В предыдущих главах мы показали, как изолированные анатолийские города-общины объединились под властью царей Хаттусы в некое подобие единого государства, сохранив при этом многие местные традиции и частотное самоуправление. В религиозной сфере каждая община также, по-видимому, удерживала независимость, так как централизация власти в Хаттусе носила по преимуществу административный и военный характер. Местные святилища продолжали функционировать по-прежнему, местные культы не претерпели никаких изменений. Цари не только не пытались ограничить влияние местных культов, но и поддерживали их, сохраняя, однако, за собой роль верховного жреца государства. В этом качестве царь ежегодно совершал путешествие по стране, посещая важнейшие культовые центры и лично возглавляя праздничные церемонии. Уход за храмами и своевременный их ремонт входили в число главных обязанностей наместников и начальников гарнизонов, поэтому очевидно, что на местах были заинтересованы в росте общегосударственной стабильности и благосостояния.

В то же время централизация власти неизбежно порождала тенденцию к синтезу. Высшие акты государственной власти должны были скрепляться торжественной клятвой всеми богами и богинями страны; с этой целью хеттские писцы составляли перечни всех местных божеств, которых следовало упоминать в текстах договоров и царских указов. В процессе синкретизации божества со схожими функциями объединялись в группы и отождествлялись друг с другом; так предпринимались попытки выработать упорядоченный пантеон. В то же время государство и монархия были помещены под покровительство особой группы великих общегосударственных божеств, в честь которых в столице проводили изысканные, сложные ритуалы.

Существование этого государственного культа подтверждается множеством сведений из богазкёйских табличек, а религиозные представления, лежавшие в его основе, раскрываются в молитвах различных членов царского дома и тщательных инструкциях, адресованных жрецам и храмовым прислужникам. Кроме того, сохранились чрезвычайно интересные мифологические поэмы, в которых характеры божеств обрисованы очень живо и ярко; но в большинстве своем эти божества не принадлежали к государственному культу (или же играли в нем совершенно иные роли, чем в мифологических сюжетах). Таким образом, эти мифы, очевидно, происходят от локальных культов, но место их происхождения нигде не указывается и о связанных с ними обрядах и ритуалах нам ничего не известно. С другой стороны, о прочих местных божествах и посвященных им культовых центрах мы не знаем почти ничего, кроме имен и названий.

Несколько прояснить этот вопрос нам помогают монументальные произведения искусства. В отличие от глиняных табличек памятники скульптуры распространены по всей территории Хеттского царства и порой предоставляют нам непосредственные сведения о местных культах. Если в табличках содержатся только имена божеств и названия культовых центров, то на памятниках мы находим типизированные изображения божеств, связанных с определенной местностью. Отличительными признаками типов обычно служат: а) оружие или орудие труда в правой руке; б) символический предмет в левой руке; в) крылья или иные дополнительные детали; г) священное животное, на спине которого стоит божество. С точки зрения исследователей хеттской религии, основной недостаток этих памятников заключается в том, что большинство из них было воздвигнуто уже после падения Хеттской империи, в период, когда синкретические тенденции уже затронули не только столичный, но и большинство местных культов. Поэтому полагаться на свидетельства этих памятников можно с большой осторожностью. Из тех немногих монументов, что с уверенностью датируются эпохой империи, важнейшим является скальное святилище в Язылыкая (тур. «скала изваяний»), расположенное приблизительно в двух милях от Богазкёя. Стены естественного углубления в горном склоне здесь украшены горельефным изображением хеттских богов и богинь, которые шествуют двумя процессиями, встречающимися в центре дальней стены, напротив входа (фото 12 и 13). Это памятник государственной религии. Многие божества несут в руках символические предметы. Несмотря на то что за минувшие века рельеф сильно пострадал от выветривания, недавние достижения в расшифровке хеттских иероглифов обнаружили перед нами удивительный факт: оказывается, в XIII веке до н. э. теологи хеттской столицы восприняли хурритский пантеон. О том, при каких обстоятельствах и как именно это случилось, мы поговорим позднее.

Пантеон хеттской Анатолии возглавлял бог грозы, и это неудивительно, ибо, в отличие от засушливых равнин Месопотамии, Анатолийское нагорье — страна бурь и дождей. Сохранилось множество местных памятников с изображениями различных типов этого божества, а из текстов явствует, что культ бога грозы ассоциировался с очень многими городами. На памятниках сирийского искусства этот бог нередко изображается одиноко стоящим, с топором в правой руке и символической молнией — в левой; на анатолийских памятниках он едет по горам (изображенным в антропоморфном облике) на колеснице примитивного типа, запряженной быками. Бык — священное животное бога грозы, подчас замещавшее его на алтарных изображениях (как, например, на ортостатах из Аладжа-хююка; см. рис. 11). Образ бога грозы, стоящего на спине быка, по-видимому, появился позднее; в эпоху Римской империи он получил широкую известность под именем Юпитера Долихена.

В мифологии бог погоды предстает убийцей дракона Иллуянки (изложение мифа см. ниже).

Самые знаменитые храмы бога грозы были обнаружены в области Тавра и на равнинах Северной Сирии. К тому времени эти территории входили в состав Хеттской империи, преобладающую часть населения которой составляли хурриты; соответственно в этих районах поклонялись хурритскому богу грозы Тесубу и его супруге Хебат.

В хурритском пантеоне богиня Хебат (или Хепит) почти не уступает по значению своему, мужу Тесубу. Этой божественной чете поклонялись в Алеппо, Самухе (современная Малатья), Кумманни (античная Комана), Уде (античная Гида), Хурме и Апцисне. Хебат изображалась как степенная женщина без особых атрибутов, иногда стоящая на спине льва — своего священного животного. В Кумманни именно она возглавляет пантеон; и в связи с этим немаловажно, что Комана впоследствии стала культовым центром богини войны Ма-Беллоны. Однако в хеттскую эпоху богиня Кумманни не ассоциировалась с войной. Возможно, черты воительницы она приобрела позднее, под действием синкретических процессов.

Хурриты поклонялись также божественному сыну этой супружеской пары — Шарруме (или Шарме). Его отождествили с божеством, символом которого в изобразительном искусстве служит пара человеческих ног и который изображен на рельефах в Язылыкая дважды: в процессии богинь за спиной своей матери Хебат и на рельефе, украшающем малую галерею у входа в главное святилище, где он представлен в пропорциях крупнее натуральных и держит в объятиях царя Тудхалию IV (фото 15). В текстах этот бог упоминается главным образом в связи с городами Уда и Кумманни.

Важную роль в хурритском пантеоне занимала богиня Шаушка, отождествлявшаяся с Иштар и подчас фигурирующая в текстах под именем последней. Этой хурритской Иштар поклонялись в Самухе и в ряде других городов Таврского региона. Царь Хаттусили III вручил себя ее покровительству и посвятил ей свою так называемую автобиографию. Эта богиня изображалась крылатой и стоящей на спине льва; ее можно опознать в изображениях крылатой богини на некоторых памятниках и оттисках печатей. У Шаушки было две прислужницы — Нинатта и Кулитта.

Многие хурритские божества, культовые центры которых находились вне сферы хеттского влияния, так и не вошли в хеттский пантеон. Божеств Месопотамии (Ану и Уту, Эллиля и Наннара, Эа и др.) хетты также считали чужеземными, хотя и познакомились с ними при посредничестве хурритов.

К западу от страны хурритов, между южной оконечностью Соленого озера и подножием Тавра, находился ряд крупных городов, самым известным из которых была Тувана (античная Тиана). Здесь бога грозы почитали, вероятно, под другим именем, так как и его супруга здесь выступает не как Хебат, а как Сахассара, Хувассана или Тасими. По-видимому, этот район был культовым центром хаттского бога Вурункатти (букв, «царь страны»), который фигурирует в текстах под именем шумерского бога войны Цабабы.

Продвинувшись от Туваны к северу, мы окажемся в самом сердце Хеттского царства, на родине хаттов. Главным культовым центром здесь была Аринна — священный город, точное местонахождение которого неизвестно, но который, согласно текстам, находился в одном дне пути от Хаттусы. В Аринне верховным божеством была солнечная богиня Вурусему; бог грозы занимал второе место в пантеоне как ее супруг; почитались также их дочери Мецулла и Хулла и внучка Цинтухи. К востоку отсюда, по-видимому, располагался еще один важный культовый центр бога грозы — город Нерик. Бог Телепин, имя которого неразрывно связано с мифом об исчезающем боге (см. ниже), ассоциировался с четырьмя городами этого региона. Судя по всему, он был богом земледелия, так как его отец, бог грозы, говорит о нем следующее: «Этот сын мой могуч; он боронит и пашет, он орошает поля и взращивает урожаи». В мифе о Телепине с исчезновением этого божества вся жизнь на земле замирает, а потому исследователи нередко причисляют его к классу «умирающих и воскресающих богов» — таких, как Адонис, Аттис или Осирис. Божества этой группы символизируют жизненную силу природы, угасающую зимой и возрождающуюся с приходом весны. Но, учитывая то, что аналогичную роль в хеттской мифологии играют бог грозы и бог солнца, разумнее будет предположить, что это и в самом деле всего лишь роль, которую могло исполнять любое божество, и что в культовых центрах различных богов независимо складывались различные версии этого мифа с соответствующим богом в главной роли.

В Сариссе, Карахне и, по-видимому, во многих других городах существовал культ бога, который фигурировал в текстах под эпитетом, означающим, вероятно, «дух-защитник» или «провидение». Если мы правильно отождествили этого бога с изображениями на памятниках, то он был покровителем дикой природы; и, действительно, в одном из текстов он описывается как «бог открытой местности». Он изображается стоящим на олене (своем священном животном) и держащим в руке зайца и сокола. Культ этого бога был очень популярен и, несомненно, восходил к глубокой древности, так как статуэтки оленей встречаются в захоронениях, датируемых еще 3-м тысячелетием до н. э.

В хаттском пантеоне было еще множество богов, но мы не знаем о них почти ничего, только имена. Многочисленный класс, по-видимому, составляли горные божества.

О лувийском пантеоне известно не так уж много. Лувийским божеством был Санта («царь»), отождествленный хеттами с Мардуком; неясно, однако, каковы были его атрибуты. Бога грозы лувийцы почитали под именем Датты. К лувийскому языку следует отнести многочисленные имена божеств, оканчивающиеся на — assas, — assis и — imis, но все это скорее эпитеты, чем имена собственные. Санта сохранился вплоть до греческой эпохи под именем Сандона, которому поклонялись в Тарсе.

Бог Тархунд, позднее отождествленный с этрусским Тархоном, от имени которого произошло личное имя Тарквиний, также был богом грозы, но в каких слоях населения его почитали, остается неясным. Он возглавлял пантеон неохеттских царств, а потому у нас есть основания соотнести его с носителями «иероглифического хеттского» языка; однако, как уже говорилось, родина этого народа нам неизвестна. В хеттских религиозных текстах Тархунд не упоминается, но имя его входит в состав многих личных имен, по всей видимости относящихся к лувийскому языку. Кроме того, заслуживает упоминания богиня Кубаба: в текстах она играет незначительную роль, и в какой области ей поклонялись, мы не знаем, однако она, вне сомнения, послужила прообразом фригийской Кибебы (Кибелы).

Во избежание путаницы мы ограничились перечислением лишь самых важных культовых центров. Однако следует иметь в виду, что хеттские тексты буквально пестрят именами разнообразных божеств, и напрашивается вывод, что каждый из главных богов был окружен свитой менее значительных богов и богинь, о функциях и атрибутах которых мы имеем лишь самое общее и смутное представление.

На основе всех многообразных местных культов теологи Хаттусы выработали официальный пантеон, ядро которого образовал культ близлежащего святилища в Аринне. Солнечную богиню Аринны превозносили как «царицу земли Хатти, царицу Неба и Земли, госпожу царей и цариц земли Хатти, направляющую царя и царицу Хатти в их правлении». Она стала верховной покровительницей хеттского государства и монархии; именно к ней царь обращался в первую очередь за помощью в битве и во времена, когда благополучие всего государства оказывалось под угрозой.

Какое место в пантеоне она занимала по отношению к богу солнца, по-видимому, так никогда и не прояснится. В мифах бог солнца предстает как царь богов, и в большинстве списков богов, перечислявшихся в договорах, он стоит на первом месте. Подобно вавилонскому богу солнца, он считался владыкой истины и справедливости, что вполне естественно, так как солнце в своем движении по небосклону с равным беспристрастием взирает с высоты на все людские дела. Царь Муватали обращается к нему со следующей молитвой:

«Небесный бог солнца, господин мой, пастырь рода человеческого! Ты восходишь, о небесный бог солнца, из моря и поднимаешься в небеса. О небесный бог солнца, господин мой, каждодневно ты восседаешь в судилище над человеком, собакой, свиньей и дикими зверьми полевыми».

Аналогичные представления мы встречаем и в гимне, обращенном, предположительно, к солнечному божеству Аринны, но в мужской ипостаси: «Ты — вдохновенный владыка истины, и в месте суда ты не ведаешь устали». Почему сказано, что солнечный бог поднимается из моря? Согласно одной гипотезе, здесь перед нами свидетельство того, что хеттский культ солнечного бога не зародился в Анатолии, а был принесен туда неким народом, прежде обитавшим на восточном побережье. Любопытно, что в одном тексте о солнечном боге говорится, что у него на голове рыбы; кроме того, выделялся особый тип солнечного бога — «бог солнца в воде». Наконец, существовал солнечный бог (или, возможно, солнечная богиня) подземного мира, через который солнце возвращалось ночью к месту своего восхода.

Однако, согласно официальной теологии, мужем богини солнца из Аринны был вовсе не солнечный бог, а бог грозы Хатти, которого иногда именовали «небесным богом грозы». Возможно, это могущественное божество выделилось из местного культа Аринны, Хаттусы или Куссара (в надписи Анитты он уже предстает верховным богом пантеона), но по своей сущности он, несомненно, тождествен древнейшему богу грозы, культ которого, как мы видели, был распространен по всей Анатолии. Он именуется «царем Небес, владыкой земли Хатти». Как и его супруга, он считался богом битвы и тесно связывался с понятием военных судеб всего государства. Нередко он выступал представителем всей страны Хатти в отношениях с другими державами. Так, в договоре между Хаттусили III и египетским царем Рамсесом II сказано, что договор этот заключается ради того, чтобы «увековечить узы, которыми солнечный бог Египта и бог грозы Хатти связали землю Египта с землей Хатти».

Позднее государственная религия Хеттской империи попала под сильное хурритское влияние. Несомненно, большой вклад в эти перемены внесла царица Пудухепа: ведь она была дочерью царя Кумманни, города в Киццуватне, где находился один из главных культовых центров Хебат, и само имя Пудухепы наводит на мысль о том, что она была служительницей этой богини^{15}. В молитве, авторство которой приписывается супругу этой царицы, царю Хаттусили, богиня Хебат явственно отождествляется с солнечной богиней Аринны; ранее этой даты признаков подобного синкретизма не встречается. И наоборот, на царской печати, оттиск которой описан в египетской версии договора Хаттусили с Египтом, царица изображена в объятиях солнечной богини Аринны. Столь тесную связь можно объяснить допущением, что «солнечной богиней» здесь названа хурритская Хебат, богиня — покровительница родного города царицы; впрочем, один из текстов позволяет предположить, что солнечную богиню вообще связывали с царицей Хатти особые отношения. В то же время хурритский Тесуб, по-видимому, отождествлялся с богом грозы Хатти, а его божественный сын Шарма был богом грозы Нерика и Циппаланды.

Независимо от того, верно ли мы датируем момент, когда началось заимствование хурритских культов, рельефы на скале в Язылыкая, безусловно, появились уже после того, как этот процесс завершился. Богиня, возглавляющая одну из процессий, здесь носит имя Хепату, отчетливо высеченное на рельефе иероглифическим письмом, а меньшая фигурка ее сына, стоящего у нее за спиной, обозначена именем Шарма. Рядом с богом, возглавляющим вторую процессию, помещены символы, означающие «грозовой бог небес»; но, учитывая то, что его супруга названа хурритским именем, можно не сомневаться, что его самого именовали Тесубом (Тешубом). Он изображен в облике бородатого мужчины с булавой в правой руке. Правой ногой он попирает шеи двух человекообразных фигур — обожествленных горных пиков. На других памятниках Тесуб восседает на колеснице, запряженной быками, но здесь эта деталь отсутствует; зато из-за ног бога грозы и его супруги выглядывает по быку. Имена этих быков и горных вершин нам известны: быков звали Сери и Хурри^{16}, а горы именовались Намни и Хацци. Это хурритские имена: в хурритском языке «сери» и «хурри» означают соответственно «день» и «ночь»; Хацци — это гора Касий близ Антиохии в Северной Сирии (территория которой принадлежала хурритам). Представляется, что и сам образ бога грозы, восседающего на колеснице, имеет хурритское происхождение.

Фактически к настоящему времени доказано, что боги и богини, изображенные на главной галерее в Язылыкая, — это божества хурритского пантеона. За спиной центральной фигуры Тесуба стоит идентичный ему бородатый бог грозы, держащий в руках символы «бога грозы Хатти», а за ним изображены следующие божества (рис. 8):

40, с пшеничным колосом в руке, — Халки, бог зерна.

39 — Эа (месопотамский бог Нижнего моря, занимавший важное место в хурритском пантеоне).

38 — Шаушка, хурритская Иштар.

37, 36 — Нинатта и Кулитта, служанки Иштар.

35 — лунный бог Кушух.

34 — небесный бог солнца.

32 — божество, символический атрибут которого распознан как оленьи рога, — «дух-защитник».

30 — божество подземного мира, хурритское имя которого предположительно Хесуи.

29, 28, группа изображений — божественные быки Сери и Хурри, стоящие на символе Земли и поддерживающие Небо.

За Хебат и Шармой следует длинная процессия богинь со стертыми атрибутами; отождествить их с хурритскими богинями можно лишь гипотетически. Обнаруженный в близлежащем селении скульптурный блок заполнил промежуток между 55 и 56, после чего стало ясно, что 56 — еще одно изображение Шаушки (эта богиня имела двойственную природу). Царь (64), чья монументальная фигура высечена на выступающих в направлении дальней стены контрфорсах, — это Тудхалия, очевидно, уже «ставший богом», так как изображен он стоящим на вершинах гор.

Культовые центры хеттов — от скального святилища под открытым небом в Язылыкая до высившихся близ Богазкёя храмовых построек из циклопических каменных глыб — отличались чрезвычайным многообразием. В некоторых городах, как уже говорилось, храм был одновременно и местным административно-хозяйственным центром, и при нем состоял огромный штат жрецов и гражданских чиновников. С другой стороны, в текстах упоминаются такие области, в которых сразу несколько храмов, — очевидно, имевших весьма скромные размеры, — находились под опекой одного-единственного жреца.

Наши представления о планировке хеттских святилищ основываются на обнаруженных при раскопках в Богазкёе развалинах пяти храмов, примечательно схожих между собой по конструкции (рис. 9). Здесь, как и в вавилонских или критских храмовых постройках, множество маленьких помещений окружают мощеный двор площадью от 200 до 500 кв. м. Но на этом сходство с вавилонскими святилищами заканчивается. Целла («святая святых») вавилонского храма соединялась прямым коридором с внутренним двором, так что людям, собравшимся во дворе, через два дверных проема ясно была видна статуя бога в целле, помещавшаяся в центральной нише дальней стены. В хеттском же храме вход в целлу располагался не напротив культовой статуи, а в одной из боковых стен, и, чтобы попасть в главное святилище, следовало пройти через два небольших помещения, примыкавшие к нему слева; входя в целлу, нужно было повернуть налево, и только тогда взору представала статуя бога. В храмах верхнего города статую, вероятно, можно было увидеть и со двора — через окна, прорезанные в разделительной стене.

Но в нижнем храме целла была сдвинута так близко к одной из сторон постройки, что увидеть священное изваяние со двора не было никакой возможности, даже если окна здесь тоже имелись. Из этого можно заключить, что поклонение божеству совершали лишь немногие избранные, получавшие доступ в целлу, тогда как большинство верующих, собравшихся во дворе, принимали в этой церемонии лишь косвенное участие.

Еще одной характернейшей чертой хеттских храмов, насколько мы можем судить на основании реконструкций, выполненных в ходе раскопок, являются огромные оконные проемы в наружных стенах, доходившие почти до уровня пола. Пространство вавилонских храмов, напротив, было замкнутым, и солнечный свет проникал в помещения лишь через узкие отверстия в верхней части стен. В четырех из пяти хеттских храмов дальняя часть целлы, где стояла статуя, выступала за линию наружной стены соседних помещений и освещалась через два окна, прорезанные в ее боковых стенках (или одно, если за линию наружной стены выступала только одна сторона целлы). Благодаря этому статуя оказывалась под яркими лучами солнца.

О функциях других помещений хеттского храма мы можем только догадываться. В большом храме нижнего города (рис. 9, 1) целла располагалась в своего рода пристройке, слабо связанной с основной частью храма; вдобавок стены пристройки были сложены из гранита, а основная часть здания, окружавшая внутренний двор, была известняковой. Вероятно, последняя предназначалась для административных и хозяйственных целей, о чем свидетельствует и тот факт, что весь храм был окружен по периметру узкими комнатами различных размеров — по всей видимости, складскими помещениями (в них были найдены большие сосуды для хранения жидкостей и сыпучих продуктов). На вопрос о том, имелись ли административные помещения в храмах верхнего города, ответить сложно; они более однородны по планировке, а в храме 5 содержится еще и второе святилище, расположенное с северной стороны двора.

В ориентации храмов по сторонам света единообразие не соблюдалось: храм 1 обращен фасадом на северо-восток, храм 2 — на юг, храм 3 и 4 — на север, а храм 5 — на восток.

Образом божества служила статуя на пьедестале. До сих пор удалось обнаружить лишь один предмет, который (теоретически) мог играть такую роль: это найденная на склоне холма близ Фасиллара каменная стела с изображением бородатого бога, стоящего на двух львах. Но описания культовых статуй встречаются во множестве, и из текстов становится ясно, что погибли эти изваяния главным образом потому, что изготавливались из драгоценных металлов или из дерева, облицованного золотыми или серебряными пластинами. Небесный бог грозы был представлен золотой статуей с палицей в правой руке и золотым символом «добра» (вероятно, треугольник, изображенный в центре некоторых печатей), стоящей на мужских фигурах горных богов (как на рельефе в Язылыкая). Цабаба представлялся серебряным изваянием стоящего мужчины: «в правой руке своей он держит палицу, в левой он держит щит, под ним стоит лев, подо львом — пьедестал, облицованный серебром». Иштар (вероятно, особый тип этой богини) изображалась в виде сидящей женщины с крыльями за спиной, держащей в правой руке золотую чашу, а в левой — символ «добра»; она восседала на пьедестале, который покоился на спине крылатого льва или грифона, а по бокам от нее стояли богини-прислужницы Нинатта и Кулитта.

В менее богатых святилищах божество было представлено символическим предметом или фетишем. Бог грозы нередко изображался в облике быка, как, например, на рельефе из Аладжа-хююка (рис. 11), его прислужники, горные боги, — в виде палицы или другого оружия (ср. «бог-меч» с малой галереи в Язылыкая, рис. 14). Весьма распространенным культовым предметом был камень хуваси — стела, или массеба, с высеченными на ней надписями, а иногда и фигурой бога, установленная на пьедестале наподобие того, что изображен на фотографии 20а на вклейке (этот пьедестал служил основанием сразу для двух массеб). Еще одним предметом храмовой утвари была истанана, которая отождествлялась в текстах с аккадской асирту; в свете этого ее сопоставляли с ханаанской ашерой, но в действительности она представляла собой своего рода стойку или алтарь. С утварью, находившейся в святилище и даже в других помещениях храмового здания, обращались как с божественной, и в обрядах жертвоприношения она ассоциировалась с божеством.

Храм считался жилищем бога, а жрецы — его домашними слугами. Как явствует из текстов, именно эта несложная концепция и лежала в основе всех храмовых ритуалов. Ежедневно служители храма удовлетворяли «телесные нужды» божества: его следовало омыть, одеть, накормить, напоить и ублажить танцами и музыкой. Распорядок дня был жестко фиксированным и, по-видимому, общеизвестным, поэтому упоминания о нем редки. «Они омывают бога во внутреннем помещении, умащают его и облачают в одежды из тонкой ткани»; «О бог грозы Циппаланды, живой облик божества, вкушай и насыться, пей и будь доволен». Один из самых ценных в этом отношении текстов — табличка с предписаниями для жрецов и храмовых прислужников; но и здесь, к сожалению, больше внимания уделяется методам проведения церемоний, чем самим церемониям. Служители должны представать перед божеством в совершенной чистоте — как физической, так и ритуальной. Если служитель соприкоснулся с какой-либо скверной или переспал с женщиной, то он не должен был приближаться к богу, не совершив предварительно ритуал очищения. Пищу и питье, посвященные богу, запрещалось выносить из храма и делить с мирянами. Храмовая дисциплина требовала от всех служителей на ночь возвращаться в храм, хотя вечер они могли проводить в городе; тех, кто проводил всю ночь со своей женой, карали смертью. Особые предписания следовало соблюдать и тем, кто поддерживал огонь или нес ночную стражу.

Однако бог был не просто хозяином храма, но и владыкой и господином своего народа, и в этом качестве ему полагалось подносить всевозможные дары и оказывать знаки почтения. Любой человек мог в любое время принести умилостивительные жертвы божеству, которые, среди прочего, составляли часть магических обрядов врачевания. Богу посвящались первые плоды земли и годовалые животные; люди верили, что щедрыми подношениями могут заслужить его милость. Жертвенными дарами могли становиться практически любые продукты, и отличить их от пищи и питья, подносившихся божеству каждодневно, подчас бывает затруднительно. Приносить в жертву животных с какими-либо дефектами или болезнями запрещалось; если животное еще ни разу не спаривалось, ценность его как жертвы повышалась. При соблюдении этих условий в жертву иногда приносили даже таких традиционно «нечистых» животных, как собака и свинья, но чаще всего жертвенными животными служили волы, овцы и козы. Животному перерезали горло, и, поскольку это жертвоприношение сопрягалось с кровопролитием, его обозначали тем же словом, что и жертвенное возлияние, при котором напиток, подносимый в дар божеству, выливали на землю. Жертвенный хлеб и сыр «преломляли» (точный смысл этого слова неясен).

Как ни странно, изредка хетты приносили в жертву и людей — например в ритуале очищения после поражения на войне (этот ритуал напоминает завет, описанный в Быт., 15:9–18):

«Если войска потерпели поражение от врага, они совершают обряд «за» рекой следующим образом: они «рассекают» мужчину, козу, щенка и поросенка; половину они кладут на этой стороне, а половину — на той стороне, и впереди они ставят ворота из <…> дерева и натягивают <…> над ними, а перед воротами они зажигают огни на этой стороне и на той, и войска проходят через них, и, когда подходят к реке, брызжут на них водой».

В другом фрагменте в числе жертвенных даров наряду с поросенком и псом упоминается военнопленный. Эти варварские ритуалы принадлежали к сфере «народной» религии и в государственный культ не входили; однако в хрониках они описываются без малейшего оттенка осуждения.

Часто встречаются упоминания о периодических религиозных праздниках, которые, очевидно, были весьма многочисленны и разнообразны. В вышеупомянутой табличке с предписаниями для жрецов перечисляется 18 праздников, одни из которых, судя по названиям, связаны с временами года, а другие носят имена с неизвестным значением. Жрецам полагалось «отмечать праздники во время праздников»; не проводить весенние праздники осенью, а осенние — весной; не откладывать праздник только из-за того, что жрец, которому предстоит проводить церемонии, говорит: «У меня сбор урожая, или путешествие, или еще какое-то дело». В этот список праздников вошли только те, что отмечались в Хаттусе, но при сравнении текстов обнаруживается, что в каждом культовом центре соблюдался свой священный календарь.

Одним из главных праздников хеттского календаря был пурулли (вероятно, от хаттского слова purulli — «на земле», с хеттским суффиксом родительного падежа). Очевидно, в ходе этого праздника декламировали «Миф об убиении дракона». О том, какое важное значение ему придавалось, можно судить по тому факту, чтоцарь Мурсили II счел нужным прервать военный поход и возвратиться в Хаттусу ради этого праздника. Вот как он сам писал об этом:

«Хотя я уже отпраздновал пурулли-праздник в честь бога грозы Хатти и бога грозы Циппаланды, я еще не отпраздновал пурулл и-праздник — великий праздник — в доме хести в честь Лилвани, а потому, когда снова пришла весна, я вернулся в Хаттусу и отпраздновал пурулли-праздник — великий праздник — в доме хести».

Весенний праздник, на котором декламировался или разыгрывался миф о поединке бога с драконом Иллуянкой, по-видимому, принадлежит к широко известному типу сезонных праздников, символическая цель которых заключалась в том, чтобы пробудить землю от зимнего сна; ритуальный поединок при этом символизировал победу жизни над смертью или добра — над злом. О сезонном характере этого праздника свидетельствует не только его название, но связь его с Лилвани — богиней земли.

«Праздник года», вероятно, был новогодним праздником, на что указывает само его название. Согласно одному из текстов, восьмой месяц года приходился на осень; следовательно, начало года могло совпадать с весенним равноденствием, как в Вавилонии. Тот факт, что Мурсили II отмечал «праздник года» в зимнем лагере, не противоречит этой гипотезе, поскольку на Анатолийском плоскогорье снег не сходит долго.

Когда царю предстояло возглавлять праздничные обряды лично, для него подготавливали специальную табличку с указаниями, в которой расписывалась вся церемония до мельчайших деталей. Сохранилось множество таких табличек; имеются и описания других праздничных ритуалов, в которых царь играет второстепенную роль; однако из-за того, что колофон (название) многих табличек обломан, определить название праздника зачастую оказывается невозможным. Не исключено, что один из этих безымянных текстов представляет собой недостающую часть указаний к празднику пурилли, так как среди обломков найден еще и фрагмент таблички, содержащий только название этого праздника. В табличках с сохранившимися названиями описаны праздники «холодной погоды» (или «зимы»), «месяца», «привратного дома», праздник камня-хуваси в честь нескольких богов, а также представляющий особый интерес праздник растения андахсум, также посвященный нескольким богам. Андахсум — это съедобное растение, по-видимому расцветавшее весной, так как этот праздник вне всяких сомнений приходился на весеннее время. Описанию его посвящена целая серия больших табличек; сохранилось также несколько копий со слегка отличающимися друг от друга версиями. Основу этого праздника составляли жертвоприношения и возлияния большинству богов и богинь государства и различным частям храма. Жертвоприношения описываются во всех подробностях и с многочисленными повторами; в жертву приносили разнообразную пищу, в том числе и растение андахсум. Интерес здесь представляют не столько монотонные обрядовые процедуры, сколько списки божеств.

Схожий характер, по-видимому, имели и обряды большинства других праздников, так что мы вправе почти без преувеличения говорить о некоем единообразном «царском ритуале». Во всех описаниях целый свод инструкций посвящается подготовительным процедурам — омовению и облачению царя, вступлению процессии в храм, введению царской четы и сановников в святилище и т. п. Составить представление о стиле этих документов позволят следующие выдержки:

«Царь и царица выходят из дома халентува. Двое дворцовых прислужников и один телохранитель идут перед царем, но сановники, (остальные) дворцовые прислужники и телохранители идут следом за царем. «Служители изваяния» играют на аркамми, хухупале и галгалтури [три музыкальных инструмента] за спиной царя и перед ним… Другие «служители изваяния», облаченные в желтые (?) одежды, стоят рядом с царем; они держат руки поднятыми и вращаются, не сходя с места…^{17}

Царь и царица входят в храм Цабабы. Они преклоняют колени перед копьем; служитель изваяния говорит, глашатай провозглашает.

Царь и царица садятся на трон. Дворцовый прислужник вносит покров золотого копья и литуус^{18}. Покров золотого копья он вручает царю, а литуус кладет у трона справа от царя.

Двое дворцовых прислужников подносят царю и царице воду для омовения рук из золотого кувшина…Царь и царица омывают руки. Глава дворцовых слуг подает им ткань, и они вытирают руки.

Двое прислужников расстилают подстилку для коленопреклонений перед царем и царицей.

«Стольники» делают шаг вперед, жезлоносец проходит перед ними, подходит к сыновьям царя и указывает отведенные им места. Затем жезлоносец выходит наружу и проходит перед главными поварами, и главные повара делают шаг вперед.

Жезлоносец снова выходит наружу, проходит перед «чистым жрецом, владыкой Хатти, и матерью бога из Халки» и указывает отведенные им места.

Распорядитель церемоний входит внутрь и представляется царю. Выносят вперед инструменты Иштар, и царь говорит: «Пусть их вынесут вперед!»

Распорядитель церемоний выходит во двор и говорит жезлоносцу: «Они готовы, они готовы!» Жезлоносец подходит к воротам и произносит, обращаясь к певцам: «Они готовы, они готовы!» Певцы берут инструменты Иштар. Жезлоносец проходит перед ними, певцы вносят внутрь инструменты и занимают свои места.

Повара ставят подготовленные блюда с водой и мясом; они отделяют постное (?) от жирного (?).

Жезлоносец проходит перед [различными сановниками] и указывает отведенные им места [в одном варианте здесь упоминаются «надсмотрщики над пищей»].

Блюда «распределены».

После распределения блюд <…> собранию дают марнуван [напиток].

Затем царь снимает покров [вероятно, тот, которым были накрыты блюда]. Если он бросает его дворцовым прислужникам, которые стоят [здесь] преклонив колени, то дворцовые прислужники подбирают его; если же он бросает его телохранителям, которые стоят преклонив колени, то телохранители подбирают его и передают его стольникам. [Далее, видимо, следовало ритуальное пиршество, но ни в одном тексте прямо об этом не говорится.] Царь делает знак глазами, и метельщик подметает пол.

[Далее следуют жертвоприношения.]»

Церемония иного рода проводилась, по всей видимости, осенью в городе Гурсамасса (местонахождение неизвестно) в честь бога Ярри. Культовое изображение выносили к камню-хуваси, после чего участники празднества пировали, пели и разыгрывали следующее действо:

«Юноши разделяются на две группы и получают имена; одну группу называют «людьми Хатти», другую — «людьми Масы», и люди Хатти берут медное оружие, а люди Масы — оружие из тростника. Они сражаются друг с другом, и «люди Хатти» побеждают; и они захватывают пленника и посвящают его богу».

Возможно, в этой инсценировке воспроизводилось реальное сражение, некогда разыгравшееся в окрестностях города, но, вообще говоря, подобные ритуальные поединки — широко распространенный элемент народных традиций.

Сохранились отрывки документа с описанием еще одной интересной церемонии:

«С утра перед храмом стоит наготове украшенная колесница; три ленты — красная, белая и синяя — привязаны к ней. Колесницу запрягают, бога выносят из храма и сажают в колесницу. Выходят женщины-буррути, женщины-катру и женщины-<…> выступают вперед, и также выходят мужчины-хубби и храмовые проститутки, и они держат зажженные факелы <…> и бог движется позади, и они везут бога через врата Тавиния в лес. И когда бог подъезжает к дому тарнави в лесу, жрец берет мутти и воду и обходит дом тарнави, и бог вступает в дом тарнави. [Далее следует текст ритуала, от которого сохранились лишь отрывочные фрагменты.]»

Это описание напоминает вавилонскую новогоднюю церемонию, в которой к дому акиту следовала схожая процессия; но проводить между двумя этими ритуалами прямую аналогию было бы преждевременно.

Ритуалам такого рода посвящена значительная часть табличек из хеттского архива, но, к сожалению, многие из них сохранились лишь во фрагментах, а многие поддаются лишь частичной расшифровке. И все же этих примеров достаточно, чтобы составить о данной группе текстов хотя бы общее представление.

В древние времена люди принимали как данность, что все природные явления и вообще все важные события человеку неподвластны и совершаются лишь по воле сверхъестественных сил, во многом подобных человеку, но далеко превосходящих его в могуществе. По аналогии с устройством человеческого общества легко возникало представление о том, что весь мир делится на сферы влияния, каждая из которых находится под контролем определенного божества. Развитию этих представлений, очевидно, способствовал и тот факт, что каждая община поклонялась разным божествам. В каждом городе был свой храм, а в каждом храме обитало божество, при обычных обстоятельствах незримое и пребывающее здесь, на одном и том же месте, с незапамятных времен. Передадим слово хеттскому сказителю:

Бог солнца живет в Сиппаре,
бог луны живет в Куцине,
бог грозы живет в Куммии,
Иштар живет в Ниневии,
Нанайя живет в Киссине,
а в Вавилоне живет Мардук.

Итак, боги были невидимы и бессмертны. Но в прочих отношениях — в своих потребностях и интересах, а также в своем отношении к людям — они представлялись всецело подобными человеку. Далее этого теологические умопостроения не простирались. Хетты без колебаний приписывали своим богам и богиням поступки, которые мы сочли бы неприличными или по меньшей мере недостойными. Бог относился к своим почитателям так же, как хозяин к своим рабам. Его следовало кормить и обихаживать, ублаготворять и хвалить. Но даже и при этом нельзя было рассчитывать, что бог постоянно будет блюсти интересы своих служителей: ведь ему нужно было время на развлечения и путешествия, сон и другие занятия, и тогда взывать к нему о помощи было бесполезно (ср. библейский эпизод с пророками Ваала на горе Кармил). Более того, бог далеко не всегда действовал мудро, и поступки его могли повлечь за собой непредвиденные и опасные последствия; долг верного служителя заключался в том, чтобы указывать богу на ошибки, после чего тот, вероятно, исправлял их. Хеттский царь вполне мог признавать, что род человеческий неисправимо порочен; но никогда нельзя было исключить, что несчастье, обрушившееся на человека или на весь народ, вызвано не божественной карой за прегрешение, а просто недосмотром со стороны божества. Ведь в отличие от бога-покровителя демоны и злые духи всегда были начеку. Вот, к примеру, отрывок из молитвы царя Мурсили:

«Что же это, о боги, что вы наделали? Вы допустили мор — и вот земля Хатти умирает, и никто не готовит подношения пищей и питьем. А вы приходите к нам, о боги, и вините нас за это… и все наши поступки в глазах ваших нехороши».

Царь откровенно объясняет богам, что в конечном счете такое упущение невыгодно им самим, ибо они лишаются прислужников.

Но если несчастье все же явилось карой за прегрешение, то беда будет преследовать человека или страну до тех пор, пока они не признают и не искупят свой проступок. Правда, преступник не всегда сознавал, что совершил грех; более того, хетты полагали, что за грехи отцов могут быть наказаны и дети. При таких обстоятельствах бог обязан был сообщить наказуемому, за что его карают, и только затем уже приводить приговор в исполнение. Известие такого рода могло прийти как явно (например, из уст человека, охваченного божественным исступлением), так и скрыто, во сне: и экстаз, и сновидения считались формами «одержимости» божеством. Но более надежным, хотя и более трудоемким способом прояснения божественной воли служило гадание. Хетты признавали три метода гадания: по внутренностям жертвенных животных, по полету птиц и по жребию. По жребию гадали женщины-ведуньи, которых называли просто «старухами». Искусство гадания хетты заимствовали из Вавилонии, где традиции прорицательства уходили корнями далеко в глубь веков. Считалось, что боги предупреждают людей о том, что ожидает их в будущем, посылая особые знамения (к каковым на практике могло причисляться едва ли не любое необычное происшествие). Яснее всего воля богов открывалась гадателям в расположении внутренностей жертвенных животных. Определенная форма печени и других внутренностей, определенное поведение птиц и т. д. считались благоприятными, другие — неблагоприятными (принципы, по которым счастливые знамения отличались от несчастливых, в большинстве своем неясны). Подобно прочим народам древности, хетты всегда рассматривали знамения перед началом военного похода и другими важными мероприятиями. К гаданию прибегали и для того, чтобы выяснить причины божественного гнева. Благоприятное знамение трактовалось как ответ «да», неблагоприятное — как «нет» (или наоборот, в зависимости от формулировки вопроса). Задавая оракулу вопросы, получая на них ответы «да» или «нет» и последовательно отсеивая ошибочные предположения, в конце концов удавалось в точности установить характер проступка, навлекшего на человека или на страну гнев божества. Вот пример такого «расследования»:

«Приняв во внимание то, что они написали мне [т. е. жрецу, проводящему церемонию] из дворца, [а именно]: «Оракул объявил, что Иштар из Ниневии гневается в своем храме», — мы посовещались со жрецами, и они сказали: «Один певец украл золотой кувшин, и пропажу не возместили; золотая туника из Амурру, которую носит бог, износилась; колесница сломана; обычно из дворца приносили в дар <…>, но сейчас не принесли; когда отмечали праздник ашрахитасси, богу обычно давали сикль серебром, красную шерсть, синюю шерсть и один <…>, но сейчас праздник ашрахитасси отметили, а сикль серебром, красную шерсть, синюю шерсть и <…> не дали; праздник айяру обычно отмечали каждый год, а сейчас им пренебрегли». Эти ли прегрешения прогневали бога? Тогда пусть знамение будет неблагоприятным. [Далее в специальных терминах подробно описывается процедура гадания. Итог: ] неблагоприятно.

Если причина в этом, и ни в чем более, то пусть знамение будет благоприятным. <…> [Итог: ] благоприятно».

Если бы последнее знамение оказалось неблагоприятным, расследование продолжалось бы до тех пор, пока в ответ на аналогичный вопрос жрецы не получили бы благоприятное знамение.

В другой ситуации разгневался бог Хурианципа. Жрецов спросили, что случилось, и они сказали: «Пиршеством <…> пренебрегли; ситтар (солнечный диск?) не украсили». Оракул объявил, что бог действительно гневается по этим причинам, но это еще не все.

«Поскольку [знамение] снова оказалось неблагоприятным, то не из-за того ли гневается бог, что жертвы ему принесли слишком поздно? Если это так, то пусть знамение будет неблагоприятным». [Итог: ] неблагоприятно. Если это [знак повторения того же самого, т. е. «если это единственная причина»], то пусть знамения будут благоприятными. [Итог: ] неблагоприятно. Тогда мы снова спросили служителей храма, и они сказали: «Пес зашел в храм, и опрокинул стол, и сбросил жертвенный хлеб. Не на это ли гневается бог?» [Итог: ] неблагоприятно».

И так далее. В хеттском архиве протоколы таких совещаний с «оракулом» составляют самую обширную (и хуже всего сохранившуюся) группу табличек и служат весьма занятным памятником изобретательности, направленной не по адресу.

Не будет особым преувеличением сказать, что магия появилась на свет в такой же глубокой древности и распространилась на Земле столь же широко, как и сам человеческий род. Обычно магию рассматривают как разновидность религии, однако следует отметить, что такого названия она недостойна, ибо принадлежит к более примитивному уровню мышления. Сталкиваясь с тем, что предмет его устремлений недоступен, древний человек не желал смириться со своим поражением и инстинктивно совершал желаемые действия с неким заместителем желанного объекта. Со временем на этой основе выработалась вера в эффективность «имитативных» методов, которые мы называем магией, и развилась сложная символика, в рамках которой ритуальным заместителем могло выступать все, что угодно, — от «волоска укусившей его собаки» до предмета, имеющего с целью ритуала лишь самое отдаленное сходство (к примеру, созвучие названий). Неудачи же без труда объяснились противодействием другого мага. Поэтому было бы просто удивительно, если бы в картине мира анатолийских земледельцев и скотоводов 2-го тысячелетия до н. э. вера в магию не занимала столь же важного места, как и в представлениях их вавилонских и ассирийских современников.

Значительную долю всей дошедшей до нас хеттской литературы составляют именно магические ритуалы. В хеттском своде законов черная магия признавалась преступлением той же категории, что и разбойное нападение и нанесение тяжких телесных повреждений. С помощью магии пытались врачевать болезни и восстанавливать нарушенные функции тела, а также избавляться от всевозможных несчастий — от раздоров в семье и привидений в доме, от неурожая на полях и в садах и мора в войсках; с помощью магии насылали порчу на врагов и привлекали удачу к друзьям; клятвы скрепляли призыванием проклятий на голову потенциального клятвопреступника; особыми заклинаниями привлекали внимание людей и богов, когда те пренебрегали своими обязанностями. Перечислять и описывать во всех подробностях многочисленные орудия, применявшиеся в магических ритуалах, было бы слишком утомительно; достаточно будет сказать, что употребление их неизменно основывалось на принципе подобия, и привести несколько примеров.

Вот фрагменты ритуалов, призванных восстановить нарушенные половые функции у мужчины или женщины:

«[Больной или больная] затыкает себе уши черной шерстью <…> и облачается в черные одежды. <…> [Затем, совершив целый ряд ритуальных действий,] старуха разрывает сверху донизу черную рубаху, которую он надел, и стягивает с его ног черные чулки (?), и вынимает из его ушей затычки из черной шерсти, и говорит: «Вот, я снимаю с него тьму и неподвижность, причиненные нечистотой, из-за каковой нечистоты он стал темен и неподвижен; я снимаю грех». Затем она снимает черные одежды, в которые он облачился, и складывает их в одно место».

После этого «старуха» выбрасывает в реку черную рубаху, чулки и все прочие предметы, соприкасавшиеся с больным. В одном из текстов эти предметы закапываются в яму, в которую затем забивают колышки.

«Я вкладываю зеркало и веретено в руку больного, и он проходит под «воротами», и, когда он выходит из-под ворот, я забираю у него зеркало и веретено и даю ему лук, и говорю ему: «Вот! Я забрала у тебя женственность и вернула тебе мужественность; ты отринул повадки женщины и [снова принял] повадки мужчины».

[Старуха] берет рог плодовитой коровы и говорит: «Солнечный бог, господин мой, как эта корова плодовита и живет в плодовитом загоне и наполняет тот закон быками и коровами, так и эта больная да будет плодовита, да наполнит она свой дом сыновьями и дочерьми, внуками и правнуками и потомками в грядущих коленах».

Она поднимает над больным [или больной] фигурки из воска и бараньего жира и говорит: «Кто бы ни наслал на этого человека нечистоту, я сейчас держу две магические фигурки». <…> Затем она раздавливает фигурки в руках и говорит: «Какие бы злые люди ни наслали на него нечистоту, да будут они так же раздавлены».

Проклятие, подобное последнему, произносилось и во имя скрепления клятвы:

«Он вкладывает им в руки воск и бараний жир, затем бросает их в очаг и говорит: «Как этот воск растаял, как этот бараний жир погиб, так и тот, кто нарушит эту клятву и совершит измену (?) против царя Хатти, да растает, как воск, и погибнет, как бараний жир».

В ритуал, проводившийся для прекращения мора в военном лагере, входил обряд, подобный библейскому изгнанию «козла отпущения»:

«Они приводят осла и гонят его в сторону вражеской страны и говорят так: «Ты, о Ярри, навлек зло на эту страну и этот лагерь; но пусть этот осел заберет его и отнесет в страну врага».

Стоит обратить внимание на то, как магия тяготела к слиянию с религией: заклинание, первоначально считавшееся действенным и само по себе, здесь уже усиливают молитвенным обращением к богу — либо к солнечному богу, как покровителю очистительных обрядов, либо к богу Ярри, который считался насылателем моровых поветрий.

С другой стороны, магия могла играть вспомогательную роль в собственно религиозных обрядах, когда возникало опасение, что бога «нет дома» и молитва не дойдет до его ушей. Так, весьма распространены были молебствия особого типа — мугессары. Сначала бога призывали вернуться домой и благословить свой народ. Затем ему «прокладывали дорогу» и, чтобы привлечь его, выставляли вдоль этой «дороги» мед, масло и прочие яства. С той же целью совершали благовонные воскурения. В некоторых случаях бога «тащили» домой по обставленной должным образом «дороге» — возможно, даже физически, в образе изваяния. Частью подобного ритуала является «Миф об исчезающем боге», за текстом которого непосредственно следует описание магических ритуалов, и в том числе «прокладывания дороги». По всей видимости, этот рассказывали ради того, чтобы описанное в нем событие, то есть возвращение пропавшего бога, произошло в действительности.

К другой форме магии относились так называемые апотропаические (т. е. отвращающие зло) обряды, для которых под основание дома закапывали фигурки свирепых животных. Вот, например, ритуал, служивший для изгнания здых духов из царского дворца:

«…делают собачку из сала и кладут ее на порог дома и говорят: «Ты — собачка от стола царской четы. Как ты днем не допускаешь других людей ко двору, так и ночью не допускай [в дом] порождений зла».

В обрядах такого рода нет ничего «мистического» и «сокровенного»: это всего лишь пережитки примитивных суеверий. «Колдуны» разрабатывали подобные ритуалы самостоятельно; многие колдовские обряды и заклинания приходили из глухих уголков и с окраин империи; поэтому «оккультная» литература хеттов представляет собой не систематизированный свод магических приемов, а, скорее, собрание фольклорных текстов. «Старухи» (это непритязательное название наверняка было почерпнуто из обыденной речи деревенских жителей) пользовались самыми простыми магическими формулами; жрецы, авгуры и специально обученные прорицатели, напротив, совершали только сложные магические ритуалы, уже включавшие в себя религиозные элементы. Существовала ли у хеттов некая «коллегия» магов или заклинателей, связанных с государственным культом и храмами Хаттусы и пользовавшихся особыми привилегиями, мы не знаем; быть может, тексты магических ритуалов собирали в архивах именно для того, чтобы накопить материал для создания такой коллегии. Но как бы то ни было, никто не ставил эффективность магии под сомнение, и в этом отношении хетты, разумеется, были детьми своего времени.

Среди табличек из Богазкёйского архива были обнаружены фрагменты единой серии, в которой описывается ритуал погребения царя или царицы. Вся церемония продолжалась по меньшей мере 13 дней, а возможно, и дольше; но процедура захоронения тела завершалась уже на второй день. В ходе раскопок в 1936 году был найден хорошо сохранившийся текст с описанием обрядов второго дня. Из него с очевидностью следует, что накануне днем или ночью тело кремировали; и действительно, во фрагменте таблички с описанием обрядов первого дня присутствуют слова «огонь» и «горящий». Далее в тексте, относящемся ко второму дню, говорится:

«На второй день, как только рассветет, женщины идут [к?] уктури^{19} собрать кости; они заливают огонь десятью кувшинами пива, десятью [кувшинами вина] и десятью кувшинами валхи^{20}.

Серебряный кувшин весом в полмины и 20 сиклей наполняют очищенным маслом. Кости берут серебряной лаппа^{21} и кладут их в очищенное масло в серебряном кувшине, затем вынимают их из очищенного масла и кладут на льняную гаццарнулли, под которой лежит «одеяние из тонкой ткани».

Собрав кости, они заворачивают их вместе с льняной тканью в «одеяние из тонкой ткани» и кладут их на стул; но если это женщина, то их кладут на скамеечку.

Вокруг уктурий, [на? в?] которых сожгли тело, они кладут 12 хлебов, а на хлебы кладут пирог с салом. Огонь уже залит пивом и вином. Перед стулом, на котором лежат кости, они ставят стол и подают горячие хлебы, <…> хлебы и <…> хлебы для преломления. Повара и «стольники» ставят блюда впереди и впереди поднимают их [sic]. И всем, кто пришел собирать кости, они подают еду, чтобы те поели.

Затем они трижды подают им питье и так же трижды они дают выпить его душе. Ни хлебов, ни музыкальных инструментов Иштар нет».

Затем «старуха» и ее «помощница» совершают какие-то магические операции, но понять, в чем состоял их смысл, не представляется возможным, так как эта часть таблички сохранилась плохо. Далее в тексте говорится:

«[Тем временем] из дворца [уже] привели двух волов и дважды по девять овец. Одного [вола и девять овец] приносят в жертву солнечной богине [земли], а одного вола и девять овец [приносят в жертву душе] усопшего. [Затем] берут кости и [уносят их] от уктурий и вносят их в его «каменный дом». В «каменном доме» во внутреннем покое расстилают постель, снимают кости со стула и кладут их на постель; светильник <…> [и?] <…> весом в <…> полусиклей с очищенным маслом помещают перед костьми; затем жертвуют душе усопшего вола и овцу».

Далее от текста сохранились только фрагменты, а описания ритуалов, которые проводились в последующие дни, так и не найдены. На восьмой, двенадцатый и тринадцатый день проводились обряды и жертвоприношения общего характера.

В 1911 году д-р Винклер обнаружил в пещере у дороги, ведущей к Язылыкая, множество больших горшков (пифосов), сложенных попарно горлышко к горлышку, а в них — несколько малых сосудов с прахом кремированных тел. Но никаких иных остатков кремации, относящихся ко 2-му тысячелетию до н. э., в местах расселения хеттов не найдено. С другой стороны, и в Алишаре, и в Богазкёе археологи обнаружили множество ингумированных останков — либо в таких же сложенных горлышко к горлышку пифосах, либо просто в могилах, вырытых в земле; в Богазкёе тела покойных обычно закапывали прямо под полом жилищ. Однако все эти останки, в том числе и обнаруженные д-ром Винклером, судя по всему, принадлежали простолюдинам, тогда как в цитированном выше тексте описывается ритуал погребения царя или царицы. Напрашивается вывод, что в этом заключалось одно из значимых культурных различий между правителем и подданными, проявившееся по меньшей мере в эпоху поздней империи (которой датируется текст с описанием ритуала). Однако это различие, по всей видимости, никак не связано с той социальной пропастью, что резче всего отделяла правящий класс от простолюдинов в период Древнехеттского царства. Ведь царей Древнего царства не кремировали, о чем ясно свидетельствуют заключительные фразы из воззвания Хаттусили I: «Омой мое тело как подобает; прижми меня к груди своей и у грудр своей погреби меня в земле».

Еще интереснее эта проблема становится при сравнении вышеописанной церемонии с обрядами погребения Патрокла и Гектора, о которых повествует «Илиада» (XXIII, 233 и XXIV, 782 и далее)^{22}:

ПОГРЕБЕНИЕ ПАТРОКЛА Тою порой собиралися многие к сыну Атрея;
Топот и шум приходящих нарушили сон его краткий;
Сел Ахиллес, приподнявшись, и так говорил воеводам:
«Царь Агамемнон, и вы, предводители воинств ахейских!
Время костер угасить; вином оросите багряным
Все пространство, где пламень пылал, и на пепле костерном
Сына Менетия мы соберем драгоценные кости,
Тщательно их отделив от других; распознать же удобно.
Друг наш лежал на средине костра; но далеко другие
С краю горели, набросаны кучей, и люди и кони.
Кости в фиале златом, двойным покрывши их туком,
В гроб положите, доколе я сам не сойду к Аидесу.
Гроба над другом моим не хочу я великого видеть,
Так, лишь пристойный курган; но широкий над ним и высокий
Вы сотворите, ахеяне, вы, которые в Трое
После меня при судах мореходных останетесь живы».
Так говорил; и они покорились герою Пелиду.
Сруб угасили, багряным вином поливая пространство
Все, где пламень ходил; и обрушился пепел глубокий;
Слезы лиющие, друга любезного белые кости
В чашу златую собрали и туком двойным обложили;
Чашу под кущу внеся, пеленою тонкой покрыли;
Кругом означили место могилы и, бросив основы
Около сруба, поспешно насыпали рыхлую землю.
Свежий насыпав курган, разошлися они. Ахиллес же
Там народ удержал и, в обширном кругу посадивши,
Вынес награды подвижникам: светлые блюда, треноги;
Месков представил, и быстрых коней, и волов крепкочелых,
И красноопоясанных жен, и седое железо.

ПОГРЕБЕНИЕ ГЕКТОРА Так говорил, — и они лошаков и волов подъяремных
Скоро в возы запрягли и пред градом немедля собрались.
Девять дней они в Трою множество леса возили;
В день же десятый, лишь, свет разливая, Денница возникла,
Вынесли храброго Гектора с горестным плачем трояне;
Сверху костра мертвеца положили и бросили пламень.

Рано, едва розоперстая вестница утра явилась,
К срубу великого Гектора начал народ собираться.
И лишь собралися все (неисчетное множество было),
Сруб угасили, багряным вином оросивши пространство
Все, цде огонь разливался пылающий; после на пепле
Белые кости героя собрали и братья и други,
Горько рыдая, обильные слезы струя по ланитам.
Прах драгоценный собравши, в ковчег золотой положили,
Тонким обвивши покровом, блистающим пурпуром свежим.
Так опустили в могилу глубокую и, заложивши,
Сверху огромными частыми камнями плотно устлали;
После курган насыпали; а около стражи сидели,
Смотря, дабы не ударила рать меднолатных данаев.
Скоро насыпав могилу, они разошлись; напоследок
Все собралися вновь и блистательный пир пировали
В доме великом Приама, любезного Зевсу владыки.

Так погребали они конеборного Гектора тело.

Черты сходства между хеттским и гомеровским ритуалами таковы: 1) тело сжигают; 2) огонь погребального костра заливают напитками; 3) кости погружают в масло или покрывают жиром («туком»);

4) кости заворачивают в лен и в тонкую ткань;

5) кости помещают в каменную усыпальницу; 6) после погребения устраивают пиршество.

С другой стороны, между двумя этими типами церемоний имеются и отличия: 1) гомеровские воины помещают кости, обернутые туком, в золотой сосуд, а в хеттском ритуале этот элемент отсутствует; 2) в хеттском ритуале кости кладут на стул или скамеечку;

3) хеттский «каменный дом» — это, по всей видимости, самостоятельная постройка, а гомеровские воины только заваливают камнями могилу, вырытую в земле;

4) хеттский ритуал включал в себя магические операции, а гомеровский — игры атлетов.

Можно было бы заключить, что в свете всех этих различий отмеченные общие черты не могут служить достаточным основанием для гипотезы о заимствовании или единой традиции. Ведь после того как тело сжигали, с костями так или иначе приходилось совершать ряд операций подобного рода. Но с другой стороны, маловероятно, чтобы хеттские цари стали использовать обычай кремации, не соприкоснувшись предварительно с народом, уже следовавшим аналогичному обычаю. И возможно, имеет смысл задуматься о том, как и при каких обстоятельствах могла произойти такая встреча.

Известно, что в микенской Греции покойников не сжигали: практику кремации греки приняли позже. Конечно, легко было бы обвинить Гомера в невольном анахронизме, но не следует торопиться с выводами. Согласно археологическим данным, в Трое VI — городе, который, по одной из гипотез, имел в виду Гомер и расцвет которого совпадает по времени с эпохой Хеттской империи, — кремация была общепринятым способом захоронения, и не исключено, что ахейские герои заимствовали эту практику у троянцев как удобный способ погребения покойных на чужой земле. В любом случае сам факт того, что кремация практиковалась в Трое VI, указывает на источник, из которого хетты могли ее заимствовать, и в то же время до некоторой степени обосновывает гомеровское описание этого обряда.

В 1952 году д-р Биттель обнаружил, что еще один выход скальных пород у дороги к Язылыкая служил хеттам местом захоронения покойных на протяжении многих веков. Здесь размещалось 72 захоронения, в 50 из которых содержались кремированные останки в глиняных сосудах разной формы и величины. Таким образом, хетты, по-видимому, практиковали кремацию с древнейших времен, и на то, что кремированные покойники принадлежали при жизни к правящему классу, нет никаких указаний. Таким образом, утверждать и далее, что практика кремации отличала правителей от подданных, нет никаких оснований, и если хеттский погребальный ритуал действительно связан с тем, что описан в гомеровских поэмах, то объяснять это следует не заимствованием, а единством традиции.