Глава вторая

ВЫБЕРИ СВОЙ ПУТЬ

…Весной 1592 года войска некогда могущественного клана Такэда были почти полностью уничтожены. Армия противника в десятки раз превосходила силы клана. Предводитель Такэда сбежал, и его войска тоже были обращены в бегство. Находившийся долгое время в опале самурай Цутия Содзо со словами: «Где же теперь те, кто ежедневно произносили храбрые речи?» — один бросился на поле боя и погиб в сражении, исход которого был очевиден. Ибо это — бусидо. Ибо «путь самурая обретается в смерти».

…В 1944 году, поздней осенью, лейтенант военно-морских сил Японии Тэси Харуо находился на небольшом острове в Тихом океане. Однажды его гарнизон получил по радио сообщение о том, что крупное американское соединение движется к Филиппинам, уничтожая на пути все японские гарнизоны. Возможность бегства даже не обсуждалась. Лейтенант проверил, безупречно ли выглядит его форма, и приготовился встретить смерть. Предварительно он написал родителям:

«Не плачьте по мне. Хотя тело мое превратится в прах, мой дух вернется в родные края, и я навсегда останусь с вами, моими друзьями и соседями. Я молюсь за ваше счастье»[7].

И все это — бусидо. Ибо «когда для выбора имеются два пути, существует лишь быстрый и единственный выход — смерть. Это не особенно трудно».

В сущности, Инадзо Нитобэ далеко неслучайно написал в книге «Bushido — the soul of Japan» («Бусидо — душа Японии») о том, что «всем, чем является Япония, она обязана самураям. Они были не только цветом нации, но и ее опорой. Все дары Небес воспринимались через них». Одним из таких «даров Небес» стал «Бусидо». Это, с одной стороны, моральный кодекс самураев, а с другой — изначальный дух японской нации, со временем ставший традицией.

Само слово «бусидо» состоит из трех иероглифов, первые два составляют слово «буси» — воин. Древний китайский словарь Шу Вэнь так объясняет идеограмму «бу»: «Бу заключается в способности подчинить себе оружие и, следовательно, остановить копье». В книге Цзы Чуань говорится, что «бу» включает в себя «бун», то есть литературу, каллиграфию и, в более широком смысле, все невоенные искусства. И к этому мы еще обязательно вернемся.

Иероглиф «си» в современном японском языке означает «воин и мужчина», а также — «благородный человек». А вот первоначально иероглифом «си» определялись люди, обладавшие мастерством в некой сфере деятельности, но всегда готовые взяться за оружие, когда это необходимо.

Третий иероглиф «до» обозначает сам «Путь». Именно «Путь» станет одним из наиболее важных понятий восточной философии. «Можно сказать, что „Бусидо“ — это одновременно эзотерическое и экзотерическое учение», — писал Инадзо Нитобэ.

Вернемся все же к самой истории зарождения «Кодекса Бусидо». Поначалу самураи владели земельными наделами, но позже указом сёгуна Иэцуна (1641–1680) земли у них отобрали, и воины-самураи были переведены на жалованье. Именно в сфере этих лишенных земли воинов-ронинов (ронин — самурай, не имеющий покровителя-сюзерена), которые были вынуждены бродить по стране в поисках применения своей воинской доблести, и оформился своеобразный моральный кодекс «Путь воина». Именно ему было суждено стать неписаным нравственным идеалом общества самураев.

Впрочем, еще задолго до этого основные установки бусидо бытовали в японском народе. Тексты, вошедшие в «Путь воина», рассказывали об идеалах своего сословия. Эти наставления старших молодым буквально искрятся жизненной энергией и силой.

Один из таких мудрецов-самураев, Сиба Есимаса (1350–1410), говоря о культуре воина, удивительно красноречив и убедителен. Всю свою жизнь он провел в борьбе. Это были и военные, и чисто политические стычки. Но только экстремально занятой человек способен найти время для совершенствования. Сиба Есимаса его находил. Он активно занимался каллиграфией и поэзией. В своем произведении «Тикубасе» Сиба Есимаса пишет, что самураю следует стремиться быть образованным. Ибо Путь воина — это путь совершенства и в искусствах, и в воинском деле.

Другой самурай «Пути», Като Киёмаса (1562–1611), тоже поощряет учение. Ибо и ему ясно: самурай должен быть гармоничной личностью. Только такая личность способна вступить на «Путь».

По указанию Токугава Иэясу самураи были не только переведены на жалованье. Нет, в первые же годы его прихода к власти было составлено «Уложение о самурайских родах» («Букэ сё хатто»), определявшее моральные нормы самурая на службе и в его личной жизни. Еще одним сочинением, посвященным догматам бусидо, было двадцатитомное описание подвигов князя Такэда Сингэна, авторами которого были Косака Дандзё Нобумаса и Обата Кагэнори. Позднее появится труд «Начальные основы воинских искусств» («Будо сесин сю»), созданный Дайдодзи Юдзаном. В 1716 году вышли 11 томов «Хагакурэ», или «Сокрытого в листве». Именно «Хагакурэ» суждено было стать откровением самураев. Создал его Ямамото Цунетомо, монах, а в прошлом самурай клана Сона на южном острове Кюсю. После смерти своего господина, даймё Набэсима Наосигэ, при котором он долгое время состоял советником, Ямамото собирался совершить сеппуку, традиционное самоубийство, но получил отказ. Сгорая от стыда, Цунетомо принял постриг и всю оставшуюся жизнь посвятил созданию книги о догмах самурайской чести.

Название «Хагакурэ» он позаимствовал из стихотворений Сайге, бонзы-отшельника:

«При виде цветка, который живет, укрывшись, под листьями,

Я испытываю такое чувство, словно вижу свою тайную любовь».

По-японски это звучало так:

«Хакакурэ-ни тиритодомарэру хана номи дзо,

Синоби си хито-ни оу кокоти суру»[8].

«Хагакурэ» известно также под названием «Набэсима ронго», то есть «Афоризмы Набэсима» — правителя провинции Хидзэн на острове Консю. В японских легендах говорится: «Правители клана Набэсима отличались умом и проницательностью. В этом отношении они могут считаться образцом. Эти самураи не отличались роскошью доспехов, золото не блестело на эфесах их мечей, зато всем были хорошо известны их верность и мужество»[9].

Рассказывая о различных событиях в самурайской Японии, Цунетомо создал кодекс японского рыцарства. Его истории навсегда укоренились в памяти японцев, внедрились в умы всей нации.

«Завершив дневные дела, люди собирались вечером в своих домиках вокруг „хибати“ (маленькие переносные горшки-жаровни. — Э. К.), чтобы вновь и вновь послушать многочисленные рассказы об отважных воинах прошлого, — напишет в книге „Бусидо — душа Японии“ Инадзо Нитобэ. — Об отважном Минамото Есицуне и его преданном слуге Бенкей, о двух братьях Сога и т. д. При красных отблесках догорающих в хибати угольков юные сорванцы слушали, притихнув и разинув рты, внимая всем сердцем, истории о подвигах героев древности. И позабыв про ежедневную рутину жизни, они уносились на крыльях мечты, верша во снах подвиги своих кумиров».

Так что же это значило — вступить на «Путь воина»?

По всей видимости, о русской мафии у японцев сложилось вполне определенное впечатление. Лично мне обо всем сказал один случай, который произошел, когда мы отправились в японскую баню — Онсэн, то есть «горячие источники». Такие горячие минеральные источники, бьющие из гор, создают в природе целые озера, в которых, кстати, помимо людей очень любят купаться и обезьяны. Вода в них крайне горячая, но тело быстро привыкает к ней, и в Онсэне можно просидеть достаточно долго. Зато потом чувствуешь себя словно заново родившимся. Мы, правда, отправились в искусственный Онсэн, расположенный на искусственном же острове, возведенном, как водится, на утрамбованной свалке. На нем находится целый остров развлечений — американские горки, аттракционы и этот самый, совершенно замечательный, Онсэн. Более шикарную баню вообще трудно себе представить.

Там все сделано очень красиво, а кроме того, сохранен традиционный японский дух. Посетителям выдают кимоно, в которое они должны переодеться, и они чувствуют себя как самые настоящие самураи.

В случае с нами было, правда, одно лишь «но», зато существенное: в Японии татуировки считаются частью культуры якудза (японская мафия), поэтому показывать их в публичных местах категорически запрещено. Наши же бледные русские тела у многих были сплошь покрыты татуировками. Что же делать? На этот случай в японских банях выдается специальный пластырь, которым заматываются места с татуировками. С мумиями в Онсэне туговато, а наши ребята превратились как раз в мумий. Так что похожи мы стали не на японских самураев, а на русских якудза.

Вспоминая поход в Онсэн, думаю про другое.

«…то, что создается веками, не может исчезнуть в десятилетия. Как старое и новое сплелось в Японии — какими силами? Говорят, что сердцем Япония — в старом, а умом — в новом. Быть может, ум и сердце японского народа идут рука об руку. Но, во всяком случае, каковы те силы, которые есть в японской старине, силы, давшие народу уменье принять все новое», — писал в «Камнях и корнях» в 1935 году Борис Пильняк.

Опять столкновение все тех же граней — реальности и карикатуры на нее.

Так что же такое «Бусидо»? Что такое «Путь»?

Вероятно, это путь, который «приказывает сражаться бешено, насмерть». А еще «Путь воина» — это понимание того, что ты не знаешь, что может случиться в следующий миг, и готовность решительно действовать в «мимолетных обстоятельствах».

Самурай всю жизнь стремится к тому, чтобы никогда не отступать от Пути. Один из знаменитых самураев по имени Сэнэнори даже скажет: «В пределах одного вдоха нет места иллюзиям, а есть только Путь».

Но в первую очередь Путь воина — это Путь верности.

Из истории известно, что самураи появились как вооруженная дружина местных феодалов. От них требовалась слепая верность господину, с которым буси находился в отношениях покровительства и служения. Клятв в верности самураи при этом не давали — это считалось бы унижением их чести. Кстати, такое понимание чести сказалось даже на лексике японского языка. Инадзо Нитобэ считает, что в японском языке нет слова «ложь»: слово «усо» употребляется как отрицание правдивости, то есть «макото», либо же факта, то есть «хонто».

В «Кодексе Бусидо» считалось, что без беспрекословной преданности не было бы никаких других добродетелей. На преданности господину в Японии воспитались многие поколения людей. В рескрипте 1890 года по вопросам просвещения император Муцухито среди всего прочего сказал: «Вот основные начала воспитания для наших подданных: будьте преданы вашим родным. и верны вашим друзьям».

Широко известна в Японии и за ее пределами знаменитая история 47 ронинов, отомстивших за смерть своего даймё и приговоренных за это правительством сёгуна к харакири. События эти происходили в 1702 году. Один из самураев высшего ранга по имени Наганори Асано во время подготовки к приему посла во дворце сёгуна был оскорблен другим феодалом, князем Кодзукэноскэ Кира. История умалчивает, специально ли тот спровоцировал даймё или же сделал это по небрежности. Но оскорбленный Наганори бросился на своего обидчика и обнажил во дворце сёгуна лезвие малого меча. Он не мог не отомстить, ибо этого требовала мораль японского рыцарства. Но обнажить меч во дворце сёгуна являлось неслыханным преступлением. Даймё Асано был приговорен к харакири, а его самураи распущены, тем самым превратившись в ронинов. Однако 47 ставших ронинами самураев по-прежнему были верны своему казненному господину и решили мстить за него.

Долгое время 47 самураев следили за оскорбителем Асано — ведь именно из-за него погиб их сюзерен. Наконец, выбрав удобный случай, ронины ворвались в дом Кодзукэноскэ Кира и убили его.

Этот случай считали образцом для подражания. Была даже создана пьеса «Тюсингура» о 47 верных самураях. Следует отметить, что она по сей день числится в репертуаре театра кабуки.

Верность самурая была и в самом деле тесно сопряжена с понятием долга мщения — за обиду господину либо за гибель господина или лучшего товарища. Кровная месть — катакиути — была узаконена «Кодексом Бусидо» в качестве вида нравственного удовлетворения чувства справедливости. Верность сюзерену требовала обязательной мести за оскорбление господина. Так сказать, «обиду надо заглаживать справедливостью».

Сохранилась удивительная история катакиути. Жила семья самурая — мать, два взрослых брата, один из которых, по имени Дэнко, был монахом, и малыш. Однажды мать взяла с собой на проповедь самого младшего сына. После проповеди мальчик случайно наступил на ногу незнакомцу, и тот обнажил меч и убил малыша. Мать бросилась на обидчика, но тот убил и ее. Этот незнакомец тоже был из знатных самураев рода Гороуэмон: его отец был советником некоего князя Мимасака, а младший брат аскетствовал в горах. Средний сын убитой матери, узнав о беде, решил мстить и тоже был убит родней Гороуэмона.

Тогда и Дэнко, несмотря на то что он был буддийским священником, все равно решился отомстить убийце своей матери и братьев. Зная, что его накажут, он направился к мастеру меча Иёнодзё и попросил его сделать ему длинный и короткий мечи. Более того, священник пожелал стать учеником мастера. Ровно год длилось его ученичество, и вот Дэнко был готов к осуществлению своего замысла. Одевшись в наряд простолюдина, он направился в дом врага. Месть удалась, но даймё Мимасака был вне себя от ярости. Он обратился к Таннэну, главному священнику Ко-дэндзи, и сказал:

— Когда священник убивает человека, его нужно приговорить к смерти.

— Приговор духовному лицу может вынести только традиция храма Ко-дэндзи, — ответил главный священник.

Господин Мимасака рассердился еще больше и спросил:

— К чему же его теперь приговорят?

— Хотя вам этого знать не полагается, — отвечал Таннэн, — я все равно отвечу вам. В соответствии с законом провинившийся священник должен низложить мантию и уйти в изгнание.

Когда Дэнко отправлялся в изгнание, несколько его учеников взяли короткие и длинные мечи и ушли вместе с ним. Дэнко прожил долгую жизнь, пользуясь огромным уважением у самураев.

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«Зачастую месть заключается в том, чтобы просто ворваться к врагу и быть зарубленным. Это не постыдно. Если же ты думаешь, что должен вначале завершить свои дела, а потом мстить, время для мести никогда не настанет. Размышляя о том, сколько людей есть у твоего враг а, ты только теряешь время, и в конце концов обстоятельства вынудят тебя отказаться от мести».

При любых обстоятельствах жертвуй собой. «Хагакурэ» сохранил и страшные, и в то же время удивительно трогательные истории подобной верности.

Фамильные реликвии знатного семейства самураев Сома под названием «Тикэн марокаси» были самыми древними в Японии. Однажды в имении Сома случился пожар, и весь дом был объят пламенем.

Самурай спокойно смотрел на пожарище.

— Мне не жалко дома и того, что в нем было, даже если он сгорит дотла, — наконец сказал Сома своим слугам. — Ведь все это можно восстановить. Я сожалею только о том, что не смогу спасти свои семейные реликвии. Ведь они — самое ценное сокровище моего рода.

Один самурай из числа слуг Сомы отозвался:

— Я войду в горящий дом и вынесу реликвии.

— Но дом уже догорает, — отмахнулся от него сюзерен, а остальные засмеялись.

А самурай прыгнул в пламя. Когда дом догорел и огонь потух, Сома сказал слугам:

— Давайте найдем останки того смельчака. Как жаль, что он погиб!

После поисков тело слуги обнаружили в одном из помещений, прилегавших к жилым комнатам. Когда самурая перевернули, из его живота потекла кровь. Оказывается, самурай вскрыл себе живот и положил туда семейные реликвии Сомы, вследствие чего они не пострадали от пожара…

А вот еще одна широко известная в Японии история самурайской преданности.

Бывшие подданные князя Митидзанэ, попавшего в страшную немилость к сёгуну и сосланного в изгнание, пытались исполнить долг верности по отношению к своему господину. Один из них даже пожертвовал жизнью своего сына ради жизни сына своего прежнего даймё. Он выдал своего ребенка врагам Митидзанэ, которые стремились во что бы то ни стало истребить род опального князя…

Все предания о знаменитых самураях и литература того времени, в которой правда переплетается с вымыслом, изобилуют примерами подобной вассальной верности.

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«Самурай не оставит своего господина даже в том случае, если число вассалов его сократится со ста до десяти и с десяти до одного».

«Во время сна самураю не следует ложиться ногами в сторону резиденции сюзерена. В сторону господина не подобает целиться ни при стрельбе из лука, ни при упражнениях с копьем».

«Если самурай, лежа в постели, слышит разговор о своем господине или собирается сказать что-либо сам, он должен встать и одеться».

«Хороший слуга — это тот, кто безоговорочно подчиняется своему господину… Если ты появился на свет в старинном самурайском роду, достаточно лишь глубоко задуматься над верностью предкам… и всецело посвятить себя служению хозяину».

«Быть слугой означает не что иное, как оказывать поддержку своему господину, вверяя ему все свои чаяния и отрекаясь от личной выгоды… Люди высокого и низкого положения, умудренные знаниями и опытом, часто почитают себя преданными слугами, но когда нужно отдать жизнь за своего господина, у них начинают трястись коленки. Это постыдно».

«Если нужно предостеречь господина, но твое положение не позволяет этого сделать, преданность велит тебе найти человека соответствующего ранга, который поможет господину избежать ошибки».

«Человек, который служит господину, когда тот благоволит ему, — это не слуга. Но человек, который служит господину, когда тот безжалостен и несправедлив, — вот это настоящий слуга».

На острове Окинава в XIX столетии жил Сокон Мацамура (1809–1898), один из величайших мастеров боевых искусств и самураев. Он служил правителю Окинавы, командовал армией и был начальником стражи правителя. Именно с ним однажды произошел случай проверки верности господину и в то же время проверки милосердия и благородства самурая.

Повелителю Окинавы доставили удивительно могучего и красивого быка на конюшни. Мацамура был в восторге от мощи животного. Но правитель Окинавы приказал ему:

— Ты убьешь его. На празднике, на ринге, убьешь голыми руками.

Мацамура поклонился повелителю и все же решил возразить своему господину:

— Мое искусство, мой господин, — это искусство защищаться, а не способ убивать животных. Может, я как-то иначе могу доказать свою преданность?

Повелитель Окинавы разгневался:

— И ты смеешь объяснять мне, как доказывают преданность? Я купил этого быка специально для тебя. Ты будешь сражаться и победишь быка. Понял?

Мацамура был расстроен. Нелегко будет сломать шею этому быку, хотя он мог бы сделать это. Мог бы, да не хотел. Он помнил все заветы своего учителя, старого самурая. А тот говорил ему: «Пользуйся своей силой, чтобы защищать семью, беззащитных людей, но никогда не используй свою силу, только чтобы показать себя».

И Мацамура придумал. Он направился на конюшню к быку. Мысленно он вступил в диалог с могучим животным: «Мой господин говорит, что я должен убить тебя. Но ты мне не враг». Он потянулся к узлу волос на голове, вытащил шпильку. С помощью шпильки Мацамура надеялся спасти и свою жизнь, и жизнь ни в чем не повинного зверя.

Он уверенно встал перед быком в боевую стойку.

— Прости меня, друг, — сказал Мацамура.

Затем, сосредоточившись на своем энергетическом центре, он испустил страшной силы крик — киай и со скоростью молнии нанес укол шпилькой в нос быку. Так повторилось несколько раз: киай и укол шпилькой, киай и укол шпилькой.

А потом наступил день состязаний. Повелитель перед состязанием быка и человека подозвал верного самурая к себе. Мацамура подошел и низко поклонился.

— Надеюсь, ты не подведешь меня, — произнес повелитель Окинавы.

Мацамура низко поклонился и покинул ложу повелителя. Подвести господина означало, кроме всего прочего, и подвергнуть опасности свою жизнь.

И вот на арену выпустили быка. В нем было столько ярости, что в толпе послышался вздох. Мацамура встал в боевую стойку. Бык заметил его и двинулся вперед. И Мацамура испустил оглушительный крик. Толпа затихла. Бык замер. Время словно остановилось. Мацамура вновь издал крик. На морде быка появилось удивленное выражение, он узнал самурая. Бык повернулся и отбежал к дальнему краю арены. Мацамура побежал за ним, и снова прогремел киай. Бык убегал от самурая. Толпа бушевала от восхищения.

— Буси! Буси! — кричала она. Повелитель поднялся со своего места.

— Мацамура, — сказал он, — сила твоя велика. Даже самый свирепый бык страны не смеет драться с тобой. С этого дня и навсегда пусть тебя называют Буси Мацамура. Ты действительно великий воин.

Гусеница, куколка, бабочка,
Несите ваш урожай.
Гусеница, куколка, бабочка,
Танцуйте дико.
Скачи, лети, беги,
Ибо ты следующим станешь —
Гусеницей, куколкой, бабочкой.

Горящая хижина изрыгала густое пламя, душила вонью пылающих детских волос. Меж пламенем и почерневшими балками мелькала огромная тень Куколки. Над ним жар был не властен, он все еще рыскал в поисках добычи.

— Горит, словно бумага, — проворчал Бабочка. — Бумажный домик, фасад, театральная сказка.

— Взгляни. — Гусеница склонился над высокой стопкой бумаг, вытащенных из хижины. — Тут ведь одно и то же написано. Везде одно и то же.

— Ну и что? Состязание самураев? Интересно! Выходи, старик, нечего там больше делать! Все равно ничего больше не найдешь!

— Чертова неудача. Жаль, что все загорелось так быстро.

— А ты чего хотел? Ведь видно же было, что живут здесь ронины. Глупо получилось. Но вы оба не хотели даже слушать меня.

— И что? Все равно нам это ничего не стоило.

Впервые Бабочка оторвал взгляд от хижины и перевел его на своего угловатого товарища. Неужели и в самом деле ничего не стоило? А те людские жизни, что забрали они и огонь?

— Куколка, да выходи же ты наконец! Ты, мешок с костями! И что ты там ищешь?

Уродливый, огромный и широкоплечий Куколка и в самом деле выскочил из горящего дома. Он был весь испачкан сажей. Вовремя выскочил Куколка: за спиной у него в тот же миг обрушилась горящая крыша.

— Кто это тут мешок с костями? Ты, пожиратель мяса мертвецов!

— И что же? Нашел что-нибудь?

— Ничего. А вы что добыли?

— Только еду.

— И бумаги?

— Причем недурные. — Гусеница подхватил одну из них. — Великие состязания самураев в Осаке! Состоятся через несколько дней, рано утром.

— Это не для меня, я по утрам сплю, — ухмыльнувшись, отмахнулся Куколка.

— Но ведь это нам ничего не будет стоить… — задумчиво потер подбородок Бабочка.

— Нет, конечно же, задаром, — рассмеялся Куколка. — Смерть всегда дается задарма. Хотя бы она!

— Что ты задумал, Бабочка? — насторожился Гусеница. — У тебя глаза блестят так, словно ты увидел красавицу. Думаешь о награде? Думаешь, у нас есть шанс? Хочешь принять участие в состязаниях?

— Почему бы и нет?

— Но ведь там соберутся лучшие из лучших! Они тебе так надают, что.

— С чего ты взял? Трус ты!

— Я трус? — Куколка угрожающе медленно поднялся с травы. — Да я тебя…

— Я буду участвовать в состязаниях. Гусеница, Куколка и Бабочка против самураев Осаки! Это подарит нас бессмертием!

— Или смертью, — проворчал Куколка.

— Ох! Маменькины сыночки! — рассмеялся беззаботный Бабочка.

— Сукин сын, — не остался в долгу Куколка.

Ветер тянул за собой по земле нити чадного дыма. И они решили, что пора бы уже уходить с пепелища.

Дух бусидо, дух верности сохранился в Японии навсегда. И это наглядно видно на примере весьма примечательной истории.

В марте 1974 года, через три десятка лет после окончания Второй мировой войны, на Филиппинах состоялась «капитуляция» последнего самурая — подпоручика Онода. Японский журнал «Мантайм» подробно пересказал историю Онода[10].

А начиналась эта история так. В 1944 году командир войск спецназначения императорской армии майор Танигути вызвал к себе подпоручика Оноду и отдал ему следующий приказ:

— Укройтесь в горах острова Лубанг. Ваша цель — террор, подрывная работа. Мы еще вернемся на Лубанг. Все ли ясно?

— Так точно!

— Приказ этот отдал вам я. И никто другой его отменить не вправе.

Небольшой, поросший джунглями остров Лубанг находится на Филиппинах. Оказался поручик на нем не один, а в сопровождении младшего унтер-офицера Симады и рядовых первого класса Акацу и Коцука. Их война со всем миром затянулась на несколько десятилетий…

Весной 1951 года в плен сдался Акацу. В мае 1954 года в стычке с подразделением филиппинских горных стрелков был убит Симада. А еще через восемнадцать лет убили в перестрелке с патрулем Коцуку. Остался последний самурай — Онода. Для него война закончилась только 10 марта 1974 года. И завершилась при весьма примечательных обстоятельствах.

Еще в марте 1946 года по джунглям маленького островка в сопровождении американских солдат с мегафоном в руках ходил японский переводчик и сообщал самураям-«партизанам» о полной капитуляции Японии. Но Онода остался в джунглях.

В июне 1954 года на Лубанг из Японии отправилась делегация на спасение Оноды и Коцуки. Поехали туда даже родные и близкие «партизан». Но в Японию они возвращались ни с чем. В 1959 году попытку повторил родной брат Оноды. Тот узнал брата, но продолжил «выполнять приказ». В 1973 году на острове вновь появилась поисковая группа. На этот раз вместе с ней поехал отец Оноды. Старик бродил по лесам и выкрикивал строки хайку:

Сколько воспоминаний
Вы разбудили в душе моей,
О вишни старого сада!

Однако война последнего самурая все равно продолжалась. Он даже взял в «плен» молодого туриста из Японии. Для чего? Чтобы объяснить земляку, что пока отданный ему три десятка лет назад приказ не будет отменен его прямым начальником, он, истинный самурай, будет продолжать воевать.

Пришлось бывшему майору Танигути отправляться за Онодой на Лубанг. Поздним мартовским вечером отставной майор зачитал стоявшему навытяжку с винтовкой у ноги подпоручику Оноде приказ об отмене возложенного на него боевого задания. Тридцатилетняя война Оноды закончилась.

Перед телекамерой постаревший подпоручик сказал:

— Не сдавался, потому что обязан был действовать лишь по приказу прямого начальника. О гибели подчиненных не жалел. Возникло лишь желание отомстить за их смерть… О родителях не вспоминал. Полагал: раз они считают меня погибшим, значит, дух их возвышается, а это продлит им жизнь.

Дух Бусидо — это Дух Верности. А верность всегда связана с верой.

…Все началось с хаоса и только затем приобрело стройность и гармонию: небо отделилось от земли, и обособились женское и мужское начала: богиня Идзанами и ее божественный супруг Идзанаги. У них родилась богиня солнца Аматэрасу, бог луны Цукиеми и бог ветра и воды Сусаноо.

Аматэрасу и Сусаноо принялись бороться меж собой. Аматэрасу победила бога ветра и воды и осталась на небе, а Сусаноо был изгнан в страну Идзумо на землю. Внук Аматэрасу Ниниги сошел затем с неба и принял на себя управление государством Идзумо. В знак признания его божественной власти ему вручили три священных предмета: зеркало как символ божественности, меч, символизирующий могущество, а также яшму — символ верности подданных. Именно от Ниниги произошел Дзиммутэнно, мифический первый император Японии, положивший начало династии японских императоров-микадо. Титул «тэнно» означает «Верховный правитель», а меч стал не только символом могущества, но и символом-оружием самураев — воинов на Пути веры.

Впрочем, как писал Г. Востоков, «…если вы спросите у японца, какая его вера, он вас не поймет. Все, что он сумеет вам ответить, это, что, согласно обычаю, ему при рождении дали имя в синтоистском храме и что, вероятно, при похоронах его будут провожать буддийские бонзы»[11].

Инадзо Нитобэ, напротив, выделил в качестве основных источников «Бусидо» буддизм и синто, а также учения Конфуция и Мэн-цзы. Буддизм буддизмом, а конфуцианство конфуцианством, но то, чего самураям недоставало в канонах буддизма и конфуцианства, им в изобилии давало синто.

В синтоизме нет каких-либо нравственных заповедей, норм праведного поведения или же множественных предостережений против грехов, к каким привыкли мы с вами. Христиане говорят: «Все мы грешны перед Богом». Понятие греха — «цуми» — у японских самураев было совсем иное. Для них грехом считался не только плохой поступок человека, а вообще все грязное, неприятное. Словом «цуми» назывались и болезни, и несчастья, что сваливаются на человека, и стихийные бедствия. Так что самурайский «грех» — это любая большая беда.

Самураи поклонялись предметам и явлениям окружающего мира из чувства благодарности к природе за то, что, «несмотря на внезапные вспышки своего необузданного гнева, она чаще бывает ласковой и щедрой»[12].

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«…после необычных событий именно потому случаются какие-то бедствия, что люди, увидев, например, комету, думают о несчастье до тех пор, пока оно не случится. Став свидетелями такого события, они ожидают чего-то неладного и тем самым позволяют случиться очередному бедствию. Знамения имеют место в глазах смотрящего».

Синто не требовал от верующего самурая каждодневных молитв. Им было достаточно лишь присутствовать на храмовых праздниках. В быту же самураям следовало религиозно относиться к чистоте. Поскольку грязь отождествлялась у самураев со злом, очищение служило основой всех обрядов.

В синто было лишь одно общее правило морали: «Поступай согласно законам природы, щадя при этом законы общественные»[13]. Считалось, что самурай обладал инстинктивным пониманием добра и зла.

Самураям Пути следовало познавать самое себя, заглядывая в глубь своей души и ощущая божество (ками), которое непременно живет там. Буси должен был слушаться велений этого божества, ибо оно являло собой зов всех предков. Самураи должны были ухаживать за своим телом, отданным в собственность ками, потому что здоровое тело — это источник духа и энергии. У самураев был обычай, согласно которому умирающий в молодом возрасте буси просил прощения у родителей за свою раннюю смерть. Он должен был говорить примерно следующее: «Простите меня, что я от вас ухожу, когда вы приближаетесь к старости. Я мог бы вознаградить вас за все то, что вы для меня сделали, но я должен уйти — такова воля неба»[14].

Огромный вклад в развитие Пути веры внесли монахи буддийской секты «дзен». «Бусидо» восприняло из дзен идею строгого самоконтроля. Самураю следовало также медитировать в духе дзен для мужественного вхождения в «му» — небытие.

И самураи, и дзенские монахи, веровавшие в милосердие будды Амитабы, и нищие отшельники в равной степени считали жизнь иллюзорным кратковременным эпизодом в бесконечном цикле вечной жизни.

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«Все в этом мире — всего лишь кукольное представление».

«Вся жизнь человека есть последовательность мгновений».

«Правильно поступает тот, кто относится к миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна».

Дзенский мастер Роан, когда-то тоже бывший самураем, написал такие строки:

С чем же сравнить
Тело твое, человек?
Призрачна жизнь,
Словно роса на траве,
Словно мерцанье зарниц.

Так, самураи превратили многие довольно-таки тривиальные религиозные догмы в средство воспитания собственной души. Души воина. Самурай становился носителем целого комплекса бу-дзюцу, и применение их на ратном поле зависело прежде всего от глубины презрения к смерти и даже от стремления к ней.

Верящий в свой Путь самурай был способен на многое. Широко известна история о самурае Дайю из Сансю, который прибыл к только что умершему от болезни другу и предположил, что причиной его смерти было неумелое лечение. Доктор, услышавший его обвинения, осмелился дерзко предложить Дайю силой своей веры возвратить друга к жизни. Дайю пошел в храм, потом вернулся и сел в медитации рядом с покойником. Через некоторое время тот начал дышать и зашевелился. Когда у Дайю спросили, как он смог оживить человека, тот ответил: «Я не знаю никакой специальной молитвы для оживления мертвецов. Я просто открыл свое сердце вере, вернулся в храм и наточил короткий меч, а затем спрятал его в складках одежды. Затем я обратился к покойнику с молитвой: „Если силы моей веры будет достаточно, сразу же возвращайся к жизни“. Если бы он не ожил, я, не задумываясь, вскрыл бы себе живот и умер рядом с ним».

Это был путь, это был «до». Он обладал «жизнедарящими силами» и помогал самураю найти «единичное бытие во всем», «войти в соприкосновение с божественным». Самурай, познавая «до», должен был достичь военного мастерства, соприкасающегося с «истинным путем».

Монахи японских монастырей далеко не всегда были просто монахами в нашем с вами понимании данного слова. Большая часть из них уходила в монастыри, пройдя мирской путь самурая.

Путь веры самурая лучше всего характеризует история монастыря Исияма Гобо. Это был огромный город, занимающий большую часть старой Нанивы, впоследствии переименованной в Осаку[15]. Исияма Гобо был расположен на возвышенной части Нанивы. Огромное количество бывших самураев стекалось в неприступные стены монастыря, устав от участия в бесконечных распрях сёгунов. Удивительно даровитые оружейники Исияма Гобо прославились изготовлением оружия — пик и мечей. Благодаря их высокому качеству и тонкому профессионализму художественного оформления на самурайские мечи из монастыря Исияма Гобо был огромный спрос.

В годы правления Кэн-нё, четырнадцатого настоятеля монастыря, тоже бывшего самурая высокого ранга, Исияма Гобо в конце XVI столетия прославился на всю Японию. Прославился своей непоколебимой верой и мужеством.

Дело в том, что среди князей того времени, ведших бесконечные войны с соседями, внезапно начал выделяться некто Ода Нобунага, обладатель небольшого владения в провинции Овари, основными чертами личности которого были честолюбие, коварство и жестокость.

Маленький замок в Нагоя, полученный в наследство от умершего отца, Ода превратил в самый настоящий военный штаб. Здесь он разрабатывал планы своих дерзких набегов на соседние земли. В 1560 году он разгромил войска крупного феодала Имагава и, расправившись с одним из самых мощных противников — домом Китабатакэ, — присоединил к своим владениям богатую провинцию у Тихого океана Исэ.

А в 1568 году Ода Нобунага осадил столицу и, разбив правительственные войска, взял Киото и низложил сёгуна.

Казалось бы, какое нам дело до его военных демаршей? Но дело в том, что Ода Нобунага с самого начала своей «творческой» деятельности ненавидел Путь — Путь веры воина. Веры для него не было, а его собственный путь превращался в кровавую просеку.

Особую ненависть Ода Нобунага испытывал к монастырю самураев Исияма Гобо. В 1570 году (первый год Гэнки) Ода предъявил ультиматум главному настоятелю монастыря — Кэн-нё. Он требовал безоговорочной капитуляции, полного подчинения Исияма Гобо новому правителю, а также передачи ему огромных ценностей монастырского города. Думаю, нетрудно догадаться, что Кэн-нё ответил ему категорическим отказом.

Их борьба, борьба монастыря самураев и нового диктатора, продлилась одиннадцать долгих лет. Много раз воины из монастыря не только отбивали ожесточенные атаки, но и сами переходили в наступление: ведь это были не просто монахи, а профессиональные воины, да и сам Кэн-нё оказался талантливым военачальником. Он великолепно ориентировался в быстро меняющейся военной обстановке, делал правильные стратегические и тактические расчеты. Более того, осажденные монахи-самураи наносили серьезный урон войскам Ода. Все операции возглавлял военный совет при настоятеле монастыря.

Так что все многократные попытки Ода взять крепость каждый раз заканчивались громким провалом. Так продолжалось до тех пор, пока он не решился на последний штурм. Ода пришел к выводу, что расположенный на вершине монастырь можно взять, опоясав войсками все склоны и укрепления. Многомесячная осада полностью изолировала Исияма Гобо от окружающего мира. Медленно поднимаясь вверх и сжимая кольцо осады, воины забросали крепость зажигательными смесями. Монастырь был сожжен. В огне погибли и все его обитатели. Три дня и три ночи пылал Исияма Гобо. После пожара на огромном пространстве, согласно документам, остались лишь горы пепла. Перестал существовать один из богатейших центров самурайской культуры, богатейшее хранилище древних рукописей, книг и многих уникальных ценностей. Остались только легенды о мужественных монахах-самураях и понимание того, что Путь веры — это все равно Путь воина.

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«…предания о Пути Самурая помогают постигать буддизм».

«Самураи былых дней больше всего боялись умереть в кровати. Они надеялись встретить свою смерть на поле битвы. Священник тоже ничего не достигнет на Пути, если в этом он не будет подражать воину».

Помните фильм «Достучаться до небес»? В нем есть знаменитый диалог про море. «Ты когда-нибудь видел море?» — спросил главный герой у своего друга. Обреченные на смерть, больные раком, главные герои кинофильма, никогда не видевшие моря, решают, что в оставшееся им для жизни время они непременно должны его увидеть. А из нашей компании никто никогда не видел океана. И вот когда мы приехали к побережью Тихого океана, мы поняли: это встреча с Небывалым. Добирались мы на автобусе, а потому водную гладь океана разглядели не сразу. Мы лишь почувствовали запах, запах, который трудно описать словами: он упорно пробивался сквозь аромат растений, зарослями стелющихся у побережья. Этот пьянящий коктейль ароматов до сих пор манит меня вернуться туда, в Хамамацу, и ощутить его вновь. Скинув обувь, мы босиком двинулись через дюны в сторону океана. А в дюнах мы были поражены, увидев пару слепленных из песка фигурок, одна из которых должна была изображать борца сумо, а вторая — какого-то восточного мудреца.

Всему помешал (вернее, почти помешал) японский полицейский, подбежавший к нам со всех ног и принявшийся что-то оживленно выкрикивать. Оказалось, надвигается цунами и ходить по побережью очень опасно. Что ж, так даже интереснее! Подойдя к берегу, мы ахнули от восторга — волны и в самом деле были невероятно огромные, таких никто из нас никогда не видел. Японцы играли с приливом и отливом у берега, кучка забавных индусов в своих традиционных одеждах тоже пытались зайти по колено в воду, но тут же отскакивали назад. Мы же, скинув одежку, бросились в волны.

Как же это было здорово! Волна высоко подбрасывает тебя, потом ты, словно зависнув в воздухе, балансируешь на ней вверх-вниз, причем вода держит тебя так, что даже не надо грести руками, и настойчиво утягивает тебя в сторону океана. Вдоволь наплававшись в прохладной воде, мы, словно заново родившись, выбрались на берег. На берегу нас спас от холода ставший традиционным во время последующих поездок на океан горячий кофе с сахаром, который продается здесь в автоматах в банках. Мы сели на берегу и стали наблюдать за закатом. Вот она, настоящая Страна восходящего солнца! Впрочем, заходящее за океан солнце не менее прекрасно.

«Остров Чипингу — на востоке, в открытом море; до него от материка тысяча пятьсот миль. Остров очень велик; жители белы, красивы и учтивы; они идолопоклонники, независимые, никому не подчиняются… Богатый остров, и не перечесть его богатства», — писал в 1298 году в «Путешествиях» Марко Поло.

И тут, на океане, грани реальности и грани зеркального ее отражения как бы стираются. Волны океана приносят настоящую Японию…

Последний из шести длинных клинков рассек кору дерева. Митома презрительно хмыкнул.

Гейша тоскливо отвернулась от окна. Дарить наслаждение юному Митоме было совсем иным, нежели его отцу, нежному и обходительному любовнику. С Митомой гейша не чувствовала ничего, кроме ужаса.

Зайдя в покои, Митома даже не глянул в сторону гейши. Он любовался игрой мускулов на своей правой руке.

Слуги судачили друг с другом — обычное дело, когда им казалось, что за ними никто не наблюдает.

— Молодой господин безумен, совершенно безумен.

— А старый господин слишком уступчив. Он должен отослать сына на войну или ко двору сёгуна, пусть Митома приносит пользу. А господин лишь оплачивает кровавые забавы Митомы.

— Ему же нужен наследник. Никогда не пошлет он юного господина на войну.

— А я думаю, юный господин не отказался бы от участия в битвах. Он ненавидит родной дом.

— А ведь его любят здесь. Нет, он точно безумен, совершенно безумен.

— А вы видели, как он уродлив, когда смеется?

— А его голос режет слух, вот до чего неприятен. У меня каждый раз ледяная дрожь пробегает по спине, когда он отдает мне какие-либо приказы…

— …Нет ли возможности использовать в политических целях участие моего сына в том состязании? — спросил старик.

Советник задумался на мгновение.

— Все можно использовать в политических целях, мой господин, действительно все. Времена сейчас непростые, голод и насилие стали истинными правителями страны. Это только простой народ думает, что у нас все хорошо. Вот пусть и посмотрят на знатного отпрыска с мечами в руках.

— Но они будут ненавидеть его. Им никогда не восхищаются. Он некрасив, тело его сложено непропорционально, а голос Митомы неприятно режет уши. Они будут ненавидеть его. А если он победит? Если повергнет героя из народа? А если победят и убьют его? Если он не выдержит? Он же нужен мне, без него все мои труды были бы напрасны, без него все, что принадлежит нашей семье, станет пылью времени!

— И что же вы хотите, мой господин? Вы многие годы не дозволяете ему участвовать в подобных состязаниях. Боитесь потерять его.

Старик укрыл лицо в руках, ибо все золотые слова мудрости не могли уберечь его от забот.

Пальцы Митомы сошлись на нежной шее гейши, отец заплатил ей, она не будет сопротивляться, но он все равно ждал протеста, хоть какого-нибудь жалкого, слабого протеста. Ее лицо становилось все краснее и краснее, но она теперь казалась ему куда прекрасней обычного. Гейша тронула струны его души.

Митома даже влюбился в нее, так красиво она умирала. Митома застонал, как от страсти. Однако он не знал, что делать с влюбленностью в смерть, и отпустил ее. Гейша закашлялась — значит, будет жить — и зарыдала.

Митома подхватил ее на руки и принялся покачивать из стороны в сторону. Гейша жалась к нему, а он поглаживал ее длинные волосы и тоже плакал, взахлеб, словно маленький ребенок, потому что теперь понял. Никогда ему не получить сразу выживание и любовь, надежду и смерть, свободу и освобождение. А жизнь — это проклятие с тысячей переломанных пальцев.

У Г. Востокова мы можем встретить замечание о том, что между двумя крайними точками жизни — рождением и смертью — самурай «легко может стать на время христианином»[16].

Так ли это? И могли столкнуться два пути и две веры?

В «Записках» капитана В. М. Головнина, пробывшего в плену у японцев с 1811 по 1813 год, мы читаем: «Япония стала известна европейцам в первой половине XVI века; первые открыли сие государство португальцы; тогда дух завоевания новооткрываемых земель господствовал над сильнейшими морскими державами того времени в высочайшей степени. Португальцы приняли намерение покорить Японию…»

Ну, насчет завоевания и покорения я все же сомневаюсь. Дело в том, что в Японию португальцы прибыли совершенно случайно — китайская джонка с португальцами на борту была отнесена к японским берегам бурей. В 1562 году даймё Кагосимы писал: «Я искренне и сильно удивляюсь, когда вижу здесь португальцев и их корабли, так как Португалия столь далека… что чудо, если корабль проплыл столько лиг и разглядел эти маленькие острова моей земли».

А в «Теппо-ки», в переводе с японского называемой «Хроникой ружья», составленной в 1606 году монахом секты дзен из Сацумы по имени Нампо Бунси, сохранились не только дата, но и место высадки португальцев — 23 сентября 1543 года, пляж Нисимура Коура, а также численность экипажа и имя китайского переводчика. Сохранились и впечатления о необыкновенных пришельцах: «Эти мужчины, дикари с Юго-Востока — торговцы. Они понимают разницу между людьми высшими и низшими, но неизвестно, существует ли меж ними собственно система этикета. Они пьют из кружки, не предлагая другим; едят пальцами, а не палочками, как мы. Выказывают свои чувства без малейшего стеснения. Они не понимают значения написанных иероглифов. Это люди, проводящие жизнь, перемещаясь туда-сюда, не имея определенного жилья. Они обменивают вещи, которые есть у них, на те, которых у них нет, но по сути своей — это люди, которые не причиняют зла»[17].

Среди вещей, которые обменивали португальцы, была и вера. Капитан В. М. Головнин писал, что «миссионеры их, прибывшие в Японию, сначала умели понравиться японцам и, получив свободный доступ во внутренность сей земли, имели невероятный успех в обращении новых своих учеников в христианскую веру». Так было и в самом деле. Христианство распространилось даже среди даймё Кюсю — владетелей Бунго, Аримой и Омурой. В 1582 году три новообращенных даймё, воодушевленных падре Валиньяно, решили даже отправить посольство к королю Португалии и папе римскому. Послами были молодые самураи-родственники князей, юные буси 14–15 лет. История сохранила их имена — Мансио Ито и Мигел Шижва Сейемори. В такую далекую Португалию их будут сопровождать католический падре Диогу де Мешкита и брат Хорхе Лойола.

Валиньяно оставит подробный рассказ о путешествии юных японских буси в Европу. Послы отправились из Нагасаки 20 февраля 1582 года, еще не зная о смерти короля Португалии и о том, что отныне повелитель Испании, Филипп II, будет также занимать и португальский престол. Дорога окажется очень долгой: самураи-послы прибудут в Лиссабон только 10 августа 1584 года.

Встретят японских самураев тепло. Их даже попросят надеть национальную одежду, и кимоно приведут португальцев в полнейший восторг. А юные буси будут в не меньшем восторге от монастыря Жеронимуш. Дворцы португальских властителей тоже станут для молодых самураев культурным потрясением: один из них подробнейшим образом перечислит все ковры и всю драгоценную посуду, не забыв упомянуть даже большую серебряную ванну для омовения ног.

Из Португалии путь самураев лежал в Рим. Там престарелый папа Григорий XIII будет настолько тронут честью, которую окажут ему японские христиане, что обнимет молодых людей со слезами на глазах. Спустя две недели после его кончины, 15 апреля 1585 года, юные самураи будут присутствовать уже при другом событии — торжественном возведении на престол вновь избранного Папы Римского Сикста V.

Вернутся молодые послы в Японию только 21 июля 1590 года. Верховный правитель Тоетоми Хидэеси устроит в честь их возвращения особенно торжественную встречу. А те без конца будут рассказывать о далекой Португалии. Казалось, две веры пересеклись в своем пути.

Но нет. В Японии к власти пришел Токугава Иэясу. А он проповедовал закрытость, не любя внешние влияния. В 1611–1614 годах этот сёгун издал ряд указов о запрещении христианской религии, и из Японии были изгнаны иезуиты и монахи других католических орденов. В последующие годы усилились преследования и даже казни христиан в среде самураев. В 1624 году был запрещен въезд и проживание в Японии испанцев, а в 1639 году из нее были изгнаны португальцы. В 1633–1636 годах появились указы, налагавшие запрет на выезд японцев из страны, и одновременно с этим тем, кто уже жил за ее пределами, под страхом смертной казни запретили возвращаться в Японию. В 1636 же году всех иностранцев переселили на остров Дэсима (в районе Нагасаки), а в 1639 году исповедание христианства было окончательно запрещено. Португальским кораблям, поскольку они доставляли христианских миссионеров, запрещалось даже приближаться к японским берегам. Вот такая странная самоизоляция. Была, впрочем, одна крайне серьезная причина, отчего Путь веры самурая не стал Путем веры христианина, и о ней подробно рассказал в своих записках простой капитан-пленник В. М. Головнин:

«…царствовавший в Японии к исходу XVI века светский император Тейго, человек умный, проницательный и храбрый, скоро приметил, что иезуиты более заботились о собирании японского золота, нежели о спасении душ своей паствы, почему и решился истребить христианскую веру и выгнать миссионеров из своих владений.

Главной или, лучше сказать, единственной причиной гонения на христиан японцы полагают нахальные поступки как иезуитов, так и францисканцев, присланных после испанцами, а равным образом и жадность португальских купцов; те и другие для достижения своей цели и для обогащения своего делали всякие неистовства; следовательно, и менее прозорливый государь, нежели каков был Тейго, легко мог приметить, что пастырями сими управляло одно корыстолюбие, а вера служила им только орудием, посредством коего надеялись они успеть в своих намерениях».

Более всего в Пути веры самураи презирали именно корыстолюбие…

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«Существуют две вещи, которые могут ввести… в заблуждение: это богатство и слава».

«…у людей с материальными интересами в сердце нет чувства долга. А те, у кого нет чувства долга, не дорожат своей честью».

«Расчетливые люди достойны презрения. Это объясняется тем, что расчеты всегда основываются на рассуждениях об удачах и неудачах, а эти рассуждения не имеют конца».

«Деньги найти легко. Хорошего человека найти трудно».

Думаю, каждый из вас хотя бы однажды в жизни видел репродукции, а может, и фотографии конца XIX — начала XX века с изображениями самураев и обратил внимание на причудливые одеяния буси. Военные костюмы самураев, называемые ёрои или оёрои, выглядели и в самом деле крайне экзотическим образом.

Чего только стоил, например, их шлем! Склепанные между собой узкие металлические пластины, поверхность которых покрывалась тонким слоем керамики и лаком, — вот какие шлемы защищали головы самураев в эпоху Средневековья. И чего только не прикрепляли на них — даже фамильные гербы буси или металлические зеркала! Поверьте, это делалось не для красоты. У самураев считалось, что зеркало наделено магической силой против всего злого. Данное поверье пришло в Японию из Китая: там бронзовые зеркала «отпугивали» нечистую силу от живых и мертвых.

Даже процесс надевания шлема самураем превращался в ритуал. Перед тем как надеть его, буси обвязывали голову специальной повязкой — хатимаки. Повязывалась хатимаки с определенным духовным подтекстом: буси готовился к борьбе, к действию и, вполне может быть, к подвигу. Он готов был перейти от сиюминутного, обыденного к чему-то мистическому, священному и обретал вдохновение битвы.

Вместе со шлемом неотъемлемым атрибутом военного костюма самурая становилась металлическая полумаска, называемая хаппури. Она закрывала щеки и подбородок буси. Маскам придавали черты человеческих лиц, но черты утрированные — у них обязательно должно было быть отталкивающее, пугающее выражение. Неприятель обязан испытать ужас при виде буси!

И вот представьте: самурая ждет поход. Он достает военное снаряжение из специального деревянного сундука для доспехов, называемого ёрои карабицу, и начинает облачаться. Сначала ему следовало надеть нижнее платье и шапочку, затем перчатки из кожи и напульсники, потом верхнее платье, после чего икры ног обвязывались обмотками и на них надевались наголенники. Затем следовали меховая обувь и панцирь, а под конец закреплялись наплечники. Знатные самураи иногда надевали поверх лат цветное кимоно. Шлем же надевался прямо перед битвой. Впрочем, среди самураев особым шиком считалось во время боя снимать шлем и использовать его вместо щита, укрывая лицо от стрел. (Щитами, татэ, в японской армии пользовались только пехотинцы. Татэ были огромными, деревянными, их ставили на землю и укрывались от стрел врага.)

Думаете, все? Военный костюм самурая полон? А как же веер? Да-да, именно веер был непременным атрибутом костюма буси. Его самураи носили за поясом. Причем такой веер («оги») был нужен не для обмахивания в жаркую погоду, а для сигнализации и управления войсками. Часто оги изготавливали из железа, и состоял он из массивных стальных пластин. Назывался он тогда «гумбай-утива» и считался знаком феодала. Им знатные самураи вполне могли воспользоваться при нападении с мечом или копьем для самообороны. И ведь пользовались! Сохранилось огромное количество упоминаний подобных историй в японских хрониках. Согласно легенде, подобное искусство самозащиты было разработано знаменитым японским воином XII столетия Минамото-но Есицуне (1159–1189). Металлический боевой веер в руках опытного буси представляет собой серьезное оружие с довольно широким спектром возможностей: складываясь и раздвигаясь, он превращается то в дубинку, то в острейшую бритву.

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«…воинские доспехи и снаряжение белого цвета следует считать непригодными и лишающими силы. Сквозь них просвечивает сердце их обладателя».

«Шлем обычно считается очень тяжелым, однако во время взятия крепости или другого сооружения, когда в любой миг на голову могут обрушиться стрелы, пули, камни и бревна, он совсем не покажется таким».

«Соломенную шляпу и шлем следует носить, наклонив их вперед».

«Нужно обратить внимание только на то, как выглядит шлем. Ведь шлем сопровождает голову воина в стан противника».

Ну что? Теперь-то готов самурай к бою? И да и нет. Готов, если ему открыта мудрость дзадзен.

— Янутомо Цуемоти. Цу-е-моти. Писарь записал со знанием дела.

— Оружие?

Бабочка склонил на плечо темноволосую голову:

— Мне все перечислить?

— Только то, с которым вы вступите в борьбу, почтеннейший.

— Гм… Тогда меч.

— Хорошо, дорогой господин…

…Устав после долгого пути, братья Акира и Токото, дети героя Текемады, заночевали в катакомбах. На рассвете сомнения охватили их сердца.

— Глупо было заявлять себя вдвоем на участие в состязаниях, — промолвил Токото. — Надо было лучше продумать все.

— Мы просто столкнулись с неожиданностью. Кто ж знал, что они возьмут нас двоих? Впрочем, наша надежда на победу так лишь удваивается.

— И все же, — продолжал терзаться сомнениями Токото, — наш первоначальный план был иным, или же ты ничего не помнишь? Одному из нас следовало заботиться о друг ом. И что произойдет теперь, если нам придется бороться друг против друга?

— Это вряд ли!

— Нет ничего невозможного.

— Но уж больно это невероятно.

— Но что тогда мы будем делать?

— Тогда будем бороться. Все просто.

— Ты совсем обезумел, Акира? Я никогда не смогу поднять меч на тебя. А ты? Ты смог бы?

— Токото, у нас нет выбора. Это же состязание на жизнь и смерть. А ты как думал, что мы отправляемся на ярмарку, на представление актеров?

— Не знаю. Не нравится мне все это. Как представлю, что кто-то из воинов окажется сильнее тебя, а я должен буду просто смотреть, как он тебя заколет. Нет, такого я никогда бы не смог допустить.

— Прекрати. Надо постараться победить.

— А если мы оба умрем? Что тогда?

— Никто из нас не умрет. Мы — дети героя Текемады, и у нас в руках легендарный меч…

Столь же рано проснулся и Вэй Гуань Джоу, молодой монах из монастыря Шань-Тен-Лай.

После пробуждения почти в полной темноте он прочел двадцать шесть молитв Учителя Фань-Ли, сосредоточившись на цели своего путешествия — Долине Колоколов. Затем схватил свой посох и двинулся на свет дня из темноты своего ночлега.

Монах медленно приближался к арене. Круглая, посыпанная песком, она напомнила ему гигантскую мандалу. Вступил воин в круг жизни, вышел смертным из него…

— Красиво, не правда ли? — раздался за спиной у монаха незнакомый голос. Вэй Гуань обернулся. Рядом стоял высокий могучий воин в белом кимоно и темно-красных штанах. Тело воина было обвязано странной ржавой цепью, а за поясом его висел черный веер. — Я все время возвращаюсь сюда. Говорят, что я здесь и родился.

Воин улыбнулся и, поклонившись, двинулся прочь. Гуань Джоу остановил одного из слуг и спросил тог о о странном незнакомце. Почтительным шепотом слуга ответил, что это человек, который всегда побеждает. Сацудзо.

В полдень появился Митома. Странное все же было лицо у юного самурая знатного рода — с острым подбородком и близко посаженными глазами. Кимоно его было великолепно. Вальяжно прошел он по двору, остановился пред Сацудзо и громко сказал ему:

— Завтра вечером ты будешь уже мертв! Затем он двинулся к Бабочке и выкрикнул:

— Надеюсь, твоя черная кровь не очень смердит мочой, ибо завтра я пролью ее очень много!

— Что прольешь-то, мочу? — задумчиво промолвил Бабочка. — Так, может, тебе лучше надеть свивальник, коли у тебя такие проблемы.

Но Митома уже не слышал его, он двинулся к молодому монаху и презрительно усмехнулся:

— Здесь, что, собрали лишь зверье? И нет ни одного благородного человека, которого действительно стоит убить?

Все сделали вид, что не слышат Митому. Завтра, уже завтра будет решен их спор…

Сацудзо подошел к Бабочке и улыбнулся почти приветливо:

— Твое первое состязание, молодой воин?

— О, да, мой господин.

— Но ты тем не менее многое смыслишь в борьбе на жизнь и смерть, или же я ошибаюсь?

«О, нет, ты не ошибаешься, человек, — подумал Бабочка. — Я убил людей в десять раз поболее тебя».

— Кое-что смыслю… — ответил он вслух.

В сущности, весь комплекс того, что воспитывался в каждом самурае, был подчинен овладению военным мастерством, умению бороться с противником и побеждать его. Основным в жизни буси становилась война, и он готовил себя к ней. Готовил с малолетства, физически и духовно познавая «до».

Потому что познание «до» было важно и для мечников, и при стрельбе из лука, и т. д. Без «до» были невозможны и воинские искусства самурая.

Преобладающее значение имела внутренняя подготовка воина. А для этого необходима медитация, дзадзен. Дзадзен помогал самураю достичь гармонии с «отрицательным ничто» и развивал у буси состояние «повышенной готовности», не имевшее ничего общего с «малодушной сонливостью».

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«… один воин говорит:

— Когда я встречаюсь с врагом, мне кажется, будто я входу во тьму. Поэтому я часто получаю тяжелые ранения… Почему это так?

Другой отвечает ему:

— Когда я встречаюсь с врагом, это действительно напоминает пребывание во тьме. Но если при этом мой дух пребывает в покое, он подобен ночи, озаренной бледным лунным светом. Если я начинаю поединок в таком состоянии, я знаю, что не могу быть ранен.

Вот что чувствует воин в мгновение истины».

Дзадзен обучал самураев разным методам дыхания. Новички начинали с того, что считали вдохи и выдохи. Более опытным буси предлагалось три процедуры: тоже считать вдохи и выдохи, затем десять раз считать только выдохи, а вдохи пропускать, и после этого десять раз считать только вдохи. Перед тренировочным боем самураи обычно принимали позы, характерные для дзен-буддийских монахов, и старались дышать глубоко и равномерно. Это заранее подготавливало их к физическим нагрузкам — схватке с противником.

«Хочешь выиграть бой у врага? Научись слышать мир», — советовал дзадзен самураям.

Сохранилась легенда о том, как некто Кеннин Мокураи обучал двенадцатилетнего Тоё, во всем стремившегося уподобиться старшим. «Подожди немного, — говорил ему Мокураи, — тебе еще следует подрасти». Но Тоё был настойчив, и учитель согласился. «Вот ты слышишь, как я хлопаю двумя ладонями, — сказал Мокураи. — А как будет звучать хлопок ладонью одной руки?» Тоё сидел в своей комнате и обдумывал ответ. За окном пели гейши. «Вот то, что мне нужно», — подумал Тоё. На следующий день, вечером, он пропел учителю песню гейши. «Нет, нет, — отмахнулся Мокураи. — Это совсем не то. Ты не уловил пока этого звука».

Тоё удалился в тихий уголок храма и сосредоточился. И услышал шум журчащей воды. «Вот этот звук!» — обрадовался мальчик. Вечером он продемонстрировал этот звук учителю. «Это же шум воды, а не хлопок ладонью одной руки, — рассмеялся Кеннин Мокураи. — Старайся, думай дальше». На следующий день Тоё услышал шум ветра, но и эта его идея была отвергнута. Затем он услышал крик совы, и это опять было не то. Так Тоё приходил к учителю десять раз, и тот все время отправлял его думать снова. Целый год Тоё было не разгадать загадку. Неужели ему так и не стать истинным, идеальным буси? А потом Тоё внезапно понял, что хлопок ладонью одной руки — это звучанье тишины.

Такое состояние озарения сродни вдохновению. Оно очень близко самураю, воину, собирающемуся предвосхитить движение противника, лучнику, готовящемуся поразить цель. И именно дзадзен внес огромный вклад в формирование бу-дзюцу, воинского искусства самураев.

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«Есть много людей, которые почитают себя полноправными воинами на том лишь основании, что занимаются боевыми искусствами и набирают себе учеников. На того, кто изо всех сил стремится прослыть человеком искусства, жалко смотреть».

«Беспринципно считать, что ты не можешь достичь всего, чего достигали великие мастера. Мастера — это люди, и ты — тоже человек. Если ты знаешь, что можешь стать таким же, как они, ты уже на пути к этому».

«Если вначале человек не совладал со своим телом и рассудком, он никогда не одолеет врага».

Самураи активно заимствовали достижения военной мысли Китая, китайские военные трактаты «Сунь-цзы», «У-цзы», «Сыма-фа» и т. д. Начиная с VIII века они служили настольными книгами японских военачальников.

Идея пути пронизывала при этом все! И стрельбу самураев из лука, и борьбу в доспехах (кумиути), и ритуальные танцы с мечами (кэмбу). Воинский путь становился Путем к высшей мудрости.

Натянутая стрела Пути.

…Юный буси по имени Сайто взял в руки лук уже в трехлетнем возрасте и к тринадцати годам добился немалых успехов. Он очень любил стрелять из лука, и особенно ему нравился легкий звон стрелы, попавшей в цель.

Однажды тренировки мальчика заметил некий незнакомец.

— Ты метко стреляешь, — похвалил он юного буси.

— Знаю, — нескромно ответил тот, чем неприятно удивил незнакомца.

— А вон в то дерево попадешь? — И незнакомец показал на дерево, растущее в двадцати метрах ниже по склону.

Сайто попал — он и в самом деле был умелым стрелком, несмотря на юные годы. Незнакомец подошел к дереву и вытащил из него стрелу, а потом достал кусочек белой ткани и закрепил в отверстии, что осталось от стрелы. Затем он отвел мальчика на расстояние пятидесяти метров от дерева, нашел на крутом склоне большой плоский камень и покачал его ногой, а потом встал на него. Камень зашатался, но удержался на месте, не скатился вниз по крутому склону.

— Стрелять будешь с камня, — сказал незнакомец Сайто.

Тот испугался и отказался влезать на камень — ведь он мог сильно разбиться.

Тогда незнакомец взял у мальчика лук, залез на камень и выстрелил, почти не целясь. Стрела попала точно в цель.

— До сих пор ты стрелял из лука, чтобы научиться попадать в цель. Настала пора работать над тем, чтобы изменить себя… — сказал он.

Легенда эта выбрана мною неслучайно. Считается, что при стрельбе из лука должны быть слиты воедино тело, лук, стрела и цель. Правильное состояние духа имеет здесь огромное значение. А это уже искусство — искусство «до», или Пути. Это не просто стрельба — это и есть Путь, жизнь, образ мыслей. Для некоторых самураев это был путь к достижению просветления. Считалось, что усвоить ритуалы стрельбы, кюдо, означает научиться вести правильный образ жизни. Среди двадцати восьми видов военных искусств XVII столетия искусство стрельбы из лука занимало первое место, а понятия «война» и «лук и стрелы» (юмия) были в сознании самурая равнозначными. Даже с появлением огнестрельного оружия лук по-прежнему был важен — ведь он был и более скорострельным, и более надежным, чем заряжающиеся со ствола пищали.

Почему лук так важен? Чтобы дать ответ на этот вопрос, достаточно вспомнить хотя бы мифическую историю создания Японских островов. Больше всего на свете Японские острова напоминают выгнутый в сторону Тихого океана лук.

Традиционные японские луки — юми — делились на большие, до 2,5 метра (дайкю), и малые (ханкю), величиной вполовину большого. Лук размером 2,5 метра принадлежал легендарному Тамэтомо — великану из клана Минамото. При росте свыше двух метров он возвышался над обычными японцами где-то на полметра. Левая рука у великана была длиннее правой, и это давало ему возможность сильнее других натягивать тетиву и дальше всех посылать свои стрелы. И это учитывая, что стрелы у японских луков вполне способны поразить цель на расстоянии до четырехсот метров!

Луки в Японии оружейники с давних времен изготавливали из лучшего бамбука. На тетиву шли волокна конопли, сухожилия животных или шелк. А на изготовление стрел искали «бамбук восьмой Луны» (то есть возрастом три года и три месяца). Кроме обычных стрел буси должен был владеть и совершенно особыми стрелами — хикимэ, то есть стрелами со свистящим наконечником, чтобы подавать сигналы, и именными стрелами для особо почетных противников. Перед началом битвы в воздух выпускалась хикимэ, свистящая стрела с насадкой из оленьего рога. Ею стреляли для оповещения противника о начале боя. Веретено такой стрелы делалось из ивы или бамбука, а оперение состояло из двух-четырех перьев орла. Была в колчане самурая и родовая стрела с его собственным именем, которая никогда не употреблялась как оружие. Именно по этой стреле узнавали убитого на поле боя буси. А еще считалось, что «игра» на натянутой тетиве лука полезна для младенцев императорской крови: она должна была воспитывать у детей храбрость и услаждать их слух.

Процедура тренировки самураев строилась таким образом, чтобы воспитать духовную сторону личности буси.

Чего только стоила сама процедура по изготовке стрелы к стрельбе и пуску! Ее назначение было «слить воедино тело, лук, стрелу и цель». Но каким способом добиться этого?

Самурай знал, что ему следует:

«Взять лук со стрелой в левую руку.

Повернуться лицом к цели.

Сосредоточиться на цели полностью, отрешиться от всего внешнего и отбросить все, ставшие внезапно ненужными, мысли.

Выдвинуть левую ногу по направлению к цели и прочно поставить ее на землю.

Опустить правую руку и глубоко вздохнуть. На выдохе мысленно послать жизненную силу в желудок, низ живота и пальцы ног.

Зафиксировать взгляд на том месте тетивы, где она соприкасается со стрелой, медленно провести взглядом вверх-вниз по изгибу лука.

Поднять правую руку, взяться за конец стрелы и слегка коснуться луком колена правой ноги.

Как только обе руки начнут действовать (левая рука держит лук, а правая прижимает стрелу к тетиве), необходимо мысленно соприкоснуться с целью. Выдохнуть.

С начала вдоха начинать поднятие лука, ставя руки на нужную высоту. Слегка податься вперед.

На полном вдохе задержать дыхание. С медленным выдохом натягивать тетиву луку.

Выполнив натяжение… спроецировать себя на цель.

Вообразить, что не стрела, а вы сами устремляетесь на нее.

С последней порцией выдыхаемого воздуха спустить стрелу и мысленно продолжить свой полет с ней к цели»[18].

«Кодексе Бусидо» сказано:

«В соответствии с наставлениями о стрельбе из лука, руки должны находиться на одном уровне, но на практике правая рука зачастую оказывается выше левой. Они будут на одной высоте, если во время стрельбы немного опустить правую руку».

Мастерство в стрельбе приобреталось в результате долгих отработок множества приемов. Выдержка и сила стрелков проверялись во время религиозных праздников и состязаний отдельных воинов. История сохранила кое-какую «стрелковую» статистику: так, в 1686 году Дайхати Вада выпустил в течение суток 8133 стрелы, а Масатоки 19 мая 1852 года стрелял 10 050 стрелами, причем 5383 из них достигли цели. Благодаря всему этому буси выковывал в себе качества Истинного, Идеального Самурая Пути Служения.

И вот настал день долгожданного состязания. Обещал он быть жарким, без единого облака на небе и пыльным. Ровно в восемь утра ворота Осаки были открыты для зрителей, и в них устремилась пестрая толпа.

Среди зрителей было много детей. Состязания сёгуна пользовались доброй славой. Самураи у входа внимательно осматривали толпу, дабы не пронес кто втайне оружия. Тут не жаловали чинящих беспокойство, поджигателей, воров и убийц…

…Гусеница устроился за три ряда от Куколки. Ему казалось опасным сидеть рядом с ним — ведь среди зрителей было много прославленных самураев. Им оставалось лишь ждать: Бабочка или победит, или проиграет, а может, и то и другое вместе.

Хэйко сидела в самом низу, крепко вжатая толпой в деревянную балюстраду вокруг арены. Конечно же, все ее надежды составлял Вэй Гуань Джоу, удивительный молодой монах. Хэйко надеялась, что Гуань Джоу победит не в одной битве, а то и поборется с самым известным воином — Сацудзо. И надеялась она на это даже не из-за награды, что мог бы получить монах. За те дни, что добирались они вместе до Осаки, он глубоко затронул ее сердце своими представлениями о чести и верности. Возможно, сегодня Хэйко и найдет себе среди зрителей миловидного, мускулистого глупца в приятели на ночь развлечений, но больше всего девушка мечтала о том, чтобы и далее путешествовать с Гуань Джоу.

Чем больше думала она об этом, тем яснее становилось Хэйко, что надеется она всем сердцем только на то, что Гуань Джоу уцелеет в схватках, и неважно, кем будет он — победителем или израненным, поверженным буси. Если он умрет, в том будет лишь ее вина. Он ведь отдался в ее руки, столь невинно и доверчиво. Отчего-то чем больше заполнялись ряды зрителей, тем быстрее таяла уверенность девушки в его победе.

^{Меч и Япония неразделимы.}

Кэндо вошло в жизнь буси с глубокой древности. Ибо «в системе мироздания существуют различные Пути. Есть Путь Спасения посредством соблюдения Закона Будды, есть Путь Конфуция, правящий Путем любого обучения, Путь врачевания, есть… Путь кюдо, а также множество других искусств и умений», но «Путь воина есть обоюдное слияние Путей кисти и меча». Так говорил знаменитый бродячий самурай Миямото Мусаси (1584–1645). Написанную им под конец жизни «Книгу Пяти Колец», ставшую руководством по стратегии и тактике для каждого самурая, издают и читают до сих пор.

Согласно легендам, уже в возрасте тринадцати лет Миямото сразил на турнире одного из самых искусных бойцов кэндо того времени. Духовной основой своей системы Мусаси выбрал дзен-буддизм, много времени уделяя медитациям. В среде самураев поговаривали, что вся его жизнь была сплошной медитацией, нацеленной на отработку предельно точных движений самурайского меча и на воспитание в себе способности с быстротою молнии реагировать на любое движение противника. В связи с этим Мусаси писал: «Когда я стою с мечом в руках против своего противника, я забываю обо всем, даже о противнике. Все мое существо сливается с окружающим миром»[19].

Даже если ты ведешь схватку на мечах со своим противником, помни: ты — самурай, а кэндо — это ритуал воспитания воли и характера, это прежде всего путь самосовершенствования.

Миямото Мусаси учил самураев, что в бою состояние их духа не должно отличаться от повседневного, но при этом буси не должен позволять противнику проникать в свое состояние: «…не позволяй себе идти на поводу у собственного тела».

А еще Мусаси учил Пустоте. Он считал, что в Пустоте заключено великое достоинство и нет никакого зла. «Пустота — это ничто. Только познав то, что существует, ты сможешь узнать то, чего не существует. Это Пустота». Воины же, замечает Мусаси, которые обучаются военному делу, считают, что «все, чего они не понимают в своем ремесле, — пустота. Это не истинная пустота».

Лучшего учителя для буси, чем Мусаси, объясняющего, как держать меч, у самураев, вероятно, не было.

«Ухвати длинный меч с несколько „плавающим“ ощущением в большом и указательном пальцах, средний палец не должен быть ни напряжен, ни расслаблен, а оставшиеся два пальца — сжаты крепко…

Поднимая меч, имей намерение зарубить противника…

Хватка для боя и для испытаний клинка одна. Не существует такой позиции, как „хватка для удара по человеку“».

Самурай держал меч за рукоятку двумя руками. Основной позицией была изготовка к удару мечом, поднятым над головой. Удары наносились по голове противника, его плечам и бокам. Насчитывалось в кэндо до четырех тысяч правил. Все движения были регламентированы до мельчайших деталей.

Кэндо изобиловал различного рода дыхательными упражнениями, ритуальными действиями и приемами. Длительная и настойчивая тренировка приводила к специфическим сдвигам в личности самурая, формируя своеобразный психологический облик Не-Боящегося-Смерти.

В «Кодексе Бусидо» сказано:

«Когда я был ребенком, я однажды неожиданно осознал, что воин — это человек, который не привязан к своей жизни. Поскольку я лелеял это осознание в своем сердце в течение многих лет, оно стало моим глубинным убеждением, и поэтому я никогда не думаю о смерти».

«Каждый день, когда тело и ум пребывают в покое, нужно представлять себе, как тебя пронзают стрелами, убивают выстрелом из ружья, протыкают копьем или разрубают мечом».

Примечания:

1

Цит. по: Овчинников Вс. Сакура и дуб. М., 1983.

7

Divine Wind. Annapolis, 1958. P. 204–205.

8

Цит. по: Пронников В. А., Ладанов И. Д. Японцы. М.: 1985. С. 128.

9

См.: Томацу Ивадо. Хагакурэ Бусидо // Восточное обозрение. 1943. XVI.

10

Перевод статьи «Мантайм» был опубликован даже в СССР: Возвращение самурая // Литературная газета. 1974. 10 апреля.

11

Япония и ее обитатели. С. 336.

12

Овчинников Вс. Указ. соч.

13

Цит. по: Япония и ее обитатели. С. 339.

14

Цит. по: Стэдом А. Японцы о Японии. СПб., 1908. С. 245.

15

Впрочем, по свидетельству ряда японских историков, уже в конце XIV столетия употреблялось название Осака. Например, в книге Такинадзавы Мацуо «Проникновение денежной экономики в Японию». Токио, 1927. С. 49.

16

Япония и ее обитатели. С. 336.

17

Цит. по: Иванов В. От Пиренеев до Фудзи // Всемирный следопыт. 2004. № 9.

18

Цит. по: Пронников В. А., Ладанов И. Д. Японцы. М., 1985. С. 163–164.

19

Цит. по: Feibleman J. Understanding Oriental Philosophy. N. Y., 1976. P. 88.