|
||||
|
ГЛАВА 5СВ. КОНСТАНТИН, ПЕРВЫЙ ХРИСТИАНСКИЙ ИМПЕРАТОР «ЗНАК СЕМНАДЦАТИ СТОЛЕТИЙ ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ»
БЛАГОРОДНЫЕ ПРЕДКИ И СТРАХИ НА РЕЙНЕ Константин, родившийся около 285 г в Наиссе (Ниш), близ современной Софии, уже рано исказил историю своей семьи, религию отца и свое происхождение. Констанций I Хлор начал свою карьеру как protector, императорский охранник, стал военным трибуном, преторианским префектом, в 293 г цезарем, а в 305 г императором западной части империи. Он был язычником, пусть даже, возможно, не фанатичным. Но Константин представлял его позднее как христианина, как «очень расположенного к Божьему слову» (Евсевий). Но вот отреагировал Констанций, правда, — единственный, — на эдикт своего соправителя Диоклетиана против христиан весьма lax.[93] Однако он приказал уволить христиан их армии, — по Евсевию, «никаким образом не воюя против нас», в любом случае он вообще чувствовал больше симпатии к Марсу, то есть богу войны, второму из старой троицы Юпитер — Марс — Квирин. И сам Лактанц сообщает о разрушении Констанцием церквей. И даже имеются дела о мучениках из Галлии, области его господства, что, конечно, немного может значить (стр. 171 и др). Насколько Константин находил компрометирующей веру отца, настолько же и его предков Констанций был иллириец низкого происхождения Языческие императоры таковое нередко признавали публично. Например, Веспасиан, «Mulio» (погонщик мулов), «темного происхождения и без какого-либо блеска предков» (Светоний), часто посещал место своего рождения, восстановил дом отца в первоначальном виде и всю свою жизнь пил в праздничные и торжественные дни из маленького серебряного бокала своей бабушки Тертуллы Константин, напротив, сочинил своему отцу (тем самым ставя клеймо узурпатора на своего соправителя) происхождение от императора Клавдия II Готика, известного победителя готов, что уже в 314 г, к легитимизации собственной диктатуры, было обозначено на монетах Историк церкви Евсевий тоже славит «исконную знатность». И мать Константина, св. Елена, тоже скоро выданная за британскую принцессу, была языческой трактирщицей (stabularia) с Балкан. С этой святой Констанций Хлор перед своим первым браком (с императрицей Феодорои) долгое время жил в конкубинате, потом в двоеженстве Греческо-римская верхушка называла Константина «отпрыском конкубината». Сам учитель церкви Амвросии пишет о Елене, что Христос «поднял ее к трону от навоза» (Но когда в 326 г епископ Евстафий из Антиохии во время «паломничества» в «Святую землю», высказался о ней соответствующим образом, Константин отправил его в ссылку, из которой он никогда не вернулся). Ведущие языческие семьи презирали Елену из-за ее происхождения, и будущая святая, «интриганствующая, авторитарная и совершенно бездумная» (Бенуа-Мешен), теперь, при поддержке христиан, делала все, чтобы отдалить Феодору от Константина, вытеснить ее со всей семьей из бокового крыла дворца и обеспечить трон своему собственному сыну. Вопреки христианской пропаганде, Константин был необычайно воинствен и не боялся, если это обещало выгоду, никаких преступлений и никаких жестокостей. Уже его отец, в качестве западного соправителя Диоклетиана имея резиденцию в Августа Тревероре (Трире), где его дворец занимал всю северо-восточную часть тогдашнего мирового города, вел войны почти непрерывно. Говорят, что он убил, взял в плен, увел, превратил в рабов тысячи франков, но христианской стороной изображается даже в XX веке как «милосердный и справедливый правитель» (Бильмейер). На протяжений всей своей жизни», как уверяет уже Евсевий, «исполненный «милосердия и благоволения», «всегда дружелюбный и добрый по отношению к каждому», он наносил тяжелые поражения на рейнском фронте, выступал против пиктов и скотов, одержал между 293 и 297 гг. многочисленные победы над узурпаторами Каравзием и Аллектом, у которых он отнял Британию. И сын Константин также, — долгое время практически в качестве заложника при Диоклетиане, — сопровождал последнего уже в походе в Египет, сражался под руководством Галерия против персов, сарматов, блеснул уже в единоборстве с «варварами» и дикими зверями, — хотя и не всегда по доброй воле, однако «рука Божья хранила молодого воина» (Лактанц). Когда Констанций I Хлор умер 25 июля 306 г в Евораке, нынешнем Йорке в Англии, после победы над пиктами, войска тотчас провозгласили юного Константина императором. Однако Галерий, фактически и формально теперь первый август внутри тетрархической системы, признал. Константина лишь цезарем. Его провозглашение было незаконным актом, которое нарушало порядок второй тетрархии, даже опасно расстраивало, провозглашение желанное, конечно, как знает епископ Евсевий, «уже давным-давно самому Богу, царю царей». Константину же представился, как пишет отец церкви Лактанц, «первый и важнейший случай» «снова разрешить христианам пользоваться своей религией. Это было его первое предписание, — восстановление святой религии». Владея теперь Британией и Галлией, он захватил в 310 г Испанию, не в последнюю очередь чтобы отрезать Рим от подвоза испанского зерна и голодной блокадой ожесточить против Максенция. Но прежде всего Константин вел бесчисленные пограничные войны, которые сделали его олицетворенным ужасом всего Рейна, — хотя, ну как отец, «по природе», говорит Евсевий, «дружелюбный и добрый, человеколюбивый как никто другой», поэтому ему Бог тоже «положил к ногам все возможные варварские племена». Уже «с самого начала» в его внешней политике «проявилась агрессивная черта», он обычно переносил войну на вражескую территорию контрударом» (Шаллкнехт). В 306 и 310 гг он нанес большие потери бруктерам, забрал их скот, сжег их деревни и бросил пленных в большом числе хищным зверям на арену. «И на бруктеров ты напал неожиданно; множество было убито», — ликует оратор на празднестве в Трире, с 293 г официальной императорской резиденции. «Кто из взятых в плен не мог стать солдатом из-за ненадежности, а из-за дикости не годился для раба, получал в наказание цирк, своим количеством они довели до изнеможения самих зверей». Даже для тогдашнего времени это было непривычно и ужасно. Молодой император утопил восстание в крови, разбил в 311 и 313 гг. (уже его отцом изрядно потрепанных) аллеманов, франков и велел бросить их королей Аскарика и Мерогаиса на растерзание голодным медведям при всеобщем обозрении (Язычники — франки щадили военопленных, а король аллеманов Эрок был инициатором провозглашения Константина императором в 306 г). Но Константин, бросив свои жертвы диким зверям на трирской арене (среди 71 известного амфитеатра античности — десятый по величине со своими 20 000 мест), встретил столь большую поддержку, что поднял это представление до постоянного мероприятия. В качестве «Франкских игр» оно стало ежегодной (с 14 по 20 июля) кульминацией сезона. (Вполне возможно, что «франкские» короли Аскарик и Мерогаис были в действительности бруктерами или тубантами). В то время как молодой правитель обживал с таким вкусом Трир, в Римской империи было еще три соимператора на западе Максенций, который правил из Рима Италией и Африкой, на востоке Максимин Дайа, который владел неевропейской частью империи (все провинции южнее Таура вместе с Египтом), а также Лициний, владевший дунайскими областями (Паннонией и Ратией). Однако Константин воспринимал других императоров как невыносимых и намеревался разрушить диоклетиановскую систему тетрархии, созданную для укрепления огромной империи. Он начал разрушать существующий «порядок» одной войной за другой и устранением одного соправителя за другим, и при этом крепить империю христианской церковью. Эта «революция» Константина привела к величайшему перевороту в истории христианства, она принесла новое господство христианского клира, сохранив, однако, старые, покоящиеся на войне и эксплуатации отношения. Это называлось начинающаяся «метафизическая мировая эпоха» (Тисс). ВОЙНА ПРОТИВ МАКСЕНЦИЯДля обеспечения своего фланга Константин вначале вступил в союз с владыкой Востока Лицинием, дождался смерти императора Галерия и потом внезапно напал, вопреки советам своего окружения, — из чистого «сочувствия задавленным жителям Рима» (Евсевий) — на своего соправителя на Западе Максенция, чье положение было подобно положению «обложенной дичи» (Гроог). Конечно, есть немало историков, которые пытаются в данном случае, как и часто, облегчить вину Константина Зеек, например, который охотно защищает агрессора, не только принципиально утверждает, что «непоколебимый полководец» «даже избегал все войны, которые ему не были навязаны», но и формулирует по отношению к Максенцию в особенности, что, как бы Константин ни стремился тоже избежать борьбы, «он, однако, уже давно предвидел ее приход и основательно к этому подготовился». О Максенций Зеек пишет «Хотя он задумал наступательную войну, главные силы своего войска он держал в Риме для защиты своей драгоценной персоны, а город обеспечил зерном на неизмеримое время» Фактически же названный Максенций располагал незначительными вооруженными силами, недостаточно подготовился к войне и как раз поэтому тоже не делал тайны из своего миролюбивого настроя. Напротив, Константин знал «лишь эту цель большего господства» (Фогг.), как раз цель универсальной монархии — «principatum totius orbis adfectans»[94] (Евтроп). Давно вооруженный, он обрушил настоящий пропагандистский шквал на «тиранию» Рима. И церковь скоро тоже задула в ту же трубу и превратила Максенция в настоящего дьявола. На самом деле Максенций (римский император в 306–312 гг.) приостановил преследование христиан, эдикт Галерия, который предоставил христианам определенную религиозную свободу, соблюдал с величайшей пунктуальностью, а в Риме и Африке даже с превышением. Епископ Оптат из Милева верно называет его освободителем церкви. Хотя он и сослал римского верховного пастыря Евсевия и его последователя Марцелла, но только из-за кровавого спора после неясных выборов, «чисто полицейская мера» (Циглер). Римская христианская община получила благодаря ему (и это было больше, чем предписывал эдикт и тем более достойно быть отмеченным, что, говорят, будто Максенций посягнул на имущество храма) конфискованное церковное добро (включая земельный участок), получила новые места захоронения, возможность беспрепятственного отправления божественной службы и свободные выборы епископов. Этой терпимой религиозной политике Максенций следовал и по отношению к африканским христианам Многие его благодеяния для клира позднее были как раз отнесены на счет Константина Максенций не был более нерадивым, чем другие владыки и особенно заботился о столице. С самого начала провозглашенный «conservator urbis sual»,[95] он никогда не покидал Рим и как никакой другой император лелеял городские римские традиции. Несмотря на свое короткое правление и во всех отношениях тяжелую ситуацию, он вел активное строительство, возвел в память сына цирк на Виа Аппия, огромный (разрушенный пожаром) двойной храм Венеры и богини Ромы, заложил «крупнейшее крытое строение» античной эпохи — «Базилики Константиниана», Константином лишь завершенной.[96] Как никакой другой император позднего времени, он заботился о развитии сети дорог, прежде всего в Риме, но и во всей Италии тоже, даже до края африканской пустыни. И наверняка он не был отвратительным тираном, каким его заклеймила клери кальнская пропаганда ненависти Правда, он требовал от крупных землевладельцев, вскоре — класса, очень близкого церкви, крупных налоговых поступлений, но был (не в последнюю очередь поэтому) долго любим народом. Это отношение к нему изменилось лишь вследствие недостаточных поставок зерна и голода, вызванных потерей Африки (из-за антиимператора) и Испании, которую Константин отнял у него еще в 310 г. Конечно, Максенций, который щадил столичное население, но сельских жителей обирал, добавил к прежнему налоговому бремени новое, однако добывались его деньги в первую очередь как раз там, где они имелись неограниченно При этом он, говорят, по отношению к безмерно богатым, но до сих пор щадимым крупным землевладельцам-сенаторам, которые должны были выплатить свой взнос в золоте, вынужден был применить силу и многих из них сослал, заключил в тюрьму и устранил без законного приговора. В действительности не известно ни одного единственного убитого Максенцием сенатора Более того, мы видим ведущих римских аристократов, которых коснулся «ужасный меч палача» (Зеек) при Константине. И как они прежде, вопреки всему, недостойно возвеличивали императора Максенция, так вскоре после этого возвеличивали императора Константина. Итак, хотя это неисторично, представлять войну Константина против Максенция как крестовый поход, как освобождение церкви от фанатичных тиранов, хотя сам Константин не может приписать своему противнику никакой вражды к христианам, и даже христианские источники свидетельствуют о терпимом поведении Максенция, клир скоро сделал из разбойничьего нападения род религиозной войны, а из Максенция истинное чудовище. Начинает уже Евсевий, который совершенно не может сказать, «какими злодеяниями этот человек во время своей тирании закабалил подданных» «Он предавался любому святотатству, не было ни одного безбожного и непочтительного поступка, которые он бы не совершил, и занимался прелюбодеяниями и растлением разного рода Все, граждане и служащие, высокие и низкие, боялись его и страдали от него тяжело во время кровавой жестокости тирана Число сенаторов, которых он казнил, так как домогался их состояния, совершенно не может быть подсчитано. Во множестве он убивал их то под одним предлогом, то под другим то беременных женщин вспарывают, то исследуют внутренности новорожденных детей чтоб изгнать демонов и предотвратить войну». Христианская историография. Клеветнический образ «безбожного тирана» христиане распространяли сразу после гибели императора, они полностью фальсифицировали его биографию. Они расписывали похоть властителя, который в действительности вел искренне семейную жизнь. Они сообщают об опозоренных им женщинах и девушках, о заключении их мужей и отцов в тюрьму, кровавых экзекуциях. Они фантазируют даже о его ярости против христиан. Короче, набрасывают как бы для всех последующих столетий искаженный портрет всеми ненавидимого, в равной мере трусливого и страшного деспота. Даже критические исследователи, вроде Шварца или Эрнста Штейна, оказались под его воздействием. И даже изданный регенсбургским епископом Бухбергером «Лексикон теологии и церкви» лапидарно сообщает об упомянутом в нескольких строчках Максенций. «Жестокий и необузданный тиран». Напротив, Грог в результате обстоятельной оценки императора показал, что Максенций, окруженный кругом врагами и долгое время находясь в стесненном положении, был настроен миролюбиво, не имел воинственной жилки, что он не рассматривал войну как самоцель, не посещал воинские учения, конечно, выбирал прекрасных полководцев, что его поведение по отношению к римской и карфагенской церквям ни в коем случае не было замашками тирана, а известно терпимостью, «похвальным соединением благожелательности и снисходительности с твердостью». Энергию его обнаруживали также страсть к строительству «достойного удивления великолепия» и руководство строго отрегулированным управленческим аппаратом «Насчет его мнимой жестокости традиция не может привести никаких конкретных фактов». Лишь когда Максенций потерял Африку и вскоре после этого Испанию, так что в Риме разразился ужасный голод, он потерял и любовь римского народа, о котором до того довольно усердно заботился. Но при нападении Константина все произошло, так сказать, «с Богом», даже с «Божьим воинством». Агрессор, который долго готовил войну, даже не скрываясь, перешел, не встретив сопротивления, в быстром марше Западные Альпы лишь, примерно, с четвертью своих вооруженных сил (возможно, от 25 000 до 30 000 пеших солдат и конников) «меньше, чем выводил на поле сражения Александр Великий», — ликует праздничный оратор Часть экспедиционного корпуса, которую уже сопровождали епископы, состояла из германцев, и быстрое продвижение в. Верхней Италии даже численно превосходящих агрессоров напутало самих офицеров Константина. Он захватил, «с верою в божественное содействие» (Евсевий), своим излюбленным молниеносным выпадом пограничную крепость Сегусио (Суса), выиграл (тем же самым божественным доверием и новой тактикой против тяжелой конницы врага) открытое сражение в поле близ Турина и другое, особенно кровавое, под Вероной, где убивали до глубокой ночи и где Максенций потерял своего лучшего полководца, преторианского префекта Помпейяна Рурика Константин заковал в кандалы гарнизон, взял сверх того важное пограничное укрепление Аквилейя и устремился к Риму 28 октября он стоял у моста Мильвий, нынешнего моста Молле. Но Максенций (часто обсуждаемая проблема) оставил крепостные стены и сразился в открытой битве в поле (Тибр был у него за спиной), причем основная масса его войска, конечно, сражалась вполсилы, однако преторианцы, не уступая, пали до последнего Вместе с множеством своих солдат он утонул в реке — «соответственно божественному пророчеству «Они ушли в глубокие воды, как свинец» (Евсевий). Или, как уверен Лактанц «Рука Бога властвовала над полем битвы». В победе, которую во всей истории церкви оценивают как поворот к христианской империи, Константину помогли германские части, прежде всего auxilium (наемный контингент) cornuti (украшенных рогом), что имело решающее значение; видимо, из признательности он ввел их щитовой знак в римское войско. Отцы церкви проводят (с античным христианским искусством) параллели, начиная с гибели египтян в Красном море и даже дамасского видения Павла, с всемирно-исторической бойней (фреской Рафаэля, так сказать, увековеченной) и обозначают ее как непосредственное божественное предназначение «нового Моисея». Серебряная медаль Тицина (315 г.) изображает его триумф на мосту Мильвий как веление христианского Бога «самое раннее всемирно-официальное подтверждение христианизации Константином мировой мысли» (Альфельди). И Евсевий и Лактанц делают эту победу, с помощью противоречащих друг другу легенд (это называется, «благочестивая» ложь), победой своей религии над старой. Тем самым они обосновывают в христианстве совершенно новую, через Каролингов, Отгонов, вплоть до Первой и Второй мировых войн буквально разрушительно воздействующую политике — воинствующую религиозность, так называемую имперскую идеологию. В действительности побежденный Максенций, отца которого Константин убил уже за два года до этого, с самого начала относился к христианам терпимо, покровительствовал им, а с другой стороны, его противник почитал также галльского Аполлона, до 310 г — Геркулеса. С тех пор и еще долго непобедимый солнечный бог появлялся на монетах Константина, позднее — Юпитер Сохраняющий и Марс Sol Invictus[97] официально держался даже дольше всех и сыграл свою роль даже при введении Sonntags,[98] дня этого Солнца, тем самым юдофобствующий император явно заменил Sabbat христианским господним днем. Но еще в последние годы своей жизни Константин допустил изготовление статуи из порфира в виде Гелиоса, более того, еще за день до своей смерти настрого наказал в законе, «что языческие священники навсегда должны быть свободными от всех низких повинностей». Так как он сам придерживался мнения, что Бог, которому он молился, никогда не менялся. В Риме Максенций был извлечен из ила, отрубленная голова была забросана во время триумфального марша камнями, дерьмом, донесена до Африки, наконец, сын побежденного и его политические сторонники были заколоты, весь дом Максенция был истреблен. «Ты явил больше кротости, чем было прошено», — величает Константина праздничный оратор. «Какое счастье царит в Риме по поводу этой прекрасной победы». Но Константин пришел также и со словом освобождения; скоро он фигурировал также — в камне и на монетах — как «Освободитель города» (Liberaton arbis), как «Восстановитель общественной свободы» и «лучший император» (restitutor publicae libertatis, optimus princeps), — фактически он принес «освобождение» от всякой политической власти. ПЕРВАЯ ПРИВИЛЕГИЯ ХРИСТИАНСКОГО ДУХОВЕНСТВАОт языческой жертвы Юпитеру Капитолийскому победитель отказался 29 октября, христианских священников он вызвал сразу после битвы, в Италии и Африке христиан было еще больше, чем в Галлии. А в Риме, где сенат построил ему до сих пор стоящую близ Колизея триумфальную арку, ой, вероятно, уже тогда подарил епископу Мильтиаду domus Фаусты рядом с ее поместьем, императорский дворец, когда-то принадлежавший семье Латерани, потом его второй жене Фаусте как наследство от ее отца Максимиана. Но так как Фауста не была христианкой, Константин передал Латеран, пожалуй, сразу после ее убийства. Во всяком случае, римский первосвященник благодаря этому заметно улучшил свою резиденцию До 1308 г здание оставалось папским жилищем. Далее владыка дает епископам распоряжение о расширении их церквей или строительстве новых, при этом он оказал «богатую поддержку из своих средств» (Евсевий). В Африке, благодаря победе теперь подчиненной ему, он в 312–313 гг. возвращает церкви ее конфискованное имущество, даже если оно в это время принадлежало частным лицам. Он строго наказал Анилину, проконсулу, позаботиться о том, чтобы это имущество «граждан и других персон сады и дома и все» церкви «было возвращено без исключения и как можно быстрее». Кроме того, Константин поддержал высшее духовенство деньгами. Карфаген получает для «законной и святой католической церкви» единовременно многие сотни тысяч марок. Император сам после взятия Рима сообщил епископу Цецилию, что он поручил Урсу, «высокоавторитетному финансовому управителю Африки», «чтобы он распорядился по твоему требованию о выплате 3000 фоллиев». Денежные средства (один фоллий составлял около 100 марок) по спискам получателей, определенных одним из придворных епископов, Госием из Кордовы, церковно-политическим и лично приближенным советником Константина, должны были направляться епископам. При необходимости могли последовать новые (для государственной казны очень обременительные) взносы. Ибо Константин соблазняет верховного пастыря Карфагена (который мог стойко держаться против раскольников-донатистов только благодаря мощной поддержке Константина, особенно Рима, — при условии, конечно, что он отрекается от сакраментальной теологии св. Киприана) «Если же ты заметишь, что денежных средств вам всем недостаточно, ты можешь сумму, которую сочтешь необходимой, без сомнений потребовать у Гераклида, нашего государственного адвоката». И уже в 313 г. проходит синод в Риме, — конечно, не в папском, а в императорском дворце. Проконсул же Африки Анилин настойчиво обратил внимание владыки на то, что «государство» ожидают «большие опасности», если пренебречь «высочайшим почтением к священной, небесной власти», поэтому было бы необходимо также, чтобы те, «кто посвящает свою службу этой святой религии и имеет обыкновение называть себя клириками, остались раз и навсегда полностью свободными от несения всякой государственной службы». Тем самым христианский клир был признан привилегированным сословием. Щедрый завоеватель, который с тех пор как «защитник (famulus) Бога» почувствовал себя наделенным особой миссией, имел теперь перед собой лишь двух властителей Востока, — Максимина Дайа с резиденцией в Антиохии и Лициния со столицей в Сердике. ВОЙНА ПРОТИВ МАКСИМИНА ДАЙАМаксимин Дайа (римский император в 309–313 гг), преемник Галерия, был при Диоклетиане суровым преследователем христиан в областях своего господства — Ближнем Востоке и Египте. Однако после эдикта Галерия о терпимости, опубликованного 30 апреля 311 г (стр. 175), Максимин пошел на уступки, сдержанно, конечно, неохотно. Однако и при нем решающий поворот к терпимости по отношению к христианам был «налицо без ограничений» (Кастритий), и, как доказано, неверно утверждение Евсевия, что Максимин Дайа утаил эдикт Галерия о терпимости и позаботился о том, «чтобы о нем не узнали в ему подчиненных областях». Напротив, истинно, что епископ Евсевий утаил имя Максимина в своей копии эдикта. Конечно, Максимин (что формально не было необычным) опубликовал его неполно и, пожалуй, лишь под давлением своих соправителей, а также армянской войны, в которую был вовлечен. Но вообще этот император вновь укрепил язычество единой церковной политикой и вел антихристианскую пропаганду, чуть ли не сделал обязательным чтением в школах фальшивые «Пилатовские акты». И на просьбы властей Никомедии, Тира и других мест выслать христиан из городов Максимин откликался, — «если они упорствовали в своем проклятом безумии», и обещал в награду за «богоугодное стремление» заявителей «неизменную предупредительность». Согласно Евсевию и Лактанцу, государь сам инспирировал антихристианские петиции городов, что, однако, хотя и в его духе, очевидно, не соответствует истине. И все-таки, утверждает Евсевий, император Максимин превосходил в низости «самого безбожного человека и самого свирепого врага благочестия». Он был «врагом благородных и противником всего доброго», выжимал «несказанные суммы денег», заносился в «своем высокомерии до безумства», предавался пьянству до потери сознания, кроме того «никем не был превзойден в обжорстве и распутстве», «не мог проехать ни одного города, не лишив женщину чести и не совратив девушку» и так далее в знакомом стиле. Естественно, Максимин Дайа совершал преступления не безнаказанно «Отец церковной истории», даже «отец всемирной истории» (Эрхард) не устает сообщать об актах мести возлюбленного Бога «Обычные дожди и ливни больше не выпадали зимой в привычном количестве. Неожиданный голод к тому же чума и как дополнение еще другие болезни так что множество мужчин, женщин и детей ослепло». Этого недостаточно — мы знаем «заботу» Бога о ближних уже из еврейской истории (гл. I) ко всему подошла еще война в Армении Короче, битвы, голод, чума, болезни, ливни, люди бродили «как призраки», их трупы заполняли переулки и площади, «даже пожирались собаками». И все это не что иное как ответ небес на «дерзкую заносчивость тирана по отношению к Богу», «и за решения городов против нас». Как многие апологеты, епископ Евсевий одержим стремлением оклеветать без зазрения совести все враждебное христианам — «благочестивым» преувеличением или ложью. Например. Максимин Дайа побудил антиохийцев «упрашивать себя, как об особой милости от него, ни в коем случае не разрешать, чтобы христианин жил в их городе». Или император не объявил эдикта Галерия. Или контролер городских финансов, Феотекн, «свел в могилу бесчисленное число людей». На самом деле мучениками стали тогда лишь немногие христиане, Евсевий сам знает поименно лишь троих — и Якоб Буркхард знал, конечно, почему он назвал «отца церковной истории» не только «отвратительнейшим из всех панегиристов», но также «первым исключительно недобросовестным историографом древности». Лактанц, конечно, ни на йоту не честнее. И по его именно словам император Максимин, который иногда (из нерасположения к Галерию) даже прекращал преследования христиан на территории своего господства (между июлем и ноябрем 309 г), был «гнусным чудовищем», его расточительность — «безмерна», его распутство таково, что «ни один предшественник не был равен» ему «Евнухи и сводники шныряли всюду Где бы ни обнаруживалось благородное лицо, отец и супруг должны были отступить». И если бы попал ему «Христос в руки он велел бы тайно утопить его в море». И этот тон стал определяющим для диффамации императора до наших дней, так что, оставляя в стороне одиночные попытки реабилитации (Штейном, А. Пиганьолом), даже современные историки почти единодушно предают проклятию «zelots du pagamsme».[99] В действительности Максимиан Дайа ни в коем случае не был неспособным правителем. Ему доставало интеллекта и для управления, и для литературы и искусства, которые он, несмотря на невысокое происхождение и образованность, поощрял. И его преследование христиан, — впрочем, достаточно «умеренное», — как заключает новейшее и основательнейшее исследование об этом правителе, «имело своей причиной требования местных инстанций, которые были обусловлены экономически и которые император из разумных оснований не мог игнорировать» (Кастриций). Так как практика христианства особенно угрожала хозяйственному благополучию городов, от которых монарх сильно зависел. Определенные религиозные размышления не были чужды Максимину, как показывает сам рескрипт, которым он отвечает на городской запрос «Вы (язычники) может видеть страны обширных равнин, как они цветут, как их колосья колышутся, и луга, которые благотворный дождь украшает травами и цветами, воздух, который снова стал кротким и совсем тихим Все должны радоваться, что благодаря нашему смирению и почтению, нашим жертвам власть столь могущественного и сильного Марса смягчилась, и должны радоваться светлому миру, который вы в безопасности так вкушаете, и покою». С миром, конечно, было что-то неладно. Об этом позаботились Константин и Лициний, однажды «пробужденные царем царей, Богом Всевышним и Спасителем, двое богоугодных мужей против двух безбожнейших тиранов». После устранения одного из последних, Максенция, Константин возобновил в феврале 313 г в Милане пакт с Лицинием и отдал ему, для укрепления союза, свою сестру Констанцию в жены Оба императора признали в конституции, так называемом Миланском эдикте, христианство как правовой субъект и провозгласили полную свободу религий в Римской империи при особом отношении к христианам. После нанесения поражения Максимину они должны были проявлять терпимость и на Востоке, каждый культ теперь считался так-таки законным как и другой Максимин, разрешивший строить храмы во всех городах и восстанавливать разрушенные, включивший ревностнейших языческих священников даже в личную охрану, ясно видел, что на него надвигается Суровой зимой 312–313 гг., во время отсутствия Лициния в Сирии, он вторгся в эту область, взял Византию и Гераклею и столкнулся 30 апреля 313 г на «Campus Serenus»[100] близ Тсилара, с противником, который предпринял военный поход уже под христианскими девизами, для отца церкви Лактанца уже настоящая религиозная война, но и для Иоганна Геффкена «первая действительно религиозная война мира» Лициний, которому в ночь перед этим явился «Божий ангел», отрядил назавтра воинство к молитве, его мясники подняли «руки в небо», трижды вскричали к Богу — «и теперь, с сердцем, исполненным мужества, они снова надели шлемы и подняли щиты». Никакого чуда, что теперь «такая масса солдат скошена меньшим войском», «повержено чудовищное количество» Религия любви с воинственной окраской. Правда, сам Максимин, переодевшись рабом, смог спастись поспешным бегством в Никомедию, а оттуда с близкими через Таврские горы в Киликию. Однако еще в том же году он умер, в Тарсе, возможно, покончив с собой или от болезни, когда войска Лициния уже продвинулись к городу по воде и суше. Евсевий при этом приводит две друг другу противоречащих истории, но вновь, растягивая наслаждение, живописует конец Максимина, «пожираемого невидимым, посланным Богом огнем» Лактанц даже утверждает, что Максимин, «четыре дня, охваченный безумием, хватал землю руками и глотал ее с алчностью. Когда же после долгих и страшных мучений он ударился головой о стену, глаза выскочили у него из орбит. Только теперь, когда он потерял зрение, он узрел Бога, восседающего с диаконами в белых одеждах для суда над ним признал он Христа, непрестанно молясь и умоляя пощадить его». Однако теперь впервые во всей Римской империи победила «Благая весть»,[101] и «оставшиеся враги богобоязненности», как пишет Евсевий, приверженцы Максимина Дайа, «были убиты все до единого после длинной цепи пыток», «прежде всего те», радуется епископ, «которые, чтобы втереться ему в доверие, в высокомерном ослеплении свирепствовали против нашей религии» Лициний действительно подтвердил, пишет Эдуард Швартц, «свою симпатию к церкви по сути тем, что устроил языческому окружению Максимина ужасную, приветствуемую триумфальными криками христиан кровавую баню. Кто еще был жив из жен и детей прежних императоров или цезарей, теперь умер Среди прочих был убит сын тоже убитого в 307 г. императора Севера Севериан; убит сын императора Галерия Кандидий, — умирая, отец некогда доверил его попечению Лициния, были убиты даже (и жесточайше) Приска и Валерия, жена и дочь Диоклетиана, вместе с детьми, несмотря на просьбы седовласого, давно добровольно отрекшегося от престола и в том же самом году умершего государя Были убиты жена Максимина Дайа и его дети, восьмилетний сын, семилетняя дочь, невеста Кандидия. А «также те, кто до того хвалился родством с тираном разделил при крайнем позоре ту же самую судьбу», короче, вся семья была устранена, «безбожники искоренены» (Евсевий). Да, «все безбожники», ликует и Лактанц, «получили на истинном и справедливом суде Бога заслуженную плату за свои деяния», низвергнутыми увидел их мир, так «что от них не осталось ни ствола, ни корня». ВОЙНА ПРОТИВ ЛИЦИНИЯДва императора исчезли, «два богоугодных мужа», по Евсевию, еще остались «Памятуя об оказанных им Богом благодеяниях, прежде всего они очистили (!) мир от вражды к Богу» Всегда важнейшее дело на Земле. И действительно, в 316 г (хорошо, не в 314 г) Константин пошел войной против Лициния на Балканах ведь ему, как выразился он сам, «высшее божество своим небесным повелением доверило управление всеми земными вещами» 8-го октября близ Кивале на Саве произошла битва, в которой Константин, «сияющий образец христианства» (католик Штокмейер), уничтожил более 20 000 своих врагов. Затем под Филиппополем последовала самая страшная резня того времени, которая, однако, закончилась вничью. Все же Константин отнял у шурина почти все европейские провинции (сегодняшние Венгрию, Болгарию, Румынию, Далмацию, Македонию и Грецию), вновь достиг соглашения с ним, который теперь не был больше «богоугодным», а «злобным врагом» (Евсевий), десятилетие вооружался, одновременно бил в барабан во имя христианства (на Востоке, например, в Малой Азии, уже были регионы, где христиане составляли почти половину населения) и десятилетие спустя добился окончательного решения. «Спаситель и благодетель» подготовил решающую битву религиозно — политическими акциями, в том числе в стране дьявола, где многие христиане стали на сторону Константина, ославили Лициния как «всеобщего врага цивилизованного мира», блокировали его союзом с армянами, которые уже были христианами (глава 6), и провел войну уже как крестовый поход, как «религиозную войну» (католик Францен), «certainly as a war of religion»[102] (KTXP Эрхард) с военными священниками, лабарумом,[103] инициалами Христа, походным символом лейбгвардии, и вообще «полными высокого воодушевления» (Евсевий). На другой стороне (где Лициний возвращает к жизни язычество и борется с церковью, запрещая синоды, увольняя христиан из армии и государственной службы, препятствуя богослужению штрафами и разрушениями) страховали себя изречениями оракулов и жертвоприношениями, изображения богов маршировали теперь против крестного знамени, против «чужого бога» и его «постыдных знаков». В действительности речь шла о единовластии, монархии. Непривычно огромная воинская масса — даже границы оголены — двигалась летом 324 г. навстречу друг другу как утверждают 130 000 человек и 200 кораблей, равно как более 2000 транспортов на стороне Константина, 165 000 человек (в числе которых сильный готский контингент, предводительствуемый князем Аликой) и 350 кораблей на стороне Лициния, что предполагало сильное разграбление всей империи. 3 июля при Адрианополе была разбита армия Лициния, под Геллеспонтом его флот, а 18 сентября он проиграл и последний и тяжелейший раунд при Хризополисе (Скутари), как раз напротив Золотого Рога, уже на азиатском берегу Босфора. Совершенно очевидно приговор неба. Ведь не только Константин снова молился, «свято и чисто», но и его войско, трижды подряд, как было настойчиво рекомендовано, и с громкими возгласами «Единый Бог, тебя мы признаем Царь Господь, в тебя мы верим! Помощник в беде, к тебе мы взываем! С твоей помощью мы надеемся на победу и разобьем врага божественной силой». 40 000 трупов покрыли вскоре после этого поле. Потом, под водительством семнадцатилетнего Криспа, протаранили вражеский флот, остатки которого ураган чудесным образом разбил о крутые берега Галлиполи, 130 кораблей и 5000 матросов пошли на дно. (Однако даже в 1959 г католический теолог Штокмейер комментирует константиновские побоища так «Следовать этому великому образцу стремился каждый христианский император, любой также может на него ссылаться, чтобы дать государям наглядный идеал». У Лициния после Хризополиса осталось едва ли 30 000 человек. По просьбе Констанции Константин клятвенно обещал ему жизнь, год спустя он велел удавить его в Фессалониках (Салониках), где тот, как говорили, подготавливал заговор с готами, а также его генералиссимуса Мартиниана. Вообще теперь во всех городах Востока были убиты многие знатные приверженцы Лициния, по суду и без него. После более чем десятилетия гражданской войны, исключительно наступательных войн Константина этот «победоносный полководец всех народов» велел титуловать себя «руководитель всего мира», а христианство окончательно победило в Римской империи. Когда позиция Константина была неясной, Лициний казался защитником Христа, Евсевий, естественно, льстил Лицинию. Знаменитый епископ, который позднейшие издания своего труда переиначивал не только согласно «своим соответствующим познаниям», но и согласно своему «политическому расчету» (Фогт), осыпал в ту пору Лициния угодливыми похвалами. После того как оба императора заключили союз, Евсевий и Лактанц оценивали обоих также как избранников Бога, «оба отмечены умом и богобоязнью», это были «два богоугодных мужа», с помощью которых ныне Бог очистил «весь мир» «от всех безбожников и падших людей». Признавал также Евсевий за Лицинием и то, что он «постоянно» действовал в пользу христиан, — законами, почитанием епископов, денежными дарами. Поэтому появилась и его голова, как Константинова, на монетах с «nimbus», сиянием святости — символом их внутреннего божественного просветления. Но когда Лициний стал противником Константина, «отцы» скорректировали свои тексты и предали Лициния проклятью. Более того Евсевий вычеркивает в дальнейших изданиях своей церковной истории целые куски о нем. Только что еще «а paragon of virtue and piety,[104] Лициний становится теперь «а monster of depravity and lust»[105] (Барнес), «бесстыдным», «безбожником», «ненавидящим Бога человеком», «беззаконнейшим человеком», «человеконенавистником». Он в силу «врожденной злобности поражен ужасной слепотой», «стал добычей без умия», «непомерности жестокости» Каждому, кто вновь поступит к нему на службу, Нисский собор угрожает отречением от церкви. Насколько жестоким мог быть Лициний, показала уже кровавая расправа над императорскими семьями, по поводу чего отцы церкви, конечно же, ликовали (стр. 197 и след.). Говорили, что совершенно невинные философы стали его жертвой. Однако он вообще был врагом высшего образования, особенно правовых наук, «этой заразной чумы государства», как он сказал. С другой стороны, он пошел христианству навстречу (несмотря на его широкое распространение на Востоке не так далеко, как Константин. И уж совсем не думал он о том, чтобы наделить церковь государственными функциями. В дальнейшем он проявил себя лучше в области управления и хозяйственной политики. Он ограничил придворный штат, расходы, траты и жестко атаковал владельцев больших состояний Одновременно он пытался, будучи связанным происхождением с крестьянством, помочь этому сильно обобранному сословию. Но всехристианнейший император и быстро богатевшая ecclesia[106] действовали совсем по-другому, а их глашатаи к тому же различали человечество в добре и зле, — хорошо знакомая по Старому, Новому Завету, а также нехристианским частям света схема, которая соответствовала исторической теологии самого Константина. Это осталось, особенно по отношению к натравливаемым друг против друга коллективам, церковной практикой, никогда не прерывавшейся до сегодняшнего дня, когда мир, вновь расколотый на Восток и Запад, вновь слышит из уст своих вожаков многое такое, что не так уж отличается от давнишней стратегии оболванивания Дьяволом становился в свое время всякий, кто боролся с церковью и христианством, многие императоры предконстантиновской эры, потом и Максенций, Максимин Дайа, наконец Лициний, — в то время как на собственной стороне фигурирует «всемудрейший и богоугодный вождь», «всемилостивый император», который даже оказывал дьяволу «знаки искреннего благоволения», удостоил «высшего родства», приобщения «к коренной знати и императорской крови» (ср. стр. 185 и след.). Однако мракобес отплатил за это злом «подлостью безбожной тирании», «безбожной и ужасной войной», «не взирая на клятвы, кровь и договоры» Естественно, напрасно, ведь сам Бог «был другом Константина и оплотом и защитником», так что он избежал «коварных ударов нечестивого», чтобы появиться на арене и поле боя истории, «как из глубокого мрака и темнейшей ночи яркий свет и освободитель одновременно», чтобы он, «благодетель» и «защитник добра», «превосходный государь», «спаситель», «добился как заслуженной платы за свое благочестие триумфа и победы над безбожными» и лишь «благодаря устранению некоторых (!) злодеев так быстро» (мог «спасти (!) большую часть человечества». Лициний лежал «пораженный на земле. Но Константин, могущественнейший победитель, отмеченный всегдашней добродетелью богобоязни, вместе со своим сыном Криспом, бо-юугодным императором, который во всем был подобен отцу, взял во владение принадлежавший ему Восток У людей был отнят всякий страх перед теми, кто их недавно притеснял. В блеске и великолепии встретили они торжественные дни. Все было наполнено светом. РАСТУЩИЕ ЛЬГОТЫ КАТОЛИЧЕСКОГО КЛИРАРай теперь начался явно на Земле, во всяком случае для «придворного епископа» Константина и католической иерархии, которая по отношению к императору вела себя так же раболепно, как писал Евсевий — «в тоне псалмиста, когда он говорит о Боге» (Кюнер). Конечно, ликовали тогда и все другие — Амвросий, Хризостом, Иероним, Кирилл Александрийский Основания у них были достаточные. Не только потому, что христианство превратилось из угнетенной в признанную, затребованную религию, но и потому еще, что как раз католическая церковь и ее прелаты обретали все больше, все большие привилегии, становились могущественными и богатыми. Доказательства милостей Константина не ограничивались именно таковыми после победы 312 г на Мильвиском мосту (стр. 191 и след.) и не только Риму, где Liber pontificalis, официальная папская Библия придавала «импозантный облик быстро расцветающему богатству римских церквей» (Каспар). Ибо эти церкви, — Латеранская базилика, Св. Петра, Св. Павла, — имеют теперь земельные владения не только в городском регионе, но также в южной Италии и Сицилии. Император завещал клиру имущество в Сирии, Египте, в Тарсе, Антиохии, Александрии и других городах, причем в дар на Востоке кроме денег приносили также драгоценные заморские товары, редкую бакалею, пряности, которые с прибылью доставлялись в Рим. Так формировался фундамент пресловутого «Patrimonium Patri,[107] с которым мы будем иметь дело еще часто. Константин велел также «Богом данные книги размножить и распространить в роскошном издании». Но прежде всего он построил, и при том опять же «самые роскошные, даже за счет императорских сокровищ», монументальные базилики только в Риме. Он щедро украсил их золотом и серебром и принес им в дар, еще «более щедро, земельные владения — в Италии, Африке, на Крите, в Галлии, он ежегодно «отстегивал» одной единственной церкви более 14 000 солиди[108] больше 200 фунтов золота. Позднее Константин подарил только римской церкви свыше тонны золота и почти десять тонн серебра. Крупнейший и в финансовом отношении лучше всего обеспеченный «Божий дом», базилика Константина, был обязан своим положением милитаристским потребностям и многозначительно сооружен на фундаменте казармы, бывшего убежища equitas singulares imperatoris конной гвардии. Эту «базилику Константина» начал строить уже не кто иной как Максенций (стр. 182). Константин, — в это время слово «церковь» (на греческом и на латинском) в равной мере относилось и к церковной общине и к церковной постройке, но последнюю часто именовали также «храмом» (templum), redes и проч., -Константин основал потом церкви в Остии, Альбе, Неаполе, а также в Малой Азии и в Палестине, и они должны были быть, пишет он Евсевию, «достойны нашей любви к великолепию», благодарности за победу. Многие из них были построены после разрушения существовавших языческих храмов и финансировались, по требованию, гражданскими и военными властями. «Он дал указание наместникам восточных провинций одаривать обильно, в избытке», — сообщает Евсевий. Он радует епископа Макария из Иерусалима, «что не только появилась базилика прекраснее, чем все, которые где-нибудь имеются, но и прежняя стала такой, что эта постройка превосходит во всех отношениях самые прекрасные сооружения в любом городе». После низвержения Лициния он легально распоряжается — утроить для захваченных областей «молитвенные дома выше а Божьи церкви шире и длиннее, не экономить на дарах и деньгах, а самим оплачивать строительство из имперской казны». Он приказывает обращать внимание на то, чтобы «проявляли всяческую заботливость», чтобы существующие церкви реставрировали, делали больше или строили новые «Что необходимо для этого, ты должен сам, а через твое посредство и остальной епископат потребовать от главнокомандующего или провинциального наместника». Но все эти церкви, — в Риме базилика Петра и многие другие, в Иерусалиме церковь Гроба Господня, та, которая освящена в присутствии Константина и по помпе должна была превзойти все церкви мира, в Вифлееме церковь Рождества, в Константинополе церкви, посвященные апостолам и миру (Ирине), «Большая церковь» в Антиохии, церкви в Тире, Никомедии, — все эти церкви, сооруженные «с богатой и действительно императорской пышностью», украшенные «очень многими, неописуемо прекрасными дарами из золота, серебра, драгоценных камней», требовали гигантских сумм. И тем больше, когда владыка требовал возводить их «лишь из богатых и благородных материалов», «в расточительной щедрости не обращая внимания на стоимость». И тем более, когда другие члены его дома вступали буквально в соревнование с ним в строительстве церквей, — особенно его мать Елена. Придворный историк Евсевий не устает превозносить почти неисчерпаемый рог изобилия императорских даров. «Однако посмотрим, как церкви вновь поднялись с земли на неизмеримую высоту и стали намного прекраснее, чем разрушенные», «как если бы безумие многобожия уже было устранено». Разумеется, при том в течение всего IV-го столетия еще не было ни христианского художественного стиля, ни также стилевых форм, предпочитаемых только христианами. Но к чему вообще чудовищные, сильно изнуряющие народ затраты на монументальные церковные постройки? Расходы, которые на исходе Античности превзошел, пожалуй, император Юстиниан? Здесь имеется лишь один подходящий ответ Константин этим показывал, «где он искал опору своей империи» (Деррье). Но зто было не все. Евсевий сам непрерывно сообщает о «богатых дарах», иногда даже «для поддержки бедных, чтобы таким образом способствовать быстрейшему принятию святого учения» — опять же выгода клиру. «Но Божьей церкви он особенно щедро преподносил бесчисленные дары». И прежде всего он удостаивал «наибольшим отличием тех мужей, которые посвятили свою жизнь божественной мудрости». Во время некоторых синодов и освящений церквей он удостаивал их «блестящими зваными обедами и пьянками» или «подарками каждому в соответствии с его рангом». «Епископы принимали императорские послания и почести и денежные отчисления», что в данном случае относится и к Лицинию. Но особенно почитал Константин клир «высочайшей чести и отличия и оказывал мужам как лицам, посвятившим себя словом и делом своему Богу, знаки благожелательного умонастроения» Снова и снова читаем, что «он сделал их почитаемыми и достойными зависти во всех глазах», «прибавил им своими приказами и законами еще больше уважения», «открыл с императорским благородством, все сокровищницы и раздавал свои дары щедро жертвующей, великодушной рукой». Немало епископов уже могли подражать в своих служебных резиденциях примеру и церемониалу императорского двора. Они притязают на особые титулы, на фимиам, их приветствуют коленопреклоненно, сидящие на троне, который есть слепок божественного трона. Другим они проповедуют смирение. Но Константин «сверх того подарил еще много знаков расположения», благодаря чему влияние и экономическая мощь священников быстро росла. Он раздавал им зерно, отменил законы, которые ущемляли холостых и бездетных. Он приравнял епископов в ранге высшим чиновникам, но они не должны были приветствовать императора коленопреклоненно, как другие. Наконец, он освободил их от принесения присяги и дачи свидетельских показаний. Он разрешил также использование государственной почты, которую они уже при его сыне Констанции II так эксплуатировали, что она во многих провинциях почти погибла. (К государственной почте принадлежали «cursus clabularis», воловьи упряжки, которые были в распоряжении епископов, и «cursus velox», более быстрая служба уведомления). Уже в 313 г Константин освободил клир от всех персональных munera, служебных обязанностей перед городом и государством, а в более позднем законе — от обложений за промысел. Обоснование «Нет сомнений, что прибыль, которую они получают от своего ремесла, пойдет в пользу бедных». Скоро епископы имели столь большие привилегии, не в последнюю очередь благодаря освобождению от налогов, что император уже в 320 г запретил прием в священники богатых, так как они таким образом пытались избежать налогового бремени. В 321 г церковь получила повсеместно также право получения наследства. Языческие храмы имели возможность наследования лишь по случаю и подчинялись особому праву. Церкви же оно теперь приносило так много, что государство едва ли два поколения спустя издало закон «против эксплуатации благочестивой доверчивости, особенно женщин, клиром» (Каспар). Тем не менее, уже в следующем столетии ее состояние выросло в огромной мере, так как все больше христиан ради «спасения» своей души оставляли церкви легат или все имущество, обычай, принявший в средние века эпидемический характер церковь владела третью Европы. Естественно, это было в принципе не ново. Языческие священники тоже (конечно, из соображений выгоды) прятались за государство, боролись с ним, сотрудничали с ним, добивались свободы от налогов, освобождения от служебных обязанностей, — и все это обосновывали своей необходимостью для государства, для властителей. Когда Диодор Сикул посетил в 59 г до РX Египет, священники, которых он нашел более интеллигентными, чем другие люди, владели третью страны и не платили «никаких налогов любого рода» Спустя столетие префект Египта разрешил (однако, видимо, редкое исключение) освобождение священников бога крокодилов из Арсиноя от работы в сельском хозяйстве. И вновь почти столетие после этого, когда римское административное учреждение посетили «многие священники и многие наследственные пророки» с просьбой об освобождении от работы в сельском хозяйстве, эти посетители ссылались на «священные законы» и уже принятые префектом Египта решения. Некоторые священники обосновывали свои петиции временем, в котором они нуждаются для воспитания своих сыновей священниками — необходимо «для полноводности святейшего Нила и для продолжения вечного господства государя и императора». К всеобщим привилегиям клира добавлялись еще и частные пожелания, которые выдвигались дополнительно. Так, католический епископ из Оксиргинха хлопотал перед государственным чиновником этого города об освобождении от управления поместьем и опеки над многими детьми (Тот же самый чиновник получил письменное прошение от местного «священника храма Зевса, Геры и приверженным им великим богам, слуги божественных статуй и их победоносного распространения»). Даже простым христианам Константин предоставил льготы. Так, он одарил после массового обращения городским правом граждан Майумы, гавани Газы в Палестине, что сделало их до времени императора Юлиана независимыми от Газы. Понятно, если в 325 г фригийский город домогался особых налоговых привилегий только потому, что все его жители, до последнего мужчины, были христианами. На прелатов же Константин полагался настолько, что уступил им даже государственную власть. Теперь не только свидетельское показание епископа было гораздо ценнее показания «уважаемого» (honoratiores) и было неоспоримо, но и епископский суд стал компетентным также во всех гражданских делах названный «audentia episcopalis».[109] Каждый отныне при решении правовых споров мог идти в епископский суд, чей приговор, так определил Константин, считался «священным и достойным уважения». В любом случае епископ мог вынести приговор вопреки выраженной воле стороны в процессе, при этом в придачу не существовало никакой аппеляции, напротив, государство выполняло епископские решения своими средствами принуждения, — не между прочим вопреки учению Иисуса, который отвергал всякие процессы и клятвы, он объясняет «Человек, кто поставил меня над вами судьей и посредником при наследовании?» Кроме судебных прав Константин позволил епископам (вероятно, по просьбе епископа Гозия из Кордобы, который как важнейший христианский советник находился при дворе в течение 312–326 гг) отпускать рабов на свободу, так называемое manumissio in ecclesia.[110] Священники могли им, пребывающим на смертном ложе, даровать свободу «Так рано церковь выросла в государство в государстве» (Корнеманн). Благодеяния императора христианскому клиру были столь значительны, что многие городские советники проникли в их ряды, и в 326 г Константин запретил «попытки защиты именем и должностью духовенства», а три года спустя снова вынужден был приказать «Число духовенства не должно бездумно и безмерно увеличиваться, напротив, если духовное лицо умрет, должно избираться новое, которое не находится ни в каких родственных отношениях с семьями декурионов (семьями городских советников)». А неограниченное право принимать распоряжения последней воли, завещания принесли, как упоминалось, церкви так много, что оно у нее было вновь отобрано в 370 г, в то время как, жалуется Иероним (394 г) «жрецы, актеры, возницы и проститутки могли получать унаследованное». КОНСТАНТИН КАК СПАСИТЕЛЬ, ОСВОБОДИТЕЛЬ И ПРЕДСТАВИТЕЛЬ БОГАНикто и уж никакой законченный homo politicus вроде Константина не дает даром всю эту власть и великолепие, все эти почести, звания, деньги, права. Не дает он их (как одураченный народ свои радости и горести) ради «Божьей награды». При этом едва ли очень важно, насколько император, который больше, чем все его предшественники, выделял культ Солнца, осознал себя наконец христианином среди современных историков активно спорят вокруг проблемы, был ли он в эпоху, когда, по мнению исследования, отсутствовал тип вольнодумца, верующим и насколько. Когда он правил Галлией, где христианство численно не играло никакой роли, не играло оно этой роли и для него. Это изменилось, когда он завоевал Италию и Северную Африку, где христиан жило существенно больше. И положение изменилось еще раз с завоеванием там и сям уже почти христианского Востока. Решающим является то, что Константин, человек «рубежа», «революционер», считался и считается христианином, даже великолепным примером христианского владыки. Решающими являются прежде всего последствия этой политики, проводившейся под именем христианства и при его всецелой помощи, последствия, которые — через Меровингов, Каролингов, Оттонов, «Священную Римскую империю» — сказываются до сих пор. Так как своими войнами Константин основал христианский Запад. Да, Рудольф Хернеггер едва ли знает другую личность, «сила излучения которой не прерываясь дошла сквозь семнадцать столетий», и справедливо подчеркивает «кон стантиновская» — это стало прямо-таки «сигнатурой семнадцати столетий церковной истории». Константин, с ранних лет много ездивший, был хорошо информирован, в том числе в религиозно — политических проблемах, особенно о жестких, почти по-военному дисциплинированных, охвативших всю империю кадрами catholica, — сплоченнейшей организации позднеантичного мира. И в этой церкви он, пожалуй, увидел нечто вроде модели своей собственной империи Обращение императора было не только религиозное, вероятно, оно гораздо больше политически мотивировано, не в последнюю очередь «военным вопросом» (Чедвик) — возможно, в первую. Предшественники Константина христианства боялись, частично боролись с ним. Он запряг его для себя полнотой благодеяний и привилегий и мог сам называть себя «епископом для внешних интересов» (episkopos ton ectos (церкви, — «c'est-a-dire, — подшучивает Грегуар, — le gendarme de 1'Eglise».[111] Фактически он взял церковь на службу и подчинил ее своей воле. «Уже очень скоро он правил епископатом, как своими служащими, и требовал безусловного повиновения государственным предписаниям, даже если они вторгались в чисто внутрицерковные дела» (католик Францен). Церковь хотя и стала могущественной, но потеряла всякую свободу. Государство поставило себя над нею. Тем не менее епископы смотрели снизу вверх на императора благодарно, — на своего покровителя, друга, защитника, и повиновались ему. Он был их господин, он созывал совещания и он решал, сколь ни путанной кажется его собственная христология (как, конечно всякая), даже вопросы веры, формулы которой он и его преемники навязывали. Он и они сделали церковь государственной церковью, в которой слово императора, — если не высшая заповедь, то, однако, определяющая инстанция, и даже не только в делах внешней организации, но и в вопросах учения» (Аланд). И если Константин мог при плохих небесных знаках или ударах молнии даже по закону приказать гадание на внутренностях животных и ознакомиться с его итогами, то собственную семью, однако, он сделал христианской, и сам наконец принял крещение, всегда называл себя Богом избранным спасителем, «оплотом спасения», «слугой Бога». Он объяснял, что все, кем он является и чем располагает, обязано «великому Богу», он велел чествовать себя как «представителя Бога» (vicarius Christi) и похоронить как «тринадцатого апостола». Хотя Константина, как еще Диоклетиана с соправителями, не нужно было больше называть Divus[112] (и прежние великие римские государи именовались так, — в отличие от dei Олимпа), но следовало придвигать поближе к Богу, аттестовать его как «подобного Богу», прославлять в превосходной степени почитания. Его персона осталась sacer и sanctus,[113] язычники как и христиане должны были почитать его как sacra maiestas,[114] должны были приветствовать коленопреклоненно, за исключением, правда, епископов. Что бы ни соприкасалось с ним, считалось обретшим святость (Такие понятия, как sanctus или sanctita,[115] в язычестве давно привычные, были с имперских времен также частью императорского титула.). Центр новой столицы Константина, названной его именем, образовывал он сам и его дворец, крайне пышный, построенный в традициях восточного великолепия, — на территории вчетверо большей, чем старая Византия — («lubento Deo») (по приказу Бога) и сооруженный с помощью 40 000 готских рабочих. В результате, впрочем, Рим, подражанием которому был «новый Рим», окончательно оттеснен на второе место, греческий Восток стал все отчетливее ведущим, а противоречия между восточной и западной церковью — резче При этом Константин превзошел давно обожествленную императорскую власть тем, что свой дворец, образец прежней базилики, «дома царя», он не называл больше ночлегом (castra), но — храмом (domus divina)[116] отражение небесного тронного зала. Равно как он же, задолго до папства, выступал как представитель Бога и называл себя не только «соепископом», a nostrum numen, «нашим божеством». И прилагательное «sacratissimus»[117] указывало на Константина, также как на христианских императоров следующих столетий, даже на епископов. В соответствии с этим «sacrum cubiculum»,[118] частное жилье владыки, как все, что относилось к его персоне, приобрело в христианское время «возвышенное значение» (Острогорски). Тронный зал в форме базилики тоже был сооружен как святилище и был создан церемониал, почти приблизившийся к божественному почитанию, чей религиозный характер при христианском дворе в Византии со времен Константина скорее даже возрос. В эпоху, которая знала даже обожествление частных лиц, императоры с давних пор считались (почти) божественными, dominus et deus,[119] и им оказывали божественные почести. Это началось задолго до Нерона, который носил титулы цезаря, Divus, Soter — император, Бог, Спаситель, или до Августа — мессии, спасителя, сына Бога, или до Цезаря и Октавиана, спасителей мира — культ владыки, который глубоко воздействовал на Новый Завет и разработку христианской Библии, обожествление Иисуса. Хотя церковь запретила принесение жертв Господу, но вообще переняла весь императорский культ, включая обожание с паданием на колени, а также украшение венками изображений императора (laureata), навстречу которым народ, как и в языческие времена, спешил со свечками и благовониями. Конечно, теперь это благоговение относилось больше не к императору, а к Богу, которому они, почитая императора, это благоговение выражали, теологический трюк, который, «правда, вербально сильно подчеркивал момент подобострастия, обычно даже апологетически преувеличивал, но практически все оставлял по-старому, в Византии — до XV столетия. Таким образом, христианские монархи тоже продолжают эллинский дворцовый церемониал и культ императора Их тоже почитали как божества, к ним обращались как к божеству, и сами себя они называли так, что даже если император, начиная с Константина, теоретически как раз больше не Бог, то его представитель Бог действует с помощью них и говорит их устами, инспирирует их Император, и это решающее, действует как раз по поручению Бога, поэтому не подлежит никакой критике, не обязан никому давать отчет Его воля — закон, государство — «настоящее государство принуждения» (Грант), творение восточной автократии, доминат, абсолютная императорская власть Сенаторы лишены власти, исключены из правительства, законодательства, старые провинциальные парламенты почти исчезли. В сущности, нет никаких подданных — уже нет никаких человеческих прав Право всегда имеет лишь император, государство, чью власть уже старая церковь единодушно возвела к Богу. Так в сознании византийских христиан вся империя становится corpus politicum mysticum,[120] Константин тоже после своей смерти возвышается до divus. На монетах чеканки его христианских сыновей он возносится к небу, как и его отец Лампы и свечи горят перед его статуями Молитвы находят там вместо исцеления от болезни. И перед его изображением на ипподроме, с золотой Тихе,[121] каждый правитель должен вместе с народом вставать и преклоняться. По достижении единовластия Константин жил — со все возрастающей помпезностью в своей новой резиденции, где строительные работы начались непосредственно после победы над Лицинием (324 г). Он позаимствовал элементы персидских и индийских дворцовых церемоний. В золотом панцире и украшенный благородными камнями выступал он перед войском, в унизанном драгоценностями парадном костюме перед сенатом. Только его одежды должны быть из пурпурного шелка, только его скульптурные изображения из египетского мрамора могли быть установлены, только он должен стоять в определенном порфирном круге своего зала приемов. Он выдумал также новые блестящие титулы для своих сановников, короче, придворная жизнь становилась все пышнее. Одновременно Константин основал в этом полном пышности дворце христианскую общину и собирал ее для изуения Библии и совместных молитв. Потому как и сам оудто бы молился Богу, перед битвой имел обыкновение посещать молитвенную палатку и даже сочинял богослов-(кие речи по фундаментальным вопросам веры. Современные епископы и «отцы» теперь уверяют в его харизматическом особом положении, сравнивают его с Авраамом и Моисеем, превозносят как «благочестивого», «богоугодного вождя», «Богом назначенного всеобщего епископа» (komos episcopos), «единственного из всех римских императоров, который был другом Бога», «любимца Бога», без возражений именуют его «спасителем», «освободителем», называют его «излучающим свет примером богобоязненной жизни для всех людей», делают его идеальным типом христианского правителя. Это обожествление или же формула Бог — Христос — император (и предпочтение монархии перед другими формами правления) будет влиять на мир вплоть до нового времени. И не «гражданская» история, — церковная история дала Константину титул «Великий», и даже «с полным правом» (католик Эрхард). И еще в XX веке доказывают его «однозначно христианскую позицию в вере», «миссионерскую ревностность» (католик Баус), «постепенно углубляющееся прорастание в христианство и растущую радость по отношению к религии» (католик Бильмейер), славят его как «сияющий образец христианского мира», «princeps christianus»[122] (католик Штокмейер), как «христианина сердцем, не только внешним поведением» (протестант Аланд). Да, на Востоке, где его как «равноапостольского», даже как «13-го апостола», причислили вместе с его матерью к святым, его портреты еще и сегодня висят в греческих церквях, где его праздник все еще проходит 21 мая помпезно и экзальтированно. Однако Константин, названный прямо-таки «наиболее религиозным из всех императоров» (религиониссимус Август), смог «стать идеальной фигурой не только одного императора, но христианского господства вообще» (Леве). ОТ ЦЕРКВИ ПАЦИФИСТОВ К ЦЕРКВИ ВОЕННЫХ ПОПОВОднако этот государь, похороненный в гробнице апостола и провозглашенный восточной церковью святым — как, конечно, всякий такого пошиба и на Западе, например, Карл, (саксонский - вероятно, не только — мясник), Генрих II «тысячи провозглашенных святыми преступников» (Гельвеций), — однако, этот св. Константин, не проигравший ни одного сражения, «человек войны» (Прете), «совершенное воплощение «солдатчины» (Зеек), вел одну войну за другой, которые характеризовала, по крайней мере частично, «ужасная жестокость» (Корнеманн) не позднее лета или осени 306 г против бруктеров, сначала на римской, потом на их собственной территории. В 310 г снова против бруктеров, чьи деревни он сжег, чьих пленных он велел растерзать живыми. В 313 г против франков, племенные вожди поплатились жизнью. В 314 г против сарматов, которые укрощены уже при Галерий, теперь он становится «великим победителем сарматов» (Sarmaticus Maximus). В 315 г против готов (Gothicus Maximus). В 320 г сын Крисп побивает аллеманов, в 322 г он сам еще раз сарматов. Он захватывает богатую добычу и угоняет бесчисленных пленных на римскую землю как крепостных. В 323 г он побеждает готов, причем каждого, кто им помогал, он приказывает сжечь живьем. Кто уцелел, — снова отправляется в плен. Новый титул «Gothorum Victor Triumphator». Новое начинание ежегодно праздновавшиеся с 4 до 9 февраля «ludi Gothici»[123] (ср. «Франкские игры» — стр. 189). В свое последнее десятилетие Константин часто сражается в дунайских странах, уже пытается выступать по отношению к ним как «миссионер» (Крафт), наносит германцам поражения, которые сказались «вплоть до их религиозной истории» (Деррьес). В 328 г. он подчиняет готов в Банате. В 329 г Константин II уничтожает войско аллеманов почти полностью. В 332 г отец и сын побеждают при Марцианополисе готов еще раз, чьи мертвецы, жертвы также голода и мороза («fame et fngore» аноним Валезиан), насчитывались сотнями тысяч, среди них, вероятно, много также женщин и детей. «Великий победитель готов». Даже в год своей смерти «создатель христианской мировой империи» (Дельгер), особенно подталкиваемый клиром Армении, интенсивно снаряжается против персов, которых он хочет победить в недвусмысленно крестовом походе, с множеством военных епископов, переносной культовой палаткой, литургическим реквизитом. Принципиально это тоже не было новым, напротив, религия издавна связана с войнами Везде имелись боги войны и сражались по их приказанию, с их одобрения. В Индии священник сопровождал полководца Германское войско часто собиралось в священной роще и несло в сражении культовые символы, германцы имели даже вооруженных священнослужителей в войсковом сопровождении и не находили «ничего удивительного в этом даже в христианское время» (Андерсен Денцлер). Очень уважали религию и войне римляне. Их бог войны Марс имел храмы на Марсовом поле, на Аппиевой дороге, в цирке Фламиния, один как Ультор («Мститель») на Форуме Августа. В марте и октябре, очевидно, к началу и концу кампании, отмечается праздник Марса, военные горны (23 марта и 23 мая) чистятся, лошади тоже освящаются Салии — танцующие священники, исполняли сакральный танец, один из их щитов падал прямо с неба, с Carmen Saliare[124] они взывали к ногам — подобно тому как полководец перед военным походом должен был с криком «Бодрствуй, Марс» потрясать «копьем Марса» Еще большую роль играла религия в войне у иудеев, чей «Завет» как раз христиане и приняли (стр.105 и след.), конечно, вначале не приняв его воинственного рычания. Ориген, крупнейший теолог раннехристианского времени, вполне убежден, что христианин, понимающий Ветхий Завет буквально, должен «покраснеть» перед лицом столь многих «тоньше и разумнее действующих человеческих законов, хотя бы римских или афинских» Воинственные части Библии Оригену кажутся объяснимыми лишь с точки фения Войны духа Иначе, полагает он, апостолы никогда бы не «передали зти книги евреев ученикам Христа для чтения в церквах» «Мы пришли, послушные призыву Христа преломить копья и перековать мечи на орала. Мы никогда больше не обнажим меч против какого-либо народа и учим больше не воевать. В конце концов синоптический Иисус выступает как не-боец, как пацифист, он свободен от шовинистических инстинктов, от властных амбиций. Никогда он не разрешает внедрять «Благую Весть»[125] огнем и мечом. Напротив, он отвергает всякое насилие, предлагает отказ от противодействия, героизм терпения, а не самоутверждения. Он даже требовал воздавать за зло добром. В Новом Завете христиане должны брать лишь «щит веры», «шлем спасения и меч духовный, который есть слово Божие». И в соответствии с новозаветным запретом убийства в христианстве в течение первых трех столетий нигде не разрешалась военная служба! Юстин, Татиан, Афенагор, Тертуллиан Ориген, Киприан, Арнобий, Лактанц, сколь ни различны они человечески и теологически, становились ли они «еретиками», обвинены ли были в «ереси», оставались ли «правоверными», все они не уставали возвещать миру ненасилие. Они все уверяют, подобно Афенагору, что христиане «своих врагов не ненавидят, но даже любят их даже благословляют и молятся за тех, кто домогается их жизни, чтобы они «побитых не били вновь, ограбленных не судили» «Таким образом, мы ни в коем случае не должны оказывать сопротивление», — так комментирует св. Иустин Нагорную проповедь Император не мог быть христианином, христианин никогда не мог быть императором Тертуллиан жестко противопоставляет христианский долг и военную службу, божественную и человеческую присягу, «ратный символ Христа и ратный символ Дьявола, стан света и стан мрака». Он называет военную службу «невыносимой» и объявляет любую униформу «у нас запрещенной, так как она есть знак неразрешенной профессии» «Как можно вести войну, более того, быть в мире воплощением солдата без меча, что Господь отнял?» Именно он «разоружил Петра и тем самым отнял меч у каждого солдата». Климент Александрийский доходит до отклонения военной музыки (подобно — по другим основаниям — Альберту Эйнштейну, согласно которому всякий, охотно шагающий в ногу, получил «свой мозг по недосмотру») Отвергали теологи также любую необходимую оборону и смертную казнь, — Ветхий Завет требовал ее даже за прелюбодеяние, за гомосексуализм, «нецеломудренного» зверя (стр. 67). Даже охотники по церковному определению римского епископа и св. Ипполита (в третьем веке второй по старшинству, которых мы знаем) должны отказаться от охоты или перейти в другую веру Запрет убийства считался для христиан именно безусловным «Солдату, который исполняет свою службу при наместнике, скажи, чтобы он не совершал никаких казней», — учит Ипполит в своем «Апостольском размышлении» «Кто силой меча или насилием держит город, кто властвует, того отставь или дай ему отпор. Если солдат захочет стать кандидатом на крещение или верующим, то дай ему отпор, потому что он презрел Бога» Итак, последовательно они были против убийства человека, все равно по какой причине и по какому праву на поле битвы, при самозащите, в цирке или решением суда. Нельзя одновременно подряжаться Богу и человеку, развивает мысль Тертуллиан, «нельзя служить обоим, Богу и императору». Конечно, язвит он по поводу одного христианина на государственной службе допустим, что он сможет когда-нибудь занять высокий пост, не принося жертвы и не способствуя жертвам, не отдавая управления храмами, не подсчитывая храмовых сборов, не устраивая спектакли и не председательствуя на них, допустим, что он не займется никаким торжественным оглашением, не издаст никакого эдикта, не будет клясться богами, «что он как обладатель судебной власти никого не приговорит к смерти или поражению прав (neque indicat de capite alicuius vel pudore), — можно отделаться денежным штрафом, — что он не позволит ни (в последней инстанции) приговорить, ни предварительно (neque damnet neque praedamnet), что он никого не закует в кандалы, никого не запрячет в тюрьму, не подвергнет пыткам, — если это правдоподобно, то нечто такое могло бы случиться» Тертуллиан отказывается от вывода, он с необходимостью следует сам собой. Афенагор сообщает, что христиане «никогда не решались смотреть на судебную казнь». По их убеждению не было «никакого большого различия наблюдать за казнью или самому ее приводить в исполнение, поэтому мы запрещаем зрелище таких сцен. Итак, можем ли мы, кто даже не смотрит, чтобы вас не запятнало убийство или преступление, кого-нибудь убить?». Это относилось, как сказано, к любому случаю. Тем более, когда убивали массами, проливали кровь множества людей. Поэтому ранняя церковь осуждала «строго войну» (Кадус), считала «любовь и убийство несоединимыми» (Бейнтон). То абсурдное различение послеконстантиновского клира, который после перерождения в государственную и военную церковь, хотя впредь и осуждает убийство в малых масштабах, вдруг славит тысячекратно большее на полях сражения, старая церковь не знала. На улицах подкарауливают разбойники, пишет мученик Киприан, «без сомнения значительнейший африканский епископ III-го столетия, может быть, даже вплоть до Амвросия» (Маршалл), и пираты угрожают на морях, всюду земля пропитана кровью, однако «Если она проливается частно, говорят о преступлении, если официально, — о храбрости Масштаб свирепости — это то, что делает преступление безнаказанным». Но как раз факт, что масштаб свирепости, делающий преступление безнаказанным — это мораль церкви и поныне. А в первые три столетия н. э. этого не было. Так, члены праобщины в 66–67 гг., незадолго до осады Иерусалима римлянами (стр. 96 и след.), в полном составе переселились в восточноиорданские земли, в городок Пелла (где сегодня стоят руины Ширбет Фахила), так как они, подчеркивает теолог Эрхард, «не хотели браться за меч». Поэтому и во время иудейского восстания Бар Кохбы (стр.99 и след.), как сообщает св. Иустин, «только христиан обрекали на ужасные муки, если они не отрекались от Иисуса Христа и не богохульствовали». Это означает, — если они не отступали от своей веры и не воевали с римлянами. С другой стороны, римляне тоже не медлили убивать христианских солдат-отказников «Я не могу быть солдатом, я не могу совершать злодеяния, я — христианин» (non possum militare, поп possum malefacere — Christianus sum). Так в Африке солдатский сын Максимилиан сопротивляется вступлению в армию «Я оказываю воинскую услугу не миру, а своему Богу» Проконсул повелел казнить его. Таким образом, с некоторых пор (примерно с конца II столетия) христиане уже имелись в армии, — ведь они уже были солдатами, когда стали христианами и остались там, в соответствии с указанием Павла, в своем качестве, но не должны были сражаться. И едва ли случайно, что последние преследования христиан при Диоклетиане начались, как сообщает Евсевий, «с братьев», «которые состояли в войске». И мы знаем также, что они (в 303–311 г.г.) поставили «основную часть мучеников» (Андерсен Денцлер). И наверняка не только потому, что суровые христиане отказывались приносить жертву императору. Но «Ничто так быстро не ушло в забвенье, — жалуется католик Кюнер, — как первые три столетия» Правда, еще в начале IV столетия собор в Эльвире отказывает всякому верующему, который лишь согласно доносу (справедливому или нет) содействовал казни или изгнанию, в причастии на всю жизнь, даже в час смерти. Но затем в 313 г, Константин и Лициний издали свой эдикт о терпимости, христианство из неразрешенной религии стала разрешенной (чтобы вскоре все другие разрешенные сделать неразрешенными). И в ночь совершилась чудесная метаморфоза этих пацифистов в военно-полевых попов. Если до этого они делали все, чтобы воспрепятствовать военной службе своих единоверцев, некоторые становились поэтому даже мучениками, и вдруг мертвые им оказались необходимы Едва только признанный государством, синод в Арелате (Арль) вынес решение, «в согласии со Святым Духом и его ангелами», об отлучении от церкви дезертировавших христиан. Кто отбросил оружие, был исключен Перед этим исключали тех, кто его не отбрасывал. Если раньше «militia Christi»[126] было — конечно, уж подозрительно часто эксплуатировавшимся — образом, теперь его имели в действительности (Уже Павел кажется влюбленным в военную терминологию он говорит об «оружии Бога», «броне справедливости», «щите веры», «шлеме святости», «огненных стрелах зла» Кем бы стал муж, подобный ему, во времена Августина) Имена солдатских мучеников теперь быстро улетучились из церковных календарей солдатские боги, сам Христос, Мария, различные святые пришли сюда и в точности переняли функции языческих воинских идолов Воинская присяга значила sacramentum.[127] Интересно также, что среди позднеантичных военачальников и полководцев восточной империи от середины IV до середины V веков, называемых Рабаном фон Хелингом (насколько уверенно еще можно распознать их религиозную принадлежность) уже двадцать — (ортодоксальные) христиане, пять — ариане и лишь еще семь язычников Кроме того, фон Хелинг предполагает среди ведущих военных этого времени пять (ортодоксальных) христиан, одного ариана и двух язычников У неменьшего числа высших офицеров их религию установить не представляется возможным. Среди военных сановников западной половины империи фон Хелинг с уверенностью называет тринадцать (ортодоксальных) христиан, трех ариан и восемь язычников. В дальнейшем он предполагает среди военного командования Запада еще пять (ортодоксальных) христиан Возможные ариане или язычники здесь отсутствуют. Но опять не устанавливает у ряда ведущих генералов их вероисповедания. И все-таки уже тогда гораздо большее число руководящих военных, чья вера известна, — христиане. Столетие спустя после синода в Арле — через 102 года — христианский императорский указ исключает из армии всех нехристиан массовое убийство теперь окончательно дело верующих в Христа. И спустя полторы тысячи лет божественные ученые не просто довольствуются этим, — они находят это прекрасным. Ганс фон Кампенхаузен, один из тысяч, в своем исследовании «Военная служба христиан в церкви древних времен» иронизирует над «наивной непосредственностью», с которой те прокламировали и практиковали пацифизм, «исключительное право» Баронский теолог объясняет это «маленькими, более или менее мелкобуржуазными инфильтрациями в мирные внутренние области», более того в основе — отсутствующим раннехристианским чувством ответственности, поверхностностью «Христиане стоят еще вне политической ответственности, и государственно-политическая рефлексия Античности их еще в глубине не задела. Но так не могло оставаться» «Развитие продолжается, и с ростом церкви ее ответственность за внутренние духовные сферы должна возрастать». С «глубиной» и «ответственностью» фон Кампенхаузен описывает, что церковь теперь воет с волками, что она с этого момента, прямо или косвенно, становится на тысячелетия соучастницей миллионнократного убийства. Но человеку не нужно быть теологом, чтобы без прикрас признать это. Напротив, он, как большинство ему подобных, двоедушничает он-де не хотел бы сказать, что «церковь со времен мнимого «отпадения» к Константину просто отказалась от первоначальных христианских исключительных взглядов». Нет, «церковь ради этого не просто капитулировала перед миром и мирским военным правом», она, утверждает он, «не просто же возвела военную службу в абсолютный закон». Ибо «исключения возможны», ведь «перед воротами церкви и монастырей провозглашено принципиальное «стой» войне и кровавой юстиции», — это означает, что — как важно — по меньшей мере шкура клира спасена («кровав» лишь мирянин), и некую видимость пацифизма! «Монахам, клирикам и «духовным лицам» всех категорий не нужно воевать». И вообще «Христиане поэтому никогда не включались в политические и военные фронты так, будто война подтверждала истину в последней инстанции, не терпящую отступления. Таким образом, военная служба и отказ от нее для христиан некоторым образом взаимосвязаны Правильно понятое «исключение» в этом случае — необходимое истолкование и подтверждает правильно понятое «правило». Фон Кампенгаузен тоже правило среди теологов Типичен для этого, в своих последствиях едва ли переоценимом повороте, для этого радикального (софизмы а 1а Кампенгаузен мы можем забыть) отказа от вековой, строго пацифистской религиозности в пользу тысячелетней милитаристской, типичен для сегодня замалчиваемый как «грехопадение» бесподобный aggiormamento,[128] - отец Лактанц. Ибо он вкушает «первым в качестве любимца императора выгоды возникшего союза государства и церкви» (фон Кампенгаузен), — и он же первым теряет свое лицо. В своем «Divinae Institutiones»,[129] большой христианской апологии доконстантиновского времени, написанной незадолго до 313 г, Лактанц страстно выступает за гуманность, терпимость, братскую любовь. Конечно, он не знает ничего более важного на Земле, чем религия. Но ее должно защищать «умирая, но не убивая, терпением — не жестокостью, верой — не преступлением. Если вы хотите защищать религию пролитием крови и мучениями, тогда вы ее не защищаете, а мараете и обесчещиваете» Лактанц последовательно борется в своем трактате против национализма и войны «Ибо как может быть справедливым, кто причиняет вред, кто ненавидит, кто грабит, кто убивает. Но все это делают те, кто стремится быть полезным своему отечеству». Однако отец церкви не одобряет не только военную службу, но любое человекоубийство, даже если оно «мирским правом может быть разрешено». Он проклинает само доносительство о преступлении, за которое полагается смертная казнь. Но в «Извлечении» (Epitome) этого труда примерно anno 314 автор вычеркивает все пацифистские места и славит смерть за отечество — «особенно замечательное произведение» (фон Кампенгаузен). Тем самым Лактанц демонстрирует позицию всей церкви вообще Его, когда-то преследуемого и часто испытывавшего крайнюю бедность, Константин вскоре после 313 г. сделал воспитателем своего сына Криспа, а время от времени и собственным советником Стремительная карьера, блеск двора, виллы Мозельской долины, дворцы Трира (со времен Августа город, уже несколько десятилетий императорская резиденция, где пребывали Константин, св. Елена, куда позднее прибыли отцы церкви Афанасий, Амвросий, Иероним), короче, общение с «Высшим» обществом империи, все это заставило седовласого Лактанца быстро забыть, во что он до того верил всю жизнь. Так, задним числом он посвящает свой главный труд государю, не клеймит больше военную и юридическую службу, но — восхваляет их Все христианство для него теперь «кровавая борьба между добром и злом» (Прете), благодаря чему он стоит «уже на пороге нового времени» (фон Кампенгаузен). Тем самым Лактанц предает собственное вероубеждение и почти трехсотлетнюю пацифистскую традицию. И подобно ему, в основе, вся церковь Жадно следует она соблазнам императора, который ее признал, сделал влиятельной, богатой, но который, однако, не нуждается в пассивном, пацифистском клире, а в том, который благословляет оружие. И он его благословлял и благословлял. Так как, пишет Гейне, «не только римские, но и английские, прусские, короче, все привилегированные священники объединялись с цезарем и компанией для угнетения народов». Современные теологи, которые категорически не отвергают это банкротство учения Иисуса, говорят о «грехопадении» христианства Успокаивающее слово, умаляющее, напоминающее о старой сказочке о яблоке, райской «любовной интрижке». В действительности речь идет об убийстве, тысячелетнем сражении, которое теперь, тогда совершалось во имя «Благой Вести», религии любви, самого Бога, к тому же еще и провозглашенном справедливым, благим, которое преобразилось, да, стало «священным» — вершинная точка преступления «святая война». Она была, наряду с инквизицией и сожжением ведьм, единственно чем-то новым в христианстве До сих пор не имели понятия о «чудовищном безрассудстве религиозных войн» (Вольтер), об этом «кровавом безумии» (Шопенгауэр). Новая теология следовала в духе старого вокабулярия. Не только политическая, — милитаристская, теология Ecclesia triumphans,[130] Ecclesia militans,[131] теология императора — всех императоров. По меньшей мере, древнеримских, языческих, восходящая вплоть до Цезаря, а в основе много дальше. Конечно, запах жертвоприношений идолам, «позорное заблуждение», которое «привело к порче столь многие народы», но — Константин был (так это кажется, не может не казаться) почти столь же кровожадным как когда-то Яхве «Я избегаю всякой слишком отвратительной крови, всяких противных и опасных для здоровья запахов». Но кровь и вонь полей сражения так приятно ударяли в нос этому государю, как ГОСПОДУ. Монарх, который мог однажды выразиться, «что я как человек Бога все давно знаю досконально») — наглая заносчивость, которой не давал увлечь себя ни один языческий владыка — конечно, знал, чего хотел укрепления империи благодаря религиозному единству К тому же самому стремился, правда, уже его предшественник Диоклетиан, но с помощью язычества Константин достиг этого — его «революция» — с помощью христиан. С одной стороны, он — в посланиях епископам, синодам, общинам — без устали присягает единству, согласию, «миру и гармонии». Снова и снова он провозглашает «единый порядок», он называет это своей «целью прежде всего, чтобы у счастливых народов католической церкви оставались защищенными одна единственная вера, чистая любовь и единодушное благочестие», «чтобы общая церковь была одна». С другой стороны, ничто не стоит к деспоту ближе, чем армия, он был насквозь солдатским императором и остался им до конца. Он решительно реорганизовал войска. Он разделил их на пехоту и конницу. Он применил для безопасности границ милицию, ядро которой образовали ветераны, создал мобильную полевую армию, к которой принадлежала и palatini, импера — юрская гвардия, и уже начал также рекрутирование германцев. Конечно, этот человек знал, чего он хотел боеспособной веры и боеспособной армии. Кто почитает божество самым должным образом, тот и нуждается в государстве больше всего. Он сам ввел в войско христианскую божественную службу «Во-первых, это было моим стремлением — объединить все народы в образе мыслей, касающемся божественного, сплотить на единой позиции, во-вторых, исцелить и восстановить тело всего мира, страдающее, так сказать, от тяжких повреждений. В моих усилиях ради этой цели одно я имел в виду укромности моего сердца, другое стремился осуществить моей военной мощью» Итак, политика силы для изменений более не с помощью языческих богов, но креста «Неся повсюду впереди твою печать, — говорится в одном эдикте императора, — я возглавлял овеянное славой победоносное войско, и если когда-нибудь нужда государства требовала того, я выступал против врагов, следуя тому самому открывшемуся знаку твоей мощи». Епископы тоже знали, чего они хотели. Только это слишком мало имело общего с заповедями их Господа Иисуса, гораздо больше с приказами их повелителя Константина и не в последнюю очередь с их собственными планами. Трон и алтарь! Клир, по меньшей мере высший, принадлежал теперь великим империи. Он проглатывал деньги, имущество, почести, и все это благодаря христианскому владыке, его битвам и победам Разве можно было не нравиться ему, не быть послушным? Как он повышал ценность епископата, так епископат давал привилегии в церкви его официальным чиновникам Согласились, — предписанием 7-м синода в Арле (314 г)- что они при совершении проступка, обычно чреватого исключением, не попадают ipso facto[132] под отлучение, как обычные верующие. Огром ная часть большой церкви уже в IV веке склонялась к идентификации церкви и государства. И если до того с войсками сражались боги, демоны, бесы, то теперь это «Божья рука», что повелевает «полями сражений», это Бог персонально, кто делает Константина «государем и властителем», победителем, «единственным из всех власть имущих, которые когда-либо жили, неукротимым и неодолимым», это Бог, кто делает «грозным» этого властителя, кто сам «на его стороне сражается». Да, ликует его придворный теолог, первое христианское Величество победило «со всей легкостью» и подчинило больше народов, чем все предыдущие императоры — «столь богоугодным и трижды блаженным стал Константин». Какое превращение. Поскольку христианство победило благодаря войне, в нем увидели «истинную» религию Вера любви легитимизировалась благодаря воинскому счастью, многотысячекратному убийству. Какое извращение. И ни один епископ, папа, ни один отец церкви не заклеймил это извращение. Конечно, это все уже было (ср. стр.213 и др) Боги как пособники сражений — этим как раз кишела римская история. Так, Диоскуры, «сыновья Зевса», считавшиеся спасителями в беде, вмешались в бойню на озере Регилл, Нептун помог при взятии Нового Карфагена, Аполлон помог Октавиану против Антония, бог Солнца помог Аврелиану против Зеновии и так далее. И тут вся языческая теология побед акклиматизируется в церкви пацифизма, Дике, избивающая и душащая, владеющая ключами войны богиня мести, атрибут которой меч, два меча, помощницы которой Эринии, — приходит. Большинство придворных Константина были, естественно, христианами. И все чиновники носили униформу — «напоминание, — согласно Питеру Брауну, — о деятельном военном начале; сами императоры отказались от тоги и приказали изображать себя скульптурно в военных одеждах» Исследование подчеркивает, что всемирно-исторический поворот начался в армии. «У христиан никогда не было сомнений в том, что Константин присоединился к ним через политический и военный успех» (Штрауб) Император делал новую религию все больше военной религией, Риму солдатский призыв он разрешил, вероятно, раньше, чем другим церковным общинам Уже после победы над Максенцием агрессор решился на использование крестного знамени (Labarum) и монограммы Христа Говорят, что перед каждым сражением он молился. Низвержение Лициния он провел не как борьбу за единовластие, а как религиозную войну, даже с полевыми епископами и молитвенной палаткой, из которой он имел обыкновение выскакивать и провозглашать атаку, после чего его мясники, бахвалится верховный пастырь Евсевий, «повергали человека за человеком». Современные историки все еще комментируют с похвалой эту практику «Это не образ благочестивого лицемера» (Штрауб), а «настоящего солдата, который в святилище своего крестного штандарта обращался за советом к своему Христу» (Вебер). Придворный епископ ни разу не упустил случая отметить, что Константин «всегда побеждал и всегда мог радоваться памятникам своих побед над врагами», так как он «себя открыто называл и признавал рабом и слугой высшего Господа». И Феодорит — продолжатель евсевиевской церковной истории (от 323 до 428 г), кроме того, автор удивительной фразы «Исторические факты учат, что война приносит нам больше пользы, чем мир», — этот епископ тоже находил Константина, естественно, «достойным всех похвал» и не боялся воспевать его в стиле Павла. «Не человеком и не через человека (Галатам I, I), но от неба его призвание». Как именно сам Константин всюду похвалялся, «что Бог причина моих героических дел». «Иисус Христос победит», — отныне это христианская формула для побед императора — «Император победит, как победит Христос и как победит крест» (Гернеггер). Но за этим стояло не что иное как старое языческое представление о победной силе властителей. Только побеждал он больше не с помощью языческих священников, а христианских, сражается он больше не при содействии богов, а креста. Как раз вследствие того, «что он во всем делает противоположное тому, что незадолго до этого позволяли себе ужасные тираны, он одержал верх над каждым противником и врагом» (Евсевий) Возникла религия мира, которая никогда не приносит мира. Но теперь первый христианский император всюду насаждает крест, не только в церквах. Крест стал не только проекцией их самих, начиная со Св. Павла в Риме, со Св. Петра Его можно увидеть в IV веке как знак почета и победы не только на императорских монетах, на скипетре. Нет, крест появился и на полях сражений. Он стал военным знаком. И клир одобрил это, превознес это «С крестом Христа и именем Иисуса идут в сражения, благодаря этому знаку сильные, благодаря этому знамени стойкие», — проповедует не кто иной как Амвросий, согласно которому и «храбрость в войне» заключает в себе много «достопочтенного и пристойного, поскольку она предпочитает смерть рабству и позору» (Современное лучше умереть, чем стать «красным»). И св. Августин тоже учит «Не думай, что тот, кто хочет выполнять военную службу с оружием, не может понравиться Богу». И лишь когда христианское войско сражалось против христианского, крест начали находить при этом по меньшей мере фатальным, — в конце концов Лютер хотел бы, увидев как воин «крестное знамя на поле боя бежать от него, будто меня гнал черт. Но если на поле боя знамя императора Карла или одного из государей, тогда каждый бодро и весело бежит под свое знамя, так как он под ним давал клятву». Поскольку в христианстве, классической религии лицемерия, считается, что свет — это венец на иконе Для протестантов тоже. Во времена великого переселения народов епископы организовывали часто уже вооруженную борьбу Арианский клир без обиняков выступил как военное духовенство, включился в армейские формирования Приходские священники одновременно военные духовники Сотня получает священника, соединение в тысячу человек — епископа При Феодорихе епископская церковь в Равенне и вокруг, очевидно, соответствовала тысяче солдат столичного гарнизона Арианские церкви в Риме и Византии сходным образом суть «гарнизонные церкви в солдатских казармах» (фон Шуберт). Христианское государство карает дезертирство тяжелейшими наказаниями отсечение головы для дезертира, смерть на костре для каждого, кто его скрывает. Даже уже неблагонадежных наказывают отсекновением руки и сжиганием заживо Семнадцать законов против дезертирства издано только в промежутке между 365 и 412 гг. А в 416 г Феодосий II требует, чтобы солдатами были только христиане — Конечно, если это подходит высоким пастырям, то они превращают войну в дьявола и проповедуют дезертирство (тогда и во все времена). Так, при царе Шапуре (310–379 гг.) персидские христиане отказываются от службы в вооруженных силах и открыто хватаются за христианскую римскую партию. Так, в 362 г учитель церкви Афанасий угрожает отлучением всем, кто служит в армии вновь языческого Юлиана и требует от христиан дезертирства. Остаточные явления библейского пацифизма, конечно, еще долго имели место. Св. Мартин из Тура, незадолго до смерти Константина ставший христианином, остается как таковой два года в армии, но отказывается от военной службы, когда дело доходит до сражения Впрочем, его биограф Сульпиций Север еще старается скрыть от читателей своей «Vita Martini Turonenssis»,[133] что святой был однажды офицером Собор в Риме исключает в 386 г каждого из клерикального сословия, кто после принятия крещения несет военную службу Хризостом утверждает даже, что в его время были лишь солдаты-добровольцы, никто не принуждал верующих к боям. Победители для него, однако, это сонмище всевозможных пороков, голая сила и разбой, подобны волкам. Нечто похожее думает позднее отец церкви Сильван, чуть раньше св. Василий, со своей стороны считавший разрешенные убийства хуже разбоя. Поэтому солдаты «со своими грязными руками по крайней мере три года» должны оставаться без причастия (Правда, за гомосексуализм, кровнородственный брак, прелюбодеяние Василий угрожал пятнадцатью годами покаяния) Аналогично в течение целого тысячелетия церковные исповедники налагали на убивших (в оборонительном бою тоже) солдат большей часть сорокадневное наказание Еще епископ Фюльбер Шартрский (умер в 1029 г), ученик Герберта Реймского (папа Сильвестр II), определяет «Если кто-то убивает человека в открытой войне, — должен каяться в течение года». Однако, что это было по сравнению с ригоризмом раннего времени. Практически и без того лишенные значения, эти предписания к тому же часто едва ли воспринимались слишком серьезно Христианское двурушничество и здесь тоже празднует свой триумф. Столь испытанный в уличных боях церковный князь как Афанасий, совершенно не стесняясь распространяется, будто христиане повернулись «незамедлительно вместо борьбы к домашним занятиям, а вместо того, чтобы своими руками владеть оружием, подымают их в молитве». Хотя при других обстоятельствах он и считает святое убийство запрещенным, на войне, однако, «убить противника» было «столь же законно, как достойно похвалы» Учитель церкви Иоанн Хризостом, которому воины однажды показались «волками», который однажды объяснил, что христианский способ вести войну — это овце пойти к волкам и победить, в то время как волки прикидываются овцами, в другой раз называет «достойным удивления», когда тяжело раненный подымается вновь, «чтобы прочно стоять в центре схватки сражающихся рядов». И учитель церкви Амвросий прославляет уже как нечто само собой разумеющееся солдатскую храбрость, которая защи тила Отечество от «варваров» — об Августине здесь по молчим. Хотя проповедовали, как и сегодня, мир, особенно во время мира, при необходимости (которая тут непрерывно верифицировалась), всегда однако беспрепятственно дрейфовали к войне. Хотя и проповедовали Евангелие, но постоянно злоупотребляли им ради собственного могущества и господства, как повелось уже со времен Константина, к которому мы тем самым возвращаемся. ХРИСТИАНСКАЯ СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ И УЖЕСТОЧЕНИЕ УГОЛОВНОГО ПРАВАПервый христианский император был велик не только как воин, но и, совершенно последовательно, в предписании смертной казни, которой католические теологи в особенности столь же последовательно, настойчиво требуют и сегодня. Да, император, пропагандировавший после своих побед «сладость совместной жизни», в семье которого «христианство распространялось по нарастающей» (Аланд), обширными убийствами родных уже дает начало бесчисленным династическим бойням христиан. Сын св. Елены, о котором и во второй половине XX столетия католические церковные историки утверждают, что «лишь очень немногие» его преемники «достигли властительного и человеческого величия этого образца» (Баус), «и в своей частной жизни не делал никакой тайны из своих христианских убеждений и вел христианскую семейную жизнь» (Францен), — этот святой велел в 310 г в Массиле (Марселе) повесить своего отчима императора Максимиана (а после этого уничтожить все его статуи и изображения), он повелел удушить своих зятьев Лициния и Вассиана, мужей его сестер Констанции и Анастасии, принца Лициниана, сына Лициния, в 335 г низвели до положения казенного раба, высекли и убили в Карфагене, в 326 г убит, вероятно, отравлен, его собственный сын Крисп (произведенный на свет наложницей Минервиной незадолго перед его свадьбой с Фаустой), заодно «многочисленные друзья» (Евтроп), кстати, — несколько месяцев спустя после Никейского собора, на котором он сообщил христианскому миру никейский символ веры. И наконец, «лишь редко достижимый образец и человеческого величия» велел утопить в ванной свою супругу Фаусту, мать трех сыновей и двух дочерей, еще только что чествуемую на монетах как «spes rei publicae» (надежда государства), а теперь заподозренную и прелюбодеянии с Криспом, едва ли доказанном (собственные любовные похождения Константина были обще известны), после этого все ее владения на бывшей территории Латерани окончательно получил «папа». «Христианская семейная жизнь» (Францен). «Короче с какой стороны даже с мерками историка ни подходят к вопросу о религиозных убеждениях Константина, всякий раз подтверждается констатация убежденной христианской позиции императора», констатация, которую Аланд хотя и затрагивает прямо в связи с родней Константина, но, естественно, не с его убийствами родни Византийский историк Зосима, убежденный язычник, чья основанная на хороших источниках история императора, наряду с «Rerum gestarum libri XXXI», наш главный источник по истории IV-го века, полагает, что Константин после ликвидации своего сына и своей супруги был настолько единодушно отвергнут в Риме, что, поэтому захотел воздвигнуть новую резиденцию. И сам Зеек, который заверяет даже о «добросовестности христианина и правителя» в своем обожествленном военном герое, в том же предложении и на том же дыхании отмечает в нем и «холодную жестокость ландскнехта». Право познало закат уже при христианских императорах IV и V столетий Классический стиль мышления языческого времени сменился позднеримским вульгарным правом, законотворчество опустилось «до примитивного, ненаучного уровня» (Казер). И учитель церкви Иероним мог позднее (едва ли, как бывает часто, без цинизма) написать «aliae sunt leges Caesarum, aliae Christi».[134] Хотя смертная казнь в республиканское время формально не была устранена, но сильно ограничена При императорах вели себя, скорее, еще великодушнее, — конечно, по отношению лишь к высшим классам, сенаторам; офицерам, по отношению к «маленьким людям» (humiliores, tenuiores) были общеприняты тяжелые наказания. Эта тенденция продолжилась в христианское время, когда все чаще применялась смертная казнь, а церковью, как и военная служба, ревностно оправдывалась. Вообще христианские императоры, начиная с Константина, ужесточили «наказания для свободных и рабов существенно» (Нельсен). Многое в дословном тексте, конечно, звучало (как и у церкви ее могучая сила) очень благородно, высокопарно помпезно, чтобы произвести впечатление на великодушное человечество. Столь уважаемое до начала христианской эры «Jus strictum»[135] кажется, сменилось «филантропией» императора, чьи «милосердие» и «доброта» стали решающими для «общего блага», например, о Константине (как будто назло таким жестоким властителям, как Юстиниан) сказаны слова «Во всех делах справедливость и уместность должны иметь преимущество перед буквой закона». Но сам очень проконстантиновский и прохристианский Деррьез признается, что, как отмечено, как раз «в это время риторика вторгается в законодательство и с помощью «гуманных» оборотов умеет придать благозвучное выражение даже жестким решениям», что именно при Константине «вторжение народного права начинает мутить древнеримскую ясность, язык дичает, правовые понятия становятся грубее. Но все это не только выражение распада правовой культуры, но и соответствовало заявленным во всеуслышание потребностям времени». Но это время было христианским, и Константин, «сверх всяких похвал достойный государь» (Феодорит), и в данном случае возглавил его образцово Император первым установил неограниченное самодержавие своей личной воли как «непосредственный правовой источник» (Шварц) и существенно способствовал своими законами «все более нарастающему варварству позднеримского уголовного права» (Штейн), юстиции, о которой Эрнст Корнеманн говорит, что «нет ничего ужаснее». Так, император, которому было не просто все равно, «исполняет приговор палач или вероломный убийца», но для которого и человеческая жизнь не имела «никакой цены» (Зеек), ужесточил целый ряд уголовных наказаний, например, за фальшивомонетничество Первое христианское Величество — девиз «Справедливость и мир целуются» (Justitia et pax osculatae sunt) — установил за публикацию анонимного пасквиля вместо обычной ссылки смертную казнь. Доносчикам — этому «величайшему злу человеческой жизни» — перед казнью должны вырывать язык Убийц родных, то есть ему подобных, тиран, чье законодательство и сегодня «Справочник церковной истории» характеризует как «возрастающее внимание к достоинству человеческой личности», «христианское внимание к человеческой жизни» (Баус), повелел убивать с помощью давно упраздненных «мешков» (poena cullei) «Мешок, наполненный змеями, был последним жилищем отверженного преступника, черви его последнее сопровождение и бездна его последний путь». Этот государь, который «начал христианизацию официальной жизни» (Францен) и гуманизацию права «под влиянием христианских представлений» (Баус), ужасно преследовал нравственные прегрешения причем, например, похищение, которое до того было частным правонарушением, стало уголовным преступлением. Так, при похищении невесты должны быть умерщвлены страшным образом не только похититель и (давшая согласие) похищенная, но и сводничавший домашний персонал, — вливанием свинца в рот (кормилицу) или сожжением (раба). В случае прелюбодеяния между рабом и его госпожой последнюю обезглавливали, а первого сжигали. Соответствующее предписание для господина и рабынь, конечно, отсутствует. Нарушение супружеской верности Константин, очевидно, под христианским влиянием, поставил наряду с самыми тяжелыми преступлениями и даже расширил круг женщин, к которым применялся закон об измене. Хотя за нарушение супружеской верности смертная казнь полагалась, очевидно, уже со II-го столетия, но Константином она «осуществлялась ужасным образом» «Его наказания часто были очень велики» (Фогт). Шелли же (который сам называл себя «филантроп, демократ и атеист», славит Байрона «Он мыслил как гигант») писал «Наказания, которые это чудовище Константин, первый христианский император, определил за радости неразрешенной любви, столь несравнимо тяжелы, что ни один современный законодатель не мог бы их установить за самое ужасное преступление» II в то время как Константин, — который, конечно, «ни к каким демонам не взывал, но — к истинному Богу» (Августин), — с одной стороны, запретил гаруспикам[136] частную практику их искусства, но разрешил официальную, в то время как он после удара молнии во дворец anno 320 приказал опросить гадальщиков по внутренностям и было выявлено значение звезд, по закону разрешил целительное и погодное колдовство, чудодейственное лечение, магию в пользу здоровья или для защиты виноградарства от дождя и града, с другой стороны, только применение «любовного питья» влекло ссылку и конфискацию имущества, при смертельном исходе — растерзание дикими зверями или распятие на кресте, (Калоцер, командовавший императорским верблюжьим стадом, после неудачного государственного заговора тоже был подвергнут пыткам и распят на Кипре). Пытки, которых еще ждали лучшие (христианские) времена, уже играли значительную роль, прежде всего по отношению к рабам, которых государство и церковь использовали на хозяйственных работах в своих огромных имениях, — поэтому и сохраняли рабство, а беглым рабам угрожали суровыми мерами Константин допустил также пытки до суда — «и предусмотренные для этого методы были ужасны» (Грант). Мы только что видели, что константиновское право мстило за сексуальные отношения между госпожой и рабом обезглавливанием и сожжением Сексуальные отношения между господином и рабыней — уголовно не преследовались. Как в языческие времена, мог и теперь любой супруг использовать своих рабынь по желанию и любви, всякий раз с согласия законодателя — «aliae sunt leges Caesarum, aliae Christi»[137] (Иероним, стр.296). (Но Константин часто, порой в принципиальных вопросах, где ему выгодно, сохранял языческое право, пусть оно и противоречило христианской вере. Например, подкидывание детей, христианством решительно осужденное, показалось ему явно «жизненным»). Даже церковь вела себя порой необычайно робко Еще Харнак утверждал. «Факт, что христианских владык, насколько мне известно, никогда не призывали оставить в покое их рабынь, дает пищу для размышления». Хотя тем временем обнаружилась пара исключений, например, Лактанц, Августин. Но еще в 1978 г Альфред Штюибер обратил внимание на то, что «христианские проповедники и писатели, несмотря на их многочисленные предостережения о разврате и прелюбодеянии, весьма редко вразумительно называют как раз эти ближайшие опасности в домашней сфере». Константиновское право, здесь явно следуя христианским представлениям, чрезмерно затрудняло развод, с 326 г уже не терпело, как старое римское право, конкубината (до того юридически не охваченного отношения) наряду с существующим браком. Позднее конкубината коснулись еще более отягощающие постановления. Так, конкубины и их дети не могли получать от мужа или отца ничего — ни в качестве подарка, покупки, ни по завещанию. Позднее мужчины верхнего класса, жившие в конкубинате с неравными по сословию, подвергались позору и теряли гражданские права Константин запретил также узаконивать детей от рабынь, что считалось «непристойной щедростью». И если языческий император Диоклетиан запретил одному отцу продать своих детей как рабов, то Константин это разрешил — в случае тяжкой нужды, с обязательством обратного выкупа. Если раб захотел освободиться и бежал к «barbari», то он лишался ноги или (и) становился рудничным рабочим, а часто, если не в большинстве случаев, подвергался смертной казни Каждого же раба и слугу, который в чем-либо обвинил своего господина (за исключением лишь достаточно многозначительным, случаев прелюбодеяния, измены и уклонении от налогов), Константин приказал — а за ним некоторые столь же строго верующие Величества, как Аркадий или Юстиниан, — «тотчас же казнить без расследования и допуска свидетелей». Первого христианского императора непрерывно славят как реформатора рабского удела, сообщают, например, что он «в продолжение старой тенденции римского права способствовал во многих законах благосклонному отношению к освобождению и гуманному обращению с рабами» (Фогт). Или, как пишет Мейнхольд еще в 1982 г. «Законы о рабах смягчились…». Как с этим обстоят дела? Два эдикта Константина касаются «улучшения положения рабов». Первый указ, — датированный 11 мая 319 г, Рим (место, конечно не соответствует истине, император был тогда в Сирмии, поэтому и год сомнителен) — был, очевидно, направлен римскому городскому префекту Бассу и гласит. «Император Август — Бассу «Если господин наказал своего раба розгами или ремнем (virgis et loris) или для охранения заковал в цепи, он не должен в случае смерти раба испытывать никакого страха, что совершено преступление, при этом установление дней и толкование отклоняются» Константин потребовал от господ лишь употреблять «свое право не безмерно (inmoderate)». Только если смерть раба последовала не вследствие обычного (ненаказуемого) наказания побоями или заключения в цепи, а из — за особо жестокого обращения, тогда господин будет «виновен в смерти». Столь же скучно, сколь и напыщенно перечисляет Константин далее ряд подобных ужасных, им осуждаемых видов убиения, чтобы продемонстрировать прогресс по отношению к варварским язычникам. Но его ограничения и указание на чувство меры не содержали ничего нового, а только лишь подтверждали старое право. Облегчить положение рабов особенно пытался уже Адриан (117–138 гг). Он повелел ликвидировать ужасные тюрьмы для рабов (ergastula), достаточно решительно препятствовал их пыткам перед судом, не позволял их продажу для гладиаторских боев без судебного разрешения и запретил хозяевам убивать рабов или позволять убийство Римлянку, замучившую свою рабыню по пустячному поводу, Адриан отправил в ссылку на пять лет Вообще этот государь, который первым среди римских императоров носил философскую бороду и освободил культурно ведущий слой (философов, учителей, врачей) от государственной повинности, создал в общем и целом (относительно) гуманное законодательство. Но Константин не удовлетворился названным первым указом о рабах. Он издал позднее сходное, однако же более жесткое распоряжение «Тот самый Август Максимилиану Макробию Всегда в том случае, когда рабы умирают вследствие побоев господ, последние освобождены от вины (culpa nudi sunt), так как они хотели наихудшее улучшить, способствовали в своих рабах лучшему. Мы не хотим, чтобы в таких делах, когда стремление господина — неприкосновенно осуществлять право своего господства, расследовали, было ли наказание с желанием убить человека или просто так случилось. Ибо господин никогда не может быть обвиненным в убийстве раба тогда, когда он применяет обычные меры домашнего принуждения Итак, если рабы в результате наказания побоями по угрожающей роковой неизбежности (inminente fatali necessitate) уйдут из жизни, господа могут не опасаться расследования (nullam metuant domini quaestionem) Сирмий, 18 апреля 326 г». Дальше, чем в этом втором декрете (чья датировка тоже сомнительна), христианский император, которого все-таки «все узнали как доброго отца» (епископ Феодорит), едва ли мог пойти навстречу положению рабов. Он теперь запрещает даже определенно выяснять, — намеренно или нет совершено убийство Владельцы рабов могли быть довольны. Собственно, все, что они делали, происходило к благу рабов и совершалось, так сказать, из педагогических побуждений. И, наконец, если жертвы умирали, речь шла об «угрожающей роковой неизбежности». Таким образом, никаких изменений в дедовском праве не было, комментирует Штюибер. «Несмотря на риторический словесный поток с гуманистически-морализаторской окраской, ужасная жестокость старого обращения с рабами, по размышлению, осталась в силе. В обоих указах говорит нетерпимый, жестокий император, не желающий много знать о тонких юридических различиях Забеспокоившиеся хозяева были успокоены всем императорским авторитетом». Согласен Элвирский синод судил гуманнее. Если госпожа забивала рабыню до смерти, на нее возлагали, согласно канону 5, - церковное покаяние, — конечно, в том случае лишь, если рабыня умирала в течение трех дней, или, как формулирует синод, «в течение третьего дня их души истекали в страшных мучениях» (intra tertium diem animam cum cruciatu effundat). Если же рабыня околевала лишь на четвертый день, позднее или порой оправлялась, то собравшиеся в свое время в южной Испании епископы совершенно отказываются от епитимьи. Поэтому вряд ли можно говорить, что синоды были мелкотравчатыми — речь шла о «правах» верхних слоев Элвирский же канон 5 в XII-м веке попал через Decretum Gratiani даже в Corpus juris саnonici.[138] БОРЬБА КОНСТАНТИНА ПРОТИВ ЕВРЕЕВ, «ЕРЕТИКОВ», ЯЗЫЧНИКОВНе скажешь, что император обращался с евреями юдофильски, — очевидно, тоже под клерикальным влиянием Трудно представить, чтобы длительные атаки отцов церкви (см. главу 2) его не затронули. И лишь несколько лет назад Элвирский собор установил тягчайшие церковные наказания за контакты с евреями и верующих отлучали даже за благословение их урожая евреями или за совместную трапезу с ними. Римские императоры к иудаизму последовательно терпимо и Диоклетиан даже не пытался принудить к языческим жертвоприношениям Константин, хотя тоже признал его как «religio licita»,[139] тем не менее затруднял миссию ев реев и «грубо негативно заострял» (Антон) их религиозную позицию Уже первый его антиеврейский закон осени 315 г угрожает сожжением Еще anno 313 он сообщал о широкой терпимости и в своем указе, совместно с Лицинием, объявляет, что «христианам и всем людям предоставлен свободный выбор следовать религии, какую они только хотели» он, совместно с Лицинием, «по здравому и совершенно верному размышлению» решил, что «каждому дается свобода обратить свое сердце к той религии, которую он сам сочтет себе соответствующей. После Никейского собора Константин в письме всем церквам, разумеется, узрел евреев «запятнанными безбожными преступлениями», «пораженными слепотой духа», «сошедшими с ума», он обзывает их «ненавистным народом» и заверяет в их «урожденном безумии». Для посещения Иерусалима, который они с матерью заполнили церквами, он дал евреям только один день в году. Он совершенно запретил им содержание рабов-христиан, чем положил начало имевшему тяжелые последствия вытеснению их из сельского хозяйства Иудаизация христианина стоила жизни Константин обновил также закон Траяна, изданный за 200 лет до этого, угрожающий смертью на костре за обращение язычника в иудаизм При этом христианский император распространил это наказание на каждую еврейскую общину, которая приняла бы обращенного язычника, равно как на все, препятствовавшие переходу еврея в христианство Старший сын Константина, Константин II, продолжил антиеврейское законодательство своего отца еще более сурово. Да и вообще враждебность Константина к евреям наложила отпечаток на политику его преемников. Это было бы понятно, если бы при Константине вспыхивали еврейские мятежи Одно такое сообщение дошло, но тоже подвергнуто сомнению. Бунты же небольших масштабов, говорят, душили в самом начале, а участники будто бы наказывались отрезанием ушей. Сильнее, чем на евреев, правитель уже нападал на «еретиков» Сначала в Африке, где в 311 г (в особенности из-за отпавших в результате преследований и их нового крещения) возник раскол церкви — с вековой борьбой как следствием. И в том же самом году впервые в императорском послании вынырнуло понятие «католических» в противоположность «еретическому». В письме, которое в августе 314 г. приглашало Хреста, епископа из Сиракуз, на собор в Арле, император жалуется, что в Африке «некоторые дурным и извращенным образом» вызывают раскол внутри «католической религии». Он порицает «поистине отвратительный братский спор» и пишет сицилианскому епископу, «что именно те, кто должен иметь братский и единый образ мыслей, разделяются позорным, просто отвратительным образом». Почему это произошло? В 311 г в Карфагене после смерти епископа Мензурия архидиакон Цецилиан стал, — видимо, некорректно, — его преемником, Его издавна презирали все фанатичные приверженцы культа мученичества, так как один из освятителей при его рукоположении, епископ Феликс из Автунга, должен был быть traditor[140] поставщиком священных книг в гонении. Поэтому рукоположение считалось недействительным не только в Карфагене, но и во всей Африке Утверждали также, что Цецилиан саботирует доставку продовольствия для заключенных в тюрьму мучеников Абитины 70 тунисских верховных пастырей выразили протест, объявили Цецилиана низложенным и противопоставили ему преподавателя Майорина, не без подкупа, между прочим (Богатая карфагенянка Люцилла, дому которой принадлежал Майорин, оценила дело в 400 фолиев, около 40 000 марок; Цецилиан критиковал ее, так как она всякий раз перед причастием вызывающе целовала кости, которые она считала ногой св. мученика, в то время как они не были признаны таковыми). Со времени смерти Майорина (315 г) схизма обострилась еще при Донате Великом, энергичном, способном вожаке, поддерживаемом подавляющим большинством африканских христиан, но чей главный сторонник (тоже) должен быть traditores Его именем назвались донатисты, pars Donati,[141] и едва ли пару десятилетий спустя на первом донатистском соборе заседало, это известно, 270 донатистских епископов Различий в учении, пожалуй, не было «У них была та же самая церковная жизнь, те же самые чтения, та же самая вера, те же самые святыни, те же самые таинства», — пишет Оптат из Милева, который с ними боролся одним из первых, так как узрел их «отрезанными серпом зависти от корней матери церкви». Однако донатисты порвали всякую связь с государством, константиновский союз трона и алтаря. Они считали себя истинной «Ecclesia sanctorum»,[142] а римскую церковь «civitas diaboli»,[143] и предъявляли — в преемственности с раннехристианскими верованиями — суровые требования клиру. Они должны быть морально безупречны, то есть свободны от тяжких грехов, а сила святых даров (традиция африканской церкви, которую особенно защищал св. Киприан) зависела от чистоты их дарителей. Не в последнюю очередь донатисты отказывались признавать христианами людей, которые оказывались несостоятельными во времена преследования, отдавали Библию, другие «священные» книги или совершали худшее, подобно, среди многих, диакону Цецилиану — вероятно, а римскому епископу Марцеллину (296–304 гг.) — наверняка, который даже приносил жертвы богам. Оппортунисты считались lapsi и traditores, отпавшими и предателями Католики, которые перешли к донатизму, (снова) крестились, по донатистской вере, — крестились впервые. Донатисты, так рассказывали, вытирали место, где стоял католик. Все это было не в духе Рима. Согласно его же учению, по слишком уж понятным причинам, церковь — объективно действующий, дарующий милость и исцеляющий институт, стало быть всегда священный, подобно тому как ее члены всегда (субъективно) порочны изысканный плод так называемого таинства посвящения в сан с его «character indelebilis»,[144] навсегда закрепленной в личности священника способностью, чего совершенно не знала старая Catholica, что противоречит ее учению. По отношению к донатистам, конечно, был необходим новый взгляд «Если слуга добр в евангельском слове, — возражает Августин, — то он становится сотоварищем Евангелия, но если он зол, то в силу этого он не перестает быть экономом Евангелия» Донатисты обращались с жалобами к императору, однако потерпели поражение — «в присутствии Святого Духа и его ангелов» — в Риме в 313 г, в Арле, который Константин возвысил до столицы Галлии, в 314 г, здесь же синод отверг и христианский антимилитаризм (стр.221). И едва только Константин в первый раз весьма успешно сходил войной на Лициния, как он, по желанию епископа Цецилиана, подверг донатистов многолетним нападкам, не согласный терпеть «даже малейшего следа раскола или разногласий в каком-либо месте», более того, угрожая в начале 316 г. в послании к Цельсу, викарию Африки «я устраню заблуждения и воспрепятствую глупостям и это приведет к тому, что все люди будут исповедовать истинную религию, согласную непорочность и достойное почитание всемогущего Бога». Он отнял у донатистов церкви, имущество, сослал в ссылку их руководителей и ввел солдат под duces[145] Леонтия и Урсация, которые убивали мужчин и женщин. И если чуть раньше учиняли резню язычников, то теперь дошло до первого, проводимого во имя церкви преследования христиан, к истреблению христиан христианами и к кровавой крестьянской войне тоже, — ведь с донатистами соединились сильно эксплуатировавшиеся сельские рабы северной Африки Были разрушены различные базилики, а все, кто выступил против войск, убиты, среди них — два донатистских епископа Отныне донатисты вели свой мартирологический календарь, и мученические смерти тем более подстегивали раскол. Но так как предстояла новая война с Лицинием, император отпустил в 321 г сосланных священников, вернул их церкви, признал свой провал и призвал католиков оставить месть на усмотрение Бога. Константин и — еще больше — его наследники, конечно же, слишком часто выполняли репрессивные требования большой церкви, так как единое государство им было более необходимо, чем расколотое. Однако они, как раз поэтому, и посредничали, едва ли к радости церковных вождей, между соперничающими группами, даже между задиристыми христианами непосредственно Многие государи прилагали усилия к тому, чтобы держать фанатиков в узде, сглаживать различия верований, добиваться компромисса среди влиятельнейших и потому для них важнейших сект. Но, пишет Иоганн Галлер «Куда ни глянь, — разлад, спор и смута». Так как их объединительные усилия не имели никакого успеха, они вновь прибегали к принуждению и силе. Таким образом, Константин издал в 323 и 330 гг эдикты в пользу католического клира, подчеркнуто обойдя «еретиков» и «схизматиков». И даже в последние годы своей жизни — в 336–337 гг. — он начал тяжкое преследование донатистов руками префекта Григория, обрушился на донатистского епископа Доната как на «постыдное пятно сената и позор префекта» в одном из посланий, которое было торжественно объявлено «героическим поступком» и распространено в копиях. Боролся Константин и с маркионистской церковью, которая была старше и первоначально, вероятно, больше, чем католическая. Он запретил их богослужение даже в частных домах, велел конфисковать их изображения, их земельные участки, разрушить их церкви. А будущие государи, подстрекаемые епископами, с еще большей жестокостью преследовали христианство, на которое католицизм клеветал всеми средствами уже во III-м и III-м столетиях, в том числе и с помощью ряда фальсификаций. В 326 г, вскоре после никейского собора (стр.396 и след.), Константин обратился с решительным декретом о «еретиках» (если он настоящий, а не фальшивка Евсевия, сообщившего о нем), фундаментом для аналогичных христианских императорских указов, — против «всех еретиков вообще». Они исполнены «лжи», «глупости», они — «эпидемия», «враги правды, противники жизни», «совратители в погибель» Диктатор запрещает их богослужение, присуждает их «так называемые молельные дома» католикам и конфискует остальное «еретическое» имущество «Кто хочет предаваться религиозным занятиям, сможет это делать по крайней мере так же хорошо в католических церквах» Восторженно сообщает епископ Евсевий об очищении «убежищ инаковерующих» и об изгнании «диких зверей» — «Так светит единственно католическая церковь». Образу действий Константина против «еретиков» скоро последуют многие. Но он, по крайней мере, еще щадил их жизни Речь для него шла меньше всего о религии, а о единстве церкви на фундаменте никейства, а вместе с этим и о единстве империи Религию он знал, пожалуй, в форме политической религиозности Религиозные проблемы были с начала и всегда связаны с политическими и социальными проблемами, и властитель стремился к единству церкви для усиления государства, он ненавидел «пожар раздора» «Я знал, что если бы я в соответствии со своими желаниями смог бы добиться единства среди всех слуг Бога, то и интерес государства мог бы вкусить от тех плодов», — пишет император Арию и епископу Александру. По отношению к язычникам правитель, который жаждал государственного единства, как ничего другого, сохранял поначалу очевидную сдержанность. В конце концов, они образовывали все еще существенное большинство, особенно на Западе. И армия была в значительной мере языческой. Таким образом, будущий святой восточной церкви на протяжении жизни занимал пост Pontifex maximus да, «Верховный понтифик», который демонстрировал старую связь государства с языческой религией, всегда стоял в официальных посланиях императора во главе его должностей. Но св. Константин не только возглавлял в течение жизни языческую священническую коллегию, но и сохранил обычай возводить в его честь (как, например, в умбрийском городке Гиспелле) храмы, избегая при этом «суеверных ритуалов». В 330 г, правда, последовало осуждение неоплатонизма. Философа Сопатра, — после смерти Ямвлиха главы неоплатонической школы, — монарх даже велел казнить. Он пал жертвой дворцовой интриги, которую, чтобы убрать Сопатра с дороги, организовал praefectus praetorio[146] Востока Авлавий, давший показания подчеркнуто как христианин Христианин Авлавий время от времени бывал влиятельным советником Константина и отвечал также за воспитание его сына Констанция, — позднее, будучи императором, уже в 338 г. Констанций приказал ликвидировать своего наставника. Но уже во времена Константина христиане при дворе и в других центрах государства могли, вероятно, легче получать повышение, чем язычники. А когда христианство распространилось шире, языческое влияние постепенно исчезло, государь в последние годы своего правления предпринял (естественно, к восторгу христиан) меры и против язычников. В миланском эдикте 313 г, он, правда, еще находил уместным «спокойствие нашего времени», «чтобы каждый обладал свободой по своей воле выбирать и почитать божество Об этом мы распорядились, дабы не было произведено впечатление, что какой-нибудь культ или какая-нибудь религия испытала от нас пренебрежение». Но потом на протяжении двух десятилетий христианская иерархия инфицировала Константина, и в итоге язычники тоже — вспоминаются его ругательства в адрес евреев (стр.235), «еретиков» (стр. 238) — теперь для него суть «заблудившиеся», «подлые люди», их религия — «бунт», «дурное святотатство», «пагубное заблуждение», «власть тьмы», «дерзкое безумие», из-за которого «погибли народы, даже целые нации» Ergo, он считает своим, Богом данным предназначением уничтожить «достойное отвращения идолослужение». Историография, правда, часто подчеркивает «Политика этого императора лишь очень редко переходит черту паритетного обращения с язычеством и христианством» (фон Вальтер) или совсем уж рассматривает эту политику, подобно теологу Мейнгольду в 1982 г, «под знаком терпимости, не предпринимавшей лишения прав существующих религий». В действительности же провозглашенные Константином в 311 и 313 гг. сосуществование и принципиальная свобода религий постепенно уступали тенденции подавления. И чем больших успехов достигал Константин, чем больше возрастали его мощь и свобода маневра, тем бесцеремонней он атаковал и язычников, отчетливее всего в последние годы своего правления. Несомненно уже в 319 г он борется с языческими предсказаниями будущего, не в последнюю очередь с гаруспиками (еще Катон удивлялся, что те друг с другом встречались без смеха) Правда, год спустя Константин обратился к ним сам (стр.232) (Впрочем, аналогичные постановления против магии появлялись уже при Августе, Тиберии и других императорах). Даже непосредственно после победы над Лицинием в своем послании восточным провинциям Константин гарантировал свободу совести и для староверующих «Как того хочет его сердце, того каждый и должен придерживаться», — античное предвосхищение высказывания Фридриха II, что каждый должен «стать счастлив на свой фасон», которому, правда, имеется точное соответствие уже у Иосифа. На деле же Константин поспособствовал — и немало — тому, чтобы все люди возжелали обратиться в «истинную веру» и оставили «храм лжи». В то время как язычников Запада еще щадили, их преследование на Востоке началось уже после победы над Лицинием Константин запретил возведение новых статуй богов, обращение к оракулам и всякое языческое богослужение. В 326 г он приказал уничтожить все изображения богов, так как они больше не соответствовали времени. Он конфисковал также на Востоке даже храмовое имущество и драгоценные статуи. Во вновь основанном, освященном 11 мая 330 г после семилетней стройки Константинополе, стоимость которой монарх оплатил отчасти из изъятых сокровищ храма, были запрещены языческие жертвоприношения и празднества, а заодно отняты доходы трех храмов — городского храма Солнца, Артемиды — Селены, Афродиты Константин, для императора Юлиана «Отступника» «реформатор и разрушитель стародавних устоев», многими же современными историками превозносимый за умную сдержанность, уже запретил восстановление разрушенных храмов и даже приказывал их закрывать и уничтожать, «он разрушил до основания как раз те из них, которые были у идолопоклонников в наибольшей чести» (Евсевий). И как раз там, где им руководили так называемые нравственные мотивы, он испытывал влияние христианства. Таким образом он предписал закрыть Серапеум[147] в Александрии, храм бога Солнца в Гелиополе, разорить жертвенный алтарь в Мамре (здесь Бог, в сопровождении двух ангелов, однажды явился Аврааму). Император приказал разрушить святилище Эскулапа в Эте, что было сделано столь основательно, что «не осталось никакого следа былого ослепления» (Евсевий) Было предписано и уничтожение храма Афродиты из Голгофы, худшего оскорбления нравственных чувств благочестивых людей, Афродиты из Апаки в Ливане, чей сатурнарий — «опаснейшие тенета для душ», — по мнению императора не достойный «быть освещенным солнцем», сравняли с лицом земли, Афродиты Гелиополийской, где военная команда превратила знаменитую постройку в груду развалин. Однако, согласно католику Эрхарду, Константин воздержался «от всякой агрессивной меры против приверженцев языческого культа». На самом же деле пример Ильи, убившего пророков Ваала уже узаконил «любую силу» (Шультце) Константин велел сжечь памфлет Порфирия. А с 330 г, года приговора неоплатонизму, дошло до разграбления храмов христианами и к уничтожению изображений богов, что элвирским собором было косвенно еще запрещено, христианскими же летописцами встречено почти с ликованием. Св. Феофан позднее сообщает в своей очень известной в Средние века хронографии, что «Константин Благочестивый» взялся «разрушать изображения идолов и храмы, и в различных местах они исчезли совершенно, их доходы были отданы церкви Бога». Помогали уже и клерикалы Диакона Кирилла, особенно отличавшегося «фанатичной яростью истребления, — «воодушевленного священным рвением», — при Юлиане «Отступнике», конечно, убили, и его труп подвергся поруганию, после чего убийц, которые якобы даже съели его печень, коснулась рука Божия «Они все же не избежали ока, которое все видит… Все именно, кто участвовал в гнусном преступлении, потеряли свои зубы, выпавшие у них одновременно; потом они потеряли свои языки, покрывшиеся язвами и изъеденные ими; наконец, они потеряли зрение и так, через мучительное наказание, узнали силу христианской правды» (Феодорит). Христианская историография. Конечно, это не было в императорских интересах — повести фронтальную борьбу против еще сильного язычества, огромного большинства империи, как хотели бы заставить думать христианские авторы, но «маленькие материальные приобретения» (Фелькл), не в последнюю очередь для церкви, но и для императора и его фаворитов тоже, были естественно желанны дорогой кирпич, ворота, бронзовые фигуры, золотые и серебряные сосуды — «роскошные и искусные металлические дары из всех провинций, регистрирует Евсевий, — изображения богов из золота и серебра статуи из бронзы», — кругом уже воровал», конфисковали, тащили, «безоглядно расхищали» (Танненфельд). Не однажды останавливался Константин перед знаменитым треножником Пифии в дельфском храме Аполлона Корнеманн отмечает «хищение никогда не бывавшего характера предметов искусства по всей Элладе». Даже сам св. Иероним жаловался, что Константинополь строился за счет ограбления почти всех других городов. «По одному кивку», — торжествует епископ Евсевий, — целые храмы «повергались в прах» Весь Олимп быстро собрался в «новом Риме», где император хотя и запретил трогать большинство храмов, но велел убрать оттуда статуи. В купальнях, базиликах, общественных местах стояли теперь знаменитые изображения богов, самосская Гера, лемнийская Афина, Афродита Книдская. Конечно, в новом городе на Босфоре (также имевшем семь холмов, вообще приравненном его владыкой к городу на Тибре, получившем 14 районов, сенат et cetera) не было никакого языческого культа, никаких весталок, никаких капитолийских храмов. Напротив, Константин придал ему «однозначно христианский облик», «характер христианского Анти-Рима» (Фогт); все-таки все это демонстрировало только триумф над язычеством. В скульптуре богини Реи, которую несли два льва, положение руки изменили таким образом, что она стала просящей Тихе получила крест на лбу. Дельфский Аполлон, достойный уважения памятник греческого мира («Константин — единственный разрушитель оракула», пишет Ницше), стал Константином «Великим» статуя получила в руки золотую, украшенную крестом державу и подтверждающую новое тождество надпись Мелкого вора (а лишь их причисляют к уголовникам) центуриона Вальмаса, посягнувшего на статую во дворце, Константин приказал обезглавить. Но им самим украденные благородные металлы уже в 333 г пополнили имперские и церковные финансы, именно теперь, спустя много лет вновь открылись монетные дворы «Суммы головокружительной величины перемещались на строительных площадках и просачивались в пустые кассы церкви» (Фелькл). Умышленную профанацию также начал Константин, если можно верить епископу Евсевию. В соответствии с этим император повелел статуи, «которых заблуждения древних столь долго превозносили, выставить на всех доступных местах, чтобы все, кто их видел, узрели отвратительный облик чтобы они научались образумливаться, так как император из статуй богов сделал для всех, кто хотел их видеть, игрушки, вызывавшие смех и насмешку». И в Риме властитель велел установить статуи из храма на общественных площадях, — некоторые ученые усматривают в этом защитные и охранные меры. В провинциях поисковые команды императора приказали языческим священникам «самим извлечь богов из темных уголков на свет, после этого они лишали богов украшений и позволяли всем видеть, какая мерзость скрывалась внутри размалеванных фигур богов древних людей волокли, опутанных волосяными веревками». Для христиан пример императора был почти уже приказ; но также и для желающих приспособиться язычников. Так, Евсевий сообщает, что жители Финикийской провинции «предали огню многие изображения идолов и получили за это закон Спасения, и они уничтожили в городе и стране пустое ничто; их храмы и святилища, которые гордо высились, они разрушили без всякого на то приказа, а вместо них от основания построили церкви и сменили на них свои прежние химеры». Одна химера против других. В общем и целом, уже первые десятилетия Ecclesia triumphans при первом христианском императоре, пожалуй, подтверждают правоту французского философа Гельвеция (1715–1771). «Католицизм постоянно защищал воровство, грабеж, насилие и убийство». А скорее, эта еще не удостоенная панегирических гирлянд зра напоминает о других словах великого просветителя «Что огорчает церковь в тирании неудачливых королей, так это то, что они участвовали в их власти». Однако, уже св. Поликарп — «старый князь Азии» (Евсевий), патрон ушных болезней, — подчеркивает, что христиане должны учиться «князей и власти, данные Богом, почитать, если они нам не вредят». В 337 г Константин хотел начать крестовый поход против персидского царя Шапура II, «варвара Востока», — согласно Отто Зееку снова не по своей воле должен же Константин «увидеть здесь веление Бога, который избрал его орудием, чтобы вновь возродить империю Александра, а христианство, как это было возвещено, распространить до последнего края Земли». Конечно, миссии персидского царя, посланной еще в начале 337 г, Константин (Зеек сам отмечает это страницей ниже), отказал в мире «Никогда не побежденных герой» хотел, таким образом, войны, крестового похода, — и, естественно, по этому случаю организовано «необходимое богослужение», как говорит Евсевий, который замечает также, что епископы империи «заверили, что по его желанию они будут сопровождать с огромной радостью и не помышляя от него отделиться, напротив, они будут с ним на войне и непрерывными молитвами к Богу участвовать в битве». Однако на Востоке император заболел Вначале он искал помощи в теплых водах Константинополя, затем в реликвиях Люциана, арианского патрона — защитника, учителя Ария. Наконец, он воспринял в своей вилле Ахирона близ Никомедии крещение, которое он, однако, как сам его Спаситель, хотел принять в водах Иордана. Тогда не было необычным, более того, — особенным для (распорядившихся по случаю смертной казни или смерти в сражении) великих сих империи (до 400 г.) отодвигать чудо-купание до конца. «Думали, — полагает Вольтер, — что открыли тайну гнусно жить и добродетельно умереть». После крещения другим учеником Люциана, арианцем Евсевием, Константин умер 22 мая 337 г. Да, первый pnnceps Christianus роковым образом расстался с жизнью как «еретик», что создало «правоверным» историкам некоторые проблемы. Однако сам он, по признанию ярого борца с арианством на Западе, св. Амвросия, «благодаря тому, что он был первым императором, принявшим веру, и что он оставил государям после себя наследие веры», достиг «заслуги высшей ступени» (magni meriti). Но в то время как христиане от восторга перед Константином почти утратили самообладание, очень мало осталось, и едва ли случайно, от критики его противников — императора Юлиана или историка Зосимы, не менее решительного язычника. Запланированный Константином крестовый поход против персов относился к империи, с которой христианские государи вскоре воевали непрерывно, наше же внимание между тем обращается к Армении, той стране, что первой в мире сделала христианство государственной религией. Примечания:1 Церковному времени (лат) — Здесь и далее примеч. пер. 9 Вечный покой, вечная жизнь, непрерывное благо (лат) 10 Для здоровой души (лат) 11 Бедных свободных людей (лат) 12 Менее свободных (лат) 13 «Заговорщиков» и «мятежников» (лат) 14 Вековая ветвь (лат) 93 Слабо, вяло (лат) 94 «Стремление к власти над всем миром» (лат) 95 «Хранителем городского добра» (лат) 96 В некоторых справочных изданиях она и называется «Базилика Максенция» 97 Солнце непобедимое (лат) 98 Букв солнечного дня (нем) т. е. субботы 99 «Зелотов (буквально ревнителей) язычества» (фр) 100 На «открытом поле сражения» (лат) Здесь, пожалуй, игра слов, ибо другой, для географического названия перевод звучит и так «спокойная степь» 101 Евангелие 102 «Несомненно как религиозную войну» (англ) 103 Воинское знамя с инициалами Христа, введенное Константином 104 «Образец добродетели и благочестия» (англ) 105 «Чудовищем порочности и похоти» (англ) 106 Церковь (греч) 107 «Имущества Петра» (лат) 108 Солиди — золотая монета, равная 25 денариям 109 «Епископское слушание» (лат) 110 Освобождение церковью (лат) 111 Так сказать жандарм церкви» (фр) 112 Божественным (лат) 113 Священной и неприкосновенной (лат) 114 Священный авторитет (лат) 115 Святой или святость (лат) 116 Букв дом прорицательницы (лат) 117 Священнейший (лат) 118 «Священные покои» (лат) 119 Господин и Бог (лат) 120 Таинственная политическая организация (лат) 121 Тихе — греческая богиня счастья, случайности и судьбы 122 Христианский государь (лат) 123 «Готские игры» (лат) 124 Песня салиев (лат) 125 Так буквально переводится с греческого слово «Евангелие» 126 «Воинство Христово» (лат). 127 «Таинство, святость (лат). 128 Осведомленный (ит) 129 Божественное наставление (лат) 130 Церковь торжествующая (лат). 131 Церковь воинственная (лат). 132 Самим фактом» [лат), на деле, в действительности 133 «Жизнь Мартина Туронезского» (лат) 134 Одно дело законы Цезаря, другое — Христовы (лат). 135 «Строгое право» (лат). Конечно, языческое право тоже было жестким, хотя оно ни в коем случае не лишено гуманистических черт. И, конечно, Константин тоже смягчил некоторые наказания, возможно, даже (в деталях часто трудно установить) под христианским влиянием. Так, одностороннее расторжение брака было затруднено (но не отменено), должники были лучше защищены от кредиторов, смертное наказание распятием на кресте и перебиванием ног (еще в 320 г законно подтвержденное) заменено удушением на виселице. В 316 г Константин запретил клеймление лица (для приговоренных к гладиаторским боям и горным работам), «так как человек создан по подобию Бога», и в любом случае можно было клеймить руки и икры. Но, отвлекаясь от того, что правовое развитие часто следовало гуманистическим тенденциям старого (языческого) права или (языческой) философии, иногда их, согласен, под христианским влиянием усиливало, — Константин часто назначал намного более тяжелые наказания. 136 Жрецы в Древнем Риме, гадавшие по внутренностям жертвенных животных и толковавшие явления природы 137 «Одно дело законы Цезаря, другое Христа» (лат). 138 Свод канонических законов» (лат). 139 Законная религия(лат). 140 Учитель (лат). Это же слово переводится как «предатель» 141 Партия Доната (лат) 142 «Святой церковью» (лат) 143 «Сообщество дьявола» (лат) 144 Неизгладимым характером (лат) 145 Руководством (лат) 146 Начальник императорской гвардии (лат). 147 Серапеум — название святилища Сараписа, бога плодородия, подземного царства, моря и здоровья, почитавшегося в Александрии |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|