ЖЕЛАЯ СПАСТИ КОРОЛЕВУ, ФЕРЗЕН ОТПРАВЛЯЕТ МАРИЮ-АНТУАНЕТТУ В ТАМПЛЬ

Господи, убереги нас от друзей наших!

(Франсуа МОРИАК.)

10 августа Теруань де Мерикур проснулась на рассвете. Она была так возбуждена, что начала колотить кулаками по подушке, рвать простыни и кусать наволочку [69]…

Звук набата колоколов всех парижских церквей, призывавший народ к восстанию, несколько ее успокоил. Она обрадовалась, поняв, что день будет бурным, и проглотила большой бокал красного вина.

В тот момент, когда она одевалась, раздался выстрел из пушки. В Сен-Марсо и в Сент-Антуане собрался народ, чтобы идти на Тюильри. На этот раз люди были вооружены не пиками и ножами, а ружьями и пушками… В своем манифесте Брансвик угрожал, что будет обращаться как с мятежниками с городами, которые осмелятся защищаться. Он обещал расстреливать жителей, взявших в руки оружие, и наказать Париж по законам военного времени, «если Тюильри будет оскорблен»

Этот глупый вызов был принят революционерами и 9 августа секции подписали петицию с требованием немедленно отрешить короля от власти [70]…

Несчастный Людовик XVI смог на собственном опыте убедиться, что лучше иметь умных врагов, чем глупых друзей…

Делегаты от секций немедленно организовали в мэрии повстанческую комиссию, самым активным членом которой стал друг Теруань — Дантон. Кордельеры и якобинцы объединялись, чтобы дать последний бой монархии.

В шесть утра раскрасневшаяся Теруань отправилась к Фельянам. Старый монастырь был уже окружен вопящей толпой. Прекрасная люксембуржка влезла на столб и начала кричать:

— Смерть аристократам!.. Да здравствует революция!.. Да здравствует свобода!..

Народ, ждавший только сигнала, чтобы выразить свою волю, подхватил призывы к смерти.

В этот момент два солдата привели к Фельянам человека в форме национального гвардейца.

— Кто это? — спросил один из членов клуба.

— Сюло!

Теруань смертельно побледнела. Сюло был главным редактором контрреволюционной газеты «Деяния апостолов». Он не единожды ополчался против молодой женщины, вспоминая ее прошлое куртизанки, ее любовников и неутомимый темперамент. Он даже сочинил о ней и Базире стихи весьма язвительного содержания:

Покорила Теруань

Сердце бравого Базира.

Он и сам теперь во власти

Нестерпимого огня.

Кто же в этой парочке

Пострадает больше —

Петушок иль курочка?

Угадай, дружок!

Уязвленная Теруань не простила журналисту этого куплета.

— Мы заставим тебя проглотить твою злобную клевету, грязная тварь! — закричала она.

Парижане не знали Сюло. Они бросали на него косые взгляды, но ничего не говорили.

— Предатели должны быть уничтожены! — добавила Мерикур. — Смерть им! Смерть!..

Толпа, оценив забавный спектакль, сжала кольцо вокруг Сюло, которого по-прежнему охраняли солдаты.

— Я требую головы этого пленника! — вопила Теруань.

— Да, нам нужна его голова! — подхватили несколько женщин, которым хотелось развлечься.

Вмешался комиссар секции, и Сюло посадили в келью, превращенную в тюремную камеру.

— Граждане! — воскликнул он. — Если дело демократии должно победить, пусть это произойдет спокойно и законно. Мы просим вас уйти. Если этого человека признают виновным, закон поступит с ним по всей строгости!

Теруань взорвалась:

— Гражданки, поддержите меня. Убьем этого негодяя и всех пленников! Смерть им!

Возбужденная толпа завопила, смяла солдат, ворвалась в помещение, угрожая членам Клуба фельянов и требуя выдать пленников.

Председатель Бонжур испугался и выдал охраняемых им роялистов.

— Пусть выходят! Пусть немедленно выходят! — орала в истерике Теруань.

Первым вышел во двор аббат Буйон, королевский памфлетист. Теруань кинулась на него.

— Смерть негодяю!

Толпа обрушилась на несчастного, опрокинула его и с невероятной легкостью отрубила ему голову. Мадемуазель де Мерикур, с выпученными глазами, открытым ртом и заострившимися чертами лица, выказала полное и абсолютное удовлетворение ужасным зрелищем…

Второй пленник разделил судьбу аббата Буйона, а Теруань уже требовала выдачи Сюло.

Когда журналист вышел из дверей, молодая женщина бросилась на него и, страшно оскорбляя, попыталась перерезать ему горло. Когда ей это не удалось, она потребовала помощи:

— Убейте его!

Какой-то услужливый человек с саблей немедленно обезглавил Сюло.

Толпа, возбужденная кровью и видом отрубленной голов, которые несколько шустрых мятежников уж садили на пики, ринулась на пленников, выпущенных комитетом.

Побоище было поистине ужасно.

Убийства длились все утро. Зеваки и любопытствующие обыватели, собравшиеся вокруг монастыря фельянов, чтобы просто поглазеть на пленников, претворялись в убийц, потому что неудовлетворенная женщина призвала их к убийствам, заразив своей истерией.

Поль Лекур пишет: «Может быть, если бы 9 августа в постели Мернкур оказался достойный любовник, 10 августа не стало бы кровавым пятном на нашей истории…»

Может быть, может быть…

В семь часов утра королю сообщили об этой бойне Он был совершенно подавлен. К полудню, видя, что дворец окружен, Людовик попытался подбодрить своих защитников, выйдя к ним. Но рок преследовал короля: в спешке он надел парик задом наперед, и национальные гвардейцы, увидев его, покатились со смеху.

Уставший, растерянный, с опухшими глазами, несчастный монарх не внушал ни малейшего уважения. Над ним издевались, его ошикали, и он был вынужден быстро вернуться в Тюильри, а вслед ему неслись гневные проклятья и оскорбления.

— Долой жирную свинью! — кричали гвардейцы.

Даже поверхностному обозревателю положение монархии не показалось бы слишком надежным…

Вечером, опасаясь штурма дворца, король укрылся в Собрании. Депутаты приняли его очень вежливо, но они не могли совещаться в его присутствии, и королевскую семью закрыли в ложе Логографа.

Когда через восемнадцать часов он вышел оттуда, то уже не обладал никакой властью…

В четыре утра 11 августа королевскую семью препроводили сначала к фельянам, где все начиналось, потом в башню Тампля…

Не подозревая о подобной реакции парижан, Ферзен в этот день записал в своем дневнике: «Новости из Парижа обнадеживают…»

Он был совершенно раздавлен, узнав три дня спустя, что монархи вынуждены были укрыться среди депутатов и что толпа требует их смерти. Он писал:

«13-е, понедельник. Ужасные новости из Парижа. В четверг дворец был осажден, король и королева укрылись в Собрании: в час дня еще шло побоище во дворце и на площадях. Кровь течет ручьем, много убитых и повешенных, дворец взят штурмом, в него стреляли из восьми пушек… Дым такой густой, что, казалось, весь дворец в огне. Боже мой, какой ужас!»

15-го он записал в дневнике, в совершенной растерянности: «Новости из Парижа: король с семьей во дворце в Ноайе, их держат под стражей, они ни с кем не могут встретиться».

И, наконец, 17-го он пишет, полностью подавленный:

«Новости из Парижа: король с семьей заключены в башню Тампля».

Таков был результат неловкого и неумелого вмешательства возлюбленного королевы… Несчастная женщина заплатит жизнью за ошибки, совершенные человеком, которым двигала любовь, но не разум.

В начале заключения в Тампле с монархами обращались вполне сносно. Им оставили небольшую свиту, в которую вошли барон Хью, Шамийи, принцесса де Ламбаль, госпожа де Турзель и ее дочь, и они могли развлекаться, играя в трик-трак или читая Горация. Марии-Антуанетте даже вернули ее пианино. Пока король давал уроки латыни и истории своему сыну, она играла «Бедного Жака» — романс, который она когда-то сочинила в Трианоне с госпожой де Траване.

Но вскоре по требованию монтаньяров режим содержания пленников стал гораздо более суровым. Их лишили свиты, а национальные гвардейцы стали дерзкими.

Когда монархи спускались в сад, где их дети могли хоть немного поиграть, они читали на стенах отвратительные надписи-лозунги: «Гильотина свободна и ждет тирана Людовика XVI», «Мы сумеем посадить на диету мирную свинью». Иногда к угрозам добавлялись рисунки — под нарисованной виселицей было написано: «Людовик прогуливается на свежем воздухе». Под другой мятежники написали: «Людовик, харкающий шок». Но заключенные были спокойны и воспринимали угрозы с достоинством. И только однажды Maрия-Антуанетта дрогнула: чья-то подлая рука написала стенке лестницы: «Пора задушить маленьких волчат».

Бедная королева жила теперь в постоянном страхе за детей, опасаясь, что у нее отберут дофина.

Мятеж 10 августа привел, естественно, к некоторый политическим переменам: господину Ролану вернули портфель министра внутренних дел, а госпожа Ролан вновь стала министершей…

Окруженная Бриссо, Лантена, Боском, Банкалем дез Иссаром (который был влюблен в нее), Манон возобновила борьбу за республику, подобную античной. Она составляла министерские циркуляры, беседовала с самыми разными людьми, направляла журналистов, приписанных к министерству, требовала крови, возбуждала своих друзей и, по словам одного историка, «любила революцию, как любовницу».

Роль госпожи Ролан в делах государства, ее действия не замедлили вызвать безумное раздражение некоторых революционеров. Дантон, например, терпеть не мог эту женщину, чье влияние ощущалось во всех государственных советах. Он отпускал в ее адрес довольно грубые шутки, веселившие весь Париж. Раньше самой смелой шуткой была фраза: «Супруги Ролан — это цифра, в которой жена — число, а муж — ноль». Теперь же публика пошла гораздо дальше. Люди, умело подогреваемые Эбером и Маратом, рассказывали друг Другу, что госпожа Ролан управляет министерством, лежа голая на софе в окружении пылких любовников…

Эти обвинения, естественно, возмутили госпожу Ролан, которая по-прежнему относилась к любви с отвращением. И она возненавидела Дантона.

Именно в это время началась та жестокая борьба между сторонниками трибуна и друзьями госпожи Ролан, которая привела к самым тяжелым последствиям.