370

417

714

55691

[34/35 (526/527)]

Картина разительная: за одно и то же затраченное время английский рабочий мог приобрести в 1952 году более чем в 3,5 раза больше продуктов, а американский рабочий в 5,6 больше продуктов, чем советский рабочий.

У советских людей, особенно старших поколений, укоренилось мнение, что, мол, при Сталине ежегодно снижали цены, а при Хрущеве и после него цены постоянно росли. Отсюда происходит даже некоторая ностальгия по сталинским временам.

Секрет понижения цен чрезвычайно прост: он основан, во-первых, на огромном взлете цен после начала коллективизации. В самом деле, если принять цены 1937 года за 100, то окажется, что цены на печеный ржаной хлеб возросли с 1928 по 1937 год в 10,5 раза, а к 1952 году почти в 19 раз! Цены на говядину 1 сорта возросли с 1928 по 1937 год в 15,7, а к 1952 году - в 17 раз; на свинину соответственно в 10,5 и в 20,5 раза. Цена на сельдь выросла к 1952 году почти в 15 раз. Стоимость сахара поднялась к 1937 году в 6 раз, а к 1952 году в 15 раз. Цена на подсолнечное масло поднялась с 1928 по 1937 год в 28 раз, а с 1928 до 1952 - в 34 раза. Цены на яйца возросли с 1928 по 1937 в 11,3 раза, а к 1952 году в 19,3 раза. И, наконец, цены на картофель поднялись с 1928 по 1937 год в 5 раз, а в 1952 году были в 11 раз выше уровня цены 1928 года.

Все эти данные почерпнуты из советских ценников за разные годы.92

Подняв один раз цены на 1500-2500 процентов, потом было уже довольно несложно устраивать трюк с ежегодным понижением цен. Во-вторых, снижение цен происходило за счет ограбления колхозников, то есть чрезвычайно низких государственных сдаточных и закупочных цен. Еще в 1953 году заготовительные цены на картофель в Московской и Ленинградской областях равнялись… 2,5-3 копейкам за 1 килограмм.93 Наконец, большинство населения вообще не ощущало разницы в ценах, так как государственное снабжение было очень плохим, во многих областях годами не завозили в магазины мясо, жиры и другие продукты.

Таков «секрет» ежегодного снижения цен в сталинские времена.

Рабочий в СССР спустя 25 лет после революции продолжал питаться хуже, чем западный рабочий.

Обострился жилищный кризис. По сравнению с дореволюционным временем, когда проблема жилья в густонаселенных городах была нелегкой (1913 год - 7 кв. метров на 1 человека), в послереволюционные годы, особенно в период коллективизации, жилищная проблема необычайно обострилась. Массы сельских жителей хлынули в города, ища спасения от голода или в поисках работы.

[35/36 (527/528)]

Гражданское жилищное строительство в сталинские времена было необычайно ограничено. Квартиры в городах получали ответственные работники партийного и государственного аппарата. В Москве, например, в начале 30-х годов был выстроен огромный жилой комплекс на Берсеневской набережной - Дом Правительства с большими комфортабельными квартирами. В нескольких ста метрах от Дома Правительства находится другой большой жилой комплекс - бывшая богадельня, превращенная в коммунальные квартиры, где на 20-30 человек была одна кухня и 1-2 туалета.

До революции большинство рабочих жило неподалеку от предприятий в казармах, после революции казармы назвали общежитиями. Крупные предприятия выстраивали новые общежития для своих рабочих, квартиры для инженерно-технического и административного аппарата, но решить жилищную проблему было все равно невозможно, так как львиная доля ассигнований расходовалась на развитие индустрии, военной промышленности, энергетической системы.

Жилищные условия для подавляющего большинства городского населения ухудшались в годы правления Сталина с каждым годом: темпы роста населения значительно превышали темпы гражданского жилищного строительства.

В 1928 году жилищная площадь на 1 городского жителя составляла 5,8 кв. метров, в 1932 году - 4,9 кв. метров, в 1937 году -4,6 кв. метров.

План 1-й пятилетки предусматривал строительство новых 62,5 млн. кв. метров жилой площади, выстроено же было лишь 23,5 млн. кв. метров. По 2-му пятилетнему плану планировалось выстроить 72,5 млн. кв. метров, было выстроено в 2,8 раза меньше - 26,8 млн. кв. метров.94

В 1940 году жилищная площадь на 1 городского жителя составляла 4,5 кв. метров.

Через два года после смерти Сталина, когда началось массовое жилищное строительство, на 1 городского жителя приходилось 5,1 кв. метров. Для того, чтобы отдать себе отчет, в какой скученности люди жили, следует упомянуть, что даже официальная советская жилищная норма составляет 9 кв. метров на одного человека (в Чехословакии - 17 кв. метров). Многие семьи ютились на площади в 6 кв. метров. Жили не семьями, но кланами - по два-три поколения в одной комнате.

Клан уборщицы крупного московского предприятия в 13 человек А-вой жил в общежитии в комнате площадью в 20 кв. метров. Сама уборщица была вдовой коменданта пограничной заставы, погибшего в начале германо-советской войны. В комнате было все-

[36/37 (528/529)]

го семь стационарных спальных мест. Остальные шесть человек -взрослые и дети раскладывались на ночь на полу. Сексуальные отношения происходили почти на виду, к этому привыкли и не обращали внимания. В течение 15 лет три семьи, проживавшие в комнате, безуспешно добивались расселения. Лишь в начале 60-х годов их расселили.

В таких условиях жили сотни тысяч, если не миллионы, городских жителей Советского Союза. Это было обыденным явлением. Еще в 1975 году жилищные управления в Москве не брали на учет для улучшения жилищных условий граждан, если на 1 человека приходилось больше 5 кв. метров жилой площади. Таково было наследие сталинской эпохи.

Ахиллесовой пятой советской экономики была и остается проблема повышения производительности труда. Между 1928 годом и началом новой послесталинской эпохи (1955) производительность труда возросла в среднем по всей советской промышленности в два раза. Сложная система поощрений и премий призвана стимулировать рост производительности труда. В денежном выражении эта система означает в случае выполнения и перевыполнения плана прибавку к заработной плате. Премии, как правило, выше у инженерно-технического персонала и значительно ниже у рабочих.9^

Хотя рабочий класс теоретически считался главной движущей силой советского общества, его реальное политическое значение падало по мере численного роста бюрократической элиты и увеличения ее роли в государстве. Идентификация элитой своих интересов как интересов всего народа нашла свое отражение затем в основных партийных документах - уставе и программе КПСС. На закате сталинской эры определение партии - «организованный отряд рабочего класса» (XVII съезд ВКП (б)) было заменено другой формулой: «добровольный боевой союз единомышленников-коммунистов» (ХIХ съезд КПСС). Изменение определения партии знаменовало не только переход от концепции диктатуры пролетариата к общенародному государству, но также и констатацию реального снижения роли рабочего класса, хотя партийные боссы и продолжали говорить от его имени и называть его ведущей силой советского социалистического общества.

Мы уже упоминали о том, что благоприятный для Советского Союза поворот в войне после Сталинградской битвы был использован руководством для восстановления моральных позиций, утраченных

[37/38 (529/530)]

партией в начале войны. Был взят курс на резкое увеличение численного состава партии в Действующей армии и в тылу. Авторитет партии восстанавливался по мере успехов Армии. Это наглядно видно из следующих данных о численности партии во время войны и в первые послевоенные годы.

На 1 января 1941 года ВКП (б) насчитывала 3872 тыс. человек. За время войны погибло более 3 млн. членов ВКП(б).96 Однако на 1 января 1946 года численный состав партии вырос в 1,5 раза и составлял 5511 тысяч.9' Особенно быстро партия росла со второй половины 1942 года и до окончания войны. Во втором полугодии 1941 года в ВКП (б) вступило (кандидатов и членов) 343,5 тыс. человек, во втором полугодии 1942 года - 1147 тысяч, в 1943 - 2794 тысяч, в 1944 - 2416 тысяч.98

Вступление в партию в Действующей армии было облегчено специальным постановлением, кандидатский стаж для отличившихся в боях был сокращен с года до 6 месяцев. В военные годы многие вступали в партию по своим убеждениям, видя в ней организатора борьбы против нацистских захватчиков, особенно это относилось к фронтовикам, которым вступление в партию не сулило никаких выгод, разве что умереть раньше других. Лозунг «Коммунисты, вперед!» был не только лозунгом, но повседневностью фронтовой жизни. Разумеется, политработники армии проводили большую предварительную работу по отбору в партию. Бывало немало случаев, когда вступить в партию предлагали и отказаться было в особых условиях фронта просто невозможно. В тылу дело обстояло несколько иначе. Конечно, многие вступали в партию и здесь по патриотическим побуждениям. Но было немало и таких, кто понимал, что членство в партии лучше обеспечит карьеру.

Цифры о социальном составе Коммунистической партии могли бы послужить важным источником, подтверждающим падение значения рабочего класса в СССР. Но в последний раз такие данные были опубликованы на XVII съезде партии в 1934 году. Среди членов партии 60% составляли рабочие, вернее выходцы из рабочих, так как процент непосредственно работавших на производстве был во много раз ниже - 9,3%. Согласно партийной традиции к категории рабочих относили и относят также и работников партийного аппарата. Крестьян было 8% и служащих 32%.99

Западные исследователи, пользуясь сведениями об образовании делегатов съездов, данными местных партийных конференций и прочими подсчитали, что к XIX съезду КПСС (1952 год) - последний съезд при жизни Сталина - процент рабочих среди делегатов составлял лишь 7,6, а крестьян - 7,8.100

[38/39 (530/531)]

Коммунистическая партия Советского Союза, несмотря на усиление притока в партию во время войны выходцев из рабочих и крестьян, фактически превратилась в партию «представительной элиты»,101 в партию партийных и государственных чиновников, профессионалов в разных областях, партийных интеллектуалов. Для большинства из них членство в партии было делом не их убеждений, а необходимым условием успешной карьеры. Политически состав партии также изменился радикально: большинство старых большевиков было уничтожено во время террора 30-х годов, второе поколение коммунистов понесло основательный урон во время войны.

Аналогичные изменения произошли и в социальном составе советов, начиная от местных и кончая Верховными Советами республик и Верховным Советом СССР. Чем выше орган власти, тем меньше становилось в нем рабочих от станка и крестьян все еще связанных с землей. Но и те, кто числились под этими рубриками, представляли на самом деле новую рабочую или колхозную аристократию, коррумпированную и развращенную властью. Среди депутатов Верховного Совета СССР было в 1937 году 42,0% рабочих, 29,5% крестьян и 28,5% интеллигенции. В 1950 году соответствующие цифры - 31,8; 20,4; 47,8.102

Партия решительно усиливала свое влияние, не оставляя без 1 внимания ни материальную, ни духовную, ни нравственную сферы жизни «нового советского человека».

От местных партийных организаций потребовали более строгого контроля над моралью и нравственностью подчиненных им членов партии и их семей. Доносительство на «аморальное» поведение стали рутинным делом. Партийные бюро предприятий и учреждений, местные профсоюзные комитеты, а также вышестоящие партийные и государственные органы были завалены заявлениями-доносами и жалобами. Семейные склоки и неурядицы стали предметом общественного обсуждения. Личная и семейная жизнь советских граждан была выставлена на публичное обозрение. Лицемерие и ханжество стали в позднесталинское время едва ли не самой характерной чертой советского общества.

Война ускорила процесс кристаллизации современного советского общества. Но его окончательному оформлению препятствовал все в большей степени режим произвола и террора, который был постоянной угрозой для всех слоев общества, от самых высших и до низших.

Во время войны произошли серьезные сдвиги в структуре высшей бюрократии.

[39/40 (531/532)]

Численно выросла и окрепла военная бюрократия, которая имела явную тенденцию к кастовому обособлению.

Во время террора 30-х годов был уничтожен почти полностью советский генералитет, а оставшиеся в живых превращены в механических исполнителей воли партийного руководства. Однако события войны, во время которых командирам нужно было принимать самостоятельные решения, несмотря на все ограничения, налагаемые на них Ставкой Верховного командования, вновь возродили чувство ответственности офицерского корпуса и подняли его значение в его собственных глазах, но что не менее важно, в глазах населения. На какое-то короткое время маршалы и генералы стали реальной силой. Правда, за ними было установлено строгое наблюдение со стороны государственной безопасности. Их адъютанты, шоферы, любовницы служили часто информаторами органов безопасности. И не один поплатился за неосторожно сказанное слово. Очень скоро после окончания войны наиболее популярных маршалов начали удалять в провинцию. Маршал Жуков, наиболее выдающийся из всех советских полководцев, был отправлен в Одессу командовать военным округом. Другие были разосланы в оккупационные войска в Германию и в восточноевропейские страны, третьих постепенно отправляли в запас и в отставку, а некоторых в тюрьму.

Для того, чтобы содержать офицерский корпус в полной покорности, государство на первых порах предоставило возвратившимся с фронта значительные льготы. Высшим офицерам выделялись райисполкомами по их месту жительства земельные участки для строительства домов. Генералы получали большие участки земли. Маршалам и высшему генералитету выделили на очень льготных условиях государственные дачи с полным обслуживанием. Для генералитета были восстановлены закрытые магазины, пошивочные мастерские, где они и их семьи могли производить закупки по самым низким ценам.

Во время войны выросла и окрепла другая часть бюрократии - военно-инженерная - руководители крупных предприятий военной промышленности и строительства.

Усилилось значение органов государственной безопасности. Их численность неимоверно выросла. Костяком аппарата госбезопасности стали офицеры военной контрразведки СМЕРШ, а ее начальник - руководителем государственной безопасности страны.

Органы суда, прокуратуры, милиции пополнились демобилизованными офицерами. Бывшие военнослужащие из крестьян, не нашедшие себе после войны применения ни в армии, ни в городе,

[40/41 (532/533)]

становились нередко по возвращению домой председателями колхозов, но руководить колхозом было куда труднее, чем командовать батальоном или даже ротой.

Во время войны патриотизм народа сыграл немалую роль в спасении страны от нацистского нашествия. После окончания войны народ рассчитывал на облегчение своего положения. Вместо этого его призвали к новым жертвам. Абстрактная идея построения социализма не могла больше вдохнуть энтузиазм в души измученных людей. Тогда партия прибегла к давно испытанному трюку - запугиванию населения угрозой империалистической агрессии. Газеты зашумели о необходимости противостоять наступлению западных держав, которые, мол, хотят лишить советский народ плодов его победы над гитлеризмом. Но этот враг - западный империализм - все же был какой-то неясный, расплывчатый, не ухватишь его. Поэтому гораздо практичнее было с точки зрения руководства повести борьбу против агентуры этого врага в пределах Советского Союза, агентуры, которую можно было легко персонифицировать. На расправу был вытащен реальный, физически существующий «враг» в образе интеллигента-космополита с нерусской фамилией. Это было доступно пониманию каждого трудового человека. А тем, кто сомневался, суть дела авторитетно разъясняла партийная печать, лекторы и преподаватели университетов марксизма-ленинизма, которые повсеместно насаждались в стране в послевоенные годы.

Нужда партии в эксплуатации патриотических чувств была огромной. Сталин прекрасно понимал, что в ближайшие послевоенные годы патриотизм будет самым сильным идеологическим оружием в руках партии. Его концепция советского патриотизма была, как большинство формул, которыми он манипулировал, предельно простой: советский патриотизм, заявил он в своем докладе по поводу 27-й годовщины Октябрьской революции означает: «глубокую преданность и верность народа своей советской Родине, братское содружество трудящихся всех наций нашей страны».103

Понятие советского патриотизма включало также осознание превосходства советского общества над всеми другими обществами и гордость за него. И как последствие всего этого у нового Советского Человека, Хомо Советикус, должен был возникнуть комплекс особой его миссии, особого предназначения. А это есть самый опасный комплекс в человеческом обществе. Ибо отсюда рождается уверенность, что все позволено во имя великой цели. Насколько же цель действительно велика, целиком зависит от истолкования ее лидерами.

Советский патриотизм открывал для власти возможность заставить

[41/42 (533/534)]

народ снова примириться с тяжелой жизнью, с новыми «временными затруднениями».

Этот народ был назван Сталиным в другой его речи - «винтиками».104 А с винтиками известно, какое обращение: их можно ввинчивать и вывинчивать, иногда даже головки летят от неосторожного с ними обращения…

…На следующий день после выступления Сталина в одной из лабораторий Центрального аэродинамического института в Москве (ЦАГИ) сотрудники построились в колонну, голова в голову, и пошли по коридору, распевая: «Мы винтики, мы шпунтики».

Одним из наиболее острых проявлений кризиса советской системы в период правления Сталина была лысенковщина.

Т. Д. Лысенко, агробиолог, привлек внимание Сталина довольно нехитрым способом. Мечтая занять руководящие позиции в агробиологии, он объявил на Втором съезде колхозников-ударников в феврале 1935 года, что в то время, как в деревне против советской власти боролись кулаки, в городе то же самое делали «кулаки от науки». Сталин зааплодировал первым и воскликнул: «Браво, товарищ Лысенко, браво!» Так началось возвышение Лысенко. Он очень скоро стал президентом Всесоюзной Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина (ВАСХНИЛ), изгнал оттуда подлинных ученых-генетиков, своих научных противников, а некоторых даже посадил. В 1940 году был арестован знаменитый русский генетик и растениевод Николай Иванович Вавилов, умерший в тюрьме в 1943 году. Были арестованы и расстреляны другие ведущие ученые в области сельскохозяйственных и биологических наук.105

С именем Трофима Лысенко связано социальное явление, получившее наименование лысенковщина, подобно тому, как в царской России был Григорий Распутин и распутинщина. Оба явления были одного и того же характера. Распутин обещал царице спасти православную Русь. Лысенко обещал ЦК ВКП (б) и лично товарищу Сталину создать в короткий срок изобилие сельскохозяйственных продуктов. Оба уповали на чудо. Уповали на чудо царь и царица, уповали на «научно обоснованное» чудо Сталин и ЦК ВКП (б).

Лысенко были предоставлены неограниченные возможности для организации изобилия: все - вплоть до возможности морального и физического истребления своих противников.

Уничтожение агробиологической науки и ученых-генетиков и

[42/43 (534/535)]

биологов, начатое накануне войны, было с новой силой возобновлено вскоре после окончания войны.

Летом 1948 года Лысенко призвал своих оппонентов, придерживавшихся теории наследственности в происхождении видов, к открытой дискуссии. Те приняли этот вызов, не подозревая о том, что доклад Лысенко на августовской 1948 года сессии ВАСХНИЛ был предварительно одобрен ЦК ВКП (б). Это и было главным, но до поры до времени скрываемым аргументом Лысенко. После того, как все ведущие генетики откровенно высказались, Лысенко объявил им об одобрении его точки зрения, отрицающей гены и теорию наследственности, ЦК партии. Наступила заключительная часть спектакля, когда генетики, только что отстаивавшие свое право на научное мнение, вновь просили слова, чтобы принести покаяние.106

После августовской 1948 года сессии ВАСХНИЛ началась расправа с генетиками, в результате которой научная работа в этой области фактически прекратилась, сотни подлинных научных работников, агрономов-опытников лишились работы. Повсеместно в стране утвердилось лысенковское лжеучение, нанесшее новый, следующий по силе после коллективизации и войны, удар по сельскому хозяйству страны. От этих трех ударов сельское хозяйство и экономика Советского Союза не могут оправиться до сих пор.

Сессия ВАСХНИЛ стала одновременно и отправной акцией коммунистической партии в области идеологии. Ближайшим помощником Лысенко и философским истолкователем его «метода» стал философ Презент.

Сессия ВАСХНИЛ была поставлена в пример другим наукам, как нужно бороться за отстаивание марксизма-ленинизма.

Генетика в стране была фактически запрещена. Один из ближайших подручных Лысенко проф. Нуждин писал после сессии ВАСХНИЛ: «Менделизм-морганизм осужден. Ему нет места в советской науке».107 Но все же отдельные очаги ее выжили, несмотря на свирепые гонения. Так, директор Института химической физики АН СССР академик Н. Н. Семенов, будущий лауреат Нобелевской премии, предоставил лабораторию известному генетику профессору Раппопорту, не требуя от него строгого отчета о направлении работы возглавленной им лаборатории.

Но дело было не только в захвате науки и административных постов в ней сторонниками Лысенко, которые становятся частью советской элиты. Лысенковщина выражала, в сущности, партийную политику и отношение партии к науке вообще. Подобно раку, лысенковщина начала быстро распространяться, ее метастазы появились повсюду.

[43/44 (535/536)]

Летом 1950 года объединенная сессия Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР объявила единственными истинными последователями физиологического учения И. П. Павлова академика К. М. Быкова и его учеников. Все остальные направления были объявлены враждебными, их деятельность прекращена. Быков был любезен партии своей сервильностью и своими выступлениями за русскую науку и фактически против любых связей с зарубежной наукой. Почти все крупнейшие ученые-биологи и физиологи были объявлены отступниками в 1948-1950 годах: академики И. И. Шмальгаузен, А. Р. Жебрак, П. М. Жуковский, Н. П. Дубинин, Л. А. Орбели и его школа, А. Д. Сперанский и его ученики. Наиболее легкое обвинение было выдвинуто против проф. П. К. Анохина - беспечность относительно методологии.108

Главной мишенью во всех этих кампаниях стали ученые-евреи. Удар был обрушен на академика-биолога Лину Штерн и ее учеников, причем подчеркивался путем выдергивания одних еврейских фамилий «злокозненно-сионистский» характер этого научного направления. Доктор медицинских наук Д. Бирюков писал в «Культуре и жизнь»: «Гнилую методологию этой «школы» подпирал махровый космополитизм, процветавшей в ней».109

Впрочем, была объявлена идеалистической, «явно враждебной павловскому учению», школа грузинского физиолога академика И. Бериташвили.110

Были обруганы и издательства, осуществившие перевод книги знаменитого австрийского ученого Э. Шредингера «Что такое жизнь с точки зрения физики».111

Апофеозом борьбы за научные приоритеты и примат русской отечественной науки над зарубежной была сессия Академии наук СССР в Ленинграде (5-10 января 1949 года), посвященная 225-летию со времени основания Российской Императорской Академии наук.

Во вступительном слове президента Академии наук СССР академика С. И. Вавилова (родного брата замученного академика Н. И. Вавилова) подчеркивалась необходимость борьбы за утверждение русских приоритетов в науке. Среди предъявленных во время кампании 1946-1950 годов претензий на приоритет были: радио, электрический свет, трансформатор, электрическая трансмиссия с переменным и постоянным током, суда с дизельными и электрическими двигателями, аэроплан, парашют, стратоплан. Открытие закона сохранения энергии было приписано М. В. Ломоносову. Было предъявлено много других претензий…

Некоторые из них были настолько нелепы, что стали предметом

[44/45 (536/537)]

шуток, например: «Советские часы самые быстрые в мире», «Россия - родина слонов».

Сессия Академии наук в Ленинграде была знаменательна провозглашением линии на разрыв с западной наукой. Из состава Академии были исключены почетный член Академии наук СССР английский ученый Дейл и двое иностранных члена-корреспондента: американец Мюллер и норвежец Брок. Впрочем, первые двое сами заявили о своем выходе из Академии в знак протеста против преследования ученых в СССР. Брок был исключен за его статьи о положении науки и ученых в СССР и в восточноевропейских странах.112

Во время кампаний по идеологическому «очищению» было немало случаев сведений личных счетов. Активные участники погромов заняли позднее места изгнанных ученых, объявленных «космополитами» или «буржуазными либералами». В академические институты и университеты были направлены выпускники Академии общественных наук при ЦК КПСС, высших партийных школ. В аспирантуру начали принимать не по принципу знаний, а по принципу преданности партии, готовности принять участие в любых идеологических погромах. Уровень научных исследований в области общественных наук и до того невысокий резко снизился в последние годы жизни Сталина. Тому немало способствовало появление новых «теоретических» работ Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» и «Экономические проблемы развития СССР» в последние годы жизни главы КПСС. По команде сверху они стали предметом массового изучения. Все общественные науки переключились на комментирование новых «гениальных трудов» вождя. Отрицательная оценка Сталиным учения о языке Н. Я. Марра стала поводом для нового идеологического похода, на этот раз против марризма и его носителей. Волна проскрипций обрушилась на ученых: большинство языковедов, археологов, этнографов в Советском Союзе были приверженцами теории Марра, она долгие годы была официально принятой и поддерживаемой партией теорией происхождения и развития языка. Работы Сталина по экономическим проблемам социализма вконец запутали экономистов и также послужили поводом для новых гонений и шельмования ученых.

Не удалось партийным обскурантам принудить к борьбе с «враждебными проявлениями» физиков. Хотя в журнале «Вопросы философии» и печатались обличительные статьи с обвинениями в философском идеализме и преклонении перед западной физической наукой, «скрутить» физиков было не так-то просто. Желание поскорее создать атомное оружие перевешивало над позывами учинить разгром в области физики. На собрании, созванном для обсуждения

[45/46 (537/538)]

вопроса о борьбе с космополитами, взял слово глава советской атомной школы академик А. Ф. Иоффе и, обращаясь к представителям аппарата ЦК КПСС, сидевшим в президиуме собрания, заявил: либо физики будут работать в своих лабораториях, либо тратить свое время на никому не нужные заседания. Пусть тогда те, кто устраивает эти митинги, идут работать в лаборатории вместо ученых. Растерянные партаппаратчики вынуждены были объявить о «переносе» заседания, которое никогда больше не было возобновлено. Партийное руководство побоялось затронуть атомщиков. Незадолго до того ему пришлось столкнуться с решительным отказом одного из крупнейших советских ученых академика П. Капицы принимать участие в создании атомной бомбы. Теперь они рисковали спровоцировать других ученых-физиков. Выступление Иоффе, несомненно, так же, как и отказ Капицы участвовать в создании атомной бомбы, были актами сопротивления власти. В данном случае власть оказалась бессильной. Она могла только мстить. И она мстила Капице на протяжении многих лет и при Сталине, и при Хрущеве, не разрешая этому крупнейшему ученому выезжать за границу и принимать участие в международных конференциях.113

Одна из главных характерных черт советского режима - это постоянная идеологическая борьба, неважно против чего или против кого, важен сам процесс борьбы, в которую можно втянуть массу людей, превратив их таким образом в соучастников.

Основным содержанием идеологической борьбы в период позднего сталинизма было утверждение советско-русского патриотизма. В специфических условиях того времени советско-русский национализм получил антисемитскую окраску. Антисемитская политика советского государства, начало которой относится еще к 20-м годам, получила свое быстрое развитие в годы советско-нацистской дружбы, когда государственный аппарат, особенно в ведомствах внешних сношений и государственной безопасности, был почти полностью очищен от лиц еврейской национальности, а оставшиеся переведены на второстепенные должности.

В 1941 году были расстреляны находившиеся в СССР польские социалисты еврейского происхождения Г. Эрлих и В. Альтер по обвинению в шпионаже. Никакого шпионажа, разумеется, не было.114 То было очередное проявление государственного антисемитизма в самой его крайней форме. В 1943 году начались массовые перемещения

[46/47 (538/539)]

евреев, занимавших высокие должности в политическом аппарате армии, на низшие должности и замена их русскими. После войны такая же политика проводилась и по отношению к евреям, занимавшим командные должности.

Антисемитизм, посеянный и разжигаемый гитлеровцами на оккупированных советских территориях, поощрялся затем и освободителями. В советской армии и в тылу распространялись и муссировались слухи о евреях как о трусах и дезертирах. Евреи, чудом уцелевшие во время массового уничтожения их гитлеровцами, позднее были обвинены советскими властями, что они были немецкими агентами, иначе почему же они остались живы?

После войны советских евреев начали изображать как агентуру «американского империализма».

*

Кампания за очищение советского общества от «антипатриотов» была начата спустя несколько месяцев после выступления Сталина на собрании избирателей 9 февраля 1946 года.115 В своей речи Сталин ни разу не упомянул ни о социализме, ни о коммунизме. Государство, советский общественный строй, величие родины были доминантам в его речи.

28 июня 1946 года вышел в свет новый ежедекадный партийный орган, издаваемый Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), газета «Культура и Жизнь». То, что отдел пропаганды был превращен в управление, свидетельствовало об усилении роли идеологии в партийно-государственной системе. Вскоре развернулось широкое наступление против любых «отклонений» в идеологической области. Под обстрел были взяты все без исключения области творчества, культуры, науки.

В области литературы и истории контроль партии был особенно жестким, ибо и то, и другое оказывают огромное влияние на формирование человеческой личности. Это особенно верно для России, ибо нигде в мире так много не читали и не читают, как здесь. Достаточно взглянуть на тиражи произведений классиков, на очереди, которые выстраиваются для подписки, чтобы убедиться в этом. Вероятно, все поколения, родившиеся до Второй мировой войны, были воспитаны на классической литературе. У большинства был прочно устоявшийся консервативный вкус. Несмотря на попытки внедрить новую, пролетарскую литературу: «Цемент» Ф. Гладкова, «Железный поток» А. Серафимовича, «Бруски» Ф. Панферова, «Виринея» Л. Сейфуллиной и другое, - партийное руководство в конце концов поняло, что его сила заключается в том, чтобы поддерживать

[47/48 (539/540)]

консервативный вкус у публики и поощрять произведения тех молодых писателей, которые следуют классическим образцам, но с новым содержанием: произведения, прославляющие революцию, социализм и советский патриотизм. После окончания войны с Германией появилась «Молодая гвардия» А. Фадеева о героях-комсомольцах, подпольщиках шахтерского городка Краснодон, попавшего под немецкую оккупацию. Герои этого произведения могли бы войти в обойму классических героев советской литературы (Павка Корчагин, Тимур), но получилась осечка, так как член ЦК ВКП (б) и глава Союза советских писателей А. А. Фадеев как-то «забыл» выпятить руководящую роль партии в организации подпольного движения против немцев и сам в 1947 году стал объектом партийной критики. Под ее влиянием, как верный сын партии, он переделал свое произведение, значительно ухудшив его.

Война родила новых героев. Они появились в произведениях Василия Гроссмана, Виктора Некрасова, Бориса Полевого, Константина Симонова и других. Это были герои войны. Многие из них отражали реальность только что закончившейся войны. Тема войны определила затем главную линию советской литературы на долгие годы.

Но потребовался новый герой, герой послевоенного восстановительного периода, «маяк», организатор социалистического строительства и социалистического соревнования, вожак, ведущий своих односельчан к счастливой, зажиточной жизни. Такой герой был крайне необходим. И он появился, этот выдуманный хрестоматийный Козьма Крючков социалистической деревни в образе Кавалера Золотой Звезды из произведения Бабаевского. Эта и другие подобные книги начали издаваться миллионными тиражами, критика воскуривала им фимиам, их авторы награждались сталинскими премиями, но читатель почему-то не хотел эти книги покупать и читать. Они были слишком примитивны и уж очень неправдивы.

В то же время появилась опасность со стороны подросшего молодого поколения прозаиков и поэтов, умудренных опытом войны, стремившихся переосмыслить мир, в котором им приходилось жить. А всякое стремление к переосмыслению и есть самая худшая крамола в глазах партии. Новые веяния захватили буквально все духовные сферы общества.

Против этой опасности и выступили партийные идеологи, правильно усмотрев в этом признаки эрозии советской идеологии, а следовательно, и подрыва советского режима. Партия выступила широко по всему фронту, не забывая ни о какой области. А если бы и забыла, то ей бы напомнили. Было кому напоминать. В каждой

[48/49 (540/541)]

области творчества имеется значительная категория людей, неспособных к созиданию, но готовых немедленно судить и рядить о произведениях других и, конечно, громить и произведения, и их авторов. Их ненависть ко всему, что выходит за пределы доступного их пониманию, беспредельна. Каждую такую попытку они воспринимают не только как личное оскорбление, но и как угрозу собственному существованию («хотят быть умнее других», «славы ему захотелось»). Эти люди и есть главный резерв партии. Партии нужно было только дать сигнал, а затем вести дело по одному ей понятному руслу, все остальное делалось само собой, подобно селю в горах, когда грязные потоки, скопившиеся в ущельях, обрушиваются на селения, людей и скот, сметая все на своем пути. Иногда даже скалы рушатся от селя.

Идеологический поход возглавляли последовательно в 1946-1948 годах секретарь ЦК А. А. Жданов, а после его смерти секретарь ЦК М. А. Суслов. Но, в отличие от Жданова, который любил выступать перед большими аудиториями и поучать, Суслов предпочитал держаться в тени, действуя через аппарат, и давал возможность другим делать черную работу.

В ряде своих речей 1946-1948 годов Жданов требовал полного и безусловного искоренения влияния западной культуры. Независимо от того, к кому были обращены его речи, к ленинградским ли писателям, к философам или к композиторам, он настаивал на решительном осуждении любых отклонений от марксизма-ленинизма, от линии партии в области культуры и творчества. Жданов умело выбирал мишени для уничтожающей критики. В литературе он выбрал советского сатирика Михаила Зощенко, чьи произведения были популярны среди самых различных слоев населения. В одном из своих рассказов, «Приключения обезьяны», послужившем поводом для выступления Жданова, Зощенко вывел в качестве героя обезьяну, которая, сбежав из зоопарка и пожив немного в обыкновенных советских условиях, решила, что никакой разницы нет, и осталась жить с людьми.116

Другой удар был нанесен Ждановым по русской поэтессе Анне Ахматовой, пользовавшейся уважением и любовью русской интеллигенции. В музыке, мишенью Жданова стал Дмитрий Шостакович. Как правило, Жданов отбирал для шельмования самых талантливых представителей искусства, ибо независимый талант был и всегда будет постоянной угрозой любому тоталитарному режиму, в том числе и советскому.

Прежде всего, принялись за писателей. В августе 1946 года по указанию ЦК ВКП (б) было сменено руководство Союзом советских писателей. Вместо Н. С. Тихонова генеральным секретарем был сделан

[49/50 (541/542)]

А. Фадеев, а Тихонов был переведен в его заместители. Заместителями стали также В. В. Вишневский, А. Е. Корнейчук, К.М. Симонов. В том же месяце последовали погромные постановления ЦК ВКП (б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О репертуарах драматических театров», а в сентябре 1946 года «О кинофильме «Большая жизнь».117

Затем развернулись идеологические кампании в союзных республиках, краях и областях. Руководство творческих союзов, а не только местные партийные органы, были обязаны отныне следить, проверять и вовремя сигнализировать, как обстоит дело в области идеологии у писателей, художников, артистов и даже акынов (сказителей, народных певцов. - Авт.). Специальные пленумы творческих союзов проводились в Москве или на местах.

На одном из таких пленумов (писателей) в декабре 1948 года в Москве секретари местных союзов признавали ошибки, каялись в идеализации прошлого народов, забвении классовой борьбы, в неумении создавать произведения о социалистическом строительстве, и, наконец, в провале попыток взять под контроль работу писателей. Представители руководства ССП Симонов, Горбатов, Сурков вскрывали такие «отрицательные явления» в местных литературах, помимо идеализации прошлого, как формализм и эстетизм, буржуазный либерализм, неумение пользоваться методом социалистического реализма, подпадание под влияние западных писателей. Против казахских писателей было просто выдвинуто политическое обвинение - неумение отличать в их произведениях эксплуататорскую сущность царизма от освободительной роли Советской России.118 Эти нападки были предвестником кампании против фольклорных эпических произведений среднеазиатских народов и особенно народов монгольского происхождения, похода, достигшего своего апогея в 1951 году.119'

На пленуме писателей 1948 года партийные чиновники от культуры: заместитель министра культуры Щербина и министр по делам кинематографии Большаков - объясняли писателям, что от них требуется: прославление героического труда рабочих, колхозников и интеллигенции. В соответствии с установками ЦК ВКП (б) о том, кого и за что можно подвергать сатирическому осмеянию - национальным писателям внушалось, что можно осмеивать все, «…что не входит в нашу концепцию морали и советского образа жизни», в особенности же «низкопоклонство перед буржуазной культурой». Специальное внимание присутствующих было обращено на необходимость бороться с американской культурой. В качестве примера Щербина приводил голливудский фильм «Железный занавес»

[50/51 (542/543)]

и призывал кинематографистов ответить «ударом на удар».120 Вскоре таковой последовал со стороны Ильи Эренбурга, опубликовавшего в «Культуре и жизнь» статью об этом фильме, в которой он использовал полный набор уничижительных эпитетов, столь характерных для стиля сталинской эпохи.121

Нечто подобное происходило на пленуме Союза композиторов, руководитель которого Тихон Хренников прославился подобно Анастасу Микояну тем, что был любезен всякой власти. На этот раз нападению подвергся Сергей Прокофьев, замечательный русский композитор. Отчаявшийся Прокофьев прислал пленуму покаянное письмо. Поминали недобрым словом Хачатуряна, Мурадели, Мясковского за их «неповоротливость» при перестройке и чуть-чуть похвалили Дмитрия Шостаковича за музыку к кинофильму «Молодая гвардия».122 Так происходила деперсонификация писателей и артистов. Их пытались выстроить в один ряд и заставить слушаться команды партфельдфебелей от культуры. Но, странное дело, они послушно поднимали руки, голосуя за осуждение своих коллег, за одобрение мракобесных постановлений ЦК ВКП (б), отмечали скорбной минутой молчания кончину своего высокого гонителя А. А. Жданова - поддерживали власть. Но когда они возвращались к себе домой, их руки начинали извлекать те звуки, которые отвечали их подлинному мироощущению и их новые произведения опять оказывались несозвучными «героическим свершениям советского народа». Так они своим особым путем сопротивлялись власти.

В первой половине 1949 года война против так называемых космополитов была в полном зените. Она шла повсеместно: в литературе, в театре, в области изобразительных искусств, в музыковедении, в кинематографии. Масло в огонь подливалось газетой «Правда», опубликовавшей редакционную статью против антипатриотической группы театральных критиков.123 В отличие от других выступлений в печати против космополитов, эта статья отличалась исключительной грубостью, откровенным хамством, неприкрытым антисемитизмом и, что не менее важно, предъявлением «безродным космополитам» обвинений, которые по советскому закону могли быть истолкованы как умышленное преступление. Вскоре после этого на собрании московских критиков Константин Симонов обличал заговорщический характер антисоветской активности «безродных космополитов».124 Ему вторили другие обличители. А. Софронов, например, говоря о театральных критиках, утверждал, что они использовали опыт антисоветского подполья. Некоторые из обвиняемых в отчаянии наговаривали на себя Бог знает что, включая желание нанести вред советской драматургии, сознательный заговор и прочее.

[51/52 (543/544)]

Псевдонимы писателей были расшифрованы, чтобы ни у кого не осталось сомнения в их еврейском происхождении. Такой метод широко применялся в нацистской Германии.

Одним из важнейших результатов войны с Германией было ужесточение политики партии и государства по отношению к нерусским народам, проживающим в приграничных районах. Массовые депортации кавказских народов и крымских татар в 1943-1944 годах были дополнены после войны возобновившейся депортацией прибалтов, греков, турок, подготовкой депортации абхазов.

Начался пересмотр взглядов на национально-освободительную борьбу нерусских народов в царской России. В 1947 году возникла дискуссия о характере движения кавказских горцев под руководством Шамиля в 1-й половине XIX века.125 Эта дискуссия происходила в Институте истории Академии наук СССР, но постепенно обсуждение приняло характер идеологического похода против установившейся ортодоксально-марксистской точки зрения на это движение как прогрессивное. В итоге дискуссии, продолжавшейся чуть ли не пять лет, Шамиль был объявлен агентом английской разведки, а его движение реакционным. Переоценка колониальной политики царского самодержавия на Кавказе, а затем в Средней Азии, привела к объявлению почти всех антиколониальных движений на захваченных царской Россией землях реакционными. Заодно были объявлены реакционными и национальные эпосы этих народов. Ряд историков и литературоведов Казахстана, Азербайджана, Киргизии, Якутии, Дагестана были исключены из партии, изгнаны с работы, лишены ученых степеней и званий, а некоторые даже арестованы.126

Дискуссия постепенно превратилась в идеологический погром, быстро принявший антисемитскую окраску. Был обвинен в космополитизме и в идеологическом вредительстве академик И. И. Минц и его ученики, хотя вряд ли можно было найти более преданного ВКП (б) историка, чем Минц: на протяжении всей своей научной карьеры он был в первых рядах идеологических борцов партии и вносил свою немалую лепту в фальсификацию истории СССР.

Кампания против космополитизма в исторической науке, против буржуазного объективизма, обеления американского империализма и прочего продолжалась в исторической науке почти все послевоенные годы вплоть до смерти Сталина в марте 1953 года.

Аналогичные кампании проводились у философов, юристов, экономистов, языковедов, литературоведов.

Одним из наиболее ярких случаев того времени было шельмование директора Института мировой экономики Академии наук СССР

[52/53 (544/545)]

академика Е. С. Варги. В течение десятилетий Варга был одним из главных авторитетов партии и Коминтерна в области мировой экономики. Ортодоксальный марксист Варга постоянно утверждал, что экономика капитализма загнивает и идет от одного экономического кризиса к другому, еще худшему. В соответствии с теорией Маркса Варга доказывал, что рабочий класс Запада все более нищает и в относительном и в абсолютном плане. Однако ситуация, сложившаяся в мире после Второй мировой войны, заставила Варгу пересмотреть свои позиции. Он опубликовал книгу об изменениях в экономике капитализма после Второй мировой войны, в которой писал о возможности изменений в системе капитализма, которые позволят ему устоять перед новым кризисом. Варга был обвинен в отступлении от марксизма-ленинизма, освобожден от обязанностей директора института. Сам институт был реорганизован, некоторые его сотрудники были изгнаны, несколько человек арестовано. На собрании в Институте экономики Варга был публично обвинен в том, что у него руки «в крови русского народа». Это говорилось про человека, чей единственный сын погиб во время Отечественной войны. Впрочем, Варга был не одинок. В МГУ шельмование ученых в 1947-1949 годах приняло повальный характер. В многомесячных обсуждениях-погромах принимали участие наряду с профессорами также и студенты, ставшие не только свидетелями, но и соучастниками унижения своих учителей.