Именно теперь, в конце длительной эпохи Чжоу, на заключительном этапе периода Чжаньго в Поднебесной (конкретные очертания которой к этому времени практически слились с Чжунго, ибо принципиальная разница между цивилизованными срединными царствами и полуварварской периферией в основном исчезла) начали вырисовываться контуры единой империи. Эту империю, формирование фундамента которой заняло почти тысячу лет, нельзя назвать скороспелой. Напротив, основные ее механизмы и детали были тщательно продуманы и в своей совокупности почти идеально соответствовали как полуутопическим проектам поколений мудрецов-реформаторов, так и некоторым генеральным социологическим закономерностям политогенеза.

Речь идет в первую очередь о том, что, если вспомнить теории «азиатского» (государственного) способа производства, — перед нами на глазах складывающаяся гигантская машина хорошо продуманной бюрократической администрации в рамках все увеличивающейся за счет завоеваний империи. Опирающийся на принципы власти-собственности и централизованной редистрибуции аппарат бюрократической администрации этой империи уже готов был взять в свои руки все рычаги абсолютной власти. Но как этими рычагами распорядиться? И именно здесь столкнулись две параллельно совершенствовавшиеся модели древнекитайского общества.

Сразу стоит заметить, что многое в этих моделях было однотипным и достаточно адекватно отражало реалии позднечжоуского Китая. Для обеих была характерна концентрация власти в руках правящих верхов, используя привычные марксистские термины, — государства-класса, который твердо стоял надо всем остальным обществом, намереваясь управлять им в его же собственных (но прежде всего, конечно, в своих) интересах. Вопрос был лишь в том, как управлять. И в этом пункте словесные споры помочь не могли. Решить проблему могла только практика исторического процесса. Практика же вначале явно была на стороне силы, легистского кнута в рамках циньской модели.

Именно военные успехи Цинь положили начало превосходству этого царства над другими. Возрастание его военной мощи восходит к реформам Шан Яна, смысл и цель которых как раз и сводились к тому, чтобы за счет усиления жесткой административно-бюрократической власти и предоставления льгот земледельцам создать; условия для военно-политической экспансии. Результаты реформ (которые столь поразили посетившего Цинь в начале III в. до н.э. Сюнь-цзы) сказались на военных успехах. Наибольшие достижения в этом плане связаны с полководцем Бай Ци, который в середине III в. до н.э. одержал над соседними царствами ряд решающих побед,, завершившихся неслыханными жестокостями. Так, например, после сражения под Чанпином в 260 г. до н.э. все четыреста тысяч воинов царства Чжао были казнены (цифра столь невероятна, что подчас ставится исследователями под сомнение).

Успехи Цинь, как упоминалось, вызвали отчаянную попытку уцелевших царств создать коалицию, вертикаль — цзун (включающую все царства от северного Янь до южного Чу), против западного Цинь. Коалицию поддержал и дом Чжоу. Но было уже поздно. Противники Цинь один за другим терпели поражение. Рухнул и дом Чжоу, а девять треножников— символ власти сына Неба — перешли к Цинь. Уже в 253 г. до н.э. именно циньский ван вместо чжоуского сына Неба принес в своей столице очередную официальную жертву в честь небесного Шанди. На этом, собственно, формально и кончилась эпоха Чжоу. Однако завершающие удары, окончательно сокрушившие соперников Цинь в борьбе за империю, пришлись на последующие Цинь Ши-хуанди десятилетия и были связаны с именем и деятельностью последнего правителя царства Ин Чжэна, будущего императора Цинь Ши-хуанди (259—210 гг. до н.э.).

Став у власти в 246 г. до н.э. в 13-летнем возрасте, он вначале опирался на помощь главного министра Люй Бувэя (Сыма Цянь приводит легенду, согласно которой Ин Чжэн был сыном наложницы, подаренной его отцу этим Люем, делая намек на сомнительное происхождение императора), но затем решительно отстранил его от должности и назначил на нее легиста Ли Сы, уже упоминавшегося ученика Сюнь-цзы. Ли Сы оказывал большое влияние на молодого правителя, и некоторые специалисты не без основания считают, что именно его, а не Ин Чжэна следует считать подлинным создателем империи Цинь.

Судя по имеющимся данным, Ли Сы был решителен и жесток. Он оклеветал своего талантливого соученика Хань Фэй-цзы, блестящего теоретика позднего легизма, которому явно завидовал, и тем самым довел его до гибели (впоследствии, прочитав сочинения Ханя, Ин Чжэн сожалел, что заключил его в тюрьму, где тот, по преданию, принял яд, полученный от Ли Сы).

Ин Чжэн и Ли Сы продолжили успешные войны с соперниками на востоке. В 230 г. до н.э. было уничтожено царство Хань, в 225 г. — Вэй, в 223 г. — Чу, в 222 г. — Чжао и Янь, а в 221 г. — Ци. После этого вся Поднебесная оказалась в руках Ин Чжэна. Он основал новую династию Цинь и стал именовать себя первым ее правителем (Ши-хуанди, Первый священный император). Собственно, именно этот 221 год до н.э. и поставил точку на периоде Чжаньго с его соперничеством царств и кровопролитными войнами. Естественно, что перед новым императором сразу же стал вопрос, как управлять добытой им в боях империей.

По совету Ли Сы Ши-хуанди решительно отверг идею создания уделов для своих близких, на чем настаивали советники, уважавшие традицию. И это легко было понять — удельная система вполне доказала свою деструктивность в периоды Западного Чжоу и Чуньцю, так что возрождать ее при стремлении к жесткой централизации не было ни смысла, ни необходимости. Что же касается традиций, то Ши-хуанди готов был пренебречь ею. Взамен император создал стройную апробированную шанъяновским легизмом систему централизованной администрации. Он ликвидировал привилегии наследственной знати, насильственно переместив около 120 тыс. ее семей из всех царств чжоуского Китая в свою новую столицу с тем, чтобы оторвать аристократов и потомков прежних правителей от родных мест, лишить связи с бывшими подданными и тем ослабить этот наиболее опасный для его власти социальный слой. Вся империя, была разделена на 36 крупных областей, границы которых не совпадали с очертаниями прежних царств и княжеств, а во главе этих областей были поставлены губернаторы — цзюньшоу. Области в свою очередь были поделены на уезды (сянь) во главе с уездными начальниками, сяньлинами и сяньчжанами, а уезды — на волости (сяк), состоявшие из мелких административных образований — тинов, по десятку деревенек-общин ли в каждом из них.

Все должностные лица империи, будь то чиновники на уровне тинов, сянов, сяней или цзюней, работники центральных ведомств или цензората-прокуратуры, имели соответствующие административные ранги, свидетельствующие о месте и статусе их обладателя. Если низшие из этих рангов могли иметь обычные простолюдины, то средние, начиная с 8-го, принадлежали только чиновникам, получавшим за свою службу жалованье из казны, а высшие (19 и 20-й ранги имели считанные единицы) предполагали даже право на кормление. Прокуроры в этой системе администрации обладали особым статусом и исключительными полномочиями. Они были своего рода личными представителями императора, обязанными внимательно следить и правдиво докладывать ему обо всем, что происходит в стране. Тем самым система шанъяновских доносов была реализована в общегосударственном масштабе. Впрочем, вне зависимости от государева ока вся масса чиновничества была по шанъяновским же рецептам повязана круговой порукой с взаимной слежкой и наказанием за недонесение, с ответственностью поручителей за их провинившихся протеже.

В империи были отменены административные распоряжения и указы, действовавшие до того во всех царствах и княжествах, а взамен было введено новое жесткое законодательство. Суть этого законодательства (опять-таки по-шанъяновски до предела элементарная) сводилась к беспрекословному подчинению распоряжениям начальства под страхом суровых наказаний за малейшую провинность. Была введена новая система мер и весов, унифицированы денежные единицы (главной из них стала круглая медная монета с квадратным вырезом и именем правящего императора на лицевой стороне, сохранившаяся с тех пор до XX в.), меры длины (полуверста — ли) и площади (му). Вместо усложненного чжоуского письма было введено упрощенное (лишу), в основных своих параметрах сохранившееся до XX в.

Весь административный аппарат страны, призванный следить за проведением в жизнь нововведений и осуществлять управление на всех уровнях, имел ряд важных привилегий, в частности освобождался от налогов и повинностей и хорошо оплачивался. Для лучшего контроля за ним была введена двойная система подчинения: чиновники на местах подчинялись как начальникам более крупных территориально-административных объединений, в которые они были включены, так и министрам и чиновникам соответствующих центральных ведомств, с требованиями которых они обязаны были считаться (как, впрочем, и с требованиями и указаниями цензоров-прокуроров). Военные подразделения также были включены в общую административную схему и лишены обособленности, которая могла бы излишне усилить власть их руководителей. Стоит заметить, что сразу же после создания империи Ши-хуанди приказал собрать во всех царствах оружие (имелось в виду оружие из бронзы, лучшее из того, чем обладали армии) и свезти его в столицу, где из него были отлиты колокола и массивные статуи. Жест этот, несомненно, имел символический характер, ибо вообще-то император придавал оружию, как и армии, огромное значение.

Следуя легистским нормам, Цинь Ши-хуанди поощрял земледельческие занятия. Все крестьяне империи получили наделы земли, налоги и повинности были достаточно умеренными, во всяком случае на первых порах, а земледельцы имели даже право, как уже упоминалось, на административные ранги — это придавало им престиж, вызывало уважение со стороны односельчан, а также давало шанс при выборах на должность старейшин (сань-лао) и т.п. Ремесла и торговля, имевшие уже в основном частный характер, хотя и продолжавшие обслуживать потребности двора и казны, не пользовались открытой поддержкой властей. Однако их и не преследовали, как к тому в свое время призывал Шан Ян. Напротив, наиболее богатые из ремесленников и торговцев могли стать откупщиками, налаживать производство руды, соли или вина, правда, под контролем властей. Контролировались и цены на важнейшие продукты питания, прежде всего на зерно. Была создана сеть государственных мастерских, куда отбирались для выполнения трудовых повинностей на определенный срок лучшие мастеровые, умевшие изготовлять оружие или иные высококачественные изделия, необходимые для все расширявшихся престижных потребностей верхов.

В рудниках, на строительстве дорог и иных тяжелых работах, включая строительство столицы с ее сотнями роскошных дворцов и мавзолеем для императора, а также на сооружении Великой стены использовались как рядовые подданные, обязанные нести трудовую повинность, так и порабощенные за преступления, коих было весьма много. Миллионы преступников, мобилизованных крестьян и ремесленников ежегодно направлялись на эти стройки, особенно на север, где возводилась стена. Существовавшие там и прежде валы, возводившиеся правителями северных царств Чжунго против набегов кочевников, были перестроены, соединены воедино и превращены в облицованную камнем гигантскую стену с башнями, бойницами и воротами именно при Ши-хуане, за десять с небольшим лет. За эти же годы была отстроена сеть стратегических дорог, соединявших столицу с далекими окраинами империи. Сам император ездил по ним с инспекционными поездками, устанавливал время от времени в различных районах империи стелы, на которых записывал свои деяния и заслуги.

Заметим, что в целом легистская система административных реформ и методика их осуществления давали эффект, причем Достаточно быстрый и наглядный. Империя преобразовывалась очень быстро, обретая безусловный Порядок, но не слишком-то заботясь при этом о внутренней Гармонии. Пожалуй, именно в этом и было ее слабое место. Конфуцианцы и иные оппоненты императора много и открыто критиковали его за отказ от традиций, жестокость наказаний, небрежение к тем самым духовным потенциям нравственности и добродетели, которые были едва ли не главным в учении Конфуция и во многом соответствовали уже сложившейся ментальности и основам мировоззрения жителей Поднебесной. Император агрессивно реагировал на критику. В 213 г. до н.э. он приказал сжечь все древние книги, в 212 г. — казнить 460 наиболее активных оппонентов. Это усилило ненависть к нему. На Ши-хуана совершались покушения, он боялся спать дважды в одном и том же дворце и не сообщал, где намерен провести следующую ночь.

Ненависть к новым порядкам и их живому олицетворению Ши-хуану усиливалась, по мере того как первые результаты реформ, давших экономический эффект, стали перекрываться дискомфортом, вызывавшимся армейско-казарменными порядками в стиле Шан Яна, к которым подавляющая часть населения Поднебесной не привыкла. Отправление на строительство Великой стены воспринималось в стране как ссылка на каторгу, откуда мало кто возвращается. Длительные войны против сюнну на севере и во вьетских землях на юге тоже были чем-то вроде бессрочной ссылки. По мере нехватки средств в казне поборы с населения увеличивались, что вызывало протесты. Недовольство жестоко подавлялось, виновные — будь то критикующие конфуцианцы или бунтующие крестьяне — сурово наказывались. Средств для строительства и войн требовалось все больше, взять их можно было только лишь за счет увеличения налогов и трудовых повинностей. И налоговый гнет беззастенчиво увеличивали, не считаясь с тем, вынесет ли его и без того обездоленный народ. К тому же жестокость по отношению к конфуцианцам и конфуцианству лишила людей даже не столько права апеллировать к традиции, сколько духовного комфорта. В результате порядок без гармонии обратился в экстремистский произвол, в своего рода беспредел, способный вызвать лишь отчаяние и толкнуть на крайние меры ради попранных принципов и идеалов.

Как легко заметить, циньская модель централизованного государства, воплощенная в жизнь стараниями Ши-хуана и Ли Сы, заметно отличалась от конфуцианской в стиле идеальной схемы Чжоули. Если у конфуцианцев огромную роль играли патернализм и постоянная мелочная, даже навязчивая забота управляющих верхов об управляемых низах, к которой чжоусцы за долгие века в определенной мере привыкли и которая санкционировалась традицией, то здесь все было иначе. Конечно, справедливости ради следует заметить, что и в легистской схеме Цинь Ши-хуана было определенное место для традиции, опиравшейся именно на конфуцианские ценности: Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть помещенные в шестой главе сочинения Сыма Цяня тексты стел, в которых есть немало рассуждений на тему о гуманности и справедливости, даже о деяниях древних мудрецов. Иными словами, циньский император был в какой-то мере причастен к идее синтеза конфуцианства и легизма, пусть даже в наиболее близкой к жесткому легизму форме. И все же от такого синтеза у Ши-хуана остались в основном только стереотипные фразы. Что же касается конкретных дел и тем более стратегии строительства империи, то здесь легистская административная модель предстала в своем наиболее бесчеловечном варианте.

Это хорошо видно на примере всей деятельности императора, который явно недостаточно понимал и, главное, практически не учитывал традиционную социально-психологическую ориентированность своих подданных. Фразы из стел, обращенные к потомкам, никак не влияли на смягчение политики, где преобладал безусловный административный диктат и практически не было места привычному для людей традиционному конфуцианскому патернализму. Умело выстроенный Ши-хуаном и Ли Сы гигантский аппарат бюрократической администрации давил на подданных. Тех же, кто критиковал императора, Ши-хуан гневно ставил на место, а то и безжалостно казнил.

Все это и привело к краху империи. Пока был жив Ши-хуан, никто не смел, да и не мог всерьез противостоять аппарату государственного принуждения. Но после его смерти (в 210 г. до н.э.) ситуация резко изменилась. Унаследовавший трон Эр Ши-хуанди не только не обладал способностями, характером и авторитетом отца, но и вообще едва ли годился в правители (сам Ши-хуан перед смертью завещал передать власть критиковавшему его порядки старшему сыну, чего Ли Сы и другие приближенные сделать не захотели). В результате империя вступила в период придворных интриг и политической неустойчивости, что в свою очередь придало силы оппозиции двора императора. Начались восстания. Их по-прежнему жестоко подавляли, но сил на это уже не хватало. В стране быстрыми темпами росло недовольство. Испуганный Эр Ши-хуан попытался было прибегнуть к казням сановников и приближенных, наиболее ненавистных народу и опасных трону и лично ему. Но империи уже ничто не могло помочь.

Осенью 209 г. до н.э. вспыхнуло восстание Чэнь Шэна, за ним начались другие. Эр Ши-хуан объявил большую амнистию в Поднебесной, стал мобилизовывать войска против повстанцев. Были сокращены расходы на дорогостоящие стройки, обвинены в преступлениях и казнены еще некоторые видные сановники, включая и Ли Сы. Но, несмотря на все усилия, движение восставших ширилось и набирало силу. Во главе его стал Сян Юй, выходец из бывшего царства Чу. Евнух Чжао Гао, сменивший Ли Сы в качестве главного советника императора, попытался было взять власть в свои руки. По его приказу Эр Ши вынужден был покончить с собой. Однако вскоре во дворце был заколот и сам Чжао Гао. Циньский двор агонизировал, и вскоре династия Цинь прекратила свое существование.

Тем временем у Сян Юя объявились соперники, сильнейшим из которых стал выходец из крестьян Лю Бан. Длительная междоусобная борьба завершилась победой Лю Бана, который и стал основателем новой династии Хань.

История гибели династии Цинь поучительна и заслуживает специального внимания. Как известно, эта тема интересовала многих, начиная с современников событий. Так, в шестую главу труда Сыма Цяня, посвященную жизнеописанию Цинь Ши-хуанди, включено эссе Цзя И, касающееся причин падения, казалось бы, могущественной империи, просуществовавшей менее 15 лет. Цзя И упрекал Ши-хуана за излишнюю самоуверенность, жестокости и бесчинства, осуждал его за отказ внимать критике и исправлять ошибки. Он считал, что недовольство и восстание народа в такой ситуации были неизбежны. По его мнению, отказ от традиций, пренебрежение ими в конечном счете стали причиной краха Цинь.

Можно во многом согласиться с Цзя И. Но более важно обратить внимание на то, что империя Цинь стала в истории Китая своего рода гигантским социально-политическим экспериментом. Это был триумф жесткого легизма, неожиданно продемонстрировавшего в момент наивысшего своего торжества всю его внутреннюю слабость. Казалось бы, — вот она, желанная цель! Страна объединена и усмирена, враги повержены, народ пользуется благами эффективных экономических реформ, империя почти процветает. Правда, для окончательного торжества нужны еще некоторые усилия — необходимо достроить столицу с ее 270 дворцами и пышным мавзолеем, нужны стратегические дороги, Великая стена для защиты от набегов и демонстрации величия империи. Необходимы и дорогостоящие военные экспедиции против варварских племен на севере и юге, дабы все знали о Цинь и трепетали. При этом легистских правителей империи не смущало то, что народ не привык к резко изменившемуся образу жизни, что новые стандарты противоречат укоренившимся традициям, а первые экономические результаты оказались съедены непосильными последующими затратами и расходами жизненных сил подданных империи.

Нельзя не считаться с тем, что период Чжаньго подвел Поднебесную к объединению. Справедливо и то, что институционально, с точки зрения создания работающей административной схемы гигантского государства, наибольший вклад в объединение Поднебесной внесли именно легисты. Собственно, благодаря легизму и реформам Шан Яна укрепилось царство Цинь, сумев одолеть своих соперников и основать империю. Естественно, что эта империя стала легистской и что это был триумф легизма. Однако легизм в его шанъяновской форме был оправдан и принес полезные плоды в отсталом царстве Цинь середины IV в. до н.э., т.е. в стране, где еще не было ни больших городов, ни развитой частной собственности и торговли, ни сколько-нибудь заметной интеллектуальной традиции. Те немногие конфуцианцы, которые посещали Цинь или жили там во времена Шан Яна, не играли заметной роли в жизни полуварварского общества, еще достаточно равнодушного к традициям Чжунго. Неудивительно, что Шан Ян открыто третировал их, именуя паразитами за то, что они не занимались полезным физическим трудом.

Но с тех пор многое изменилось, в том числе и царство Цинь, где во второй половине III в. до н.э. уже существовала частная собственность и были достаточно развиты торговля, города и даже интеллектуально-культурные традиции. Еще больше в этом плане изменились государства других частей чжоуского Китая, особенно Чжунго, где ремесла и торговля, города и частная собственность, интеллектуальная жизнь и игра мысли, подчас весьма тонкая и изощренная, давно уже стали нормой. И все это многообразие жизни Цинь Ши-хуан и Ли Сы хотели подчинить своим жестким легистским законам.

В отличие от конфуцианской традиции, которая гармонично впитывала в себя нововведения и, более того, придавала им обогащенный высоконравственной традицией приемлемый для всех облик, легизм относился к иным доктринам резко отрицательно. Он отвергал все то, что зарождалось в соответствии с духом этической традиции конфуцианства, что вписывалось в эту традицию и обогащало интеллектуальный потенциал Поднебесной. Тем самым легизм помимо его жесткости и бесчеловечности становился откровенно реакционным. Он откровенно отрицал все новое и не соответствовавшее его нормам. Он не любил неожиданностей, ибо они были для него опасны, не терпел замечаний и тем более критики со стороны оппонентов, ибо это подрывало прочность его позиций. То есть, в тех условиях, которые уже сложились в Китае к концу Чжаньго, легизм оказался нежизнеспособным. Это утверждение может показаться резким — ведь сумел же Ши-хуан добиться многого за немногие годы его власти. Достаточно вспомнить о Великой стене! Но на это есть четкий ответ: жестокий режим способен на многое, но ценой невероятного напряжения сил, ценой жизни поколения. Однако крайность никогда не может стать нормой. Любой экстремизм неизбежно порождает ответную реакцию, причем достаточно быстро. Общество не выносит длительного перенапряжения. Релаксация же в обществе легистского типа означает крушение всего того, на чём держится жесткость легизма. А коль скоро основы рушатся, гибнет и все остальное. В этом и заключается главная причина краха вроде бы сильной и великой империи. В этом и проявилась нежизнеспособность легизма, который неизбежно должен был быть заменен иной структурой, более мягкой, человечной и потому жизнеспособной. Такой структурой в Китае стала конфуцианская империя — империя Хань.

Китайская империя складывалась как централизованное государство на протяжении ряда веков. В принципе империя — это высшая ступень процесса политогенеза. Существовать она может лишь на основе централизованного аппарата власти, который в свою очередь должен опираться на силу. Поэтому нет ничего удивительного в том, что китайская империя возникла в легистской форме. Это был своего рода апофеоз циничной силы. Однако одной силы для формирования устойчивой империи мало. Нужны институты, которые способствовали бы стабилизации социума и хозяйственному балансу. Тому и другому легисты уделяли мало внимания — и проиграли. На смену им пришла новая династия, приложившая немалые усилия для создания социальной стабильности и экономической устойчивости. То и другое было объективно необходимым для структуры, в привычных рамках которой, базировавшихся на власти-собственности и централизованной редистрибуции, возникли противостоявшие тому и другому новые институты рыночно-частнособственнического характера.

Эти институты, как о том уже упоминалось, были вписаны в прежние, но легисты нимало не заботились о том, чтобы создать некий устойчивый баланс между имущими и неимущими, городом и деревней, правящими верхами и обездоленными низами. И именно массы обездоленных — безземельных и батраков, арендаторов и наемников, рабов и слуг — сыграли немалую роль в создании той нестабильности, которая проявилась после смерти Ши-хуана и утраты его преемниками главного, что они имели, т.е. грубой силы. Создать подлинно устойчивую империю, которая опиралась бы не только и даже не столько на силу, сколько на умело выстроенную административно-политическую и социально-хозяйственную структуру, обеспечивавшую консервативную стабильность и обществу, и государству, выпало на долю правителей династии Хань.

Империя Хань возникла не сразу после того, как в 207 г. до н.э. династия Цинь прекратила свое существование. Китай на протяжении нескольких лет был ареной жестокой политической борьбы между претендентами на пустующий императорский трон. Возглавлявшие враждующие регионы военачальники в энергичных схватках сводили счеты друг с другом, создавая на завоеванных ими землях все новые и новые княжества и царства, названия которых иногда совпадали с прежними, существовавшими на тех же территориях до Цинь, а иногда звучали по-новому. Сильнейшими среди них, как упоминалось, оказались вновь созданные политические образования домов Сян и Хань. Борьба между ними завершилась в 202 г. до н.э., когда принявший титул императора ханьский Лю Бан (Гао-цзу) фактически овладел властью во всей Поднебесной.

Но какая империя досталась Лю Бану?! Страна лежала в руинах, ибо отнюдь не все поверженные противники согласились на безоговорочную капитуляцию. Многие из них, напротив, продолжали сопротивляться, ведя дело ко все большей разрухе. Однако главное было в том, что сила центростремительных факторов и тенденций, веками вызревавшая в недрах чжоуского Китая и в немалой степени обеспечившая Цинь Ши-хуанди объединение страны в гигантскую империю, не просто иссякла, но и как бы обернулась своей противоположностью. Наглядный отрицательный опыт недолговечного легистского эксперимента Ши-хуана и последовавший затем развал его империи были той реальностью, с которой столкнулся Лю Бан (основатель династии Хань) одолевший своих соперников и вновь пытавшийся собрать империю воедино Лю Бан. Конечно, долгодействующие факторы и тенденции сыграли при этом свою позитивную роль, ибо они объективно отражали то, что было результатом длительного исторического процесса: Китай был готов к объединению и вопрос сводился лишь к тому, кому и как удастся этого добиться. Но неудача Цинь не просто замедлила позитивный процесс. Она как бы повернула его вспять, резко замедлила его ход, заставила многое создавать заново, причем в самых неблагоприятных для этого условиях всеобщей разрухи и развала.

Здесь важно вспомнить, что легизм Ли Сы, реализованный в империи Цинь, был крайне нетерпимым. Он ставил своей целью вытравить из памяти людей все то, что так или иначе не совпадало с его нормами и тем самым было оппозиционно по отношению к ним. Понятно, что при этом вся громадная административно-чиновничья система создавалась из тех, кто был слепо послушен легистской доктрине и ревностно реализовывал на практике ее нормативы. И это было как раз то наследство, которое получил не очень-то образованный выходец из крестьян Лю Бан, когда он сел на трон и оказался перед необходимостью управлять империей. Как управлять? С кем управлять? На кого и на что опираться? Эти вопросы были для него тем более актуальными, что, судя по данным восьмой главы труда Сыма Цяня, специально посвященной Гао-цзу, едва ли не все немногие годы его правления в качестве императора новой династии Хань прошли в сражениях с мятежниками, то и дело пытавшимися оспорить его победу и статус императора. И хотя Лю Бан в конечном счете одолел всех своих врагов и, по выражению того же Сыма Цяня, «усмирил Поднебесную», повернув государство «на верный путь», ему и тем более стране это далось нелегко.

Разумеется, у Лю Бана были знающие и опытные советники, в том числе и из числа уцелевших конфуцианцев. Однако они мало что могли сделать при жизни императора в условиях постоянных войн и мятежей, разрухи и развала, не имея достаточного количества помощников-единомышленников, которые были уничтожены еще в Цинь. Кроме того, в институциональном плане противопоставить полуразвалившейся, но все же как-то существовавшей легистской административной системе им было практически нечего. Тексты «Чжоули» здесь помочь не могли. Потому Гао-цзу не очень-то спешил с радикальными реформами, не слишком старался противопоставить свой новый режим обанкротившемуся легистскому. Напротив, он старался опереться на те остатки административной легистской структуры, которые уцелели со времен Цинь, сделав при этом все необходимое для того, чтобы смягчить жесткость легизма Ли Сы и Цинь Ши-хуана.

Уже в 202 г. до н.э. по случаю инаугурации Лю Бан провозгласил широкую амнистию, призвав всех беглых и изгнанных вернуться домой и получить свои земли и жилища. Он отменил суровые наказания времен Цинь и сделал акцент на нижнем звене администрации, на сельских старейшинах — саньлао, в среде которых бытовали древние традиции. Сохранив легистскую систему административных рангов, низшие, восемь из них он распорядился по-прежнему присваивать простолюдинам, включая саньлао. В 199 г. до н.э. было начато строительство дворцового комплекса Вэйянгун в новой ханьской столице Чанань. Однако главной слабостью ханьской власти продолжало быть отсутствие надежной централизованной административной системы. Создать ее вместо развалившейся циньской было делом нелегким и требовало много времени. Кроме того, Гао-цзу сознавал необходимость вознаградить всех, кто помог ему одержать победу, кто был рядом с ним в суровые годы, кто был в числе его родственников и приближенных. Способ вознаграждения, известный из древнекитайской истории, был один — раздать заслуженным людям титулы, ранги и соответствующие земельные пожалования, по большей части с заметными иммунитетными правами, что превращало всех их в могущественных удельных властителей.

Трудно сказать, какой из факторов при этом решении сыграл наибольшую роль, быть может, чашу весов при сомнениях — а сомнений не могло не быть: слишком хорошо было известно, какие опасности таит в себе создание в рамках страны большого количества полунезависимых уделов, — перевесила ссылка на традицию, которой пренебрег в свое время Цинь Ши-хуан, но с которой твердо решил считаться Лю Бан. Во всяком случае, принципиальное решение было принято уже в первые годы его власти, когда в Поднебесной и было создано 143 удела. В среднем это были уделы в 1—2 тыс. дворов, иногда меньшие, но подчас и много большие, вплоть до 10—12 тыс. Каждый из владельцев удела и только он имел титул хоу, передававшийся вместе с уделом по наследству. Ближайшие преемники Лю Бана продолжали в этом смысле его политику, жалуя десятки новых уделов своим близким родственникам и заслуженным помощникам. Со времена многие представители удельной знати настолько укрепились в своих владениях, что наиболее близкие из них по степени родства с императором стали именоваться уже титулом ван. Ваны и хоу чувствовали себя в своих уделах прочно и порой затевали мятежи против законного правителя Поднебесной.

Впрочем, в масштабах Поднебесной в целом удельная знать и по числу и по количеству подданных занимала не слишком заметное место. Хотя хлопот с ней было немало, на политику страны в целом она влияла не столь уж сильно. Львиная доля территории и подданных властителя Поднебесной оставалась под властью центра, и потому едва ли не самой важной задачей было создать надежную систему централизованной администрации, на которую могла бы опираться империя. Собственно, это и было главной целью деятельности нескольких ближайших преемников Лю Бана, вплоть до его великого правнука У-ди, который окончательно решил, наконец, проблему управления империей. Но до У-ди были еще правители, о которых необходимо сказать хотя бы несколько слов.

С 195 по 188 г. страной управлял один из сыновей Лю Бана — Хуэй-ди. После него власть перешла в руки вдовы Лю Бана, императрицы Люй, которая окружила себя родней из своего клана Люй. Многие из их числа получили высшие титулы ванов и хоу, наследственные уделы и высокие должности. Императрица Люй скончалась в 180 г. до н.э. от загадочной болезни, которую Сыма Цянь, насколько его можно понять, склонен был считать небесной карой за ее преступления. После смерти Люй временщики из ее клана были уничтожены.

В истории и исторической традиции Китая к императрице Люйхоу отношение сугубо отрицательное. Ее осуждают за жестокость по отношению к соперницам, за убийства государственных деятелей, низложение законных наследников, возвышение родственников из клана Люй и многое другое. Конечно, внимательно прочитав посвященную ей девятую главу труда Сыма Цяня, можно согласиться с тем, что она была властной, жестокой и честолюбивой правительницей. Но заключительные строки той же главы говорят: «...правительница Гао-хоу осуществляла управление... не выходя из дворцовых покоев. Поднебесная была спокойна. Наказания всякого рода применялись редко, преступников было мало. Народ усердно занимался хлебопашеством, одежды и пищи было вдоволь».

Это значит, что придворные интриги и кровавые разборки вокруг трона не слишком-то сказывались на положении дел в стране. Даже напротив, реформы Лю Бана, включая снижение налогов с землевладельцев, проведение ирригационных работ, обложение тяжелыми налогами богатых торговцев и заботу о поддержании статуса рядовых чиновников, постепенно давали позитивные результаты. Смягченные легистские методы управления и поощрение конфуцианских традиций приводили к пополнению администрации за счет активных конфуцианцев. Знатоки конфуцианства сумели по памяти восстановить тексты уничтоженных Цинь Ши-хуаном книг, и в первую очередь всего конфуцианского канона, обросшего теперь многочисленными комментариями. И то обстоятельство, что ни Хуэй-ди, ни Люй-хоу, погруженные в дворцовые развлечения и интриги, не очень-то вмешивались в дела управления Поднебесной, как бы перепоручив их представителям традиционной культуры, заместившим собой скомпрометированных легистских сановников, пошло (вкупе со своевременными и разумными реформами Лю Бана) на пользу Поднебесной. Это стало особенно очевидным, когда на престол сел один из сыновей Лю Бана Вэнь-ди.

За 23 года своего правления (179—157 гг. до н.э.) Вэнь-ди много сделал для возрождения конфуцианских традиций и процветания ханьского Китая. Он начал с того, что объявил всеобщую амнистию, щедро наградил очередными рангами чуть ли не всех их обладателей, отметил особенными наградами и пожалованиями тех, кто сыграл главную роль в искоренении клана Люй и наведении порядка в стране. Вэнь-ди отказался от жестокой практики наказания за преступления родственников преступника. При этом он ссылался на конфуцианский тезис о том, что чиновники обязаны воспитывать народ, а не наносить ему вред несправедливыми законами. По случаю назначения наследником своего сына и возведения в ранг императрицы его матери Вэнь-ди снова щедро наградил многих и особенно выделил неимущих, вдов и сирот, бедных и одиноких, а также стариков старше восьмидесяти, которым были пожалованы шелка, рис и мясо. Награды были даны и ветеранам, приближенным Лю Бана.

В день солнечного затмения в 178 г. до н.э. Вэнь-ди выступил с покаянным обращением к народу, скорбя о своем несовершенстве и предлагая по древнему обычаю выдвигать мудрых и достойных, готовых послужить на благо народа. В том же году он лично провел борозду на храмовом поле и объявил о праве каждого выступать с критическими замечаниями в адрес самого высокого начальства. В 177 г. до н.э. Вэнь-ди заключил с то и дело беспокоившими Поднебесную северными соседями сюнну договор о братстве. Он разрешил части сюнну расположиться в районе Ордоса, т.е. на землях Поднебесной к югу от стены, где издревле обитали кочевники и заниматься земледелием было делом рискованным.

Вэнь-ди был щедр на милости, он прощал восстававших против него мятежных аристократов, выступал за смягчение наказаний, особенно телесных, отменил в 166 г. до н.э. земельный налог, одновременно усилив пошлины и подати с городского населения, торговцев и ремесленников (налог был восстановлен после его смерти в 156 г. до н.э.). Император заботился о своевременном приношении жертв, о процветании народа, об умиротворении сюнну. В неурожайный 159 год до н.э. он сильно сократил престижные расходы двора, открыл казенные амбары для выдачи голодающим и разрешил продавать ранги, а также обладающим рангами бедным крестьянам уступать их более зажиточным соседям. Дело дошло до того, что в конце жизни Вэнь-ди потребовал от своих домашних одеваться в простую одежду, не носить дорогих украшений и завещал после его смерти не слишком тратиться на дорогостоящие траурные обряды.

Вэнь-ди умер в 157 г. до н.э. Впоследствии он был очень высоко оценен потомками, восхвалявшими его добродетели. Стоит заметить, что достоинства Вэнь-ди хорошо вписывались в традиционные представления о мудром и добродетельном правителе, и именно он был первым из ханьских императоров, которого можно считать образцовым с точки зрения конфуцианства. Это означает, что примерно за треть века ханьский Китай сильно переменился. Скомпрометированный жестокими годами тяжелых экспериментов легизм ушел в прошлое, оставив в качестве Территория империи Хань до завоевательных походов У-ди наследовала централизованную бюрократическую систему и немалое количество связанных с ней институтов. Усилиями конфуцианцев это наследство было серьезно трансформировано и к эпохе Вэнь-ди достаточно легко вписывалось в те воспетые схемами Чжоули патерналистские традиции, которые стали явственно выходить на передний план.

Годы правления сына Вэнь-ди и внука Лю Бана императора Цзин-ди (156-141 гг. до н.э.) были отмечены амнистиями, демонстрировавшими милосердие к падшим. Цзин-ди умиротворял сюнну, гасил мятежи удельных князей, занимался упорядочением администрации, а в своем посмертном эдикте всех пожаловал очередным административным рангом. Важно заметить, что в годы его правления началось планомерное наступление на права удельных князей, земли которых урезались, что подчас служило поводом для мятежей.

Преемником Цзин-ди был его сын и правнук Лю Бана У-ди (140—87 гг. до н.э.). Именно за годы его правления, которое было одним из наиболее долгих и плодотворных в истории Китая, конфуцианство не только окончательно вышло на передний план и стало основой образа жизни китайцев, но и оказалось фундаментом всей зрелой китайской цивилизации. С этого времени, с царствования ханьского У-ди, почти полуторатысячелетний период древнекитайской истории — истории урбанистических государственных образований и складывания цивилизационных основ — завершает свой путь и передает эстафетную палочку истории развитой и сложившейся конфуцианской империи.

Ханьский Китай времен У-ди — это период расцвета еще недавно, чуть более полувека назад воссозданной из руин империи. Земледелие в стране процветало, причем налоги были сравнительно низкими, обычно не более 1/15 части урожая. Правда, они дополнялись подушной податью, а также различного рода отработками и повинностями, но в целом все это было обычно и потому терпимо. Резко увеличилось население страны, достигшее в I в. до н.э. 60 млн. человек. Освоение новых земель дало толчок развитию агротехники, включая пахоту с применением тяглового скота (впрочем, оставшуюся достоянием лишь немногих), а также грядковую систему обработки земли вручную (именно при этом способе обработки крестьяне в подавляющем своем большинстве получали хорошие урожаи со своих полей). Тщательно поддерживались старые и по мере необходимости создавались новые ирригационные системы. В порядке были дороги, а вдоль дорог поднимались новые города, число которых с начала имперского периода истории Китая непрерывно увеличивалось.

У-ди немало заимствовал из легистского опыта, переняв и развив те его стороны, которые оказались жизнеспособными и даже необходимыми для управления империей. Он восстановил учрежденную еще во времена Цинь Ши-хуана государственную монополию на соль, железо, отливку монет и изготовление вина, причем механизмом реализации этой монополии, весьма выгодным для казны, была система откупов. Богатые торговцы и ремесленники из числа зажиточных городских и особенно столичных жителей выплачивали в казну огромные деньги за право заниматься солеварением, металлургическим промыслом, винокурением или изготовлением монет и за получение дохода от всех этих производств. В городах существовали и казенные предприятия, где работали (чаще всего в порядке отработок, т.е. трудовой повинности) лучшие ремесленники страны. Они изготавливали самые изысканные изделия для престижного потребления верхов, а также оружие и снаряжение для армии и многое другое. Все это способствовало развитию хозяйства и увеличению числа частных собственников. Отношение к частным собственникам и особенно к богатым торговцам в ханьском Китае не отличалось от чжоуских времен, хотя и не было столь бескомпромиссным, как в шанъяновском легизме. Богатые торговцы жестко контролировались властью, возможности реализации их богатств были законодательно ограничены, хотя им разрешалось тратить деньги на покупку социально престижного ранга либо определенной — не слишком высокой — должности.

У-ди многое взял от административной системы легизма. Страна была разделена на области во главе с ответственными перед центром губернаторами. Важную роль, как и в Цинь, играла система повседневного контроля в лице облеченных высочайшими полномочиями цензоров-прокуроров. Преступники подвергались суровым наказаниям, нередко их, а то и членов их семей обращали в рабов-каторжников, использовавшихся на тяжелых работах, в основном строительных и горнодобывающих. В целях усиления централизации власти в 121 г. до н.э. был издан указ, фактически ликвидировавший систему уделов — каждому владельцу удела законодательно предписывалось делить свое владение между всеми его многочисленными наследниками, что призвано было окончательно ликвидировать влиятельную прослойку наследственной знати, временами порождавшую мятежи и общую нестабильность в империи.

Будучи сильным и умным политиком, У-ди уделял огромное внимание внешнеполитическим проблемам, главной из которых были все те же сюнну, активизировавшиеся на северных границах. В поисках союзников в борьбе с ними еще в 138 г. до н.э. на северо-запад был послан Чжан Цянь, который вначале попал в плен к сюнну на долгие десять лет, но затем сумел бежать и выполнить возложенное на него поручение. Разведав территорию и изучив народы, обитавшие к западу от сюнну, Чжан Цянь после долгих лет странствий возвратился домой и составил для императора подробный отчет о своем путешествии. Отчет этот, будучи включен в качестве особой главы в сводный труд Сыма Цяня, дошел до наших дней и весьма помогает специалистам, изучающим историю бесписьменных народов, живших к северу от Китая в ханьское время.

У-ди был удовлетворен полученными от Чжан Цяня сведениями. И хотя главной цели — создания коалиции против сюнну — экспедиция не достигла, она дала много материала для оценки политической ситуации на северо-западных границах ханьского Китая. Получив сведения о великолепных даваньских (ферганских) лошадях, У-ди послал военные экспедиции в Ферганскую долину. Кроме лошадей, которые были в результате этого привезены в императорские конюшни, походы на Давань позволили открыть регулярные торговые связи с народами, обитавшими на территории современного Восточного Туркестана. Эти связи, обязанные своим происхождением в конечном счете Чжан Цяню, впоследствии получили наименование торговли по Шелковому пути, ибо из Китая на запад по вновь открытым торговым путям везли преимущественно высоко ценимый там шелк, доходивший транзитом до Рима. Великий шелковый путь с тех пор функционировал веками, хотя и нерегулярно, связывая со странами Запада оторванный от других развитых цивилизаций Китай. У-ди также направлял успешные военные экспедиции на восток, где им была подчинена часть корейских земель, и на юг, в район Вьетнама, где была аннексирована китайцами часть вьетнамских земель.

Успешная внешняя политика У-ди способствовала не столько развитию торговых связей с дальними странами (им в Китае придавали мало значения), сколько расширению территории империи, укреплению ее границ. И во внешней, и тем более во внутренней политике император преследовал цель упрочить фундамент императорской власти и возродить ту славу о великой и процветающей Поднебесной, которая была едва ли не важнейшим элементом высокочтимой китайской традиции. Неудивительно поэтому, что сам У-ди потратил немало усилий для того, чтобы не просто возродить влияние конфуцианства в империи (этот процесс давно и успешно шел после крушения Цинь и без его усилий), но воссоздать новое, имперское, или, как его иногда называют, ханьское, конфуцианство. Принципиальное отличие имперского конфуцианства было не столько в доктрине, которая осталась практически неизменной, сколько в новом подходе к заново сложившимся реалиям, в новом отношении к изменившемуся со времен Конфуция миру. Или, иначе говоря, в большей его терпимости к иным доктринам, тем более поверженным, не выдержавшим испытание историей. И дело здесь не только в синтезе как идее, которая давно уже, веками пробивала себе дорогу. Гораздо важнее был тот самый принцип практической пользы, прагматического восприятия мира, который сложился в Китае во многом под влиянием все того же конфуцианства.

У-ди хотел, чтобы новая официальная имперская идеология впитала в себя все то полезное, что помогло стране и ему лично, всей династии Хань наладить управление империей и опираться при этом на народ, воспитанный на идеалах и традиции, но в то же время уважающий силу и подчиняющийся власти. В первую очередь это означало сближение доханьского конфуцианства с легизмом, точнее, с теми элементами легизма, которые вполне могли сосуществовать с конфуцианством и даже подкрепить его порой основанные на благих пожеланиях постулаты. Ведь и конфуцианцы, и легисты считали, что управлять Поднебесной должны государь с его министрами и чиновниками, что народ должен уважать власть и подчиняться ее представителям и что все это в конечном счете способствует благу и процветанию, миру и счастью подданных. Стоит вспомнить, что примерно таким языком говорил и Цинь Ши-хуан в его стелах. Разница же между доктринами и особенно их реализацией была в том, какими методами следует достигать поставленных целей. Конфуцианцы делали упор на самосознание и самоусовершенствование людей, на воспитание в них гуманности, добродетели, чувства долга и уважения к старшим. Легисты — на запугивание, подчинение и суровые наказания за неповиновение. В этой ситуации умелое сочетание конфуцианского пряника с легистским кнутом могло дать и реально дало весьма позитивные результаты. Но это было еще далеко не все.

У-ди собрал около себя около ста выдающихся ученых-боши (боши — почетное ученое звание, своего рода профессора), которым время от времени, как о том повествуется в 56-й главе династийной истории Хань-шу, задавал важные для него вопросы о том, как следует управлять империей, по каким критериям подбирать помощников и чиновников, как интерпретировать древнюю мудрость применительно к задачам сегодняшнего дня и т.п. Насколько явствует из текста главы, наиболее; умные и точные ответы на поставленные вопросы давал старший современник У-ди, выдающийся конфуцианец ханьского времени Дун Чжун-шу.

Дун Чжун-шу был не просто великолепным знатоком и ревностным адептом учения Конфуция, на изречения которого он постоянно ссылался и чью хронику «Чуньцю» сделал основой собственного сочинения «Чуньцю фаньлу». Исторической заслугой этого выдающегося мыслителя было то, что он сумел вплести в ткань конфуцианства возникшие и вошедшие в обиход, обретшие популярность и признание новые неконфуцианские идеи, будь то связанные с именем Цзоу Яна концепции об инь—ян и у-син, некоторые идеи Мо-цзы (например, о небесных знамениях) или даосов с их категорией ци и иными элементами космогонии в древнеиндийском стиле, т.е. с немалой Долей мистики. Именно в этой внешне весьма эклектической идейно-философско-религиозной доктрине и нашел свое завершение тот синтез, о котором уже не раз упоминалось.

Заслуживает внимания то обстоятельство, что этот синтез был ненавязчив, он лишь вплетался узорами в конфуцианскую ткань; что конфуцианство было основой учения Дуна, которое и легло затем в фундамент государственной официальной идеологии китайской империи и получило название ханьского конфуцианства. Интересно заметить, что именно у Дуна впервые прозвучала идея о том, что сам Конфуций обладал всеми достоинствами для того, чтобы Небо в свое время обратило на него внимание и вручило ему Великий Мандат на управление Поднебесной. Хотя этого, как известно, не случилось, о чем в свое время скорбел и сам Конфуций, такого рода допущение лишь возвеличивало великого мудреца в глазах поколений.

Нельзя сказать, что после нововведений Дун Чжун-шу в китайской империи больше не было споров, затрагивающих приоритет конфуцианства. Они проявили себя, например, в ходе оживленной дискуссии по поводу государственных монополий, состоявшейся в 81 г. до н.э. при преемнике У-ди императоре Чжао-ди и зафиксированной чуть позже Хуань Куанем в трактате «Янь те лунь» (Спор о соли и железе). Борьба вокруг того, оставить монополии или упразднить, вылилась в открытый спор между теми, кто склонялся в пользу легистских методов управления (государственные монополии), и конфуцианцами, считавшими, что не сила государства, а добродетели государя должны привлекать людей. Здесь важна даже не дискуссия сама по себе (хотя она и весьма, интересна, ибо уделила много внимания аргументации сторон), сколько то, что в конечном счете спор между представителями разных подходов к управлению империей внес свой весомый вклад в создание той самой гигантской иерархической системы централизованной бюрократической администрации, которая в ее идеальной форме была предложена конфуцианцами еще в трактате «Чжоули». Разумеется, теперь схема «Чжоули», обогащенная заимствованными у легистов хорошо разработанными институтами управления, перестала быть идеальной конструкцией, а, напротив, обрела плоть и кровь, превратилась в реальность. Собственно с обретением этой реальности имперский Китай и стал тем государством, которым он продолжал быть, с незначительными идейными и институциональными изменениями, вплоть до XX в.

Таким образом, древнекитайский период становления основ цивилизации и государственности, создания зрелого и достаточно совершенного в основных своих параметрах аппарата администрации централизованного государства пришел к своему логическому завершению. В ханьском Китае времен У-ди конфуцианско-легистский аппарат власти с его вышколенными чиновниками, тщательно отбиравшимися перед назначением на должность из числа хорошо зарекомендовавших себя знатоков официальной конфуцианской доктрины, стал итогом длительного процесса синтеза идей и эволюции политических и социальных институтов. Необходимый элемент принуждения в рамках имперской администрации гармонично сочетался с традиционным патернализмом, а веками воспитывавшаяся социальная дисциплина ориентированных на почтение к старшим подданных подкреплялась конфуцианским духом соперничества и самоусовершенствования, который в условиях имперского Китая всегда был двигателем, позволявшим огромной административной машине не застояться, не заржаветь. И хотя после У-ди ханьский Китай вступил в полосу затяжного кризиса (вообще последующая история страны развивалась циклами, от расцвета и стабильности к кризису и упадку, а затем к очередному расцвету), заложенных традицией, преимущественно конфуцианством, потенций вполне хватило для того, чтобы китайская цивилизация и государственность сохранили свою жизнеспособность.

После смерти У-ди ханьский Китай, как упоминалось, вступил в длительный период стагнации, а затем кризиса. Если в годы сильной централизованной власти в функции специально назначавшихся инспекторов (тех же цензоров-прокуроров, которые существовали при династии Цинь) входило, помимо прочего, следить за тем, чтобы «земли и дома местных могущественных семей не превышали» установленной нормы, а правители на местах «справедливо вершили суд и не притесняли народ», то с развалом эффективной власти центра ситуация резко изменилась. Слабые и безвольные преемники У-ди оказались не в состоянии контролировать власть на местах. Более того, слабостью ханьской империи была недостаточная степень институционализации именно низшего звена администрации. Еще не установилась твердая и апробированная практика подготовки и умелого использования кадров чиновников этого самого массового низового уровня. Кроме того, слабости неустоявшейся системы комплектования чиновников способствовало ожесточенное соперничество местной элиты с формирующимся имперским бюрократическим аппаратом.

Дело в том, что за вторую половину I тыс. до н.э. существенно изменился характер древнекитайской деревни-общины. Если до того деревня-община представляла собой совокупность примерно одинаковых по степени зажиточности дворов, а имущественная разница между ними, коль скоро она становилась заметной, гасилась за счет спорадического перераспределения общинной земли, то с развитием процесса приватизации и товарно-денежных отношений неравенство, пусть не сразу, стало заметным и в деревне. Особенно социальное и имущественное неравенство стало проявлять себя именно в ханьское время, когда жесткие стандарты легизма, сурово ограничивающие частного собственника, были существенно ослаблены и очень многое зависело от того, сколь эффективно осуществляют контроль над страной государственный аппарат, имперская власть центра.

Пока власть, особенно при У-ди, была сильна, равенство в деревне искусственно поддерживалось (за чем и обязаны были, как о том только что упоминалось, следить специальные инспектора). Но как только власть начала слабеть, центробежные силы на местах все активнее стали проявлять свои возможности. В деревнях возникали крепкие хозяйства, которые быстро богатели и прибирали к рукам все новые и новые земли, превращая их вчерашних обладателей в арендаторов и наемников. Возникавшие на этой экономической основе так называемые «сильные дома» (в текстах они именовались различными терминами) делили между собой (порой в ходе жестокого соперничества) власть и влияние. Обездоленные крестьяне нередко должны были покидать свои родные места и уходить на новые, где они оказывались в положении зависимых клиентов (кэ, букв. — «гость») от все тех же деревенских богатеев. Вынужденные в условиях неэффективной власти центра сами заботиться о своем благополучии, сильные дома обрастали набранной из неимущих и пришлых людей домашней стражей (буцюй), которая в критической ситуации могла выступать как вполне боеспособное воинское формирование.

Ворочая многими миллионами, а то и десятками миллионов монет, о чем часто упоминается в источниках, сильные дома не только становились общепризнанной и имеющей реальную власть элитой империи, но и обретали возможности для влияния на аппарат администрации. Более того, аппарат администрации на уровне уезда и округа в основном комплектовался именно из представителей этих сильных домов и уж во всяком случае сильно зависел от их «общего мнения».

Почему сильные дома в период упадка империи оказались в ханьской деревне столь влиятельной силой? Дело в том, что помимо чисто экономических факторов (обогащение деревенского меньшинства в условиях товарного хозяйства) мощи богатых кланов в сельской общине активно способствовали и некоторые другие. Во-первых, как только стало возможным правдами и неправдами приобретать общинные земли, все получавшие высокие оклады чиновники и обогатившиеся за счет рыночных операций собственники начали стараться вкладывать свои доходы именно в землю, что было не столь прибыльным, сколь престижным и надежным. Это, естественно, способствовало практическому слиянию деревенской элиты со всеми сильными мира сего, и прежде всего с влиятельной элитой чиновников. Во-вторых, важную роль играло ослабление власти как таковой.

В условиях эффективной власти центра любой причастный к власти был прежде всего чиновником и лишь во вторую очередь — собственником. Тот краеугольный постулат, что власть порождает и сохраняет свою собственность и что собственность власть имущего опосредована именно его причастностью к аппарату администрации, был понятен всем, ибо восходил к древнему принципу власти-собственности. Но коль скоро наступал кризис власти и казна соответственно пустела, а интересы чиновника оказывались существенно затронутыми, ситуация изменялась. Чиновники, с одной стороны, начинали более жестко давить на и без того стонавшую от ударов кризиса деревню, что вело к разорению крестьян и углублению кризиса, а с другой — они все больше ощущали интересы собственников как свои и даже (в изменившейся ситуации) как первостепенные.

Сплетение интересов деревенской имущественной элиты и аппарата администрации на местах в свою очередь резко усугубляло экономический кризис, что влекло за собой дальнейшее ослабление и политическую децентрализацию государства. Именно этот процесс и наблюдался в конце первой династии Хань. Он проявлялся прежде всего в ощутимом уменьшении роли государственного администрирующего начала в стране, а также в том, что функции власти фактически оказывались в руках сильных домов с их обширными землями, денежными ресурсами, обильной клиентелой и к тому же с претензиями на высокий нравственный потенциал, аристократизм духа и высокие конфуцианские стандарты.

Восприняв в качестве социально-нравственной основы конфуцианский идеал благородного мужа (цзюнь-цзы) и стремясь своим образом жизни продемонстрировать высшие нормативы бытия воспетого в конфуцианских трактатах типа «Или» слоя аристократов-чиновников ши, представители деревенской элиты (все те же сильные дома) именно себя считали охранителями добродетельных устоев рушащейся под ударами кризиса империи. Именно себя они все чаще именовали «надеждой народа» и «достойными мужами», обладающими нравственной чистотой истинных ши. Стремясь сохранить за собой право на выражение «общего мнения» и выступления с позиций «чистой критики», сильные дома ревниво следили друг за другом, что объективно способствовало сохранению и культивированию в их среде высокого стандарта конфуцианской нормы, более того, — формированию своеобразного аристократизма духа. Аристократизм этот отличался от соответствующего стандарта феодальной структуры Чуньцю тем, что опирался не столько на реалии социально-политических прерогатив наследственной знати, сколько на высокую репутацию, на создание и сохранение конфуцианского «лица». «Потерять лицо», т.е. лишиться репутации, было для ревностного конфуцианца непереносимым ударом, вынести который мог далеко не каждый из них.

Разумеется, все эти черты и важнейшие характерные признаки элиты формировались в ханьском Китае постепенно, оттачиваясь веками. Но именно они означали, что идеи и замыслы У-ди и Дун Чжуншу, положенные в фундамент послециньской империи, начали обрастать традициями. Теми самыми конфуцианскими традициями, которым суждено было сохраниться в веках и оказывать свое влияние на Китай вплоть до наших дней. И следует особо подчеркнуть, что с наибольшей силой и эффективностью эти традиции реализовывали себя лишь в условиях сильной власти центра, тогда как при ослаблении этой власти они только сохранялись, причем прежде всего и главным образом именно на низовом уровне, на уровне все той же местной элиты.

Результатом подобного рода тенденции оказывались и реформы, к которым обычно прибегали властители китайской империи в периоды ослабления их власти, стагнации и тем более кризисов. Смысл всех известных специалистам реформ в истории империи сводился к тому, чтобы с помощью традиционных конфуцианских рекомендаций и соответствующих механизмов восстановить утраченный обществом порядок и тем самым активно противостоять деструкции и хаосу. Первая из такого рода реформ связана с именем известного ханьского правителя Ван Мана.

Вообще-то попытка реформ, направленных преимущественно на обуздание аппетитов богатых сильных домов, была сделана еще в годы правления Ай-ди (6—1 гг. до н.э.), но успеха не имела. Вскоре после этой неудачи власть в стране захватил Ван Ман, тесть императора Пин-ди (1—5 гг.) и регент при малолетнем его сыне. В 8 г. он низложил малолетнего императора Ин-ди и провозгласил себя основателем новой династии Синь. Став императором и проявив себя ревностным конфуцианцем, ярым сторонником традиций, Ван Ман приступил к реформам, являвшим собой причудливую смесь идеализированных конструкций с реальными и даже суровыми мерами, направленными на подрыв всесилия самовластной элиты на местах. Первой и главной задачей нового императора было укрепление государственной власти и всей тесно связанной с ней системы централизованной редистрибуции. Именно с этой целью Ван Ман объявил все земли в империи государственными и строго запретил их куплю-продажу. Конфискованные таким образом владения сильных домов предназначались для распределения между всеми теми частнозависимыми, кто не имел своей земли и находился на положении арендаторов, клиентов, а то и просто рабов в домохозяйствах могущественных деревенских кланов. В качестве нормативного принципа для распределения была избрана схема Мэн-цзы о цзин-тянь, причем утопичность ее нимало не смутила реформатора, для которого самым важным были не строго поделенные на четкие квадраты по 100 му (ок. 7 га) поля, но сам принцип, заложенный в этой схеме. Принцип же исходил из того, что есть только два вида земельного владения — крестьянский и государственный, и, таким образом, во взаимоотношениях между земледельцем и казной нет места никаким посредникам, вчерашним богачам-собственникам.

Кроме реформ в сфере земельных отношений Ван Ман издал специальный указ о ликвидации частного рабства, запрете купли и продажи людей. Все рабы автоматически приобретали статус зависимых и соответственно оказывались под определенным покровительством со стороны государства, что тоже явилось сильнейшим ударом прежде всего по сильным домам и их хозяйствам. Рабами — в соответствии с древней традицией — оставались лишь преступники, причем количество рабов этой категории при Ван Мане резко возросло за счет суровых наказаний всех тех, кто нарушал новые законы либо активно им противодействовал. Специальными указами Ван Ман ввел потерявшие было уже силу государственные монополии на вино, соль, железо и даже кредит. В стране были пущены в оборот монеты нового типа, отливка которых также стала монополией государства.

Реформы встретили отчаянное сопротивление тех, кто по указам императора лишался едва ли не всего своего имущества, всех поколениями накопленных богатств. Стремясь подавить недовольство, реформатор не стеснялся прибегать к репрессиям, опираясь при этом, что важно подчеркнуть, на аппарат администрации. Используя новые порядки; аппарат администрации извлекал из экспроприации чужих богатств немалые выгоды для себя. А так как для проведения реформ в жизнь и для укрепления аппарата власти в столь трудной для империи обстановке требовались немалые расходы, то Ван Ману пришлось пойти и на некоторые непопулярные меры — он увеличил налоги и ввел ряд новых поборов и повинностей с различных категорий населения. Это последнее, видимо, сыграло едва ли не решающую роль в росте недовольства реформами.

Оценивая реформы в целом, необходимо заметить, что в принципе они были достаточно продуманными и при умелом проведении их в жизнь вполне могли бы вывести страну из состояния кризиса. Правда, в любом случае это обошлось бы стране достаточно дорого. Но легкими и безболезненными реформы, да еще в момент тяжелого кризиса, едва ли бывают вообще. Поэтому нельзя считать, что Ван Ман действовал неумело и потому проиграл. Решающую роль в его судьбе, как и в судьбах империи, сыграло иное: в 11 г. своенравная Хуанхэ изменила свое русло, что привело к гибели сотен тысяч людей, затоплению полей, разрушению городов и поселков.

Хуанхэ на протяжении нескольких тысяч лет письменно фиксированной китайской истории неоднократно меняла свое русло, что было связано с обилием ила (лесса), который несла в своих водах эта не случайно названная Желтой река. Обычно за ее водами внимательно следили чиновники, отвечавшие за очистку русла и возведение дамб. Но в годы стагнации и кризиса, в моменты деструкции и ослабления власти ослабевала и эта важная функция китайской администрации. За реками переставали, не могли тщательно следить. И возмездие не заставляло себя ждать. А если принять во внимание, что для воспитывавшегося в рамках определенной традиции населения, включая и самого Ван Мана, прорыв Хуанхэ и связанные с этим великие бедствия однозначно свидетельствовали о том, что Небо недовольно положением дел в Поднебесной и предупреждает о своем недовольстве именно такого рода глобальными катаклизмами, то не приходится спорить о выводах, которые всеми были сделаны после смены русла Хуанхэ: великое Небо против реформ Ван Мана.

Осознав это, император вынужден был не только открыто покаяться, но и отменить значительную часть своих указов. Такого рода вынужденная акция сыграла роковую роль. Противники реформ возликовали, ситуация в стране вновь решительно изменилась, что в очередной раз породило хаос и разброд. Кризис стал углубляться, недовольные и обездоленные вновь взялись за оружие, в стране начались восстания. В результате этих многочисленных восстаний, наиболее заметную роль среди которых сыграли восстания так называемых «краснобровых» (принадлежавшие к этому движению бойцы красили брови в красный цвет, дабы отличаться от остальных), армии империи теряли почву под ногами и отступали к столице. В 23 г. Чанань пала, а Ван Ман был убит. Вскоре после этого в ходе выяснения отношений между повстанцами различных движений верх взяли краснобровые. Но это был их последний успех. Воспользовавшись междоусобицами между главарями повстанцев, ханьские генералы одержали победу над краснобровыми и выдвинули в качестве нового императора одного из представителей дома Хань — Лю Сю.

Став императором и приняв имя Гуан У-ди, новый правитель все той же династии Хань фактически продолжил начатые неудачливым Ван Маном преобразования, направленные на укрепление власти государства и ослабление позиций сильных домов, властной элиты на местах. Главной своей заботой Гуан У-ди счел необходимость дать всем земледельцам поля и предоставить им возможность прокормить самих себя, уделив казне скромную долю, официально сниженную вначале до 1/30 урожая. Для того, чтобы каждый пахарь получил свое поле, была роздана практически вся земля, оказавшаяся в руках государства после реформ Ван Мана, включая существенную часть полей тех сильных домов, которые сопротивлялись реформам и чьи земли были конфискованы. Параллельно с этим чиновники новой династии проводили энергичные меры по приведению в порядок ирригационной системы страны, изрядно пострадавшей в годы кризиса и восстаний. Были освобождены от рабского состояния преступники-каторжники и большинство частных рабов, которым тоже были предоставлены земельные наделы.

Все эти меры сыграли свою позитивную роль, и за короткий срок вторая династия Хань вывела страну из состояния тяжелого кризиса и обеспечила ей основу для процветания, проявившего себя в различных сферах — в области агротехники (например, распространение грядковой системы и пахоты на волах, применение новой системы земледелия), ирригации, торговли (в том числе по Великому шелковому пути) и, наконец, внешней политики (войны с гуннами, освоение далеких южных земель и т.п.). Немалые успехи были достигнуты и в сфере науки и культуры — расцвет математики (трактат «Математика в девяти главах», подытоживающий все знания древних китайцев в области операции с числами, в том числе и отрицательными, а также начал геометрии и алгебры), создание едва ли не первого в мире сейсмографа, достижения в области градостроительства и архитектуры, включая умение строить здания в несколько этажей, или такое важное нововведение для страны, уважающей письменный текст, как изобретение бумаги.

Словом, серия реформ, умело проведенная в жизнь первым императором второй ханьской династии Гуан У-ди (25—27) и его преемниками, особенно Мин-ди (58—75), дала свои результаты и способствовала стабилизации империи, расцвету ее производства и культуры, успехам как внутренней, так и особенно внешней политики. Достаточно упомянуть об успешных походах знаменитого китайского полководца и дипломата Бань Чао, который в 70-х гг. I в. сумел с небольшим отрядом подчинить ханьскому Китаю значительную часть мелких государственных образований, расположенных вдоль туркестанской части Великого шелкового пути (китайцы именовали эти земли термином «Си-юй» — Западный край), что не только способствовало торговле с зарубежными странами, но и заметно укрепляло позиции империи в ее противостоянии гуннам (сюнну).

Итак, желанная стабильность наконец-то пришла к исстрадавшейся стране. Наступило время если и не утопических Гармонии и Порядка, то во всяком случае спокойствия и довольства. Однако это продолжалось не слишком долго. Уже на рубеже I—II вв. ситуация в империи начала ухудшаться. Для того, чтобы разобраться в причинах этого (вспомним, что нечто похожее произошло и с первой ханьской династией после У-ди; аналогичные процессы были характерны также практически для всех последующих династий имперского Китая), необходимо рассмотреть особенности китайского династийного цикла, проявившие себя весьма наглядно с первой же имперской династии — Хань.

Циклы, о которых идет речь, обычно начинались и завершались в обстановке тяжелых экономических кризисов, социальных неурядиц и политической дестабилизации, что внешне проявлялось чаще всего в форме восстаний неимущих и обездоленных. Независимо от того, заканчивался кризис победой восставших либо их поражением — в любом случае приходившая на смену рухнувшей новая династия (даже если это были вторгшиеся с севера иностранцы) начинала свое правление с реформ. Механизм цикла, начинавшегося с реформ и завершавшегося очередным кризисом, при всей своей стандартности всегда был в общем-то достаточно сложным, ибо свое влияние на него оказывали самые разные факторы, сила и воздействие которых отнюдь не были одинаковыми. Поэтому каждый цикл имел свои особенности и различную продолжительность. Однако их общей чертой являлось взаимодействие ряда экономических, социально-демографических и экологических процессов, равнодействующая которых создавала вполне определенный критический импульс. Обычно все начиналось с нарушений в сфере земледельческого хозяйства и традиционных норм существования общинной деревни, которая и оказывалась исходной точкой кризиса.

Как конкретно это выглядело? Мы уже говорили о том, что со времен реформ Шан Яна в царстве Цинь и Ши-хуана в масштабах всего Китая насаждались административно-социальные корпорации из искусственно создававшихся пяти- или десятидворок. В период империи в эти корпорации входили как бедные, так и весьма богатые дворы, в том числе так называемые сильные дома, причем каждый в рамках пятидворок был обязан отвечать за соседей по принципу круговой поруки. И хотя эта система жестко действовала отнюдь не всегда, о ней всегда вспоминали, когда следовало укрепить позиции власти центра. Практически это означало, что как раз в периоды ослабления этой власти, т.е. в моменты кризисов и даже предшествовавшей им обычно стагнации общинная деревня оказывалась в состоянии деструкции: каждый отвечал сам за себя, в результате чего бедняк легко становился жертвой богатого соседа.

В период реформ или возникновения новой династии, т.е. в разгар тяжелого кризиса либо после его преодоления, как то было в Хань во времена Лю Бана, Ван Мана или Гуан У-ди, происходил радикальный передел земель. Традиционное китайское государство с глубокой древности и едва ли не до XX в. справедливо считало себя высшим субъектом власти-собственности и централизованной редистрибуции, так что ни у одного реформатора никогда не возникало и тени сомнения в его праве, даже обязанности умно распорядиться землей, а именно сделать так, чтобы каждый пахарь имел свое поле и соответственно платил налоги. Землями наделялись все трудоспособные земледельцы. Более того, чиновники изыскивали любые возможности для увеличения их числа, для чего освобождались зависимые или давались дополнительные наделы на домочадцев, включая подчас и рабов. Эти земли в империи традиционно именовались землями минь-тянь (народными), что, впрочем, не должно вводить в заблуждение: имелось в виду не право крестьян свободно распоряжаться своими наделами, но право государства раздавать эти наделы, а в случае нужды и перераспределять их среди общинников.

Наряду с землями минь-тянь существовала и категория служебных земель — гуань-тянь. Они предназначались в качестве вознаграждения для чиновников и знати, которым определенное количество этих земель давалось в виде кормления с правом использовать налоговые поступления с обрабатывавших эти земли крестьян. Все земли обычно распределялись между земледельцами с учетом их расположения, плодородия и вообще наличия в том либо ином уезде, В среднем семья обладала вплоть до позднего средневековья примерно 100 му. Считалось, что поля были распределены между крестьянами более или менее равномерно и на длительный период времени, и именно в это время обычно функционировали пяти- и десятидворки с круговой порукой. Однако стабильность такого рода существовала, как правило, в рамках династийного цикла не слишком долго, чаще всего — не более чем на протяжении столетия.

Законы рынка, пусть и ограниченного в своих возможностях, действовали неумолимо, а со временем начинали оказывать свое воздействие и иные факторы, прежде всего демографические и экологические. Суть процесса сводилась к тому, что увеличивавшееся население (его средняя величина для Китая с рубежа новой эры вплоть до династии Мин колебалась в пределах 60 млн, но в годы кризиса она обычно уменьшалась в три-четыре раза, а в моменты процветания могла и существенно возрасти) уже в первые десятилетия после реформ поглощало все свободные пахотные земли, а это вело к тому, что богатые в деревне всеми правдами и неправдами начинали забирать у своих бедных соседей их участки. Формально продавать землю было запрещено, но фактически можно было заложить свой участок или просто передать его богатому соседу, оставаясь на своей бывшей земле в качестве арендатора. Рано или поздно, но сделка обретала законную силу, а казна лишалась налогоплательщика. Что же касается тех, кто приобретал крестьянские земли, то они обычно имели тесные связи с уездным начальством и либо обладали налоговыми привилегиями, либо откупались от повышенных налогов. Это, естественно, вело к тому, что поступления в казну уменьшались.

Аппарат власти, стремясь сохранить объем налоговых поступлений, за счет которых он существовал, незаконно увеличивал поборы с тех, кто мог еще что-то дать. Результатом становилось разорение все большего числа земледельцев и углубление кризиса в сферах экономики (упадок хозяйства, гибель беднейших крестьянских дворов), социальных отношений (недовольство крестьян, появление разбойничьих шаек, мятежи и восстания) и, наконец, политики (неспособность правящих верхов справиться с кризисом, засилье временщиков, явное ослабление эффективности аппарата власти). На этом династийный цикл обычно и завершался, а страна после кризиса и сопутствовавших ему восстаний или вражеских нашествий оказывалась в состоянии опустошения, но в то же время и своего рода катарсиса, некоего очищения, открывавшего дорогу к возрождению. Иногда цикл удлинялся за счет вовремя и удачно проведенных реформ, которые «спускали пар» и продлевали существование той или иной династии, порой надолго, на век—полтора. Но в конечном счете ситуация повторялась, и очередной кризис сметал династию.

Социально-очищающая функция династийного цикла была очень важна для империи как жизнеспособной структуры, ибо именно она, пусть жестокой ценой страданий миллионов, гарантировала стабильность системы в целом. Смена же династий всегда убедительно объяснялась ссылками на теорию Мандата Неба, причем реалии вполне согласовывались с буквой и духом этой древней теории: кто как не дурные правители, утратившие свое дэ, были виновны в том, что в стране наступил кризис?! Кому как не им платить за это потерей мандата, который передавался Небом в новые руки?

Вплоть до рубежа I—II вв. вторая ханьская империя была на подъеме. Успешно функционировал ее административный аппарат, проблема комплектования которого тоже заслуживает серьезного внимания. Помимо восходящей к глубокой древности практики выдвижения мудрых и способных с мест (за что отвечали все чиновники и чем наиболее активно пользовались выходцы из богатых семей и сильных домов), грамотных администраторов готовили в специальных школах в провинциальных центрах и особенно в столице (школа Тай-сюэ), где выпускники подвергались строгой экзаменовке и делились на разряды. Имела значение, особенно в Хань, и практика протекции, личной рекомендации, за которую поручители несли ответственность. В особой позиции находились представители высшей знати, перед которыми с легкостью открывались все дороги. Позже некоторое распространение получили такие формы карьеры, как право «тени» (высшие сановники могли способствовать продвижению кого-либо из своих близких родственников) или даже покупка ранга, степени и должности, правда не из числа высших.

Администрация империи, формировавшаяся таким образом, имела несколько уровней. Высший уровень составляли столичные сановники, управлявшие палатами (административной, контрольной, дворцовой) и министерствами (обрядов, чинов, общественных работ, военного, финансового и др.). Эти ведомства имели свои представительства и на среднем уровне провинций и округов. Нижний же уровень власти обычно был представлен лишь одним номенклатурным чиновником, начальником уезда (уездов в империи обычно насчитывалось около полутора тысяч), в функции которого входила организация управления с опорой на богатую и влиятельную местную элиту. И хотя чиновники, как правило, назначались не в те места, откуда они были родом (причем обычно они перемещались в среднем раз в три года, дабы не прирастали к должности и не увязали в злоупотреблениях), элементы коррупции в империи всегда существовали, а в моменты стагнации и кризисов стократ возрастали. Правда, существовали и противостоявшие им контрольные инспектора, наделенные огромными полномочиями. Это всегда служило серьезным противовесом коррупции, не говоря уже о том, что традиционные нормы конфуцианства были непримиримы к их нарушителям, что также во многом ограничивало аппетиты власть имущих, побуждая их действовать осторожно и соблюдать меру.

Все эти институты, складывавшиеся веками, отрабатывавшиеся практикой и существовавшие в период Хань в самой начальной и несовершенной своей форме, способствовали Тем не менее укреплению администрации империи. Именно благодаря им и лежавшему в их основе конфуцианству с его строгими и бескомпромиссными принципами, по крайней мере, на первую половину династийного цикла приходились времена стабильности и процветания. Они же в меру своих сил сдерживали деструктивные явления в период второй половины цикла, стагнации и кризиса, причем в рамках каждой династии эти процессы протекали в зависимости от конкретной ситуации. В период правления второй династий Хань события складывались таким образом, что уже с начала И в., когда заметно усилился и все явственней проявлялся процесс поглощения земель и соответственно укрепления позиций все тех же сильных домов, правители империи не только оказались не в состоянии противодействовать кризису, но и откровенно отстранились от государственных дел, предоставив ведение их временщикам из числа родственников императриц и находившихся в сговоре с ними влиятельных евнухов, политический вес и реальная значимость которых постоянно возрастали.

В результате двор империи стал утопать в интригах, евнухи и временщики, организованные в клики, стремились уничтожить друг друга и возвести на престол очередного императора из числа своих ставленников. С этим, естественно, не могла смириться набиравшая политическую мощь, но отдаленная от двора конфуцианская бюрократия. Ее представители в столице сетовали на чрезмерные траты двора и стяжательство временщиков и евнухов. В провинции резко возросло недовольство родственниками и ставленниками придворных евнухов и временщиков, чувствовавшими безнаказанность и творившими произвол. В активную политическую борьбу в середине II в. включились учащиеся конфуцианских школ, особенно столичной Тай-сюэ. Во всю мощь развернулось в стране упоминавшееся уже движение «чистой критики», ставившее своей целью прославить имена честных и неподкупных, противопоставив их лихоимцам двора. В ответ на это влиятельные евнухи и царедворцы обрушились с жестокими репрессиями на идейных руководителей конфуцианской оппозиции. В 70-х гг. II в. противоборство приняло открытый характер, причем временщики явно одерживали верх над своими противниками.

Пока политическая борьба на верхах империи развивалась и становилась все более острой, кризисные явления в хозяйстве обретали свою завершенную форму. Крестьянские земли переходили в руки сильных домов, количество податных земледельцев сокращалось, и соответственно уменьшался поток налогов в казну. Разоренные общинники пополняли ряды недовольных, порядка в стране становилось все меньше. В такой обстановке многие из сельского населения предпочитали отказаться от своих прав на землю и перейти под покровительство тех богатых односельчан, кто мог себя и их обеспечить надежной защитой в становящееся все более тревожным время. В наступавший период стагнации и разброда и к тому же на фоне острых столкновений при дворе ситуация в империи становилась нестабильной и неуправляемой. Именно в эти годы и начало набирать силу социальное недовольство народа, принявшее на сей раз форму сектантско-религиозного движения под лозунгами даосизма.

Философская доктрина Лао-цзы и Чжуан-цзы на рубеже нашей эры все более определенно трансформировалась в религиозные по своей сути поиски спасения и благоденствия. Разумеется, даосизм как доктрина и в имперском Китае не утратил своей религиозно-философской идеи, сводившейся в конечном счете к слиянию с Дао, к достижению Дао. Но на массовом народном уровне высокая философия все определенней и очевидней захлестывалась религиозно-сектантскими идеями, в основе которых были и естественное стремление каждого к продлению жизни и достижению бессмертия (как за счет волшебных эликсиров и талисманов, так и в результате тяжелой аскезы, дематериализации организма), и извечные крестьянские идеалы великого равенства в упрощенно организованном социуме, свободном от давления со стороны государства и его бюрократии.

Идеи равенства нашли свое отражение в трактате «Тайпинцзин», который в свою очередь стал фундаментом даосской секты «Тайпиндао». Глава этой секты Чжан Цзюэ, прославившийся искусством врачевания и, по преданию, спасший множество людей в годы эпидемии, на рубеже 70—80-х гг. II в. неожиданно оказался во главе многочисленного и политически активного движения сторонников нового «желтого» неба, которое в 184 г. (начало очередного 60-летнего цикла, игравшего в Китае роль века) должно было прийти на смену погрязшему в пороках «синему» небу династии Хань. Покрывавшие свои головы желтыми платками сторонники секты планировали в этот сакральный момент поднять восстание, о чем, естественно, вскоре стало известно всем в Китае.

Народное восстание, а точнее, слухи о подготовке его были как гром среди ясного неба для погрязших в междоусобной борьбе правящих верхов. Обвиняя и подозревая друг друга в сотрудничестве с мятежниками, они в конечном счете почти объединились в борьбе против нового врага. С восстанием «желтых повязок», вспыхнувшим, как и предполагалось, в начале 184 г., власти справились достаточно быстро, тем более что подавление его началось еще до того, как наступил роковой момент. И хотя отступившие в дальние районы империи отдельные отряды повстанцев еще достаточно долго продолжали напоминать о себе, главным итогом неудавшегося восстания было то, что оно как бы поставило точку на затянувшемся противоборстве в верхах и заставило наиболее активные и энергичные силы в империи прибегнуть к тактике открытой борьбы, что практически означало конец династии Хань.

В борьбу на высшем уровне вмешались не только армейские генералы, но и наиболее могущественные из сильных домов на местах. В ходе военных действий был до основания разрушен и сожжен Лоян, а двор переехал в Чанань, древнюю столицу страны. На передний план в политической борьбе выдвинулись новые лидеры, среди которых наиболее влиятельным стал один из представителей местной элиты Цао Цао. Он способствовал возвращению императора в Лоян и тем самым стал опорой трона. Вскоре именно Цао Цао, державший императора почти что своим заложником, сумел одержать победу над соперниками. При этом он, естественно, умело использовал свое выгодное политическое лицо защитника и спасителя империи и ее символа, императора. Добившись фактического положения диктатора уже на рубеже II—III вв., Цао Цао достаточно долго управлял агонизировавшей империей. Он откровенно сделал ставку на силу и именно с помощью военной силы и преуспел.

Здесь следует обратить внимание на то, что, делая ставку на силу, умелый политик и весьма образованный интеллектуал из числа конфуцианской элиты Цао Цао искусно заигрывал с учеными-ши, используя их авторитет, поддерживал традиции бесед в стиле «чистой критики», привлекал к управлению страной выдающихся интеллектуалов империи. Но он отчетливо предвидел грядущий крах династии Хань, более того, сам его готовил. Став высшим должностным лицом и присвоив все мыслимые звания и титулы, Цао Цао приучал свое окружение к тому, что вскоре власть в империи перейдет к новой династии. Перед смертью в 220 г. он недвусмысленно сравнивал себя с великим чжоуским Вэнь-ваном, дав понять, что возлагает на своего сына Цао Пэя задачу завершить начатое им дело и основать эту династию. Именно так Цао Пэй и поступил В 220 г., вскоре после смерти отца, он, захватив ханьский престол, основал династию Вэй. Правда, одновременно с ним двое других претендентов на императорский трон основали на юго-западе и юго-востоке страны еще два государства, Шу и У. В результате возник феномен Троецарствия, короткая история которого овеяна ореолом рыцарского романтизма. Впоследствии, тысячелетие спустя, она была красочно воспета в одноименном романе.

Оценивая четырехвековое правление династии Хань и роль восстания «желтых повязок» в крушении централизованной империи, на смену которой пришел четырехвековой период политической раздробленности и практически непрестанных войн, не говоря уже о вторжении кочевников, необходимо отметить главное: созданная Конфуцием и приспособленная усилиями У-ди и Дун Чжуншу к потребностям огромной империи официальная идеология не только выдержала все выпавшие на долю страны нелегкие испытания, но и на деле доказала свою жизнеспособность. Более того, несмотря на выдвижение на первый план военной функции и соответственно некоторое принижение роли чиновной бюрократии, несмотря на вторжение кочевников и длительный процесс варваризации северной части страны, наконец, невзирая на усиление позиций религиозного даосизма и проникавшего в Китай как раз в описываемое время буддизма с его мощным интеллектуальным потенциалом, конфуцианская традиция продолжала оставаться фундаментом китайской цивилизации. На верхнем уровне империи шли деструктивные процессы, в огне войн и варварских нашествий гибли миллионы, но те, кто продолжали жить, в этих условиях оставались не просто китайцами, но и прежде всего конфуцианцами. А ведущей в этом плане силой стала та самая местная элита, тот самый слой образованных ши, которые хранили и развивали традицию.

Конфуцианизация местной элиты в период Хань с последующей постоянной концентрацией лучших ее представителей в бюрократической администрации привела к появлению принципиально нового качества, т.е. к превращению древних служивых-ши в ревностных хранителей великих достижений веками самосовершенствовавшейся цивилизации. Именно на этой основе вырабатывался жесткий стереотип, своего рода конфуцианский генотип, носителями которого стали аристократы культуры и который с честью выдержал все испытания безвременья. В конечном счете он, этот генотип, сыграл решающую роль в возрождении великой империи с ее успешно функционировавшей бюрократической администрацией, состав которой сверху донизу комплектовался преимущественно за счет конкурсной системы государственных экзаменов, выдерживали которые лишь немногие и наиболее способные из среды все тех же конфуцианцев-ши.