Глава 7

«ТОГДА КНЯЗЬ ПОЛКИ ПОГАНЫХ ВСПЯТЬ ПОВОРОТИЛ, И НАЧА ИХ БИТЬ ГОРАЗДО, ТОСКУ ИМ ПОДАВАШЕ»

Тактика и стратегия

Как ни покажется на первый взгляд странно, но о тактике и стратегии древних славян нам известно даже больше, чем о боевых приемах более позднего времени. Постоянными противниками молодых славянских племенных союзов были любознательные византийцы, имевшие вкус и интерес к литературному труду. Они не только воевали с многочисленными варварскими племенами, но и тщательно описывали эти войны в трактатах и хрониках. Причем описывали весьма точно и, в общем-то, непредвзято, понимая, что на ошибках следует учиться и что противника, как говорится, «нужно знать в лицо».

Поэтому уже самые первые упоминания о славянах сочетаются с подробным описанием их боевой тактики. Немало интересного сообщает о тактике славян Прокопий Кесарийский. А Прокопий знал в этом деле толк. Сам он, правда, воином не был, но зато, как уже говорилось, долгое время служил личным секретарем знаменитого византийского полководца VI века Велизария, был образован и наблюдателен. Прокопий писал:

«В лесах и болотах, посреди рек и стоячих озер, живут они, недоступные посторонним; в жилищах своих устраивают они много выходов, чтобы можно было спастись в случае опасности, а опасности, как это и естественно, им со всех сторон угрожают. Все, что им необходимо для жизни, закапывают они в землю в потайных местах, скрывая от глаз все, что только приобретают, и жизнь ведут прямо разбойническую».

Главным неудобством для ромеев в боевой тактике славян было то, что они стремились избежать прямого сражения в чистом поле, предпочитая действовать полупартизанскими методами на пересеченной местности. Византийцы с их античной военной школой, идущей от фаланги Александра Македонского и римских легионов, такой способ войны был крайне невыгоден. Они бы предпочли дать врагу генеральное сражение, но не получали такой возможности. Ситуация чем-то отдаленно напоминала времена первых чеченских войн конца XX века, когда регулярная российская армия терпела поражения от небольших отрядов боевиков-фундаменталистов, умело скрывавшихся в «зеленке». В VI веке роли распределялись по-другому. В качестве «регулярной» армии выступали византийцы, а русские ловко прятались в лесах, горах и реках, нанося неожиданные удары и быстро скрываясь от преследователей.

«Врагов любят они подстеречь в лесной чаще, в ущельях и крутизнах; пользуются в достаточной мере засадами, внезапными нападениями и хитростями, и ночью, и днем изобретая всевозможные способы борьбы», — пишет Прокопий.

Мало того, что славяне хорошо использовали условия местности на суше, они еще были хорошими пловцами, умело форсируя водоемы и прячась в воде:

«Лучше кого угодно умеют они переправляться через реки и могут подолгу оставаться в воде. В случае опасности они покидают свои жилища и погружаются в глубину воды, держа во рту длинные полые внутри стволы тростника, приготовленные нарочно для этой цели: лежа навзничь в глубине реки, они выставляют концы тростников наружу и дышат через них. Таким путем они по многу часов могут оставаться в воде, так что никто их там и не заметит. Если даже случится, что стволы тростника будут видны снаружи, то люди, не знающие, в чем дело, подумают, что тростник растет в воде. Но кто знает об этом приеме, тому нетрудно догадаться, и тогда он может проткнуть им рот тростником или же выдернуть его из воды, так что нечем будет дышать и придется вылезть наружу».

Весьма подробно у Прокопия описано вооружение славян:

«Вступая же в битву, большинство идет на врага пешими, имея небольшие щиты и копья в руках, панциря же никогда на себя не надевают; некоторые же не имеют [на себе] ни хитона, ни [грубого] плаща, но, приспособив только штаны, прикрывающие срамные части, так и вступают в схватку с врагами».

В другом месте у того же Прокопия уточняется, что были у славян и большие щиты, а копья, видимо, были приспособлены как для ближнего боя, так и для метания (поэтому их приходилось на каждого воина по две штуки). В более поздние времена такие метательные копья именовались сулицами:

«Все мужчины вооружены у них небольшими дротиками, по два на каждого, а у некоторых сверх того — прекрасные щиты, только чересчур тяжелые, затрудняющие собой движения. Есть у них и деревянные луки, и стрелы, намазанные ядом: этот яд действует сильно, и спастись от него можно только, приняв вовремя какое-нибудь противоядие или другое средство, известное знающим врачам; или же надо вырезать пораженное ядом место, дабы отрава не распространилась по всему телу».

Как видим, ни конницы, не мечей в VI веке славяне не знали. Были вооружены сравнительно легко, что понятно при их полупартизанской тактике: стремительные удары и уход от противника в пересеченной местности делали ненужной конницу и нефункциональным наличие большого количества доспехов.

Особенности боевого построения связывались Прокопием с отсутствием у славян единого правителя и описывались в сравнении с регулярным построением византийской армии, продолжавшей традиции македонской фаланги и римских легионов. Славяне нападают толпой, это не могло не бросаться в глаза грекам, привыкшим к четкому построению. В тексте видно презрительное раздражение просвещенного византийца по этому поводу: славяне не принимают открытого боя, заставляя врага биться в тесных местах.

«У них нет общей власти, они вечно во вражде друг с другом и в бою не знают правильного строя, не стараются сражаться в боевом порядке, равно не любят показываться на ровных, открытых со всех сторон местах. Если случится им отважиться на рукопашный бой, они поднимают общий крик и медленно подвигаются вперед; если противник начнет отступать перед их криком, то наступают сильнее; если же нет, поворачивают назад, не стараясь испробовать силу врага в рукопашной, и скрываются в лес, где у них есть надежная защита; так они заставляют врага сражаться в тесных местах».

Прокопию Кесарийскому вторит другой византийский писатель, военачальник и теоретик военного дела император Маврикий Стратег (VI век):

«Ведя разбойную жизнь, они любят совершать нападения на своих врагов в местах лесистых, узких и обрывистых. С выгодой для себя пользуются засадами, внезапными нападениями и хитростями, ночью и днем, выдумывая многочисленные уловки. Пребывая в состоянии анархии и взаимной вражды, они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном бою не стремятся, ни показаться в местах открытых и ровных не желают».

Указанный способ ведения боя во многом был обусловлен теми задачами, которые ставились славянами в войнах, описанных византийскими авторами. Это были походы за добычей, которой в имперских владениях было немало. В ходе набегов славяне брали ценности и пленников, которых затем отпускали домой за выкуп. Захват территорий на повестке дня не стоял, поэтому надобности в «генеральных сражениях» не возникало.

Пример удачной засады находим мы в произведении византийского историка Феофилакта Симокатты. Он описывает две засады, устроенные славянами на берегах рек:

«Главнокомандующий, брат императора, не веря, чтобы тут могли быть неприятели, велит войску переходить через реку. Когда реку перешли 1000 человек, варвары всех их уничтожают».

Это был старый надежный прием — ударить на переправе, не дожидаясь, пока на берегу реки соберется все войско. Подобным образом несколько столетий спустя одолел татар на реке Воже московский князь Дмитрий Иванович Донской.

Но и византийцы были не лыком шиты — изменили способ переправы:

«Узнав об этом, полководец велит войску переходить реку, не разделившись на маленькие отряды (а дружно), чтобы, переходя реку понемногу, не быть ненужной и легкой жертвой врагов. Когда таким образом римское войско выстроило свои ряды, варвары, в свою очередь, выстроились на берегу реки. И вот римляне стали поражать варваров со своих судов стрелами и копьями. Варвары не смогли выдержать массы посылаемых стрел и покинули осиротевший берег».

То есть славяне оказались верны себе. Когда стало понятно, что противник готов к удару всей своей силой, они, испробовав его силу, не стали дожидаться глобального столкновения и покинули поле битвы. Правда, в сшибке погиб вождь славян — Пирагаст. Зато силы оказались сохранены и появилась возможность нового удара, подготовленного и проведенного тоже на берегу реки:

«Проводники, ведшие [византийские] войска, сильно заблудились, в результате чего отсутствие воды тяжко отозвалось на войске. Это бедствие продолжалось и на следующий день. Не имея сил выносить недостаток воды, войско утоляло жажду мочой.

Такое же тяжелое положение продолжалось и на третий день. И все бы войско погибло, если бы какой-то варвар, взятый в плен, не сказал, что на расстоянии четырех парасангов от них находится река Геликабия».

Как увидим в дальнейшем, судя по всему, пленный «варвар» не случайно попался на пути византийской армии, изнемогавшей от жажды, и направил их к ближайшей реке не из соображений человеколюбия — на реке была устроена засада:

«Таким образом, римляне утром достигают воды. И вот одни, преклонив колена, прямо губами жадно пьют воду, другие, выгнув ладони, черпают воду горстями, а иные, пользуясь сосудами, берут влагу.

На другом берегу реки был густой лес; там скрылись варвары, и римляне подверглись опять большому бедствию: варвары поражали копьями тех, кто пил воду, и, поражая сверху, произвели среди них большое избиение. Приходилось выбирать одно из двух: отказаться от воды и закончить дни своей жизни от жажды или же вместе с водой испить и смерть. И вот римляне, выстроив суда, переправились через реку, чтобы схватиться с врагами в открытом бою. Когда же войско оказалось на противоположном берегу, варвары всей массой тотчас напали на римлян и их одолели. Побежденные римляне бросились бежать».

Если природных условий для осуществления тактики удара и ухода не было, славяне могли организовывать оборону против превосходящих сил противника и в чистом поле. Интересный пример такого сражения описан у того же Симокатты: византийский полководец Петр отправил на разведку небольшой отряд в 1000 воинов. Продвигаясь, отряд неожиданно натыкается на славянский обоз, в котором 600 человек гонят и везут на бесчисленном множестве повозок богатую добычу, захваченную в Византии. Как только славяне заметили греков, так тотчас же принялись убивать пленников, за которых, видимо, рассчитывали получить выкуп. Мера жестокая, но необходимая: пленники, видя приближающуюся помощь, могли воспрянуть духом и оказать яростное сопротивление. А шансы и без того были невелики, ведь среди 600 человек славян существенную часть составляли женщины и дети. Поэтому, чтобы пленники не оказали помощи нападавшим, все взрослые мужчины-греки были убиты, и отряд начал готовиться к обороне:

«Они, составив повозки, устроили из них как бы укрепление лагеря и в середину этого лагеря поместили женщин и детей».

Мера оказалась действенной. Византийцы не осмелились подойти к повозкам, поскольку с высоты своего укрепления славяне копьями поражали их лошадей. Византийцам пришлось спешиться и вступить в рукопашную. Битва долго продолжалась на равных, но в конце концов византийцы все-таки одолели: одному из них удалось с разбегу вскарабкаться на повозку и прорвать оборону славян. Однако главной своей цели они так и не достигли — пленников освободить не смогли.

Важную роль в боевой тактике восточных славян играли легкие речные суда — однодревки, или моноксилы, как их называли греки. Название их пошло от того, что в основе каждого судна был положен один выдолбленный древесный ствол, которому по мере надобности наращивали из досок борта (такие суда уже назывались насадами).

На этих небольших судах славяне сплавлялись по рекам, а если было необходимо, то могли и выйти в открытое море. Очень подробно о славянских моноксилах в X веке писал византийский император Константин Багрянородный в своем трактате «Об управлении империей»:

«О росах, отправляющихся с однодревками из Росии в Константинополь… приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы являются одни из Немогарда (Новогорода. — Авт.), в котором сидел Сфендослав (Святослав. — Авт.), сын Ингора, архонта Росии, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Чернигоги и из Вусеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самватас. Славяне же, их пактиоты, а именно: кривитеины, лендзанины и прочие Славинии — рубят в своих горах моноксилы во время зимы и, снарядив их, с наступлением весны, когда растает лед, вводят в находящиеся по соседству водоемы. Так как эти [водоемы] впадают в реку Днепр, то и они из тамошних [мест] вхожи в эту самую реку и отправляются в Киаву.

Их вытаскивают для [оснастки] и продают росам. Росы же, купив одни эти долбленки и разобрав свои старые моноксилы, переносят с тех на эти весла, уключины и прочее убранство… снаряжают их. И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они спускаются в Витечеву, которая является крепостью-пактиотом (союзник. — Авт.) росов, и, собравшись там в течение двух-трех дней, пока соединятся все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр».

Как видим, Константин Багрянородный отличает «росов» от «славян». Славяне изготавливают корпуса однодревок, пригодные для сплава по рекам до Киева. Росы же оснащают их для более дальнего и сложного плавания «река — море» и пускаются в путь:

«Прежде всего они приходят к первому порогу, нарекаемому Эссупи, что означает по-росски и по-славянски «Не спи». Порог [этот] столь же узок, как пространство циканистирия, а посередине его имеются обрывистые высокие скалы, торчащие наподобие островков. Поэтому набегающая и приливающая к ним вода, извергаясь оттуда вниз, издает громкий страшный гул. Ввиду этого росы не осмеливаются проходить между скалами, но, причалив поблизости и высадив людей на сушу, а прочие вещи оставив в моноксилах, затем нагие, ощупывая своими ногами дно, волокут их, чтобы не натолкнуться на какой-либо камень. Так они делают, одни у носа, другие посередине, а третьи у кормы, толкая [ее] шестами, и с крайней осторожностью они минуют этот первый порог по изгибу у берега реки.

Когда они пройдут этот первый порог, то снова, забрав с суши прочих, отплывают и приходят к другому порогу, называемому по-росски Улворси, а по-славянски Островунипрах, что означает «Островок порога». Он подобен первому, тяжек и труднопроходим. И вновь, высадив людей, они проводят моноксилы, как и прежде. Подобным же образом минуют они и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски означает «Шум порога», а затем так же четвертый порог, огромный, нарекаемый по-росски Аифор, по-славянски же Неасит, так как в камнях порога гнездятся пеликаны.

Итак, у этого порога все причаливают к земле носами вперед, с ними выходят назначенные для несения стражи мужи и удаляются. Они неусыпно несут стражу из-за пачинакитов (печенегов. — Авт.). А прочие, взяв вещи, которые были у них в моноксилах, проводят рабов в цепях по суше на протяжении шести миль, пока не минуют порог. Затем также, одни волоком, другие на плечах, переправив свои моноксилы по сю сторону порога, столкнув их в реку и внеся груз, входят сами и снова отплывают».

Попутно следует заметить, что, очевидно, именно около одного из таких порогов печенеги и подкараулили Святослава зимой 971/972 года. Пройти реку, не выходя из кораблей, было невозможно, а воины, бредущие нагишом без оружия в воде и толкающие меж камней свои однодревки, понятно, становились легкой добычей береговой засады.

«Подступив же к пятому порогу, называемому по-росски Варуфорос, а по-славянски Вулнипрах, ибо он образует большую заводь, и переправив опять по излучинам реки свои моноксилы, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, называемого по-росски Леанди, а по-славянски Веручи, что означает «Кипение воды», и преодолевают его подобным же образом. От него они отплывают к седьмому порогу, называемому по-росски Струкун, а по-славянски Напрези, что переводится как «Малый порог».

По мнению лингвистов, «росские» названия порогов имеют германо-скандинавское происхождение. Многие славянские названия без перевода понятны и современному русскоязычному читателю.

«Затем достигают так называемой переправы Крария, через которую переправляются херсониты, [идя] из Росии, и пачинакиты на пути к Херсону. Эта переправа имеет ширину ипподрома, а длину, с низа до того [места], где высовываются подводные скалы, — насколько пролетит стрела пустившего ее отсюда дотуда. Ввиду чего к этому месту спускаются пачинакиты и воюют против росов. После того как пройдено это место, они достигают острова, называемого Св. Григорий. На этом острове они совершают свои жертвоприношения, так как там стоит громадный дуб: приносят в жертву живых петухов, укрепляют они и стрелы вокруг [дуба], а другие — кусочки хлеба, мясо и что имеет каждый, как велит их обычай. Бросают они и жребий о петухах: или зарезать их, или съесть, или отпустить их живыми.

От этого острова росы не боятся пачинакита…»

Не менее результативно руссы совершали и морские походы. Славянские суда, в целом не очень хорошо приспособленные к дальним морским переходам, тем не менее успешно преодолевали Черное море и неоднократно нападали на Константинополь.

Очень важным и спорным вопросом является время появления у славян конницы. Нужно уточнить, что речь идет именно о боевой коннице, а не просто использовании лошадей как транспортного средства. Как видим из приведенных отрывков, в изначальной древности славяне вполне могли управляться с конными повозками, умели скорее всего ездить верхом, но в бой предпочитали вступать пешими.

Приход мореходов-варягов в VIII–IX веках мало что поменял в этом отношении: варяги, подобно самим славянам, предпочитали сражаться пешими: ведь на боевых судах — драккарах, вмещавших до сотни воинов, не было места для табуна лошадей. Да и природные условия Севера Европы не слишком благоприятствовали коневодству: там нет ни тучных пастбищ, ни ровных путей. Недаром скандинавам пришлось осваивать морскую стихию.

Однако увеличение военных, политических культурных связей с теми регионами, где кавалерия составляла основу армии, заставила славян потихоньку перестраиваться. Поворотным в этом отношении для восточных славян стал X век, время, когда Русь столкнулась с новой опасностью, пришедшей с востока: печенегами, которые, как все степные народы, были прекрасными, можно сказать, прирожденными наездниками.

Первым князем, которому пришлось выдерживать их натиск, был Игорь Рюрикович. Надо полагать, им была осознана необходимость иметь в своем войске, помимо сильных пеших отрядов, еще и конницу. О конных битвах Игоря Рюриковича нам ничего не известно. Скорее всего сын варяжского конунга гораздо привычней чувствовал себя на борту морской ладьи, чем в седле, но вот уже его сын Святослав в самой первой своей битве, будучи еще совсем маленьким, уже выступает на коне. И в дальнейшем стремительные, «пардужьи» перемещения князя-рыцаря вряд ли были бы возможны без использования конницы.

Славяне учились конному бою у восточных соседей — кочевников, обладавших легкой кавалерией, способной наносить молниеносные удары. Учились и у византийцев, чьи тяжеловооруженные всадники — катафрактарии, выступавшие конной фалангой, славились неодолимой мощью удара, противостоять которому было практически невозможно.

Впрочем, до совершенного овладения восточными славянами тактикой конного боя было все-таки далеко. В решающие моменты дружина Святослава все-таки предпочитала биться в пешем строю, а конные сшибки не приносили особенно хороших результатов. Об этом свидетельствует подробный рассказ византийского историка Льва Диакона о войне Святослава в Болгарии.

Росы в его произведении выступают тесным пешим строем, подобным греческой фаланге. И в пешем бою, как правило, византийцам их одолеть не удается. Результативной против росов оказывается атака тяжелой конницы и боевых механизмов (метательных орудий и «греческого огня»). Конные атаки росы пытаются отбивать конными же контратаками. Но отсутствие должного навыка приводит к тому, что контратаки эти чаще всего заканчивались не в пользу росов. Основную ставку Святослав делал на отчаянный натиск пешей дружины, пренебрегая конным боем и более вдумчивым планированием операции в целом. Святослав оставил открытыми узкие перевалы через Балканы, где пешая дружина могла сдерживать всю массу византийской конницы. Это была роковая ошибка князя. Дав императору возможность сражаться с ним в чистом поле, он заранее потерпел поражение.

«Тогда войска подошли к пространству, лежащему перед Дористолом, который принято называть также Дристрой. Тавроскифы плотно сомкнули щиты и копья, придав своим рядам вид стены, и ожидали противника на поле битвы. Император выстроил против них ромеев, расположив одетых в панцири всадников по бокам, а лучников и пращников позади, и, приказав им безостановочно стрелять, повел фалангу в бой.

Воины сошлись врукопашную, завязалась яростная битва, и в первых схватках обе стороны долго сражались с одинаковым успехом. Росы, стяжавшие среди соседних народов славу постоянных победителей в боях, считали, что их постигнет ужасное бедствие, если они потерпят постыдное поражение от ромеев, и дрались, напрягая все силы. Ромеев же одолевали стыд и злоба [при мысли о том], что они, побеждавшие оружием и мужеством всех противников, отступят, как неопытные в битвах новички, и потеряют в короткое время свою великую славу, потерпев поражение от народа, сражающегося в пешем строю и вовсе не умеющего ездить верхом.

Побуждаемые такими мыслями, [оба] войска сражались с непревзойденной храбростью; росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя, как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство. Много [воинов] пало с обеих сторон, бой шел с переменным успехом, и до самого вечера нельзя было определить, на чью сторону склоняется победа. Но когда светило стало клониться к западу, император бросил на [скифов] всю конницу во весь опор; громким голосом призвал он воинов показать на деле природную ромейскую доблесть и вселил в них бодрость духа. Они устремились с необыкновенной силой, трубачи протрубили к сражению, и могучий клич раздался над ромейскими рядами. Скифы, не выдержав такого натиска, обратились в бегство и были оттеснены за стены; они потеряли в этом бою многих своих [воинов]. А ромеи запели победные гимны и прославляли императора. Он раздавал им награды и устраивал пиры, усиливая их рвение в битвах».

Мужество и отчаянная решимость русских воинов не могла компенсировать боевой выучки византийской армии. Росам был преподнесен жестокий урок, не прошедший, по счастью, бесследно и давший толчок развитию русской кавалерии.

Однако для того, чтобы в полной мере освоить конный бой, понадобилось более полутора столетий. Ярослав победил конных печенегов, но сделано это было, насколько можно судить по тексту летописи, в пешем бою. Пришедшие в середине XI века половцы вновь поставили Русь на грань полного разорения, и только деятельность Владимира Мономаха позволила переломить ситуацию.

Освоение тактики кавалеристского сражения повлекло за собой и изменение стратегии взаимоотношений Руси со Степью. Если раньше русские князья реагировали на уже состоявшиеся набеги кочевников, стараясь поставить заслон продвижению летучих отрядов в глубь русской территории или отбить полон и добычу, если такой заслон поставить не удалось, то в начале XII века Русь перехватила инициативу. Пассивное ожидание набега сменилось стремлением нанести упреждающий удар (см. главу 1). К концу XII века активные вылазки в степь стали уже обычным делом. Об этом свидетельствует история похода 1185 года князя Новгород-Северского Игоря, воспетого в известном «Слове». Поход Игоря, как помнит читатель, кончился неудачей из-за недостаточной подготовленности и самонадеянности Игоря, но сам факт и описание его показательно. Русское войско показано в нем исключительно конным. И даже образная система «Слова о полку Игореве» базируется на поэтизированных реалиях кавалеристского быта: в нем появляются «златые княжьи стремена», оседланные кони как символ готовности к битве и конские копыта, попирающие кости как символ жестокой сечи:

«С утра раннего до вечера, с вечера до света летят стрелы каленые, стучат сабли о шеломы, трещат копья харалужные в степи незнаемой, посреди земли Половецкой. Черная земля под копытами костьми была засеяна, а кровью полита; горем взошли они по Русской земле».

С XII века русское войско, особенно дружинники, уже прочно «вросло» в седла.