Глава 4. Аппетиты растут во время еды

Тимошенко вызван на срочное заседание Политбюро, где Сталин и объявил ему о новом назначении. По мнению вождя, у его друга Ворошилова не хватало твердости, избыток которой он заметил у Тимошенко.

Мельком взглянув на сводку потерь, Сталин не нашел их чрезмерными. Неправильный подбор кадров и плохая дисциплина – вот что, по мнению Сталина, явилось причиной неудач в войне. Тимошенко следовало срочно обратить внимание именно на эти два вопроса. Но, в конце концов, резюмировал вождь, мы добились своей цели, ибо обеспечили безопасность наших северных границ и в первую очередь Ленинграда [16].

Столь вдохновляющие результаты войны были скрыты не только от общественности, но и от армии. Газеты фактически не освещали ход боевых действий, концентрируя свое внимание на героических эпизодах – истинный и выдуманных – связанных с отдельными солдатами или летчиками. Печатались порой, занимая всю газету, списки награжденных. Затем последовали короткие репортажи о «победе» на линии Маннергейма, а затем неожиданное сообщение о заключении мира. Произошел и обмен военнопленными. 986 финских пленных были переданы на родину через КПП севернее Выборга. Советских пленных – изможденных обмороженных инвалидов – везли домой на санитарных поездах, к которым никого не подпускали. Часть из них была выгружена на Финляндском вокзале в Ленинграде и глубокой ночью они промаршировали на Московский вокзал, откуда эшелоны-товарняки отправили их навсегда в безвозвратные лабиринты ГУЛАГа. Домой не вернулся никто. В течение 1940 года их семьи также были высланы из крупных городов [17].

Однако не это беспокоило товарища Сталина. Его злопамятное сердце жгло оскорбление, нанесенное англичанами, и, поглаживая усы, вождь готовил коварному Альбиону жестокую месть, естественно, руками романтика-Гитлера. 30 марта Молотов, выступая на Верховном Совете обрушивается на англо-французов с гораздо большим пылом, чем раньше.

У него есть все причины для ярости. Прогитлеровская политика СССР привела к тому, что лопнуло терпение даже у благодушных французов. Французские коммунисты, ретиво выполнявшие приказы из Москвы – поддерживать «правое дело Гитлера», уже начали в открытую разлагать армию и рабочих. Их деятельностью дирижировало советское посольство в Париже, также нисколько не стесняясь своего дипломатического статуса. В условиях военного времени правительство Франции вынуждено было принять решительные меры, дабы предотвратить полное разложение фронта и тыла. Деятельность коммунистической партии в стране была запрещена, ряд коммунистов арестованы. Полиция провела обыски в торговом представительстве СССР и в ряде других помещений, принадлежавших различным советским организациям. В результате «загорелась шапка» на самом советском после Якове Сурице, которого прошлось срочно отозвать.

Не лучше обстояло дело и в Лондоне, где от Ивана Майского, по его собственным словам, шарахались, «как от зачумленного». Майский уже несколько раз предупреждал Москву, что англичане ждут от него любого неосторожного слова, чтобы выслать из страны без всяких церемоний.

Прекрасно зная, что только неизбежная перспектива войны с Англией заставила Сталина заключить мир с Финляндией, Молотов, упоенный собственной ложью, вдохновенно вещает депутатам, каким ударом для Чемберлена было заключение Советским Союзом мира с Финляндией. Видимо, англичане надеялись, что финны оккупируют СССР по меньшей мере до Урала. Но не вышло, господа! При одном слове «Англия» или «англичане» Молотов, что для него совсем нехарактерно, срывается на угрозы, вынимает аккуратно сложенный платок, вытирает уголки губ. Пьет воду. Он-то знает, какой кус добычи англичане вытащили прямо из пасти Советского Союза. Но великий Сталин – не из тех людей, которых можно унижать безнаказанно.

Москва уже получила информацию о предстоящей высадке немецких войск в Норвегии. Осознавая риск, связанный с высадкой морского десанта в водах, кишащих боевыми кораблями английского флота, немцы попросили Сталина (по другой версии – Сталин сам предложил) разместить в Мурманске часть десантных сил и сил обеспечения. Под покровом снежных зарядов февральской ночи в Кольском заливе сосредоточились дна набитых солдатами войсковых транспорта и самый крупный танкер кригсмарине «Ян Веллем». По замыслу планировщиков операции «Везерские учения», появление этого десантного эшелона с направления, о котором англичане не подозревают, должно гарантировать успех операции. Англичане получат хороший урок. Кроме того, пора уже разобраться с надоевшей английской авиабазой в Мосуле – этим дамокловым мечом, висящим над советскими нефтяными промыслами в Баку. Что ни случись – англичане тут же вспоминают про эту ахиллесову пяту СССР. Но как дотянуться до Ирака? У немцев пока нет самолета, способного достать до Мосула. Сталин консультируется с разведкой: нельзя ли что-нибудь сделать по линии национально-освободительного движения колониальных народов в борьбе против империалистов-угнетателей?

Советская разведка переживает тяжелое время. И Сталин в порядке самокритики не может не признать, что тут есть и его вина. Еще Ленин, со свойственной ему гениальной прозорливостью, разделил советскую разведку на три примерно равные части: разведку Коминтерна, разведку ВЧК-ГПУ и разведку генштаба РККА, или ГРУ. Ильич считал, что действия этих разведок, а в равной степени и неизбежный между ними антагонизм станут краеугольными камнями, на которых незыблемо покоиться фундамент пролетарского государства. Ревниво наблюдая друг за другом, разведки предотвратят даже теоретическую возможность скатиться любой из них до заговора против диктатуры пролетариата, даже если эта диктатура будет сведена к диктатуре пролетарских вождей. Полностью соглашаясь с Лениным в принципе, Сталин тем не менее имел здесь свою точку зрения. Коминтерн вождь не любил, поскольку считал эту организацию одним из орудий всемирного еврейского заговора. До конца своих дней он так и не смог толком понять: кто кого придумал – Ленин Коминтерн или Коминтерн Ленина.

Постоянно жиреющее ОГПУ-НКВД постепенно подмяло под себя все разведывательные структуры Коминтерна, но попытка Менжинского и Ягоды проглотить заодно и ГРУ была пресечена самым решительным образом. Благодарное ГРУ первым засветило чудовищный заговор, созревший в недрах ГПУ и получивший известность под названием операции «Трест». Мстительный НКВД не остался в долгу и на волне так называемого дела Тухачевского буквально размазал ГРУ по стенке.

В суете «организационных мероприятий» 1937-1938 гг. руководство обеими разведывательными организациями попало в руки Ежова, что Сталин в очистительном угаре тех героических дней «социалистического ренессанса» поначалу просмотрел. Ежов, однозначно понимая свою высокую миссию, начал отзывать разведчиков из всех стран мира и без промедления ставить их к стенке. В ответ разведчики стали повально сдаваться западным контрразведкам, где только могли. Знаменитый советский резидент Кривицкий метался по Соединенным Штатам в поисках хоть какого-нибудь аналога тайной полиции, кому можно было бы сдаться, но не найдя такового, сдался в итоге… журналу «Лайф».

Разоблачений, с которыми выступили на страницах западной печати бежавшие советские резиденты и дипломаты, включая собственного секретаря Сталина, тоже, к счастью, никто не услышал, а кто и услышал, тот не поверил: уж больно невероятные вещи рассказывали «пролетарские» бойцы-дезертиры.

Став одновременно главой НКВД и ГРУ, Ежов, по справедливому мнению многих историков, не мог даже теоретически оставаться живым, хотя сам этого почему-то не понимал. Однако ликвидация Ежова была лишь мелким «организационным вопросом», решением которого было невозможно восстановить практически разгромленную разведку. Многие связи и каналы прервались, многие засорились настолько, что уже было непонятно, какой именно разведке они принадлежат. Старые источники информации оказались под шумок перевербованными, а новые источники казались подозрительными. Вождь полностью потерял доверие к разведке и пользовался ею в качестве консультативного органа без права голоса.

И вот такое простое дело, как проклятый английский аэродром в Ираке, вдруг вылилось в проблему. После бегства на Запад советского ближневосточного резидента Агабекова дела в этом регионе оказались в состоянии полного запустения. По документам удалось установить, что у Агабекова на жалованьи находился некий Али Рашид Гальяни – один из визирей дивана, созданного при регентском совете после смерти эмира Фейсала. Существовало, однако, опасение, что Али Рашида, пока он был «бесхозным», перекупили немцы. Но что бы там ни было, он известен своими резкими антианглийскими настроениями. Следовало бы подбросить ему оружия через Иран и попросить наших немецких друзей о содействии. Если советско-германская дружба на море расцветала на Кольском полуострове, то на суше она цвела по линии Гестапо – НКВД, и родственные «конторы» уже оформили «Общество дружбы» и не отказывали друг другу в мелких услугах и одолжениях. Немцы, которых английская авиабаза в 60 км от Багдада тоже мало радовала, твердо обещали помочь. Сталин был тронут.

Чтобы как-то сгладить то жалкое впечатление, которое оставила сталинская армия в период зимней войны, был продуман ряд эффектных и шумных мероприятий. 4 апреля депутаты Верховного Совета утвердили новый военный бюджет. На следующий день «Правда» ликующе сообщала в передовой статье:

«Верховный Совет утвердил государственный бюджет СССР на 1940 год. С величайшим энтузиазмом делегаты проголосовали за крупное увеличение наших расходов на оборону. Наша страна должна иметь более мощную Красную Армию и Флот, чтобы охладить пыл поджигателей войны. Пятьдесят семь миллиардов рублей, которые будут потрачены на усиление нашей обороны, помогут Красной Армии и Флоту решить любые проблемы, связанные с безопасностью нашего государства».

57 миллиардов рублей, разумеется, были цифрой липовой. Почти весь государственный бюджет, прямо или косвенно, тратился на военные нужды. Разворачивалась еще невиданная в мире танковая программа. Новые дизельные танки Т-34 и KB не имели аналога ни в одной армии мира. Конвейером шли новые модели самолетов бомбардировочной и истребительной авиации. На совершенно секретных полигонах проходили испытания новейших реактивных установок. Рос химический и бактериологический боезапас. В грохоте клепальных молотов и сполохах электросварки поднимались на стапелях новые боевые корабли. Конвейером шли с заводов подводные лодки В Николаеве уже под верхнюю палубу поднимался гигантский корпус новейшего линкора «Советская Украина». В Молотовске заложен линкор «Советская Белоруссия».

Вновь назначенный нарком обороны Семен Тимошенко обозрев доставшееся ему ворошиловско-ежовское наследство, отдал свой первый и наиболее известный приказ за номером 120, в котором говорилось: «Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне!» Но это было легче сказать, чем сделать. В принципе, из-за низкой оснащенности вооруженных сил транспортными средствами, новая система боевой подготовки в основном сводилась к изнурительным маршам пехоты, массами которой и хотели завоевать весь свет. В весеннюю распутицу, в летнюю жару и зимнюю стужу пехоту изнуряли марш-бросками, требуя суточных переходов до 100 километров вместо уставных 45-и.

«Без хорошей пехоты, – басил Тимошенко на совещании командующих округами, – в современной войне победы не достигнешь. Отличную пехоту нужно иметь не на словах, а на деле».

Кто это придумал – сам Тимошенко или ему подсказал Сталин – неизвестно, но результаты тут же начали сказываться. Все новое пополнение гнали в пехоту. Формирование танково-механизированных корпусов резко затормозилось. Некоторые танковые корпуса были переформированы в пехотные. С огромным недобором личного состава оказались авиация, артиллерия, инженерные войска.

Пока Тимошенко проводил военные реформы в Советском Союзе, в Германии шла лихорадочная подготовка к десанту в Норвегию. Советский Союз, знающий в качестве сообщника все детали предстоящей операции, ждал затаив дыхание. Англичане, видимо, знали обо всем еще лучше поскольку читали немецкие коды свободно, как бульварные романы [18].

7 апреля легендарная польская подводная лодка «Ожел», наделавшая столько шума на Балтике в сентябре 1939 года, когда за ней гонялись противолодочные соединения немецкого и советского флотов, начала Норвежскую операцию, утопив набитый десантниками немецкий транспорт «Рио-де-Жанейро». Транспорт с десантом шел в сторону Нарвика, о чем лодка немедленно доложила командующему флотом метрополии – адмиралу Форбсу. В тот же день англичане начали минировать норвежские воды.

Рано утром 9 апреля жители Копенгагена, ехавшие на велосипедах на работу, неожиданно оказались среди колонн немецких солдат, марширующих к королевскому дворцу. Сначала датчане решили, что идет съемка кинофильма. Через несколько минут дворцовая охрана открыла огонь, немцы ответили. Перестрелка продолжалась недолго. Появившийся адъютант короля приказал дворцовой охране прекратить огонь. Немцы заняли дворец. Дания оказалась оккупированной в один день. Сама по себе она не представляла никакой ценности, но ее фланговое положение в Северном море сделало необходимым по мнению немецких стратегов, ее оккупацию перед вторжением в Норвегию,

В тот же день под покровом шторма и снеговых буранов немцы высадили в Норвегии морской и воздушный десанты. Однако все быстро пошло совсем не так, как планировалось. Хотя Квислинг клятвенно уверял немцев, что вся норвежская армия на их стороне и не окажет никакого сопротивления, все эти клятвы, как обычно, оказались блефом.

Немцы, бросившие в Норвежскую операцию практически все наличные силы своего надводного флота, понесли тяжелые потери. При форсировании Осло-фиорда норвежскими береговыми батареями был потоплен тяжелый крейсер «Блюхер», ушедший в ледяные воды фиорда со всем экипажем. В самом Осло, где еще до высадки немецкого воздушного десанта все ключевые позиции были захвачены людьми Квислинга, немцев ждало большое разочарование. Английская диверсионная группа, возглавляемая Нильсом Григом – племянником знаменитом композитора – прямо из-под носа немцев и коллаборационистов похитила золотой запас страны. В одной из тихих бухт золото было быстро перегружено на английский крейсер «Галатея» и отправлено в Великобританию.

Между тем на сцене появился английский флот. Задержавшийся в фиорде крейсер «Кенигсберг» попал под удар самолетов с английского авианосца «Фьюриос», став первым кораблем второй мировой войны, потопленным авиабомбами. «Карманный» линкор «Лютцов» – бывший «Дойчланд», переименованный по личному приказу терзаемого мрачными предчувствиями Гитлера – с оборванной торпедами кормой с трудом был отбуксирован на базу. Крейсер «Карлсруэ», перехваченный английской подлодкой, перевернулся и затонул со всем экипажем. Один за другим тонули транспорты под ударами английской авиации и эсминцев. Ворвавшиеся в гавань Нарвика английские эсминцы устроили там настоящий погром – один за другим шли на дно немецкие транспорты, горели миноносцы. Два единственных немецких линкора – «Шарнхорст» и «Гнейзенау», направленные в море для осуществления дальнего прикрытия десанта, были перехвачены английским линейным крейсером «Ринаун». Пятнадцатидюймовые снаряды с «Ринауна» стали рвать на куски «Гнейзенау». Непроницаемый снежный заряд скрывает противников друг от друга. Воспользовавшись этим, немцы быстро отходят на базу, корежа корпуса о лед. Через два дня инициатива снова перешла к англичанам, и они высаживают десанты в Нарвике и Тронхейме. Немецкие гарнизоны, отрезанные морем от Германии, попадают в отчаянное положение. В Тронхейме тяжелый крейсер «Адмирал Хиппер» – собрат потопленного «Блюхера» поврежден таранным ударом английского эсминца «Глоуорм». Английские десантники, поддержанные огнем своих крейсеров, прижимают немцев к воде. Два эскадренных танкера – «Каттегат» и «Скагеррак» – пытавшиеся пробиться на помощь к «Хипперу», идут на дно под огнем английских кораблей. И тут происходит чудо. Неизвестно откуда появляются два транспорта с десантниками и огромный танкер «Ян Веллем». Быстро высадившиеся на берег солдаты с ходу вступают в бой и отбрасывают англичан от Тронхейма. «Ян Веллем» снабжает мазутом отряд «Адмирала Хиппера» и спешит к Нарвику, где обстановка для немцев складывается почти катастрофическая.

В пылу боя никто не задает вопроса, откуда появился «Ян Веллем» и два транспорта с десантом. Кому положено – тот знает, что они пришли из Мурманска! Но Нарвик уже блокирован англичанами с моря и с суши. На головы горных егерей обрушиваются пятнадцатидюймовые снаряды вошедшего в фиорд английского линкора «Уарспайт». Ветеран Ютландского боя снова заговорил с немцами на единственно понятном им языке.

Застрявшая в Нарвике флотилия немецких эсминцев уже израсходовала все топливо. Отчаянная попытка «Яна Веллема» прорваться к ним на помощь окончилась трагически. Расстрелянный в упор английскими эсминцами огромный танкер, объятый пламенем, выбрасывается на берег, где его гигантский черно-красный корпус ржавел до начала 50-х годов.

Потеряв последнюю надежду, немецкие моряки приняли решение затопить свои эсминцы и, сформировав отряд морской пехоты, пойти на сухопутный фронт помогать окруженным горным егерям. На этом этапе операции английский флот понес минимальные потери, но на каждый потерянный эсминец англичане построили в течение войны десять. Тяжелые и неоправданные потери немецкого флота были невосполнимы. К комплексу Скапа-Флоу прибавился и комплекс Норвежской операции.

«Поздравляю с блестящей высадкой», – льстиво телеграфирует из Москвы Молотов Риббентропу. Берлин ничего не ответил, ибо по поводу «блестящей высадки» Гитлер устроил истерику Редеру и Кейтелю. Он надеялся совсем на другое, но он обманывал себя и был обманут. Нет, нет, нет! С англичанами нельзя связываться на море! Десант в Норвегии обречен. Он подло обманут! Квислинга расстрелять, ибо он заманил нас в английскую ловушку. Генералу Дитлу немедленно дать приказ прорываться со своими войсками в Швецию и там интернироваться. Это лучше, чем они все погибнут или попадут в плен к этим гнусным евреям – англичанам! Гитлер в истерике, он не желает слушать никаких оправданий. В приступе удушья он рвет на себе галстук. За неполных четыре месяца нынешнего года уже погибло 14 подводных лодок! Причем одна из них потоплена палубным гидросамолетом с английского линкора. Над немецким флотом вместе с англичанами хохочет весь мир! Где торговый флот Норвегии? Он весь захвачен англичанами! Где золотой запас? Во имя чего мы обескровили флот?! Редер молчит, ибо сказать ему нечего. Он предупреждал фюрера, что до выполнения плана «Зет» было бы безумием бросать вызов англичанам на море. Разве Гитлер не обещал ему, что до выполнения этого плана войны с англичанами не будет. Поди, скажи ему об этом сейчас…

Измучив себя истерикой, Гитлер падает в кресло, массируя рукой горло. Из-за тяжелой портьеры появляется высокий неряшливо одетый человек – доктор Теодор Морелль, личный врач фюрера. Со шприцем в руке он подходит к Гитлеру. Детская доверчивость и испуг вспыхивают в глазах диктатора. Он быстро и послушно засучивает рукав коричневой партийной рубахи. Генералы закрывают глаза – игла впивается в руку фюрера. Он откидывается в кресле и сидит так несколько минут, прикрыв глаза [19].

Молчание генералов прерывает Гальдер. Подойдя к карте, он, тактично подбирая слова, характеризует создавшуюся обстановку как сложную, но далеко не безнадежную. Тяжелое положение, в которое армия попала в Норвегии по причине слабости кригсмарине, можно легко компенсировать простым переносом центра тяжести операций с северо-востока на запад. Если фюрер отдаст приказ о наступлении на западе, то англичане наверняка будут вынуждены перебросить основные силы своего флота ближе к каналу, ослабив тем самым давление на Норвегию, что позволит сделать очередную попытку деблокировать окруженные части в Нарвике и Тронхейме. Это первое. Второе: как фюреру, конечно, хорошо известно, в настоящее время изыскивается возможность снабжения Нарвика по суше через территорию Швеции. Успешное наступление решит норвежский вопрос автоматически. Гальдер уверен, что все его коллеги разделяют эту точку зрения.

Облокотившись руками о стол, Гитлер несколько минут рассматривает карту и поднимает глаза на Гальдера: «Через Бельгию и Голландию?» Гальдер молча пожимает плечами. «Что у нас остается на Востоке?» «Семь дивизий, мой фюрер».

Гитлер начинает возбужденно мерить нервными шагами огромный кабинет. Семь дивизий! Смешно! А если кремлевский людоед всадит нам топор в затылок? Он не сделает этого! Почему? Он способен на любую подлость и преступление! Нет, мой фюрер. Советы сейчас не способны предпринять крупномасштабные военные акции. Они слишком истекли кровью в борьбе с доблестными финнами. Они реорганизуют армию. У них много дел. Гитлер смотрит на Риббентропа. Тот согласен с мнением военных. Более того, он уверен, что Сталин рассматривает соглашение с Германией не как клочок бумаги, а как союз социалистических государств против еврейско-плутократических демократий.

Резким движением руки Гитлер прерывает своего министра иностранных дел. Воспитанный в духе австрийской сентиментальности, Гитлер искренне верит в идейную дружбу. Он страдает и просто плачет, когда жизнь преподносит ему жестокие уроки в виде вероломства и продажности вчерашних друзей, вроде Рема и Штрассера. Презирая итальянцев, он искренне любит Муссолини. Ненавидя большевизм из-за огромного количества евреев в его рядах, он искренне восхищается Сталиным.

Гитлер понимает шестым чувством неврастеника, что если Муссолини – личность гораздо мельче его, то Сталин – фигура гораздо более крупная. Он это понимает сердцем и понимает правильно, но голова бунтует, порождая новые комплексы в его и так насквозь закомплексованной натуре, заставляя предпринимать нечто такое, что поразило бы или даже ошеломило московского друга и подняло его, Гитлера, до уровня владыки Кремля.

Нет, он ничего не может сказать. Сталин корректен до предела. Поставки в Германию идут бесперебойно. Более того, Сталин держит свое слово и обеспечивает ему, Гитлеру, моральную поддержку во всем мире. Взять хотя бы коммунистов Франции. Все-таки сталинской всемирной организации просто позавидуешь! Какая дисциплина! Ведь кажется, французские коммунисты – французы по национальности, по крови. А получили приказ из Москвы, – и что? Как бульдоги вцепились в задницу собственной страны. Агрессивная война против Германии! Она чужда рабочему классу! Солдаты, не выполняйте приказов ваших офицеров-буржуев. Рабочие, бастуйте, чтобы сорвать военные заказы правительства! По сведениям разведки, во французской армии резко возросло дезертирство, многие части ненадежны, тыл разваливается.

Или взять Швецию. Советская разведка сперва распустила через свои каналы слух о неминуемом немецком вторжении в страну, а потом опубликовала официальное заявления о заинтересованности СССР в сохранении и упрочении шведского нейтралитета. А под шумок всего этого удалось договориться со шведами на пропуск через их территорию эшелонов со снабжением и подкреплениями для горных егерей Дитля.

Нет, Сталин, кажется, искренне симпатизирует целям Германии. Риббентроп прав: Сталин ненавидит западные демократии и от всего сердца вносит свою лепту в их уничтожение. Хорошо, рискнем! Гитлер выпрямляется. Генералы стоят по стойке смирно. Гитлер еще раз бросает взгляд на карту и назначает наступление на Западном Фронте на 9 мая 1940 года…

1 мая Москва просыпается от рева труб и барабанов. Гремят марши. На Красной площади ровными прямоугольниками застыли войска – отборные, выделенные для парада части.

Новый нарком обороны Тимошенко, демонстрируя кавалерийскую выучку, объезжает войска и поздравляет их с праздником. Тысячеголосое «ура!» летит над площадью, спугивая голубей со шпилей исторического музея.

Но Сталин не смотрит ни на серо-зеленые шеренги войск, вопящие «ура!» перед белым конем нового наркома, ни на прекрасные купола, глядя на которые, некогда осенял себя крестным знамением его любимец Иван Грозный. Сталин не смотрит – Сталин думает, прохаживаясь за спинами членов Политбюро, посасывая, по обыкновению, потухшую трубку.

Советская разведка прислала сообщение, что 9 мая немцы начнут наступление на Западном фронте. Что делать? Накануне он провел совещание с лицами, посвященными в замысел операции «Гроза», число которых, к сожалению, неуклонно росло, вызывая опасение о возможной утечке информации. Кроме Шапошникова и Мерецкова, пришлось посвятить в план Тимошенко, Жданова и Берию. Прикинули, и получилось, что немцы смогут оставить в Польше для прикрытия дивизий пять-восемь. Шапошников подумал и сказал, что, видимо, оставят семь. Ну, семь или восемь, это не принципиально. Мерецков, захлебываясь от возбуждения, предложил нанести удар на следующий день после начала немецкого наступления. Даже у всегда уравновешенного Шапошникова загорелись глаза. Сталин никогда не видел его таким. Военные стали убеждать вождя, что по всем расчетам немцы смогут оказать эффективное сопротивление Красной Армии только за Берлином. Они гарантируют взятие Берлина максимум через две недели после начала операции.

Сталин слушал внимательно, сдерживая накатывающийся гнев. Две недели! Не они ли обещали ему взять за две недели Хельсинки?! Не они ли позорили его на весь мир, а сейчас обещают за две недели взять Берлин! Никто не заметил, что случилось нечто страшное. Сталин, который никогда не доверял своей армии как политической организации, после финской войны перестал доверять ей и как военной силе.

Конечно, на карте «Гроза» выглядит прекрасно. От западного выступа Белостокского балкона до Берлина рукой подать. Вспомогательные удары по Восточной Пруссии и Дании, захват побережья, соединение с наступающим англо-французами где-то за Берлином. Еще более заманчиво выглядит Львовский балкон. Коротким ударом Чехословакия отрезается от Рейха, рывок через Румынию, дорога на Балканы открыта, создавая возможность флангового обхода французов, захвата северной Италии и вторжения в южную Францию. Десант в Дарданеллы. Сталин закрывает глаза, и перед ним встает образ земного шара, украшенный «Серпом и Молотом» – совсем как на государственном гербе СССР. Золото швейцарских банков, уплывающее в Москву, как уже произошло с золотым запасом Испании. («Ничего не получится, – сказал ему кто-то из советников, – швейцарская армия уйдет в горы и спрячет там золотой запас». Ничего, они быстро спустятся с гор, когда мы начнем проводить репрессивные мероприятия с их родственниками.) Во всемирном масштабе будет осуществлен гениальный призыв Ленина: «Грабь награбленное!», воздвигнем памятник великому учителю в центре Берлина. Жаль, что нельзя сделать конный… Сталин открывает глаза и ловит обрывок фразы Шапошникова: «Почти все танки оборудованы сменными автомобильными шасси. При выходе на европейские автострады это позволит намного увеличить темпы наступления…»

«Посмотрим, – говорит вождь генералам. – Армию приведите в порядок, времени мало…»

Приводить армию в порядок надо с головы. На столе У Сталина уже лежит подписанный указ о введении в РККА персональных воинских званий. Командармы, комкоры и комдивы, овеянные романтикой гражданской войны, навсегда исчезнут из рабоче-крестьянской армии, уступив место добротным, испытанным веками чинам старой императорской России. Генералы, адмиралы, полковники, капитаны всех рангов с 7 мая 1940 года составят офицерский корпус армии и флота, облагодетельствованный к тому же и крупным повышением в окладах.

Указом от того же 7 мая Шапошников, Тимошенко и Кулик были произведены в маршалы Советского Союза.

В тот же день новоиспеченный маршал Тимошенко собрал совещание по вопросам военной идеологии, где были заслушаны доклады о состоянии дисциплины и боевой подготовки в РККА. Открывая совещание, замнаркома генерал Проскуров откровенно заявил: «Как ни тяжело, но я прямо должен сказать, что такой разболтанности и низкого уровня дисциплины, как у нас, нет ни в одной армии!» «Правильно!» – раздались голоса из зала.

Ни для кого из присутствующих не было секретом, что в армии идет беспробудное пьянство, ставшее причиной 80% всех ЧП в авиации и на флоте. Еще в декабре 1939 года нарком Ворошилов издал секретный приказ «О борьбе с пьянством в РККА», где призывал созвать во всех полках, эскадронах, эскадрильях и на кораблях совещания командного и начальствующего состава, на которых в «полный голос сказать о всех пьяных безобразиях, осудить пьянство и пьяниц, как явление недопустимое и позорное».

Однако в связи с тем, что приказ был помечен грифом секретно, его практически не довели до сведения личного состава, продолжавшего пьянствовать и пропивать казенное имущество в катастрофических количествах. Рядом с пьянством процветало небывалое воровство казенного имущества. Почти во всех частях имел место преступный сговор командиров с комиссарами, или вместе пьянствующих, или вместе ворующих, или совмещающих то и другое, что было чаще всего. Выборочные следственные дела по поводу печальной войны с финнами показали что, скажем, 374-й пехотный полк 7-й армии, прибывший на Карельский перешеек в декабре 1940 года, по вещевым аттестатам был полностью снабжен зимним спецобмундированием, т.е. тулупами, полушубками, шерстяным бельем, валенками и даже пимами из оленьего меха. Весь личный состав полка расписался в получении вещевого довольствия. Но следствие быстро выяснило, что зимнее обмундирование было украдено прямо со складов и кому-то перепродано, а в полку его и не видели. Нет, товарищ Сталин как всегда прав – с такой армией нельзя затевать ничего серьезного. Можно снова опозориться. Сначала нужно предпринять крутые меры по укреплению дисциплины и повышению боевой подготовки…

Пока Тимошенко, развив бешеную деятельность, создавал комиссии по ужесточению дисциплинарного устава, по усилению программ боевой подготовки, по созданию новых оборонных предприятий и новых военно-учебных заведений, Сталин, Шапошников и Мерецков, затаив дыхание, ждали развития событий на Западе. Комкор Пуркаев, ставший отныне генерал-лейтенантом, прислал подтверждающее сообщение – немцы начнут наступление на рассвете 10 мая. Эта дата совпадала со всеми данными, полученными советской разведкой по другим каналам через Рим, Гаагу, Брюссель и, конечно, Берлин.

9 мая в 21.00 начальник штаба германских ВВС генерал Ешонек доложил фюреру, находившемуся в своем личном поезде, что авиация готова к выполнению задачи, а синоптики гарантируют в течение ближайших дней отличную летную погоду. Выслушав сообщение, Гитлер приказал передать всем высшим штабам условный сигнал «Данциг», означавший, что наступление назначено на следующее утро.

10 мая в 05.30 ставка Гитлера располагается в горном районе Мюнстерэйфель, получив условное название «Гнездо на скале» – «Фельзен нест». В этот момент немецкая авиация двух воздушных флотов наносит удар по аэродромам союзников. В 05.35 наземные войска пересекают границы Голландии, Бельгии и Люксембурга. В ушах солдат звучат только что переданные по радио слова Гитлера: «Начинающаяся сегодня борьба определит судьбу германской нации на следующую тысячу лет!» Речь фюрера заглушается ревом моторов: вторая волна немецких бомбардировщиков наносит удар по французским и английским штабам, узлам связи и коммуникациям.

Французское командование в соответствии с планом, выработанным задолго до войны, двинуло 35 французских и 10 английских дивизий в центральную Бельгию навстречу армейской группе «Б» генерала фон Бока, не понимая при этом, что подставляет тыл своей сильнейшей группировки под удар главных сил вермахта. Надо сказать, что этого не понимали и немцы. Вопреки общепринятому мнению, немцы не только не обладали каким-то численным превосходством над союзниками, но в действительности их армии были значительно малочисленнее армий противника. И танков у них было меньше, да и сами танки значительно хуже, чем у французов и англичан. Но в немецкой армии был вдохновенный поэт танковой войны генерал Гейнц Гудериан и воспитанные им генералы Гот, Рейнгарт и Манштейн.

Как и в польскую войну, Гудериан командовал всего лишь танковым корпусом, входившем в танковую группу генерала Клейста в составе группы армий «А» фельдмаршала Рундштедта. Перед началом наступления Гудериан тщетно пытался убедить своих начальников разрешить ему и Готу нанести удар через Ардены с выходом на берег Мааса, прорвав фронт французов в наиболее уязвимом, по его мнению, месте – в предгорьях лесистых Арден. Рундштедт и Клейст не видели в этом большого смысла, предлагая свои варианты прорыва с обязательным поворотом на восток в тыл англо-французской группировке. Гудериан почтительно слушал, но решил еще раз на практике доказать закостенелым кайзеровским генералам, что такое современная война. Перевалив через Ардены, танки Гудериана за двое с половиной суток, к полному изумлению Рундштедта и Клейста и великому ужасу Гальдера, оставив за собой 120 километров, вышли на берег Мааса под Седаном. Напрасно Рундштедт и Клейст требовали Гудериана немедленно остановиться, позаботиться о своих флангах, подождать артиллерию и пехоту. С ходу форсировав Маас, отразив запоздалую контратаку французов, Гудериан неожиданно повернул на запад. К исходу следующего дня его танки прорвали последнюю оборонительную позицию противника и открыли себе путь на запад – к побережью Па-де-Кале.

Разрезанная танковыми клиньями Гота и Гудериана французская армия разваливалась на глазах. Руководство войсками нарушилось. Английский экспедиционный корпус стал откатываться к побережью в направлении Дюнкерка. Успех был столь неожиданным, что немецкое командование в него не поверило и не было готово к его реализации. Гальдер беспокоился о несуществующем стратегическом резерве французов, ожидая, когда его введут в действие. Гитлер, по обыкновению, психовал, боясь небывалого успеха. Ему мерещились какие-то французские части на южном фланге. Взвинтив себя до предела, он потребовал немедленно остановить Гудериана. Рундштедт и Клейст засыпали Гудериана радиограммами, требуя остановиться. Гудериан продолжал идти вперед, координируя действия Гота и Рейнгарта. Взбешенный Гитлер приказал отстранить Гудериана от командования, арестовать, доставить в Берлин для суда.

Не в силах сдержать беспокойство, Гитлер 17 мая прибыл на командный пункт группы армий «А» и устроил разнос Рундштедту за опрометчивость и неосторожность. Он приказал немедленно остановить наступление и перегруппировать силы. Но тут в дело вмешалось ОКВ, которое постепенно поняло замысел Гудериана и тут же издало под этот замысел новую директиву. Гитлер бы категорически против. Кейтель, Йодль и Рундштедт пытались уже хором переубедить фюрера.

Пока в верховном руководстве шли яростные споры, Гудериан утром 20 мая, отрезав линии снабжения левому крылу союзных войск в Бельгии, вышел к морю вблизи Абвиля. Затем Гудериан стал продвигаться дальше на север, к портам Па-де-Кале, в тыл английской армии, которая еще находилась в Бельгии, сражаясь с армиями фон Бока. 22 мая войска Гудериана отрезали пути отступления англичанам к Булони, а на следующий день – к Кале. Англичане стали спешно отводить свои силы к Дюнкерку – последнему порту, оставшемуся в их руках. Бельгия, Голландия и Люксембург капитулировали. Остатки французских войск в панике отступали на юг, открывая немцам дорогу на Париж. Под стрессом надвигающейся военной катастрофы пало правительство Чемберлена. Кресло английского премьера занял Уинстон Черчилль, поклявшийся сражаться до конца. Повеселевший Гитлер, поверив наконец в небывалый успех, приказал представить Гудериана к производству в генерал-полковники и отменить свои приказы о снятии его с должности и отдаче под суд [20].

Между тем танки Гудериана, продолжая продвигаться вперед, к исходу 23 мая находились уже всего в 10 километрах от Дюнкерка – последнего оплота союзников на побережье, куда отошел практически весь английский экспедиционный корпус и несколько французских дивизий. И тут произошло, на первый взгляд, совершенно невероятное событие. Танки Гудериана неожиданно остановились. Остановились и танки Рейнгарта, бравшие Дюнкерк в клещи с юго-востока. Эта остановка почему-то считается одной из тайн второй мировой войны и не просто обросла легендами, а превратилась в одну сплошную легенду, авторами которой изначально стали уязвленные немецкие генералы, никак не желавшие признать того факта, что не они остановились, а их остановили англичане.

По этой легенде, уходящей своими корнями в штаб фельдмаршала Рундштедта, в ночь с 22 на 23 мая на имя фельдмаршала поступила телеграмма Гитлера с приказом остановить войска под Дюнкерком, предоставив уничтожение англичан авиации, артиллерии и флоту, которого кстати, в этом районе не было вообще. Получив приказ, ошеломленный Рундштедт решил, что это английская провокация. Все еще хорошо помнили, как они шифром германского адмиралтейства приказали эскадре адмирала Шпее следовать к Фолклендским островам, где она и была полностью уничтожена. Поэтому фельдмаршал запросил из ставки фюрера подтверждение приказа, и это подтверждение получил. Приказ есть приказ, и Рундштедт приказал своим танкам остановиться. Лихой Гудериан, который две недели игнорировал все приказы из штаба группы армий и рвался вперед, теперь, когда под гусеницами его танков находилось более трехсот тысяч охваченных паникой англичан, т.е. в преддверии небывалого триумфа, вдруг послушно замер на месте и даже, как свидетельствуют документы, не запросил ни Рундштедта, ни Клейста о причинах этого, мягко говоря, странного приказа. Поскольку никто не мог понять мотивировки подобного приказа фюрера, то на этой основе родилась вторая легенда, любовно слепленная советскими историками.

Беря за основу вранье немецких генералов, новая легенда утверждала, что Гитлер специально дал возможность англичанам эвакуировать свои экспедиционные силы, поскольку уже имел место сговор между ним и «правящими империалистическими кругами» Англии заключить мир и совместно обрушиться на СССР.

В действительности же все было гораздо проще: немцы вошли в зону действия корабельной артиллерии англичан, а для их «картонных» бензиновых танков это было смертельно опасно [21]. Поэтому прямо под носом у немецких танков англичане провели крупную стратегическую операцию по эвакуации своих войск в метрополию. Удары с воздуха не принесли желанного результата – слишком близко были английские аэродромы. Истребительная авиация королевских ВВС надежно прикрыла эвакуацию, что же касается флота, то он так и не появился, и поступил мудро – мощное соединение флота метрополии прикрывало подходы к проливу. Попытка Гудериана прорваться к Дюнкерку была отбита ураганным огнем корабельной артиллерии англичан: 72 немецких танка разлетелись на куски под градом тяжелых снарядов морской артиллерии, и вот тогда-то фельдмаршал Рундштедт доложил фюреру, что дальнейшее продвижение к Дюнкерку чревато большими потерями в танках. Фюрер, едва услышав об английском флоте, немедленно приказал остановить наступление на Дюнкерк. Впрочем, на этот раз никто и не собирался оспаривать его приказа, поскольку немцы уже были остановлены, а Гитлер своим приказом лишь юридически подтвердил эту остановку.

«Господство на море, – философствовал в начале века знаменитый английский адмирал Джон Фишер, – сводится к тому, чтобы в любом районе мирового океана самая проклятая развалюха под нашим флагом могла плавать спокойно и безопасно». Трудно придумать более убедительную иллюстрацию к замечанию лорда Фишера, чем эвакуацию англичанами Дюнкерка под самым носом у немцев.

В период до 4 июня англичане вывезли морем из Дюнкерка 338 226 человек. Отчаянные попытки нескольких дивизионов немецких торпедных катеров прорваться к местам посадки на плавсредства дали ничтожные результаты. Покидая берега Франции, английские солдаты бросали на побережье свои каски, целые горы которых можно было обозревать в окрестностях Дюнкерка. Немецкая, а за ней и советская пропаганда выдавали и продолжают выдавать эти пирамиды английских касок за доказательство паники, охватившей англичан, видимо, не зная, что по традиции, восходящей еще к наполеоновским войнам, брошенная каска означает: «Мы вернемся!» Одновременно с эвакуацией Дюнкерка резко изменившаяся обстановка на континенте вынудила англичан провести эвакуацию и в Норвегии, подтвердив прогноз Гальдера, что ключ к решению норвежской проблемы лежит на Западном фронте.

Деморализованная, разложенная коммунистами французская армия продолжала в панике отступать на юг. 10 июля Муссолини, набравшись храбрости, наконец решил поддержать своего берлинского кумира, объявив войну Англии и Франции. «Я лично с большим удовольствием буду бомбить Лондон», – сказал английскому послу в Риме министр иностранных дел Италии, зять Муссолини граф Чиано, имевший лицензию пилота. «Но только будьте осторожнее, граф, – сухо ответил ему английский посол, – потому что, если вас собьют над Лондоном, я буду безутешен».

Гитлер был вне себя от радости – мощный итальянский флот сулил несколько ослабить то страшное давление, которое английский флот оказывал на Германию. Пока Гитлер тешил себя подобными иллюзиями, немецкие войска продолжали наступление. 14 июня они вошли в Париж, где были восторженно встречены местными коммунистами, почему-то решившими, что за оказанные немцам услуги и в силу искренних отношений между Берлином и Москвой, им будет дозволено легальное существование с разрешением выпуска их любимой «Юманите». Быстро проведенные немцами аресты, разгром штаб-квартир и редакций компартии окончательно сбили с толку французских коммунистов, пребывавших в прострации аж до сентября 1941 года, пока прибывший из Швейцарии Семен Каганович – кузен знаменитого Лазаря – не привез им из Москвы новые инструкции.

Французское правительство запросило Гитлера о перемирии. Призыв Черчилля – отступить в Северную Африку и продолжать войну – был проигнорирован. В Берлин уже летели не просьбы, а мольбы. Мстительный Гитлер согласился на перемирие с условием, что большая часть Франции останется оккупированной и церемония подписания перемирия произойдет в Компьенском лесу, в том самом штаб-вагоне маршала Фоша, хранимом французами в качестве национальной реликвии, где в 1918 году подписали капитуляцию кайзеровские генералы.

20 июня Гитлер прибывает в Компьен. Он взвинчен. Свершилось то, о чем он мечтал годами: отомстить за позор Компьена. Компьен отомщен! Теперь надо отомстить за Скапа-Флоу. Прямо в вагоне Фоша Гитлер отдает приказ о проведении операции «Морской Лев» – операции по вторжению в Англию. Он лично посещает нормандское побережье, раздавая кресты танкистам генерала Гота. В мощную стереотрубу фюрер смотрит через Ла-Манш. В оптической сетке смутно белеют меловые скалы Дувра. Веками неприступный Альбион! Но сейчас-то тебе пришел конец! С трудом оторвав жадный взор от окуляров стереотрубы, Гитлер, вскинув руку в партийном приветствии, идет к автомобилю. Квартет аккордеонистов, составленный из награжденных танкистов, играет любимую Гитлером сентиментальную мелодию «Донны Клары».

В Лондоне Черчилль недовольно пыхтит своей неизменной сигарой. Он был уверен, а данные разведки подтверждали, что Сталин воспользуется ситуацией и нанесет удар по Гитлеру с тыла. Надо быть просто идиотом, чтобы не воспользоваться столь благоприятным моментом. Премьер смотрит на карту Восточной Европы, переводит взгляд на Москву и говорит в адрес Сталина слова, которые буквально не переводятся, но в литературном переводе означают: «Лопух!» Полстакана коньяка возвращают Черчилля к мрачной действительности. Удалось спасти армию, но все тяжелое вооружение пришлось бросить во Франции. Ну, это дело наживное. Главное – жив флот – вековая опора мощи империи. Боже, спаси короля! Боже, спаси нашу страну! Боже, храни наш флот!

За всеми этими событиями, немея от изумления и страха, следили из Москвы. Несмотря на то, что советское правительство было полностью осведомлено о готовящихся событиях, их развитие застало Сталина и его окружение врасплох. В дополнение к исчерпывающей и не оставляющей места сомнениям разведывательной информации Сталин накануне немецкого наступления на Западе получил о нем официальное немецкое предуведомление. 9 мая граф Шуленбург передал Молотову официальное послание своего шефа Риббентропа, в котором говорилось, что Германия вынуждена предпринять оборонительные меры перед лицом явного намерения англо-французов вторгнуться в Рурскую область.

«Молотов не сомневается в нашем успехе», – радостно радировал в Берлин Шуленбург, чья бисмарковская выучка заставляла ликовать по поводу столь искреннего сближения России и Германии.

Пока гитлеровские и сталинские дипломаты обменивались сердечными любезностями, пока Гитлер, напуганный гудериановским прорывом, орал на свои штабы, не успевающие наносить на карту продвижение собственных танков, Сталин, молча попыхивая трубкой, выслушивал страстные призывы Шапошникова, Мерецкова и уже примкнувшего к ним Тимошенко начать немедленное наступление. Данные военной разведки и разведки НКВД совпадали в оценках: координированное наступление советских и англо-французских войск раздавит гитлеровский Рейх как тухлое яйцо. Причем Красная Армия успеет дойти до Эльбы. Начальник главного разведуправления РККА генерал Иван Проскуров, кроме того, указывал, что в восточном направлении у немцев фактически нет никакой обороны.

«А если они сговорятся?» – спрашивал вождь, все еще мыслящий бредовыми ленинскими формулировками неизбежного крестового похода буржуазии против рабоче-крестьянского царства.

Напрасно генерал Проскуров с фактами в руках пытался доказать вождю, что сговор невозможен, Сталин молчал. Молчали Молотов и Жданов, боявшиеся попасть не «в масть». Финская война продолжала давить на Сталина. По большому счету именно доблестные финны спасли Европу от захвата Сталиным в мае 1940 года .

Долгие годы работавший с Троцким маршал Шапошников поймал себя на мысли, которую незадолго до смерти поведал своей жене, что будь на месте Сталина Троцкий, он ни минуты не колеблясь, начал бы наступление.

Уже тогда РККА почти по всем показателям вдвое превосходила вермахт. Генерал Проскуров, искренне веривший, что Красная Армия, если она прекратит беспробудное пьянство, легко может захватить весь мир, а продолжая пьянствовать, все-таки сможет захватить Европу, позволил себе неосторожность процитировать в присутствии вождя Троцкого, впрочем, не называя его по фамилии. «Благоприятный момент для начала войны наступает тогда, когда противник в силу объективных причин поворачивается к вам спиной». Начальник ГРУ не учел, что товарищ Сталин знал всех классиков марксизма наизусть и от изумления, что в его присутствии кто-то осмелился цитировать Троцкого, даже поперхнулся, вынув трубку изо рта, но не сказал ничего.

Бестактность, которую позволили себе маршал Шапошников в мыслях и генерал Проскуров вслух, больно задела вождя. Намек был понят. Тем более, что сам Троцкий из далекого Мехико всеми доступными ему средствами предупреждал человечество, что Сталин уже готов к захвату мира. Автор и теоретик перманентной революции сходил с ума от ярости, что его великими идеями захвата мира с помощью провоцирования социальных, а затем военных конфликтов пользуется жалкий и малограмотный семинарист. Это раздражало Иосифа Виссарионовича, и уже около года многочисленная бригада из ликвидотдела НКВД, раскинув свои сети в США и Мексике, готовилась навсегда оградить великого вождя от обвинений в плагиате.

«Нэ надо спешить, – глубокомысленно изрекал вождь в конце каждого подобного совещания, – посмотрим, как пойдут дела». Разработчики «Грозы», подзадоривавшие Сталина на активные действия, исходили из предпосылки, что бои на Западе примут длительный ожесточенный характер, который позволит Советскому Союзу выбрать оптимальное время для нанесения удара.

Советская военная разведка совершенно правильно определила противостоящие силы. Немцы сосредоточили на Западном фронте 136 дивизий, 2580 танков, 3824 самолета, 7378 орудий. Им противостояли 147 англо-французских дивизий, 3100 танков, 3800 боевых самолетов и более 14500 артиллерийских орудий. Одни эти цифры говорили о том, что неизбежна длительная и кровавая обоюдная мясорубка наподобие верденской.

Беспокоило только, как бы немцы, будучи явно слабее, не истекли кровью в этих боях, оставшись, как и в прошлую войну, без снабжения и боеприпасов. Бодрящим маршем для них был перестук колес бесчисленных эшелонов, везущих в Германию советскую нефть, пшеницу, хлопок, никель, хром и все, что было нужно разраставшейся военной промышленности Рейха. Советские торговые суда с огромными красными буквами СССР на белом фоне бортов – знак нейтралитета – доставляли те же самые грузы в немецкие порты через Балтику, недоступную для английской блокады. Германия остро нуждалась в меди, но СССР производил медь в ничтожных количествах. Выход был найден. Советскому Союзу удалось заключить контракт на закупку меди в США. Эта медь тут же переправлялась в Германию. Только воюйте, ребята, как следует, вам дадим, ничего не пожалеем, крушите капиталистический мир.

В первые дни немецкого наступления, когда противостоящее армии завязали авангардные бои в Голландии и Бельгии, все, казалось, шло по намеченному в Москве сценарию. За железобетонными укреплениями линий Мажино и Зигфрида можно было воевать до бесконечности. Еле сдерживая ликование, «Правда» от 16 мая 1940 года писала:

«В течение первых пяти дней немецкая армия достигла значительных успехов. Немцы оккупировали значительную часть Голландии, включая Роттердам. Правительство Нидерландов уже сбежало в Англию. У англо-французского блока имелись давнишние амбиции втянуть Голландию и Бельгию в войну против Германии… После того как немцы опередили Англию и Францию в Скандинавии, последние две страны сделали все возможное, чтобы втянуть Голландию и Бельгию в войну… Теперь мы видим, как велика ответственность англо-французских империалистов, которые, отклоняя все немецкие предложения о мире, развязали Вторую Империалистическую войну в Европе».

Однако дальнейшее развитие событий заставило онеметь даже столь беспринципную прессу, как советская. Молниеносный разгром французской армии – армии, которую Сталин (и не только он) считал сильнейшей в Европе, отдавая ей ведущую роль в пресловутом крестовом походе против СССР, вызвал в Москве шок.

Когда было объявлено о взятии немцами Парижа, Сталин впервые в присутствии своих сообщников открыл сейф, таинственный сейф, вделанный в стену его кремлевского кабинета, где, к величайшему удивлению всех присутствующих, оказались початая бутылка Кахетинского, две пачки английского трубочного табака и пузырек с бестужевскими каплями. Накапав себе бестужевских капель, Сталин, не говоря ни слова, покинул всех присутствующих и уехал из Кремля на ближнюю дачу, куда срочно вызвали братьев Коганов – неизменных лейб-медиков вождя.

«По имеющимся у нас сведениям, – срочно доносила из Москвы нестареющая „Интеллидженс Сервис“, – у Сталина был инфаркт или тяжелый сердечный приступ. Наш источник связывает болезнь советского руководителя с разгромом союзных армий на континенте. Не является ли это свидетельством, что Сталин, душой болея за демократию, ведет с Гитлером сложную игру, выбирая подходящий момент для уничтожения его как соперника сталинской гегемонии в Европе и мире ».

Прочитав сообщение своей разведки, Черчилль сел за свое первое послание к Сталину. «Британское правительство убеждено, что Германия борется за гегемонию в Европе… Это одинаково опасно как для СССР, так и для Англии. Поэтому обе страны должны прийти к соглашению о проведении общей политики для самозащиты против Германии и восстановления европейского баланса сил…»

Это послание, где Сталину гарантировалась полная английская помощь, если он решится дать своему другу – Гитлеру – топором по затылку и делался прозрачный намек об осведомленности англичан о подобном тайном желании товарища Сталина, прежде всего говорило о том, что английская разведка уже знает об операции «Гроза» и, если надо, то, конечно, с большим удовольствием поставит об этом в известность Гитлера .

Если не удастся натравить Сталина на Гитлера, то почему бы не натравить Гитлера на Сталина? Послание было передано через нового английского посла в Москве сэра Стаффорда Криппса – самого левого, кого только мог найти в своем окружении ненавидящий коммунистов Черчилль. Сэр Стаффорд добился, чтобы Сталин его принял «для конфиденциального разговора».

Еще не совсем оправившийся от сердечного приступа Сталин, конечно, не должен был вообще принимать английского посла, да еще со столь провокационным посланием британского премьера. Однако он это сделал, и сделал неспроста, решив воспользоваться случаем, чтобы еще раз продемонстрировать Гитлеру свою преданность и лояльность, не давая ему даже намека для сомнения.

Прием был официальным и весьма холодным. Выслушав послание Черчилля, Сталин дал следующий ответ:

«Сталин не видит какой-либо опасности гегемонии любого одного государства в Европе, и менее всего какой-либо опасности того, что Европа может быть поглощена Германией. Сталин следит за политикой Германии и хорошо знает многих ведущих государственных деятелей этой страны. Он не заметил какого-либо желания с их стороны поглощать европейские страны. Сталин не считает, что военные успехи Германии угрожают Советскому Союзу и его дружественным отношениям с Германией…»

«Этот тиран, – заметил Черчилль, – принадлежит к самому уязвимому типу людей. Полнейший невежда, распираемый самомнением и самодовольством».

Черчилль ошибался, принимая желаемое за действительность. Англия, оставшись одна против Германии, лихорадочно начинает сколачивать антигерманскую коалицию. Незаконнорожденное дитя Британской империи – Соединенные Штаты – всем своим поведением страшно раздражая и Гитлера, и Сталина, дают понять, что не оставят в беде свою старую маму, впрочем, Соединенных Штатов никто пока не боится. Трехсоттысячная армия заокеанской республики с одним экспериментальным бро-небатальоном не вызывает к себе серьезного отношения со стороны вождей, располагающих многомиллионными армиями и тысячами танков. Страна лавочников, разложенная демократией. Конгресс уже дважды проваливал законопроект о всеобщей воинской обязанности…

Несмотря на заверения, данные Криппсу, о конфиденциальности беседы, Сталин немедленно ставит о ней в известность немцев, вызывая восторг Риббентропа и встревоженный взгляд Гитлера. Сталин делает это быстро, чтобы его не опередили англичане, подсунув немцам свой собственный текст. Он понимает, какую игру начал Черчилль. Все совершенно очевидно. Англии нужны солдаты для спасения империи, а где их можно найти больше, чем у Сталина? Но Сталин вовсе не склонен превращать Красную Армию в армию английских колониальных солдат. Пока же необходимо принять все меры, чтобы сохранить с Гитлером дружеские отношения. А отношения эти – лучше и не придумаешь.

Серыми тенями уходят на английские коммуникации немецкие подводные лодки уже с двух баз на территории СССР. Оркестр Ленинградской военно-морской базы приветствует прибуксированный из Германии тяжелый крейсер «Зейдлиц», проданный в СССР за 100 миллионов марок. Советской стороне переданы чертежи новейшего немецкого линкора «Бисмарк», эсминцев типа «Нарвик», технологические карты артустановок. Советские авиаконструкторы с интересом изучают полученные из Германии образцы самолетов Me-109, Me-110, Ю-87 и Хе-111.

Делегация гестапо посещает своих московских коллег, преподнеся им в дар машинку для вырывания ногтей. Не шибко грамотные советские чекисты с некоторым страхом смотрят на блестящее никелированными и воронеными частями настольное чудовище. Кулаком в морду или ногой в пах проще и надежнее. Для предметного обучения гестаповцы получают немецких коммунистов, сидящих в Сухановке.

Шеф делегации бригаденфюрер Далюге в беседе с наркомом Меркуловым отмечает немецкую озабоченность тем, что англичане создают Освободительную Польскую армию. В СССР находятся несколько сот тысяч польских военнопленных, включая 15 тысяч офицеров. Может ли советская сторона гарантировать, что эти поляки не попадут в Освободительную армию? «Может!» – твердо отвечает Меркулов, и эксперты гестапо присутствуют при массовых расстрелах польских офицеров в Катынском лесу. Новый советский военно-морской атташе в Берлине капитан 1-го ранга Воронцов и немецкий военно-морской атташе в Москве фон Баумбах провели успешные переговоры по поводу проводки немецких надводных рейдеров Северным морским путем в Тихий океан – в глубокий тыл англичан, где их торговые суда все еще ходят без всякого охранения.

Опомнившись от шока, вызванного немецкими победами, разработчики «Грозы» указали Сталину, что новая обстановка стала еще более благоприятной для осуществления задуманного плана. Прежде всего, перестала существовать французская армия. Практически единственной армией, оставшейся в Европе, является немецкая. Теперь можно не бояться какого-либо сговора европейских держав против СССР. Теперь нашей главной задачей является подбить Гитлера на вторжение в Англию. И вот тогда-то… Сталин делает нетерпеливое движение трубкой, прерывая военных, повторяя свою традиционную фразу: «А если они сговорятся?» Тут однажды даже Жданов не выдержал и осмелился ответить: «Если и сговорятся, то тем хуже для них, товарищ Сталин».

Но Сталин неумолим. Наведите порядок в армии, требовал он. С такой армией нельзя делать европейскую революцию. Кроме того, прежде чем приступать к «Грозе», необходимо провести ряд промежуточных мероприятий, сущность которых была заложена в германо-советских договоренностях в августе и сентябре прошлого года. Речь идет, пояснил вождь, о прекращении непонятного состояния в Прибалтике и о возвращении исконно русских земель, отторгнутых в 1918 году Румынией. И потому, как только армия и НКВД справятся с этой промежуточной задачей, он, Сталин, будет судить о том, насколько армия и органы готовы к выполнению несравнимо более масштабной и трудной задачи, предусмотренной операцией «Гроза».

17 июня 1940 года, в тот самый день, когда разгромленная Франция запросила перемирия, Молотов вызвал к себе Шуленбурга, выразив ему «самые теплые и искренние поздравления советского правительства по поводу блестящих успехов немецких вооруженных сил». Несколько возбужденный взгляд Молотова говорил Шуленбургу, что его вызвали в Кремль не только для того, чтобы передать поздравления советского правительства. Действительно, немного помолчав, Молотов информировал немецкого посла о том, что «СССР намерен осуществить аншлюс Балтийских государств».

Для выполнения этой задачи СССР направил в Прибалтийские республики своих эмиссаров: Жданова – в Эстонию, Вышинского – в Латвию и Деканозова – в Литву.

Если двое первых достаточно известны, то о Деканозове следует сказать пару слов, поскольку ему будет суждено сыграть достаточно крупную и даже несколько роковую роль в операции «Гроза». Армянин по происхождению, он в юности вступил в организацию армянский боевиков «Дашнакцютюн», возглавляемую его родным братом. Организация, имевшая довольно туманную политическую программу, в основном занималась откровенными грабежами и разбоем.

Ленин, находясь в эмиграции и постоянно нуждаясь в деньгах, разработал оригинальный план получения денег с многочисленных разбойничьих шаек, орудовавших на территории необъятной империи. Шайки постоянно нуждались в оружии, и ленинские эмиссары направлялись к ним, предлагая поставлять оружие за деньги. Разбойники охотно платили, но в обмен, как правило, не получали ни шиша. Достаточно вспомнить скандал со знаменитым уральским разбойником Степаном Оглоблей, чьи люди все-таки добрались до Парижа и вытрясли из Ленина причитающиеся им 10 тысяч рублей. На связь с «Дашнакцютюном» вышел небезызвестный уже нам Литвинов. Он был связан с великолепной парой Камо-Коба, которая занималась тем же самым, что и армянские боевики, но напрямую от имени партии большевиков. Обе банды легко наладили обмен деньгами и оружием, причем на этот раз все шло честно и благородно. Тогда-то молодой Коба-Сталин и познакомился с юным Деканозовым, сохранив о нем до конца жизни самое хорошее мнение.

Позднее Сталин рекомендовал «Деканози», как он любовно его назвал, своему другу Берии, тот привез его с собой в Москву и пристроил для начала в отделе своего могучего наркомата, ведущего по личному приказу вождя сбор компрометирующих материалов против наркомов, их заместителей и прочих высокопоставленных лиц партийно-административной иерархии. Деканозову достался Наркомат иностранных дел. Другими словами, сам Молотов и его окружение. В это же время Берия, согласовав вопрос со Сталиным, решил, что те его сотрудники, которые занимаются делами наркомов, должны занимать ответственные посты в соответствующих наркоматах, оставаясь, естественно, на своих должностях в номенклатуре НКВД.

Деканозов стал заместителем наркома иностранных дел, оставаясь начальником одного из управлений НКВД.

Сталин лично в присутствии Лаврентия Павловича доверил «Деканози» в общих чертах замысел «Грозы» и поручил осуществить аншлюс Литвы, подчеркнув, что из всех Прибалтийских республик Литва является самой важной, поскольку она одна имеет границу с Германией и представляет громадную ценность для развертывания войск по общему плану операции.

Подготовка к возложенной на Деканозова миссии началась еще в мае, когда несколько пьяных советских солдат устроили оргию с литовскими девушками в одном из подвалов старой части Вильнюса. Через три дня двое солдат вернулись в свою часть, а трое исчезли и не были найдены.

25 мая Молотов вызвал к себе литовского посла Наткявичуса и сделал ему заявление «об участившихся случаях исчезновения военнослужащих из советских гарнизонов на территории Литвы», явно давая понять, что красноармейцев похищают и убивают. Литовская сторона провела расследование, но ни одного случая, исключая упомянутой пьянки в подвале, не обнаружила, о чем и сообщила Молотову специальной нотой от 28 мая. Однако это было только начало. Вызвав в очередной раз литовского посла, Молотов объявил ему, что желает побеседовать с премьер-министром Литвы. 7 июня в Москву прибыл премьер-министр Литвы Антанас Меркис. Не предлагая премьеру сесть, Молотов в самых резких выражениях обвинил Меркиса в двурушничестве. Советскому правительству стало доподлинно известно, что Литва заключила с Латвией и Эстонией военную конвенцию, направленную против СССР и Германии. В Литве идет подготовка к приему крупного английского экспедиционного корпуса. Хотя абсурдность всех этих обвинений была очевидна, оправданий Меркиса Молотов слушать не стал. Это, продолжал он, вынуждает СССР пересмотреть ранее заключенный с Литвой договор о взаимопомощи. Советское правительство имеет новый проект подобного договора. Пусть в Москву прибудет еще и министр иностранных дел Литвы для заключения нового соглашения.

11 июня в Москву прибыл министр иностранных дел Уршбис. В полночь 14 июня обоих государственных деятелей Литвы вызвали к Молотову в Кремль. Не тратя времени на выбор дипломатических выражений, Молотов предъявил литовцам ультиматум, срок которого определил в 9 часов. Ультиматум требовал сформировать в Литве новое правительство, списочный состав которого Молотов передал Меркису. Все будущие министры нового «правительства» пока еще находились в Москве. Многие из них разыскивались литовцами как государственные преступники. Далее следовало требование обеспечить свободный пропуск на территорию Литвы советских войск в любом количестве. К 10 часам утра правительство Литвы должно дать ответ на этот ультиматум.

В Каунасе все поняли, что означает этот ультиматум. Литва имела самую сильную армию из всех Прибалтийских государств. При полной мобилизации с учетом двухсоттысячного добровольного корпуса литовских стрелков Литва могла поставить под ружье 350 тысяч человек. Но у Литвы не было своего Маннергейма. Польстившись на отобранный у Польши Вильнюсский край, Литва забыла мудрую пословицу о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и в эту мышеловку угодила. Напрасно президент Литвы взывал к европейским державам. Все сочувствовали, но реальной помощи получить было неоткуда. Фронты второй мировой войны уже перерезали мир.

Незадолго до истечения срока ультиматума в литовское посольство в Москве позвонил из Каунаса начальник административно-юридического департамента при канцелярии президента Черняцкис и приказал принять ультиматум Москвы. Узнав об этом, Молотов подобрел, не стал особенно спорить о некоторых вариантах нового правительства и, прощаясь с Меркисом и Урбшисом, примирительно сказал: «Ну ладно, сегодня в Литву вылетит наш особый уполномоченный. С ним ваш президент и должен советоваться относительно формирования нового правительства».

Именно этим особым уполномоченным и был Владимир Деканозов. Пока шли переговоры в Москве, Красная Армия уже хлынула во все прибалтийские республики. Стоявшие в Прибалтике советские гарнизоны заранее обеспечили захват аэродромов, железнодорожных узлов, жизненно важных объектов в городах. Сопротивления практически не было. Так что, когда Деканозов прибыл в Литву, там уже в общих чертах все было закончено.

17 июня члены литовского правительства были распиханы по одиночным камерам Владимирской, Тамбовской и Саратовской тюрем. В соседних камерах находились члены правительств Эстонии и Латвии во главе со своими президентами. Уже 18 июня было официально объявлено, что новым премьер-министром Литвы назначен старый коминтерновец Палецкис, которого «фашистская банда Сметоны держала в концлагере с 1939 года». В тот же день были объявлены незаконными все политические партии, кроме коммунистической. Ответственный за Литву Деканозов стремительно шел впереди своих многоопытных коллег Жданова и Вышинского: с подобными мероприятиями Латвия и Эстония запаздывали по сравнению с Литвой дня на два-три. Зато там были захвачены президенты, а литовский – бежал.

Послы бывших Прибалтийских республик взывали к помощи Гитлера. Они обратились с нотами в Министерство иностранных дел Германии, выражая негодование, прося защиты, указывая на абсолютную незаконность действий Москвы. Однако в секретном протоколе к договору 1939 года ясно говорилось: «В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих прибалтийским государствам, западная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР».

Пока послы ждали ответа германского МИДа, по всей Прибалтике шли массовые аресты и расстрелы. Под тюрьмы реквизировались новые здания, главным образом костелы и церкви. Разворачивались пересыльные лагеря. Как всегда, главный удар наносился по национальной интеллигенции, духовенству, военнослужащим, по членам ведущих политических партий, по зажиточному крестьянству и, конечно, по молодежи, которую считали настроенной наиболее непримиримо.

Методика обезглавливания нации – основа социализма, отработанная на собственном народе, проверенная в Польше, дала, как и ожидалось, превосходные результаты, показав всему миру, как будет проводиться знаменитая мировая пролетарская революция. Уже 21 июля назначенные из Москвы новые прибалтийские правительства объявили свои республики «советскими и социалистическими» и обратились в Москву с просьбой принять их в состав СССР. Просьба была, естественно, немедленно удовлетворена. А между тем послы бывших прибалтийских республик все еще ждали ответа на свои призывы о помощи от Министерства иностранных дел Германии. Они получили долгожданный ответ 24 июля в виде меморандума германского МИДа, где говорилось:

«Сегодня я дружески вернул литовскому и латвийскому послам их ноты относительно включения их стран в состав СССР и в свое оправдание заявил, что мы можем принимать от посланников только те ноты, которые они представляют от имени своих правительств… Эстонский посланник тоже хотел вручить мне ноту. Я попросил его воздержаться от этого, указав вышеупомянутые причины…»

Первые страницы советских газет были заполнены сообщениями о «ликующих демонстрациях народа в Риге и Таллинне», о «радостной встрече частей Красной Армии в Таллинне», о «народных торжествах по случаю присоединения к СССР в Каунасе». А в это время по дорогам Прибалтики бесконечным потоком шли на запад советские войска, выходя к границам Восточной Пруссии. Операция «Гроза» началась, хотя никто из принимающих участие во вторжении не знал этого. Связь между столь поспешными действиями Сталина и катастрофой союзников на Западном фронте была столь очевидной, что уже 23 июня советское правительство сочло необходимым опубликовать весьма экстраординарное заявление, которым давало понять, что Советский Союз ничуть не волнуют немецкие успехи во Франции: «В связи с вводом советских войск в Прибалтийские государства, – говорилось в заявлении, – в западной прессе муссируются упорные слухи о 100 или 150 советских дивизиях, якобы сконцентрированных на советско-германской границе. Это, мол, происходит от озабоченности Советского Союза германскими военными успехами на Западе, что породило напряжение в советско-германских отношениях.

ТАСС уполномочен заявить, что все эти слухи – сплошная ложь. В Прибалтику введено всего только 18-20 советских дивизий, и они вовсе не сконцентрированы на германской границе, а рассредоточены по территории Прибалтийских государств. У СССР не было никакого намерения оказывать какое-либо «давление» на Германию, а все меры военного характера были предприняты только с единственной целью: обеспечить взаимопомощь между Советским Союзом и этими странами… За всеми этими слухами отчетливо видится попытка бросить тень на советско-германские отношения. Эти слухи порождены жалкими домыслами некоторых английских, американских, шведских и японских политиков…»

Войска продолжали валом валить через Прибалтику в сторону германской границы. В личном кинозале Сталина мелькают кадры кинохроники: колонны войск, марширующие по пыльным дорогам. Танки, броневики, обозы. Приземистый силуэт крейсера «Киров» на рейде Таллинна. Эсминцы и подводные лодки в Вентспилсе, Даугавпилсе и Либаве. Боевые самолеты, лихо идущие на посадку на захваченные аэродромы. Митинги. Политруки, выступающие перед эстонскими хуторянами. Полковые комиссары, что-то вещающие в полупустых цехах какого-то рижского завода. И, конечно, портреты Сталина и немножко Молотова. Лозунги на русском, литовском, латышом и эстонском языках. «Да здравствует великий Сталин!», «Да здравствует нерушимая дружба народов СССР!». Видимо, все эти кадры придали Станину столько храбрости, что он приказал послать немцам ноту, требующую в срок до 11 августа закрыть свои посольства в Каунасе, Риге и Таллинне, а к 1 сентября ликвидировать и все консульства на территории бывших Прибалтийских республик.

Гитлер почувствовал себя униженным, но сделать уже не мог ничего, кроме как закатить очередную истерику Риббентропу. Гитлер вообще пребывал в мрачнейшем настроении. Поводом для этого прежде всего послужила гибель во Франции от шальной пули одного из принцев – сыновей доживающего своей век в Голландии кайзера Вильгельма. По Германии немедленно пополз слух, что принц убит по приказу Гитлера, поскольку гестапо вскрыло крупный монархический заговор в армии. То, что его вооруженные силы по своему духу остались прусско-монархическими, Гитлер прекрасно знал, но к смерти принца не имел никакого отношения. Слухи расстроили его.

Всем казалось, что в Компьене, в старом вагоне маршала Фоша, при подписании капитуляции французов Гитлер был на вершине своего триумфа и пребывал в прекраснейшем расположении духа. Но это только казалось. Когда около трех часов дня 22 июня он прибыл в Компьен в сопровождении Геринга, Кейтеля, Браухича, Риббентропа и Гесса, первое, что бросилось ему в глаза, – это вделанная в асфальт старая мемориальная доска, на которой было выбито: «Здесь 11 ноября 1918 года была побеждена преступная гордость Германской империи, поверженной свободными людьми, которых они пыталась поработить».

Стоя под лучами июньского солнца, Гитлер и его свита молча читали надпись на мемориальной доске. Кровь бросилась Гитлеру в голову, его лицо исказилось от злости, ненависти, жажды мести и переживаемого триумфа. Он встал на плиту и демонстративно перед объективами кинокамер вытер об нее ноги. Но страшная, вызывающая надпись не давала покоя и все время стояла перед глазами. Он уже не рад был, что придумал провести всю эту церемонию именно в Компьене. Войдя в вагон и расположившись в том самом кресле, где 22 года назад восседал Фош, диктуя немцам условия капитуляции, Гитлер так и не смог вернуть себе хорошего настроения. Когда ввели французскую делегацию и Кейтель своим скрипучим голосом стал зачитывать им условия перемирия, Гитлер, не дослушав до конца, покинул вагон и уехал из Компьена.

Не радовал и друг – Муссолини. 10 июня он объявил войну Франции и Англии, но на Альпийском фронте, занимаемом итальянскими войсками, разыгрался редкостный фарс. В течение десяти дней после объявления войны итальянцы полностью бездействовали, ожидая, когда немцы подойдут к французской альпийской армии с тыла. Итальянцам пришлось резко указать, что одно номинальное участие в войне не даст им должного места за столом мирных переговоров. Перепуганный Муссолини приказал войскам перейти в наступление, откровенно заявив начальнику штаба: «Италии нужно несколько тысяч убитых, чтобы в качестве воюющей страны занять место за столом мирной конференции и предъявить свои требования Франции».

Дело чуть не закончилось катастрофой. Разбив итальянцев в пух и прах, французы перешли в контрнаступление и наверняка заняли бы добрую часть Северной Италии, если бы не вынуждены были капитулировать под стремительным натиском немецких войск.

Постоянно приходилось вспоминать мудрые слова Мольтке-младшего, сказанные им кайзеру перед началом первой мировой войны, когда в Берлине не могли с уверенностью сказать, на чьей стороне выступит Италия. «Ваше Величество, – цинично заметил начальник генштаба, – если они выступят на нашей стороне, то потребуется пять дивизий, чтобы им помочь, если против нас, то те же пять дивизий, чтобы их разбить. Так что принципиально этот вопрос не имеет никакого значения».

Не очень рассчитывая на итальянцев на суше, Гитлер все-таки надеялся, что они облегчат его тяжелое положение на море. Ничуть не бывало! Англичане продолжали вести себя в Средиземном море как дома.

Именно в этот момент пришло сообщение, что Сталин оккупировал Прибалтику, выйдя на границы Восточной Пруссии. Вслед за этим последовала резкая нота с требованием закрыть немецкие представительства в Прибалтике. Взбешенный Гитлер немедленно приказал закрыть советское посольство в Париже и отправить всех советских дипломатов в Виши. Не успел Гитлер прийти в себя от лихих действий Сталина в Прибалтике, как его ждал новый сюрприз. 23 июня 1940 года фон Шуленбург прислал в Берлин из Москвы телеграмму, в которой звучали панические нотки:

«Срочно! Молотов сделал мне сегодня следующее заявление. Разрешение бессарабского вопроса не терпит дальнейших отлагательств. Советское правительство все еще старается разрешить вопрос мирным путем, но оно намерено использовать силу, если румынское правительство отвергнет мирное соглашение. Советские притязания распространяются и на Буковину, в которой проживает украинское население…»

Еще в мае в Берлин стали приходить сведения об опасной концентрации советских войск на румынской границе. Немецкая разведка докладывала, что в Киеве на базе управления Киевским Особым военным округом тайно создано полевое управление Южного фронта. В состав этого фронта, кроме войск Киевского округа, вошли многие части Одесского военного округа. Командование этим секретным фронтом было возложено на командующего Киевским округом генерала Жукова. Разведке удалось добыть копию секретного приказа, поступившего из Киева в штаб 49-го стрелкового корпуса, сосредоточенного в районе Каменец-Подольска. В приказе ясно говорилось о предстоящем «воссоединении» Бессарабии и Северной Буковины. Выражая надежду, что дело обойдется мирным путем, командованию корпусом тем не менее предлагалось подготовиться к ведению боевых действий. Для этой цели проведены соответствующие командно-штабные учения.

Все это, в принципе, не было для немцев неожиданностью, ибо в секретном протоколе к договору от 23 августа 1939 года совершенно ясно говорилось:

«Касательно Юго-Восточной Европы советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона ясно заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях».

Историческая подоплека вопроса также была совершенно ясна. В былые времена Бессарабия принадлежала Российской Империи. В годы гражданской войны Красная Армия, пройдя через Бессарабию, сделала попытку вторгнуться с ходу на территорию румынского королевства, чтобы способствовать пролетарской революции в самой Румынии и оказать поддержку гибнущему режиму Бела Куна в Венгрии. Разбитая в авангардных боях, раздираемая народными восстаниями в тылу, Красная Армия вынуждена была откатиться на восток, оставив Бессарабию в румынских руках.

В последующие же годы шла нудная тяжба между Румынией и СССР. Дело в том, что в годы первой мировой войны правительство Румынии, не без оснований опасаясь оккупации страны кайзеровскими или австро-венгерскими войсками, имело глупость передать золотой запас королевства на хранение в Россию. Верная ленинскому принципу «грабь награбленное», советская сторона даже слушать ничего не хотела о возврате золота. Румыния заявила, что не отдаст Бессарабию. Ну и подавитесь – так суммарно реагировала Москва на доводы Бухареста, но глаз с Бессарабии не спускала, засылая туда свою агентуру, разлагая местное население сказками о социализме. Однако кровавый террор, бушевавший по соседству, террор, сопровождаемый страшным голодом, лучше всех московских агиток рассказывал бессарабским крестьянам о прелестях социализма.

Вопрос, касающийся Бессарабии, для немцев был ясен. Но при чем тут Буковина, которая России никогда не принадлежала. Это во-первых. А во-вторых, наличие советских войск на территории Буковины создавало прямую угрозу быстрого захвата нефтяных скважин Плоештинского бассейна, вся добыча которого шла в Германию, обеспечивая вместе с поставками из СССР 87% потребностей германских вооруженных сил в топливе.

Но что можно было сделать сейчас, когда вся армия находится на просторах Франции и сталинским аппетитам нечего противопоставить, кроме дипломатической перебранки, да и то стараясь выражаться как можно вежливее? 25 июня Риббентроп шлет срочную телеграмму в Москву Шуленбургу:

«Пожалуйста, посетите Молотова и заявите ему следующее:

1. Германия остается верной Московским соглашениям. Поэтому она не проявляет интереса к бессарабскому вопросу…

2. Претензии Советского правительства в отношении Буковины – нечто новое. Буковина была территорией австрийской короны и густо населена немцами. Судьба этих этнических немцев также чрезвычайно заботит Германию…

3. Полностью симпатизируя урегулированию бессарабского вопроса, имперское правительство вместе с тем надеется, что в соответствии с московскими соглашениями Советский Союз в сотрудничестве с румынским правительством сумеет решить этот вопрос мирным путем…»

Немцы были встревожены не на шутку. Организованная советской разведкой намеренная утечка информации давала им понять, что в случае, если Румыния окажет сопротивление, советская авиация нанесет мощный удар нефтяным приискам.

В тот же день Шуленбург, побывав у Молотова, телеграфирует в Берлин:

«Срочно!

Инструкцию выполнил, встречался с Молотовым сегодня в 9 часов вечера. Молотов выразил свою признательность за проявленное Германским правительством понимание и готовность поддержать требования Советского Союза. Молотов заявил, что советское правительство также желает мирного разрешения вопроса, но вновь подчеркнул тот факт, что вопрос крайне срочен и не терпит дальнейших отлагательств. Я указал Молотову, что отказ Советов от Буковины, которая никогда не принадлежала даже царской России, будет существенно способствовать мирному решению. Молотов возразил, сказав, что Буковина является последней недостающей частью единой Украины…»

Румынское правительство, хорошо осведомленное о том, как за его спиной договариваются два ненасытных хищника, взывало о помощи к одному из них – Гитлеру, явно предпочитая его Сталину. Несмотря на продолжающиеся еще бои во Франции, Гитлер отдает приказ о переброске нескольких пехотных и танковых дивизий на восток. Приказ, естественно, застревает где-то в штабе фельдмаршала Рундштедта, но реакция на него Сталина была мгновенной. В тот же день Шуленбурга снова срочно вызывают в Кремль.

Ранним утром 26 июня в Берлин летит очередная телеграмма:

«Очень срочно!

Молотов снова вызвал меня сегодня и заявил, что Советское правительство, основываясь на его (Молотова) вчерашней беседе со мной, решило ограничить свои притязания северной частью Буковины с городом Черновцы… Молотов добавил, что Советское правительство ожидает поддержки Германией этих советских требований. На мое заявление, что мирное разрешение вопроса могло бы быть достигнуто с большей легкостью, если бы Советское правительство вернуло бы Румынии золотой запас румынского национального банка, переданный в Москву на сохранение во время первой мировой войны, Молотов заявил, что об этом не может быть и речи, поскольку Румыния достаточно долго эксплуатировала Бессарабию…

Далее Молотов сообщил, что Советское правительство ожидает, что Германская империя безотлагательно посоветует румынскому правительству подчиниться советским требованиям, так как в противном случае война неизбежна ».

В ярости и бессильной злобе Гитлер комкает бумаги на своем столе. Тень Кремля слишком уж явственно падает на Европу, а он, втянутый в войну на Западе, бессилен что-либо предпринять. Он снова начинает осознавать размеры той гигантской ловушки, в которую его загнали. С одной стороны еще непобежденная Англия, с другой – друг Сталин, чьи намерения уже не вызывают сомнений.

Риббентроп пытается успокоить фюрера, напоминая, что все было предусмотрено московскими соглашениями. «Нет!» – орет в ответ Гитлер. – Ничего подобного не предусматривалось! Речь шла только о восточной Польше, а он уже стоит у ворот Восточной Пруссии и нацелился на Балканы. Я чувствую, что этот кремлевский негодяй понимает только язык силы! Можем ли мы перебросить в Румынию достаточно войск?» Нет, не можем. Сил нет, а русские намерены решить бессарабский вопрос в течение ближайших дней. Так во всяком случае Молотов заявил Шуленбургу. За несколько дней ничего не удастся перебросить и развернуть в Румынии.

Немцы наивно полагали, что у них еще есть несколько дней. Вскоре они убедились, что заданный Сталиным темп намного опережает их стратегические выкладки. Едва успев выпроводить Шуленбурга, Молотов в тот же день, 26 июня, вызвал к себе румынского посланника Г. Давидеску и сделал ему следующее заявление:

«В 1918 году Румыния, пользуясь военной слабостью России, насильственно отторгла от Советского Союза (России) часть его территории – Бессарабию…

Правительство СССР считает, что вопрос о возвращении Бессарабии органически связан с вопросом о передаче Советскому Союзу той части Буковины, население которой в своем громадном большинстве связано с Советской Украиной как общностью исторической судьбы, так и общностью языка и национального состава».

На размышление румынам было дано 12 часов. Утром 27 июня они должны были дать ответ. Огромная армия уже ревела моторами танков у восточных границ Румынии. Румынская армия ждала приказа, хотя оценивала свои шансы довольно трезво, зная, что первый удар с воздуха будет нанесен не по ним, а по нефтяным полям Плоешти.

Предъявив румынам ультиматум, Молотов немедленно сообщил об этом Шуленбургу. Шуленбург тут же телеграфировал Риббентропу. Прочитав телеграмму, Гитлер вздохнул и махнул рукой, а после ухода Риббентропа заметил своему начальнику штаба генералу Йодлю, что неплохо было бы разработать операцию по военному сокрушению Советского Союза. Йодль удивленно поднял брови и спросил фюрера, надо ли его слова рассматривать как приказ. Гитлер ничего не ответил и стал кормить зернышками свою любимую канарейку Сиси.

А между тем Риббентроп позвонил своему посланнику в Бухарест и дал ему следующее указание:

«Вам предписывается немедленно посетить министра иностранных дел (Румынии) и сообщить ему следующее:

«Советское правительство информировало нас о том, что оно требует от Румынского правительства передачи СССР Бессарабии и северной части Буковины. Во избежание войны между Румынией и Советским Союзом мы можем лишь посоветовать румынскому правительству уступить требованиям Советского Союза…»

Утром 27 июня румынский посланник в Москве Давидеску заявил о «готовности» его правительства начать с СССР переговоры по бессарабскому вопросу. Никаких переговоров, – отрезал Молотов, потребовав «ясного и точного ответа» – да или нет. Давидеску попробовал что-то говорить о Буковине, но вынужден был замолчать, когда ему показали документ, датированный еще ноябрем 1918 года, в котором говорилось, что «народное вече Буковины, отражая волю народа, решило присоединиться к Советской Украине». Зажатое между советскими ультиматумами и немецкими советами, правительство Румынии, осознав всю безвыходность своего положения, отдало приказ армии организованно отойти к новой границе, не оказывая сопротивления Красной Армии.

28 июня советские танковые и кавалерийские части хлынули через румынскую границу. Войска шли форсированным маршем. Агентурная разведка с тревогой докладывала, что чуть ли не все население Бессарабии и Буковины снялось с мест и бежит на Запад. Этого нельзя было допустить ни в коем случае, ибо кому нужна земля без рабов? На некоторых участках для перехвата беженцев были сброшены воздушные десанты, установившие контрольно-пропускные пункты на дорогах.

В разгар всех этих событий, когда перепуганный Гитлер метался по своему кабинету, со страхом глядя на карту, которая наглядно показывала, как Советский Союз, словно гигантский пресс, медленно, но верно вдавливается в Европу, явно нацеливаясь на Балканы, в Восточную Пруссию и в самое сердце Рейха, известия из Москвы продолжали поражать своей грозной последовательностью.

25 июня, в самый разгар румынского кризиса, пришло сообщение о неожиданном установлении дипломатических отношений между СССР и Югославией. В Белград отправился советский посол Плотников. Знакомые с методами работы советских посольств, немцы встревожились. В Югославии существовали сильные просоветские течения, готовые в любой момент открыть страну для армии Сталина. Генштаб получил приказ срочно разработать план оккупации Югославии, если возникнет необходимость. Но Сталин задал бешеный темп, реагировать на который было уже очень трудно, не вытащив армию из Франции.

26 июня в Москве опубликовывается Указ Президиума Верховного Совета СССР «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений».

Указом устанавливалась уголовная ответственность за прогул (опоздание на работу свыше 20 минут приравнивалось к прогулу) и самовольное оставление работы.

В секретных партдирективах, оформленных чуть позднее в качестве решения пленума ЦК, разъяснялось, что директора предприятий должны полностью использовать предоставленную им власть и не бояться насаждать дисциплину путем репрессий, не либеральничать с прогульщиками, а беспощадно отдавать их под суд.

Этот беспрецедентный для мирного времени указ красноречиво говорил о том, что Сталин откровенно переводил всю промышленность страны на военные рельсы, окончательно превращая «первую в мире страну социализма» в огромный концентрационный лагерь. Миллионы беспаспортных колхозников, прикрепленные к государственной земле, стали крепостными в результате проведения всеобщей коллективизации. Введение паспортной системы и прописка прикрепили всех остальных жителей страны к месту проживания. А новый указ прикрепил их к местам работы. И гигантская страна крепостных двухсотмиллионным хором пела: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!»

Для осуществления задуманного Сталиным мирового похода отсекалось, устранялось и безжалостно уничтожалось все, что посчитали ненужным для «последнего и решительного боя». Естественно, предметом особых забот была армия, нуждавшаяся, по вполне справедливому мнению Сталина, в коренной перестройке сверху донизу. И она началась без промедления, причем в лучших традициях той героической эпохи.

8 июня 1940 года новоиспеченный маршал Тимошенко обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) с запиской, в которой товарищу Сталину ставился мягкий упрек в том, что предусмотренные Уголовным кодексом наказания за воинские преступления из-за их непонятного либерализма «не способствуют укреплению дисциплины в Красной Армии». Например, дезертирами считаются те, кто самовольно покинул часть и отсутствовал в ней более шести суток. Маршал предлагал изменить этот срок до 6 часов.

11 июня Тимошенко издает еще один исторический приказ «О ликвидации безобразий и установлении строгого режима на гауптвахтах».

12 июня появляется его приказ о введении в Красной Армии дисциплинарных батальонов, что почти совпадает по времени с Указом Президиума Верховного Совета «Об уголовной ответственности за самовольные отлучки и дезертирство», предусматривающим направление военнослужащих срочной службы за самовольные отлучки в дисциплинарные батальоны на срок от 3 месяцев до 2 лет.

Из нового указа очень трудно понять, где кончается «самоволка» и начинается дезертирство, за которое положен расстрел. Все, как на «гражданке», где начальнику цеха предоставлено право решать, являлось ли опоздание на работу на полчаса прогулом (от года до пяти лет тюремного заключения), попыткой дезорганизовать производство (от десяти лет лагерей до расстрела), или экономическим саботажем с признаками терроризма (безусловный расстрел).

В дополнение к архипелагу ГУЛАГ по всей стране стали расцветать дисциплинарные батальоны.

В итоге всех этих мероприятий армия, затерроризированная особыми отделами НКВД, стала терроризировать сама себя изнутри. Отчаянные попытки любыми средствами укрепить дисциплину сопровождались серией многочисленных приказов, пытавшихся повысить крайне низкий уровень боевой подготовки.

Знаменитый приказ Тимошенко № 120 от 16 мая откровенно ставил задачу на войну: «Учить войска только тому, что нужно на войне, и только так, как делается на войне». Армия не знала покоя ни днем, ни ночью. Специальным приказом так называемые «учебные» часы, т.е. часы рабочего времени, были увеличены: в кавалерии – до 9 часов, в механизированных частях – до 10 часов, в пехоте – даже до 12 часов. Приказ требовал использовать не менее 30% «учебного времени» по ночам. Выходных практически не было, ибо все они отдавались кроссам, заплывам, забегам и т. п. Численность армии, перевалив уже за 4 миллиона, постоянно росла.

По уставу суточный переход с полной выкладкой составлял 40-45 километров. Однако весь план оккупации Европы строился на стремительном продвижении пехотных частей, что из-за низкой мобильности армии, вызванной катастрофической нехваткой не только автомобильного, но и гужевого транспорта, предполагалось осуществить на солдатских ногах. Поэтому стали повсеместно практиковаться стокилометровые марши. В дождь, грязь, под палящими лучами солнца по всей стране шли пехотные колонны. Санитарные машины и фуры ехали за ними, подбирая потерявших сознание. Вместо продовольственного пайка в ранцах солдат лежали кирпичи. Вместе с полной выкладкой солдаты, меняясь по очереди, несли огромные противотанковые ружья и тяжелые станковые пулеметы, а иногда и ящики с боезапасом. Вернувшиеся в расположение части падали замертво рядом со своими койками. Не было сил даже привести себя в порядок. Между тем, за опоздание из увольнения на 15 минут красноармейца отдавали под суд. Трибуналы свирепствовали. Резко возросло дезертирство и количество самоубийств. Цвело рукоприкладство, которого не знала даже армия Николая I.

Кипами лежат на столе у Сталина совершенно секретные, особой важности документы. С усидчивостью, привитой еще в семинарии, он вдумчиво прочитывает каждый из них, испещряя их своими замечаниями. Это Александр II как-то, не читая, подмахнул приказ о назначении митрополита Филарета командиром Гренадерского полка. Со Сталиным такого произойти не может. Все, что он пишет, он пишет сам или диктует Поскребышеву, не доверяя никаким референтам. Все документы читает внимательнейшим образом, иногда расставляя пропущенные запятые, что доставляет ему особенное удовольствие. Документы срочные, не терпящие отлагательства.

«Строго секретно. Особой важности. Об организации и численности Красной Армии».

Кажется, предусмотрено все. Карандаш бежит строчкам. Еще надо добавить пункт:

«Всего на сборы в этом году привлечь 766 000 человек, не считая проходящих учебные сборы в данное время в количестве 234 000 человек. Для обеспечения учебных сборов отпустить НКО 145 600 продовольственных годовых пайков».

Пришедших на сборы уже не отпустят из армии до 1946 года. Начался первый этап тайной мобилизации резервистов. Сборами она называется для немецкой разведки.

Следующие документы.

«Сов. секретно. Особой важности. О производстве танков Т-34 в 1940 г… Обязать Народного Комиссара Среднего Машиностроения т. Лихачева И.А. изготовить в 1940 году 600 танков Т-34…»

«Сов. секретно. Особой важности. Об увеличении выпуска самолетов и авиамоторов…»

«Сов. секретно. Об организации структуры Военно-воздушных сил Красной Армии…»

«Сов. секретно. Особой важности. НКО разрешить сформировать 23 новые стрелковые дивизии трехтысячного состава каждая. В соответствии с этим в Красной Армии иметь 200 дивизий…»

«Сов. секретно. Особой важности. О производстве танков KB… Утвердить план производства танков KB в количестве 1200 шт., в том числе по Кировскому заводу Наркомтяжмаша – 1000 шт. и по Челябинскому тракторному заводу Наркомсредмаша – 200 шт…»

«Сов. секретно. Особой важности. О программе военного кораблестроения.

В настоящее время в постройке:

на заводе № 402 в Молотовске – линкор «Советская Россия»,

на заводе № 194 в Ленинграде тяжелый крейсер «Кронштадт»,

на заводе № 200 в Николаеве тяжелый крейсер «Севастополь»,

на заводе № 198 в Николаеве линкор «Советская Украина»,

на заводе № 402 в Молотовске линкор «Советская Белоруссия»,

на заводе № 189 в Ленинграде линкор «Советский Союз»…»

«Обеспечить полностью программу 1940 г. по оснащению танков Т-34 дизелями, для чего увеличить выпуск моторов В-2 на заводе № 75 и изготовить до конца 1940 г. 2000 шт…»

«Довести выпуск боевых самолетов к 1941 г. до 20000 шт… Обязать НКАП выпускать истребители с дальностью не менее 1000 км на 0,9 максимальной скорости… Обязать директоров моторных и самолетных заводов НКАП… давать ежедневные сообщения ЦК ВКП(б) и Наркомату Авиационной промышленности…»