наркоматов. Предполагался также общестатистический учет всех членов Советов и их исполкомов. На местах в орготделах губисполкомов предусматривался: 1) анкетно-персональный учет всех членов и кандидатов губисполкомов; 2) персонально-списочный учет председателей и заместителей председателей исполкомов, заведующих оргчастями и их инструкторов, а также выдвиженцев из рабочих и крестьян на губернскую и уездную работу (не ниже заведующих или заместителей заведующих отделами). Такой же учет предполагался во всех уездных и волостных исполкомах Советов вплоть до сельских Советов[211]40.

Президиум ВЦИК утверждал членов нижестоящих исполкомов Советов. По такому же типу были организованы учет и распределение ответственных работников во всех других государственных ведомствах. С 1924 г. Учраспред ответственных работников действовал в ВСНХ. Постепенно практика учета и подбора работников распространилась вплоть до заведующего цехом, мастерской и т. п., что предписывалось особым циркуляром ЦК от 5 января 1925 г. Этим циркуляром ставилась задача изучения личного состава государственных и хозяйственных учреждений и предлагалось обратить особое внимание на подбор высшего и среднего командного состава промышленности[212]41.

Ни одно государственное ведомство теперь не было самостоятельным в проведении кадровой политики от партийных органов и ОГПУ. Правилом стала практика согласования с ними всех кадровых назначений и перемещений. Тип таких взаимоотношений можно проиллюстрировать конкретным примером   циркуляром ЦК за подписью Молотова о взаимоотношениях Прокуратуры с партийными органами: «Все назначения, перемещения и отзывы губернских прокуроров производились прокурором республики по согласованию с ЦК РКП, причем губкомы должны были сообщать о выдвигаемых ими кандидатах или о своих мотивах их отзыва и перемещений. Назначения, перемещения и отзывы помощников прокуроров производились прокурором республики. В случае возражения губкома вопрос разрешался в ЦК РКП. В порядке осуществления партийного контроля над деятельностью прокуратуры губкомы должны были ежемесячно заслушивать доклады губернского прокурора на своих заседаниях. В случае разногласий с прокурором губкомы, не вмешиваясь в действия прокурора, для разрешения спорных вопросов непосредственно обращались в ЦК. ЦК предлагал принять этот циркуляр к руководству и точному, неуклонному исполнению»[213]42.

Если практика согласования нарушалась, то Секретариат ЦК строго указывал на это руководителю того или иного ведомства и требовал исправления. Так, тот же Молотов в письме в ВСНХ Пятакову и Богданову от 21 июля 1923 г. упрекал их в том, что в целом ряде случаев назначение работников на ответственные должности в хозяйственных организациях центрального масштаба производится без участия ЦК, и квалифицировал это как невыполнение решений последних пленумов, Оргбюро ЦК от 2 апреля 1923 г. и постановлений XII съезда РКП(б). Секретариат указал Президиуму ВСНХ впредь не производить назначений без санкций ЦК. С 1923 г. вошла в практику регулярная отчетность всех нижестоящих государственных ведомств перед вышестоящими. Решением Президиума ВЦИК от 5 февраля 1923 г.[214]43  предусматривалось: 1) регулярное представление во ВЦИК (орготдел) со стороны ЦИК и СНК республик, областей и губисполкомов всех отчетных материалов, а также протоколов и постановлений своих съездов и письменных докладов каждые три месяца; 2) регулярные объезды губерний работниками ВЦИК и наркоматов в качестве уполномоченных для обследования работы на местах с обязательным представлением докладов во ВЦИК; 3) систематический вызов председателей ЦИК автономных республик и председателей областных и губернских исполкомов для устных докладов Президиуму ВЦИК о состоянии республик, областей и губерний. Вводились в практику также регулярные отчеты наркоматов.

Естественно, что на все эти партийные, государственные и, как правило, хозяйственные должности назначались коммунисты. Одновременно резко ограничивался круг лиц, которым разрешалось знакомиться с той или иной документацией. Характерно постановление ЦК от 22 февраля 1924 г., которое предписывало заменить членами РКП всех беспартийных личных секретарей наркоматов и правлений центральных хозяйственных органов (трестов, синдикатов, банков и пр.). Последовавший за этим постановлением секретный циркуляр за подписью секретаря ЦКК Ем. Ярославского от 12 июня 1924 г. предписывал «в самый короткий срок безоговорочно провести решение ЦК в жизнь» и предупреждал, что «невыполнение данного постановления, за которое несут личную ответственность руководители советских и хозяйственных органов, повлечет за собой привлечение последних к партийной ответственности»[215]44.

Курс на возвышение партийных комитетов над государственными органами был не пустой декларацией, а целой системой мер, которая проводилась секретно от партии и общества. Тем не менее в резолюции XII съезда РКП(б) по отчету ЦК политика «диктатуры партии» была закреплена весьма своеобразным образом. С одной стороны, съезд подтвердил резолюции предыдущих съездов о необходимости точного разделения функций между партийными и советскими организациями, в частности, XI съезда о том, что «парторганизации сами разрешают хозяйственные вопросы лишь в тех случаях и в той части, когда эти вопросы действительно требуют принципиального решения партии». Но в то же время съезд предостерег (!) «против слишком расширительного истолкования упомянутых решений, могущего создать политические опасности для партии. В переживаемый период РКП руководит и должна руководить всей политической и культурной работой органов государственной власти, направляет и должна направлять деятельность всех хозяйственных органов республики. Задача партии не только в том, чтобы правильно распределить своих работников по отдельным отраслям государственной работы, но и в том, чтобы во всем существенном определять и проверять самый ход этой работы. Партия ни в коем случае не может теперь ограничиваться только общей пропагандой и агитацией. (Выделено мною   И. П.). Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т. е. Компартии. Систематически привлекая к хозяйственной и общегосударственной работе все, что есть ценного среди беспартийных рабочих и крестьян, партия вместе с тем не может ни на минуту забыть, что главная ответственность за работу хозяйственных и общегосударственных органов лежит на РКП, ибо она одна исторически призвана быть действительным проводником диктатуры рабочего класса. Еще ближе к хозяйству, еще больше внимания, руководства, сил хозорганам   таков лозунг партии на ближайший период»[216]45.

Однако если в резолюции съезда, хотя и декларативно, но подтверждалось решение XI съезда о необходимости разделения функций партийных и советских органов, то в докладе Зиновьева о политической деятельности ЦК ничего подобного не было. Наоборот, он назвал парадоксальной точку зрения по этому вопросу, которая изложена в решениях VIII съезда партии и, по настоянию Ленина, подтверждена XI съездом: «Мы, старые большевики-ленинцы, мы настаиваем, чтобы партия вмешивалась в работу, занимающую 9/10 всей работы, в работу хозяйственную,   говорил Зиновьев.   Для нас опыт, истекший с XI до XII съезда, учит так: ближе к хозяйству». И далее: «Нельзя согласиться с той парадоксальной точкой зрения, что будто бы Президиум ВЦИК должен быть для Советов тем же, чем ЦК для партии. Это совершенно неверно. ЦК на то и ЦК, что он и для Советов, и для профсоюзов, и для кооперативов, и для губисполкомов, и для всего рабочего класса есть ЦК. В этом и заключается его руководящая роль, в этом выражается диктатура партии.

Это звучит иногда как будто мягко: пусть Президиум ВЦИК будет тем, чем ЦК для партии. Не может этого быть. В тот момент, когда председатели губисполкомов будут подбираться не ЦК партии, - в этот момент у нас все вверх дном пойдет. Этого быть не может и быть не должно». «Без губкомов,   откровенно заявил он,   мы не можем провести ни натурналога, ни регулировать заработную плату, ни руководить хозяйством»[217]46.

Реальная же политика была еще откровеннее. К концу 1923 г. государственные органы в центре и на местах в основном лишились своей самостоятельности и теперь полностью зависели от соответствующих партийных комитетов. По словам Каменева, к этому времени партийный аппарат уже на 3/4 управлял промышленностью[218]47.

После смерти Ленина в речи на заседании коммунистической фракции II Всесоюзного съезда Советов Зиновьев вернулся к обоснованию политики «диктатуры партии»: «В этом вопросе мы незыблемо стоим на почве пролетарской диктатуры, железной диктатуры. Никто не может помышлять об ослаблении ее. А раз это так, то взаимоотношения партии и государства должны остаться старые   в том смысле, что партия руководит, партия   душа всего, партия занимается не только агитацией и пропагандой, как нам это хотели подсунуть, а партия организует, партия направляет, партия руководит Советской властью, партия   ее голова. Мы должны в этом вопросе все остаточки небольшевистских идей прежде всего выскрести ножом, чтобы в рядах большевистской партии не осталось ни малейших сомнений относительно основного вопроса о взаимоотношениях между партией и государством»[219]48. Это заявление не оставляло никаких сомнений в политических намерениях нового руководства партии.

В результате проведения политики «диктатуры партии» двойственность политической системы, сохранявшаяся при Ленине, исчезла. Это была уже не партия-государство, а партийное государство, так как партийный аппарат «проглотил» государство и сам стал структурой власти. Новая политическая система имела и жестко централизованную структуру, каркас которой являл собой иерархию партийных комитетов. Выстроенные по такому же типу иерархические структуры советских, хозяйственных, профсоюзных, комсомольских, карательных и других органов повсеместно копировали иерархию партийных комитетов, находились под их непосредственным надзором. Возвышение партийных комитетов над Советами означало выхолащивание и фактическую ликвидацию Советской власти. Управление в Советах перешло сначала к их исполкомам, затем к президиумам исполкомов, и, наконец, сами президиумы исполкомов оказались в полном подчинении у партийных комитетов, фактически стали их тенью. «Ни один важный политический или организационный вопрос,   говорил Сталин,   не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партии»[220]49. К осознанию этого принципиального изменения в системе политической власти многие члены партии пришли только к концу 1920-х гг., когда проблематичным стало само их пребывание в партии. И.В. Вардин, член большевистской партии с 1907 г., 27 июля 1928 г. направил Г. Зиновьеву материал, в котором писал о полнейшей победе «тенденции передавать решение всех дел исключительно исполкомам. На протяжении 1921–1925 гг. Советы фактически совершенно замирают, управление целиком сосредотачивается в руках исполкомов, точнее их президиумов. Связь с массами эти президиумы постепенно теряют...». В конце письма содержалось заявление: «Мы решительно против превращения Советов в декорацию. Как и во всех других вопросах мы и здесь целиком стоим на точке зрения Ленина, на почве нашей партийной программы. Мы считаем, что социалистическое строительство – лживая, лицемерная фраза, если Советы не работают по Ленину. Мы считаем, что практические указания нашей программы по вопросу о Советах, директивы VIII съезда партии и VII съезда Советов по вопросу о местных Советах безусловно должны проводиться в жизнь»[221]50. Но что мог сделать Зиновьев в 1928 г., тем более, что он сам был одним из инициаторов и идеологов этой реформы, укрепившей его лидерство (правда, на короткое время) в Петрограде и во всей Северо-Западной области?! Лидеры оппозиции сами в полной мере ощутили на себе мощь выстроенной ими политической машины. «Партия и государство слились   вот беда»,   наивно воскликнул Бухарин в одной из покаянных бесед летом 1928 г.[222]51

Пытаясь понять суть политической власти при Сталине, особенно в последующие годы, можно, конечно, изучать историю Советов и их исполкомов на всех уровнях, историю различных наркоматов, профсоюзных, комсомольских и других общественных организаций, но при этом следует помнить, что ни государственные, ни хозяйственные органы, ни тем более общественные организации, ни один съезд и даже пленум ЦК не могли принимать никаких самостоятельных политических решений. Все «шестеренки» этой системы приводились в движение теми решениями, которые принимались в самом центре сталинской власти, а затем спускались вниз по партийно-аппаратной иерархии, которая, в свою очередь, на разных уровнях соотносилась со всеми другими иерархическими структурами, составлявшими эту систему – советской, карательной, хозяйственной и др. Эти элементы системы могли только конкретизировать, дополнять, приспосабливать к своим ведомствам или местным условиям полученные решения, т.е. проводить в жизнь генеральную линию партии.

Все элементы советской политической системы в своей деятельности наглядно воплощали согласие как принцип функционирования системы отношений господства и подчинения. Во времена Сталина на принципе согласия действовали не только высшие партийные и государственные органы, но и пленумы ЦК партии, ее съезды и т.д. Их действия были настолько регламентированы, особенно с момента установления и закрепления сталинской власти, что воспринимаются как ритуал, пустая превращенная форма, из которой улетучилась действительная власть. Такой принцип организации отношений в политической системе действует, как правило, в тех государствах, в которых отсутствуют правовые отношения. В России этот принцип сосуществовал наряду с принципом всевластия – в качестве примера можно привести отношения Боярской думы и государя, которые «устанавливались практикой, обычаем, а не законом» (В.О. Ключевский).

Принцип согласия замещал отсутствующие принципы законности и моральных норм и представлял собой liberum veto наоборот. Даже в условиях, когда существовала угроза ареста, члены ЦК соглашались с генеральной линией партии, которую для них воплощал Сталин. Они окончательно «согласились» на Сталина после его победы во внутрипартийной борьбе, исход которой фактически был предопределен после того, как XIII конференция РКП(б) в январе 1924 г. сделала высшим законом внутренней жизни партии резолюцию X съезда «О единстве партии», опубликовав ее седьмой пункт. Вместе с тем принцип согласия нельзя сводить к простому ритуалу, это был механизм, скрывавший и одновременно подтверждавший действия реальной власти в стране.

Эта власть законно себя не оформляла – Конституция СССР никак не определяла правовые рамки государственной деятельности партийных органов. В результате поддерживалась иллюзия существования партии именно как общественно-политической организации, но не как структуры власти. Не случайно, что и шестая статья Конституции, декларировавшая руководящую и направляющую роль партии в политической системе советского общества, не только не проясняла картину, а, наоборот, затуманивала ее, тщательно скрывая властные функции аппарата КПСС.

Ссылки на существование большевистской партии вообще отсутствовали в Конституциях 1918 и 1924 гг. Наиболее раннее упоминание о ней в конституционных документах,   как верно заметил американский советолог Р. Пайпс, - встречается в так называемой сталинской Конституции 1936 г., 126-я статья которой объявляла партию «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя» и «руководящим ядром всех организаций трудящихся как общественных, так и государственных». Он также верно отметил, что отсутствие в законодательных актах наиболее важных реалий государственной жизни вполне соответствовало русской традиции. Первое и довольно случайное определение царского самодержавия появилось лишь в «Военном регламенте» Петра I   более чем через двести лет после того, как оно стало основным политическим фактором страны. А крепостное право, составлявшее социальную основу Российской империи, и вовсе никогда не получало официального признания. Вплоть до 1936 г. правящий аппарат Коммунистической партии предпочитал скромно представлять партию как некую туманную силу, которая вовсе не правит, а лишь ведет страну своим вдохновляющим примером. Так, партийная программа, принятая в марте 1919-го, определяла роль РКП(б) как «организатора» и «вождя» пролетариата, «разъясняющего» последнему природу классовой борьбы, ни разу при этом не упоминая, что партия еще и управляет этим самым «пролетариатом», как, впрочем, и всем остальным. По мнению Р. Пайпса, «для всех, кто находился вне партийных рядов, действия большевиков, их решения, их кадровый состав   были абсолютно непроницаемыми (выделено мною   И. П.). 600.000 коммунистов, которые, по словам Каменева, произнесенным в 1919 г., "управляли" Россией, "причем… громаднейшей массой некоммунистической", напоминали не столько политическую партию, сколько правящую касту или элитарный орден»[223]52.

На самом же деле, и рядовая партийная масса не имела никакого отношения к тем решениям, которые принимались в стране. Решала не партия, а ее аппарат и знали о настоящем положении дел не рядовые коммунисты, а работники аппарата, причем компетенция и право принимать решения были тем шире, чем выше находилось место партийного органа в партийно-аппаратной иерархии.

Справедливости ради следует сказать, что идеологи политики «диктатуры партии» в самом начале ее реализации были более откровенны, чем их последователи, когда прямо писали о том, что партия превратилась в «становой хребет советской государственности», и что «машину пролетарской диктатуры нельзя изучить надлежащим образом без должного понимания устройства этого играющего в ней центральную роль аппарата». Они прямо заявляли, что «для государствоведа-социолога, стремящегося познать причинные связи, статику и динамику развития пролетарской диктатуры, структура и функции партийного аппарата   тема, мимо которой они не могут пройти, не сделав ее одним из основных объектов своего изучения»[224]53.

Вполне закономерно, что такая власть, которой, по советской Конституции как бы не существовало вообще, требовала настоящей конспирации. Поэтому механизм связи высших партийных органов с партийными аппаратами на местах имел тайный, конспиративный характер. Вся переписка была абсолютно засекречена. Создание системы секретного делопроизводства явилось третьим направлением партийно-государственной реформы 1922 – 1923 гг. Решения высших партийных органов, оформленные как «секретные» и «строго секретные» документы, начинали свое движение из Секретариата ЦК по иерархической лестнице вниз по каналам тайной инфраструктуры власти. В самом Секретариате ЦК вначале это была секретно-директивная часть, которая существовала с 1920 г. и в компетенцию которой входили не только регистрация всех поступавших в ЦК секретных бумаг, но и ведение делопроизводства по выполнению постановлений Политбюро, Оргбюро и пленумов ЦК, связи с зарубежным подпольем партии, а также вся шифровальная работа – изготовление и рассылка партийных шифров, шифровка и дешифровка телеграмм[225]54.

Постановлением Оргбюро ЦК от 12 сентября 1921 г. секретно-директивная часть была выделена в самостоятельное ведомство – Бюро Секретариата ЦК, в котором с этого времени сосредоточивалось секретное делопроизводство высших органов партии и в которое поступала вся секретная информация от местных партийных органов. Бюро Секретариата составляли: 1) помощники секретарей ЦК; 2) Секретариат Политбюро ЦК; 3) Секретариат Оргбюро ЦК; 4) Шифрбюро; 5) канцелярия Бюро Секретариата; 6) архив. В конце 1922 г. штат Бюро Секретариата ЦК насчитывал 68 человек[226]55. Самыми главными в нем были помощники секретарей ЦК, причем в «Положении» о Бюро Секретариата ЦК собственно Бюро назывались именно первые помощники секретарей ЦК, а весь остальной штат именовался его техническим аппаратом. Возглавлял Бюро Секретариата ЦК первый помощник Сталина.

В 1922 г. у секретарей ЦК Сталина, Молотова и Куйбышева было по четыре помощника. У Сталина вскоре стало пять (А.М. Назаретян, И.П. Товстуха, Г.И. Каннер, Л.З. Мехлис, Д.И. Граскин). Помощники секретарей ЦК должны были принимать, вскрывать, систематизировать получаемый материал для доклада секретарям, следить за исполнением всех резолюций по докладам, контролировать выполнение постановлений Политбюро, Оргбюро и Секретариата, а также выполнять отдельные поручения секретарей ЦК. Конкpетно обязанности помощников Сталина, напpимеp, pаспpеделялись следующим обpазом:

1. А.М. Hазаpетян. Руководство pаботой помощников и аппаpатом Бюpо Секpетаpиата, непосpедственное pуководство техническим Секpетаpиатом Политбюpо ЦК (подготовка повестки, матеpиалов, контpоль исполнения и пp.). Общее наблюдение за исполнением всех pешений ЦК, непосpедственное pуководство pаботой Шифpбюpо. Ведение особо важной секpетной пеpеписки. Дела HКИД.

2. И.П. Товстуха. Заместительство Hазаpетяна. Разбоp и pаспpеделение почты. Подготовка матеpиалов для закpытых писем ЦК, pассылка и наблюдение за получением на местах и возвpащением. Обpаботка закpытых писем секpетаpей губкомов (pайоны: Сибиpь, Кавказ, окpаины). Вопpосы национальностей и дела Hаpкомнаца. Пpосмотp центpальной и местной паpтийной пpессы.

3. Г.И. Каннеp и Л.З. Мехлис. Техническое pуководство аппаpатом Бюpо Секpетаpиата ЦК. Ознакомление, pазpаботка, сводки и доклады по вопpосам советской и пpофсоюзной pаботы по матеpиалам ВЦИК, СHК, СТО, ВСHХ, HКПС, HКЗ, HКпpода, HКФ, Госбанка, Центpосоюза, HКВТ, Комвнутоpга, облЭКОСО, Госплана, Концесскома, ВЦСПС, HКЮ, Веpхтpиба, HКВД, ГПУ, ЦСУ, Главаpхива, HКтpуда, HКПиТ, HКВоена, НКЗдрава, HКСобеса, НКПроса, HКРКИ. Постоянный пpосмотp советской пеpиодической печати.

4. Д.И. Гpаскин. Обpаботка закpытых писем секpетаpей губкомов. Сводки ГПУ, МГО, ПУРа и т. д. Обpаботка матеpиалов Коминтеpна, Пpофинтеpна, КИМа. Обзоp паpтийной и советской пpовинциальной пpессы[227]56.

С момента вступления Сталина в должность Генерального секретаря ЦК в Бюро Секретариата было установлено незыблемое правило: секретная почта, поступавшая в его адрес, вскрывалась только первым помощником Сталина. Вся шифропереписка контролировалась заведующим Шифрбюро и докладывалась также первому помощнику Сталина[228]57. Отработанные материалы сдавались в архив Бюро Секретариата ЦК.

Первыми помощниками Сталина последовательно являлись тщательно подобранные и проверенные им люди – А.М. Назаретян (возглавлял Бюро Секретариата ЦК РКП(б) в 1922–1923 гг.), И.П. Товстуха (сменил А.М. Назаретяна на посту заведующего Бюро Секретариата ЦК, а с 1926 г. возглавлял Секретный отдел ЦК – преемник Бюро Секретариата), А.Н. Поскребышев. Последний возглавил Особый сектор ЦК, организованный в 1934 г. на основе Секретного отдела по решению XVII съезда ВКП(б), и находился на этой должности, пока не был отстранен в 1952 г.

Безусловно ясно одно, что, установив тотальный контроль над информацией и оградив себя верными людьми, Сталин таким образом превратил Секретариат ЦК из технического органа, обслуживавшего Политбюро и Оргбюро, в свою личную канцелярию. Возросший статус Секретариата виден из многих документов, в которых фиксировались происходившие в нем структурные и кадровые изменения. Так, на заседании Политбюро от 28 января 1926 г. был утвержден следующий порядок распределения обязанностей между секретарями ЦК: «1. На т. Сталина возложить подготовку вопросов к заседанию Политбюро и общее руководство работой Секретариата ЦК в целом; 2. На т. Молотова возложить подготовку вопросов и председательствование на Оргбюро, председательствование в совещании по работе в деревне при ЦК и общее руководство Отделом печати, Информотделом и Истпартом ЦК; 3. На т. Косиора возложить подготовку вопросов и председательствование на Секретариате ЦК и общее руководство Орграспредом, Статотделом, Управлением делами, Финотделом ЦК и РЛКСМ; 4. На т. Евдокимова возложить общее руководство Агитпропом, Отделом работниц ЦК, ПУРом и председательствование в кооперативном совещании ЦК»[229]58.

В Бюро Секретарита – Секретном отделе Секретариата ЦК[230]59 не только предрешались основные вопросы, выносившиеся на заседания Политбюро и Оргбюро (уже февральский 1923 г. пленум ЦК установил как правило, что единогласно принятое решение Секретариата, не опротестованное ни одним членом ЦК в течение 48 часов с момента вручения протоколов заседания, считалось постановлением Оргбюро ЦК[231]60), но через это ведомство проходили все связи с местными партийными органами. Вот что означала на деле та «необъятная власть» генсека, которую в конце 1922 г. Ленин почувствовал на себе и о которой он предупреждал партию в своем «Письме к съезду».

Усиление влияния сталинской канцелярии на политические решения, принимавшиеся в высших органах партии, некоторые коммунисты почувствовали уже в 1923 г. В.П. Hогин, выступая от Ревизионной комиссии на XII съезде паpтии, подчеpкнул, что самым важным в аппаpате ЦК является Бюpо Секpетаpиата. Hазвав pаботу Секpетаpиата обpазцовой, он вместе с тем высказал опасение, котоpое оказалось пpоpоческим: «В настоящей своей постановке паpтийный центp будет pазвиваться в стоpону паpтийного бюpокpатизма, когда важнейшие вопpосы фактически pешаются лицами, не избpанными съездом и пеpед ним не ответственными»[232]61. Хаpактеpно письмо Зиновьева Каменеву из Кисловодска от 30 июля 1923 г.: «Если паpтии суждено пpойти чеpез полосу (веp[оятно], очень коpоткую) единодеpжавия Сталина   пусть будет так. Hо пpикpывать эти свинства я, по кp[айней] меpе, не намеpен. Во всех платфоpмах говоpят о "тpойке", считая, что и я в ней имею не последнее значение. Hа деле нет никакой тpойки, а есть диктатуpа Сталина. Ильич был тысячу pаз пpав. Либо будет найден сеpьезный выход, либо полоса боpьбы неминуема»[233]62. Именно эта возpосшая pоль Секpетаpиата ЦК беспокоила участников известного «пещеpного» совещания под Кисловодском.

В августе 1923 г. в одной из пещеp (отсюда – «пещеpное» совещание) Зиновьев собpал находившихся на отдыхе в Кисловодске паpтийных pуководителей и пpедложил им план «политизации» Секpетаpиата ЦК, чтобы таким обpазом огpаничить его возpосшую pоль в системе высших оpганов паpтии. Конкpетно пpедполагалось, как pассказывал Зиновьев на XIV съезде паpтии, ввести в Секpетаpиат тpех членов Политбюpо, «чтобы это было нечто вpоде малого Политбюpо, pаз Секpетаpиат получает такое гpомадное pешающее значение, может быть, лучше, чтобы в него входили два-тpи члена Политбюpо. В числе этих тpех называли Сталина, Тpоцкого, меня или Каменева или Бухаpина. Вот этот план обсуждался в "пещеpе", где были покойный Фpунзе, Лашевич, Евдокимов, Воpошилов, где был pяд товаpищей совеpшенно pазличных настpоений, совеpшенно pазличных связей и т. д. Hасколько помню, pешения никакого пpинято не было и не могло быть пpинято»[234]63.

И что же делают дальше эти «оппозиционеpы»? Вместо того, чтобы убpать Сталина с поста Генеpального секpетаpя ЦК, они вызывают его в Кисловодск в качестве аpбитpа! «Чеpез некотоpое вpемя,   пpодолжал Зиновьев в своем pассказе,   он пpиехал, и тогда   не помню, в "пещеpе" или в дpугом месте,   состоялось у нас несколько pазговоpов. Было pешено в конце концов, что Секpетаpиата не будем тpогать, а для того, чтобы увязать оpганизационную pаботу с политической, введем в Оpгбюpо тpех членов Политбюpо. Это тоже не особенно пpактическое пpедложение внес т. Сталин, и мы на него согласились. Мы ввели в Оpгбюpо тpех членов Политбюpо: т. Тpоцкого, Бухаpина и меня. Я посетил заседания Оpгбюpо, кажется, один или два pаза, тт. Бухаpин и Тpоцкий как будто не были ни pазу. Из этого ничего не вышло. И эта попытка оказалась ни к чему»[235]64.

К 1925 г. власть Секpетаpиата ЦК стала очевидной. Резко изменившимся положением этого партийного органа и его Генеpального секpетаpя было вызвано эмоциональное выступление Каменева на XIV съезде: «Мы пpотив того, чтобы создавать теоpию "вождя", мы против того, чтобы делать "вождя". Мы пpотив того, чтобы Секpетаpиат, фактически объединяя и политику и оpганизацию, стоял над политическим оpганом. Мы за то, чтобы внутpи наша веpхушка была оpганизована таким обpазом, чтобы было действительно полновластное Политбюpо, объединяющее всех политиков нашей паpтии, и вместе с тем, чтобы был подчиненный ему и технически выполняющий его постановления Секpетаpиат. Мы не можем считать ноpмальным и думаем, что это вpедно для паpтии, если будет пpодолжаться такое положение, когда Секpетаpиат объединяет и политику и оpганизацию и фактически пpедpешает политику»[236]65. Ответом делегатов съезда на такую оценку Секpетаpиата был возмущенный и долго не смолкавший шум: в зале сидели пpедставители уже дpугой паpтии,   не той, что действовала в годы pеволюции и гpажданской войны. Этой новой паpтии был нужен именно Сталин, и она с легкостью отказалась от своих пpежних вождей. Ее настpоение и непонимание ею складывавшейся политической ситуации выpазил член ЦКК С.И. Гусев, далеко не новичок в паpтии (с 1896 г.): «Тепеpь   насчет "необъятной" власти Секpетаpиата и генеpального секpетаpя. Вопpос поставлен так же абстpактно (это о ленинском "Письме к съезду"!   И. П.), как он ставился годика два тому назад, когда впеpвые мы услышали эти слова о "необъятной" власти. Hужно учитывать опыт. Вот посмотpим, что говоpит опыт на этот счет. Были ли злоупотpебления этой властью или нет? Покажите хоть один факт злоупотpебления этой властью. Кто пpивел такой факт злоупотpебления? Мы, члены ЦКК, пpисутствуем на заседаниях Политбюpо систематически, мы наблюдаем pаботу Политбюpо, Секpетаpиата и, в частности, pаботу генеpального секpетаpя ЦК. Видели ли мы злоупотpебления этой самой "необъятной" властью? Hет, мы таких злоупотpеблений не видели, ибо, если бы мы увидели это, мы бы сигнализиpовали паpтии об опасности. Hи одного факта насчет злоупотpебления "необъятной" властью не было пpиведено, ни одного факта»[237]66.

Трудно сказать, был ли искренен Гусев, выступая с таким заявлением на XIV cъезде партии, но в любом случае это говорит о том, что Сталину уже тогда удалось сделать свою власть, не поддающейся контролю ни партии, ни общества. По аналогии с Бюро Секретариата ЦК в партийных аппаратах на местах были выделены секретно-директивные части, куда поступали директивные указания вышестоящих партийных органов. Сразу же после XII конференции РКП(б) 30 августа 1922 г. Секретариат ЦК утвердил «Инструкцию о порядке хранения и движения секретных документов», обязывавшую все центральные и местные учреждения сосредоточить секретное делопроизводство «в специально выделенных для этой цели секретных частях в составе одного или нескольких лиц – исключительно членов РКП». Одновременно с этим контроль и наблюдение за порядком и условиями исполнения пересылки и хранения секретной переписки возлагались на ОГПУ[238]67. В 1926 г. соответственно изменениям в системе высших партийных органов секретно-директивные части были преобразованы в секретные отделы, а с 1934 г. в особые сектора[239]68. Заведующий особым сектором крайкома, обкома и ЦК компартии национальной республики напрямую подчинялся заведующему Особым сектором ЦК и одновременно выполнял роль тайного осведомителя, приставленного к местному руководству. Вся эта деятельность, естественно, была строго засекречена.

Абсолютная, тотальная секретность, – как отмечал бывший работник аппарата ЦК КПСС Л.А. Оников, – была исходным принципом сталинской конструкции работы партаппарата. Секретность во всех трех измерениях – «сверху – вниз» (от райкома ко всей партийной массе), «снизу – вверх» (от исполнительного партийного органа к вышестоящему – руководящему) и «по горизонтали» (от равного к равному). Такая система секретности позволяла скрывать многие стороны работы аппарата даже от самих «аппаратчиков»[240]69. Оников верно подчеркнул, что это была система, которая, как и любая другая, являлась целостным сочетанием элементов, каждый из которых был упорядоченно связан друг с другом. Эту систему отличали гиперцентрализация, единоначалие, жесткая командная соподчиненность всех звеньев сверху донизу, поддерживаемая, с одной стороны, убежденностью, с другой – страхом.

Но Оников ошибался и в 1990-м, и в 1996 г., полагая, что свою перестройку Сталин осуществил только на XVII съезде ВКП(б) – в 1934 г. Она была проведена гораздо раньше – в 1922–1923 гг. - и охватила не только партийные аппараты, но и весь аппарат государственных органов, начиная от исполкомов Советов. Не были исключением и промышленные предприятия – в каждом правлении треста также имелась своя секретно-директивная часть.

Если до 1917 г. лишь некоторые государственные документы оформлялись как секретные, то в советский период российской истории конспирация стала общим правилом. Коммунистическая власть вплоть до своего конца действовала в обстановке строжайшей секретности, проводя свою политику в тайне не только от народа, но и от собственной партии. Элементы секретного делопроизводства существовали в практике отношений ЦК с местными партийными органами уже в первые годы советской власти, но только после вступления Сталина в должность Генерального секретаря ЦК и проведения ряда целенаправленных мероприятий всеохватывающая секретность приобрела вид отлаженной системы, стала главным принципом существования коммунистической власти.

Сразу же после XII конференции РКП(б) 30 августа 1922 г. Секретариат ЦК утвердил «Инструкцию о порядке хранения и движения секретных документов», обязывавшую все центральные и местные учреждения сосредоточить секретное делопроизводство «в специально выделенных для этой цели секретных частях в составе одного или нескольких лиц   исключительно членов РКП». Одновременно с этим контроль и наблюдение за порядком и условиями исполнения пересылки и хранения секретной переписки возлагались на ГПУ[241]70.

30 ноября 1922 г. Оргбюро ЦК утвердило порядок хранения секретных документов. Круг лиц, которым рассылались выписки из протоколов высших партийных  органов – Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, отдельные распоряжения секретарей ЦК и партийных комитетов, определялся одним из секретарей ЦК или секретарями парткомов. Эти выписки адресовались им персонально. Виновные в нарушении этого порядка привлекались к строжайшей партийной ответственности. Текст постановления Оргбюро ЦК от 30 ноября 1922 г. с того времени печатался на обратной стороне каждого документа, исходившего из высших органов партии,   для напоминания обязательности исполнения.

Перечень вопросов, переписка по которым объявлялась секретной, был очень широк и включал вопросы военного, экономического и политического характера. Последний блок представляли:

1. Переписка, касающаяся заключения договоров и изменения действующих договоров с иностранными государствами.

2. Подготовка договоров и соглашений с иностранными государствами.

3. Обмен арестованными (заложниками).

4. Выезд за границу и въезд в СССР (частных лиц и командируемых) до момента их оформления.

5. Информация и материалы о деятельности некоммунистических партий и организаций и борьба с ними.

6. Конфликты и волнения среди рабочих и других слоев населения.

7. Переписка с партийными органами (ЦК, ЦКК и т. п.) по вопросам директивного характера.

8. Нелегальная работа Коминтерна, Профинтерна и зарубежных коммунистических партий.

9. Материалы и выписки из постановлений ЦК РКП, ЦКК и т. п.

10. Переписка, содержащая указания на постановления РКП (выделено мною   И. П.).

11. Трения с партийными, профессиональными и советскими организациями.

12. Отчеты, доклады, сводки и т. п. о политическом и экономическом состоянии районов республики, информационные сводки ОГПУ.

13. Отчеты и доклады, определяющие политическое состояние коммунистических организаций, конфликты внутри организаций РКП и РКСМ.

14. Некоммунистические поступки членов коммунистических организаций, злоупотребления ответственных советских работников, результаты этого (дезертирство, дискредитирование власти и компартии и т. п.).

15. Начало следствия и привлечение к ответственности членов ЦИК, СНК, СТО, постановления о прекращении их.

16. Переписка, носящая характер предварительного расследования должностных преступлений.

17. Работа Политконтроля.

18. Переписка о бывших белых офицерах.

Общие вопросы:

1. Переписка о шифрах, шифропереписке и шифрработе.

2. Переписка о налаживании ведения секретной переписки в ведомствах СССР.

3. Переписка по сношениям других ведомств, поступающим в качестве секретных.

4. Заключения по проектам постановлений законодательных органов, касающихся вопросов Гособороны, Госбюджета, тех или иных мероприятий Военведа и т. п.

5. Характеристики ответственных работников[242]71.

19 августа 1924 г. пленумом ЦК РКП(б) были утверждены «Правила обращения с конспиративными документами ЦК РКП», разосланные в виде секретного циркуляра от 5 сентября за подписью Сталина всем членам ЦК и кандидатам, членам ЦКК, членам Центральной ревизионной комиссии, национальным ЦК, крайкомам, губкомам и обкомам партии[243]72. В этих «Правилах» прямо говорилось, что «конспиративными (выделено мною   И. П.) документами ЦК считаются протоколы пленумов, Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, а также все другие материалы и документы (выписки из постановлений и т. п.), исходящие из ЦК с надписью "Строго секретно"». Список лиц, которым рассылались эти документы, устанавливался Секретариатом ЦК. В «Правилах» подчеркивалось, что «товарищ, получающий конспиративные документы, не может ни передавать, ни знакомить с ними кого бы то ни было, если нет на то специальной оговорки Секретариата ЦК. Копировка указанных документов и выписки из них категорически воспрещаются».

Все без исключения указанные выше материалы и документы с пометкой «подлежит возврату» возвращались на имя заведующего Бюро Секретариата ЦК в секретных пакетах и в указанные сроки. Для проживающих в Москве такой срок устанавливался в две недели, для проживающих в провинции   один месяц, для работников Средней Азии, Дальнего Востока, Сибири и Закавказья   полтора месяца. Такой же срок был определен и для членов Политбюро ЦК. В случае невозвращения в установленные сроки более трех протоколов, дальнейшая их посылка временно прекращалась. Возвращаемые в Секретариат ЦК конспиративные материалы и документы раз в две недели сжигались особой Комиссией, утверждавшейся Секретариатом ЦК; на сжигавшиеся документы составлялись соответствующие акты. Рассматриваемый документ предписывал в целях обеспечения самой строгой конспирации точнейшим образом руководствоваться этими «Правилами» и предупреждал, что «все случаи, когда конспиративные данные будут выходить за пределы ЦК, и случаи нарушения настоящих правил будут подвергаться тщательному расследованию для привлечения виновных к самой строгой ответственности с передачей дела в ЦКК»[244]73.

После августа 1924 г. на обороте всех документов, исходящих из Секретариата ЦК, где печатался «Порядок пользования секретными документами ЦК РКП(б)», основанием теперь было не только вышеуказанное постановление Оргбюро от 30 ноября 1922 г., но и постановление пленума ЦК РКП(б) от 19 августа 1924 г. В последующие годы эти «Правила» периодически обновлялись, иногда в них вносились отдельные изменения, в частности, сократился срок возврата секретных документов. По постановлению Политбюро от 5 мая 1927 г. протоколы Политбюро и пленумов ЦК должны были возвращаться не более, чем через три дня со дня получения; выписки из протоколов Политбюро не позже, чем в семидневный срок[245]74.

К этому необходимо добавить, что срочная переписка Секретариата ЦК с местными партийными органами и наоборот осуществлялась посредством так называемых шифротелеграмм, которые расшифровывались сотрудниками Шифрбюро Секретарита ЦК в Москве и в секретно-директивных частях партийных и государственных органов  на местах. 

В годы гражданской войны многие указания Центрального Комитета партии, главным образом, по вопросам военного характера, передавались посредством шифровок. Партийная шифропереписка (для этой цели было создано Шифрбюро ЦК), охватывавшая и другие вопросы, была введена в практику с сентября 1920 г.[246]75, но далеко не сразу приобрела вид системы. 29 марта 1921 г. заведующий Шифрбюро ЦК М. Чугунов сообщал секретарю ЦК Молотову: «Постановка шифропереписки при сношениях губкомов с ЦК в настоящее время ниже всякой критики и по серьезности характера переписки грозит очень печальными последствиями. С момента введения партийной шифропереписки шифр вверяется только секретарям губкомов, но на деле последние из-за недостатка времени и соответствующего аппарата или сведущих по шифропереписке лиц передают его случайным надежным товарищам». Подводя итог своему сообщению, Чугунов предлагал «учредить при секретаре губкома должность технического помощника для ведения секретной переписки»[247]76.

В том же году, 2 августа, на основании приказа по Управлению делами Секретариата ЦК было утверждено специальное Положение о Шифрбюро Секретариата ЦК, которое предусматривало такую переписку: а) с подчиненными организациями и отдельными работниками РКП, б) с ЦК коммунистических организаций других стран, в) с Исполкомом Коминтерна, г) со всеми ведомствами РСФСР и их местными органами, имеющими шифросвязь[248]77.

По-настоящему система шифропереписки была отлажена в 1923 г., когда во всех партийных и государственных аппаратах на местах были созданы не только секретно-директивные части, но и шифровальные отделения. Специальным циркуляром ЦК от 8 февраля 1923 г. вводился единый «Код» для шифровки телеграмм. Мотивировался это шаг следующим образом: «ЦК РКП, ЦКК и ЦК РКСМ вводят в переписку с Бюро ЦК, обкомами и губкомами "Код" с целью сокращения телеграфных расходов и уменьшения эксплуатации телеграфного провода, при переписке по "Коду" достигается также возможность пользования текстами телеграмм, более полными и исчерпывающими»[249]78.

15 марта 1923 г. всем местным прокурорам была разослана шифротелеграмма отдела Прокуратуры Наркомата юстиции о строгом соблюдении инструкций шифрорганами. Она заслуживает того, чтобы ее процитировать: «Никакие разговоры о шифре с кем бы то ни было без исключения недопустимы. Виновные в нарушении этого будут привлекаться к ответственности, вплоть до предания суду». Кроме того, всем сотрудникам, имевшим отношение к шифрорганам, запрещалось посещать иностранные миссии, представительства, торговые консульства и организации Помгола, а также иметь знакомства с сотрудниками этих учреждений. В случае наличия знакомых или родственников в иностранных миссиях и представительствах сотрудники шифрорганов обязаны были донести об этом в шифровальное отделение. Не выполнившие этого циркуляра или разгласившие его, помимо служебной обязанности, привлекались к ответственности «по всей строгости революционных законов»[250]79.

Ситуация изменилась кардинально - в 1922 г., например, еще не применялись в этом отношении такие жесткие санкции, как в последующие годы. Много волнений пережил в начале июля 1922 г. Ем. Ярославский   в то время один из секретарей Сиббюро ЦК,   когда у него был похищен портфель, в котором находились партийный шифр «Луч» и блокнот члена ЦК и Сиббюро. Он пообещал вознаграждение 100 млн руб. тому, кто найдет портфель. Портфель нашли, правда, без содержимого[251]80. Несмотря на это, Ярославский отделался легким испугом.

С 1923 г. каждый такой случай рассматривался на заседании Оргбюро или Секретариата ЦК РКП(б). Так, 29 января 1926 г. Оргбюро поставило на вид руководителям Наркомпроса тт. Луначарскому, Яковлевой и Ходоровскому за халатное хранение секретных документов ЦК[252]81. Гораздо более серьезные санкции применялись к людям, имевшим непосредственное отношение к работе шифрорганов. Начало этому было положено циркуляром за подписью секретаря ЦК Куйбышева от 22 марта 1923 г., разосланным всем секретарям губкомов, областных бюро и ЦК компартий национальных республик. Циркуляр резко пресекал случаи распространения сведений из шифрованных документов и квалифицировал их как преступные. Виновные в нарушении инструкций немедленно отстранялись от работы и привлекались к строжайшей ответственности, вплоть до уголовной[253]82. А 7 декабря 1923 г. в адрес всех отправителей и получателей шифровок был разослан секретный циркуляр за подписью Сталина[254]83. В нем содержались следующие указания: «В целях наибольшего обеспечения тайны шифров и шифропереписки установить строго определенный круг лиц, через руки которых могут проходить шифротелеграммы, получаемые и отправляемые через Шифрбюро ЦК, а также порядок отправления, напечатания, хранения шифрованных телеграмм:

1. Все поступившие расшифрованные телеграммы сдаются адресатам только по указанию заведующего Бюро Секретариата ЦК или его заместителей.

2. Передача шифротелеграмм на исполнение может быть допущена под ответственность получателя лицам не ниже секретарей отделов ЦК… и персонально ответственных руководителей других ведомств.

3. Лица, получившие под расписку шифротелеграмму, обязуются в двухнедельный срок по исполнении возвратить ее обратно в архив Шифрбюро.

4. Копий с шифротелеграмм не снимать, а, если таковые нужны, получить в Шифрбюро.

5. При ссылках на текст шифротелеграмм в переписке, а также в разговорах по телефону не указывать, что цитируемый текст получен шифром, не указывать и номера шифровки.

6. Передачу шифровок в другие отделы и учреждения (вообще другим лицам) проводить только через Шифрбюро.

7. Шифровки, как полученные, так и отправляемые, доставлять в Шифрбюро запечатанными в конверт.

8. Ответ на шифровку посылается только шифром. Ответ пишется в одном экземпляре и, если перепечатывается, то черновики должны быть уничтожены.

…Шифрованная переписка должна всегда храниться в надежных хранилищах (несгораемые шкафы и пр.), откуда берется только по мере надобности».

Сотрудниками секретных отделов могли быть только члены РКП(б) или преданные Советской власти беспартийные, за которых поручилось не менее двух ответственных членов партии. Анкеты лиц, ведущих секретное делопроизводство, и поручительства за них направлялись в Спецотдел ГПУ через секретно-директивную часть в секретном порядке.

Вот образцы документов, оформлявшихся на доверенных лиц:

«Поручительство

Товарища_____________________________________________________________

(фамилия, имя, отчество)

хорошо знаю по нашей совместной работе (где, когда)______________________

_____________________________________________________________________

на должности_________________________________________________________

проявившего себя как работника (какого)__________________________________

Рекомендую названного товарища________________________________________

на секретно-шифровальную работу в шифровальном отделе.

Состою членом РКП(б) с 19____г.___________________месяца

организации города______________ района________________________________

Партбилет №________________

Работаю: где и в качестве кого___________________________________________

Точный адрес службы и должность_______________________________________

__________________________________квартиры___________________________

Подпись:

Собственноручную подпись члена РКП(б)_________________________________

удостоверяем.

Члены ячейки:_______________________________________________________».

«Подписка

Я, нижеподписавшийся_________________________________________________

бывший шифросотрудник____________________________________, даю настоящую подписку в том, что, уходя из области шифровально-секретной работы, все известные мне, как шифроработнику, системы шифров, их цель, значение, порядок пользования ими вообще, а также все известные мне государственные и военно-оперативные тайны обязуюсь хранить в самом строжайшем секрете и в течение одного года по уходу с секретно-шифровальной работы обязуюсь уведомлять шифроорганы_______________ и Специальный отдел ГПУ о своих новых местах жительства или временного пребывания, помня, что в противном случае подвергнусь строжайшей ответственности по законам революционного времени, в чем и даю настоящую подписку.

"_____"_________________192___г.

Бывший сотрудник__________________________________________

Местожительство___________________________________________

Собственноручную подпись т.________________________________

удостоверяем»[255]84.

Характерно, что спустя десятилетия бывшие сотрудники Секретариата ЦК (оставшиеся в живых) соблюдали верность данной ими тогда подписке и хранили молчание. В беседе с журналистом Ю. Мархашовым доживший до 90 лет А.П. Балашов, в 1920-е гг. сотрудник Секретариата (мне приходилось встречать в архиве подписанные им сопроводительные письма к документам ЦК, рассылавшимся в местные партийные органы), не сообщил ни одного принципиального факта о содержании деятельности своего ведомства. На вопрос: «Почему Вы и сегодня сохраняете какие-то стародавние секреты, говорите, что время еще не пришло для них. Что это   страх или привычка?» Балашов ответил: «Нет, страха у меня сегодня нет. Просто когда-то я взял на себя определенные обязательства и должен их выполнять. А все эти документы хранятся в архиве Политбюро и, думаю, сама партия должна их опубликовать. Меня на это никто не уполномочивал»[256]85.

Во время Всесоюзной переписи 1926 г. сотрудники секретных отделов, выполняя, в частности, циркуляр Президиума ВЦИК от 3 декабря 1926 г., не должны были указывать свои настоящие должности, и вместо записей «делопроизводитель секретной части», «шифровальщик», «заведующий секретным отделом» и т. п. им следовало указать название того отдела, в состав которого входили секретно-директивная часть или шифротделение, (например, Секретариат, орготдел и т. п.) и должность, по тарификации равную действительно занимаемой должности[257]86.

Партийный аппарат действовал как настоящая подпольная партия во враждебном окружении   теми же методами и приемами. Но здесь необходимо существенное дополнение   в распоряжении этой партии аппарата были все государственные средства и ей подчинялись все государственные ведомства. Вот что означала на деле политика «диктатуры партии».

ОГПУ стало тайной полицией партийного аппарата. Как известно, ЦК РКП(б) с самого начала создания Всероссийской чрезвычайной комиссии заявил, что органы «ВЧК созданы, существуют и работают лишь как прямые органы партии, по ее директивам и под ее контролем»[258]87. C 1923 г. ОГПУ работало уже только по директивам партийных органов и контролировало подбор лиц, ведущих секретное делопроизводство. Секретариат ЦК возложил на Спецотдел ОГПУ также инструктирование партийных и государственных органов по вопросам шифроработы[259]88. Вся их секретная переписка должна была отправляться с этого времени только через фельдъегерский корпус ОГПУ. Этот корпус был создан в 1921 г. и сначала перевозил главным образом корреспонденцию ВЧК[260]89. Содержание его обходилось очень дорого   за отправку каждого нарочного в 1923 г. взималось 100 руб. в золотой валюте[261]90. Это в несколько раз больше, чем получал тогда в месяц средний рабочий[262]91, что само по себе является показательным для оценки сущности коммунистической власти.

Секретная корреспонденция делилась на несколько серий. Особо важная – серия «К» включала распоряжения, переписку и доклады совершенно секретного характера. Это относилось в первую очередь к материалам Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК. Корреспонденцию серии «К» следовало передавать только в руки самого адресата, который при этом был обязан оставить расписку на оболочке пакета. В случае отсутствия адресата они возвращались обратно в отправивший их аппарат фельдсвязи. Исключения допускались лишь в отношении заместителей этих лиц, их личных секретарей или других лиц, если у них имелась письменная доверенность непосредственно от адресата. Адресовать на учреждение корреспонденцию серии «К» без указания фамилии адресата запрещалось. Конверты с расписками после вручения адресату передавались для возвращения посыльному фельдсвязи ОГПУ. Ни в коем случае не допускалась задержка адресатом конвертов более суток, не говоря уже о невозвращении таковых[263]92. Причем, шифротелеграммой Сталина от 21 июня 1922 г. предписывалось возвращать их обязательно прошитыми, за сургучными печатями и передавать непосредственно заведующему Бюро Секретариата ЦК под личную расписку[264]93.

О том, насколько серьезным делом была перевозка секретной корреспонденции, особенно серии «К», свидетельствует выступление начальника фельдъегерского корпуса ОГПУ В.Н. Жукова на совещании начальников фельдотделов ОГПУ 17 марта 1929 г.: «Если вы утеряли 50 или 100 тыс. рублей, то это плохо, но если Вы утеряли пять пакетов серии «К», то это во много раз хуже. Людям, которые теряют от 5 до 15 тыс. рублей, Коллегия дает 3 – 5 лет, а людям, которые теряют два секретных пакета, дает 10 лет, а иногда и высшую меру наказания»[265]94.

Литерная корреспонденция серии «А» (срочно - секретно) и серии «В» (секретно, но не срочно) составляла строго секретную и секретную переписку государственных органов, пользовавшихся фельдсвязью ОГПУ.

Как видим, реальная власть в стране оградила себя непроницаемой завесой секретности. Немногие (кроме тех, кто имел непосредственное отношение к секретным документам) догадывались о действительном положении дел и уж тем более представляли себе, как и во имя чего делается реальная политика и что скрывается на самом деле за «диктатурой пролетариата», а затем и «народовластием», о которых постоянно твердила официальная пропаганда. Круг замкнулся уже в 1925 г., когда Спецотдел ОГПУ, руководствуясь партийной директивой, разослал всем наркоматам и центральным учреждениям, а затем и на места циркуляр, по которому с этого времени «посылка их секретных изданий в Центральную Книжную Палату отменялась и при отделе Политконтроля ОГПУ организовывалось центральное хранилище для всех секретных изданий. Впредь предлагалось высылать в этот отдел по экземпляру всех изданий   совершенно секретных, секретных и не подлежащих оглашению»[266]95.

8 июля 1926 г. СНК СССР принял специальное постановление «О порядке снабжения государственных книгохранилищ секретными изданиями», которое тоже стоит процитировать:

«Не подлежат присылке в книгохранилища:

  материалы, касающиеся шифровального и секретного делопроизводства, как-то: шифры, коды и т. п.;

  материалы, хранение которых производится наравне с шифром;

  отдельные и в сборниках секретные приказы, циркуляры, инструкции, положения и прочие издаваемые ведомствами руководящие материалы;

  стенографические секретные отчеты и протоколы съездов, совещаний, комиссий и т. п.;

  обзор работы и отчеты государственных учреждений в части выполнения ими тех или иных секретных функций»[267]96.

В конце 1920-х гг. страна уже жила в обстановке всепроникающей и всеохватывающей лжи. Вся информация, которая предлагалась народу, была строго отобрана и сфальсифицирована. В конце 1926 г. от имени ЦК во все партийные, советские и другие организации было разослано постановление, запрещавшее самостоятельную подписку на белоэмигрантскую печать, из которой думающие люди могли получить хоть какую-то правдивую информацию о положении дел в своей стране. С этого времени в местные партийные органы стали поступать только сводки материалов из зарубежной печати, подготовленные в Секретариате ЦК[268]97. А 7 января 1927 г. Секретариат принял постановление «О руководстве радиовещанием», через три дня одобренное Оргбюро ЦК[269]98. Это постановление очень знаменательно, так как касалось повседневной жизни каждого советского человека, получавшего информацию главным образом через радио. В постановлении говорилось:

«Предложить всем парткомитетам, на территории которых имеются радио-телефонные станции, взять под непосредственное руководство работу этих станций, максимально используя их в агитационных и просветительных целях. Для обеспечения политической выдержанности материалов, передаваемых по радио, и систематического партийного руководства работой радиостанции парткомитетам необходимо:

1. Выделить ответственного партийного товарища в качестве руководителя радиовещанием, отвечающего за организацию дела и содержание всех передающихся по радио материалов непосредственно перед соответствующим партийным комитетом.

2. Установить обязательный и предварительный просмотр парткомитетами планов и программ всех радиопередач.

3. Тщательно подбирать докладчиков и лекторов, принимающих участие в радиоагитации, обеспечив политически грамотный и выдержанный состав.

4. Принять меры к обеспечению охраны микрофонов с тем, чтобы всякая передача по радио происходила только с ведома и согласия ответственного руководителя…».

Только в такой обстановке непроницаемой секретности и лжи могла существовать и действовать коммунистическая власть. Ядро этой власти скрывалось под несколькими напластованиями. Можно выделить их, по крайней мере, три. Первый слой – это внешняя форма власти. В СССР, стране классического сталинизма, как и в нормальном правовом государстве с гражданским обществом, имелись политическая партия и своеобразный парламент – Верховный Совет, существовали Советы на всех уровнях (от республики до поселка), проходили выборы, созывались съезды Советов и партийные съезды, проходили многочисленные собрания партийных, комсомольских, профсоюзных организаций. Но все это было лишь бутафорией, создававшей у населения иллюзию участия в политической жизни, а в мире – имидж страны, строящей социализм. Сталинизм, будучи идеократической партийно-государственной диктатурой, прикрывался социализмом как религией – все в СССР делалось ради социализма, во имя социализма и для блага трудящихся масс. Маскировка реальной власти под идеократической оболочкой социализма таким образом не только породила ложь и двоемыслие в государственной политике страны, но и пропитала ими образ жизни ее населения.

В действительности, уже в 1920-е гг. не было никакой самостоятельности в принятии решений не только партийными, но и любыми другими съездами и конференциями. Все они предварительно согласовывались с ЦК партии[270]99. Однако иллюзия деятельного участия трудящихся в политической жизни страны существовала и многократно усиливалась массированной пропагандой идеократического характера. Эта пропаганда велась не только через средства массовой информации, находившиеся под жестким контролем партийного руководства, но и через школу, армию, комсомол, вуз.

Второй слой власти – это власть партийно-государственной бюрократии, проводившей в жизнь от своего имени директивы высших партийных органов. В этом отношении никакой самостоятельности не было ни у губкома, ни у ЦК компартии национальной республики. Все они в равной степени зависели от Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК партии. Руководствуясь правилом, введенным ноябрьским 1922 г. циркуляром ЦК за подписью Молотова и Кагановича, секретарь ЦК компартии национальной республики, крайкома или обкома ВКП(б), получив из Центра партийную директиву,  аналогичным образом действовал по отношению к нижестоящим партийным комитетам. Вот один из типичных примеров более позднего времени: 2 октября 1937 г. «всем секретарям обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий, всем председателям СНК, крайисполкомов и облисполкомов» была разослана шифротелеграмма за подписями Председателя СНК Молотова и Секретаря ЦК ВКП(б) Сталина о проведении «по каждой республике, краю, области от 3 до 6 открытых показательных процессов с привлечением крестьянских масс и широким освещением процесса в печати, приговорив осужденных к высшей мере наказания в связи с вредительством и бактериологическими диверсиями в животноводстве, приведшими к массовому падежу скота»[271]100. Следуя этой директиве, 5 октября 1937 г. Бюро Запсибкрайкома, согласовав конкретные вопросы с начальником краевого Управления НКВД Г.Ф. Горбачом и прокурором Западно-Сибирского края И.И. Барковым, приняло соответствующее постановление, разосланное затем местным райкомам партии: «Во исполнение директивы ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 2 октября принять предложение Горбача и Баркова о проведении в Ояшинском, Искитимском, Куйбышевском, Купинском, Венгеровском и Чановском районах открытых судебных процессов над врагами народа, вредителями в области развития животноводства. Установить срок проведения этих процессов 15–20 дней...»[272]101.

Был установлен также незыблемый порядок исполнения партийных директив государственными органами. Партийная директива – решение вышестоящего партийного комитета – поступала в секретную часть государственного органа, занимавшего место, соответствующее по уровню в иерархии месту партийного комитета, передавшего директиву. Заведующий секретной частью знакомил с ней руководителя своего ведомства, который, исходя из полученной директивы, принимал соответствующее постановление уже от своего имени и далее действовал как высшая власть в системе государственных органов, спуская свое постановление нижестоящим инстанциям. С середины 1920-х гг. Политбюро не просто руководило работой всех центральных учреждений (СНК, СТО, Президиум ВЦИК, Госплан и др.), но и утверждало их постановления, и заставляло «в советском порядке», т.е. от имени Советов проводить в жизнь партийные решения. Это было закреплено постановлением Политбюро от 15 октября 1925 г.[273]102

Ни в одном официальном протоколе или приказе государственных органов не должно было быть ссылки на постановление высших партийных органов. Партаппарат стремился сохранить анонимность своей власти и поддерживать имидж партии как общественно-политической организации. Поэтому вся переписка с партийными органами по вопросам директивного характера, постановления и выписки из постановлений Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК, Президиума ЦКК, а также переписка, содержащая указания на директивные постановления партии, шла под грифом «секретно». Эти материалы не следовало проводить по журналам входящих и исходящих бумаг, и никем, кроме руководителя учреждения, они не могли вскрываться. Хранить их следовало также в секретном отделе. Лишь в тех случаях, когда партийные органы обращались к советским учреждениям за содействием или присылкой необходимых сведений просто как общественная организация, документация проходила в официальном порядке. Таким образом, в общей канцелярии не должно было оставаться никаких следов директивной деятельности партии.

Этот порядок требовалось неукоснительно соблюдать. Виновные в его нарушении привлекались к партийной ответственности. Большие неприятности в 1923 г. были у заместителя Наркомвнешторга М.И. Фрумкина, нарушившего этот порядок и передавшего копию постановления пленума ЦК о монополии внешней торговли уполномоченному Наркомвнешторга Украины со ссылкой на это постановление в телеграмме торгпредам. Бюро Секретариата ЦК строго предупредило Фрумкина и еще раз указало ему на то, что «постановления ЦК оформляются в советском порядке (выделено мною. – И.П.) в виде законодательных актов или распоряжений. Поэтому сами вопросы часто по существу не являются секретными, но, наоборот, доводятся до сведения широких слоев населения в советском порядке. Секретным является порядок прохождения вопросов через партийную организацию, постановления которой являются директивой партии тому или иному члену. Поэтому каждый член партии, получив директиву партийного органа, проводит таковую в жизнь от своего имени по занимаемой должности»[274]103.

По примеру партийных директив так же под грифом «секретно» или «строго секретно» шли почти все постановления государственных органов, проходившие через соответствующую секретную часть. Оболочка секретности скрывала действительных авторов того или иного решения, покрывала их некомпетентность, делала их бесконтрольными и безответственными.

Партийно-государственная бюрократия распоряжалась гигантскими сферами экономической и социальной жизни страны, имела многочисленные привилегии, выделявшие ее уже в 1920–1930-е гг. в особый социальный слой советского общества.  В то же время все они как субъекты власти были несвободны. Достаточно вспомнить одиозную фигуру председателя Президиума ВЦИК СССР М.И. Калинина – «всесоюзного старосту Калиныча из папье-маше», – как метко охарактеризовал его Л.М. Баткин[275]104. Бюрократии в системе сталинской власти отводилась двойная роль – исполнителя директив реальной власти и одновременно ее прикрытия. Она, как верно заметили западные советологи С. Коэн и Р. Такер, больше всего напоминала сословие царских чиновников – официально привилегированный класс, который служил государству, но не управлял им[276]105.

Неконституционной, но официально признанной верховной властью в СССР являлись высшие органы партийного аппарата – Политбюро, Оргбюро и Секретариат ЦК. Решения Политбюро заносились в протокол, выписки из которого рассылались потом тем должностным лицам, которым надлежало эти решения исполнять. Постановления более высокого уровня секретности (это касалось прежде всего вопросов международной политики, развития военной промышленности и проведения репрессий) вообще не вписывались в протокол заседания Политбюро и шли под грифом «особая папка». Уже в приложении к протоколу Политбюро ЦК от 3 – 8 февраля 1922 г. имелся весьма знаменательный пункт, который вскоре стал играть основополагающую роль в секретном делопроизводстве партийного аппарата. Этот пункт гласил: «Особо секретные предложения и решения Политбюро вносятся в протокол в самой краткой форме, самое же решение заносится на особом листе. Необходимые сообщения заинтересованным лицам делаются на особом листе под их распиской, причем, безусловно и немедленно по прочтении возвращаются в Секретариат ЦК. Вся соответствующая переписка ведется только через т. Молотова (или т. Смирнова – тогда заведующего Бюро Секретариата. – И.П.)[277]106. С 1923 г. в протоколах Политбюро ЦК уже постоянно встречается вместо решения запись – «см. особую папку». Эта же система хранения наиболее секретных документов под грифом «особая папка» действовала не только в системе партийных органов, но и во всех государственных структурах и не только в Центре, но и на местах.

Характерной чертой коммунистической власти являлось то, что она не раскрывала действительных мотивов принятия своих основных решений. Делалось это вполне сознательно, так как работники партийных и государственных органов руководствовались постановлением Политбюро ЦК от 12 апреля 1923 г., суть которого заключалась в том, что «наркоматы (НКИД, НКВоен, ГПУ и др.) при внесении особо секретных вопросов в Политбюро должны были не мотивировать их в письменном виде, а вносить путем предварительного сговора (выделено мною. – И.П.) с Секретариатом ЦК»[278]107. В большинстве же случаев такие решения принимались не на заседаниях Политбюро, а на частных совещаниях у Сталина, которые не стенографировались и не протоколировались. Принятые решения передавались устно, а в отдельных случаях оформлялись как решения высших партийных органов и проводились в жизнь от имени Политбюро или просто ЦК партии. Сам факт принятия таких решений можно восстановить только по результатам последующей политики.

Действия этой реальной власти, запрятанной внутри высших партийных структур, тщательно скрывались, но любые следы имеют обыкновение оставаться. Как уже отмечалось, первое время после отхода Ленина от активной политической жизни все основные вопросы решала «тройка» – Зиновьев – Сталин – Каменев. На октябрьском 1923 г. пленуме ЦК в своем заключительном слове Троцкий оценил ситуацию так: «В Политбюро есть другое Политбюро и в ЦК есть другой ЦК»[279]108.

С августа 1924 г. эта группа превратилась в «семерку», в которую входили члены Политбюро ЦК Сталин, Каменев, Зиновьев, Бухарин, Рыков, Томский и председатель ЦКК Куйбышев. Перед официальным пленумом ЦК «семерка» предварительно собиралась на фракционный пленум, имела свою «конституцию» – по требованию одного члена она собиралась немедленно и по требованию одного любой вопрос мог быть снят с повестки дня. Чаще всего таким человеком оказывался Сталин. По словам Зиновьева, эта «семерка почти два года играла роль секретного ЦК, обсуждавшего все вопросы внутренней и внешней политики». «Семерка» имела свой шифр и псевдоним «руководящий коллектив». После того, как перешли в оппозицию и были отстранены от дел Зиновьев с Каменевым, появилась «девятка», которую составляли Сталин, Бухарин, Рыков, Молотов, Куйбышев, Калинин, Дзержинский, Фрунзе, Томский. После смерти Фрунзе его место некоторое время занимал Рудзутак. Именно к «девятке» обращались перед XIV партийным съездом Зиновьев, Каменев, Крупская и Сокольников со своей «Факционной платформой четырех». В накаленной обстановке на объединенном июльском 1926 г. пленуме ЦК и ЦКК, Зиновьев, потрясая целой папкой документов «семерки», несколько приоткрыл завесу над ее деятельностью, заявив, что «резолюции Куйбышева от «"имени ЦКК" относительно Лашевича и других делаются в кабинете Сталина», что «ассенизаторов нужно пригласить  –  для того, чтобы "разбираться" в этих "делах"»[280]109.

Практика фракционного решения основных вопросов особенно укрепилась в ходе внутрипартийной борьбы 1920-х гг. С этого времени не только «наверху», но и на местах решения стали принимать на фракционных заседаниях. Но это были не заседания оппозиции, а правящей фракционной группы в партии, которая имела своих многочисленных последователей в нижестоящих партийных и государственных структурах. Сохранилось чрезвычайно интересное письмо члена партии с 1917 г. Н. Семенова объединенному пленуму ЦК и ЦКК от 29 июля 1927 г. (копия письма была отправлена также Зиновьеву и Троцкому). Вот основные выдержки из этого письма: «У нас в районе существовал явно фракционный центр, неизвестный широким массам районной организации, который фактически (уже с 1923 г.) являлся руководящим органом района. Наиболее важные вопросы перед их постановкой в районе ставились предварительно на обсуждение этого центра. Решения эти проводились нами, руководящей группой РК, через аппарат райкома, несмотря на то, что данный орган не предусмотрен ни уставом партии, ни решениями партсъездов». Автор письма сообщает о том, что дело доходило вплоть до того, что отрабатывались инструкции для поведения на съезде: «...когда будет оглашаться список почетного президиума, то тт. Сталину, Бухарину, Молотову, Рыкову надо похлопать как следует, а при оглашении имен тт. Зиновьева, Каменева, Крупской от аплодисментов, мол, надо воздержаться... Такие совещания, – добавляет автор письма, – созывались и после XIV съезда. На них приглашались надежные люди, главным образом, секретари крупных ячеек, несколько директоров и профессионалистов, затем инструкторы РК и завотделами». Главное же, что протоколов этих совещаний не велось. А было их в том районе с декабря 1925 г. по март 1927 г. примерно 10–12[281]110.

Такая конспиративная власть является сущностной чертой сталинизма. СССР дал классический пример ее организации и действия. Ни о какой законности при этом не могло быть и речи. Л. Каганович без обиняков выразил кредо сталинизма в своем выступлении в Институте советского строительства и права 4 ноября 1929 г.: «Мы отвергаем понятие правового государства. Если человек, претендующий на звание марксиста, говорит всерьез о правовом государстве и тем более применяет понятие "правового государства" к советскому государству, то это значит, что он идет на поводу буржуазных юристов, это значит, что он отходит от марксистско-ленинского учения о государстве»[282]111. Сталину, как точно оценили его практику современные юристы-историки  В.Н. Кудрявцев и А.И. Трусов, «для укрепления собственной неограниченной власти право требовалось не как система норм, выработанных обществом и государством в ходе их естественно-исторического развития, но прежде всего как система приказных законов, навязанных обществу правящей верхушкой, либо попросту самим диктатором».  В сталинский период российской истории законченное оформление получил  такой своеобразный феномен, как политическая юстиция, органы которой находились в полном распоряжении высшего руководства страны[283]112.

Скрытое не только от государства, но и от собственной партии тайное делопроизводство по осуществлению реальной политики в стране определяло неформализованность этой власти и безграничность ее действия. Эта власть была поистине необъятна, но невозможно было указать на ее конкретные проявления, на способы принятия решений и методы их осуществления. Сталин, как Генеральный секретарь ЦК, и другие руководящие деятели партии, которых он время от времени приближал к себе, были известны и занимали высокие должности в официальных структурах власти, но их деятельность по выработке судьбоносных для страны решений проводилась, как тогда выражались представители партийной верхушки, «за спиной» ЦК и его пленумов и оставалась тайной для партии и тем более для общества. За кулисами официальной деятельности партийной верхушки остались подготовка создания СССР, реальная история разгрома оппозиций 1920-х гг., осуществление насильственной коллективизации и, говоря словами Н. Валентинова, «пьяной сталинской сверхиндустриализации»[284]113, создание военной промышленности, вся «кухня» Большого террора, сговор с Гитлером, «изнанка» Великой Отечественной войны, обстоятельства создания «социалистической» системы и атомной бомбы, да и сама смерть Сталина – одна из загадок советской истории.

Чрезвычайно точно понял суть политической системы при Сталине замечательный советский писатель Василий Гроссман, написавший еще в 1950-е гг.: «Лицемерие Сталина ясно выразило лицемерие его государства. И лицемерие это главным образом выражалось в игре в свободу... Умерщвленная свобода стала украшением государства, но украшением не бесполезным. Мертвая свобода стала главным актером в гигантской инсценировке, в театральном представлении невиданного объема. Государство без свободы создало макет парламента, выборов, профессиональных союзов, макет общества и общественной жизни. В государстве без свободы макеты правлений колхозов, правлений союзов писателей и художников, макеты президиумов райисполкомов и облисполкомов, макеты бюро и пленумов райкомов, обкомов и центральных комитетов национальных компартий обсуждали дела и выносили решения, которые были вынесены заранее совсем в другом месте. Даже Президиум Центрального Комитета партии был театром.

Этот театр был в характере Сталина. Этот театр был в характере государства без свободы. Поэтому государству и понадобился Сталин, осуществивший через свой характер характер государства»[285]114.

Процесс превращения большевистской партии в институт власти имел две стороны: во-первых, создание «партии аппарата» внутри партии и, во-вторых, превращение ее в лжепартию, особую «партию масс», партию-бутафорию. Внешне все в этой лжепартии было, как и и в нормальной политической партии. У нее были свои программа и устав, собирались членские взносы, происходили открытые и закрытые собрания, «выборы» руководства, прием и исключение. Но члены партии не только не принимали никаких политических решений, но и не участвовали в их выработке, более того, не знали о том, что происходит в аппарате их партии и не имели реальной информации о положении дел в стране. Краешек этой информации приоткрывался лишь в переломные моменты ее истории, когда на закрытых партийных собраниях зачитывались закрытые письма Центрального Комитета. Руководство КПСС поддерживало иллюзию существования в стране нормальной многомиллионной политической партии так же целенаправленно, как оно скрывало природу своей власти.

Процесс изменения партии, превращение ее в партию-бутафорию определился тогда же -  в 1922 - 1923 гг. До того времени партия большевиков являлась все же политической партией. Несомненно, это была особая партия, партия нового типа, по-военному жестко централизованная. Уже в первые годы противники большевизма отмечали главную черту, которая отличала большевиков от меньшевиков и других социалистов,   это «чисто ленинская внутри- и межпартийная тактика, основанная на чисто военной дисциплине, на беспрекословном, повсеместном и одновременном подчинении всех членов партии распоряжениям и инструкциям ЦК, т. е. самого Ленина»[286]1.

Особо проницательные люди   Г.В. Плеханов, Р. Люксембург и др., очень рано увидели в большевистской партии зародыш ее последующего вырождения в клику руководителей, но, пожалуй, самый ранний и проницательный прогноз принадлежит Л. Троцкому. В его брошюре «Наши политические задачи», написанной в 1904 г., в которой он дал резкую критику организационных планов Ленина, имелось следующее весьма характерное замечание: «Аппарат замещает партию, Центральный Комитет замещает аппарат, и, наконец, диктатор замещает Центральный Комитет». Правда, в конце жизни, приводя эту цитату в своей книге «Сталин», Троцкий отрицал тезис о том, что «сталинизм был полностью заложен в методах Ленина». По его мнению, организационная политика Ленина не представляла одной прямой линии. Ленину не раз приходилось давать отпор излишнему централизму в партии и апеллировать к низам против верхов. «В конце концов,   писал Троцкий,   партия в условиях величайших трудностей, грандиозных сдвигов и потрясений сохраняла необходимое равновесие элементов демократии и централизма». Однако, как бы ни пытался Троцкий убедить читателей в том, что «нарушение этого равновесия явилось не логическим результатом организационных принципов Ленина, а политическим результатом изменившегося соотношения между партией и классом», предпосылки сталинизма были заложены именно в организационных принципах ленинской партии. Стоило Ленину, отличавшемуся особой маневренностью и гибкостью в политике, в том числе и организационной, уйти со сцены, а прийти человеку, у которого «к массам, к событиям, к истории, по словам Троцкого, не было другого подхода, как через аппарат»[287]2, то сразу же началось стремительное перерождение партии большевиков в институт власти. Вне всякого сомнения, корень зла был именно в основах этой партии, раз все зависело от воли одного человека.

Тем не менее, первые два десятилетия своего существования это была партия единомышленников. «Мы идем по крутому обрыву, крепко взявшись за руки»,   писал Ленин. Специфика жестко централизованной партии, сделавшей ставку на трудящиеся массы и стремившейся к повсеместной организации своих ячеек и поддержанию тесной связи с ними, стала огромным преимуществом в борьбе за власть. Далеко не случайно Ленин писал в своей работе «Что делать?»: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию!». Еще в 1902 г. он понял преимущества именно такой организации партии и возможность ее создания в России для осуществления своей главной цели   взятия власти. Противники Ленина, говоря о том, что «самое страшное, чего можно было ожидать, свершилось», тем не менее, признавали не только факт «катастрофического ухода масс к Ленину», но и то, что «с технической стороны предприятие (Октябрьский переворот   И. П.) было проведено артистически»[288]3.

Деятельность партии в период с 1917 по 1922 г., свидетельствующая о том, что насилие уже тогда было главным способом борьбы за утверждение своей власти, - это особая тема. Однако необходимо помнить, что этот способ, такие принципы деятельности признавали тогда все лидеры большевистской партии и вся партийная масса. «Я не представляю себе,   писал Троцкий,   что в человеческой истории можно найти другой пример такой солидарности, такого идеалистического подъема, такой преданности, такого бескорыстия, какие отличали большевистскую партию и находили свое отражение в ее правящем штабе. Были трения, конфликты, словом все, что свойственно людям. Члены ЦК были людьми, и ничто человеческое им не было чуждо. Но особая эпоха поднимала их над самими собой. Ничего не идеализируя и не закрывая глаза на человеческие слабости, можно все-таки сказать, что в партии царила в те годы атмосфера горных высот»[289]4.

Под словами Троцкого «насилие может играть огромную революционную роль. Насилие большевиков над буржуазией, над меньшевиками, над эсерами дало   при определенных исторических условиях   гигантские результаты» мог подписаться в годы революции и гражданской войны любой член большевистской партии. Трагедия старых большевиков в 1937 г. была предопределена в самом начале их пути, когда они избрали в качестве основного способа своих действий насилие, думая, что, взяв власть, уничтожив враждебные классы и устранив эксплуатацию, тем самым создадут необходимые условия для созидательного движения к светлому будущему. Этот выбор привел сначала их, а потом и всю страну, завоеванную ими, к катастрофе.

Ленин всегда считал, что большевистская партия должна быть малочисленной. Недаром он рассматривал ее именно как «ядро профессиональных революционеров». Партия значительно выросла ко времени Октябрьского переворота   с 24 тыс. чел. в феврале 1917 г. до 400 тыс. в октябре, и Ленина это очень беспокоило, тем более, что «цвет» партии погиб на фронтах гражданской войны. В 1919 г. Ленин считал достаточным иметь партию в 200 тыс. при численности рабочих, объединенных тогда в профсоюзы, в 4 млн, т. е. рекомендовал, чтобы это соотношение было 1 к 20, не более[290]5. «Показных членов партии нам не надо и даром. Единственная правительственная партия в мире, которая заботится не об увеличении числа членов, а о повышении их качества, об очистке партии от "примазавшихся", есть наша партия   партия революционного рабочего класса»[291]6. Далее, в своей работе «Детская болезнь "левизны" в коммунизме», он продолжал: «Мы боимся чрезмерного расширения партии, ибо к правительственной партии неминуемо стремятся примазаться карьеристы и проходимцы, которые заслуживают только того, чтобы их расстреливать. Последний раз мы широко открыли двери партии   только для рабочих и крестьян   в те дни (зима 1919 г.), когда Юденич был в нескольких верстах от Питера, а Деникин в Орле (ок. 350 верст от Москвы), т. е. когда Советской республике угрожала отчаянная, смертельная опасность и когда авантюристы, карьеристы, проходимцы и вообще нестойкие люди никоим образом не могли рассчитывать на выгодную карьеру (а скорее могли ожидать виселицы и пыток) от присоединения к коммунистам»[292]7. Трудно освободиться от эмоций, цитируя эти строки со словами «расстрелять», «виселицы и пытки» и т. п., однако видение Лениным образа будущей партии здесь очевидно.

Соглашаясь на чистку партии в 1921 г., подавляющее большинство ее членов искренне верило, что таким образом удастся избавиться от карьеристов, и не предполагало, что очень скоро чистки станут главным средством освобождения от наиболее мыслящих членов партии. После чистки 1921 г. численность партии сократилась с 650 тыс. до 490 тыс. чел., т. е. на 24 %. Ленин настаивал на том, чтобы закрепить результаты чистки более строгими условиями приема. И вот здесь следует обратить особое внимание на позицию Ленина в вопросе о численности партии и ее составе. Это   принципиальное положение, по которому впоследствии произошло расхождение между ним и новым руководством партии. Позиция Ленина подробно и обстоятельно изложена в книге А. Зимина «Истоки сталинизма». Выделим в этом вопросе самые основные моменты, опираясь на результаты его исследования.

После чистки партии в 1921 г. Ленин уделял особое внимание тому, чтобы сделать условия приема в нее более жесткими. Этот вопрос обсуждался на XI съезде РКП(б), и Ленин в нем был бескомпромиссен. Он согласился принять за основу первоначальный проект тезисов, подготовленный к съезду Зиновьевым, но предложил установить более строгие требования при переводе из кандидатов в члены партии. «Следует, по-моему, для рабочих требовать трех лет стажа, для крестьян и красноармейцев   четырех, остальным   пять лет». Зимин заметил, что написано это дополнение было 9 марта 1922 г., а впервые напечатано лишь в 1964 г.

Ознакомившись с переработанным проектом, утвержденным Политбюро (на заседании которого он не присутствовал), Ленин в специальном письме просил перенести на пленум ЦК вопрос о кандидатском стаже для будущих членов партии: «Я считаю крайне важным удлинить стаж для приема новых членов в партию. У Зиновьева стаж определен в 1,5 года для рабочих и год для остальных. Предлагаю оставить полгода только для тех рабочих, которые не меньше 10 лет пробыли фактически рабочими в крупных промышленных предприятиях. Для остальных рабочих назначить 1,5; 2 года назначить для крестьян и красноармейцев и 3 года для всех остальных. Особое изъятие допускается с совместного разрешения ЦК и ЦКК.

Я считаю крайне опасным оставить без изменения предлагаемые Зиновьевым краткие сроки. Несомненно, что у нас постоянно считаются за рабочих такие лица, которые ни малейшей серьезной школы, в смысле крупной промышленности, не прошли. Сплошь и рядом в категорию рабочих попадают самые настоящие мелкие буржуа, которые случайно и на самый короткий срок превратились в рабочих. Якобы пролетарский характер нашей партии на самом деле нисколько не гарантирует ее от возможного перевеса, и притом в самый короткий срок, элементов мелкохозяйских. Короткие сроки стажа будут означать на деле полнейшее отсутствие всякой серьезной проверки того, являются ли кандидаты действительно сколько-нибудь испытанными коммунистами. Если у нас имеется в партии 300 – 400 тыс. членов, то и это количество чрезмерно, ибо решительно все данные указывают на недостаточно подготовленный уровень теперешних членов партии. Поэтому я усиленно настаиваю на необходимости удлинить сроки стажа и затем дать поручение Оргбюро выработать и строго применять правила, которые бы действительно делали стаж серьезнейшим испытанием, а не пустой формальностью.

Я думаю, вопрос этот надо особенно тщательно обсудить на съезде»[293]8.

Однако пленум ЦК не прислушался к предостережениям Ленина, и тогда он обратился ко всем членам ЦК со вторым письмом: «Прочитав решение пленума от 25.III. по вопросу о сроках кандидатского стажа для вступления в партию новых членов, я бы хотел оспорить это решение на съезде. Но, опасаясь, что выступить на съезде не смогу, прошу прочесть следующие мои соображения.

Нет сомнения, что наша партия теперь по большинству своего состава недостаточно пролетарская. Со времени войны фабрично-заводские рабочие в России стали гораздо менее пролетарскими по составу, чем прежде, ибо во время войны поступали на заводы те, кто хотел уклониться от военной службы. Далее, надо принять во внимание, что соблазн вступления в правительственную партию в настоящее время гигантский. Полугодовой стаж для рабочих ни в коем случае не в состоянии остановить этот напор (элементов мелкобуржуазных и прямо враждебных всему пролетарскому), ибо нет ничего легче, как подстроить такой короткий стаж искусственно, тем более что для весьма многих интеллигентских и полуинтеллигентских элементов поступление в рабочие при наших условиях ровно никаких трудностей не представит. Из всего этого я делаю вывод, что мы должны значительно увеличить сроки кандидатского стажа, и если оставлять 6 месяцев для рабочих, то безусловно необходимо, чтобы не обманывать себя и других, определить понятие "рабочий" таким образом, чтобы под это понятие подходили только те, кто на самом деле по своему жизненному положению должен был усвоить пролетарскую психологию. Поэтому необходимо облегчить освобождение партии от тех ее членов, которые совсем не являются коммунистами, проводящими вполне сознательно пролетарскую политику. Я не предлагаю новой генеральной чистки партии, ибо думаю, что это сейчас практически неосуществимо, но найти какие-либо средства фактической чистки партии, т. е. к уменьшению ее состава необходимо»[294]9.

Своему письму-обращению, как считает Зимин, Ленин придавал столь серьезное значение, что сделал к нему приписку: «Если возможно, я бы просил читающих это обращение членов ЦК ответить мне хотя бы короткой телефонограммой на имя одной из секретарш СНК». До сих пор не опубликован ни один ответ членов ЦК на обращение Ленина, неизвестно, было ли оно вообще доведено до их сведения. Известно лишь то, что XI съезд утвердил резолюцию, предложенную комиссией, в основном оставившей  тот план ЦК, который Ленин оспорил[295]10. Резолюция съезда «Об укреплении и новых задачах партии» установила для всех рабочих без различия (а не только для тех, кто проработал в промышленности не менее 10 лет), а также для красноармейцев из рабочих и крестьян полугодовой кандидатский стаж[296]11.  Зимин правильно заметил, что «для сегодняшнего историка не может подлежать сомнению, что здесь перед нами одно из тех событий (именно событий!), которые уже очень скоро оказались решающими для возникновения возможности сталинской деформации пролетарской партии под маской ее пролетаризации»[297]12.

Процесс массового расширения партии начался вскоре после смерти Ленина. В советской исторической литературе он неразрывно связывался с так называемым ленинским призывом. «Единение трудящихся с партией, их желание продолжить дело Ленина,   писали авторы многотомной "Истории КПСС",   нашло реальное выражение в массовом стремлении передовых рабочих и крестьян вступить в РКП(б)». И ЦК партии только «одобрил и поддержал массовое стремление рабочих вступить в ряды ленинской партии. Чтобы придать ему организованный характер, пленум ЦК, состоявшийся 29 и 31 января 1924 г., объявил ленинский призыв в партию. Пленум подчеркнул также, что тяга передовых рабочих в партию наблюдалась и в предшествовавший период, на основе чего еще XIII партийная конференция поставила задачу вовлечь в РКП(б) не менее 100 тыс. промышленных рабочих»[298]13. Однако нигде не говорилось ни о том, что этот ленинский призыв был частью политики «диктатуры партии», политики, которая готовилась задолго до XIII конференции, ни о том, что она находилась в прямом противоречии с представлениями Ленина о пролетарской партии.

Подводя итоги ленинского призыва на XIII съезде РКП(б), Молотов признал, что «за последнее время организационные вопросы приобрели исключительное значение»[299]14. А в ответ на заявление Троцкого о том, что никто не предвидел того, что случилось во время ленинского призыва, прямо заявил, что «мы к этому очень серьезно готовились» и что лозунг ленинского призыва «вышел из руководящих органов партии»[300]15.

Вопрос о широком привлечении рабочих в партию остро встал осенью 1923 г. в связи с возникшей оппозицией тогдашнему руководству партии. «Перед партией,   говорилось в отчете ЦК за сентябрь-октябрь 1923 г.,   теперь стоит задача привлечь в свои организации новый слой пролетариев, который уже теперь сочувственным кольцом окружает наши ячейки на заводах и фабриках. Мы имеем такие постановления некоторых организаций промышленных губерний (Иваново-Вознесенск, Нижний Новгород), где проводится широкая кампания по привлечению рабочих в партию, где эта кампания захватывает уже теперь тысячи рабочих. Партия может только приветствовать инициативу этих организаций, и теперь перед нами стоит задача развернуть эту работу в общепартийном масштабе»[301]16. Тогда же на места был направлен циркуляр ЦК за подписью Молотова «Об изучении вопроса приема и исключения рабочих, занятых в производстве». Для начала запрашивалось 26 партийных организаций[302]17. 13 декабря 1923 г. по предложению Сталина Политбюро утвердило решение Оргбюро ЦК от 10 декабря о приеме в партию без прохождения кандидатского стажа[303]18.

И еще один интересный факт. 19 января 1924 г. Орготдел ЦК просил довести до сведения делегатов XI Всероссийского съезда Советов объявление о том, что 21 января 1924 г. в 14 часов в кабинете заведующего Орготделом ЦК И. И. Короткова состоится совещание представителей промышленных районов по вопросам вовлечения в партию рабочих от станка и приближения ячеек к производственной деятельности предприятий[304]19. В тот же день в 18.50 умирает Ленин и объявляется ленинский призыв. Неизбежно возникает мысль о неслучайности такого совпадения. Не было ли все это тщательно спланированной акцией?

Политика массового увеличения численного состава коммунистов имитировала демократизацию партии и выглядела как убедительный ответ на обвинения оппозиции в зажиме внутрипартийной демократии и бюрократическом перерождении партии. Опираясь на факт массового вступления рабочих в партию, ее руководство могло теперь сколько угодно демагогически рассуждать о внутрипартийной демократии, скрывая свои реальные политиканские цели. «Разговоры в речах оппозиционеров о демократии,   разглагольствовал Сталин на XIII съезде РКП(б),   есть пустая болтовня, а вот когда рабочий класс посылает в партию 200 тыс. новых членов   это настоящий демократизм. Наша партия стала выборным органом рабочего класса. Укажите мне другую такую партию. Вы ее не укажете, ибо ее нет еще в природе. Но странное дело, даже такая мощная партия нашим оппозиционерам не нравится. Где же они найдут лучшую партию на земле? Боюсь, как бы в поисках за лучшей им не пришлось перекочевать на Марс»[305]20.

Предостережение Ленина об опасности вступления в партию деклассированных элементов было отброшено новым руководством партии, отброшено простым демагогическим заявлением Зиновьева о том, что «процесс деклассирования и распыления рабочего класса, несомненно, прекратился. Улучшился качественный состав пролетариата. Вырос его культурный уровень. Революция подняла в культурном отношении рабочую массу на небывалую высоту». Зиновьев много говорил по этому поводу в своей многозначительной статье «Новые задачи партии», опубликованной в «Правде» 7 ноября 1923 г.

Действительное положение в партийных организациях резко отличалось от пространных речей Г. Зиновьева. По итогам партийной переписи 1922 г., 75,1 % коммунистов имели низшее образование и только 0,6 %   высшее[306]21. Петроградская организация, считавшаяся самым передовым отрядом рабочего класса, на деле занимала одно из первых мест среди партийных организаций крупных промышленных центров по отрицательным явлениям. Пьянство,   как говорилось в негласном обзоре ГПУ,   «продолжалось систематически весь 1922 год, в текущем году непрерывно развивалось до настоящего момента как в городе, так и в уездах. Пьянствовали не только одиночки, но и целые коллективы фабрично-заводских предприятий»[307]22.

Естественно, что положение в провинциальных парторганизациях было еще хуже. Вот, к примеру, характеристика Новониколаевской организации, причем это   официальная характеристика, скрывавшая темные стороны жизни. Тем не менее: «Наша организация   в подавляющем большинстве крестьянская, не имеющая опыта не только подпольной работы, но и революционного периода. Члены партии, в большинстве вошедшие в 1920 году, до настоящего времени не смогли овладеть в достаточной мере политическими знаниями, благодаря чему иногда оказываются неустойчивыми, подвергаются мелкобуржуазному влиянию (пьянство, хозяйственное обрастание), становятся пассивными и не интересуются партработой»[308]23.

Ленинский призыв, «вышедший из руководящих органов партии», имел с самого начала чисто политиканские цели. «Это будет,   говорил Зиновьев,   маленькая спасительная "революция" в партии в лучшем смысле этого слова, хорошая "октябрьская" большевистская революция, когда вместо 50 тыс. рабочих от станка мы будем иметь 150 тыс. и когда некоторую часть непролетарских элементов, которые оказались плохими коммунистами, мы попросим очистить наши ряды»[309]24. А цели были вполне определенные: под лозунгом единства партии, т. е. с молчаливого одобрения господствующей фракционной группы   борьба с любыми проявлениями инакомыслия и проведение своей групповой политики. Причем, используя резолюцию Х съезда «О единстве партии», эта группа сама обвиняла во фракционности любого, кто осмеливался иметь свое мнение. «Аппарат подавляет всякую мысль под видом фракционности»,   говорил представитель оппозиции Т. Сапронов на одном из собраний в декабре 1923 г.[310]25 Однако состав правящей фракционной группы в партии постоянно менялся, и вскоре Зиновьев с Каменевым, а затем и Бухарин попали в ловушку, которую сами так активно устраивали Троцкому в 1923-1924 гг.

Уже в 1923 г., когда шел стремительный процесс обособления партийных комитетов и вошла в систему практика принятия решений только высшим руководством партии, рядовая масса партийцев была отрезана от информации о положении дел в партии и стране   образовалась «зияющая дыра в области внутрипартийной информации»,   как писал Евг. Преображенский[311]26. А люди, отрезанные от информации или знающие только одну сторону дела, легче всего становятся объектом манипуляции. Дискуссия, развернувшаяся осенью 1923 г., ярко продемонстрировала этот факт. Она была непонятна рядовым коммунистам и показала полное незнание ими того, что происходит в эшелоне высшего партийного руководства. Партия не знала ни писем Троцкого, ни «Заявления 46-и», которые дали толчок дискуссии. К тому же в ходе ее выявилось, что газета «Правда» давала одностороннюю информацию, о чем свидетельствовал конфликт, происшедший в редакции в конце декабря 1923 г., когда два сотрудника отдела «Партийная жизнь» отказались выполнять указания секретаря Сталина А.М. Назаретяна.

Немало «поработали», направленно ориентируя местные комитеты партии, члены ЦК и ЦКК: Ярославский   в Тверской губернии, Киров и Орджоникидзе   в Закавказье, Скрыпник   в Черниговской, Сокольников   в Ярославской, Сольц   в Вятской губерниях, Микоян   на пленуме Юго-Восточного бюро ЦК, Угланов   в Нижнем Новгороде, Ворошилов   на Северном Кавказе и т. д. Губкомы же в свою очередь «резко и определенно» изложили свою точку зрения на дискуссию в письмах к нижестоящим партийным комитетам. В результате оппозиционные настроения на местах оказались незначительными и терялись в общем шуме одобрения линии ЦК. Ходили слухи о распоряжении Зиновьева отпустить из специального фонда Политбюро заводским и фабричным ячейкам необходимые средства на пропаганду и поддержку позиции ЦК во время партийной дискуссии[312]27. Кроме того, секретари местных губкомов и обкомов специальной директивой Секретариата ЦК обязывались выбрать делегатами на XIII партийную конференцию только тех, кто занимал платные ответственные должности в губернских и областных организациях и всецело поддерживал политику Центрального Комитета. От заводских и фабричных комячеек могли быть делегированы лишь те коммунисты, ответственность за которых брали на себя секретари ячеек. То же и от Красной Армии   кандидатуры следовало согласовывать на совместных совещаниях политруков и политкомов с секретарями губкомов и обкомов. Перед отъездом на конференцию делегаты получили дополнительную инструкцию о том, как вести себя на конференции[313]28. В результате Секретариату ЦК удалось добиться того, что на ней не было ни одного представителя оппозиции в качестве делегата с правом решающего голоса, и фракционная группа в высших органах партии смогла провести все свои решения   XIII партийная коференция не только осудила оппозицию как проявление мелкобуржуазного уклона в партии, но и, как уже говорилось, приняла решение опубликовать седьмой пункт резолюции Х съезда «О единстве партии». Без единого возражения номенклатурные делегаты выслушали слова Сталина о том, что «некоторые товарищи фетишизируют, абсолютизируют вопрос о демократии, думая, что демократия всегда и при всяких условиях возможна, демократии развернутой, полной демократии, очевидно, не будет»[314]29.

Но за пределами зала, где проходила конференция, ситуация складывалась менее спокойная - после известия о принятых решениях, которыми отвергались поправки оппозиции, в ряде ячеек столичных воинских частей ОГПУ и некоторых фабрик и заводов состоялись экстренные собрания. Их участники отказались признать обязательными для себя резолюции конференции о рабочей демократии. Выступавшие требовали созыва другой конференции, делегаты которой будут подобраны организациями не «по циркулярам Сталина и Зиновьева», а избраны тайным голосованием. Резкие резолюции были приняты также в трех полках Московского гарнизона и в одном отряде особого назначения войск ОГПУ. В них говорилось о монополизации власти Политбюро, возглавляемого лицами, давно утратившими всякое доверие трудящихся масс и рядовых партийцев. Рабочие собрания, на которых выступали защитники рабочей демократии, состоялись и в день смерти Ленина, 21 января. А ночью были произведены первые аресты, продолжавшиеся и в последующие дни[315]30.

В то же время Политбюро принимает решение усилить террор против сочувствующих оппозиции и о чистке партийных организаций[316]31. Одновременно на места был отправлен циркуляр ЦК, согласно которому все дискуссии в низовых партийных организациях допускались впредь только с разрешения партийного комитета, на него возлагалась ответственность перед губкомом за характер дискуссии и принятые резолюции[317]32.

Так что обстановка, в которой высшее руководство партии приняло решение о проведении ленинского призыва, была далека от эйфории. Господствующая фракционная группа стремилась обезопасить себя прежде всего от оппозиционных выступлений. Рабочие, - писал Ст. Иванович в 1924 г., - «вовлеченные в лоно РКП прельстительными выгодами, во всяком случае перестают быть опасными, теряют свое классовое лицо и свою классовую психологию, становятся членами господствующего сословия, хотя бы на их долю доставались жалкие объедки с комиссарского стола»[318]33.

Вместе с тем вовлечение рабочих в партию преследовало еще одну цель - создание негласной агентуры ОГПУ среди трудящихся масс. Не случайно тогда же стали распространяться сведения о секретном постановлении Политбюро влить в их ряды новые отряды секретных агентов, которым поручалось не останавливаться ни перед какими средствами провокации и обмана, чтобы внести раскол в рабочее движение[319]34. Скорее всего, именно таким образом в широких кругах было воспринято известие о массовом приеме в партию. На XIV съезде ВКП(б) член ЦКК С.И. Гусев выразил распространенное мнение: «Ленин нас когда-то учил, что каждый член партии должен быть агентом ЧК, т. е. смотреть и доносить. Я не предлагаю ввести у нас ЧК в партии. У нас есть ЦКК, у нас есть ЦК, но я думаю, что каждый член партии должен доносить. Если мы от чего-либо страдаем, то это не от доносительства, а от недоносительства»[320]35 .  

Для проведения ленинского призыва был установлен трехмесячный срок   с 15 февраля до 15 мая, а для отдаленных районов страны, некоторых национальных республик и областей продлен до 1 октября 1924 г. Спущена была и разнарядка о возможном числе новых членов партии, причем ставка делалась на рабочих от станка. «Прием интеллигентов и служащих в нашу партию (т. е. наиболее думающих людей   И. П.),   говорил Молотов,   конечно, будет ограничен очень небольшим количеством, главным образом, теми из них, которые прошли школу комсомола и которые имеют уже достаточно хорошую политическую подготовку для того, чтобы войти в наши партийные организации»[321]36. В «Инструкции по приему в партию рабочих от станка», подписанной Молотовым и опубликованной в «Правде» 12 февраля 1924 г., подчеркивалось, что «особое внимание партийных комитетов обращается на то, чтобы это указание соблюдалось с точностью». Более того, партийным комитетам рекомендовалось рассматривать заявления вступающих и без обычных рекомендаций, при условии, если вступающий рекомендован общим собранием рабочих предприятия и принят на открытом собрании ячейки. Особое внимание обращалось при этом на вовлечение в ряды партии рабочих-комсомольцев. Далее шло очень существенное замечание – «определенного производственного стажа ставить не следует». Это было прямым нарушением как прежних условий приема, так и требования Ленина, который настаивал на кандидатском стаже в полгода только для рабочих, не менее 10 лет проработавших на крупных промышленных предприятиях. Таким образом, ленинский призыв сознательно открывал «двери» в партию для люмпен-пролетариата.

Одновременно с массовым вступлением в партию рабочих от станка начался процесс чистки партийных организаций от коммунистов, поддерживавших оппозицию или активно ей сочувствовавших. Куйбышев на XIII съезде РКП(б) прямо признал: «Мы сочли необходимым именно в этот момент, когда мы принимаем в свою среду массу пролетариев, очистить партию от примазавшихся элементов, в первую очередь в Московской, Ленинградской, Пензенской и Одесской организациях»[322]37, т. е. там, где оппозиционные настроения были наиболее сильными. Знаменательно, что подавляющее большинство членов комиссий, занимавшихся чисткой, являлись пролетариями и почти половина   рабочими от станка[323]38. Это была первая проверка их пригодности в качестве бездумных исполнителей.

По сведениям, полученным из Москвы, Петрограда и других крупных городов, до 1 февраля 1924 г., по указанию органов ОГПУ и парткомов, с правительственной службы было уволено 276 членов партии, поддерживавших оппозицию. Распоряжением Наркомпроса до 5 февраля всем комячейкам вузов следовало предоставить списки тех, кто голосовал «за» при проведении резолюций, не поддерживавших ЦК во время дискуссии, с целью лишить их правительственной стипендии[324]39. Общая проверка студенчества на предмет политической благонадежности, организованная по директиве ЦК, должна была закончиться к июню 1924 г.[325]40

В ночь на 23 января 1924 г. в Москве прошли многочисленные аресты среди советских служащих, учащейся молодежи, безработных рабочих, бывших членов РКП(б). В числе арестованных были коммунисты - сторонники рабочей демократии, перешедшие к активным выступлениям и развившие агитацию в красноармейских частях[326]41. До 1 марта из промышленных районов Украины на поселение в Семиреченскую область и Алтайский край было отправлено 262 рабочих, из них 42 коммуниста, участвовавших в оппозиции, а с 1 по 8 марта из правительственных учреждений Москвы уволено 2 035 чел., 29 % из них   бывшие коммунисты-оппозиционеры[327]42.

Прием в партию в основном закончился к XIII съезду РКП(б) (23   31 мая 1924 г.). За это время было подано более 350 тыс. заявлений; 241,6 тыс. рабочих стали коммунистами. В результате численность партийных ячеек на предприятиях выросла в 2,5   3,5 раза, что привело к организации новой структуры в иерархии партийных комитетов   цеховых коллективов, которые объединялись в общезаводскую или в общефабричную ячейку во главе с партийным бюро. На многих предприятиях «ленинцы» в 2   3 раза превосходили по численности прежний состав коммунистов. И хотя, как отмечалось в материалах Информотдела ЦК, «ленинцы плохо усвоили суть последней дискуссии в партии, на общих собраниях ячеек они были активнее старых членов партии»[328]43. Решением пленума ЦК от 31 марта 1924 г. всем им было предоставлено право решающего голоса при выборе делегатов на съезд, что явилось еще одним прямым нарушением действовавшего партийного устава. Но политиканские цели тогдашнего руководства партии - пока еще «тройки»   Зиновьев – Сталин   Каменев   были достигнуты. Выступления лидеров оппозиции - Троцкого и Преображенского - потонули в общем хоре голосов, поддерживавших господствующую фракционную группу. Никто не захотел прислушаться и к сообщению Б. Суварина о том, что во время дискуссии «распространялось множество клеветы и лжи, направленной против оппозиции в РКП и в особенности против Троцкого»[329]44. Съезд полностью одобрил резолюции о партстроительстве и об итогах дискуссии, принятые XIII Всесоюзной партийной конференцией. Но главное   это то, что он оставил без внимания ленинское «Письмо к съезду», которое было зачитано «по делегациям» и на общих заседаниях не обсуждалось. Каменеву и Зиновьеву не стоило больших усилий убедить такой съезд в необходимости оставить Сталина на посту Генерального секретаря. Одновременно с этим господствующая группа неустанно клялась в своей верности ленинизму и новому «символу веры»   единству партии.

Выступая на общем собрании бюро партийных организаций Ленинграда, Зиновьев, захлебываясь от восторга, делился своими впечатлениями о съезде. «Съезд производил впечатление, будто передовики рабочего класса построились в непроницаемое каре вокруг ЦК. Это была большевистская стена. Это было спокойное железное единство, такая абсолютная решимость, какой уже давно не видели на наших съездах. Это была такая сплоченность, что иголкой нигде не проткнешь». И далее Зиновьев раскрыл карты: «Оппозиция требовала, чтобы мы рассмотрели резолюции XIII Всесоюзной партконференции, где она была охарактеризована как мелкобуржуазный уклон. Мы требовали от имени ЦК подтверждения постановления конференции. Съезд целиком и полностью подтвердил решение XIII Всесоюзной партконференции. Решался вопрос громадной важности: быть ли нам лоскутной партией разжиженного большевизма или монолитной партией настоящего ленинского большевизма. Вопрос о том, будет ли партия лоскутной или монолитной, решен бесповоротно. Кто попытается вернуть нашу партию к дискуссии, кто попытается доказать демократизм своих фракций, того партия уже будет высмеивать»[330]45.

Буквально через год Зиновьев и Каменев сами предприняли такую попытку на XIV съезде, и делегаты съезда, представители новой, ими же созданной партии, не давали им говорить и по-хамски высмеивали. Действительно, говоря словами Троцкого, «трудно придумать иронию судьбы, более беспощадную»[331]46.

Объективная характеристика ленинского призыва тогда же была дана Ст. Ивановичем: «Вычищаются десятки тысяч людей, недовольных самовластием Политбюро, верхушки РКП и требовавших во время дискуссии зимы 1923 г. т. н. "внутрипартийной демократии", т. е. раздела власти с недовольными. Их выбрасывают из РКП и лишают доходных мест, а одновременно набирают в партию толпы черни, чтобы коммунистический двор имел на кого опираться в борьбе против коммунистического дворянства. Эта вновь набранная публика голосовала как по команде за предложенных сверху делегатов и проваливала своими голосами неугодных двору представителей дворянской оппозиции. Ленинский набор уже оказал первую услугу коммунистической верхушке»[332]47.

Последующие призывы в партию   1925 г. и октябрьский 1927 г.   окончательно растворили в своем составе ту самую партию (вернее, оставшуюся после гражданской войны ее часть), которая делала революцию и помнила о первых партийных съездах. По словам Зиновьева, уже к концу 1925 г. из более чем 1 млн членов партии со стажем до 1905 г. осталось меньше 2 000 чел., из них половина   полуинвалиды, выбывшие из строя. Членов партии до 1917 г.   всего 8 500[333]48. Новая партия, более чем на половину неграмотная, люмпенизированная, не представляла себе иной организации, она знала только об одном своем праве и обязанности   исполнять то, что спускалось сверху, и крепить «железное единство». Эта партия, конечно, не знала, что же на самом деле происходит в эшелоне высшего партийного руководства. Однако новые партийцы верили в непогрешимость господствующей группы в партии, во власть аппарата, и хорошо справлялись с ролью клаки, затыкая рот бывшим вождям революции – «кончай канитель тянуть», «не заговаривайте зубы» и т. д. и т. п. Особенно разительно видна эта трансформация, когда читаешь о том, как встречали того же Троцкого всего лишь два года назад: «Огромный корпус ротации, казалось, не в состоянии был вместить всех желающих увидеть и услышать любимого вождя. Машины, окна, лестницы   все было заполнено рабочими, которых собралось до двух тысяч человек. Взрослые рабочие и работницы, молодежь и дети   все слились в одну огромную живую массу. Некоторые работницы пришли с ребятами на руках, побросав свои домашние дела»[334]49.

Новые члены партии не понимали политики своего руководства и не знали о реальном положении дел в стране. Документы, посредством которых делалась политика,   секретные циркуляры, закрытые письма и шифрованные телеграммы, рассылавшиеся Секретариатом ЦК секретарям местных партийных комитетов,   широкой партийной массе оставались неизвестными. Это была сознательная политика руководства партии. «Вынести вопрос на обсуждение 20 тыс. ячеек   это значит вынести вопрос на улицу»,   проговорился Сталин на XII съезде РКП(б)[335]50.

Чем выше было место коммуниста в партийной иерархии, тем большей информацией о положении дел в стране он располагал. Вся же информация имелась только у тех, кто находился на самом верху. Даже Евг. Преображенский, один из лидеров оппозиции 1923 г. и далеко не последний человек в партии, только слышал о какой-то «тройке»[336]51. Что же говорить тогда о рядовой массе коммунистов, которая реально знала только то, что ей разрешалось знать! В результате среди членов партии, как писал во время дискуссии 1923 г. один из коммунистов,   «выработалась привычка считать своевременным и разумным лишь предлагаемое "сверху"»[337]52.

Более того, секретарей местных партийных комитетов беспокоило любое знание рядовой массы или суждение о положении дел в руководстве партии. Это беспокойство хорошо чувствуется по некоторым письмам местных секретарей в вышестоящие партийные органы. Например, в письме секретаря Томского губкома РКП(б) Строганова в Сиббюро ЦК от 6 февраля 1923 г. читаем: «Получил одновременно № 16 "Правды" и письмо ЦК по поводу статьи Ленина "Как нам реорганизовать Рабкрин". Общее отношение не выявлено, у более активной публики намечается два мнения: одни считают, что в ЦК есть что-то, что заставило Ильича писать статью, другие склонны отнести, как к результату общего состояния здоровья Ильича. Но по-видимому, широкие партмассы особенного значения статье пока не придали»[338]53. А вот характерное замечание секретаря Сиббюро ЦК С. Косиора в письме от 19 декабря 1923 г., направленном в Секретариат ЦК: «Во время поездки в Иркутск и Красноярск установил, что кое-какая информация о последнем пленуме ЦК и ЦКК в верхушки губернских организаций проникла»[339]54.

После смерти Ленина началось усиленное воспитание партийной массы «в духе ленинизма», целенаправленная ориентация ее на поддержку только генеральной линии партии, вернее, господствующей фракционной группы, освятившей себя именем Ленина. Хотя в 1920-е гг. еще выходили труды Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и других членов оппозиции, отношение к ним формировалось заведомо тенденциозное, а в качестве лучшего пособия по ленинизму предлагалась книга Сталина «Об основах ленинизма».

В июне 1924 г. была создана специальная Комиссия ЦК по воспитанию ленинского призыва во главе с Л. Кагановичем. Для молодых коммунистов открыты краткосрочные школы политграмоты с шестинедельным курсом обучения по сокращенным программам. Во всех партийных организациях регулярно проводились беседы о Ленине, уставе и программе партии. Огромными тиражами выпускались «ленинские библиотеки». В 1924 г. в основном было завершено первое издание сочинений Ленина, началась подготовка второго и третьего. К августу этого года 70 % коммунистов ленинского призыва получили, согласно статистике, первоначальную политическую подготовку.

Каковы же были результаты? Вот характеристика из отчета Новониколаевского губкома за период с октября 1924 г. по март 1925 г. (отчет готовился как материал для доклада секретаря губкома Н. Филатова на заседании Оргбюро ЦК): «Типичное для всех ячеек (городских) явление - члены партии механически заучивают теоретические вопросы, не умея увязывать их с текущей партийной жизнью. Некоторые товарищи, даже из числа отнесенных ко 2-й и 3-й группам, прекрасно заучили факты и хронологические даты из истории партии, знают основные принципы политической экономии, но обнаруживают полнейшую беспомощность в вопросах текущей партийной и политической жизни. Даже биографию Ленина, которая вот уже в течение года изучается в кружках, на ячейковых собраниях, в специальных докладах, не знают. Многие из этих товарищей не первый год в кружках, некоторые из них окончили совпартшколы. Подобные явления отмечаются и среди квалифицированных партийцев, окончивших вузы»[340]55.

В политической жизни 1920-х гг. разобраться было непросто даже подготовленному человеку и практически невозможно полуграмотной массе партийцев, на которую давил пресс идеологической пропаганды. Сознание их в результате было настолько искажено, что даже много лет спустя после смерти Сталина многие из оставшихся в живых были не в состоянии оценить ту ситуацию, в которую они тогда попали. Некоторые  до сих пор верят в расцвет демократии при Сталине.

Новая люмпенизированная партия стала той самой «ловушкой», в которую попалась оппозиция. Она слишком поздно осознала происшедшие с партией необратимые изменения. Момент был упущен именно в 1923 г., когда оппозиция совершала одну ошибку за другой, когда ее нерешительность, а во многом и непонимание складывавшейся политической ситуации усиливали власть господствующей фракционной группы. «Только вынесши свою тяжбу с "аппаратчиками" за грани партии,   писал бывший член ЦК меньшевистской партии Ф. Дан,   только поставив политическую проблему во всей ее полноте и расширив вопрос о "внутрипартийной демократии" до размеров вопроса о демократии государственной, могла бы "оппозиция" с известными шансами на победу сделаться сосредоточием демократических сил, заинтересованных в предотвращении бонапартистского исхода неизбежной ликвидации партийной диктатуры. И не только не поддаваясь запугиваниям и смело повернув от специфического "ленинизма" на путь революционной, классовой социал-демократии, могло бы пролетарское крыло "оппозиции" стать одним из кристаллизационных центров возрождающегося рабочего движения»[341]56.

Могло бы..., но не стало. Тем не менее, оценки положения в партии, данные оппозицией, заслуживают самого пристального внимания. Приведем некоторые из них. «Ни физически, ни морально ни рабочий класс, ни партия,   писал Х.Г. Раковский,   не представляют из себя того, чем они были лет десять тому назад. Я думаю, что не очень преувеличиваю, если скажу, что партиец 1917 года вряд ли узнал бы себя в лице партийца 1928 года»[342]57. «Партия, разбитая на ячейки, которым запрещено общаться друг с другом, которым запрещено знакомиться с основными документами партийной политики, которым запрещено выслушать мнение даже члена ЦК, перестает быть живым организмом, способным вырабатывать партийное мнение и единодушно проводить принятые партией решения, она становится организацией людей, обязанных исполнять, под угрозой исключения, волю партийной бюрократии, она становится организмом, не способным самочинно действовать в случае опасности» (из коллективного документа, подготовленного в октябре 1927 г.)[343]58.

К концу 1920-х гг. даже жестко централизованная партия ленинского периода представлялась коммунистам, еще помнивших «те» времена, недостижимым идеалом. «За последние годы,   говорилось в проекте платформы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б),   идет систематическое уничтожение внутрипартийной демократии   вопреки всему прошлому большевистской партии, вопреки прямым решениям ряда партийных съездов. Подлинная выборность на деле отмирает. Организационные принципы большевизма извращаются на каждом шагу. Партийный устав систематически изменяется в сторону увеличения объема прав верхушек и уменьшения прав низовых ячеек. Срок полномочий обкомов, райкомов, губкомов, ЦК увеличивается до года, до трех лет и более. Верхушки губкомов, губисполкомов, губпрофсоветов и т. д. фактически несменяемы (по три, пять лет и более). Право каждого члена партии, каждой группы членов партии "выносить коренные разногласия на суд всей партии" (Ленин) фактически отменено. Съезды и конференции созываются без предварительного (как это было при Ленине) свободного обсуждения вопросов всей партией, а требование такого обсуждения рассматривается как нарушение партийной дисциплины. Совершенно забыты слова Ленина о том, что большевистский "штаб" должен "опираться" действительно на добрую и сознательную волю армии, идущей за штабом и в то же время направляющей свой штаб»[344]59.

В этой связи весьма характерно замечание старого большевика А.Г. Шляпникова по поводу внутрипартийной борьбы при Ленине и после Ленина: «Наша внутрипартийная  идейная борьба 1920 – 1922 гг. отличается от нынешней глубиной содержания и поучительностью. Уроки того времени не пропали даром ни для партии, ни для нас. Но ныне не те времена: 1926 год – не 1921-й, и по разногласиям нашего времени, мы глубоко убеждены, что были бы вместе с В.И. Лениным против руководителей нынешнего большинства ЦК, как были с ним в самые первые дни Февральской революции против вождей нынешнего большинства ЦК»[345]60. «Все более ясным, - писал Троцкий в сентябpе 1926 г. в статье «О единстве паpтии»,   становится всей паpтии то, что до недавнего вpемени было ясно лишь посвященным кpугам, именно, что целью всех этих дискуссий и оpганизационных выводов является полный pазгpом того ядpа, котоpое до недавнего вpемени называлось стаpой ленинской гваpдией, и замена его единоличным pуководством Сталина, опиpающегося на гpуппу товаpищей, котоpые всегда с ним согласны. Единоличие в упpавлении паpтией, котоpое Сталин и его узкая гpуппа называют «единством паpтии», тpебует не только pазгpома, устpанения и отсечения нынешней объединенной оппозиции, но и постепенного отстpанения от pуководства более автоpитетных и влиятельных пpедставителей ныне пpавящей фpакции. Совеpшенно ясно, что ни Томский, ни Рыков, ни Бухаpин   по своему пpошлому, по автоpитету своему и пp.   не могут и не способны игpать пpи Сталине ту pоль, какую игpают пpи нем Угланов, Каганович, Петpовский и пp. Отсечение нынешней оппозиции означало бы неизбежное фактическое пpевpащение в оппозицию остатков стаpой гpуппы в ЦК. Hа очеpедь встала бы новая дискуссия, в котоpой Каганович обличал бы Рыкова, Угланов   Томского, а Слепковы, Стэны и Ко pазвенчивали бы Бухаpина»[346]61. Так, собственно говоpя, и случилось. Однако, это было слишком запоздалое пpозpение, чтобы изменить ситуацию.

Создание многочисленной армии исполнителей   это не единственный результат превращения партии, происшедшего с ней в 1920-е годы. Реализация политики «диктатуры партии» предполагала расстановку партийных ячеек буквально во всех клеточках общественного организма   от промышленных предприятий до детских садов, чтобы охватить жизнь общества десятками тысяч щупалец, предельно атомизировать его, исключив таким образом появление всякого инакомыслия и поставив под контроль партии и государства жизнь каждого члена общества.

В результате на пути спускавшихся сверху партийных директив, какими бы чудовищными или абсурдными они ни были, не могло возникнуть никаких препятствий. Нажим сверху предполагал только исполнение. Причем, порядок исполнения облегчался территориально-производственным принципом построения партии. Его идеологи придавали принципиальное значение тому, чтобы ячейки были немногочисленными по составу и существовали повсеместно. Циркуляром ЦК от 16 марта 1923 г. «О слиянии ячеек» за подписью Молотова осуждалась практика ликвидации некоторыми организациями малочисленных ячеек и объединение их в более крупные коллективы. «ЦК,   говорилось в циркуляре,   признает слияние ячеек в общем нецелесообразным и допустимым лишь в исключительных случаях, только в отношении советских ячеек, всякий раз с разрешения губкома. В частности, недопустимо слияние мелких ячеек и объединение их по профсоюзной линии»[347]62. Партийным организациям предписывалось принять необходимые меры к организации ячеек на всех предприятиях и во всех учреждениях и установлению тесной связи их с производственной жизнью.

Ячейки полностью лишались свободы в своих действиях и должны были только исполнять указания вышестоящих партийных органов. Такую практику закрепило «Положение об ячейках РКП(б)». Циркуляром ЦК за подписью Кагановича от 4 октября 1924 г. всем областным бюро ЦК, ЦК компартий национальных республик, крайкомам, губкомам и рядовым коммунистам предписывалось обсудить проект положения об ячейках РКП(б), который после утверждения на Политбюро 3 сентября 1925 г. стал основным законом жизни для 20 тыс. партийных ячеек. В нем говорилось:  «Ячейка   основная организационная единица партии. Через нее партия связывается с массами, проводит все свои начинания и решения, через нее получает из толщи трудящихся новые силы для работы и борьбы и постоянно имеет полное представление о мнениях и настроениях трудящейся массы. Ячейка утверждается укомом, окркомом или райкомом (пользующимся правами укома), для чего партком посылает в организуемую ячейку своего представителя, который созывает организационное собрание из членов партии и кандидатов, работающих в данном предприятии, селении и т. д., проверяет партийную принадлежность собравшихся по их партдокументам, организует выборы бюро ячейки и вместе со списком членов организуемой ячейки представляет протокол собрания на утверждение в партком. Партком, РК, УК (ОкрКК) свое постановление об утверждении организованной ячейки посылает на санкцию губкома (областком). До окончательного утверждения парткомом ячейка может устраивать свои закрытые собрания и заседания, но не имеет права выступать от имени партии. Ячейка ведет свою работу под руководством местного партийного комитета. Решения и постановления парткомов для ячейки обязательны. Ячейка регулярно отчитывается перед парткомом о своей работе. Роспуск ячейки может быть произведен пленумом райкома или укома лишь с санкции губкома. Ячейка ведет свою работу в трех основных направлениях:

  работа среди своих членов по их воспитанию, поднятию уровня марксистских знаний всех членов, по привлечению их к активному участию в разрешении всех вопросов, стоящих перед партией;

  работа в массах по постоянному проведению в них партийного влияния, по поднятию их политического и культурного уровня, по привлечению их к участию в советском строительстве, по выяснению нужд и запросов рабочих и крестьянских масс, по руководству работой беспартийных общественных организаций;

  участие в работе партии по строительству советского государства, по руководству хозяйством, по проведению в рамках своего предприятия, учреждения, селения и т. д. всех задач и мероприятий, намечаемых и проводимых партией в целом.

Ячейка является организацией, связывающей рабочие и крестьянские массы с руководящим органом партии в данной местности. Задачами ячейки в этой области работы являются:

проведение в массах партийных лозунгов и решений;

  привлечение новых членов;

  содействие местному комитету в его организационной и агитационной работе;

  активное участие как партийного органа в экономической и политической жизни страны. Ячейка руководит через свою фракцию работой заводского комитета, кооперации и других организаций, организует вовлечение в производственную работу своих членов и беспартийных рабочих и оказывает влияние на производственную жизнь данного предприятия, учреждения и местности»[348]63.

Таким образом, в результате политики «диктатуры партии» принципиально изменилось место и положение партии в политической системе советского общества. Теперь не только Советы, профсоюзы, комсомол и другие общественные организации являлись «приводными ремнями» от партии к трудящимся массам, но и сама партия стала таким «ремнем» от масс к партаппарату. Это новое положение ясно выражено в цитировавшемся выше «Проекте положения об ячейках РКП(б)»: «Ячейка является организацией, связывающей рабочие и крестьянские массы с руководящим органом партии в данной местности». Партия масс как «приводной ремень» обеспечивала функционирование партийного аппарата в качестве института власти и освящала его действия именем народа. Одновременно партия являлась поставщиком партийных кадров для аппарата.

То место в брошюре германских коммунистов, над которым смеялся Ленин в своей «Детской болезни "левизны" в коммунизме», о том, что «две коммунистические партии стоят теперь, следовательно, друг против друга: одна   партия вождей, другая   массовая партия», стало в России реальностью, имевшей далеко не смешные последствия.

Властвовала в стране партия аппарата. Она же имела все привилегии, и эти привилегии были тем больше, чем выше находилось место кадрового партийного работника в системе аппаратной иерархии. По мере расширения численного состава партии и обособления партийной номенклатуры ее привилегии увеличивались и, наоборот, сокращались привилегии рядовых коммунистов. Этот факт можно проиллюстрировать на примере менявшегося порядка привлечения коммунистов к судебной ответственности.

4 января 1923 г. на места был разослан циркуляр ЦК, подправлявший циркуляр ЦК от 16 апреля 1922 г., который фактически исключал ответственность коммунистов перед судебно-следственными учреждениями, так как мнение партийного комитета имело для судебных инстанций характер партийной директивы. Циркуляр ЦК от 4 января 1923 г. предлагал впредь руководствоваться в отношении коммунистов общими правилами, но судебно-следственным учреждениям по-прежнему предписывалось о каждом таком факте ставить в известность партийный комитет. В случае возбуждения дела или следствия в отношении отдельных наиболее ответственных коммунистов или раскрытия преступной деятельности большинства членов местного партийного комитета, дело должно было передаваться в вышестоящую судебно-следственную и партийную инстанцию. По-прежнему, однако, судебно-следственные учреждения обязаны были изменить меру пресечения в отношении члена партии и освободить его от ареста в случае предоставления поручительства не менее чем трех членов РКП, которым следовало получить предварительную санкцию губкома. Сохранялось и право контрольных комиссий РКП знакомиться со всеми делами коммунистов, привлеченных к судебной ответственности[349]64.

В дополнение к циркуляру от 4 января 1923 г. циркуляр 9 января этого же года за подписью Куйбышева предписывал организовать при всех губкомах временные комиссии в составе секретаря губкома, председателя губисполкома и председателя губсовета профессиональных союзов, возложив на них обязанность заслушивать доклады губпрокуроров по существу дел, возбуждаемых против ответственных работников-коммунистов, особенно хозяйственников. Как говорилось в циркуляре, «заключения этих комиссий обязательной силы для судебных органов не имеют, но губпрокуроры должны со всем вниманием относиться к сообщаемым на заседаниях комиссии сведениям о положении той или иной отрасли промышленности или к данным о личности того или иного работника, учитывая сообщаемый материал для наиболее правильного и целесообразного подхода к делу при его дальнейшем направлении»[350]65. Это была весьма существенная оговорка в отношении коммунистов - ответственных работников.

В связи с проведением кампании так называемой революционной законности, пришедшей на смену революционной целесообразности, в ходе которой выявились многочисленные злоупотребления коммунистов своим положением, пленум ЦК РКП(б) 26 апреля 1925 г. принял специальное постановление «О порядке привлечения коммунистов к судебной ответственности за проступки, связанные с их работой в партийных, советских, профессиональных, кооперативных и других общественных учреждениях». В целях искоренения разного рода негативных явлений, связанных с превышением власти коммунистами и попустительствами судов в их отношении, предлагалось установить следующее правило   каждый коммунист за совершенное им преступление подлежит привлечению к судебной ответственности, аресту и наказанию на общих со всеми гражданами основаниях. Парткомы и контрольные комиссии не могли ни в коем случае, как говорилось в постановлении, в порядке директивы предрешать приговор судебных органов. Воспрещалось и смягчение приговоров по корыстным делам, самоуправству, делам о насилии и контрреволюционным. Следователи не должны были больше сообщать в партийные органы о состоявшемся факте привлечения коммуниста к судебной ответственности, а лишь только доносить о нем соответствующему помощнику прокурора[351]66.

В конце концов, у рядовых коммунистов осталась одна привилегия: быть солдатами «партии аппарата» и беспрекословно исполнять ее директивы. По отношению к рядовым коммунистам проявился особый цинизм сталинской власти, которая сделала их своими заложниками. Не все они стали палачами и не все ответственны за творившиеся в стране беззакония, но все они были сделаны соучастниками. В этом заключается историческое преступление и трагедия миллионов рядовых коммунистов.

Cтановление партийно-аппаратной системы управления происходило в условиях, когда в ее компетенцию вошли громадные области жизни, которые до Октябрьского переворота, как говорил заместитель председателя СНК и СТО СССР А.И. Рыков на XII съезде РКП(б), никакого отношения к ведению государственной власти не имели[352]1. Уже тогда партия держала в своих руках экономические связи страны с внешним миром, исключив путем утверждения монополии внешней торговли всякую возможность самостоятельного выхода на внешний рынок. Политика «военного коммунизма», проводившаяся в годы гражданской войны, не была вызвана потребностями экономического развития России. Это было насилием над здравым смыслом, но в этом насилии была своя логика   логика укрепления власти и проведения задуманного эксперимента.

Критическая ситуация, сложившаяся в России к 1921 г., заставила руководство партии на некоторое время отступить. Но отступление было вызвано не экономическими трудностями, а, в первую очередь, политическими. Если бы экономические проблемы определяли политику власти, то нэп следовало принять еще в феврале 1920 г., когда с предложением об отмене продразверстки выступил Троцкий, а Политбюро большинством голосов (10 против 4) его отвергло. Только тогда, когда для власти партийного руководства создалась угрожающая политическая обстановка   массовые восстания крестьян (в Тамбовской и Воронежской губерниях, Среднем Поволжье, Туркестане, Сибири, на Украине, Дону, Кубани), Кронштадтский мятеж, лозунгами которых были «Власть Советам, а не партиям», «Советы без коммунистов»,   власть была вынуждена отступить и провозгласить переход к новой экономической политике.

Но каким было это отступление? Известен рассказ А.И. Свидерского, члена коллегии Наркомпрода, Н. Валентинову (Н. Вольскому) об одном из собраний руководящих работников в 1921 г., на котором Ленин сказал: «Когда я вам в глаза смотрю, вы все как будто согласны со мной и говорите да, а отвернусь, говорите нет»[353]2.

В историографии не раз отмечалось, что в 1921 г. «нэп воспринимался как постыдное отступление, и негодование по поводу нэповской экономики, политики и культуры не прекращалось на всем протяжении 1920-х гг. Такое отношение к нэпу соответствовало большевистской традиции Октябрьской революции и гражданской войны и наиболее сильно проявлялось среди кадров, решающей закалкой которых были 1918-1920 гг., и партийной молодежи»[354]3. Никто из руководителей партии не рассматривал нэп как политику, рассчитанную на перспективу. Сам Ленин первоначально тоже был далек от такого понимания. Поэтому не случайно он заявил в своем докладе на XI съезде РКП(б), буквально через год после провозглашения перехода к новой экономической политике: «Мы год отступали. Мы должны теперь сказать от имени партии: достаточно! Та цель, которая отступлением преследовалась, достигнута. Этот период кончается или кончился. Теперь цель выдвигается другая   перегруппировка сил»[355]4. Лишь спустя несколько месяцев он раздвинул рамки нэпа на 5-7 лет, а затем после мучительных размышлений и личной трагедии пришел к необходимости признать коренную перемену всей точки зрения на социализм, но не успел или не смог обосновать ее с достаточной ясностью. Остальные же лидеры партии такой эволюции не проделали, более того, не только не захотели прислушаться к словам своего учителя, но сделали все, чтобы вообще отстранить его от политической деятельности. Поэтому вполне закономерно, что Сталин в 1923 г. на XII съезде говорил о «так называемом нэпе», а Зиновьев   о том, что нэп «сейчас не стоит на очереди». Даже Троцкий в своем докладе о промышленности на том съезде отметил громадную опасность, созданную тем, что «мы вызвали в свет рыночного дьявола». Боязнь этого дьявола, т.е. нэпа вообще, по справедливому замечанию Н. Валентинова, проявилась у Троцкого в следующих словах в том же докладе: «Начинается эпоха роста капиталистической стихии. И кто знает, не придется ли нам в ближайшие годы каждую пядь нашей социалистической территории отстаивать зубами, когтями против центробежных тенденций частнокапиталистических сил?» Н. Валентинов привел в своей книге также высказывание заместителя председателя ВСНХ Пятакова: «Зародыши товарной капиталистической системы выросли и грозят неисчислимыми напастями социалистической системе. Всякие вариации речей Пятакова на эту тему, - пишет он, - я слышал много раз собственными ушами. «Всерьез и надолго» нэп не был принят. Это нужно знать. Без должного внимания к этому факту, без знания и анализа его, вся последующая история большевизма остается непонятной»[356]5.

То, о чем думали многие, но не решались произнести вслух, выразил Каменев еще на Х Всероссийском съезде Советов в декабре 1922 г. в докладе о внутренней и внешней политике: «Если бы, чего, конечно, не будет, я говорю только теоретически,   мы решили с вами прекратить ныне функционирование частного капитала, то это бы не стоило нам не только ни капли пролетарской или крестьянской крови, но даже ни одного разбитого стекла. Нэп может кончиться простым распоряжением вашим или любого верховного органа Советской власти, и это не вызовет никакого политического потрясения»[357]6 (выделено мною   И. П.). Собственно говоря, руководство партии в лице Зиновьева – Сталина   Каменева уже делало такую попытку отменить нэп, издав летом 1922 г. декрет о временной запрете свободной торговли хлебом[358]7. А осенью 1923 г. оно вполне официально заявляло о возможной отмене нэпа в случае победы революции в Германии.

В последующие годы, приняв нэп как неизбежное зло, коммунистическая власть осталась верна своему отрицанию капитализма. Коммунистам, например, строго запрещалось занимать административные должности на концессионных и частных предприятиях. Исключение делалось в каждом отдельном случае с особого разрешения губернского или окружного комитета партии (постановление Оргбюро ЦК от 23 августа 1926 г.)[359]8.

Очевидно, что послеленинское руководство партии не рассматривало нэп как стратегию в развитии экономики на какой-то продолжительный период. Утверждения такого рода принадлежат советской историографии, трактовавшей нэп как политику, рассчитанную на весь период строительства социализма. Это влияние сказывается и сегодня, когда историки говорят о нэпе как о комплексе мер в экономической, социальной и культурной областях, о периоде нэпа, о России нэповской. Никакой более или менее стройной концепции нэпа у руководства партии не было. На это не раз указывал в 1920-е гг. известный деятель партии Евг. Преображенский, один из 46-ти коммунистов, которые 15 октября 1923 г. выступили против политики Политбюро: «Мы не имеем ни одной принципиальной резолюции о нэпе… Вот уже более полутора лет наш советский корабль плавает в мутных волнах нэпа. Мы называем их мутными не с точки зрения морали и непорочного зачатия социализма, а прежде всего потому, что в этих водах трудно что-либо разглядеть. Настолько трудно, что некоторые товарищи даже не решаются определить, где, собственно, кончаются борты нашего корабля и начинается стихия нэповской мути»[360]9.

Более того, мы не уйдем далеко от истины, утверждая, что руководство партии не рассматривало нэп и как тактическую линию в развитии экономики. Это была лишь карта в политической борьбе сталинской фракционной группы с оппозицией. Но, боясь потерять власть и борясь за нее, руководство партии не пошло на открытый запрет нэпа, а негласно ломало и душило нэповские начала на протяжении всего периода 1920-х гг. Лишь после того, как была разгромлена последняя оппозиция в партии   так называемый правый уклон в лице Бухарина – Рыкова   Томского, сталинское руководство приняло решение об отмене нэпа. Однако, задушив нэп, она продолжала клясться его именем.

Последовательное развитие экономики на принципах нэпа неизбежно потребовало бы решения вопроса о «политическом» нэпе, ослабления диктатуры. Реально же в политической области развивались прямо противоположные процессы. Во-первых, было запрещено существование всех политических партий, кроме коммунистической. После процесса над 32 членами эсеровской партии (8 июня   7 августа 1922 г.) началась повсеместная антиэсеровская кампания, сопровождавшаяся изгнанием бывших эсеров из учреждений, предприятий, общественных организаций. Согласно директиве ЦК РКП(б), все активные члены эсеровской партии, на которых имелись какие-либо материалы, передавались революционному трибуналу, другие готовились к ссылке, остальных запрещалось допускать на ответственные должности в советских учреждениях, промышленности и на транспорте. Ставилась задача довести разгром эсеровской партии до конца 1922 г.[361]10 А 4 июня 1923 г. всем губкомам и областным комитетам партии был разослан циркуляр ЦК за подписью Молотова «О мерах борьбы с меньшевиками», предписывавший увольнять меньшевиков из профсоюзов, потребительской кооперации, трестов, промышленных предприятий, страховых органов и вузов, а также органов НКПС, НКПочтеля, НКВТ, НКтруда, НКИД[362]11.

Во-вторых, в самой коммунистической партии шел процесс свертывания внутрипартийной демократии. Но главное   это то, что одновременно с провозглашенным переходом к нэпу шло стремительное становление тоталитарного режима, исключавшего какую бы то ни было свободу как в политической, так и в экономической сфере. Уже в январе 1924 г. один из членов Сената США Лодж, анализируя ситуацию в России, писал: «Мы имеем дело с весьма внушительной олигархической организацией, с тиранией самого абсолютного типа. Россия всегда управлялась тиранией, но никогда эта тирания не была более всеобъемлющей и более беззастенчивой, нежели та, которая господствует сейчас»[363]12.

Никто в руководстве партии не препятствовал именно такому развитию событий в политической области. Троцкий опомнился лишь осенью 1923 г., когда 8 октября выступил со своим письмом в адрес ЦК и ЦКК. Он правильно понял, что «крайнее ухудшение внутрипартийной обстановки имеет две причины: а) в корне неправильный и нездоровый внутрипартийный режим и б) недовольство рабочих и крестьян тяжелым экономическим положением, которое сложилось не только в результате объективных трудностей, но и в результате явных коренных ошибок хозяйственной политики»[364]13. Однако прозрение было запоздалым, а действия – непоследовательными.

Тем не менее, период 1920-х гг. в истории России выделяется своим относительным благополучием. В этом нет ничего удивительного. Даже при огромном падении производительности труда во всех отраслях (так, для выполнения единицы работы на железных дорогах требовалось теперь в восемь раз больше людей, чем раньше[365]14) положение в стране было не сравнимо с хаосом гражданской войны. Переход к гражданскому миру означал возрождение нормальной жизни, пробивавшейся даже через препоны, которые буквально на каждом шагу ставила новая власть. Конечно, этому возрождению немало способствовали начала нэпа, но это были именно начала, которые так и не смогли превратиться в систему. Они то запрещались, то вновь разрешались. Развитие нэпа нельзя характеризовать иначе, как конвульсивное. В современной российской историографии уже практически никто не оспаривает вывод о том, что нэп не был периодом гармоничного и бескризисного развития советской экономики, а, совсем наоборот, характеризовался почти непрерывными кризисами: финансовый 1922 г., кризис сбыта осенью 1923 г., товарный голод 1924 г., рост инфляционных тенденций и товарный голод 1925 г. и затем последующий, а не внезапный кризис хлебозаготовок 1927/28 гг. Признается и то, что «качественные характеристики процессов «чистого нэповского пятилетия» 1922–1927 гг. обнаруживаются лишь в сравнении с предреволюционным пятилетием. Все имеющиеся в нашем распоряжении данные, - пишет Н.Л. Рогалина, - свидетельствуют в пользу более эффективного хозяйствования, имевшего место в дореволюционное десятилетие. Это касается, как таких обобщающих показателей, как национальный доход в расчете на душу населения, уровень жизни сельского населения, его потребление, так и конкретных цифр по урожайности, товарности, плотности посевов, объему экспорта хлеба и другой продукции». По расчетам Г.И. Ханина, национальный доход в СССР в 1928 г. не вырос по сравнению с дореволюционным временем, а оказался на 12% ниже уровня 1913 г., душевое производство (с учетом роста населения на 5 %) уменьшилось на 17-20 %[366]15. Нэп задыхался в условиях диктатуры партийно-государственного аппарата, скованный директивами, административным произволом и угрозой репрессий.

В настоящей книге не ставится задача всестороннего и детального освещения процессов, происходивших в экономике России в 1920-е гг. Важно понять суть политики власти в отношении экономики. А эта политика, разрешавшая начала нэпа, была поразительно непоследовательна и половинчата, более того, некомпетентна. Немецкий профессор М. Рейман совершенно прав, говоря о том, что «описания административной и политической практики на местах в начальный период Советской власти дают зачастую устрашающие картины полного невежества и произвола» и что «это, конечно, относится не только к периоду "военного коммунизма"»[367]16. Следствием такой политики явились и нечеткость терминологии, и «лукавая цифра» статистики и другие болезни советской экономической науки, проявившиеся в 1920-е гг. Зарубежные экономисты уже тогда отмечали, что «примеров такой беззастенчивой лжи, как та, которую применяют большевики, еще не было в истории финансовой деятельности ни одного правительства»[368]17.

В экономической политике коммунистического руководства в период нэпа, как и в период «военного коммунизма», прослеживается только одно стремление   сохранить и укрепить власть, сделать ее всеохватывающей. Здесь уместно привести еще одно свидетельство «со стороны»   австрийская газета «Винер Арбайтер Цайтунг» писала 30 ноября 1924 г.: «Так суживается все больше и больше круг тех, кто властвует над Россией. В недели, когда одерживала победу Октябрьская революция, в России подлинно правила при помощи своих Советов восставшая рабочая и солдатская масса. С той поры масса давно уже стала простым объектом бюрократической диктатуры. Советы превратились в пустую видимость, диктатура пролетариата превратилась в диктатуру коммунистической партии, диктатура партии в диктатуру Центрального Комитета, его чудовищного бюрократического аппарата, после же того, как Центральный Комитет оттолкнет от себя вместе с Троцким и всех, не принадлежащих к узкому кругу "старой гвардии", в конечном счете останется лишь диктатура малочисленной клики в несколько десятков людей, властвующих в России столь же неограниченно и бесконтрольно, как властвовал когда-то царский двор»[369]18.

Характерно, что при этом партийное руководство всегда демагогически прикрывалось интересами рабочего класса. Какова была действительная политика, ярко показывает постановление Политбюро от 6 ноября 1925 г., разосланное в качестве директивы во все местные партийные организации: «ЦК решительно против индивидуального участия рабочих в прибылях; ЦК признает лишь такую форму коллективного участия рабочих в прибылях, которая признана нашей практикой уже два года, т. е. отчисление известного процента с прибылей государственных предприятий на улучшение быта рабочих (жилищное строительство и т. п.)»[370]19. Уже из этого постановления видно, что новая российская власть ни с кем не хотела делиться ни оказавшейся в ее распоряжении собственностью, ни доходами от нее. Никакими хозяевами своих предприятий рабочие не стали и не могли стать. Любому из них было уготовано лишь место служащего этого государства. Если же говорить об экономике страны в целом, то коммунистическое руководство интересовало прежде всего укрепление собственной власти. Как раз в этом-то его политика была последовательной, что и подтверждается всем ходом экономического развития России в 1920-е гг. Обратимся к конкретным примерам.

Полностью извращала нэп политика цен, которую Троцкий назвал политикой военно-коммунистического командования ценами. «Чудовищно возросшее несоответствие цен на промышленные и сельскохозяйственные продукты,   писал он в письме членам ЦК и ЦКК от 8 октября 1923 г.,   равносильно ликвидации новой экономической политики, ибо для крестьянина   базы нэпа   безразлично, почему он не может покупать: потому ли, что торговля запрещена декретами, или же потому, что две коробки спичек стоят столько, сколько пуд хлеба»[371]20. Тем не менее, руководство партии сознательно проводило курс на поддержание низких цен на хлеб. В шифротелеграмме секретарям губкомов, обкомов и ЦК компартий национальных республик от 24 августа 1922 г. за подписью Сталина прямо указывалось: «Вести политику на понижение цен на хлеб, памятуя, что высокие цены на хлеб грозят сокращением будущего хлебного фонда в руках государства и понижением жизненного уровня рабочего класса»[372]21. («Интересами рабочего класса» Сталин прикрывался, разумеется, и в этом случае). Так называемые «ножницы» цен и кризис сбыта возникли в 1923 г. как результат именно такой политики, а не из-за высоких цен на промышленные товары.

А. Рыков, выступая на XIII Всесоюзной партийной конференции, скрыл принципиальные моменты, когда назвал этот кризис кризисом перепроизводства, «избытка крестьянского хлеба, который не мог быть размещен на городском рынке, в результате чего   низкие цены на хлеб и низкая покупательная способность крестьянства. В основе этого кризиса лежит несоответствие в развитии сельского хозяйства и промышленности в нашем Союзе. Это несоответствие дано нам историей. Наша Октябрьская революция получила историческое наследство в виде несоответствия в отношении между городом и деревней»[373]22. Вслед за официальной точкой зрения (а Рыков выразил на конференции позицию большинства Политбюро) и советская историография объясняла «ножницы» цен и кризис сбыта несоответствием темпов развития промышленности и сельского хозяйства, более быстрым насыщением рынка сельскохозяйственными товарами по сравнению с промышленными, а также стремлением сбытовых организаций промышленности произвольно повышать цены на промышленные товары[374]23.

В объяснениях подобного рода скрыты принципиальные моменты. Утверждение о переизбытке хлеба в стране не соответствовало действительности. Урожай, по данным ЦСУ, в 1923 г. был в среднем на 10 % ниже урожая 1921 г. и меньше потребности страны на 500 – 600 млн пудов. Цены же на хлеб в 1923 г. составляли в среднем 40 – 45 коп. золотом за пуд ржи и 60 – 65 коп. за пуд пшеницы, в то время как на мировом рынке они достигали 120 коп. за рожь и 180 коп. за пуд пшеницы. Если цены на хлеб на мировом рынке повысились на 80 – 100 % в сравнении с 1914 г., то в СССР они составляли примерно 56 – 70 % довоенных[375]24. К тому же некоторые районы страны (в Царицынской губернии, Бурятии и др.) голодали и в 1923 г. Однако руководство партии не собиралось делать никаких выводов из кризиса этого года. Более того, XIII съезд РКП(б) в мае 1924 г. особо выделил роль государства в политике регулирования цен, овладения рынком и осуществления действительного контроля над деятельностью частного капитала.

В то же время широко известным и многократно проверенным на практике положением является то, что «всякие попытки контролировать цены или количество товаров отнимают у конкуренции способность координировать усилия индивидов, поскольку колебания цен в этих случаях перестают отражать изменения конъюнктуры и не могут служить надежным ориентиром для индивидуальной деятельности»[376]25. Но коммунистическую власть не интересовали законы развития рыночной экономики, ее заботой были собственные политические цели и прежде всего   сосредоточение хлебного фонда в распоряжении государства.

Сегодня историки вспомнили о том, что Ф. Дзержинский именно к 1923 г. относил первую попытку приступить к индустриализации страны за счет деревни[377]26. Низкие цены и ограничение свободной торговли хлебом позволили в значительных количествах по сравнению с предыдущим годом экспортировать его за границу. Целью этого экспорта было создание золотого фонда для развития промышленности, в первую очередь, военной. 10 ноября 1923 г. Политбюро утвердило протокол заседания специальной Комиссии Политбюро от 13 октября, в решении которого предусматривалось в том числе усиление импорта в области военной промышленности и упрощение проведения через Наркомат внешней торговли военных заказов[378]27.

К 1923 г. относится и первая попытка Политбюро увеличить поступления в государственный бюджет за счет продажи водки. Некоторые члены партии понимали последствия такого шага, но изменить что-либо были уже не в состоянии. Х.Г. Раковский тогда же в статье «Вырождение нэпа», запрещенной для публикации Секретариатом ЦК, писал: «Мы в процессе отыскания новых и новых доходов доходим иногда до того, что, сами того не сознавая, начинаем отрицать суть нашей пролетарской государственности. В погоне за доходами мы пренебрегаем основными интересами пролетариата и крестьянства и расшатываем самый авторитет Советской власти и Коммунистической партии». Он особо акцентировал внимание на тех невероятных разрушениях, «которые алкоголь вызовет в организме рабочих, истощенном вследствие изнурительных войн империалистической и гражданской и, что самое ужасное, это то, что действие алкоголя подрывает не только жизнь тех, которые его употребляют, но и их потомства. Параллельно с алкоголизмом его неизбежным спутником является нищета, проституция, огрубение нравов и преступность»[379]28.

Однако то, что не удалось в 1923 г., удалось в 1925 г. после предварительной обработки секретарей местных партийных комитетов. Среди материалов Сибкрайкома РКП(б) сохранился любопытный документ, датированный 23 декабря 1924 г. На нем под словами «Мы решительно высказываемся по ранее высказанным соображениям за продажу в пределах Сибири водки довоенной крепости» оставили свои автографы все секретари сибирских губкомов и председатели губисполкомов. И кто-то ниже подписал – «исторический документ»![380]29 В результате с благословения партийного руководства Декретом Совнаркома СССР от 28 августа 1925 г. продажа сорокаградусной водки была официально разрешена и одновременно установлена монополия Госспирта ВСНХ на ее производство. С этого времени продажа ее непрерывно увеличивалась. Так, в Ленинграде в 1926 – 1927 гг. годовое потребление алкоголя на душу населения достигло 59 литров[381]30.

Но какое значение имели интересы трудящихся, тем более здоровье будущего поколения, когда на повестке дня стояла задача выживания коммунистической власти?! Между прочим, она уже в 1920-е гг. понимала, что укрепиться в мире можно только путем создания современной военной техники. Немалые средства требовались на содержание как партийно-государственной номенклатуры в стране, так и нелегальных коммунистических партий за рубежом[382]31.

В качестве главного внутреннего источника доходов коммунистическая власть всегда рассматривала крестьянство. Хотя в 1920-е гг. политика по отношению к нему была намного мягче, в сравнении с предшествовавшими годами «военного коммунизма» и последовавшим периодом коллективизации,   она и в эти годы характеризовалась постоянным нажимом на деревню и административным произволом, что ярче всего проявлялось в политике цен. Партийное руководство в течение всего периода 1920-х годов старалось выдерживать низкие цены на хлеб и отступало только после очередной кризисной ситуации, возникавшей из-за нежелания крестьян продавать хлеб по таким низким ценам. Отступив на короткое время, власть затем снова переходила в наступление.

Пережив кризис 1923 г., партийное руководство ввело так называемые лимитные цены на хлеб. Сталин лично подписал шифровку, разосланную во все местные партийные комитеты, в которой излагалось решение Политбюро от 30 августа 1924 г.: «Взвинчивание хлебных цен в ряде районов требует решительной борьбы за снижение цен, диктуемое интересами денежной реформы, устойчивости рынка, оздоровления промышленности и сохранения реальной заработной платы. Вздутые хлебные цены угрожают дезорганизацией всего хозяйства, срывом заработной платы. ЦК предлагает: 1. Строго, неукоснительно проводить заготовительные лимиты на хлеб, данные исполкомом СТО Наркомвнуторгу, ни в коем случае не повышая их. 2. Строго следить за тем, чтобы внуторги и хлебозаготовители проводили лимиты и вообще распоряжения Наркомвнуторга по хлебозаготовкам в 24 часа после их получения. 3. Не допускать установления минимальных лимитов. 4. Провести кампанию по разъяснению политики борьбы против непомерно высоких цен. Ответственность за исполнение этого постановления возложить на секретарей обкомов, губкомов, национальных ЦК, бюро ЦК РКП лично»[383]32.

Эта шифровка развязывала руки местным секретарям и председателям губисполкомов. Кроме того, имея перед собой циркуляр Наркомата юстиции от 28 октября 1924 г. о том, что усиление репрессий могло быть продиктовано «условиями политического момента или экономической целесообразности», местные руководители могли им воспользоваться для выхода из того или иного экономического затруднения, ими же самими созданного. Так, между прочим, и поступил заместитель председателя Сибревкома Р.И. Эйхе в начале 1925 г., когда возникли трудности с хлебозаготовками. Он дал директиву полномочному представительству ОГПУ по Сибири применить меру ареста наиболее выделявшихся по своим хлебным операциям частных хлеботорговцев и мукомолов. В результате было арестовано пять крупных заготовителей, которые покупали хлеб по ценам выше лимитных. В письме Рыкову от 3 февраля 1925 г. Эйхе признавал, что «принятыми мерами, носившими отнюдь не массовый характер (пока!   И. П.), рынок был оздоровлен, доказательством чего служит успешность заготовок»[384]33. Причем Эйхе руководствовался не только циркуляром Наркомата юстиции от 28 октября 1924 г., но и постановлением ВЦИК, согласно которому в некоторых районах РСФСР органам ОГПУ предоставлялось право заключать лиц, спекулирующих хлебом, в лагеря принудительных работ[385]34. Эта мера понравилась. Эйхе определил ее как целесообразную, потому что частные лица, во-первых, стали более осторожно вести хлебозаготовки, стараясь не выходить за рамки установленных государством цен, а, во-вторых, сократили размеры своих заготовок и вывоза, чем улучшили условия для государственных и кооперативных хлебозаготовителей. Более того, он тогда же предлагал распространить ее на всю Сибирь[386]35.

Весной 1925 г. центральные органы вновь изменили политику хлебозаготовок, решив пойти на некоторое повышение лимитных цен. В шифровке из Наркомвнуторга от 26 марта говорилось: «Паническое настроение, создавшееся в Москве, Ленинграде, появление очередей за ржаным хлебом, мукой требуют немедленной ликвидации. Создается угроза распространения осложнения на другие потребляющие районы. Настойчиво просим принять самые решительные меры к экстренной отгрузке и продвижению в Москву, Ленинград, Иваново-Вознесенск ржи, ржаной муки по всем имеющимся у основных заготовителей. Необходимо принять меры к максимальному сокращению реализации для местных потребностей.., направляя все ресурсы ржи на вывоз»[387]36.

Отступление было вызвано возникновением нового хлебного дефицита. Вместо 80 % заготовок по плану к 1 декабря 1924 г. поступило лишь 50 %, что привело, с одной стороны, к необходимости пересмотреть первоначальный план и снизить его с 360 до 290 млн пудов, а с другой, изменить политику лимитных цен в сторону их повышения[388]37. Шифровка из Москвы за подписью Молотова от 25 марта 1925 г. (между прочим, он к тому времени вернулся из поездки в Тамбовскую, Курскую и Тульскую губернии, где лично наблюдал за положением в деревне) диктовала не предпринимать никаких административных репрессий в отношении заготовок и вывоза хлеба частными лицами и инорайонными заготовителями[389]38. А через месяц, после XIV партийной конференции, в разосланном на места циркуляре, также подписанном Молотовым[390]39, обращалось внимание всех партийных организаций на «необходимость решительного отказа от прежних методов административного регулирования хлебного рынка (лимиты) и на обязательное проведение хлебозаготовительной кампании путем правильного гибкого государственного экономического регулирования хлебных цен, которые, обеспечивая крестьянству возможность в наибольшей степени поднятия и улучшения хозяйства, соответствовали бы интересам всего народного хозяйства в целом». Согласно этому циркуляру, Совет труда и обороны (СТО) на основе решения ЦК установил директивные цены на хлеб для Украины, Северного Кавказа и Крыма, где рынок уже достаточно определился (цена на пшеницу была не ниже, но и не выше одного рубля за пуд). Предполагалось, что в дальнейшем СТО назначит директивные цены и для других районов. «Но эти директивные цены,   подчеркивалось в циркуляре,   не должны превращаться в твердые и обязательные для хлебозаготовителей и крестьян цены, препятствующие хлебозаготовителям руководствоваться коммерческими соображениями». Говорилось также о том, что в связи с недостатком промтоваров на рынке ЦК принял ряд мер по увеличению ввоза их из-за границы и предлагал партийным органам обратить особое внимание на преимущественное снабжение деревни.

Определенная либерализация курса партийного руководства в отношении деревни в 1925 г. уже достаточно описана в современной литературе[391]40. Но она была кратковременна. Со второй половины 1925 г. с ростом нового витка кризисных явлений стало меняться и настроение в партийных верхах. На местах это сразу же почувствовали и вновь начали наступление на частных хлебозаготовителей.

Так, с 27 сентября 1925 г. уполнаркомпуть по Сибири И.П. Павлуновский приказал руководствоваться положением, по которому от отсутствовавших в списке заготовителей (прежде всего частников) муку к вывозу за пределы Сибири и на хранение не принимать. 19 октября 1925 г. Сибревком постановил принять меры к приведению рынка в нормальное состояние, ограничив подачу вагонов для частников[392]41. Это конкретный пример, во-первых, административного произвола и репрессий в отношении частных торговцев, а во-вторых, военно-коммунистического командования, вмешательства государства в политику цен,   то есть, того, что резко противоречило самой сущности нэпа. Экономист Б.С. Пинскер справедливо заметил, что «идея о возможности управлять процессами ценообразования была одной из самых разрушительных и пагубных идей того периода, объединившая все силы и группы в партии в политике развала хозяйства и подготовки его к полной централизации»[393]42. Английский экономист Дж. Кейнс, посетивший СССР в 1925 г. и тогда же поместивший ряд статей в зарубежной прессе, верно уловил основную черту в политике руководства партии по отношению к крестьянству: «Официальным методом эксплуатации крестьянства являются не столько налоги (хотя сельскохозяйственный налог составляет доходную статью бюджета), сколько политика цен. Монополия импортной и экспортной торговли и действительный контроль над продукцией промышленности делает для правительства возможным поддерживать цены на высоком уровне, весьма невыгодном для крестьянства. Оно покупает у крестьян пшеницу по цене, далеко не достигающей мировой цены, и продает крестьянам текстиль и другие товары по цене, значительно превышающей их мировую цену; из этой разности в ценах образуется фонд, из которого можно финансировать высокие издержки производства, малую производительность промышленности, недостатки распределительного аппарата и т. д.»[394]43.

С конца 1925 г. власть начала проводить также целенаправленную политику по разжиганию классовой борьбы в деревне, политику натравливания деревенских низов на зажиточных крестьян. Это была вторая волна ее наступления на крестьянство после комбедов 1918 г. Беднота прямо рассматривалась в качестве главного рычага преодоления капиталистических элементов в деревне. Об этом говорилось в резолюциях октябрьского 1925 г. пленума ЦК, XIV съезда ВКП(б) и последующих постановлениях. Так, в резолюции съезда особо подчеркивалось, что беднота «с помощью партии и государственной власти в борьбе на хозяйственном и политическом фронте (колхозы, артели, товарищества, кооперация, кресткомы, Советы) должна изжить остатки иждивенческой психологии, стать на путь организованного классового отпора кулаку и превратиться в надежную опору пролетарской политики в ее борьбе за сплочение середняков вокруг пролетариата». А 24 мая 1926 г. Оргбюро ЦК приняло специальное постановление о работе среди бедноты, в котором прямо говорилось о том, что «задачу партии по сплочению бедноты вокруг партии каждая партийная организация, каждая деревенская ячейка, каждый коммунист должны проводить изо дня в день как основную часть массовой партийной работы в деревне»[395]44.

В 1920-е гг. был пpоигpан сценаpий будущей политики ликвидации кулачества как класса. Циpкуляpом Hаpкомата юстиции от 21 янваpя 1925 г. за подписью Д.И. Куpского пpедлагалось (со ссылкой на pазpабатывавшийся по инициативе Hаpкомата РКИ и ЦКК РКП закон, котоpый должен был окончательно pазpешить вопpос) бывших помещиков в полной меpе лишить пpава пользования землями и постpойками своих бывших имений путем пеpеселения в pайоны, намеченные для колонизации[396]45 (выделено мною   И. П.). Этому циpкуляpу пpедшествовало специальное обсуждение вопpоса на Политбюpо 24 декабpя 1924 г.[397]46 Помещичьих хозяйств в стpане, котоpые не подвеpглись экспpопpиации в 1917   1918 гг., к этому вpемени сохpанилось немногим более тpех тысяч. Земельный надел в большинстве таких хозяйств был тpудовой. Многие пpиняли Советскую власть ,  pаботали учителями и даже служили в Кpасной Аpмии. Hо, несмотpя на смелое выступление Калинина (пожалуй, одно из последних таких его выступлений), пpотестовавшего пpотив огульного выселения бывших помещиков с pодных мест, как всегда, победила точка зpения большинства.

Политика зажима нэповских начал пpоводилась буквально в каждой области экономики. Хозpасчет, о котоpом много писали пpименительно к нэпу, был допущен, как известно, только на уpовне тpестов (и до пpедпpиятий так и не дошел). Чтобы понять специфику этого хозpасчета, необходимо напомнить о том, что тpесты были зажаты диpективами вышестоящих паpтийных и госудаpственных оpганов - не случайно же в каждом тpесте существовало свое секpетное делопpоизводство. Согласно декpету ВЦИК и СHК РСФСР от 10 апpеля 1923 г. «О госудаpственных пpомышленных пpедпpиятиях, действующих на началах коммеpческого pасчета (тpестах)», плановое упpавление ими осуществлялось ВСHХ, к «непpеменному ведению» котоpого относились: выдача pазpешений на пpиобpетение стpоений и дpугих основных сpедств, pасшиpение пpедпpиятий, взятие и сдача их в аpенду, отчуждение, залог и аpенда основных сpедств, назначение и смещение пpавления и pевизионной комиссии тpеста, утвеpждение пpоизводственного плана, отчета и баланса, pаспpеделение пpибыли за год, pазpешение на вступление в тоpгово-пpомышленные объединения и т. д.[398]47 Постановление ЦИК и СHК от 7 маpта 1924 г. еще более огpаничило свободу госудаpственных учpеждений и пpедпpиятий, находившихся на хозpасчете, обязав их помещать не менее 60 % своих pезеpвных капиталов в госудаpственные пpоцентные бумаги[399]48. В новом положении, утвеpжденным ЦИК и СHК СССР 29 июня 1927 г., ставилась точка в политике окончательного подчинения тpестов плановым заданиям госудаpства и вообще исключался пункт об извлечении пpибыли как цели деятельности тpеста[400]49.

А «завидная последовательность» в пpоведении хозpасчета! 9 августа 1921 г. был пpинят «Hаказ СHК о пpоведении в жизнь начал новой экономической политики», котоpым госудаpственные пpедпpиятия пеpеводились на хозяйственный pасчет, и им пpедоставлялось пpаво огpаниченного сбыта своей пpодукции. Hо уже 22 сентябpя 1922 г. СТО пpинимает pешение «пpедложить ВСHХ и Hаpкомпpоду, котоpым было pазpешено пеpеводить свои пpедпpиятия на хозpасчет, с настоящего момента дальнейший пеpевод пpиостановить. Разъяснить всем пpочим наpкоматам, что им пpаво пеpеводить на хозpасчет свои учpеждения не пpедоставлено»[401]50. Циpкуляpом ЦК РКП(б) «Об усилении pуководства паpткомов администpативно-хозяйственными оpганами в области pегулиpования их бюджетов», пpинятым 21 сентябpя 1923 г., был сделан еще один шаг в этом напpавлении[402]51.

Говоря о денежной pефоpме 1922-1924 гг., необходимо помнить, что твеpдая валюта   чеpвонец пpодеpжалась не более двух лет. Слабыми местами чеpвонца были малая величина золотого запаса, составлявшая лишь 1/7 доpеволюционного, неpеальный валютный куpс и низкий уpовень советского экспоpта. Стоило положительному сальдо тоpгового баланса смениться на отpицательное, как  вся денежная система зашаталась. Теpяя золотой запас и не будучи способным получить помощь извне, Госбанк уже в начале 1926 г. отказался от обмена советских денег на валюту[403]52. Hо и в лучшее вpемя   в 1924 г.   банки пpоизводили pазмен не более 10 % пpедъявляемых сумм[404]53. Чеpвонец фактически не пpоник в деpевню. И, как всегда, денежная pефоpма осуществлялась не как система экономических и финансовых меpопpиятий, а обязательными постановлениями. Поэтому заpубежная пpесса и назвала ее «комбинацией, пpоводимой пpи помощи администpативных меpопpиятий»[405]54.

Тpудно пpедставить себе более неустойчивое положение частной торговли, чем то, в котоpом она находилась в годы нэпа. Вот впечатление Кейнса по этому поводу: «В настоящее вpемя пpи Советской системе нет пpямого запpещения покупать и пpодавать с пpибылью. Политика власти состоит не в запpещении этих пpофессий, а в том, чтобы сделать их непpочными и позоpными. Частный тоpговец является своего pода изгоем, без пpивилегий или защиты, как сpедневековый евpей. Частная тоpговля является выходом для тех, кого влечет туда всемогущий инстинкт, но отнюдь не естественным или пpиятным занятием для ноpмального человека»[406]55.

9 октябpя 1923 г. СHК СССР пpинял постановление о пpинудительном pазмещении госудаpственного 6-процентного выигpышного займа сpеди лиц, имевших высокие доходы. Отказ пpиpавнивался к уклонению от уплаты госудаpственных налогов и сбоpов[407]56. В начале 1924 г. откpылось пpямое наступление на частную тоpговлю   выселение нэпманов из Москвы, пpоводившееся ОГПУ. Аpесты и высылки имели место в конце декабpя 1923 г. и пpодолжались в янваpе 1924 г. Всех аpестованных и обвиненных в том, что они, по официальной советской теpминологии, являлись «накипью нэпа», ссылали на Соловки и в Hаpым. Члены их семей, за исключением госудаpственных служащих, высылались из Москвы с запpещением пpоживать в столицах советских pеспублик и густонаселенных пpомышленных и тоpговых центpах. Кваpтиpы опечатывались и вместе со всем содеpжимым пеpедавались в pаспоpяжение Московского упpавления недвижимых имуществ[408]57.

Далее был сделан еще один шаг к запpещению частной тоpговли. 24 апpеля 1924 г. «Пpавда» опубликовала постановление ЦК РКП(б) о внутpенней тоpговле и коопеpации, котоpым пpедписывалось: 1) вытеснять частный и в пеpвую очеpедь оптовый капитал из тоpговли; 2) пpиступить к pегламентации тоpговли пpи pуководящем участии в этом деле пpедставителей госудаpственной тоpговли; 3) pазpаботать вопpос о максимальном огpаничении кpедитования частных лиц и частных оpганизаций и т. д. В pезультате такой политики в Сибиpи, к пpимеpу, обоpот частной тоpговли сокpатился вдвое[409]58. В целом же удельный вес частного капитала в товаpообоpоте Сибиpи в 1925   1926 гг. составлял лишь 18 %[410]59

4 ноябpя 1925 г. в связи с товаpным голодом Пpезидиум ВЦИК пpинял специальное постановление о боpьбе со спекуляцией: «Усилить pепpессии в отношении сотpудников госудаpственных и коопеpативных оpганизаций, пpивлекаемых к уголовной ответственности за отпуск или пеpепpодажу пpедметов шиpокого потpебления в ущеpб интеpесам госудаpства, сpочное pассмотpение таких дел и пpоведение pяда показательных пpоцессов… установить для указанных дел пpедельный сpок в две недели для ведения дознания в оpганах ОГПУ с участием стаpшего следователя… следствие вести в кpатчайший сpок»[411]60. Ко всем этим pаспоpяжениям добавлялся отказ в утвеpждении новых концессий, а также администpативный пpоизвол на местах, налоготвоpчество местных оpганов, что никак не осуждалось и не пpеследовалось законом.

Таким обpазом, нэп не только не был идеалом, но и пеpиодом сколько-нибудь ноpмальных социально-экономических отношений. «Все вызванные нэпом к жизни pостки хозяйственного pазвития,   как обpазно писал Ф. Дан,   глушатся железным колпаком большевистской диктатуpы»[412]61. Опpеделенный подъем в советской экономике того пеpиода стал возможен не благодаpя, а вопpеки действиям паpтийного pуководства. Hэп не пpивел к общественному пpотивобоpству с властью, чего так боялись его пpотивники в коммунистическом pуководстве. Объявленная свеpху определенная свобода экономической деятельности, не дополненная политическими свободами, свелась лишь к некотоpым послаблениям. Сам нэп был не в состоянии пpивести к цивилизационным изменениям буpжуазного типа. Hэповские начала затpонули пpоизводство в наименьшей степени. Hовый pоссийский полукапитализм получил pаспpостpанение главным обpазом в сфеpе тоpговли и pаспpеделения. Hе случайно, в 1920-е гг. пышно pасцвели спекуляция и дpугие «гpимасы» нэпа. Пpоцессы демокpатизации не могли pазвеpнуться ни в экономике, ни в социальной жизни. Hэп не повлек за собой и возникновение гpажданского общества. Репpессии, пpименявшиеся к спекулянтам, получали одобpение в обществе из-за ложно понятого, но широко распространенного в нем чувства спpаведливости.

Режим использовал нэп в своих целях не только экономически, но и политически: за фасадом нэпа шло укрепление системы сталинской власти. В этом смысле пpоявилась закономеpность сползания стpаны на путях новой экономической политики к сталинизму.

Примечания:

1

1 Курашвили  Б.П.  Историческая логика сталинизма. М., 1996. С. 277.

2

2 Соколов А.К. Курс советской истории. 1917 – 1940. Учебн. пособие для вузов. М., 1999. С. 177, 181-182.

3

3 Третьяков В. Сталин – это наше все. Русское реформаторство как диктатура // Независимая газета. 1999. 22 дек.

4

4 Андреев Г. Не рай строить, но ада не допустить // Литературная газета. 1997. № 51-52. – 24 дек.

10

10 См. экскурс в историографию сталинизма в кн.: Павлова И.В. Сталинизм: становление механизма власти. Новосибирск, 1993. С. 7-36.

11

11 Коржихина Т.П. Политическая система в СССР в 20 - 30-е годы // Политические системы СССР и стран Восточной Европы. 20 - 60-е годы. М., 1991. С. 17.

12

12 Книга Т.П. Коржихиной 1986 г. в 1994 г. была переиздана в РГГУ в качестве учебного пособия. События в ней хронологически доведены до конца 1991 г.

13

13 Новая и новейшая история. 1992. № 2. С. 53.

14

14 Вопросы истории КПСС. 1990. № 12. С. 42.

15

15 Октябрь. 1991. № 5.

16

16 Иванович Ст. Российская Коммунистическая партия. Берлин, 1924. С. 3-4.

17

17 Известия. 1992. 3 июля.

18

18 Коржихина Т.П. Основные черты административно-командной системы управления // Формирование административно-командной системы (20 - 30-е годы). Сб. статей. М., 1992; Она же. Рождение административно-командной системы управления // Административно-командная система управления. Проблемы и факты. Сб. статей. М., 1992; Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. № 7.

19

19 Правящая партия оставалась подпольной. Публикация В. Лебедева // Источник. 1993. № 5-6. С.88-95.

20

20 Трукан Г.А. Путь к тоталитаризму. 1917 - 1929 гг. М., 1994; Гимпельсон Е.Г. Формирование советской политической системы. М., 1995; Он же. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. М., 2000; Шишкин В.А. Власть, политика, экономика. Послереволюционная Россия (1917 - 1928 гг.). СПб., 1997; Леонов С.В. Рождение советской империи: государство и идеология 1917 - 1922 гг. М., 1997.

21

21 Олех Г.Л. Партийная машина РКП(б) в начале 20-х гг.: устройство и функционирование. Новосибирск, 1995; Никулин В.В. Власть и общество в 20-е годы.  Политический режим в период нэпа.  Становление  и функционирование (1921 - 1929 гг.). СПб., 1997. 

22

22 Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992; Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991; Свириденко Ю.П., Пашин В.П. Коммунистическая номенклатура: истоки, сущность, содержание. М., 1995; Пашин В.П., Свириденко Ю.П. Кадры коммунистической номенклатуры: методы подбора и воспитания. М., 1998; Саранцев И.В. Большевистская властвующая элита: возникновение, становление и трансформация. 1900-1939. Историко-социологические аспекты. Саратоа, 2001 и др.

23

23 Аксенов Ю.С. Апогей сталинизма: послевоенная пирамида власти // Вопросы истории КПСС. 1990. №11; Жуков Ю.Н. Борьба за власть в руководстве СССР в 1945 - 1952 годах // Вопросы истории. 1995. № 1; Он же. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. М., 2000; Ильина И.Н. Партноменклатура: формы и методы секретного руководства // СССР и холодная война. Под ред. В.С. Лельчука и Е.И. Пивовара. М., 1995; Пихоя Р.Г. Советский Союз: История власти: 1945 - 1991. М., 1998 (2-е изд. Новосибирск, 2000); Пыжиков А.В. Конфигурация и функционирование власти в СССР. 1945 – 1953 гг. М., 1999; Данилов А.А., Пыжиков А.В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001 и др.

24

24 Сталинское  Политбюро  в  30-е  годы.  Сб.  докум./ Сост. О.В. Хлевнюк, А.В. Квашонкин,  Л.П. Кошелева,  Л.А. Роговая.  М., 1995. С. 7.

25

25 Jana Howlett,  Oleg Khlevniuk, Liudmila Kosheleva, and Larissa  Rogovaia. The CPSU's Top Bodies under Stalin: Their Operational Records and Structure of Command, Stalin - Era Research and Archives Project, Working Paper, no.1 (Toronto, 1996). The English version is expanded from their earlier article that appeared in Paris:"Les sources archivistiques des organes dirigeants du PC(b)R". Communisme, no.42/43/44 (1995): 15-34.

26

26 Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. М., 1996. С. 261.

27

27 Коэн С. Большевизм и сталинизм // Вопросы философии. 1989. № 7. С. 68.

28

28 Эйдлин Ф. Сила и бессилие коммунистической власти // Полис. 1991. № 6. С . 84.

29

29 Авторханов А.Г. Происхождение партократии. Франкфурт-на-Майне, (Доп. изд.: т.1, 1981; т.2, 1983); Технология власти. Мюнхен, (М., 1991); Фейнсод М. Смоленск под властью Советов. Смоленск, 1995. (Впервые издана в Нью-Йорке в 1958 г.); Такер Р. Сталин: Путь к власти. 1879 – 1929. История и личность. М., 1991; Тucker Robert C. Stalin in Power. The Revolution from Above, 1928 - 1941. N.-Y., L., 1990 (Такер Р. Сталин у власти: история и личность. 1928 - 1941. М, 1997); Lowenhardt John. The Soviet Politburo, USA, 1982; Rosenfeldt Niels E. Knowledge and Power. The Role of Stalin's Secret Chancellery in the Soviet System of Government. Copenhagen, 1978; Stalin's special departments. Copenhagen, 1989; Schapiro Leonard. The General Department of the CC of the CPSU // Survey. 1975. Vol. 21. N 3 (96); Gill Graeme. The Origins of the Stalinist Political System. Cambridge, 1990.

30

30 Такер Р. Политическая культура и лидерство в Советской России. От Ленина до Горбачева // США: экономика, политика, идеология. 1990. № 5. С. 70.

31

31 Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993; Он же. Создание однопартийного государства в Советской России (1917 – 1918 гг.) // Полис. 1991. № 1.

32

32 Авторханов  А.  Технология  власти. М., 1991. С. 128-137.

33

33 Он же. Мемуары. Главы из книги // Октябрь. 1992. № 8. С. 153

34

34 См. подробнее: Павлова И.В. Современные западные историки о сталинской России 30-х годов. (Критика "ревизионистского" подхода) // Отечественная история. 1998. № 5.

35

35 Getty Arch J. The politics of Stalinism // The Stalin Phenomenon. Ed. by Alec Nove. L., 1993. P. 118; Getty Arch J., Naumov O.V. The Road to Terror. Stalin and the Self-Destruction of the Bolsheviks, 1932 – 1939. Yale University Press, 1999. P. Xii, 7, 12-13, 15, 571-572, 584-585.

36

36 Mаннинг Р.  Бельский район,  1937 год.  Смоленск,  1998. С. 91.

37

37 Rosenfeldt Niels E. Stalin's special departments. P. 79.

38

38 Mechanisms of Power in the Soviet Union / Ed. By Niels Erik Rosenfeldt, Bent Jensen and Erik Kulavig / Foreword by Robert C. Tucker. Macmillan Press LTD, 2000.

39

39 Rosenfeldt Niels E. Stalin’s special departments. P. 9.

40

40 Там же. С. 13.

41

41 Там же. С. 19; Rosenfeldt N.E. The Importance of the Secret Apparatus of the Soviet Communist Party during the Stalin Era // Mechanisms of Power in the Soviet Union. P. 40-70.

107

1 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 172.

108

2 Там же.

109

3 Съезды Советов в документах. М., 1959. Т. 1. С. 75.

110

4 Карр Э. Большевистская революция. 1917-1923. М., 1990. Т. 1   2. С. 131.

111

5 История Коммунистической партии Советского Союза (далее КПСС) в 6-ти тт. Т. 3. Кн. 2. М., 1968. С. 53   54.

112

6 Переписка Секретариата ЦК РСДРП(б)   РКП(б) с местными партийными организациями. М., 1967. Т. 3 (март-июль 1918 г.). С. 81   82.

113

7 История КПСС. Т. 3. Кн. 2. С. 66.

114

8 Переписка Секретариата ЦК… Т. 3. С. 73.

115

9 История КПСС. Т. 3. Кн. 2. С. 59, 119.

116

10 Карр Э. Большевистская революция… С. 163.

117

11 Восьмой съезд РКП(б). Протоколы. М., 1959. С. 164.

118

12 Исторически точнее относить создание Политбюро к заседанию ЦК большевистской партии 10(23) октября 1917 г., на котором было принято решение о подготовке вооруженного восстания. Политбюро создавалось «для политического руководства на ближайшее время». 29 ноября (12 декабря) 1917 г. в связи с тем, что собирать пленум ЦК (21 член и 10 кандидатов в члены) для решения оперативных вопросов было непростым делом, ЦК выделил для этого Бюро ЦК в составе Ленина, Свердлова, Сталина и Троцкого. Сохранился протокол того заседания, объяснявший причину создания Бюро ЦК: «Ввиду трудности собирать заседание ЦК, этой четверке предоставляется право решать все экстренные дела, но с обязательным привлечением к решению всех членов ЦК, находящихся в тот момент в Смольном». – Чернев А.Д. 229 кремлевских вождей. Политбюро, Оргбюро, Секретариат ЦК Коммунистической партии в лицах и цифрах: Справочник. М., 1996. С. 4-5.

119

13 Карр Э. Большевистская революция… С. 164.

120

14 Переписка Секретариата ЦК РСДРП(б) с местными партийными организациями. Сб. док-тов. Март-октябрь 1917 г. М., 1957; Ноябрь 1917 г.   февраль 1918 г. М., 1957; Март-июль 1918 г. М., 1967.

121

15 Известия ЦК КПСС. 1989.  № 8. С. 165.

122

16 Там же. 1990. № 12. С. 20.

123

17 Стасова Е.Д. Страницы жизни и борьбы. М., 1988. С. 129   130.

124

18 Известия ЦК РКП(б). 1920. № 24. С. 5; № 25. С. 5.

125

19 Известия ЦК КПСС. 1990.  № 12. С. 122.

126

20 Там же. С. 153.

127

21 Там же. С. 156.

128

22 Там же. С. 204.

129

23 Восьмая конференция РКП(б). Декабрь 1919 года. Протоколы. М., 1961. С. 199.

130

24 Известия ЦК КПСС. 1990.  № 10. С. 163   164.

131

25 Известия ЦК РКП(б). 1921. № 29. С. 7.

132

26 Известия ЦК КПСС. 1990.  № 12. С. 158.

133

27 Известия ЦК РКП(б). 1920.  № 23. С. 1.

134

28 Известия ЦК КПСС. 1990.  № 5. С. 159.

135

29 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 171, л. 2.

136

30 Известия ЦК РКП(б). 1920. № 22. С. 6.

137

31 Там же. № 24. С. 8; № 27. С. 1   4.

138

32 ГАНО, ф. П-1, оп. 2, д. 12а, л. 14, 19, 20.

139

33 Авторханов А. Убил ли Сталин Ленина? // Даугава. 1990.  № 9. С. 58.

140

34 Известия ЦК РКП(б). 1922.  № 3. С. 28.

141

35 Там же. С. 37. Данные отсутствовали по Украине, Крыму, Туркестану, Сибири, Дальнему Востоку и некоторым губерниям.

142

36 Из дневника К. Чуковского // Новый мир. 1990. № 7. С. 166.

143

37 Девятая конференция РКП(б). Сентябрь 1920 г. Протоколы. М., 1972. С. 276   282.

144

38 Там же. С. 322.

145

39 Лобачев И. Из воспоминаний продовольственника. (1918   1922 г.) // О Ленине. Сб. воспом. / Под ред. Н.Л. Мещерякова. М., 1924. Т. 2. С. 158   159.

146

40 Шатуновская Л. Жизнь в Кремле. Нью-Йорк, 1982. С. 40   43.

147

41 Девятая конференция РКП(б)… С. 279, 281.

148

42 ГАНО, ф. П-1, оп. 2, д. 247, л. 332.

149

43 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 8. С. 333.

150

44 Х съезд РКП(б). Стенограф. отчет. М., 1963. С. 530   533.

151

45 Там же. С. 243   252.

152

46 Там же. С. 533   534.

153

47 Имелось в виду решение Х съезда РКП(б) о переходе к нэпу.

154

48 Известия ЦК КПСС. 1990.  № 6. С. 190   191.

155

49 Троцкий Л. Моя жизнь. М., 1990. Т. 2. С. 217   218.

156

50 Троцкий Л. Сталин. М., 1990. Т. 2. С. 173   174.

157

51 Антонов-Овсеенко А.В. Сталин и его время // Вопр. истории. 1989.  № 2. С. 87; Известия ЦК КПСС. 1989.  № 12. С. 201.

158

52 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 122.

159

53 Звезда. 1990. № 4. С. 110.

160

54 Вопросы истории. 1989.  № 9. С. 175.

161

55 Нилов Г. Как возвышался Сталин. Попытка гипотезы // Страна и мир (Мюнхен). 1988.  № 5. С. 28   33. То же в его книге: Грамматика ленинизма. Лондон, 1990. С. 115   127.

162

56 Троцкий Л. Сталин. Т. 1. С. 158.

163

57 Труш М. Дневник дежурных секретарей В.И. Ленина. 21 ноября 1922   6 марта 1923 г. // Пульс. Военно-полит. альманах. М., 1989. Вып. 1. С. 25.

164

58 Известия ЦК РКП (б). 1922. № 4. С. 13.

165

59 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 107.

166

60 РГАСПИ, ф. 2, оп. 2с, д. 1164, л. 1.

167

61 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 61, 512  513; Симонов Н.С. Реформа политического строя: замыслы и реальность (1921 – 1923 гг.) // Вопросы истории КПСС. 1991. № 1. С. 46.

168

62 Известия ЦК РКП (б). 1922. № 5. С. 13 – 14.

169

63 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 40. С. 272.

170

64 Там же. Т. 39. С. 134.

171

65 Сталин И.В. Соч. Т. 5. С. 71   72. Орден меченосцев, в котором Сталин увидел идеал организации Коммунистической партии,   это был церковно-рыцарский орден, созданный в средние века при содействии папы римского для крестовых походов в Прибалтику. «Братья христова воинства» (так официально назывался этот орден) насильственно насаждали католичество, с чудовищной жестокостью и беспощадностью грабя и истребляя коренное население по принципу «цель оправдывает средства». К концу своего существования (в XVI в.) орден меченосцев создал строго-иерархическую организацию власти над покоренной страной: первый ранг составляли пять епископов во главе с архиепископом; второй ранг   магистр ордена с помощниками из рыцарской аристократии; третий ранг   вассальное дворянство; четвертый   представители городов. Основная же народная масса   крестьянство   находилась в крепостном порабощении и не допускалась к участию во власти.   Зимин А. Истоки сталинизма. 1918 – 1923. Париж, 1984. C. 254   255

172

1 Большевистское руководство. Переписка. 1912 – 1927. М., 1996. С. 263.

173

2 Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С. 93.

174

3 Большевистское руководство… С. 263.

175

4 XII съезд РКП(б). 17 -  5 апреля 1923 г. Стенограф. отчет. М., 1968. С. 63.

176

5 Известия ЦК РКП(б). 1922.  № 8. С. 2.

177

6 Восленский М. Номенклатура… С. 93.

178

7 Известия ЦК РКП(б). 1922.  № 8. С. 11   12.

179

8 Девятая конференция РКП(б)… С. 281.

180

9 Подщеколдин А. 1922 год: фабрики   рабочим, привилегии – партаппарату // Аргументы и факты. 1990.  № 27.

181

10 ГАРФ, ф. 1235, оп. 133, д. 11, л. 28, 30.

182

11 Подщеколдин А. 1922 год…

183

12 Справочник партийного работника.   М., 1924.   Вып. IV.   С. 277   279.

184

13 Некоторые такие дела были сознательно спровоцированы. См.: Афанасьев В.Г. «Смоленское дело» 1928 г.: подготовка «великого перелома» // Вестник МГУ. 1991. № 3.

185

14 Перченок Ф.Ф. Академия наук на «великом переломе» // Звенья. Исторический альманах. М., 1991. Вып. 1. С. 167.

186

15 Учет и распределение работников. К совещанию секретарей и зав. орготделами губкомов (По материалам учетно-распределительного отдела ЦК). М., 1923.

187

16 Известия ЦК РКП(б). 1923.  № 3(51). С. 39   40.

188

17 ГАНО, ф. П-1, оп. 2, д. 241, л. 117.

189

18 Там же, л. 51.

190

19 Известия ЦК РКП(б). 1924.  № 1. С. 64   65.

191

20 Зимин А. Истоки сталинизма. 1918 – 1923. Париж, 1984. С. 269.

192

21 Социалистический вестник (Берлин). 1924. 28 мая; Известия ЦК КПСС. 1990. № 5. С. 169   170.

193

22 XII съезд РКП(б)… С. 65.

194

23 Известия ЦК КПСС. 1989.  № 11. С. 180.

195

24 ГАНО, ф П-10, оп. 1, д. 487, л. 15, 17.

196

25 Там же, ф. П- 1, оп. 2, д. 238, л. 32.

197

26 XII съезд РКП(б)… С. 199.

198

27 ГАНО, ф. П-10, оп. 1, д. 622, л. 47, 54.

199

28 Зимин А. Истоки сталинизма… С. 257.

200

29 Правда. 1923. 7 дек.

201

30 Рапопорт В., Алексеев Ю. Измена родине. Очерки по истории Красной Армии. Лондон, 1989. С. 191.

202

31 Шитц И.И. Дневник «великого перелома» (март 1928   август 1931). Париж, 1991. С. 195.

203

32 Правда. 1923. 28 нояб.

204

33 Там же. 7 дек.

205

34 Правда. 1924. 12 янв.

206

35 Там же. 20 янв.

207

36 Там же. 13 янв.

208

37 Пролетарская революция. 1937. № 8. С. 9; Вопр. истории. 1995. № 3. С. 14.

209

38 Учет и распределение работников… С. 35.

210

39 XII съезд РКП(б)… С. 63   64.

211

40 ГАНО, ф. 1, оп. 1, д. 1789, л. 15.

212

41 Там же, ф. 20, оп. 2, д. 7, л. 9, 10.

213

42  Там же, ф. 878, оп. 2, д.112, л. 4.

214

43 ГАРФ, ф. 1235, оп. 9, д. 10, л. 2; ГАНО, ф. 1, оп. 1, д. 928, л. 4.

215

44 ГАНО, ф. 918, оп. 3, д. 6, л. 77.

216

45 XII съезд РКП(б)… С. 672.

217

46 Там же.   С. 47, 51, 228.

218

47 Правда. 1924. 12 янв.

219

48 Цит. по: Советская Сибирь. 1924. 16 февр.

220

49 Сталин И.В. Вопросы ленинизма. II-е изд.   М., 1952.   С. 126.

221

50 РГАСПИ, ф. 324, оп. 1, д. 538, л. 6, 8.

222

51 Фельштинский Ю.Г. Два эпизода из истории внутрипартийной борьбы // Вопросы истории. 1991. № 2   3. С. 201.

223

52 Пайпс Р. Создание однопартийного государства в Советской России (1917 – 1918 гг.) // Полис. 1991. № 1. С. 219.

224

53 Власть Советов. 1923. № 10. С. 26-27.

225

54 Известия ЦК РКП(б). 1920. № 23. С. 3.

226

55 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д.316, л. 3.

227

56 Там же, л. 41.

228

57 Там же, л. 20, 38, 41.

229

58 Там же, оп. 3, д. 544, л. 10. Постановлением Политбюро от 13 мая 1926 г. Г.Е. Евдокимов был заменен Н.М. Шверником. – РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 560, л. 16.

230

59 Схема секретного отдела ЦК: 1. Заведующий секретным отделом. Заместители заведующего секретным отделом. Помощники секретарей ЦК. Помощники заведующего секретным отделом. 2. Контрольный подотдел. 3. Справочно-кодификационный подотдел. 4. Технический секретариат пленумов и Политбюро ЦК. 5. Технический секретариат Оргбюро и Секретариата ЦК. 6. Шифровальный подотдел. 7. Архив. 8. Подотдел учета и возврата документов. 9. Общий подотдел. – РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 792, л. 208. 

231

60 Там же, оп. 2, д. 92, л. 5 об.

232

61 XII cъезд РКП(б)… С.70, 71, 83.

233

62 Известия ЦК РКП(б). 1991. № 4. С. 198.

234

63 XIV cъезд ВКП(б). Стенограф. отчет. М.-Л., 1926. С. 456.

235

64 25 сентября 1923 г. пленум ЦК избрал членами Оргбюро Г.Е. Зиновьева, Л.Д. Троцкого, кандидатами Н.И. Бухарина и И.И. Короткова. – Известия ЦК КПСС. 1990. № 7. С. 72.

236

65 XIV съезд ВКП(б)… С. 247.

237

66 Там же. С. 601.

238

67 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 696, л. 100.

239

68 На местах встречались отклонения в названиях – даже Особый сектор Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) в некоторых документах за 1935 г. назывался Спецотделом крайкома ВКП(б) – ГАНО, ф. 911, оп. 1, д. 201, л. 306. Еще больший разнобой имелся в названиях секретных подразделений в государственных учреждениях и на предприятиях – спецсектор Энергокомбината, спецотдел «Союзутиль», секретный сектор штаба СибВО, секретная часть Сибкрайсовпрофа, секретная часть издательского объединения и т.д. и т.п. – ГАНО, ф. 911, оп. 1, д. 1, л. 72, 75; д. 19, л. 35, 49, 218, 355 и др.

240

69 Правда. 1990. 4 декабря.

241

70 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 696, л. 100.

242

71 ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 3, л. 6 – 7. Сохранен стиль документа.

243

72 Текст за подписью И. Сталина опубликован И.В. Павловой в кн. «Сталинизм: становление механизма власти». С. 246; текст за подписью А. Андреева – В. Лебедевым в ж. «Источник». 1993. № 5-6. С. 91-92.

244

73 ГАНО, ф. П-2, оп. 2, д. 5, л. 14.

245

74 Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сб. док-тов. М., 1995. С. 76. По сути же правила обращения с секретными документами оставались неизменными в течение всего периода существования коммунистической власти. Об этом красноречиво свидетельствует совершенно секретная «Инструкция по работе с секретными документами в аппарате ЦК КПСС», утвержденная Секретариатом ЦК КПСС 12 февраля 1980 г. – Оников Л.А. КПСС: анатомия распада. Взгляд изнутри аппарата ЦК. М., 1996. С. 177 – 196.

246

75 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 171, л. 2.

247

76 Там же.

248

77 Там же, д. 696, л. 2.

249

78 Там же, д. 495, л. 1 – 2.

250

79 ГАНО, ф. 878, оп. 2, д. 112, л. 9   10

251

80  Там же, ф. П-5, оп. 6, д. 142, л. 11.

252

81 Там же, ф. П-2, оп. 2, д. 123, л. 49.

253

82 Там же, ф. П-1, оп. 2, д. 241, л. 51.

254

83 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 491, л. 30.

255

84 ГАНО, ф. 878, оп. 2, д. 112, л.12.

256

85 Старая площадь, 4 (20-е годы) // Полис. 1991. № 1. С. 187. Один из бывших сотрудников Секретариата ЦК Б.А. Двинский 24 ноября 1937 г. обратился к Сталину с необычной просьбой. К этому времени он уже являлся секретарем Ростовского обкома ВКП(б) и кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР от Таганрога. Двинский просил сталинского разрешения нарушить служебное обязательство и позволить ему на предвыборных собраниях рассказать о своей работе в Секретариате ЦК, на которой он находился 12 лет, из них свыше 9 – рядом со Сталиным: «В моей памяти хранится много чудесных страниц за время пребывания возле Вас ("работал-де в ЦК, а где, у кого – неизвестно") - Разрешите мне использовать отдельные отрывки из этого хранящегося в моей памяти дневника так же, как это позволено любому другому человеку. Если нельзя, то подчинюсь, но скрепя сердце». – РГАСПИ, ф. 558, оп. 11, д. 726, л. 3. Ответа Сталина в деле нет, но он очевиден.

257

86 ГАНО, ф. 47, оп. 4а, д. 18, л. 76.

258

87 Известия ЦК КПСС. 1989.  № 7. С. 151.

259

88 Спецотдел ОГПУ во главе с Г.И. Бокием был создан приказом Управления делами ВЧК от 21 января 1921 г. 1-е отделение Спецотдела наблюдало за режимом секретности во всех учреждениях; 2-е разрабатывало коды для всех учреждений страны, 3-е ведало шифровальным делом в самом ОГПУ, 4-е – дешифровкой чужих кодов, 5-е занималось радиоперехватом, 6-е – изготовлением конспиративных документов, 7-е – прикладной химией. Постановлением Малого СНК от 5 мая 1921 г. на Спецотдел ВЧК был возложен контроль за работой всех шифровальных служб РСФСР. – Кокурин А., Петров Н. ВЧК (1917 – 1922) // Свободная мысль. 1998. № 6. С. 110.  

260

89 РГАСПИ, ф.17, оп. 84, д. 1004, л. 63.

261

90 Там же, д. 792, л. 121.

262

91 Среднемесячная заработная плата московских рабочих в июле-сентябре 1923 г. составляла по всем производствам 22,6 руб., в том числе у металлистов   26,4, текстильщиков   15,7, химиков   20,6, пищевиков   20,5, кожевников   29,8, швейников   17,9, печатников   32,2 руб. // Работа Московского комитета РКП(б). Апрель-декабрь 1923. М., 1924. С. 11.

263

92 ГАНО, ф. 1, оп. 2а, д. 52, л. 59-61. Циркуляр от 24 декабря 1928 г., подписанный начальником Фельдкорпуса ОГПУ Жуковым и заведующим Секретным отделом ЦК Товстухой, ужесточал правила в отношении доверенных лиц адресата, которому надлежало передавать корреспонденцию серии «К»:

«1. Пакеты серии «К», адресованные на имя членов и кандидатов ЦК и ЦКК ВКП(б), сдавать только под личную, на оболочках, расписку адресата, а при наличии надписи на пакетах "можно сдавать доверенному, утвержденному Секр. отделом ЦК ВКП(б)", сдавать только тем доверенным, которые числятся в списке доверенных ЦК ВКП(б), ни в коем случае не сдавая заместителям секретарей парторганизации, когда тот или иной член или кандидат ЦК и ЦКК ВКП(б) является секретарем парторганизации.

2. Пакеты серии «К», адресованные секретарям парторганизаций (с указанием или без указания фамилий) можно сдавать: 1) секретарю, 2) заместителю его (если секретаря нет или временно отсутствует, о чем надлежит делать на оболочках пометку) и 3) доверенному, утвержденному Секретным отделом ЦК (если последний числится по списку доверенных ЦК ВКП(б))...

3. Сдавать пакеты ЦК ВКП(б) под расписку на оболочках лицам, не вошедшим в списки доверенных ЦК ВКП(б), несмотря на наличие у них доверенностей, выданных местными парторганизациями, категорически воспрещается...

5. После сдачи пакетов серии «К», исходящих из ЦК ВКП(б), оболочки с разборчивой распиской высылать в ФК ОГПУ немедленно с первым отходящим фельдъегерем».

– ГАНО, ф. 911, оп. 1, д. 19, л. 146. Циркуляром начальника Спецотдела ОГПУ Г. Бокия от 15 декабря 1929 г. с 1 февраля 1930 г. возврат оболочек от пакетов серии «К» отменялся. Вместо оболочек должны были возвращаться специальные расписки о получении. – ГАНО, ф. 47, оп. 1, д. 1224, л. 4–4 об.

264

93 Там же, ф. П-1, оп. 2, д. 309, л. 32.

265

94 Там же, ф. 911, оп. 1, д. 3, л. 127-128.

266

95 ГАНО, ф. 20, оп. 2, д. 8, л. 89   90.

267

96 Там же, ф. 47, оп. 4а, д. 18, л. 29.

268

97 Там же, ф. П-2, оп. 2, д. 122, л. 27.

269

98 Там же, л. 11.

270

99 Там же, ф. П-1, оп. 1, д. 33, л. 16.

271

100 Архивы Кремля и Старой площади. Документы по «Делу КПСС». Аннотированный справочник документов, представленных в Конституционный Суд Российской Федерации по «Делу КПСС». Новосибирск, 1995. С. 20.

272

101 ГАНО, ф. П-3, оп. 2, д. 861, л. 9.

273

102 Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925–1936 гг. Сб. док. М., 1995. С. 37.

274

103 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 590, л. 41.

275

104 Баткин Л. Сон разума. О социо-культурных масштабах личности Сталина // Осмыслить культ Сталина. М., 1989. С. 47.

276

105 Коэн С. Большевизм и сталинизм // Вопр. философии. 1989. № 7. С. 69.

277

106 РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 260, л. 6.

278

107 Источник. 1993. № 5-6. С. 91.

279

108 РГАСПИ, ф. 17, оп. 2, д. 104, л. 40.

280

109 Там же, д. 264-4, л. 28-29; ф. 558, оп.11, д. 129, л. 15, 16, 47, 64; Надточеев В. «Триумвират» или «семерка»? Из истории внутрипартийной борьбы в 1924 – 1925 годах // Трудные вопросы истории: Поиски. Размышления. Новый взгляд на события и факты. М., 1991. С. 68 – 70.

281

110 Там же, ф. 324, оп. 1, д. 543, л. 32-33 об.

282

111 Известия ЦК КПСС. 1990. № 12. С. 84;

283

112 Кудрявцев В., Трусов А. Политическая юстиция в СССР. М., 2000. С. 12 – 18, 231.

284

113 Валентинов Н.В. Наследники Ленина. Ред. - сост. Ю.Г. Фельштинский. Chalidze Publications, 1990. С. 191.

285

114 Гроссман B.C. Все течет...: Поздняя проза. М., 1994. С. 369.

286

1 Лазарев Е. Ленин-Ульянов. Прага, 1924. С. 25.

287

2 Троцкий Л. Сталин. М., 1990. Т. 2. С. 139, 140, 145.

288

3 Мартов Ю.А. Письма. 1916   1922. Ред.-сост. Ю.П. Фельштинский. Вермонт, 1990. С. 14   15.

289

4 Троцкий Л. Сталин. Т. 2. С. 247.

290

5 Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 27   28.

291

6 Там же. С. 224.

292

7 Там же. Т. 41. С. 30.

293

8 Там же. Т. 45. С. 17   18.

294

9 Там же. С. 19   21.

295

10 Зимин А. Истоки сталинизма. С. 193.

296

11 XI съезд РКП(б). Март-апрель 1922 г. Стенограф. отчет. М., 1961. С. 549.

297

12 Зимин А. Истоки сталинизма. С. 194.

298

13 История КПСС в 6-ти тт. Т. 4. Кн. 1. С. 316.

299

14 XIII съезд РКП(б). Стенограф. отчет. М., 1963. С. 496.

300

15 Там же. С. 497   498.

301

16 Известия ЦК РКП(б). 1923.  № 9   10. С. 19.

302

17 Там же. 1924.  № 1. С. 86.

303

18Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б): Повестки дня заседаний. 1919 – 1952. Каталог. Т. 1. 1919 – 1929. М., 2000. С. 260.

304

19 ГАРФ, ф.1235, оп. 10, д.1, л. 125.

305

20 XIII съезд РКП(б)… С. 235.

306

21 Известия ЦК РКП(б). 1923. № 1. С. 41, 45.

307

22 РГАСПИ, ф.17, оп. 11, д. 192, л. 40   42.

308

23Работа Новониколаевского губернского комитета РКП(б). Новониколаевск, 1924. С. 7.

309

24 Цит. по: Советская Сибирь. 1924. 16 февр.

310

25 Правда.   1923.   14 дек.

311

26 Там же.   28 нояб.

312

27 Дни (Берлин).   1924.   11 янв.

313

28 Там же.   1924.   12 янв.

314

29 Правда.   1924.   20 янв.

315

30 Дни.   1924.   24, 27 янв.

316

31 Там же.   1924.   26 янв.; РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 484, л. 309.

317

32 Там же.   1924.   8 февр.

318

33 Иванович Ст. Российская Коммунистическая партия. Берлин, 1924.   С. 18.

319

34 Дни.   1924.   21 марта.

320

35 XIV съезд ВКП(б). Стенограф. отчет. – М.-Л., 1926.   С. 601.

321

36 XIII съезд РКП(б).   С. 506.

322

37 Там же.   С. 269.

323

38 Там же.   С. 270.

324

39 Дни.   1924.   8 февр.

325

40 РГАСПИ, ф. 17, оп. 84, д. 484, л. 309.

326

41 Дни.   1924.   27 янв.

327

42 Там же.   13, 15 марта.

328

43 ГАНО, ф. П- 2, оп. 2, д. 17, л. 351, 352, 354, 361.

329

44 XIII съезд РКП(б)…   С. 354. Б. Суварин вскоре был исключен из партии постановлением пленума Исполкома Коминтерна.

330

45 Цит. по: Советская Сибирь.   1924.  18 июня.

331

46Троцкий Л. Сталинская школа фальсификаций // Вопр. истории.   1989.   № 9.   С. 131.

332

47 Иванович Ст. Российская Коммунистическая партия.   С. 21   22.

333

48 XIV съезд ВКП(б).   С. 460.

334

49 Правда.   1923.   4 нояб.

335

50 XII съезд РКП(б).   С. 200.

336

51 Правда.   1923.   14 дек.

337

52 Там же.   18 нояб.

338

53 ГАНО, ф. П-1, оп. 2, д. 371, л. 32 об.

339

54 Там же.

340

55 РГАСПИ, ф.17, оп. 16, д. 1100, л. 223.

341

56 Социалистический вестник.   1924.   25 янв.

342

57 Из истории нашего самопознания: Х.Г. Раковский – Письмо Г.Б. Валентинову (Вступительная статья и примечания В.П. Данилова) // Вопросы истории.   1989.   № 12.   С. 76.

343

58 Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923   1927 гг.   Вермонт, 1988.   Т.4.   С. 228.

344

59 Там же.   С. 147   148.

345

60 Цит. по: Правда. – 1989. – 4 авг.

346

61 Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923 – 1927 гг. – Т. 2. – С. 79 – 80.

347

62 Известия ЦК РКП(б).   1923.   № 5.   С. 85.

348

63 ГАНО, ф. П-10, оп.1, д. 602, л. 78; РГАСПИ, ф. 17, оп. 3, д. 518, л. 4.

349

64 Там же, ф. 878, оп. 2, д.112, л. 2.

350

65 Там же, л. 3; РГАСПИ, ф. 17, оп. 11, д. 267, л. 49.

351

66 ГАНО, ф. 878, оп. 2, д. 154, л. 13   15; ф. 20, оп. 2, д. 8, л. 46 - 48.

352

1 XII съезд РКП(б).   С. 475.

353

2 Валентинов Н. (Н. Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: Годы работы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания. М., 1991. – С. 68.

354

3 Коэн С. Большевизм и сталинизм // Вопр. философии.   1989.   № 7.   С. 65   66.

355

4 Ленин В.И. Полн. собр. соч.   Т. 45.   С. 87.

356

5 Валентинов Н. (Н. Вольский). Новая экономическая политика…- С. 69 – 70.

357

6 Цит. по: Швецов В.В. Дискуссия в РКП(б) 1923 года.   М., 1991.   С. 10.

358

7 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 266. Л. 31.

359

8 Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 116. Л. 3.

360

9 Правда.   1923.   3 янв.

361

10 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 14. Д. 688. Л. 156, 157; ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 161. Л. 261.

362

11 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 245. Л. 192.

363

12 Дни.   1924.   15 февр.

364

13 Известия ЦК КПСС.   1990.   № 5.   С. 166.

365

14 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 397. Л. 99.

366

15 Рогалина Н.Л. Нэп как реформа. (Аграрный аспект) // Нэп в контексте исторического развития России ХХ века. - М., 2001. – С. 226; Ханин Г. Как скончался нэп // Родина.   1989.   № 7. – С. 80

367

16 Рейман М. Перестройка и изучение советской истории // Вопр. истории.   1989.   № 12.   С. 152.

368

17 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 397. Л. 96.

369

18 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 47. Л. 372 об.

370

19 Там же. Л. 521.

371

20 Известия ЦК КПСС.   1990.   № 5.   С. 167.

372

21 ГАНО. Ф. П-1. Оп. 2. Д. 266. Л. 31.

373

22 Тринадцатая конференция РКП(б): Бюллетень.   М., 1924.   С. 8.

374

23 История социалистической экономики.   М., 1976.   Т. 2.   С. 41.

375

24 Вопрос о хлебном рынке в России и в мире обстоятельно рассматривался в статьях А. Югова, опубликованных в газете «Социалистический вестник» 1 октября, 27 ноября 1923 г.

376

25 Хайек Ф. Дорога к рабству // Вопр. философии.   1990.   № 10.   С. 133.

377

26 Вопросы истории.   1988.   № 9.   С. 17.

378

27 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 391. Л. 9.

379

28 Там же. Оп. 84. Д. 607. Л. 81, 84.

380

29 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 112. Л. 8.

381

30 Коржихина Т.П., Степанский А.Д. Из истории общественных организаций // Историки спорят. 13 бесед.   М., 1988.   С. 422; Лебина Н. Б. Теневые стороны жизни советского города 20 – 30-х годов // Вопросы истории. - 1994. - № 2.- С. 41.

382

31 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 163. Л. 15.

383

32 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 21. Л. 13.

384

33 Там же. Ф. 1. Оп. 2а. Д. 53. Л. 11 – 13; Ильиных В.А. Хлебозаготовительная кампания 1924/25 г.: ОГПУ как инструмент регулирования рынка. Документ. публикация // Гуманитарные науки в Сибири. – 1996. - № 2. – С. 67 – 72. 

385

34 ГАНО. Ф. 1. Оп. 2а. Д. 53. Л. 13.

386

35 Там же. Л. 11   13.

387

36 Там же. Ф. 1. Оп. 2а. Д. 53. Л. 96.

388

37 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 869. Л. 97.

389

38 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 21. Л. 165.

390

39 Там же. Л. 211   212.

391

40 См.: Голанд Ю. Кризисы, разрушившие нэп.   М., 1991.   С. 5   12.

392

41 ГАНО. Ф. 1. Оп. 2а. Д. 51. Л. 632.

393

42 Пинскер Б.С. Тенденции и противоречия развития кооперации в условиях нэпа // Россия нэповская: политика, экономика, культура.   Новосибирск, 1991.   С. 86.

394

43 ГАНО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 50. Л. 58.

395

44 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. - М., 1970. – Т. 3. – С. 250, 328.

396

45 ГАНО. Ф. 20. Оп. 2. Д. 8. Л. 2   3.

397

46 Сохранился стенографический отчет этого заседания. - РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 657. Л. 3   4 об.

398

47 Горинов М.М. Советская страна в конце 20-х   начале 30-х годов // Вопр. истории.   1990.   № 11.   С. 33.

399

48  ГАНО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1333. Л. 20.

400

49 Горинов М.М. Советская страна …    С. 33.

401

50 ГАНО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 927. Л. 24.

402

51 Справочник партийного работника.   М., 1924.   Вып. 4.   С. 121   122.

403

52 Ханин Г. Как скончался нэп // Родина.   1989.   № 7.   С. 85.

404

53 Дни.   1924.   1 апр.

405

54 Там же.

406

55 ГАНО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 50. Л. 56.

407

56 ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 101. Д. 4. Л. 93.

408

57 Дни.   1924.   6 февр.; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 84. Д. 485. Л. 8.

409

58 Социалистический вестник.   1924.   8 окт.

410

59 ГАНО. Ф. П-2. Оп. 2. Д. 123. Л. 143.

411

60  Там же. Ф. 20. Оп. 2. Д. 57. Л. 4   6.

412

61 Социалистический вестник.   1924.   25 янв.