Г. Ушаков. Мы победили в бою под Ванкаремом!

Шестого ноября 1933 года в Москве на митинге, посвященном празднованию 17-й годовщины Октябрьской революции, коллективом полярников была получена телеграмма от их вождя — товарища Шмидта — о том, что „Челюскин" находится в Беринговом проливе у острова Диомида, на расстоянии всего лишь двух миль от чистой воды. Шумной овацией встретили полярники это известие и в течение нескольких дней ожидали нового сообщения о том, что, Челюскин" вышел на чистую воду.

Однако этому не суждено было случиться. Пришедшее сообщение говорило о другом. Разыгравшимся в Беринговом море штормом „Челюскина" вместе со льдами выбросило из Берингова пролива и погнало на север. Вышедший по распоряжению правительства на помощь „Челюскину" ледорез „Литке" оказался беспомощным в борьбе со льдами, окружавшими „Челюскина", и вернулся обратно.

Надежда на то, что „Челюскин" до весны выйдет из своего плавания, была потеряна. „Челюскин" попал в дрейф. Весь ноябрь, декабрь и январь корабль, скованный льдами, блуждал по Чукотскому морю, описывая сложную, зигзагообразную линию.

Ночью 14 февраля в Москве было получено сообщение о гибели „Челюскина". В немногих лаконических фразах начальник экспедиции т. Шмидт сообщал о гибели корабля и о высадке людей на морские льды. Это сообщение потрясло мир.

Мне вспомнились картины гибели кораблей в Арктике и судьбы их экипажей… Перед глазами встала без вести пропавшая огромная английская экспедиция Франклина… Вспомнилась трагедия американской экспедиции Грили, потерявшей большую часть своих людей… В этой экспедиции люди, вынуждаемые голодом, начинали красть друг у друга порции продовольствия, и начальник экспедиции был вынужден прибегнуть к расстрелу одного из своих спутников… Я вспомнил экспедицию Де-Лонга на „Жаннете", потерявшую корабль к северу от Новосибирских островов, экспедицию, которая, перетаскивая за собой шлюпки и продовольствие, пробилась к устью реки Лены и здесь, продолжая итти пешком по бесчисленным замерзающим протокам, теряла на своем пути одного человека за другим… Вспомнился штурман Альбанов, ушедший с затертого льдами судна „Святая Анна" с четырнадцатью спутниками и дошедший до Земли Франца-Иосифа только с одним…

Эти воспоминания вызывали невольную тревогу за судьбу челюскинцев.

Однако тут же пришли и другие мысли. Большинство трагедий, разыгрывавшихся в полярных льдах, произошло тогда, когда в распоряжении полярников не было таких мощных средств, как ледоколы, радио и самолеты. А самое главное то, что эти трагедии разыгрывались с экспедициями стран, где у власти не стоит пролетариат, где нет нового типа человека — советского человека!

Этого человека мы находим не только на гигантских социалистических стройках, не только на колхозных полях, не только у руля советского государства, но и во льдах Арктики. Методы советской работы нами уже давно были перенесены на эту часть планеты. Начиная с первой советской экспедиции в 1922 году, снаряженной на судне „Персей" по личному поручению В. И. Ленина, советские полярники не только вписали много блестящих страниц в историю исследования Арктики, не только открыли и освоили многие острова

Полярное море, 14 февраля (передано по радио).

13 февраля в 15 часов 30 минут в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэллен „Челюскин" затонул, раздавленный сжатием льдов.

Уже последняя ночь была тревожной из-за частых сжатий и сильного торошения льда. 13 февраля в 13 часов 30 минут внезапным сильным напором разорвало левый борт на большом протяжении от носового трюма до машинного отделения. Одновременно лопнули трубы паропровода, что лишило возможности пустить водоотливные средства, бесполезные впрочем ввиду величины течи.

Через два часа все было кончено. За эти два часа организованно, без единого проявления паники, выгружены на лед давно подготовленный аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолет и радио. Выгрузка продолжалась до того момента, когда нос судна уже погрузился под воду. Руководители экипажа и экспедиции сошли с парохода последними, за несколько секунд до полного погружения.

Пытаясь сойти с судна, погиб завхоз Могилевич. Он был придавлен бревном и увлечен в воду.

(НАЧАЛЬНИК ЭКСПЕДИЦИИ ШМИДТ)

и земли, которые до революции считались недоступными, но они научились бороться с Арктикой. И это самое главное. Я знал, что среди челюскинцев имеется много закаленных полярников, знающих методы борьбы с Арктикой. Я знал, что челюскинцы имеют крепкую коммунистическую ячейку, способную создать сплоченный коллектив.

Не было никакого сомнения, что этому коллективу, отважно бросившемуся по поручению партии и правительства на завоевание Великого северного морского пути, партия и правительство сейчас же придут на помощь всей мощью великой страны, давно уже ставшей на такую ступень, при которой можно бороться не только с врагами советского государства, но и со льдами.

Уже 14 февраля, в день получения радиограммы т. Шмидта о гибели „Челюскина", по поручению заместителя председателя Совнаркома СССР т. Куйбышева на совещании у С. С. Каменева намечались первые шаги по организации помощи челюскинцам. Еще не закончилось это совещание, я еще редактировал проект постановления о намечаемых мероприятиях, как мы получили извещение, что по инициативе товарища Сталина создана правительственная комиссия по оказанию помощи челюскинцам. Через несколько часов эта комиссия приступила к работе.

Основной трудностью, с которой столкнулась комиссия в своей работе на первом же заседании, было огромное расстояние, отделявшее лагерь Шмидта не только от Москвы, но и вообще от индустриальных центров нашей страны. В первую очередь решено было мобилизовать и бросить на помощь местные средства Чукотского полуострова. Комиссия немедленно назначила чрезвычайную тройку на Чукотке под председательством начальника станции на мысе Северном краснознаменца Петрова. Этой тройке было поручено мобилизовать собачий и олений транспорт, а также немедленно привести в летную готовность самолеты, которые в тот момент были на Чукотском полуострове.

Эти силы были однако невелики. На мысе Северном в это время был самолет «Н-4» с пилотом Кукановым. Этот самолет осенью 1933 года проделал огромную работу — он вывозил пассажиров с зазимовавших у мыса Шелагского судов Наркомвода и на одном из последних перелетов получил повреждение шасси. Необходимо было срочно в условиях полярной зимы, метелей и морозов привести этот самолет в готовность. На полярной станции Уэллен стояли два самолета «АНТ-4» с летчиками Ляпидевским и Чернявским и «У-2» с летчиком Конкиным. Единственное, на что можно было надеяться, это на самолеты Ляпидевского и Чернявского. Но и здесь мы опасались за состояние материальной части.

Базы горючего имелись в бухте Провидения, в Уэллене и на мысе Северном. От мыса Северного до лагеря Шмидта было 287 километров, а от Уэллена, где стоял «АНТ-4», — 265 километров. Необходимо было перенести базу горючего в точку побережья, ближе всего лежащую к лагерю Шмидта. По предложению т. Каменева, комиссия принимает решение поручить чрезвычайной тройке на Чукотском полуострове с помощью мобилизованного собачьего и оленьего транспорта перебросить горючее из Уэллена и мыса Северного в Ванкарем.

На первом же заседании комиссия предложила Главному управлению Севморпути наладить бесперебойную связь с лагерем Шмидта и с Чукотским полуостровом.

Уже на следующий день из донесений т. Петрова комиссия могла притти к выводу, что местных средств на Чукотке будет недостаточно для оказания помощи челюскинцам. Поэтому комиссия немедленно наметила целый ряд мероприятий.

По ее предложению выделяется звено самолетов «Р-5» во главе с т. Каманиным. Лучшие полярные летчики, в том числе Василий Молоков и другие, отправляются на помощь челюскинцам. Уже через несколько дней самолеты грузятся во Владивостоке на пароход для переброски на Камчатку, чтобы оттуда пуститься в труднейший перелет к движущейся среди полярных льдов точке лагеря Шмидта.

Комиссия, имея в виду чрезвычайную трудность перелета самолетов с Камчатки, решает бросить через Европу, Атлантический океан и Америку на Аляску резервную группу. В нее входят летчики Леваневский, Слепнев и я в качестве уполномоченного комиссии.

Постановление о нашем выезде на Аляску состоялось в ночь на 16 февраля. 17 февраля вечером мы были уже в Берлине.

На самолете мы перелетели в Лондон, а оттуда вышли в Атлантический океан по направлению к Нью-Йорку. После самолета движение на быстроходном атлантическом пароходе нам кажется чрезвычайно медленным, и мы невольно считаем часы нашего пути и откладываем пройденные мили на карте Атлантического океана. В Америке мы узнаем о том, что летчик Ляпидевский на своей тяжелой матине «АНТ-4» сделал смелый прыжок из Уэллена в лагерь Шмидта и спас женщин и детей. Но наша гордость героическим подвигом товарища омрачается известием о том, что в следующем

ПОСТАНОВЛЕНИЕ СОВНАРКОМА СССР

Совет народных комиссаров Союза ССР постановляет:

Для организации помощи участникам экспедиции тов. Шмидта О. Ю. и команде погибшего судна „Челюскина" образовать Правительственную комиссию в следующем составе: зам. председателя СНК СССР тов. Куйбышев В. В. (председатель), тов. Янсон Н. М. (наркомвод), тов. Каменев С. С. (зам. наркомвоенмора), тов. Уншлихт И. С. (нач. Главвоздухофлота), тов. Иоффе С. С. (зам. нач. ГУСМП).

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР

В. МОЛОТОВ (СКРЯБИН)

УПРАВЛЯЮЩИЙ ДЕЛАМИ СОВЕТА НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СОЮЗА ССР

И. МИРОШНИКОВ

Москва, Кремль 14 февраля 1934 г.

полете Ляпидевский затерялся. Это еще более обостряет наше желание как можно скорее попасть на Аляску и оттуда на Чукотку. В экспрессе мы мчимся через Америку к Тихому океану и здесь узнаем, какой грандиозный размах приобретают мероприятия правительственной комиссии по оказанию помощи челюскинцам. Нас извещают о том, что лидер советских ледоколов — краснознаменный "Красин" — постановлением комиссии бросается в кругосветное плавание через моря, никогда не видавшие льдов, и таким образом подкрепляет силы, которые волею Советского союза направляются к лагерю Шмидта. Мы узнаем далее, что трое из лучших советских летчиков — Водопьянов, Галышев, Доронин — начинают свой грандиозный перелет из Хабаровска на Чукотский полуостров. Еще несколько позднее нас извещают, что из Владивостока выходит корабль „Совет" с двумя дирижаблями, аэросанями и вездеходами.

Достаточно было наметить на карте несущиеся сквозь полярные метели самолеты, пробивающиеся во льдах пароходы, чтобы увидеть грандиозный поток самых разнообразных технических средств, брошенных правительством на спасение челюскинцев. Эти силы не смогут остановить морозы, льды и снежные бури!

Достигнув тихоокеанского побережья, мы получили распоряжение форсировать наше продвижение на Аляску. Поэтому, не задерживаясь нигде, первым пароходом мы вышли из города Сиаттль на север. Чтобы выгадать хотя бы несколько дней, мы договорились с одним из лучших аляскинских летчиков, Джо Кроссеном, о том, чтобы он встретил нас на канадской территории. В Скагвэе, в южной части Аляски, мы покидаем пароход и на поезде через несколько часов попадаем в Канаду в город Вайтхорс. Уже в окно вагона видим на небольшом аэродроме самолет Джо Кроссена, прибывшего из центральной части Аляски — города Фербенкса. К вечеру мы в Фербенксе. Здесь по распоряжению посла СССР в Америке т. Трояновского мы принимаем два самолета „Консолидэйт Флейстер" и после их испытания начинаем самостоятельный перелет в Северную Аляску и затем на Чукотский полуостров.

При перелете от среднего течения реки Юкона к городу Ному мы попадаем в трудные условия, в которых мои спутники показывают свое искусство самолетовождения и удивляют своей смелостью американцев. Почти половину этого перелета обе машины идут в снежном шторме, идут бреющим полетом вдоль телеграфной линии на высоте верхушек телеграфных столбов. Каждая оплошность пилота, каждый упущенный момент мог привести к трагедии. Но советские пилоты оказались на высоте и своим появлением в Номе привели в восхищение все население города.

Здесь я получил распоряжение правительственной комиссии, переданное по телеграфу: немедленно вылететь на Чукотский полуостров с летчиком Леваневским, а Слепневу с его машиной и механиком оставаться в Номе до выяснения положения в Ванкареме.

На следующий день, 29 марта, с пилотом Леваневским и его механиком американцем Армстидтом я вылетаю из Нома в Ванкарем. Сводка, полученная нами перед вылетом, говорила о прекрасной летной погоде вдоль побережья Аляски, Берингова пролива и в районе мыса Дежнева. Дальше на запад погода ухудшалась, и в Ванкареме, согласно сводке, стояла облачность на высоте 500 метров. Такие условия нельзя признать блестящими для полета; но перелет был вполне возможен, особенно если учесть его цель.

Попрощавшись с гостеприимным Номом, через полчаса мы уже были в районе острова Диомида. Паш пилот делал воздушный салют над невидимой линией советской границы, проходящей мимо Диомида.

При голубом небе мы подошли к мысу Дежневу. Несмотря на это, у самого мыса машина попала в шторм, и некоторое время ее сильно бросало с одного крыла на другое. Вскоре мы пронеслись над аэродромом Уэллена. Не заметив там никаких предупредительных знаков, пилот направил машину дальше на запад, к Ванкарему. Скоро мы уже подходили к Колючинской губе.

Появилась облачность. Она быстро понижалась. Тов. Леваневский набрал высоту, и машина шла выше облаков. Перед выходом из района Колючинской губы пилот вновь пробил облачность, и мы увидели берег Чукотского полуострова. Вблизи был мыс Онман. Но здесь неожиданно для нас начался снежный шторм. Облачность быстро опускалась вниз и почти вплотную прижала самолет к торошенным льдам. Видимость исчезла. Неожиданно перед несущейся с огромной скоростью машиной выросла скала.

Казалось, самолет неминуемо врежется в почти отвесную каменную стену. Но Леваневский показал свое самообладание и виртуозность в обращении со стальной птицей: в одно мгновенье самолет почти вертикально пронесся над скалой, едва не коснувшись лыжами торчащих на ее вершине каменных зубцов. Через несколько минут почти в точности повторяется та же картина, и пилот с такой же честью выходит из нового испытания.

Итти дальше бреющим полетом невозможно. Необходимо пробиться вверх. Самолет начинает быстро набирать высоту. Вот 1 000 метров. В окно видно, как над землей повис густой туман. На высоте 1500 метров молочно-белый туман попрежнему окружает самолет. В некоторые моменты он сгущается настолько, что концы крыльев самолета видны только силуэтом. На высоте 2 000 метров к густому туману присоединяется снежный шторм. Моментами налетают шквалы дождя. В облаках — ни одного просвета. Наблюдая в боковое окно, я замечаю, как начинают блестеть крылья самолета. Это — обледенение. Пока я пишу об этом лаконическую записку пилоту, слой льда на крыльях уже не менее сантиметра, а через несколько минут этот слой достигает на нижней поверхности крыльев трех сантиметров.

Сидя в кабине, я чувствую начавшуюся борьбу пилота с оледеневшей машиной. Она потеряла обтекаемость и вслед за этим начала терять скорость. Вентиляционные трубки покрылись льдом. Правильное биение мотора нарушилось. Машина начала проваливаться. С этого момента началась борьба летчика за жизнь трех человек, которых Арктика повидимому решила включить в число своих многочисленных жертв.

Напряжение все более и более увеличивалось. Каждое мгновенье машина готова сорваться в штопор и с огромной высоты врезаться в лежащие под ней скалы. Но пилот умело выправляет машину и ставит ее в нормальное положение. Это повторяется регулярно каждые три-четыре минуты. Наше падение было уже определившимся.

Сидевший рядом со мной механик Армстидт решил привязать себя ремнями. В самый последний момент, перед тем как застегнуть пряжку ремней, он взглянул мне в глаза. В ответ на его взгляд я улыбнулся — улыбнулся потому, что, видя искусство нашего пилота, я верил в то, что, несмотря на падение, мы останемся в живых. В первое мгновенье в глазах Армстидта я увидел огромное удивление. Немая сцена продолжалась. Я почувствовал, как моя вера в пилота передается моему товарищу.

Прошло несколько минут, и на его лице — веселая улыбка. Он бросил ремни, так и не застегнув их, махнул рукой и, нагнувшись к моему уху, крикнул:

— О'кей!

Планируя, пилоту удалось вывести машину из области скал, и мы оказались над прибрежным льдом. Вдоль берега шла узкая полоска сравнительно ровного льда. На этой полоске и произошел первый удар, после которого машина взмыла вверх. Ударом снесло правую лыжу. Пилот выбил оледеневшее стекло своей кабины, привел машину на ту же площадку, вторым ударом снес левую лыжу и после этого, выключив мотор, бросил машину на фюзеляж таким образом, что она скользнула по небольшой ледяной площадке.

Раздался треск. В боковое окно я заметил летящие куски и ждал, когда машина ударится в торос.

Но этого не случилось. Машина остановилась, не долетев до торошенных льдов. Механик и я были невредимы. Обернувшись к пилоту, мы увидели его наклоненным над штурвалом в мертвой, неподвижной позе. На мои первые окрики пилот не отозвался. Только когда я его встряхнул, он вздрогнул и медленно повернулся к нам лицом. По правой щеке от глаза у него текла густая струйка крови, убегая за воротник кожаной тужурки. Вдвоем мы помогли выйти Леваневскому из кабины. Он пошатывался и еле держался на ногах. Сознание, потерянное в момент последнего удара, возвращалось к нему медленно. Механик ходил вокруг машины и каждый раз, поровнявшись с Леваневским, хлопал его по плечу и произносил только одну фразу: „Вери, вери гуд, пайлот!" (Очень, очень хорошо, пилот!)

Я залил йодом рану Леваневского и забинтовал ее кусками белья. На берегу, недалеко от самолета, стояла одинокая чукотская юрта, но у нее помощи мы не нашли. Объяснившись с мальчиком-чукчей рисунками, я узнал, что недалеко от юрты расположено чукотское селение.

Оставив Леваневского и Армстидта у самолета, я пошел на поиски этого селения. Через два часа я уже имел две упряжки собак, на которых скоро вернулся к самолету и перевез в селение Леваневского.

У Леваневского быстро поднималась температура. Итти ночью на собаках в Ванкарем, до которого оставалось около 30 миль, с раненым товарищем я не решился, и только на следующий день, когда Леваневский почувствовал себя лучше, утром мы направились в Ванкарем на собаках. Теперь мы могли не опасаться, что разобьемся о скалы, однако оледенеть мы могли не хуже, чем на самолете. Лучшие собаки были до нас мобилизованы на перевозку горючего на базу в Ванкареме; поэтому собаки, на которых мы шли, оставляли желать лучшего.

Как бы то ни было, вечером мы добрались до Ванкарема. Здесь я нашел председателя чрезвычайной тройки т. Петрова, члена тройки т. Небольсина и радиста т. Силова, падающего от усталости, так как нагрузки ему хватало часто на целые сутки. Чрезвычайной тройкой в Ванкареме уже были созданы аэродром, годный для приемки самолетов, любой системы и мощности, а также база горючего и сосредоточены достаточные запасы продовольствия для приема челюскинцев. Накануне моего приезда по распоряжению тройки вышла партия на собаках в тундру для заготовки оленьего мяса. Зная местные условия, я ясно видел, сколько трудов и энергии потребовалось от тройки для создания ванкаремской базы.

Через полчаса после моего прибытия в Ванкарем я имел возможность вызвать по радио для прямого разговора т. Шмидта. При этом разыгрался инцидент, ярко характеризовавший моральное состояние челюскинцев. В лагере у аппарата сидел Кренкель, старый полярник, один из моих друзей. Передав ему приветы, я попросил пригласить к аппарату т. Шмидта.

Кренкель мне ответил:

— Я сейчас же передам вашу просьбу товарищу Шмидту, но не знаю, сможет ли он подойти к аппарату.

На мое естественное удивление Кренкель ответил:

— Шмидт читает лекцию по диамату.

Этого было для меня достаточно, чтобы убедиться в том, что коллектив челюскинцев, находясь полтора месяца на пловучих льдах, остался советским коллективом со всеми свойственными такому коллективу чертами. Однако лекция все-таки была прервана, и мой первый разговор с т. Шмидтом по радио состоялся. Нами был согласован в общих чертах план оказания помощи лагерю. Основная ставка была сделана на самолеты, ожидающиеся со дня на день в Ванкареме. На случай срыва по каким-либо причинам работы самолетов должна была быть подготовлена санная партия. Энергичного организатора в этом деле я нашел в члене чрезвычайной тройки т. Небольсине. Хорошо зная местное население и находясь с ним в прекрасных отношениях, т. Небольсин скоро собрал несколько упряжек, а также указал мне возможность пополнения санной партии и развертывания ее до нужных пределов. В случае перебоя в работе самолетов мы могли окончательно собрать эту партию и выступить с ней на льды в течение двух-трех дней. До начала работы самолетов санная партия не могла сыграть решающей роли, так как в лагере были пожилые и слабые люди, для которых переход на собаках был бы чрезвычайно рискованным. Необходимо было вывезти на самолетах минимум 30–40 человек. Однако блестящая работа советских летчиков, вывезших вскоре всех челюскинцев, лишила меня, т. Небольсина и группы организовавшихся вокруг нас энтузиастов-чукчей возможности пойти на собаках в лагерь Шмидта.

В первом же разговоре по радио я информировал т. Шмидта о мероприятиях, развернутых правительственной комиссией. В это время уже приближался к Панамскому каналу ледокол „Красин". Водопьянов, Доронин, Галышев достигли Анадыря и выжидали окончания свирепствующей метели, чтобы сделать последний перелет до Ванкарема. Каманин, Молоков и Пивенштейн теми же метелями задержались еще ближе к Ванкарему, в районе залива Кресты. Слепневу я дал распоряжение при первой летной погоде вылететь из Нома в Уэллен и затем в Ванкарем. Из Петропавловска-на-Камчатке выходил пароход „Сталинград" с дирижаблями, аэросанями, вездеходами, походными лодками и понтонами, перегруженными на него с парохода „Совет".

После моего разговора со Шмидтом я немедленно информировал правительство о положении на Чукотском полуострове. В будущем ежедневно, каждый вечер, а в срочных случаях чаще, правительство ставилось в известность о событиях, происходивших на северном побережье. Делать это давала возможность сеть полярных станций, развернутая Главным управлением Севморпути к концу 1933 года. Получая в Ванкареме распоряжения Москвы через несколько часов после их отдачи, я вспоминал 1932 год, когда находившийся в этом районе „Сибиряков" часто совершенно терял связь и принужден был передавать в центр телеграммы через тихоокеанские корабли, случайно устанавливавшие с ним связь. Многие телеграммы, отправленные из Москвы снбиряковцам, когда они находились в районе Чукотского моря, адресаты получили но почте в Москве через два месяца после своего возвращения. Постройка в 1933 году полярных станций на Медвежьих островах, на мысе Северном, реконструкция станции Уэллена и почти всей сети полярных радиостанций от мыса Дежнева до Архангельска ликвидировали плачевное состояние связи по побережью, бывшее еще в 1932 году. К моменту аварии „Челюскина" эта связь стояла достаточно крепко.

Полярные станции справлялись со всей идущей корреспонденцией, и только в исключительных случаях корреспондентские телеграммы — а их было немало — передавались с Уэллена в Петропавловск и Хабаровск и оттуда телеграфом в Москву.

Особенно большую нагрузку несла аварийная станция, выделенная в Ванкарем с мыса Северного после гибели „Челюскина", обслуживаемая одним радистом т. Силовым. Почти такую же нагрузку несла станция Уэллена. Здесь вследствие болезни одного из радистов станция обслуживалась неутомимой радисткой Шрадер — единственной женщиной-радисткой во всей сети полярных станций. Опа показала, что советская радистка может стоять на одном из самых ответственнейших постов. Ванкарем обычно работал с лагерем Шмидта, Уэлленом и с мысом Северным.

Последний, сильно обескровленный мобилизацией людей чрезвычайной тройкой, работал с большим напряжением. Но обслуживающий эту станцию радист Хаапалайнен не сдавал темпов и твердо стоял на своем посту. Так же упорно, почти без отдыха сидели у аппаратов радист мыса Челюскина Корякин и радиотехник Григорьев. Ту же картину можно было наблюдать на станции Диксон в Югорском Шаре и на станции Архангельск.

Итак несколько дней мы в Ванкареме напряженно следили за поступающими метеосводками и за приближением средств помощи…

Однако первый самолет, который прибыл после моего приезда в Ванкарем, прилетел не с юга и не с востока, откуда мы ждали самолетов, а с севера, из лагеря Шмидта. Это был самолет Бабушкина! 2 апреля утром я получил сообщение из лагеря, что в Ванкарем вылетает Бабушкин с механиком Валавиным на своем самолете «Ш-2». Прошло почти полтора часа напряженного ожидания, пока мы заметили приближающийся со стороны мыса Онман маленький самолет. Еще рассматривая его в бинокль, мы увидели, что одна из лыж самолета висит.

Все население Ванкарема, наблюдавшее за машиной, шедшей на посадку, замерло в ожидании катастрофы. Казалось, что висящая лыжа неминуемо запашет в снег и самолет скапотирует. Однако в самый последний момент, когда машина потеряла скорость, лыжа выправилась, и самолет легко скользнул на ванкаремский аэродром.

Через несколько минут машина была окружена зрителями. Вид этой машины был настолько необычен, что многие, занятые ее осмотром, забыли поздороваться с прибывшими товарищами. Самолет Бабушкина, проделавший путь на борту „Челюскина" от Мурманска, несколько раз выгружавшийся среди льдов и снова погружавшийся на борт парохода, нередко получал повреждения. Не меньше повреждений он получил и в ледяном лагере. Ремонтировался самолет или на борту „Челюскина", или в еще более тяжелых условиях ледяного лагеря. Нос самолета был весь разбит и восстановлен из фанеры и заклеен пластырем. Стойки, поддерживавшие плоскости самолета, были переломаны и скреплены тонкой бечевкой. Шасси самолета было привязано тоже бечевкой, хотя и большего диаметра. Общий вид самолета больше напоминал знаменитый тришкин кафтан, чем современную машину. Бабушкин, один из старейших полярных летчиков, больше всех летавший над полярными льдами, имеет огромный опыт самолетовождения в суровых и капризных условиях Арктики. Однако даже при таком опыте пуститься в перелет между лагерем Шмидта и Ванкаремом на описанном самолете было исключительной отвагой. Но пилота нисколько не смущало такое положение. Первое, о чем он заговорил, встретившись со мной, — это был вопрос о том, как я намерен использовать его вместе с его самолетом. Бабушкин был назначен руководителем ванкаремского аэродрома, а его самолет закреплен на случай местных полетов и на случай возможности похода на собаках, чтобы указывать партии направление и держать с ней связь. Поток самолетов неудержимо катился к Ванкарему. Водопьянов, Доронин и Галышев готовы были к полету из Анадыря. На уэлленском аэродроме уже стояли машины Каманина, Молокова и Слепнева. 7 апреля утром из Уэллена они перелетели в Ванкарем. Через полчаса после их посадки, договорившись по радио с т. Шмидтом, мы уже выпускали машины в полет. Обладавшие меньшей скоростью машины Каманина и Молокова были выпущены с аэродрома за 15 минут до вылета машины Слепнева с таким расчетом, чтобы к лагерю все три машины прибыли одновременно.

Чтобы иметь точное представление о работе наших летчиков, о положении в лагере и о состоянии льдов между Ванкаремом и лагерем Шмидта на случай санного похода, я решил вылететь в лагерь вместе со Слепневым. Зная о том, что аэродром челюскинцев беспрерывно меняет свое местоположение и всегда находится на расстоянии не менее трех километров от лагеря и что челюскинцам приходится переносить на себе через торошенные льды снаряжение и в дальнейшем потребуется переноска вещей, приборов и материалов, я взял с собой для работы в лагере восемь ездовых собак.

Снявшись с ванкаремского аэродрома со Слепневым, мы скоро настигли машины Каманина и Молокова. На машине Молокова капризничал мотор. Вслед за машиной извивался темный хвост дыма. Пилоту ничего не оставалось делать, как вернуться в Ванкарем для отрегулирования мотора. Каманин вынужден был сопровождать Молокова в Ванкарем на случай возможной вынужденной посадки. Мы со Слепневым продолжали полет.

В воздухе стояла легкая дымка, закрывавшая горизонт. Внизу под самолетом были видны сплошные торошенные льды с большим количеством мелких трещин, точно паутина опутывающих все видимое пространство.

Машина неслась над хаосом ледяных нагромождений и трещин, каждую минуту на несколько километров приближая нас к лагерю Шмидта. На 36-й минуте полета раскачиванием самолета пилот дал мне знак, что он заметил дымовой сигнал над лагерем Шмидта. Вскоре в боковое окно кабины я увидел ставший знаменитым лагерь. Недалеко от сбившихся в кучу почерневших палаток на высокой ледяной гряде, над решетчатой башней, развевался флаг Страны советов. Я успел рассмотреть маленькую палатку, над которой вытянулся удлиненный треугольник вымпела „Челюскина". Это была палатка вождя челюскинцев т. Шмидта и в то же время радиостанция.

Отсалютовав реющему среди льдов советскому флагу и лагерю, пилот направил свою машину к аэродрому, где была видна масса людей. Небольшая площадка, расчищенная среди торошенных льдов, обставленная сигнальными флагами, была аэродромом, на котором необходимо было сделать посадку. Сделав круг над аэродромом, пилот повел машину на посадку. Однако в тот момент, когда я ожидал первого толчка, обычного при прикосновении самолета к аэродрому, машина взмыла вверх. То же самое повторилось при второй и третьей попытках итти на посадку. Дул боковой ветер и машину сносило. Опасаясь, что ветер выбросит машину с аэродрома, Сленнев повел самолет, срезая линию направления ветра. Машина быстро проскочила расчищенный участок, вылетела в ропаки и, уже теряя скорость, начала совершать прыжки. Благодаря тормозным приспособлениям на лыжах пилоту удавалось иногда уклониться от встречных ропаков. Наконец машина сделала большой прыжок вверх и неподвижно замерла вблизи большого ропака, словно раненая птица, высоко подняв правое крыло, а левое положив на лед.

Первой нашей мыслью был осмотр повреждений машины. Несколько мешали в этом наши пассажиры — собаки. Поэтому мы немедленно выбросили их с самолета. Это, как потом оказалось, ввело в заблуждение группу челюскинцев, которая наблюдала с сигнальной башни лагеря за нашей посадкой. Они видели, как машина прыгала по ропакам и наконец остановилась в явно аварийном положении.

Не зная о нашей судьбе, они старались в бинокль рассмотреть появление живых существ из самолета, но когда эти живые существа появились, челюскинцы невольно начали протирать стекла бинокля: живые существа, вылезшие из самолета, убегали от него на четвереньках… Только потом, когда мы появились в лагере, недоразумение разъяснилось.

С аэродрома бежали к нам люди, и через несколько минут мы уже видели перед собой живых челюскинцев. При этой встрече было сказано очень мало слов, но рукопожатия и блеск глаз на обветренных лицах говорили о радости встречи. Ради такой встречи стоило пересечь Европу и Атлантический океан, перерезать всю Северную Америку и потерпеть две аварии!

Через полчаса, выправив нашу машину, челюскинцы уже тянули ее на аэродром, чтобы там приступить к ремонту полученных ею при посадке повреждений. В это время мы услышали шум моторов и скоро заметили идущие с юга две машины, это были Каманин и Молоков, которые успели слетать в Ванкарем, отрегулировать мотор и после этого найти лагерь. Машина Каманина легко скользнула на расчищенную площадку и остановилась, не добежав до ее конца. Молоков шел с несколько большей скоростью. Машина подошла уже почти вплотную к торосам, и все зрители неподвижно замерли, ожидая новой аварии. Но перед самыми торосами Молоков крутым поворотом, рискуя зацепить левым крылом за лед, волчком развернул машину. У всех вырвался вздох облегчения. Посадка советских машин, обладавших сравнительно небольшой посадочной скоростью, сразу создала уверенность в том, что даже при таких неблагоприятных условиях посадки на этих машинах можно будет работать.

В этот день аэродром лагеря превратился в настоящий аэропорт. Шум моторов заглушал вечное поскрипывание полярных льдов.

Через час Каманин и Молокои снялись с ледяного аэродрома с первыми пятью пассажирами. Это были кочегар Козлов, зоолог Стаханов, радист Иванюк, повар Козлов и матрос Ломоносов. После женщин и детей, вывезенных Ляпидевским, они были первыми в списке эвакуируемых, давно уже составленном в лагере по принципу физического состояния и выносливости. Положение, профессия или ученая степень не имели в этом списке никакого значения. Рядом стояли плотник, ученый, штурман или кочегар. Последними в списке были радист Кренкель, начальник аэродрома Погосов, капитан Воронин и начальник экспедиции Шмидт. Этот список выполнялся в точности. Исключением был тяжело заболевший Шмидт, вывезенный по распоряжению правительственной комиссии 11 апреля вне очереди.

Машины Каманина и Молокова с первыми пассажирами быстро исчезли в дымке, попрежнему застилавшей горизонт.

Оставив у машины Слепнева группу механиков-челюскинцев, приступивших к ремонту самолета, мы направились в лагерь, и через полчаса я имел возможность наблюдать лагерную жизнь.

Лагерь был расположен на маленькой, сравнительно ровной площадке, окруженной со всех сторон высокими грядами торосов. Десять парусиновых палаток с выведенными внутри фанерными стенами служили жилищем. Палатки отеплялись камельками, в которых с помощью изобретенных челюскинцами форсунок сжигались нефть и керосин. Днем в палатки свет проникал через маленькие окна, где вместо стекол были вставлены бутыли. А ночью палатки освещались лампами разнообразных систем, тоже изобретенными челюскинцами. При посещении любой из палаток чувствовалось, сколько труда и забот челюскинцам необходимо было затратить, чтобы создать такие условия.

Несколько в стороне от палаток, за камбузом, находился барак. В нем жило тогда 14 человек.

С первого взгляда лагерь напоминал хорошо обжитое место, где спокойно течет жизнь. Однако при более внимательном знакомстве с лагерем нельзя было не заметить, что эта кажущаяся спокойная жизнь в действительности была полной тревог и напряженного ожидания наступления на лагерь полярных льдов. Это наступление могло разыграться в любое мгновенье.

Вечером по просьбе челюскинцев я сделал им сообщение о XVII партийном съезде. Мой рассказ однако не исчерпал их интереса. Несколько часов они продолжали забрасывать меня вопросами. Их интересовало и тревожило абсолютно все, что относилось к жизни Советского союза. После собрания мы со Слепневым должны были погостить в каждой из палаток, и их обитатели демонстрировали нам свои достижения и рассказывали о своей борьбе со льдами на протяжении полутора месяцев. Каждый рассказ, каждый отдельный штрих вновь и вновь говорили нам об исключительной организованности и мужестве советского коллектива, заброшенного в хаос полярных льдов.

Закончив осмотр лагеря, я вернулся в палатку Шмидта. Шмидт чувствовал слабость, но, несмотря на это, он продолжал расспрашивать меня о полярных экспедициях 1934 года. Особенно Шмидт интересовался вопросом, когда он вернется в Москву, сможет ли он принять участие в экспедициях 1934 года. Так прошла почти вся первая ночь.

На следующий день продолжался ремонт самолета Слепнева. День был туманный. И, несмотря на это, из Ванкарема в лагерь вылетел неутомимый Молоков. В течение двух с половиной часов он был в воздухе, разыскивая лагерь, и только убедившись, что в баках самолета бензин на исходе, он повернул обратно в Ванкарем. Мы остались в лагере на вторую ночь. Это была одна из самых страшных ночей для лагеря челюскинцев. В середине ночи лагерь был разбужен треском и шипением льдов. Через несколько минут все челюскинцы стояли на своих постах, готовые спасать имущество лагеря и продовольственные запасы. В сумраке ночи в сторону лагеря с северо-востока с треском и хрипом двигался огромный ледяной вал. Льдины в несколько десятков тонн выползали на гребень вала и, подталкиваемые следующими за ними новыми льдинами, с грохотом сваливались по другую сторону вала.

Вал быстро приближался к лагерю. Первым на его пути стоял барак. Люди быстро очистили барак и успели вытащить из него наиболее ценное имущество. Перед самым бараком вал еще более вздыбился и наконец обрушился на крышу жилища, в котором еще полчаса назад спокойно спало 14 человек… Через несколько минут от барака не осталось никаких следов, словно его никогда и не существовало.

Ледяной вал продолжал наступление. Теперь на его пути стояли моторные боты и шлюпки. Карабкаясь по движущимся льдинам, рискуя каждую минуту быть придавленными, люди успели оттащить один бот; второй бот подхватил вал, поднял его на свой гребень и затем бросил на такой же застывший вал, образовавшийся около месяца назад. Вся льдина, сжимаемая со всех сторон и выпираемая снизу, покрывалась трещинами. Скоро она превратилась в большое количество мелких льдин, которые повидимому не расходились только потому, что окружены были со всех сторон плотными стенами торосов.

Вал приближался к палаткам. Он уже повредил камбуз. Все ждали, что скоро палатки постигнет судьба барака. Люди откатывали бочки и спасали горючее. Усиленная бригада стояла у продовольственного склада, готовая каждую минуту перебросить этот склад на новое место. Вал на несколько минут замедлил свое движение. Треск стал тише: поднявшиеся на гребень вала льдины застыли, словно собирая силы и ожидая сигнала, чтобы обрушиться на лагерь. Теперь при наступающем рассвете их можно было хорошо разглядеть и оценить ту мощь, с которой они должны были ринуться на палатки челюскинцев. Новый треск льдов и шипение ползущих льдин известили о начале наступления. Но по каким-то причинам линия атаки на этот раз отклонилась от лагеря. Вал двинулся по касательной к льдине, на которой стояли палатки, и скоро окончательно замер на расстоянии полутора десятков метров от первой палатки. Лагерь остался цел.

В момент этого наступления льдов в палатке оставался лишь один Шмидт. Болезнь его обострилась уже настолько, что мы решили вывезти его из палатки в самый последний момент. Несмотря на свое тяжелое состояние, Отто Юльевич беспрерывно следил за разыгрывающимися событиями, и вахтенные через каждые несколько минут информировали его о продвижении льдов.

Весь остаток ночи люди оставались настороже, ожидая нового наступления льдов. Утром мы узнали, что аэродром, на котором ремонтировался самолет Слепнева, широкой трещиной разделился на две части.

Днем 9 апреля льды вновь пошли в наступление. В лагере они разрушили камбуз, раздавили вельбот. Между лагерем и аэродромом образовался новый ледяной вал, а аэродром превратился в группу маленьких островков. На одном из них механики-челюскинцы упорно продолжали ремонт машины Слепнева и наконец добились результатов. Из лагеря пришло несколько бригад, чтобы перетащить машину на новый аэродром, который уже заканчивался постройкой, на расстоянии примерно около километра от прежнего.

Тяжелая машина медленно двинулась на новую площадку. Когда она была на середине пути, мы заметили, что перед нами образовалась во льдах трещина. Она начала быстро расходиться и скоро имела уже несколько метров ширины. Однако это препятствие не остановило опытных челюскинцев. В течение часа через трещину был построен ледяной мост, и машина, подхваченная сорока человеками, двинулась вперед. Она уже была почти у самого ледяного моста, построенного через трещину, как новым напором льдов трещину закрыло, и на месте ее образовался ледяной вал в несколько метров высотой. Теперь нам вместо постройки моста пришлось пробивать проход в ледяной стене.

пробивать проход в ледяной стене. Наконец и это препятствие взято, и скоро машина стоит уже на новом аэродроме. Но уверенности, что она будет подниматься с этого аэродрома, нет. При последнем напоре льдов конец аэродрома уже оторван, и там растет и ширится трещина.

Погода туманная, легкая метель. Видимость плохая. Из Ванкарема самолеты не вылетают. Мы остаемся на третью ночь.

Положение Отто Юльевича с каждым часом ухудшается. Он часто впадает в бредовое состояние. Температура выше 39°. Вечером я советуюсь с его помощниками и секретарем партийного коллектива. На мое категорическое требование вывезти Шмидта вне всякой очереди они отвечают сомнением. Один из них мне говорит:

— Придется подождать, пока Шмидт совершенно потеряет сознание. Тогда можно будет погрузить его в самолет и вывезти. До этого момента надеяться на то, что Шмидт согласится оставить лагерь, нет никаких оснований.

Давно зная Шмидта, я не мог оспаривать слова товарища, но в то же время я не мог ждать момента, когда Шмидт потеряет сознание. В этом случде я рисковал бы жизнью полководца советских полярников и коллектива челюскинцев. Поэтому на следующий день, когда вновь устанавливается летная погода и в лагерь прилетают Молоков и Каманин, я с первой машиной возвращаюсь в Ванкарем и немедленно даю телеграмму т. Куйбышеву о состоянии здоровья Шмидта. Я прошу дать категорическое распоряжение Шмидту сдать экспедицию его заместителю Боброву, а мне немедленно вывезти Шмидта вне всякой очереди и перевезти его на Аляску в госпиталь.

Утром 11-го я получаю соответствующее распоряжение и даю поручение т. Молокову вывезти Шмидта из лагеря. Вечером Шмидт вместе с врачом Никитиным уже в Ванкареме. 10 и 11 апреля были большими днями на авиолинии Ванкарем — лагерь Шмидта. По окончании ремонта машины Слепнев вывозит из лагеря пять человек. Молоков и Каманин соревнуются в отваге. Они почти беспрерывно в воздухе. И с каждым возвращением машины новая партия челюскинцев оказывается в Ванкареме. К вечеру 11 апреля в лагере осталось всего лишь 28 человек.

Тем временем наши воздушные силы пополнились еще двумя машинами. Дождавшись наконец летной погоды, из Анадыря в Ванкарем перелетел Доронин, а на аэродром мыса Северного спустился Водопьянов. Запасы горючего в Ванкареме пополнились бензином, прибывшим на собаках из Уэллена, а также доставленным Слепневым на самолете. Все машины были в исправности и готовились к окончательной ликвидации лагеря Шмидта.

Состояние здоровья Шмидта было без перемен. На коротком совещании с чрезвычайной тройкой и группой челюскинцев мы решили не задерживать его в Ванкареме и немедленно перебросить на Аляску. Для перелета была избрана машина Слепнева.

Утром 12 апреля, когда Молоков вернулся из лагеря с новой партией челюскинцев, Водопьянов стартовал с мыса Северного, Каманин готовился к вылету из Ванкарема, а Доронин был в лагере. Мы после прощания Шмидта с товарищами, собравшимися на аэродроме, поднялись в воздух и взяли курс на восток. Погода благоприятствовала перелету, и в три часа дня мы уже были в Номе.

Начавшаяся ночью в Номе метель продолжалась десять суток и задержала перелет на Фербенкс. Шмидт был помещен в номском госпитале. В течение недели, несмотря на внимательный уход, наши надежды на выздоровление т. Шмидта беспрерывно сменялись опасениями за его жизнь. Все население гостеприимного Нома с тревогой следило за ходом болезни советского ученого, отважного борца за завоевание Северного морского пути. Со всех концов мира сыпался град приветственных телеграмм по поводу спасения и с тревогой за исход болезни. Я выбирал моменты, когда температура больного понижалась и он переставал бредить, и прочитывал ему телеграммы. Участие советской общественности и лучших людей всего мира действовало на больного не менее целебно, чем все медикаменты, которые приходилось ему принимать. Однако самым сильно действующим средством оказалась телеграмма председателя чрезвычайной тройки в Ванкареме т. Петрова, сообщавшая о ликвидации лагеря и спасении не только всех челюскинцев, научных материалов и ценных инструментов, но даже собак, заброшенных мною в лагерь. Уже в день нашего вылета Молоковым, Водопьяновым, Каманиным и Дорониным было вывезено 22 человека, и в лагере оставалась последняя шестерка. Ванкарем пережил тревожную ночь, опасаясь, что испортится погода или будет разрушен аэродром в лагере. Однако погода продержалась еще день, и последняя шестерка отважных — исполняющий обязанности начальника экспедиции Бобров, капитан Воронин, радист Кренкель, боцман Загорский, радист Иванов и начальник аэродрома механик Погосов — была доставлена на материк.

Так был ликвидирован лагерь Шмидта! И только оставшийся среди льдов свидетель настойчивости и упорства челюскинцев и отваги наших героев-летчиков — красный советский флаг продолжал показывать движущуюся во льдах точку, за которой с тревогой в течение двух месяцев следил весь мир.

Полученная в Номе с запозданием на несколько дней, эта телеграмма поступила одновременно с распоряжением агентства "Ассошиэйтед-Пресс" своему корреспонденту в Номе самым подробным образом описать похороны Щмпдта… Была, оказалось, пушена утка. Через несколько дней Отто Юльевич мог ходить по комнате.

Из Ванкарема продолжали поступать новые и новые, но уже другого содержания телеграммы. Одна за другой партии челюскинцев на собаках и самолетах переправлялись по маршруту Ванкарем — Сердце-Камень — Уэллен — бухта Лаврентия — Провидение. С друюй стороны, с юга, к Провидению среди льдов пробирались „Смоленск" и „Сталинград". Льды окружали их со всех сторон и задерживали продвижение. По на помощь им спешил „Красин". Он уже прошел Панамский канал и шел вдоль берегов солнечной Калифорнии.

В Сан-Франциско мы получили сообщение, что „Красин" помог пройти „Сталинграду" — он подходил к Петропавловску-на-Камчатке; „Смоленск" собственными силами пришел в бухту Провидения, где все челюскинцы и участники спасательной экспедиции были приняты на борт парохода.

Герои Арктики — челюскинцы и герои Советского союза — летчики возвращались в Москву с Востока. С Запада через Атлантический океан и Европу возвращался выздоравливающий т. Шмидт. Вся Страна советов, от далекой Камчатки до западной границы, праздновала триумф своей блестящей победы на Северном ледовитом океане.

В течение многих лет маленькие отряды советских полярников отвоевывали у Арктики раной за районом, остров за островом. Поглотив 13 февраля „Челюскина", Арктика объявила войну своим покорителям. Против коллектива челюскинцев, чтобы сломить его дух, Арктика бросила все имевшиеся в ее распоряжении средства: грохочущие льды, полярные метели и страшные морозы. Вся страна встала на защиту маленького советского отряда. Главный штаб — правительственная комиссия во главе с т. Куйбышевым под руководством Центрального комитета партии и товарища Сталина — сумел показать всю мощь современной техники Советского союза. По приказу штаба через воющие метели понеслись советские летчики на советских машинах; через спустившиеся зимой до Камчатки льды один за другим пошли советские суда. Вокруг света обходил наш славный ледокол. Советские дирижабли, аэросани, вездеходы включились в эту великую борьбу. Полярные радиостанции перешли буквально на военное положение: работая днем и ночью, они передавали в Москву сводки с фронта и возбуждающий ток революционной энергии из Москвы на фронт. В каждой точке фронта оказалось достаточно преданных революции бойцов, готовых выполнять распоряжения штаба. Со всех концов Советского союза поступали заявления добровольцев, желающих вступить в бой. Вся страна, сплотившаяся вокруг партии и правительства, готова была включиться в военные действия.

И Советский союз победил! Выражаясь словами „Правды", „большевики победили потому, что ломающимся льдам могли противопоставить свою несокрушимую спайку, свою революционную цельность, свое стальное единство".

Страна победила в боях под Ванкаремом сочетанием революционного размаха, блестящей техники, искусством организации и пламенным энтузиазмом всего народа вместе и каждого бойца в отдельности.

Я видел работу советских летчиков! Они летали, часто не считаясь с погодой. На пути к Ванкарему они пересекали горные хребты, над которыми не шумел еще ни один пропеллер; они на лыжных самолетах неслись над открытым морем; они делали блестящие посадки в пунктах, от которых первый аэродром находился часто на расстоянии 1000 километров. Механики своим знанием моторов обеспечивали работу летчиков. И летчики и механики выполняли приказ штаба, выполняли волю Советского Союза. Они не считались с риском, но в то же время они летали с высоким техническим искусством, часто граничившим с виртуозностью.

Семь героев Советского Союза, показавших чудеса храбрости, демонстрировали, на что способен советский летчик, на что способна Красная армия, имеющая своих сынов среди этих героев. И пусть наши враги помнят: если советским летчикам на советских машинах удалось долететь до лагеря Шмидта, то они сумеют долететь и до лагеря капитализма, если Стране советов придется обороняться от нападения. Пусть они помнят, что наша родина, если понадобится, с такой же легкостью вместо семи может дать миллионы героев.