ИНТЕРВЕНЦИЯ НА СЕВЕРЕ

«…Когда было обнаружено, что в Финляндии под предлогом помощи белофиннам находится немецкая армия под командованием генерала фон дер Гольца, насчитывающая пятьдесят пять тысяч человек [Армия фон дер Гольца насчитывала 16-20 тысяч солдат], оказалось, что нет ничего, что могло бы удержать их от захвата незамерзающего порта Мурманска. Создай они там базу для подводных лодок, и вся наша сложная система оборонительных рубежей у Па-де-Кале будет опрокинута, что повлечет страшные последствия для конвоев, – вспоминал английский генерал Айронсайд [Айронсайд Э. – участник англо-бурской и Первой мировой войн; бригадный генерал, главнокомандующий союзными войсками на севере России; в 1939-1940 гг. начальник имперского Генерального штаба, в 1940 г. получил звание фельдмаршала, командовал вооруженными силами Великобритании в мае – июне 1940 г.; при возведении в пэры в 1941 г. принял титул «барона Архангельска»], – Это была реальная надвигающаяся опасность, которая и вызвала появление союзнических войск на севере России»¹⁰⁸².

«Первая высадка союзников на северном побережье России прошла практически без сопротивления большевиков, – отмечал американский посол Фрэнсис, – при весьма интересном стечении обстоятельств»¹⁰⁸³. События разворачивались следующим образом: Троцкий отказался участвовать во вторых переговорах в Брест-Литовске. Вместо себя он послал Чичерина. Условия договора были гораздо более тяжелыми, чем те, которые большевики отвергли на первых переговорах, и Троцкий предполагал, что Чичерин откажется их подписать, а немцы начнут новое наступление¹⁰⁸⁴. Поэтому на запрос мурманского местного Совета о том, следует ли большевикам разрешить высадку союзников, сообщавшего при этом, что «представители дружественных держав, расположенных в Мурманске французской, американской и английской миссий, по-прежнему демонстрируют хорошее расположение к нам и готовы предоставить помощь, начиная с продуктовых поставок и вплоть до использования активной военной силы»¹⁰⁸⁵, Троцкий ответил: «Ваш долг – сделать все для защиты мурманской железнодорожной линии. Каждый, покинувший пост без борьбы, – предатель. Немцы наступают мелкими группировками. Сопротивление возможно и обязательно. Ничего не оставлять врагу. Все ценное должно быть эвакуировано, если это невозможно – уничтожено. Вы обязаны принять любую помощь от союзнических миссий»¹⁰⁸⁶. При этом Троцкий поставил условием любого сотрудничества с союзниками невмешательство во внутреннюю политику и взаимодействие с большевиками…¹⁰⁸⁷

Председателем «Мурманского Краевого совета» был ранее долго проживавший в Америке рабочий А. Юрьев, убежденный в необходимости помощи Мурману со стороны Антанты¹⁰⁸⁸. Приглашая англичан он не идеализировал ситуацию и признавал, что «союзники отсюда не уйдут, что бы мы ни говорили»¹⁰⁸⁹. И он был прав, союзники быстро превратились в интервентов. Генерал Ф. Пул [Пул Ф.К. (1859-1936) – участник англо-бурской войны; во время Первой мировой войны возглавлял британскую миссии снабжения в России; в начале июня 1918 г. был назначен главнокомандующим войсками союзной экспедиции в России; сыграл ключевую роль в разработке и осуществлении планов интервенции на Север, в 1919 году находился в качестве британского военного представителя у генерала Деникина], информируя Лондон о разрыве Мурманского Совета с Москвой, недвусмысленно заметил, что его депутаты тем самым «надели веревку на шею и, если они будут колебаться, я заставлю их быть твердыми»¹⁰⁹⁰. Член Мурманского Совета Г. Веселаго [Веселаго Г.М. – сын адмирала, командир эсминца во время Первой мировой войны. Сыграл решающую роль в разрыве Мурманского совета с Советским правительством. В 1920 г. эмигрировал в США, позже – управляющий крупной американской фирмой] по этому поводу писал: «Генерал Пул ведет откровенно реакционную политику и смотрит на русских, как смотрели англичане прежде на кафров»¹⁰⁹¹.

6 июля было подписано «Временное соглашение» [«Словесное соглашение» (Внешняя политика СССР, Сб. докум., т. I, с. 54 (Штейн Б.Е…,с. 39))] представителей «союзников» с мурманским Советом, интервенция приобретала тем самым легитимность – «интервенции по приглашению». В соглашении также указывалось, что все расходы «союзников» по оказанию помощи Мурманскому Совету записывались «в общий счет государственного долга России»¹⁰⁹².

Но с одной стороны, Советское правительство не было признано странами Антанты, что ставило его вне международных законов, а следовательно, делало незаконными и все соглашения между представителями Советов и Антанты. Это, конечно, делало совершенно законной интервенцию. Ллойд Джордж по этому поводу писал: «Мы обращаемся с большевистским правительством так, словно оно не является правительством. При старом режиме мы бы не высадились в Мурманске и Владивостоке без разрешения царя. Мы действуем, как во времена Французской революции, – захватывая Тулон и прилегающие места одно за другим»¹⁰⁹³. Но интервенция в чистом виде противоречила демократическим принципам, которые декларировали «союзники». Интервенты прекрасно понимали двусмысленность своего положения и именно поэтому любой ценой добивались формального приглашения большевиков, либо искали веский повод для интервенции. На нерушимости демократических принципов настаивал В. Вильсон. «Президент всей душой сочувствует любым военным усилиям, которые могут быть предприняты в Мурманске и Архангельске, но подобные действия следует предпринимать только при гарантированной симпатии русского народа, и они не должны иметь своей конечной целью какую-либо реставрацию старого режима или оказывать любое другое влияние на политическую свободу российского народа»¹⁰⁹⁴.

С другой стороны, Советское правительство не подтвердило официально правомерность этого «соглашения» [Мало того, еще за несколько дней до подписания соглашения, по директиве Центра, Юрьев официально был объявлен «врагом народа» и поставлен «вне закона», т.е. не имел на никаких официальных полномочий], отдавая себе отчет, что это грозит разрывом Брестского мира, подписанного на следующий день после Мурманского соглашения, и новым наступлением немецкой армии. И оно действительно началось. В ответ на протест Советского правительства по поводу нарушения Германией Брестского договора Мирбах 30 апреля ответил, что «германское вторжение прекратится, когда союзники оставят Мурманск и Архангельск». Американский посол Фрэнсис сообщал в Госдеп: «По моему мнению, такой шаг со стороны союзников был бы весьма неблагоразумным»¹⁰⁹⁵.

Высадка союзников в Мурманске весьма напоминала сознательную провокацию, призванную сорвать Брестский мир и вынудить немцев возобновить боевые действия на Восточном фронте. Немецкое наступление, вызванное высадкой англофранцузских войск в Мурманске, было остановлено дополнительным Брест-Литовским соглашением от 27 августа, по которому Россия должна была выплатить Германии репарации в размере 6 млрд. марок – частично золотом, частично деньгами, частично товарами, частично «экономическими концессиями». Ф. Пуль в этой связи заявлял, что дополнительные соглашения «были, в отличие от первоначальных договоров Брест-Литовска, подписаны большевиками не под явным принуждением, но по их желанию и инициативе». И трактовал этот факт как упрочнение сотрудничества между большевиками и немцами¹⁰⁹⁶.

Очевидно, что дипломаты в какой-то степени осознавали «шаткость» такого рода «мурманских устных соглашений». Видимо, именно поэтому появлялись такие перлы Фрэнсиса: «В Мурманске… местный Совет был настроен дружественно по отношению к союзникам, так как увидел то, что для представителей союзников в Вологде было давно очевидным: большевистское правительство находится полностью под влиянием Германии». Но тут же Фрэнсис продолжает: «В то же время большевики в Москве ясно показывали большое желание установить хорошие отношения с союзническими миссиями, и особенно с американским посольством»¹⁰⁹⁷. То есть, по Фрэнсису, большевики, находясь под влиянием Германии, стремились установить хорошие отношения с союзниками. Это и другие многочисленные противоречия показывают, что в подобных случаях Фрэнсис явно пытался угодить правым и левым, формируя благожелательным образ интервенции в общественном мнении своей страны.

Пока американский посол успокаивал общественное мнение, англичане и французы занимались делом. «Мурманский порт, единственный незамерзающий и действующий круглый год, должен был, как нам казалось, стать основным, так как прежде всего он обеспечивал постоянный доступ в Россию и, кроме того, был рынком сбыта угольных запасов Кольского полуострова. Были уже разработаны проекты строительства причалов, доков вдоль побережья. Крупные промышленные предприятия Европы планировали вложить свой капитал в разработку соседних месторождений магнитной руды; можно предположить, какую выгоду извлекла бы из этого русская экономика. Невозможно было не предвидеть развитие города, и мы приобрели большой участок земли, чтобы построить здесь консульство; французские фирмы предполагали также построить здесь торговые конторы»¹⁰⁹⁸.

Вслед за Мурманском последовала высадка интервентов в Архангельске. Поводом стали 600 тыс. тонн военных грузов, присланных на север еще до революции, которые могли, по мнению союзников, быть захвачены немцами или переданы им большевиками. Позицию английского военного ведомства в данном вопросе отражал У. Черчилль: «Можно ли было предоставить его (это оружие) в руки малодушного правительства, изменившего союзному делу и открыто враждебного всякой цивилизации?»¹⁰⁹⁹ Но, как писал американский генерал, «когда союзные войска осмотрели обширные складские помещения в гавани, они увидели, что большевики с величайшей заботливостью собрали и взяли с собою все, что представляло хоть какую-либо ценность. Если целью архангельской экспедиции было охранять запасы военного снаряжения и склады в Архангельске, то это дело оказалось явно невозможным из-за отсутствия объекта для охраны»¹¹⁰⁰. Французский дипломат Л. Робиен откровенно издевался над американцами, когда писал: «Так как большевики уже успели приложить руку к тому, что хранилось на складах, и уже все вынесли… единственное средство сохранить в данном случае – отнять. Следовательно, американцы будут бороться с ворами, не «ущемляя прав местного населения» и «не вмешиваясь во внутренние дела России»¹¹⁰¹. Сарказм Л. Робиена был весьма логичен для таких как он, поскольку европейские интервенты подобными моральными вопросами себя вообще не отягощали. Тем не менее в словах Робиена была доля истины: политика США носила откровенно двойственный характер. Ллойд Джордж по этому поводу замечал – чем же отличается «военное воздействие» В. Вильсона от «военной интервенции»?

При этом Л. Робиен давал свое видение причин интервенции: «… Интервенция в Россию, которую многие ждут, не должна выглядеть направленной против Германии, что приведет к воссозданию Восточного фронта. В этом случае она будет обречена на провал. Верить в то, что нам когда-либо удастся вновь вынудить русских взяться за оружие, – утопия; чего они хотят прежде всего, так это мира. Тем не менее, пока длится война, мы должны помешать нашим противникам воспользоваться ресурсами, которые несмотря ни на что остаются значительными. Именно этим мы должны ограничиться, составляя план действий, не заботясь о том, что станет с Россией… В действительности я не разделяю мнение тех, кто опасается, что немцы определенно могут обосноваться в России, а та, в свою очередь, станет для них колонией… Колонизация России немцами, впрочем как и нами, представляется мне невозможной. Это неустойчивая почва, на которой ничего нельзя построить надолго. Но это не относится к настоящему моменту, когда мы должны действовать… Надо опасаться, как бы немцы, освобождая Россию из-под ига большевиков, не поддались бы соблазну, пусть и мимолетному, воспользоваться благоприятными условиями, которые бы им позволили продолжить войну несмотря на блокаду. Именно нам предстоит стать освободителями Русской земли и тем самым поднять свой престиж: союзникам необходимо отправить в Архангельск несколько полков для того, чтобы японская экспедиция не выглядела больше такой изолированной, перестала быть «желтым нашествием» и вошла в рамки крестового похода союзников во имя освобождения русского народа, угнетаемого большевиками»¹¹⁰².

Высадка интервентов в Архангельске произошла «по приглашению местного правительства», которое пришло к власти в результате антибольшевистского переворота свершившегося «часа за четыре до появления союзнических войск». Французский посол писал, что в Архангельске «большинство населения встречало с радостью наших солдат», но буквально, через несколько фраз он указывает, что «в городе с населением приблизительно 100 тыс. жителей… насчитывалось 40 000 большевиков»¹¹⁰³. С. Городецкий так же вспоминал: «Общая радость и подъем среди населения, не сразу поверившего в действительность падения ненавистной советской власти, не поддавалась описанию»¹¹⁰⁴. Но с другой стороны американский консул в Архангельске Ф. Коул отмечал: «Союзников приветствовали представители имущих классов и средних слоев населения. «Рабочие просто-напросто отсутствовали»¹¹⁰⁵.

Ж. Нуланс и Д. Фрэнсис дают полуанекдотическое описание «приглашения интервентов» местным населением. На самом деле план оккупации Архангельска «по приглашению» был заранее тщательно подготовлен капитаном I ранга Г. Чаплиным и представителями «союзников». По словам самого Г. Чаплина [Чаплин Г.Е. (1886-1950) – капитан I ранга. С 1920 г.- в эмиграции, полковник английской армии. Участник высадки в Нормандии (в 1944 г.). (Белый Север, с. 45)], он в начале Первой мировой войны в течение года служил на английских подводных лодках и благодаря заведенным знакомствам, «находился в тесной связи с… морскими и военными агентами союзников.» Через них, после Октябрьской революции, Чаплин «обратился с ходатайством к английскому и американскому правительствам о принятии… на службу в их флоте для участия в дальнейшей борьбе против немцев»¹¹⁰⁶. В ответ союзники поручили Г. Чаплину организацию Белой армии и подготовку интервенции на Севере России¹¹⁰⁷. «Надо отдать должное союзникам, – пишет Г. Чаплин, – вернее, англичанам. С того дня, как было решено вместе работать, мы от них ни в чем отказа не получали»¹¹⁰⁸. Г. Чаплин получил английский паспорт на имя Томсона и был фиктивно оформлен как начальник английской военной миссий в Вологде¹¹⁰⁹. Это давало ему возможность беспрепятственного проезда по всему Северу России [Большевики даже после Мурманской эпопеи пытались сохранить отношения с «союзниками», поэтому представители последних в России имели полную свободу передвижения, телефонного и телеграфного сообщения. См. подробнее Фрэнсис Д…; Нуланс Ж… (Голдин В.И…, ком., с. 466-467)]. В. Игнатьев [Игнатьев В.И. – эсер, затем народный социалист. Член «Комитета спасения Родины, и Революции» и «Союза возрождения России». Управляющий отделом внутренних дел Северного правительства. (Белый Север, с. 99)] при этом отмечал, что в средствах нужды не было их источником была английская миссия в Вологде, на ее «средства было куплено оружие, содержались члены организации»¹¹¹⁰.

17 июля капитан британской армии Макграт прибыл к послам в Вологду с планом оккупации Архангельска¹¹¹¹. Послы телеграфировали британскому генералу Пулу в Мурманск о подготовке антисоветского восстания в Архангельске и настаивали на срочной отправке туда союзных войск. Для отвлечения большевистских частей из Архангельска Г. Чаплин послал в Шенкурский уезд, где началось антибольшевистское брожение «двенадцать лучших моих офицеров и вскоре во всем уезде вспыхнуло восстание, которое продолжалось… вплоть о занятия нами Архангельска. В результате ярославская бригада, наиболее опасная для нас часть, покинула город»¹¹¹². Чаплин отмечал при этом, что: «… освобождение всей области совершилось благодаря применению именно того метода разложения, как верхов, так и воинских частей, который так часто применялся самими большевиками»¹¹¹³. Последовавший захват 1 августа интервентами укрепленного острова Мудьюг у входа в устье Северной Двины привел к срочной эвакуации советских учреждений¹¹¹⁴. В ночь на 2 августа в городе вспыхнуло антисоветское восстание, а днем было создано Верховное управление Северной области, «пригласившее интервентов» [По аналогичному сценарию прошла высадка союзников в Одессе 10-11 августа 1919 года: «Огромное содействие десантной операции (союзников) оказали офицерские организации, восставшие по нашему указанию в Одессе и очистившие собственными средствами весь город от красноармейцев. Эти же организации давали нам точные данные о всех советских войсках и их батареях в этом районе». ГАРФ, ф. 5827, оп. 1, д. 128; (Волков С. В…, с. 284.)]. Политес перед не столь требовательными в данном случае «принципами демократии» английское руководство соблюло.

Однако радость Чаплина и англичан оказалась преждевременной. После высадки претензии на власть вдруг предъявила другая сторона, так же принявшая участие в перевороте – Петроградский тайный «Союз возрождения России» Н. Чайковского, состоявший в основном из эсеров. «Союз возрождения» вел переговоры с союзниками через французского посла Нуланса, находившегося в Вологде¹¹¹⁵. Свершивший переворот Г. Чаплин с недоумением писал, что первым пожеланием союзных послов было формирование настоящего сугубо демократического правительства «в состав которого входили бы представители всех партий до… большевиков включительно, но кроме…правых»¹¹¹⁶. В. Игнатьев вспоминал: «Для генерала Пуля явилось полной неожиданностью образование… (эсеровского) правительства… Пуль… ожидал не социалистического министерства, а определенно буржуазно-кадетского. Для него, по его выражению, это правительство было точно «ножом по сердцу»…¹¹¹⁷ Адмирал Кемп в свою очередь откровенно заявлял, что вообще недоволен образованием Северного Правительства: «это было неудобно для успеха нашей экспедиции в советскую Россию»¹¹¹⁸.

Противоречия между англичанами, продвигавшими своего претендента на «сильную военную власть» Г. Чаплина, с одной стороны и франко-американским протеже – демократическим правительством Н. Чайковского возникли с самого момента высадки интервентов. На причины этих противоречий в определенной мере указывал американский посол Фрэнсис: «Что касается позиции генерала Пула, то я был удовлетворен и тем, что он не захотел поставить у власти собственное правительство; ведь британские солдаты так долго были колонизаторами, что просто не знают, что значит уважать чувства социалистов. Я не хочу сказать, что это политика британского правительства, но Великобритания имеет столько колоний, а английские офицеры так привыкли распоряжаться нецивилизованными людьми, что подчас воспринимают что-либо не столь остро, как американцы»¹¹¹⁹. Американский посол не строил иллюзий в отношении целей и намерений своих партнеров: «В целом манеры и образ действий всех британских представителей, и военных, и гражданских, в Архангельске и Мурманске демонстрируют их веру и сознание того, что если они и не имеют особых привилегий в этих портах, то должны их получить; и они не будут удовлетворены, не заимев решительного преимущества. Каждый шаг обнаруживает их желание утвердиться здесь»¹¹²⁰.

«Президент Вильсон во внутреннем кругу обвинял англичан в обращении к примитивной силовой политике. Его возмутило предложение англичан ввести в своем треугольнике собственную валюту. Стоило президенту ответить положительно, и политика раздела России на сферы влияния стала бы базовым принципом – она опрокинула бы все прочие подходы. Вильсон отказался даже обсуждать это предложение»¹¹²¹. Тем не менее англичане ввели на территории области «Северный рубль», гарантированный английскими банками. В. Игнатьев по этому поводу писал, что «Северный рубль» «оказался средством для проведения английской финансовой и торговой политики»¹¹²². Демократическое правительство Чайковского в этих конкретных условиях становилось для франко-американских союзников в определенной мере инструментом сдерживания амбиций англичан.

Что же представлял из себя регион, за который велась борьба?

Архангельск своим возникновением во многом обязан англичанам, и в частности капитану Ричарду Чанселору, который в 1553 г. вошел в устье Северной Двины в поисках северного пути в Китай¹¹²³. Англичане получили от России права беспошлинной, монопольной торговли, приносившей им сотни процентов прибыли ежегодно на протяжении более ста лет. Россия также получала огромную выгоду от единственного морского порта. В XVII веке, еще до отмены привилегий иностранным купцам, величина одной только торговой пошлины, которую давал Архангельск, была соизмерима с общей суммой основных налогов – тягла и земельной подати, собираемых со всей Российской империи (или в несколько раз больше, чем сумма торговой пошлины собираемой со всех остальных российских городов, вместе взятых) [Через беломорские порты внешняя торговля, в том числе и с Англией, велась задолго до прихода Р. Чанселлора, с XII века. В то же время был основан и монастырь святого Михаила Архангела, в честь которого позже назовут город. В XVI веке торговля через северные порты приобрела особое значение, поскольку в результате русско-шведской войны Россия оказалась отрезанной от выходов к Балтийском) морю. Беломорские порты оставались единственным путем сообщения, связывавшем Европу и Россию. Англичане прибыли вовремя, показав, что новый путь может стать заменой балтийской торговли].

В 1612 г. капитан Т. Чемберлен предложил Якову I воспользоваться смутой (гражданской войной) и польско-шведской интервенцией (1609-1618 гг.) в России (польские войска взяли тогда Москву) для захвата всей территории Поморья с созданием военной базы, торговой фактории и превращением Архангельска и Холмогор в опорные пункты британской короны. (Т. Чемберлен до этого служил в России наемником. Об этих наемниках Г. Бертон писал: «Хотя они пришли как друзья на помощь, вряд ли кто может удержать войско от мародерства и грабежа, что несчастные русские в полной мере ощутили на себе в ходе этой кровавой войны»¹¹²⁴. В Тушинской битве наемники изменили В. Шуйскому, бежав с поля боя.) Проект Т. Чемберлена был утвержден королем¹¹²⁵, но сорвался еще на этапе подготовке благодаря освобождению от поляков Москвы в октябре 1612 г., положившего начало восстановлению российской государственности [В 1613 г. избран на царство Михаил Романов] и кн. Пожарскому, выславшему английских разведчиков из России.

В 1808 и 1809 гг., во время наполеоновских войн, английская эскадра безуспешно пыталась атаковать Архангельск. Получив отпор, эскадра блокировала порты Белого и Баренцева морей, захватывая поморские и торговые суда, разоряя поморские селения…

В 1854 и 1855 гг. во врем Крымской войны, англофранцузская эскадра пыталась захватить Архангельск и Соловецкий кремль. Потерпев неудачу, эскадра блокировала Белое и Баренцево моря, захватывая суда и истребляя поморские деревни на их берегах, не смотря на то, что в то время регулярных русских военных сил на Севере не было вообще¹¹²⁶. С разрушенными жилищами и без запасов продовольствия сотни семей были обречены на вымирание в долгую и холодную полярную зиму. Но все эти жертвы были лишь «побочными издержками», цель англо-французской экспедиции была в другом – в результате блокады внешнеторговый оборот Архангельского порта сократился в 25 раз – с 5388,4 тыс. руб. в 1853-м до 210 тыс. руб. в 1855 г. [Цинизм действий англичан подчеркивала конвенция по морскому праву, предложенная ими же в ходе Парижских переговоров в апреле 1856-го, в первой статье которой говорилось об уничтожении каперства. До этого ограничение каперства на протяжении предыдущих почти ста лет предлагалось Россией и категорически отвергалось Англией (Татищев С…, т. 1, с. 225.)]

В 1918 г. лорд Керзон писал: «Большинство наших советников придерживаются мнения о том, что создание нового государства или армии в России на развалинах большевизма представляет собой фантастическую мечту. Между тем у нас есть генерал Пуль, советующий оккупировать Мурманск и Архангельск»¹¹²⁷. Ф. Пуль, обосновывая интервенцию в Архангельск, отмечал, что поскольку страна погружена в хаос, важно захватить инициативу в области торговли с Россией: «Из всех планов, о которых я слышал, больше всего мне нравится тот, в котором предлагается создать Северную федерацию с центром в Архангельске. Мы смогли бы получить прибыльные лесные и железнодорожные концессии, не говоря о значении для нас контроля над двумя северными портами»¹¹²⁸.

В. Марушевский противопоставлял англичанам французов: «На страже… (российских) интересов г-н Нуланс стоял незыблемо твердо. Именно его присутствие в области оградило эту русскую окраину от хищнических английских и американских концессий… Ни одна союзная страна не могла приступить к эксплуатации области без согласия на то представителей и других стран. Не будь этих условий – все лесные богатства края и обе железнодорожные линии были бы в нерусских руках на много лет вперед»¹¹²⁹. Однако на самом деле французы не столько защищали интересы области, сколько свои личные и в свою очередь изо всех сил старались не отстать от англичан. Тот же Ж. Нуланс был весьма откровенен: «Наша интервенция в Архангельск и в Мурманск, однако, оправдала себя результатами, которых мы добились с экономической точки зрения. Вскоре обнаружится, что наша промышленность в четвертый год войны нашла дополнительный ценный источник сырьевых материалов, столь необходимых демобилизованным рабочим и предпринимателям. Все это благоприятно отразилось на нашем торговом балансе»¹¹³⁰. «…Наши коммерсанты выгодно совершали индивидуальные обменные операции… сделки более крупного масштаба были предприняты и удачно завершены по инициативе правительства благодаря оккупации Архангельска»¹¹³¹. В одной из сделок по поставке льна «главной целью… было, чтобы фабрики Северной Франции были снабжены сырьем; если нет, то тысячи рабочих, вернувшись с войны – а победа была близка, – оказались бы безработными» [Речь идет о крупной поставке льна из России. (Нуланс Ж… (Голдин В.И…, с. 133-134.))]. В другой сделке французы закупали пятьсот тонн семян свеклы при «очень низких ценах товара». «…Мы были очень заинтересованы в том, чтобы сократить дорогостоящий импорт американского сахара. В 1916 году наш министр торговли, рассчитывавший на импорт русских семян, но не сумевший добиться своевременной поставки для посева, вынужден был закупить их в Швейцарии, т. е. в Германии [Т. е. у противника, с которым Франция находилась в состоянии войны], по очень высоким ценам»¹¹³².

Между союзниками то и дело возникали споры из-за дележа награбленного. Французский посол писал по поводу одной из сделок, когда англичане обошли французов: «Отчитываясь, я не мог не констатировать постоянной скрытой враждебности некоторых английских агентов к нашей стране, несмотря на братские узы, связывающие нас в войне. С момента заключения мира мы неоднократно могли увидеть, что это ощущение не исчезло полностью…»¹¹³³ Вот, например, одна из жалоб французского посла: «Адмирал Кемп особенно выделяется своим эгоизмом: вот уже две недели продолжается спор между англичанами и французами за обладание ледоколом «Святогор»… Поначалу британский штаб оставил его французам, когда нужно было позаботиться о том, чтобы почистить и привести его в рабочее состояние… теперь, когда все это сделано, он намеревается присвоить его себе… что соответствует английскому характеру» ¹¹³⁴.

Американцы были менее напористы, но действовали более фундаментально. Французский посол писал: «Сейчас, когда представители Антанты обосновались в Архангельске, Америка имела многочисленных и активных посредников в лице сотрудников Христианского молодежного союза. Под прикрытием проводимой ими благотворительности и добрых дел члены ассоциации проникали всюду; таким образом, одновременно с оказанием ценной помощи несчастным они собирали информацию, которая была нужна их торговым корреспондентам»¹¹³⁵. Фрэнсис выступил с речью, в которой он приветствовал «единство союзников в борьбе с Германией и отличные качества американских продуктов»¹¹³⁶. Несколько раньше в другом письме президенту Фрэнсис писал: «Британское правительство тайно договорилось с Морганом держать Соединенные Штаты подальше от российских рынков, подвергая цензуре информацию о России [Телеграфный кабель в то время из США в Россию шел через Великобританию и принадлежал «Дж. П. Морган и К»]; Соединенным Штатам надо иметь в России собственный телеграфный кабель, а также перехватывать у германской стороны инициативу по масштабной оптовой торговле на российском рынке»¹¹³⁷.

Для успеха интервенции и сохранения ее легитимности в глазах общественного мнения для интервентов было жизненно важно придать ей формы помощи гражданской войне в России, но когда интервенты высадились на севере, гражданской войны не было - ее надо было создать. Именно этим интервенты и занимались с первых дней появления в северных водах, сначала «оказав помощь» в создании правительства Северной области, а затем и в создании Белой армии. Создание армии встретило определенные трудности. На «призыв Главнокомандующего и на декларацию Земско-Городского Совещания о необходимости поступать добровольно в армию не откликнулся никто: записались два-три гимназиста и только… Посланные на фронт ополченцы тотчас же утекали оттуда в тыл под самыми благовидными предлогами, заполняя лазареты, эвакуационные пункты и санитарные поезда»'¹³⁸.

Когда «в октябре был издан декрет о мобилизации шести возрастов, только тысяча восемьсот человек ответили на призыв. Еще не получив амуниции, они восстали против своих начальников… Восстание было подавлено одной угрозой союзников, однако, - пишет Айронсайд, - у нас осталось ужасное впечатление от этого инцидента: будто какая-то пружина сломалась внутри большинства русских, независимо от их звания или положения. Казалось, что общественные потрясения проникли в души, приведя к моральной депрессии, которая делала начальников неспособными командовать и управлять»¹¹³⁹. Невозможность мобилизовать достаточное количество местных войск означало провал интервенционистских планов, который стал ощущаться уже в конце 1918 г. 30 января 1919 года В. Буллит предупреждал Хауза: «Двенадцать тысяч американских, английских и французских солдат в Архангельске не могут больше с пользой выполнять свою задачу. Всего только три тысячи русских присоединились к этим отрядам. В дальнейшем им грозит опасность быть уничтоженными большевиками…»¹¹⁴⁰

Но это было только началом. Э. Айронсайд пишет, что он «натолкнулся на нежелание крестьян сражаться с большевиками… Всеобщего желания прогнать большевиков не существовало… Мы пришли к выводу, что Временному правительству предстоит приложить немало сил, чтобы поднять население на борьбу с теми, кто узурпировал власть в стране»"⁴¹. «Повсюду я искал сообщения о местном вожаке, который мог бы возглавить партизанское движение против большевиков, но безуспешно. Странно, что ни один встреченный мною русский не выказывал ни малейшего желания возглавить сопротивление врагу. Северные крестьяне, несомненно, более независимы, чем сельские жители в других областях России, и образовательный уровень у них выше»¹¹⁴².

Английскому генералу вторит американский – У. Ричардсон [Ричардсон У. – Бригадный генерал, командующий американскими войсками на севере России в 1919 г.]: «Когда добровольческая система набора потерпела неудачу, была проведена по приказу англичан принудительная мобилизация двадцати двух тысяч молодых людей, среди которых едва ли сотня знала, почему происходит война русских с русскими. Во главе этих новобранцев ставились офицеры старой русской армии, среди которых было много людей с громкими титулованными именами. Гордые своим происхождением, они, конечно, высокомерно относились к малейшему намеку на социальное равенство. И это обстоятельство было весьма благоприятно для пропаганды идей большевиков среди новобранцев. Можно было прямо указывать на этих аристократов и говорить, что они явились для того, чтобы восстановить трон Романовых, а капиталисты Англии вошли с ними в соглашение, чтобы покорить Россию и поработить ее население. Весьма легко было сделать из этого заключение, что англичане, всегда интересовавшиеся торговыми отношениями с Архангельском, пришли для того, чтобы эксплуатировать естественные богатства русского севера. Потому что иначе зачем им было принимать столь деятельное участие в гражданской войне в России? Не лучше обстояло дело и во взаимоотношениях английских и русских офицеров. Англичане относились с предубеждением ко всякому русскому и открыто выказывали недоверие к своим русским коллегам»¹¹⁴³.

Кроме принудительной мобилизации, «в Архангельске была сделана попытка образовать русско-британские смешанные части под звучным наименованием «Славяно-британский союзный легион», но после долгих и весьма энергичных мероприятий удалось привлечь в ряды этого легиона лишь около двух тысяч голодающих крестьян, которые вступили в легион только потому, что им нечего было есть. – пишет Ричарсон, – Их облекли в хаки «томми», но дальше этого не пошло их сходство с британскими солдатами. Им платили гроши, они получали худшую пищу, к ним относились высокомерно. Между ними и союзными солдатами никогда не устанавливались те товарищеские отношения, которые рождаются у людей, сражающихся плечом к плечу за общее дело. После того как добровольческая система набора потерпела явную неудачу, около тысячи русских были призваны в ряды легиона принудительным путем. Но эта мера также не имела успеха, так как русские оставались равнодушны к «русскому патриотическому зову» англичан»¹¹⁴⁴. В. Игнатьев по этому поводу писал: «… принудительный, из эпохи негритянских наборов, набор, зачисление в славяно-британский легион,- осуществляемый просвещенными англичанами в XX веке…»¹¹⁴⁵

Результат был прогнозируем. Английский генерал Э. Айронсайда писал: «7 июля было печальным днем. Дайеровский батальон Славяно-британского легиона, на который мы возлагали такие надежды, неожиданно взбунтовался. Для меня это стало большим потрясением, ведь наш эксперимент провалился… Опасность мятежей в русских частях значительно возросла». Скоро Айронсайду пришлось испытать еще один удар. Утром двадцатого июля русские на Онежском фронте взбунтовались и сдали позиции большевикам. «На некоторое время с трудностями удалось справиться, но я чувствовал, что дело идет к всеобщему мятежу. Сообщать об этих непрерывных мятежах в военное министерство было весьма непростым делом. Для чиновников эти сообщения могли стать свидетельствами начала крушения архангельских войск в целом»¹¹⁴⁶.

Так оно и было У. Черчилль писал: «в дружественной до тех пор русской армии вспыхнул бунт, не замедливший принять грозные форм»¹¹⁴⁷. «…С этих пор, – указывал У. Черчилль, – на все эти местные войска, численностью от 25 до 30 тыс. человек, которые организовали союзники, не только нельзя уже было полагаться, но они представляли, безусловно, очень большую опасность.» У. Черчилль объяснял причину этих бунтов следующим образом: «Говорят, что вероломство такого рода свойственно русским, но в данном случае оно объясняется очень просто: с момента, когда мы оказались вынужденными в силу давления парламентского и политического характера отозвать войска, каждый дружественный нам русский знал, что он сражался под угрозой смерти и что для того, чтобы обеспечить себе помилование, ему надо было войти в соглашение со своими будущими властелинами за счет уезжающих союзников…»¹¹⁴⁸

У. Черчилль был отчасти прав. Б. Соколов вспоминал: «сталкиваясь с жителями Архангельска: с купцами, интеллигентами, рабочими – у всех встречал и одинаковую оценку положения. Здесь не было даже много логики, не было рассуждений, была лишь вера в то, «что иначе быть не может. Англичане уйдут – придут большевики»¹¹⁴⁹. В армии было поголовное убеждение, что с уходом «союзников», приход большевиков неизбежен. Армия в 25 тыс. человек распыленная на огромных пространствах севера в суровых климатических условиях, без собственных источников продовольствия и развитой промышленности была обречена.

Вместе с тем были и другие не менее серьезные причины восстаний. Генерал В. Марушевский видел «главную причину разложения»¹¹⁵⁰ армии в резком сокращении удельного количества офицеров в войсках: «Необходимо иметь в виду, – писал он, – что если рота в нормальной армии нуждается в 3-5 офицерах, то в гражданской войне число офицеров должно быть увеличено в два-три раза. Так я и поступал в первые месяцы работы, но к весне положение осложнилось тем, что на фронте было уже около десяти полков, а в офицерах был некомплект даже по старому штатному составу»¹¹⁵¹. Выводы В. Марушевского подтверждается примером краха деникинской армии, одной из главных причин которого, стало резкое сокращение офицерского корпуса по отношению к численности армии, после проведения массовой мобилизации.

В. Марушевский указывает и на другую причину развала армии: «В этой весьма неясной обстановке мы подошли к теплому времени на Севере, когда вместе с таянием снега и горячими лучами солнца начинает просыпаться и человеческая энергия. Мы подошли к началу брожения на фронте»¹¹⁵². «Как удалось выяснить тогда же, в ближайшие дни после катастрофы, солдаты полка в большинстве просто разбежались… Была горячая пора сенокоса, в деревнях рабочих рук не было… и это послужило одною из веских причин восприятия солдатами соблазнительных идей. Эти «сознательные граждане» одинаково не хотели защищать своей грудью и белые идеи законности и порядка, и красные лозунги господства пролетариата»¹¹⁵³. Действительно когда после захвата интервентами Мурманска, большевистские власти Архангельска объявили мобилизацию она так же «потерпела полную неудачу: население, почти поголовно отказалось идти и, несмотря на все меры, принятые тогда большевиками, мобилизация так и не могла состояться»¹¹⁵⁴.

Б. Соколов [Соколов Б.Ф. – врач, публицист, эсер. В 1917 г. близкий сотрудник А. Ф. Керенского. Член Учредительного собрания. Член Северного белого правительства, эмигрировал. (Белый Север, т. 2, с. 316)] освещал другую сторону проблемы: «Весь 1919 год настроение рабочих было пассивно-оппозиционно… С рабочими Архангельска повторилась та же история, что происходила по неизменному трафарету на всех «белых» окраинах. Сначала рабочие приветствовали новую власть, потом постепенно росло у них оппозиционное настроение, и в конце концов они желали уже одного: прихода большевиков»¹¹⁵⁵. «Доминирующим настроением большинства крестьян была пассивность… многие думали, что и вообще северному крестьянину большевизм относительно чужд. И только поскольку он устал от войны и думал, что «мир даст большевик» – он и сочувствовал неизбежному концу Северной Области»¹¹⁵⁶. «Для большинства фронтовиков от этого еще мучительнее становилось. Вопрос: «Да для чего же мы защищаем Область, проливаем кровь, мы – чужаки, когда местные жители – в лучшем случае – пассивно-доброжелательны»¹¹⁵⁷. «Апатия сельского населения, утомленного войной, ни результатов, ни цели которой оно не видело, себялюбивое безразличие городского населения, преимущественно старавшегося как-нибудь уклониться от военной службы на фронте, одним словом, общее нежелание продолжать вооруженную борьбу, приводили к курьезной картине, будто бы единственно желающими воевать с большевиками являются приехавшие откуда-то генералы и офицеры»¹¹⁵⁸. Психологическое состояние войск в этих условиях описывал генерал Клюев, который 11 августа 1919 г. после осмотра войск Двинского фронта заявил: «…с таким составом продолжать борьбу было бы безумием»¹¹³⁹.

Но проблемы в армии, не столько были причиной краха Северной области, сколько лишь отражали общий кризис интервенционистской политики. Всего через несколько месяцев американцы и французы разочаровались в своем ставленнике Н. Чайковском. Американский посол Фрэнсис сообщал: «…Британцы и французы раздражены, они потеряли терпение, ожидая, когда у русских появится способность самим управлять собой. Новое здешнее правительство, именующее себя Верховное управление Северной области, явно преувеличивает свою важность и силу и постоянно жалуется мне на вторжение в его военные и гражданские прерогативы… Несколько дней назад мне пришлось сказать главе правительства в ответ на какую-то его жалобу, что если союзники покинут Архангельск, чиновники нового правительства будут выброшены в Арктику – при условии, что им удастся спастись от смерти от рук Красной гвардии. И это не единственная угроза для нового правительства; его министры являются социалистами, которых монархисты считают немногим лучше большевиков и постоянно пытаются свергнуть, заменив Верховное управление Северной области диктатурой»¹¹⁶⁰.

Действительно семь из восьми членов правительства Северной области были социалистами!¹¹⁶¹ Четверо из них после гражданской войны перейдет не службу к большевикам. Не случайно официальная правительственная газета «Возрождение Севера» выходила под лозунгами: «пролетарии всех стран объединяйтесь», «в борьбе обретешь ты право свое»… даже была попытка объявить красный флаг национальным¹¹⁶². На практике Северное правительство проводило ту же анархо-демократическую политику, что и Временное правительство после февральской революции, которая получила название «керенщины».

Главнокомандующий войсками интервентов Э. Айронсайд вспоминал: «Они (министры Северного правительства) испытывали неуверенность в своих силах, и никто не высказывал того накала патриотических чувств и воли к победе, который был у большевистских лидеров. Ни один из членов правительства не побывал в провинции, чтобы установить контакт с крестьянами. Министры казались трусливыми бюрократами»¹¹⁶³. Здесь же Айронсайд сравнивает Северное правительство и правительство большевиков: «Красными руководило сильное фанатичное правительство, занимавшее центральную часть страны и пользующееся поддержкой народных масс. Они могли разговаривать с людьми повсюду»¹¹⁶⁴. В результате даже демократические круги Архангельска видели выход из создавшегося положения только в установлении твердой власти: «Мы не за диктатуру, но мы за твердую военную власть. Только она может спасти Область»¹¹⁶⁵.

Союзники приходили к тем же выводам. Ген. С. Добровольский вспоминал: «Отсутствие твердой власти и организационной деятельности выводило из себя англичан, неоднократно предупреждавших, что они пришли не на вечные времена, и поэтому русским надо спешить самим организоваться…»¹¹⁶⁶ Б. Соколов пишет: «Английское командование отстаивало ту точку зрения, что в Области нужна твердая власть. Эту твердую власть англичане представляли себе не иначе, как военной. Они считали, что сговориться с населением невозможно, да и не к чему. Если жителей хорошо кормят и не обижают, то все будет хорошо. Особенно их испугали демократические проекты Верховного Управления… Присутствие Н. В. Чайковского весьма мешало. Когда он в начале 1919 года уехал, положение совершенно изменилось, и военная диктатура становится совершившимся фактом»¹¹⁶⁷.

В. Марушевский при этом дополняет: «скажем просто», английская «диктатура»¹¹⁶⁸. «Несмотря на все заверения в искреннем желании организовать борьбу против большевиков – англичане смотрели на свое собственное присутствие в области как на оккупацию, вынужденную военными обстоятельствами… Все эти сибирские, новороссийские, архангельские и ревельские шашки нужны были в игре с большевиками. Каждый раз, когда шашки проявляли самостоятельность, они становились если не опасными, то, во всяком случае, стеснительными для британской политики»¹¹⁶⁹. Он еще раз повторяет: «Чтобы охарактеризовать создавшееся положение, проще всего считать его «оккупацией». Исходя из этого термина, все отношения с иностранцами делаются понятными и объяснимыми»¹¹⁷⁰.

Как прореагировало на смену власти местное население? Б. Соколов позже напишет: «Настроение же обывателей заслуживает описания… Я застал Архангелогородцев, в состоянии совершеннейшего и глубочайшего безразличия к судьбам Северной Области. Словно все это – и защита Области, и уход союзников, и возможный приход большевиков, меньше всего касалось именно их. Угрюмые по своей природе, смесь великороссов с местными туземными полярными племенами – архангелогородцы живут замкнуто, чуждаясь общения, не тяготея нисколько к общественности»¹¹⁷¹. В. Марушевский так же отмечал: «Архангельская общественность относилась к своему правительству с полным безразличием, поражавшим каждого вновь прибывшего в город… Пока финансово-промышленные круги занимались обращением всех возможных средств в иностранную валюту, которая систематически выкачивалась за границу, крестьянство держало деньги в сундуках…, а так называемое «общество» беспрерывно танцевало в зале городской думы»¹¹⁷². В. Игнатьев вспоминал: «красною нитью проходило нежелание имущих классов подчиняться каким бы то ни было ограничениям, нести какие бы то ни было жертвы во имя предпринятой борьбы… цинический отказ от минимальных даже имущественных жертв на то дело, о великом значении которого они и их газеты трубили на весь мир…»¹¹⁷³ Наоборот, как отмечал прокурор области С. Добровольский шло активное выкачивание валюты и наиболее грозным «внутренним» врагом был Управляющий Областным банком, осуществлявший валютные махинации¹¹⁷⁴. Б. Соколов заключал: «Можно было прийти в отчаяние от такой пассивности тех, кто, казалось, должен был быть в центре борьбы, являться ее стимулом. На упреки, бросаемые местному купечеству, что оно интересуется только ценами на треску, что оно спекулирует английскими товарами и мехами, оно спокойно в свою очередь спрашивало: «А мы разве просили вас приходить защищать нас от большевиков. Нам и с ними было не скверно…»¹¹⁷⁵.

С аналогичными настроениями интервенты столкнулись в рабочей и крестьянской среде. У. Ричандсон вспоминал: «Заявление американского правительства о целях военной интервенции указывало, что союзники вдохновлены стремлением возвышенно и бескорыстно оказать помощь России. Однако широкие массы крестьян остались равнодушны к этому нашему «самопожертвованию» и выказывали нескрываемую радость, когда мы окончательно и с позором покидали их страну»¹¹⁷⁶. Наглядное представление о положении интервентов в «пригласившем их Архангельске» дают откровения Э. Айронсайда, сделанные им после переворота и ареста «пригласившего их правительства»: «К несчастью, союзники проявили слабость, позволив предать огласке воззвание, подписанное двумя бывшими министрами Чайковского, избежавшими ареста, в котором они призывают к всеобщей забастовке. А так как в России призывы к прекращению работы никогда не остаются без ответа, их послушались. Когда главы миссий пожелали, в свою очередь, распространить собственное заявление, не нашлось никого, кто смог бы напечатать его… Как это могло произойти в городе, наводненном нашими войсками и окруженном эскадрой… какой смысл посылать французов за 100 километров отсюда на смерть от руки большевиков, если мы не в состоянии повлиять на ситуацию здесь!»¹¹⁷⁷ Отношение местного население к интервенции проявлялось лишь в полной доброжелательной или недоброжелательной пассивности к интервентам и правительству. Б. Соколов указывал в этой связи: «Происходила курьезная вещь: защищали Область, управляли ею, делали высшую и прочую политику люди чуждые, далекие Северному краю, приехавшие из Парижа, Финляндии и Совдепии»¹¹⁷⁸.

У. Ричардсон находил причины таких настроений северян в целях и методах интервенции: «Мир никогда не был заключен с Россией, и никогда не могло быть мира в сердцах русского населения на Ваге и Двине, которое видело свое жалкое имущество конфискованным в связи с «дружественной интервенцией», свои домики в пламени и себя самого изгнанным из жилищ, чтобы искать приюта в бесконечных снежных просторах. Дружественная интервенция? Слишком очевидна была ее цель там, на месте, в Архангельске, в то время как государственные люди, заседавшие в Париже, тщетно пытались найти достойные объяснения этой постыдной войне. По их словам, военная необходимость требовала того, чтобы далекие мирные хижины на Двине были разрушены. А солдаты, не будучи от природы столь жестокими людьми, должны были следовать этому призыву – разрушать. Бежали женщины, как испуганное стадо овец… заливаясь слезами отчаяния. А дети в это время жалобно кричали, являясь свидетелями таких ужасов, которые их детское сердце не могло перенести. Мужчины крестьяне взирали на все это с бессильным отчаянием в глазах. Зачем же мы пришли, зачем мы оставались, вторгнувшись в пределы России и разрушая русские жилища?»¹¹⁷⁹ В. Марушевский: писал об одной из таких операций: «Почти все стекла в деревне полопались от разрывов и в домах стоял невыносимый холод. Измученное, изголодавшееся, иззябшее население бродило по деревне в каком-то отупении»¹¹⁸⁰.

«Британский генерал Финлейсон, начальник двинского отряда, говорил нам: «Не должно быть никаких колебаний в нашем стремлении смыть клеймо большевизма с России и цивилизации». Действительно ли это было нашей целью в те зловещие зимние ночи, когда мы расстреливали русских крестьян и сжигали русские дома? Единственное клеймо, существовавшее в действительности, это было клеймо позора, которое мы, уходя, оставляли после себя. Но еще более глубокое, четкое, жгучее клеймо позора остается на лицах тех людей, которые, сидя в мягких креслах, чертили планы вооруженных союзов и будущих международных столкновений и беззаботным жестом посылали других людей в отдаленнейшие места земного шара, где они испытывали лишения и страдания, где угасали все надежды и леденело сердце…»¹¹⁸¹

Генерал У. Ричардсон приводит примеры той войны, рисуя картину за картиной происходивших событий: «Часовые, которым приходилось выходить за пределы селения к группе домиков, стоящей несколько поодаль, часто теряли хладнокровие и отрывали своих товарищей от сна. Поэтому было решено сжечь эти домики, и хотя в результате около двухсот крестьян остались без крова, зато мы имели уже перед собой открытое поле для огня и не нуждались больше в охране этого места особым нарядом часовых»¹¹⁸². «В начале кампании французы, сражавшиеся на железнодорожном фронте, убивали тех, кто не мог уйти с поля сражения, считая, что они будут подвергнуты кошмарному истязанию, как только окажутся в руках противника. И этому искренне верили, несмотря на то, что еще в Усть-Паденьге раненые подбирались почти в ста шагах от большевистских пулеметов, а в Тулгасе после кровопролитной схватки противник без видимых причин прекращал свой огонь по санитарному отряду, который продвигался по совершенно открытому месту»¹¹⁸³. Английский генерал Э. Айронсайд вспоминал: «Перед отъездом на Двину я получил телеграмму с сообщением об успешном рейде австралийцев. Приблизившись ползком в сумерках и просочившись между передними блокгаузами за линию обороны, они внезапно напали на смену караула. Тридцать вражеских солдат были заколоты штыками и многие ранены. Затем австралийцы открыли огонь по четырем блокгаузам и подожгли их. Пленных не брали. С этой ободряющей телеграммой в кармане я отправился в путь»¹¹⁸⁴. У. Ричардсон: «В течение зимы 1919 г. американские солдаты, одетые в военную форму своей страны, убивали русских и уничтожались русскими, несмотря на то, что конгресс Соединенных Штатов никогда не объявлял войны России. Мы вели войну с Германией, но ни одного германского пленного не было захвачено за все это время постыдной войны на севере России; среди убитых врагов никогда не было обнаружено ни одного германца, никогда ничто не указывало на то, что германцы сражались в рядах русских войск или участвовали в управлении этими войсками. В течение всей кампании не было обнаружено никаких признаков сотрудничества между большевиками и центральными державами»¹¹⁸³.

Провал интервенционистских планов объяснялся не только настроениями местного населения. Оценивая действия большевиков, У. Ричардсон писал: «Можно предполагать, что Ленин имел достаточно политической дальнозоркости, чтобы понять, что полное уничтожение союзных войск на севере России могло бы вызвать взрыв негодования в Англии, Франции и Америке и требование реванша. Лучше было остановиться на методе постепенного оттеснения союзных сил»¹¹⁸⁶. Действительно стратегия большевиков отчасти основывалась на их уверенности, что открытая война с Западом означает верную гибель Советской власти. Наркоминдел Чичерин в начале интервенции на Севере, в августе 1918, заявлял, что Россия находится «в состоянии скорее обороны, чем войны» с Антантой и Советское правительство желало бы «продолжения отношений с союзными державами»¹¹⁸⁷.

У. Ричардсон продолжал: «В ста восьмидесяти милях от Архангельска противник стал внезапно проявлять признаки пробуждения от первоначальной неподвижности. Он преобразился и показал свои когти; преследование противника прекратилось. Теперь становилось очевидным, что отступление противника не было беспорядочным бегством, как это предполагалось раньше, а частью стратегического плана большевиков, в который входило… решение принять бой внутри страны»¹¹⁸⁸. Э. Айронсайд тоже отмечал, что: «Руководство боевыми операциями у противника значительно улучшилось, возросла и его уверенность в своих силах». Позже он отмечает, что «через несколько месяцев (после революции) красные открыли в Троцком гениального военного министра»¹¹⁸⁹.

Другую сторону проблемы освещал В. Марушевский, который писал: «Союзные силы (англо-американцы) не выражали особого желания драться, и когда обнаружили более или менее серьезный натиск, просто-напросто ушли (также ушли американцы под Пинегой). Маленькое ядро партизан было отрезано и брошено на произвол судьбы»¹¹⁹⁰. В. Игнатьев отмечал, что: «Единственно разумным способом борьбы англичане считали позиционную борьбу, на манер западного фронта»¹¹⁹¹. Б. Соколов вспоминал: «Пассивность англичан служила неоднократно предметом обсуждений в русской военной среде. Большинство обвиняло англичан не только в пассивности, но даже в трусости. Более того, уверяли, что английское командование мешает проявлению активности русских воинских частей, что оно парализует волю русского командования»¹¹⁹². Полковник Л. Костанди приходил к выводу, что: «Англичане не хотят особенного успеха русского оружия»¹¹⁹³. Сам Э. Айронсайд объяснял пассивность союзной армии тем, что «русские войска были ненадежны, а нас было очень мало. Это был риск, к тому же имели место беспорядки…»¹¹⁹⁴

Действительно «Силы союзников, высадившихся в начале августа 1918 г. в Архангельске, были трагически малочисленны…, указывал В. Марушевский, – Отдельные группы этих войск… закупорили все подходы к Архангельску по долинам рек, являющихся сосредоточием возможных на севере путей сообщения. Этим свойством и объясняется тот секрет, что небольшие части могли удержать область в своих руках в течение 1,5 лет»¹¹⁹⁵. Г. Чаплин писал: «союзники пришли с более чем недостаточными силами…»¹¹⁹⁶ В. Игнатьев: «Союзнический «десант» состоял… в количестве, которое скорее говорило об авантюре, чем о серьезных намерениях…»¹¹⁹⁷ У. Ричардсон по этому поводу высказывал свое мнение: «Тщетность достичь Сибирской железной дороги до смешного малыми силами, которые находились в распоряжении союзного командования, была очевидна для каждого солдата. Почему же Пул не отозвал свои войска к Архангельску, чтобы держаться там до тех пор, пока подойдет весной подкрепление или будет окончательно определена линия поведения по отношению к России? Много жизней было бы сохранено и многих бедствий можно было бы избежать благодаря этому, но подобные вопросы не имели достаточного веса в сознании тех людей, которые заседали в союзных штабах и для которых было привычным делом пожертвовать дивизиями или даже целой армией. Возможно, это объяснялось тем громадным англосаксонским высокомерием, которое не позволяло британскому командованию принять оборонительную тактику по отношению к столь ничтожному народу, как эти славяне, которые должны быть приведены к покорности решительно и быстро»¹¹⁹⁸.

Наблюдения генерала В. Марушевского, подтверждали мнение американского генерала: «Англичанам просто не доверяли, не доверяли инстинктивно и будущее показало, насколько верно было это «верхнее чутье» у всех русских… За немногими исключениями… английская политика в крае была политикой колониальной, т. е. той, которую они применяют в отношении цветных народов»¹¹⁹⁹. Русский генерал приводил примеры внешнего проявления этой политики: «Роулинсон принял нас как какой-нибудь вице-король принял бы негритянскую депутацию»¹²⁰⁰. В. Игнатьев так же отмечал, что чины английского командования, держали себя «крайне нагло, точно среди туземцев завоеванной колонии»¹²⁰¹. Б. Соколов отмечал: «Английские войска были приглашены правительством Северной Области… их просят не уходить… и просит об этом и население, и армия, и правительство, и в то же время к ним, несомненно, полускрытое, а порою и явно враждебное отношение, начиная с командиров отдельных частей, и кончая крестьянами окрестных деревень»¹²⁰². «…Русские, как солдаты, так и офицеры, и офицеры более, чем солдаты, были преисполнены какой-то инстинктивной бессознательной враждебности к англичанам»¹²⁰³. В. Марушевский писал, что взаимным недоразумениям и столкновениям между русскими и английскими офицерами не было конца. При этом он же отмечает, что полностью противоположными – дружественными были отношения с французским иностранным легионом и американцами¹²⁰⁴.

Агония интервенции на Севере наступила с заключением перемирия с Германией.

В начале 1919 г. генерал Айронсайд дал интервью Парижской газете «Information»: «Союзные войска прибыли на Север России по просьбе Верховного Управления… Они прибыли тогда, когда общеевропейская война еще продолжалась и союзники боялись взятия немцами Петрограда. Таким образом, первоначальная цель (интервенции) – создание проти-вогерманского фронта и охрана Архангельского и Мурманского портов. После, перемирия с германцами встал вопрос о нашем уходе из Северной Области, но по просьбе правительства Северной Области… Союзные войска остались, чтобы помочь русским сформировать свою армию, а отнюдь не для того, чтобы развивать военные операции и вмешиваться в русские дела. Однако, приходится констатировать печальный факт. Скоро год, как союзники здесь, а русской армии как боевой единицы еще не существует. Те несколько полков, что сформированы при нашей помощи, решительно никуда не годятся. Офицеры держат себя недостаточно корректно, а солдаты-большевики устраивают бунты. Недавно были восстания и заговоры в 3, 1, 6 и 5 полках. Как видите, чуть ли не во всех, имеющих налицо полках. Главный Русский Штаб сорганизовался плохо и не пользуется авторитетом у своих войск. Создается безнадежное положение… Мое мнение – надо ликвидировать Северный фронт. Он совершенно и никому не нужен. До недавнего времени я был горячим сторонником того, чтобы сохранять Северную Область, чтобы продолжать помогать здешним русским бороться с большевиками. И всеми силами я защищал эту позицию перед Foreign Office. Но теперь я больше не могу этого делать. Эти бунты в полках, а особенно настроение населения г. Архангельска и деревень, убедили меня, что большинство сочувствует большевикам. Так к чему же тратить такую уйму денег, да к тому же совершенно без пользы? Для меня ясно, что русские не хотят воевать с большевиками. Да и правительство Королевства считает по-видимому нужным ликвидировать Северный фронт, чтобы успокоить общественное мнение Англии». – «Что же будет с Северной Областью, когда вы уйдете?» Айронсайд как будто удивлен. «Когда мы уйдем? Но конечно вслед за нами придут большевики. И чтобы было меньше жертв, надо чтобы русские офицеры и вообще все противо-большевики уехали вместе с союзными войсками…»¹²⁰³

У. Ричардсон указывал и на другие причины эвакуации союзников: «Британцы в Монсе, французы в Вердене, американцы в Шато-Тьери знали или по крайней мере предполагали, что знают, за что они сражаются. В России ни один солдат союзных войск не знал этого. Правда, штаб, заботясь о боевом духе войск, выпускал время от времени листовки с разъяснением целей экспедиции, но они нервировали солдат гораздо больше, чем приходившее на смену длительное молчание. В то же самое время к американским солдатам доходили из дома газеты, в которых приводились речи, превозносившие большевизм как героическое движение на пользу всего человечества. Единственное, что поддерживало моральную устойчивость американских солдат, – это товарищеская спайка, сознание, что все они в одинаковой степени приняли участие в лотерее смерти, ставкой в которой является жизнь каждого из них»¹²⁰⁶.

В. Марушевский в этой связи совершенно точно прогнозировал: «долгожданное перемирие на европейском фронте не послужит успеху дела Северной области. Измученные войной войска, заброшенные на далекую, чуждую им русскую окраину, не связанные военными обстоятельствами, будут тяготиться их ссылкой. А без этих войск никакая работа долго еще не будет возможна»¹²⁰⁷. «Все эти соображения уже тогда заставили меня придти к заключению, что если союзные войска будут отозваны, наша молодая армия, лишенная к тому же и материальной поддержки, в виде иностранного пайка, муки и т. д., не устоит»¹²⁰⁸. «Пригласивший» интервентов капитан Г. Чаплин обреченно писал: «с заключением мира с Германией у союзников интерес к России, естественно, пропал, в ней они больше не нуждались, и нет ничего удивительного, что осенью 1919 года они эвакуировали область и предоставили нас собственной участи»¹²⁰⁹.

События разворачивались стремительно. «Шел только октябрь месяц, но какими-то загадочными путями французы узнали о переговорах относительно перемирия на германском фронте; не обращая внимания на то смятение, которое должен был вызвать их уход среди покинутых товарищей, они оставили фронт и ушли обратно в Обозерскую… Девяносто мятежников были арестованы и возвращены в Архангельск, где их заключили в тюрьму»¹²¹⁰. О том же пишет и американский посол: «Французы, прослышав о заключении перемирия, открыто заявили, что не собираются сражаться в России,… так как не понимают, почему они должны воевать в России за британские интересы. Часть американских солдат и офицеров также заражена этими настроениями…»¹²¹¹ У. Ричардсон отмечал, что вскоре: «английские солдаты обнаружили нежелание сражаться, пока им не будут даны ответы на вопросы, бывшие у всех на устах, относительно целей войны с Россией»¹²¹², а «В последних числах марта начались трудности среди американских солдат, отказавшихся выполнять распоряжения начальников…»¹²¹³

Айронсайд вспоминал: «Мирная эвакуация становилась несомненной… мне предстояла трудная задача вывести архангельские русские войска на позиции, где они смогут продолжать борьбу и после нашего ухода. Наша мирная эвакуация во многом зависела от их боевого духа. С этой целью я постепенно подключал русские соединения к боевым действиям на фронте, что было весьма рискованно, с точки зрения некоторых офицеров нашего штаба. Но я считал очень важным, чтобы их надежды на соединение с сибирскими войсками, хотя и призрачные, сохранялись как можно дольше…

Далее, я велел им делать все возможное, чтобы поддержать боеспособность русских войск. Всякое проявление пренебрежительного отношения к русским со стороны наших офицеров или солдат должно решительно пресекаться»¹²¹⁴. «В глубине души мы сознавали, что постоянно рискуем, и в любой момент, если из Сибири поступят плохие новости, боевой дух русских войск испарится. Мне пришлось ввести строжайшую цензуру всех поступающих из Европы сообщений, но я знал, что с началом навигации у меня не будет возможности помешать распространению газет и писем, – пишет Айронсайд. – Поскольку в Англии отменили цензуру, я просил не давать в газетах информацию о неудачах сибирских армий»¹²¹⁵. Для того чтобы еще больше скрыть истинное положение дел, был издан секретный приказ: «Все действия должны быть наступательными. Должно быть внушено всем солдатам, что мы ведем наступательную, а не оборонительную войну»¹²¹⁶. К лету 1919 г. скорая эвакуация интервентов перестала быть секретом.

«В середине августа 1919 года… на совещании всех командиров полков Архангельского фронта, – вспоминал, ген. Миллер, – было высказано единогласное мнение, что с уходом союзных войск с фронта в наших полках будут всюду бунты, будут перерезаны офицеры, как элемент пришлый, не имеющий связи с населением, и, таким образом, желание продолжить борьбу после ухода англичан приведет лишь к бесполезной гибели нашего многострадального офицерства»¹²¹⁷. Мало того, по воспоминаниям генерала С. Добровольского, офицерский корпус считал, что «без англичан никакая (самостоятельная) эвакуация немыслима, ибо солдаты их не выпустят и выдадут, как виновников войны большевикам»¹²¹⁸. Эсер Б. Соколов писал, что фронтовые офицеры «чувствовали себя обреченными»¹²¹⁹. Полковник Н. Зеленов отмечал, что почти все начальники частей заявили, что «с уходом союзников борьба на Севере становится бессмысленной и обречена на неудачу»¹²²⁰. Фронтовое офицерство практически единодушно выступило за эвакуацию вместе с англичанами, против выступили тыловые офицеры и штабные генералы.

Б. Соколов писал: «Декларация ген. Миллера – оставаться в Северной Области была встречена угрюмо фронтом, который расценивал это как «бонапартизм тыловых генералов, которые на крови фронта хотят построить свою славу. После… этот антагонизм все рос и рос. Насколько он был велик показывает то обстоятельство, что тыловики не рисковали даже приезжать на фронт, так как там им обещали «вывести в расход». Это нисколько не смущало тыл. Жизнь в Архангельске шла своим чередом. Торжественные обеды, гостями которых бывал весь генералитет, сменялись один за другим»¹²²¹. Тыл «являл собой все признаки разложения, которое было характерно и для Самары и для Омска перед их падением, и для многих других городов, служивших тылом белых армий. Ни тревожное состояние, ни дурные вести с фронта, ничто не могло нарушить ураганной жизни Архангельска. Люди словно хотели взять от жизни то немногое, что она им давала: вино и снова вино… чем грознее становилось в области, тем безудержнее жил военный тыл»¹²²². «Ни для кого не было секретом, что недовольство фронта тылом грозило вылиться до размеров военного заговора…»¹²²³

При этом С. Добровольский указывал, что: «Справедливость требует снять с английского командования обвинение, что оно, создав Архангельский фронт, бросило его на произвол судьбы, обрекая своих товарищей по оружию на гибель. Английское командование предложило эвакуироваться…, считая оставление в Архангельске после их ухода чистейшей авантюрой… Наше командование категорически отказалось от этого и тем приняло всю ответственность за дальнейшую судьбу оставшихся войск на себя…, – в последующем самостоятельном существовании области, после ухода англичан не было принято никаких разумных мер к обеспечению в нужный момент эвакуации войск и лояльных элементов населения»¹²²⁴. В синей книге английского правительства¹²²⁵ говорится: «Оба ген. Роуленсон и Айронсайд были уверены…, что всякая попытка одними русскими силами оборонять Архангельск… – обречена на неудачу… Северная Россия не давала надежд на самостоятельные результаты, а с неудачей генерала Колчака все военные действия на этом участке были обречены на бесплодность и даже более того – положение там было обескураживающим»¹²²⁶. «Английское командование настаивало на совместной эвакуации, указывая на бесполезность отстаивания Северной Области и даже невозможность этого и неизбежность ее падения»¹²²⁷. Англичане самым добросовестным образом оповестили местное население и русскую армию о своем предложении эвакуировать 14-30 тыс. человек. Но Главнокомандующим русскими войсками в Северной области генерал Миллер приказал защищать область и запретил покидать ее пределы мужчинам мобилизационных возрастов¹²²⁸. Нач. штаба ген. Квецинский призвал защищать Область «до последней капли крови». Генерал Айронсайд по этому поводу заявлял что «русские генералы делают преступление»¹²²⁹.

Пять месяцев спустя генералы Миллер и Квецинский тайком бежали на ледоколе «Минин» бросив свою армию на произвол судьбы¹²³⁰, а офицеров на неминуемую гибель [Это был не первый случай, который офицеры ставили в вину ген. Квецинскому, еще раньше он выдал офицеров добровольческой армии Петлюре, а сам скрылся. (Данилов И.А…, с. 286; о том же пишет Соколов Б.Ф…, с. 344;) Еще одному «Генералу Клюеву никто не хотел «простить катастрофы со сдачею в плен всего его корпуса в самом начале Великой войны» (Марушевский В.В…, с. 332.)]. Четыре дня спустя так же бежало командование Мурманского фронта, бросив вверенные войска. Многие из офицеров в Архангельске и Мурманске приходили к выводу, что «Нас снова предали, после этого позора не стоит и жить» и кончали жизнь самоубийством¹²³¹. Мало того, как пишет генерал И. Данилов [Данилов И.А. генерал, командующий войсками Двинского района. В феврале 1920 г. взят в плен и вступил в Красную Армию. После выхода в отставку в марте 1922 г. бежал в Финляндию. (Белый Север, т. 2, с. 243)] штабные: «Не потрудились не только вывезти, но даже сжечь штабные дела и переписку по тем вопросам, которые в глазах большевиков были обвинительным актом нашим офицерам… оставление этих документов будет предательством тех, которые в данное время, там далеко на фронте, жертвуя собой, прикрывали их бегство»¹²³².

Следует отметить роль полковника Леонида В. Костанди, который после бегства главнокомандующего и штаба по просьбе профсоюзов добровольно остался в Архангельске, чтобы подготовить область к сдаче и избежать при этом стихийного насилия, грабежей и анархии [Л. Костанди лично поехал к большевикам и пригласил их в Архангельск, позже он был расстрелян ВЧК].

С какими настроениями заканчивали интервенцию на Севере России ее участники?

Американский генерал У. Ричардсон: «когда последний американский батальон уходил из Архангельска, ни один солдат не имел даже смутного представления о том, за что он сражался, почему он уходит теперь… Война Америки с Россией даже не была войной. Это была преступная затея, так

как она не получила санкции американского народа»¹²³³. «Всем известно, что политика этого правительства (пришедшего в результате переворота в Архангельске) направлялась союзниками, вследствие чего оно в действительности лишь маскировало союзный протекторат. Это правительство пригласило на русский север иностранные войска. И если бы по этому вопросу был проведен плебисцит среди населения, оно, несомненно, возвысило бы свой голос и твердо заявило: «Оставьте нас в покое». Эта война на севере России вдохновлялась главным образом Англией и являлась с ее стороны попыткой навязать свою волю русскому народу. Эта кампания была продолжением той политики, которую Англия проводила в Южной Африке, Египте, Месопотамии и в Индии»¹²³⁴.

Английский генерал Э. Айронсайд: «У нас не было столкновений с русскими в Архангельске, но до отъезда со мной произошел один неприятный случай. Выдающийся русский полковник, доблестно сражавшийся под началом союзников и хорошо мне знакомый, попросил разрешения встретиться со мной. Он был награжден британским орденом, которым очень гордился. И вот этот офицер вошел в мой кабинет и отдал мне честь. Затем он положил свой орден на стол, разделявший нас. За две минуты он высказал мне все, что думает о союзниках и их поведении. Потом снова отдал честь и вышел вон. Долго я сидел в полном молчании, глядя на отвергнутый орден, которым в свое время была отмечена беспримерная доблесть»¹²³⁵.

Военный министр Великобритании У. Черчилль: «Я, как сейчас, вижу бледные лица и грустные глаза членов депутации архангельских граждан, явившихся в конце июля 1919 г. ко мне в Военное министерство просить о дальнейшей защите со стороны англичан. Мне пришлось дать всем этим жалким лавочникам, которым предстояло вскоре очутиться перед лицом смерти от расстрела большевиков, отрицательный ответ. Ответственность за их судьбу падает на те могущественные и великие нации, которые в ореоле победы оставили свою задачу незаконченной»¹²³⁶.

Министр иностранных дел Великобритании А. Бальфур признал опрометчивыми обязательства, «взятые на себя российскими друзьями союзников. Было бы прискорбно, если бы небольшевистские, умеренные силы в России почувствовали себя не только брошенными, но и пострадавшими от рук союзников»^1237. На самом деле наиболее пострадавшим оказалось именно небольшевистское гражданское население. Интервенты бросили на произвол судьбы разоренные войной города и села, истощенную русскую экономику, радикализованное население… Не случайно накануне своего падения небольшевистское правительство Северной области послало У. Черчиллю телеграмму в которой писало, что борьба на Севере «с большевиками была начата по инициативе союзников»¹²³⁸.