|
||||
|
ЧАСТЬ ПЕРВАЯФлорентийская уния Глава IВОЗВЫШЕНИЕ ПАПСКОЙ ВЛАСТИ В XI—XIV ВВ. После разделения Церквей папская власть поднимается на такую высоту, что для православного Востока представляются только две возможности: или преклониться перед самодержавием Римского престола, или уклониться от всякого церковного общения с ним. Середины не могло быть, ибо папская власть никаких компромиссов не признавала. Уже папа Григорий VII Гильдебранд (1073) обнаружил такое стремление к возвеличению своей власти, что даже римские историки признают, что власть его выходила за должные пределы и почти уничтожала все права епископов и Церквей, от которых он настоятельно домогался беспрекословной покорности. Григорий VII проводил ту мысль, что воля папы составляет закон для всего человечества, а власть папская служит источником всякой другой власти. Она не может быть ограничена ни Вселенским Собором, ни обычаем, ни законом. Поэтому все, не повинующиеся его велениям или не имеющие общения с Римской кафедрой, почитались им схизматиками и еретиками. Следуя этому завету, папа Лев IX кинул в лицо всей Восточной Церкви анафему, отвергавшую эти чудовищные и неслыханные от первых веков христианства папские притязания. Провозглашенный Григорием VII принцип, что авторитет папы стоит выше всякой другой власти, какая только существует на земле, папа Иннокентий (XII—XIII вв.) постепенно проводит в жизнь и через это становится универсальным духовным монархом, соединив в одно великое теократическое государство отдельные народы и государства Запада. Его власти подчиняются императоры, короли и владетельные князья, считая за честь служить ему. Время от времени папы присваивают себе абсолютную судебную власть. Уже папа Николай (IX в.) потребовал в качестве канонического правила, чтобы все постановления поместных Соборов представлялись на благоусмотрение папы даже в тех случаях, когда против них никто и не апеллирует, на том основании, что областные Соборы могут производить по возникшим вопросам только предварительное исследование, окончательный же по ним приговор принадлежит исключительно папе. Он же завоевал себе право верховной судебной власти над всеми христианами, не исключая и государей. Пользуясь этим правом, папы стали требовать предоставлять их суду царственных особ. Так папа Урбан II отлучил по суду от Церкви короля французского Филиппа, а Иннокентий III наказал своим вердиктом французского короля Филиппа Августа. Александр III (XII в.) издал постановление, чтобы на суд его переносились дела, относящиеся не только к ведомству трибунала церковного, но и светского, и притом не только важнейшие, но и незначительные. Папа Бонифаций VIII пошел еще дальше. Он утверждал, что так как всякое наше действие большей частью бывает причастно греху, поэтому ни один человеческий поступок не подлежит изъятию из ведения папского суда. Так как подчинение папскому суду уничтожало всякий след самостоятельности национальных Церквей и колебало авторитет всех других органов судебной власти, против него раздались на Западе горькие жалобы и протесты, но напрасно. Рим победил, проповедуя, что трибунал папы выше всякой земной власти, ибо власть папы по своей неограниченности равна власти Божией. Ставился даже такой вопрос: можно ли апеллировать от папского суда к суду Божьему, и ответ давался отрицательный именно на том основании, что «у Бога и папы суд общий». Для усиления верховной правительственной власти папы отвоевали у государей так называемое право «инвеституры», т.е. назначения епископов королевской властью, и хотя de jure Григорием VII и Иннокентием III установлено было свободное избрание епископов посредством капитулов, de facto распоряжался выбором епископов папа по своему желанию. Со времен Григория VII вошел в закон обычай, обязывающий епископов приносить торжественную присягу в верности папе, и, следуя этому обычаю, епископы и ныне клянутся «защищать, приумножать и распространять права, почести, преимущества и авторитет Святой Римской Церкви, государя нашего папы и преемников его, еретиков же, схизматиков и противящихся папе сколько возможно гнать и преследовать». И неудивительно, что католические епископы всегда и во всем должны являться врагами православия. Присяга эта практиковалась в том смысле, что епископы должны повиноваться папе не только в делах духовных, но и в политических, и благодаря этому при помощи епископов светская власть пап распространялась все шире и становилась более могущественной. Со временем папы подчинили своему непосредственному ведению не только епископов, но и клириков. Сперва они только рекомендовали своих кандидатов на открывшиеся вакансии, но Климент IV (XIII в.) придал этому обычаю право, и папы стали распоряжаться всеми церковными должностями без исключения, что породило в Римской Церкви симонию и продажность. Пользуясь этим правом, папы присваивали себе титул episcopus universalis, означавший, что епископ Рима есть единственный епископ во всем мире, и поэтому все остальные органы церковного управления обращаются им в ничто. Власть папы стала первой и последней инстанцией для решения всех и важнейших, и незначительных церковных дел. Чтобы еще более ослабить епископскую власть и подчинить своей власти епископов всех областей, папы посылают туда своих легатов, дав им полномочие следить на месте за всеми отраслями церковного управления и надзирать за епископами. Власть легатов была неограниченная, и там, где появлялся легат, епископская власть переставала действовать. Утвердив за собой церковно-судебную и правительственную власть, папы стали единственным источником церковного законодательства. Григорий VII установил в Римской Церкви тот принцип, что только папа властен издавать новые законы, вызываемые нуждами времени. Основываясь на этом принципе, Бонифаций VIII утверждал, что всякое право, все законы должны исходить от воли папы, ибо папа стоит выше всех законов и установлений Церкви — он является их первоисточником. Поэтому, если папа что-нибудь повелевает или запрещает, даже если это противоречит существующим законам, веление его должно выполняться свято. Это, так сказать, развязывало папам руки и давало им возможность своей волей изменять древние вселенские каноны, не говоря уже о декретах самих пап. Сконцентрировав в своих руках церковную власть, папы, вопреки словам Христа Спасителя «Царство Мое не от мира сего», стали добиваться светской власти. Так как в древности римский епископ избирался клиром и паствой и утверждался византийским императором, а затем династией Каролингов, то усилия пап в первую очередь были направлены на то, чтобы освободить избрание римских первосвященников от влияния светской власти. Усилия эти оказались небезрезультатными, и папы, постепенно ослабляя зависимость своего поставления от светских властителей, достигли, наконец, полного уничтожения этого обязательства. Уже в XI в., при папе Николае II, издано было постановление, которым дело избрания пап предоставлялось кардиналам. Когда же Григорий X (XIII в.) издал постановление об избрании пап конклавом, в Риме окончательно укрепилась мысль, что утверждение пап императорами есть дело незаконное и несовместимое с авторитетом престола Петрова. Впоследствии папы, став светскими властителями, не только добились своей независимости в политическом отношении, но и играли на Западе значительную политическую роль. Основываясь на подложной дарственной записи Константина Великого, папы поставили своей задачей осуществить идеал теократической, точнее папской, монархии, чего они и достигли благодаря дару Каролингов и установившемуся воззрению, будто по божественному праву папам принадлежит власть распоряжаться царствами всего мира. Как свидетельствует история средних веков, папы являлись раздавателями царских корон и императорских титулов, вмешивались и руководили политическими делами западных монархий. Папы настоятельно требуют, чтобы весь мир работал на них со страхом и трепетом, а императоры служили бы в этом отношении примером для всех. Императорское достоинство называлось бенефицией (даром) апостольского престола. Для оправдания столь великих и незаконных притязаний папы находят доказательства. Григорий VII рассуждает так: «Если святой престол имеет от Бога власть решать духовные дела, то почему не может он решать дела светские? Когда Господь сказал апостолу Петру "Паси овцы Моя", то разве сделал исключение для королей? Епископское достоинство настолько выше королевского, насколько золото дороже свинца». В таком духе рассуждал и папа Иннокентий III: «Подобно тому как Бог, Творец Вселенной, поставил два великих светила на тверди небесной, одно, большое, для управления днем и меньшее для управления ночью, так точно и на тверди Вселенской Церкви поставил Он две великие власти: папскую и императорскую. Власти большей из них, т.е. папской, вверены души; власти же меньшей, т.е. императорской, поручены тела. Луна свет свой получает от солнца, так и царственная власть получает блеск своего сана от первоверховного главенства папы. Папам дарованы ключи царства, даровано право вязать и решить грех. Но весь мир во зле лежит, т.е. весь строй мировой жизни подчинен закону греха. Поэтому папе подчинен весь мир, который погряз в грехе. Императоры и всякая земная власть находятся в зависимости от папы, потому что в великой цепи погрязшего в грехе мира они составляют только частные звенья». Мятежные против пап короли предавались анафеме, а подданные их освобождались от данной им присяги. Мятежные государства подвергались папскому «интердикту», т.е. запрещению. В государствах, подвергнутых таковому, церкви закрывались, колокола умолкали, богослужения не совершались, миряне лишались таинств, мертвые оставались без христианского погребения, вся страна погружалась в траур, и даже друзьям запрещались при встрече взаимные приветствия. Подверженная интердикту страна осуждалась также на опустошение, и соседи могли грабить ее безнаказанно. При таких условиях из-за боязни папского гнева самые могущественные монархи должны были смиряться перед папами. Папские анафемы щедро сыпались, и в начале XIV в. около половины западно-христианского мира было подвержено церковным запрещениям. Среди такого произвола глава Церквей сделался главой государств, и папы возмечтали, что весь мир станет лежать у их ног. Уже при папе Григории VII на было в Европе ни одного из государей, власть которого не была бы потрясена или оскорблена посягательствами этого папы. Считая себя выше всех государей, в актах своих он не ставит по принятому обычаю имен западных императоров, но указывает год своего святительства. В Испанию он пишет, что Испания издавна принадлежала св. Петру, даже когда находилась в руках язычников, и высказывает пожелание, чтобы она лучше принадлежала неверным, нежели христианам, не признающим себя подданными апостольской кафедры; от короля германского он требовал присяги и совершенного во всем повиновения, как от вассала; Саксонию, покоренную Карлом Великим, почитал достоянием св. Петра якобы по завещанию сего государя. Легатам своим во Франции поручал собирать ежегодную лепту Петрову; Филиппу I, королю французскому, грозил анафемой. С Англии собирал дань, а английскому королю Вильгельму Завоевателю угрожал за отказ в верноподданнической присяге. Королю датскому напоминал, что он будто обещал вручить себя и царство св. Петру, и предлагал одному из сыновей его в дар какую-либо из областей, принадлежащих еретикам. Королю венгерскому напоминал, что он не может остаться королем, если не объявит, что получил свой лен (удел) не от императора, а от св. престола, так как государство его издревле было передано св. Петру. Императора германского Генриха IV он приводит в Каноссу и издает законы для Польши, Швеции, Норвегии, Далмации. Даже на отдаленную Россию простер свои притязания Григорий VII, предлагая великому князю Изяславу Ярославовичу получить из рук его Русское царство как дар Петра на том основании, будто сын Изяслава, посещая Рим, объявил, что хочет посвятить царство свое св. Петру. Григорий VII строгими узаконениями навсегда упрочил в Западной Церкви безбрачие духовенства и запретил богослужение на ином языке, кроме латинского и, таким образом, нарушил данное славянам двести лет назад папой Иоанном VIII разрешение молиться на их родном языке, чем еще более умножил причины церковного разрыва между Западом и Востоком. Возомнив себя всемирными властителями, папы присваивают себе для ношения знаки царского отличия. Вместо епископской митры они носят тиару, которая служит отличительным знаком не только епископского, но и царственного их достоинства. Особенность устройства тиары заключается в том, что обыкновенная папская митра украшается царской короной. Со времени Николая II она украшалась двумя коронами, а при Бонифации VIII и в последующие времена — тремя. По объяснению папы Николая, ношение на митре двух корон должно служить знаком, что папе принадлежит власть над человеческими душами не только на земле, но и на небе. Идея эта еще определеннее стала выражаться присвоением митре трех корон. Эта троица стала обозначать, что папам подвластны три царства: 1) Церковь, 2) все царства мира и 3) мир загробный. Впоследствии, чтобы возвысить свое царственное достоинство и внешним образом, папы стали короноваться. По разъяснению Иннокентия III, во время коронования Церковь, вступая как невеста в союз с наместником Христа на земле, приносит ему в приданое бесценное сокровище, т.е. полноту духовной и широту светской власти. «Как символ духовной власти, — говорит Иннокентий, — Бог дал мне митру, а как символ светской власти — корону. Митра дается ради священства, корона же — ради царственного достоинства. Ибо Бог поставил меня наместником Того, Который в Писании называется "Царем царей, Господом господей, Иереем вовек по чину Мелхиседекову"». Церемония коронования пап совершается и в настоящее время, и сам обряд коронования сохраняет присвоенный ему ранее смысл. Возлагая на папу тиару, старейший из кардиналов-диаконов возглашает: «Прими тиару, украшенную тремя коронами, и знай, что ты — отец князей и царей, владыка Вселенной, наместник Бога на земле». История нам указывает, что папы иногда употребляли и важнейшие царские отличия: державу, скипетр и меч, как, например, Бонифаций VIII. Папы домогались низвести царственных особ на степень даже папских берейторов, и некоторые князья им в этом повиновались. Это требование папы основывали на подложной дарственной записи Константина Великого, утверждающей, что якобы сам Константин выполнил однажды обязанность берейтора при папе Сильвестре I. Первый пример к выполнению такого домогательства пап подал король Пипин, помогший папе Стефану III высадиться из седла. Эту унизительную для царственных особ услугу выполнили впоследствии Франциск I, Карл V и Фридрих Барбаросса, которому даже довелось помогать садиться на коня антипапе Виктору IV и папе Александру III. Эта услуга вводилась папами как обязательство, что мы видим из книги «Саксонское зерцало», в которой венценосцам дается такое назидание: «Когда папа садится на коня, император должен помогать ему, поддерживая стремя». От королей папы требовали выполнения и других унизительных услуг, что мы видим из предписаний, содержащихся в книге: Sacrarum ceremoniarum ecclesiae Romanae. Lib. III. В ней излагается церемониал во время банкетов, которые устраивались папами при восшествии на престол. Из него видно, что перед началом банкета император помогал папе умывать руки и подавал папе первое блюдо, за получением которого выходил за двери пиршественного зала. За стол садился он не с папой, а с кардиналами, и притом ниже их. Затем светские князья должны были служить папе за столом, хотя бы то были братья или сыновья королей. Такая церемония, насколько известно, была выполнена при вступлении Бонифация VIII в Латеранский дворец. Неаполитанский король вел его коня под уздцы и потом, с короной на голове, прислуживал ему за столом. Возвышая свою светскую власть, папы последовательно стремились к тому, чтобы ни венценосцы, ни простые смертные ни на минуту не забывали, что они рабы, а папа — полновластный их повелитель. С этой целью папами в средние века был введен обычай, обязательный безусловно для всех, представляющихся папе, — целовать ему ногу. Чтобы смягчить этот обычай, для человечества слишком унизительный, стали украшать папские туфли изображением на них креста. Все это можно было бы признать за сказку, если бы все это не было запечатлено на страницах правдивой истории, прочитывая которую истинное христианство должно испытывать горечь и стыд за безумную гордость римских духовных владык. Вот при каком необузданном своеволии пап ставился вопрос о единении христианских Церквей. Но мог ли он разрешиться в том братском духе, к которому так любвеобильно стремилась Восточная Церковь, на этот вопрос пусть ответит дальнейшая история. Глава IIВЗАИМООТНОШЕНИЯ МЕЖДУ ЦЕРКВАМИ ВОСТОКА И ЗАПАДА В XI И XII ВВ. Происшедший в 1054 г. между христианскими Церквами раскол на первых порах как бы не давал себя чувствовать. Восток и Запад заняты были своими внутренними делами, и отношения между ними не были еще чужды как политического, так и церковного единения. Запад пока еще мало интересовался церковными делами Востока. Могущественный папа Григорий VII занят был возмущениями против него собственной столицы и продолжительной распрей с императором Генрихом IV и не имел возможности и времени заняться Восточной Церковью, с которой не входил в прямые сношения во все время своего правления. Византия подвергалась нападению турок, которые отняли у нее всю Малую Азию, т.е. главную часть империи, и угрожали Константинополю. Среди таких бедствий византийский император Алексей Комнин искал себе на Западе союзников. Побуждаемый страхом за существование своей монархии, он, прося одного западного сеньора о помощи, имел даже неосторожность включить в письмо к нему следующие слова: «Я хочу быть под властью ваших латинян... лучше, чтобы Константинополь достался вам, чем неверным, ибо в нем находятся драгоценные святыни Господни». В этих опрометчивых словах впоследствии он раскаялся. Когда ополчения крестоносцев стали сходиться в Константинополь, царь Алексей, положение которого между тем поправилось, нашел, что эти союзники страшнее, чем сами турки. Одновременно с завоеваниями турок на Востоке другие мусульмане сделали сильный натиск на крайнем Западе, в Испании. Формировались против неверных крестовые походы. Уже папа Григорий VII призывал христианский мир к походу против турок и собирался стать во главе воинства, но борьба его с Генрихом IV расстроила это предприятие. Оно было возобновлено его преемником Урбаном II в 1095 г. Даже патриарх Иерусалимский Симеон сносился с папой через Петра Пустынника, прося у папы покровительства против неверных. Крестоносцы, освобождая византийские земли от мусульман, на первых порах не творили насилий над Восточной Церковью и даже, казалось, покровительствовали ей, что, бесспорно, влияло на дружественные отношения между обеими Церквами. Так, в Антиохии они освободили из темницы Патриарха Иоанна, мучимого сарацинами, и, восстановив его с честью на кафедре, не решились назначить другого Патриарха, дабы не нарушить церковных канонов, запрещающих пребывание на одной кафедре двух епископов. Если же в Иерусалиме и поставили своего Патриарха на место Симеона, то только потому, что последний добровольно пребывал в Константинополе. Да и поставление это произошло благодаря распрям крестоносцев, и на Иерусалимском престоле в одно время оказались два Патриарха, пока папский легат Даимберт не победил в этом споре своего соперника. С тех пор папы властно стали вмешиваться в дела управления Патриархов Иерусалимского и Антиохийского, и это обстоятельство, а также вражда крестоносцев к Византии, разрушили налаживающиеся добрые отношения и послужили в XII в. толчком к разрыву между Церквами. Однако еще и в течение XII в. происходили миролюбивые сношения между Константинополем и Римом. Этому способствовал император Алексей Комнин, отправивший к папе Пасхалию II посольство с предложением защиты против чинимых ему притеснений императором Генрихом. Основываясь на современных летописях и судя по грамотам Алексея Комнина к папам Урбану и Пасхалию, можно предположить, что Комнин, несмотря на распри с крестоносцами, был в постоянном общении с Римом. Послы от Царьграда присутствовали иногда и на Латеранских Соборах, бывших в течение XII в. и почитавшихся Западом Вселенскими, но вопрос о соединении Церквей на этих Соборах не поднимался и как будто не был актуальным. В 1149 г. папа Евгений, получив из Константинополя послание, в котором были изложены спорные пункты между Восточной и Западной Церквами, запросил Саксонского епископа Ансельма, принимавшего ранее в Константинополе участие в прениях по спорным пунктам с Никомидийским архиепископом Никитой, и получил от Ансельма ответ, что в споре об исхождении Св. Духа Никита будто бы с ним соглашался, но говорил, что такой важный вопрос нельзя решать без Вселенского Собора. О первенстве же Римской кафедры Никита выразился так: «Мы не отказываем ей в первенстве между сестрами, т.е. патриаршими Церквами, и мы дозволяем ей председать на Соборах Вселенских, но она отделилась от нас своей надменностью, когда, выступив из своих пределов, разделила империю и вместе Церкви Востока и Запада. Когда созывают без нас Соборы из епископов Запада, они должны с уважением принимать и соблюдать правила, устанавливаемые с их согласия и совета, но для нас, хотя мы и не имеем разделения в вере с Римской Церковью, как могут быть приемлемы каноны, изданные без ведома нашего? Ибо если папа намерен посылать нам указы, гремя с высоты своего престола, судить и рядить наши Церкви без нашего совета, только по свой прихоти, то где же тут братство? Мы были бы рабами, а не чадами Церкви! И если бы надлежало нести столь тяжелое иго, и одна бы Римская Церковь пользовалась желанной ей свободой и давала бы законы всем прочим, не подчиняясь сама никакому закону, к чему послужило бы нам тогда знание Св. Писания? К чему разум? Одна власть папская, которая, по словам вашим, выше всех человеков, делает все сие тщетным; папа будет единым епископом, единым учителем, единым пастырем, который даст ответ за стадо, ему единому вверенное. Если же хочет иметь работников, которые бы вместе с ним трудились в вертограде Христовом, пусть сохраняет свое первенство, не презирая братий, возрожденных Иисусом Христом в лоне Церкви не для рабства, а для свободы, ибо все мы, по словам апостола, должны предстать на судилище Христово; все, говорит он, не исключая и папы, и его самого, хотя был апостолом. Посему мы не находим ни в каком Символе, что должно исповедовать Церковь Римскую, но Церковь Святую, Соборную и Апостольскую. Вот что я говорю о Римской Церкви, которую вместе с вами уважаю; но не полагаю, как вы, должным ей во всем последовать, ни оставлять наши обряды для ее обрядов, не проверив оные прежде разумом и властью Писания Священного, ни идти за ней слепо, закрыв глаза, повсюду, куда только заблагорассудит вести по собственному ее разумению. Мудрым между греками и латинами подобает рассудить, полезно ли и честно ли было нам так действовать» (Флери. Кн. LXIX, гл. 42). Вот благоразумный голос Восточной Церкви о значении Римской кафедры, повторенный устами латинского епископа. Этот голос свидетельствовал, насколько тверда была Восточная Церковь в соблюдении канонов Вселенских Соборов, и чего она требовала от Рима в деле церковного с ним единения после тех противоканонических новшеств, которые вводились в Римской Церкви и углубляли рознь между Западной и Восточной Церквами в X—XII вв. В 1155 г. опять происходят мирные сношения между Востоком и Западом по случаю предложения помощи императором Мануилом императору Фридриху и папе Адриану IV против Роберта Сицилийского. Папа, отправляя легатов в Константинополь, пишет к архиепископу Василию Фессалоникийскому, чтобы он старался о соединении Церквей. В весьма сдержанном тоне Василий отвечает папе, что «нет разделения между ними (восточными) и латинами; если же и существуют некоторые причины соблазна, которые отдалили их друг от друга, то святыня Ваша может легко их упразднить по обширности своей власти и с помощью благонамеренного императора. Зачем же уподоблять нас заблудшей овце или утраченной драхме? Отрицаем, будто мы отпали от лона твоего отеческого, и не чуждаемся ни сыновнего имени, ни твоих забот; ибо, по милости Божией, верно и твердо стоим в исповедании блаженного Петра, исповедуя и проповедуя Того, Кого он исповедовал и проповедовал, ничего не изменяя в постановлениях св. отцев и ни единой йоты не прибавляя к словам евангельским и апостольским» (Флери. Кн. LXX, гл. 11). И это письмо подтверждает, что Восточная Церковь никогда не была чужда идеи единения с Западной Церковью, любовно снисходя к заблуждениям своей сестры, не ища, как это утверждают латиняне, причин к разрыву с ней, но только защищая заветы Церкви Православно-Кафолической. В половине ХII в. появляется собрание церковных законов некоего монаха Грациана, составленное якобы из отрывков творений св. отцов, соборных постановлений и папских декреталий, которые, хотя и послужили основой для папских честолюбивых притязаний на главенство, самими латинянами признаются подложными. Папа Иннокентий III утверждает это собрание, в силу чего оно становится каноническим правом, и Римская Церковь в течение более трех веков руководится им. По декреталиям Грациана, папа является единственным верховным судьей и законодателем. Нет закона выше его воли, и посему он является владыкой закона. Узаконив эти правила, Иннокентий, таким образом, воздвиг еще большую преграду в деле общения с Восточной Церковью, которая, держась древнего православия, не могла принять эти правила и изменить свой канонический церковный строй. Но, несмотря на это, дружественные отношения между Константинополем и Римом еще продолжались. Византийский император Мануил оказывал даже помощь папе Александру III в борьбе его с императором Фридрихом, так что и греки не без основания утверждали, будто государь их восстановил его на кафедре. Не прерывала с Римом Византия и церковного общения, доказательством чего служит посылка Мануилом на Латеранский Собор легатов: митрополита Григория и игумена Нектария. Все это, однако, имело мало значения для укрепления уз Византии с Римом: развивающаяся политическая обстановка все более и более усугубляла процесс враждебных настроений между Востоком и Западом и совершенного их отчуждения. Этому способствовали крестоносцы, уклонившиеся от первоначальных целей своих завоеваний и обратившие свои завоевательные стремления на Византию. Глава IIIЗАВОЕВАНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ КРЕСТОНОСЦАМИ В двух больших походах XII в. крестоносцы уклонились от цели освобождения Иерусалима из-под власти мусульман. В 1204 г. французские и итальянские рыцари вместе с венецианцами захватили Константинополь, разграбили его богатства и свергли туземную монархию. На месте Византии основана была Латинская империя, в Константинополе был поставлен латинский Патриарх, между Константинополем и Римом произошел окончательный разрыв. Патриархи Антиохии и Иерусалима, изгнанные из своих епархий, поселились в Константинополе, и, таким образом, обладание Сирии крестоносцами оказалось для них тягостнее, чем турецкое иго. Каково же было отношение Рима к Восточным Церквам в период существования Латинской империи, и какими мерами проводили папы свои планы к подчинению Восточных Церквей своей власти? Еще незадолго до падения Константинополя папа Иннокентий III писал к императору Алексею Ангелу и Патриарху Иоанну о помощи для крестовых походов и о соединении Церквей под его главенством. Император отвечал ему, что соединение это легко может состояться, если он, отложив всякую житейскую мудрость, созовет Собор, на который обязательно прибудут и восточные епископы, а Патриарх, отвечая на его предложение, между прочим писал: «Каким образом Церковь Римская может быть одна всеобщею, когда есть другие частные Церкви, и как она может быть матерью всех Церквей, когда все произошли из Иерусалима? Что же касается упрека, будто греки разделили Церковь своим мнением об исхождении Св. Духа только от Отца, то они держатся собственных слов Иисуса Христа, Символа Никейского и постановлений других Соборов, принятых папами» (Флери. Кн. LXXV, гл. 14). Однако, несмотря на эти дружелюбные сношения, Иннокентий, лишь только пал Константинополь, изменил свою миролюбивую политику по отношению к Восточной Церкви и стал действовать насилием. Несмотря на осуждение крестоносцев за вероломное нападение на Константинополь, он не замедлил поставить на Константинопольскую кафедру своего латинского Патриарха при существовании законного Патриарха Иоанна Камитера. Между тем к крестоносцам он писал: «Вы предупредили все упреки, какие только можно сделать крестоносцам, потому что, не имея никакого права, ни власти над греками, без всякой причины отклонились от чистоты своего обета, завладев Константинополем, вместо того чтобы освободить опять Иерусалим. Но всего преступнее было то, что некоторые из вас, не щадя ни веры, ни возраста, ни пола, совершали всенародно всякие нечистоты, предавая насилию рабов, не только жен и вдовиц, но и дев и инокинь; не довольствуясь расхищением сокровищ царских и боярских, вы коснулись святотатными руками церковного достояния и расхитили алтари, утварь, престолы, иконы и мощи. Таким образом, греки не могут более решиться подчинить себя Римской Церкви, потому что они видят в латинах только преступления и дела тьмы, за которые их ненавидят, как псов». Вот к чему в конце концов клонится осуждение папой крестоносцев. Не за вероломство и за мерзости греховные он исключительно укоряет их, а главным образом за то, что разрушили его надежду на подчинение власти его православного мира. В конце своего письма Иннокентий даже оправдывает разгром Константинополя крестоносцами при условии, если только они выполнят и миссию обращения православных в свою веру. Так, он далее продолжает: «Поелику же судьбы Божии неисповедимы, мы не хотим легко судить сего дела, прежде нежели не известимся подробнее; ибо, может быть, греки праведно были наказаны за свои грехи неправедным вашим против них поступком, а Бог не оставит вас наградить праведно (sic!) за то, что вы были орудием Его мщения. Итак, отложив все сомнительные сии вопросы, долгом считаю отвечать вам решительно, чтобы вы удержали за собой и защищали землю, данную вам судом Божьим, надеясь со страхом, что Он простит вам прошедшее, если с правдой станете управлять своими подданными, сохраняя их в мире и согласуя с нашей верой». В окружном же послании своем к Западной Церкви Иннокентий еще определеннее заявляет, что «Господь, желая утешить Церковь Свою присоединением отделившихся, отнял владычество от греков надменных, суеверных и непокорных и предал оное латинянам, смиренным, благочестивым, православным и покорным» (Флери. Кн. LXXVI, гл. 13). В таком же духе отвечает он и греческому императору Ласкарису, жаловавшемуся на неистовства латинян в Константинополе и на их вероломный поступок. Осуждая лицемерно перед ним латинян; он, однако, приводит некоторые оправдания в их защиту и в заключение убеждает Ласкариса покориться новому императору латинскому, потому что все сие случилось по суду Божию за непокорность греков Римскому престолу (ibid., гл. 26). Эти письма как нельзя лучше указывают на замысел Иннокентия наложить свою самодержавную руку на Восточную Церковь, который он надеялся привести в исполнение, пользуясь трагическим ее положением. Во время существования на Востоке Латинской империи еще дважды предпринимались попытки к соединению Церквей. Попытки эти, однако, не были результатом пожеланий прийти к соглашению путем обоюдных уступок — инициатива их исходила от пап, а об уступках Рима не могло быть и речи. В 1232 г. папа Григорий XI, посылая в Анатолию францисканских монахов для проповеди слова Божия между иноверными, поручил им войти в сношения с императором Иоанном Ватакисом и Патриархом Германом, жившим в Никее, по вопросу о соединении Церквей. По сему поводу, с согласия императора и Патриарха, происходили между православными и посланниками папы продолжительные прения об исхождении Св. Духа и опресноках, и они не окончились ничем положительным, так как обе стороны остались при своем мнении. По поводу этих прений Патриарх писал папе: «Исследуем подробно, кто виною разрыва: если это мы, то укажите нам зло и приложите врачевство; если латиняне, то не думаю, чтобы вы захотели по неведению или преступному притворству оставаться вне наследия Божия. Ибо всякий согласится, что существо раздора состоит в разноречии догматов, нарушении канонов и изменении обрядов, принятых нами от отцов наших, и все могут служить свидетелями, что мы простираем руки к миру, когда исследуется истина, дабы обоюдно не называть друг друга схизматиками. Много сильных повиновалось бы вам, если бы не страшились они тех неправедных насилий, какими обременяете своих подчиненных; от сего проистекают кровавые войны и опустошения городов, и заключения храмов, в коих прекращается Божественная Жертва. Недостает одного мученичества, но и оно недалеко, что могут засвидетельствовать ужасы латинян в Кипре» (Флери. Кн. LXXVI, гл. 26). И кардиналам писал он, «что все зло происходит от тиранства Римской Церкви, которая из матери сделалась мачехой и тем более порабощает Церкви, чем более ей покоряются» (ibid. Кн. LXXX, гл. 20). Вот неложный голос православного святителя, так метко определивший причины раскола между Церквами и наметивший папам пути церковного единения, и папа не оставляет послания Патриарха без ответа. Однако, вместо того чтобы ответить ему по существу, он только укоряет Греческую Церковь в том, что она, отделившись от Римской, сделалась рабой светской власти, через что якобы мало-помалу отстала от истинной веры и церковного порядка. Такую же попытку встречаем мы и в 1254 г. По ходатайству дочери греческого императора, королевы венгерской Марии, и францисканцев, бывших послами на Востоке и действовавших по наказу папы, были отправлены императором Иоанном в Риме к папе Иннокентию IV архиепископы Сардийский Андроник и Кизичский Григорий для договоров о соединении Церквей. Они уступали папе все, что только могло согласоваться со Священным Писанием и соборными постановлениями относительно его первенства; себе же требовали возвращения Константинополя как патриаршего престола, на котором опять мог бы водвориться восточный Патриарх с присвоенными ему преимуществами, и удаления Патриарха латинского. За эту же уступку они потребовали также от папы, чтобы тот не оказывал помощи латинскому императору Балдуину в борьбе с греческим императором. На эти предложения папа ответил, что на Вселенском Соборе будет рассмотрено дело обоих государей — Иоанна и Балдуина, и тогда решится вопрос, кому из них должен принадлежать Константинополь; если же этот престольный город достанется грекам, то ничто не помешает пребыванию в нем двух Патриархов, ибо у каждого из них есть там свое стадо. Чтобы задобрить греческих посланцев, папа одарил их богатыми дарами и пообещал Константинопольской патриархии даровать множество привилегий. Таким образом, папа как будто и уступал Константинопольскому Патриарху часть власти, законно ему принадлежащей, но у него же похищенной. Странным также является признание папой права на совместительство двух Патриархов вопреки всяким каноническим нормам. Смерть папы и императора, последовавшая в том же 1254 г., прервала дальнейшие сношения по унийному вопросу. Глава IVИМПЕРАТОР МИХАИЛ ПАЛЕОЛОГ И ЕГО НАСИЛЬСТВЕННЫЕ ПОПЫТКИ К ВОССОЕДИНЕНИЮ После смерти греческого императора Иоанна Ватакиса престолом его малолетнего сына незаконно овладел Михаил Палеолог. Дабы лишить своего соперника возможности возвратить отнятый престол, Палеолог ослепил его, за что и был подвергнут Патриархом Арсением церковному отлучению. То же подтвердил и преемник Арсения Герман, и только пять лет спустя духовник его Иосиф, поставленный на престол патриарший, после многих совещаний снял с него отлучение. Такая твердость Патриархов по отношению к Палеологу вызвала в последнем ненависть не только к ним, но и к самой Церкви. Проявленная жестокость Палеолога к своему сопернику свидетельствует о его зверском и необузданном характере, готовом при достижении известных целей руководствоваться не общим благом, а личными интересами, проявление коих он впоследствии обнаружил и при своих попытках к воссоединению Церквей. В 1261 г. Палеологу удалось отнять Константинополь у латинян, но, чувствуя свой престол нетвердым и опасаясь изгнанного из Константинополя императора Балдуина, он обратился к папе Урбану IV с грамотой будто под предлогом соединения Церквей, а на самом деле с целью получения от него поддержки в борьбе за престол. Между прочим он писал папе: «Удивляюсь, что вы отлучили от Церкви генуезцев ради заключенного ими со мной мира и что, содержа первую степень между епископами, предпочитаете кровопролитие миру между христианами, каковы генуезцы и греки. Поскольку нельзя исправить прошедшего, предупредим будущее. Вам бы, как отцу нашему, должно было предварить нас, но я первый предлагаю мир и не касаюсь теперь догматов и обрядов, что можно будет легко устроить после». Папа отвечал Палеологу, что он с радостью принимает его мирные предложения, но не может дать разрешения латинским князьям оказать помощь грекам, пока греки не подчинятся Римскому престолу. В целях предложенного Палеологом соединения, папа Урбан в 1263 г. отправил к нему четырех францисканских монахов для соглашения о вере, но преемник Урбана Климент IV остался недоволен присланным к нему исповеданием Михаила, так как оно, выражая православные взгляды, было не согласно с нововведениями латинскими. Ввиду сего папа препроводил императору полное исповедание Римской Церкви, содержащее в себе подробное изложение догматов, таинств, а главное — учения о папском главенстве, заключив его такими словами: «Мы не намерены подвергать веру сию новым испытаниям, почему излагаем ее просто, без всяких доказательств и посылаем к вам с нашими избранными нунциями, с коими можете прислать также своих мудрейших, и обещаем, если нужно, созвать Собор для утверждения союза» (Флери. Кн. LXXXV, гл. 55). Попытка папы навязать православным свое исповедание не удалась. В 1272 г. Палеолог опять обратился со своими предложениями о соединении к папе Григорию X и старался склонить к тому Патриарха Иосифа и епископов, а они из боязни его жестокостей хотя с ним и соглашались, но внутренне были убеждены, что покушения императора останутся тщетными и Господь сохранит Церковь от напастей. В ответ на эти предложения папа в дружелюбных письмах к императору и Патриарху приглашал их прислать своих уполномоченных на Собор, который предполагался в Лионе. Неотступно преследуя цель единения с Римом, хотя бы с отступлениями от православных догматов и канонов, император на одном из собраний по поводу предстоящего Собора стал склонять Патриарха и бывших с ним епископов к соединению Церквей угрозами, утверждая, что, по его мнению, учение Римской Церкви вполне приемлемо как не содержащее в себе ничего еретического. Когда же по повелению Патриарха с ответом на слова императора выступил ученый книгохранитель Векк и сказал, что бывают еретики по имени, которые не суть таковы внутренне, и бывают тайные еретики, еще не обличенные сим названием, каковы римляне, то раздраженный этими словами император распустил собрание, а Векка заключил в темницу. Затем, составив при помощи архидиакона Мелетиота писание, защищающее учение латинян, отправил его Патриарху, требуя от него ответа, тоже основанного на текстах Священного Писания. Патриарх с полным собранием духовенства опроверг это писание. Тогда император, зная какую ему великую поддержку может оказать своей ученостью Векк, освободил его из темницы и лестью и угрозами заставил его признать, что соединение возможно, если только латиняне исключат прибавление из Символа, и действовать в этом смысле на других. Между тем монах Иов, писавший ответ Патриарха, советовал ему разослать по всем верным окружное послание с клятвой, что он не хочет соединения с Римом на основах, высказанных императором, и таковое послание за подписями большинства епископов, кроме убоявшихся мщения императора, было разослано. Полагая, что для воссоединения все нужное уже сделано, император уведомил папу, что немедленно отправит своих послов на Собор и что греки расположены к миру. Для извещения об этом папы он послал четырех доверенных ему лиц во главе с бывшим Константинопольским Патриархом Германом. Однако, опасаясь противодействий со стороны Патриарха Иосифа, император заблаговременно убедил его временно удалиться из палат своих, обещая при этом сохранить за ним титул и принадлежащие ему права в случае, если соединение Церквей удастся, в случае же неудачи — предоставит ему возможность возвратиться туда обратно (Флери. Кн. LXXXVI, гл. 31, 39, 40). В то же время совратившийся Иоанн Векк убеждал епископов не противиться воле императора, но напрасно. Видя бессилие Векка, император еще раз созвал епископов и стал упрекать их в непокорности его власти такими словами: «Я стараюсь о мире только для того, чтобы избежать жестоких войн и пощадить кровь вашу, ничего не вводя вновь в Церкви. Условия с Римской Церковью ограничиваются тремя предметами: первенством, апелляциями и поминовением, которые все обращаются в ничто, если только внимательно рассудить о них. Ибо когда придет папа занимать первое место? Кто решится переплыть море и сделать столь дальний путь, чтобы защищать права свои? И, наконец, что за нужда поминать имя папы, когда Патриарх служит в Великой церкви? Сколько раз отцы наши делали подобные снисхождения, вы же ссоритесь и предаете нас анафеме, как будто мы хотим идти далее и совершенно изменить обычаи по примеру латинскому. Итак, пусть каждый скажет свое мнение, имея в виду общее благо». Слыша такие укоры, епископы единодушно отвечали, что никто из них не проклинал императора и что им нельзя давать канонических решений без Патриарха. Спрошенные императором поодиночке, некоторые епископы отвергли все три предложения; другие же согласились на признание папского первенства и апелляции в той, однако, надежде, что это будет только на словах, а не на деле, но отказались поминать имя папы на молитве, дабы не иметь общения с изменившими Символ Веры. Великий же эконом Ксифилин бросился к ногам императора и умолял его отказаться от своих намерений устраивать дела внешние, дабы не возбудить войны внутренней, для государства самой опасной. Тогда император стал требовать от епископов подписей в том, что они не будут ослушниками и противниками выработанных им условий для соединения Церквей, и для устрашения стал изгонять их из домов, якобы принадлежащих казне, и готовить корабли для рассылки их в заключение, в силу чего некоторые епископы из-за страха и принуждения покорились его воле. Напрасно весь клир умолял императора подождать, по крайней мере, возвращения послов с Лионского Собора; император был неумолим и объявил всех, которые не дадут своих подписей, государственными изменниками. А чтобы успокоить их совесть, он под страшной клятвой обещал, что, требуя признания папского первенства, апелляций и поминовения, и то только на словах, никого не принудит признавать что-либо большее. Этим он добился, что малодушные подписались, а твердых он изгнал. Так предварительно подготавливал Палеолог почву для признания его подданными унии в надежде, что таковую принесет ему Лионский Собор. Глава VЛИОНСКИЙ СОБОР С великими почестями встречены были западными отцами Лионского Собора посланные на Собор императором Палеологом представители: бывший Патриарх Константинопольский Герман, великий логофет Григорий и проч. С первых дней своего появления на Соборе они, по наказу Палеолога, стали выказывать верноподданнические чувства папе. На торжественной литургии в день апостолов Петра и Павла, которую совершал папа и на которой был прочитан Символ Веры с римским прибавлением, они не устыдились воспевать с латинянами похвальные стихи в честь папы — так велико было их желание поскорее угодить ему. Шестого июля 1274 г. состоялось торжественное заседание Собора, и на нем папа объявил, что греки беспрекословно, без всяких оговорок подчинились Римскому престолу. «Мы писали к императору, — говорил папа Григорий X, — захочет ли он добровольно прийти в послушание наше, приняв исповедание римское? И он прислал к нам о том договориться. Милостию же Божией, государь сей, отложив всякое состязание, добровольно признал первенство и исповедание наше, и посланники его предстали к нам для изъявления согласия» (Флери. Кн. LXXXVI, гл. 43). Папа говорил неправду, ибо, как видно из императорских грамот, читанных на Соборе, император, хотя и называл папу отцом всех христиан и Вселенским первосвятителем и клятвенно подтвердил посланное когда-то папой Климентом IV исповедание веры, однако требовал дозволения Восточной Церкви сохранить Символ без прибавления, равно и все обряды, бывшие до соединения, не противные соборным постановлениям и древним преданиям отцов. Затем прочитана была грамота к папе от лица представителей Православной Церкви, кстати сказать, составленная в сдержанном тоне. В ней епископы, называя Григория только великим и изрядным святителем апостольской кафедры, свидетельствовали о стараниях императора соединить Церкви, невзирая на сопротивление некоторых из них, и что Патриарх не согласился отступиться от своего мнения, за что и удален в монастырь, покуда по возвращении послов не согласится воздать должное почтение Римской кафедре. Для большего скрепления союза Церквей великий логофет Григорий, заместитель на Соборе императора, выполнил вместо него присягу в том, что отрекается от разрыва и принимает исповедание Римской Церкви и ее первенство, с обещанием никогда не отступать от нее. По случаю такого торжества папа воспел «Тебе Бога хвалим...» и в кратких словах выразил свою радость. Затем на середину церкви выступили бывший Патриарх Герман и митрополит Никейский, и Герман повторил по-гречески произнесенный папой по-латыни Символ Веры с прибавлением «и от Сына» и, таким образом, нарушил волю самого императора и клятвенное обещание, данное им своим епископам. Чтобы усугубить торжество, папа приказал еще прочитать грамоты татарского хана в присутствии в храме его послов и тем закончил деяния Лионского Собора, не постеснявшись подчеркнуть одинаковое для него значение как соединения церковного с восточными христианами, так и единения политического с магометанами. По возвращении послов с Собора, император, чтобы закрепить унию в Константинополе и найти себе в этом деле верного помощника, заключил Патриарха Иосифа в монастырь, а на место его возвел Иоанна Векка, чем возбудил великую смуту в Константинопольской Церкви. Напрасно Иоанн поражал непокорных анафемой — это только еще более усиливало против него вражду и ненависть к навязываемой им унии. Оправдывалось пророчество, высказанное Ксифилином императору, что введение унии вызовет в его империи внутреннюю войну, ибо против унии поднято было некоторыми греческими властителями оружие, и все царство его исполнилось смятения духовного и гражданского. Между тем папа постепенно налагал свою державную руку на Константинопольскую Церковь. Он отправил в Константинополь своих легатов с инструкцией во что бы ни стало добиться, чтобы греки читали Символ с прибавлением и чтобы император и все епископы со своим клиром дали каждый от себя клятвенное обещание, со своими подписями, в том, что они приняли исповедание веры по формуле папы Григория X и будут тверды в этом исповедании. Вместе с сим он советовал легатам осторожно, но хитро рекомендованными им мерами внушить императору мысль и желание иметь у себя постоянного папского легата, полного распорядителя делами Церкви. Император был очень недоволен прибытием папских легатов в Константинополь. Он сознавал, что они слишком решительными требованиями возмутят страну, да и текущая церковная обстановка была весьма неблагоприятной, ибо Патриарх Иоанн Векк, хотя и ревностный насадитель унии, отказался от патриаршего престола по личным с ним расхождениям. Чтобы выйти из такого затруднительного положения и вместе с тем усыпить бдительность папских легатов, император упросил Иоанна Векка возвратиться на патриаршую кафедру, а возмутившихся против него епископов уверял, что не допустит никакого изменения в Символе и обрядах; для успокоения же легатов в том, что крепко держится единства с Римом, послал их с епископом Ефесским в темницы показать содержавшихся там четырех своих родственников, заключенных за противление унии. Для большего же удостоверения папы в успешном введении им постановлений Лионского Собора послал папе исполненную лести грамоту с подложными подписями епископов даже несуществующих епархий. В то время как Патриарх Иоанн своими писаниями и убеждениями несогласных с ним епископов старался насадить унию в своей пастве, император действовал в народе террором и не пощадил даже своих родственников, долго томившихся в темнице, ослепив их. Все эти жестокости и угождения папе оказались бесполезными, ибо новый папа Мартин IV, когда император прислал к нему послов, не только их не принял, но и, потеряв к нему всякое доверие, торжественно отлучил его от Церкви как ересиарха и запретил всем государям иметь с ним какое-либо общение. Когда император узнал об этом, то сам остановил во время литургии диакона, хотевшего помянуть папу, и с горечью воскликнул: «Вот, что я приобрел за то, что искал мира латинского и воевал с моими ближними». Тем и закончилось вероломное введение унии императором Михаилом Палеологом. Вскоре он скончался, и тело его было погребено ночью, без всяких царских почестей. Сын его Андроник, преемник царского престола, немедленно отрекся от унии и, удалив Патриарха Векка, возвратил на свое место престарелого Патриарха Иосифа, который не иначе как с церковной епитимией принимал в лоно православия совратившихся в унию клириков и мирян (Флери. Кн. LXXXVII). Однако так плачевно закончившаяся Лионская уния не остановила дальнейших попыток к церковному единению. Уже через 60 лет после Лионского соглашения, т.е. в 1334 г., папа Иоанн XXII посылал своих нунциев к императору Андронику Младшему для прений о вере в надежде, что тот, как женатый на сестре герцога Савойского, отнесется к его вожделениям благосклонно, но потерпел неудачу. Такая же неудача постигла спустя два года и покушения преемника Иоаннова, Венедикта XII. Неудачны были попытки и императора Андроника, который в 1339 г. послал к папе игумена Варлаама с венецианцем Стефаном Дандоло, главным образом с миссией политической и, вместе с тем, чтобы иметь суждения с папой о тех возможностях, на которых мог бы обосноваться мир церковный. Варлаам доказывал папе, что из двух способов устроить соединение — через насилие или через убеждение — первый решительно невозможен, что уже доказал пример Михаила Палеолога. «Если кто, — говорил Варлаам, — будет ссылаться на Собор Лионский, то никто из греков не приемлет сего Собора, потому что присутствовавшие на нем были посланы не четырьмя Патриархами, управляющими Восточной Церковью, и не от лица народа, но императором, который хотел устроить соединение не добровольно, а насилием. Итак, если желаете Вселенского Собора, то пришлите сперва в Восточную Церковь легатов богобоязненных, исполненных духа смирения и терпения, с пригласительными грамотами к четырем Патриархам и прочим епископам, дабы, собравшись с вами где-либо, с любовью рассудили дело, как Дух Святый положит им на сердце. Вот единственное средство привести к единству народ и Церковь. Знайте еще и веруйте, что не столько разность догматов и обрядов делает вас чуждыми грекам, сколько ненависть, которую они возымели к вам по причине жестоких зол, нанесенных им латинами и доселе ежедневно наносимых, и соединение не может совершиться, если не престанет сия ненависть через какое-либо великое благодеяние, с вашей стороны оказанное, без чего даже и не захотят вас слушать. Знайте также, что не народ греческий меня послал к вам, но один император, и притом втайне, так что если прежде не пошлют ему помощи (против турок), он не дерзает даже объявить, что желает мира с вами» (Флери. Кн. XCV, гл. 1). Ни папа, ни кардиналы не вняли этому здравому голосу; напротив, ответили Варлааму, что созывать Собор нет смысла, ибо все догматические споры уже разрешены на Соборах в их пользу, и что им только остается прислать своих поверенных для научения греков, а не для прения с ними. Таким образом, посольство Варлаама осталось безрезультатным. Спустя 10 лет после сего, уже сам папа Климент VI предлагает императору Иоанну Кантакузину мир церковный, если только тот примет участие в войне с неверными, и император отвечает ему в духе Варлаама. Указав на то, что он не берет на себя смелость разрешать столь важный вопрос, как единение церковное, единолично, без участия святителей, он продолжает: «Противный образ действий не удался императору Михаилу, первому из Палеологов, и только умножил разделение. Я сам не думаю, чтобы кто когда убедил меня без определения Вселенского Собора привязаться к нововведениям и принуждать к оным других, ибо те, которых хотят принудить, прежде всего затыкают себе уши, чтобы не слышать первого слова. Не думаю, чтобы и вы доверяли моей вере, если перейду к вам легко и без всякого испытания, ибо какую можете вы иметь доверенность в делах новейших к такому человеку, который нетвердо привязан к мнениям, полученным им от предков и в коих был воспитан. Итак, я полагаю, что должно составить Вселенский Собор из епископов восточных и западных, и если это будет, то Бог не позволит нам отклониться от истины» (Флери. Кн. XCV, гл. 52). Из-за смерти папы Климента VI, а также вследствие внутренних раздоров западных государей, дальнейшие сношения о соединении прекратились. Совершенно в ином направлении действовал преемник Кантакузина Иоанн Палеолог, заточивший бывшего императора в монастырь и по внушению турецкого султана ослепивший своего родного сына. Под влиянием угроз турок он дал клятвенное обещание папе Иннокентию VI покориться Римской кафедре и принудить к этому своих подданных, а в доказательство правоты своего намерения предлагал отдать в заложники своего сына при условии, что папа окажет ему против турок свою помощь. Через три года после этого он сам явился в Рим, торжественно исповедал римский догмат об исхождении Духа Святого и от Сына и, забывая свое императорское достоинство, коленопреклоненно поцеловал ногу папы Урбана V. Унижение это, однако, не помогло ему склонить на свою сторону папу и не принесло никакой помощи его империи, а само покушение его подчинить Риму Православную Церковь не имело никаких последствий. Наступает далее весьма тяжелый период времени для Римской Церкви, и домогательства римских епископов покорить своей власти Восток на время прекращаются. В самой Римской Церкви произошел великий раскол, расшатавший ее устои, и папам некогда было помышлять об умножении своей паствы за счет православия, когда им самим приходилось защищать не только свою власть, но и свои престолы. Глава VIВЕЛИКИЙ РАСКОЛ ЗАПАДНОЙ ЦЕРКВИ (1378—1417) Раскол был подготовлен следующими событиями. По проискам и настоянию короля Филиппа IV папа Климент V вынужден был в 1305 году переселиться из Рима в Авиньон, и с этого года, и на протяжении 72 лет, Авиньон является папской резиденцией. Такое долговременное пребывание пап в Авиньоне сильно подорвало нравственный и политический их престиж. Между тем ослабленная смутами Франция перестала служить надежной покровительницей для авиньонских пап. Тогда папа Урбан V, уступая настойчивым просьбам римлян и императора Карла IV, переехал 16 октября 1367 г. в Рим, несмотря на протесты французских кардиналов, привыкших к роскошному Авиньону и ненавидевших опустевший, вечно беспокойный город. Вскоре бурный, раздираемый смутами Рим стал тяготить Урбана, и он в сентябре 1368 г. вернулся в Авиньон. Бегство папы из Рима вызвало всеобщее раздражение против французского влияния. Милан, Флоренция, Неаполь и 80 городов составили лигу и начали конфисковать церковное имущество. В Риме возобновились смуты, и буря грозила уничтожить плоды папства в борьбе за светскую власть. Тогда избранный после смерти Урбана V папа Григорий XI (1371—1378) решил для спасения папства вернуться в Рим. Однако часть кардиналов осталась в авиньонском дворце. В Риме Григорий пробыл несколько месяцев и, разочаровавшись в надежде восстановить папское могущество и значение Церкви, удалился в Ананьи, где в 1378 г. умер. В замке Св. Ангела для избрания нового папы собрался конклав, но замок был осажден римлянами, которые грозно требовали избрания на папский престол итальянца. В спешном порядке папой был избран архиепископ г. Бар Бартоломео, но не успели еще кардиналы обнародовать это имя, как ворвалась шумная толпа и разогнала конклав: Четыре оставшихся кардинала провозгласили Бартоломео папой под именем Урбана VI (1378—1389). Урбана признали папой не только итальянские, но и авиньонские кардиналы, но этот суровый, надменный и мелочный человек, враг французов, вскоре вызвал своими действиями образование враждебной ему партии. Оскорбленные Урбаном французские кардиналы удалились из Ананьи, объявили избрание его неканоническим, как несвободное, и предложили ему сложить с себя власть. Урбан попытался вступить с ними в переговоры, но неудачно, и кардиналы провозгласили вместо него папой кардинала Роберта Женевского, принявшего имя Климента VII (1378—1394). Так начался раскол в Римской Церкви, продолжавшийся до окончательной его ликвидации почти 60 лет и доведший уже давно поколебленное здание Церкви до крайней степени нравственного и материального расстройства. На папском престоле очутились двое пап, которые вступили между собой в кровавую борьбу, разделив все западное христианство на два враждебных лагеря, причем Италия, Германия и северо-восточные государства тяготели к Риму, а Франция, Неаполь, испанские государства и Шотландия— к Авиньону. Оба папы молили о восстановлении мира и единства, но не думали поступиться своими правами и сыпали проклятия и отлучения на своих противников, так что весь Запад оказался отлученным от Церкви. Среди таковой церковной разрухи папы искали поддержки светских властителей, что породило бесконечные кровавые войны, и западные народы во время папского раскола разделились на два вооруженных враждующих лагеря. Последовательно на папский престол в Риме после Урбана VI избираются Бонифаций IX (1389—1404), Иннокентий VII (1404—1406), Григорий ХII (1406—1415), а в Авиньоне после Климента VII — Венедикт ХIII (1394—1417), и великий раскол в Римской Церкви не только не утихает, но разгорается и приносит Церкви весьма гибельные последствия. Раскол этот также причинил огромный материальный вред Европе, разорявшейся на содержание двух расточительных папских дворов и на бесконечные войны. Это вынуждало пап изощряться в добывании денежных средств и создать сложную систему вымогательств под видом резерваций, конфирмации, аннатов, коммендаций, уний, инкорпорации, диспенсаций, индульгенций, юбилеев, крестовых налогов и т.п. Еще ужаснее был нравственный вред раскола. Во время раскола папство должно было молчаливо отказаться от своего важнейшего права-нравственного контроля, вследствие чего духовенство и монастыри впали в нравственное одичание, соперничая со своим духовным главой в алчности, разврате и безумной роскоши. В сфере церковных отношений царил настоящий хаос, так как претензии на духовные места заявляли одновременно кандидаты из партий обоих пап. Сильно пострадали и общественные интересы Европы; не проповедь мира среди христиан с неверными стала делом важнейшим, а приобретение союзников для борьбы с врагами. Ближайшим результатом раскола было образование оппозиции против омирщенной Церкви и утратившего свой мистический авторитет папы, появление религиозных сект (Виклеф, Гус), усиление мистицизма и внезапных взрывов болезненного религиозного чувства (процессии самобичевателей). Многие умы усиленно работали над вопросом о способе устранения раскола. Ни германский, ни французский, ни английский короли не были достаточно сильны и авторитетны для подобного дела, притом они отвлекались тягостной борьбой с внутренними и внешними врагами. Отдельные попытки в этом направлении не имели успеха. Тогда инициативу в улажевании схизмы взял на себя Парижский университет — высший в то время авторитет в вопросах веры и разума. Предложено было три способа уладить раскол: 1) добровольное отречение обоих пап, 2) соглашение их и 3) созыв Собора. Первый способ принят был большинством, и университет тотчас применил его, но натолкнулся на неодолимое упорство Климента VII Авиньонского, а затем и преемника его Венедикта ХIII. Тогда от последнего и от папы Иннокентия VI потребовано было в 1395 г. отречение. Целых три года тянулись переговоры, пока выведенный из терпения университет и французское духовенство на собрании в 1398 г. не решили прибегнуть к репрессиям. Французская Церковь отказала папе в повиновении, и большинство кардиналов покинули его. Так как эта мера не помогла, обратились ко второму способу: обоюдному соглашению пап. Этот путь оказался, однако, еще более затруднительным и тоже не привел к желанному результату. Тогда со всех сторон стали раздаваться голоса о необходимости созвать Собор и на нем уладить распад Церкви; особенно народные массы с тоской ждали окончания схизмы. Итальянские и авиньонские кардиналы покинули своих пап и на общем съезде в Ливорно (1408) решили собраться в следующем году в Пизе, где назначен был Вселенский Собор. Пизанский Собор начал свои деяния 25 марта 1409 г. Папы Григорий и Венедикт осыпали проклятиями кардиналов и прелатов, собравшихся в Пизе, и открыли свои Соборы. Таким образом, одновременно заседали три Собора, и все три называли себя «вселенскими». На Пизанском Соборе, которому предстояло восстановить единство Церкви, проведены были два тезиса: 1) что Церковь самостоятельна и 2) что она властна низложить папу. На основании этих тезисов папы, отказавшиеся от повиновения Собору, были объявлены еретиками и низложенными. Конклав кардиналов собрался для выборов нового папы, и на папский престол избран был Миланский архиепископ Петр Филарга, принявший имя Александра V (1409—1410). Однако Пизанский Собор оказался совершенно бесплодным, так как он не только не привел к единству Церкви, но и папский престол из «двуглавого» сделался «трехглавым», ибо папы оставались на своих престолах, и, несмотря на то что общественное мнение было на стороне Александра V, ему не суждено было увидеть Рим: он через год после своего избрания скончался. Вместо него был избран с именем Иоанна ХХIII кардинал Балтазар Косса (1410— 1415), человек в высшей степени развращенный, наживший преступными путями огромные деньги. Благодаря хитрости и богатству ему удалось образовать вокруг себя сильную партию и вступить в Рим. Однако Церковь этим не умиротворилась, и громкий голос всего христианства взывал о необходимости созыва Вселенского Собора, как единственного целительного средства против язв Церкви и общества. Побуждаемый к этому, но не сочувствующий идее реформы Церкви, папа Иоанн думал обмануть мир, созвав Собор в Латеране (1412), оказавшийся пустой комедией. Поднялось против него сильное негодование, и он был выгнан из Рима. Во время скитаний он в конце концов в силу необходимости согласился созвать Собор в германском городе Констанце (1414). Явившись в Констанц, Иоанн открыл заседание Собора и дал клятвенное обещание отказаться от своего сана, чтобы побудить к тому и своих соперников. Однако своей клятвы он не сдержал. Узнав, что до соборного слуха дошли сведения о его неслыханном разврате и симонии, папа Иоанн бежал из Констанца и объявил свое отречение вынужденным, надеясь таким образом расстроить Собор, как обезглавленный им. Тогда Собор, побуждаемый необходимостью, провозгласил новую теорию отношения Церкви к папе, нарушавшую принцип действовавшего до тех пор канонического права. Особым декретом Собор объявил себя законно собравшимся и действующим по внушению Св. Духа, а все действия папы Иоанна — незаконными, и каждый, не исключая папы, обязан повиноваться Собору во всем, что касается веры и внешнего преобразования Церкви. Этим постановлением Констанцский Собор показал, что наконец Западная Церковь почувствовала нужду соборного управления вместо папского единодержавия, вовлекшего ее в такие беспорядки, из которых она не могла уже выйти даже соборными постановлениями. Папа Иоанн ХХIII соборным постановлением был низложен и предан анафеме как симонист, развратник и еретик, не признающий бессмертия души (24 мая 1415 г.). Григорий ХII, который, в сущности, был законным папой, оказался сговорчивее своих соперников и прислал Собору свое отречение (4 июля 1415 г.). Только Венедикт упорствовал в своем неповиновении Собору. Оставленный членами своей партии, присоединившимися к Собору, он после тщетных вызовов к суду был низложен как закоренелый еретик, схизматик и клятвопреступник. После этого Собор настаивал на введении реформ в Римской Церкви, а затем — на избрании папы. Торжественным соборным манифестом (14 сентября 1417 г.) было объявлено, что «необходимо прежде удалить порчу из Божьего дома, а затем чистыми и святыми устами избрать чистого и святого папу», но происходившие в немецкой партии распри и влияния членов Парижского университета, опасавшихся нового раскола от замедления выборов, склонили Собор приступить к избранию папы ранее реформирования Церкви. На папский престол был поставлен Мартин V, и постановлено было для устроения церковных дел созывать Соборы каждые десять лет. С избранием папы Мартина V прекратилась великая схизма, но, несмотря на стремление Собора добиться реформирования Римской Церкви, выполнить эту задачу Собору не удалось. Поспешность Собора в избрании папы оказалась для реформирования Римской Церкви роковой. Новый папа, тяготясь опекой Собора, поспешно объявил несколько декретов относительно общих реформ, заключил с нациями отдельные конкордаты и, закрыв 22 апреля 1418 г. заседания Собора, направился в Рим, не выполнив, таким образом, самого главного, т.е. надлежащего реформирования Церкви. Оставалось ожидать разрешения этого кардинального вопроса для Римской Церкви на следующем Вселенском Соборе, который был назначен папой Мартином в г. Базеле. Но Мартин умер до созыва Собора. На его место заступил папа Евгений IV. Нелишне отметить, как глубоко к тому времени укоренились в Римской Церкви те заблуждения, которые ранее послужили причиной разрыва единения Церквей и которые возбудили столько смятения и ересей. Примером тому может служить следующее постановление Констанцского Собора: «В некоторых частях мира есть люди, дерзновенно утверждающие, что народ христианский должен принимать св. таинство Евхаристии под двумя видами хлеба и вина, и действительно приобщают таким образом мирян. Почему настоящий Собор объявляет и решает, что, хотя Иисус Христос учредил на вечери это достоуважаемое таинство и преподал оное ученикам Своим под двумя видами и хотя первенствующей Церкви верные принимали таинство это под двумя видами, однако впоследствии для избежания некоторых опасностей и соблазнов (?) обычай благоразумно ввел, чтобы одни служащие пресвитеры приобщались под двумя видами, миряне же — под одним видом хлеба; ибо несомненно, что все Тело и вся Кровь Иисуса Христа содержатся в каждом из двух видов. Поэтому данный обычай, как благоразумно введенный в Церковь и долго в ней соблюдаемый, должен сделаться законом, который невозможно будет отринуть или изменить без согласия Церкви. Итак, те, которые упорно станут поддерживать противное, должны быть смиряемы как еретики и строго наказываться епархиальными епископами и инквизиторами» (Флери. Кн. CI, гл. 21). Понятно, такое постановление сделано было Собором с целью усилить перед лицом народа виновность преданного суду Собора Иоанна Гуса, не признавшего нововведений Римской Церкви и, следовательно, приобщения мирян под одним видом, но вместе с этим свидетельствует оно и о той безапелляционной свободе Римской Церкви по человеческим побуждениям нарушать даже заповеди Христовы («Пийте от нея вси») и считать еретиками исполнителей этой заповеди. Постановление это, однако, было отменено Базельским Собором, и, согласно так называемым «Пражским компактам», заключенным на этом Соборе Римом с гуситами, последним было разрешено Святое Причастие под двумя видами. Глава VIIБАЗЕЛЬСКИЙ СОБОР (1431—1449) В XV в. мы опять видим сношения пап с Востоком по унийному вопросу. Так, папа Мартин V, желая заключить с Востоком союз церковный, отправил в 1422 г. нунция к императору Мануилу с целью условиться о месте созыва Собора для унийных переговоров. По случаю смерти Мануила на предложение папы ответил сын его Иоанн. Он послал к папе своих послов со следующим ответом: «Мы поручили нашим посланникам отвечать только то, что содержится в наших письмах, т.е. соединение Собора, по обычаю семи Вселенских Соборов. Местом будет избран Константинополь, потому что не можем отлучиться и по причине издержек. Прежде падали они на императора, но теперь мы не в силах никоим образом принять их на себя: посему просим взять их на свой счет. Что же касается до времени, мы бы желали немедленного соединения, но ваш нунций видел, в каком положении дела наши. Мы почти совершенно уничтожены; столица наша и государство под мечем неверных, и нам невозможно созвать епископов Азии и Европы по причине войны. Но как только Господь дарует мир и некоторое облегчение делам нашим, мы немедленно к вам отпишем и, получив утвердительный ответ об издержках, положим составиться Собору в течение года. Мы просим еще, чтобы вы произнесли страшную анафему на всех тех из ваших, которые, будучи в мире с нами, оставят нас одних сражаться с неверными. Христиане должны помогать нам и не позволять неверным иметь на своих кораблях христиан» (Флери. Кн. СП, гл. 6—8). Нельзя не остановить внимание на письме императора. Оно показывает, насколько в те времена было бедственно положение Греческой империи, не только не поддерживаемой христианской Европой, но даже оказывающей свою помощь против нее неверным. Империя благодаря завоевательным угрозам турок была близка к падению и дошла до такой нищеты, что император не был даже в силах принять на себя издержки по созыву Собора, а обратился за этим к папе. Это обстоятельство, как мы увидим далее, поставило на Соборе императора и епископов Восточной Церкви в зависимость от пап, и те, воспользовавшись их убожеством и тяжелым положением империи, навязали Восточной Церкви унию, не только подчинившую Церковь единодержавной папской власти, но и принудившую некоторых епископов принять противоречащие ее учению латинские нововведения. Пока велись эти переговоры, папа Мартин умер, и Римскую кафедру занял папа Евгений IV. Между тем стал собираться Базельский Собор, который 27 августа 1431 г. приступил к своим деяниям. Как мы видели, Констанцский Собор своими постановлениями до некоторой степени воскресил в Римской Церкви древний церковный строй и правильное воззрение на Вселенские Соборы, поэтому и Базельский Собор как продолжатель данного дела тотчас же после открытия соборных деяний приступил к церковным реформам. Но реформаторские стремления были не по душе папе Евгению, и последний издал буллу о роспуске Базельского Собора и о созыве другого в Болонье. Собор отверг эту буллу и, воспользовавшись постановлением Констанцского Собора, объявил себя продолжением этого Собора, имеющим в качестве Вселенского непосредственную власть от Бога и поэтому стоящим выше папы. Основываясь на этом, Собор несколько раз приглашал папу Евгения явиться лично на Собор, а когда тот вместо себя прислал своих поверенных с неудовлетворительными объяснениями, Собор даже хотел приступить к отрешению его от престола, но пока назначил для его явки двухмесячный срок и во избежание каких-либо соблазнов определил: «Так как в Символе Веры исповедуется только одна Соборная Церковь, то и один только Вселенский Собор может представлять ее; итак, не может быть иного где-либо Вселенского Собора, кроме сего Базельского, во все продолжение оного, как правильно созванного властью двух Соборов Лионского и Констанцского и двумя папами Мартином V и Евгением IV. Посему всякое иное собрание, хотя украшенное именем Вселенского Собора, будет не что иное, как сборище раскольников, а не Кафолической Церкви, и Собор под страхом церковного отлучения и отречения запрещает всякому лицу, какого бы он ни был достоинства, императору, королям или папе делать самовольно собрания под именем Вселенского Собора» (Флери. Кн. СП, гл. 42). Своими постановлениями Базельский Собор отверг и принцип непогрешимости папы. «Если бы Церковь могла погрешать (когда достоверно известно, что папа может впасть в заблуждение), — говорит одно из этих постановлений, — тогда и папа, и целое тело (Церкви) состояло бы в заблуждении, вся Церковь погрешала бы, чего быть не может. Ибо опыт доказывает, и мы часто испытываем и читаем, что папа, хотя и глава и главнейшая часть (тела Церкви), заблуждался, но чтобы остальные члены тела при заблуждении папы тоже заблуждались, никогда не читали. Посему остальное целое тело осуждало и подвергало запрещению или низлагало папу как по отношению к вере, так и правам». Побуждаемый императором Сигизмундом, а главным образом возмущением народа в его владениях и пошатнувшимся вследствие пререканий с Собором авторитетом, Евгений вынужден был признать законными как Базельский Собор, так и все принятые на нем до того времени решения, что и подтвердил своей буллой, которая начиналась словами: «Определяем и объявляем реченный Собор, со времени вышесказанного начала своего, законно продолжавшимся и продолжающимся». Во время этих пререканий папы с Собором император Иоанн Палеолог и Патриарх Константинопольский прислали к тому и другому послов с предложением начать переговоры об унии. Понятно, что и папа, и Собор всевозможными способами старались привлечь греков на свою сторону. Между тем посольство, ввиду решительного отказа императора послать представителей на Собор в отдаленный от Константинополя Базель, требовало соединения Собора в каком- либо из городов Италии так, чтобы на нем мог присутствовать и сам папа. Вопрос этот вызвал среди отцов Собора настоящий раскол: одни назначали Авиньон, другие — Флоренцию, и в силу этих несогласий приверженцы папы Евгения покинули Базель. А между тем враждебные отношения между папой и Собором разрастались. Евгений, видя, что Базельский Собор совершенно уничтожает его власть, и желая парализовать его действия, издал буллу, которой повелевал перенести Собор в Феррару и на нем соединиться вместе с восточными епископами всем участникам Базельского Собора. Последние, раздраженные такими решительными действиями Евгения, объявили буллу его не имеющей никакого значения и угрожали низложить его, если только он окажет неповиновение Собору. Но Евгений отказался от повиновения, и тогда Собор потребовал от него явиться в двухмесячный срок в Базель, чтобы оправдаться перед Собором по поводу ослушания его постановлений. Не действовали на Евгения и эти призывы, ввиду чего он временно, до окончательного приговора, был лишен Собором епископской власти. Несмотря на все эти угрозы, Евгений открыл свой Собор в Ферраре при 23 епископах, своих единомышленниках, и повелел им продолжать дела, начатые в Базеле, объявив при этом продолжающийся в Базеле Собор беззаконным и таковыми же все его последующие решения. На втором заседании этого Собора собралось уже более 70 епископов, и все базельские отцы объявлены были Собором отлученными от Церкви с угрозой такого же наказания базельским гражданам, если они не разгонят Собор. Таким образом, стали одновременно действовать два Собора, и каждый из них стал считать себя и Вселенским, и полномочным. Но в то время как Базельский Собор стремился ограничить папскую власть и ввести ее в рамки постановления Вселенских Соборов, папа Евгений, наоборот, добивался не только укрепления своего самовластия в Западной Церкви, но и подчинения себе Восточной Церкви. В этом духе, не брезгая никакими средствами, он действовал на Феррарском и Флорентийском Соборах. Глава VIIIПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПРЕДПОЛАГАВШЕМУСЯ СОБОРУ ВСЕЛЕНСКОМУ Католическая Церковь в настоящее время сильно опирается на постановления Флорентийского Собора, утверждая, что уже на этом Соборе, т.е. в начале XV в., Восточная Церковь непринужденно разрешила вопрос унии с Римом в угодном Риму смысле, не только признав папу главой Вселенской Церкви, но и все догматы Римской Церкви. Но, как увидим далее, Восточная Церковь хотя и принимала участие в деяниях этого Собора, однако не все ее представители согласились подписать его постановления, как не согласные с духом канонов Вселенских Соборов, а затем не только православный народ, но и большинство представителей, подписавших соборные постановления, отвергли впоследствии Флорентийскую унию, как насильно и обманно им навязанную. Но прежде чем излагать сам ход соборных деяний, проследим обстоятельства, этому Собору предшествовавшие, ибо только при свете данных обстоятельств можно будет уяснить, почему именно такой желанный для Рима характер приняли постановления Флорентийского Собора, касающиеся унии. Император Иоанн Палеолог и Патриарх Константинопольский Иосиф, побуждаемые отцами Базельского Собора через их легатов принять участие в деяниях Собора по вопросу о соединении Церквей, отправили от себя посланников к трем восточным Патриархам и правителям иверскому, трапезундскому, сербскому и молдовлахийскому, прося их послать на Собор своих представителей, дабы вся Православная Церковь могла принять участие в столь великом деле, как решение вопроса о соединении с Римом. Вопрос же о посланнике со стороны Российской Церкви разрешался сам собой, так как Митрополитом всея Руси был в то время ставленник папы иллирийский монах Исидор, оказавшийся самым преданным сторонником папы и изменником православию. В Ватиканской библиотеке имеется рукопись, которая проливает некоторый свет на происки папы в деле возведения Исидора в Митрополиты всея Руси. Она гласит следующее: «В 1435 г., по кончине Киевского митрополита Фотия, избран был епископами и всем причтом церковным также западных земель русских и Литовского Княжества на митрополию Киевскую человек добрый, набожный, тихий, скромный и ученый — епископ Рязанский Иона. После избрания он был отправлен в Константинополь к императору Иоанну и Патриарху Иосифу, чтобы принять посвящение от последнего. Но еще до Ионы прибыл в Константинополь из Рима с грамотой от папы некий Исидор, словак, из краев западных, человек уклончивый, хитрый, снаружи льстивый, внутри превратный. Ласковыми словами, покорными просьбами, грамотой папы он склонил императора и Патриарха на то, чтобы вручить ему митрополию Русскую, грамота же папы была следующего содержания: «Евгений, слуга слуг Божиих, епископ Римский, высокой столицы нового Рима, честному Патриарху Иосифу, брату нашему во Христе наимилейшему, покоя и утехи. За побожным и чести годным и просвещенным мужем именем Исидор покорность наша желает, дабы его незамедлительно на архиепископство русской столицы посвятили и с полномочием своим послали» (Правда Всел. Церкви о Рим. и проч. патр. кафедрах. С. 231). За Исидора папа просил и императора Иоанна. Не зная тайных замыслов папы, Патриарх Иосиф, по просьбе последнего и по ходатайству императора, а более для того чтобы Церковь Христова в великом народе русском не оставалась долго без пастыря и старшего строителя, посвятил Исидора на митрополию и отпустил его с грамотами на Русь. Вскоре после его отбытия приехал в Константинополь Иона с грамотами из Москвы. Патриарх раскаялся в том, что уступил просьбам Исидора, и, созвав на совет духовенство, по совещании объявил Ионе: «Сын наимилейший Иона! Благословение на митрополию Киевскую хитростью и лестью у меня уже выманено: я посвятил и отпустил туда уже Исидора. Но когда Богу угодно будет или смертью, или каким-либо другим случаем удалить Исидора от митрополии, тогда я тебе, избранному от всех святителю, даю благословение мое воспринять престол митрополии русской». Слова Патриарха Иосифа оказались пророческими: Исидор был отрешен от митрополичьей кафедры, и ее занял впоследствии Иона. Пообещав Ионе Киевскую митрополию после Исидора, Патриарх отпустил его. Приезд Исидора на место назначения поразил всех неожиданностью, однако он был принят с почестями и стал править митрополией. Пробыв на митрополии четыре месяца, он объявил, что в Италии готовится Восьмой Вселенский Собор для соединения Церквей, на котором необходимо быть и ему, и стал собираться в путь. Великий князь Василий Васильевич и некоторые из епископов старались отклонить его от этой поездки, но он упорно стоял на своем намерении. Тогда великий князь сказал ему: «Если ты уже непременно желаешь идти на Восьмой Собор, то принеси нам оттуда древнее православие, которое мы приняли от предка нашего Владимира, а нового и чужого не приноси нам, мы его не примем». Исидор дал клятву стоять за древнее православие, но на Флорентийском Соборе ее не сдержал. Взяв с собой немалое число духовных лиц, Исидор отправился в Феррару и уже на пути стал обнаруживать свою измену православию. Случилось ему прибыть в одно место, населенное как православными, так и латинянами, и те и другие вышли навстречу ему с крестами. Он миновал православных, даже не поклонившись кресту, и подошел к последним. Сопутствовавший ему епископ Суздальский Авраамий, видя такой поступок, удивился и с горечью сказал: «Видно, не пастыря, а волка, овчей одеждой прикрытого, имеем мы». Латиняне приняли его с великой радостью, угощали и проводили далее. Вот как с первых же шагов стала обнаруживаться личность митрополита Исидора, принявшего на себя обязанность защищать православие. Но продолжим далее историю подготовки восточных епископов к Собору. По свидетельству великого екклесиарха Константинопольской Церкви Сильвестра Скиропула, принимавшего участие в соборных деяниях, император Иоанн Палеолог, имея свои тайные замыслы, которые он обнаружил впоследствии, велел посланному к Патриархам внушить им тайно, что если они никого не имеют назначить своими местоблюстителями, избрали бы указанных им лиц, и Патриархи исполнили его волю беспрекословно, назначив лиц, указанных императором. Грамотами своими, данными их заместителям, они, однако, связали последних обязательством, чтобы те не дерзали ничего утверждать на Соборе или определять кроме того, что будет согласно с правилами Вселенских Соборов и св. отцов, и дабы отнюдь не было никакого изменения или прибавления в Символе Веры (Скиропул. Кн. III, гл. 3). Когда Патриарх узнал, что легаты на Собор избраны по царскому приказу, без его одобрения, он огорчился за столь неуместную тайну. Еще более смутился прибывший в Константинополь от лица Базельского Собора легат, когда прочитал патриаршие грамоты, которые связывали патриарших местоблюстителей. Он убедил императора послать Патриархам для подписи другие доверительные грамоты, в которых было исключено все, что могло препятствовать соединению, под тем именно предлогом, что это необходимо для чести царя и Собора. Посылая эти грамоты, император писал Патриархам: «Знайте, что мы ничего не хотим творить кроме того, о чем вы сами к нам писали, и не хотим изменить что-либо вопреки уставам вселенским и отеческим, ничего не убавляя и ничего не прибавляя к доселе верованному нами и укрепленному соборно. Итак, отложите всякое подозрение и, изменив грамоты ваши, пребывайте спокойны, что ни в чем не отступим от заповедей ваших». Время показало, что император не выполнил своего обещания, и неудивительно, что восточные Патриархи не признали впоследствии флорентийских постановлений. После получения от Патриархов вторичных грамот император известил папу через хранителя печати Мануила, что готов с наступлением осени прибыть на Собор, а через другого посланника, Иоанна, потребовал от отцов базельских, чтобы те прислали за ним в условленное время галеры. Он же должен был условиться с ними и об издержках в пути, но на деле оказалось другое. Посланник императора Иоанн, непонятно по каким причинам, вступил в переговоры относительно денег и судов с самим папой, что показалось весьма подозрительным отцам базельским (Скиропул. Кн. III, гл. 5). Осенью прибыли в Константинополь папские галеры с легатами и тремя западными епископами. И легаты, и епископы стали убеждать императора и Патриарха немедленно тронуться в путь и прибыть в Феррару, уверяя, что папа примирился с отцами Базельского Собора. Но не прошло и двух недель, как в Константинополь прибыли галеры, посланные отцами Собора. Легаты соборные обличили коварство папы и принесли условленные деньги на путевые издержки. Легаты папские, со своей стороны, не щадили денег и обещаний, чтобы склонить императора на сторону папы. Напрасно епископы базельские уверяли, что папа враждует против Собора и предлагали ему приостановить свою поездку, пока он не убедится в этом, снесясь с Собором. Император отверг эту предосторожность. Не послушался он и германского императора Сигизмунда, в пределах империи которого действовал Базельский Собор, советовавшего ему не ехать в Италию, пока не утихнет внутренний раздор в Западной Церкви; не послушался он и здравого голоса восточных святителей, и совета турецкого султана Амурата не надеяться на дружбу с латинянами. Какое-то странное ослепление овладело его умом, и он, отвергнув предложение отцов базельских, вместе с 12 епископами и многочисленным клиром отплыл в Италию, чтобы там испить заслуженную им чашу горестей и позора. С чрезвычайной честью встречен был император в Венеции, куда прибыл и кардинал Иулиан, председательствовавший на Базельском Соборе и перешедший на сторону папы. Прибыв затем в Феррару, он был принят с великими почестями папой и после переговоров с ним послал гонца к Патриарху Иосифу, предупреждая, что папа требует от него при встрече земного поклона и целования туфли. Ужаснулся Патриарх и по прибытии в Феррару заявил встретившим его епископам, что он согласен только на целование братское и не сойдет с галеры и не позволит выйти никому из своих епископов, пока папа не откажется от своего безумного требования, противного церковным уставам. Папа Евгений вынужден был уступить, но принял Патриарха не всенародно, а в своих покоях, и хотя встретил его стоя и поцеловал по-братски, однако не упустил показать его подчиненность, посадив его с кардиналами на низкое седалище подле своего возвышенного престола. Так произошла унизительная встреча двух представителей Церквей Востока и Запада после долговременного между Церквами разрыва, показавшего воочию, какого можно было ожидать от Рима братского единства. Это свое величие папа подчеркивал и в дальнейших своих действиях, последовавших при открытии Феррарского Собора. Глава IXСОБОР В ФЕРРАРЕ Не успел Собор приступить к деяниям, как уже начались недоразумения по поводу распределения мест для присутствующих на Соборе. Папа высказывал пожелания восседать на престоле, император же и Патриарх на это не соглашались. После долгих споров решено было поставить посередине аналой с Евангелием и подле него по правую сторону троны для папы и германского императора, а по левую — для греческого императора и Патриарха, а затем седалища для остальных членов Собора так, чтобы Западная Церковь восседала справа, а Восточная— слева, но и тут возвышение и убранство папского трона возбудили жалобы Патриарха, и император с негодованием воскликнул, что он видит в соборных приготовлениях только житейскую гордость, чуждую всякого духовного приличия (Скиропул. Кн. IV, гл. 26). Когда коснулось дело выдачи обещанных папой средств на содержание императора и восточных участников Собора, не обошлось без споров и нареканий, ибо папа выдавал деньги только как милость, большей частью тогда, когда соглашались с его предложениями, и этой мерой держал греков в порабощении. Доходило до того, что некоторые епископы вынуждены были продавать свои одежды. Чтобы унизить Патриарха, папа отвел ему для жительства и совершения богослужений для православных самый незначительный монастырь и, несмотря на его болезнь, открыл Собор без его участия, хотя дальнейшие его заседания были отложены на четыре месяца якобы по поводу ожидания посольств от европейских государей, которые на самом деле не явились. Явились только представители Российской Церкви, во главе с митрополитом Исидором, епископом Суздальским Авраамием и несколькими пресвитерами. Чтобы распространить молву о начавшихся соборных деяниях и подорвать авторитет Базельского Собора, еще продолжающегося, Евгений предложил императору назначить частные совещания по поводу разногласий между Церквами. Для совещаний были избраны со стороны православных: Марк Ефесский, Виссарион Никейский с тремя другими епископами, а со стороны римлян: кардиналы Иулиан и Фирмиллиан, епископ Родосский Андрей, бывший некогда православным, и проповедник папского двора Иоанн, — причем император строго запретил своим избранникам касаться главных предметов спора: об исхождении Св. Духа и опресноках— и приказал проявлять крайнюю осторожность в спорах о папской власти и о чистилище, чтобы не повредить предстоящим прениям на Соборе. Когда же Марк предложил западным епископам вести прения по двум последним вопросам, они согласились рассуждать о чистилище, как о менее спорном. Прения эти не привели к согласию, и каждая сторона осталась при своем мнении, хотя Марк и высказался, что во мнениях обеих Церквей по этому предмету не столь великое различие, как предполагалось. «Римляне, — говорил он, — исповедуют и в нынешнем веке (т.е. до страшного суда) огонь и очищение, в будущем не чистительный огонь, но вечный; исповедуют во времени очищение душ огнем и тем искупление грехов: так, кто согрешил много, освободится после долговременного чистилища, кто же мало, скорее разрешится также с помощью молитвы Церкви. Итак, римляне признают огонь временный и вечный и первый называют чистительным. А греки предлагают огонь только в вечности (основываясь, впрочем, на словах Писания), однако признают и временное наказание душ, т.е. что души, обремененные грехами, отходят в места мрачные, в места плача, где пребывают до времени в плаче и наказании, лишенными божественного света; очищаются же, т.е. из этого мрачного и плачевного места разрешаются, молитвами, приношением Бескровной Жертвы, милостыней, а не огнем» (Concil. Florent., XXXII, p. 28). Время проходило в излишних словопрениях, обе стороны требовали изложения догматов письменно, а между тем общие собрания Собора не созывались. В это время пришли вести из Константинополя, что султан Амурат хочет осадить столицу. Тщетно император умолял папу о помощи, и одно только провидение спасло столицу от гибели. Среди таких бедствий и материальных притеснений со стороны папы некоторые восточные епископы хотели тайно возвратиться по домам, но от этого их удержал строгий указ императора. Ни император, ни болезненный Патриарх ничего не предпринимали к тому, чтобы незамедлительно начать соборные деяния, и только настоятельные требования восточных епископов побудили папу продолжить их спустя шесть месяцев после открытия Собора. Грекам представлено было право предлагать на Соборе вопросы, на которые должны были ответить римляне. Первым был поднят вопрос об исхождении Духа Святого, и вместо того чтобы обосновывать его на Священном Писании и соборных постановлениях, с римской стороны посылались софизмы, которые еще больше запутывали вопрос. Так прошло четыре месяца, и единодушие в решении этого вопроса вперед не подвигалось. Епископ Марк Ефесский настоятельно требовал, чтобы вместо бесполезных рассуждений прочитаны были определения Вселенских Соборов о догматах веры, в особенности те места, которые касались догмата об исхождении Св. Духа и о запрещении прибавлять что-либо в Символе Веры. Нелишне отметить, что суждения Марка по поднятому вопросу были настолько убедительны и настолько производили смущение в среде западных епископов, что уже после второго заседания западные отцы решили отклонить торжественное чтение правил Вселенских Соборов, заменив его исследованием на частных совещаниях, ввиду чего и подсылали к Патриарху двух кардиналов и нескольких епископов с предложением об этом, но предложение их по единодушному настроению православных было отклонено и правила вселенские были прочитаны. Когда прочитали правила Ефесского Собора, Марк Ефесский сказал: «На Третьем Вселенском Соборе читан также был Символ, составленный несторианами, о коем упоминаемо было на шестом деянии, и отцы соборные, сказав о нем свое мнение, постановили единодушно, что Символ Никейский должно сохранить неизменным и неколебимым и что не позволено ничего к нему приложить или от него убавить, или предложить иное исповедание под страхом низвержения клирикам и анафемы мирянам. По причине сего запрещения не дерзнули и отцы соборные в Ефессе приложить к Символу наименование Матери Божией, столь необходимое против несториан» (Флери. Кн. СП, гл. 99). Но Рим привык уже пользоваться подложными актами, и западные отцы сослались на таковой акт, якобы Седьмого Вселенского Собора, в котором в Символе Никейском сделана была прибавка «и от Сына», утверждая, что рукопись эта подлинная и древность ее доказана исторически. «Если бы это было истинно, — отвечали греки, — то все ваши ученые, в особенности Фома Ливийский, не старались бы доказывать приложение к Символу бесчисленными доводами и ссылками на древние книги, достаточно было бы и сего одного (т.е. приведенного акта), но они молчат о том». Когда же кончилось чтение актов Вселенских Соборов с замечаниями на них Марка Ефесского, многие из западных отцов невольно сознались, что ничего подобного они не слыхали, и склонялись к тому убеждению, что истина обретается у греков, но им именем папы запрещено было разглашать об этом в народе. Когда после продолжительных прений на седьмом заседании митрополит Никейский поставил решительный вопрос, «относятся ли каноны и определения Вселенских Соборов прямо к Символу Веры или к чему другому», западные епископы, посоветовавшись между собой у папского трона, не дали категорического ответа на поставленный вопрос и своими речами старались замять его. Не имея же возможности противопоставить что-либо ясному запрещению соборными канонами каких-либо прибавок к Символу Никейскому, они с тех пор стали домогаться, чтобы вопрос о противоканонических прибавках латинян к Символу Веры больше не поднимался и чтобы было приступлено к истолкованию самого догмата об исхождении Св. Духа в его существе. Отцы восточные не соглашались отклоняться от первого вопроса, сознавая, что западные отцы своими софизмами отклонят этот вопрос от евангельского и соборного его разрешения. Однако, несмотря на неуступчивость восточных отцов, латиняне хитростью добились согласия императора, желавшего скорее окончить соборные прения и возвратиться в Константинополь, и тот принудил своих епископов удовлетворить требованиям латинян. Напрасно некоторые благоразумные епископы доказывали императору, что если латиняне открыто осмеливаются обосновывать свою прибавку к Символу «и Сына» на ложных актах, легко опровержимых, то чего же ожидать от них, когда они коснутся догмата и будут доказательства свои основывать на свидетельствах своих отцов, неведомых православным. Император, однако, настоял на том, чтобы вопрос этот был разрешен по большинству голосов на частном совещании у Патриарха, и вопреки мнению Патриарха решил тотчас же приступить к прению об исхождении Св. Духа (Скиропул. Кн. VII, гл. 2—10). На предпоследнем соборном заседании в Ферраре Марк Ефесский еще раз сделал попытку убедить западных отцов оставить Символ без прибавки, т.е. в том виде, в каком они приняли его в Царьграде, так как это им не только не повредит, а, напротив, принесет всему христианству великую пользу, примирив христиан между собой (Concil Florent, ХХХII, р. 214). Голос его оказался голосом вопиющего в пустыне. Между тем появились слухи, сильно встревожившие православных, что папа, по случаю чумы и недостатка припасов, хочет перенести Собор во Флоренцию. Чтобы успокоить своих епископов, император уверял их, что этого он не допустит. Но в начале 1439 г. папа решительно объявил императору, что не имеет средств содержать Собор в Ферраре и что флорентийцы предлагают 400 тыс. золотых на содержание Собора под условием, если последний будет перенесен в их город. Со своей стороны папа обещал грекам полное содержание, отпуск через четыре месяца на папских галерах с выдачей 12 тыс. золотых на путевые издержки. Подозревая о намерении папы отдалить их еще более от родины, насильственно вынудить от них полное согласие во Флоренции на принятие унии, Патриарх и восточные епископы запротестовали, но должны были подчиниться воле императора, тем более что они были связаны недостатком средств для возвращения на родину. Провозглашено было перенесение Собора во Флоренцию, и папа с великим торжеством выступил из города. За ним последовал и весь Феррарский Собор. Глава ХФЛОРЕНТИЙСКИЙ СОБОР На первом же заседании Флорентийского Собора было постановлено собираться для соборных рассуждений по три раза в неделю, но постановление это на деле не выполнялось. Римляне настаивали на скорейшем принятии унии, а православные, теснимые нуждой и голодом, не знали, как выйти из затруднительного положения, и между ними возникали несогласия. Начавшиеся в Ферраре прения об исхождении Св. Духа продолжались и во Флоренции, и Марк Ефесский своими ясными доводами опровергал софизмы латинян. Весьма убедительна и по существу своему неопровержима была произнесенная им речь, в которой он, обратив внимание на логическую постановку догматических выражений, употребленных в 8-м члене Никео-Цареградского Символа «и в Духа Святаго» и проч., пояснил их так: «Здесь должно приметить намерение св. отцов, ибо предлежащие слова суть развитие богословия. Собору сему угодно было ясно показать образ единения Св. Духа со Отцем и Сыном, и смотрите, как различно определяет он присвоение Духа Святого Отцу и Сыну. Как бы так, говорит он, Дух Святой отцами оными сочисляется Отцу и Сыну, яко от Отца происходящий, со Отцем же и Сыном споклоняемый и сславимый, т.е. равночестный и единосущный. Если бы Собор признал Его происхождение от Обоих, то почему не сказал "от Отца и Сына исходящего, и с Ними спокланяема и сславима", как следовало бы сказать, если бы таково было мнение Собора. Поскольку же в первом случае отцы не упомянули о Сыне, когда хотели определить вину исхождения, а во втором случае упомянули, когда хотели показать равночестие и единодушие, то очевидно, что они не признавали исхождения Духа Святого и от Сына, ибо иначе не опустили бы сего, и особенно тогда, когда составляли изложение догмата. И что сие изложение есть Совершеннейшее, а не полусовершенное, как вы говорите, это видно из того, что ни один из последующих Соборов не сделал на это изъяснение нового изъяснения и не прибавил исхождения и от Сына; напротив того, все Соборы своими определениями возбранили сие и воспретили, как бы пророчески провидя, что у вас имело случиться» (Concil. Florent, Sess. ХХХIII). После таких доводов и пояснений Марка провинциал Иоан объявил от лица западных, что Римская Церковь признает единую только причину Сына и Духа, т.е. Отца, и не исповедует двух начал и двух причин, но единую вину и начало, предавая противно этому мыслящих анафеме (Concil. Florent., Sess. XXXII, p. 381). Православные обрадовались, что римляне признали Отца как единую причину Сына и Духа, а не два начала, т.е. признали Никейский Символ без прибавки «и Сына», тем более что римляне прислали императору исповедание это на бумаге; но радость их была преждевременна, и на следующий день восточных ожидало полнейшее разочарование. Вот как описывается в одной из рукописей XV в. Ватиканской библиотеки последовавшее за этим событие. Магистр Родосский Ипатий, узнав о соборном постановлении, отправился ночью к папе Евгению и спросил его, для чего он уступил тому издавна упорному и гордому греческому народу. Евгений ответил магистру, что уступил не народу, а доводам текстов, для общего покоя. Магистр припомнил Евгению его предместников пап, которые навсегда расторгли общение с народом сирским и греческим. Он укорял папу в том, что тот попирает бывшие постановления и тем самым гасит славу западных народов, а так как папа не решался нарушить данное им слово, то грозил употребить силу против императора. Кардиналы удержали магистра от такого безумия и сказали ему, что императора можно склонить обещаниями, Патриарха — деньгами, только с Марком Ефесским трудно будет сладить, но и против него найдутся тайные средства. Побуждаемый увещаниями кардиналов и епископов, папа, будто против своей воли, дал позволение магистру и кардиналам расторгнуть соборное определение. В ту же ночь оповестили об этом всех кардиналов и епископов. Наутро восточные явились в храм, чтобы там, как было условлено, присутствовать при торжественном объявлении наступившего единения в вопросе по поводу римской прибавки к Никейскому Символу, но западных там не нашли. Только к вечеру узнали они о бывшем ночном совете и об обманных действиях папы и немедленно отправились к императору, но у него уже находились кардинал Иулиан и два епископа, подосланные от папы с подарками и обещаниями. Отчаявшись найти помощь императора, они с воплем и печалью стали расходиться (Правда Всел. Церк. С. 244—245). Так изображает это печальное событие упомянутый ранее ватиканский манускрипт, слагая вину с папы Евгения, будто бы изменившего своему слову из боязни, дабы магистром Родосским не было учинено над императором насилие; но сомнительно, чтобы дело это не было делом рук самого Евгения, ибо все поведение его во время Собора доказывало его намерение принудить восточных к унии без всяких уступок со стороны Римской Церкви. Так как римляне после этого в доказательство своей правоты прислали православным несколько выдержек якобы из писаний св. отцов, император захотел узнать о них мнение греческих святителей. Марк Ефесский указал, что ссылки эти не заслуживают внимания, так как они не служат отражением голоса Вселенской Церкви, а содержат в себе мнения западных писателей, появившиеся после разделения Церквей. Он же посоветовал предложить римлянам принять в основание единения по данному вопросу письмо Максима Исповедника, на которое ссылались и римляне, а именно то место, где Максим говорит так: «Свидетельство римских отцов согласив с толкованием Кирилла Александрийского на Иоанна, "что Сын не есть вина Духа, ибо одна только вина Сына и Духа — Отец, единого по рождению, другого по исхождению"; а что у него говорится, якобы Дух происходит через Сына, сие для того, чтобы показать, что Они суть того же существа и без всякого различия, и признать это место догматической формулой» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 384). Когда же им это было предложено, они от этого отказались и потребовали новых заседаний. Император согласился, но, желая поскорее прекратить споры по сему вопросу и зная, что Марк Ефесский и Антоний Ираклийский твердо будут защищать свое мнение, запретил им присутствовать на заседаниях, а сам с тех пор беспрестанно совещался с протосингелом Григорием и изменившими православию митрополитами Никейским и Российским, удалив от себя прочих. На двух последних, когда провинциал Иоанн стал нагло вызывать на состязания отсутствующего Марка и считать его побежденным, император и митрополит Исидор заметили, что Марк отсутствует потому только, что все они пришли на сей раз не для состязания, а чтобы исполнить их требование являться по условию в назначенные для заседания дни, ответа же более давать не будут, и напрасно он (Иоанн) считает себя победителем, когда никто с ним не спорит (Соnсil. Florent, Sess. XXXII, p. 385—390). После сего не было более соборных совещаний, но православные часто сходились в патриарших покоях для рассуждений. Когда же митрополит Исидор предложил собравшимся признать унию на предлагаемых папой условиях, митрополит Монемвасийский воскликнул: «Чего же вы хотите? Возвратиться в отечество данниками папы и продать наши догматы? Лучше умереть, нежели латинствовать» (Ibid, p. 391). Во время этих непрерывных собраний у патриарха, на которых происходили постоянные споры между митрополитом Никейским, утверждавшим, что западные отцы не отступают в толковании догмата об исхождении Св. Духа от восточных, и Марком Ефесским, папа потребовал, чтобы православные и римляне произнесли над Телом Христовым странную и дотоле неслыханную клятву о том, чье мнение они считают справедливым. Возмущенные таким требованием император и Патриарх ответили ему: «Что еще спорить! Не хотим более судить и быть судимы, ибо нет пользы от словопрения. Каждый из нас остается убежденным в справедливости своего мнения и не согласится изменить его. Итак, вместо тщетных клятв поищи иное средство к соединению; если же нет, да возвратимся с миром в свое отечество» (Concil. Florent., Sess. XXXII, p. 399). Опять начались обоюдные собрания, и, хотя суждения на собраниях излагались письменно, дело не подвигалось вперед. Между тем митрополиты Российский, Никейский, Лакедемонский и Митиленский заявили императору категорически, что если он не согласится на соединение, они присоединятся против его воли. Это заявление сильно устрашило императора, и он стал совещаться со своими епископами. Было решено составить такую формулу исповедания, которая сохраняла бы мнение каждой стороны, не отвергая и противного мнения, и когда она была составлена и прочитана, то между епископами православными и предавшимися на сторону латинян произошло сильное разделение. Тогда митрополит Лакедемонский посоветовал императору включить, вопреки соборным правилам, в число голосующих и мирских письмоводителей, чтобы тем усилить партию согласителей. Когда был произведен подсчет голосов, то в пользу согласительного исповедания оказалось 24 голоса, против— 12. Исповедание было послано римлянам, но те согласились принять его лишь под условием включения 12 вопросов, которые совершенно изменяли смысл православного исповедания в пользу латинян. Император это скрыл от Собора (Скиропул. Кн. VIII, гл. 13-18). Между тем совещания православных продолжались то у царя, то у Патриарха, и все яснее обнаруживались два противоположных течения. Латинствующие приступали к Марку, умоляя его смягчиться, но он отвечал им, «что в защите веры нет снисхождения». А когда уверяли его, что различие между двумя исповеданиями так незначительно, что, если он только пожелает, можно будет утвердить соглашение, Марк возражал: «Вспомните, как уговаривал правитель области св. Феодора Студита только однажды сообщиться с еретиками и потом делать все что ему угодно, и как отвечал ему святой: "Знаешь ли на что похоже твое предложение? Позволь отрубить тебе голову и потом иди, куда хочешь"; ибо часто в догматах весьма важно то, что кажется для некоторых неважным». Когда среди этих споров император увидел, что число склоняющихся на сторону латинян возрастает, предложил опять решить дело голосованием. Патриарх отказался подать свой голос первым, но когда его к этому принудили, он выразился так двусмысленно, что многие приняли его слова за отрицание догмата латинского. К нему присоединилось еще 17 епископов, а остальные 10 приняли латинскую прибавку. Император хотел отобрать голоса и мирян, но Патриарх этому воспротивился (Скиропул. Кн. VIII, гл. 13— 18). Впоследствии обнаружилось, что Патриарх был уже склонен принять предлагаемую латинянами унию, но не хотел этого обнаружить первым, надеясь, что за него это сделают епископы. Он умолял Марка и всеми святыми, и памятью его отца согласиться на унию, но тот непоколебимо стоял за Символ православный. Наконец на последнем совещании, на котором присутствовал и император, Патриарх подал письменное исповедание такого содержания: «Поскольку слышаны были свидетельства отцов Восточной и Западной Церкви, из которых некоторые исповедуют исхождение Духа Святого от Отца и Сына, другие, же от Отца через Сына, и поскольку это есть одно и то же, мы, однако, опустив слова "от Сына", исповедуем также, что Дух Святый исходит от Отца через Сына прежде всех век и по существу своему, как от единого начала и вины, словом "через Сына" знаменуя вину исхождения Духа Святого». После Патриарха первым подал свой голос митрополит Ираклийский, как местоблюститель Патриарха Александрийского, и высказался относительно прибавки «от Сына» отрицательно; другой же местоблюститель, протосингел Григорий, к всеобщему удивлению принял ее. Митрополит Трапезундский, не присутствовавший по болезни, несмотря на увещание, отказался изложить свое мнение. Ему последовали и митрополиты Ефесский, Монемвасийский и Анхиальский, а остальные епископы, числом до тридцати, дали свое согласие на прибавку и совратили еще шесть других. Присутствовавшим там настоятелям обителей, как долго державшимся Никео-Цареградского Символа, было запрещено подавать голоса. Авраамий, архиепископ Суздальский, бежал в Россию со своими пресвитерами, а епископ Иверский, твердо выполняя наказ своего святителя, Патриарха Антиохийского, стоять за восточное исповедание, притворился безумным и укрылся в Венеции; бывший же с ним иверский легат не убоялся обличить самого папу за изменения, какие допустила Римская Церковь, и советовал ему отказаться от заблуждений своих предшественников. Когда же провинциал Иоанн в доказательствах своих стал ссылаться на Аристотеля, легат ему заметил: «Говори нам лучше о св. Петре и Павле, Богослове и Златоусте» (Скиропул. Кн. IX, гл. 9—12). Когда император, довольный, в общем, благополучным исходом дела и ободряемый надеждой на скорое возвращение, явился к папе с радостной вестью о закончившемся единении, то был принят папой весьма холодно и с удивлением услышал от него, что это только начало, недостаточное для полного единства. Когда же папе было представлено исповедание греков, папа выразил согласие принять его и после братского целования римлян с греками внезапно предложил митрополитам Русскому, Никейскому, Трапезундскому и Митиленскому приступить к прениям о чистилище, опресноках, времени освящения Даров и папской власти, на что те отвечали, что это дело Собора. В другой раз папа опять напомнил им, что «осталось малое некое недоумение для совершенного единства», и велел прочесть им четыре предложения, во главе коих стояло, «что наместник Господа Иисуса Христа на Апостольской кафедре сохраняет свои прежние преимущества, и посему он вправе, как верховный первосвятитель, приложить к Символу то, что приложено» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 500—508). Греки опять возразили, что сами они, без императора и Собора, ничего не могут ответить на предложение, однако считают долгом предупредить папу, что предложение это несправедливо. «Ибо каким образом можем мы уступить, — говорили они, — Римской кафедре право прибавлять что-либо без согласия своих братьев Патриархов? Итак, хотя бы было благочестиво то, что приложено к Символу, но приложивший без ведома соборного не чужд вины. Если же угодно вам, то сознайтесь, что сие неправедно учинили и впредь сего творить не будете, и таким образом получите прощение». Напрасно папа принуждал их отнести письменное предложение к императору, но греки отказались и все слышанное ими от папы передали императору и Патриарху устно. Это происходило в полдень. Вдруг вечером они узнают о смерти Патриарха, и на их вопросы, как это случилось, слуги рассказали, что после трапезы Патриарх удалился в свою спальню, где, взяв перо и чернила, писал, но внезапно, объятый трепетом и чрезвычайным волнением, предал дух. Написанная же им хартия гласила следующее: «Поскольку я достиг предела моей жизни и готовлюсь воздать общий всем долг, приношу благодарение Богу и излагаю мнение мое открыто всем моим чадам. Итак, все, что исповедует и чему учит Кафолическая Апостольская Церковь Господа Нашего Иисуса Христа, древнего Рима, то и сам я исповедую и на все изъявляю согласие. Исповедую для твердого уверения всех блаженнейшим отцом отцов и наместником Господа нашего Иисуса Христа папу древнего Рима, также и чистилище душ, и сие для общей веры подписываю. Июня 2, индикта второго, 1439 г.» (Concil. Florent, Sess. XXXVI, p. 506). Не говоря уже о внезапной смерти Патриарха, весьма странным и необъяснимым является оставленный им предсмертный документ. Утром посланные от лица царского и патриаршего говорят, что не имеют полномочия признать неограниченную власть папы и не решаются принять от папы письменное о том предложение, а вечером Патриарх подписывает то, о чем во все продолжение Собора даже не поднимался вопрос, и что Патриарх отвергал при торжественных свиданиях с папой, защищая перед ним свои права и преимущества. Все это наводит на сомнение признать описанную историю смерти Патриарха и его предсмертного завещания справедливой, тем более что в вышеупомянутом манускрипте Ватиканской библиотеки о причине его смерти повествуется следующее: «Патриарх Иосиф, видя обман и тиранство, раскаялся в своем поступке, от унии отступил и не подписывал. Составили подложную подпись; три монаха удушили его, а подпись как будто найдена была в руках умершего» (Правда Всел. Церк. С. 252). Как бы то ни было, если даже и не верить ватиканскому манускрипту о смерти Патриарха, все же приходится отвергнуть достоверность предсмертного завещания его, так оно фантастично и не вяжется с исторической обстановкой. После смерти Патриарха римляне еще настойчивее стали требовать от императора согласиться без участия восточных отцов на четыре спорных пункта: о правильности прибавки к Символу, о безразличном употреблении квасного хлеба и опресноков, о чистилище и папской власти, — и император согласился, настояв, однако, на том, чтобы православные сохраняли свой Символ неизменным, а также и освящение Даров через призывание Св. Духа по чину древних литургий Василия Великого и Златоуста. Назойливые требования римлян так стали утомительны императору, что он вынужден был сказать: «Римляне думают только о состязаниях, и если бы кто из наших предложил им предметом рассуждения, что Христос есть истинный Бог наш, они и об этом готовы были бы спорить два дня. Но если бы они не прельстили на свою сторону некоторых из числа наших, никогда не дерзнули бы делать мне столь неприятных предложений о власти папской» (Скиропул. Кн. X, гл. 1, 3). Этими словами он намекал на изменников — митрополитов Никейского и Русского. Чтобы еще более задобрить греков, папа раздал им некоторую сумму по рукам, ибо так была велика нищета епископов, что Никомидийский вынужден был просить денег для выкупа своей одежды. Такая щедрость папы обольстила некоторых епископов, но Марк Ефесский, зная к чему все это клонится, испросил у императора дозволения не участвовать ни в каком совете, а также обещание о безопасном возвращении на родину. Папе оставалось только принудить восточных отцов к принятию всех новшеств, допущенных в Римской Церкви, и папа после смерти Патриарха призвал к себе митрополитов Никейского, Российского и епископа Митиленского и предложил им после данного ими согласия на прибавление к Символу согласиться и на принятие прочих спорных пунктов. Те ответили ему, что нет большой важности в споре о чистилище и опресноках, об этом можно будет сговориться после соединения, равно как и о правах папы; что же касается прибавления к Символу, по поводу этого прибавления они сказали: «Приложение к Символу мы дозволяем только в ваших церквах, а в наших отнюдь не приемлем, равно как сохраняем у себя освящение Даров через призывание Св. Духа, хотя признаем, что оно совершается и словами Господними» (Concil. Florent, Sess. XXXII. P. 508). В другой раз папа пригласил к себе восточных епископов и предложил им исследовать вопрос о принадлежащих ему, как преемнику Петрову и наместнику Христа, правах и преимуществах. Епископы, возвратясь в царские палаты и рассмотрев соборные постановления относительно прав каждой Церкви, пришли к соглашению признать заявленные папой преимущества, исключая сих двух: «Папа не может составить Собора Вселенского без приглашения на него императора и Патриархов; если же они не явятся, Собор действителен будет и без них. Если кто почитает себя обиженным Патриархами и обратится к папе, Патриарх не может уже более судить его, но папа пошлет от себя исследователя на место, чтобы дать суд обиженному». Когда об этом было объявлено папе, он на такое ограничение не согласился и продолжал требовать себе, как верховному пастырю, беспрекословного повиновения всех Патриархов и полной власти во Вселенской Церкви. Наконец решились признавать папу верховным первосвятителем и наместником Христовым, управляющим всей Церковью, с сохранением, однако, прав и привилегий патриарших, и уже ни в чем более не уступать ему ни на словах, ни на бумаге и требовать скорейшего закрепления союза письменно и отъезда. Евгений согласился, и оставалось только составить акт и скрепить подписями, но тут произошла распря. Римляне требовали в начале акта написать, что Собор созван только по повелению папы, но после долгих споров император настоял, чтобы было прибавлено: с согласия светлейшего императора, Патриарха Цареградского и прочих Патриархов; к тексту же, который гласил о преимуществах папы, настоятельно потребовал приписать, что папа может пользоваться только теми преимуществами, какие не нарушают правил Вселенских Соборов и св. отцов, с сохранением всех прав и привилегий прочих Патриархов (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 521). Наконец акт, провозглашавший унию, был составлен, и в окончательной редакции он гласил, что латинская прибавка к 8 члену Символа Веры «и Сына» (filioque) признана православными правильной, хотя и необязательной для включения в Символ Веры Церкви Восточной; признано также правильным и догматическое учение Римской Церкви о чистилище. Что же касается папского главенства, то о нем Собор выразился так: «Мы определяем также, что Святая апостольская кафедра и архиерей римский имеют первенство во всем мире, что он есть преемник блаженного Петра, представителя апостолов, истинный наместник Иисуса Христа, глава всей Церкви, отец и учитель христиан и что Иисус Христос дал ему в лице блаженного Петра полную власть пасти, учить и управлять Вселенской Церковью, как сие содержится в актах Вселенских Соборов и во святых канонах. Обновляем еще порядок, преданный канонами, касательно прочих Блаженнейших Патриархов, так чтобы Константинопольскому быть вторым после святейшего Папы Римского, Александрийскому третьим, Антиохийскому четвертым, Иерусалимскому пятым, с сохранением, однако, всех преимуществ и прав каждого из них» (Concil. Florent, Sess. XXXII, p. 527). Это соборное постановление, в начале своего текста признавшее за папой власть вселенскую, последующей припиской, что власть его над Вселенской Церковью должна определяться «актами Вселенских Соборов и святыми канонами», в сущности говоря, осуществление этой вселенской власти на деле ограничивало, так как ни соборные акты, ни каноны Вселенской Церкви таковой власти за папой не признавали. Эта же вселенская папская власть еще более ограничивалась дальнейшей припиской, требовавшей за Патриархами всех принадлежавших им прав и преимуществ, что неограниченной власти над Патриархами папам не давало. Когда для утверждения этого акта от соборных отцов потребовались подписи, Марк Ефесский решительно отказался подписать акт, как нарушающий древнеправославное учение и постановления Вселенских Соборов; за ним последовал и епископ Ставропольский; митрополит Ираклийский, чтобы избегнуть подписи, спослался на болезнь, но насильно был принужден императором к подписи, за что впоследствии просил всенародно, чтобы ему за это отсекли руку. Митрополиты Исидор Русский и Виссарион Никейский с протосингелом Григорием Маммой, как главные виновники унии, подписали акт с радостью, за что два первых сделаны были кардиналами, а последний впоследствии получил кафедру Патриарха Константинопольского. Остальные епископы, особенно Трапезундский и Монемвасийский, дали свои подписи только из-за тех тяжких условий, в которых они находились во Флоренции, а также по принуждению императора, только и думавшего как бы скорее возвратиться в Царьград. Когда папа Евгений стал подписывать соборный акт и не увидел на нем имени Марка, он невольно воскликнул: «Итак, мы ничего не сделали» (Скиропул. Кн. X, гл. 8, 9). Так завершилась Флорентийская уния, и папа Евгений своим восклицанием был прав. Созданная обманом и насилием она неминуемо должна была расторгнуться сама собой, что впоследствии и случилось, как это мы увидим далее. Глава XIПОСЛЕДСТВИЯ ФЛОРЕНТИЙСКОГО СОБОРА И ПРИНЯТОЙ НА НЕМ УНИИ Уже до отъезда императора и греческих епископов из Флоренции явно обнаружилось, что заключенная между Восточными Церквами и Римом уния имела только формальный, чисто бумажный характер и не заключала в себе задатков единения духовного. Папа Евгений высказал пожелание, чтобы православные епископы приобщились за совершаемой им литургией, назначенной на день 6 июля, который должен был стать юбилейным днем унии, но православные на это не согласились. Торжество ограничилось прочтением в церкви акта соединения на греческом и латинском языках и взаимным целованием митрополита Никейского и кардинала Иоанна, провозглашавших этот акт. На предварительный вопрос после прочтения «Угодно ли сие соединение?» римляне отвечали «Угодно!», а большинство греков промолчало. Все общение состояло только в том, что восточные епископы пребывали в храме во время совершения в нем литургии в облачениях вместе с императором, но отдельно от латинян, и при чтении Символа Веры целовались, но опять-таки между собой. Епископ же Анхиальский, дабы не участвовать и в этом малом торжестве, не хотел даже стоять со своими. Через несколько дней после сего император предложил также и папе присутствовать на торжественно совершаемой литургии православными епископами, дабы тот мог убедиться в великолепии восточного чина, но папа на это не согласился, а предложил отслужить литургию тайно, якобы с тем чтобы удостовериться, благолепен ли ее чин и возможно ли будет дозволить совершить ее открыто. Возмущенный такими словами император воскликнул: «Мы надеялись исправить множество погрешностей латинских, ныне же, напротив, латины, непрестанно нововводящие и погрешающие, хотят исправить нас, никогда не отступавших от канонов!» И больше не напоминал о литургии. Вслед за тем папа предложил православным 10 вопросов, главным образом касающихся чина литургии, на которые ему ответил Митиленский епископ, и настоятельно потребовал от императора осуждения Марка Ефесского за его сопротивление унии, а также избрания и хиротонии во Флоренции Патриарха Цареградского, угрожая в случае сопротивления поступить по собственному усмотрению. Император, невзирая на угрозы, отверг требование папы, Марку же Ефесскому повелел лично явиться к папе, что тот и исполнил к вящему позору последнего. Так, когда Марк вошел в зал, где восседал папа, окруженный кардиналами, то, почтительно поклонившись лежащему в зале на аналое Евангелию, сел впереди кардиналов, сославшись на подагрическую болезнь от трудов соборных, а услышав угрозы папы, мужественно ответил ему: «Соборы всегда осуждали возмутителей, которые, отклоняясь от догматов церковных, проповедовали другим свои заблуждения, и посему правильно назывались еретиками и извергались вместе со своей ересью; я же не преподавал никогда какого-либо частного моего мнения и не вводил ничего нового в Церковь или защищал какой-либо незаконный догмат, но держался твердо того учения, какое Церковь вначале прияла непосредственно от Самого Христа Спасителя и какое содержала Святая Римская Церковь до ее отделения единомышленно с нашей Восточной; учение это как и прежде все восхваляли как православное, так и на нынешнем Соборе воздавали ему должную похвалу, и никто не сможет осудить его или изменить. Если же я твердо защищаю такое учение и никак не хочу от него отступиться, то почему Собор намеревается осудить меня как еретика? Есть ли тут какое благочестие и справедливость? Должно прежде осудить самое учение, мною проповедуемое, а если оно признается правильным и благочестивым, какого суда еще могу страшиться?» (Скиропул. Кн. X, гл. 9—15). Папа не посмел после этого подвергать Марка суду. Чтобы избежать постоянных требований папы об избрании при его участии Константинопольского Патриарха на место умершего Иосифа, император отпустил в Венецию старших митрополитов и отговаривался невозможностью выполнить без них столь важное дело, сам же между тем начал требовать от папы условленных денег на свое содержание и прибывших с ним епископов. С великим трудом он добился уплаты следуемого грекам за пять месяцев содержания и то только к концу отъезда, что свидетельствует, какими нечестными путями домогался папа принудить греков к подписи акта. Отослав в Венецию остальных епископов, император удержал при себе епископа Марка, дабы оградить его от злобы латинской. Когда же он прибыл в Венецию и повелел митрополиту Ираклийскому совершить в соборе литургию в присутствии дожа Венеции, митрополит сначала отказался и только тогда дал согласие, когда ему разрешено было употребить для богослужения свои сосуды, совершать богослужение без участия латинского духовенства и не поминать имени папского. Когда же, еще до прибытия в Венецию императора, митрополит Кизичский отважился совершить в одном из венецианских монастырей литургию и помянуть имя папы, то был осужден за это восточными епископами. Так, уже с начала признания унии стало обнаруживаться отрицательное отношение к ней даже епископов, подписавших акт соединения. Сразу стало очевидным, что соединение это не носило характера непринужденности и братолюбия, ибо и сами участники соединения, освободившись от посторонних давлений, тотчас же выказали к нему недружелюбие. Только через полтора года, после тяжелых испытаний, возвратился император Палеолог со своими епископами в Константинополь, не получив в борьбе с турками ни от папы, ни от западных государей никакой помощи, на которую он сильно надеялся, заключая Флорентийский союз. Как же отнеслись к унийному акту в Константинополе? Духовенство и народ не только встретили его с негодованием, но и с решительным протестом. Столица наполнилась внутренним смятением, и в церквах не только не поминалось имя папское, но иногда, в виде протеста, и царское. Против навязанной унии даже открыто восстали братья императора. Через три месяца после прибытия в Константинополь император стал помышлять об избрании Патриарха и предлагал кафедру Марку Ефесскому, но тот решительно отказался. Примеру его последовали митрополит Ираклийский и Трапезундский. Первый с горечью обличал самого себя перед епископами в малодушии, говоря, что следовало бы отсечь ему ту руку, которой он подписал унию, и что сердце его облегчилось только с той минуты, когда он мог отвергнуть это беззаконное соединение, и теперь готов понести церковное наказание за свое малодушие. Тогда по поручению императора обратились к митрополиту Кизичскому Митрофану, утверждавшему, что раз уния принята, ее следует держаться, и он был избран в Патриархи. Митрополиты Ираклийский и Трапезундский отказались участвовать в его интронизации, но легат папский не отходил от нового Патриарха во время его торжественного шествия в царские палаты после поставления и тем возбудил народное негодование. Никто из епископов не соглашался служить с ним литургию, и когда император хотел принудить к тому митрополитов Ефесского и Ираклийского, они удалились из столицы. Даже многие духовные сановники, несмотря на увещания императора, отказались от своих должностей, так как не хотели признать поминовения папского. Новый Патриарх, покинутый духовенством, хотя и имел поддержку в императоре и угрожал покинуть престол свой, не добился никакого порядка в церковном управлении и через три года скончался, ничего не сделав для укрепления унии. Среди таких шатаний папа для поддержания унии прислал в Константинополь с флотом своего племянника, но это только ожесточило народ и вызвало еще большую ненависть к унии (Скиропул. Кн. XII, гл. 3—12). Как же отнесся к Флорентийскому Собору и его главному вдохновителю, папе Евгению, Запад? Базельский Собор еще продолжался, т.к. от него откололись для составления Флорентийского Собора только италийские епископы. Неповиновение папы этому Собору и внесенный в Западную Церковь раскол открытием Собора в Ферраре понудили базельских отцов низложить его, что и было сделано следующим определением: «Господь услышал стенания своей Церкви о бесчисленных бедах, какие ей угрожают, и благоволил совершить суд над единым человеком, с которым пришел соблазн и который навлекает гнев небес на весь народ, — это папа Евгений IV. Предвидя затруднения, которые он будет противопоставлять преобразованию Церкви, Господь внушил Собору Базельскому объявить как истину веры Кафолической, что Вселенский Собор имеет власть свою непосредственно от Иисуса Христа и что всякий христианин обязан ему повиноваться во всем, что касается веры и преобразования Церкви. По этому объявлению Собор Вселенский Базельский вправе судить Евгения, преступления которого столь явны, т.к. он упорно отказывается повиноваться Церкви, употребляя ей во зло долготерпение и пренебрегая снисходительными увещаниями. Итак, настоящий Собор этим решительным определением изрекает и объявляет, что Гавриил, прежде называемый папой Евгением IV, явно виновен и есть открытый ослушник Церкви, и, следовательно, раскольник, еретик и расточитель всяких прав и благ церковных, и недостойный всякой почести и достоинства. Собор объявляет его лишенным первосвятительства Римского, низлагает его и запрещает ему впредь именоваться папой и всем верным признавать его таковым или повиноваться ему в чем бы то ни было под страхом наказания, присуждаемого раскольникам и еретикам, и лишения всех почестей» (Флери. Кн. СIII, гл. 1—2). Но привести в исполнение это определение Базельский Собор не был в силах, т.к. Евгений опирался на поддержку короля Франции Карла VII и императора Альберта П. Напрасно Альберт старался примирить папу с Собором — непримиримые враги угрожали друг другу проклятиями. Наконец отцы базельские избрали и посвятили на место Евгения папу Феликса V, который носил папский титул около десяти лет, хотя власть его признавали немногие, большинство же императорских князей оставалось к обоим папам нейтральным. Опять зарождался раскол в Римской Церкви, ввиду чего Карл VII французский, указывая Евгению на слова Спасителя, требовавшего от Своих учеников смирения: «Князья языков господствуют над ними, вы же не так, но первый из вас да будет всем слуга», увещевал его созвать новый Вселенский Со бор, более удовлетворительный, нежели Базельский и Флорентийский. Евгений наконец, поддерживаемый римским императором Фридрихом, примирился с имперскими князьями, приняв поставленные ими условия: созвать новый Собор и сохранить касательно папской власти постановления Базельского. Выполнить это условие ему не пришлось, ибо он вскоре скончался. На папский престол вступил Николай V, который восторжествовал над соперником своим Феликсом, заставив его отказаться от папского престола, а также и над Собором Базельским, который, перейдя в Лозанну и постепенно угасая, признал Николая V, избрав его снова, как бы от себя. Так кончился опять зарождавшийся раскол в Римской Церкви, но не кончились ее внутренние беспорядки, результатом которых было появление Гуса, Лютера, Цвингли и Кальвина. Нелишне отметить, что злосчастная Флорентийская уния коснулась своим черным крылом не всех православных стран. Король сербский не посылал своих послов на Флорентийский Собор, не принял и его определений; так же поступил и воевода молдавлахийский по возвращении своих послов из Флоренции. То же сделали властитель трапезундский и царь грузинский со всеми подвластными им христианами. Энергично восстали против навязанной унии и епископы Константинопольской патриархии. Собравшись в Софийском храме, они не только отвергли унию, но и предали анафеме Флорентийский Собор. За ними последовали восточные Патриархи: Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский. Собравшись в 1443 г., т.е. через четыре года после объявления унии, в Иерусалим, они не только отвергли флорентийское соглашение, но и отлучили от Церкви Патриарха Константинопольского Митрофана, ревностного защитника унии. Явившись затем через некоторое время в Константинополь, они, соединившись с епископами Константинопольской патриархии, составили Собор, на котором отрешили от престола и преемника Митрофанова Григория Мамму, латинствующего участника Флорентийского Собора, и на место его возвели православного Афанасия. После же падения Константинополя патриарший престол унаследовал с именем Геннадия знаменитый своей ученостью и твердостью в православии, друг и последователь Марка Ефесского, Григорий Схоларий, и с тех пор Константинопольская Церковь пребыла непоколебимой в православии, несмотря на турецкое иго и другие поражавшие ее бедствия. Не посчастливилось унии и в России. Митрополит Исидор, удостоенный папой звания кардинала за измену православию, после возвращения в Москву при первом же богослужении стал поминать вместо Константинопольского Патриарха папу. Великий князь Василий Васильевич, возмущенный этим, всенародно назвал его «латинским прелестником и еретиком» и велел посадить под стражу впредь до соборного решения. Составился в Москве Собор, который и осудил Исидора за измену, но ему удалось бежать в Рим вместе со своим учеником Григорием, где он и оставался до самой своей смерти. На место Исидора митрополитом был избран Иона. Исидор, однако, не оставил притязаний на Русскую Церковь, но, не имея возможности возвращения в Москву, хотел, по крайней мере, отнять у Ионы юго-западные епархии: Черниговскую, Смоленскую, Перемышльскую, Туровскую, Луцкую, Владимирскую на Волыни, Полоцкую, Холмскую и Галицкую, которые находились во владениях польских королей. Он как бы добровольно уступил их Григорию, разделившему с ним позорное бегство из Москвы, и Григорий был посвящен в Риме в сан митрополита Киевского, пребывающим там бывшим Константинопольским Патриархом Григорием Маммой, лишенным кафедры за приверженность к унии. Снабженный грамотами Исидора, низверженного Патриарха Григория и папы Пия II, митрополит Григорий отправился к своей пастве и поселился в Киеве. Заметив, однако, что православие непоколебимо держится в его пастве и что ему нечего помышлять о введении унии в своей митрополии, Григорий, хотя и достиг своего сана благодаря Риму, прервал с ним всякую связь и обратился за благословением к Константинопольскому Патриарху. Ближайшие его преемники также не искали связей с Римом, а искали себе опоры у Константинопольского Патриарха и дорожили союзом с ним. Таковыми оказались плоды Флорентийской унии. Она не только не объединила Восточные Церкви с Римом, но, напротив, внесла разделение в среду епископов православного Востока и православного народа. Не достиг своей цели и император Иоанн Палеолог, предполагавший насильственным соединением Восточной Церкви с Римом получить от папы и западных государей помощь в борьбе с турками. Константинополь пал в 1453 г., не дождавшись ни от папы, ни от европейских властителей никакой поддержки. Гордое папство, добивавшееся сыновнего подчинения себе православного Востока, равнодушно отнеслось к падению Константинополя, этого древнего оплота христианства, чем и показало, насколько дорог был ему этот православный Восток. |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|