Введение. Степь и история

Верхняя АЗИЯ, так как мы ее представляем, является свидетельством грандиознейшей геологической драмы в истории планеты. Речь идет о вздымании и изолированности этой огромной континентальной массы и конвергентном столкновении двух гигантских хребтов при образовании горных складок разных эпох античной древности: герцинская складчатость гор Тянь-Шаня и Алтая, очерченных по краям, первая, сериндинским сбросовым выступом, вторая, древней сибирской платформой Ангары; с другой стороны, альпийскими складками Гималаев, которые в эпоху миоцена заняли место древнего евразийского «Средиземноморья». Вогнутый изгиб Тянь-Шаня и Алтая на северо-западе, противоположный изгиб Гималаев окружили и изолировали Туркестан и Монголию, и эти горы, таким образом, остались в «висячем» положении над долинами периферийной зоны. Удаленность морей, в сочетании с высотой над уровнем моря, способствовала тому, что на этих возвышенных территориях сложился резко-континентальный климат, с чрезвычайной жарой в летнее время и с невероятными низкими температурами в зимний период: в Урге в Монголии температура колеблется от +38 до – 42 градусов. Исключение составляет Тибетский массив, высота которого над уровнем моря создает почти полярные растительные условия, с учетом также горного полукруга Алтая и Тянь-Шаня, который ввиду аналогичных причин, представляет альпийский климат, с традиционным ярусным распределением, начиная от предгорных лесов, заканчивая разреженной растительностью горных склонов, а почти вся оставшаяся часть Верхней Азии имеет продольную зону травянистых степей, покрытых зимой снегом и высыхающих в знойное летнее время. Степи-прерии, более живучие в ирригационных зонах, агонизируют и превращаются в пустыни в центральных обезлюденных землях и простираются от Маньчжурии до Крыма, от Урги в Верхней Монголии до городов Мерв и Балх.

Впрочем, евразийская прерия-степь севера находит свое продолжение в субтропической засушливой степи, граничащей со Средиземноморьем, Ираном и Афганистаном.

На севере продольная зона евразийских степей смыкается непосредственно с зоной северных лесов с сибирским климатом, покрывающих Россию и центральную часть Сибири, а также северную полосу Монголии и Маньчжурии. В своей срединной части она незаметно переходит в пустыню в трех центрах опустынивания: пустыня Кызылкум в Трансоксиане и Каракум на юге Амударьи, пустыня Такла-Макан в закрытом бассейне Тарима и, наконец, пустыня Гоби, которая расположена в обширной зоне, растянутой от юго-запада до северо-востока, начиная от Лобнора, где Гоби сходится с Такла-Маканом вплоть до Хинга-на у границ Маньчжурии. Именно там находятся три раковых пятна, которые съедают зону травянистых степей и не перестают посягать на эти степи с незапамятных времен. Расположение Гоби между Северной Монголией, между Байкальскими лесами или степями Орхона и Керулена и Южной Монголией, степями Ала-шана, Ордоса, Чахара и Жехоля, было впрочем, одной из постоянных причин, которые препятствовали выживанию тюрко-монгольских империй, начиная от Хун-ну античных времен до Тукю раннего средневековья. Что касается бассейна Тарима, расположенного в нынешнем китайском Туркестане, то он свидетельствует, что степь, завоеванная пустыней, стала причиной особого развития этого региона. Отдаляясь от кочевой жизни, которая постоянно находилась под угрозой и контролем со стороны северных орд, в том регионе стала развиваться городская и торговая жизнь оазисов, где проходили караванные пути и где, благодаря многочисленным оазисам, появилась возможность наладить связь с крупными оседлыми цивилизациями Запада: Средиземноморья, Ирана. Индии, с великой оседлой цивилизацией Дальнего Востока, с Китаем. Двойной путь возник в пределах изгиба на севере и юге иссякающей реки, на севере, очерченном Дунхуаном, Хами, Турфаном, Карашаром, Кучой, Кашгаром, Ферганой и Трансоксианой, на юге – Дунхуаном, Хота-ном, Яркендом, памирскими долинами и Бактрией. Эта двойная линия, очень хрупкая вдоль трассы в самой ее середине, где чередовались пустыни и горные возвышенности, тонкая, подобно вытянутой и одновременно извилистой тропинке муравьев, ползущих на деревенских дорогах, несмотря ни на что, оказалась достаточной, чтобы на нашей планете не оказалось двух разных планет и сохранился определенный контакт между китайской и нашими индоевропейскими цивилизациями. Именно по Шелковому пути и дороге паломничества шли торговля и религия, греческое искусство потомков Александра и буддийских миссионеров, пришедших с Афганистана. В тех же краях грекоримские негоцианты, о которых упоминал Птолемей, стремились заполучить шелковые тюки «Серики», там же китайские полководцы династии поздняя Хань, искали связи с иранским миром и римским Востоком. Одной из вечных проблем китайской политики, начиная от династии Хань вплоть до Хубилая, являлось обеспечение беспрепятственного использования великого пути всемирной торговли.

Но на севере этого узкого пути цивилизации, у кочевников существовал совершенно другой путь, каким являлась степь, нескончаемая дорога с многочисленными тропами. Дорога варваров. Ничто не мешало передвижению варварских эскадронов между берегами Орхона и Керулена и озером Балхаш. Укажем в связи с этим, что Большой Алтай и северные отроги Тянь-Шаня сходятся друг с другом. При этом, достаточно просторный проход оставался в стороне Имиля на Тарбагатае в Чугучаке, так же он оставался широким между Юлдузом, Или и бассейном Иссык-Куля, на северо-западе которого бескрайние просторы киргизских и русских степей вновь оказались под копытами кавалерии, пришедшей из Монголии. Орды из восточных степей беспрестанно пересекали эти проходы Тарбагатая, Алатау и Музарта в поисках добычи в степях Запада. В протоисторический период доминировал обратный процесс. Создалось впечатление, что кочевники иранской, т.е. индоевропейской расы, которых греческие историографы называли Скифами и Сарматами, звучащие по-ирански как Саки, продвинулись очень далеко в глубь северо-востока, в сторону Пазырыка и Минусинска, в то время как другие индо-европейцы расселились в оазисах Тарима, начиная от Кашгара до Кучи, Карашара, Турфана, возможно вплоть до Ганьсу. Достоверно, что начиная с христианской эпохи, движение следовало от востока к западу. Теперь не индоевропейцы господствовали в оазисах будущего китайского Туркестана со своими тохарским, кучанским и «восточноиранским» диалектами, а Хун-ну, которые под именем Гунны основали прототюркскую империю в Южной России и Венгрии, где русские степи являются продолжением азиатских, а венгерские степи являются продолжением русских. Это были также Авары, монгольские орды, бежавшие из Центральной Азии под натиском Тукю в VI в., которые господствовали в этих местах, сначала в России, затем в Венгрии. В VII в. таковыми стали Тюрки-Хазары, в XI в. Тюрки-Печенеги, в XII в. Тюрки-Команы, которые пошли по тому же маршруту, наконец, Монголы Чингизханиды в XIII в. завершили объединение степей, если можно так выразиться, заселенных человеком от Пекина до Киева. [1]

Внутренняя история степей является историей тюрко-монгольских орд, которые соперничали друг с другом за обладание лучшими пастбищами, бороздили эти степи для того, чтобы удовлетворить нужды своих стад и табунов. Это были бесконечные перегоны скота, изменение маршрутов которых порой требовало веков, и эти огромнейшие просторы, которые природа создала для их деятельности и к которым все было приспособлено, включая физическое развитие и образ жизни. История, написанная представителями оседлых народов, раскрывает немного из того, что касается нескончаемых передвижений между Желтой рекой и Будапештом. Ими были зарегистрированы нашествия различных орд, возникших неожиданно у Великой Стены или дунайских крепостей, перед Татоном или Силистрой. Но что же они нам сообщили о внутренних передвижениях тюрко-монгольских народов? Мы четко видим как следовали один за другим в пределах империй Карабалгасуна и Каракорума в верхней Монголии, у истоков Орхона, все эти кочевые племена, которые стремились доминировать над другими ордами, Хун-ну, тюркского происхождения, во времена еще до нашей эры, Сяньби – монгольского происхождения, в III в. после Рождества Христова, Жуань-жуани, также монгольского происхождения, в V в., Тюрки – Тукю в VI в., Тюрки-Уйгуры в VII в., Тюрки-Кыргызы в IX в., Кидане монгольского происхождения в X в., Кереиты или Найманы, несомненно тюркской расы в XII в. и, наконец, Чингизханидские Монголы в XIII в. Если нам известна подлинность кланов, которые поочередно, то тюркские, то монгольские, устанавливали господство одних над другими, то нам неведомо, каков был соответствующий расклад в самом начале формирования громадных родственных групп: тюрков, монголов и тунгусов. Безусловно, на данный период Тунгусы занимают кроме Северной Маньчжурии большую часть Восточной Сибири и к тому же в Центральной Сибири они располагают берегом среднего течения Енисея, и живут в районе трех рукавов речки Тунгузки. Монголы же находятся на территории исторической Монголии. Тюрки находятся в Западной Сибири и на территории двух Туркестанов, принимая во внимание, что в данном регионе тюрки появились позже и тюркизация осуществляется в Алтае в I в. нашей эры, в Кашгарии в IX в., в Трансоксиане в XII в., а основная часть городского населения как в Самарканде, так и в Кашгаре оставалась тюркизированным иранским населением. Но, с другой стороны, нам известно из истории, что в самой Монголии Чингизханиды монголизировали многочисленные истинно тюркские племена, Найманов Алтая, Кереитов Гоби, Онгутов Ча-хара. Еще до того как Чингиз-хан объединил эти племена под синим стягом собственно Монголов, часть нынешней Монголии была тюркской и, впрочем, еще и сегодня тюркский народ – Якуты расположены севернее Тунгусов и занимают северо-восток Сибири в бассейнах рек Лены, Индигирки и Колымы. Наличие в таком количестве Тюрков в районе Берингова пролива, у краев Северного Ледовитого океана, севернее Монголов и даже Тунгусов, призывает нас к еще большей осторожности, когда речь заходит об изучении соответствующего расселения «ранних» Тюрков, Монголов и Тунгусов.[2] Все это позволяет нам уточнить, что в действительности, тюрко-монгольские и тунгусские жители с самого начала располагались далее на северо-востоке, и не только современная Кашгария, а также северные склоны Саянских гор (Минусинск) и Большого Алтая (Пазырык) были заселены в ту эпоху индо-европейцами, пришедшими из «общего индоевропейского очага» Южной России. Подобная гипотеза согласуется в остальном с мнением лингвистов, которые подобно Пельо и Гийому Хевези достаточно демонстративно отказываются принять идею родоначального союза алтайских языков (тюркского, монгольского, тунгусского) и фино-угорских языков, которые были распространены на Урале.[3] Между тем, достаточно значительное различие на сегодняшний день, несмотря на первоначальные родственные связи между тюркским, монгольским и тунгусским языками, склоняет нас к выводу, что три группы, объединенные в ту историческую эпоху под общим началом, с чем связаны частые взаимные заимствования терминов культуры, жили в какое-то время на приличном расстоянии друг от друга на огромнейших просторах азиатского северо-востока.[4] Если бы история тюрко-монгольских орд ограничивалась просто их набегами и подспудной борьбой при перекочевках, то она не дала бы нам никаких интересных данных, по крайней мере, тех, которые нас интересуют. Значительным фактом в истории человечества является то давление, которое эти кочевники оказывали на цивилизованные империи юга, давление, которое заканчивалось многочисленными нападениями, приводившими к захвату территории. Пришествие кочевников явилось почти естественным законом, продиктованным условиями степной жизни.[5] Безусловно, те из тюрко-монголов, которые были связаны с лесной зоной Байкала и Амура и оставались в диком состоянии, занимаясь охотой и рыболовством, так же как и джурджиты до XII в., как и «монголы лесов» до эпохи Чингиз-хана, были теми народами, которые еще были закрыты в пределах одиноких лесных мест, чтобы иметь понятие о землях, на которые можно было претендовать. Но совсем по-другому обстояло дело с тюрко-монголами степей, которые жили благодаря тому, что занимались скотоводством и в связи с чем были вынуждены кочевать вслед за скотом, который шел в направлении пастбищ, а человек следовал за ним. К тому же степь является родными пенатами лошадей. [6] Человек степи – это прирожденный всадник. Именно он, будь-то иранец на западе или тюрко-монгол на востоке, изобрел экипировку всадника, о чем свидетельствуют изображения скифов на греческих вазах киммерийского Босфора. Нам также известно, что китайцы, для того, чтобы отличать кавалерийские отряды один от другого, в III веке до нашей эры, заменили на манер гуннов, долгополые одеяния на штанины. Эти всадники скоростных рейдов являлись лучниками на лошадях, которые уничтожали противника на расстоянии, отстреливаясь из лука при отступлении, ведь парфянская стрела в самом деле есть ни что иное, как стрела гуннов и скифов, которые, ведя войну, словно преследуют убегающую дичь и лошадей, используя при этом стрелы и лассо. Таким образом, в результате таких действий им было видно, где кончалась степь, где начинались возделываемые поля, они обнаруживали совершенно другие условия жизни, которые вызывали у них нездоровую зависть. У них, как известно, зима была суровой: степи являлись продолжением суровой сибирской тайги; лето было невероятно жарким: тогда степи представали как продолжение пустыни Гоби и кочевники в таких условиях были вынуждены, чтобы найти пропитание для скота, пройти до склонов Хингана, Алтая или Тарбагатая. Только весна преобразовывала степи в обильную прерию, украшенную яркими цветами и становилась праздником как для их животных, так и для них самих. В остальное же время года, особенно зимой, они обращали свой взор на земли с умеренным климатом на юге, на Иссык-Куль, «теплое озеро» на юго-западе и на плодородные желтые земли Хуанхэ на юго-востоке. Происходило это не потому, что у них было особое расположение к возделываемым землям, как таковым. Когда они завоевывали возделываемые земли, они инстинктивно оставляли их под парами, что не приносило урожая; они превращали поля в подобие родных степей, где росла трава для их овец и лошадей. Таковым было отношение Чингизхана в XIII веке к культивируемым землям, который, завоевав регион Пекина с прилегающими к нему обработанными полями, вознамерился убрать просо с прекрасной долины Хубея, чтобы превратить ее в пастбище. Если же люди севера не понимали, что значили продовольственные культуры, например, Чингизханиды Туркестана и России вплоть до XIV века оставались истинными кочевниками, которые бездумно грабили свои же собственные города при малейшем нарушении выплаты налогов сельчанами, перекрывали ирригационные каналы, чтобы не дать воду полям, то, напротив, они высоко ценили городскую жизнь за то, что там производили различные товары и много прекрасных вещей, которые можно было грабить и воровать. Они привыкли к мягкому климату, хотя такой климат был относительным. К примеру необычный климат Пекина казался Чингиз-хану расслабляющим, из-за чего он, после каждой кампании, уходил проводить лето на Байкале. Одержав также победу над Джалал ад-Дином, он постоянно относился с неприязнью к Индии, которую он завоевал, потому что для этого уроженца Алтая она казалась адским котлом. Впрочем, он был прав, отказываясь от удобств цивилизованной жизни, потому что как только его внуки становились оседлыми и приживались во дворцах Пекина и Тауриса, это было началом их стремительного вырождения. И пока кочевники сохраняли свою душу номада, они относились к оседлым народам, как к своим хуторянам, к городу и земледелию, как к своей ферме, жестоко эксплуатируя как землю, так и земледельцев. Они объезжали свои владения, рубежи древних оседлых империй верхом на лошади, собирая регулярную дань с населения, когда оно более или менее добровольно соглашалось уплачивать его, но когда оседлое население проявляло неблагоразумие, отказываясь платить дань, то кочевники грабили незащищенные города, совершая неожиданные набеги. Они были подобны стаям волков, и не случайно волк является древним тюркским тотемом. Волки, которые подкрадываются к стадам парнокопытных, а затем следуют друг за другом, перегрызают горло своим жертвам или просто приканчивают отставших и раненных. [7] Подобная система регулярных молниеносных грабительских нападений с постоянным взиманием дани, которую Сыны Неба прикрывали целомудренным названием добровольного подарка, была в общем универсальным правилом отношений между тюрко-монголами и китайцами, начиная со II в. до нашей эры вплоть до XVII в. нашей эры.

Тем не менее, иногда у кочевников появлялась сильная личность, которая извлекала опыт из истории вырождения оседлых империй, ведь кочевники, эти хитрые варвары, словно наши германцы IV века, были прекрасно осведомлены о византийских интригах китайского двора. Подобная личность вступала в сговор с одной из китайских групп заговорщиков, направленной против другой, с потерявшим надежду на власть претендентом, с одним китайским царством против соседнего царства. Со своей ордой он провозглашал союз с империей и под предлогом защиты империи обустраивался у приграничных подступов. Спустя одно, два поколения, уже внуки, впитавшие в себя китайскую культуру, становились готовыми, чтобы пойти дальше и беспардонно против трона Сынов Неба. Авантюра Хубилая в XIII в. – не что иное, в этом смысле, как повторение действий Лю Цзуна в IV веке, и То-ра – в V в. Еще два или три поколения (если не произойдет китайского национального восстания, которое вынудит уйти пришельцев за пределы Великой Стены), и эти китаизированные варвары, которые не воспринимают оседлую цивилизацию без сохранения своих черт, подвергнутся нападениям, а их земли станут предметом алчных вожделений других варваров, сохранивших кочевой образ жизни и ведших полуголодное существование в глубинках родных степей. И вновь все возвращалось на круги своя. За спиной сытых Хун-ну и Сяньби возникли в V в. Тюрки Тоба, которые разрушили последних и заняли их место. А севернее Киданьцев, сильно китаизированных Монголов, бывших мирными хозяевами Пекина с начала X века, заявили о себе в XIII в. Джурд-житы, на ранней стадии почти дикие Тунгусы, которые в течение нескольких месяцев отобрали у них великий город, прежде чем китаизироваться и, в свою очередь, потерять бдительность для того, чтобы позднее, сто лет спустя, подвергнуться разрушительному нападению Чингиз-хана.

То, что истинно для Востока, также истинно для Запада. Мы видели в европейских степях, являющихся продолжением азиатских, приход Гуннов Аттилы, Булгар, Аваров, Венгров, то есть Финно-Угров, испытавших влияние гуннской аристократии, Хазаров, Печенегов, Куманов, Чингиз-ханидов. То же самое наблюдалось на земле Ислама, где процесс исламизации и иранизации явился у победителей тюрков Ирана и Анатолии точным слепком китаизации, отмеченной у победителей тюрков, монголов или тунгусов Поднебесной Империи. Хан становится в подобном случае султаном или падишахом, как он становился в Китае Сыном Неба. Таким образом, как и там, он был вынужден вскоре уступать место другим более примитивным выходцам из степей. Мы наблюдаем также картину взаимного разрушения и смены в Иране Тюрков-Газневидов, Тюрков Сельджукидов, Тюрков Хорезмийцев, Монголов Чингизханидов, Тюрков Тимуридов, Монголов Шейбанидов, не говоря уже о Тюрках Османцах, которые, устремившись подобно стреле, оказались на передовых позициях мусульманских владений, устранив с Малой Азии агонизирующих Сельджукидов, бросились с невероятным везением на захват Византии.

Верхняя Азия еще очевиднее, чем Скандинавия Жорнандеса, предстает перед нами, как матрица нации, vagina gentium, своего рода Азиатская Германия, имеющей перед собой цель в суматохе своего Volkerwanderimgen, отдавать султанов и Сыновей Неба древним цивилизованным империям. Подобное пришествие степных орд, которые периодически насаждали своих ханов на троны Чангана, Лояна, Кайфына или Пекина, Самарканда, Исфагана или Тауриса, Конии или Константинополя, явилось одним из географических законов истории. Но существовал противоположный закон, который способствовал медленному поглощению кочевников-захватчиков цивилизованными странами. Этот двойственный феномен носил, прежде всего, демографический характер: кочевые всадники, получившие статус спорадической аристократии, растворялись и исчезали в плотной массе людей, в этих древних муравейниках. Затем культурный аспект: побежденная китайская или персидская цивилизация завоевывала своего свирепого победителя, ублажала, убаюкивала и уничтожала его. Зачастую несколько десятилетий спустя после завоевания все выглядело так, словно ничего и не произошло. Китаизированный или иранизированный варвар первым становился на защиту цивилизации в борьбе против новых стремительных нашествий варваров. В V веке Тюрки Тоба, хозяева Лояна, стали защитниками культуры и земли Китая от всех Монголов, Сянь-би или Жуань-жуаней, которые стремились повторить ту же авантюру. В XII веке сельджукид Санджар на Оксе и в Джаксарте создал свою «гвардию на Рейне», направленную против Огузов или всех каракитаев Арала или реки Или. История Кловиса или Шарлеманя повторилась на всех этапах истории Азии. Подобно тому, как римская цивилизация для того, чтобы оказать сопротивление саксонскому и нормандскому Германизму, нашла новую опору во франкской энергии, которую она ассимилировала, Китайская культура не имела бы лучшей поддержки, чем ту, которую оказали ей Топа в V в., так же как и арабо-персидский Ислам не имел бы самого верного рыцаря, чем отважный Санджар, о котором только что мы вели разговор. Что еще примечательно, именно китаизированные или иранизированные Тюрко-Монголы завершили дело древних Шахиншахов или Сыновей Неба. То, что не удалось Хосрою и никакому Халифу, то есть занять трон Василевса, войти в церковь Святой Софии, удалось неожиданному преемнику, Османскому Падишаху XV в., осуществившего это под бурное одобрение мусульманского мира. То же самое, мечту о паназиатском господстве династий Хань и Тан удалось осуществить в пользу древнего Китая именно императорам династии Юань XII-XIV вв. – Хубилаю и Тимуру Олжайту, которые превратили Пекин в сюзеренную столицу Руси, Туркестана, Персии и Малой Азии, Кореи, Тибета и Индокитая. Тюрко-Монголы, таким образом, одержали победу над древними цивилизациями для того, чтобы в итоге повернуть свое оружие на их благо. Тюрко-Монголы, подобно тому, как римляне, воспетые античным поэтом, правили цивилизованными народами для пользы их традиций и удовлетворения их тысячелетних амбиций, управляли Китаем, чтобы осуществить, от Хубилая до Канси и Цянь Луна, программу создания китайского империализма в Азии, господствовали над ирано-персидским миром для того, чтобы завершить наступление Сасанидов и Аббасидов на золотые купола Константинополя. В мире мало имперских наций и рас, предрасположенных командовать. Наряду с Римлянами таковыми были и Тюрко-Монголы.

Примечания:

[1] По истории тюрко-монгольских империй, рассматриваемой как исследования по человеческой географии, см. Owen Lattimore, The geographical factor in Mongol history, The Geographical Journal (London), XCI, January 1938.

[2] Однако кажется, что Якуты прибыли на север, а их происхождение следует искать в регионе оз. Байкал. Несмотря на то, что в своей стране они на данное время используют северных оленей, у них существует обычай применения в некоторых церемониях лошадиных черепов, как признак их пребывания в приграничных зонах монгольских степей. Это явление противоположно тому, что обнаружено в захоронениях Пазырыка. См. О. Lattimore, Geogr. Journ., 1938, 1, 8.

[3] «Мы разумно отказались, по крайней мере, на современном этапе исследований, от рассмотрения урало-алтайской лингвистической семьи, которая включала бы также финно-угорские и самоедские, тюркские, монгольские и тунгусские языки» (Pelliot, Les mots В Hinitiale? Aujourd hui amuie, dans le mongol des ХШ et XIV siecles. J. A. 1925, 193).

[4] Монгольский, тунгусский и тюркский проязыки, которые произошли от алтайского проязыка по предположению Поппе. «Эпоха тюркского проязыка длилась не дольше первых веков до нашей эры». По утверждению Поппе и Бартольда, «в общем тюркские языки находятся на более продвинутом уровне, чем монгольские языки. Даже монгольский язык любой части монгольского мира еще более архаичен, чем известные наиболее древние тюркские языки. Письменный монгольский язык с фонетической точки зрения находится почти на том же уровне развития, что алтайский проязык». См. N. Рорре Ungarische Jahrbucher, VI, 98. Состояние вопроса об «общности»: par Jean Deny, Langues turques, mongoles et tongouzesinin Langues du monde de Meillet et Cohen,185.

[5] См. стр., где дан физический портрет Хун-ну, описанному китайскими историографами и описание Гуннов Аттилы, данное латинскими историографами. Портрет чингизханидских монголов дан китайскими, арабскими и христианскими летописцами.

Напомним, что древним мифическим образом у тюрко-монголов являлся волк с белой отметиной, у Монголов по Секретной Истории – это Бортчи-но или Серый Волк, Кек Бури – у Тюрков по Огузнамэ; "Из яркого луча появился крупный волк-самец с серой шерстью и серой гривой".

[6] Замещение степной лошади на северного оленя сибирской тайги, выявленное маскировкой в облике северных оленей жертвенных лошадей, найденных в захоронениях Пазырыка (Танну Тува, сибирский Алтай, V. 100 av. J-C.) явно свидетельствует о переходе племени от жизни лесных охотников к жизни кочевых скотоводов. См. Owen Lattimore, Geographical factor in Mongol history, Geographical Journal, London, Janvier 1938, 8.

См. Teilhard de Chardin, Esquisse de la prehistoire chinoise, Bulletin catholique dJ PJkin, mars 1934 et: Les families prehistoriques de Peking, Rev, des quistions scientifiques (de Louvain), mars 1934, p. 181-193. Tolmatchov. Sur le palJolJthique de la Mandchourie, Eurasia septentrionalis antiqua, IV, Helsinki, 1929. M. C. Burkitt, Some reflexionson the Aurignacian culture and its female statuettes, Eurasia septentrionalis Antiqua, IX, 1934, 113.Andersson, Der Weg Uber die Steppen, Bull. Museum of Far East. Antiq., Stockholm, 1929.

[7] Напомним, что древним мифическим образом у тюрко-монголов являлся волк с белой отметиной, у Монголов по Секретной Истории – это Бортчи-но или Серый Волк, Кек Бури – у Тюрков по Огузнамэ; "Из яркого луча появился крупный волк-самец с серой шерстью и серой гривой".