ГОСПОЖА БАЛЬБИ, КОРОЛЕВА ЭМИГРАЦИИ

Уверенная в привязанности мсье, она не считалась с общественным мнением и улыбалась, видя Кобленц у своих ног.

(Граф де КОНТАД)

После ареста королевской семьи в Варение растерявшийся Ферзен отправился в Брюссель, где уже находились его любовница Элеонора Салливан и лорд Кроуфорд.

Там он очень быстро узнал все детали возвращения королевской семьи в Париж, ему рассказали о тех оскорблениях, которыми осыпали Марию-Антуанетту, о похабных песенках гвардейцев, об отрубленных головах… Все эти гнусности так возмутили Ферзена, что он оправился от растерянности и взял себя в руки. Через восемь дней после того, как монархов заперли в Тюильри, он написал своей сестре Софье:

«Я решил пожертвовать собой ради них и буду служить им, пока остается хоть малейшая надежда. Одна эта мысль поддерживает меня, позволяя терпеливо переносить страдания и горе».

В начале июля королеве удалось переслать ему письмо, нежное и теплое, вселившее в него мужество.

«Я жива… но Боже, как же я волновалась за вас, мне жаль вас, я понимаю, что вы страдали, не имея от нас известий! Позаботится ли небо о том, чтобы это письмо дошло до вас? Не пишите мне, чтобы не выдать себя, и ни в коем случае не возвращайтесь сюда ни под каким предлогом, ведь все знают, что именно вы помогали нам бежать. Все будет кончено, если вы появитесь здесь. За нами следят день и ночь, но мне это безразлично. Не беспокойтесь, со мной ничего не случится. Собрание обращается с нами очень мягко. Прощайте! Я вряд ли смогу написать вам еще раз».

Последняя фраза письма королевы глубоко опечалила Ферзена, но через несколько дней он получил от нее еще одно письмо, очень нежное.

«…Хочу сказать вам, что люблю вас, друг мой. Я чувствую себя хорошо, не беспокойтесь за меня. Надеюсь что у вас все в порядке. Напишите мне, зашифровав письмо: адресуйте его господину Брауну… на втором конверте пусть ваш лакей своей рукой напишет адрес господина Гужана. Напишите мне, кому я могу адресовать свои письма, я не могу жить без этого. Прощайте, самый любимый и самый любящий из людей. Нежно целую вас».

Это письмо вдохнуло жизнь в Ферзена, он немедленно связался с несколькими важными эмигрантами и начал готовить план спасения французских монархов. Речь шла о том, чтобы переправить Людовика XVI и его семью в Англию. Ферзен обратился к храброму Кроуфорду, и тот согласился отправиться в Лондон и встретиться с Питтом. Однако тот ограничился любезным нейтралитетом и ничего не предложил заговорщикам.

Тогда молодой швед отправился в Вену, чтобы попросить помощи у императора. Но тот тоже ограничился туманными обещаниями.

Европа была восхищена, видя Францию ослабленной революцией, и замерла в вежливом ожидании…

Ферзен вернулся в Брюссель в отчаянии. Однако в начале сентября граф Эстерхази привез ему из Парижа маленький пакет, и швед совершенно воспрял духом, в этом пакете было кольцо, которое прислала Мария-Антуанетта…

Несмотря на обрушившиеся, на нее несчастья, несмотря на неусыпный надзор, в тот момент, когда народ начал требовать смерти для короля и для нее самой, лишенная свободы королева нашла время и способ отправить это свидетельство своей любви Ферзену.

«Это кольцо, — пишет она Эстерхази, — для него, наденьте его ему на палец за меня; оно сделано по его размеру, и я носила его на руке два дня, прежде чем отправить… Я не знаю, где он; это пытка, ужасная пытка — не иметь известий и даже не знать, где теперь находится любимый человек…»

Швед надел кольцо на палец и поклялся спасти королеву Франции. Очень скоро он понял, что, для того чтобы выработать реальный план, ему необходимо отправиться в Париж. Только так он сможет согласовать с монархами детали новой попытки спасения.

Узнав о его намерениях, Мария-Антуанетта вначале наотрез отказалась.

Она не хотела, чтобы ее любовник рисковал жизнью, приехав в Париж. Ведь Ферзен был осужден одновременно с другими участниками организации неудавшегося бегства. Так что, возвращаясь во Францию, он рисковал головой.

Но Ферзен не отступился и был так убедителен, что королева в конце концов сдалась.

И молодой швед стал лихорадочно готовиться к отъезду.

В конце лета 1791 года, когда целые народы требовали свободы, самые великие люди эпохи слепо повиновались самому жестокому тирану — любви… Это чувство вдохновляло всех действующих лиц драмы — и патриотов, и монархистов. Прекрасным шведом руководила только страсть; в Париже вожди революции отдались во власть нескольких дам весьма легкого нрава; а в Кобленце, эмигрантской столице, его сиятельство граф Прованский (будущий Людовик XVIII) был игрушкой в руках страстной и требовательной любовницы.

Эта женщина, которую позже назовут «королевой эмиграции», носила титул графини де Бальби, звали ее Анна де Гомон де ла Форс. Она была хороша собой, пикантна, лукава, остроумна и сладострастна. Последнее ее качество заставляло ее совершать немало ошибок.

Однажды неожиданно вернувшийся муж застал ее постели с шевалье де Жокуром. Страстные любовники даже не заметили его появления, продолжая свое упоительное занятие. Разъяренный господин де Бальби кинулся на неверную супругу и ранил ее ударом шпаги.

Реакция маленькой графини была совершенно удивительной.

— Друг мой, зачем вы будите меня подобным образом? Вы с ума сошли, что за манеры!

Граф, с налитыми кровью глазами, застыл на месте и выглядел абсолютным идиотом.

— Вы спали?

— Ну конечно же, я спала!

— А вот он? — прорычал муж, указывая на шевалье де Жокура, который забился в дальний угол комнаты и дрожал от страха.

— О ком вы говорите?

— Об этом мужчине, который обнимал вас…

На глазах у госпожи де Бальби показались слезы.

— Друг мой, ваша мать предупреждала меня, что вы страдаете галлюцинациями… но я не думала, что болезнь зашла так далеко. Ведь в этой комнате никого нет, кроме нас…

Ошеломленный граф кинулся к Жокуру и схватил его за руку.

— Вы принимаете меня за дурака, мадам. Этот человек существует, он совершенно реален.

— О Боже, какой ужас! У вас начались и осязательные галлюцинации…

Ее хитрость была очень грубой, но она удалась. Пока господин де Бальби озадаченно размышлял, шевалье де Жокур сбежал через маленькую дверку. Графиня сразу же перестала рыдать.

— Ну же, мой дорогой, посмотрите вокруг себя. Разве в этой комнате есть какой-нибудь мужчина, кроме вас?

Граф был не очень-то умен. Оглядевшись, он упал на колени — само раскаяние.

— О, простите меня, графиня!

— Конечно, я прощаю вас, но необходимо позвать врача, такие нарушения могут быть очень серьезны.

Через некоторое время господина де Бальби признали сумасшедшим и заперли в Бисетре…

Но графине было мало того, что она избавилась от надоедливого мужа, она добилась того, что ее любовник получил все должности графа.

Вот что пишет об этом господин де Кагенек: «Бедного графа де Бальби, которого жена и родственники объявили сумасшедшим за то, что он понял, что рогат, и не захотел молчать об этом, не только заперли в сумасшедший дом; душевнобольной не может быть полковником, и его полк отдали шевалье де Жокуру, тому самому, которого он чуть не убил, застав со своей женой. Как вам нравится подобное решение проблемы?».

Свободная телом и сердцем, располагая всем своим временем, госпожа де Бальби начала искать применение тем удивительным любовным способностям, которыми ее одарила природа. Придворная дама графини Прованской, она решила, что проще всего будет соблазнить его светлость.

Дело в том, что, обретший сравнительно поздно мужественность, граф стремился продемонстрировать это свое достоинство как можно большему числу дам.

Его энтузиазм вполне простителен — бедный брат короля сильно задержался в развитии. В том возрасте, когда почти все мальчики ощущают в себе признаки взросления, он оставался совершенным ребенком…

Его женитьба ничего не изменила в этом плачевном положении, и бедная графиня долгие месяцы металась в отчаянии по постели, «напоминая, — как пишут мемуаристы, — цветок, который не поливает ни один садовник…».

Но в один прекрасный день все внезапно изменилось. Граф, к полному своему изумлению, получил наконец возможность утишить жар, мучивший его супругу. Он с гордостью продемонстрировал это графине, а во время утренней прогулки сообщил радостную новость всем приближенным. В полдень весь Люксембургский дворец, где жил граф, знал, что брата короля теперь с полным правом можно называть «Мсье», и все были совершенно счастливы этим обстоятельством.

Совершенно естественно, что первой воспользовалась счастливой метаморфозой Мадам.

После чего граф стал с вожделением посматривать на хорошеньких дам своего маленького двора. Он напоминал окружающим школьника, достигшего наконец половой зрелости. Восхищенный новыми, «мужскими» ощущениями, граф рассказывал всем о своих подвигах причем в невероятно фривольном тоне.

Башомон упоминает об этой забавной ситуации в своих дневниках.

«Общеизвестно, что до сих пор Мсье не мог приобщить Мадам к радостям любви по еще более досадной причине, чем та, которая задержала выполнение супружеского долга королем. Но, наконец природа взяла свое прошел даже слух, что Мадам уже беременна. Это не соответствовало действительности, но ее августейший супруг настолько вдохновлен случившимся, что до сих пор говорит об этом. Он так живо, горячо и энергично рассуждает о любовной стороне бытия, что удивляет самых опытных своих придворных».

Именно в это время граф начал писать любовные стихи и весьма двусмысленные песенки. Вечером он веселил приближенных, распевая куплеты, которые мы не осмеливаемся процитировать в книге.

Госпожа де Бальби выбрала самый подходящий момент. Однажды вечером она устремила свой порочный взгляд на Мсье, и тот задрожал. Немного времени спустя они уже дурачились в постели так, как будто знали друг друга всю жизнь…

Став фавориткой, госпожа де Бальби захотела подселиться в Люксембургском дворце. Граф Прованский немедленно приказал отделать для нее роскошные апартаменты.

— Входите, мадам. Все это — ваше! — торжественно провозгласил он.

Графиня взглянула и заявила, что мебель просто ужасна. Мсье вернулся к себе совершенно расстроенный.

Ночью он пытался найти выход из положения, и на рассвете его осенило: гвардейцы подожгли комнаты, и все сгорело…

После этого комнаты обставили в соответствии со вкусом новой фаворитки: зеленый с белым атлас, много золота…

С первых же дней революции госпожа де Бальби решила, что лучше держаться подальше от народного гнева Единственным возможным решением было отправиться в эмиграцию подобно графу д'Артуа. Но брат короля, испытывавший некоторую симпатию к революционерам и даже поддерживавший их своими нападками на Марию-Антуанетту, не хотел покидать Францию. Считая, что народ потребует только изгнания королевы и отречения короля, он собирался остаться в Париже, чтобы немедленно занять трон.

Но госпожа де Бальби спутала все его планы.

— Я уезжаю, — заявила она. — И вы должны последовать за мной! Через неделю я буду в Монсе… Устройте ваше бегство. Кстати, вы сможете лучше управлять событиями извне.

Его светлость обожал свою маленькую графиню. И он согласился.

Месяц спустя, 20 июня 1791 года (в день бегства королевской семьи в Варенн), он покинул дворец, переодетый иностранным туристом, сел в карету и прибыл в Монс, где его ждали жена и графиня де Бальби.

В тот же вечер он окончательно покинул супружескую постель и «эмигрировал» к фаворитке… 7 июля, после утомительного путешествия, брат короля прибыл наконец в Кобленц с женой, любовницей, придворными, их женами и любовницами. Они немедленно разместились в Шонбурнлустском дворце, принадлежавшем Клементу-Венцесласу Саксонскому, архиепископу Тревскому, дяде графа по материнской линии.

Этот маленький двор, пытавшийся во всем копировать Версаль, управлялся фавориткой принца. Из своей постели она дергала за все ниточки, плела интриги, назначала офицеров армии Конде, прогоняла советников, отзывала дипломатов — словом, люди, окружавшие графа, были похожи на йо-йо [61] в ее руке, их взлеты и падения зависели только от графини…

О могуществе этой фаворитки очень красноречиво пишет Жозеф Тюркан.

«Вначале эмиграция была приятным времяпрепровождением для дворян, честолюбцев и хорошеньких женщин. Это было модой и только много позже стало необходимостью. Установлению моды больше всего способствовали женщины. Поэтому эмиграцию можно считать детищем слабого пола. Женщины — движущая сила и инструмент эмиграции. Кобленц принадлежит им, это их арена действий, их театр, и они прекрасно в нем играют. Главная роль, безусловно, отведена госпоже де Бальби» [62].

Был момент, когда у любовницы Мсье могла появиться соперница. Во дворце, превратившемся в огромную гостиницу, жил граф д'Артуа (будущий Карл X) со своей женой и любовницей, очаровательной госпожой де Поластрон.

У этой дамы были весьма смутные представления о революционерах, но ей нравилось делиться своими воззрениями с любовником, когда они лежали голые на сбившихся простынях, наслаждаясь удовлетворенной страстью. У любовников был весьма страстный темперамент, поэтому госпожа де Поластрон очень часто беседовала с графом д'Артуа о политике. Результатом этих разговоров было то, что его королевское высочество зачастую отдавал весьма экстравагантные приказы армии Конде и роялистам, оставшимся в Париже…

«Легко поверить, что оба двора были гнездом интриг, — пишет Жозеф Тюркан. — Да и могло ли быть иначе, если вокруг каждого принца суетился целый штаб напудренных и раскрашенных кукол? И в том и в другом штабе царствовала официальная любовница. Можно, пожалуй, сказать, что политикой эмиграции руководили юбки».

Через некоторое время госпоже де Поластрон, думавшей только о любви, надоели серьезные разговоры «на подушке», и госпожа де Бальби получила абсолютную власть. Именно тогда она и стала подлинной «королевой эмиграции».

Королева-фаворитка принимала в своей комнате генералов, дипломатов и придворных, обсуждая с ними текущие события. Эти «совещания» были иногда очень легкомысленными, не соответствующими нашим представлениям о политике, но тогда это никого не смущало.

Например, госпожа де Бальби могла, комментируя результаты какого-нибудь сражения или решения Конвента, раздеться и начать надевать ночную рубашку…

Послушаем, что пишет об этом очевидец, граф де Нейи.

«Каждый вечер, освободившись от своих обязанностей у Мадам, графиня де Бальби возвращалась к себе где собирались приближенные к ней люди. Но вначале она переодевалась, ее причесывали перед небольшим зеркалом, принесенным из спальни; служанка подавала ей платье и даже нижнюю рубашку, так было принято, и это казалось нам настолько естественным, что никто из нас не обращал на это никакого внимания…».

У женщин XVIII века вообще было принято раздеваться и одеваться прилюдно. Молодая Лоретта де Мальбуасьер рассказывает в своих воспоминаниях, что подвязки ей надевал один из кузенов, и не находит в этом ничего неприличного; госпожа де Сталь не стеснялась приводить себя в порядок перед своими подругами; графиня де Брион принимала в своей туалетной комнате, сидя верхом на предмете, который англичане даже не называют вслух; многие дамы подражали герцогине Бургундской, которой, если верить принцессе Палатин, оказывали на людях самые интимные услуги.

Послушаем, что пишет принцесса. «В кабинете короля, при большом стечении народа, она уходила за ширму, к камину, и какая-нибудь из горничных подмывала ее, подползая на четвереньках. Герцогиня считала это простой любезностью…»

К чести госпожи де Бальби нужно сказать, что она никогда не просила ставить ей клистир во время политических советов…

Властная, надменная, она позволяла себе пренебрежительно обращаться с самыми знатными людьми Франции. Однажды она встретилась со старым герцогом Лавалем, бежавшим из Парижа в 1789 году.

— Ах, как здесь скучно, — сказал ей почтенный старец. — Боже, когда же я смогу наконец вернуться во Францию?!

— Но что вы будете делать во Франции? — спросила госпожа де Бальби. — Вы ведь знаете, что там отменены все титулы. Как же вас будут объявлять в салонах?

— Я просто назову свое имя, мадам: Анн де Монморанси.

Фаворитка улыбнулась:

— Вы хотите сказать — Субчик Монморанси!..

Старый герцог чуть не упал в обморок у ног графини, а ее скандальная репутация подтвердилась еще раз…

В замке Шенборнлуст все, естественно, знали, что госпожа де Бальби обманывает Мсье с редким постоянством. Даже самый глупый лакей мог по именам перечислить дворян, занимавшихся с графиней на ковре «вольной борьбой».

Ее беззастенчивость, скажем сразу, никого не шокировала, потому что распутство было единственным развлечением эмигрантов в Кобленце. Совершенно счастливые от того, что смогли избежать опасностей революции, они оглушали себя удовольствиями, устраивали обеды «с раздеванием», где воссоздавалась фривольная обстановка интимных ужинов, дорогих сердцу Людовика XV». В Кобленце давали балы, которые зачастую превращались в оргии, если, конечно, верить мемуаристам. Один из них вспоминает, как однажды вечером, «в конце приема, госпожа де Г… закуталась в занавеску, к ней присоединился г-н де Б…, вся одежда которого состояла из розового банта, завязанного на левой икре, и овладел ею, как было принято в Бретани, прямо на подоконнике, на виду у всех собравшихся»

Если вспомнить знаменитую пословицу, аристократы ничему не научились и ничего не забыли: в изгнании они вели точно такую же жизнь, которая привела французскую аристократию к гибели.

«Можно было подумать, — пишет Жозеф Тюркан, что эти люди пытались украсить пустоту своей жизни несколькими „нежными“ приключениями, как будто боясь умереть, не успев припасть еще раз губами к чаше удовольствий. Они не видели других целей в жизни и веселились вовсю».

В начале 1792 года это неистовство привело к ужасном скандалу. Госпожа де Лаж, очаровательная подруга госпожи де Ламбаль, пригласила нескольких друзей на день Епифании и приняла их в прозрачном дезабилье, которое, как пишет господин де Бриссуан, «позволяло всем убедиться в том, как очаровательна ее мохнатка».

Воодушевленные этой картиной, гости сели перед камином, в котором весело потрескивали дрова. Когда все успокоились, госпожа де Лаж объяснила, как она предлагает выбирать королей на этом вечере:

— В печеньях, которые вам подадут, не будет боба. Туда запекли костяные карточки, на которых записаны — в виде ребусов — ваши имена. Это позволит нам выбрать столько королей, сколько присутствует мужчин в этой комнате, и столько королев, сколько мы видим милых дам. Прежде чем объяснить вам правила игры, я хочу спросить: согласны ли вы отбросить всякий стыд, сев за стол?

Присутствующие единодушно закричали:

— Да!

— Прекрасно, — сказала госпожа де Лаж. — Тогда вот как мы будем выбирать королей: каждый костяной жетон дает право заняться любовью с особой, чье имя на нем написано.

Одна из дам спросила, что делать, «если лукавая судьба подбросит женщине жетон с именем „представительницы ее же пола“. Маркиза де Лаж ответила, что „что бы ни случилось, условие игры должно быть выполнено, под страхом исключения“ [63]…

Присутствующие переглянулись: в их глазах была смесь беспокойства и сладострастия.

— Ну же, за стол! — воскликнула маркиза. Когда гости расселись, принесли пирог и быстро разрезали его на пятнадцать частей — четырнадцать кусков предназначались сотрапезникам, пятнадцатая же называлась долей бедняка»…

Указывала, кому какой кусок дать, молоденькая девушка семнадцати лет, которую посадили под стол, чтобы все было честно. Каждый гость немедленно откусил от своего куска. Через несколько минут у каждого в руке был жетон, и все занялись разгадыванием ребуса.

Ребусы были составлены по галантной моде. Например, графиня д'Оссонвиль была обозначена совершенно определенной частью женского тела плюс коса плюс нота «до» и так далее.

«Чтение расшифрованных имен, — пишет господи де Бриссуан, — сопровождалось громкими восклицаниями: десяти гостям достались партнеры противоположного пола, но маркиза де С… и графиня де Р… нашли в своих кусках имена дам, шевалье де Ж… — имя мужчины, а молодой граф де ла В… вообще свое собственное…»

Разгоряченные шампанским, четыре дамы, которых свел случай, совершенно не возражали, а разбившись на пары, улеглись на канапе. Но шевалье де Ж… и доставшийся ему партнер, так же, как граф де В…, отказались подчиниться правилу, придуманному хозяйкой дома, заявив, что «не чувствуют никакой склонности к тому, что им предлагается сделать, и, следовательно, не получат никакого удовольствия…».

Госпожа де Лаж, которая уже сидела на коленях у господина де Контада, решила рассмотреть эту просьбу.

— Я никогда не думала, что вы так строго придерживаетесь своих принципов, — сказала она. — Но я согласна избавить вас от неприятных ощущений. При одном условии: каждый из вас станет сегодня вечером моим любовником…

Четверо мужчин с радостью согласились и, дожидаясь очереди, принялись за шампанское, надеясь доказать свои доблести чуть позже. Вокруг них, на канапе, в креслах, на ковре «праздник был в полном разгаре», по словам господина де Бриссуана, когда в дверь позвонили.

— Кто бы это ни был, — крикнула госпожа де Лаж с кушетки, на которой ее обнимал господин де Контад, — пусть войдет!

Это был какой-то бедняк…

Введенный в комнату субреткой, он замер на пороге. Этот бравый немец вряд ли мог себе представить подобный способ выбирать короля… Несколько долгих мгновений он молча наблюдал за удивительным спектаклем, а потом вдруг пришел в невероятную ярость. Потрясая своей палкой, он обрушил на баронов и маркиз все самые грубые ругательства, которыми обогатился за долгие века немецкий язык. Четверо дворян, ожидавших, пока освободится госпожа де Лаж, кинулись к дерзкому бедняку, чтобы выкинуть его вон. Но он оглушил их всех своей дубинкой, и они замертво упали на пол. Крики женщин предупредили слуг, и те сбежались со всего дома.

Но, прежде чем его выкинули из салона, немец успел несколько раз ударить по ягодицам госпожи де Лаж, которая пришла в безумную ярость.

— Избейте его и выкиньте вон! — закричала она.

Слуги повиновались, и смертельно избитый нищий очнулся только на улице, где его жалкий вид вызвал расспросы прохожих. Несчастный рассказал все, что он увидел в доме госпожи де Лаж, и то, как там с ним обошлись в день святой Епифании.

Весь Кобленц узнал об этом приключении, и презрение, которое немцы питали к французам, еще больше усилилось. Становилось понятно, почему королевство лилий сотрясали такие бури…

Скандал разразился ужасный, и это очень раздосадовало графа Прованского, который как раз в этот момент пытался добиться помощи для армии Конде.

«Грязь забрызгала всех французов, — пишет один из современников, — история с госпожой де Лаж поставила под сомнение дело всей эмиграции. Для многих пруссаков брат короля стал покровителем толпы развратников. Многие европейские монархи, в душе довольные тем, что Франция ослаблена революцией, воспользовались этой историей как предлогом, чтобы оставить защитников королевства без денег».

Госпожа де Бальби, крайне раздосадованная разрушительными последствиями оргии у госпожи де Лаж, лихорадочно искала способ поправить дело. Нужно было немедленно найти могущественного и богатого монарха, который согласился бы финансировать эмиграцию. Фаворитка подумала о Екатерине Великой, посланник которой, граф Романов, как раз приехал в Коблиц.

Придумав этот план, она пригласила к себе русского дипломата, была очаровательна, соблазнила его и подарила ему несколько смелых ласк. В тот же вечер он понял, что без ума от нее. На следующий день он кинулся к ее ногам. Она подняла его, уложила в свою постель и стала его любовницей.

Через несколько недель он стал рабом этого дьявола в юбке и добился от Екатерины полной поддержки для эмиграции…

То, что разрушила одна женщина, восстановила другая.

Таким образом было еще раз убедительно доказано что самая сокровенная часть женского тела, подобно языку Эзопа, способна и на самые прекрасные деяния и на самые злые…