VI

Подводя итоги

Марксизм был величайшей фантазией (двадцатого) столетия[1].

Вот мы и подошли к тому, чтобы ответить на вопрос, поставленный в предисловии: что стало причиной крушения коммунизма — промахи, допущенные людьми, или пороки, заложенные в самой его природе? Исторические свидетельства решительно склоняют ко второму. Коммунизм не был хорошей идеей, с которой обошлись негодным образом, он изначально был плохой идеей.

С той поры, как в 1917 году большевики захватили власть в России, попытки создать общество, основанное на коммунистических принципах, десятки раз делались во всех частях мира. Москва щедро помогала им деньгами, оружием и направляющими советами. На деле все они провалились. В конце концов, коммунизм рухнул и в России, и сегодня он жив еще только в горстке стран — в Китае, Северной Корее, Вьетнаме, на Кубе, — но даже и здесь пребывает в процессе разложения: коммунисты удерживают власть, но ценой далеко идущих уступок капитализму. В свете этого безрадостного опыта разумно предположить наличие некого изъяна либо в исходных положениях коммунизма, либо в его программах, либо и в том, и в другом.

Приглядимся для начала к распаду Советского Союза, первого коммунистического государства, которое было главным мотором, приводившим в движение все коммунистические силы мира. Опубликованные после 1991 года исследования указывают на ряд причин этого драматического события: застой экономики, появившийся у советских граждан больший доступ к иностранным источникам информации, поражение в Афганистане, неспособность выдерживать свое участие в гонке вооружений и так далее. Диссидентское движение внутри страны, справиться с которым властям оказалось не по силам, а затем движение Солидарности в Польше подорвали дух советского руководства. Вызов коммунизму, смело брошенный президентом Рейганом усугубил замешательство советское правительства, которое уже уверовало, что после своей неудачи во Вьетнаме Соединенные Штаты потеряли вкус к холодной войне и готовы были погрузиться в изоляционизм. Не подлежит сомнению, что каждое из этих обстоятельств сыграло свою роль. Но они не смогли бы сокрушить могучую империю, будь она здоровым организмом. Они возымели действие потому, что организм был больной. Марксизм, теоретическая основа коммунизма, нес в себе семена саморазрушения, подобные тем, которые Маркс и Энгельс ошибочно усматривали в капитализме. Он опирался на порочную философию истории и нереалистичную психологическую доктрину.

Попросту ложно основополагающее представление марксизма, что частная собственность, которую он стремится уничтожить, есть преходящее историческое явление — некая интерлюдия между первобытным коммунизмом и его высшей фазой. Все имеющиеся свидетельства указывают, что земля, основной источник богатства в первобытные времена, если не оказывалась в единоличной власти монарха, всегда принадлежала племенам, семьям или отдельным людям. Домашний скот, как равным образом и торговля и вырастающий из нее капитал всегда и везде находились в частных руках. Откуда следует, что частная собственность это не преходящее явление, а постоянная составляющая общественной жизни и как таковая неустранима.

Не меньшими изъянами страдает и марксистское представление о безграничных возможностях переделывать человеческую природу и, соответственно, представление, будто принуждением и обучением можно создать существа, полностью очищенные от приобретательских устремлений и готовые раствориться в таком обществе, где, как того хотел Платон, «частное и личное совершенно изгнаны из жизни». Если бы даже коммунистические режимы преуспели в величайших усилиях, которые они прилагали, добиваясь этой цели, все равно закрепить достигнутое им бы не удалось. Как установлено дрессировщиками животных, научившись после усиленных тренировок исполнять некоторые трюки, их подопечные, будучи предоставлены самим себе, через какое-то время забывают, чему их учили, и возвращаются к своему естественному поведению. Более того, притом, что благоприобретенные черты по наследству не передаются, каждое очередное поколение приносило бы с собой в мир отнюдь не коммунистические устремления, и в их числе, конечно же, не самую малозначащую страсть — тягу к приобретательству. В конечном счете, коммунизм потерпел поражение ввиду своей неспособности изменить природу человека. Такого рода заключение вынес в 1920 году Муссолини, который, даже став фашистом, относился к коммунизму с некоторой симпатией:

Ленин это художник, работавший с людьми так, как другие художники работают с мрамором или металлом. Но люди тверже гранита и не такие ковкие, как металл. Никакого шедевра не получилось. Художника постигла неудача. Задача оказалась выше его сил[2].

Такие свойства реального мира вынудили коммунистические режимы обращаться к насилию как постоянному способу правления. Чтобы заставить людей отказаться оттого, что им принадлежит, и подчинить свои личные интересы государству, необходимо наделить руководящие институты общества безграничной властью. Именно это и имел в виду Ленин, когда говорил, что «диктатура пролетариата» это «ничем не ограниченная, никакими законами, абсолютно никакими правилами не стесненная, непосредственно на насилие опирающаяся власть».

Опыт показывает, что вообще-то существование такого режима возможно: он был навязан России и подвластным ей странам, Китаю, Кубе, Вьетнаму и Камбодже, как и ряду стран Африки и Латинской Америки. Но ценой были огромные человеческие страдания; повлекло это за собой и крушение самой цели, во имя которой устанавливались эти режимы, а именно равенства.

Защищая режим, основанный на принуждении, Ленин исходил из того, что он будет временным и диктаторское государство, выполнив свою задачу, отомрет. Он, однако, не принимал во внимание, что абстракция, именуемая «государством», состоит из людей, которыми, какова бы ни была их историческая миссия, движут и личные интересы. Хотя марксистская социология считает, что государство служит только классу собственников и своих особых интересов не имеет, в действительности его служащие быстро складываются в новый класс. «Партия-авангард», предназначенная открывать путь в новую эру, становится самодовлеющей ценностью и целью.

Государству— вернее сказать, коммунистической партии — не остается иного выбора, кроме как угождать этому новому классу, ибо от него зависит ее пребывание у власти. И в условиях коммунизма чиновничество разрастается стремительно и скачкообразно по той простой причине, что, поскольку все стороны национальной жизни, и экономика не в последнюю очередь, подчинены государству, для управления всем этим требуется многочисленная бюрократия. Эта бюрократия оказывается излюбленным козлом отпущения у всех коммунистических режимов, но ни один не может без нее обойтись. В Советском Союзе в короткие сроки после большевистского переворота режим начал предлагать беспримерные вознаграждения своим ведущим работникам, из которых со временем выросла номенклатура, наследственная привилегированная каста. Таким образом, была обозначена кончина идеала равенства. Стало быть, для введения равенства имущества необходимо узаконить неравенство прав. Противоречие между целями и средствами встроено в коммунизм и в жизнь каждой страны, где государство прибирает к рукам всю производительную собственность.

Надо признать, что время от времени делались попытки высвободить государство и общество из оков коммунистической бюрократии. Ленин и Сталин прибегали к чисткам, которые при Сталине выливались в массовые убийства. Мао затеял «культурную революцию» с целью разрушить позиции партийных бюрократов. Ни одна из этих попыток успеха не имела. В конце концов, номенклатура одерживала верх, потому что без нее никакое дело не делалось.

Провалом кончались и попытки ввести коммунизм демократическим путем. Как показывает опыт Чили при Альенде, при наличии относительно свободной печати, независимого суда и выборных органов законодательной власти покушение на частную собственность не может дать искомого результата, потому что оппозиция, беспощадно подавляемая при «диктатуре пролетариата», в этих условиях способна организовать сопротивление. С ростом ее рядов ей удалось относительно легко опрокинуть революционный режим. В Никарагуа, где в 1990 году коммунисты-сандинисты были достаточно уверены в собственной популярности, чтобы вынести решение своей судьбы на всеобщее голосование, народ отстранил их от власти.

Заложенная в природу коммунистических режимов бюрократизация была также причиной экономических провалов, которые либо способствовали их падению, либо заставляли сохранять разве что словесную оболочку коммунизма и расставаться с тем, что она прикрывала. Национализация средств производства имела следствием передачу управления ими в руки чиновников, у которых не было ни умения, ни заинтересованности распоряжаться ими эффективно. Неизбежным результатом становилось падение производительности. Кроме того, неповоротливость, присущая централизованному управлению, не позволяла коммунистической экономике чутко воспринимать технические новшества, чем и объясняется, почему Советский Союз, несмотря на высокий уровень его научных достижений, проморгал ряд важнейших технологических открытий последнего времени. Как указывал Фридрих Хайек, лишь рынок обладает способностью улавливать изменения в экономике и откликаться на них. И только расчет на обогащение может заставить человека напрягать свои силы сверх той меры, которая необходима для удовлетворения его простейших потребностей. В условиях коммунизма действенные стимулы полностью отсутствовали, усердие в работе оказывалось наказуемым, поскольку выполнение производственных заданий влекло за собой лишь повышение этих заданий.

Провалы экономической политики коммунистических режимов имели наиболее трагические последствия для сельского хозяйства, составлявшего основу экономики почти всех стран, оказавшихся под властью коммунистов. Конфискация частной земельной собственности и следовавшая затем коллективизация разрушали традиционные порядки и уклад сельской жизни, приводя к беспримерно массовому голоду. Это имело место в Советском Союзе, в Китае, Эфиопии и Северной Корее; в каждой из этих стран миллионы людей умерли от голода, людьми же сотворенного. В коммунистической Северной Корее и в 1990-е годы значительная часть детей страдала недугами, вызванными недоеданием; согласно имеющимся оценкам, во второй половине 1990-х от голода в этой стране погибли около двух миллионов человек. Показатель детской смертности составляет здесь 88 на тысячу живорожденных против 8 в Южной Корее, а ожидаемая продолжительность жизни для мужчин равна 48,9 года против 70,4 в Южной Корее. ВВП на душу населения составляет на севере 900 долларов, а на юге — 13 700.

В неспособности коммунизма создать изобилие и ввести равенство, то есть добиться провозглашенных им целей, проявилось не единственное присущее коммунизму противоречие. Другим было отсутствие свободы, которая, наряду с изобилием и равенством, входила, по Марксу, в число конечных целей коммунистического общества. Национализация производственных ресурсов превращает всех граждан в наемных работников государства — иными словами, превращает их в иждивенцев правительства. В своей книге «Преданная революция» Троцкий писал по этому поводу: «В стране, где единственным работодателем является государство, эта мера означает медленную голодную смерть. Старый принцип: кто не работает, тот не ест, заменен новым: кто не повинуется, тот не ест».

Признание государством прав своих граждан на принадлежащее им имущество — и четко выраженное уважение к этому праву — ставит пределы власти государства и гарантирует свободу. И поскольку собственность есть юридическая норма, защищаемая судом, она означает также признание подчиненности государства закону. Отсюда следует, что поставленная коммунизмом цель упразднить собственность неизбежно ведет к упразднению свободы и законности. Национализация производственных ресурсов, отнюдь не освобождая людей от порабощения вещами, как того ожидали Маркс и Энгельс, делает их рабами правителей и, ввиду вечных нехваток, больше чем когда-либо подчиняет материальным интересам.

Но довольно о коммунизме в национальных границах. Немногим лучшие плоды приносила коммунизму его деятельность в мировом масштабе. Рассматривая капитализм как явление всемирное, марксисты стояли на том, что расправа с ним также должна быть всемирным делом: клич «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», брошенный в 1848 году Коммунистическим манифестом и впоследствии подхваченный как социалистами, так и коммунистами, явился установкой на международную солидарность трудящихся.

Их единство оказалось фикцией. Какие бы чувства ни связывали людей с их классом, территориальные и этнические привязанности всегда и повсюду оказываются сильные. Стоит только появиться угрозе, исходящей от чужого государства, как разные классы объединяются. Социалисты усвоили этот урок в 1914 году, когда, вопреки всем клятвам, национальные партии Второго Интернационала, почти все без исключения, поддержали свои «буржуазные» правительства и проголосовали за войну. Ленин еще раз выучил этот урок в 1920 году, когда польские рабочие и крестьяне объединились для защиты своей страны от Красной Aрмии, вторгшейся в Польшу, чтобы «освободить» их от эксплуатации. Такое повторялось снова и снова.

И происходило это не только в так называемых классовых обществах. Даже в странах, где правили коммунисты и где общество считалось бесклассовым, господство Советского Союза вызывало раздражение, и при всяком удобном случае делались попытки от него избавиться. Впервые это случилось в Югославии, но наиболее выразительно проявилось в Китае. Не прошло и десяти лет после прихода китайских коммунистов к власти, как они заявили о своем праве воплощать в жизнь и распространять собственную модель марксизма и, утверждая это право, почти развернули войну против Советского Союза, прежде бывшего для них наставником и образцом. Красные кхмеры пошли еще дальше, настаивая на своей самодостаточности и утверждая, что их коммунизм не имеет ничего общего ни с русской, ни с китайской его моделями. Подобным же образом европейские коммунистические движения выступили с требованиями плюрализма («полицентризма»), причем еще в то время, когда советское могущество находилось на своей вершине.

Единственный способ, каким Москва могла нейтрализовать эти центробежные силы в международном движении, состоял в том, чтобы держать заграничные компартии в состоянии слабости и, соответственно, полной от нее зависимости; едва возрастала поддержка со стороны избирателей, как эти партии тут же начинали требовать для себя автономии и даже независимости. Отсюда дилемма: международное коммунистическое движение либо оставалось изолированным и немощным, послушным орудием Москвы, но не очень ей полезным, либо набирало силу и влияние, в каковом случае высвобождалось из-под власти Москвы, разрушая тем самым единство мирового коммунизма. Это было то самое положение, о котором говорят: третьего не дано.

Эти изъяны, внутренне присущие коммунизму, отмечались многими его приверженцами, что приводило к появлению всякого рода «ревизионизмов». Правоверные коммунисты, однако, в срывах и неудачах видели не свидетельство ошибочности учения, а указание на то, что его проводили в жизнь недостаточно решительно. Подтверждая данное Джорджем Сантаяной определение фанатиков как людей, удваивающих свои усилия после того, как забывают, чего они, собственно, добиваются, коммунисты пускались во все более дикий разгул с резней и убийствами. В итоге, продвигаясь от Ленина к Сталину и от Сталина к Мао и Пол Поту, коммунизм оставлял на своем пути все более обширный океан крови.

В общем, коммунизм провалился — и был обречен на провал — по крайней мере, в силу двух причин; во-первых, потому что для введения равенства, то есть для достижения его главной цели, необходимо создавать аппарат принуждения, который требует себе привилегий и тем самым отрицает равенство, и во-вторых, потому что этнические и территориальные привязанности, коль скоро они вступают в противоречие с классовой солидарностью, повсюду и во все времена берут верх, растворяя коммунизм в национализме, чем и объясняется, почему социализм так легко сочетается с «фашизмом». Сознавая эту реальность, коммунистическая партия Российской федерации, с начала 1990 года ставшая преемницей КПСС, отказалась от лозунга, зовущего к объединению пролетариев всех стран.

Германо-итальянский социолог Роберт Михельс, предвидевший такой поворот событий, не ошибся в предсказании, что «социалисты могут восторжествовать, но социализм — никогда».

Есть и еще одна, более конкретная причина, по которой, устроенные по чертежам Ленина коммунистические режимы по самой своей природе противились осуществлению коммунистического идеала. Исходя из неизбежности крушения мирового капитализма, Ленин построил свое правление по военному образцу. Советский коммунизм и его подражатели милитаризировали политическую жизнь, подчинив ее центральному командованию. Такое устройство ввиду его неспособности мобилизовать все людские и природные ресурсы, не позволяло эффективно откликаться на прямые физические вызовы режиму и распространять его влияние за границей. Он оказался куда менее эффективным — более того, беспомощным — в ответах на вызовы, с которыми нельзя было совладать посредством применения силы. Когда ожидавшаяся мировая революция не наступила, советский режим по существу закостенел и со временем столкнулся с такими внутренними трудностями и угрозами, как равнодушие и пассивность населения, что влекло за собой неуклонный упадок экономики и державшейся на ней военной мощи. Справиться с этими бедами можно было только путем смягчения режима.

Но смягчение власти подрывало весь коммунистический режим, представлявший собой цельную организацию, существовавшую только при строго централизованном управлении. Стоило Горбачеву покуситься на эту систему, как в ней образовались трещины, и вскоре она совсем развалилась. Таким образом выяснилось, что коммунизм не поддается реформированию, то есть, иными словами что он не обладает способностью адаптироваться к меняющимся условиям. Присущая ему неподвижность привела его к падению.

Один из вызывающих споры вопросов истории коммунизма касается роли, какую сыграла в ней идеология — точнее, то, что именуется марксизмом-ленинизмом. Некоторые ученые полагают, что направляющей силой движения и режима, который из него вырос, были идеи, и поэтому Советский Союз и маоистский Китай они называют «идеократиями», то есть системами, управляемыми идеями.

Верно, конечно, что коммунизм не мог бы появиться без мифа о золотом веке и без созданного Марксом и впервые воплощенного в жизнь Лениным учения, которое предложило стратегию возвращения на землю этого счастливого времени. Но согласиться с этим еще не значит признать понятие «идеократии», просто потому, что любые идеи — будь то политические или экономические — как только они воплощаются в жизнь, рождают власть и скоро становятся ее орудиями. Капиталистическая экономика была классически описана в Богатстве народов Адама Смита. Но никто не станет всерьез утверждать, что капиталисты последних двух столетий выбирали свой образ действий под влиянием представления Смита о «невидимой руке» или руководствуясь каким-либо еще положением его теории. Пафос его идей отвечал интересам капиталистов, и поэтому они их приняли.

Нет оснований считать, что то же самое верно и в отношении марксизма-ленинизма. Представление, будто миллионы рядовых членов коммунистической партии и государственных функционеров твердо верили в теории, придуманные немецким экономистом девятнадцатого века, держится на самомнении интеллектуалов, среди которых многие действительно, кажется, полагают, будто человечеством движут идеи. При своем первом появлении коммунистические партии обычно малочисленны и часто подвергаются преследованиям; членство в них больше сопряжено с риском, чем с выгодами, и поэтому значительной частью их состава вполне могут двигать идейные соображения. Но, оказавшись у власти, приступив к раздаче привилегий, как и к назначению наказаний, такие партии находят себе массу сторонников, которые поддерживают господствующую идеологию только на словах. Исследование, проведенное в Советском Союзе в 1922 году, показало, что лишь 0,6 процента членов коммунистической партии имели законченное высшее образование и только 6,4 процента — свидетельства об окончании средней школы. На основании этих данных один российский историк сделал вывод, что 92,7 процента состава партии были людьми слишком малограмотными, чтобы выполнять поручаемую им работу (4,7 процента были неграмотными в буквальном смысле слова). И Ленин с горечью признавал такое положение вещей, когда в 1921 году распорядился провести первую «чистку» партии, чтобы освободить ее от «примазавшихся». То была обреченная на неудачу попытка справиться с неизбежным. По мере того, как коммунистическое государство расширяет свои властные полномочия, ее ряды растут за счет притока карьеристов, для которых членство в партии означает обеспеченное положение и льготы. Власть оказывается главной целью — как и самосохранение. Идеи же становятся теперь не более, чем фиговым листком для прикрытия истинной сущности режима: щеголяя преданностью высоким идеалам, удобно преследовать своекорыстные цели и совершать самые неблаговидные поступки.

Показательно, что в 1991 году при развале советской власти люди, считавшиеся блюстителями идеологической чистоты, — номенклатура — сдались без боя и под предлогом «приватизации» бросились растаскивать и обращать в свою собственность природные и производственные ресурсы страны. Такое едва ли могло бы произойти, будь аппарат действительно предан марксистско-ленинской идеологии.

Интересное свидетельство о том, сколь подчиненное значение имела марксистская идеология для политической деятельности коммунистов, дает нам биография правившего Советским Союзом с 1953 по 1964 год преемника Сталина Никиты Хрущева, написанная его сыном Сергеем. Со студенческих лет, пишет младший Хрущев,

я постоянно старался и никак не мог понять, что же такое коммунизм… Я добивался, чтобы сущность коммунизма разъяснил мне отец, но и от него не получал никаких вразумительных ответов. Я понял, что суть дела была не очень-то ясна ему самому[3].

И если уж лидер коммунистического блока и неутомимый предсказатель его грядущего торжества во всем мире не умел объяснить собственному сыну, что такое коммунизм, какой теоретической просвещенности прикажете ждать от рядовых партийцев и участников движения?

Именно своекорыстие — личное, как и государственное — вот, что двигало коммунистическими режимами и подрезало их уравнительные идеалы. Как часто и как бесцеремонно советские и китайские лидеры отклонялись от марксистского канона, если того требовали их интересы! В 1917-м Ленин разрешил рабочим брать в свои руки заводы, а крестьянам захватывать землю, хотя эти анархические действия шли вразрез с марксистским учением. В 1921-м он возродил свободный рынок сельскохозяйственной продукции и допустил капиталистическое предпринимательство в производстве потребительских товаров. Сталин наделил колхозников личными земельными участками, и получаемую на них продукцию они могли продавать по договорным ценам. В 1930-е годы он поощрял создание за границей Народных фронтов, что предполагало сотрудничество коммунистов с их злейшими врагами — социал-демократами. Хрущев заменил всемирную классовую войну «мирным сосуществованием». Мао провозгласил, что человеческая воля может брать верх над объективной реальностью, тогда как его преемники призвали своих подданных обогащаться. Все это делалось во имя коммунизма. В каждом случае требования идеологии приносились, по крайней мере временно, в жертву высшим интересам партии, которые всегда и всюду означали одно и то же: сохранение и расширение неограниченной власти.

Затраты на эксперименты со строительством утопий были неимоверными, число загубленных жизней — огромно. Общую численность жертв коммунизма издатель-редактор «Черной книги коммунизма» Стефан Куртуа оценивает в 85-100 миллионов человек, что на 50 процентов превышает численность погибших в двух мировых войнах. В оправдание этих потерь приводились разные соображения, в том числе, например, и то, что, не разбив яиц, яичницу не изжаришь. Люди все-таки не яйца, но беда еще и в том, что никакой яичницы из этой бойни не получилось.

Уцелевшие тоже понесли потери. В попытках добиться полного единообразия коммунистические режимы ссылали, бросали в тюрьмы и принуждали к молчанию тех, кто не желал мириться с навязываемыми порядками — часто людей наиболее способных и предприимчивых. В результате была приведена в действие своего рода эволюция вспять: создавалось положение, при котором наиболее несамостоятельные и послушные получали наилучшие шансы выжить. Предприимчивые, честные и общественно мыслящие погибали. Таким образом, коммунистические общества теряли своих лучших людей, соответственно, оказывались на дороге обнищания.

В России, дольше всех прожившей в условиях коммунизма, одним из следствий стало то, что у населения отобрали веру в собственные силы. Поскольку при советской власти вся общественная практика подчинялась распоряжениям, которые спускались сверху, а инициатива приравнивалась к преступлению, народ утратил способность принимать решения, будь то в крупных или мелких делах (кроме связанных с уголовщиной); люди живут ожиданием приказов. После краткого порыва навстречу демократии, вернулась острая тоска по сильной руке. У народа не оказалась ни способности, ни желания стоять на собственных ногах и самостоятельно определять свою судьбу. И это не самый малый урон, который коммунизм нанес России и всем странам, подвергшимся, подобно ей, длительной коммунистической дрессировке. Он уничтожил в них также уважение к труду и убил чувство общественной ответственности.

Стремление к собственности — свойство врожденное; уважение к собственности других воспитывается. Об этом ясно говорит изучение психологии детей. Отсюда следует, что если некто обнаруживает неуважение к своим правам собственности — будь то со стороны властей или общества в целом, — он не только перестает считаться с их имущественными интересами, но и становится носителем самых хищнических инстинктов. Так именно и произошло после падения коммунистического режима в СССР, что и стало помехой для перехода к подлинно рыночной экономике, которая зиждется на уважении к правам собственности.

Маркс утверждал, что капитализму присущи неразрешимые внутренние противоречия, обрекающие его на неизбежный крах. В действительности капитализм как система, способная откликаться на меняющиеся обстоятельства и приспосабливаться к ним, умел преодолевать все свои кризисы. Коммунизм, напротив, будучи воплощением жесткой доктрины — псевдонаукой, преобразованной в псевдорелигию и воплощенной в неповоротливом политическом режиме, — показал себя неспособным избавиться от порабощавших его заблуждений и ушел в небытие. Если он когда-либо возродится, это может произойти только вопреки приговору истории и с гарантированной перспективой еще одного провала. Действие в этом направлении будет граничить с безумием того вида, о котором сказано: снова и снова делать одно и то же в надежде получить иные результаты.

Примечания:

4

4. Ричард Пайпс, Русская революция, том II (Москва, 1994), с. 381–382.

1

1. Kolakowski, Main Currents, vol. III, 523.

2

2. Mussolini, Opera omnia, vol. XV (Firenze, 1954), 93.

3

3. Sergei Khrushchev, Nikita Khrushchev, 701.