ГЛАВА 3

РАСЧЕЛОВЕЧИВАНИЕ ХРИСТИАН ХРИСТИАНАМИ НАЧИНАЕТСЯ

«О, если бы удалены были возмущающие вас»

(Св. Павел)

«Но я предостерегаю вас от зверя в человеческом облике»

(Св. Игнатий)

«Давайте не только выявим, но и поразим со всех сторон дикого зверя»

(Св. Иреней)

«Ибо тот, кто не признает, что Христос явился во плоти, тот Антихрист, от дьявола первенец сатаны»

(Св. Поликарп)

«Все еретики не христиане. Если же они не христиане, то они дьяволы», «Убойный скот для ада»

(Учитель церкви Иероним)

«Но если мы схватимся за оружие друг против друга, то не потребуется никакого дьявола для нашей порчи Всякая война пагубна, но больше всего гражданская война. Наша же война еще пагубнее, чем гражданская»

(Учитель церкви Хризостом)

«Они свидетельствуют о своей религии не со сдержанностью и миролюбием, которые проповедовал их великий учитель делом и словом, но с горячностью, как если бы они были неправы»

(Лихтенберг)

«Едва ли они проповедовали Христа, если они обвиняли друг друга, что они Антихристы и, естественно, не было среди этих теологических перебранок ничего, что не было бы построено на бессмыслице и надувательстве»

(Вольтер)

В то же время когда христиане накинулись на евреев — словесно, прежде чем пришли a verbis ad verbera, от ругани к побоям, к грабежу, к дрейфу в великое, многотысячекратное убийство, они — параллельно и со всей жесткостью — спорили и друг с другом, пока вскоре не приступили к взаимному убийству друг друга; что началось раньше, чем обычно думают

Согласно церковному учению, христианство начинается с «ортодоксии», с «правоверности», за которой последовала «ересь» (airesis = особая позиция) как, так сказать, отклонение от первоначального, его фальсификация. Понятие «ересь», имеющееся уже в Новом Завете, в однозначно негативном значении появляется впервые в начале II-го века у епископа Игнатия, который первым же вводит понятие «католический» — католическая церковь существовала еще десятилетия до того. Однако первоначально слово «ересь» ни в коем случае не имело того значения, которое получило Авторы Библии как еврейские авторы вначале не употребляли его как противопоставление — лишь возникающему — феномену ортодоксии. Напротив, даже в классической литературе «ересью» называли сначала лишь какое-нибудь научное, политическое или религиозное воззрение, группировку, партию. Однако постепенно понятие приобрело привкус обособленности, было дискредитировано, «занимающий особую позицию» стал «еретиком»,[68] даже если само это выражение и стало обычным в Германии тоже лишь с XII-го века.

Вот схема, однако вначале «правоверность», потом «ересь» (что церковь использует для поддержания фикции о мнимой непрерывной апостольской традиции) есть не что иное как позднейшая конструкция и очевидно фальшивая — так же фальшивая, как и само учение об этой традиции. Изображение истории, согласно которому в истоках христианства стоит чистое, непорочное учение, которое в ходе времени было загрязнено еретиками и схизматиками, — «эта любимая теория отпадения», пишет сегодня сам католический теолог Штокмейер, «не соответствует исторической действительности». Напротив, могло совсем не быть такого развития, так как нигде не стояло «вначале гомогенное христианство Имелись лишь слабо состыкованные религиозные воззрения и положения. Но «точно» не было ни «авторитетного христианского кредо (authoritative Christian creed), ни какого-нибудь определенного канона христианского «Священного Писания» (Е.Р. Доддс). Само обращение к Иисусу здесь совершенно бесполезно, потому что старейшими христианскими текстами является не Евангелие, а послания Павла, которые существенно противоречат Евангелию, умалчивая о других больших проблемах в данном случае.

Итак, не в едином, а в очень разных потоках и формах предания завязывали отношения ранние христиане Уже в праобщинах соперничали по крайней мере две фракции — «эллинистов» и «иудеев» Между Павлом и первоапостолами тоже часто возникали ожесточенные споры. И то, что позднее стало дьявольщиной, преследовалось, было к первоистокам часто гораздо ближе, чем «правоверность», объявившая это потом ересью. Например, из насильственных соображений, причем всякий раз подсовывали теологию, якобы «истинную» веру, чтобы можно было легче побороть церковно — политических конкурентов (ср. в особенности гл. 8). Или из соображений оппортунизма, так как такое верование соответствовало господствовавшей в конкретной местности вере. В определенных областях Малой Азии, Греции, Македонии, но особенно в Едессе (Египет), так же как в большой части старого мира, христианство проповедовалось сначала в форме, которая не соответствовала тому, что позднее названо «ортодоксальной». Однако она, естественно, считалась во всех этих регионах христианством абсолютно. И их приверженцы смотрели на по-иному веривших, примерно, ортодоксальных христиан, так же высокомерно и тупо сверху вниз, как те на них. Ибо каждое направление, церковь, секта держались за «собственное», «истинное» христианство.

Таким образом, в начале новой веры не стояли ни «чистое учение» в протестантском смысле, ни католическая церковь Более того, после отделения иудаистской секты от ее иудейской материнской религии как второй большой шаг последовало возникновение язычески-христианских общин под главенством Павла — часто в острой полемике с иудейскими христианами, первоапостолами в Иерусалиме.

Затем в первой половине II-го столетия была основана церковь Марка, которая охватывала всю Римскую империю и, вероятно, была более интернациональной, чем образовавшаяся во второй половине столетия старокатолическая церковь, перенявшая, за исключением основной религиозной идеи, почти все у Марка, создавшего также первый «Новый Завет».

Согласно communis opinio[69] старокатолическая церковь возникла между 160 и 180 гг. Юридически до сих пор существовавшие независимо общины теперь объединились и решили, кого считать «правоверным», а кого нет. Но и эти церкви не были окончательным, неизменным оплотом «ортодоксии», а необычно гибкими. И скоро всплывшие многочисленные «еретики» и «ереси» не были привнесены в церковь извне), — это «бесспорно неисторично» (фон Соден). Напротив, эти «еретики» приходили обычно изнутри. Но так как большинство их посланий уничтожено, мы осведомлены о них односторонне, искаженно, часто полностью лживо.

В конце II-го века, когда католическая церковь была основана, языческий философ Цельс язвил, что с тех пор как христиане выросли в количестве, среди них возникли расколы и партии, и каждый хотел бы сам создать начало — «ибо о том они мечтают с самого начала» «И вследствие множества они снова разделяются и затем проклинают друг друга, так что, так сказать, они имеют лишь одно общее, а именно имя а в остальном партиями оценивается это так, а то по-другому». В начале III-го столетия римский епископ Ипполит знает 32, в конце IV-го столетия епископ Брешии Филастев — 128 конкурирующих христианских сект (и 28 дохристианских «ересей»). Но, тогда политически бессильная, доконстантиновская церковь беснуется как против евреев, так и в борьбе с «еретиками» поначалу лишь словесно, к становящемуся все тяжелее разрыву с синагогой присоединяется точно так же набирающая силу конфронтация со всеми инакомыслящими христианами. Ведь для отцов церкви как раз любое отклонение от веры является тягчайшим грехом Именно это принесло раскол, воодушевление приверженцев, утраты власти. Таким образом, во время полемики не пытались ни действительно познакомиться с другой точкой зрения, ни объяснить, потому что это часто невозможно и опасно, свою собственную. Напротив, единственной целью было «побить противника всеми имеющимися средствами».

(Гигон) «Античное общество вследствие своих совсем других, недогматических религиозных представлений таких религиозных распрей до сих пор не знало» (Врокс).

Снова вышел вперед Павел, «первый христианин, создатель христианства» (Ницше). Как еврей он «благосклонно» смотрел на побивание камнями Стефана, даже вымолил у первосвященника полномочия преследовать сторонников Иисуса и за пределами Иерусалима. Он «яростно выступал прожив общины», «дышал угрозами и смертью против учеников Господа» Павел сам признает, что он их преследовал «сверх меры», «даже до смерти», говорят «Деяния апостолов» — Возможно, все это тенденциозное преувеличение, чистая легенда, чтобы тем величественней могло показаться его обращение, но к его фанатичной сути оно тоже очень подходит.

«Благороднейший из борцов» (Григорий Нисский), «атлет Христа» (Хризостом и Августин) сам себя, однако, изображает как фехтовальщика, который «ни одного удара не наносит впустую». Давно известно также, что обстоятельства легко формируются им «в стратегические задачи», что это при нем закишели речения из военной сферы, что он все свое существование понимал как «militia Christi»[70] и удивительно создал уже многие механизмы, с помощью которых потом папы будут стремиться к мировому господству. Не в последнюю очередь это относится к его эластичности, его оппортунистической практике, если не существует никакой другой возможности, к гибкой приспособляемости того, который называет «язычников сонаследниками» и прославляет свое служение «как апостол язычников», при необходимости проповедует совершенно открыто «Ибо и я израильтянин», «мы по природе иудеи, а не из язычников грешники». Так что в конце концов он объясняет напрямик «Я для всех стал всем», даже. «Ибо, если верность Божия возвышается моею неверностью к славе Божией, за что же еще меня же судить, как грешника?».

Для всех инакомыслящих потерявшего человеческий облик Рима особым примером стал фанатик Павел, классик нетерпимости, он сыграл прямо-таки «ключевую роль для начала таких столкновений» (Паульсен).

Это показывает его отношение к первоапостолам, к Петру тоже. Ибо прежде чем церковная легенда сфабриковала идеальную пару апостольских вождей Петра и Павла (еще в 1647 г папа Иннокентий X осуждал уравнивание обоих как еретическое сегодня Рим отмечает их двойной праздник 29 июня), их партии и они сами враждовали друг с другом со всей страстью «Возбуждение», «ожесточенный спор», — об этом говорится в самих «Деяниях святых апостолов» Павел же, которому Христос дал «служение примирения», противостоит Петру «лично», уличает его в «лицемерии», и вместе с ним, сообщает Павел, «лицемерили и прочие иудеи». Он высмеивает иерусалимских вождей как «архи» или «высших апостолов», чьи воззрения ему безразличны, осыпает их ругательствами «уроды», «собаки», «лжеапостолы». Он жалуется на «вкравшихся лжебратиев», на расколы, партии, которые подписываются его, Петра, и другими именами. Он обвиняет своих противников в зависти, ненависти, перебранках, в путанице, подстрекательстве, волшебстве, искажении веры и несколько раз проклинает. С другой стороны, община обвиняет его самого в том же самом, в том числе в корыстолюбии, финансовых обманах, поносит его как труса, ненормального, сумасшедшего и хочет отнять у него его собственную епархию Агитаторы из Иерусалима вторгаются в его регион, сам Петр, «лицемер», выступает в Коринфе «против лжеучения Павла». Полемика становится все острее вплоть до смерти обоих и продолжается после. Послание (Павла) Титу обзывает иудо-христиан «пустословами и обманщиками», которым должно «заграждать уста», в то время как Евангелие от Матфея (иудо-христианское) называет неиудеев собаками и свиньями.

Бог, радуется Ориген, дарит в Библии свою мудрость «в каждой букве».

Главные послания Павла, который сравнивает свое дело с кулачным боем, «воинствует» ради Христа, абсолютно полемичные послания Своевольных вроде Аполлоса, или Варнавы он недолго терпит близ себя, при нем остаются молодые люди вроде Тимофея, новички вроде Тита, легко приспосабливающиеся вроде Луки.

Так как любовь Павла (по-иному, — любовь синоптического Иисуса) относилась лишь к товарищам по убеждениям. И теолог и друг Ницше Овербек (знаменитое «Христианство стоило мне жизни. Потому что потребовалась моя жизнь, чтобы избавиться от него») знал, почему он написал «Все прекрасные стороны христианства соединяют с Иисусом, все некрасивые с Павлом. Именно Павлу Христос был непостижим». Проклятых фанатик уже по форме отдает «сатане», это значит они действительно должны умереть. Определенное кровосмесителям из Коринфа наказание (с типично языческой ханжеской формулой) обрекает их на физическую смерть. Но проклятие и Петра Ананию и Сапфире имело смертельный исход Петр и Павел и христианская любовь. Да, кто не следовал всегда за ним, Павлом, того «конец-погибель». Каждый, кто учит по-другому — даже если бы это был «ангел с неба», — будет проклят. «Да будет анафема» им — громыхает он. «И не страшитесь ни в чем противников, это для них есть предзнаменование погибели, а для вас — спасения. И сие от Бога» «Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маранфа» Anathema sit[71] — это стало прообразом католических булл отлучения. И еще один пламенный предвестник будущего излюбленного католического (и нацистского) занятия принадлежит усердию апостола (который даже предупреждает насчет «философии и пустом обольщении, по преданию человеческому»), в Ефесе, где говорили «на разных языках», где пропитанное потом нижнее белье самого апостола помогло изгнать болезнь, дьявола, — многие христиане (к сожалению, старые фокусы перед лицом новых), «собравши книги свои, сожгли пред всеми, и сложили цены их, и оказалось их на пятьдесят тысяч драхм. Стакою силою возрастало и возмогало слово Господне».

И помимо этого в «Новом Завете», зеркале уже многочисленных соперничающих направлений, «духи обольстители и учения бесовские» объявлялись еретическими, распространяющими с «лицемерием лжи» «негодное пустословие и прекословие лжеименного знания», все инакомыслящие уже будут предаваться поношению «и слово их, как рак, будет распространяться», они следуют лишь «вслед скверных похотей плоти», глубоко погрязли в «плотских похотях» и в «грязи распутства» Уже в «Новом Завете» «ересь» приравнена к оскорблению Бога, христианин другого толка в конечном счете «враг Бога», христиане христиан называют «безбожными людьми», «рабами порчи», «пятнами грязи и позора», «сынами проклятья», «сынами диавола», «бессловесными животными, водимыми природой, рожденными на уловление и истребление» Уже тут «с ними случается по верной пословице пес возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязи» Уже тут грозят, что Бог тех «убил, кто не верил», уже там цитируется «У меня отмщение, я воздам, говорит Господь».

«Это необыкновенно полезно — читать «Священное Писание», — подбадривает Иоанн Хризостом, — это направляет дух ввысь».

В действительности уже в «Новом Завете» господствует крайняя нетерпимость, запрещается любое общение с неортодоксом, так как он «грешник» «Того не принимайте в дом и не приветствуйте его». Ибо «приветствующий его участвует в злых делах его». Это означает разрыв всяческих отношений, одно здесь уже повторяется (и позднее очень часто) — выдвинутые притязания. Далее «божественное писание» учит «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился». По утверждению, это уже была практика апостолов, которые жаловались «на большое число преступников среди христиан» (И.А. и А. Тейнер). По крайней мере, Поликарп из Смирны, один из «апостольских мужей»,[72] который в молодости был учеником апостола Иоанна и, как говорят, обратил «многих еретиков», сообщает Иоанн, апостол Господа, хотел в Ефесе принять ванну, но увидев Керинфа, будто бы бросился прочь мгновенно, крича «Бегите Ибо велика опасность, что купальня обрушится, там Керинф, враг истины».

История восходит к отцу церкви Иринею. Но кем был в действительности Керинф, еще и сегодня спорно. В католической передаче он появляется как гностик, как хилиаст и иудаист. Одна из его самых страшных «ересей» состояла в утверждении, что Иисус «родился не от девственницы», так как это казалось Керинфу невозможным, а был «сыном Иосифа и Марии» и поэтому равным всем остальным людям, но «больше, чем все, достиг в справедливости, уме, мудрости».

Несколько ограниченно, но звучит это неглупо. И так звучало, очевидно, для многих в античности. Однако «правоверный» уже тогда не мог купаться с «еретиком», не страшась смерти — по легенде, «басне», которую первым запустил в обращение св. Ириней, пишет Эдуард Шварц, — «с утонченной неправдоподобностью, чтобы озарить собственную голову нимбом непосредственного ученика апостола» Церковный писатель Евсевий, уведомитель историйки Иринея, дополняет «Апостолы и их ученики держались по отношению к тем, кто искажал истину, так далеко, что ни разу не смогли вступить с ними в разговор».

Такое поведение церковь всегда уважала, особенно последовательно запрещала «communio in sacris»[73] моление с христианами других конфессий, посещение их церквей, богослужений, служебные отношения с их духовными лицами, само собой разумеется, всякое общение с отлученными При этом уже Павел признавал, что в его собственной общине «друг друга угрызают и съедают» Среди самих «правоверных», согласно «Новому Завету», свирепствовали «горькая зависть и сварливость», «неустройство и все — худое», «вражда и распри» «Вы убиваете и завидуете», «препираетесь и враждуете».

Как часто ударял этот меч, который наточил уже Иисус, когда он понуждал сына против отца, дочь против матери — «и враги человеку — домашние его» Какие сцены, раздоры, разрывы, особенно в низших, необразованных слоях — трагедии до сих пор. Как узколобые, наряженные в рясы ханжи отравляли семьи, натравливали против родителей, мужей, жен, склоняли к бесчеловечности, к отказу почти от всех социальных отношений, к оставлению, изгнанию, уходу в монастырь — Хризостом проклинал каждого, кто удерживал своих детей от этого Христианские рабы поощряли молодежь к смене веры, к неповиновению даже отцам и наставникам.

Особенно напирали церковные вожди, когда заходила речь об их деле, на неблагодарность, непослушание, любую бесцеремонность Климент из Александрии «Если у кого есть безбожный отец или брат или сын он не должен с ним жить в согласии и быть с ним одного мнения, но он должен расторгнуть телесное домашнее единение из-за духовной вражды Христос да будет в тебе победитель» Учитель церкви Амвросий «Родители противятся, но вы должны их преодолеть Преодолей, дева, вначале детскую благодарность. Если ты преодолеешь семью, ты преодолеешь и мир». Согласно учителю церкви Хризостому, можно своих родителей совсем не признавать, они мешают аскетической жизни Учитель церкви Кирилл из Александрии запрещает «почтение перед родителями как неуместное и опасное», если «причиняет ущерб вере». И должен даже «закон любви к детям и братьям и сестрам отступить, а смерть для благочестивых, в конце концов, стать достойнее жизни».

Учитель церкви Иероним побуждает монаха Елиодора (позднее епископа Альцинума при Аквилейе), которого любовь к родине, к своему племяннику Непоциану заставила очень быстро вернуться с Востока, к разрыву с близкими «Если твой маленький племянник захочет повиснуть у тебя на шее, если твоя мать с распущенными волосами и разорванным платьем покажет на грудь, которой тебя вскормила, если даже отец, лежа на пороге, будет тебя заклинать перешагни мужественно через отца и мчись с сухими глазами к знамени Христа». (Здесь Иеронима характеризует то, что для него самого при расставании с родителями и сестрами самой большой жертвой был отказ от радостей богато заставленного стола, пышной жизни — его собственное признание) Учитель церкви папа Григорий I «Если кто алчно жаждет вечных благ, не должен обращать внимания ни на отца, ни на мать, ни на супругу, ни на детей» Св. Колюмбан — младший, апостол Аллеманский, перешагивает через свою мать, которая лежала на земле, плача, и кричит, что в этой жизни она его не увидит. А столетия спустя учитель церкви Бернард писал, в сильном созвучии с Иеронимом, который сам в литературном отношении много украл «Если твой отец бросился на порог, если твоя мать с обнаженной грудью показала тебе соски, из которых она тебя кормила переступи через твоего отца переступи через твою мать и с сухими глазами поспеши к знамени креста».

Сухими глазами, более того, с ненавистью и насмешкой разглядывают даже мучеников других христианских верований.

Соответственно августинской аксиоме «Martirem non facit poena sed causa» мучениками становятся не наказанием (которое испытывают), но — делом (которое представляют), высокая церковь категорически запретила почитание некатолических мучеников Были они, однако, — так решил в IV-м веке синод в Лаодицее (Фригия), — «фальшивые мученики» и «далеко от Бога». Они, по Киприану, Хризос — тому, Августину, бессмысленно пролили свою кровь (конечно, лишь слишком правдиво) и остались преступниками Фанатизм Августина доказывает его изречение даже если бы кто-нибудь позволил сжечь себя заживо за Христа, ему были бы обеспечены адские мучения, если он не принадлежит к католической церкви. И совершенно похоже поучает, неполное столетие спустя, Фульгенций, епископ из Рюспе (в одном из посланий, которые в Средние века оценивались наравне с августинскими, находили много читателей), — с непоколебимой верой зафиксировать, «что ни один еретик или схизматик не может быть спасен, даже если бы он пожертвовал богатое подаяние или даже пролил свою кровь во имя Христа».

Католики, которые молились в часовнях мучеников «еретиков», предавались анафеме, по меньшей мере отлучались от веры до покаяния, а религиозных героев соответственно другой партии часто осыпали чудовищными оскорблениями Киприан, Тертуллиан, Ипполит, Аполлоний и другие совершали тогда удивительные вещи. Последний, например, утверждал о монтанисте Александре, что он будто бы «разбойник», и приговорен «не за свою веру», а за свои «грабежи», которые он, понятно, «совершил уже как отпавший». И порой можно было быть не однажды оклеветанным. В то время как собственная сторона всегда наверняка высоко и свято верует, осознает, за правду страдает, умирает, любая другая сторона — глубоко погрязла в неверии, зависти, в злобе, упрямстве, подлоге, безумии, предательстве сквозь столетия несущиеся антиеретические пронзительные вопли. Вместо делового возражения (как же) — большей частью демагогия и потеря человеческого облика «Поношение противника играет в этих кругах большую роль, чем, к примеру, письменный аргумент» (Вальтер Бауэр).

Это доказывает раннехристианская литература и помимо «Нового Завета».

Сочиненное в Риме уже около 96 г. (будто бы третьим наследником Петра) 1-е письмо Климента, старейшее послание «апостольских мужей», порочит руководителей коринфской оппозиции, которые как раз направились на Восток, хотели отделиться от Запада, как «горячих и отчаянных людей», как «предводителей к нечестивой ревности», к «спору* и смуте». Они «вырывают и выдергивают у христиан конечности, они едят, пьют, они толстые, жирные, дерзкие, тщеславные, горлопаны и хвастуны, лицемеры и глупцы», «великий позор» — «высокая песня всепрощающей, все преодолевающей любви, которая есть отблеск божественной любви Прекраснее не говорил даже Павел» (Хюммелер).

Во II-м столетии на арене объявился Игнатий из Антиохии — святой, который обосновал «монархический епископат», тем самым реализовав для всей католической церкви представление, что каждую общину или церковную провинцию мог возглавлять только один епископ, при этом, согласно епископу Игнатию, «епископа должно рассматривать как самого Господа». Игнатий — «харизматически одаренная единственная в своем роде личность» (Перлер), «наученная Павлом» «понимать христианскую веру действительно как экзистенциальное поведение» (Бультман) — обзывал всех инакомыслящих христиан как «представителей смерти», «зачумленных», «диких зверей», «бешеных собак», «бестий», их догматы «вонючими нечистотами», их богослужение «дьявольской службой» Еретиков — призывает Игнатий, чья «преданность Христу» передалась «его языку» (Целлер), чье «самое сильное свойство» — «кротость» (Мейнгольд), — еретиков «вы должны избегать как диких зверей. Они действительно злобные собаки, кусающие исподтишка», «волки, прикидывающиеся овцами» — «смертельный яд».

Метафорическое употребление этого слова часто в патриотической литературе, «еретика» и «ересь» охотно сравнивают с колдунами (сам Петр фигурирует как «maleficus»,[74] аналогично Павел, волхв Симон как «magus maleficus»,[75] которые всегда носят свой яд с собой в банках, в сердце, на языке, за губами, яд приносящих смерть зверей, яд гадюк, тем более опасный яд — поданный в сладком меде Доказано практическое применение его христианами по меньшей мере с IV-го века, например, императором Константином, который, вероятно, отравил своего сына Криспа, или, вскоре после этого, подкупленным священником, который убивает отравленным вином для причастия. Затем прежде всего высокопоставленными христианками — императрицами, императорскими дочками, убивавшими отравленным святым и не очень святым вином — «в божественное молоко подмешивается скверный гипс», как выражается безымянный автор.

«Еретики» живут «по образу евреев», говорит Игнатий, разносят «ложное учение», «старые басни, которые никуда не годятся». «Кто ими замарался, угодит в негасимый огонь», «тотчас же умрет» Лжеучителя также «умирают в своей драчливости». «Я предупреждаю вас о бестиях в человеческом образе». Этот св. епископ, который сам себя считает «зерном Бога», «проникающую в сердца кротость» (Хюммелер) которого и «старинный — язык» (кардинал.

Виллебрандс) восхваляют даже в XX-м столетии, первым вводит слово «католический» — сегодня вероисповедание 700 миллионов христиан, хотя уже Пьер Бейль (1647–1706), один из самых честных мыслителей не только своего времени, пишет и доказывает, «что каждый порядочный человек должен бы рассматривать как оскорбление называться католиком».

Около 180 г «против ересей» бушует св. Ириней, лионский епископ. Он «первый отец церкви», так как первым предложил и теологически истолковал понятие католической церкви, но он же был первым, кто «как личность» начинает «превращение еретика в дьявола», кто «объявляет другое убеждение сознательным злом» (Кюнер).

Ириней, как вскоре многие великоцерковные авторы, атакует прежде всего гностицизм, одного из опаснейших врагов христианства. Он представлял еще более жесткий, еще более пессимистичный дуализм, был явно старше, если даже его происхождение темно и многое до сих пор оспаривается. Но распространился он ошеломляюще быстро и в приводящем в замешательство многообразии. И так как при этом многое было заимствовано и из христианской традиции, церковь считала гностицизм в целом христианской ересью и боролась с ним, не сумев, правда, «обратить» ни одного — единственного главу гностических школ и сект. Некоторые же гностики в силу личного превосходства, отмечает католик Эрхард, действовали «на членов христианской общины магически» Католицизм же, начиная примерно с 400 г, систематически уничтожал богатую литературу этой религии. Даже в XX-м столетии (когда в 1945–1946 гг. в Наг-Хаммади, Северный Египет, обнаружили целую гностическую библиотеку) со стороны клерикалов шла клевета в адрес гностицизма — «просочившийся яд», «ядовиты очаги», которые были «уничтожены» (Баус).

Ириней бичует «химеры» гностиков, «коварство их обмана и зло их заблуждений». Он обзывает их «шутами и пустыми софистами», людьми, которые «дали волю безумию», «неотвратимо спятили». Да, этот святой, «едва ли достаточно высоко» (Камелот) оцененный в своем значении для теологии и церкви, в своем главном труде причитает по поводу болезни «еретиков». Однако «Она уходит когда-нибудь, с трудом и с каждым воплем и криком боли» Особенно клеймит отец церкви гедонизм своих противников Маркосианы, продвинувшиеся вплоть до долины Роны, где Ириней с ними познакомился, говорят, охотно обольщали знатных и богатых женщин (которые, конечно, католикам тоже всегда были милее чем оедные) Верно, некоторые гностики были распутниками, другие — суровыми аскетами. Но Ириней снова и снова настаивает на их нецеломудрии «Самые изощренные», — утверждает он, — делают «все запретное без стыда, безмерно предаются телесным усладам тайно бесчестят женщин, которым преподают свое учение». Гностик Марк, который преподавал в Азии, где он якобы имел половые сношения с женой дьякона, имеет «в защитниках маленького демона», он «предтеча антихриста», субъект, который «совратил многих мужчин и не меньше женщин», «Многие их странствующие проповедники тоже совратили немало женушек» Священники Симона и Менандра тоже служат «чувственным удовольствиям», «употребляют заклинания и заговоры, употребляют любовные напитки». Так же как и приверженцы Карпократа. И даже самого этически безупречного Маркиона Ириней обзывает «бесстыдным и богохульным» «Будем не только указывать, но и со всех сторон уязвлять дьявола».

На пороге III-го столетия для Климента Александрийского «еретики» — люди, которые «все обманывают», «совершенно плохие люди», неспособные «различать между истинным и ложным», не знающие, естественно, и «истинного Бога» и опять же чудовищно сладострастные. Они «предаются похоти и насилуют значение Писания в духе своих собственных вожделений». Они «искажают», «злоупотребляют», «насилуют», короче Климент, почитаемый и сегодня католическим миром за свою «духовную широту и понимающую доброту», называет инаковерующих христиан просто теми людьми, которые не знают ни «божественного установления», ни «заветов Христа», «для вида боятся Господа, но грешат и поэтому становятся подобными свиньям» «Именно так, как если бы кто-нибудь из людей превратился в зверя происходит с теми, кто пренебрежительно попирает церковные заветы».

К началу III столетия Тертуллиан из Карфагена, сын младшего офицера и одно время адвокат в Риме (где он, по собственному признанию, испил чашу радостей до дна), пишет «Предписание против еретиков» — и вскоре после)того на последние два десятилетия сам становится «ерети ком», монтанистом и острейшим на язык главой собственный партии тертуллианистов. В своем же «Praescripcio» насмешливый и остроумный, владеющий всем регистром риторики тунисец еще «доказывает», что католическое учение изначально и потому истинно, каждая же ересь — новшество, «еретик» не христианин, его вера, напротив, заблуждение, без достоинства, авторитета, воспитания (Позднее полемист по темпераменту с той же остроумно-яростной речистостью клеймит католиков, чьи институциональные церковные понятия он же выработал, чье учение о грехе и милости, крещении и покаянии, чью христологию и догмат триединства он подготовил, — само понятие триединства идет от него). Правда, еще церковнопослушный, даже названный основателем католицизма, он настойчиво предупреждает любой спор с «ересью». Он не принесет ничего кроме «расстройства желудка или мозга». Он категорически отрицает даже сочинения «еретиков». Они бросают «святое собакам, а жемчуг, пусть не настоящий, свиньям». Сами они «извращенные умы», «фальсификаторы истины», «хищные волки» Тертуллиан «знает только борьбу, противник должен быть повержен» (Кеттинг).

В это самое время Ипполит, первый антиепископ Рима, обрабатывает в своем «Refutatio»[76] 32 ереси, из них 20 — гностических. Изо всех ересиологов предконстантиновского времени он сообщает по большей части о гностиках и — никакого собственного знания о них. Он использует эти «ереси» лишь для того, чтобы пристреливаться к своему собственному противнику, римскому епископу Каллисту и «ереси» «каллистианства».

По Ипполиту, который однажды высказался, что хотел бы избежать видимости страсти к ругани, многие «еретики» опять же не что иное как «мошенники, полные глупости», «наглые невежды», специалисты по «колдовству и заклинаниям, любовным напиткам и способам совращения» «Симон истолковывает закон Моисея как бессмысленный и злонамеренный» Наасены образуют «очаг несчастья для всех» Енкратиты «есть и остаются раздутыми». Ператские секты «абсурдны», «глуповаты» Монтанисты «увлекаются женщинами»; их «многочисленные глупые книги» «невыносимы и гроша ломаного не стоят» Докеты представляют «путанную ненаучную ересь». И даже самоотверженный, этически высокочтимый Маркион всего лишь «плагиатор», «упрямый спорщик», «еще более помешанный», чем другие, еще «большего бесстыдства», его «школа полна абсурда и собачьей жизни», «безбожная ересь» «Маркион или одна из его собак», пишет антиепископ, святой и патрон лошадей Ипполит и утверждает наконец, «что лабиринт ересей» надо «разрушать не насилием», а «силой правды».

Беспощадную борьбу против инаковерующих ведет около середины III столетия и св. епископ Киприан, творец нацистского лозунга «дьявол — отец евреев» (стр. 111) и уже типичный надменный представитель своего цеха. Ведь он уже требует, чтобы перед епископом «вставали, как когда-то перед языческими идолами», — хотя Христос в Евангелии от Иоанна говорит «Как вы можете веровать, когда друг от друга принимаете славу?.».

Для Киприана его христианские противники, подобно евреям и язычникам, тоже одержимы дьяволом, «ежедневно неистовыми голосами» они «все» доказывают «свое ядовитое безумие». В то время как каждое католическое послание «дышит кроткой невинностью», разглагольствования предателей веры и борцов с католической церковью», «бесстыдных приверженцев еретического разложения» изобилуют «какими-то лающими бранью и оскорблениями», сами они погрязли в «разгорающемся и все больше вырождающемся разладе», «в разбое и преступлениях».

Киприан упорно настаивает примерно в 69 посланиях на том, что «еретик» был «врагом мира нашего Господа» «что еретик так же как отпавший все вместе лишены Святого духа», «что вине и наказанию подвергаются все, кто объединился в гнусной дерзости с отпавшими против предстоятелей и епископов», что они «все без исключения наказаны», что они «потеряли всякую надежду», все «низвергнуты в величайшую пропасть», что каждый этот дьявол «идет к гибели». С «еретиками», доказывает святой ссылками на часто эксплуатируемый Ветхий Завет, ни в коем случае нельзя «есть хлеб и пить воду», никогда нельзя «делить земную пищу и мирское питие», не говоря уж о «приносящей исцеление воде крещения и небесной милости». И Новым Заветом донимает он «еретика нужно избегать, как «обращенных, самих себя приговоривших грешников».

Епископ Киприан не терпит никаких контактов с инакомыслящими христианами «Разделение распространяется на все сферы жизни» (Жирард) Для Киприана, который непрестанно твердит о «настоящих хитростях еретиков» (Кирхнер), католическая церковь все, а все другое в основе ничто. Он славит церковь как запечатанный источник, как запертый сад, как полноводный рай, как «мать» снова и снова, от которой правоверные хотят отторгнуть лишь «упрямый сектантский дух и еретические искушения», правоверные, которые кажутся то «спутанными и блуждающими овцами», то «покрытыми славою, бравыми воинами», «военным лагерем Христа», во всяком случае, людьми, которым он обещал возвышение к небесному блаженству, и на вечные времена показ мук их преследователей. Но каждый, кто не в церкви, должен умереть от жажды, так как он стоит (почти непрерывно повторяющееся слово) «снаружи» (foris) ужасное место, где все кажется пустым, фальшивым, и тот, кто стоит «снаружи» почти что мертв «Снаружи» отклоняется «свет мраком, вера неверием, надежда отчаяньем, разум безумием, бессмертие смертью, любовь ненавистью, правда ложью, Христос Антихристом» «Снаружи» бедствует и гибнет каждый, «снаружи» все без исключения не крещены, просто политы водой, запачканы, — не лучше язычников Киприан не имеет ничего общего с «еретиками», схизматиками, среди которых он совершенно не распознает ни Бога, ни Христа, Святого Духа, ни веры, ни церкви Все они враги для него — alieni, profani, haeretici, schismatici, aduersarii, blasphemantes, mimici, hostes, rebelles, короче, все вместе они антихристы.

Но это остается обычной тональностью в межконфессиональных отношениях. В то время как собственная церковь оценивается как «лазарет», «полноводный рай», учение противника — «бессмысленное, путанное», «бесстыдная ложь», «колдовство», «болезнь», «глупость», «грязь», «чума», «блеяние», «дикий вой» и «тявканье», «сновидение и бабьи сплетни», «величайшее безбожие» Христианские конкуренты постоянно «самодовольны», «ослеплены», «мнят себя выше других», они — «атеисты», «дураки», «лжепророки», «первенцы сатаны», «рупор дьявола», «звери в человеческом облике», «выплевывающий яд дракон», «сумасшедший» (здесь, однако попутно свершается даже заклинание против них) «Еретики» всегда также нравственно подозрительны, они опустившиеся, «кутилы», «обожающие» свою «утробу и чувствующие исключительно плотски», думающие только «об удовлетворении своего желудка и более глубоко расположенных органов». Они предаются «разврату бесстыдным образом», они как козлы, которых привлекает много коз, как кони, ржущие вслед кобылам, как страстно хрюкающие свиньи. Согласно католику Иринею, гностик Марк с помощью «любовного зелья и волшебства» делает близких послушными, чтобы «опозорить их тело». Согласно монтанисту Тертуллиану, католики пьют и совокупляются во время своих празднеств причастия. Католик Кирилл ославливает монтанистов как убийц и пожирателей детей Христане между собой. При этом даже Августин призывал. «Не думайте, однако, что ересь могла возникнуть из-за пары маленьких заблудших душ. Ересь порождали лишь великие люди». Правда, он сам тоже всю жизнь преследовал ее. И уже с помощью «мирских рук».

«Если бы существовало время, — утверждает католик Антвейлер, — которое можно было бы восславить за деловитость, то это было бы время отцов церкви». И добавляет к сему. «И здесь думается прежде всего о четвертом столетии».

В IV столетии, однако, когда последовали все новые расколы, когда секты, схизмы, ереси проявляли все большее самосознание, самостоятельность, антиеретические вопли становились все резче, агрессивнее, борьба против всего некатолического все больше обосновывается и юридически, дело доходит прямо-таки до патологической агитации и действиям, к форменному «заболеванию» (Кафан).

В IV столетии св. Пахомий, основатель первого христианского монастыря (около 320 г) и первый создатель монастырского — коптского — устава, ненавидит «ересь» как чуму «Генерал-аббат», который пишет свои послания частично тайнописью, узнает «еретиков» уже по запаху и разъясняет «Каждый человек, читающий Оригена, скатывается в бездну ада» Все труды этого крупнейшего предконстантиновского теолога (сам фанатик Афанасий защищал его как высокоученого и прилежного) Пахомий бросил в Нил.

В IV столетии епископ Епифаний из Саламины — иудейский ренегат и фантастически злобный антисемит — предупреждает в своей «Аптечке» (Panazion) о 80 «ересях», даже уже о 20 дохристианских. При этом каждая «ересь» возбуждает святого так сильно, что небольшое количество правого смысла, которое ему отпустила природа, от отвращения еще больше съежилось Его пламенное заступничество за церковь находится, однако, в обратной пропорции с его разумом, — что сегодня не оспаривается, но не оста новило св. Иеронима, его соратника, назвать однажды Епифания «patrem paene omnium episcoporum et antiquae reliquiae sanctitas[77] также как и Второму Нисскому собору (787 г) присвоить ему титул «патриарха ортодоксии». В своей «Аптечке», столь же конфузной, сколь обстоятельно велеречивой, испытывающей терпение читателя, фанатично-лицемерный епископ хочет лечить всех укушенных ядовитыми змеями, именно Еретиками», большим количеством «противоядия» «Патриарху ортодоксии» удалось самому в до того пока не обширное «ересеопровержение» имплантировать «в качестве фактов самые дикие и неправдоподобные известия, а при необходимости даже утверждать собственное свидетельство им» (Крафт) Более того, оберпастырь Кипра придумывает из уже найденного слова «еретик» совершенно новые «ереси». Христианская историография.

В IV столетии учитель церкви Василий «Великий» находит так называемых еретиков полными «коварства», «оскорблений», «злословия», «голой и бесстыдной греховности» «Еретики» схватывают «охотно все с дурной стороны», «ведут дьявольскую войну», имеют «тяжелые от вина головы», затуманены «дурманом», «безрассудны», «бездна лицемерия», «безбожности» Святой уверен, «что человек, который взращен ложным учением, не может отказаться от греха ереси так же, как мавр изменить цвет своей кожи или пантера свои пятна», — поэтому ересь нужно «клеймить», «искоренять».

Евсевий из Цезарей, родившийся между 260 и 264 гг. «отец церковной истории», позднее пользовавшийся все возраставшей благосклонностью императора Константина, называет одну страшную «ересь» за другой Известный епископ, для современной теологии лишь «малый мир идей» (Риккен, общество Иисуса), «теологически неспособный» (Ларримор), бичует «фальшивых, обольстительных мужей» в большом количестве. Симона Волхва, Сатурнина из Антиохии, Василида из Александрии, Карпократа — «враждебные Богу еретические школы», которые действуют «обманом» и совершают «отвратительные подлости».

Однако «все новые ереси» поднимают свою голову. Там Кердоном «передается плохое учение», Маркион, как это сказано Иринеем, создает «с помощью своих бесстыжих богохульств еще больше школ», Бардесан «не полностью» очистился «от грязи старых заблуждений», там появляется Новат со своими «совершенно бесчеловечными воззрения ми», приходит Мани, «безумная, названная его именем одержимая дьяволом ересь», «варвар», вооруженный «оружием смущения духа», его «фальшивыми и безбожными положениями» — «смертельный яд».

Иоанн Хризостом, большой враг евреев (стр. 115 и след.), тоже видит в «еретиках» только «сынов дьявола», «лающих собак» — сравнения с животными в борьбе в «еретиками» особенно любимы.

В своем комментарии к Посланию римлянам Хризостом борется совместно с Павлом, «этой духовной трубой» против некатолических христиан и цитирует удовлетворенно «Бог мира (!) раздавит сатану вашими ногами». Хризостом предупреждает о «хитрости дурнодумающих», их «греховной сути», их «болезни», от которой идет, однако, столько «настоящего вреда церкви», «искушение», «раскол», а раскол идет от «чревоугодия и других страстей» Именно «еретики» имеют «слугу чрева в учителях» и служат, опять же по Павлу, «не Господу нашему Христу, а своему чреву». Поэтому он сказал в послании к филиппийцам «Их бог — чрево». И в послании к Титу «Злые звери, утробы ленивые». Но «Он, который свою радость имел в мире, конечно, отстранит разрушителей мира. Он не говорит «он их подчинит», но «он их раздавит», и не просто раздавит, но «вашими ногами». Так обращается Хризостом к христианам с призывом призвать к ответу, а если необходимо, — избивать общественных богохульников (а таковыми в его время уже давно считались евреи, язычники, «еретики», ересиархов называли даже «антихристами»).

При церковном учителе Ефреме, ненавистнике евреев (стр. 114), его христианские противники фигурировали в посланиях как ужасный богохульник», «кусающийся волк», «грязная свинья».

Маркиону, первому христианскому основателю церкви (творцу также первого Нового Завета и решительному противнику Ветхого), который Евангелие Иисуса «глубже постиг, чем все его современники» (Вагеманн), Ефрем начисто отказывает в здравом смысле и приписывает «богохульство» как оружие. Он «ослеплен», «бешеный», «распутница, ведущая себя беспутно», а его «апостолы» не кто иные как «волки».

И в Бардесане, по-сирийски Бар Дейсан (154–222 гг.), отце сирийской поэзии, который жил при дворе Абгара IX из Эдессы, образованном теологе, астрономе и философе, чье учение для Эдессы и осроенов было до IV-го века господствующей формой христианства, Ефрем видит только «амбар, полный сорной травы», «прообраз богохульства, он женщина, которая тайком шмыгает в спальню», «легион демонов в сердце и наш Господь на устах» Столетие за столетием церковь клеймила Бардесана за гностицизм как еретика Сегодня знают, что Бардесана вряд ли можно назвать гностиком, он был «очень индивидуальная, независимая голова» (Серфо), представитель не лишенного оригинальности синкретизма христианской мысли, греческой философии и вавилонской астрологии, учения, которое потерпело крушение, даже если бардесаниты и имелись еще в начале VI-го столетия.

Грубо клевещет Ефрем и на Мани, перса знатного происхождения, чья религия запрещала военную службу, почитание изображений царей и любую принадлежность к чужим культам Родившийся в 216 г близ парфянской резиденции Селевкия — Ктесифон, Мани был воспитан крещеной сектой мандеев, испытал влияние Бардесана, пока, наконец, втянутый в религиозную политику сасанидских царей, не умирает в цепях (около 276 г) у царя Ваграма I за свое учение, состоявшее из буддистских (путешествие в Индию), вавилонских, иранских и христианских представлений «Виднейший религиозный руководитель времени», основатель «мировой религии, да, почти мировой религии» (Грант) Между тем для Ефрема апостолы Мани лишь «собаки» «Они больные собаки… совсем безумны, они должны быть уничтожены». Сам Мани, «который так часто слизывал слюну дракона, выплевывает горькое для своих приверженцев (опять) и острое для своих учеников», сквозь него черт проскакивает, «как сквозь свинью всегда ее дерьмо». И учитель церкви Ефрем так заканчивает свой 56-й гимн против «детей змеи на земле» «Слава тебе, священная церковь, изо всех уст, ты, которая свободна от грязи и нечистот приверженцев Маркиона, ты, которая чиста от помоев и святотатств приверженцев Мани, ты, которая освободилась от надувательств Бардесана, а также от вони вонючих евреев».

Если можно где-нибудь учиться ненависти, учиться бесчестить, бесстыдно порочить, лгать, оскорблять, то это у святых, великих святых христианства. Действительно, всех, кто не думает как они, смешивают с грязью — христиан так же, как евреев, или «беспощадно всю языческую нечисть» (Ефрем), так как последний, естественно, и язычников считает не кем иным как «безрассудными глупцами», «обманщиками во всех отношениях», людьми, которые «все лгали», «пожирали трупы» и сами «свиньи», «стадо, которое пачкает мир».

Конечно, книга «Герои и святые» (при Гитлере одобрена церковью и вышла массовым тиражом) живописует как у Ефрема, «от внутреннего волнения» текли «слезы по лицу», и объясняет его жесткость «лишь накалом борьбы тех лет" и святым возмущением любящей Бога души, так как все его существо миролюбиво и мечтательно. Когда он после ночи бодрствования поднимался к утренней молитве, дух Бога тотчас спускался к нему».

Это, однако, всегда скверное дело, как видно и на примере учителя церкви Илария, который в равной мере унижал евреев (стр. 118 и след.) и язычников, этих «бесстыдников», «крови жаждущих», этот лишенный разума «ярмовой и стадный скот», «производящий и рождающий» свое потомство «почти как птенцов ворона», но главные враги которого — еретики.

Выросший в начале IV столетия в Галлии, он выступил прежде всего против ариан и борется, как сказал католик Хюммелер более 1500 лет спустя, «с этой чумой до последнего вздоха» Для этого Иларий (поначалу подчиненный своему противнику, епископу Сатурнину из Арля, и уже тогда жаловавшийся, что «теперь столько вер», «сколько образов жизни»), разумеется, мог чувствовать себя тем более полномочным, что ему «можно спорить» лишь «с явной ересью», в то время как он, однако, проповедует «здоровое учение», он — «провозвестник здоровой веры» и именно поэтому отставлен в 356 г синодом Биттере (Безьера), некоторое время обретается в Фригийской ссылке, ибо «не в силах слышать наше здоровое учение».

Можно предполагать, правда, что Констанций II сослал Илария едва ли по религиозным причинам, а из-за политического «crimina».[78] Но как раз эта ссылка на Восток (356–359 гг.) — для ариан настолько тягостная, что они добились отправки «нарушителя спокойствия на Востоке» обратно на родину, — дала ему досуг для полного завершения его главного труда против них двенадцатикнижия «о триединстве» Меж нагоняющей тоску тарабарщиной страницы заполнены оскорблениями. А именно «Для порчи господствующего рода не так гибельно внезапное опустошающее уничтожение городов со всеми их жителями(!) как эта пагубная ересь», «церковь, которая есть община антихриста».

Иероним был настолько удивлен, что собственноручно переписал опус Илария, Августин славит автора как могучего защитника церкви, Пий IX в 1851 г возводит его в учителя церкви, теперь святого извлекают из ножен при кроплении во время крещения и троицы, в борьбе христиан против сатаны, против «злобы и глупости», «скользких извивов змеиного пути», «яда лицемерия», «скрытого яда», «предрассудков лжеучителей», их «лихорадочной температуры», «эпидемии», «болезни», «смертельных выдумок», их «волчьих ям», «силков», их «грубых безрассудств», «лживого применения их слов».

Так очаровательно заполняет страницы Иларий — «каждая фраза вызывает нерасположение», «первый догматик и именитый экзегет Запада» (Алтанер), у которого «правоверное» исследование обнаруживает «прямо-таки бросающийся в глаза прогресс кругозора», «одаренность и благосклонность», как, впрочем, у «каждой сильной и самостоятельной личности католической церкви» (Антвейлер) — таким образом заполняет Иларий двенадцать томов «De trinitate», «лучшего антиарианского труда» (Анвандер) Монотонный поток ненависти прерывается лишь утомительным разъяснением, лучше сказать затемнением «троицы», довольно сложной материи, сам св. учитель церкви стоит не на почве догмы. Напротив, в следующем главном труде, «De sinodis», он ратует за евсевианскую теологию, то есть за связь восточного «homoiusios»,[79] соответствовавшего арианским представлениям, с «homousios»[80] Запада.

Оставаясь в собственной церкви (381 г) без взаимной любви, подозрительная личность, тем не менее, он непрерывно кричит: «Какая еретическая неясность и глуповатая философия» «О, порочное заблуждение безнадежного образа мыслей. О, глуповатая дерзость слепой безбожности» «Ты, бессильная глупость еретического безбожия, что возразишь ты во лжи безрассудному духу?» — и при этом «деловито соответственно дару Святого Духа дал представление о вере в целом».

Напротив, охотно верят признанию учителя церкви Иеронима (состоятельного, из хорошего католического дома), «что я никогда не щадил еретиков, что это было моей сердечной потребностью, враги церкви становились как бы моими врагами» Действительно, Иероним так горячо участвовал в борьбе с «еретиками», что язычники при нем за крывались одеждой, само собой, пример, — из книжонки о прославляемой им девственности Святой, явно еще более чувственный, чем в дни похотливой юности, обратил взор на Евстохию, юную римлянку из старой знати, семнадцатилетнюю, свою ученицу, «приверженницу», натурально, святую тоже (ее праздник 28 сентября), которую Иероним, согласно его современному биографу, теологу Георгу Грютцмахеру, «познакомил со всей грязью и всеми пороками» — «отвратительно».

Но в то время как Иероним раскалялся против «еретиков» до белого каления, при случае и сам называемый «еретиком», он ворует как литератор, где может, и одновременно пытается произвести впечатление своей начитанностью. Так, он почти буквально списывает Тертуллиана, не называя его. Или получает все свои большие медицинские познания у великого язычника Порфирия, опять же без всякого указания на это Часто открывается «отвратительная лживость Иеронима» (Грютцмахер).

Это звучит еще мягко в его святейших устах, когда он Оригена, у которого одновременно «бесстыдным образом списывает», которого «обкрадывает со всех сторон» (Шнейдер), однажды обвиняет просто в «богохульстве»; когда он обзывает Василида «старейшим, в своем невежестве выдающимся еретиком», Палладия — «человеком низких убеждений» Уже отчетливее проявляется тональность этого человека, когда он оскорбляет «еретика» как «двуногого, пожирающего чертополох осла» (и молитву евреев, для него лишь недочеловеков, он называет ослиным криком), когда он сравнивает инакомыслящих христиан со «свиньями» и «убойным скотом для ада», когда он вообще не называет их христианами, но — «дьяволом» «Omnes haeretici christiani non sunt Si Christi non sunt, diaboli sunt».

Этот высокосвятейший церковный учитель, которого рассмотрим здесь несколько обстоятельней (так как чисто теологический писатель не стоит, в отличие от церковных политиков Афанасия, Амвросия и Августина, отдельной главы), вступает во вражду, на время или навсегда, даже острую, с людьми собственного лагеря. Например, с патриархом Иоанном Иерусалимским, которого Иероним и его монахи в Вифлееме преследовали годами. Или, еще в большей мере, с Руфином из Аквилеи, причем каждый раз, по крайней мере на переднем плане, речь шла об Оригене.

Ориген, чей отец Леонид нашел мученическую смерть в 202 г как и он сам, отказавшись отречься, был предан при.

Деции, пыткам, умер около 254 г (примерно в 70 лет). Нет уверенности, была ли смерть следствием пыток. Но совершенно уверенно Оригена причисляют к самым благороднейшим христианам вообще.

Ученик Климента Александрийского представлял в свое время христианскую теологию на всем Востоке. И еще долго после смерти его высоко ценили многие, пожалуй, большинство именитых епископов Востока, среди которых учителя церкви Василий и Григорий Нисский, которые совместно составили антологию из его трудов, «Philokalia» Осыпают его, однако, похвалами католические теологи и сегодня вновь, и, можно предполагать, церковь в общем и целом давно сожалеет о давнем обвинении в ереси.

В античные времена из-за Оригена почти постоянно шел спор, причем верой часто лишь прикрывались, по меньшей мере, в 300, 400 гг. и середине VI столетия, когда император Юстиниан в 553 г проклял в эдикте девять работ Оригена при согласии — вскоре — всех епископов империи, особенно патриарха Меннана Константинопольского и папы Вигилия Двигала властителем (церковно) политическая причина попытка объединить вновь теологически расколотые Грецию и Сирию в общей ненависти к Оригену. Но имелись также и догматические основания — которые между тем всегда одновременно и политические основания, - а именно, некоторые «ереси» Оригена, например, его субординационная христология, согласно которой Сын меньше, чем Отец, Дух меньше, чем Сын, что, вне сомнения, более соответствует прахристианским верованиям, нежели позднейшей догме. Или его учение об Апокатастасисе, Всепримирении оспаривание вечного ада, — ужас, который для Оригена ни представить нельзя, ни совместить с милосердием Бога и (конечно, точно так же рядом с противоположными учениями) обосновать в Новом Завете.

Пик споров вокруг Оригена в 400-м относится к напряженной проповеднической дуэли между епископами Епифанием Саламинским и Иоанном Иерусалимским в тамошней кладбищенской церкви в 394 г, которая втянула Иеронима в жесткий конфликт с церковным писателем Руфином из Аквилеи.

Руфин, монастырский священник, который жил шесть лет, до 377 г, в Египте, потом как отшельник близ Иерусалима прежде чем он, спасаясь бегством от вестготов Алариха, вернулся в 397 г в Италию и умер в Мессине в 410 г, был со времен своих студенческих лет в дружбе с Иеронимом и, подобно ему, восторженным переводчиком.

Оригена. Но во время нового спора Руфин, вопреки жалкому лавированию и ортодоксальному вероисповеданию перед папой Анастасией, отстранился от Оригена меньше, чем Иероним, который, однажды воодушевленный св. учителем церкви Григорием Нисским, Оригена превоз — носил. Но как только его начали обвинять в ереси, Иероним, всегда со страхом думавший о новейшей правоверности, тотчас сменил фронт. Теперь он клеймил Оригена, более того, бичевал спиритуалистическое учение об уничтожении тел «как ужаснейшую из всех ересей», причем он, наихудший, обычно поступал так, будто он всегда проклинал Оригена.

Но Руфин в это самое время, когда он оправдался перед недоверчивым папой, приготовил Иерониму весьма ощутимый удар в двух книгах большей частью преувеличенные, искажающие, частично неправдоподобные обвинения, которые часто совершенно не относились к Оригену, а должны были лишь попасть в Иеронима, и, конечно, иногда уж попадали. Так, соответствовал истине упрек Руфина, что Иероним нарушил свою торжественную клятву больше не читать никаких классиков, что он в одной из эпистол к своей очень юной подруге назвал ее мать Паулу мачехой Бога, что он вначале боготворил Оригена как «величайшего учителя церкви со времен апостолов», а потом выставил как патрона лжи и клятвопреступника, что он нападал на св. Амвросия анонимно, как «ворона» и «черная, как смола, птица» «Но если ты таких, как Ориген, Дидим, Амвросий, хвалил когда-то, а теперь проклинаешь, что жалуюсь я, который в сравнении с ними блоха, когда ты меня, которого до того хвалил в своих письмах, теперь разрываешь на части.».

Отец церкви Руфин, прилежный, однако неоригинальный, несмотря на некоторые гетеродоксии — так называется это уже в его время! — исключительно ортодоксальный, характерная смесь мужества и малодушия, коварства и лицемерия, направил весь шквал своих стрел между назидательным началом и назидательным концом, как это соответствовало и соответствует благочестивым христианским нравам. Сперва он в соответствии со словами Евангелия, — будьте блаженны, если вы преследуемы, — как его Господь Иисус, небесный врачеватель, хотел промолчать в ответ на нападки Иеронима, изъясняется Руфин в начале. А под конец, когда он выпустил яд и желчь, пишет «Позвольте не отвечать на его хулу и оскорбления, молчать после этого учил нас наш учитель Иисус».

Иероним был в ярости. И хотя он знал об атаке Руфина только понаслышке, из писем других, он тотчас же привел свое перо в движение Превосходя противника в знаниях, остроте ума и стилистической силе, но по злоязычности и бессовестности будучи равным, святой обрушился на слишком незащищенное или фальшивое, торжествующе напал на беспримесную злобу Руфина, чтобы тем лучше замаскировать свою собственную, проигнорировал его правдивые обвинения и пустил в свет собственные — полуправду или неправду, даже приписал Руфину с его покровителями желание скрытно, с помощью денег захватить папский престол и тайное желание смерти антиоригеновскому папе Анастасию.

Теперь вспенился Руфин. Началась оживленная переписка обоих отцов церкви. Они взаимно упрекали в воровстве, клятвопреступлении, фальсификации Руфин угрожал Иерониму, если тот не замолчит, донести не духовному, а светскому суду, равно как и другим, интимнейшие разоблачения из его жизни Иероним ответил «Ты похваляешься, что знаешь преступления, в которые я тебя посвятил как своего в бытность лучшего друга Ты хочешь вытащить их для общественности и меня нарисовать моими красками Я могу тебя тоже нарисовать твоими красками». И среди всего злобного, язвительного, потока правды и лжи Иероним тоже апеллирует к «посредничеству Иисуса» и жалуется, что «двое седовласых хватаются из-за еретика за мечи, особенно потому, что оба хотят слыть католиками. С тем же самым усердием, с каким мы хвалили Оригена, нам нужно теперь проклясть проклятое всей землей. Нужно протянуть друг другу руки, объединить сердца».

Но из этого ничего не получилось Иероним — он не должен быть ни святым, ни учителем церкви, — ликовал даже при известии о смерти Руфина в 410 г «Скорпион умер на земле Сицилии, и гидра со многими головами наконец прекратила шипеть на нас». И вскоре после этого. «Со скоростью черепахи ходил хрюкающий Изнутри Нерон, снаружи Катон, насквозь двуполая личность, так что можно было бы сказать, что он был составленный из различных и противоположных начал монстр, новая бестия, по слову поэта впереди лев, сзади дракон, а в середине сама химера».

Учитель церкви Иероним, который Руфина, как только он получал возможность говорить о нем, живом ли, мертвом, грязно оплевывал, спорил даже с учителем церкви Августином, причем, правда, конфликт — намного меньшей жесткости — был инициирован более молодым Августином.

В первый раз Августин, еще как простой священник, обратился в 394 г к Иерониму, когда тот уже был одним из наиболее прославленных христианских ученых. Это письмо Иероним, конечно, не получил. И второе письмо Августина, написанное в 397 г, достигло его тоже лишь в 402 г и, кроме того, лишь как копия без подписи Странности, которые должны были пробудить недоверие Иеронима с самого начала. «Пришли мне это письмо подписанным твоим именем или прекрати дразнить старика, который одиноко и тихо живет в своей келье». И еще более неприятно должно быть Иерониму то, что Августин в своих письмах, хотя и вежливо, но решительно, иногда не без коварных колкостей, критикует известного толкователя Библии, даже «копьем тяжестью Falarica», мощного копья, таким образом «Но если Ты мои слова сильно порицаешь и требуешь отчета о моих трудах, если Ты настаиваешь на изменениях, требуешь опровержения и ко мне обращаешь злые глаза», — пишет Иероним который Августа — на двое святых, двое учителей церкви меж собой — оценил, пожалуй, как «укол иголкой», нет, как нечто «еще более ограниченное». Не в последнюю очередь знаменитость могло раздражить то, что Августин, ничего не подозревая, попросил его продолжить свой перевод греческого изложения Библии на латинский, особенно то, которое он в своих письмах охотнее всего(!) цитировал Оригеново, который меж тем уже давно как «еретик» находился в черных списках.

Конечно, муж в Вифлееме узнал, что этот африканец, который присылал все новые и ужесточавшиеся критические замечания на его перевод Библии, ему не уступает, что он не Руфин, перед которым он как «vir trilinguis»[81] (hebraeus, graecus, latinas) мог козырнуть «Я, философ, ритор, грамматик, диалектик, гебраист, эллинист, латинист, трехязычный, ты — двуязычный, причем у тебя такое знание греческого и латинского, что эллинисты принимают тебя за латиниста, а латинисты за эллиниста». Нет, здесь этого не проходит, и таким образом Иероним более или менее замаскировал свой гнев при последовавшем ныне обмене ударами. Он-де уже прибежал, писал он, у него было его время, а поскольку Августин сейчас бежит и делает большие шаги, то он мог бы пожелать себе покоя. Он просил епископа его не обременять, не вызывать старика, который хотел бы помолчать, не щеголять своими знаниями и не держать его самого за «адвоката лжи», «герольда лжи». Это-де известное «детское самохвальство» обвинять знаменитых мужей, чтобы самому стать знаменитым «Как юноша не досаждай старику в области.

Священного Писания, чтобы на тебе не осуществилась поговорка «Усталый вол ступает тяжелее».

Иероним, который уклонился также от критики пересланных писем Августина (он был достаточно занят своими собственными), снова и снова пытался укротить Августина. Если он хотел блеснуть своей ученостью, «показать свой ум», то в Риме достаточно много ученых молодых людей, которые дерзают ввязываться в споры о Библии с самим епископом Иероним, сам лишенный ранга в иерархии, что его могло задевать еще более, чем восходящая слава Августина, напомнил также о странной судьбе его первого письма. Столь запоздалая его доставка было (по мнению его близкого друга, «истинного слуги Христа») намеренным, «исканием славы и успеха у народа Многие должны были увидеть, как ты на меня нападаешь, в то время как я трусливо уползаю, как ты, ученый, имеешь все в изобилии, в то время как я, неуч, не знаю, что сказать. Ты, говорят, хотел бы предстать человеком, который принудил мою болтливость к молчанию и набросил необходимую узду» Льстивые же слова Августина, напротив, объясняет Иероним, призваны лишь смягчить критику его персоны При этом он не считает его способным, «употребляя известное выражение, нападать на меня с мечом, намазанным медом». В конце концов он объявил его даже приверженцем евионитской «ереси». Августин реагировал, как с самого начала, в общем сдержанно, однако не уступая, и Иероним больше не отвечал на его последнее письмо, но сражается плечом к плечу с ним против «еретиков».

Как при этом действует святой, который даже по отцам церкви наносит более или менее грубые удары, показывает короткое, по признанию самого Иеронима, написанное за ночь послание «Против Вигилантия», галльского священника, который в начале V века столь же вразумительно, сколь и страстно боролся против отвратительного культа мощей и святых, против аскетизма, монашества, целибата, причем его поддерживали даже епископы.

«Земля породила многочисленных чудовищ, — начинает свою атаку Иероним — Лишь Галлия еще не знала своего чудовища. И тут внезапно появляется Вигилантий, или, лучше сказать, Дормитантий,[82] чтобы своим нечистым духом бороться с Духом Христа». И тут он ругает Вигилантия потомок «разбойников и сбежавшейся толпы», «разложившийся дух», «человек с перекрученной головой, достойный гиппократовой смирительной рубашки», «ночной колпак», «трактирщик», «змеиный язык», «клеветник». Он приписывает ему «дьявольские уловки», «вероломный яд», «богохульство», «необузданную хулу», «алчность», «пьянство», утверждает, что тот «отец Бахуса», «погряз в нечистотах», держит «вместо крестного знамени походный знак дьявола». Он пишет «живущая собака Вигилантий» «О ты, чудовище, с которым нужно покончить!» «О позор! Неужели епископы сообщники его святотатств». Он шутит «Но ты спишь бодрствуя и пишешь во сне». Он говорит с пеной у рта, что Вигилантий его книги «порвал, храпя в пьяном угаре», выплевывая «из бездны своего нутра навозные нечистоты». Он демонстрирует возмущение бесстыдством Вигилания. Он-де при неожиданном подземном толчке выскочил из своей монастырской кельи голым. Друг Евстахия знает также, что «ночной колпак дает волю их похоти и природный жар плоти удваивает своими советами, или, лучше сказать, погашает в постели с женщиной. В конце концов мы больше ничем не отличаемся от свиней, не остается никакой дистанции между нами и неразумными зверьми, между нами и лошадьми» и так все далее.

Столь же грубо полемизирует Иероним и против работавшего в Риме монаха Ионивиана.

Иовиниан эволюционировал от радикальной аскезы на воде и хлебе к несколько более миролюбивому образу жизни и представлял нашедшую отклик, им самим библейски обоснованную точку зрения, что постничество и девственность не являются особенной заслугой, девушки не лучше замужних женщин, разрешавшую повторный брак и тем самым небесные блага делавшую равными для всех Иероним, напротив, исходил из Нового Завета, согласно которому брак христиан, который он, конечно, не мог в силу обстоятельств совершенно отвергнуть, должен быть фиктивным браком «Если мы воздерживаемся от половых сношений, то тем самым сохраняем женщине честь. Если мы от этого не воздерживаемся, то очевидно вместо оказания чести ей делаем обратное — оскорбляем ее». Но сам он, неистовый глашатай монашеского идеала, ругал Иовипиана таким образом, что его римский друг, Домнио, прислал ему целый список шокирующих мест памфлета то ли для улучшения, то ли для разъяснения, да что там, сам инициатор обеих книг «Против Иовиниана», Паммахий, пасынок подруги Иеронима Паулы, скупил в Риме все экземпляры и изъял их из обращения Опять же знаменательно Иероним осмелился катапультировать свой трактат против Иовиниана лишь после того как его в начале девяностых годов IV столетия отлучили два собора собор в.

Риме при епископе Сирицие и собор в Милане при Амвросии, которому со своей стороны трезвые взгляды Иовиниана показались лишь «диким ревом» и «тявканьем». И хотя Августин тоже издавал запах этой «ереси», он аппелировал к государству, допуская возможность для большей доказательности своих тезисов выпороть монаха свинцовой плеткой и отослать со товарищи на далматский остров «То не жестоко, что делают перед Богом с благочестивым сердцем», — писал Иероним.

«Главное искусство» Иеронима, действительно, состояло в том, чтобы «показать своих противников вместе и по отдельности как мерзких негодяев» (Грютцмахер).

Это был типичный полемический стиль святого, который, к примеру, поносит даже священника родного города Стридон, Люпицина, врагом которого он стал, и издевательски завершает поговоркой «Для ослиной пасти и чертополох подходящий салат». Или называет действительно этически мыслящего, высокообразованного Пелагия, с которым однажды даже был дружен, овсяной кашей жирного болвана, чертом, тучной собакой, «гигантским зверем, упитанным и способным нанести вред больше лапами, чем зубами. Эта собака происходит от известной ирландской породы, недалеко от Британии, как знает каждый. Эту собаку нужно уничтожить одним ударом духовного меча, как фантастического Цербера, чтобы навечно заставить замолчать вместе с Плутоном, его наставником». И этот же самый полемист обвиняет своих противников, «всех еретиков» «И если даже они не могут умертвить нас мечами, то в желании этого у них отнюдь нет недостатка».

Но в то время как божий муж столь бесцеремонно расправляется с широко уважаемым аскетом Пелагием, он может аскетизм и монашество, которым посвящена большая часть его опусов, прославлять столь невероятными лживыми историями, что еще Лютер в своих застольных речах издает стон «Я не знаю ни одного учителя, которому я был бы столь враждебен, как Иерониму». Он может (его литературный дебют) сообщить историю современной ему христианки, которую якобы напрасно склоняли к прелюбодеянию, приговоренной злым, скрытно обозначенным как язычник судьей к смертной казни, и которую после ужасных, изощренных пыток двое палачей семь раз тщетно пытались поразить мечом Иероним мог — «в свое время величайший учитель, какого могла иметь христианская церковь» (Й.А. и А. Тайнеры) — изобразить монаха, который, лежа в яме, ничего больше не ест, кроме пяти фиг в день, или другого, который в течение 30 лет живет лишь крохой хлеба и грязной водой, или может мифического Павла из Фивей, в существовании которого он сам сомневается, прославить на весь мир вздымающей волосы историйкой, утверждая, например (в то время как он высмеивал бесстыдную ложь других о Павле), что ворон на протяжении 60 лет ежедневно приносил половину хлеба — «лучший писатель — романист своего времени» (Кюнер).

С безошибочным инстинктом возвышали то хладнокровно клевещущего, то лживо превозносящего Иеронима, одно время советника и секретаря папы Дамаса, потом настоятеля монастыря в Вифлееме, очень популярного в Средние века, наконец, патрона ученой школы, соответственно теологического факультета и аскетизма. Да, Иероним мог легко быть избран даже папой. По крайней мере, сам он свидетельствует, что по заключению почти всех казался предназначенным для высшего священнического сана «Я был назван святым, смиренным, красноречивым». Но его сердечные отношения с разными дамами римской высшей знати возбуждали ревность клира. Сделала невозможным его пребывание в Риме также смерть юной девушки, причину которой разгневанный народ, пожалуй, едва ли несправедливо увидел в «detestabile genus monachorum».[83] И так он бежал из города своей честолюбивой мечты, в сопровождении скором подруг.

Но еще в XX столетии Иероним «блистает» в большом «Лексиконе теологии и церкви», издается регенсбюргским епископом Бухбергером, несмотря на определенные «теневые стороны», из-за «чистоты и высоты стремлений, из-за серьезности покаяния и непреклонной строгости к себе, из-за искренней благочестивости и теплой любви к церкви» «У лучших своего времени вкушал он уважение» (Шаде). Однако столь уважаемый теолог как Карл Шнейдер, выдающийся знаток античного христианства, упрекает сегодня поднявшегося до высшего католического сана учителя церкви и патрона их теологического факультета в «глупейшей ничтожности», «бессовестнейших оскорблениях и искажениях», «изолгавшемся интригантстве и болезненном тщеславии, инстинктивности и неверности», «подд^елке документов, интеллектуальном воровстве, приступах ненависти, доносительстве».

При случае, сами руководители церкви конца IV столетия признают «внутреннюю войну», — риторическими криками или настоящими жалобами.

«Я слышал, как наши отцы говорили, — пишет Иоанн.

Хризостом, — что раньше, во время преследований, да, тогда были истинные христиане». Но теперь, спрашивает он, как же нам сейчас обращать язычников «Ссылками на чудеса? Их больше нет Примером нашего образа жизни? Он насквозь испорчен Любовью? Ее нигде и следа не отыскать» Все разорено и уничтожено «Мы, которые Богом предназначены исцелять других, нуждаемся сами в исцелении».

Похоже взывает учитель церкви Григорий Нисский, который всякий раз спасался бегством от своих духовных обязанностей «Какое несчастье. Мы нападаем друг на друга и проглатываем друг друга Всюду при этом прикрываются верой, при личных распрях этому достойному уважения слову приходится быть козлом отпущения. Так естественно доходит до того, что язычники нас ненавидят. И, что самое скверное, мы даже не можем утверждать, что они неправы. Это нам даровала внутренняя борьба».

А в 372 г и учитель церкви Василий поведал о своей боли, — отчаявшись найти слова сетования «столь же великие, как несчастье» «Благоговение перед людьми, которые не боятся Господа, ищет дорогу к церковным должностям уже явно подмигивает председательство как награда за безбожие, так что величайший грешник кажется самым профессионально пригодным для епископской должности властолюбцы растрачивают деньги бедных лишь для собственного употребления и для подарков. Под предлогом, что они борются за религию, они тайно изживают личную враждебность Другие же подстрекают народы к взаимной распре, чтобы не быть привлеченными к ответственности за свои великие гнусности, чтобы на фоне общей низости не бросались в глаза их бесчестные поступки».

Конечно, Василий клеймит здесь прежде всего «зло ереси», свирепствовавшей от границ Иллирии до Февей, которое поглотило уже «половину земли». Однако «еретики» тоже христиане. И епископ выразительно называет «достойным всяческого сожаления, что даже часть, которая кажется здоровой, в себе самой раскололась», что рядом с «войной извне» бушует еще «внутренний мятеж», рядом с «открытой борьбой с еретиками» — борьба «среди очевидно правоверных».

Но к «войне извне», к войне против евреев и «еретиков» и между собой привела, однако, война против язычников.

Примечания:

6

«Следует выслушать и другую сторону» (лат)

7

Священная воля понтифика (лат)

8

Царственная власть (лат)

68

Автор употребляет два слова, выражающие одно понятие «Haretiker» и «Ketzer»

69

Общему мнению (лат).

70

Борьба Христова (лат)

71

«Да будет анафема» (лат)

72

Так называют современников и сотрудников апостолов

73

Единство святости (лат)

74

«Нечестивый» (лат).

75

«Нечестивый маг» (лат).

76

Опровержение (лат)

77

«Отцом почти всех епископов и древних святых реликвий» (лат)

78

Преступления (лат)

79

Подобный (греч)

80

Равносущен (греч)

81

«Муж трехъязычный» (лат)

82

«Vigilantius» — бодрствующий, «dormitantius» — спящий (лат)

83

«Гнусном роде монашеском» (лат)