Книга четвертая. РЕВОЛЮЦИЯ.

Глава I. ПОДВЛАСТНЫЕ ЗЕМЛИ ДО ВРЕМЕНИ ГРАКХОВ.

С падением Македонского царства все области от столпов Геркулеса до устья Нила подпали владычеству римлян, и это владычество стало обращаться в тяжелый гнет; в бесплодной борьбе с ним или в тупой покорности ему гибли подвластные Риму народы. Первые значительные события, после изложенного в предыдущих главах, совершились на Пиренейском полуострове. Здесь жили в пестром смешении иберы, кельты, финикийцы, эллины, римляне; самые различные цивилизации приходили здесь в столкновение. После того как в 179 и 178 гг. Тиберий Семпроний Гракх организовал здесь римскую провинцию, на полуострове в течение почти 25 лет не нарушалось спокойствие, но в 154 г. возникли столкновения римлян с лузитанами, и последние одержали ряд настолько серьезных успехов, что римляне поспешно отправили туда сильные подкрепления, и новым консулам-главнокомандующим разрешено было вступить в должность не 15 марта, как было всегда прежде, а 1 января – с того времени этот день и считается началом года.

В течение двух лет дела римлян шли все хуже и хуже. Многие подвластные им города отложились. Только в 152 г. Марцелл одержал несколько успехов и в 151 г. заключил почетный для римлян мир. Явившийся на смену Марцеллу новый римский главнокомандующий возобновил, однако, войну без всякого повода со стороны испанцев. В течение 161-150 гг. он жестоко расправился с жителями нескольких городов, выразивших покорность, и потерпел серьезные неудачи в битвах – вообще в этой войне римляне действовали в открытом поле столь неудачно и бесславно, а в сношениях с противниками так вероломно и бессовестно, как никогда.

В 149 г. возникли у Рима затруднения в Македонии и началась последняя борьба с Карфагеном, это заставило римлян ослабить свои силы в Испании, у лузитан же появился в это время необыкновенно талантливый вождь Вириаф. Он выдвинулся тем, что своими умными распоряжениями спас значительные силы лузитан, попавшие в весьма затруднительное положение, затем он сумел оживить мужество своих соплеменников и нанес римлянам целый ряд серьезных поражений. По мере успехов Вириафа разгоралась у испанцев надежда освободиться от чужеземного владычества, и всё новые племена присоединялись к лузитанам. Вириаф был провозглашен царем. В новом сане он сохранил свою энергию, свою храбрость и осторожность и жил по-прежнему как простой солдат. Он сражался всегда в первых рядах, последним отходил на отдых и даже спал, говорят, не иначе как в полном вооружении. В течение целых семи лет он успешно боролся против римлян, несколько частных его неудач вполне искупались для него двумя крупными победами, причем в одном сражении был взят в плен римский главнокомандующий и затем казнен. Наконец в 141 г. сенат заключил с Вириафом мир, признав его самостоятельным царем. Однако уже в следующем году, сосредоточив значительные силы, римляне снова начали войну. Вириаф был захвачен врасплох, с трудом избег серьезных поражений и вынужден был согласиться на мир менее выгодный. Неудачи и колебания Вириафа ослабили энтузиазм его сподвижников, римляне успели подкупить троих из приближенных героя, и они изменнически убили его ночью. Войско решило продолжать борьбу, но новый избранный вождь оказался человеком невыдающимся, лузитане потерпели полное поражение, и провинция, так долго боровшаяся против Рима, возвращена была в подданство.

В то время, когда на юге успехи Вириафа достигли апогея, поднялось – в 144 г.- и на севере Испании сильное племя ареваков. После двухлетней борьбы северная провинция была приведена в покорность, только два крепких города, Терманция и Нуманция, не подчинялись римлянам, и они, потеряв надежду добиться мира оружием, начали переговоры и соглашались уже заключить мир на почетных и льготных для этих городов условиях, как вдруг римский военачальник, ведший переговоры, нашел возможным отказаться от всех уже принятых им условий. Нумантинцы предоставили римскому сенату решить, обязателен или нет уже почти заключенный договор, и сенат решил продолжать войну. В 137 г. римское войско, в котором к этому времени распущенность и упадок дисциплины достигли небывалых размеров, принуждено было поспешно снять осаду Нуманции, а затем было окружено ареваками и купило себе спасение весьма невыгодным миром, в утверждении которого поручились все высшие офицеры. Когда-то, после несчастия в Кавдинских ущельях, сенат отказался признать постыдный договор и выдал врагу всех его виновников, теперь сенат тоже отверг невыгодный мир, но выдал не всех виновников, а одного консула Манцина, не более других виновного, но не имевшего знатной родни. Манцин был приведен к воротам Нуманции в жалком рубище, со связанными руками и в таком виде простоял целый день, потому что нумантинцы не приняли его… Война продолжалась, вскоре сенат предписал прекратить ее, но главнокомандующий не исполнил этого приказания и дал еще несколько новых примеров того, до какого жалкого состояния дошли римские войска в Испании.

В Риме наконец почувствовали позор такого хода дел, и главнокомандующим был послан в Испанию Сципион Эмилиан, сын Павла, победителя при Пидне, и внук, по матери, Сципиона Африканского. Он давно уже выдвигался и своими военными талантами, и твердым благородством характера. Прибыв под Нуманцию, Сципион мерами беспощадной строгости восстановил дисциплину в войске, своего презрения к которому он даже не старался скрыть. Затем он установил теснейшую блокаду Нуманции, тщательно избегая доводить дело даже до незначительных стычек,- настолько не доверял он войску. Огромный численный перевес его армии давал возможность сосредоточивать повсюду такие силы, что нумантинцы не решались на энергические вылазки. После, пятнадцатимесячной осады нумантинцы, терпя величайший недостаток во всем, сдались, причем очень многие покончили с собой, чтобы не стать пленниками римлян (133). В Испании был восстановлен мир. Особая сенатская комиссия прибыла в Испанию для организации здесь вновь римского управления, и благодаря влиянию Сципиона Эмилиана были приняты меры благоразумные и умеренные, так что для Испании наступил ряд лет, когда возможно было мирное развитие края.

Хуже было положение дел на Востоке. Македония, Греция, Сирия, Египет находились под протекторатом Рима, и сенат вмешивался во все их внешние отношения и внутренние дела, но сенат поступал при этом так необдуманно, непоследовательно, обнаруживал такую недальновидность и слабость, что государства Востока оказывались лишенными и благ самостоятельного существования, и благ порядка, который может быть доставлен сильною властью. Среди худших проявлений безначалия и беспорядка выяснялось, что в близком будущем все вассальные государства на Востоке лишатся и последнего призрака свободы и обратятся в римские провинции, причем положение жителей ничуть не улучшится. Создавалось положение одинаково тягостное и опасное и для управляющих, и для управляемых: с ничтожеством власти люди не мирятся, а власть, чтобы иметь право на существование, должна быть сильна, должна и проявлять свое могущество.

Быстрее всего разрешился вопрос относительно Карфагена. По условиям мирного договора римляне имели право вмешиваться во все отношения Карфагена к соседним племенам и неуклонно решали всякие споры в пользу соперников своего старинного врага. Во главе одной из комиссий, которые были посылаемы в Африку для того, чтобы придать вид, будто спорные вопросы разбираются основательно, был поставлен Марк Катон. Этот человек, переживший всю Ганнибаловскую войну, с тревогою увидал, как быстро оправился Карфаген, какие средства он снова накопил. Вернувшись в Рим, Катон стал доказывать, что Рим не может быть спокоен, пока его все еще грозный соперник не будет уничтожен окончательно. В сенате многие указывали, что карфагеняне все более и более утрачивают и ту невысокую степень воинственности, какою обладали, что существование богатого торгового города ничуть не опасно политическому значению Рима, но мнение Катона одержало верх главным образом потому, что для римских капиталистов было выгодно уничтожить богатый город и захватить его наследие. Решено было все-таки подождать удобного предлога. Он представился скоро. Нумидийский царь Массинисса бесцеремонно захватывал одну часть карфагенской территории за другой и вывел наконец карфагенян из себя, так что они решились наказать его и стали вооружаться, не дождавшись, вопреки условиям мира, решения римлян. Тогда Массинисса немедленно прекратил свои враждебные действия, и, таким образом, явился предлог утверждать, будто карфагеняне вооружаются против римлян. Чернь не допустила совет старейшин распустить по требованию Рима армию и уничтожить флотские запасы, а Массинисса довел дело до открытого столкновения, и тогда римляне получили формально вполне неоспоримое право доказывать нарушение мирного договора и объявить войну.

Римляне быстро приготовились к войне, карфагеняне между тем испугались и попробовали избежать ее: они осудили на смерть вождей противоримской партии и отправили в Рим посольство смиренно просить мира. Сенат объявил, что извинения недостаточны, и на вопрос, что же требуется, ответил, что карфагеняне это знают. Пока посольство съездило в Африку и вернулось с неограниченными полномочиями на уступки, из Рима уже отплыла армия и новому посольству предъявлены были следующие условия: карфагенянам обеспечивается их территория и частное и общественное имущество, если они выдадут 300 знатнейших заложников и исполнят те требования, какие им будут объявлены главнокомандующим, которому даны на этот счет инструкции сената. Карфагеняне не имели мужества отдать себе отчет в той опасности, пред которою они стояли. Заложники были представлены, консулы заявили, что дальнейшие условия сообщат в Африке. Высадившись здесь с войском, консулы потребовали выдачи всего оружия. Карфагеняне повиновались и представили все свои огромные военные запасы – считают, что они доставили до 200 000 полных вооружений. Тогда консул Люций Цензорин заявил, что последнее требование сената и римского народа, чтобы город Карфаген был срыт и чтобы новое поселение было основано не ближе как за 14 верст от моря (149).

В карфагенянах вспыхнули то бешенство и та отчаянная решимость, на какие способны, кажется, только семиты. Чернь растерзала вестников, сообщивших об ужасном требовании, и тех италийцев, которые оказались в городе. Решено было сопротивляться до последней крайности и вместе с тем постараться усыпить бдительность римлян. К консулам отправлено было посольство просить тридцатидневной отсрочки, чтобы представить мольбы о пощаде сенату. Полагая, что с выдачею оружия Карфаген совершенно бессилен, консулы согласились. И вот, с совершенно непостижимым сохранением глубочайшей тайны от римского войска, в Карфагене закипела лихорадочная работа. Работал весь город, от мала до велика, до последнего человека, ни одного перебежчика, ни одного предателя не оказалось в полумиллионном населении. Женщины обрезали себе волосы и из них вили тетивы, все мастера ковали оружие, сооружали метательные машины, остальные жители разбирали общественные здания и носили на стены камни и бревна для отражения штурма. Укрепления Карфагена представляли собою последнее слово тогдашнего инженерного искусства: высокие мощные стены были в полной исправности, теперь их снабдили всевозможными боевыми снарядами, и когда консулы, по истечении отсрочки, подошли к городу, они с изумлением увидали сильную крепость. Попытка взять город штурмом была отбита с большим уроном для римлян, значительный отряд, состоявший из карфагенян, удалившихся из города еще до выдачи оружия и теперь явившихся защищать родину, сильно тревожил армию и мешал ей снабжаться припасами. Массинисса был вовсе не доволен, что римляне решились окончательно утвердиться в близком с ним соседстве, и не оказывал никакой поддержки, приходилось вести правильную осаду, и она очень затянулась. Почти два года простояла римская армия пред Карфагеном, и не только не было достигнуто никаких положительных результатов, но дух карфагенян возрос, и они уже начинали надеяться отстоять существование города.

И римские вожди, и римское войско являлись и здесь в том же невыгодном, жалком виде, как в Испании. Тогда начальство поручено было Сципиону Эмилиану, единственному из римских офицеров, который проявил под Карфагеном и находчивость, и решительность, и благоразумие, и блестящую храбрость, так что приобрел уважение и всего римского войска, крайне распущенного, и даже врагов. Сципион прежде всего очистил армию от массы вредного сброда, накопившегося там, железною рукою восстановил дисциплину и энергично повел осаду. Скоро внешнюю стену карфагеняне потеряли, но тем упорнее защищались они за вторым рядом укреплений. Сципион установил тесную блокаду города с суши и с моря и, соорудив с величайшими усилиями плотину, преградил доступ в гавань, через которую осажденные получали все необходимое. Карфагеняне, со своей стороны, прокопали широкий канал, и флот их совершенно неожиданно вышел в море. Если бы карфагеняне немедленно напали на римские суда, совершенно не готовившиеся к бою, они причинили бы римлянам чрезвычайный ущерб, но они удовольствовались на этот раз тем, что убедились в возможности выводить корабли по каналу, и напали на римский флот только через три дня, когда уже Сципион приготовился к битве. Она осталась нерешительною, при возвращении по узкому каналу карфагеняне потеряли от аварий несколько судов, а в скором времени Сципион преградил им и этот выход. Затем на перешейке, соединявшем город с материком, он возвел огромную прочную стену и с наступлением зимы разместил свои войска в удобном лагере, предоставив голоду и болезням ослаблять осажденный гарнизон.

Весною следующего (146) года римляне штурмом ворвались в город, но еще шесть дней шла в нем ужасная, ожесточенная борьба.

Карфагеняне отстаивали каждый дом, они бегали по доскам, перекинутым через улицы, с крыши на крышу, и поражали римлян сверху. Наконец город был во власти римлян, остатки жителей собрались в цитадель среди города. Сципион приказал все кругом сжечь и сровнять с землей, так что стал возможен приступ со всех сторон,- и только тогда сдались осажденные. Из цитадели вышли 30 000 мужчин и 25 000 женщин – менее десятой части населения, бывшего при начале осады. Гасдрубал, начальствовавший обороною и замучивший на стенах города пленных римлян, со своею женою и двумя малолетними сыновьями и около 1000 римских перебежчиков – все, кто не мог рассчитывать на пощаду,- заперлись в храме Бога благополучия. Их римляне решили выморить голодом. Доведенные до крайности, осажденные зажгли храм, чтобы погибнуть в пламени, а не от рук ожесточенного врага. В последнюю минуту Гасдрубал поддался малодушию: он один выбежал из храма и, бросившись к ногам Сципиона, вымолил себе пощаду. Видя это, его жена прокричала ему слова укора и презрения, затем кинула в огонь своих сыновей и сама бросилась в пламя (146).

Ликование в лагере и в столице было безгранично, немного уже было в Риме столь благородных людей, что они втайне стыдились и такой войны, и такого конца ее. Сципион не был рожден для роли палача побежденных, он болел душой, наблюдая, как огонь уничтожает великолепный город, который так мужественно отстаивали его граждане. Он запросил сенат, что делать дальше, и видно было, что он желал бы сохранить Карфаген. Раздалось и в сенате несколько голосов, советовавших то же. Но сенат постановил уничтожение Карфагена. Город был снова зажжен, и семнадцать суток горели остатки столицы. Затем по территории города проведена была борозда плугом,- это была формальность, утверждавшая уничтожение города: площадь Карфагена была предана навеки проклятию, и много столетий оставалось пустынею то место, где около пятисот лет работали трудолюбивые финикийцы и где они создали один из величайших городов древнего мира.

Бывшие владения Карфагена обращены были в римскую провинцию под именем Африки, ею управлял наместник, живший в Утике. Население сохранило свою свободу, но было обложено податью в пользу Римского государства; отдаленные общины получили различные права, в зависимости от их поведения в течение войны. Римские капиталисты нахлынули в новую провинцию и стали собирать те барыши, которые прежде шли в сундуки карфагенских купцов.

Еще на два года раньше, чем Карфаген (148), обращена была в римскую провинцию Македония. Там со времени уничтожения царства никогда не было полного спокойствия, а около 154 г. какой-то самозванец, поразительно похожий на последнего царя Персея, объявил себя его сыном, был признан в части Македонии и истребил первое, незначительное римское войско, выступившее против него. В следующем году Квинт Цецилий Метелл два раза разбил войско самозванца и захватил его самого. После этого римляне лишили македонян и той тени самостоятельности, какую оставили им после битвы при Пидне, и обратили Македонию в подвластную Риму провинцию, обложенную податями в пользу римской общины. Теперь на римлян переходила обязанность защищать Грецию от надвигавшихся с севера варваров, в этих целях римляне устроили некоторые дороги на территории Македонии, но долго не уделяли этой задаче того внимания, какого она заслуживала.

Экономическое и социальное положение Греции после Персеевских войн оставалось таким же, каким было до них, раздражение же против римлян у нового поколения, казалось, несколько ослабело, но в действительности чувства греков к римлянам оставались прежними, и по совершенно ничтожному поводу проявлялась глубокая вражда первых к последним. В 148 г. глава ахейского союза Диэй из чисто личных побуждений начал вооруженную борьбу со Спартою, нимало не смущаясь, что этим нарушалось гарантированное Римом положение вещей. Сенатская комиссия, присланная из Рима, вступилась за спартанцев и потребовала точного исполнения условий договора. В ответ на это толпа произвела в Коринфе буйство, а все спартанцы, проживавшие в городе, подверглись оскорблениям и были брошены в тюрьмы. С обычною своей умеренностью в отношениях к грекам сенат отправил вторую комиссию, которая предъявила только те же требования, что и первая. Эта комиссия сама подверглась оскорблениям, и ахейский союз формально объявил войну Спарте. Какие побуждения руководили этим движением, можно судить по тому, что одновременно с объявлением войны были приостановлены все иски по долговым обязательствам.

Небольшой отряд из числа римских войск, стоявших в Македонии, немедленно двинулся в Грецию. Ахейский союз выставил войско, по-видимому полное энтузиазма, но оно поспешно отступало пред римлянами, а затем, когда римляне сосредоточили силы уже более значительные, греки вдруг вступили в битву – и быстро потерпели полное поражение, после этого их войско бесследно рассеялось.

Теперь римляне обратили Грецию в провинцию, получившую имя Ахайи. Все союзы в ней были уничтожены, каждая община получила свою территорию и самостоятельное самоуправление, но крайняя демократия повсюду была уничтожена, и во главе всех общин поставлены люди зажиточные. Каждая община обложена была некоторою податью в пользу Рима, наблюдение за управлением отдельных общин и право пересматривать уголовные процессы поручено было наместнику Македонии, в Италию увезено было из Греции довольно много предметов искусства. Римляне и теперь очень мягко обошлись с греками, и только одно дело пятнает их в данном случае, именно разрушение Коринфа: по сенатскому постановлению этот город, первый по торговле во всей Греции, был разрушен до основания, с запрещением восстановлять его, из жителей многие перебиты, остальные проданы в рабство. Коринфяне, бесспорно, провинились перед Римом, но наказание было чрезмерно жестоко, и единственное объяснение происшедшему можно находить только в предположении, что так поступлено было по желанию купеческой партии, которая начинала оказывать сильное влияние на дела управления и которой было выгодно уничтожить торгового соперника (146).

Менее проявлялось влияние Рима в Передней Азии. Первые атталиды, благоразумно управляя своим Пергамским царством, высоко подняли его торговлю и благосостояние, а царь Аттал III, последний в роде и по своим беспутствам совершенно не походивший на своих предков, по какому-то странному капризу завещал свое царство Риму (133). Сенат принял это наследство. Побочный сын одного из предшествовавших царей, Аристоник, поднял восстание в свою пользу. В начавшейся войне римляне сначала понесли сильное поражение, в плен попал даже консул, понтифик Публий Лициний Красс Муциан. Чтобы не доставить врагу такого небывалого торжества, как плен консула, он так раздражил схвативших его неприятелей, что они, не зная, кто он, убили его. Однако вскоре римляне одолели претендента, и царство Пергамское обращено было в римскую провинцию под именем Азии. Каппадокия и Понт, государства, соседние с бывшим царством Пергамским, мирно вошли в сферу римского влияния.

В Сирии и Египте не прекращались неурядицы, вызываемые неразрешимыми спорами и притязаниями на права и наследство, поднимавшимися между членами двух царствующих домов, многократно и сложно перероднившихся между собою. Одно время сенат внимательнее занялся этими делами и установил свое полное влияние в Сирии, но вскоре энергичный владетель Димитрий Сотер захватил власть в свои руки, римский уполномоченный был убит – и сенат оставил это дело без всяких последствий… Сирия была глубоко потрясена и расстроена неразумною попыткою Антиоха Эпифана (175-164) быстро и насильственно эллинизировать обширные восточные области своего государства, подобное предприятие было бы, пожалуй, по силам Александру Великому. Антиох же был совершенно не способен провести такое дело, и его необдуманные меры привели лишь к тому, что участились и усилились восстания отдельных племен. Отчасти в силу раздражения против Димитрия Рим признал независимость от Сирии иудеев, восставших вследствие гонений, воздвигнутых против их религии около 161 г.

Важные события произошли на отдаленном востоке Сирии: там все элементы, недовольные попытками насильственной эллинизации, объединились около могущественного племени парфян. Парфянский царь Митридат I (правил приблизительно от 174 до 134) около 154 г. разрушил царство Бактрийское и основал новое, обширное и могущественное государство, простиравшееся от Амударьи и Гиндукуша до Тибра и пустынь Аравии. Это было чисто национальное государство, почти единое по своей этнографической основе, со своим языком, со своей религией, со своим государственным строем, со своею военною организациею, основанною на отличной и многочисленной коннице.

Образование Парфянского государства не только окончательно низвело Сирию в число второстепенных держав, но знаменует поворотный пункт в истории древнего мира: со времени Александра Македонского шло непрерывное наступательное движение народов Запада на Восток, народы Запада владычествовали, и, когда римляне овладели наследием македонского царя, Рим был единым владыкою тогдашнего мира. Теперь, с Митридатом, в мире было два властителя, начался новый период, народы Востока снова двинулись на Запад, это было то движение, которое завершилось утверждением турок в Константинополе и осадою Вены…

Для полноты обзора тогдашнего мира надо сказать несколько слов о морских разбоях. Уничтожение морских соперников Рима имело своим последствием падение римского флота, а это обусловило развитие пиратства. Сто лет тому назад пиратство дало Риму повод к энергичному вмешательству в дела Иллирии, а затем и Македонии, закончившемуся ее покорением. Теперь римляне еще кое-как боролись с пиратами в западной части Средиземного моря, но в восточной предоставили это дело на произвол судьбы, и здесь, при молчаливом попустительстве римской власти и при широком участии римских купцов, пиратство, ловля людей и торговля ими развились в ужасающих размерах. Главными гнездами этого отвратительного, позорного промысла стали Киликия и особенно Крит, единственная из греческих областей, оставшаяся свободною от подчинения римлянам и как бы предназначенная к тому, чтобы показать самыми возмутительнейшими фактами своей внутренней неурядицы, к чему ведет без нравственной дисциплины та свобода, которою так кичились греки.

Таково было положение греко-римского мира пред эпохою Гракхов. Оказалось, что совершенно невозможно ограничить владения римского народа одною Италиею. Множество окружающих ее земель неотвратимо должно было вступить в зависимость от Рима, но не нашлось людей, которые провели бы это неизбежное преобразование всего государственного устройства республики обдуманно, последовательно и твердо. Принимались решения частичные, в зависимости от случайных обстоятельств, и осуществлялись непоследовательно. Помимо сената решали многое отдельные лица, которые поступали нередко неумело и даже бесчестно, но теперь за неудачи и ошибки их уже не преследовали наказания, если только лица эти имели влиятельную родню в Риме. Быстро стало общераспространенным явлением самое бессовестное взяточничество. Особенно широкий простор открыт был всяким злоупотреблениям в провинциях, тем более что теперь их рассматривали именно как доходную статью республики. Расшаталась вся администрация, в полный упадок пришли и армия, и флот, не являлось уже достаточно желающих служить, и пришлось, к явному ущербу военной организации, ввести систему заполнения армии призванными по жребию. Лагери были наполнены огромным количеством всевозможного нестроевого сброда, римские легионы, прежде столь твердые и грозные, стали теперь походить на войска восточных владельцев. Гигантскими усилиями завоевал себе римский народ под верховенством своего сената всемирное господство. Вопроса, как удержать это господство, сенату не удалось разрешить.