Для тех, кто жил в то время, а также для многих историков последующих эпох XIV и XV столетия казались временем опасностей, волнений и упадка. Внутренние и внешние войны Англии – в особенности кампании в Шотландии, Франции и Нидерландах – длились дольше, охватывали большие территории, обходились дороже и вовлекали в себя большее число людей, нежели все войны, в которые она была вовлечена по завершении периода викингов. На самих Британских островах англичане не доверяли валлийцам, несмотря на завоевания Эдуарда I. Постоянные мятежи, кульминацией которых стало восстание Оуэна Глендоуэра (после 1400 г.), казалось, оправдывали это недоверие и напоминали о пророчествах, что предсказывали изгнание англичан из Уэльса. Усиливалась и подозрительность кельтов по отношению к англичанам, подогревавшаяся горечью и отвращением, которую испытывают побежденные или угнетенные. «Тирания и жестокость англичан, – утверждал один шотландец в 1442 г., – известны всему свету, что ясно проявилось в их преступлениях против французов, шотландцев, ирландцев и жителей соседних земель». Голод, болезни и чума (с 1348 г.) резко сократили население Англии к началу XV в. (возможно, почти вдвое), и это нанесло серьезный ущерб английскому обществу. К концу XV в. французские политики с неодобрением отмечали привычку англичан смещать и убивать своих королей и их детей (как это произошло в 1327, 1399, 1461, 1483 и 1485 гг.) с регулярностью, невиданной в других странах Западной Европы. Духовная неудовлетворенность и распространение ереси привели темпераментного канцлера Оксфордского университета, доктора Томаса Гаскойна, к выводу о том, что английская церковь его времени пришла в упадок, а епископы и духовенство не справляются со своими обязанностями. Популярный поэт, писавший около 1389 г., считал, что период видимого упадка даже слишком отчетливо отражается в экстравагантной и неприличной моде на накладные плечи, узкие, в обтяжку, корсажи, обрисовывающие икры чулки и башмаки с длинными носами.

Конечно, не стоит слишком доверять оценкам современников, особенно если они жили в крайне напряженную или мятежную эпоху. Ныне признается, что войны могут иметь и творческую сторону, в данном случае усиливая в англичанах осознание национальной идентичности; что голод и болезни не обязательно наносят обществу смертельный удар, а экономический спад не всегда вызывает депрессию; что распространение ереси и критика церковных институтов могут усилить в людях личное благочестие; что, как показывает эволюция Парламента, политические кризисы оказывают и конструктивное воздействие; и наконец, что достижения литературы и искусства чрезвычайно страдают из-за гражданских конфликтов или брожения в обществе. С удобной позиции конца XX в. позднее Средневековье представляется, безусловно, сложным и бурным периодом, но одновременно и полным жизни, высоких устремлений и прежде всего очарования.

Король и его двор, центр которого составляла королевская семья и ее свита, являлись фокусом и точкой опоры английского правительства и политической жизни. Главным для того и другой были взаимоотношения между королем и его влиятельными подданными: прежде всего баронами и магнатами, но также рыцарями и эсквайрами из графств, зачастую стремившихся достичь ранга барона, богатыми купцами, епископами и талантливыми клириками; все они искали покровительства Короны, выгодных должностей и продвижения. Успехом для короля было установление гармоничных отношений со всеми или с большинством влиятельных подданных, ведь только тогда можно было быть уверенным в политической стабильности, эффективности управления и внутреннем мире. Укрепление суверенной власти короля, усиленное (после 1216 г.) признанием того, что корона должна переходить старшему сыну покойного монарха, а также расширением сферы деятельности королевской администрации, находившейся в руках чиновников и слуг короля, не могло не затронуть феодальную власть крупных землевладельцев в регионах. Однако сам принцип наследственной монархии, хотя он и уменьшал вероятность столкновений королевских родственников в борьбе за корону, оставлял открытой вероятность того, что время от времени она будет доставаться не вполне подходящим (в силу юности, характера или неспособности) королям. Кроме того, постоянная война на протяжении XIV и XV столетий предъявляла серьезные требования к английским монархам. Начиная с правления Эдуарда I, не проходило ни одного десятилетия без того, чтобы англичане не воевали – за морями или на Британских островах. Каждое поколение англичан позднего Средневековья лучше, чем их предки, знало о требованиях, бедствиях и последствиях войны.

После гражданской войны, разразившейся в правление Генриха III, была предпринята успешная попытка примирить англичан и успокоить страну, благодаря чему король и его подданные смогли восстановить стабильные взаимоотношения, отдававшие должное правам и чаяниям обеих сторон. Новый монарх, Эдуард I (1272-1307), показал себя способным, талантливым и успешным в делах правителем, и он был полон решимости укрепить свои позиции суверена. Но его неотступное стремление утвердить свою власть на всей территории Британских островов, даже на тех, что лежали за пределами королевства, привело к эпохе постоянной войны.

В Уэльсе он победил Гвинедд наиболее могущественное и независимое из сохранившихся местных владений, а после смерти Ллевелина ап Гриффидла в 1282 г. завоевание Уэльса успешно завершилось после двухсот лет беспрерывной войны. Благодаря этому Корона распространила свою власть в Северном и Западном Уэльсе и сформировала княжество, охватывавшее половину страны. В 1301 г. оно было передано старшему сыну короля, первому англичанину, ставшему принцем Уэльским – замечательное достижение, хотя и весьма дорогое. Необходимо было возместить материальный ущерб; изобретательный план поддержания безопасности включал в себя строительство дюжины новых и реконструкции полудюжины существовавших крепостей, по большей части окруженных городками, которые были защищены стенами и населены лояльными Короне иммигрантами; Для покоренных земель была создана постоянная система управления. Эта система (о которой объявлено в Руддланском статуте 1284 г.) возникла как военная администрация, но вскоре она восстановила мир и стабильность благодаря взвешенному сочетанию английских новшеств и валлийской практики. Отношения между новыми правителями и валлийцами характеризовались твердостью, которая смягчалась справедливостью и примирительным духом, поэтому восстания 1287, 1294-1295 и 1316 гг. не охватили больших территорий и не стали особо угрожающими. Тем не менее, цена завоевания была огромной. Во всех графствах Англии и за ее пределами набирали солдат и моряков, архитекторов, ремесленников и рабочих для службы в Уэльсе. Только в 1277-1301 гг. на строительство замков потратили 75 тыс. фунтов (искусный каменщик в это время зарабатывал меньше 2 шиллингов в неделю), а подавление восстания 1294-1295 гг. обошлось в сумму около 55 тыс. фунтов. К счастью, королевское управление в Уэльсе доказало свою эффективность: к середине XIV в. оно приносило доход в казначейство, а валлийское дворянство процветало в сотрудничестве с чужеземным режимом.

Лишь после того, как Ллевелин был устранен, Эдуард I обратился к лордам Уэльской марки (или пограничной территории) – в основном к английским магнатам, – чтобы утвердить суверенную власть также и над ними и их вассалами; кроме этого, он поставил валлийскую церковь и ее епископов под свой прямой контроль. Все предприятие Эдуарда демонстрирует изобретательность, решимость и стратегическое мышление, далеко выходящие за рамки военной кампании. Но чувство горечи, присущее побежденным, которые теперь подчинялись чужеземным властям, духовным и светским, невозможно было с легкостью устранить. Если бы английское правление превратилось в порабощение, если бы экономические выгоды от стабильного режима исчезли, если бы отношения между местным населением и иммигрантами ухудшились, для английского государства немедленно возникли бы серьезные проблемы, а колониальное правление оказалось бы под угрозой.

Эдуард I стремился также к распространению своего верховного господства на Шотландию. Это было исключительно дерзким предприятием, поскольку, в отличие от Уэльса, Шотландия имела собственного монарха (из дома Канмора), а шотландцев, особенно уроженцев отдаленных областей Хайленда, горной Шотландии, отличало пламенное чувство независимости. Но, как и в Уэльсе, возможность установить здесь английское владычество возникла в правление Эдуарда I, в 1286 г., после смерти короля Александра III, а затем и кончины его внучки и наследницы, последовавшей четырьмя годами позже. Эдуард принял приглашение шотландских «хранителей королевства» уладить вопрос с престолонаследием и воспользовался этим «великим делом» (1291-1292), чтобы гарантировать признание себя «верховным правителем» Шотландии. Сопротивление шотландцев и усилия Эдуарда, намеревавшегося превратить свои претензии в реальность, породили бесплодный период взаимной вражды между двумя странами, длившийся до XVI в. Шотландцы искали помощи у Франции (1295) и поддержки папского престола, а защита политической независимости под руководством Уильяма Уоллеса (казнен в 1305 г.) и Роберта Брюса (король Роберт I, 1306-1329) породила стойкое чувство патриотизма. Ряд английских вторжений в течение пятидесяти лет после 1296 г. привели лишь к установлению зыбкого военного и административного контроля над Лоулендом, низинной Шотландией, но его было трудно поддерживать в бедной и враждебно настроенной стране, а финансировался он в основном из Англии. Кроме того, англичане не покорили северные моря, не смогли подчинить себе и контролировать север и запад Шотландии. Таким образом, англичане не добились тех преимуществ или успехов, которых они достигли в Уэльсе, и даже в сражении (особенно при Баннокберне в 1314 г.) их кавалерия потерпела унизительное поражение от более маневренных шотландцев. Эдуард III, лично занявшийся делами управления в 1330 г., быстро отверг Нортгемптонский договор (1328), по которому Англия признавала короля Роберта и отказывалась от претензий на верховное правление. После этого англо-шотландские отношения представляли собой печальный перечень вторжений, приграничных рейдов, периодов английской оккупации южных графств, франко-шотландских соглашений, вылившихся в Старый союз, – включая даже пленение короля Давида II при Невилл-Кросс (1346). Но и после того, как английские претензии и устремления были сломлены решительным и объединенным сопротивлением шотландцев, Шотландия оставалась постоянным и весьма дорогостоящим противником.

После Баннокберна Роберт I пытался воспрепятствовать новым английским операциям в Шотландии, используя ситуацию в Ирландии. В 1315-1318 гг. его брат, Эдуард Брюс, обеспечил себе поддержку англо-ирландских магнатов и в 1316 г. был провозглашен Верховным королем Ирландии. Вскоре после этого Роберт сам посетил Ирландию, и это, вероятно, должно было стимулировать развитие «панкельтского» движения против Эдуарда II Английского (1307-1327). Вмешательство шотландцев явилось жестоким потрясением для английского правительства и обнаружило слабость его режима в Дублине. Ни один английский король не посетил Ирландию в 1210-1394 гг.- даже Эдуард I, покоритель Уэльса и «молот шотландцев». Вместо этого Эдуард I безжалостно выкачивал из страны ресурсы – людей, деньги, продовольствие, – предназначавшиеся для его войн и строительства замков в Уэльсе и Шотландии. Жестокая эксплуатация и отсутствие далекого правителя со временем привели к злоупотреблениям местных властей и разрушению установленного порядка, чем не преминули воспользоваться англо-ирландские магнаты и гэльские вожди. Королевские чиновники осуществляли контроль над все более слабеющей и пренебрегаемой администрацией, тогда как XIII век стал временем гэльского культурного и политического возрождения. Все это способствовало успеху Эдуарда Брюса, в правление которого Ирландия, по словам современника, «была одной колеблющейся волной мятежа». Английское верховное правление так никогда и не оправилось от этого удара, и впоследствии Англия оказалась не в состоянии утвердить свою власть на всем острове. Вместо того чтобы быть источником денежных ресурсов, Ирландия стала финансовым бременем; доход от нее после 1318 г. не превышал трети дохода времен Эдуарда I и потому был недостаточен для поддержания английского правления. Отправлявшиеся время от времени экспедиции, которые возглавляли малозначительные фигуры, мало что могли сделать для возрождения власти короля, и территория, находившаяся под его прямым контролем, постепенно сократилась до Пэйла (территория вокруг Дублина). Когда доступные правительству меры свелись к расовой и культурной сегрегации и даже к преследованиям (что проявилось в серии законодательных актов, кульминацией которых стал статут Килкенни 1366 г.), по сути это стало признанием поражения. Призрачная власть «правителя Ирландии» в позднее Средневековье оказалась дорогостоящей, а подданные жили здесь в беззаконии, были враждебны английскому правлению и готовы склониться перед шотландцами, французами и даже валлийскими мятежниками.

Английские монархи требовали от валлийцев, шотландцев и ирландцев признания своего верховного правления, однако отвергали аналогичные претензии французского короля в Гаскони, где те же самые английские короли, как герцоги Аквитанские, с 1204 г. являлись вассалами французской короны. Гасконь находилась в центре англо-французских отношений как до, так и во время Столетней войны (1337-1453): она заменила Нормандию и Анжу в качестве главного яблока раздора. Ко времени восшествия на престол Эдуарда I эта богатая винодельческая провинция была единственной английской территорией во Франции, а политическая связь Гаскони с Англией укреплялась благодаря процветающей экспортной торговле сухим вином, дополнявшейся перевозками английской шерсти и зерна по морю в Бордо и Байонну: в 1306-1307 гг. доход герцогства составлял около 17 тыс. фунтов и вполне стоил того, чтобы за него сражаться. Споры с французским королем относительно гасконской границы и прав гасконцев были постепенно поглощены более важными проблемами подданства и суверенитета, навязанных настойчивым, самоуверенным французским государством, которое стремилось ужесточить контроль над своими провинциями и вассалами (включая английского герцога Аквитании). Со своей стороны Эдуард I и его преемники не желали, чтобы права французской короны усиливались или приобретали особое значение в Гаскони. Результатом стала серия инцидентов, мирных переговоров, попыток «выкурить» противника (когда французские армии периодически вторгались в Гасконь, а герцогство время от времени конфисковывали) и английских экспедиций, включая визит самого Эдуарда I (1286-1289).

Отношения между Англией и Францией могли бы и дальше развиваться в том же духе, если бы не два фактора. Английское правительство враждебно относилось к франко-шотландскому союзу (с 1295 г.) и пришло в ярость после того, как французы предоставили убежище шотландскому королю Давиду II (1334), когда Эдуард III вторгся в Шотландию. Еще более спорными были последствия приближавшегося вымирания старшей мужской линии французской королевской династии Капетингов. Смерть четырех французских королей, одного за другим, в 1314-1328 гг. каждый раз требовала принесения нового оммажа за Гасконь, что само по себе раздражало, но кончина последнего Капетинга в 1328 г. поставила вопрос о наследовании французского престола. В тот момент новый английский король Эдуард III (1327-1377) не был в состоянии предъявить претензии на престол в силу прав матери-француженки, Изабеллы, но в 1337 г., когда ситуация в Гаскони еще больше ухудшилась, он сделал именно это. Его действия, возможно, поначалу носили тактический характер и должны были рассердить нового короля Филиппа VI Валуа, однако нельзя отрицать и того, что, если бы английский король стал королем Франции, это одним махом решило бы сложный гасконский вопрос: Гаскони была бы гарантирована политическая стабильность и экономическое процветание. Поэтому, когда в 1337 г. французский флот был замечен у побережья Нормандии, по пути (как полагали англичане) в Шотландию, началась война, затянувшаяся более чем на столетие.

Цели Англии в этой войне не оставались постоянными, и ее политика не была последовательной. Английская военная дипломатия, особенно в XIV в., определялась преимущественно сиюминутными проблемами: как поддерживать независимое управление в Гаскони, как предотвратить атаки шотландцев на северной границе, предпринимаемые в поддержку французов. Даже после того, как в 1337 г. Эдуард III предъявил права на французскую корону, он был готов отпустить за выкуп французского короля Иоанна II, взятого в плен в сражении при Пуатье (1356), а также забыть о своих претензиях, вытекающих из договора, заключенного в Бретиньи (1360) в обмен на практические уступки. Тем не менее династические связи, коммерческие и стратегические интересы, даже разное отношение к папам, пребывавшим в 1308-1378 гг. в Авиньоне, соединились, чтобы распространить англо-французский конфликт на Нидерланды, Кастилию и Португалию, а также на Шотландию, Ирландию и даже Уэльс. Поначалу, в 1338-1340 гг., войны (ведь это была несвязанная серия конфликтов, а не одна война) состояли из осад городов Северной Франции; затем, в 1341-1347 гг., на смену им пришли более энергичные кампании, быстрые продвижения по французским провинциям Бретань, Гасконь и Нормандия (результатом стали победа англичан при Креси и взятие Кале). В 1355-1356 гг. последовали дерзкие марши, или chevauchees (набеги), старшего сына Эдуарда III, Эдуарда Черного Принца, из Гаскони (кульминацией которых стала победа при Пуатье), а также набег самого короля на Реймс – традиционное место коронации французских королей – в 1359 г. Возобновление войны в Кастилии в 1367 г. знаменует начало периода более скромных и осторожных кампаний в Португалии, во Фландрии и в самой Франции, а обе стороны постепенно истощали свои силы.

Изначально преимущество в войне было на стороне Англии, единого и лучше организованного королевства. Ее богатство, основанное прежде всего на производстве шерсти, а также опыт военных действий в Уэльсе и Шотландии позволили осуществлять крупномасштабные операции в континентальной Европе. Английская стратегия использовала фактор наличия полунезависимых французских провинций. Кампании Эдуарда III в Нидерландах в 1338-1340 гг. опирались на поддержку производивших шерсть городов Фландрии, которые, хотя и были подданными французского короля, имели жизненно важные коммерческие связи с Англией. В 40-х годах XIV в. спор о наследовании в Бретани позволил английским войскам вмешаться и даже разместить гарнизоны в ряде замков; тогда как Гасконь, хотя и располагавшаяся далеко на юге, обеспечивала прямой доступ в Центральную Францию.

Войны на Британских островах предоставили английскому правительству уникальную возможность развить новые методы мобилизации значительных сил. Дополняя и постепенно заменяя традиционное феодальное ополчение, новые (наемные) армии, набиравшиеся капитанами, служившими по контракту, хотя и были малочисленнее, но зато показали себя более дисциплинированными, надежными и маневренными по сравнению с плохо организованными и малоподвижными французскими войсками. Решающее преимущество имели английские пехотинцы и лучники, умевшие обращаться с большими луками и применявшие в сражении оборонительную тактику, что в первые десятилетия войны вопреки всем неблагоприятным факторам принесло им славные победы (особенно в сражения при Креси и Пуатье). Война на море была менее важным делом, и морская тактика не демонстрировала каких-то новшеств или изобретательности. Адмиралы XIV в. обычно не были в состоянии спланировать морское сражение, и сражение при Слейсе (которое англичане выиграли в 1340 г.) оказалось приятной неожиданностью в ходе кампании Эдуарда III во Фландрии. Англичане не содержали постоянного флота, однако Валуа, используя опыт своих кастильских союзников, позднее построили доки в Руане, что впоследствии дало им преимущество на море (обеспечив победу у берегов Ла-Рошели в 1372 г.).

Английские инвестиции в военные кампании против Франции были невиданно большими. Экспедиции организовывали с впечатляющей регулярностью, и некоторые из них являлись весьма масштабными (например, более 10 тыс. человек в 1346-1347 гг.). Огромным было и финансовое бремя, но его терпели, пока война шла успешно; однако, когда после 1369 г. военное преимущество англичан уменьшилось, правительству пришлось обратиться к новым, более рискованным источникам, включая подушный налог. Нужное количество кораблей для обороны и обеспечения экспедиций не могло быть предоставлено исключительно благодаря традиционным обязательствам Пяти Портов Южной Англии (Гастингс, Ромни, Хит, Дувр, Сэндвич), поэтому сотни торговых судов изымались из нормальной коммерческой деятельности (например, 735 судов при осаде Кале в 1347 г.). Прибрежные графства юга и востока Англии (при помощи внутренних земель) организовывали защиту побережья от французских и кастильских пиратов, ставших более дерзкими после 1369 г. Но даже это не смогло предотвратить резню в Уинчелси (1360), Рае (1377) и других портах. Цена войны и в самом Деле была высокой. Правда, удачливым наемникам доставались завоеванные французские поместья, а выкуп за пленных в победоносные годы приносил большой доход (только за короля Иоанна II было назначено 500 тыс. фунтов). Однако нормальная жизнь и занятия тысяч англичан, валлийцев и ирландцев были прерваны военной службой; поставки продовольствия, материалов и оборудования предназначались для операций, по сути своей разрушительных; торговля шерстью и вином понесла существенный урон. Примечательно, что Англия оказалась способной в течение десятилетий вести военные действия за морем без серьезных политических или социальных конфликтов в своих собственных пределах, одновременно обороняя шотландскую границу, держа валлийцев в подчинении и избегая восстаний ирландцев. Во многом это стало возможным благодаря изобретательности, личному примеру и качествам правителей – Эдуарда III и Эдуарда Черного Принца, воплощавших в себе рыцарские добродетели, превозносимые знатью и вызывавшие восхищение общества в целом. Для Жана Фруассара, уроженца Эно, знавшего обоих и ведшего записи о самых выдающихся рыцарских подвигах своего времени, король был «галантным и благородным, и подобных ему не было со времен короля Артура». Его сын представал как «самый галантный человек и рыцарственный государь»; его смерть в 1376 г., за год до смерти Эдуарда III, «искренне оплакивали из-за его благородства». Король Эдуард возглавлял английское правительство, действия которого были куда менее жесткими, чем при Эдуарде I, и гораздо более эффективными, нежели действия правительства Эдуарда II.

Войны стали в Англии катализатором социальных перемен, конституционного развития и политических конфликтов, которые иначе могли бы развиваться медленнее. Помимо этого в XIV в. Англия, как и остальная Европа, переживала экономические подъемы и спады, колебания численности населения, что усугубляло напряженность и неуверенность общества в завтрашнем дне. В результате страна пережила серию кризисов, показавших, насколько зыбко были сбалансированы отношения между королем и его подданными (особенно магнатами, рассматривавшими себя как представителей всей «общины королевства») и как важна для личной монархии персона короля. Эдуард I и его советники могли быть способными, решительными, порой дальновидными, но упрямая и властная натура государя серьезно осложняла отношения с влиятельными подданными. В 1290-1297 гг. с собственников, купцов и особенно духовенства взимали экстраординарно высокие и неслыханные ранее налоги (в четыре раза чаще, чем в первую половину правления Эдуарда) для обеспечения королевских кампаний во Франции и на Британских островах. Это вызвало сопротивление, и налог на собственность 1297 г. принес лишь часть (35 тыс. фунтов) ожидаемой суммы. Кроме того, король созывал армии для длительного несения службы за пределами королевства. Попытки Эдуарда заставить замолчать оппозицию шокировали клир и озлобили купечество. Влиятельные магнаты, включая лордов Уэльской марки, которым не нравилось вторжение Эдуарда в их владения, ответили, приняв на себя традиционную роль самозваных представителей королевства. В 1297 г. и позднее, в 1300 г., они представили королю свои жалобы. Они использовали Великую хартию вольностей как знамя в борьбе против введения налогов без согласия налогоплательщиков, против завышенных и беспрецедентных требований. Когда 7 июля 1307 г. Эдуард умер на руках своих слуг в Бор-бай-Сендс, собираясь пересечь Солуэй-Ферт и начать свою шестую шотландскую кампанию, проблемы военного времени сохранялись. Король завещал своему сыну и наследнику Эдуарду II (1307-1327) дорогостоящую и отнюдь не близившуюся к победоносному завершению войну на Севере и политические затруднения в стране, порожденные исчезновением доверия между монархом и подданными. Эти две проблемы – политическая стабильность и война доминировали в английских государственных делах на протяжении последующих двухсот лет, оказывая глубокое воздействие на общественное и политическое развитие королевства, на его экономическое преуспеяние. Новый король должен был проявить исключительный такт, чтобы избежать углубления кризиса власти.

Однако тактичность не была сильной стороной Эдуарда II. Лишенный любви в детстве, отвергнутый отцом в отрочестве и столкнувшийся с нерешенными проблемами по восшествии на престол, он искал совета, дружбы и даже привязанности у таких честолюбивых фаворитов, как Пьер Гавестон и Хью Деспенсер, недостойных доверия короля, влияние которых вызывало негодование многих магнатов. Эти факты, наряду с решимостью магнатов (под предводительством Томаса, графа Ланкастера) добиться от государя уступок и реформ, которые не пожелал утвердить Эдуард I, превратили серьезные затруднения в управлении государством, столкнувшимся с поражениями в Шотландии, Ирландии, Уэльсе и во Франции, в борьбу за политические реформы и личную власть. Расширенная и более подробная коронационная клятва (1308) потребовала от Эдуарда II соблюдать закон и обычаи Англии, а ордонансы, разработанные магнатами в 1311 г., стремились ограничить свободу действий короля; об этих ордонансах было объявлено в Парламенте, чтобы получить поддержку и одобрение народа. Эдуард II был так же упрям, как и его отец (хотя и не так талантлив), а убийство Гавестона (1312) превратило это качество в нерушимое намерение не подчиняться давлению убийц друга. Однако бремя войны и обороны страны, возложенное на подданных короля, едва ли стало легче, чем оно было в годы походов Эдуарда I, и все это во время сурового социального конфликта и бедности, вызванной чередой катастрофически плохих урожаев и болезней скота в 1315-1322 гг. Фатальным последствием неспособности короля и подданных сотрудничать во имя взаимной выгоды стали гражданская война (1321-1322) и смещение короля (1326-1327). В 1322 г. на заседании Парламента в Йорке Эдуард отверг ордонансы, а разгромив своих противников при Боробридже в 1322 г., он казнил Ланкастера. В 1326 г. смещение Эдуарда в пользу его сына и наследника, тоже Эдуарда, казалось единственной альтернативой коварному, позорному и неэффективному режиму, породившему конфликт в обществе. Этот ужасный шаг, подготовленный при подстрекательстве королевы Изабеллы, с согласия принца Эдуарда и при значительной поддержке магнатов и народа, проявившейся в Парламенте, был беспрецедентным: со времен Нормандского завоевания ни один английский король не был смещен с престола. Поэтому в 1327 г. были предприняты все возможные меры, чтобы скрыть правду и оправдать этот шаг. Сломленный, плачущий, едва не падающий в обморок, несчастный король был вынужден дать согласие на собственное отречение, а заседания Парламента использовались для того, чтобы максимально расширить крут ответственных за эти действия. И хотя восшествие на престол сына Эдуарда гарантировало нерушимость наследственного принципа, неприкосновенность помазанника Божьего была нарушена.

В 1327 г. Эдуарду III было всего пятнадцать лет, однако он вскоре стал отцом и показал себя и гораздо более способным, чем его предшественник, и более чутким, чем тот, к мнениям и желаниям своих магнатов; на самом деле молодой государь вполне разделял их, особенно в том, что касалось войны и признания рыцарских обязательств аристократического общества. В то же время его грандиозные и популярные планы во Франции поставили те же вопросы, которые возникали в результате походов Эдуарда I на Британских островах и в Гаскони. Если бы эти планы оказались в конце концов неудачными, последствия для Англии вполне могли бы оказаться такими же, как и при Эдуарде II. Начало затяжной войны в 1337 г. повлекло за собой увеличение налогов до уровня, превышавшего даже уровень налогообложения последних лет правления Эдуарда I, а Эдуард III продемонстрировал ту же жестокость в отношении купцов, банкиров и землевладельцев, как и Эдуард I. Более того, отсутствие государя во время военных кампаний, в пылу сражений, к которым так стремился сам король и его магнаты, создавало серьезные проблемы для сложной системы управления, привыкшей функционировать под персональным руководством короля. Ордонансы Эдуарда (изданные в 1338 г. в Уолтоне-на-Темзе) предназначались для управления Англией из-за границы; они вызвали трения между королем и его советниками, находившимися в Северной Франции, с одной стороны, и советниками, остававшимися в Англии, – с другой. Итак, в 1339-1340 гг. возник новый кризис; магнаты, купцы и общины в Парламенте (ставшем теперь местом, где государь выдвигал свои требования по налогообложению) жаловались королю. Эдуарду пришлось действовать окольными путями и в целом осмотрительнее обращаться с магнатами, духовенством и подданными. Последовавшее за этим примирение и восстановление доверия к королю, ставшего столь эфемерным после 90-х годов XIII в., оказались возможными благодаря тому, что Эдуард III показал себя разумным и прагматичным монархом, а его самоуверенность не превращалась в заносчивость. Он назначал министров, приемлемых для магнатов, потакал самомнению Парламента и достиг согласия с подданными, что обеспечивало его правление в Англии и его притязания во Франции в течение четверти века. Дальнейшего развития кризиса удалось избежать, несмотря на то, что Англия была вовлечена в самую серьезную из всех войн, которые ей когда-либо приходилось вести.

Эти события резко контрастировали с ситуацией, сложившейся в 70-х и 80-х годах XIV столетия. Поколение англичан того времени весьма беспокоили неудачный ход возобновившейся войны во Франции (после 1369 г.), а также ослабляющие страну волнения в Ирландии и на шотландской границе. Новые налоги, введенные после десятилетия, в течение которого Англия наслаждалась доходами от войны и передышкой от высоких налогов, вызывали негодование. Участились нападения на порты южного побережья, неустойчивый контроль над Ла-Маншем вредил торговле и раздражал купцов, а дорогостоящие chevauchees, набеги конницы, во Франции бывали весьма захватывающими, но редко приносили прибыль. Однако резкое изменение политики Англии в 1375 г., включая унизительный мир с Францией и выплаты не вызывавшему доверия папе, лишь оскорбило англичан и вызвало их гнев. Кроме того, после смерти образца всех королев – Филиппы (1369) Эдуард III постепенно впал в старческую слабость, подточившую его силы и оказавшую воздействие на его суждения. Черный Принц также начал ощущать последствия лишений военных лет, он умер даже раньше своего отца, в июне 1376 г. Но бремя войны, выкачивавшее людей и финансовые средства из Англии, не стало легче. Общины в Парламенте часто стали задаваться вопросами относительно честности и компетентности советников и чиновников короля. Всеобщее возмущение, усиленное поднимающейся волной антиклерикализма в период, когда репутация папства и Церкви была сильно подмочена, в 1371 г. устранило от власти клириков-министров Эдуарда III. Другие же были обвинены в коррупции и даже измене. Возник новый политический кризис. Во время заседаний Доброго Парламента 1376 г., самого длительного и бурного из всех до тех пор собиравшихся, продажные, как считалось, и неспособные министры – и даже влиятельная фаворитка старого короля, Алиса Перрерс, – были обвинены Общинами и предстали перед судом Палаты лордов в ходе новой и весьма эффективной процедуры (импичмента). Впоследствии это позволяло публично призывать государственных деятелей к ответу за их ставшие известными действия.

Кризис вступил в новую фазу, когда в июне 1377 г. умер король Эдуард. Ему наследовал единственный выживший сын и наследник Черного Принца, Ричард II (1377-1399), которому тогда было десять лет. Англия оказалась перед перспективой королевского несовершеннолетия лишь второй раз после 1066 г. и впервые после 1216 г. В последнем случае имел место период политических волнений, связанных с фигурой юного Генриха III. Подобным же образом ситуация развивалась и после 1377 г., что сыграло свою роль в создании условий, вызвавших крестьянское восстание (1381) в Восточной и Юго-Восточной Англии. В 1377-1380 гг. была введена серия подушных сборов для финансирования войны. Эти налоги были более высокими, чем обычно, а налог 1379 г. в народе был известен как «дурная субсидия». В Восточной Англии они спровоцировали проявления насилия по отношению к сборщикам налогов и судьям, пытавшимся заставить народ подчиниться. Однако причиной превращения этих выступлений в широкомасштабное восстание стали длительные лишения неудачной войны, повторявшиеся вспышки чумы и антиклерикальные настроения. Надежды на исправление ситуации, которые восставшие связывали с юным королем Ричардом, оказались тщетными, хотя монарх продемонстрировал заметную храбрость, представ перед восставшими в Лондоне летом 1381 г.

Ричарду было всего четырнадцать лет, и соперничество аристократов в правящем кругу продолжалось, особенно среди дядей короля. Это, а также отсутствие военных успехов во Франции нанесли урон репутации Совета, управлявшего Англией от имени Ричарда, и даже затронуло уважение к самому монарху в глазах подданных. Ричард тоже оказался своевольным правителем, но чувство неуверенности ставило его в зависимость от недостойных фаворитов, что напоминало о любимчиках Эдуарда II. Когда Ричард стал старше, он, естественно, пожелал расширить свое окружение и свиту за пределы того круга, который до этого считался подобающим ребенку. Среди его друзей и доверенных лиц были и те, кто лишь недавно присоединился к рядам аристократии, и щедрое покровительство короля по отношению к ним проявлялось за счет тех, кто не вызывал его благорасположения (включая его дядю Глостера). В 1386 г. Парламент и некоторые магнаты выступили с нападками на ближайших советников Ричарда и даже угрожали самому государю. Проявив все свойственное Плантагенетам упрямство, Ричард отказался подчиниться. Это привело к дальнейшим обвинениям, или «обращениям», в адрес его советников от лица пяти главных лордов-«апеллянтов» (герцога Глостера и графов Уорика, Арундела, Ноттингема и Дерби, кузена короля), а в декабре 1387 г. произошло столкновение у Редкот-Бридж, где был разгромлен ближайший друг короля, граф Оксфорд. В ходе судьбоносных заседаний Безжалостного Парламента 1388 г. король был вынужден подчиниться мерам, предписанным аристократами; если бы эта политика была реализована, характер английской монархии существенно изменился бы. Таким образом, требования войны, напряженность, порожденная единоличным правлением, и амбиции английских магнатов в очередной раз привели к серьезнейшему политическому и конституционному кризису. И хотя институт наследственной монархии пережил более чем столетний период подобных кризисов практически без повреждений, однако теперь критика в адрес королевских советников оказалась неожиданно эффективной, и, кроме того, заметное воздействие на события стало оказывать мнение более широких слоев общества. Таковы были политические и личностные аспекты более глубоких изменений, преображавших общество и экономику Англии в позднее Средневековье.

Главным богатством Англии в позднее Средневековье была земля, в эксплуатации которой участвовало большинство англичан: выращивание зерновых, производство молочных продуктов и скотоводство. Наиболее важная отрасль ремесленного производства в Англии, сукноделие, была косвенно связана с землей и производила лучшую шерсть в Европе, используя порой огромные отары овец: аббатство Св. Петра в Глостере к 1300 г. владело более чем 10 тыс. овец, а общее их число в Англии в это время составляло, как считают, порядка 15 или 18 млн голов. Богатейшими областями были равнины и плавно вздымающиеся холмы центральных и южных графств, а также пограничные области и южное побережье Уэльса. Другие отрасли не были столь важны в смысле накопления богатств и создания рабочих мест, однако международной известностью пользовались оловянные копи Корнуолла, а олово экспортировалось на континент. Свинцовые, железные и угольные копи были не слишком развиты, хотя прибрежные перевозки угля из долины Тайна и окрестностей Суонси отражали рост его применения в быту и в ремесленном производстве. Что касается финансовых и коммерческих услуг, то экономика пока еще мало получала от того, что в Новое время стало одним из основных источников богатства нации. Не многие английские торговцы, за исключением де ла Поля из Гула, могли соревноваться с международными банковскими домами Италии и их отделениями в Лондоне, несмотря на то что Эдуард I и Эдуард III не спешили выплачивать свои долги этим итальянским компаниям. Английские торговые корабли в целом уступали иностранным судам, за исключением тех, что бороздили прибрежные воды; однако перевозки гасконских вин и поставки шерсти в Нидерланды все больше переходили в руки английских купцов и осуществлялись на английских судах. Более тысячи рынков и ярмарок, рассыпанных по Англии и Уэльсу, – к 1350 г. их стало больше, чем раньше, – обслуживали прежде всего местное сообщество в радиусе нескольких миль. Большинство этих маленьких городков и деревень – среди них Монмут, Вустер и Стратфорд – были тесно связаны с сельской округой, а ее зажиточные обитатели зачастую играли роль и в городской жизни, вступая в братства, покупая или снимая городские дома и занимая должности в городе. Некоторые города, включая ряд портов, были крупнее и имели более широкие коммерческие связи: к XV в. торговцы из Шрусбери регулярно путешествовали в Лондон, а купцы из столицы и Кале (после 1347 г.) в поисках хорошей шерсти отправлялись на границу Уэльса. В позднее Средневековье Бристоль, с его жизненно важными связями с Бордо, быстро превращался в пакгауз долины Северна, тогда как Йорк, Ковентри и в особенности Лондон были центрами международной торговли.

На этом основывалось преуспеяние отдельных личностей, институтов и самой Короны. Крупнейшими землевладельцами были светские магнаты (немногочисленные, как «небоскребы на равнине»), епископы, монастыри и другие церковные институты. В 1300 г. они по-прежнему продолжали получать выгоду от рыночного бума, порожденного ростом населения в предшествующее столетие. Цены росли, и доходы с земли оставались значительными: после гибели графа Глостера в сражении при Баннокберне (1314) его поместья, по современной оценке, приносили более 6 тыс. фунтов в год, тогда как маноры приората Крайст-Чёрч в Кентербери в 1331 г. имели валовой доход свыше 2540 фунтов в год. Вследствие этого землевладельцы, непосредственно извлекая прибыль из своих поместий, были лично заинтересованы в эффективном управлении. Они настаивали на своих правах до последней возможности, выжимали из держателей более высокие ренты и тщательно фиксировали в манориальных куриях обязательства, связанные с каждым держанием. Земля составляла основу политического, административного и общественного влияния аристократов, многие из которых владели поместьями в ряде графств, а также в Уэльсе и Ирландии: Хамфри, граф Херефордский и Эссекский, например, унаследовал земли в Эссексе, Миддлсексе, Хантингдоншире, Хертфортшире и Бакингемшире, а также в Уэльской марке – в Бреконе, Хае, Хантингтоне и Келдикоте. Точно так же земля являлась основой благосостояния джентри, хотя и на местом уровне, в графстве; церковным землевладельцам она давала земную власть, дополнявшую их влияние на умы и души людей. Это богатство могло питать претензии и амбиции знати на национальном уровне, как это было, например, с Томасом, графом Ланкастерским, богатейшим графом Англии того времени.

В 1300 г. крестьяне жили в мире там, где земля была малодоступной, а возможности экономического роста ограничены жестким контролем землевладельцев. Цены установились высокие – например, цена пшеницы после 1270 г. постоянно была выше, чем ранее в том же столетии, – поэтому после приобретения еды, одежды и инструментов у людей мало что оставалось. Заработная плата на переполненном рынке труда была низкой, а соответственно снижалась и покупательная способность как квалифицированной, так и неквалифицированной рабочей силы: плотник зарабатывал 3 пенса в день (без еды), работник – 1 или 1,5 пенса. Недовольство, жалобы и вспышки насилия обращались на землевладельцев и их слуг; нередкими были отказы выплачивать ренту и исполнять традиционные отработочные повинности.

Вначале XIV в. купцы – прежде всего те, кто вывозил шерсть и ввозил вино, – процветали благодаря расширению рынков от Балтики до Испании, Португалии и особенно после освоения морского пути через Средиземное море до Северной Италии. В 1304-1311 гг. экспорт шерсти ежегодно составлял в среднем 39500 тюков (в каждом была шерсть по меньшей мере с 250 овец), и только около 30-40% этого груза перевозили иностранцы. Растущая враждебность по отношению к чужакам, участвовавшим в английской торговле, отражает уверенность и наступательную силу местных (или натурализовавшихся) купцов. Эдуард I издавал законы в их интересах (80-е годы XIII в.), в частности облегчив процедуру взыскания долгов по суду, что было необходимо при возрастающих объемах торговли. Но, когда началась война, купцы первыми выступили против тяжелых налогов, особенно против maltolt («дурного налога») 1294 г. и конфискации их кораблей.

Крупнейшим землевладельцем являлся король, даже еще до того, как Эдуард I стал повелителем Уэльса, и в 1399 г. поместья дома Ланкастеров влились в имущество Короны. Увеличение национального налогообложения при Эдуарде I и его преемниках сдерживало рост благосостояния частных землевладельцев, а также купцов. Не избежало этой участи и крестьянство, о чем пелось в народной жалобе, «Песне пахаря», в правление Эдуарда I. Затем, с 1327 г., все, кто обладал имуществом на сумму 10 шиллингов и больше, должны были платить 1 шиллинг 8 пенсов налога, и нет сомнений в том, что это бремя косвенным образом ложилось и на менее обеспеченных. Военные действия усиливали зависимость короля от богатства и терпения подданных. Если это богатство переставало расти или же благосостояние отдельных подданных и институтов оказывалось под угрозой, то экстраординарные планы монарха могли оказаться ему не по карману, а терпение подданных истощалось.

К середине XIV в. благополучный период «развития земледелия» практически завершился. Цены падали, делая производство менее выгодным для рынка. Росла заработная плата, и это касалось в большей степени батраков, нежели ремесленников; нанимать женщин было невыгодно, потому что им платили так же, как и мужчинам, – а в пивоварении даже больше! Главная причина, по которой крупномасштабное земледелие теряло привлекательность, заключалась в том, что прирост населения закончился и внезапно сменился противоположной тенденцией. Как только рынок труда сократился, заработная плата выросла; с уменьшением населения снизилась и потребность в продовольствии и припасах, и цены последовали этому примеру.

В конце XIII в. численность населения Англии достигла своего пика, насчитывая, вероятно, более 4 млн человек. В то время обрабатываемой земли не хватало, для того чтобы обеспечить каждой крестьянской семье достаточный уровень жизни. Сочетание роста населения с низким уровнем жизни неизбежно приводило к бедности, голоду и болезням, а следовательно, к увеличению смертности, остановившей демографический бум. Из-за серии природных катастроф, связанных с чрезмерной эксплуатацией земли и исключительно плохой погодой первых десятилетий XIV в., положение тех, кто жил, балансируя на черте бедности или за нею, ухудшалось. Неурожай являлся бедствием для общества, не обладавшего возможностью хранить припасы: еды не было и не было денег, чтобы купить то, что теперь стоило неизмеримо больше. Урожаи 1315, 1316, 1320 и 1321 гг. оказались чрезвычайно плохими; в 1319 и 1321 гг. коров и овец поразил ящур. В поместьях аббатства Рэмси (Кембриджшир) процесс восстановления занял двадцать лет. В 1324-1326 гг. в некоторых регионах Англии случились серьезные наводнения, погубившие тысячи овец в Кенте. Распространялись голод и болезни, и в маноре Хейлсоуэн (Вустершир) в 1315-1317 гг. умерло 15% мужчин. Земледелие пострадало во многих регионах, цены на зерно подскочили (в Хейлсоуэне в 1315-1316 гг. с 5 шиллингов 7? пенсов до 26 шиллингов 8 пенсов за кварту), а вывоз шерсти пришел в упадок. Тем не менее это были временные трудности, и в течение 20-х годов XIV в. Англия постепенно оправилась; однако бедствия ярко продемонстрировали прежде всего уязвимость бедняков.

Более длительными и глубокими оказались последствия чумы. Первая волна эпидемии, с конца XVI в. именуемой «черной смертью», а современниками названной «великим мором», достигла Южной Англии в 1348 г.; к концу 1349 г. она распространилась на север до Центральной Шотландии. Современник – Джеффри ле Бейкер, клирик из Оксфордшира, описывал продвижение чумы из портов, куда она прибывала на кораблях с зараженными крысами, и беспомощные попытки людей определить причины болезни и излечить ее проявления:

«Сначала мор унес почти всех жителей морских портов Дорсета, затем тех, кто жил в глубине страны, а оттуда он свирепо обрушился на Девон и Сомерсет, опустошив все вплоть до Бристоля. Тогда жители Глостера не пускали к себе бристольцев, так как все думали, что дыхание тех, кто жил рядом с умиравшими от чумы, заразно. Наконец она напала на Глостер, Оксфорд и Лондон, а затем и на всю Англию столь безжалостно, что вряд ли один из десяти жителей обоего пола остался в живых. Поскольку кладбищ не хватало, мертвых хоронили в полях… Скончалось бессчетное число простолюдинов, а также великое множество монахов, монахинь и клириков, ведомых лишь Господу Богу. Чума нападала в основном на молодых и сильных… Страшный мор, начавшийся в Бристоле [15 августа], а в Лондоне около [29 сентября], свирепствовал в Англии целый год с такой силой, что во многих деревнях не осталось ни одного живого человека.

Когда это бедствие опустошало Англию, шотландцы радовались, думая, что теперь они получат у англичан все, что хотят… Но скорбь следует за радостью по пятам, и меч гнева Господня, оставив англичан, довел шотландцев до безумия… На следующий год чума косила валлийцев так же, как и англичан; и наконец, словно пустившись в плавание в Ирландию, она погубила множество англичан, живших там, но почти не затронула чистокровных ирландцев, обитавших в горах и на холмах, вплоть до 1357 г. от Рождества Христова, когда она неожиданно и с ужасной силой обрушилась на них повсюду».

«Черная смерть» одним ударом сократила население Англии на треть. К 1350 г. Ньюкасл-на-Тайне находился в тяжелейшем финансовом положении «по причине страшного мора, а также множества других бедствий военного времени», а Карлайл «был опустошен и пострадал больше, чем обычно, как из-за мора, свирепствовавшего в тех областях, так и из-за частых нападений [шотландцев]». Сифорд (Суссекс), как сообщали еще в 1356 г., «был так разорен чумой и превратностями войны, что живущих в нем людей было слишком мало, и они были слишком бедны, чтобы платить налоги или же защищать город». Еще одной жертвой чумы стал Тазмор (Оксфордшир): в 1358 г. было дано разрешение превратить поля в охотничий парк, потому что все вилланы в деревне умерли и не осталось ни одного налогоплательщика. Тем не менее ни в краткосрочной, ни в долгосрочной перспективе последствия «черной смерти» не стали катастрофическими. Типичным было поведение одного валлийца из Ратина: он «оставил свою землю во время мора по причине бедности», но к 1354 г. вернулся и «с разрешения лорда держал ту же землю в обмен на причитающиеся с нее повинности». В любом случае в густонаселенной стране нетрудно было заменить умерших держателей, и доходы землевладельцев на протяжении следующих двадцати лет упали не более чем на 10%. Что имело долговременные последствия, так это новые вспышки чумы, повторявшиеся на протяжении следующего столетия – особенно в 1360-1362, 1369 и 1375 гг., – хотя они носили локальный характер и ограничивались городами. К середине XV столетия население постепенно сократилось приблизительно до 2,5 млн человек или даже менее того.

Для тех, кто избежал страшной смерти, жизнь в конце XIV-XV в. могла оказаться не столь уж несчастной, какой она, несомненно, была до того. Для многих крестьян это было время возможностей, дерзания и изобилия. В «Кентерберийских рассказах» Чосер изобразил своих паломников с добродушным оптимизмом, а не в мрачной атмосфере уныния. На сократившемся рынке труда крестьянин зачастую мог избавиться от вековой зависимости, настоять на снижении ренты и увеличении платы за свою работу; а с обвалом цен его уровень жизни вырос. Более успешные и честолюбивые крестьяне брали в аренду дополнительную собственность, вкладывали свободные средства в займы своим собратьям и, особенно на Юге и Востоке, впервые в истории крестьянства стали строить большие каменные дома.

Землевладельцы тоже сталкивались со значительными затруднениями. Рыночное производство пшеницы, шерсти и других товаров стало менее выгодным, площадь обрабатываемых земель в Англии сократилась, снизились и вложения в земледелие. Возросли заработная плата и расходы, поэтому разумным стало отказаться от «интенсивного земледелия» в пользу сдачи участков земли в аренду предприимчивым крестьянам. Исчезали целые общины – «утраченные английские деревни», – и многие из них были заброшены в результате двойного воздействия демографического кризиса и затянувшейся войны: среди районов с наибольшим числом «утраченных» деревень – Нортумберленд, граничащий с Шотландией, и остров Уайт – мишень для вражеских мародеров. Значительный рост населения Англии отмечается только в последние десятилетия XV в. – в Восточной Англии с 60-х годов, и вполне вероятно, что уровень 1300 г. был достигнут лишь в XVII столетии.

Экономика Англии в конце XIV в. заметно пострадала, однако это не было полным упадком. После того как люди пришли в себя после психологического шока, вызванного вспышками чумы, общество достаточно хорошо приспособилось, хотя и не без потрясений. Наиболее болезненной адаптация оказалась для землевладельцев, и они реагировали по-разному, причем не всегда с учетом интересов стабильности в стране. Одни, включая более консервативных церковных землевладельцев, таких, как аббат Сент-Олбанса, ради сохранения своих владений у оставшихся держателей использовали властные меры, в том числе подавление и вымогательство. Другие, чтобы сохранить доходы, безжалостно эксплуатировали свои поместья, и жестокие меры таких магнатов, как Мортимеры, в их огромных владениях в Уэльсе, могли стать одной из причин восстания Глендоуэра (1400). Третьи, такие, как герцоги Бекингемские, позднее, в XV в., для увеличения прибыльности своих поместий предпочитали использовать более эффективные методы хозяйствования. Четвертые считали менее дорогой альтернативой укреплению ненадежных поступлений от рент огораживание полей и общинных угодий ради превращения их в пастбища или возделываемые земли. В конце XV в. на Севере и Западе быстро распространились огораживания. Крупные и мелкие землевладельцы в целом стремились к тому, чтобы «сдержать злобу работников, которые стали ленивыми и после мора не желали служить иначе чем за огромную плату». Ордонанс Эдуарда III (1349) о возвращении к уровню оплаты, существовавшему до эпидемии, ограничивавший передвижение свободной рабочей силы, быстро превратился в парламентский статут (1351). Кроме того, магнат или джентльмен со связями имел дополнительные источники обогащения – королевское покровительство в форме пожалований земель, денег и должностей (что хорошо знали Бофоры, родственники короля Генриха VI); наследование фамильных владений, что позволило Ричарду, герцогу Йоркскому (ум. 1460), стать богатейшим магнатом своего времени; а также удачные браки с невестами с большим приданым или с богатыми вдовами. Другие процветали на королевской службе и прежде всего благодаря войне. Поразительные победы Генриха V сделали возможным захват пленников, с которых можно было взять выкуп, а также приобретение поместий в Северной Франции, так что еще в 1448 г. герцог Бекингемский получал более 530 фунтов годового дохода от французского графства Перш. Некоторые вкладывали средства, полученные от службы, и военные доходы в строительство внушительных и прекрасных замков: вспомним замки сэра Джона Фастолфа в Кайстере (Норфолк) или сэра Ральфа Ботиллера в Садли (Глостершир). Эти средства и ресурсы способствовали возникновению новых аристократических семей, которые ни в чем не уступали могуществу аристократов прошлых столетий и часто обладали серьезным влиянием в регионах, например Невилли и Перси на Севере и Стаффорды и Мортимеры на Западе.

Подобные изменения происходили также в английских городах и торговле в целом. Производство шерсти оставалось основным занятием скотоводов, но в течение XIV в. облик этого ремесла преобразился. Отчасти из-за войны и ее удара по фландрскому сукноделию, а отчасти из-за изменившихся вкусов англичан и их спроса ткачество в самой Англии поглощало все большее количество шерсти, которую раньше экспортировали. Ряд портов, через которые вывозили шерсть, – такие, как Бостон и Линн в Восточной Англии, – клонились к упадку. Ведущие центры ткачества – Стамфорд и Линкольн – уступали место множеству новых, располагавшихся в деревнях и городках, поближе к быстрым протокам и рекам, вращавшим колеса сукновален. Йорк был обойден Лидсом, Галифаксом и Бредфордом; процветающее сукноделие развивалось и дальше к Югу, в Восточной Англии, в западных графствах и даже в Уэльсе, а его главным центром на Западе стал Бристоль. Лондон оказался единственным в своем роде: только в этом городе средневековой Англии в конце XIV в. население, возможно, превышало 50 тыс. человек. Лондон был воротами королевства, терминалом для товаров, доставленных с Балтики, по Северному и Средиземному морям. Он привлекал мигрантов из центральных графств и Восточной Англии, особенно с востока центральных графств; а его пригороды разрастались вверх по Темзе к Вестминстеру. Как и в сельской местности, эти перемены выбивали из колеи привычную жизнь многих городов, где олигархии пытались сохранить свою власть в меняющемся мире. Таким образом английские землевладельцы стремились противостоять экономическому кризису, но зачастую это сопровождалось ухудшением отношений со все более требовательным крестьянством и признанными городскими общинами.

Совокупное воздействие экономических, социальных, политических и военных проблем в Англии XIV в. наглядно проявилось в Крестьянском восстании (1381). Оно было исключительным по накалу, длительности и широте охвата населения, но не по своему определяющему характеру, который проявлялся и в других заговорах и мятежах последующих лет. Участившиеся случаи насилия подстегнул новый подушный налог, на этот раз 1 шиллинг с человека, в три раза больше, чем в 1377 и 1379 гг. Народ ответил уклонением от налогов, насилием по отношению к сборщикам налогов и судьям, расследовавшим эти дела, и, наконец, в июне 1381 г. – восстанием. К сельскохозяйственным рабочим Восточной и Юго-Восточной Англии присоединились жители расположенных там городов, а также лондонцы. Восточная Англия, производившая зерно и шерсть, в полной мере испытала на себе экономический спад и социальные противоречия устаревшей феодальной системы. Кроме того, восставшие были разочарованы политическими просчетами 70-х годов XIV в. и поражениями последних лет во Франции, они боялись вражеских нападений на побережье. Хотя еретики не играли большой роли в восстании, радикальная критика учения и организации английской церкви расположила многих к осуждению института, который, как казалось, не выполнял своих обязанностей.

Главным средством исправления положения считалось давление на правительство и обращение к молодому монарху (лозунгом восставших были слова: «С королем Ричардом и верными общинами»), а потенциальным источником поддержки – население Лондона. Соответственно восставшие устремились из Эссекса и Кента (где лидерами стали Уот Тайлер и клирик-демагог Джон Болл) в Лондон. Они открыли тюрьмы, разграбили дома королевских министров, опустошили Тауэр и пытались припугнуть самого Ричарда II, добиваясь от него серьезных уступок. Если бы эти перемены были осуществлены, исчезли бы последние оковы личной зависимости и произошла настоящая революция в системе церковного и государственного землевладения. Но восстание было плохо спланировано и организовано, оно носило скорее характер спонтанного взрыва недовольства. К 15 июня восставшие были рассеяны и вернулись к своим домам.

В 1389 г., когда Ричарду II исполнился двадцать один год, он провозгласил: «Я достиг совершеннолетия, чтобы управлять моим домом, домочадцами и моим королевством. Ибо мне кажется несправедливым, что положение, в котором я нахожусь, хуже того, в котором пребывает последний из моих подданных». События 1386-1388гг., когда лорды-апеллянты пытались навязать королю выбор друзей и министров, а также руководить его политическими действиями, отравили отношения между неумолимым монархом и его критиками. В их число входили самые могущественные магнаты королевства, чьи поместья в Центральной и Южной Англии соперничали по совокупному размеру с отдаленными владениями Короны в Уэльсе, Чешире и Корнуолле. Однако после 1389 г. Ричард постепенно утверждал свою власть короля Англии, разумно и храбро борясь с последствиями амбициозной политики своих предков, проводившейся в предшествовавшее столетие. В период относительного политического затишья он старательно создавал партию своих сторонников, опираясь на собственных придворных и жителей отдаленных владений, особенно Чешира и Северного Уэльса. Конфискованные владения графа Арандела усилили власть монарха в Уэльской марке, где владения аристократов были практически независимыми. Масштабная и дорогостоящая экспедиция в Ирландию в 1394-1395 гг., первая с 1210 г., возглавленная королем, оказалась успешной, восстановив английское правление и усмирив гэльских и англо-ирландских лордов посредством искусного сочетания твердости и уступок. Возможно, Ричард даже стремился к постоянно откладывавшемуся окончательному завоеванию острова. Это предприятие, несомненно, усилило его власть в еще одном королевском владении и продемонстрировало, чего может достичь, пусть и ненадолго, организация королевского домена и ресурсов. В отношении Шотландии в период после поражения англичан при Оттерберне (1388) Ричард вернулся к более традиционному пути, поощряя мятежных шотландских магнатов и планируя военные кампании; однако в 90-х годах XIV в. он стал ценить выгоды мира. Договор с Францией в 1396 г. и брак Ричарда с Изабеллой Валуа прекратили становившуюся все более тягостной войну; если бы соглашение о прекращении сражений действовало в течение всего намеченного периода (до 1426 г.), это был бы самый длительный мирный период за все время Столетней войны. Дома государь сосредоточился на восстановлении системы королевского управления, которая серьезно пострадала от личных и политических затруднений 70-х и 80-х годов. Для достижения этой цели королевская пропаганда творчески использовала церемонии и язык символов.

Ричард был изобретателен, проницателен и властен. Однако прочие его качества были не столь хороши для правителя. Его воспитание и трудная юность заложили в нем неустойчивость, проявлявшуюся как самоуверенность, отсутствие чувства меры и своеволие. Расточительный по отношению к друзьям, Ричард мог быть капризным, скрытным и жестоким по отношению к врагам. В 1397-1398 гг. он изгнал графа Уорика, казнил Арандела, убил Глостера, а затем изгнал также Дерби и Ноттингема. Безжалостное использование личной власти монарха (в надпись, составленную им для своего надгробия, входили слова: «Он сокрушил всех, кто бы ни нарушал королевскую прерогативу») сделало последние два года правления Ричарда поистине тираническими. Папу вынудили угрожать отлучением от Церкви каждому, кто «совершит нечто, наносящее ущерб правам нашей Короны, нашей королевской власти или нашей вольности, или же будет злостно клеветать на нашу персону», а договор Ричарда с Францией гарантировал помощь французов против его собственных подданных, если бы возникла такая необходимость. Вторая экспедиция Ричарда в Ирландию в мае 1399 г. предоставила Генри Болингброку, графу Дерби, а теперь и герцогу Херефордскому и Ланкастерскому, возможность вернуть свои позиции, а также и поместья герцогства Ланкастер, незадолго перед тем конфискованные Ричардом после смерти его отца. Методы короля вышли за рамки английских законов и обычаев – и переполнили чашу терпения его могущественных подданных. Однако смещение Ричарда, случившееся немного позднее в том же году (29 сентября), ознаменовало конец наиболее последовательной попытки облегчить бремя войны, лежавшее на плечах англичан.

Смещение с престола Ричарда II было судьбоносным решением. Хотя и существовал прецедент 1327 г., ситуация 1399 г. отличалась от него в одном существенном аспекте. Впервые с момента смерти Ричарда Львиное Сердце английский король завершал свое правление, не оставив сына и наследника, и королевство оказалось перед перспективой спора о престолонаследии. С 1216 г., согласно обычаю, корону передавали по старшей мужской линии, даже если король был еще ребенком (как в случае с Генрихом III и с самим Ричардом II). Однако не существовало никакого правила наследования на тот случай, если старшая мужская линия прерывается. В 1399 г. среди кровных родственников можно было выбрать семилетнего графа Марча, по бабке происходившего от Лайонела, второго сына Эдуарда III, или же Генри Болингброка, тридцатитрехлетнего сына Джона, третьего сына короля Эдуарда. Болингброк завладел престолом, уверившись в поддержке семьи Перси, ставших врагами Ричарда. Однако в чрезвычайных обстоятельствах, вызванных смещением и заключением в тюрьму Ричарда II, ни Марч, ни Болингброк не имели явных предпочтительных прав. Никакие искажения, утаивания и доводы со стороны Болингброка не могли скрыть того факта, что это был соир d'etat (государственный переворот, фр.). Таким образом, английская политическая система столкнулась с угрозой династической нестабильности, что обусловило внутренние распри и подпитывало внешние интриги и войны следующего столетия.

Тем временем Англия неизбежно столкнулась с последствиями предпринятой ранее попытки подчинить себе «кельтские народы» Британских островов. После провала изобретательной политики Ричарда II необходимо было установление более стабильных отношений, которые гарантировали бы безопасность королевства теперь, когда дальнейшие завоевания и колонизация явно оказались ему не по средствам. На практике английские короли отказались от серьезных намерений реализовать свое верховенство в Шотландии и большей части Ирландии. В XV в. они оборонялись от шотландцев, отчасти из-за возобновления войны с Францией, а отчасти из-за внутренних проблем Англии в правление Генриха IV (1399-1413) и после 1450 г. В 1419 г. шотландцы даже отправляли существенное подкрепление на помощь французам. На короткое время (1406-1424) значительные проявления враждебности на границе были предотвращены пленением в Англии короля Якова I, но впоследствии шотландцы стали более дерзкими, надеясь вернуть себе замок Роксбург, а также Берик, чего они и добились в 1460-1461 гг. Набеги, стычки на море и пиратство, почти не соблюдавшиеся перемирия породили состояние бесконечной «холодной войны». Только после окончания Столетней войны (1453) и прихода к власти в Англии династии Йорков (1461) проявилось настоящее стремление к стабилизации отношений. В 1475 г. был подписан англо-шотландский договор, а в 1502 г. – «вечный мир», несмотря на недовольство Франции и периодические английские кампании в Шотландии, такие, как взятие Берика Ричардом, герцогом Глостерским, в 1482 г. Это ознаменовало большой сдвиг в отношениях между двумя странами, хотя население на границе продолжало обогащаться от набегов, и образом жизни являлся беспорядок.

Равновесие, достигнутое в отношениях с Ирландией, было менее выгодно для Англии, нежели для гэльского населения и англо-ирландской знати. Смелая попытка Ричарда II утвердить королевскую власть провалилась, и ее больше не повторяли на протяжении Средневековья. Власть короля в Ирландии, хотя и поддерживавшаяся большими субсидиями из Англии, оставалась слабой: ирландцы наслаждались независимостью и относительным благополучием, а англоирландцы берегли собственную власть, договорившись со своими гэльскими собратьями. Основной задачей английского правительства оставалась безопасность («Ирландия есть крепость и оборонительный рубеж для Англии», как утверждал современник в 30-х годах XV в.), поэтому значительный интерес к ирландским делам проявляли, только когда ей что-то угрожало, – во время восстания в Уэльсе (1400-1409) и в середине XV в. Результатом стали распад власти внутри страны и отделение от Англии. Для сохранения хотя бы видимости власти правительство могло полагаться только на один источник влияния – крупных англо-ирландских магнатов: большинство англичан не желало отправляться в Ирландию, эффективное управление из Дублина было невозможным, а ресурсов для завоевания просто не было. Реальными правителями Ирландии в XV в. были магнаты, такие, как графы Ормонд или Килдер; даже если правительство пожелало бы избавиться от них, оно не смогло бы этого сделать. Равновесие в англо-ирландских отношениях было достигнуто за счет отказа от действенного английского контроля.

В Уэльсе наследие полного завоевания породило собственные проблемы, прежде всего враждебность, которая на фоне неустойчивой экономики конца XIV в. концентрировалась в городках, принявших английский образ жизни, и была направлена против служителей Церкви и государства, по большей части уроженцев приграничных английских графств или даже более дальних территорий. Враждебность проявилась в восстании Оуэна Глендоуэра в 1400 г., и этот печальный опыт заставил большинство англичан смотреть на Уэльс с подозрительностью и страхом. Один современник предупреждал:

Берегись Уэльса, да охранит нас Христос,
Чтобы он не заставил плакать наше дитя
И нас самих, если так случится
Из-за неосторожности; с тех самых дней
Люди боятся восстания в тех землях…

Итак, Уэльс создавал угрозу безопасности, и гораздо более близкую к дому. Он не только обеспечивал место высадки для врага из-за моря (как происходило в разгар восстания Глендоуэра и еще несколько раз во время Войны Алой и Белой розы), но был также землей, запятнанной дурным управлением и отсутствием порядка. Сразу после поражения восстания Генрих V продемонстрировал в отношении валлийцев твердость в сочетании с примирительным настроем, а лордам Уэльской марки было приказано вернуться в свои владения. Однако позднее ни Корона, ни лорды Уэльской марки не были в состоянии обеспечивать твердую власть, а валлийские сквайры, собратья по оружию английского дворянства, проявляли все меньше ответственности. Тем не менее они были нужны Короне и лордам Уэльской марки, чтобы управлять Уэльсом, поскольку Корона увязла в гражданской войне. К концу XV в. падение доходов и враждебность валлийцев удерживали некоторых лордов за пределами их владений. Страна, где к 1449 г. «ежедневно ширилось и росло неподчинение», на протяжении большей части столетия постоянно угрожала порядку – и, следовательно, безопасности. Одно за другим английские правительства, от Генриха VI до Генриха VII, стремились поддерживать мир в Уэльсе, улучшать систему управления и контролировать местных сквайров, потому что только так можно было устранить угрозу пограничным графствам и стабильности в королевстве. В первой половине столетия их целью было упорядочить существовавшую систему правосудия, полагаясь на то, что королевские чиновники и лорды Уэльской марки выполнят свои обязанности. Позднее Эдуард IV принял более радикальные и конструктивные меры, поместив в 70-х годах XV в. своего сына, принца Уэльского, в Ладлоу с правом надзора над делами Уэльса, пограничных марок и английских графств по границе. Это был смелый пример делегирования власти, обеспечивший принцам в будущем влияние во всем Уэльсе.

Для сохранения мира в королевстве и успешного управления важна была территориальная власть английских магнатов (баронов, виконтов, графов, маркизов и герцогов – по возрастанию статуса). В XV в. они превратились в четко очерченную наследственную социальную группу, практически полностью совпадавшую с кругом наследных пэров, заседавших в Палате лордов. Монарх мог создать новых пэров (чем часто пользовались Генрих VI и Эдуард IV) и наделить уже существовавших более высоким статусом, тогда как для сохранения богатства и влияния магната было важно королевское покровительство. Монархи, не понимавшие этого, рисковали вступить в серьезный конфликт со своими магнатами (что, на свою беду, допустили Ричард II и Ричард III). Хотя магнатов было немного – максимум шестьдесят семей, а возможно, лишь половина этого числа после десятилетий гражданской войны, – их роль была столь велика не только потому, что некоторые из них держали независимые владения в Уэльской марке или, как Невилли и Перси, доминировали на Севере, но также и благодаря тому, что они осуществляли социальный и политический контроль над английской провинцией. Магнаты являлись более эффективной опорой Короны, нежели бюрократия или государственные служащие. Это особенно верно применительно к столетию, когда три династии захватывали престол силой и вели как внутри, так и за пределами страны серьезные войны, в ход которых магнаты вносили значительный вклад. Они непосредственно испытывали последствия унизительных поражений во Франции и утрат английских территорий, поэтому позднее Эдуард IV и Генрих VII предпочитали избегать таких неудач.

Магнаты имели те же интересы, что и английское дворянство- от 6 до 9 тыс. джентльменов, эсквайров и рыцарей, искавших «доброго господина» среди магнатов и предоставлявших ему в обмен «верную службу». Магнаты давали денежное вознаграждение, земли и должности, а дворяне им – совет, поддержку и военную помощь: в 1454 г. знак герцога Бекингемского носили около 2 тыс. человек его свиты. Города и горожане являлись частью этих взаимовыгодных отношений и обмена услуг, которым историки дали нелицеприятное наименование «бастардный феодализм». Еще один аспект этих сложных взаимоотношений состоял в поведении магнатов, а также дворян и горожан в двух палатах Парламента – лордов и общин.

Взаимодействие между магнатами и их клиентами было особенно важно для династий-узурпаторов XV в. Ланкастеры находились в выгодном положении, так как Генрих IV унаследовал сеть связей, созданную его отцом, Джоном Гонтом. Имея доход в 12 тыс. фунтов в год, Гонт был богатейшим магнатом позднесредневековой Англии, а его обширные владения и система патроната находились теперь в распоряжении его потомков – королей Англии (1399-1461). Йорки (1461-1485), как наследники графа Марча, другого кандидата на королевский престол в 1399 г., обладали меньшим влиянием, за исключением пределов Уэльской марки. Отсутствие опоры на большинство магнатов явилось серьезной слабостью династии, продержавшейся у власти всего двадцать четыре года. Генрих VII, унаследовавший поместья, локальное влияние и сеть покровительства не только от Ланкастеров и Йорков, но также и от Невиллов, Бофоров и других жертв гражданской войны, установил жесткий контроль над всеми английскими магнатами и дворянами.

Первый из узурпаторов, Генрих IV, имел то преимущество, что смещенный им король имел множество врагов, а его сторонники среди знати были дискредитированы. Энергия, стойкость и умение убеждать, свойственные Генриху, – не говоря уже о его щедрости – и его ланкастерские связи дали ему возможность одержать верх над самой страшной комбинацией противников, с какой когда-либо сталкивался английский монарх. Планы верных сторонников Ричарда II убить Генриха и его сыновей в Виндзорском замке сорвались, а мятежники были схвачены и убиты в Сиренсестере (декабрь 1399 г.). Угроза со стороны друзей Ричарда привела вскоре после этого к его загадочной гибели в замке Понтефракт. Графы Нортумберлендский и Вустерский из семьи Перси, настоящие «создатели королей» в 1399 г., к 1403 г. настолько разочаровались в государе из-за его стремления привлечь на свою сторону все общественное мнение, что подготовили несколько восстаний. Сын графа Нортумберлендского («Горячий»), отправился с войском на соединение с мятежниками Уэльса, но был разгромлен и убит при Шрусбери. Союз Перси со Скроупом, архиепископом Йоркским, поднял против короля весь Север, однако Генрих вновь быстро среагировал и в 1405 г. казнил прелата. Точно так же не достиг цели и последний удар графа Нортумберлендского, нанесенный при помощи шотландцев у Брэмэм-Мура, где граф был убит (1408).

Восстание в Уэльсе уходило корнями в противоречия колониального общества. Горе пострадавших от чумы людей, угнетение со стороны землевладельцев-чужаков, стремившихся сохранить свои доходы, склонность англичан захлопывать двери перед честолюбивыми валлийцами, негодование по поводу смещения Ричарда II – все это соединилось, чтобы привести страну к восстанию (1400). Разнообразие мотивов, которыми руководствовались мятежники, и разделение в валлийском обществе говорят о том, что восстание не было исключительно националистическим и патриотическим. Однако оно стало одной из самых серьезных угроз, с которой столкнулся Генрих IV, а подавление его обошлось королю очень дорого. Выступив из своих поместий на северо-востоке Уэльса, Оуэн Глендоуэр опустошал замки и английские города. Он и его партизанские отряды использовали гористую местность, внезапно атакуя и изматывая врага, а затем исчезая «среди скал и пещер». Его успех можно оценить по длительности восстания, отсутствию решающих сражений и бесплодности королевских экспедиций. Глендоуэр иногда мог призвать до 8 тыс. человек, он искал помощи Франции (1403) и собратьев-«кельтов» в Шотландии и Ирландии (1401). В «парламентах» 1404 и 1405 гг. он объявил о величественных планах для независимого Уэльса, обладающего собственной церковной организацией и университетами (цели, которые так и не были реализованы на протяжении последующих четырех столетий), а его союз с Перси должен был стать прелюдией к расчленению королевства Генриха IV.

Англичане под командованием короля и его старшего сына, принца Генри, провели несколько кампаний в Уэльсе (1400-1405), и их стратегия напоминала ту, что использовалась во Франции, – внезапные передвижения, опустошительные набеги (chevauchees) и скоординированные поставки по суше и по морю. Военное бремя тяжелее всего ложилось на приграничные графства и на запад центральных графств, где снова и снова набирали людей для службы в Уэльсе. Эти армии были довольно многочисленными – до 4 тыс. человек, особенно если припомнить, что армии, отправлявшиеся во Францию, редко превышали 5-6 тыс. человек. Однако служба в Уэльсе отнюдь не казалась столь же привлекательной, как служба на суливших быстрое обогащение полях Франции; возникали затруднения с наличностью для уплаты солдатам и гарнизонам, и в сентябре 1403 г. Генриху IV заявили, что «он не найдет ни одного джентльмена, который сделал бы хоть шаг в эту страну».

В целом обезопасив себя на Севере и Западе, Оуэн испытывал трудности от нехватки людей, продовольствия и денег, а после неудачного похода на Вустер в 1405 г. его звезда начала клониться к закату. Он потерял своего шотландского союзника, когда Яков I попал в руки к англичанам (1406), к тому же в 1407 г. было заключено англо-французское перемирие.

К 1408 г. главные угрозы для Генриха IV были устранены: благодаря стойкости, решительности и готовности жить в седле, преследуя своих врагов по всей Англии и Уэльсу, вплоть до Эдинбурга и дальше, он одержал победу над всеми. При помощи примирительных мер Генрих добился поддержки Парламента, не уступив значительных прерогатив королевской власти, а его четыре сына, Генри, Томас, Джон и Хамфри, были активом, все более возраставшим в цене. После смерти Генриха IV в 1413 г. династия столкнулась лишь с двумя угрозами. Когда на следующий год антиклерикализм ряда придворных превратился в ересь, Генрих V без колебаний обрек на смерть даже своего старого друга, сэра Джона Олдкасла. Последний (до 1450 г.) мятеж, связанный с узурпацией 1399 г., – восстание в поддержку графа Марча в 1415 г. было подавлено непосредственно перед тем, как «король Хэл» отправился во Францию. Генрих IV добился значительных успехов, заложив твердые основания для своей династии. Международное признание династии ознаменовалось союзами с немецкими княжествами, Скандинавией, Бретанью и Бургундской Фландрией.

Генрих V унаследовал королевство, в достаточной степени примиренное, лояльное и единое, чтобы он мог долго (с 1415 г.) воевать во Франции, проведя за границей большую часть последних семи лет царствования. Обретя военный и управленческий опыт еще в качестве принца Уэльского, он оказался талантливым, бесстрашным и властным монархом, отбросившим отцовскую осторожность. Даже в периоды пребывания Генриха во Франции его управление было твердым и энергичным, что позволило ему вести столь же популярную войну, какой были первые кампании Эдуарда III. Правление Генриха стало расцветом ланкастерской Англии.

Генрих подготовился к войне, примирившись с уцелевшими сторонниками Ричарда и возобновив внешние союзы. Положение Франции, с ее безумным королем и ссорящейся знатью, подстегивало мечты о завоевании. К 1415 г. Генрих чувствовал себя в состоянии требовать полного суверенитета над территориями, о которых и не мечтал Эдуард III, и даже возобновить претензии на французский престол. Амбиции Генриха совпадали с желаниями его подданных. Многочисленные армии собирались под предводительством полных энтузиазма магнатов и рыцарей; королевство часто и щедро выделяло средства, голосуя за налоги, и государь мог публично объявить о своих целях, чтобы получить поддержку. Он даже построил флот, с тем чтобы контролировать Ла-Манш. Энтузиазм не исчез и после смерти короля, хотя общины в Парламенте (1420), как и их предки при Эдуарде III, выразили озабоченность тем, какие последствия для Англии будет иметь окончательное покорение Франции.

Стратегия Генриха V была той же, что и у Эдуарда: он вступал в союзы с французской знатью, использовал ее внутренние противоречия и выдвигал свои собственные династические претензии. На протяжении всей войны успехи Англии во многом зависели от поддержки Бургундии. Вскоре, однако, целями вторгшихся стали завоевание и беспрецедентная по масштабу колонизация. Военная экспедиция 1415 г. была только пробой, и победа при Азенкуре блестяще оправдала традиционную английскую тактику. Поэтому в 1417-1420 гг. Генрих начал завоевание Нормандии, которая, вместе с близлежащими провинциями, в его правление и позднее являлась основным театром военных действий. Подписанный в Труа договор с Карлом VI (1420) сделал Генриха регентом Франции и наследником трона Валуа вместо дофина. Этот исключительный договор определил англо-французские отношения на срок более чем одного поколения. Хотя Генрих V так и не стал королем Франции (он скончался раньше Карла VI, в 1422 г.), его новорожденный сын, Генрих VI Английский, а для сторонников Англии также и Генрих II Французский, унаследовал двойную монархию. Сохранение ее потребует непрестанных усилий.

На протяжении 1417-1429 гг. Генрих V и Джон, герцог Бедфордский, его брат и преемник в качестве главнокомандующего во Франции, отодвигали границу Нормандии к востоку и югу, снова и снова громя французов при Азенкуре (1415), Краване (1423) и Вернее (1424). Это был пик английского могущества во Франции. Герцог Бедфордский использовал «конструктивный баланс твердости и уступок», для того чтобы и завоеванные земли, и дальнейшие кампании окупали себя. Однако сопротивление французов, вдохновленных Жанной д’Арк, и коронация Карла VII в Реймсе (1429) сорвали этот план, а продвижение англичан было остановлено после поражения у Патэ. Впоследствии нормандцы стали выказывать недовольство иностранными правителями, начали колебаться бретонские и бургундские союзники Англии, а английскому Парламенту приходилось изыскивать дополнительные средства на войну во Франции, где гарнизоны и полевые армии превращались во все возраставшее бремя. Англичане оказались в военной и финансовой западне – и не имели гения Генриха V, чтобы направлять их.

В 30-х годах XV в. стремление к миру становилось все более настоятельным, особенно в Англии. Конгресс в Арасе (1435) и переговоры в Гравелине (1439) оказались непродуктивными, во многом потому, что английское общественное мнение не было единым относительно того, насколько желателен мир и разумны ли дальнейшие уступки. Но решающими факторами стали удача, перешедшая на сторону Карла VII, все большее удорожание английских экспедиций для спасения Франции Ланкастеров, смерть графа Бедфордского в 1435 г. и главным образом измена Бургундии. Правительство освободило герцога Орлеанского (находившегося в английском плену со времени сражения при Азенкуре), чтобы он способствовал установлению мира между его собратьями, французскими принцами (1440), однако успехи герцога оказались ограниченными. В 1445 г. Генрих VI женился на племяннице французской королевы, Маргарите Анжуйской, но даже это позволило лишь заключить перемирие, а предложенная встреча королей так и не состоялась. В конце концов, в знак своего искреннего стремления к миру Генрих пообещал отказаться от завоеванной тяжкими усилиями территории в графстве Мэн. Его неудачная попытка получить поддержку подданных для этого шага – особенно тех магнатов и дворян, которые имели земли во Франции и вынесли на себе тяготы сражений, – привела к тому, что выведенные из терпения французы в 1449 г. напали на Нормандию. Их натиск, поддержанный артиллерией, оказался столь неукротимым, что англичане были разбиты под Руаном и в Форминьи, а к концу августа 1450 г. быстро эвакуировались из герцогства. «…Никогда еще столь большая страна не была завоевана в течение столь короткого промежутка времени, с такими незначительными потерями среди населения и солдат, при столь небольшом количестве убитых, разрушений и ущерба сельской округе», – сообщал французский хронист.

Победоносная французская армия вторглась в Гасконь, которая при Генрихе V и Генрихе VI почти не видела серьезных боевых действий, и после победы французов при Кастильоне 17 июля 1453 г. английские территории на юго-западе были потеряны навсегда. Это был самый страшный удар: Гасконь принадлежала Англии с XII в., и сильно пострадала давно существовавшая торговля вином и шерстью с Юго-Западной Францией. Из всей «империи» Генриха V теперь сохранился только Кале. Побежденные и разочарованные солдаты, вернувшиеся в Англию, считали дискредитированное правительство Ланкастеров ответственным за их изгнание и за потерю завоеваний Генриха V. Дома, в своей стране, Генрих VI столкнулся с последствиями поражения.

В первые три недели после поражения при Кастильоне Генрих VI пережил физический и нервный срыв, продолжавшийся в течение семнадцати месяцев, от которого он, возможно, до конца так и не оправился. Утрата его Французского королевства (а Генрих был единственным английским королем, коронованным во Франции), вероятно, стала причиной его нервного расстройства, хотя к 1453 г. и другие аспекты его политики давали основания для серьезного беспокойства. Те, кому Генрих доверял, прежде всего герцоги Саффолкский (убит в 1450 г.) и Сомерсетский (убит в сражении при Сент-Олбансе в 1455 г.), оказались недостойными его расположения, и их ненавидело большинство населения. Те, кто не добился королевского фавора, – среди них Ричард, герцог Йоркский и графы Солсберийский и Уорикский из семейства Невиллов – были преисполнены горечи и негодования, а их попытки улучшить свое положение блокировались королем и его двором. Правительство Генриха было близко к банкротству, а его власть в провинциях, Уэльсе и Ирландии почти сошла на нет. Летом 1450 г. произошло народное восстание, первое с 1381 г., возглавленное таинственным, но талантливым Джоном Кэдом, который на несколько дней захватил Лондон и обличал королевских министров. Личную ответственность короля за бедствия Англии, без сомнения, следует признать большой.

Генрих VI был полон добрых намерений и похвальных устремлений в отношении образования и религии; он стремился к миру с Францией и желал вознаградить своих друзей и слуг. Однако ни один средневековый король не мог править, руководствуясь лишь благими намерениями. Кроме того, Генрих был расточительным, слишком снисходительным и не обладал проницательностью и уравновешенностью, позволяющими разбираться в людях. Он был умен и получил хорошее образование, но оказался самым неопытным из королей, так и не избавившимся от юношеской привычки полагаться на других, ставшей неизбежным результатом его долгого несовершеннолетия (1422-1436). Необходимо признать, что многих проблем, возникших перед Генрихом, избежать было невозможно. Двойная монархия налагала более тяжелые и сложные обязательства, нежели те, что возникали перед воином-завоевателем, таким, как Эдуард III или Генрих V. Несовершеннолетие Генриха VI стало периодом правления магнатов, укрепившим положение тех, от кого оказалось нелегко избавиться, когда король стал взрослым, – в частности, его дяди Хамфри, герцога Глостерского, и двоюродного деда, Генри Бофора, кардинала-епископа Винчестерского. Более того, после смерти герцога Глостерского в 1447 г. Генрих остался единственным потомком Генриха IV по прямой мужской линии, и этот факт заставил его лишить своего доверия герцога Йоркского, наследника скончавшегося в 1399 г. графа Марча. Позднее у многих появились причины разочароваться в правлении поздних Ланкастеров, а потенциальным вожаком недовольных стал Ричард Йоркский.

Несмотря на болезнь короля, рождение сына его сварливой супругой в октябре 1453 г. усилило династию Ланкастеров, но вряд ли улучшило непосредственную перспективу для королевства или для Ричарда Йоркского. Первый из английских герцогов и кузен Генриха, Ричард дважды становился протектором королевства в периоды неспособности короля (1454-1455, 1455-1456). Однако в этом качестве он вызвал непримиримую враждебность со стороны королевы, следствием чего стали сражения при Блор-Хит и Ланфорд-Бридже (сентябрь-октябрь 1459 г.), а также созыв Парламента в Ковентри, который подверг опале герцога Йоркского, Невиллов и их сторонников. Превращение могущественного человека во врага режима, совершившего множество просчетов дома и за границей, закончилось тем, что в октябре 1460 г. герцог Йоркский потребовал корону для себя. Несколько месяцев спустя он погиб в сражении при Уэйкфилде, и его сын Эдуард при помощи графа Уорикского сам принял корону 4 марта 1461 г. Начался период, широко известный как Война Алой и Белой розы, причины которой созрели еще в середине XV столетия.

Новый монарх из династии Йорков, Эдуард IV, столкнулся с кардинальной проблемой: смещенный король, королева и их сын все еще находились на свободе. Тем самым они создавали центр притяжения для своих сторонников и союзников – шотландцев и французов, которые были только рады навредить слабому английскому правительству. После захвата Генриха в плен на Севере (1465) Эдуард почувствовал себя в большей безопасности, хотя даже тогда бывший монарх оставался пленником в Тауэре, а его жена и сын получили убежище в Шотландии, а потом во Франции. Более серьезной стала неудача Эдуарда в попытке завоевать широкую поддержку со стороны английских магнатов и их клиентов. К тому же в конце 60-х годов он постепенно лишился поддержки могущественного «делателя королей», графа Уорикского, которому (как графу Нортумберлендскому после 1399 г.) не нравилась растущая независимость короля. Эдуарду изменил и его легкомысленный брат Джордж, герцог Кларенский. Все эти разнообразные элементы объединились, планируя восстание (1469), и при посредничестве Людовика XI Французского в июле 1470 г. достигли соглашения с изгнанной королевой Маргаритой из династии Ланкастеров. Граф Уорикский, герцог Кларенский, сторонники Ланкастеров и недовольные соратники Йорков вернулись в Англию, вынудив Эдуарда IV бежать к своему союзнику, герцогу Бургундскому. Они восстановили (или «вновь приняли») на престоле Генриха VI, первого из английских королей, имевшего два отдельных периода правления (1470-1471). Когда в ноябре 1470 г. вновь собрался Парламент, канцлер обратился не только к Вестминстеру, но к стране в целом, взяв в качестве стиха для проповеди на открытие Парламента слова: «Вернитесь, дети заблудшие, сказал Господь».

Однако смещенный Эдуард, как и Генрих VI до него, был на свободе и при помощи бургундцев смог набрать армию. Восстановленное правительство Генриха было ослаблено конфликтом взаимоисключающих влияний и интересов. Поэтому, когда Эдуард в марте 1471 г. вернулся в Англию, он сумел разгромить графа Уорикского при Барнете (граф был убит), а затем направился к Тьюксбери, чтобы уничтожить только что вернувшихся из Франции королеву и принца. Наконец-то династия Эдуарда была в безопасности: королева Маргарита была захвачена в плен при Тьюксбери, ее сын погиб в сражении, и в ту самую ночь (21 мая), когда Эдуард с победой вернулся в Лондон, Генрих VI умер в Тауэре, а вероятнее всего, был убит. Так пресеклась основная линия Ланкастеров. Противники Йорков были либо запуганы, либо убиты, а герцог Кларенский, в то время примирившийся с братом, позднее, в 1478 г., был казнен за новые проступки.

Относительная политическая безопасность, которую Эдуард почувствовал в 70-х годах XV в., позволила ему начать период твердого правления. Он постарался восстановить репутацию Англии за границей, вступив в союзы с Бретанью, Бургундией и Шотландией, а также возобновив политику своих предшественников в отношении Франции. Его экспедиция 1475 г. чуть не обернулась катастрофой из-за ненадежности союзников в Бретани и Бургундии, но по договору в Пикиньи Людовик XI предоставил ему весомые финансовые аргументы вернуться в Англию. Попытки Эдуарда реорганизовать управление финансами следовали образцам периода Ланкастеров. Желая умиротворить Парламент, он обещал править без специальных налогов, что при необходимости вознаграждать друзей и привлекать политических сторонников делало невозможным проведение последовательной программы увеличения доходов. Исходя из этого, Эдуард вошел в доверие к купцам и лондонцам, участвуя в торговле от собственного имени и установив хорошие отношения с Фландрией и Ганзейской лигой германских портов. Стабильностью последних лет правления он был обязан прежде всего непрерывной службе нескольких талантливых и лояльных государственных деятелей.

Почему же Война Роз не закончилась тогда же и почему Тюдоры известны потомкам не только как сквайры из Северного Уэльса? В 1483-1485 гг. Йорки пали жертвой двух наиболее распространенных бедствий личной монархии: несовершеннолетия правителя и безжалостных амбиций королевских родственников. Когда 9 апреля 1483 г. Эдуард IV умер, его сыну и наследнику Эдуарду было двенадцать лет. Период его несовершеннолетия предстоял не такой уж долгий, и в любом случае Англия переживала предыдущие периоды несовершеннолетия королевских наследников без особых затруднений. Но распад традиций политического поведения во второй половине XV в., и в первую очередь порой импульсивные, безжалостные и незаконные действия Эдуарда IV, графа Уорикского и герцога Кларенского, сделали наследство Эдуарда V гораздо более опасным. Братья Йорки – Эдуард, герцог Кларенский и герцог Глостерский, как представляется, оказались неспособными перерасти аристократические амбиции и принять на себя королевские обязанности за то короткое время, что династия находилась на престоле. Укрепляя свою власть в королевстве, Эдуард полагался на группу магнатов, по большей части связанных либо с его семьей, либо с семьей его жены – Вудвиллами: Глостер на Севере, Вудвиллы в Уэльсе и лорд Гастингс в Центральной Англии. Такая система работала довольно хорошо, пока Эдуард был жив, однако в 1483 г. вновь проявились все опасности, связанные с опорой на избранный круг. Позиции этого круга ослабляло недоверие, особенно между Глостером и Вудвиллами, а те, кто не принадлежал к нему, – прежде всего Перси, давно укоренившиеся на Севере, и герцог Бекингемский в Уэльсе и на западе центральных графств – ухватились за предоставленную им возможность.

В таких обстоятельствах характер и честолюбие единственного из оставшихся в живых братьев Йорков, тридцатилетнего Ричарда Глостерского, заставили его задуматься о захвате короны своего племянника. Двадцать шестого июня 1483 г. Ричард узурпировал престол, заключив в тюрьму (и, вероятно, убив) Эдуарда V и его брата – «принцев в Тауэре»,- а также казнил брата королевы и лорда Гастингса. Его единственной уступкой обычным правилам наследования короны стало беспринципное объявление Эдуарда IV и его сыновей незаконнорожденными; детей герцога Кларенского он проигнорировал. Действия и методы Ричарда III привели к возобновлению династической войны. В октябре 1483 г. восстал герцог Бекингемский, происходивший от Томаса, пятого сына Эдуарда III. Более успешной оказалась высадка прибывшего из Франции в августе 1485 г. Генриха Тюдора, хотя его претензии на престол восходили всего лишь к правам его матери, представлявшей Бофоров, незаконнорожденных потомков третьего сына Эдуарда III. Тем не менее 22 августа 1485 г. при Босуорте Генрих разгромил и убил короля Ричарда III. К тому моменту линия самого Ричарда пресеклась: его жена и единственный сын уже умерли.

Генриху VII удалось сохранить корону после Босуорта благодаря ряду факторов. Единственный из узурпаторов XV в., он сумел убить своего бездетного предшественника в сражении. В дальнейшем решающую роль для него сыграла поддержка разочарованных сторонников Йорков, особенно вдовы Эдуарда IV. Кроме того, английские магнаты устали от войны: их ряды поредели, и в некоторых случаях их власть на местах ослабела или была ликвидирована. В результате попытки сместить Генриха не нашли поддержки Англии, а претенденты – Йорки (например, Ламберт Симнел в 1487 г.) оказались неубедительными. Собственно военные действия в 1455-1485гг. длились, вероятно, всего пятнадцать месяцев, а численность задействованных армий была не очень большой; однако значение битвы порой заключается не в количестве бойцов или числе убитых. Война Роз чуть было не уничтожила наследственную основу английской монархии, и захват престола Генрихом Тюдором с трудом укрепил ее. Хотя Генрих изображал себя представителем и наследником обеих династий – и Ланкастеров, и Йорков, в реальности он стал королем и решил им остаться лишь благодаря собственным усилиям.

Английские короли пользовались в своем королевстве властью, которой французские монархи могли только позавидовать, а Корона воплощала единство Англии. Ее носитель отличался от других людей. Церемония коронации подчеркивала причастность короля духовной власти, чем обосновывалась предполагаемая способность королей излечивать своим прикосновением болезнь кожи – золотуху. Ричард II настаивал на том, чтобы каждый приближавшийся к нему преклонял колено, а в XV в. привычным стало обращение «Ваше Величество».

Рука королевской администрации дотягивалась до самых удаленных оконечностей Британских островов (за исключением Севера и Запада), что позволяло проводить в жизнь решения, новые законы и собирать налоги. Независимые владения епископа Даремского и графа Честерского находились вне системы английских графств и обладали особыми вольностями. Однако речь не идет о том, что они были недоступными для королевского правительства: епископы Даремские почти всегда назначались королем, а также часто являлись королевскими советниками, как Энтони Бек (ум. 1311) и Томас Ленгли (ум. 1437); граф Честерский после 1301 г. был одновременно принцем Уэльским – старшим сыном короля, и на протяжении большей части позднего Средневековья Чеширом управлял король, поскольку не было совершеннолетнего графа.

Королевское управление было коллективным делом. В каждом графстве шерифы и вновь возникшие мировые судьи выполняли свои обязанности при помощи знати и местного дворянства, чьи интересы, в свою очередь, были тесно связаны с монархом, главным источником благосостояния и патроната в стране. Парламент, с его представителями общин от графств и городов от Карлайла до Корнуолла, от Шрусбери до Саффолка, стал играть важную роль в позднесредневековой политической системе. В правление Эдуарда I войны и внутренние усобицы создали для короля необходимость совещаться с подданными («общиной королевства», как называли их современники) спрашивать их совета при принятии и претворении в жизнь решений, касавшихся всего королевства. Мудрым казалось также время от времени включать в состав основной ассамблеи – Парламента – местных представителей, а также светских и церковных лордов. Желание наложить руку на богатство горожан, мелких землевладельцев и знати; нужда в материальной помощи и поддержке во время войны и политического кризиса; разумное стремление иметь на своей стороне представительную ассамблею, принимая спорные решения или вводя новшества в законы или социально-экономическое устройство, – все эти факторы способствовали частому созыву Парламента (в среднем в 1327-1437 гг. его созывали раз в год), оформлению его особых функций и процедур, а после 1337 г. также и обретению постоянной роли представителями общин. Это учреждение, в отличие от прочих парламентов средневековой Европы, обсуждало и важные дела, и более мелкие вопросы, внесенные на рассмотрение отдельными людьми. Парламент обладал монополией на право вводить новые налоги с англичан; он являлся высшим судом королевства; он принимал новые законы и изменял уже существовавшие законодательным путем. Даже представители общин добились привилегий для себя – свободы слова и свободы от ареста во время заседания Парламента. По сути Парламент оставался инструментом управления в руках короля, но мог порой критиковать его политику и министров (как это случилось в 70-х и 80-х годах XIV в.), хотя почти никогда – самого короля. Когда практическая необходимость, вызвавшая Парламент к жизни и поощрявшая его развитие, исчезла, его стали созывать гораздо реже: в среднем раз в три года, как в период между 1453 (окончание Столетней войны) и 1509 гг.

Представителей общин необходимо было проинформировать, улестить и убедить, прежде чем они возвращались домой, в свои графства, значительная часть жителей которых стремилась узнать новости о государственных делах. В конце концов, именно они платили налоги, воевали за пределами страны и обороняли ее, от них требовали содействия и повиновения. Поэтому правительству было желательно тщательно взвешивать новости, сообщаемые королевству, и мнения, которые, как оно надеялось, усвоят подданные монарха. Для этих целей использовались хорошо развитые методы коммуникации и пропаганды. Преамбулы официальных прокламаций могли популяризировать политику и оправдывать практику: прокламации Эдуарда IV против Маргариты, жены смещенного Генриха VI, использовали память о казненном дедом Генриха архиепископе Йоркском Скроупе, который с тех пор приобрел ореол мученика. Их можно считать образцом искусной пропаганды, направленной на создание оппозиции династии Ланкастеров; прокламации рассылали в каждое графство, где публично оглашали их содержание. Песни и баллады также достигали широких аудиторий, и некоторые из них, вдохновленные правительством, сверх всякой меры превозносили славу Азенкура. Не менее эффективными для формирования общественного мнения и обретения поддержки были проповеди: в 1443 г. Генрих VI потребовал, чтобы в каждую епархию послали хороших, способных вдохновить публику проповедников, которые должны были с кафедры подкрепить просьбу короля о деньгах для еще одной кампании во Франции. Коронации, королевские путешествия и официальные въезды королей и королев в Йорк, Бристоль и Глостер (а также Лондон) всегда в полной мере использовались для пропаганды, подкрепляемой и античной мифологией, и христианскими образами, и чувством патриотизма. В 1417 г. на банкете в Лондоне Генрих V был представлен присутствовавшим в качестве воина Христа, вернувшегося из крестового похода против французов. Если кто-либо из горожан сомневался в справедливости его вторжения во Францию, представление должно было убедить их.

Циркуляция писем, призванных информировать, убеждать и оправдывать, служила максимально близким аналогом публикаций в эпоху до изобретения печати. Подобные письма быстро нашли свой путь в хроники. В XV в. авторы писали свои труды не без внешнего побуждения. Так, Томас Хокклив был скромным бюрократом на правительственной службе, и Генрих V платил ему за сочинение хвалебных стихов об Азенкуре и об осаде англичанами Руана (1419). Джон Лидгейт долго пользовался покровительством Генриха VI и его двора за то, что вызывал у читателей всплески ярого патриотизма по поводу удачной обороны Кале от нападения бургундцев в 1436 г.

Король, его двор и министры – те, кто по преимуществу использовал эти каналы коммуникации, – чаще всего пребывали в Вестминстере, Лондоне или Виндзоре. Святыней английской монархии было Вестминстерское аббатство, и Парламент обычно собирался именно там (тридцать один раз между 1339 и 1371 гг., а после 1459 г. ни один Парламент не собирался в каком-либо другом месте). Правительственные ведомства тоже постепенно оседали в определенных местах – в Вестминстере или, реже, в Лондоне, крупнейшем и богатейшем городе страны. В позднее Средневековье он стал бесспорной столицей королевства во всех сферах, за исключением церковной (Кентербери оставался кафедрой примаса всей Англии). Наряду с Вестминстером и растущими пригородами между ними Лондон стал административным, торговым, культурным и общественным центром королевства. Правительственные ведомства росли, усложняли свою деятельность и увеличивали ее масштаб, особенно в военное время: необходимо было собирать и распределять регулярные налоги, созывать Парламент, развивать таможенную службу, нужно было откликаться на события войны и потребности обороны и следить за поддержанием закона и порядка в стране. Результатом стало централизованное, скоординированное правительство, располагавшееся в определенном месте. Йорк утратил свое значение в качестве соперничающего центра, когда в первой трети XIV в. постоянная война с Шотландией отошла на второй план, уступив место более масштабным военным планам во Франции. Более того, отсутствие Эдуарда III и Генриха V во время кампаний за морями усиливало тенденцию к созданию фиксированного центра деятельности правительства, который мог бы работать без активного участия самого короля. Кризис 1339-1341 гг. заставил Эдуарда III понять, что он не может больше возить правительство за собой, как делали Эдуард I и его предшественники. В 1340 г. казначейство вернулось в Вестминстер, чтобы никогда больше его не покидать. Бюрократы королевской канцелярии, казначейства и судебных ведомств множились в столице и, будучи честолюбивыми мелкими землевладельцами, наводняли соседние графства. Магнаты, епископы и аббаты приобретали постоялые дворы или дома в городе либо его окрестностях, а фамилии жителей Лондона и язык, на котором они говорили, свидетельствовали о том, что в столицу перебирались и простолюдины из всех областей королевства, а также из Уэльса и Ирландии.

«Английский характер» Церкви в Англии являлся ее второй по значению и устойчивости чертой в позднее Средневековье. Первой была католическая вера и учение, которое она разделяла со всеми латинскими Церквами. Вместе с тем признавалось, что вселенская Церковь, возглавляемая папой в Риме как духовным отцом, была семьей отдельных церквей, где каждая обладала своим характером и автономными правами. «Английскость» Церкви в позднее Средневековье становится все более определенной духовной составляющей английской идентичности. Отчасти это объяснялось английским языком и особым, островным опытом существования английского народа, во многом – английскими законами и обычаями, составлявшими рамки, в которых жили англичане (включая клириков) и которые король в своей коронационной клятве давал обещание соблюдать. Более того, Церковь в Англии, в том числе и храмы, была основана при помощи, поддержке и покровительстве английских королей, знати, дворян и горожан, что делало их лично заинтересованными в отдельных церквах и их священниках. Епископы были крупными землевладельцами – в середине XV столетия годовой доход епископа Уинчестерского составлял 3900 фунтов, – они заседали в Парламенте и входили в число советников короля. Они, а также клирики более низкого ранга продвигались по службе потому, что им доверяли, и они могли быть полезны Короне, а вознаградить их можно было за счет Церкви, а не казначейства. Таким образом, существовали серьезные причины, по которым англичанам следовало контролировать Церковь в Англии и воздействовать на ее характер и кадры. Это было наиболее важно во время войн во Франции. В 1307 г., а зачастую и после этого роль папы в организации и управлении английской церковью, даже при назначении епископов, резко оспаривалась. В конце концов, большинство пап XIV в. родилось во Франции, а в 1308-1378 гг. они жили в Авиньоне, где им грозила опасность превратиться в левреток Франции (по крайней мере так считали многие). Лишь один папа был англичанином (в середине XII в.), и ни один из них не посещал Англии – и не посетит до 1982 г.

Тенденцию к англизации Церкви можно проиллюстрировать несколькими способами. Церковное право, опиравшееся на кодексы Отцов Церкви и пополнявшееся папским законотворчеством, было известно и в целом применялось церковными судами Англии; признавалось и то, что высшей судебной инстанцией в церковных делах является папа. На практике, однако, церковное право ограничивалось королевской властью, особенно в тех случаях, когда обвиненные в преступлениях клирики претендовали на «привилегию клирика». Со времен Эдуарда I возможности папы облагать налогами английское духовенство были резко ограничены, а большая часть папских налогов заканчивала свой путь в королевской сокровищнице, вместо того чтобы подпитывать военные действия врага (как считали многие). Еще более серьезными были ограничения на право папы назначать епископов и других важных духовных лиц в английской церкви с середины XIV в., а в годы Великой схизмы (1378-1417 гг., когда одновременно были два, а порой и три папы, требовавшие повиновения от всего христианского сообщества) понтифик, которого поддерживала Англия, не мог позволить себе сопротивление. Английские короли использовали антипапские статуты о провизорах (1351 г., подтвержден в 1390 г.) и Praemunire (1353г., продлен в 1393 г.), для того чтобы принудить папу к компромиссу, согласно которому инициатива при назначениях принадлежала монарху. В результате к XV в. иностранцы редко получали назначения на английские бенефиции, если только они, как в случае, когда Генрих VII назначил трех епископов-итальянцев, не получали особого одобрения правительства.

Не многие клирики в Англии протестовали против такого порядка вещей. Епископы не делали этого в силу того, кем они были и как назначались. Церковь как корпорация не делала этого, так как опасалась папских налогов. Духовенство не делало этого, потому что английские короли были защитниками веры против еретиков и опорой против антиклерикальных нападок. В 1433 г. даже аббат Сент-Олбанса мог заявить, что «король не знает над собой ничьей власти в пределах королевства».

Преимущественно английскими по своему характеру были два проявления религиозного рвения вне церковных институтов в позднесредневековой Англии: модные течения благочестия оставались строго ортодоксальными в богословии, тогда как движение лоллардов, вдохновленное Джоном Уиклифом, было еретическим. В XIV в. резко усилился интерес к мистическим и наставительным сочинениям, большинство которых было написано в Англии во второй половине столетия, привлекая увеличивающуюся грамотную аудиторию. Их авторы принимали как само собой разумеющееся учение и обряды Церкви, но предпочитали личное, интуитивное благочестие, сфокусированное на страданиях и смерти Христа, Деве Марии и житиях святых, собранных в «Золотой легенде». Зачастую они были отшельниками, рекомендовавшими своим читателям созерцательную жизнь. Самыми популярными благочестивыми трудами были сочинения йоркширского отшельника Ричарда Ролла, а позднее – затворницы Юлианы Нориджской. «Книга Марджери Кемп», духовная автобиография жены горожанина из Линна, демонстрировала добродетели, к которым стремились миряне, мужчины и женщины, а также описывала откровения, видения и состояния экстаза, при помощи которых они достигались. Такие миряне, как Генрих, герцог Ланкастерский (написавший в 1354 г. собственный благочестивый труд на французском), такие благочестивые женщины, как леди Маргарита Бофор, мать Генриха VII, предавались интенсивной духовной жизни, устав от бесплодных богословских споров, однако их не привлекала неортодоксальность лоллардов, духовные корни которых в общем имели то же происхождение.

Лолларды (название, возможно, происходит от lollaer – бормочущий молитвы) были участниками единственного значительного еретического движения, распространившегося в средневековой Англии, а Уиклиф оказался единственным университетским интеллектуалом в истории средневековых ересей, кто сумел вдохновить народное еретическое движение против Церкви. Это явление многим обязано местной, английской, традиции, придававшей большое значение книгам и чтению. Хотя сам Уиклиф вряд ли писал по-английски, он инспирировал целый ряд английских полемических сочинений, а также первый полный перевод Библии на английский язык, завершенный к 1396 г. Поначалу сочинения Уиклифа были созвучны антиклерикальному настрою своего времени, получили поддержку среди знати, придворных и ученых своей критикой богатства Церкви и недостойного образа жизни многих из ее клириков. Однако его все более радикальные богословские идеи, отдававшие весь авторитет Священному Писанию, привели к его осуждению и изгнанию из Оксфорда. Симпатии влиятельных людей поблекли, столкнувшись со строгой ортодоксией Генриха IV (добавившего в 1401 г. к арсеналу орудий гонителей еретиков сожжение на костре), и практически исчезли, когда лолларды оказались замешанными в восстании сэра Джона Олдкасла. Лишенные своего интеллектуального лидера и могущественных покровителей, лолларды превратились в разрозненные, неорганизованные, но упорные группы, состоящие из ремесленников и низшего духовенства, главным образом на границе с Уэльсом и в ремесленных центрах внутренних районов Англии. Их верования становились все более фрагментарными и эксцентричными, однако главные их черты – враждебность к церковной власти, почитание Писания и вера в английскую Библию – предвосхитили Реформацию и позднее входили в число основополагающих убеждений английских протестантов.

Распространение грамотности и все большее использование английского языка стали двойным результатом развития конца XIV-XV в. Это отражало растущий интерес англичан к государственным делам, их чувства патриотизма и национальной принадлежности.

Однако гораздо легче поверить в это, нежели подтвердить фактами. Современных оценок того, как быстро и широко распространялась грамотность, не существует, к тому же мы не можем сравнить их с данными относительно неграмотной массы населения того времени. Можно сделать грубые подсчеты, сравнив статуты 1351 и 1499 гг., определявшие правовую «привилегию клирика» (а духовенство принадлежало тогда к образованному классу). В 1351 г. утверждалось, что все миряне, умеющие читать, могут претендовать на «привилегию клирика». Сто пятьдесят лет спустя ситуация настолько изменилась, что статут проводил различие между светскими учеными и клириками, принявшими сан, и «привилегия клирика» распространялась теперь только на последних. Возможно, число грамотных возросло настолько, что определение «клирик» утратило свою исключительность, хотя в статуте 1499 г. необходимость внести изменения в статут объяснялась не распространением грамотности, а злоупотреблениями.

Столь же обобщенный показатель дает сравнение двух народных восстаний позднего Средневековья – Крестьянского восстания (1381) и мятежа Джона Кэда (1450). В 1381 г. жалобы крестьян Кента и Эссекса были (насколько мы знаем) представлены Ричарду II в устной форме, и все общение с королем во время восстания тоже было устным; находясь в Тауэре, Ричард должен был просить, чтобы жалобы восставших, которые они выкрикивали в его адрес за стенами замка, были записаны для его сведения. Сравним это с событиями 1450 г., когда требования последователей Кэда, также пришедших из Кента и с Юго-Востока, с самого начала были представлены в письменном виде, причем существовало и циркулировало несколько их версий. Они представляют собой длинные документы со связной и исчерпывающей аргументацией, записанные на английском языке, порой с разговорными выражениями. В то же самое время ширилось и процветало переписывание манускриптов. Известно, что Джон Ширли (ум. 1456) вел свои дела в четырех арендованных мастерских близ собора Св. Павла и производил на продажу или по заказу «короткие баллады, жалобы и песенки». Двадцать лет спустя счета таможни зафиксировали ввоз через Лондон большого количества рукописных книг – более 1300 только в 1480-1481 гг.

С известной осторожностью можно использовать цифры, указывающие на то, что грамотность в позднее Средневековье не ограничивалась знатью, духовенством, правящим классом. Возможно, как и мятежники Кэда, некоторые ремесленники умели читать и писать. Одиннадцать из двадцати восьми свидетелей, вовлеченных в судебное дело 1373 г., обозначили себя как literatus (т.е. человек, способный понимать латынь, а следовательно, как можно предположить, также и английский); а документы середины XV в. демонстрируют такое же соотношение «образованных» среди свидетелей, включавших в себя купцов, земледельцев, портных и моряков. Несомненно, были и другие люди, грамотные или нет, которых никому и в голову не приходило использовать в качестве свидетелей, но в целом мы явно приближаемся к оптимистической оценке сэра Томаса Мора, сделанной в начале XVI в., согласно которой более половины англичан были грамотными.

Хотя мы и не можем полностью доверять этим цифрам, мы по крайней мере замечаем, что грамотные мужчины – редко женщины – занимают самые разнообразные должности. Они занимали высокие посты в политической иерархии, до этого принадлежавшие исключительно клирикам: с 1381 г. мирянина часто делали лордом-казначеем, а для этой должности было необходимо знание чтения и письма, если не арифметики. Грамотные миряне становились клерками на государственной службе, и эту нишу в течение более чем тридцати пяти лет занимал поэт Томас Хокклив. Ясно также, что к 1380 г. торговцы стали записывать счета; вскоре после этого йомены начали писать (и уж по крайней мере читать) личные письма, и даже крестьяне – управители манора действовали в административной системе, где дела все чаще вершились на бумаге или пергаменте. Ко времени Эдуарда IV уставы и правила многих гильдий ремесленников требовали определенного уровня грамотности от своих подмастерьев.

Вкусы читателей, принадлежавших по крайней мере к образованным мирянам, отражают ту же тенденцию. Популярным было чтение хроник, и не только в Лондоне; сохранившиеся рукописи исчисляются сотнями, и это показывает, что количество производимых копий к концу XV столетия возросло – и большая часть их была написана по-английски. Купцы и другие миряне часто владели «сборниками» – личными выборками из поэм, пророчеств, хроник и даже рецептов, которые они просматривали на досуге. Они имели и книги, особенно религиозного и наставительного содержания, которыми вдумчиво распоряжались в своих завещаниях.

В этом мире грамотных людей все больше укреплял позиции английский язык. Способность говорить и понимать по-французски (а следовательно, читать и писать на нем) к концу XIV в. постепенно сходила на нет; даже в официальной и деловой переписке правительства и частных организаций английский язык был по крайней мере столь же распространенным. В середине столетия дебаты в Парламенте проходили по-английски, а первая запись об этом относятся к 1362 г. Хотя это неточный и поверхностный показатель, все же примечательно, что первая из известных сделок с собственностью на английском языке датируется 1376 годом, а самое раннее завещание – 1387-м. Заседания конвокации в Кентербери к 70-м годам XIV в. часто проходили на английском языке, а Генрих IV в 1399 г. обратился к Парламенту по-английски и приказал тщательно записать свои слова. Причины этого незаметного переворота разнообразны, но среди них необходимо упомянуть патриотизм, рожденный долгой войной во Франции; популярность лоллардов, оставивших обширную коллекцию английских книг и проповедей; пример Короны и знати и, конечно же, растущее участие англоговорящих подданных в делах государства, прежде всего в Парламенте. Триумф английского как языка письменности был гарантирован.

Однако, для того чтобы это произошло, необходимо было решить серьезную проблему: существование региональных диалектов. Только после этого можно было реализовать весь потенциал английского как языка устной и письменной культуры. Необходимо отметить, что приблизительно в первое столетие существования распространенного, литературного английского языка странный корнуолльский, чуждый валлийский языки и совершенно непонятный йоркширский диалект невозможно было объединить во всем понятный язык; тем не менее был достигнут значительный прогресс. В первой половине XV в. этому способствовало повсеместное проникновение правительственных агентов, расширявшее сферу употребления английского языка в официальной переписке по всему королевству. Другим фактором стало превращение Лондона в XIV столетии в признанную столицу королевства, тогда как Йорк стал дополнительным административным центром, а Бристоль – второй по значению торговой метрополией. Каждый из этих городов сформировал собственный диалект, который неизбежно становился понятным для носителей других диалектов и, постепенно соединяясь с ними, превращался в стандартный английский. Этот диалект был по преимуществу говором Центральной Англии, возобладавшим за счет городских диалектов; по этой причине его легче принимали в сельских графствах. То, что победителем стал диалект центральных графств, отчасти обусловливалось миграцией уроженцев центральных и восточных графств в Лондон в XIV и XV столетиях. Отчасти причиной стали лолларды, сторонников которых больше всего было в Центральной и Западной Англии, так как большая часть их записанных трудов представляли собой варианты центральных диалектов. Завоевав Лондон, центральный диалект захватил и королевство как в письменной, так и устной речи.

Джеффри Чосер сильно сомневался в том, что его сочинения будут понятны всей Англии, – и он писал для ограниченного, очарованного круга.

И поскольку есть великое разнообразие
В произношении и написании на нашем языке,
Я молю Господа о том, чтобы ты не ошибался в правописании
Или стихосложении из-за нашего языка,
И читал или пел, где бы ты ни был,
И тебя бы понимали, прошу я Бога.

В судебном деле 1426 г. утверждалось, что слова произносились по-разному в разных областях Англии, «и каждое из них так же хорошо, как и другое». Полстолетия спустя Уильям Кекстон мог уже рассчитывать на то, что его печатные издания тиражом в несколько сотен экземпляров будут приняты во всех графствах. Он понимал, что «простонародный английский, на каком говорят в одном графстве, отличается от другого»; однако он рассчитывал избежать затруднений, используя «английский не слишком грубый или сложный, но такой, что с Божьей милостью будет понятен». Легкость взаимного понимания в устной и письменной речи чрезвычайно важна для эффективности коммуникации, выражения общественного мнения и формирования чувства национальности.

Английский стал «языком не завоеванных, но завоевателей». Самоуверенность авторов, писавших на нем, достигла высот гениальности в лице Чосера, находившего покровителей среди самых богатых и влиятельных людей королевства – королей, знати, дворян и горожан. Английская проза XIV и XV вв. намного уступала по качеству и популярности английской поэзии во всех ее формах: лирики и романса, комедии и трагедии, аллегории и драмы. Добрая доля этой поэзии была связана с североевропейской традицией, а литературное возрождение Северо-Запада и центральных графств в XIV в. отличалось использованием в основном аллитеративного, нерифмованного стиха. Однако это оживление поддерживали местные дворяне и магнаты, такие, как Боханы (графы Херефордские) и Мортимеры (графы Марчские), и оно смогло дать такие яркие, образные сочинения, как «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» и «Петр Пахарь». В том же регионе в XIV в. развивалась ритуальная христианская драма, английский цикл мистерий, ставший весьма популярным в северных городах – Йорке, Беверли, Уэйкфилде и Честере, где представления организовывались и разыгрывались городскими братствами.

В то же самое время на Юге и Востоке появился новый вид стихосложения, стиль и содержание которого были связаны с последней модой во французской и итальянской литературе раннего Возрождения. Благодаря перу Чосера и в меньшей степени его друга Джона Гауэра этот стиль породил шедевры английской литературы. Им не было равных по глубине мысли и богатству словаря, образному ряду, проникновению в человеческие чувства и просто по художественному мастерству. Поэма «Троил и Хризеида», написанная около 1380-1385 гг., а в особенности дерзновенная и многосложная панорама «Кентерберийских рассказов» (написаны в 1386-1400 гг., но не завершены) резко расширили границы английских литературных достижений. Они демонстрируют мудрость, знание жизни, изобретательность и мастерское владение современным ему английским языком, что обеспечило Чосеру место величайшего средневекового писателя Англии.

Гауэр, уроженец Кента, пользовался покровительством Ричарда II, а позднее Генриха Болингброка. Чосер, происходивший из лондонских купцов, вырос в аристократическом, придворном кругу и был одним из самых превозносимых и щедро вознаграждаемых поэтов всех времен. Это отражает как исключительные достоинства его стихов, так и признание английского языка, который он обогатил, со стороны влиятельных современников. Хотя ученики Чосера, Хокклив и Лидгейт, и кажутся второсортными по сравнению с их учителем, но покровительство короля, двора и горожан, оказываемое этим авторам, обеспечило блестящее будущее тому, что стало столичной школой английской литературы.

Те же источники богатства и вкуса были предоставлены в распоряжение строителей и архитекторов в Англии. Развивая идеи доминировавшего на большей части Европы готического стиля, символом и наиболее характерной чертой которого является стрельчатая арка, они создали архитектурные стили, имеющие серьезные основания считаться собственно английскими. Начиная с XIX в. их называли «декоративным» стилем [«пламенеющая готика»] (хотя точнее было бы назвать их стилем свободных линий и изгибов) и «перпендикулярным» стилем (скорее вертикальным и прямолинейным), и их легко идентифицировать по окнам и формам арок в английских соборах, в больших приходских церквах и колледжах. Если новшества в архитектуре могут быть объяснены с какой-то точностью, то мы можем отметить, что возобновившиеся дипломатические и военные контакты с мусульманским и монгольским мирами Египта и Персии в конце XIII в. распространили знания о восточных архитектурных стилях и строительных техниках вплоть до Дальнего Запада. Изящные узоры и роскошные растительные мотивы, свойственные новому декоративному стилю, присутствуют на трех сохранившихся крестах Элеоноры, которые Эдуард I воздвиг в 90-х годах XIII в., чтобы обозначить стадии пути, по которому перевозили тело его жены из Линкольна к могиле в Вестминстере. Восточные мотивы можно также заметить в восьмиугольном северном портике и дверном проеме церкви Св. Марии Редклиф в Бристоле, датируемой началом XIV в. Спустя полстолетия (1285-1335) после создания этих экстравагантных украшений, не знавших себе равных и восхвалявшихся как «блестящая демонстрация изобретательности во всей истории английской архитектуры», началась реакция. Она породила самый английский из всех английских стилей – перпендикулярную готику. В тот период, когда Англия воевала, этот стиль редко имитировали на континенте. Его простые, чистые линии и большие, светлые пространства впервые, наверное, проявились в королевской капелле Св. Стефана в Вестминстере (разрушена в 1834 г.) или в городском соборе Св. Павла (сгорел в 1666 г.). Как бы там ни было, этот стиль быстро распространился на Западе Англии, изысканно воплотившись в гробнице Эдуарда II в Глостере. Достижениями этого стиля по-прежнему можно полюбоваться в глостерском соборе, датируемом серединой 30-х годов XIV в., а также в более поздних нефах Кентербери (после 1379 г.) и Винчестера (после 1394 г.). Декоративные элементы теперь, согласно английскому стилю, концентрировались на сводах, достигнув высшего проявления в веерном своде дома капитула в Херефорде (ныне разрушен) и клуатре собора в Глостере, построенного после 1351 г.

Однако лучшие образцы перпендикулярной готики чаще всего можно обнаружить в больших приходских церквах Англии – в Сайрестере, Ковентри и Гуле. Ни чума, ни война, которые могли ненадолго замедлить работу над крупномасштабными проектами, не смогли воспрепятствовать сукноделам и землевладельцам Восточной Англии и западных графств тратить свои средства на эти памятники английскому вкусу и стилю. Перпендикулярная готика переживала взлет во второй половине XV столетия в самых известных своих зданиях, большинство из которых возводилось за счет Короны, – Итонском колледже, капелле Св. Георгия в Виндзоре (после 1474 г.), капелле Кингс-колледж в Кембридже и капелле Генриха VII в Вестминстерском аббатстве. Бесспорно, то было «бабье лето английской средневековой архитектуры».

Несомненно английскими были и выстроенные в перпендикулярном стиле башни позднесредневековых приходских церквей, варьирующиеся от приземистой церкви Св. Джайлса в Рексаме до возносящейся вверх стрелы церкви Св. Ботольфа в Бостоне и элегантности Таунтона, церкви Св. Стефана в Бристоле и Св. Иоанна в Кардиффе. Такими же были и резные деревянные крыши XIV и XV вв., начиная с деревянного свода в доме капитула в Йорке после 1291 г. и замены башни собора в Или, обрушившейся в 1322 г., деревянным сводом и башней-фонарем. Возведение таких перекрытий достигло кульминации в огромном своде из дубовых балок в Вестминстер-холле (1394-1400), заказанном Ричардом II; его считали «величайшим произведением искусства всего европейского Средневековья». Каменщики, плотники и архитекторы пользовались покровительством королей, придворных, знатных дворян и других меценатов с XIII в., и не только когда возводили культовые здания; они строили также королевские и частные замки, усадебные дома. Хотя эти профессионалы были связаны главным образом с Лондоном и ведомством королевских строительных работ, они получали назначения по всей Англии и Уэльсу. Они предоставляли свои знания и опыт к услугам знати и епископов, создавая английский стиль, отвечающий вкусу нации.

Национальное чувство англичан и осознание ими своей английской принадлежности нелегко оценить. Но им приходилось сравнивать себя – и их сравнивали – с людьми других национальностей, языков, культур и политических традиций. В позднее Средневековье англичане сталкивались, зачастую на поле боя, с другими народами как на Британских островах, так и на континенте. Эти столкновения ускорили формирование статуса нации (nationhood) и осознание национальной идентичности англичан. Ведь такой опыт вызывал эмоции, из которых формируется осознание собственной природы страны, ее единства, общих традиций и истории.

До тех пор пока Англией управляли герцоги Нормандские или графы Анжуйские, англо-нормандские бароны имели владения на обоих берегах Ла-Манша, а некоторые и в Англии, и в Шотландии, правящая элита не могла осознать себя в качестве исключительно английской. Но это стало возможным после того, как Нормандия и Анжу были захвачены французами и в 1259 г. формально подчинились им, поскольку тогда знати пришлось решить, на какой стороне Ла-Манша находится их страна. Это оказалось связано с растущим самосознанием Шотландского королевства, особенно когда войны Эдуарда I сделали держание земель по обе стороны границы делом прошлого. Впоследствии обособленное существование Англии объяснялось окружающими ее морями. В середине 30-х годов XIV в. памфлетист советовал:

Береги особо моря вокруг,
Которые окружают Англию, как стена,
Словно Англия подобна городу,
А стены вокруг нее – моря…

Английские короли, начиная с Эдуарда I, по воспитанию и внешнему виду были более англичанами, нежели кто-либо из правителей со времен короля Гарольда. В самом деле, за все тридцать девять лет правления Генрих VI ни разу не побывал в Шотландии или Ирландии; лишь однажды он посетил Уэльс – провел день в Монмуте – и больше никогда не был во Франции после своей коронации там в возрасте девяти лет.

Что касается отношения к иностранцам, то засилье фламандцев, а затем итальянцев в заморской торговле Англии в XIII в. породило негодование, вызванное их коммерческими успехами. Говорили, что в правление Генриха VII англичане «испытывали враждебность к иностранцам, считая, что те лишь затем прибывают на их остров, чтобы стать их господами и отнять их имущество…»; В конечном счете нельзя было исключать, что подданные стран, находившихся в состоянии войны с Англией, как и чужеземные настоятели, связанные с французскими монастырями, могли отправлять деньги врагу или, как слуги французской жены Генриха IV, шпионить для Франции. Не зря же клерки короля в начале Столетней войны надписывали на государственных бумагах: «Не показывать иностранцам!».

Войны Англии, в которых с успехом участвовали как простые лучники, так и рыцари и знать, породили во всех слоях населения уверенность в себе, согревавшую английские сердца. Хорошо информированный наблюдатель отметил в 1373 г., что «англичане настолько преисполнены чувством собственного величия и выиграли столько больших сражений, что теперь верят, что не могут проиграть. В сражении они самая уверенная нация в мире». Гордость своими победами, казалось, не знала пределов, и отдельные короли воплощали эти достижения. При Эдуарде III «королевство Англия было благородно возвеличено, прославлено и обогащено более, чем в то время мог достичь любой другой король», а репутация Генриха V у его подданных была даже еще выше. Вера англичан в собственное превосходство – всего один шаг до гордости и уверенности в себе – сохранилась даже в середине XV в., когда успехи Англии уже были куда менее блестящими. К диким гэлам относились как к «всего лишь ирландцам», а фламандцев в 1436 г. описывали с нескрываемым презрением.

Помните, вы, фламандцы, свой позор,
Когда вы окружили осадой Кале, и вас осуждают по праву,
Потому что у англичан более почетная репутация, чем у вас,
Их происхождение древнее, а кровь благороднее…

Итальянский путешественник около 1500 г., когда заморская «империя» Англии была почти потеряна, все еще мог сообщать, что «англичане очень любят себя и все, что им принадлежит. Они считают, что нет людей, подобных им, и мира, подобного Англии; а когда они встречают красивого чужеземца, они говорят: "Он выглядит как англичанин" и "Как жаль, что он не англичанин"». Чувство превосходства легко превращалось в презрение или даже ненависть. После десятилетий войны с Францией широко распространилась франкофобия, и под стать ей была англофобия французов, которые считали англичан «проклятой расой». Никогда еще нелюбовь ко всему французскому не была сильнее, чем при Генрихе V. Он мог претендовать на французский престол, однако в Англии не поощрял употребление французского языка в управлении и в образованном обществе. Лондонские пивовары последовали примеру обожаемого монарха и, записывая свои постановления по-английски, отметили, что «наш, то есть английский, язык в наши дни стал славно распространяться и украшаться… а наш превосходнейший господин, король Генрих V, позаботился о том, чтобы разговорный язык был возвышен использованием его в письменности».

Легенды о прошлом Британии в сочетании с реальными чувствами уязвимости соединились с мощью и амбициями английских королей (вплоть до Эдуарда I – возможно, Эдуарда III), чтобы повести англичан в Шотландию, Уэльс и Ирландию. Их успех в поглощении этих территорий был незначительным; и как бы они ни пытались англизировать валлийцев и ирландцев в культуре, языке и обычаях, в период позднего Средневековья англичане не смогли достичь вместе с зависимыми от них народами статуса политической нации. Английская делегация на церковном соборе в Констанце (1414-1417) провозглашала:

«Понимать ли нацию как народ, отделенный от других кровными связями и привычкой к единству или же особенностями языка (самым явным и понятным знаком и сущностью нации по божественному и человеческому закону)… или же толковать ее как должно, как территорию, равную территории французской нации, – Англия есть настоящая нация…»

Однако она нарушила свою политическую аргументацию, добавив, что Шотландия, Уэльс и Ирландия являются частью английской нации.