И умерла Сарра в Кириф-Арбе, что ныне Хеврон, в земле Ханаанской. И пришел Авраам рыдать по Сарре и оплакивать ее. И отошел Авраам от умершей своей и говорил сынам Хетовым, и сказал: я у вас пришелец и поселенец; дайте мне в собственность место гроба между вами, чтобы мне умершую мою схоронить от глаз моих. Сыны Хета отвечали Аврааму и сказали ему: послушай нас, господин наш, ты князь божий среди нас, в лучшем из наших погребальных мест похорони умершую твою.

(Библия, Первая книга Моисеева, Бытие, гл. 23.)

В 1880 году профессор богословия Арчибальд Генри Сэйс переполошил своей лекцией все лондонское Библейское общество, заявив, что наряду с вавилонянами, ассирийцами и египтянами во II тысячелетии до н. э. существовал еще один великий древний народ — хетты!

Не то чтобы о хеттах никто ничего раньше не знал; об этом народе несколько раз вскользь упоминается в Библии, в том числе в рассказе о похоронах Авраамом жены его Сарры. Но к концу XIX века к священной книге уже было принято относиться с изрядной долей скепсиса — во всяком случае, как к источнику реальных исторических сведений. Поэтому преподобного Сэйса вскоре наградили ироническим прозвищем «изобретатель хеттов».

То, что в 1884 году ирландский миссионер Уильям Райт выпустил книгу «Империя хеттов», ничуть не уменьшило критического отношения к хеттам в научном мире. «Должно быть, два священника чересчур начитались Библии, — раздавались насмешливые голоса, — а может, им слишком напекло голову во время путешествий по языческим землям?»

Доводы Райта и Сэйса и впрямь вытекали из их знакомства с кое-какими древностями сирийской земли.

В 1872 году преподобный Райт принял приглашение британского консула Кирби Грина осмотреть некую диковинку в провинциальном турецком городке Хаме. Экскурсия обещала быть опасной, так как нравы местных жителей вполне соответствовали названию их городка. К тому же покрытый странными письменами камень, по глубокому убеждению турок, излечивал от ревматизма, поэтому горожане крайне враждебно относились к любым попыткам чужеземцев покуситься на их святыню.

И все же Райту удалось осмотреть не только чудодейственный камень, лежащий у дороги, но и три других, вделанных в стену здания. Все четыре камня оказались покрытыми неизвестными письменами!

Решение «неверных» увезти священные реликвии едва не вызвало бунт обитателей Хамы. Прошедший ночью метеоритный дождь еще больше подогрел страсти: видите, правоверные — сам Аллах возражает против нечестивого посягательства франков на мусульманские святыни! Только благодаря вмешательству просвященного Субхи-паши история закончилась благополучно. Находчивый паша ухитрился истолковать небесное знамение в благоприятную для исследователей сторону — и гипсовые копии загадочных надписей отправились в Британский музей, оригиналы же заняли место в музее Стамбула.

Вскоре обнаружился еще один похожий камень, вделанный в стену алеппской мечети. В отличие от своего собрата в Хаме этот предмет излечивал глазные болезни, что отнюдь не способствовало его сохранению: оттого, что страждущие постоянно терлись лицами о поверхность камня в надежде на излечение, надпись на нем сильно пострадала, но все еще была видна…

Но кому принадлежали эти письмена? Сэйс уверял, что хеттам — тому народу, который в Библии называется хеттеями и из которого вышла, между прочим, мать великого Соломона, сына Давида (мир с ними обоими!). В 1876 году Сэйс установил, что надпись на хаматском камне следует читать способом «бустрофедон» — то есть так, как ходят по пашне быки: первый ряд — слева направо, следующий — справа налево и так далее. Но только спустя семь лет «изобретателю хеттов» удалось правильно прочесть первые шесть знаков неведомого языка.

Шли годы, археология и история накапливали все новые факты, подтверждавшие правоту Сэйса и Райта. Два священника, конечно, не были свободны от ошибок и заблуждений, но главная их ошибка состояла в том, что они явно недооценили значение открытого ими народа!

Медленно, очень медленно из тумана веков выплывали контуры державы, властвовавшей когда-то почти над всей Малой Азией.

Прошлое неохотно расставалось со своими тайнами, и работа исследователей, пытавшихся заглянуть в лицо загадочным хеттам, порой сопровождалась такими драматическими обстоятельствами, что они могли бы составить канву для дюжины авантюрно-археологических фильмов вроде «Индианы Джонса».

Чего стоили хотя бы раскопки немецкого археолога Карла Хуманна в Зинджирли! Взбеленившаяся погода, болезни, нечеловеческий труд, бюрократизм и враждебность местного населения словно объединились для того, чтобы привести экспедицию к провалу. Однако перед Хуманном вставали стены первой открытой археологами хеттской крепости, и это не позволяло ему расстраиваться из-за всяких пустяков, вроде несусветной жары, скорпионов, ядовитых змей, малярии, воспаления легких и прочих мелочей жизни. Возвращение экспедиции к морю по своей невероятной трудности напоминало путь Роберта Скотта от Южного полюса (к счастью, не с таким трагическим финалом), и все-таки самоотверженное упорство немецких исследователей помогло им вывезти в Европу 23 бесценных хеттских рельефа.

Затем последовало открытие в 1887 году тель-амарнского архива в столице фараона-еретика Эхнатона. Одно из посланий, адресованных Аменхотепу IV, еще не успевшему тогда сменить имя «Амон доволен» на «Полезный Атону», содержало братское поздравление некоего Суппилулиумы по поводу восшествия молодого фараона на престол… В этом послании неведомый правитель осмеливался обращаться к владыке великого Египта как равный к равному! Так кто же он такой, хеттский царь, по-братски похлопывавший фараона по плечу? В ту пору это еще никому не было известно, потому что история хеттов по-прежнему оставалась загадкой. Чтобы ее разгадать, необходимо было изучить язык и письменность этого народа, а хетты как будто нарочно старались сбить исследователей с толку, «подбрасывая» им документы на двух разных языках: иероглифическом (как в надписи на хаматском камне) и клинописном (как на табличках из тель-амарнского архива).

В 1905–1906 годах состоялось — как бы помягче выразиться — нашествие Гуго Винклера на Богазкёй, в самое сердце хеттского царства. Хотя эта экспедиция и возглавлялась ученым с мировым именем, она работала с варварской небрежностью, заставляющей вспомнить лихие троянские «подвиги» Генриха Шлимана. Тем не менее Винклеру повезло не меньше, чем удачливому искателю клада Приама. Ценой разрушения акрополя Хаттусы[125] были добыты тысячи таблиц, исписанных аккадской клинописью на вавилонском и хеттском языках, а также таблички с египетскими иероглифами.

И — самая поразительная из находок! — на свет божий был извлечен договор о «вечном мире», заключенный три тысячи лет назад между Рамсесом II и хеттским царем! Призывая в свидетели тысячу хеттских и египетских богов, в вечной дружбе клялись два могущественных владыки: последний великий египетский фараон и (опять-таки никому доселе не известный) царь Хаттусилис.

Теперь все зависело от лингвистов и филологов: несмотря на первые успехи Сэйса, хеттский язык все еще оставался тайной за семью печатями.

Эти печати были взломаны в те годы, когда весь мир раскололся на два враждующих лагеря и когда военное безумие, казалось, не оставляло места для занятий академическими науками. Но именно во время Первой мировой войны чешский ученый Бедржих Грозный вплотную подступил к раскрытию тайн хеттского языка. Сидя на армейском складе, профессор-интендант ухитрялся совмещать выдачу солдатам ботинок и подштанников с исследованием клинописных текстов. К счастью для науки, его непосредственный начальник обер-лейтенант Камергрубер благодушно отнесся к забавному увлечению близорукого «интеллигента» — и одновременно с завершением военных действий была завершена монография «Язык хеттов», ставшая воистину революционным прорывом в юной науке хеттологии. Оказывается, язык хеттов оказался индоевропейским!

Предварительное сообщение Грозного к его книге называлось «Решение хеттской проблемы», хотя, конечно, до окончательного решения этой проблемы было еще далеко. Далеко до нее и поныне.

Вслед за Грозным твердыню давно забытого хеттского языка штурмовали исследователи самых разных национальностей. Швейцарец Эмиль Форрер, итальянец Пьеро Мериджи, американец Игнаций Д. Гельб (последний по рождению — украинец) и немец Хельмут Теодор Боссерт добились того, что «иероглифический» хеттский стал доступен для чтения так же, как и «клинописный». И все-таки язык и история хеттов до сих пор полны тайн, и до сих пор в Богазкёе и других местах Малой Азии и Сирии ведутся раскопки, сулящие новые открытия.

И по сей день не удается найти хотя бы обрывок легенды, повествующей о том, откуда этот загадочный народ пришел на свою новую родину.

А случилось это на рубеже IV и III тысячелетий до н. э.: хетты явились в долину реки Галис, где в ту пору обитали говорившие на неиндоевропейском языке их предшественники — хатти, и основали там несколько царств[126] .

Аборигены-хатти постепенно растворились среди более многочисленного хетто-лувийского населения, оставив на память о себе имена богов, названия диких животных, напитков, музыкальных инструментов, хлеба — а еще название железа и умение его обрабатывать. Кое-кто считает, что загадочные рудознатцы-халибы, во времена Гомера обитавшие в горах за страной амазонок и ревниво хранившие от чужеземцев секреты обработки «металла войны», и были остатками древнего народа хатти…

Но это уже относится к историческим мифам, зато можно считать доказанным фактом, что город Хаттуса обязан своим названием именно хатти.

Почему-то этот город люто возненавидел один из древнейших владык хеттского государства, правитель Куссары Аниттас. В XIX веке до н. э. он взял Хаттусу измором, разрушил до основания и посеял на ее месте бурьян. «Если кто-нибудь из тех, кто будет царствовать после меня, вновь заселит Хаттусу, — зловеще предостерегал Аниттас, — пусть покарает его небесный Бог Грозы!»

Несмотря на огромный авторитет Бога Грозы древняя цитадель все-таки вскоре была отстроена снова. Кое-кто объясняет это тем, что последующие цари принадлежали уже к другой династии, которая без особого почтения относилась к фанабериям прежней; но, скорее всего, причина здесь в другом: почти неприступное плато, в изобилии снабженное пресной водой, словно самой природой было создано для того, чтобы на нем воздвигли город.

К XVII веку до н. э. Хаттуса вновь процветала, причем ее обустройству могли бы позавидовать некоторые городишки нынешней российской «глубинки» (в частности, там имелась канализационная система и отлично ухоженные, посыпанные гравием улицы).

Однако при знаменитом хеттском правителе Табарне столицей все еще оставалась Куссара. Кстати, вы знаете, чем именно был знаменит Табарна? Нет? Вот и рассуждай после этого о чьих-либо бессмертных деяниях! Да ведь этот царь так прославился своими победами, что его имя стало почетным титулом всех последующих хеттских владык — наподобие того, как имя Карл превратилось потом в «король», а имя Цезарь — в «кесарь», «кайзер» и «царь». Казалось, у Табарны было даже больше причин претендовать на бессмертие, чем у Гильгамеша, но пронеслась дюжина-другая веков — и что осталось от его гремящей славы? Несколько предположений о том, какие именно страны он завоевал и где они находились[127] , а еще — титул, о котором ученые до сих пор спорят, начинается он с буквы «т» или же с «л».

Но с какой бы буквы он не начинался, правивший вслед за Табарной-Лабарной Хаттусилис уже его носил… Кстати, вот еще одна тема для размышлений о бренности славы: некоторые исследователи на этом основании считают Хаттусилиса I и Табарну одним и тем же лицом.

Хаттусилис, по всей видимости, получил свое прозвище [128] за любовь к городу Хаттусе. Туда он перенес столицу царства и оттуда отправлялся в военные походы, а совершил он их немало! Этот правитель отчаянно гордился тем, что кое в чем он перещеголял самого Саргона Великого; его похвальба своими подвигами напоминает похвальбу задиристого мальчишки: «Посмотрите — вот как я могу!»

Никто раньше не пересекал реки Пураны. А я, Великий царь Табарна, перешел ее вброд, и мое войско за мною следом перешло ее вброд. Саргон тоже переходил ее когда-то. Он поразил войска города Хаххи, но городу Хаххе он ничего не сделал, и он его не сжег в огне, и дыма от тех городов он не поднял к небесному Богу Грозы.

А я, Великий царь Табарна, уничтожил города Хассуву и Хахху, и я предал их огню, и дым от них поднял к небесному Богу Грозы. А царя города Хассу вы и царя города Хаххи я впряг, как упряжных быков, в колесницу![129]

От таких увлекательных занятий Великого Табарну оторвала болезнь, и он вернулся домой как раз вовремя, чтобы раскрыть составленный против него заговор. Заговорщиками оказались опальный сын Хаттусилиса и его племянник, сын его сестры, назначенный наследником престола.

Недолго думая, Хаттусилис созвал тулию и панкус — два органа, чем-то напоминавшие британские палату лордов и палату представителей и давшие основание некоторым энтузиастам называть царство хеттов конституционной монархией. Тулия состояла из родственников царя и высшей знати; панкус же возник как народное собрание, но позднее превратился в собрание одних только воинов.

Итак, Хаттусилис собрал обе эти палаты и огласил перед ними свое завещание — впечатляющий образец древнего красноречия.

— Я, царь, объявил его своим сыном, обнял его и возвысил! –

говорил старый полководец о племяннике-заговорщике, и теснящаяся между двумя городскими воротами толпа[130] молча слушала хаттуского владыку. –

Я постоянно окружал его заботами. Он же оказался недостойным того, чтобы на него смотрели. Он слезы не уронил, не выказал сочувствия! Он холоден и невнимателен!

Я, царь, его схватил. Я-то хотел, чтобы мудрость он постиг. И тогда я сказал: «И что же? Впредь никто не возвеличит сына своей сестры, не воспитает его как своего сына! Слову царя он не внял, а тому слову, которое от матери его — змеи исходит, он внял. И братья и сестры ему все время нашептывали враждебные слова; их слова он и слушал! Я же, царь, прослышал об этом. На вражду я отвечаю враждой!

Довольно! Он мне не сын! Мать же его подобно корове заревела: «У меня, живой еще, сильной коровы, вырвали чрево. Его погубили, и его ты убьешь!» Я на это возразил: «Разве я, царь, ему причинил какое-нибудь зло? Разве я не сделал его жрецом? Всегда я его отличал на благо ему. Он же к наказам царя не отнесся сочувственно. Разве тогда может он в глубине своей души питать доброжелательство по отношению к городу Хаттусасу и думать о его благе?..

Так говорил старый царь, и каменные львы, охраняющие городские ворота, вместе со всеми хмуро внимали его речи, и раздраженно погромыхивал с жаркого неба бог Грозы.

— Смотрите же! 

— продолжал Хаттусилис, показывая на юного внука. –

Мурсилис — мой сын. Признайте его своим царем! Посадите его на престол! Ему много богом вложено в сердце. Только Льва божество может поставить на львиное место. В час, когда дело войны начнется или восстание тяготы принесет, будьте опорой сыну моему, подданные и сановники!

… Уже и сейчас, хотя он по возрасту будет нести не все царские обязанности, чтите его! Ваш он царь — отпрыск Моего Солнца. И его воспитывая, возвеличивайте его как царя-героя! Когда же его в поход еще несовершеннолетним поведете, то назад его приведите благополучно. Ваш род да будет единым, как волчий. Да не будет в нем больше вражды. Подданные будущего царя от одной матери рождены…[131]

И еще многое сказал в тот день бывалый воин, предостерегая хеттский народ от раздоров и мятежей, а своего приемного сына — от заносчивости и непочтительности к богам.

Будущее показало, что мечты Хаттусилиса о единстве царского рода были такими же наивными, как и обычай хеттских царей торжественно именовать себя «Мое Солнце». Но если бы с того света он смог увидеть деяния своего преемника, он понял бы, что не ошибся в выборе.

Мурсилис I воинственностью явно пошел в деда: он покорил сильное хурритское государство Халеб, захватил Алалах, а потом отважился на такое деяние, на которое не отваживался даже его дед Хаттусилис. Он повел свои войска на Вавилон! К счастью для хеттов (а для вавилонян — увы!) после смерти Хаммурапи в этом городе царил полный разброд, и Мурсилису даже не пришлось штурмовать считавшиеся неприступными вавилонские укрепления. Он вступил в город через открытые ворота, низложил последнего царя династии Хаммурапи Самсудитану и захватил в Вавилоне богатейшую добычу, в том числе золотую статую Мардука.

Пленного Мардука повезли в Хаттусу, но тут по нагруженным трофеями хеттским войскам ударили хурриты, и победители оставили золотого Владыку в городе Хане на Евфрате.

А вскоре после этого Мурсилис был убит своими зятьями Хантилисом и Цидантисом, и, прослышав об этом, вавилонские жрецы наверняка потирали руки и злорадно приговаривали:

— Ага! Вот божественная месть святотатцу, похитившему из Эсагилы первородного сына Эйи!

Если бы жрецы могли предугадать, что смерть Мурсилиса — только начало длинной эпохи смут, заговоров и дворцовых переворотов, которым почти столетие суждено будет терзать хеттское царство, они торжествовали бы еще больше.

Будучи внуком цареубийцы и сыном отцеубийцы, который, в свою очередь, сам пал от руки подосланного душегуба[132] , Телепинус очень хорошо знал, каково жить во дворце, где за каждым поворотом тебя может поджидать заговорщик с кинжалом в руке. Когда в результате одного из таких заговоров погиб его сын, Телепинус решил разорвать кровавый круг и издал «Указ», направленный на установление твердого порядка престолонаследия.

«Царем да будет поставлен первый царевич — сын царя, — возглашалось в Указе». –

Если первого царевича нет, тогда тот, который сын второй по месту, пусть царем станет. Когда же наследника — сына царя нет, то которая дочь царя — первая, для той пусть возьмут зятя… и он да будет царем.

… Не убий никого из рода. Это не (ведет) к добру.

Который (царь) совершит зло jiq, отношению к свхжм братьям или сестрам, (тот) отвечает своей царской головой. Тогда созовите судебное собрание (тулию). Если его дело пойдет (вина будет доказана), то пусть он своей головой искупит. Тайно же, подобно Цури, Тануве, Тахарваили, Тархусу пусть не убивают!»[133]

Есть в этом «Указе» что-то от «Поучения Владимира Мономаха детям»: истовая надежда на то, что словом — хотя бы царским — можно удержать кого-то от пролития невинной крови.

В «Указе» Телепинуса речь идет не только о делах царской семьи:

«А дело крови таково. Если кто-нибудь повинен в убийстве, то слово за хозяином крови. Если он скажет: «пусть он умрет», то виновный должен умереть, если же он скажет: «пусть он даст воздаяние»[134] , то он должен дать воздаяние».

Таким образом Телепинус пытался ограничить беспредел, давно царивший как во дворце, так и за его стенами. В ту пору это было тем более необходимо, что на страну хеттов надвигались воинственные горцы хурриты, которым на пятки наступали каски и египтяне. Но Телепинусу не удалось сплотить хеттов, не удалось заставить членов царской семьи думать лишь о благе государства. С его смертью кончилась эпоха Древнего царства и наступил долгий темный период упадка хеттской страны…

И этот упадок длился до тех пор, пока на трон не вступил родоначальник новой династии — Тудхалияс I, вероятно, происходивший из хуррито-лувийской Киццуватны. Тудхалияс I повернулся лицом к врагам, со всех сторон обступившим страну, и ему удалось добиться немалых успехов в сражениях с касками, но потом удача вновь покинула хеттов, и к началу XIV века до н. э. их страна оказалась буквально на краю гибели. С севера наступали каски, с запада — Арцава, с северо-востока — страна Ацци и ее союзник Хайаса, с востока — хурритское царство Исува, за которым вставала тень самого могучего тогдашнего хурритского государства Митанни.

Хеттское царство оказалось в сжимающемся кольце. Вот уже пала и погибла в огне считавшаяся неприступной Хаттуса… Многие тогда совсем отпели хеттов: так, фараон Аменхотеп III, отдавая свою дочь в жены царю Арцавы, заявил, что со страной Хатти все кончено.

Казалось, спасения и вправду нет — но оно пришло в виде очередного дворцового переворота. Около 1385 года до н. э. Суппилулиумас I сверг своего слабовольного брата Арнувандаса II и от обороны перешел в решительное наступление. С бесподобной наглостью он повел армию прямо в сердце Митанни, и не успели митаннийцы опомниться, как их войско уже было разбито, а сын их низложенного царя оказался женат на дочери Суппилулиумаса. Оставив ошарашенных хурритов приходить в себя, хеттский царь овладел Хайясой и тамошнего владыку женил на своей сестре. Таким образом Суппилулиумас I убил сразу двух зайцев: обеспечил безопасность северо-восточных границ и устроил судьбу своих ближайших родственниц.

Пришла пора позаботиться о сыновьях — и одного из них царь сделал правителем Каркемиша, другого — правителем Халеба, а третьего послал военачальником в Сирию.

К тому времени митаннийцы успели оправиться от зрелища 1200 сторонников своего низложенного царя, посаженных Суппилулиумасом на кол вокруг их столицы Вашшукканне. (С прискорбием следует признать, что первая акция подобного рода была проведена именно хеттским царем. Правда, у хеттов такие мероприятия не прижились, зато это новшество с энтузиазмом подхватили ассирийцы и стали проводить в жизнь со свойственным им размахом.)

Итак, митаннийцы решили взять реванш и снова захватили Каркемиш. Суппилулиумас поспешил на помощь сыну, осадил город… И во время этой осады с ним произошло преудивительное событие: хеттский царь получил послание от вдовы фараона Тутанхамона. Вот что писала успевшему прославиться победами владыке юная царица Анхесемпамон:

Мой муж умер. Сына у меня нет. А у тебя, говорят, много сыновей. Если бы ты мне дал из них одного твоего сына, он стал бы моим мужем. Никогда я не возьму своего подданного и не сделаю его своим мужем! Я боюсь такого позора![135]

Суппилулиумас был поражен и (как свидетельствует его сын Мурсилис), собрав совет, откровенно заявил своим сановникам:

— Прежде со мной ничего похожего не случалось!

Да, прежде такого еще не случалось ни с кем! За всю многовековую историю Египта на трон этой великой державы никогда не всходил чужеземец. Хотя фараоны частенько брали в наложницы дочерей иноземных царей, еще ни разу не бывало такого, чтобы вдовствующая царица взяла себе мужа «со стороны». А ведь если поверить в искренность просьбы вдовы Тутанхамона, это означало, что сын хеттского царя станет первым чужеземным фараоном Египта и (по обычаю страны Та-Кемет) — живым богом!

От подобной перспективы у любого могла закружиться голова. Но Суппилулиумас, закаленный в политических и военных баталиях старый лис, усомнился: а не ловушка ли это? Царь послал в Египет доверенного человека с наказом разузнать, что же в действительности творится в этой стране и вправду ли Анхесемпамон осталась бездетной вдовой.

Сам же он продолжил осаду Каркемиша, на восьмой день вЬйif Гфод, восстановил сына в царских правах и с чувством выполненного долга вернулся в Хаттусу зимовать.

А время неудержимо бежало, драгоценное время! Анхесемпамон не написала Суппилулиумасу, что в Египте рвется к власти хитрый честолюбец Эйя, что именно для того, чтобы избежать брака с этим сановником, она и решилась поступиться древними египетскими традициями и своей гордостью.

Только весной вернулся наконец гонец Суппилулиумаса, и вместе с ним прибыл посол от Анхесемпамон, вельможа Хани. Новое послание молодой царицы было похоже на вопль отчаяния:

Почему ты так говоришь: «Они меня-де обманывают?» Коли у меня был сын, разве стала бы я писать в чужую страну о своем собственном унижении и унижении моей страны? Ты мне не поверил и даже сказал мне об этом! Тот, кто был моим мужем, умер. Сына у меня нет. Но я никогда не возьму своего подданного и не сделаю его моим мужем. Я не писала ни в какую другую страну, только тебе и написала. Говорят, у тебя много сыновей. Так дай мне одного своего сына! Мне он будет мужем, а в Египте он будет царем.

Но Суппилулиумас все никак не решался поверить. А вдруг египтяне просто задумали отомстить ему за победоносный поход в страну Амка, находящуюся в сфере влияния Египта, и замышляют захватить его сына в заложники? И лишь когда вельможа Хани клятвенно подтвердил, что каждое слово его госпожи — правда, и хеттские агенты донесли то же самое, царь ухватился за столь блестящую возможность.

Он послал к Анхесемпамон своего младшего сына Циннанцаса… И тогда началась гонка, ставка в которой была неслыханно велика. Царевич спешил, как только мог, от египетской столицы и красавицы Анхесемпамон его отделяло уже только полдня пути! Но Эйя недаром поседел в дворцовых интригах: бывший доверенный вельможа Эхцтона повсюду имел свои глаза и уши. Хеттского царевича и всю его свиту убили на постоялом дворе на подъезде к египетской столице.

Для вдовы Тутанхамона это было крахом всех надежд. Она вышла замуж за человека, брака с которым так старалась избежать, и Эйя, бывший «носитель веера по правую руку царя», завершил свою карьеру на самой верхней, поднебесной ее ступеньке, сделавшись владыкой Верхнего и Нижнего Египта.

А хеттскому царю оставалось только отомстить за подлое убийство сына. Суппилулиумас двинулся войной на новоявленного фараона и даже сумел одержать ряд побед, но закончился этот поход так же трагически, как и свадебная поездка Циннанцаса. Египетские военнопленные занесли в хеттское войско чуму, и ее жертвой стал сам Великий Табарна. Так закончил жизнь Суппилулиумас — Рожденный от чистого источника — царь, снова сделавший страну Хатти мировой державой.

После недолгого правления Арнувандаса, тоже погибшего от чумы, на хеттский престол взошел другой сын Суппилулиумаса, Мурсилис II — тот, благодаря «Летописи» которого нам стали известны драматические перипетии со сватовством Анхесемпамон. Вообще в личности этого правителя удивительным образом сочетался дар военного с даром литератора: мало кто из царствующих особ древности оставил такие талантливые записки, как Мурсилис II. Чего стоит хотя бы его рассказ о том, как от сильного испуга во время грозы он сперва потерял, а потом вновь обрел дар речи!

«Я направлялся в разрушенный город Кунну. Разразилась гроза. Бог Грома ужасающе прогремел. Я испугался. Слов, что были в моем рту, стало меньше, и слово с трудом выходило из моего рта. Но я не обратил тогда внимания на это свое состояние. Потом пришли rf прошли годы. И так случилось, что это мое состояние стало мне сниться. И во сне меня коснулась рука бога, и дар речи от меня ушел».[136]

Далее все с той же подкупающей простотой царь повествует о том, как он обращался к оракулам — сперва к одному, потом к другому — и как те прописали больному жертвоприносительную терапию и сложные очистительные обряды. Лечение помогло, хотя, надо думать, обошлось Мурсилису не дешевле, чем благотворительная деятельность его мачехи…

Мачеха Мурсилиса, третья супруга Суппилулиумаса Маль-Никаль[137] , в девичестве вавилонская царевна, пользовалась таким доверием своего грозного супруга, что хотя и не была матерью его взрослых сыновей, тем не менее в обход традиций уважительно величалась Тавананной.

Тут надо сделать отступление и объяснить, что же это за титул. Дело в том, что в древнехеттском царстве наследование престола велось по женской линии. Родоначальницей первой хеттской династии считалась некая Тавананна, имя которой сделалось таким же почетным титулом матери или жены правящего государя, как имя Табарна — почетным титулом царя. Впоследствии наследование перешло от кудели к мечу, но хеттские женщины все-таки не стали безгласными безропотными существами, какими были, к примеру, ассирийские. В стране Хатти слабый пол сохранил достаточную независимость и ухитрялся участвовать даже в таких сугубо мужских делах, как охота и скачки. А чего стоил параграф 26 (а) хеттских законов, начинавшийся словами, от которых любого ассирийского законотворца хватил бы удар: «Если женщина прогоняет (от себя) мужчину…»! «Прогоняет от себя мужчину» — нет, каково?! Если дело так дальше пойдет, до чего же мы тогда докатимся, а?! Эдак, чего доброго, женщины начнут выходить замуж за рабов, сохраняя при этом личную свободу! Или станут совместно с мужем решать вопрос о браке своих дочерей! Или даже (сохрани нас от этого боги) получат право наследовать имущество покойного супруга!

Трудно поверить, но хеттские женщины обладали всеми вышеперечисленными правами, и Тавананна Маль-Никаль широко воспользовалась последним из них. После смерти Суппилулиумаса она раздала в память о муже все его богатства заупокойному храму и просто гражданам Хаттусы. Но в ту пору Мурсилис II вел дорогостоящие войны с касками и с союзом Хайаса-Ацци, поэтому столь щедрая благотворительность Тавананны отнюдь не пришлась ему по вкусу… И все-таки недостаток средств не помешал Великому Табарне разбить сильное царство Арцаву и сделать тамошними правителями членов верной хеттам семьи, потом превратить в своих вассалов Миру, Хаппалу и Страну реки Сеха, разгромить Милаванду, восставшую еще при Суппилулиумасе, и заключить выгодный договор с Амурру.

Но наряду с торжеством побед этот хеттский царь знавал в жизни и немало горестей. В то время как он сражался с многочисленными врагами, обстановка в его дворце тоже напоминала фронтовую: жена Мурсилиса терпеть не могла чужеземку-тавананну, и та отвечала невестке полной взаимностью. Обе женщины всеми силами старались сжить друг друга со света, не гнушаясь при этом даже чародейством и колдовством. В конце концов заклинания вавилонянки оказались сильнее: жена Мурсилиса испустила дух. Во всяком случае в ее смерти заподозрили именно Маль-Никаль, и царь созвал во дворце суд, чтобы решить судьбу тавананны…

Но тут лента исторического фильма обрывается на самом интересном месте: вынесенный судом вердикт нам доподлинно не известен. Есть предположение, что мачеху Мурсилиса отправили в ссылку, и как кара за это в страну снова пришла чума — самый беспощадный бич хеттского государства.

Молитвы Мурсилиса о прекращении страшного бедствия — это не только вершина творчества царя-литератора, но и бесподобный психологический документ, запечатлевший отношения хеттов с богами. У многих других народов цодобную «молитву» сочли бы кощунством, но у царя и в мыслях не было оскорблять богов, даже когда он бросал им горькие упреки в неразумной жестокости. Просто хетты по-другому относились к своим божествам, чем, скажем, вавилоняне. Хотя Мурсилис по обычаю и именовал себя «рабом» богов, его обращение к бессмертным было скорее обращением одного свободного человека к другому, попытка уговорить оппонента как следует все обсудить и прийти к разумному соглашению.

«О вы, все боги, все богини… Вы, все боги минувшего, вы, все богини! Вы, боги, которых по этому случаю я созвал на совет, чтобы вы были свидетелями, вы, горы, реки, источники, сторожевые башни![138]

… Я признал перед вами грех отца своего: мой отец убил того Тудхалияса Младшего[139] .

И отец мой совершил жертвоприношение, когда он убил его, но город Хаттуса не совершил тогда жертвоприношение. Страна же раньше не совершила этого жертвоприношения, и никто не совершил этого для страны.

А теперь страна Хатти очень отягощена чумою, и страна Хатти умирает.

… Вы, боги, мои господа, жаждете отомстить за кровь Тудхалияса… И эта кровь страну Хатти привела к гибели. Уже прежде страна Хатти возместила эту кровь. А теперь я, царь Мурсилис, сам возмещу своим имуществом то, что возмещают, когда нарушена клятва. И пусть у вас, богов, господ моих, смягчится душа. Смилостивьтесь надо мною, вы, боги, мои господа! И пусть вы меня увидите! А когда я вам буду молиться, услышьте меня. Потому что я не совершил никакого зла. А из людей, живших в те дни, кто совершил зло, тех никого уже нет в живых, все они давно умерли… И если чума не уменьшится и люди будут умирать по-прежнему, то и те немногие жрецы, приносящие в жертву хлеб и совершающие жертвенные возлияния, что еще остаются в живых, — тогда и они умрут, и некому будет приносить вам в жертву хлеб и возлияния.

И вы, боги, господа мои, ради этого жертвенного хлеба и жертвенных возлияний, которые я вам, приношу, смилостивьтесь надо мною. И пусть вы меня увидите! Изгоните чуму из страны Хатти!»

Так обращался к богам Мурсилис, пытаясь воззвать к человеческой логике небесных вершителей судеб. Но боги не вняли доводам царя, и тогда тот в смятении начал искать причины бедствия в другом: а может быть, мор начался из-за того, что его отец разорвал мирный договор с Египтом, нарушив тем самым клятву именем Бога Грозы?

И опять Мурсилис попробовал воззвать к разуму богов — если отец его согрешил, зачем же обрушивать кару на невиновных? Полный страха за свою жизнь, полный тревоги за судьбу страны, царь тем не менее осмеливался читать бессмертным нравоучения, приводя в пример поведение людей: посмотрите, разве будет добрый господин так поступать с повинившимся рабом, как вы, боги, поступаете с моим народом!

Пожалуй, мало найдется столь человечных и столь пронзительных произведений, как молитвы Мурсилиса, вознесенные к небу из гибнущей от чумы Хаттусы в XIV веке до н. э.

Бог Грозы города Хатти, господин мой, и вы, боги, господа мои, так все и совершается: кругом грешат. Вот и отец мой согрешил. Он нарушил слово, данное Богу Грозы… А я ни в чем не согрешил. Но так все совершается: грех отца переходит на сына. И на меня перешел грех отца моего.

… Услышь меня, Бог Грозы города Хатти, господин мой, и оставь меня в живых! Я так тебе скажу об этом: птица возвращается в клетку, и клетка спасает ей жизнь. Или если рабу почему-либо становится тяжело, он к хозяину своему обращается с мольбой. И хозяин его услышит и будет к нему милостив: то, что было ему тяжело, хозяин делает легким. Или же если раб совершит какой-либо проступок, но проступок этот перед хозяином своим признает, то тогда что с ним хозяин хочет сделать, то пусть и сделает. Но после того, как он перед хозяином проступок свой признает, хозяин его смягчиться и хозяин этого раба не накажет. Я же признал грех отца моего: «Это истинно так. Я это сделал». Если же нужно возместить, то возмещение давно уже было сделано: эта чума и была многократным возмездием…

Услышь меня, я тебе молюсь, Бог Грозы города Хатти, господин мой. Оставь меня в живых!.. И пусть боги, мои господа, явят мне божественное чудо… По какой причине кругом умирают, пусть это станет известно. И на разящий серп мы наденем тогда чехол. Бог Грозы Хатти, господин мой, оставь меня в живых! И пусть чума будет уведена из страны Хатти.

В конце концов, собрав с земли хеттов обильную жатву, чума ушла, но почти сразу на обессиленную Хаттусу наползла новая тень: ей стали угрожать набеги касков, доходивших теперь до самого Канеса (Несы). Преемнику Мурсилиса II Муваталлису даже пришлось перенести столицу южнее, и Хаттуса стала жертвой племен, которых хетты презрительно называли «кочевниками» и «свинопасами».

А вслед за тем на юге медленно повернул голову египетский сфинкс и окинул границы хеттских владений задумчиво-оценивающим взглядом. Выйдя из оцепенения, в котором египетская внешняя политика пребывала при Эхнатоне, Египет принялся энергично наверстывать упущенное: фараоны новой династии всеми силами старались вернуть потерянные царем-еретиком сирийские территории. Еще Сети I ввел войска в Ханаан и продвинулся вплоть до Кадеша — хеттского оплота в Сирии, а когда на престол взошел преисполненный самомнения и имперских амбиций Рамсес II, стало ясно, что крупного столкновения двух держав не избежать.

Муваталлис начал собирать союзников. В конце концов под его началом оказалась огромная по тем временам армия в 28 тысяч человек: разношерстное сборище анатолийских и сирийских народов и племен…

Но тут нужно прерваться и сделать маленькое отступление. Дело в том, что взаимоотношения хеттов с подвластными им государствами основывались совсем на ином принципе, нежели у египтян или ассирийцев.

Если Египет и Ассирия были строго централизованными державами, полностью подминавшими под себя покоренные страны, то империя хеттов напоминала скорее союз феодальных государств, связанных системой вассалитета[140] .

Мелкие царьки приносили Великому Табарне присягу на верность, прося «принять их на службу», которая заключалась в уплате дани и в участии в войнах сюзерена. В мирное же время власть хеттского владыки в вассальных странах была не очень-то велика… Вот почему царства Сирии и Палестины решительно предпочитали хеттское господство египетскому или ассирийскому, и вот почему некоторые теперь называют хеттскую страну «федеративным государством».

Подобная система имела свои преимущества, но имела и недочеты: разве подданные того же Рамсеса II или, скажем, Ададнерари I посмели бы так капризничать и задирать нос, как это делали вассалы царя Муваталлиса? Египтяне с издевкой писали о том, что Муваталлис раздал все богатства своей страны правителям Арцавы, Лукки, Киццуватны, Араванны, Каркемиша, Алеппо, Угарита, лишь бы подвигнуть тех выступить против фараона. Да будь на месте хеттского царя владыка Египта — да живет он, здравствует и благоденствует! — все эти царьки примчались бы по первому его зову, дочиста опустошив свои сокровищницы, чтобы принести живому богу богатые дары!

Нечто подобное и происходило, пока Рамсес II во главе огромного войска продвигался к Кадешу, чтобы раз и навсегда покончить с этим гнездом смут и мятежа. Его продвижение было похоже не на военный поход, а скорее на триумфальное шествие: все сирийские царьки спешили облобызать землю у ног фараона, а местные осведомители хором уверяли, что враг обратился в бегство при одном появлении солнцеподобного владыки. Рамсес, никогда не страдавший недостатком самомнения, поверил радужным сообщениям и решил, что Кадеш свалится ему в руки, как спелый плод, стоит только подойти ближе…

«А мерзопакостный, повергнутый правитель хеттов со многими чужеземными странами, что были вместе с ним, стоял сокрытый и готовый (к битве) на северо-западе от Кадеша»[141] , –

с возмущением сообщает «Эпос Пентаура».

Мы уже знаем, что Муваталлис, ловко подбросив египтянам дезинформацию, неожиданно обрушил свои колесницы на беспечно шагающий по дороге отряд Ра. Дальнейшее сражение было в основном битвой хеттских и египетских колесниц: в обоих войсках именно конница составляла главную ударную силу, хотя организована была совершенно по-разному. На египетских колесницах стояли двое: возничий и лучник, на хеттских же — трое: возничий, копейщик и щитоносец; к тому же хеттские колесницы по сравнению с египетскими имели невероятно малый вес (не более 10 кг) и центр тяжести не сзади, а в середине кузова. Поэтому они развивали огромную скорость и становились страшной атакующей силой — но в то же время легко опрокидывались, а на ограниченном пространстве теряли свою маневренность[142] .

Нетрудно представить, что началось, когда 2500 хеттских колесниц, по пятам преследуя остатки разгромленного отряда Ра, ворвались в лагерь фараона! Рамсес в это время, восседая на золотой скамье, как раз бранил своих вельмож за плохую организацию разведки… И тут, как живое олицетворение справедливости царственной критики, колесницы «мерзопакостного, повергнутого правителя хеттов» влетели в царскую ставку, заполонив все вокруг.

Вместе со всеми египетскими воинами фараон сначала бросился наутек, но потом…

Посмотрел его величество окрест себя, и он заметил, что окружили его 2500 колесниц на его дороге отхода вместе с бойцами всеми мерзопакостного хеттского царя и многих чужеземных стран, что были вместе с ними…

Да уж, 2500 вражеских колесниц трудно было не заметить! Что случилось дальше, мы тоже знаем — попавшему в окружение фараону ничего другого не осталось, как прорываться с боем сквозь неприятельскую конницу… И, как утверждает «Эпос Пентаура», все 2500 колесниц поверглись перед конями вдохновленного Амоном Рамсеса, после чего он собственноручно перебил всех вражеских колесничих.

«Они падали один на другого, а я убивал их окрест себя. Никто не вернулся, и все из них пали, не поднявшись».

На самом деле, надо полагать, сбившиеся в кучу две с половиной тысячи хеттских колесниц образовали нечто вроде человеческо-конной Ходынки, и преимущество оказалось на стороне немногочисленных телохранителей фараона, спаянных железной дисциплиной. Это и помогло египетским воинам выстоять перед лихо, но беспорядочно атакующим врагом…

И пока лагерь фараона напоминал мир в состоянии первозданного хаоса: в одном месте громоздились груды столкнувшихся друг с другом колесниц, в другом победители тащили на память ценные сувениры вроде золотого трона, в третьем распоясавшиеся анатолийцы дергали за хвост знаменитого боевого льва Рамсеса по имени Убийца Противников, — на помощь подоспело элитное египетское подразделение «молодцев», и ситуация резко переменилась.

Рискуя повториться, не удержусь все же от искушения поведать о случившемся словами «Эпоса Пентаура». Сначала вступает со своей арией Рамсес:

«Я был как Монт, я стрелял направо и бился налево. Я заставил их спуститься в воду, как спускаются крокодилы!»

А потом подхватывает торжественный хор:

«А мерзопакостный, повергнутый правитель хеттов стоял в середине своего пешего войска и своего колесничного войска, смотря на сражение его величества в единственном числе, предоставленного себе самому… Он (правитель хеттов) стоял отвернувшись, смущенный от страха!»

Да, какая это все-таки великая сила — художественное слово! Пусть египетским фараонам неведомы ни скромность, ни элементарное чувство меры, зато рассказы о их приключениях столь же захватывающи, как рассказы о приключениях барона Мюнхгаузена.

Итак, после прибытия «молодцев» Муваталлис решил, что для победы над «его величеством в единственном числе» 2500 колесниц маловато, и бросил в битву еще одну тысячу… Однако момент был уже упущен, и конное подкрепление только увеличило сумятицу на поле боя. Да и что значила жалкая тысяча колесниц для божественного фараона, только что единолично расправившегося с двумя с половиной тысячами!

«Дал я им попробовать руку мою в мгновение ока. Я учинил резню среди них; один из них кричал другому: «Это не человек тот, кто среди нас! Это Сет, великий силою!.. Не могут люди делать того, что делает он: один-одинешенек побеждает сотни тысяч, причем нет пешего войска с ним и нет колесничного войска. Идем скорее, бежим пред ним, и мы сыщем для себя жизнь и будем вдыхать воздух!»»

Не правда ли, полет Мюнхгаузена верхом на ядре просто ничто перед подвигами Рамсеса И? Если верить словам египетского Распэ, удравшие от греха подальше воины фараона только с наступлением темноты по одному, тишком пробрались в лагерь — и пораженно всплеснули руками при виде бесчисленных трупов врагов, искрошенных их владыкой.

«Они нашли, что все чужестранцы, в (ряды) которых я проник, лежат повергнутые в своей крови, как все лучшие бойцы страны хеттов, так и дети и братья их державца. Я заставил побелеть (от белых одежд врага) поле у Кадеша, и не знали (куда) ступить из-за их множества.

Тогда пришло мое войско, славя мое имя, так как они видели то, что сделал я.

… Я сражался и победил миллионы чужеземных стран, причем был один… Смотрите, я нашел, что вы вернулись к моему величеству в силе и победе, после того как я поверг сотни тысяч вкупе воедино своей сильной рукой!»

Интересно, зачем Рамсесу вообще понадобилось таскать за собой войско? Разве только для того, чтобы покрасоваться перед ним своими подвигами? Ведь на пару с боевым львом и при поддержке Амона фараон вполне мог бы покорить весь мир «вкупе воедино», даже будучи «в единственном числе "! И ему не пришлось бы тратиться на вооружение и на прокорм тысяч и тысяч колесничих и пехотинцев…

И все же, как ни крути., несмотря на немыслимую доблесть супермена Рамсеса, крепость Кадеш осталась за «мерзопакостным, повергнутым правителем хеттов». И этот факт так ободрил мелкие царства Востока, что вскоре чуть ли не вся Палестина восстала против египетского господства.

А теперь любители детской игры «Найди отличия» могут сравнить репортаж о подвигах Рамсеса II с тем, что писал о себе младший брат Муваталлиса Хаттусилис III.

Хаттусилис[143] , самый младший ребенок Мурсилиса II, родился болезненным и слабым, и родители опасались, что он не жилец. Но однажды его отцу явилась во сне Иштар и сказала:

«Года Хаттусилиса коротки. Не жить ему. Но мне отдай его. И да будет он моим жрецом. Тогда он останется в живых»[144] .

Так повествует Хаттусилис в своей «Автобиографии», которую называют еще «Самооправданием ". Царь и впрямь написал ее после того, как лишил власти своего племянника, Му реи лиса III, но трудно осуждать узурпатора за такое нарушение заповедей миротворца Телепинуса. Во-первых, этот переворот принес его стране не вред, а только пользу, а во-вторых, в результате мы имеем такое примечательное литературное произведение, как «Автобиография».

Итак, согласно личному пожеланию Иштар, маленький Хаттусилис стал служить в ее храме и оставался жрецом вплоть до смерти отца и коронации своего старшего брата Муваталлиса. Став царем, Муваталлис решил, что младшему братишке довольно болтаться без дела, и отправил юношу управлять Верхней страной, чем до глубины души обидел прежнего правителя этой провинции, некоего Армадаттаса, сына Цидаса. Лишившийся должности вельможа оговорил нового правителя перед царем, в результате чего Хаттусилис был отдан под суд… И неизвестно, чем бы закончилась для него эта история, если бы за своего любимца не вступилась Иштар.

«И оттого что… брат мой Муваталлис был ко мне расположен… Армадаттас, сын Цидаса, и другие люди начали строить козни против меня… И я попал в беду. Брат мой Муваталлис предназначил меня к испытанию у колеса. Иштар же, госпожа моя, мне во сне явилась, и мне она… сказала вот что: «Злому божеству разве я тебя отдам? Ты не бойся». И я от наваждения злого божества очистился. И оттого, что меня богиня, госпожа моя, держала за руку, она никогда не отдавала меня ни злому божеству, ни злому суду. И оружие врага моего меня не могло поразить. Иштар, госпожа моя, оберегала меня от всех напастей. Если я заболевал, даже больной я видел божественную власть Иштар. Богиня, госпожа моя, всегда держала меня за руку… Мне не случалось делать дурного дела человеческого. Божество, госпожа моя, оберегала меня ото всех напастей… Иштар, госпожа моя, мимо меня не проходила во время, когда мне было страшно. Врагу меня она не оставила, и тому, кто со мной по суду тягался, завистникам моим она меня не оставила!»

Благодаря божественной помощи Хаттусилис выдержал таинственное и зловещее «испытание у колеса», и старший брат, избавившись от подозрений, отдал под его начало все войска страны Хатти. С такой силой — да еще при поддержке Иштар — молодой полководец одержал немало побед, а захваченное в боях оружие сложил в храме перед своей покровительницей.

Потом Хаттусилис женился по любви на дочери жреца Пудухепе.

«И мы соединились с нею, и нам божество дало любовь мужа и жены… Когда же Хакписса восстала, я изгнал прочь людей страны Каска, и я их покорил. И я стал царем страны Хакписса, а ты, Пудухепа, стала царицей страны Хакписса».

Скажите, много ли к нам пробилось из древности голосов женщин? Обычно их заглушают победные реляции царей с нудно-многословным перечислением истребленных, покоренных и угнанных в рабство врагов. Но голос Пудухепы, заслуженно пользовавшейся любовью и уважением мужа, дошел до нас в простой и трогательной молитве, вознесенной к Солнечной Богине в пору распри Хаттусилиса с его племянником Урхи-Тешубом:

«Солнечная Богиня города Аринны, госпожа моя, хозяйка земель страны Хатти, царица Неба и Земли! Солнечная Богиня города Аринны, моя госпожа, смилостивься надо мной, услышь меня! Люди говорят: Божество исполняет желание женщины, когда она мучится при родах». А я, Пудухепа, женщина, мучаюсь при родах, и я посвятила себя твоему сыну, так смилуйся надо мной, Солнечная Богиня города Аринны, госпожа моя! Исполни то, о чем я прошу! Подари жизнь Хаттусилису, твоему слуге! Пусть долгие дни и годы ему дадут Богини Судьбы и Богиня-Матерь. Ты же, высокое божество, среди богов выше других, и все боги тебя слушают, и никто не обратится к тебе безответно. В собрании всех богов попроси у них жизнь Хаттусилису!»

Междоусобица разразилась на седьмой год царствования побочного сына Муваталлиса Мурсилиса III, более известного под хурритским именем Урхи-Тешуб. Многие говорят, что не стоит полагаться в оценке юного царя на «Автобиографию» Хаттусилиса — дескать, она и написана была специально для того, чтобы очернить свергнутого соперника! Но подумайте сами: если Хаттусилис так рвался к власти, почему он выжидал семь лет, прежде чем захватить трон? Будучи опытным полководцем, властвовавшим над всеми северо-восточными провинциями, он легко мог бы оттеснить в сторону юнца Урхи-Тешуба сразу же после смерти Муваталлиса. Но вместо этого он сам посадил на трон того, кто даже не был законным царским сыном, а всего лишь отпрыском одной из наложниц!

Нам неизвестно, каких выдающихся достижений добился Урхи-Тешуб за свое семи летнее правление. Отчаянно завидуя воинской славе и влиянию своего дяди, он так увлекся раздорами с Хатту си лисом, что ему было уже не до таких мелочей, как управление государством. Арцава вышла из-под контроля? Ну и пусть катится на все четыре стороны! Ассирийцы угрожают захватить юго-восточный торговый путь? Да пускай берут себе на здоровье! А я отниму-ка пока у дядюшки город Самуху, который он когда-то отвоевал у касков!

В результате страна Хатти все больше и больше напоминала коммунальную кухню, и даже хеттские васссалы разделились на два враждующих лагеря: страна реки Сеха поддерживала Хаттусилиса, Мира стояла за Урхи-Тешуба…

Но на седьмой год правления зарвавшийся юнец отнял у дяди два его последних владения — города Хакписсу и Нерик, и на этом закончились терпение Хаттусилиса и царствование Урхи-Тешуба. Хаттусилис по всем правилам объявил племяннику войну, запер его в Самухе «как свинью», взял в плен и… Отправил в почетную ссылку в один из сирийских городов.

Конечно, куда логичней было бы физически устранить бывшего царя как возможный источник дальнейшей смуты, но подобные крутые меры были не в характере Хаттусилиса. Даже его старый недруг Армадаттас, так долго пытавшийся извести ненавистного соперника и прибегавший для этого то к доносам, то к колдовству, то опять к доносам, отделался, как говорится, легким испугом, когда попал в руки Хаттусилиса.

«… Поскольку Армадаттас был моим родственником, и он был уже стариком и был больным человеком, я его отпустил. Я отпустил и Сиппаццитаса».

Кстати, этот Сиппаццитас, сын Армадаттаса (и его соучастник в колдовстве), впоследствии помогал Урхи-Тешубу собирать против Хаттусилиса войска, но после окончания гражданской войны новый царь всего лишь конфисковал его владения в пользу Иштар, а самого сослал за границу. Любители триллеров могут попытаться представить, как поступил бы со своим врагом в аналогичном случае, скажем, Синаххериб.

Взойдя на трон, Хаттусилис принялся разгребать авгиевы конюшни, накопившиеся при Урхи-Тешубе. Он обезопасил себя от возможного нападения Египта, заключив союз с вавилонским царем, после чего лицом к лицу оказался с ассирийской угрозой. Аданерари I рвался к Каркемишу, что одинаково тревожило и страну Хатти, и Египет. Поэтому в ответ на предложение Хаттусилиса заключить мир повзрослевший и поумневший Рамсес II ответил согласием, и высеченный на золотой доске договор возвестил о конце многолетней вражды между двумя величайшими государствами Востока. Интересно, что клятвы в вечной дружбе оказались отнюдь не пустыми словами: Египет и страна Хатти действительно оставались в добрых отношениях вплоть до гибели последней.

Известно, что к страдающему болезнью глаз Хаттусилису приезжали врачи из Египта, и хеттский царь проникся таким уважением к египетской медицине, что просил Рамсеса прислать врача для лечения бесплодия своей сестры Массануцци. Последовала недолгая переписка, после чего египетские специалисты вынесли заключение: «Недуг принцессы неизлечим, поскольку ей уже 60 лет».

Дабы печальная участь бездетной сестры не постигла и дочь Хаттусилиса, царь выдал ее за Рамсеса, снабдив роскошным приданым.

По этому случаю, говорят, хеттский правитель впервые самолично посетил Египет, и во время свадебных пиршеств бывшие враги окончательно побратались:

«И были отряды хеттов, лучники и всадники страны Хатти смешаны с отрядами египетскими. Ели и пили рядом и не косились зло друг на друга. Мир и дружба была между ними, такую встретишь лишь меж египтянами!»[145]

Амон и Иштар — божественные покровители высоких сторон — пили за здравие друг друга, и престарелый лев фараона — Убийца Противников — растроганно вытирал слезы полысевшей кисточкой хвоста…

И все-таки ассирийская «империя зла» неудержимо продвигалась на запад. В битве при Малатии Салмансар I вырвал у хеттов контроль над медными рудниками Исувы, и лишь обладание портами сирийского побережья да захват богатой медью Аласии (Кипра) отчасти компенсировали хеттам эту потерю.

Ушли в прошлое те счастливые времена, когда в ответ на предложение ассирийским царем дружбы Хаттусилис III мог надменно ответить:

— Что это за разговоры о братстве? Ведь ты и я — мы не рождены одной матерью!

Теперь хеттский царь Тудхалияс III /IV сам отправлял дружественные послания одному из самых кровавых ассирийских царей Тукульти-Нинурте. Но, всячески избегая прямых столкновений с могучим противником, он тем не менее вел против него активную политическую игру. Тудхалияс убедил государство Амурру объявить Ассирии торговую блокаду, помогал мятежникам Вавилона и Митанни — ив конце концов доигрался! Тукульти-Нинурта форсировал Евфрат, вторгся в хеттские владения и угнал в плен 28 000 человек…

Как жаль, что о событиях в Анатолии накануне нашествия «народов моря» известно не так уж много. Даже с хронологией правления хеттских царей возникают большие трудности, поэтому преемника Хаттусилиса III осторожные ученые предпочитают называть Тудхалиясом III /IV. Скудость сведений не позволяет также точно определить местонахождение многих тогдашних анатолийских государств, а больше всего споров вызывает загадочная Аххиява — то враждебная, то дружественная хеттам страна.

В начале XIII века до н. э. Аххиява была одним из самых сильных царств, наряду с державой хеттов и Арцавой; но если запереть в одной комнате дюжину специалистов по Древнему Востоку и предложить им прийти к консенсусу относительно местоположения этой страны, боюсь, дело может закончиться большим кровопролитием. Кто помещает Аххияву на северном берегу Мраморного моря, кто — на островах у анатолийского побережья, кто — на Кипре, а кто — на Пелопоннесе, отождествляя аххиявцев с ахейцами, народом поэм Гомера, разгромившим «крепкостенную Трою»!

Последняя теория, без сомнения, представляется самой завлекательной. А если вспомнить, что один из царей Аххиявы носил имя Аттариссий, поневоле задаешься вопросом: а вдруг это и впрямь Атрей, сын Пелопа, легендарный герой греческих легенд, отец Агамемнона и Менелая, как полагает Э. Форрер? Если он прав, и если город Милаванду на побережье Анатолии близ устья реки Меандр и впрямь можно отождествить с Милетом, это многое объясняет. В частности, объясняет то влияние, которое имела Аххиява на Милаванду, возникшую первоначально как греческая колония. Известно, что в середине XIII века до н. э. подстрекаемая Аххиявой Милаванда инспирировала беспорядки в Стране реки Сеха, а несколько раньше хеттский царь пытался уговорить правителя Аххиявы выдать ему пирата и разбойника Пиямарандуса, обосновавшегося в этом городе… Именно уговорить, но никак не принудить!

Надо сказать, что взаимоотношения хеттов с аххиявцами всегда напоминали бурный роман, в котором яростные выяснения отношений перемежались с периодами мира и согласия. Я хочу познакомить вас с одним, но весьма примечательным эпизодом этого романа. Чтобы не перебирать разные варианты датировки событий, давайте сразу договоримся, что время действия — вторая половина XIII века до н. э. Действующие лица — царь некоей анатолийской страны Маддуваттас, царь Аххиявы (т. е. ахейских Микен) Аттариссий-Атрей, царь страны Хатти Тудхалияс III /IV, его сын Арнувандас III и другие.

Итак, действие первое: все началось с раздора Маддуваттаса и царя «златообильных» Микен Атрея. Неизвестно, чем насолил мелкий анатолийский царек сыну Пелопа, но в любом случае он поступил крайне неосмотрительно: злить человека, который, не задумываясь, накормил родного брата кушаньем из тел его зарезанных сыновей, было все равно, что наступить на хвост голодному крокодилу. Разгневанный Атрей вторгся в страну Маддуваттаса, и тому пришлось спасаться бегством. Бедняга укрылся под крылышком хеттского владыки Тудхалияса, а Атрей, по пятам преследуя врага, в пылу погони перешел границы страны Хатти, однако здесь получил решительный отпор хеттов и вынужден был отступить. Конец первого действия.

Действие второе: Маддуваттас бродит по дворцу в Хаттусе и пристает к членам царской семьи:

— Вы извините, что я к вам обращаюсь! Сам я не местный, мое царство пропало, сокровищницу захватил Аттариссий, дети болеют, жены и наложницы разуты-раздеты! Помогите кто чем может, дай вам здоровья Бог Грозы и Богиня Солнца города Аринны!

Несчастный изгнанник так надоел всем своим нытьем, что царь хеттов вручил ему некую горную область Ципаслу вблизи Арцавы: мол, владей и правь, только оставь меня в покое! Интересно, что захваченное Атреем царство Маддуваттаса Тудхалияс даже не попытался отбить: видно, не хотел сталкиваться с грозным владыкой Микен[146] .

Действие третье. Свежеиспеченный правитель Ципаслы, едва успев обжиться в своем новом дворце, ввязался в войну с царем Арцавы Купанта-Инарасом. В ту пору Арцава по праву считалась одной из самых могущественных анатолийских стран, и Маддуваттас снова потерпел полное и сокрушительное поражение. Он уже паковал вещи для очередного бегства (конечно, в Хаттусу, куда же еще?!), когда весть о случившемся донеслась до царя хеттов. Тудхалияс сразу сообразил, чем ему грозит очередное фиаско Маддуваттаса. Подсчитав, что куда дешевле будет потратиться на военный поход, чем подыскивать еще одно царство для вечного беженца, хеттский правитель немедленно послал войска для защиты своего протеже.

Спасательный корпус подоспел как раз вовремя, чтобы отразить наступление Купанта-Инараса. Хетты разбили арцавского правителя в пух и прах, взяли его жен и детей в плен и передали Маддуваттасу в качестве заложников.

Выслушав доклад вернувшегося с победой полководца, Тудхалияс одобрительно промолвил:

— Молодец! Конечно, брать заложников не в наших обычаях[147] , но на сей раз сгодится любая гарантия мира. Надеюсь, теперь мы долго ничего не услышим о царе Ципаслы!

Однако Тудхалияс III/IV рано обрадовался.

В Ципасле еще не закончились праздники по случаю грандиозной победы Маддуваттаса над Купанта-Инарасом, когда на сцене, подобно Мефистофелю, в обрамлении языков пламени и клубов дыма возник Атрей: прослышав о неприятностях стародавнего врага, ахейский царь явился, чтобы окончательно его уничтожить. И опять Маддуваттас пустился наутек, и, опережая его, в Хаттусу мчались слухи.

— Неужели нам никогда не избавиться от этого неудачника?! — схватился за голову Тудхалияс. — Эй, позвать сюда полководца Киснапили!

Новое хеттское войско во главе с вышеупомянутым полководцем двинулось на защиту интересов Маддуваттаса. Дело шло к очередному конфликту страны Хатти и Аххиявы, но, по счастью, военачальники договорились решить спор посредством мономахии[148] , предоставив последнее слово богам. Небожителям вся эта история, по-видимому, до смерти надоела, и они выказали свою волю резко и грубо: в поединке погибли оба противника. После чего Атрей отступил и вернулся в Аххияву, а Маддуваттас был торжественно возвращен на трон Ципаслы. За сим последовали праздники, жертвоприношения и амнистия в тюрьмах в честь победы великого царя Маддуваттаса. Пир горой, конец третьего действия!

Интермедия. Освоившись в подаренной ему Тудхалиясом стране, правитель Ципаслы начал оказывать покровительство враждебным хеттам жителям области Далава. Более того — он породнился со своим прежним врагом, Купанта-Инарасом, хотя, согласно вассальной присяге, не должен был иметь с ним никаких дел. Презрев присягу, Маддуваттас соблазнил арцавского царя прелестями своей дочки, и никто даже ахнуть не успел, как бывший несчастный изгнанник уже сделался правителем Арцавы, а впридачу подмял под себя несколько других стран… В результате чего нищий беженец, еще недавно подбиравший объедки со стола Великого Табарны, возник перед ошарашенными соседями в славе и блеске владыки, правящего огромной территорией от Меандра до Герна. Шок у всех анатолийских царей!

Действие четвертое. Тудхалияс успел скончаться, и на хеттский трон вступил его сын Арнувандас III. К этому времени Маддуваттас превзошел в наглости самого себя, и Арнувандас решил проверить, сохранились ли у него хоть остатки совести?

Кликнув дворцового писца, он стал диктовать письмо, полное горьких упреков:

«Бежал ты, Маддуваттас, к отцу Солнца Моего. И отец Солнца моего отклонил тебя от погибели и Аттариссия назад отстранил. А если бы не это, то Аттариссий тебя не оставил в покое, он убил бы тебя!.. Аттариссий и человек из города Пигая по отношению к Солнцу Моему — правители независимые, тогда как ты, Маддуваттас — вассал Солнца Моего, почему же ты к ним примкнул?»[149]

Да, так все и было: Маддуваттас помирился со своим бывшим злейшим врагом Атреем и в союзе с ним и с неким «человеком города Пигая» захватил драгоценную Аласию, Кипр! А ведь с тех пор, как Тудхалияс III/IV завоевал и обложил этот остров данью, хетты считали Аласию своей — и вот теперь источник меди оказался вырван у них из рук…

— По-моему, мы только зря переводим глину, — проворчал писец, когда Арнувандас сделал паузу, чтобы не задохнуться от гнева. — Этому прохиндею можно послать хоть тонну писем, все равно он никогда не вернет то, что стащил с чужого стола. Например, где серебряная посуда, которой мы не досчитались сразу после его отъезда?..

— Пиши! — гаркнул царь, и писец поспешно склонился над табличкой:

— Пишу, пишу… Но Тавананна уже отправила этому бесстыднику несколько посланий, и все равно с ее фамильных серебряных тарелок сейчас кушает Его Наглейшество царь Ципаслы…

Действие пятое. В Хаттусу только что доставили ответ Маддуваттаса: в нем новоиспеченный великий царь с издевкой сообщал, что он понятия не имел, что Аласия принадлежит хеттам!

— А что я говорил! — посочувствовал писец в ярости топающему ногами Великому Табарне.

— Я покажу этому негодяю, кому принадлежит «медный остров»! — Арнувандас грохнул послание Маддуваттаса о стену (впоследствии археологи так и не сумели сложить и склеить осколки разбитой таблички)[150] .

— Эй, немедленно собрать флот в одном из сирийских портов! Мы отправляемся отвоевывать Аласию! И чтобы больше никакой гуманитарной помощи и никаких беженцев в моем дворце, слышите?!

Хранитель золотого копья зашагал было к двери, чтобы довести приказ царя до ушей воинов дворцовой охраны, но, наступив воину на ногу и пинком отогнав любимую собачку Тавананны, в зал вошел царь государства Ишува, а за ним — все его многочисленное семейство:

— Великий Табарна, Великая Тавананна, вы извините, что мы к вам обращаемся! Мы сами не местные, в наше царство вторгся царь Паххувы Митас[151] , скот увел, подданных угнал — помогите кто чем может, дай вам здоровья Бог Грозы и Богиня Солнца города Аринна!

Немая сцена.

Занавес.

Морская экспедиция на Кипр увенчалась успехом, и Арнувандас воздвиг там храм в честь отца, достославного Тудхалияса III/IV, чтобы увековечить память первого хеттского завоевателя Аласии и придать внушительности своей власти над этим островом. Но молодой царь правил недолго, и после его смерти на престол вступил второй сын Тудхалияса Суппилулимас И, которому суждено было стать последним царем хеттской державы.

Над страной Хатти стремительно сгущались тучи. Вылазки авантюристов вроде Маддуваттаса, Пиямарандуса и Митаса оказались лишь предвестниками великого катаклизма, который в середине XII века до н. э. обрушился на весь тогдашний цивилизованный мир от гор Пинда до быстротекущего Ириса. Другой прелюдией к грандиозному крушению стала Троянская война.

Согласно греческой легенде, владыка Микен Агамемнон и его брат, спартанский царь Менелай, объявили войну Трое из-за легкомысленной жены Менелая Елены Прекрасной, сбежавшей с троянским царевичем Парисом.

Однако главная причина наверняка заключалась в другом: богатства «крепкостенной» Трои, контролировавшей торговый путь через Геллеспонт, не могли не привлечь любителей крупной поживы.

Вряд ли слабовольный красавчик Менелай решился бы пойти войной на город Приама даже ради всех тамошних сокровищ или ради десятка похищенных жен, но его старший брат Агамемнон уродился нравом в их свирепого отца, детоубийцу Атрея.

Он собрал коалицию ахейских царств, и, принеся в жертву собственную дочь, чтобы вымолить у Артемиды попутный ветер, повел флотилию из 1200 кораблей к Геллеспонту. Девять лет длилась изнурительная осада города, стены которого считались почти неприступными[152] , а на десятый год Троя пала — благодаря изобретательности Одиссея, подкинувшего врагам начиненного воинами деревянного коня. Дома и храмы древнего города были разграблены, жители перебиты или угнаны в рабство, но и победите лей-ахейцев ждала печальная участь. Одни из них погибли на обратном пути, другие — по возвращении домой, третьи же так и окончили свою жизнь в изгнании, на чужбине.

Выдумки? Мифы? Сказки? Но не так давно были найдены подтверждения легенды о Мопсе — одном, из героев, осаждавших Трою, а после войны основавшем город в Киликии. Может быть, и в других легендах тоже кроется истина, укутанная в плотную пелену позднейших домыслов, перессказов, фантазий?

Трудно, почти невозможно разглядеть сейчас в темном колодце времени, как в действительности происходило крушение мира, олицетворением незыблемости которого служили циклопические стены Микен и Тиринфа, цитадели Хаттусы и Богазкёя. И до сих пор неясно, что за племена принимали участие в грандиозном переселении, которое принято именовать нашествием «народов моря» и которое было для современников чем-то вроде Всемирного потопа, бушевавшего не семь и не сорок дней, а несколько лет.

Египту еще повезло, что на юге волна «народов моря» была не столь высока; лишь благодаря этому Рамсесу III удалось разбить врагов в грандиозном морском сражении и уберечь от уничтожения свою страну. У хеттов же на спасение не было ни малейших шансов.

Диковинное сборище движущихся с запада полудиких племен с неудержимостью цунами обрушились на хеттское царство, на его вассалов, недругов и союзников и смело их с лица земли. Были захвачены Аласия, Амурру и Киццуватна, уничтожена Арцава, погибла Киликия, разорена дотла Северная Сирия. С захватом северо-западного и сирийского торговых путей для хеттской империи все было кончено.

Последний царь Хаттусы, Суппилулиумас II, все же пытался сопротивляться врагам, но это было безнадежным делом, ибо одновременно с нашествием с Балкан «народов моря» в спину ему ударили каски. И вот над стенами хеттской столицы взметнулись первые языки пламени, в то время как зарево на западе возвещало об уничтожении поселения, успевшего отстроиться на месте уничтоженной ахейцами Трои. И вряд ли уцелевших жителей селения могло утешить то, что города их врагов ахейцев — легендарные Иолк, Фтия, Микены, Пил ос — тоже гибли сейчас один за другим, уничтожаемые ордами дорийцев. Эти северные племена, первоначально обитавшие в предгорьях Олимпа и в Иллирии, несколькими волнами прокатились по Элладе, на пятьсот лет погрузив ее во мрак «темных веков».

Ахейцы, изгнанные голодом и войной из родных мест, тысячами выселялись на Киклады или на малоазийское побережье, а самые активные из них вливались в полчища «народов моря»; повсюду властвовал железный меч, а оказавшиеся вдруг ненужными вещи вроде письменности, науки и искусства были надолго забыты.

Это неправда, что государства гибнут, только подточенные внутренним недугом. Взгляните: вот могущественный Агамемнон в блеске славы возвращается из-под Трои, вот Арнувандас отплывает с побежденного Кипра… Проходит совсем немного времени — и Хаттуса гибнет в огне, а Микены превращаются в руины, по которым бродят дикие звери!

Начиная с XII века до н. э. завеса забвения опустилась над великой империей хеттов и над крито-микенской Грецией. Но если Греции через много веков суждено было возродиться во всем блеске классической Эллады, то от страны Хатти боги отвернулись навсегда. Правда, в Сирии еще спустя полтысячелетия после гибели хеттской державы существовали мелкие государства, хранившие традиции ее культуры — такие как Хама, Алеппо, Мараш, Каркемиш, но их язык и религия были уже не хеттскими, а хурритскими. А потом и эти царства подмяла под себя Ассирия, и с падением Каркемиша, взятого Саргоном II в 717 году до н. э., хеттский народ окончательно ушел в небытие.

Завоеватели и беспощадное время оставили от памятников хеттской культуры лишь немногие крохи, а то, что уцелело, дало основание С. Ллойду назвать хеттов «народом, лишенным изящества».

Если сравнивать барельефы и скульптуры Хаттусы и Богазкёя с вычурным искусством египтян, с изящными фресками Крита и Феры или с шедеврами классической Эллады, искусство страны Хатти и впрямь может показаться безыскусными набросками ребенка в сравнении с произведениями опытных мастеров. Но есть в этих «набросках» нечто, чего вы не сможете найти ни в тель-амарнских росписях, ни в ассиро-вавилонских барельефах. Это сила в сочетании с простотой и искренность, граничащая с наивностью.

Те же черты отличают все, что писали или делали хетты: от анналов царей до воинской присяги. Нет, хеттский народ вовсе не был лишен чувства прекрасного, напротив: даже такие скучные документы, как судебные протоколы, писцы Хаттусы старались расцветить образными выражениями… Видимо, чтобы не умереть от скуки во время длящихся подолгу судебных заседаний.

Раз уж речь зашла об юриспруденции, хочу заметить еще вот что: хеттские законы любопытны не только с точки зрения истории развития юридической мысли и не только как иллюстрация неуемного стремления хеттов к справедливости. Некоторые из статей дошедшего до нас судебника представляют собой зачатки самого популярного впоследствии жанра — анекдота. Как вам, например, понравится такой закон: «Если собака съела чужое сало, а хозяин сала поймал ее и извлек сало из ее желудка, наказания быть не должно». К сожалению, не уточняется, кому именно наказания быть не должно — то ли хозяину собаки, то ли тому, кто извлек сало из ее желудка. Сама собака, надо полагать, бывала достаточно наказана уже в процессе извлечения украденного сала. О том, куда предполагалось употребить спасенный таким образом продукт, даже не хочется думать… Может, данный анекдот вставили в свод законов по просьбе некоего страдальца-судьи, столкнувшегося с подобным случаем и позаботившегося о создании соответствующего прецедента?

Если же говорить серьезно, то в хеттских законах (самый старый список которых всего лишь на 100 лет моложе законов Хаммурапи)[153] , в первую очередь поражает их мягкость. Почти все преступления, по вавилонским законам каравшиеся смертной казнью, в стране Хатти карались всего-навсего штрафом: кража, укрывательство беглых рабов и даже колдовство; причем в судебнике отмечалось, что штраф этот значительно снижен по сравнению с принятым прежде. Правда, подобный гуманизм проявлялся только по отношению к свободным людям, и многие упрекают хеттов за такое вопиющее неравенство рабов и свободных перед законом. Это обвинение кажется мне довольно странным — попробуйте-ка найти хоть одно рабовладельческое государство, в котором раб и его хозяин были бы равны перед законом!

Зато члены Общества защиты животных (существуй такое общество в те времена) остались бы безмерно довольны хеттским правом: в стране Хатти человек, согрешивший с овцой или со свиньей, приговаривался к смертной казни, но и быку, «прыгнувшему» на человека, грозило то же самое[154] .

Пожалуй, большего равенства перед законом «меньших» и «больших» братьев просто невозможно пожелать. И после столь изящного решения проблемы скотоложества кто-то еще называет хеттов «народом, лишенным изящества»!

Кстати, об изяществе… и искусстве. Да, в сравнении с ассирийскими шеду или рядом с быками Вавилона львы, охранявшие хеттские крепости и города, несомненно, проигрывают в изяществе исполнения и в реализме. Львы на Телль-Атханы или Алладжи скорее напоминают детскую игрушку или усатого булгаковского Кота Бегемота, довольного очередной хулиганской проделкой. Но со своей охранной службой эти толстые увальни справлялись ничуть не хуже, чем крылатые человекобыки Дур-Шаррукина или быки Вавилона, во всяком случае, до тех пор, пока «народы моря» не разнесли вдребезги многокрасочный мир хеттов.

Каменные львы Хаттусы сохранились до наших дней, но письменных памятников хеттской культуры уцелело до обидного мало. Так мало, что нет никакой надежды свести с богами страны Хатти столь же близкое знакомство, какое мы свели с божествами Египта или Месопотамии.

У хеттов почиталось великое множество богов и богинь, но собственно хеттских среди них насчитывалось совсем немного. В этом нет ничего странного. В такой многонациональной державе, столичный архив которой содержал документы на восьми языках, и божества должны были быть самых разных национальностей. И что сразу бросается в глаза при взгляде на хеттский пантеон — это то, что почетное место в нем занимают многочисленные властители гроз.

Малая Азия в отличие от Месопотамии всегда была богата бурями и грозами, так что даже тамошние цари иногда с перепугу лишались дара речи от ударов грома — вспомните Мурсилиса II! — поэтому повелителей небесного огня в стране Хатти чтили превыше, чем, скажем, повелителей ручьев или рек (хотя священных источников там тоже было немало).

Итак, запасясь на всякий случай фульгуритом[155] , тушкой зимородка или каким-нибудь другим талисманом, отводящим молнии, давайте попробуем познакомиться с хеттскими божествами.

От имени Бога Грозы, почитавшегося в Хаттусе, до нас дошло только окончание — унас, а имя его супруги неизвестно вообще. Зато известно, что эта любящая пара имела троих детишек; двое из них уродились в папу и сделались Богами Грозы городов Нерика и Циппаланды, а о третьем — Телепину се, речь пойдет чуть ниже.

В дне пути от Хаттусы, в городе Аринне, обитал еще один Бог Грозы, супруг Богини Солнца Вурусему. Вурусему почиталась еще хаттами, а во времена расцвета хеттской империи сделалась ее главным женским божеством, «царицей страны Хатти, царицей Неба и Земли». Супруг ее носил титул царя Небес, господина страны Хатти; это он вместе с Богом Солнца Египта удостоверил договор Хаттусилиса III и Рамсеса II. И все-таки солнечная жена затмевала супруга своим блеском — именно к ней в первую очередь обращались правители в годину бедствий, как поступил Мурсилис II во время эпидемии чумы или Пудухепа — в разгар затеянной ее мужем гражданской войны.

С тех пор, как к власти в Хаттусе пришла хурритская династия из Киццуватны, в стране начало быстро входить в моду все хурритское: хурритские имена, хурритская одежда, хурритские боги; а в «имперскую эпоху» религиозные тексты во время ритуалов уже зачастую читались по-хурритски и по-лувийски. Жителям страны Хатти поневоле приходилось становиться полиглотами! Но и пришлые божества точно так же любили атмосферное электричество, как и сторожили хеттского пантеона. Самые внушительные храмы в честь Бога Грозы возвышались в области Тавра и в Северной Сирии, то-есть в самой «хурритизированной» части империи. Хурриты поклонялись грозовому божеству, которого звали Тешуб, супруга же его носила имя Хебат или Хепат (Хепа); вероятно, именно от ее имени произошло имя библейской прародительницы человечества — Ева.

Через хурритов, воспринявших шумеро-аккадских богов, хетты познакомились с Ану, Анту, Нинлиль, Эйей, Энлилем и, конечно же, с Иштар, с которой отождествлялась Сауска, покровительница города Самухи. Как вы вскоре убедитесь, месопотамские божества обосновались в стране Хатти, как у себя дома.

Само собой, один из самых многочисленных народов Малой Азии — лувийцы — тоже не могли не обогатить империю хеттов своими богами, во главе которых выступал повелитель гроз Таттас…

Вы еще не оглохли от раскатов грома? Нет? Тогда продолжим: в городе Туванува имелся собственный Бог Грозы неизвестной национальности; происхождение Бога Грозы города Тархунта можно установить только с помощью анализа ДНК; среди палайских божеств, осевших в хеттской державе, главное место опять-таки занимал Бог Грозы! Кроме них можно упомянуть еще Бога Грозы города Мануцци (это его ужасающий гром лишил царя Мурсилиса дара речи), а также Пирваса, бога на лошади, одного из немногих собственно хеттских божеств. Его имя, родственное хеттскому «перуна» — «скала», впоследствии унаследовали Перун и Перкунас — славянский и литовский громовые божества…

Уф! Пожалуй, хватит. Самое время отложить в сторону фульгуриты и обратиться к тем немногим отрывкам, что сохранились от хеттских мифов и легенд…

… хотя правильнее было бы сказать не «отрывкам», а «обломкам», ведь почти все уцелевшие хеттские тексты запечатлены на глиняных табличках.

Вот вам еще одна горькая ирония судьбы и истории: материал, использовавшийся для кратковременных записей, пережил века и даже тысячелетия! А тексты, которым суждена была, по мысли их создателей, долгая жизнь, погибли в огне агонизирующих городов или в кострах, освещавших стоянки «народов моря». Да, скорее всего основным материалом для «книг» как в хеттской державе, так и в крито-микенской Греции служили деревянные дощечки, выделанные шкуры[156] и, возможно, пальмовые листья. Это предположение объясняет, почему на глиняных табличках, найденных в микенских городах, сохранились только скучные хозяйственные тексты: сиюминутную бухгалтерию выгоднее было вести на таком дешевом, доступном и удобном в обработке материале, как глина. Это объясняет также, почему в хеттских архивах содержится так мало художественных произведений. Если бы в Аххияве и в стране Хатти деревья были столь же редки, как в Месопотамии, ахейские и хеттские легенды и мифы во множестве дошли бы до нас на глиняных табличках, подобно шумеро-аккадским, но…

Но теперь мы имеем лишь то, что имеем.

Поэтому заранее приготовьтесь скрежетать зубами, когда истории, которые вы сейчас прочтете, будут обрываться на самом интересном месте.

В стародавние годы, на заре времен, хуррито-хеттские боги сражались за владычество над недавно сотворенным миром.

Сначала на небесном престоле восседал бог Алалу, а все прочие божества подчинялись ему. Даже Ану, которого шумеры и аккадцы называли «отцом богов», почтительно склонялся перед ним и прислуживал на его пирах. Так длилось девять веков, пока Ану не возмужал и не набрался храбрости бросить вызов верховному богу:

— Эй ты, жалкий выскочка, выходец из низов! Твое место под землей, а не на облачном престоле! Только я, рожденный на небесах, имею право здесь восседать!

И Ану, отважно ринувшись в бой, так намял бока своему бывшему господину, что Алалу в панике бросился вниз и укрылся в далекой Темной Земле, откуда был родом.

Победитель же гордо уселся на освободившийся трон, наивно полагая, что уж его-то отсюда никто никогда не сбросит!

Следующие девять веков и впрямь ничто не омрачало царствования нового владыки, но когда наступил десятый век, подрос мститель за низвергнутого Алалу — его сын Кумарби. Все это время он послушно прислуживал узурпатору, но наконец почувствовал в себе силы восстать против Ану.

И вновь небеса содрогнулись от битвы бессмертных, и молнии дождем посыпались на почерневшую от ужаса землю.

Почти сразу Ану понял: ему не выстоять против молодого, сильного и свирепого врага. Вырвавшись из рук Кумарби, он ринулся вверх, пытаясь спастись в родных небесах, — так же, как Алалу когда-то укрылся от него в земных недрах, — но рычащий от ярости Кумарби вцепился зубами в ногу противника, стащил Ану вниз и… откусил ему детородный член! Потом он проглотил лакомый кусочек и радостно захохотал, полагая, что вопрос о престолонаследии решен теперь раз и навсегда.

Но Ану, даже потеряв мужское достоинство, самообладания и разума не потерял. Гордо взглянув на победителя, он оборвал его смех такими словами:

— Рано радуешься, голубчик! Скоро тебе придется не смеяться, а плакать. Знай же: в твоем чреве зреют теперь мои дети, три ужасных бога — Тешуб, повелитель реки Аранцах[157] и храбрый Тасмису. Ты превратил меня в евнуха, Кумарби, но и сам ты отныне скорее женщина, чем мужчина! В положенный срок тебе суждено родить тех, кто отомстит за меня. Ну, что же ты больше не хохочешь? Впрочем, хоть смейся, хоть плачь, хоть разбей голову о гору Тассу,[158] своей позорной судьбы ты ничем уже не изменишь!

Окинув врага последним презрительным взглядом, Ану взмыл вверх и растаял в синеве небес…

А Кумарби взвыл и начал яростно плеваться. Но хотя ему удалось наплевать целую гору Канцуру, огромную Гору Богов[159] , он так и не избавился от того, что было у него внутри.

Трясясь от бешенства, бормоча ругательства, Кумарби помчался за советом к богу Энлилю. Но что мог ему посоветовать хозяин Экура? Любые противозачаточные средства были бессильны против семени Ану, и теперь оставалось лишь подсчитывать месяцы беременности в ожидании рождения трех богов. Энлиль любезно предложил гостю свои услуги в этих подсчетах, но Кумарби разгневанно отказался и бросился на поиски Намхэ. Уж если кто и мог решить наисложнейшую акушерскую проблему, то только богиня плодородия!

Но напрасно Кумарби надеялся на помощь почтенной богини. Когда Намхэ узнала, какой услуги от нее ждут, она так взъярилась, что сыну Алалу пришлось спасаться бегством. Вслед ему неслись возмущенные крики:

— Да неужели я, Намхэ, соглашусь принимать роды, чтобы убить появившееся на свет невинное дитя?! Прочь отсюда, мерзавка! Ты позоришь все женское племя!

Кумарби с трудом увернулся от просвистевшей мимо его уха сковороды и перешел с рыси на легкий галоп.

Теперь у него оставалась последняя надежда, извечное прибежище всех отчаявшихся горемык: добрый Эйя.

Путь до подводного дворца Апсу был неблизок, особенно для бога в «интересном положении», и лишь на седьмом месяце беременности Кумарби удалось наконец до него добраться.

Тем временем Ану чуть ли не каждый день нетерпеливо высчитывал на пальцах сроки и, разменяв седьмой месяц, не выдержал. Ладно, пусть его сыновья родятся недоношенными, лишь бы трое мстителей поскорей появились на свет! И Ану запел заклинание, призывая самого грозного из трех близнецов — Тешуба — покинуть тело Кумарби:

— О, выйди из тела Кумарби!
О, как за тебя я боялся!
Я — Ану, я жизнь тебе дал!
О, выйди из чрева Кумарби!
Как женщина, пусть он родит![160]

В мстительном запале бывший царь богов совсем не подумал о существенном различии в анатомии женщин и мужчин. Об этом ему напомнил сам Тешуб: потыкавшись туда-сюда в поисках выхода, малыш обиженно отозвался из своей темницы:

— Как место найти мне благое,
Чтоб выйти из чрева Кумарби?
Едва появлюсь, как тростник,
Кумарби меня переломит.
Как выйти из тела Кумарби
И не оскверниться при этом?
Из уха Кумарби я б вышел,
Но ухо меня б осквернило!
Как выйти из места благого?
Родятся же дети у женщин!
О, как бы на свет мне родиться?

Ану перестал петь и схватился за голову: в самом деле, как? Почему он об этом не подумал?

Но в скором времени старик нашел решение трудной проблемы:

— Назначено место, где выйдешь:
Ведь Богу Грозы надлежит
Пройти через череп Кумарби,
Пробьет его камень большой,
И в это отверстье он выйдет,
Родится на свет Бог Грозы!

Тешу б обрадованно захлопал в ладоши: ему отнюдь не улыбалось протискиваться через чье-то немытое ухо. Вот появиться на свет из расколотого черепа родителя — это вполне достойно великого Бога Грозы!

Кумарби же возня и разговоры в его животе довели до полного остервенения.

— Заткнись, негодник! Сиди смирно! — сквозь зубы процедил он. — Ну, подожди, только высунься наружу, уж я с тобой разберусь!..

— Это я с тобой разберусь! — задорным голосом откликнулся Тешу б. — И кто как обзывается, тот сам так называется!

Во все горло распевая дразнилку, он начал приплясывать во чреве Кумарби, и к его пляске тут же присоединились оба брата.

Придерживая руками живот, беременный бог из последних сил ввалился в подводные чертоги Апсу и так низко склонился перед хозяином, что упал на пол.

— Ты не ушиблась, дорогуша? — вскричал Эйя, вскакивая с трона. — В твоем положении надо быть осторожней! Позволь, я тебе помогу…

Он подхватил «гостью» под локоть, взглянул «ей» в лицо — и оторопел.

— Как, это ты, Кумарби?!

— Сам видишь, что я! — прошипел тот. — И больше не смей называть меня дорогушей… О-ох!

— Да у тебя, никак, начинаются схватки? — всполошился Эйя. — Эй, слуги, скорей бегите за повивальными бабками!

— Никаких бабок! И никаких слуг! — прорычал Кумарби. — Ты сам примешь маленького стервеца, который отплясывает у меня в животе. И как только он и его братцы появятся на свет, я тут же их проглочу!!!

— Глотать детишек? Да к тому же маленьких богов? — возмутился Эйя. — Ты, наверное, слишком устал в дороге, вот и несешь всякую ерунду. Лучше пойдем-ка к столу, сейчас я тебя накормлю доотвала. В твоем положении нужно лучше питаться…

— Ни слова больше о моем положении! — взревел Кумарби.

— Хорошо, хорошо, только не волнуйся! В твоем по ложе… Ммм… To-есть я хотел сказать — тебе сейчас вредно волноваться. Эй, слуги, скорей накрывайте на стол!

Эйя не поскупился на угощение: каких только яств не было на пиршественном столе! Оголодавший во время долгого пути гость отдавал должное и соленьям, и печеньям, а потом обратил внимание на свежие лепешки, которые усердно нахваливал гостеприимный хозяин. Кумарби ухватил самую румяную и пышную, откусил большущий кусок…

И вдруг закричал от боли!

Откуда ему было знать, что по приказу Эйя в эту лепешку запекли камень кункунуцци?[161]

И теперь во рту у Кумарби не осталось ни единого целого зуба, а без зубов он вряд ли сумел бы съесть своих новорожденных малышей!

Кумарби выплюнул обломки зубов вместе с крепким ругательством и вместе с запеченным в лепешку булыжником. И надо же было такому случиться: кункунуцци взлетел к потолку, стукнулся о балку и рухнул вниз, прямо на голову беременному богу, пробив в его черепе солидную дыру.

Тешуб только того и дожидался: он тут же вырвался на волю, грохоча громом, как погремушкой, а следом за ним на свет появились Аранцах и могучий Тасмису. Все трое новорожденных нетерпеливо вырвались из рук хлопочущих над ними Богинь-Защитниц и отправились на гору Канцура, чтобы показаться отцу. И Ану ликующе захохотал, увидев с небес своих отпрысков — тех, кому вскоре предстояло отомстить за его свержение и увечье.

Едва оправившись от родов, Кумарби созвал богов на срочное совещание, чтобы решить, как быть с появившимися на свет детьми Ану, в первую очередь — с грозным Тешубом?

— Его нужно уничтожить, и как можно скорей! — настаивал властелин мира. — Пока Бог Грозы не уничтожил всех нас! А заодно я хочу разобраться с грубиянкой Намхэ, которая швырнула в меня сковородкой…

— Постой, не горячись, — осадил крикуна Эйя. — Похоже, у тебя послеродовая депрессия! Но я считаю, что тебе лучше оставить Тешуба в покое. Вместо того чтобы бросать ему вызов, сделай его царем в одном из городов — поверь, худой мир лучше доброй ссоры!

Но как Эйя ни старался, он не сумел переубедить Кумарби, и остальные небожители приняли сторону верховного владыки.

Вскоре до Тешуба донеслась весть, что боги готовятся дать ему сражение. Старший сын Ану немедленно собрал свое войско, в которое кроме его младших братьев входили также два боевых быка — Сьерри и Телла.

— Этот сброд вздумал объявить нам войну! — прогрохотал Бог Грозы. — Что ж, война так война! И я уже выиграл первую битву: я проклял свирепого бога Забаба[162] и захватил его в плен. Вот он стоит перед вами, униженный, испуганный, покорный — а вскоре та же участь постигнет всех лизоблюдов Кумарби! Каждого из них я прокляну лишающим сил проклятьем — каждого, даже Эйю!

Раз хозяин Апсу не смог обуздать Кумарби, пусть теперь пеняет на себя. Кто не с нами, тот против нас! Смелость, смелость и еще раз смелость — и враг будет разбит, победа будет за нами!

Воинство Тешуба благоразумно молчало, не осмеливаясь возражать своему буйному предводителю, только бык Сьерри укоризненно промычал:

— Зачем же ты грозишься проклясть Эйю, Тешуб? Зачем ты оскорбляешь хозяина Апсу? Ведь он помог вам троим появиться на свет, он спас тебя и братьев от зубов Кумарби, он всегда выступал за мир во всем мире — а теперь ты ему угрожаешь! Ох, господин, как бы твои неразумные речи не привели к беде!

И Эйя в унисон с быком низко и мрачно отозвался из своих подводных покоев:

— Проклятий ты не говори!
Тот, кто проклинает меня,
Не знает, что делает сам!
Зачем ты меня проклинаешь?
Напрасно меня проклинаешь!
Наполнен был пивом сосуд,
Вдруг вдребезги он разобьется![163]

«Пожалуй, это слишком далеко зашло! — тревожно размышлял Эйя, глядя на приготовления к грандиозной битве, которой вскоре предстояло разразиться на земле и на небесах. — Чует мое сердце — быть беде! И в первую очередь, как всегда, пострадают те, кого бессмертные даже не заметят в запале боя — хрупкие смертные люди. Что ж, я породил этих созданий, я их и спасу!»

И вот ночной порой, когда молнии разминающегося перед битвой Тешуба густо полосовали черные небеса, Небесный Возница[164] погнал свою Звездную Колесницу вниз, и Земля с готовностью распахнула ему объятия.

Шесть дней продолжалась их брачная ночь, а потом Возница вернулся на небо, а беременная Земля явилась в подводный дворец Апсу, чертоги которого с некоторых пор превратились в некий божественный роддом. С того дня, как Эйя помог Кумарби родить, его слава искусного акушера затмила даже славу Аруру и Намхэ.

Беременность возлюбленной Небесного Возницы длилась недолго, и вскоре один из слуг стремглав вбежал в палаты Эйи:

— Она рожает, господин, поспешите!

Но так легки и быстры были эти роды, что Эйя даже не успел спрыгнуть с трона, как вслед за первым слугой уже влетел второй:

— Она родила! Земля родила близнецов!

Услышав радостную весть, добрый бог просиял и отправился поздравить молодую мать, собрав для новорожденных щедрые подарки: красивую одежду, серебряные игрушки и веретено — символ долголетия.

А еще через несколько дней небывало громкие раскаты грома возвестили о начале божественных битв… Но теперь Эйя был спокоен за людей: дети Небесного Возницы и Земли стали надежными хранителями и защитниками людского рода, в первую очередь — хурритов (это ведь хурритский миф, вы не забыли?).

Конечно, в войне богов одержал верх Тешуб — вот только рассказ о его победе не сохранился.

Однако это еще не конец!

Кумарби в душу свою мудрость вбирает,
Как злодей, он день дурной породит.
Он против Бога Грозы зло замышляет:
Он соперника Богу Грозы породит.
… Когда Кумарби в душу свою мудрость вобрал,
С трона своего вверх он быстро взлетел.
Взял он в руку жезл,
А ноги обул
В буйные ветры, как в сапоги, –

и в два шага домчался до далекого Холодного Озера. Низвергнутый царь богов взглянул с вышины на лежащую посреди туманной водяной глади скалу в три версты длиной, полторы шириной — и скривил губы в зловещей улыбке.

— Да, Ану, твой замысел удался, Бог Грозы меня одолел! Но игра еще не закончена, о нет! Теперь я знаю, что мне делать. Вскоре бунтовщики встретятся с мстителем в тысячу раз более ужасным, чей твой ублюдок Тешуб!

На что только не пойдешь ради мести! Распоясав чресла, Кумарби десять раз сочетался с Озерной Скалой и оставил в ней свое семя.

Неизвестно, сколько времени прошло — много ли, мало ли, — но вот у Скалы родился малыш с телом из камня кункунуцци, и Богини Судьбы вместе с Богинями-Защитницами положили новорожденного на колени к отцу.

Довольно странный был вид у этого мальчугана, но Кумарби очень ему обрадовался и, качая сынка, начал придумывать отпрыску имя покрасивее.

— Как мне сына назвать,
Что Богини Судьбы и Богини-Защитницы дали мне?…
Его назову Улликумми[165] .
Пусть на небо идет он и станет царем.
Славный город Куммию Улликумми растопчет,
Улликумми ведь Бога Грозы поразит,
Как мякину развеет, наступит пятою,
И раздавит его он, как муравья!
Позвоночник Тасмису, как тростник, он сломает!
Всех богов распугает на небе, как птиц,
Как пустые горшки, разобьет их!

Такую милую колыбельную напевал Кумарби над новорожденным сыном… Но потом умолк и задумался: где бы ему спрятать малыша, чтобы враги не убили Улликумми в младенчестве?

Бывший царь кликнул своего советника Импалури:

— Отправляйся немедленно к богам-Ирсиррам, позови их ко мне! Да смотри, не говори, зачем они мне понадобились, чтобы весть о моем сыне не разлетелась по всей земле!

Быстроногие Ирсирры, одни из немногих богов, оставшихся верными Кумарби после его свержения, тут же явились на зов и выслушали повеление господина:

— Возьмите этого малыша, отведите на Темную Землю и посадите на плечо Упеллури. Только там мой сын будет в безопасности, только там он сможет вырасти, невидимый богам!

Да, это было неплохо придумано!

Упеллури, божество подземного мира, подобно эллинскому Атланту, держал на себе Небо и Землю. Но в отличие от Атланта, увлекавшегося садоводством и выращивавшего золотые яблоки Гесперид, этот неуклюжий ленивый гигант не интересовался абсолютно ничем. И им самим, стоящим на краю мира по горло в воде, тоже никто не интересовался. Лучшего убежища для ребенка, чем у великана на плече, было просто не найти!

Ирсирры взяли новорожденного сына Кумарби, посадили его на правое плечо Упеллури, и Улликумми остался торчать там, словно стойкий оловянный солдатик… Или, скорее, как длинный узкий меч. Каменный отпрыск Озерной Скалы был слеп, глух, нем и неподвижен, зато рос не по дням, а по часам! За каждый день он вытягивался на сажень, за месяц — на четверть версты, а через пятнадцать дней стал таким огромным, что показался из моря по пояс, почти коснувшись головой небесных чертогов богов.

Только теперь Бог Солнца, невзначай посмотрев вниз, увидел Улликумми и страшно удивился.

— Что это за странная штука торчит из моря? И, если глаза меня не обманывают, она растет?

Бог Солнца спустился, рассмотрел Улликумми поближе и со всех ног помчался к Богу Грозы.

Едва взглянув на запыхавшееся Солнце, Тешуб и Тасмису поняли: произошло что-то ужасное! А когда перепуганный гость рассказал, что случилось, братья бросились на край света, чтобы своими глазами увидеть каменное чудовище.

— Эй, братишки, в чем дело? — Иштар, сестра Тешуба и Тасмису, догнала их и помчалась рядом. — На вас лица нет, что за беда стряслась?

Но край света был уже близок, и братьям ничего не понадобилось объяснять: Иштар сама все поняла, когда увидела Улликумми.

Два бога и красавица-богиня в ужасе уставились на каменное чудовище, торчащее из воды, словно меч, угрожающий небесам. Даже храбрый и бесшабашный Тешуб, и тот побледнел и застучал зубами.

— Готов поспорить, что это отпрыск Кумарби, рожденный всем нам на погибель! — простонал он. — Кто же выстоит в битве с эдаким каменным монстром? Посмотрите, он уже достиг головой облаков и все равно продолжает расти!

Иштар опомнилась первой и принялась утешать перепуганных братьев:

— Успокойтесь! Хоть он и похож на гору Канцуру, он все же мужчина и, как мне кажется, недалекого ума… Значит, я в два счета сумею его обольстить. Могу поспорить, он у меня быстро забудет, что его тело сделано из камня!..

И Иштар, спустившись на побережье с лютней и бубном, запела страстную песню, закружилась в зажигательном танце.

Богиня плясала и пела час, другой и третий, до крови изранила ноги об острые камни, до хрипоты сорвала голос, но Улликумми продолжал неподвижно стоять на плече Упеллури, все такой же бесстрастный и молчаливый: камень камнем, столб столбом!

Неизвестно, сколько еще времени красотка выбивалась бы из сил, но тут из моря встала большая волна и сочувственно прошумела:

— Эй, дочка, не мучайся понапрасну! Этот парень слеп и глух, он не оценит твоих любовных песен и танцев!

Давно не испытывала богиня любви такого удара!

Как услышала это Иштар,
Сразу петь перестала И отбросила лютню и бубен,
Украшенья с себя сорвала золотые,
Плача в голос, ушла она прочь.

После сокрушительного фиаско Иштар пришло время взяться за дело ее братьям.

И хотя у Бога Грозы дрожали колени при одном воспоминании об Улликумми, все же он начал готовиться к битве, засыпая слуг многословными приказаниями:

— Приготовят пусть корм для быков!
Благовонное масло пускай принесут!
Пусть натрут благовоньями Сьерри рога!
Хвост у Теллы пусть золотом будет покрыт!
Дышло в упряжи бычьей пускай повернут!
Прикрепят эту упряжь к могучим быкам,
А снаружи на упряжь пусть камни наденут!
Поскорее пусть вызовут грозы такие,
Что за верст девяносто скалу разбивают…
Ветры вызовут пусть вместе с ливнями быстро,
И те молнии, что ужасают сверканьем,
Пусть из спальных покоев скорее выводят!

Так командовал Тешуб, всеми силами стараясь оттянуть миг сражения… А пока его слуги золотили хвост одному боевому быку и натирали благовониями рога другому, Улликумми все рос и рос.

Но вот последние приготовления были завершены и, взойдя на колесницы, боги устремись в бой.

Вот тут-то Улликумми впервые шевельнулся и показал, на что он способен! Одним движением каменной рукой он низверг в море целый отряд богов во главе с Аштаби и Небесами, как платьем порожним, встряхнул он.

А ростом сын Кумарби теперь уже намного превосходил гору Канцуру: если раньше он возвышался над морем на две тысячи верст, то сейчас затмевал собою полнеба, так что жители Куммии — священного града Бога Грозы — даже с самых высоких башен не могли разглядеть поле сражения.

Напрасно супруга Тешуба Хебат вглядывалась вдаль с башни своего храма; она видела только гигантского каменного врага, облик которого внушал ей леденящий ужас.

Тогда Хебат позвала верную богиню Такити:

— Пожалуйста, возьми скорее жезл, обуй ноги в буйные ветры, как в сапоги, и лети на поле битвы, принеси мне вести о муже. Жив ли он? Цел ли он? Или великан Кункунуцци[166] уже его одолел?

Такити взмыла в небо и понеслась на север — но куда бы она ни направлялась, всюду каменной преградой перед ней вставал Улликумми. Так и не выполнив просьбу госпожи, вестница вернулась к Хебат, и женщины снова стали со страхом вслушиваться в звуки далекого боя…

Вдруг откуда ни возьмись на площадку башни рухнул брат Тешуба Тасмису.

— Бог Грозы велел мне вывести тебя из Куммии, Хебат! — прохрипел он, вытирая пот и кровь с осунувшегося лица. — Похоже, наши дела совсем плохи. Брат приказал мне спрятаться вместе с тобой в укромном месте… Но лучше беги и прячься сама, царица! Я тебя предупредил, а теперь мне надо вернуться на поле боя…

И Тасмису, повернувшись на пятках, унесся прочь, а Хебат вскрикнула и в полубеспамятстве сделала шаг вперед. Она упала бы с башни, если бы в последний миг ее не подхватили придворные женщины.

— Надо отступать! — крикнул Бог Грозы, отшвырнув в сторону колчан, в котором больше не осталось перунов. — Нам не выстоять в битве с каменным исполином!

— Отступать? Куда? — хладнокровно отозвался Тасмису. — На вершину Канцуры или Лалападувы?[167]

Чтобы сидеть там, дрожа, и ждать, когда Улликумми швырнет нас себе под ноги и растопчет, как муравьев?

— Что же ты предлагаешь? — огрызнулся Тешуб.

— Там, где не помогли отвага и сила, должен помочь разум. Есть один-единственный бог, которому под силу справиться с Кункунуцци, — это Эйя. Пойдем к нему, поклонимся стократно и попросим помощи против сына Кумарби!

Да, ничего другого разбитым наголову богам и впрямь не оставалось!

И Тешуб с Тасмису, явившись в Апсу, принялись усердно бить поклоны. Пять раз они поклонились воротам дворца, пять раз — дверям покоев Эйи, а когда навстречу им вышел хозяин, успели совершить перед ним пятнадцать поклонов, прежде чем он их остановил.

— Сейчас не время для подобных упражений! — проворчал Эйя, даже виду не подав, что помнит о давнишней размолвке с Тешубом и о зловещих посулах Бога Грозы. — Я уже знаю, что Кункунуцци вас победил!

— Чудовищный сын Кумарби разнесет на куски весь мир, если ты не придумаешь, как его одолеть, — пробормотал Тасмису. — Пожалуйста, придумай что-нибудь… Ведь стоит ему подрасти еще на пару-другую верст, и его уже невозможно будет остановить!

— Я должен посмотреть на него вблизи, — задумчиво перебил мудрый бог и, покинув подводный дворец, отправился на край света, где по горло в воде все так же безмятежно стоял Упеллури…

А на правом плече гиганта торчало такое, что Эйя невольно присвистнул. Да, акселерат Улликумми не терял времени зря! Если не принять экстренных мер, скоро с ним и впрямь невозможно будет справиться!

Громкий свист заставил Упеллури прервать храп и медленно приподнять тяжелые веки.

— Это ты, Эйя? — зевая, удивился гигант. — Рад тебя видеть, у-эых!

— Здравствуй, дружок! — отозвался Эйя и помялся, не зная, как бы поделикатнее задать щекотливый вопрос. — Скажи, пожалуйста, Упеллури, когда ты в последний раз смотрел на свое правое плечо?

— Да никогда, — благодушно сообщил тот и зевнул так, что чуть не вывихнул челюсть. — А зачем?

— Затем, что на твоем плече стоит сын Кумарби Улликумми, сотворенный на погибель богам!

— Подумать только, — вежливо-равнодушно откликнулся великан. — Ну и что же?

— А то, что он продолжает расти и скоро, наверное, коснется головой самого верхнего неба! Неужели ты ничего об этом не знал? И неужели тебя это совсем не волнует?

— Эйя, когда боги взвалили на меня небо вместе с землей, я об этом и знать не знал, — прогудел Упеллури. — И когда подножие небес отсекли от краев земли, я об этом ведать не ведал. Да, теперь я припоминаю, что с некоторых пор что-то начало давить мне на плечо… Но почему я должен из-за этого волноваться?

— Да погляди же наконец! — Эйя силой повернул голову гиганта вправо. — Неужели тебе не хочется сбросить с себя эту тяжесть?

— Да, впечатляет… — пробормотал Упеллури. — Не-а, не хочется… — и великан снова погрузился в сон.

Некоторое время Эйя напряженно размышлял, кусая губы, а потом вдруг стукнул себя ладонью по лбу:

— Ха! А ведь я, кажется, знаю, как победить Кункунуцци! Ну, спасибо, дружище, что ты напомнил мне о тех временах, когда небо было отсечено от земли!

— Хррр… Мммм… Ффф… — отозвался сквозь сон Упеллури.

Улликумми же за время беседы Эйи и великана вытянулся еще на три локтя.

Хозяин Апсу поспешил к богам минувшего, которые заведовали складом с рухлядью, накопившейся еще от начала времен. В необъятном полутемном помещении само время, казалось, остановилось, запутавшись в висящей повсюду паутине. Порой боги-кладовщики просыпались, чтобы стряхнуть с себя полуметровый слой пыли, а потом опять погружались в дремоту на несколько десятков лет…

И вдруг пыль, пауки, паутина, таблички учета имущества полетели в разные стороны: на склад ворвался Эйя и поднял всех на ноги громким криком:

— Эй, просыпайтесь, вставайте! Немедленно принесите мне нож, которым когда-то отрезали небо от земли! Я отсеку им Улликумми от плеча Упеллури, и никогда больше каменный исполин не будет торчать подобно мечу!

Кладовщики всполошенно заметались туда-сюда и через пару часов отыскали древний нож между первым изданием таблиц судеб бога Энлиля и давно вышедшим из моды старым платьем Иштар.

А дальше все пошло как по маслу!

Эйя блестяще прбвел хирургическую операций): Упеллури даже не проснулся, когда гигантский каменный нарост, отсеченный от его плеча, с плеском шлепнулся в воду. Он не проснулся и тогда, когда присутствовавший на операции Тасмису ликующе закричал:

— Слава тебе, Эйя! Весь мир перед тобой в неоплатном долгу!

— Да, уже в который раз, — снимая маску и вытирая пот со лба, скромно согласился божественный хирург. — Что ж, теперь дело за вами!

Тасмису с радостным воплем устремился на небеса, зовя старшего брата окончательно расправиться с поверженным противником, и Тешуб не заставил себя долго ждать.

На колесницу, как птица, взлетел Бог Грозы,
С громовыми раскатами к морю понесся,
И сразился тогда Бог Грозы с Кункунуцци…
Угадайте, кто победил в этом сражении?

Телепинус, отпрыск Бога Грозы и Богини-Матери, покровитель плодородия и растительности, был почтительным и послушным сыном, но и ему порой доводилось ссориться с родителями. Так и случилось однажды: раздор начался из-за пустяка, но слово за слово перерос в большую ссору. И в конце концов Телепинус так разозлился, что, в гневе надев правый сапог на левую ногу, а левый на правую, покинул отчий дом.

— Иди-иди, грубиян! — прокричал ему вслед отец. — И можешь больше не возвращаться, невежа!

Мать-Богиня, тоже рассердившаяся на сына, промолчала… Но с уходом Телепинуса ее дом словно осиротел, и точно так же осиротел весь мир, совсем как тогда, когда Иштар спустилась в прейсподнюю.

Погасли в очаге поленья, и окна заволокло чадом. В хлеву затосковали быки, в загонах — бараны. Овцы не захотели кормить ягнят, коровы отгоняли от вымени телят. Перестали цвести и плодоносить растения, женщины больше не рожали детей, высохли пастбища, погибли леса, обмелели реки.

Однако бессмертные не сразу поняли, что происходит. Бог Солнца по привычке устроил для своих собратьев роскошный пир, но сколько гости ни налегали на яства, их по-прежнему мучил голод; сколько чаш они ни осушали, им все больше хотелось пить.

— Что же это такое? — испуганно вскричал Бог Солнца. — Откуда такая напасть?

Только теперь Бог Грозы сообразил, что происходит, и со вздохом признался:

— Наверное, это случилось из-за того, что мой сын Телепинус в гневе покинул отчий дом! Нужно поскорее вернуть его, пока все живое в мире не погибло от голода!

Самые быстроногие гонцы бросились на поиски Телепинуса, но нигде не могли его найти. Даже орел Бога Солнца, хотя и осмотрел все горы, долы и морские волны, не разыскал беглеца. Даже сам Бог Грозы, как ни старался, не смог отыскать сына. Усталый и голодный, он ни с чем вернулся домой и в ответ на тревожный взгляд жены проворчал:

— Бесполезно! Наверное, наш отпрыск всем назло укрылся в Иркалле!

Тогда Богиня-Мать разжала ладонь, на которой сидела крохотная пчелка:

— Лети! Ищи Телепинуса! А когда найдешь, ужаль этого лентяя пару раз, чтобы поднять с места, и приведи сюда!

— Да ты, никак, рехнулась, жена! — раздраженно громыхнул Бог Грозы. — Раз уж орел Бога Солнца не высмотрел сверху нашего лоботряса, где его разыскать какой-то жалкой пчеле?

Однако крылатая посланница Богини-Матери оказалась на редкость трудолюбивой. Она без устали летала туда-сюда до тех пор, пока не нашла наконец Телепинуса спящим на лесной поляне возле священного города Лихцина. Помня наказ хозяйки, пчела ужалила беглеца в руку, ужалила в ногу — и Телепинус вскочил с громким воплем, разозленный еще больше прежнего!

Тряся укушенной рукой, бог в гневе принялся сметать дома и целые города, губить людей и животных, колыхать землю и громыхать так, как не сумел бы даже его отец, Бог Грозы!

Бессмертные и смертные в ужасе прятались, и не помышляя о том, чтобы утихомирить разошедшегося буяна… Но великая волшебница богиня Камрусепа не растерялась. Вооружившись крылом орла, она принялась нараспев читать заклинание:

— Сердитый дух Телепинуса и его сердцевина! Задыхаются в огне дрова. И подобно тому, как дрова горят, пусть так же сгорит гнев Телепинуса, сердитость, вина, свирепость. Как маленькие зерна солода в поле не несут, а оставляют впрок на семена… так пусть столь же малы станут гнев Телепинуса, его сердитость, вина и свирепость.

… Прочь, гнев Телепинуса! Прочь, сердитость! Прочь, вина! Прочь, свирепость! Подобно тому как вода по водосточному желобу обратно вверх не течет, так пусть гнев Телепинуса, его сердитость, вина и свирепость назад не приходят!

И волшебство Камрусепы подействовало: Телепинус успокоился, перестал ругаться, чесать укушенную руку и виновато обозрел причиненные им опустошения.

А потом он вернулся домой, помирился с родителями, и вместе с ним в мир вернулось прежнее плодородие.

Овца снова начала заботиться об ягненке, корова ласково подтолкнула к вымени теленка, в домах запищали новорожденные дети, на полях пышно распустились цветы.

И боги, собравшиеся на пир после долгой голодовки, не забывали поднимать каждую вторую чашу за здравие Телепинуса — вечно юного бога изобильной природы.

Однако вскоре мир вновь оказался перед угрозой голодной гибели, на этот раз по вине мстительного Кумарби.

Хотя Бог Грозы и уничтожил Улликумми, Кумарби не пожелал примириться с поражением и составил новый злодейский план. Он вступил в брак с дочерью Океана Шертапшухури, которая родила огромного Хедамму, прожорливого, как Робин Бобин Барабек.

Его город боялся Куммия
И город Дуддул боялся.
Когда Хедамму родился,
Все перед ним трепетали
И в страхе его растили.

Еще бы! Как нянькам было не бояться ребенка, который для разминки глотал козлят вместе со шкурой и копытцами, а на обед требовал две тысячи быков. Присматривавшие за сыном Кумарби женщины дрожали от страха, ожидая, что питомец вот-вот слопает и их!

Но детский аппетит Хедамму был ничто по сравнению с булимией[168] , которая разыгралась у него, когда он подрос. Теперь ненасытный обжора каждый день съедал целые табуны лошадей, большие стада барашков и овец, а истребив весь домашний скот в окрестностях, принялся за диких зверей. Он вылавливал в лесах и глотал оленей, кроликов, медведей, волков, на десерт выуживал в реках выдр и запивал все это целыми озерами воды…

Вскоре во всей стране начались голод и засуха, и сам Эйя не знал, как справиться с такой бедой.

Тогда, посовещавшись, боги обратились за помощью к Иштар:

— Пусти в ход все свои чары, красавица, и останови Хедамму! Он разорил уже сто тридцать городов, и еще семьдесят выскребают сейчас для него последние припасы. Если сына Кумарби не остановить, скоро он примется глотать людей, а потом, чего доброго, настанет и наш черед… Так пусть он заболеет любовным томлением и забудет про еду и питье!

Иштар, не задумываясь, согласилась. Она до сих пор переживала поражение с Улликумми и с радостью ухватилась за возможность восстановить свою репутацию.

Красавица натерлась благовониями, надела самые лучшие украшения, зато одежду, наоборот, сняла — и кликнула своих служанок, Красоту и Страсть:

— Разузнайте поскорей, где сейчас Хедамму!

— Госпожа, он только что сожрал припасы пяти больших городов и отправился к морю закусить рыбешкой, — ответила Красота. — Горе нам, горе! Сын Кумарби уже лишил нас хлеба и мяса, а теперь задумал лишить и рыбы!

— Ну, это мы еще посмотрим! — загадочно улыбнулась богиня и, прихватив лютню, отправилась на берег моря.

Толстый живот Хедамму, покачивающегося на волнах, был виден издалека, как спина огромного кита, но Иштар сделала вид, что ничего не замечает и, наигрывая на лютне, спустилась к воде. Услышав странные звуки, Хедамму приподнял голову… и при виде красотки, одетой только в золотые украшения и прикрытой лишь лютней, чуть не подавился макрелью.

— Кто ты? — пропыхтел он, с трудом проглотив вставшую поперек горла рыбу.

— Я — служанка благочестивой Кель, — Иштар с притворной скромностью опустила ресницы. — Моя госпожа решила принести богам богатую жертву и послала меня приготовить все для жертвоприношения. Но поскольку я неловкая, глупая и неуклюжая, Кель велела: «Разыщи Хедамму, он мастер на все руки и, конечно, не откажется тебе помочь!» Прошу тебя, прекрасный юноша, скажи, где мне найти знаменитого героя Хедамму?

— Аэмм… Ммм… Бльбль… — отозвался обжора, невольно хлебнув воды.

— О, как ты красноречив! — восхитилась Иштар. — Как я завидую твоей возлюбленной! Я отдала бы все на свете, чтобы очутиться в объятиях такого стройного мужественного красавца, как ты!

— Да-а? — сын Кумарби торопливо пошлепал к берегу, расправив плечи и пытаясь втянуть живот.

— Конечно! — трепеща ресницами, страстно пропела Иштар. — Наверное, даже великий Хедамму не сравнится с тобой в красоте!

— Вообще-то я и есть Хедамму, — смущенно признался толстяк.

— О-о! — богиня любви всплеснула руками, и лютня упала на песок, явив «знаменитому герою» последние скрытые от его взора прелести красавицы.

Не прошло и трех дней, как Энлилю принесли радостные вести: Хедамму совсем перестал есть и почти перестал пить! Вместо того чтобы опустошать амбары, леса, моря и реки, он усиленно занимается спортом, желая приобрести стройную талию, и учится играть на лютне, чтобы исполнять для своей возлюбленной серенады…

Так мир спасся от ужасного голода, богиня любви взяла реванш за неудачу с Улликумми, а Кумарби окончательно потерял надежду отомстить.

Раньше эти создания были людьми, но над ними тяготело проклятие, заставившее их совершить ужасные дела. Что именно они натворили, неизвестно, но их деяния лишили их человеческого облика.

Подметая звериные тропы мохнатыми хвостами, уродливые чудища скитались по лесам и пустынным горам, днем прятались в пещерах, а ночью выли на луну. Но в их безобразных телах страдали человеческие души, и наконец глухой ночью чудовища осмелились войти в спящий город и прокрасться в храм Бога Грозы.

— Верни нам человеческий облик! — взмолились они. — Мы исполним любое твое приказание, только сделай нас снова людьми!

Громовый бог в задумчивости взглянул на странных просителей и проговорил:

— Короткие пути вы удлинните,
А дальние пути — укоротите!
Гора высокая пусть низкой станет,
А низкая гора — высокой станет!
Поймайте Волка голыми руками,
Льва оседлайте и за пасть схватите!
А в реку бросьте сеть! Поймайте Змея
И во дворец его доставьте тут же,
Чтобы судить его судом законным!

Если вы совершите все эти подвиги, вы снова станете людьми!

Съежившись, поджав хвосты, чудовища ползком покинули храм грозного бога.

Прошел день, миновал месяц, кончился год… Тоскливый хриплый вой уже давно перестал пугать по ночам детей, и получеловеческий-полузвериный силуэт не мелькал больше в лунном свете на окраине города.

Но когда год обновился, мохнатые уродливые тени вновь подкрались к воротам храма Бога Грозы, и круглые зеленые глаза ярко вспыхнули во мраке святилища.

— Не удалось нам сделать ничего:
Короткие пути не удлиннили,
А долгие мы не укоротили.
Гора высокая не стала низкой,
А низкую не сделали высокой!
И Волка мы руками не поймали,
Льва мы не оседлали,
не схватили…

— А сеть, которой вы ловили Змея, порвалась, как только вы забросили ее, — холодно прервал Бог Грозы жалобный скулеж чудовищ. — Я уже знаю. Так ступайте же прочь отсюда! Носите и дальше свои шкуры! До тех пор, пока не совершите подвиг, который снова сделает вас людьми.

И дети вновь начали просыпаться по ночам от тоскливого воя, а взрослые пугали малолеток:

— Смотри, если будешь баловаться — придет из лесу чудище и съест тебя! Оно только и ждет, как бы схватить такого озорника!

И никто даже не догадывался, что чудовища искали вовсе не поживы, а подвига, который смог бы снова сделать их людьми…

Однажды Бог Луны упал с неба на рыночную площадь, и вместо луны на небосводе осталось лишь пустое место среди звезд.

Поскольку несчастье случилось поздно ночью, никто из людей его даже не заметил — зато Бог Грозы, увидев сверху лежащую на площади луну, так перепугался, что пустил дождь, быстро перешедший в сильный ливень.

Напрасно богиня Хабнатали пыталась излечить Бога Грозы от постыдной слабости — тот никак не мог с собой совладать, и ливень все хлестал и хлестал.

Наконец шум дождя разбудил великую волшебницу Камрусепу, и та укоризненно проговорила:

— Подумаешь, Луна упала на рыночную площадь! Разве это повод, Бог Грозы, чтобы ты залил весь мир, как во время Великого потопа?

— Но я никак не могу удержаться! — смущенно объяснил тот. — Вот потому и гремлю перунами и хлещу ливнем!

— Да, и не даешь мне уснуть, — покачала головой Камрусепа. — Хорошо, сейчас я приведу тебя в чувство, дружок. Послушай-ка мое заклинание! Как же там… Подожди… Ах, да! Вот, слушай: пусть страх и ужас покинут тебя, пусть они никогда к тебе не вернутся!

Сонная Камрусепа выбрала самое короткое заклинание и еле выговорила его сквозь зевоту, поэтому на этот раз ее волшебство не сработало. Зато сработала наконец мужская гордость: Богу Грозы стало так стыдно за свою трусость, что он немедленно прекратил громыхать и заливать землю дождевыми потоками. Более того — он сошел вниз, и, хотя его зубы стучали от страха, вернул Бога Луны на небо.

Над миром опять засиял шафрановый диск, а Камрусепа, очень довольная своим колдовским искусством, снова отправилась спать.

Пожалуй, на этом пришла пора проститься с людьми и богами страны Хатти

До дня, когда цари минувшего вернутся,
Чтобы узнать, что с их страною сталось.

А когда настанет такой день, наверное, не знает никто…

Примечания:

1

Геродот говорит лишь (со слов жрецов), что от царствования первого египетского фараона до конца эфиопского владычества прошло 341 поколение, принимая это время за 11 340 лет.

12

Птица Хат — самка коршуна.

13

Поиски частей тела Осириса и изготовление его мумии заняла 70 дней — время, в течение которого на небе виден Сириус.

14

По верованиям древних египтян, имя (Рен) давало знавшему его власть над обладателем имени.

15

Перевод О. Павловой.

16

Нейт — богиня войны и охоты; позднее — богиня плодородия и ткачества.

125

Рабочие Винклера разрушали здания, которые никто даже не подумал хотя бы перед этим зарисовать.

126

Надо сказать, что сами хетты называли свой язык не хеттским, а неситским по имени одной из своих столиц Несы (Канеса).

127

Больше всего споров вызывает Вилуса, которую ученые помещают то там, то сям, но чаще всего отождествляют с Илионом (Троей).

128

Хаттусилис — «Хаттуский».

129

Перевод «Летописи Хаттусилиса 1» В. Иванова.

130

В хеттских городах все самые важные события происходили в обширном пространстве между двух городских ворот, отгороженном боковыми укреплениями, а не на площадях. Если в городе было несколько рядов укреплений, т. е. несколько стен, то было несколько таких дворов. Между ворот велась торговля (иноземных купцов в сам город пускали редко), там стояли столики с весами, на которых проверялся вес серебрянных слитков, трудились общественные писари, войско принимало присягу, собирался панкус.

131

Перевод «Завещания Хаттусилиса 1» В. Иванова.

132

Цидантас убил Хантилиса, сам погиб от руки своего сына Аммунаса, а того приказал убить Хуццияс, «малый царь» города Хакмес. Сыном Аммунаса и был Телепинус.

133

Перевод «Указа» В. Иванова.

134

Т.е. выкуп, виру.

135

Перевод В. Иванова.

136

Перевод В. Иванова.

137

Это хурритское имя вавилонская царевна приняла, став женой хеттского царя; как ее звали раньше — неизвестно.

138

«Молитвы Мурсилиса во время чумы», перевод В. Иванова.

139

Оракулы заявили Мурсилису, что чума — это наказание за убийство Суппилулиумасом законного царя.

140

Исключение составляли важнейшие крепости и города вроде Каркемиша, отдававшиеся под управление членов семьи хеттского царя.

141

Перевод «Эпоса Пентаура» здесь и далее Н. Петровского.

142

Еще одно отличие — у египтян на колесницах сражались только знатные люди, у хеттов же колесничим мог стать в принципе любой. Из «Летописи» Мурсилиса II известно, что жители побежденных городов просили царь зачислить их в колесничие, и он эту просьбу удовлетворил.

143

Видимо, Хаттусилис получил свое прозище за то, что вернул столицу обратно в Хаттусу.

144

Перевод «Автобиографии Хаттусилиса III» В. Иванова.

145

В. Замаровский, «Тайны хеттов».

146

Напоминаю, что отождествление Аттарисия с микенским Атреем имеет как своих сторонников, так и противников, так же как до сих пор идут споры, при каком хеттском царе происходила история с Маддуваттасом.

147

Хетты и впрямь почти никогда не прибегали к подобной мере.

148

Мономахия (др. греч.) — поединок двух противников.

149

F. Sommer.

150

Поэтому ее содержание известно только по ответу Арнувандаса.

151

До сих пор идут споры о том, правомочно ли усматривать в этом имени фригийское «Мидас». Хотя знаменитый фригийский царь Мидас, награжденный Аполлоном ослиными ушами, жил гораздо позже, есть предположение, что Мидас, как и Минос — династическое имя, передававшееся из поколения в поколение.

152

Согласно легенде, Зевс послал Аполлона и Посейдона работать на троянского царя Лаомедонта в наказание за мятеж, который те подняли против громовержца. Лаомедонт приказал богам обнести город новой стеной взамен прежней, разрушенной землетрясением. Только один участок стены был уязвим — тот, который воздвиг помогавший богам царь мирмидонян Эак.

153

Но даже этот список носит следы реформ, значит, первоначальный вариант законов еще старше.

154

Однако «грех» с лошадью или мулом считался ненаказуемым.

155

Фульгуриты — кусочки сплавившегося при ударе молнии песка.

156

Еще в I тыс. до н. э. на Кипре учителя чтения и письма называли «человеком, рисующим на шкуре».

157

Аранцах — хурритское название Тигра.

158

Тасса — священная гора у хурритов.

159

Канцура — местопребывание хурритских богов.

160

Перевод хеттских и хурритских мифов В. Иванова.

161

Кункунуцци — скорее всего базальт.

162

Забаба — вавилонский бог войны. В этом мифе, как видите, перемешались хеттские, хурритские и шумеро-аккадские божества.

163

Существовали магические обряды, при которых разбивали сосуд с пивом, чтобы вызвать гибель врага.

164

Небесный Возница — у хеттов так называлось созвездие Большой Медведицы.

165

Улликумми — «Разрушитель города Куммии», священного города Тешуба.

166

Кункунуцци — прозвище Улликумми. То ли происходит от названия камня, из которого он был сделан, то ли образовано от слова «убивать» и может быть переведено как «Каменный убийца».

167

Лалападува — священная гора, обиталище богов.

168

Булимия — постоянный мучительный голод.