11. Что делать с культурой?

В апреле 1918 года на квартире Горького представители недавно организованного «Союза деятелей искусства» встретились с народным комиссаром просвещения А. Луначарским, драматургом и литературным критиком в свободное время. Деятели искусства предложили привлечь исполком их Союза в качестве исполнительного органа по искусству вместо существующей коллегии наркомпроса, то есть они предложили передать руководство искусством в руки деятелей искусства. Нарком ответил: «Мы были против политического Учредительного собрания, тем более мы против Учредительного собрания в области искусства».247

Партия заявляет о своем решении руководить искусством, руководить культурой. Руководство культурой складывается из двух элементов: руководитель указывает чего нельзя писать, рисовать, ваять и так далее, руководитель указывает, что нужно писать, рисовать, ваять и так далее. Первая часть программы осуществлялась легко: была введена еще в 1917 году цензура печати, 8 июня 1922 г. «СНК решил учредить Главный комитет по делам печати в целях объединения всех родов цензуры, существующих в России». Был издан декрет об основании Главного управления по делам литературы и искусства (Главлит). В обязанности Главлита, говорится в декрете, входят «предварительный просмотр всех предназначаемых для печатания и распространения литературных произведений, периодических и непериодических изданий, карт и т. д. Кроме того Главлит выдает разрешение на издание всех родов печатных произведений, составляет списки запрещенных книг, вырабатывает постановления касательно типографий, библиотек, книжной торговли».248 Запрещать было нетрудно, хотя приходилось возвращаться к традициям, исчезавшим в России после 1905 года. Нетрудно было составить и первые - за ними последовали другие - списки запрещенных книг.

[203/204]

Труднее было руководить «положительной» стороной программы еще не было опыта в практике принуждения людей искусства делать то, что требует партия.

Прежде всего, однако, партия должна была утвердить свое неотъемлемое право быть единственным руководителем культуры. Конкурентом выступил «пролеткульт». Еще до революции была создана - прежде всего, А. А. Богдановым - теория самостоятельной пролетарской культуры. Организационное начало буржуазии индивидуализм. Индивидуалистический характер носит и буржуазная культура. Организационное начало пролетариата - коллективизм. И с этой точки зрения пролетариат должен пересмотреть всю предшествующую культуру, переоценить и овладеть ею. Затем, полагал Богданов, пролетариат перестроит всю старую науку и создаст новую «всеобщую организационную науку», которая позволит ему «стройно и целостно организовать всю жизнь человечества». После Февральской революции «пролеткультовцы» провозглашают свою организацию «независимой рабочей организацией», независимой от Министерства просвещения. После Октября создаются многочисленные кружки, студии, лаборатории Пролеткульта для рабочих, пишущих стихи, рисующих, желающих выступать на сцене. Пролеткульт издает книги и брошюры, открывает Пролетарский университет в Москве, созывает конференции. Идет работа по «созданию пролетарской культуры».

Ленин объявляет войну Пролеткульту. Мало того, что им руководил бывший его друг, а потом противник А. Богданов, философские труды которого Ленин не переставал опровергать, Пролеткульт пытался «отгородиться от партийного руководства».249

А. Богданов утверждал, что «Пролеткульт - это культурно-творческая классовая организация пролетариата, как рабочая партия - его политическая организация, профессиональные союзы - организация экономическая». Ленин утверждал, что у пролетариата есть только одна организация - партия, которая «руководит не только политикой, но также экономикой и культурой».250 В 1919 году в Москве закрывается Пролетарский университет, в частности за то, что в нем читался курс «организационной науки» Богданова, а на его месте создается Коммунистический университет. В октябре 1920 года Политбюро трижды разбирает вопрос о Пролеткульте. На заседании 9 октября Ленин выступает 9 раз, столько же выступает другой знаток культуры - Сталин.251 1 декабря 1920 года Правда публикует письмо ЦК РКП (б) «О Пролеткультах». Это первое - в бесконечном ряду - письмо ЦК по вопросам культуры ЦК ликвидировал автономию Пролеткульта; члены партии, входившие в его

[204/205]

руководство, выводят из ЦК организации Богданова, признают руководящую роль партии. Письмо ЦК выразило свой взгляд и по вопросам искусства, указав, что футуризм - это «нелепые извращенные вкусы». Немедленно после письма ЦК, Пролеткульт, близко связанный с футуризмом, поспешил от него отречься и принял резолюцию, гласившую, что «футуризм и комфутуризм являются идеологическими течениями последнего периода буржуазной культуры времени империализма», а потому признаются «враждебными пролетариату, как классу».252

Смерть Александра Блока была символом гибели эпохи, крушения веры в революцию русской интеллигенции, гибели надежд. «Жизнь изменилась, - заносит в дневник 17 апреля 1921 года автор Двенадцати, поэмы, в которой революционеров ведет в будущее Христос, - вошь победила весь свет, и все теперь будет меняться в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы». Выступая последний раз публично на собрании в 84-ю годовщину смерти Пушкина, А. Блок говорит о назначении поэта: «Но покой и волю тоже отнимают… Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю… а творческую волю, - тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл». А. Блок умрет через несколько месяцев. И смерть его символична. 29 мая 1921 года Горький обращается с письмом к наркомпросу Луначарскому. «Не можете ли Вы похлопотать в спешном порядке для Блока выезд в Финляндию». Через 12 дней Луначарский обращается в ЦК: передает просьбу тяжело больного Блока. На следующий день вопрос о выезде Блока в Финляндию рассматривает Политбюро и принимает решение об «улучшении продовольственного положения А. А. Блока». Блоку становится хуже. 23 июля Политбюро соглашается на выезд поэта, но жене разрешения не дает. Тяжело больной поэт сам выехать не в состоянии. 29 июля Горький шлет Луначарскому в Кремль телеграмму. «Срочно: положение крайне опасно. Необходим спешный выезд в Финляндию». Луначарский 1 августа снова обращается в ЦК. Разрешение - дано.253 7 августа А. А. Блок умирает. Ему было 40 лет. От первого письма Горького прошло 10 недель. Известно, что вопросы о выезде за границу видных представителей науки и культуры решал Ленин.

Протест значительной части интеллигенции против Октябрьской революции, уход в изгнание многих деятелей культуры не остановил развития искусства, толчок которому был дан в начале века. Его не останавливает даже отсутствие материальных средств: красок, полотна и мрамора для художников и скульпторов, бумаги для писателей. А. Белый пишет, что «в самые тяжкие дни России она

[205/206]

стала похожа на соловьиный сад, - поэтов народилось, как никогда раньше: жить сил не хватает, а все запели».254 Но, как объяснял В. И. Ленин Кларе Цеткин, работа над созданием нового искусства и культуры в Советском Союзе «это - хорошо, очень хорошо» задача партии состоит, однако, в том, чтобы направить этот стихийный поток в русло государственного строительства, поставить под контроль партийных органов.255 Виктор Шкловский напишет в это время: «Искусство должно двигаться органически, как сердце в груди, а его регулируют, как поезд».

Регулирование искусства берут на себя коммунисты, занимающиеся искусством. Партийный билет в кармане давал право говорить от имени партии, от имени пролетариата и истории. Пролетарские писатели, пролетарские художники превращаются в руководителей культуры. Журнал пролетарских писателей так и называется - На посту. В 1923 году Троцкий дает название непролетарским деятелям культуры, которые хотят жить и работать в советской республике, но еще недостаточно подготовлены для этого; он называет их - попутчики. Попутчики это все те, кого не зачисляют во враги. Но граница тонкая: в попутчики зачисляется выехавший из страны Максим Горький, «бывший Главсокол, а ныне Центроуж», по язвительному определению «напостовцев». В попутчики отнесен В. Маяковский. Ведущий журналист Правды Л. Сосновский беспощадно отхлестал Маяковского, осмелившегося подать в суд на «старейшего нашего товарища И. И. Скворцова-Степанова» только за то, что «старейший товарищ», руководивший Госиздатом «отказался уплатить гонорар за какую-то футуристическую чепуху, напечатанную в театральном журнале». Довольно «маяковщины» - называет свою статью Сосновский, и сравнивает дерзкого поэта, желающего, чтобы ему платили за «чепуху», с подпольным адвокатом у Глеба Успенского, который не переставал требовать: «Кладите об это место». Л. Сосновский заканчивает статью без всяких экивоков: «Шутить изволите, господа футуристы. Мы постараемся прекратить ваши неуместные и слишком дорогие для республики шутки».256

Это не было первым предупреждением в адрес «попутчиков»- Их предупреждали расстрелом Гумилева, смертью Блока, высылкой за границу «людей мысли», прямо грозили в газетных и журнальных статьях «хлыстом диктатуры». 27 февраля 1922 года Оргбюро ЦK принимает резолюцию по докладу «О борьбе с мелкобуржуазной идеологией в области литературно-издательской».257 В этой - второй уже - резолюции ЦК по. вопросам культуры указывалось, что следует печатать, чего не следует. В частности, разрешалось печатать произведения молодых писателей, входивших в первое послед-

[206/207]

революционное литературное объединение «Серапионовы братья», при условии «неучастия последних в реакционных изданиях». Какие издания были реакционными - тоже решала партия.

Об опасности, грозящей культуре, свободному творчеству, предупреждает Е. Замятин, первым обнаруживший подлинную суть Октябрьской революции, увидевший в ней начало новой эпохи: «Мы пережили эпоху подавления масс, - замечает он в 1920 году, - мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс».258 В гениальном предвидении он пишет роман Мы, рисуя Единое государство, государство будущего, в котором есть только одна личность - Благодетель, а все граждане - номера. Судьба литературы, искусства, культуры в Едином государстве, где у граждан вырезается фантазия, чтобы они стали совершенно машиноподобны, предрешена: «Как могло случиться, - спрашивает герой романа, - что древним не бросалась в глаза вся нелепость их литературы и поэзии. Огромнейшая великолепная сила художественного слова - тратилась совершенно зря. Просто смешно - всякий писал - о чем ему вздумается».259 В Едином государстве литература - государственная служба. И лучшие произведения полезной государственной литературы: «Ежедневные оды Благодетелю», красные «Цветы судебных приговоров», бессмертная трагедия «Опоздавший на работу». Прошло 10 - 15 лет и страшное пророчество Замятина оказалось реальностью. Сегодня оно кажется банальностью, но в 1920 году «государственная литература» была понятием совершенно новым. Замятин был наиболее последовательным и бесстрашным защитником свободного творчества. Уже не в романе, который был запрещен к публикации, а в статье «Я боюсь», он предостерегал: «Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики. А если писатель должен быть благоразумным.., тогда нет литературы бронзовой, а есть только бумажная, которую читают сегодня и в которую завтра завертывают глиняное мыло».260 Замятин не был один. Независимость искусства провозглашал К. Малевич: «Все социальные и экономические взаимоотношения насилуют искусство… Написать портрет какого-нибудь социалиста или какого-нибудь императора; построить ли замок для купца или избенку для рабочего, - исходная точка искусства не меняется от этой разницы… Давно пора, наконец, понять, - добавлял художник-новатор, - что проблемы искусства и проблемы желудка чрезвычайно далеки один от других».261 Жаловался старый писатель Вересаев: «Общий стон стоит почти по всему фронту современной русской литературы. Мы не можем быть сами собой. Нашу художественную совесть все время

[207/208]

насилуют. Наше творчество все больше становится двухэтажным - одно мы пишем для себя, другое - для печати».262 И даже как нельзя более преданный партии комсомольский бард А. Жаров печально замечает: «Грозя отметкой в партбилете, петь грустных песен не дают»

К середине 20-х годов голосов протеста становится все меньше, звучат они все тише, проникают в печать все реже. Все громче, победительнее звучат голоса, восхваляющие политику партии, закабаление литературы. В последнем своем выступлении А. Блок, еще колеблясь, еще неуверенный отмечает поразительное явление: «Над смертным одром Пушкина раздавался младенческий лепет Белинского. Этот лепет казался нам совершенно противоположным, совершенно враждебным вежливому голосу графа Бенкендорфа. Он кажется нам таковым и до сих пор. Было бы слишком больно всем нам, если бы оказалось, что это - не так». 263 Блок не ошибся: советские «Белинские» превратились в советских «Бенкендорфов», утеряв «вежливый голос» шефа жандармов при Николае I, и, конечно, далеко опередив его в области техники и репрессий

Ведущий литературный критик первой половины 20-х годов П. С. Коган провозглашает: «Революции надолго приходится забывать о цели для средства, изгнать мечты о свободе для того, чтобы не ослаблять дисциплины. Прекрасное иго, не золоченое, но железное, солидное и организованное - вот, что пока принесла революция нового: вместо золоченого - железное ярмо. Кто не понимает, что это единственный путь к освобождению, тот вообще ничего не понимает в совершающихся событиях».264 П. Коган воспевает «железное иго» совершенно серьезно, не зная о том, что Замятин в романе Мы все уже предвидел. Единое государство отправляет в космос межпланетный корабль с заданием: «Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах, - быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически-безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми».265 П. Коган с одобрением отмечает «исключительный интерес, который проявляет современная беллетристика к чека и чекистам.266 Чекист - символ почти нечеловеческой решимости, существо, не имеющее права ни на какие человеческие чувства, вроде жалости, любви, сомнений. Это - стальное орудие в руках истории».267 С помощью этого «стального орудия» можно выполнить свой долг перед ней: «заставить быть счастливым» народ.

1925 год, ознаменованный очередной смертью писателя - самоубийством Сергея Есенина, был высшей точкой НЭПа в политике, экономике и культуре. В искусстве продолжалось инерционное

[208/209]

действие могучей волны, родившейся в начале века; катаклизмы всегда давали плодотворную почву для литературы - было трудно вообразить себе больший катаклизм, чем войны и революции 1917- 1922 годов. Наконец, благоприятным фактором были внутрипартийные споры, занимавшие внимание партийных вождей, мешавшие выработать единую, точную линию обуздания культуры. В результате действия всех этих факторов изобразительное искусство, театр, кино, литература имеют возможности развития, каких они не будут иметь больше никогда. Формальные поиски, языковые и сюжетные эксперименты А. Белого, В. Хлебникова, обновление языка А. Ремизовым и Е. Замятиным в сочетании с новыми темами дает в литературе прозу В. Пильняка, И. Бабеля, В. Иванова, поэзию О. Мандельштама, A. Ахматовой, Б. Пастернака, М. Цветаевой. В театре это эпоха B. Мейерхольда - глашатая театрального Октября; сторонника камерного театра - А. Таирова, приверженца экспериментов - Н. Форрегера и его ученика С. Эйзенштейна. Лев Кулешов и Дзига Вертов создают новую поэтику нового искусства - кино.

В 1925 году позиция Сталина, как Первого Вождя партии, не вызывает сомнений. Партия обращает более пристальное внимание на культуру. Она прокламирует генеральную линию в области культуры. Московский комитет партии собирает совещание, посвященное судьбам интеллигенции. Это была последняя встреча, на которой представители интеллигенции могли публично высказать свои взгляды и услышать точку зрения партии, адресованную непосредственно им. Партию представляли А. Луначарский и Н. Бухарин, интеллигенцию академик П. Сакулин и сменовеховец Ю. Ключников. Дискуссия шла о судьбе интеллигенции, то есть о свободе мышления. Луначарский, который делал «основной доклад», напомнил прежде всего, что «никаких определенных бесспорных, отштампованных взглядов на судьбы интеллигенции у нас нет».268 Есть цель: завоевание интеллигенции, то есть «убеждение или принуждение» интеллигенции работать с пролетариатом. Наркомпрос Луначарский сослался на Ленина, говорившего, что «если убеждение не действует, то надо принуждение».269 Академик Сакулин напомнил, во-первых, что революция не могла быть чужда лучшей части русской интеллигенции, ибо «она самая лелеяла мечту о политическом освобождении и о социальном равенстве».270 Он напомнил, во-вторых, что «в то время, когда у нас господствовал военный коммунизм, теперь ходом событий отмененный, положение интеллигенции было очень тяжелым».271 П. Сакулин имеет в виду не материальное положение, а «известное обращение к ученым», обращение ЦК РКП (б), провозглашавшее идеологическую и методологическую диктатуру,

[209/210]

отменявшую свободу научного преподавания и исследования.272 Обращаясь к представителям партии и государства, академик Сакулин изложил главное пожелание той интеллигенции, которая хотела работать с новой властью: «Нельзя брать монополию на истину… Ее существо требует свободы преподавания, исследования и научного соревнования».273 Другую точку зрения высказал представитель сменовеховцев. «Поскольку советская власть, - заявил он, - борется в колоссальном вражеском окружении за свои идеалы и только через их победу может превратить развалившуюся Россию в мощный союз», беспартийному интеллигенту «остается признать, что его судьба - подчиниться».214 Ю. Ключников полагал, что интеллигент, «чтобы он мог творить», должен быть помещен «в соответствующую среду, обеспечивающую возможность творчества», но политической свободы для этой среды не нужно: «Нам, беспартийным интеллигентам, даже и тем, которые твердым шагом идут нога в ногу с советской властью, давать сейчас полную политическую свободу опасно - разболтаемся».275 (Стенограмма отмечает в этом месте: аплодисменты.) Собравшиеся в Большом зале консерватории интеллигенты соглашались с тем, что они «разболтаются», если дать им политическую свободу. Выступление Н. Бухарина свидетельствовало о том, что советская власть давать ничего не думает. Любимец партии, идеолог - в этот период - сталинского большинства был прям и откровенен: «свобода преподавания - это софизм», 276 такие категории, как «народ», «благо», «свобода» это «словесные значки - шелуха».277 Партия пришла к власти, «шагая через трупы, для этого надо было иметь не только закаленные нервы, но основанное на марксистском анализе знание путей, которые нам отвела история».278 Победа подтверждает правильность и правоту марксистской идеологии. Партия от «гегемонии марксизма» не откажется, потому что «это есть величайшее орудие в наших руках, которое позволяет нам строить то, что мы желаем».279 И, в частности, заявил Н. Бухарин, «нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике».280 Повторив, что «мы руля не выпустим», «позиций не сдадим», Н. Бухарин предложил интеллигенции «идти под знамена рабочей диктатуры и марксистской идеологии».281

Через несколько месяцев после совещания о судьбах интеллигенции, отдел печати ЦК собирает совещание по вопросам политики партии в области художественной литературы. От общих определений партийной линии ЦК переходит к определению конкретной политики по отношению к важнейшему отряду интеллигенции - писателям.

[210/211]

Единого взгляда не было. Пролетарские писатели, объединенные в группу «Октябрь» и выпускавшие с 1923 г. журнал На посту, требуют проведения политики «большой дубинки» по отношению к попутчикам. Попутчики публикуются, прежде всего, в журнале Красная новь, первом советском «толстом» журнале, руководимом старым большевиком А. Воронским.»… В 1921 г. тов. Воронскому, - рассказывал партийный деятель и «напостовец» И. Вардин, - были даны определенные директивы и определенные средства для того, чтобы удержать в Советской России известную группу писателей… Тогда нужно было заботиться о том, чтобы «Пильняки» не убежали к белым».282

А. Веронский считал, что поскольку пролетарской литературы пока нет, необходимо «морально поработить», по выражению Ленина, попутчиков. Эту линию поддерживал и Троцкий, считавший, что пролетарская литература не успеет сформироваться, ибо период диктатуры пролетариата будет слишком короток для этого. Напротив Бухарин, поддерживавший теорию «социализма в одной стране», был за развитие пролетарской литературы. Попутчиков, он считал, необходимо частично переработать, частично изгнать. На совещании в ЦК предлагаются два варианта политики партии. Воронский предлагает: партия не становится на точку зрения того или иного направления, а оказывает содействие всем революционным группам, осторожно направляя их линию; Вардин предлагает: партия устанавливает диктатуру партии и в литературе, орудием диктатуры становится ассоциация пролетарских писателей, в отношении попутчиков учреждается «литературное Чека». На совещании было зачитано письмо, подписанное 37 писателями: А. Толстым, Бабелем, Зощенко, Есениным, Кавериным, Вс. Ивановым и другими. Писатели говорили о своей связи с «советской пооктябрьской Россией», признавались в ошибках и жаловались на нападки «напостовцев», которые выдают свое мнение «за мнение РКП в целом» Письмо это - явление совершенно новое: писатели просят защиты у партии. К партии обращаются они как к высшему арбитру.

Резолюция ЦК283 сочетает обе точки зрения на формы руководства литературой, ибо по сути дела все были согласны в главном: партия, которая распознает «безошибочно общественно-классовое содержание литературных течений» (§ 13), должна ими руководить. Спор шел о соусе, под которым следовало жарить попутчиков. Большинство советских писателей, страдавших от опеки «напостовцев», приняли Резолюцию ЦК, как «Хартию писательских свобод». Лишь немногие поняли ее смысл: Пастернак заявил, что страна переживает не культурную революцию, а «культурную реакцию»,

[211/212]

О. Мандельштам, как свидетельствует в Воспоминаниях Н. Мандельштам, понял, что петля на шее литературы будет затягиваться все туже. Нашлись и такие, которым пришлась по душе идея «напостовцев» о «литературном Чека». Выступая 2 октября 1926 года на диспуте о «театральной политике советской власти», Владимир Маяковский призвал к расправе с Михаилом Булгаковым, автором пьесы Дни Турбиных, поставленной МХАТом: «Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть - и пискнул. А дальше не дадим».285 Маяковский полностью отождествляет себя с теми, кто «дает» или «не дает» писателям «пищать». Бывший бунтарь становится гонителем «ереси».

После Резолюции ЦК власть в литературе, искусстве, театре постепенно переходит в руки «напостовцев», «неистовых ревнителей», как их называли.

Примечания