• В декабре и потом…
  • Побег
  • Вражда
  • Черные платки
  • Запах крови
  • Крушение
  • Ташкент
  • Тяжелые роды
  • На юге
  • Дыни для Черномырдина
  • Шаги
  • Под колпаком
  • Киргизские этюды
  • Молдавское вино
  • Лебедь против Грачева
  • Грузинский шашлык
  • Казахский зов
  • Обида Назарбаева
  • Белорусское направление
  • Азербайджанские маневры
  • Таджикские жернова
  • Украинский фронт
  • Черноморская саркома
  • Адмирал Балтин
  • Зараза
  • Мысли непосторонних
  • Узбекские этюды
  • Армянские стражники
  • Осколки истории
  • Глава 1. Месть покойной империи

    В декабре и потом…

    …25 декабря 1991 года около 19.30 в кабинете маршала авиации Шапошникова забренчал телефон.

    Среди чертовой дюжины других аппаратов он был самым новым. Впервые я увидел его еще в августе. Этот телефон установили на тумбочке по левую руку от рабочего стола министра — так, чтобы он располагался к нему ближе всех.

    При маршале Язове на его месте стоял такой же — цвета слоновой кости, с ярко-золотистым, как новый пятак, гербом СССР на диске и красной полоской, на которой белыми рельефными буквами было выдавлено «ПРЕЗИДЕНТ СССР». Теперь по этому телефону звонили редко. Новый аппарат отличался от него лишь тем, что на нем была надпись «ПРЕЗИДЕНТ РФ». Его звонок маршал быстро научился различать, даже находясь на другом конце своего огромного кабинета.

    В тот вечер маршал приказал дежурному по приемной между семью и восемью никого с ним не соединять: Шапошников ждал звонка от Ельцина…

    Дежурный, подполковник ВВС, с мучительной вежливостью выдворял из приемной всех, кто пытался прорваться на аудиенцию к маршалу. Наиболее настырных многозвездных генералов, старавшихся доказать дежурному, что их стремление попасть в кабинет «командира» вызвано неотложными проблемами государственной важности, он отсылал к начальнику Генштаба генерал-полковнику Виктору Николаевичу Самсонову.

    Некоторые генералы по привычке называли Шапошникова министром, хотя он уже четыре дня таковым не был. С 21 декабря, после совещания глав Государств Содружества в Алма-Ате, его должность по предложению Ельцина стала именоваться величественно и длинно: «Главнокомандующий Объединенными Вооруженными силами Содружества независимых государств». Дежурный тактично напоминал об этом забывчивым полководцам, что еще больше раздражало их.

    Злые и недоумевающие, они ретировались из «святых сеней», негромко лютыми матюгами покрывая подполковника. И только самые интеллигентные осторожно себе под нос замечали, что дежурный в предыдущей жизни явно был сторожевым псом, потому как яростно оберегает хозяина.

    Те, которые были в неведении о причине внезапного затворничества маршала, лишь догадывались, что происходит что-то чрезвычайно важное.

    Такого раньше не случалось…

    Став в августе министром обороны СССР, Шапошников с первого дня работы на этом посту кропотливо входил в образ необычайно демократичного военачальника. И не только своей всегдашней улыбкой, выгодно смотревшейся в сравнении с суконным выражением лиц некоторых его предшественников, или способностью иногда по два раза на дню здороваться за руку с подполковниками и даже майорами.

    Евгений Иванович на служебных совещаниях частенько призывал арбатских генералов человечнее относиться к подчиненным и быть доступнее. И любил повторять: «Двери моего кабинета для всех открыты». Я и сам однажды был удивлен, с какой легкостью меня, в то время рядового клерка пресс-службы Минобороны, допустили в кабинет маршала, когда надо было завизировать гранки его статьи для газеты.

    Месяца три поодиночке и группами с утра до позднего вечера шли к Шапошникову ходоки: бывшие сослуживцы и народные депутаты, ветераны и солдатские матери, журналисты и жалобщики. Кроме них к Евгению Ивановичу постоянно наведывались его замы, начальники управлений МО и Генштаба, главкомы, командующие войсками военных округов и флотов. Рабочий день маршала в то время длился часто по 16-17 часов. Его жажда общения с людьми казалась мне ненасытной.

    Но азарт этот стал заметно угасать по мере того, как маршал понял, что работать в таком режиме его надолго не хватит. Количество посетителей в его приемной резко поубавилось. Офицеры аппарата главы военного ведомства начали ставить изощренные бюрократические заслоны на пути тех, кто пытался пробиться на аудиенцию к маршалу (исключение делалось лишь для высших генералов, кремлевских и правительственных чиновников). К поздней осени 1991 года стало оcобенно заметно, что августовская эйфория Евгения Ивановича, вызванная назначением на министерский пост, испаряется из-за нескончаемого нагромождения скапливающихся проблем, а двери его кабинета уже открываются не «для всех»…

    * * *

    Зайдя в приемную маршала в тот исторический вечер 25 декабря, я увидел, что дежурный с азартной сосредоточенностью продолжал щелкать клавишами компьютера. Ярко-синий экран отсвечивался за спиной офицера — на темном оконном стекле, по которому стекали разноцветные шарики. Подполковник играл в «Тетрис». При этом лицо его имело невероятно умное выражение, о чем офицер, может быть, и не подозревал. Глядя на него, я даже испытывал некоторое чувство гордости из-за того, что служу с таким интеллектуальным товарищем в одной армии.

    В приемной работал телевизор. Горбачев что-то снова многословно втолковывал соотечественникам. Но голос его не был слышен — подполковник отключил звук.

    Президент СССР мешал дежурному сосредоточиться…

    И частые телефонные звонки сильно раздражали подполковника, он лаконично и сухо продолжал отшивать рвущихся поговорить с маршалом. Звонки мешали пробиться на очередной уровень «Тетриса», где были спрятаны впечатляющие картины группового секса.

    Когда же зазвонил телефон внутренней связи, деревянный голос дежурного стал бархатным:

    — Слушаюсь, товарищ Главнокомандующий! Понял, товарищ маршал! Будет исполнено, Евгений Иванович!

    Через приемную из боковых дверей прошмыгнул водитель машины маршала, на ходу яростно потирая заспанные глаза и бордовый пролежень на щеке. Его черная болоньевая куртка была помята до той степени, о которой войсковые старшины обычно говорят: «Словно у коровы из задницы».

    За водителем появился холеный и торжественный, как жених, охранник Главкома в костюме с иголочки. Мельком взглянув на свое отражение в зеркале, он быстро слинял вслед за водителем, таща за собой густой одеколонный шлейф. Я уже до того привык к нему, что, заходя в приемную или в кабинет порученца маршала, по одному запаху догадывался, что охранник был и здесь. Высокий красавец этот имел звание старшего лейтенанта, но важностью манер тянул на генерала — такие повадки были почти у всех офицеров, входящих в обслугу маршала.

    Видимо, в детстве старлей не наигрался «в пистолетики» и потому настоящий ствол, болтающийся у него под мышкой в тонкой кожаной кобуре, был продолжением давней и любимой игры, — охранник частенько демонстративно похлопывал себя по боку, — было заметно, что эта процедура доставляла ему особый кайф, поскольку окружающие (особенно женщины из машбюро) обращали на нее уважительное внимание.

    Вскоре в приемной раздался еще один телефонный звонок, и, нехотя отклеившись от компьютера, дежурный буркнул в трубку:

    — Маршал у президента!

    Но тут же многозначительно уточнил:

    — У быв-ше-го президента…

    И снова страстно забарабанил по компьютерным клавишам.

    Только что, выступая по телевидению, Горбачев отрекся от кремлевского престола…

    Об этой речи Михаила Сергеевича на собственной политической панихиде Ельцин заблаговременно предупредил Шапошникова. Тогда же Б.Н. условился с Евгением Ивановичем, что они вместе поедут в Кремль принимать у Горбачева «ядерный чемоданчик» вместе с операторами.

    Момент предстоящей передачи ядерного «скипетра» Горбачева Ельцину означал по сути апофеоз долгожданной победы рвавшегося в Кремль российского президента над своим заклятым политическим врагом.

    Ельцин так рьяно спешил усесться на заветный кремлевский трон, что вопреки элементарной логике еще за несколько дней до прощальной речи Горбачева подписал документы, что он якобы уже принял у него «технические компоненты» управления Стратегическими ядерными силами.

    Когда эти документы привезли Горбачеву в Кремль и он увидел на них нетерпеливую пружинистую роспись Ельцина, Михаил Сергеевич с сухим злорадством заметил генштабовскому генералу, что не намерен «бежать поперед батьки в пекло», а свой автограф поставит лишь тогда, когда официально объявит народу о сложении с себя полномочий Президента Союза.

    Как только Горбачев окончил свою скорбную телеречь, Ельцин связался с Шапошниковым по телефону и ошарашил маршала:

    — Евгений Иванович, я не могу поехать к Горбачеву, поезжай один.

    Почему он не может (или не хочет), президент не объяснил. Лишить себя наслаждения принять капитуляцию у поверженного противника — это было на Ельцина не похоже. В таких удовольствиях он себе не отказывал. Чего стоил только хамоватый кураж, который Ельцин устроил в августе над Горбачевым, когда под прицелом полусотни телекамер, на виду у всего мира с ядовитой усмешкой тыкал пальцем перед носом опешившего Михаила Сергеевича в проект указа о запрещении КПСС и требовал немедленно подписать его.

    В те минуты даже тем, кто не любил Горбачева, было его жалко. А многим из тех, кто восхищался Ельциным, наверняка стало стыдно за своего кумира, бестактно потешавшегося над Президентом Союза. Ельцин «бил лежачего». Так не делали даже закоренелые мордобойцы в самых глухих деревнях.

    Услышав о нежелании Ельцина ехать в Кремль, Шапошников задергался:

    — Борис Николаевич, дело очень деликатное, и желательно все же нам поехать вместе. Тем более что я не знаю, передаст ли все «хозяйство» Горбачев мне одному.

    В голосе Ельцина появилась примесь свирепости:

    — Шта?! Если будут осложнения, позвоните мне.

    Маршал отправился в Кремль, терзаемый недоумением. К трепетному осознанию величия исторической миссии, с такой легкостью неожиданно порученной ему Ельциным, упорно примешивалось сомнение: не подставляют ли? Да и шутка ли, Президент России не захотел собственноручно принять главную ядерную кнопку страны!

    Шапошников еще только въезжал со Знаменки в Боровицкие ворота, а всезнающие офицеры дежурной смены Центрального командного пункта Генштаба уже вовсю обсуждали меж собой эту сенсационную весть. Народ у нас на ЦКП остроязыкий — кто-то заметил, что «при демократах и маршалы будут работать носильщиками».

    Процедура перехода стратегических ядерных кодов от Горбачева к Ельцину тоже относилась к разряду исторических — то был момент, когда объявленному «покойным» Союзу «закрывали глаза»…

    Вместе с «ядерным чемоданчиком» побежденный передавал победителю и ключи от Кремля. Поручить вместо себя принять их другому человеку в России мог, наверное, только один человек. Им был Ельцин.

    В Генштабе многие в тот вечер ломали голову над загадкой: был ли это типичный ельцинский выпендреж, рассчитанный на еще большее унижение Горбачева, или Борис Николаевич еще не вышел из глубокого похмелья после того, как радостно подписал в белорусском лесу смертный приговор Союзу и мгновенно превратился в «государя», выше которого в России теперь вместо Горбачева был только Бог.

    И на сей счет генштабовские офицеры отпускали язвительные реплики:

    — Наверное, если бы Горбачев вместе с «ядерным чемоданчиком» сдавал бочку соленых огурчиков, Б.Н. явился бы самолично.

    Прибыв к Горбачеву в Кремль, маршал застал Михаила Сергеевича в натужно бодром расположении духа. Таким же Горбачев был и месяц назад, в ноябре, когда пригласил маршала в Кремль. Тогда, угостив Шапошникова кофе, президент произнес долгую и пылкую речь о необходимости спасти Союз. В конце ее Михаил Сергеевич сказал слова, которые ошпарили Евгения Ивановича:

    — Вы, военные, берете власть в свои руки, сажаете удобное вам правительство, стабилизируете обстановку и уходите в сторону…

    Перепуганный Шапошников возразил, дескать, такая акция может закончиться «Матросской тишиной». Поняв, что маршал не тот человек, на которого можно ставить, Горбачев дал задний ход:

    — Ты что, Женя? Я тебе ничего не предлагаю, я просто излагаю варианты.

    После этого отношения между Горбачевым и Шапошниковым, и без того лишенные взаимной благожелательности, стали еще прохладнее.

    С августа 1991 года, когда Ельцин вырвал в Кремле у Горбачева согласие на назначение Шапошникова министром обороны СССР, Евгений Иванович знал, что Михаил Сергеевич был недоволен таким поворотом дела: слишком нахраписто Ельцин требовал утвердить предлагаемую им кандидатуру главного силовика. И получилось так, что Президент СССР сплясал под дудку Президента России. Это сильно ущемляло самолюбие Михаила Сергеевича. Но он тогда стерпел, руководствуясь какими-то своими загадочными соображениями, которые были очень похожи на беспринципность…

    Чуть позже до маршала доползли слухи, что Горбачев после подписания своего указа сказал о новом министре: «Хороший человек, но слишком интеллигентный для такой должности».

    Прослышавший об этом Шапошников тоже отозвался едкой репликой… Став с подачи Ельцина министром обороны СССР, Шапошников оказался на некоторое время «слугой двух господ». Но, аккуратно соблюдая все обязанности главы военного ведомства перед действующим Президентом — Верховным Главнокомандующим Вооруженными Силами Союза, министр не скрывал, что душой тяготеет к Ельцину — к этому подталкивали и легко объяснимые моральные обязательства перед человеком, с подачи которого он вознесся на пик головокружительной карьеры. Евгений Иванович щедро расточал комплименты своему патрону — точно так же, как это делали все, кто принадлежал к ельцинской команде.

    Много раз сталкиваясь с этими людьми, я все чаще замечал, что у них был строжайший самозапрет на какие-либо критические высказывания даже об очевидных ошибках Б.Н. Наверное, таковы лицемерные законы власти — о действующих «государях» их приближенные говорят так же, как и о покойниках — только хорошо или ничего. И лишь после того как разгневанный и непредсказуемый «патрон» вышвыривал кого-нибудь из престижных кресел, некоторые отваживались на разоблачительную критику; ее зачастую нельзя было отличить от мелкодушной мести обиженных людей.

    Тот же, кто терпеливо сносил обиду и молчал, — получал от Ельцина должностенку-синекуру с машиной под задницей (а то и охраной) или становился руководителем какого-нибудь фонда под названием «Стратегия» и с тихой нахрапистостью «доил» родное государство к собственной выгоде.

    Отношения Шапошникова с Горбачевым становились все более прохладными, по мере того как Михаил Сергеевич терял свое властное положение и все чаще срывался, — нервишки шалили. Между ними произошло несколько острых стычек. В тот же день, когда Ельцин в Беловежье подписал договор о «тройственном союзе», он позвонил Шапошникову и рассказал о некоторых деталях этого события. Вскоре на связь с министром обороны вышел Горбачев и стал расспрашивать у него, что «натворил» Ельцин в Белоруссии. Шапошников пересказал ему почти все, что узнал от Ельцина, и не скрыл, что поддерживает Б.Н.

    Горбачев вскипел:

    — Не вмешивайся не в свое дело! Предупреждаю!

    И тут Шапошников не сдержался, открытым текстом сказал Михаилу Сергеевичу, что ему надоело находиться «во взвешенном состоянии».

    О беловежских решениях Шапошников отзывался осторожно: «Быть может, в тех конкретно-исторических условиях это было единственно приемлемым выходом». И тут же оговорился, что его беспокоил вопрос, — почему документ о роспуске Союза подписали главы только трех республик бывшего СССР?

    Маршал словно хотел одной попой усидеть сразу на двух стульях: дескать, упразднение Союза беловежской тройкой — «единственно приемлемый выход», но и то, что других при этом не спросили, его «настораживало». Здесь Шапошников явно недоговаривал самого главного, — легитимны ли были беловежские договоренности? О них Горбачев сказал маршалу:

    — Из этого ничего не выйдет.

    Шапошников ответил:

    — Это — единственный выход… Быть может.

    На эту же тему часто вспыхивали острые дискуссии и в арбатских кабинетах. Хотя некоторые генералы и офицеры остерегались участвовать в них, дабы не заподозрили в нелояльности к Ельцину и новому руководству Минобороны. К тому же еще полным ходом шла зачистка МО и Генштаба от «пособников ГКЧП». Это стало золотым временем для тех, кто почуял легкую возможность отомстить неугодным начальникам, продвинуться по службе и получить более высокое звание. Денно и нощно стала работать «фабрика компромата» — так прозвали комиссию во главе с генерал-полковником Дмитрием Волкогоновым, снаряженную с ведома Ельцина (члены ее гордо называли себя «представителями президента»).

    В эту комиссию, рьяно шмонавшую кадры «Арбатского военного округа», вошли генералы и офицеры, которых у нас в Минобороны и Генштабе за глаза брезгливо называли «шушерой». Комиссия состояла из многих хамелеонов, резко поменявших политическую ориентацию сообразно дуновениям времени, — в документах российского правительства их величали «демократически настроенными военнослужащими» (одни публично рвали партийные билеты, другие основательно прятали их в тайниках).

    В комиссии особенно вдохновенно работали некоторые пьяницы, скандалисты и уличенные в воровстве, — все они были давно обижены на ГлавПУр за партийные выговоры. Были там и командиры, политработники-перевертыши, преподаватели-неудачники, активно проповедующие реформаторскую ахинею, вызывавшую отвращение у профессионалов. Все эти волкогоновы, кобецы, юшенковы, лопатины, ненашевы и облепившие их мутные личности из теплых московских военных контор никак не могли объяснить арбатским офицерам, по какому такому праву при действующем Президенте СССР и существующих еще конституционных органах власти Союза они устроили кадровый шмон в Минобороны и Генштабе с санкции Президента РФ.

    Противоправность такого положения была очевидна даже для генштабовских уборщиц. Однако ни Горбачев, ни Шапошников этому не воспротивились. В конце концов, оба и потерпели поражение от одного «противника» — недооценки силы разрушительных политических и военных процессов: одному не удалось спасти Союз, другому — единые Вооруженные силы. Жизнь в тот период порой ставила их в трагикомичную зависимость друг от друга.

    Был такой случай…

    Однажды Горбачев позвонил Шапошникову и сообщил, что получил телеграмму от трех полковников Ракетных войск стратегического назначения с грозным предупреждением: если Горбачев не сохранит Союз, то стратегические ракеты будут перенацелены на столицы союзных республик и превратят одну шестую часть земной суши в безжизненную пустыню.

    Чтобы успокоить Горбачева, маршал долго объяснял ему, что никто в стране не имеет возможности запускать ракеты без участия президента, министра обороны и начальника Генштаба — так устроена система управления Стратегическими ядерными силами. Потому, мол, телеграмму можно считать бредом или примитивным шантажом. Тем не менее маршал сказал президенту, что готов лично провести расследование. Он попросил Горбачева показать ему телеграмму или назвать фамилии полковников и номер части, в которой они служат.

    Но Горбачев сделать это отказался, что и породило у маршала понятные подозрения. Позже Шапошников признался: «Думаю, вообще в природе не было этой телеграммы, а инициатива, по всей видимости, исходила из окружения Горбачева. Судя по всему, оно было не в состоянии посоветовать президенту что-либо разумное для сохранения Союза».

    Впрочем, и окружение Ельцина не сумело посоветовать ему что-либо путное для созидания новой России.

    Уже в ту пору, когда начинало рушиться здание Союза, наше высшее военное руководство все сильнее втягивалось в орбиту политических склок и противоборств между Кремлем и Краснопресненской набережной. То было недопустимое для генералитета состояние, раз за разом отвлекавшее его внимание от армии. Но никто не мог тогда, наверное, предвидеть, что при Ельцине это на многие годы войдет в систему — некоторые наши первые лица на Арбате будут вынуждены основательно изучить азбуку политического проституирования перед новым режимом, а затем научатся демонстрировать в этом высший пилотаж.

    Самое опасное состояло в том, что высшее военное руководство, которое денно и нощно должно было заниматься исключительно проблемами спасения и реформирования Вооруженных сил и дистанцироваться от участия в передрягах на политическом Олимпе, было втянуто в подковерные склоки. А в такой ситуации неминуемо наступает момент, когда военачальники вынуждены делать выбор между офицерской честью и лояльностью режиму.

    Шапошников не стал исключением…

    За четыре месяца пребывания Шапошникова в должности министра обороны СССР (с августа по декабрь) он не только успел почувствовать ядовитый вкус интриг на политическом «верху», но уже и сам вольно или невольно иногда оказывался в роли главного действующего лица некоторых очень шальных арбатско-кремлевских «игр».

    У него еще с августа 91-го не заладились отношения с новым начальником Генерального штаба генералом армии Владимиром Лобовым — человеком, который знал себе цену и чувствовал профессиональное превосходство над министром. Шапошников до своего назначения на высший пост в армии и дня не служил на Арбате, а Лобов имел внушительный послужной список, последовательно пройдя все ступени от командира взвода до командующего войсками округа, затем занимал должность первого зама начальника Генштаба. А Шапошников стал министром с должности Главкома Военно-воздушных сил, минуя считавшиеся обязательными среди высших генералов посты зама главы военного ведомства или начальника Генштаба (являвшегося одновременно первым замом министра).

    Маршал и некоторые наиболее приближенные к нему военачальники порой в кулуарах и публично поговаривали, что, мол, в таком перескакивании через обязательные должности ничего скверного нет. Другие же наши арбатские полководцы были твердо убеждены, что и летная специфика Шапошникова, и то, что он не успел как следует пообтереться на Арбате, изучить виды и рода войск — существенные минусы министра. Генерал Лобов придерживался очень близких к этому взглядов — сужу так по некоторым его высказываниям и репликам во время наших откровенных бесед…

    Уже с первых дней работы Лобова в должности НГШ у меня создалось убеждение, что у него была скрытая антипатия к маршалу, которая, на мой взгляд, объяснялась прежде всего тем, что Владимир Николаевич испытывал неприятие к головокружительному конъюнктурному взлету Шапошникова.

    Эту антипатию я впервые подметил тогда, когда Владимир Николаевич с плохо замаскированным сарказмом рассказывал мне о «скопище летных генералов и офицеров» в приемной нового министра в первые дни после его назначения, о том, с какой легковесностью Е.И. сообщил Лобову о его назначении НГШ, о несостоятельности некоторых приказов, поспешно подписанных маршалом (с них начались первые стычки министра и начальника Генштаба, который обычно оттачивал документы до высшей степени безукоризненности и весьма болезненно реагировал на малейшие дилетантские промашки в директивах и приказах, уходящих с Арбата в войска и на флоты).

    Однако это противостояние двух высших военачальников было бы очень примитивно объяснять лишь тем, что они исповедовали слишком разные подходы к работе или «не сошлись характерами». Корни антипатии, приведшей к серьезному конфликту между ними, лежали гораздо глубже — Лобов не принимал Шапошникова прежде всего как ставленника Ельцина, как человека, оказавшегося во главе Вооруженных сил не по логике заслуг и служебного роста, а по воле политической конъюнктуры (ее первой и самой крупной жертвой Владимир Николаевич вскоре и стал).

    Лобов с первого дня службы в должности НГШ демонстрировал независимость взглядов на военную реформу и прорабатывал идеи, которые сильно настораживали Шапошникова, особенно по части новой схемы административного и оперативного управления Вооруженными силами. Евгений Иванович усматривал в ней явную «кастрацию» своих полномочий. Судя по некоторым его признаниям, он сильно остерегался, что в случае утверждения президентом лобовского плана разделения функций между Минобороны и Генштабом, министр обороны будет оттеснен от рычагов непосредственного управления армией и обретет лишь административно-политический статус, а полномочия НГШ сильно укрепятся (Лобов в качестве одного из вариантов предлагал, чтобы начальник Генштаба был одновременно и Главнокомандующим Вооруженными силами).

    Вообще, на мой взгляд, уже осенью 1991 года генерал армии Лобов намеревался сделать то, к чему мы за последующие годы много раз пытались подойти, но крайне безуспешно: по строгому счету, Минобороны как было «министерством Вооруженных сил», так и осталось им — его полномочия распространяются главным образом только на армию, а не на всю сферу обороны государства. А Генштаб лишь осенью 1998 года по указу Президента РФ частично расширил свои функции как координирующий орган силовых структур страны — дальше дело не пошло…

    Когда взгляды министра и начальника Генштаба по кардинальным вопросам военного строительства не совпадают, когда недостаток профессиональной логики с чьей-либо стороны начинает компенсироваться эмоциями, неминуемо начинаются интриги, перерастающие в скрытую и явную борьбу, в которую по мере разрастания конфликта вовлекается все больше людей.

    О том, что не без ведома Шапошникова вокруг Лобова началась странная возня, НГШ догадался уже тогда, когда в «Красной звезде», а затем в «Аргументах и фактах» появились заметки, в которых, в частности, ставилась под сомнение способность начальника Генштаба надежно контролировать управление Стратегическими ядерными силами (у него тоже имелся «ядерный чемоданчик»). В явно заказных газетных материалах содержались провокационные намеки на «опасность», которую якобы нес в себе не всегда лояльный к властям Лобов (чего только стоила всего лишь одна фраза: «Начальник Генштаба против всех президентов сразу»)…

    Внезапный удар по Лобову был нанесен тогда, когда в декабре 1991 года он находился с визитом в Англии. Указом Горбачева его освободили от должности мгновенно и загадочно. Сразу после возвращения в Москву Лобов позвонил в Кремль Горбачеву, чтобы узнать причины своего внезапного и коварного смещения. Михаил Сергеевич отвечал многословно и скользко. Единственной конкретностью в его туманных объяснениях было то, что к нему, мол, «пришли трое и надавили». Кто именно — он не говорил.

    Но Лобов догадывался, что одним из них наверняка был Шапошников.

    Устранение Лобова в декабре 1991 года с командного мостика армии было началом большой конъюнктурной игры, которую затеяли российские власти в сфере кадровой политики в Вооруженных силах. По наводке некоторых высших военачальников, спешивших засвидетельствовать свое верноподданичество Ельцину, один за другим смещались со своих постов опытнейшие командиры и начальники. А поводом для этого часто служили не только гнусные доносы на «нелояльность подозреваемых» или их дружбу с членами ГКЧП, но и жажда мести тем, кто в свое время не давал ходу карьеристским намерениям бездарей или бил по рукам хапуг.

    Тогда, в конце 1991 года, многие арбатские генералы не могли и догадываться, что предстоящие годы владычества Ельцина с лозунгами о демократических реформах были по сути не борьбой за укрепление подлинно народной справедливой власти, а длительным сражением за политическую живучесть главы режима, в котором самая серьезная ставка делалась на прирученных генералов-силовиков.

    И очень часто за лукавым декларированием приоритетов «интересов государства» ловко маскировались личные политические интересы и выгоды прежде всего самого Ельцина и оберегающей его свиты.

    Рушилась экономика, билось в конвульсиях сельское хозяйство, чахла культура, гигантская эпидемия коррупции и преступности поражала страну, разваливалась армия, но вместо полной мобилизации сил на спасение государства Россия почти десять лет только и наблюдала за тем, как президент ловко ставит «сдержки и противовесы», изгоняет бездарных или проворовавшихся министров и назначает других, перетряхивает свою кремлевскую команду, воюет с парламентом или борется за продление президентского мандата на новый срок и добивается победы за счет ее щедрой проплаты из кошельков олигархов, старательно и страстно облизывающих десницы «монарха» в надежде на то, что в знак благодарности и им достанется желанный жирный шмат недвижимости или кусок нефтяной трубы…

    В конце концов, страну приучили к тому, что она денно и нощно вынуждена была наблюдать за стиркой грязного белья в кремлевском, правительственном и парламентском корытах.

    Великое сонмище фактов российской политической жизни последнего десятилетия уходящего века убедительно свидетельствует о том, что ход отечественной истории Кремль часто поворачивал в русло, которое прежде всего было выгодно Ельцину, а не России. И жизнь армии в такой же мере часто подчинялась личным политическим интересам, пристрастиям и капризам Б.Н.

    * * *

    …Когда вечером 25 декабря 1991 года Шапошников приехал в Кремль к Горбачеву, тот на сей раз без каких-либо возражений расписался на документах, фиксирующих передачу «ядерного чемоданчика», — на тех самых, где с нелепой поспешностью поставил свою преждевременную подпись Б.Н. Они тут же были отправлены нарочными под усиленной охраной к Ельцину на Краснопресненскую набережную. Сам чемоданчик Шапошников должен был доставить Ельцину лишь после того, как президент подтвердит получение документов, завизированных Горбачевым.

    Один из моих давних знакомых служил на Центральном командном пункте Генштаба и имел непосредствнное отношение к разработке системы управления стратегическим ядерным оружием. В тот день я спросил у него, кто вместо Верховного будет принимать решение, если, допустим, ядерная угроза случится в период, когда из-за странного бзика Ельцина на некоторое время потеряется контроль за главной ядерной кнопкой?

    Ответ был предельно красноречивым:

    — А хрен его знает!

    К тому времени я уже знал, что в случае ядерной угрозы между президентом, министром обороны и начальником Генштаба должен мгновенно произойти сеанс так называемой конференц-связи, в ходе которого в течение нескольких минут все трое обязаны прийти к единому решению. Исключение из этой процедуры хотя бы одного из них допускалось лишь теоретически (хотя нашей разведке было известно, что в некоторых ядерных странах, например во Франции, продолжительное время существовала дублирующая тайная схема управления Стратегическими ядерными силами, исключавшая участие в ней нескольких обязательных лиц, кроме, разумеется, президента. Но когда это стало известно в правительстве, разгорелся бурный «семейный» скандал, шум которого французские власти быстро загасили).

    В России же с конца 1991 года и доныне управление президентом Стратегическими ядерными силами, некоторые его важнейшие решения по их перенацеливанию, сокращению или реформированию принимались порой в форме лихих экспромтов. Некоторые из них Б.Н. делал с подачи своих «ядерных» советников, пытавшихся помочь президенту утолить его жажду «исторических прорывов» в международных отношениях с помощью сенсационных инициатив. Тут Ельцин намного превзошел даже Горбачева, который неоднократно набирал очки у Запада, оглушая его необычайно смелыми шагами СССР в сторону радикального сокращения ракетно-ядерных вооружений (даже тогда, когда Генеральный штаб по некоторым видам сокращаемого оружия был категорически против, а его преждевременное уничтожение считал преступным).

    Как и Горбачев, Ельцин не раз стремился наращивать свой международный политический рейтинг с помощью авантюрно-популистских предложений. Мне до сих пор помнится, какой мировой фурор вызвало заявление Ельцина в начале 1992 года: «Наши ракеты больше не нацелены на США». Многие в Генштабе в тот день отнеслись к этому сенсационному заявлению президента точно так же, как сыновья стыдятся своего отца, когда он вдруг ляпнет прилюдно чепуху или очевидную неправду. Наш Верховный за реальный факт не раз выдавал то, что лишь в самых общих наметках существовало в планах.

    Об окончании вывода полетных заданий российских межконтинентальных ракет, нацеленных на США, на так называемый нулевой режим министр обороны П. Грачев публично объявил лишь через… полтора года. В то время, когда российский президент радостно превозносил «выдающееся и беспрецедентное» решение Кремля, американский, Билл Клинтон, отнесся к этому очень сдержанно. Когда США объявили об аналогичном шаге, он сказал:

    — Это всего лишь символический жест доброй воли с обеих сторон.

    В сентябре 1996 года во время поездки в штаб-квартиру НАТО в Бельгии я спросил министра обороны США Уильяма Перри, что он думает о взаимном ракетном ненацеливании между нашими странами. Он хитро улыбнулся и ответил:

    — Мы не знаем, куда в действительности нацелены русские ракеты. Так же, как вы точно не знаете, куда нацелены американские.

    Но сильнее всего наш президент шокировал оппонентов, когда заявил во время встречи с главами некоторых государств НАТО, что с российских ракет, нацеленных на страны альянса, «снимаются боеголовки».

    Тогда и в российском Генштабе у многих отвисли челюсти. Многим показалось, что они ослышались. В нашу пресс-службу в панике примчались офицеры Главного оперативного управления ГШ, курирующие Ракетные войска стратегического назначения, и стали лихорадочно прокручивать пленку с записью слов Верховного. В гробовой тишине дежурной комнаты раз за разом звучал торжественный голос Ельцина:

    — Я СЕЙЧАС принял решение…

    — Я СЕЙЧАС принял решение…

    В российской прессе началась шумиха, журналисты допытывались у минобороновского руководства, консультировался ли с ним Верховный Главнокомандующий перед тем, как объявил о своем решении. Наши генералы ловко уходили от ответов. Чтобы хоть как-то пригасить скандал, пресс-служба МО сделала туманное заявление, из которого только и можно было понять, что снятие боеголовок — процесс длительный…

    А мне вспоминалась такая же скандальная шумиха в российской и зарубежной прессе после того, как 25 января 1995 года норвежцы запустили свою метеоракету «Блэк Брандт-12» с полигона на острове Аннея. Ельцин прокомментировал это событие не без гордости. Цитирую: «Военным, безусловно, надо сказать спасибо… За высокую боеготовность… Мы ее (ракету. — В.Б.) поймали сразу и определили место ее падения — достаточно далеко от наших берегов».

    Возникал логичный вопрос: почему президент решил вдруг оповестить страну и мир о банальной, в сущности, ситуации? Москва о запуске норвежской ракеты знала заранее (я своими глазами видел сообщение № 1348, поступившее из Осло в Москву еще недели за три до пуска), наши станции предупреждения о ракетном нападении ее мгновенно засекли и вели до момента падения.

    Все было, как говорится, штатно. И тем не менее Верховный Главнокомандующий придал этому в общем-то ординарному событию выдающееся значение и, более того, был восхищен тем, как четко сработал министр обороны, оперативно вызвав президента на конференц-связь. Много знающая американская разведка этому событию дала более жесткую трактовку, отметив, в частности, что российский президент «лихорадочно хватался за „ядерный чемоданчик“.

    На выручку раздувшего сенсацию и слишком вольно трактовавшего инцидент Верховного Главнокомандующего мгновенно бросился тогдашний начальник Генерального штаба генерал-полковник Михаил Колесников. Он успокаивал насторожившуюся российскую и международную общественность:

    — Наблюдение за ракетой взяло на себя в автоматическом режиме оборудование наших станций раннего предупреждения о ракетном нападении. А технике совершенно безразлично, какая это ракета — военная или гражданская. Однако запуск ракеты с определенной территории — всегда серьезное событие…

    Колесников подтвердил, что норвежское уведомление о запуске ракеты в нашем военном ведомстве было, правда, без упоминания точного времени старта. Но оно в таких документах обычно и не называется — часто случаются задержки. И потому указывается лишь день и с какого по какой час намечается пуск.

    Вся эта шумиха с участием Ельцина вызывала саркастические улыбки на лицах генштабовских спецов и по другим причинам. Верховный ведь не хватается за «ядерный чемоданчик», когда запускают свои ракеты США, Китай, Франция, Северная Корея…

    В то время шла война с Чечней. Наши войска терпели неудачи. Президент был недоволен военным руководством. Генералы и решили разыграть с Верховным весь этот спектакль, чтобы хоть как-то реабилитировать себя в его глазах и показать, что армия находится в высокой боеготовности…

    Но случалось, что дело доходило и до гораздо более опасных президентских экспромтов. А были и такие, о которых до сих пор знают лишь десятка два людей в России.

    Однажды перед визитом в Англию Б.Н. в очередной раз вознамерился сделать исторический прорыв на «ракетно-ядерном фронте». Кремлевские и правительственные чиновники, минобороновские спецы ломали голову над тем, чтобы такое придумать для «первого», чтобы в очередной раз он предстал пред человечеством в облике несравненного миролюбца. И, ослепленные великой страстью верноподданичества, придумали…

    Ельцин должен был ошарашить мир новой оглушительной сенсацией: в качестве демонстрации беспрецедентного доверия американцам Москва устами нашего президента намеревалась объявить о том, что она частично отключает… систему предупреждения о ракетном нападении.

    Только жесткая позиция генерал-полковника Бориса Громова, бывшего в ту пору главным военным советником МИДа РФ, а также других трезвомыслящих и принципиальных политиков, помогла предотвратить аферу, которая с подачи Б.Н. могла лишить Россию еще одного оплота ее военной безопасности.

    Но до этих событий еще надо было дожить. А тогда, в конце 1991, в кулуарных генштабовских беседах стали мелькать мыслишки наших спецов, что Б.Н., наверное, еще не отдает себе в полной мере отчета, какая опасная «игрушка» досталась ему как президенту…

    * * *

    …Машина маршала Шапошникова в сопровождении нескольких иномарок с пуленепробиваемыми стеклами и вооруженными офицерами Главного управления охраны (позже — Федеральной службы охраны. — В.Б.) мчалась из Кремля к Белому дому. В одной из них на заднем сиденье расположились два капитана 1 ранга в гражданском (они именуются группой операторов, имя которой совпадает с названием некогда популярных в Союзе папирос — «Казбек»). Между ними стоял тот самый «ядерный чемоданчик», который от множества похожих на него крутых кейсов внешне мало чем отличался (разве только тем, что рядом с ним часто был толстый кофр — пункт мобильной космической связи, из которого торчал край толстой антенны с шариком на конце).

    За стеклами машины маршала копошилась вечерняя Москва, не подозревавшая, конечно, что стадо черных автомобилей с мигалками, прущее по нейтральной полосе Калининского проспекта, доставляет Ельцину самый грозный в мире атрибут политической и военной власти.

    Позже в своем дневнике маршал Шапошников об этом событии напишет: «Так в тот вечер произошло еще одно, незаметное для многих, событие, которое позволило спокойно и ответственно обеспечить непрерывное управление Стратегическими ядерными силами».

    Насчет спокойствия, ответственности и непрерывности Главком явно лукавил.

    В тот вечер Ельцин окончательно получил от Горбачева все, что хотел получить.

    Последняя точка в истории Союза была поставлена.

    Президент с торжествующим любопытством рассматривал привезенный ему «чемоданчик» и слушал пояснения «ядерных» офицеров.

    Этот «чемоданчик» превращал его в одного из самых сильных властителей планеты. И хотя из сложных объяснений технических спецов он понял лишь то, что в случае войны без его личного, хитроумно устроенного ядерного кода не взлетит ни одна межконтинентальная российская ракета, — это распирало его торжествующим сознанием собственного величия.

    Теперь заветный «ядерный чемоданчик» был под его безраздельной властью, так же как и Россия. Владыка гордился этим, хотя лишь в самых общих чертах понимал, как управлять и гигантским государством, и небольшим кейсом. Главное — он был НАД всем этим. А в деталях разберутся подручные специалисты…

    Впереди была неизведанная жизнь.

    И не один раз в ней случалось так, что тяжело захворавший Ельцин попадал на больничную койку и напрочь отключался от выполнения президентских функций. Когда боль мутнила сознание и колюче ползала по замирающему сердцу, когда тонкой, как лезвие хирургического скальпеля, становилась грань между жизнью и смертью — даже тогда президент никому не передавал двух вещей — Власти и «ядерного чемоданчика».

    Президент уже лежал на операционном столе, а его команда в Кремле яростно шушукалась о том, как быть с ядерным баулом. Кто-то украдчиво предложил отдать его на время Черномырдину, второму лицу в государстве. Но в ответ на это было многозначительно замечено, что в случае неблагоприятного развития ситуации премьер «может так прилипнуть к ядерной кнопке, что его тогда черта с два от нее отдерешь» (эта многозначительная фраза, приписываемая Коржакову, через несколько дней появилась в некоторых зарубежных газетах. В других вариантах она излагалась и так: «Кто владеет шифрами, разблокирующими ядерный арсенал, тот обладает и всей полнотой власти».

    В отличие от других ядерных стран, в России до сих пор так и не отработан документ (закон), определяющий порядок передачи президентского «ядерного чемоданчика» лицу, которое будет исполнять обязанности главы государства в том случае, когда Ельцин делать это не в состоянии (в США, например, эта процедура расписана, как говорится, до 14-го колена, вплоть до министра сельского хозяйства).

    …Но даже крохотная вероятность того, что может случиться ядерная тревога и кто-то должен будет на нее с помощью президентского «ядерного чемоданчика» мгновенно реагировать, отрезвил ельцинскую свиту. Рассудили так, что чемодан только Часть Власти, а не Вся Власть. Чтобы от греха подальше — можно на какое-то время и поделиться.

    И лишь тогда, когда под надзором Дебейки было остановлено президентское сердце, на короткое время Власть и главная ядерная кнопка (которую он с умышленной небрежностью назвал «причиндалами») оказались в руках Черномырдина. Но как только президент пришел в сознание, премьер тут же спешно возвратил Б.Н. его самый драгоценный скарб, — слишком опасно было владеть всем этим под суровым надзором президентской свиты, которая ревниво и бдительно следила за тем, чтобы чужие руки лишний раз не прикасались к священному «монаршему скипетру». Оберегая его, свита заботилась и о себе.

    Когда в ноябре 1998 года (а затем — в январе 99-го) президент в очередной раз свалился на койку Центральной Кремлевской больницы и отключился от управления страной — и Власть, и «ядерный чемоданчик» в очередной раз он «забыл» передать премьеру Примакову, — все это лежало вместе с ним в больничных палатах.

    И уже, казалось, невозможно было предвидеть самым смелым воображением, наступит ли тот момент, когда «государю» придется разжать свои некогда сильные и цепкие, а сейчас немощные и слабые руки на скипетре Власти или этот скипетр преемнику надо будет вырывать у него из онемевших рук, разламывая пальцы…

    С первого дня своего пришествия в Кремль Ельцин постоянно стремился подчинять собственным интересам течение государственной жизни. Годы его правления — это сплошная цепь ухищрений и политических игр, направленных прежде всего на укрепление и оберегание собственной власти. Ельцин приучил, в конце концов, страну к тому, что ему не обязательно управлять государством со своего рабочего места в Кремле. И Россия привыкла к тому, что Ельцин имитировал управление ею с больничной или санаторной койки. И дикторы телевидения, казалось, уже не замечали маразма, когда с радостным восхищением торжественно рапортовали соотечественникам:

    — Сегодня Ельцин неожиданно появился на рабочем месте в Кремле!!!

    Глава президентской пресс-службы Дмитрий Якушкин с гордостью оповещал российские и иностранные средства массовой информации: «Сегодня Борис Николаевич планирует несколько часов поработать в Кремле…»

    При этих словах мне вспомнился прокисший анекдот про пациента психбольницы, который писал родителям: «У нас все хорошо. Сегодня целый день купались в бассейне и прыгали с пятиметровой вышки вниз головой. Нам сказали, что если будем вести себя послушно, то и воды нальют».

    Уже который год Кремль приучает Россию жить по дурдомовским правилам…

    Когда-то мы сгорали от стыда, наблюдая за немощными и склеротичными кремлевскими старцами, управлявшими гигантской страной. А после знаменитых «гонок катафалков» в начале 80-х годов было много призывов не допускать такого национального позора (помните кощунственную шутку: «Леонид Ильич приступил к исполнению обязанностей, не приходя в сознание»).

    Сейчас шутят похлеще. Но Ельцин не уходит. Валится с ног во время визитов. Висит на руках охранников и министров во время торжественных приемов. Месяцами не появляется на работе. А то, о чем он думает, многословно и лукаво комментируют пресс-секретари и помощники: «Борис Николаевич внимательно следит», «Борис Николаевич считает», «Борис Николаевич уделяет огромное внимание…»

    На несколько месяцев в году президент становится призраком с голосом своего пресс-секретаря, руководителя Администрации или секретаря Совбеза. Всем понятно, что со здоровьем у него неважно. На этом фоне активная работа премьер-министра пугала и настораживала кремлевских клерков. Пресса все чаще начинала говорить о том, что власть потихоньку переходит в руки Примакова. И тут еще не оклемавшийся от хвори Б.Н. ни с того ни с сего принял решение слетать на похороны короля Иордании. Примаков его отговаривал:

    — Подумайте о себе.

    Ельцин величественно парировал:

    — Я прежде всего думаю о России…

    В Иордании охранники и министр иностранных дел Игорь Иванов водили его под руки. У Ельцина не было даже сил подняться по лестнице к гробу короля — его сыну-преемнику пришлось спуститься вниз, чтобы принять соболезнование из уст российского президента.

    Но в тот же день президентская пресс-служба дает отмашку «своим» газетам и телекомпаниям, и вот уже вся Россия яростно вгрызается в новую «информационную кость»:

    — Ельцин в форме и ставит Примакова на место!

    — Ельцин держит руль власти в твердых руках!

    А Ельцин снова держал руль власти, лежа на барвихинской койке…

    Как-то, в дни очередного недомогания Ельцина, корреспондент одной из газет спросил у бывшего замминистра обороны России генерал-полковника Бориса Громова:

    — Как совместить постоянное нездоровье Президента — Верховного Главнокомандующего с величайшей ответственностью перед всем человечеством? Кто контролирует ядерную ситуацию?

    Громов ответил:

    — Тот, кто с «ядерным чемоданчиком» связан. У этих людей большой опыт. Офицеры этой системы не только сегодня, но и годами находились рядом с больными лидерами. Неспособность лидеров ядерной сверхдержавы осознавать реальный мир — трагична… А ситуация с «ядерным чемоданчиком» стала качественно иной. В прошлые годы гарантом адекватности действий в периоды международных кризисов и команд Верховного Главнокомандующего был Генеральный штаб. ГШ состоял из военачальников, обладающих глубокими знаниями. Сегодня ГШ — противоположность прежнему…

    Корреспондент:

    — А министр обороны?

    Громов:

    — Министр обороны положения не меняет. Мое твердое убеждение: постоянные болезни Верховного Главнокомандующего, разрушительная деформация высших военных структур и «ядерный чемоданчик» — очень опасная цепь…

    Однажды офицер штаба армии предупреждения о ракетном нападении по великому секрету сказал мне, что был случай, когда Б.Н. во время нештатной ситуации целых 11 минут «не мог войти в связь», из-за чего вместо положенных, скажем, 15 минут на принятие главного решения оставалось всего 4…

    Хорошо, что тревога оказалась ложной.

    Опасная цепь…

    * * *

    А память снова возвращает меня в тот декабрьский вечер 1991. Сидя в своем прокуренном генштабовском кабинете, я думал о том, что некоторые исторические события вкрадываются в нашу жизнь так же тихо и незаметно, как мыши в амбар…

    На старте новой политической эпохи дежурный по приемной маршала Шапошникова продолжал азартно играть в порнушный «Тетрис».

    Дежурный генерал Центрального командного пункта Генштаба, пытавшийся дозвониться до оперативного дежурного ракетной армии, дислоцировавшейся на Украине (Винница), услышал в трубке кобылиное ржание пьяной телефонистки, которая в ответ на суровую реплику генерала по-хохляцки ответила:

    — Пишов ты в жопу, москаль поганый!

    И бросила трубку…

    Утром генштабовские секретчики разносили по кабинетам копии стенограмм наиболее важных радиоперехватов вражьих голосов (такие документы регулярно поступали к нам на Арбат из Федерального агентства правительственной связи и информации. — В.Б.). Просматривая эти документы, я был поражен сообщением одной забугорной радиостанции, в котором детально сообщалось о процедуре перемещения ядерной кнопки от Горбачева к Ельцину, «символизирующей начало новой эры в жизни посткоммунистической России».

    Через несколько дней после этого я присутствовал на тайной генштабовской пирушке, где офицеры провожали уходящий 1991 год. Когда наступило время третьего тоста, звона стаканов с водкой не было. По обычаю третий тост генштабисты пьют за погибших.

    В тот раз в нарушение традиции полковник Владимир Климов предложил «выпить стоя и не чокаясь за Союз и армию».

    Офицеры в поминальной тишине осушили стаканы.

    Потом вместо привычной и крепкой офицерской пьянки получился хмельной политический галдеж. Все мы дружно размазывали сопли в связи с кончиной Союза и его армии. Вспоминали арбатских и войсковых начальников, которых «комиссия по лояльности» вытурила из армии после августовских событий. Когда генерал армии Лобов был еще при должности, маршал Шапошников предложил ему возглавить эту комиссию, но Владимир Николаевич наотрез отказался (что тоже дало повод нашим арбатским сексотам уже тогда занести его в тайный список «нелояльных»). А я несказанно гордился моим начальником, всегда бдительно следившим за чистотой своей офицерской чести…

    Генштабисты прозвали комиссию «командой стукачей» (она некоторое время работала под руководством генерала армии К. Кобеца). В результате чистки в рядах высшего генералитета армии и флота только на первом этапе «по подозрению в причастности к инициативным попыткам проведения в жизнь установок ГКЧП» были освобождены от занимаемых должностей 8 заместителей министра обороны, 9 начальников центральных и главных управлений МО и ГШ, 7 командующих войсками военных округов и флотами. То был период кадрового беспредела, чем-то очень напоминающий 37-й год. С одной лишь разницей, что генералов и адмиралов не расстреливали и они не исчезали бесследно.

    Среди них не было ни одного «врага народа». Все они прослужили в армии по 30 и более лет, намотали по дюжине и больше гарнизонов, нахватали за годы войсковой каторги язв, травм, радикулитов и инфарктов (а многие — и боевых ран). Но ни блистательные послужные списки, ни килограммовые гроздья орденов и медалей за верную службу Родине не спасли их от политической расправы только за то, что они в августе безоговорочно повиновались приказу министра обороны, движимые благородной надеждой спасти Отечество от сползания в пучину бардака и развала…

    Но они были недопустимо наивными, поверив в то, что эту задачу можно решить вводом танков в столицу.

    Но вряд ли их можно было так бездумно и безжалостно карать только за то, что они, строго повинуясь законам офицерской чести и требованиям уставов, безоговорочно выполнили приказ маршала Дмитрия Язова, который принял всю вину на себя и смиренно отправился на тюремные нары…

    В Генеральном штабе всегда служили люди, которые вне зависимости от должностей и званий умели чувствовать и предвидеть развитие событий на полях военных и политических сражений. Один из них, мой друг и духовный наставник отставной полковник Владимир Петрович Дроздов сказал как-то пророческие слова:

    — Когда власть берут те, которые не знают, что с ней делать во благо страны, народ и армия купаются в крови и говне. По самую верхнюю губу…

    Я крепко запомнил эту аксиому.

    Все, что было с нами после, происходило в строгом соответствии с ней.

    Страшный разрушительный рок витал над Россией, над всем гигантским пространством, недавно называвшимся Советским Союзом, лихо закручивая драматические сюжеты судеб народов и отдельных людей…

    Побег

    …В середине января 1992 года в Генеральный штаб из штаба Туркестанского военного округа (Ташкент) поступило секретное донесение разведки о военно-политической ситуации в Центрально-Азиатском регионе.

    В конфиденциальной депеше речь шла о сильном недовольстве руководства Казахстана тем, что беловежские соглашения были подписаны Ельциным, Кравчуком и Шушкевичем без участия Назарбаева и учета его позиции. Об этих решениях, говорилось в шифровке, в ближайшем окружении казахского президента отзываются как о «поспешных, опасных и авантюрных» (декларацию о своей назависимости Казахстан обнародовал лишь 16 декабря 1991 года — самым последним из всех союзных республик. — В.Б.)…

    Далее сообщалось, что руководство республики в отместку за игнорирование его мнения Кремлем тайно и спешно разрабатывает план создания национальных вооруженных сил и уже определило список воинских частей на территории республики, которые должны быть экстренно взяты под ее юрисдикцию. Для решения этой задачи в срочном порядке подбираются опытные кадры из числа казахских офицеров. Одновременно проводится скрытая вербовка и некоторых русских командиров частей, дислоцирующихся в Казахстане.

    Особое внимание разведка ТуркВО обращала на то, что наибольшей расположенностью президента республики стал пользоваться командующий 32-й общевойсковой армией генерал-майор Анатолий Рябцев…

    То был не первый сигнал такого рода. В Генштабе уже знали и о многих других, даже весьма пикантных, подробностях отношений Назарбаева и Рябцева: генерал был приближен к алма-атинскому «двору», его приглашали на светские рауты, поговаривали, что он ездил с президентской свитой на охоту и рыбалку.

    Однажды Назарбаев позвонил в Минобороны и стал возмущаться тем, что рябцевскую армию штаб ТуркВО объегорил при распределении запасов войскового имущества. При этом Нурсултан Абишевич как матерый штабник легко оперировал цифрами, фактами и сложными военными терминами. Кто именно столь основательно «натаскал» казахского президента, — нашим арбатским генералам догадаться было не трудно…

    Знали на Арбате уже и о том, что генералу Рябцеву была обещана должность заместителя министра обороны Казахстана.

    По личному распоряжению Назарбаева ему выделили элитную квартиру — ту самую, в которой некогда жил бывший первый секретарь компартии республики Динмухамед Кунаев. Квартира находилась в особо охраняемом доме — в нем проживала казахская знать.

    По этой причине случилась однажды конфузия, которая еще больше обострила и без того неважные отношения генерала Рябцева с окружным начальством. Внезапно нагрянувшая из Ташкента для проверки боеготовности армии комиссия во главе с командующим ТуркВО генерал-полковником Георгием Кондратьевым полдня не могла обнаружить командарма.

    Подобного случая не удавалось выковырять из глубин памяти даже армейским «динозаврам», прослужившим по сорок с гаком лет. Офицеры штаба армии в ответ на вопросы Кондратьева, где их непосредственный начальник, бубнили что-то невнятное и отводили в сторону плутоватые глаза…

    Офицеру штаба ТуркВО полковнику Валерию Атамасю было приказано добыть генерала хоть из-под земли, и потому он первым делом направился к Рябцеву домой, поскольку квартирный телефон командарма оказался отключенным.

    Однако на ближних подступах к «дому Кунаева» Атамась напоролся на хитро замаскированную засаду вооруженных казахских охранников, которые стволами своих пистолетов, недружелюбно впершихся полковнику в живот, немногословно и сурово остудили горячее рвение офицера выполнить приказ. Атамась ретировался в твердом убеждении, что «боевое охранение» было заранее предупреждено ушедшим в подполье командармом. И хотя к концу дня разгневанной комиссии все же удалось выловить генерала и потребовать объяснений, разгромные итоги проверки его армии были ясны еще до ее начала…

    Командующий войсками Туркестанского военного округа Георгий Кондратьев неоднократно докладывал в Минобороны и Генштаб, что командарм «не тянет» в должности, а его позиция и линия поведения в условиях бурно прогрессирующей национализации частей бывшей Советской Армии на территории Казахстана не отвечают интересам России.

    Но Минобороны на сигналы Кондратьева не реагировало. Многим у нас на Арбате это казалось странным. Но мало кто знал, что еще при маршале Язове встревать в эту проблему было опасно: министр порой сам позванивал командарму — шла тайная молва об их приятельстве (хотя на самом деле Дмитрий Тимофеевич с помощью Рябцева заботился о каких-то своих родственниках в Алма-Ате).

    А позже, после августовских и беловежских событий 1991 года, нашему высшему военному руководству было не до кондратьевских сигналов из Ташкента уже по другой причине: все были заняты гораздо более серьезными проблемами — дело шло к образованию Российской Армии и на Арбате начались подковерные схватки за должности в Минобороны и Генштабе…

    В то время, когда в Москве закипали тайные генеральские страсти вокруг перспективных должностей в будущем российском МО, а в широкие уши Кремля изящно запускался доведенный до гениальной изящности творений Фаберже «августовский компромат», кропотливо изготовленный некоторыми конкурирующими между собой полководцами, генерала Кондратьева мучили совсем иные проблемы.

    Посылая в Генштаб одну за другой шифровки со своими соображениями о том, как с максимальной выгодой для военно-политических интересов России сохранить стратегическую группировку наших войск в Средней и Центральной Азии (в том числе и армию генерала Рябцева), командующий ТуркВО был искренне убежден, что его идеи внимательно рассматриваются и работают на пользу Отечеству…

    Но генерал Кондратьев не знал, что в то время голова Евгения Шапошникова болела уже о другом — его шансы стать российским министром обороны усыхали на глазах, а положение Главкома Объединенных Вооруженных сил СНГ поставило его в совершенно глупое положение после того, как в середине марта 1992 года Ельцин издал указ о назначении себя… министром обороны России.

    В то время маршал Шапошников был председателем Совета министров обороны СНГ, и таким образом получалось, что он по своему статусу стоял над Ельциным.

    Шапошников считал, что двусмысленность положения, в котором он оказался, была создана Президентом РФ умышленно. Ему казалось, что этим шагом Ельцин толкал его к однозначному выбору — посту министра обороны. К тому же сам президент однажды заявил:

    — Я министр обороны России в большей степени формальный, а реальный — маршал Шапошников, с которым мы работаем согласованно…

    В то время многим у нас на Арбате казалось, что получение поста министра обороны РФ для Шапошникова — всего лишь дело времени. Но дальнейшие события все круто изменили…

    В конце апреля 1992 года Ельцин отправился в поездку по стране. А поскольку планировалось, что он посетит несколько военных объектов, то в состав президентской делегации был включен и Шапошников.

    На обратном пути в Москву в присутствии Ельцина между Евгением Ивановичем и секретарем Совета безопасности РФ Юрием Скоковым возник конфликт. Скоков возмутился тем, что Президента России меньше показывают по телевизору, чем Гайдара и Горбачева. Шапошников «взорвался». Он стал упрекать Скокова, что заводить такой провокационной информацией президента не стоит. Два высоких чиновника стали до того агрессивно пикировать друг на друга, что Ельцину тогда стоило немалых трудов примирить их…

    Вспоминая об этом эпизоде, Шапошников признался:

    — После этого я окончательно решил, что пока в окружении Ельцина имеются люди, склонные к интригам, политическим играм и другим нечистоплотным делам, мне в российских структурах власти делать нечего…

    Трудно поверить, чтобы столь уравновешенный, неспособный на опрометчивые решения маршал, вдруг под влиянием минутных эмоций решился на шаг, который предопределял его дальнейшую судьбу. Странным выглядело и другое откровение Шапошникова — о том, что он «не счел возможным согласиться на предложение руководства России занять пост министра обороны Российской Федерации». Но кто именно делал ему такое предложение, Евгений Иванович умалчивал…

    Это походило на блеф.

    Суть тут, на мой взгляд, была совсем в другом: столь острая неприязнь Шапошникова к Скокову предопределялась тем, что и секретарь СБ, и вице-президент А. Руцкой не поддерживали кандидатуру Шапошникова на пост министра обороны России. Этот фактор влиял и на позицию Ельцина, который к тому же все больше сознавал, что хотя Россия пока и не объявила о создании собственной армии, но все к тому идет…

    А Шапошников по-прежнему принципиально и упорно отстаивал идею сохранения единых Вооруженных сил СНГ. Однажды он даже написал рапорт на имя всех президентов Содружества с просьбой отстранить его от должности, если целостность армии не будет сохранена. Ельцину стоило тогда немалых нервов уговорить маршала отказаться от своего намерения.

    Но тот маршальский демарш президенту запомнился: он не слишком привечал людей, способных дергаться и создавать дополнительные проблемы в решающие моменты…

    К тому же все больше усиливалось скрытое противостояние маршала с фаворитом Ельцина генералом Павлом Грачевым, который, закусив удила, рвался к креслу министра обороны России, и порой казалось, не замечал, что в демонстрации верноподданичества президенту уже теряет меру.

    Когда генерал Кондратьев в конце февраля 1992 года проведал о том, что вскоре ему предстоит сдать свой округ и штаб ТуркВО узбекскому министерству обороны и ждать нового назначения, он в телефонном разговоре с Шапошниковым поинтересовался своей служебной перспективой.

    И тогда Евгений Иванович то ли в шутку, то ли всерьез предложил Георгию Григорьевичу подумать о должности первого заместителя министра обороны… Узбекистана.

    Был бы кто-нибудь другой в тот момент на проводе, Кондратьев наверняка ответил бы ему так, что надолго перегорели бы предохранители на линии связи между Арбатом и Ташкентом… Но Кондратьев совершил в некотором роде подвиг, не дав волю своему умению в подобных случаях выражать чувства в той ненормативно-экспрессивной форме, о которой давно ходили легенды везде, где он служил. Но тогда Кондратьев лишь сухо и с непозволительной для служебного этикета дерзостью заметил маршалу, что «русский генерал-полковник никогда не станет подчиняться бывшему командиру батальона»…

    После этих слов надежда на хорошее назначение мигом испарилась.

    А вскоре случилась и другая неприятность.

    Кондратьеву позвонил из Алма-Аты тот самый командарм Рябцев и отрапортовал:

    — Товарищ командующий, я вам больше не подчиняюсь!

    — А кому же ты подчиняешься?! — еле сдерживая себя, спросил у него Кондратьев суровым хриплым голосом, который в минуты его высшего генеральского негодования напоминал грозно-скрипучие звуки рвущегося листового железа.

    Рябцев ответил:

    — Я подчиняюсь Президенту — Верховному Главнокомандующему Вооруженными силами суверенного и независимого Казахстана!

    Связь оборвалась…

    Вскоре пришло известие, что генерал Рябцев стал заместителем министра обороны Казахстана.

    Такая же должность ждала и генерал-полковника Кондратьева в России. И ставший министром обороны его бывший подчиненный по 40-й армии генерал Павел Грачев, и начальник Генштаба генерал Виктор Дубынин при подборе кадров часто отдавали предпочтение испытанным в боях «афганцам»…

    Весной 1992 года Кондратьев получил из Генштаба шифровку о расформировании штаба Туркестанского военного округа. Служить в Ташкенте ему оставалось несколько месяцев. Пришла пора прощаться с гарнизонами. В одном из них стояла артиллерийская дивизия. Вооружение новое. Его отдавать Алма-Ате Кондратьеву больше всего не хотелось. Ездил вокруг да около, как волк на богатую овчарню поглядывал на новенькие самоходные артиллерийские установки, прикидывал, замышлял…

    Потом прибыл в штаб дивизии и приказал командиру срочно готовить сотню машин к учениям. Комдив был человеком сообразительным. До России — рукой подать. Командующий войсками Приволжско-Уральского военного округа (позже — Приволжского. — В.Б.) генерал-полковник Анатолий Сергеев был уже предупрежден…

    В Генштабе в те дни только три-четыре высших генерала и с полдюжины полковников центрального аппарата МО знали, что задумал Кондратьев. Для благозвучности меж собой они тайком говорили о «передислокации дивизии». И лишь позже в кабинете начальника Генштаба генерала Дубынина я услышал фразу — «коктейль» юмора и гордости: «Кондратьев спер дивизию»…

    Колонна рванула на север спозаранку. Казахи бросились вдогонку — поздно. Стальные гусеницы боевых машин вместо казахского песка уже весело жрали русскую глину…

    А генерал Рябцев недолго пробыл заместителем министра обороны Казахстана. Что-то не заладилось у него, «ушли» с должности, выселили из той самой элитной кунаевской квартиры. А затем он и вовсе был уволен из армии.

    …Кондратьев курит, жмурится от сигаретного дыма, вьедающегося в грустные глаза. Мне понятно, что вспоминать о бывшем своем подчиненном генералу неприятно. Вдруг мелькнула и погасла в его печальных глазах загадочная искринка. Вижу — что-то недоговаривает. И потому продолжаю лезть генералу в душу:

    — Вы с Рябцевым встречались после 92-го?

    — Нет. Он звонил мне, когда я был уже замом Грачева. Раскаивался, просился на любую должность… Я ему ответил, что должности нет. Точнее, для таких нет.

    Потом до Арбата доползли слухи, что после увольнения бывший командарм и заместитель министра обороны Рябцев стал заниматься перепродажей подержанных машин.

    Его бизнес складывался намного удачливее, чем генеральская карьера…

    Вражда

    …В том, 1992, году многих вчерашних однополчан, вместе много послуживших и повоевавших, как говаривал генерал Лебедь, — «за Советскую власть в Афганистане», судьба разводила под боевые знамена республиканских армий.

    Еще не сменившие некогда выданных им в одних и тех же советских военных штабах удостоверений личности офицеров и личных номеров с выдавленной на овальной металлической бляшке надписью «Вооруженные силы СССР», они все чаще начинали направлять оружие друг на друга.

    С окраин вчерашней Империи стекались в Генштаб мрачные вести: армянские гвардейцы взяли в заложники командующего нашей армией… Азербайджанский капитан арестовал нашего генерал-майора, заместителя начальника управления боевой подготовки штаба ЗакВО… Приднестровские солдаты взяли в плен группу молдавских офицеров…

    Ничто с такой жутковатой драматичностью не способно закручивать сценарии судеб военных людей, как политика, разъединяющая их.

    Черный и соленый хлеб пришлось есть и генералу Кондратьеву. Его не миловала военная жизнь еще с тех времен, когда замерзал в забайкальских дырах, жевал со своими войсками на колючих ветрах полигонов снежок вперемешку с песком… Потом была долгая и кровавая «ошибочная» афганская война, «похороны» ТуркВО, и опять война — московская, в октябре 93-го. Когда зашел разговор о ней, у генерала, словно во время острого приступа зубной боли, стало хмурым лицо:

    — Давай не вспоминать об этом…

    Летом 94-го, будто в насмешку, злодейка-судьба голосом министра обороны Грачева приказала Кондратьеву ринуться в самое пекло бесконечного грузино-абхазского конфликта. Тогда ему в очередной раз было велено встать посреди люто завраждовавших братьев. Почти шесть тысяч беженцев, подталкиваемых в спину грузинскими вооруженными отрядами, изготовились переходить пограничную реку, чтобы возвратиться в Абхазию. Абхазы противились этому: они считали, что вместе с беженцами в их республику проберутся грузинские диверсанты.

    И снова зрела война.

    Кондратьев оказался меж двух огней, обе стороны были недовольны им. По его штабу в Гудауте кто-то стрелял среди ночи.

    Генерал поднял 345-й десантный полк, блокировал дороги, разоружил милицейские наряды… И обрушился на него неправедный гнев из Кремля и МИДа, там громко заворчали, затопали ногами, сделали крайним. И Грачеву тогда тоже влетело, его стали попрекать, что «не того» он послал в район конфликта…

    Древний абхаз сказал тогда Кондратьеву: «Политики гадят — военные убирают».

    После скандала в Гудауте Кондратьев слег в госпиталь. Обида, как соляная кислота, выжигала душу. Не для того он стал замминистра обороны, горбатился три десятка лет, воевал и имел боевые ордена, чтобы вот так, в одночасье, все полетело в тартарары из-за того, что кому-то очень не понравилось, как он сработал. Там, на грузино-абхазской границе, такое частенько закручивается, что будь ты самым гениальным на свете миротворцем, а вспыхнет очередной мордобой — невольно приходится входить в роль вооруженного вышибалы.

    Этому ни в одной академии его не учили.

    В госпитальной палате о многом передумал Кондратьев. Вспоминал не раз: «Политики гадят — военные убирают…»

    Не генералы эту кровавую кашу заваривали. И есть ли тот политик или генерал, который может ее теперь расхлебать? Некоторые регионы бывшего Союза — будто поочередно или разом вспыхивающие кострища ада, в которых сгорают тысячи гражданских и военных людей…

    Сколько умников из Москвы в одиночку и целыми взводами уже раз сто после падения Союза с горящими атомным энтузиазмом глазами появлялись в зоне грузино-абхазского конфликта? Сколько раз они «бросали белый платок» посреди очумевших от взаимной ненависти грузин и абхазов? И что? Только фраки из района грызни испарятся — свара между «бронежилетами» идет пуще прежнего…

    А сколько судеб русских генералов и офицеров сломалось и сгорело на Кавказе только в последние годы? И ему, Кондратьеву, жизнь подсунула такую же горькую чашу…

    После скандала в Гудауте на некоторое время о нем на Арбате словно забыли. Вспомнили в январе 95-го, когда стали искать полководца, способного вырвать из рук Дудаева Грозный. Был срочный вызов к министру. Грачев предложил ему снова идти на войну, теперь уже с чеченами. Павел Сергеевич сказал с вдохновляющим перебором:

    — Нас осталось только двое, кто по-настоящему умеет воевать…

    Министр предлагал Кондратьеву выиграть в партии, которая была обречена на проигрыш еще до ее начала…

    Получился тяжелый разговор. Кондратьев поставил Грачеву условие:

    — Все войска на Кавказе — в мои руки. Если согласен, снимай трубку и звони Ельцину, я готов.

    Грачев не согласился. Может быть, остерегался, что, если Кондратьев добьется успеха, придется уступать ему место. Впереди были президентские выборы, а Ельцин всегда щедро расплачивался с теми, кто умел делать ему полезные «подарки», особенно те, что помогали удержаться на кремлевском троне. Чеченская война сильно портила политический фон, на котором президент начинал потихоньку раскручивать свою предвыборную кампанию.

    После разговора Грачева с Кондратьевым многие в Кремле почему-то пребывали в твердом убеждении, что замминистра «отказался воевать», хотя на самом деле его не устраивала никудышняя схема управления войсками, представляющими все наши силовые структуры на Кавказе.

    Вскоре генерал-полковника Кондратьева убрали с Арбата в Министерство по чрезвычайным ситуациям — подальше от армии. Убрали с тем фирменным кремлевским кадровым невежеством, к которому при Ельцине уже многие у нас в Минобороны и Генштабе давно привыкли: об освобождении от должности Кондратьев узнал из телепередачи новостей, сидя за праздничным столом на именинах у сына.

    Еще один военачальник был отлучен от дела, которому посвятил жизнь. А сколько таких же русских генералов попали в грязные жернова политических передряг, склок, интриг и вынуждены были поставить точку в военной карьере после того, как пал Союз!

    Когда в массовом порядке выдавливаются из Вооруженных сил лучшие генералы, неизбежно рождается сомнение в истинности пути, по которому высшая власть ведет страну и армию в будущее…

    * * *

    Под звонкие ельцинские лозунги о республиканских суверенитетах рухнула империя, и все оказались под ее обломками — гражданские и военные. Жилось худо-бедно, но мирно. А стало жить жутко. Словно случилось массовое отравление «озверином». И пошли войной друг на друга народы, и начались братоубийственные междуусобицы, и стали грызться за власть и земли, за нефть и деньги политические предводители и сепаратисты, махровые бандиты и националисты.

    Сколько людей за годы правления Ельцина уже погребено в политических и военных руинах, сколько судеб сломано? И скольких еще затопчут и похоронят под этой неостывающей лавой вражды и ненависти?

    Империи нет. Но она продолжает мстить нам за то, что мы смиренно позволили троим решать судьбу трехсот миллионов…

    И уже кажется, что эта месть будет бесконечной.

    Уходили от «темного прошлого» в светлое будущее, а оказались в страшном настоящем.

    Жутко думать, что карапузам, роющимся сегодня в песочницах, возможно, тоже придется рыть окопы где-нибудь на российско-украинской границе…

    Однажды, любуясь в подмосковном лесу сосновым молодняком, я подумал, что, может быть, из него сделают гробы для убитых солдат, которые сегодня мирно сопят в своих колыбельках с сосками в теплых губах.

    Так неужто нам так страшно, так нетерпимо, так гнусно жилось в той державе, которую была возможность капитально отремонтировать, а не крушить до основанья?

    Тех, кого мучает ностальгия по Союзу, удачливые хозяева новой жизни брезгливо прозвали «совками», для которых, мол, дешевая вареная колбаса и недорогая водка олицетворяют главные ценности советского строя. Этим рафинированным ядом лицемерия некоторые политики до сих пор щедро приправляют свои примитивные идеологические блюда.

    Советский строй был, конечно, не идеален (идеальных режимов не бывает). Было и в нем много диких, страшных перекосов. Не остывают людские обиды, не рубцуются раны. Но справедливо ли, по-христиански ли смотреть на наше недавнее прошлое исключительно сквозь очки ненависти и злобы?

    Неужели в череде семидесяти лет только и были большевистские терроры, «черные воронки», безудержная тирания «отца народов», туповатый идеологический тоталитаризм, намордники на диссидентах, нары для политзеков, демагогическая брехня цэковских перестарков, пустые прилавки с запыленными банками кильки в томатном соусе, давки в очередях за лифчиками и трусами?

    Тот, кто приучает народ видеть лишь черное в нашем минувшем, провокационно вопрошает: «Вы хотите возрата к такому прошлому?»

    Даже идиоты не хотят этого.

    Да его ни при каких обстоятельствах уже и не может быть. Уже не тот народ, который можно держать в стойле. Пугало тоталитаризма — малодушно-лицемерный прием тех, кто взял на себя миссию под новыми знаменами вести Россию в счастливое завтра, — не менее далекое и смутное, чем коммунизм.

    Сегодняшние политические дальтоники и демагоги столь же опасны, как и вчерашние.

    Так неужели и солнца никогда не было в нашем доме?

    За фальшиво-радостными песнями о наступившей свободе и плачем над убитыми, за проклятьями голодных людей и счастливым смехом сытых королей новой жизни не слышно ответа.

    Точатся ножи, отливаются пули…

    Сколько уже убито. Скольких еще убьют…

    Россия бредет в будущее, все чаще спотыкаясь о трупы депутатов, банкиров, коммерсантов, воинов и воров в законе. Демократия по-русски — власть коррупционеров, олигархов, мафий. В Москве конца 90-х стреляют и убивают чаще, чем в Чикаго 20-х…

    Идет жестокая и непрерывная война. Гремят войны и на окраинах бывшей империи. Некоторые республики звереют от жажды кровной мести вчерашним «сестрам».

    Нет страшнее вражды после дружбы.

    На бывшей ВДНХ есть фонтан «Дружба народов». Я пристально всматриваюсь в красивые лица стройных позолоченных красавиц, облаченных в национальные костюмы. Когда-то они казались мне одинаково величественными. Сейчас — одинаково грустными. Этих женщин, символизирующих бывшие советские республики, когда-то называли сестрами. Сейчас многие из них стали врагами.

    Фонтан на зиму закрывают.

    Войны не «замерзают».

    Еще недавно Россию называли матерью. Эта «мать» из Кремля посылала своих сыновей «мочить» Чечню…

    На колоритно обкаканном репродукторе-колоколе дремлет ослепительно белый московский голубь. Сквозь вкусный дым кавказских шашлычных мангалов растекается по округе унылая песня Любы Успенской: «Зарубежье мое называется ближним, но все дальше и дальше оно от меня…»

    Черные платки

    В январе 1995 года по служебным делам я находился на подмосковном военном аэродроме. Раньше мне часто приходилось бывать там, на Чкаловском, но никогда еще я не видел, чтобы зал ожидания был похож на ритуальное помещение морга: иступленно рыдающие женщины в черных платках, мужчины с искореженными скорбью лицами…

    Они ждали очередной военно-транспортный самолет, который должен был доставить сюда из Моздока погибших в Чечне.

    Задроченный дежурный офицер в тот день рассказал мне, что утром у ворот контрольно-пропускного пункта зрело чрезвычайное происшествие, которое чуть не довело его до инфаркта.

    Там скопилась разъяренная толпища родственников погибших, которые требовали пропустить их на территорию авиабазы. Выполнить это требование без санкции начальства дежурный не мог.

    Разгневанные родственники погибших грозили дежурному, что сорвут ворота, а затем в знак протеста вознамерились перекрыть автостраду, проходящую рядом.

    Командир дивизии особого назначения генерал-майор Ардалион Павлов экстренно проинформировал о зреющем ЧП главкома ВВС генерал-полковника Петра Дейнекина, который тут же распорядился впустить толпу на территорию авиабазы.

    Убитых привозили совсем не так, как делали это американцы во времена своей войны с Вьетнамом. Не было величественно-траурных маршей, почетных караулов, высоких (во главе с президентом) государственных и военных особ, национальных флагов на гробах и проникновенных речей о честно выполненном воинами долге перед Отечеством.

    Самолет после приземления (обычно — в темное время суток) медленно и виновато прокрадывался на край аэродрома и глушил двигатели. Затем солдаты начинали разгрузку.

    В тот день начальник пресс-центра Военно-воздушных сил России полковник Геннадий Лисенков сказал мне:

    — Как воюем, так и хороним…

    Погибшие были «рассортированы» на несколько категорий: одним доставался уродливый цинковый ящик, другие в последний раз прилетели домой в свежеструганных сосновых коробках, отдаленно напоминающих гробы.

    Иных привозили как мороженых кроликов — голых и навалом. Солдаты из разгрузочной команды в запотевших респираторах растаскивали их, отыскивая на мертвых телах фанерные бирки и написанные зеленкой номера.

    Затем трупы везли в здание наподобие ангара и туда приглашали родственников погибших. Пронзительно-дикие женские крики раздавались оттуда. Уже привыкшие к тому, что часто случались обмороки, дежурные медсестры заранее обламывали головки ампул с лекарством и держали наизготовке «заряженные» шприцы. В урне среди мокрых кусков ваты лежали два литровых пузыря из-под нашатырного спирта.

    Когда родственников подводили к гробам или носилкам, на которых под серебристым или черным целлофановым покрывалом лежал убитый, двое дюжих солдат, уже в совершенстве отработавших свой маневр, становились рядом и мгновенно подхватывали падающих в обморок.

    И никто не кричал:

    — Врача, врача!

    Врач был рядом и наготове.

    Один поток черных платков тек к ангару, другой — навстречу ему. И от этого мне казалось, что простреленные горем люди ходят по кругу — нельзя было увидеть конца этой черной карусели…

    Обалдевшие от бесконечного женского плача и тягостного ожидания самолетов на Моздок командировочные офицеры раз за разом группами выходили из зала аэропорта на морозный воздух, и, зайдя за еловую посадку, пили там из горла дешевую водку, закусывали черным хлебом и курили чаще, чем закусывали…

    Глядя на них, я мрачно думал, что все эти люди, улетающие сегодня в Чечню на провонявшем кровью и трупами, йодом и хлороформом военно-транспортном самолете, имеют все шансы возвратиться назад в цинковых коробах или навалом.

    Я вспоминал, каким раздраженным поздней осенью 1994 года возвращался на Арбат из Кремля Грачев, а следом за ним расползался по кабинетам слух, что «Ельцин выкручивает Паше руки».

    Дальновидный и неспешный начальник Генштаба генерал Колесников хорошо понимал, к чему подталкивает Верховный министра. После того как Михаил Петрович просмотрел доклад, с которым Грачев должен был выступать на Совбезе, в нем появилось несколько фраз о том, что политические методы урегулирования конфликта с Дудаевым еще не исчерпаны. Грачев во время выступления в Кремле сделал акцент на этом.

    Но инициаторы силовой операции, стоявшие за спиной президента, усмотрели в этом опасные колебания военного министра. Ельцин стал давить на Грачева. Павел Сергеевич, дабы его не заподозрили в слабости, вынужден был принять диктуемые ему условия и вместе с НГШ стал готовить войска к походу на Чечню…

    Есть войны, которые генералы начинают исходя не из объективной военно-стратегической целесообразности, а только потому, чтобы лишний раз продемонстрировать верность «государю».

    11 декабря 1994 года, утвердив время «Ч», подневольный генерал Грачев, конечно, не мог и догадываться, что, по указанию Верховного бросая танки к границам непокорной республики, он, по сути, начал операцию по разрушению целостности России.

    Роковой приказ министр получил в Кремле…

    * * *

    Было холодно, но мерзнуть на морозе все же было легче, чем сидеть в теплом помещении среди плачущих или отупело-молчаливых женщин с красными опухшими глазами.

    — Товарищ полковник, не желаете ли для сугреву отведать пайку с кандидатами в покойнички? — так сказал мне уже заметно захмелевший офицер без знаков различия, протягивая полупустую бутылку с водкой.

    И хотя это заманчивое предложение портил грубый армейский цинизм, отказаться не хватило сил: морозный аэродромный ветер прожигал до костей.

    Я взял бутылку и приложился. Офицер подал мне надгрызанный соленый огурец и ломоть черного армейского хлеба. Похорошело. Траурные мысли стали потихоньку линять…

    Мне было интересно в компании этих людей, называвших себя «челноками». Некоторые уже по второму, а то и по третьему разу улетали на войну. Туда везли здоровых людей, оттуда привозили калек и трупы.

    В громких хмельных разговорах «челноков» то и дело мелькали названия чеченских населенных пунктов, наших полков и дивизий. Их темпераментные монологи, густо разукрашенные матюгами, чем-то очень напоминали речи прожженных фронтовиков.

    Вдоль и поперек компания крестила начальников, которые отправляли солдат на войну даже без жетонов с личными номерами. Я вспомнил Афганистан, 40-ю армию, командующий которой, Борис Громов, строго-настрого приказывал командирам частей, чтобы их подчиненные всегда имели при себе жетоны. Солдаты делали их из кусков снарядной меди или патронных гильз.

    — Ни хрена нас Афган не научил, — громко и зло говорил майор с авиационной кокардой-»капустой» на шапке, зубами открывая очередную бутылку водки.

    В разговоре раз за разом звучали названия «горячих точек», где еще до Чечни побывали в смертельных заварухах эти люди в пятнистых камуфляжных бушлатах.

    Очередная война для них начиналась здесь, на авиабазе.

    Для тех, кого опознавали в ангаре, она уже закончилась.

    Отцу погибшего солдата откуда-то из Сибири или Алтая офицеры тоже дали хлебнуть «из горла». Он хмуро и медленно всосал в себя водку и сразу завыл нечеловеческим, страшным воем, присев, обхватив голову руками и причитая:

    — Нет больше сыночка моего!!!

    Офицеры стояли в растерянности.

    Не выходили из зала ожидания только те, кто уже не был способен передвигаться ввиду полного опьянения (тетка с хитрыми и уродливо накрашенными глазами балдела в торговой палатке от радости: ее водочный бизнес сказочно процветал). Крепко набравшись на морозе, офицеры в «переломанном» виде возвращались с холода в теплое помещение. Некоторые шли, держась за стены, как малыши. Рухнув на лавки, засыпали, развалившись в безобразных позах и громко храпя рядом с ревущими женщинами в черных платках.

    А те, которые просыпались, снова уходили похмеляться. И здесь все шло по кругу…

    Провожающие и встречающие своих начальников холеные штабные генералы и полковники в лаковых туфлях, в фуражках с уродливо задранными тульями и в ладных шинелях, от которых веяло дорогим одеколоном, не обращали внимания на то, что никто из одетых в зимнюю полевую форму командировочных офицеров (и даже солдат) не отдавал им честь, что от них за версту разило густым алкогольным «палом», не обращали внимания и на тех, кто с трудом держались на ногах. «Кандидатам в покойнички» все прощалось.

    Дежурный солдат широкой деревянной лопатой соскребал со ступенек зала ожидания блевотину, которую отфонтанировал бравый капитан, безмятежно спящий на заснеженной лавке, — остряки уже успели прозвать ее «вытрезвителем». Он в сонном забытье высоко задрал голову и заливисто храпел. Шапка упала в снег, и я возвратил ее на положенное место. При этом капитан даже не шевельнулся. Мне показалось, что я водрузил шапку на закоченевший труп…

    …В тот день прилетел из Чечни мой сослуживец полковник Владимир Бекетов. Он первым из офицеров нашего управления побывал на чеченской войне. Володя был компанейским и веселым человеком. А из Чечни возвратился замкнутым и угрюмым. Мне его с большим трудом удалось разговорить. Бекетов первым передал из-под Грозного в Москву весть о гибели спецкора «Красной звезды» полковника Владимира Житаренко. И его жене пришлось надеть черный платок…

    А сколько их, таких же черных платков еще ждало страшных свиданий по городам и весям России?

    Черные платки — символ горя.

    Уже который год не останавливается конвейер смерти. Приднестровье, Осетия, Таджикистан, Абхазия, Карабах, Чечня, а теперь вот и Дагестан…

    Однажды мой друг и духовный наставник отставной полковник Дроздов сказал:

    — По-моему, на Государственном флаге России не хватает еще одного — черного цвета…

    Мудрый Петрович обладал уникальным умением парой фраз затевать офицерские диспуты на политические темы. Вот и сейчас он вкатил в компанию свой пробный шар на счет государственного флага, и опять пошло-поехало. Было ли падение Союза неизбежностью или его к этому подтолкнули? Закономерны или стихийны войны, на которых мы уже положили не один полк своих солдат и офицеров? А гражданских людей — дивизии…

    Слушая темпераментный офицерский треп, в котором то и дело мелькает слово «империя», я уже который раз ловлю себя на мысли, что все это много раз слышал. Петрович говорил: «Только умные политики умеют разрушать старое и созидать новое без крови».

    …На лестничной площадке в старом здании Генштаба появился столик, покрытый куском красной материи. На нем — букет гвоздик и портрет симаптичного полковника в черной рамке. Первый генштабист, убитый на чеченской войне.

    Счет открыт…

    Кто-то позади меня негромко и страшно говорит:

    — А я ему долг отдать так и не успел…

    Полковник все долги отдал.

    Полковник никому не должен…

    Запах крови

    …Когда начинался «парад суверенитетов» советских республик и только-только забрезжила мрачная перспектива раздела Вооруженных сил СССР, начальник Генштаба генерал армии Лобов в письменных и устных докладах не один раз предостерегал высшее руководство страны о большой вероятности резкого усиления военных межнациональных конфликтов. В сохранении единых Вооруженных сил он видел одно из условий того, чтобы радикальные политические изменения в государстве были застрахованы от вооруженных междуусобиц (и в этом позиция Лобова почти полностью совпадала с позицией Шапошникова).

    Запах пороха и крови генералы и маршалы улавливают намного раньше президентов.

    В архиве Генштаба до сих пор хранятся документы, подписанные Лобовым, в которых содержатся выводы о недопустимости «резких движений и экспромтов» в сфере обороны. Однажды Лобов сказал корреспонденту «Красной звезды»:

    — Когда рушатся империи, расстояние между миром и войной почти исчезает…

    Инициированный из Москвы роспуск СССР привел к тому, что некоторые бывшие советские республики, расхватав армейское оружие, стали яростно колошматить друг друга, вспоминая и обиды вековой давности, и «неправильно» поделенные земли предков. Ликвидация союзного Центра развязала руки тем, кто давно мечтал о кровной мести.

    Страшной чередой пошли межнациональные вооруженные конфликты и гражданские войны. Подняли голову национализм, сепаратизм, ислам, ваххабизм…

    Происходило то, о чем еще осенью 1991 года предупреждал Кремль не только генерал Лобов. Маршал Шапошников тоже абсолютно верно предвидел, что «дробление Вооруженных сил чревато переводом межреспубликанских, межнациональных противоречий в русло военной борьбы».

    Наши генштабовские специалисты подсчитали, что еще до начала чеченской войны (декабрь 1994 года) «кровавый развод» обошелся примерно в 150 тысяч жизней. В последние годы я был на Кавказе, был и в Средней Азии. Там после 1991 года появилось много кладбищ, которые люди называют «новыми» или «военными»…

    На территории бывшего Союза в межнациональных бойнях уже погибло людей в пятнадцать раз больше, чем за девять лет афганской войны.

    Мы уже привыкли к «домашним» войнам так же, как люди привыкают жить рядом с шумной автомобильной дорогой.

    Однажды с группой офицеров Генштаба я приехал в морг военного госпиталя имени Вишневского забирать гроб с телом умершего полковника. В прохладной комнате, где воняло хлороформом, а на стеллажах лежали прикрытые желтыми простынями трупы, дородная тетечка в белом халате смачно жевала бутерброд и лениво бурчала при этом:

    — Па-ажж-ите на улице, я вашего должна еще подрумянить.

    Думая о России, я вспоминаю иногда и ту тетку из морга… Вспоминаю и старого чеченца-водителя, который с печальной гордостью рассказывал мне, что бесплатно развозит с поля боя на своей потрепанной и ржавой «Волге» убитых по их родным местечкам, застелив заднее сиденье старой плащ-палаткой. Иногда ему приходилось увозить в один и тот же аул сразу по три трупа. Он усаживал их рядком на заднем сиденье и медленно отправлялся в дорогу. Однажды его остановил милиционер и хотел содрать взятку, завидев в машине бездыханно дремлющих пассажиров — «по десятке с носа».

    Когда же он всмотрелся в их лица, его чуть было не хватила кондрашка…

    Проживавшая в Грозном с 37-го года беженка Михайлова прислала мне письмо, в котором были такие слова: «Гитлер был милосерднее Ельцина — он сбросил во время войны на город только две бомбы… И даже „ненавистный“ Сталин был гуманнее к чеченцам — он не убивал их, а посадил в вагоны и депортировал из республики. При этом никто не умер с голоду — людей постоянно кормили…»

    Чеченскую войну Ельцин публично признал самой большой своей ошибкой. «Ошибочные войны» во все века квалифицировались как преступление. Представитель президента в Госдуме Александр Котенков по этому поводу сказал спокойно и кощунственно:

    — Да, погибло несколько тысяч наших солдат. Но, извините, разве президент их убивал?.. Он только подписал указ… А тот факт, что следствием ввода войск стала гибель многих людей, нельзя считать преступлением, потому что под преступлением уголовное законодательство понимает умышленные действия…

    После этих слов можно подумать, что Верховный Главнокомандующий посылал своих солдат не на войну, а на уборку винограда.

    Наверное, только в России власть может оправдываться с таким изощренным цинизмом…

    Трое солдат — инвалидов чеченской войны в переходе метро заунывно тянут песню под гитару: «Кто отдал тот приказ — по своим же стрелять, кто послал пацанов на Кавказ умирать?». У солдат на троих — три ноги и четыре руки. А в грязный потрепанный коробок с надписью «Помогите выжить» не часто падают деньги. На другой станции метро таким же образом стараются выжить инвалиды-»афганцы».

    Крушение

    В начале 1992 года в кабинетах Генштаба часто шли тревожные разговоры о том, что принятые в декабре беловежские решения таят в себе серьезную угрозу для России, поскольку заблаговременно и основательно не были просчитаны политические, экономические и военные последствия пакта о «тройственном союзе», инициированного Ельциным.

    Видимо, это ворчание на Арбате донеслось и до Кремля. Однажды возвратившийся оттуда Шапошников в срочном порядке созвал совещание «по первому списку» (как и обычно, были вызваны начальники главных и центральных управлений Минобороны и Генштаба). Маршал почему-то упорно делал особый акцент на том, что некоторым военачальникам надо перестать разглагольствовать по поводу того, правильные или неправильные политические решения принимает руководство страны, а заниматься делом.

    В то время многие у нас в Генштабе были убеждены, что в условиях активного стремления республик национализировать части бывшей Советской Армии надо всячески сдерживать этот процесс. Когда стало ясно, что разрыва единых Вооруженных сил уже не избежать, в Генштабе начали искать решения, которые были бы максимально выгодны для военно-стратегических интересов России.

    Такой же точки зрения придерживались и многие военачальники на местах. Но их предложения, направленные в Москву, оставались без ответа. Многие на Арбате по этой причине за глаза костерили маршала Шапошникова (грешил этим и я), но лишь позже стало известно, что многие идеи и предложения Евгения Ивановича о закреплении в республиках бывшего СССР наших военно-стратегических позиций тихо скончались в канцеляриях Кремля и МИДа…

    Лишь позже станет известно, что еще 22 сентября 1991 года Шапошников направил секретную записку Президенту СССР. В ней, в частности, говорилось: «…Провозглашение рядом республик суверенитета, а некоторыми из них (Украина, Молдова, Грузия) полной независимости и курса на создание собственных Вооруженных сил, принятие нормативных актов о переходе под их юрисдикцию объединений, соединений, частей и учреждений Вооруженных сил СССР, дислоцированных на территории республик, введение должностей национальных министров обороны приводит к нарушению управления войсками, системы их материального обеспечения, в целом снижает боеготовность…»

    Тогда, наверное, не только маршал Шапошников, но и весь личный состав «Арбатского военного округа» еще жил в убеждении, что мудрый и дальновидный Кремль знает что делать. Над нами довлело то самое «совковое сознание», при котором считалось, что Кремль нигде своего не упустит.

    Но мы сильно ошибались…

    Многие арбатские генералы и полковники в то время были похожими на болельщиков, которые стоят за спиной играющих в шахматы: совершенно ясно видны сильные ходы, но они почему-то не делаются. И ты невольно начинаешь думать, что игрок прозорливее и тоньше тебя видит поле боя. Но он делает один, второй, третий ход и… сдается.

    Кремль был чем-то похож на такого игрока. Он важно надувал щеки, но страшно опаздывал с нужными ходами.

    После ухода Горбачева ничего не изменилось. Иногда создавалось впечатление, что, забравшись за кремлевские стены, Ельцин дальше них ничего не видит. Мы слишком долго продолжали верить в мудрость Верховного, которой не было.

    А жизнь России и ее армии поворачивалась так, что мы теряли союзников. С каждым днем становилось все яснее, что наша военная политика в ближнем и дальнем зарубежье превращается в непрерывную цепь ошибок, вследствие которых страдают не только так называемые «государственные интересы», но и сотни миллионов людей.

    Еще в середине 1992 года в одном из документов российского Генштаба было сказано: «Сворачивая свое политическое и экономическое влияние в странах бывшего СССР, Россия теряет выгодные позиции в регионах своих военно-стратегических интересов…»

    В то время Главным оперативным управлением Генштаба руководил генерал-полковник Виктор Михайлович Барынькин. В его подчинении были люди, которые умели формулировать выводы с безжалостной и смелой профессиональной честностью, которая не была отравлена политической конъюнктурой. Но весь драматизм положения заключался в том, что Кремль часто пропускал мимо ушей подсказки Арбата…

    Судьба единых Вооруженных сил была предрешена. Их стали растаскивать по национальным квартирам с такой быстротой и силой, что Москва еле успевала вертеть головой и панически отдавать приказы командирам соединений и частей не допускать мародерства и насильственной приватизации — «вплоть до применения оружия».

    Но это уже не помогало: процесс зашел так далеко, что некоторые командиры во избежание вооруженных столкновений своих подчиненных с местными захватчиками специально выводили личный состав на «учения», подальше от военных городков, зная о том, что готовится очередной налет на часть. Такая политика приводила к колоссальным потерям вооружений, но позволяла уберечь солдат и семьи военнослужащих от террора.

    В некоторых республиках разворовывали не то что роты, батальоны или полки, а целые армии, как, например, это было с 19-й отдельной армией ПВО, дислоцировавшейся в Грузии, или 4-й общевойсковой армией в Азербайджане.

    В то время Министерство обороны и Генштаб были завалены отчаянными шифровками командиров и коллективными письмами офицеров из различных регионов бывшего СССР о непрекращающемся мародерстве. В ответ из Москвы день и ночь шли грозные указания «делать все необходимое для сбережения людей, боевой техники и оружия». Но было поздно. Слава Богу, что мы успели взять под контроль стратегические ракеты, оперативно-тактические комплексы, системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН), Противоракетной обороны и Контроля космического пространства.

    Когда совершается большая политическая глупость или авантюра, она часто сильнее всего бьет по военным людям. И тогда они либо выталкиваются на поле боя, где в любой момент могут получить пулю в лоб, либо подвергаются унижению собственной властью, стремящейся сэкономить на служивых, не чураясь в то же время прибегнуть к их помощи, когда ей надо спасти собственные бастионы от политических противников.

    Ранней весной 1992 года на заседании коллегии Мин-обороны обсуждался вопрос о военно-политической ситуации в СНГ после беловежских решений и заявлений правительств ряда республик о национализации частей бывшей Советской Армии.

    Заседание чем-то напоминало траурное застолье. Главкомы видов Вооруженных сил и командующие родами войск мрачным тоном докладывали о потерях оружия и войскового имущества. И по мере того как они развертывали устрашающие картины разграбления своих войск военными ведомствами, народными фронтами и вооруженными формированиями республик, обстановка в зале стала накаляться.

    Когда же прозвучала оценка основных военно-стратегических потерь для России, в частности, после того, как Киев одним махом заграбастал три военных округа со всеми базами неприкосновенных продовольственных запасов, материального и вещевого имущества, почти всей стратегической авиацией, самолетами-заправщиками и еще грозился умыкнуть почти весь Черноморский флот, — тут сильнее всех вскипел Главком ВМФ адмирал флота Владимир Чернавин. Обращаясь к председательствующему на коллегии маршалу Шапошникову, он возмущенно сказал:

    — Евгений Иванович, что же это творится? Три округа у нас Киев отхапал, а мы хоть бы вякнули.

    Шапошников недовольно посмотрел на Главкома. В зале наступила взрывоопасная тишина. Чернавин осмелился открыто сказать то, о чем думали почти все члены коллегии. Шапошников, плохо скрывая раздражение, ответил:

    — Владимир Николаевич, а почему, собственно, мы обязаны вякать?

    По залу прокатился негромкий генеральский ропот. Шапошников понял это абсолютно точно: подчиненные были недовольны его ответом на вопрос адмирала Чернавина. И потому маршал решил хоть немного смягчить свое неловкое положение, он сказал о том, что высшее военное руководство должно не обсуждать принятые «вверху» политические решения, а выполнять их.

    — А если эти решения оборачиваются против нас же? — раздалось в зале.

    — Здесь коллегия Минобороны, а не политклуб, — раздраженно парировал маршал, — давайте обсуждать свои проблемы.

    Больше к столь резкой постановке вопросов никто из членов коллегии Минобороны не прибегал. Такое положение выводило из себя многих высших генералов, которые все больше походили на специалистов по чрезвычайным ситуациям, вынужденных разгребать завалы и спасать остатки армии, оказавшиеся под руинами СССР. И хотя все знали, кто именно и ради чего породил гигантское «политическое землетрясение», — говорить об этом было опасно. Система доносов в Кремль работала безупречно.

    Когда же свара между Москвой и Киевом из-за дележки военного наследства (особенно — ядерного) достигла однажды опасного пика, тут уже не выдержал и маршал Шапошников, всегда демонстрировавший высокое искусство дипломатии и корректности. Когда дело дошло до определения сроков вывода ядерных вооружений с территории Украины и выработки системы контроля над ними, Шапошников в своей переписке с украинским министром обороны Константином Морозовым проявлял очень жесткую позицию, выраженную в форме темпераментного эпистолярного жанра.

    Тысячи военных проблем, порожденных роспуском Союза, ежедневно и ежечасно довлели над Минобороны и Генштабом. Наблюдая за нашими арбатскими полководцами, лихорадочно затыкающими множащиеся бреши, я часто думал о том, что самое страшное — служить в армии, которой приходится бороться с трудностями, создаваемыми не противником, а собственной властью.

    Образование национальных армий больнее всего било по судьбам десятков тысяч российских офицеров, многие их которых, не имея крыши над головой, были вынуждены оставаться служить в вооруженных силах других республик. Часто случалось так, что даже два родных брата оказывались в разных армиях. Бывали случаи и похлеще. В одной из московских военных академий служил полковник Сергей Синютин. Шестеро его братьев были офицерами. Четверо оказались в разных национальных армиях республик бывшего СССР…

    Можно ли было предвидеть эти и другие последствия авантюрного удара по Союзу, который известная «тройка» нанесла в декабрьском белорусском лесу? Ответ может быть только один — да. При желании. Но его не было. Было лишь стремление повернуть течение истории в русло, где наибольшие политические выгоды могли извлечь для себя не народы, а их предводители. Они уже вскоре сами испугались того, что натворили, и стали искать хоть какие-то формы исправления ошибки. Но в отличие от живых людей История не принимает извинений и не слышит просьб о пощаде…

    Ташкент

    Еще с осени 1991 года в некоторых республиках бывшего СССР, объявивших о своей независимости, началось формирование национальных армий. С начала 1992 этот процесс принял тотальный характер. Только Кремль не торопился приступать к созданию Российской армии. И Ельцин, и Шапошников, и его первый зам генерал Грачев в своих публичных выступлениях в тот период даже с заметной долей гордости подчеркивали это. Слушая их, легко было уловить многозначительный подтекст, — мол, видите, не мы подталкиваем «военный сепаратизм».

    Чем дольше наше высшее политическое и военное руководство продолжало мусолить идею сохранения единых Вооруженнных сил, тем очевиднее становилось, что их уже нет. Наступал момент, когда такое положение начинало перерастать в серьезную угрозу военной безопасности России.

    И тогда Кремль резко сменил тактику…

    С конца февраля 1992 года в Генштабе стали бешеными темпами прорабатываться вопросы создания Российской армии. День и ночь велись подсчеты того, что у нас осталось, как в создавшихся условиях противодействовать НАТО, на каких наиболее опасных направлениях формировать новые группировки, какими будут организационно-штатная структура российских Минобороны и Генштаба, видов Вооруженных сил и родов войск.

    Но, пожалуй, самая большая трудность заключалась в том, что Генштаб в ту пору не имел четкой политической доктрины наших стратегических интересов в странах ближнего зарубежья и отношений с Североатлантическим блоком. А без этого нельзя было выстроить четкую систему векторов нашей внутренней и внешней военной политики, уровней военных угроз, без чего невозможно определить и параметры новой армии.

    Трудно было получить от Кремля или МИДа внятный ответ на один из ключевых вопросов: почему в одних республиках наши части должны оставаться, а из других уходить? Порой создавалось впечатление, что такие решения наше высшее государственное руководство принимает на «глазок», в зависимости от той или иной степени личной расположенности или антипатии к главам бывших союзных республик. Порой это чем-то напоминало мне знаменитое высказывание Брежнева в отношении известного афганского лидера Бабрака Кармаля, просившего его в 1979 году о срочной военной помощи. Леонид Ильич сказал тогда: «Бабрак, я лично тебя в беде не оставлю!»

    К весне 1992 года наше военно-стратегическое положение в ближнем зарубежье выглядело крайне пестро: на одном участке мы «окапывались», на другом нас остановили на марше и приказали повернуть назад, на третьем — гнали взашей, на четвертом мы «убегали», скрипя зубами, на пятом — нас слезно просили остаться…

    В тот период все чаще стали раздаваться голоса некоторых наших генералов, ратующих за то, что мы не должны так быстро сворачивать свое военное присутствие в республиках бывшего СССР, ослаблять свои передовые группировки. Начальник Генерального штаба генерал-полковник Виктор Дубынин чаще обычного стал наезжать в МИД России, чтобы не только разобраться в премудростях тактики и стратегии нашей политики в дальнем и ближнем зарубежье, но и понять, как увязывать ее с военными внутренними и внешними планами. В кругу людей, которым НГШ больше всего доверял, он часто сетовал в то время, что на Смоленской площади не может получить четких ответов на свои трудные вопросы.

    На одном из совещаний в ГШ Дубынин с неслыханной в наших стенах смелостью заявил о том, что больше нельзя ждать, пока в МИДе созреет более или менее внятная концепция закрепления военно-политических позиций России в рамках Содружества. Надо самим инициировать, а когда необходимо, и навязывать Кремлю, правительству и дипломатам выгодные Москве военно-политические решения. Аморфность позиций козыревского МИДа, его постоянные и трусливые оглядки на США, а нередко и уступки, еще больше разжигающие у наших оппонентов желание воспользоваться податливостью Кремля, — все это уже тогда, в начале 90-х, ставило Россию в зависимое положение от США и Запада.

    Дубынин был вынужден направить в Кремль беспрецедентной резкости письмо с призывом кардинально пересмотреть политику России прежде всего в ближнем зарубежье и, не теряя времени, приступить к созданию оборонительного союза с республиками бывшего СССР.

    После того как НГШ провел серию бесед в МИДе и Главном штабе ОВС СНГ, «эмиссары» МО и Генштаба вместе с мидовцами стали активно мотаться по столицам бывших союзных республик, стремясь договориться о статусе еще не выведенных наших войск, о порядке передачи национальным военным ведомствам еще не «приватизированнных» ими объектов, вооружений и техники, оставшихся от Советской Армии.

    Тут надо отдать должное и маршалу авиации Шапошникову: в тот период (особенно после Всеармейского офицерского собрания в Кремле, январь 1992 г.) Евгений Иванович предпринимал титанические усилия, чтобы придать хоть какую-то логику оборонной стратегии Москвы. Во многом с его подачи и Кремль, и МИД пришли к выводу, что необходимо найти эффективную форму закрепления наших военно-стратегических интересов в бывших союзных республиках, которая одновременно могла бы дать и стимул для военной интеграции в общих интересах Содружества.

    Поиск такой формы и породил идею создания системы коллективной безопасности СНГ на базе соответствующего договора.

    Но бурные процессы сепаратизма в оборонной сфере зашли уже так далеко, что в столицах ряда республик (особенно в Киеве и Тбилиси) отнеслись к этой идее весьма прохладно и даже с большим подозрением. Там спрашивали у представителей Москвы: если по инициативе Ельцина был распущен Союз, то какой смысл создавать его вновь? Ведь можно же было еще летом 1991 года найти новую форму государственного устройства СССР, приемлемую и выгодную для всех.

    С огромными потугами российским дипломатам и военным удавалось согласовывать проект будущего договора со своими коллегами, а затем уговорить их сесть за стол переговоров.

    15 мая 1992 года стороны собрались в Ташкенте, где и был подписан Договор о коллективной безопасности стран СНГ. Подписи под документом поставили Россия, Азербайджан, Армения, Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан. И только позже, после множества консультаций и согласований, к Договору присоединились Грузия и Молдова.

    Туркмения и Украина в этот Договор не вошли. Слушая заявления Ельцина для прессы, я замечал, что российский президент в свойственном ему стиле то и дело идет на передержки, явно переоценивая реальное значение Договора и свою собственную роль в осуществлении этого акта. Он вдохновенно и необычайно смело рисовал те позитивные перспективы, которые сулил всем сторонам подписанный документ. Президенты других республик слушали его с видом умудренных жизнью людей, которым не привыкать к пылким фантазиям Бориса Николаевича…

    На обратном пути в Москву среди членов российской военной делегации шли разговоры, что Ельцин больше всего был недоволен позицией глав делегаций, которые проигнорировали Договор.

    В тот день у меня было такое ощущение, что Ельцин очень хотел склеить вазу, которую сам же разбил более пяти месяцев назад.

    На эту тему между генералами и офицерами Генштаба часто вспыхивали шумные дискуссии. Одни доказывали, что, протащив идею роспуска Союза, Ельцин «оседлал объективный процесс». Другие в ответ язвительно замечали, что Борис Николаевич этот процесс «изнасиловал ради личного удовольствия» и мрачно предсказывали трагическую расплату.

    В самолете я вспоминал настороженно-холодные лица генералов и полковников из штабов армий Содружества. Такие же настороженные лица с обращенными в себя холодно-хитрыми глазами были у американцев, немцев, англичан, бельгийцев, когда приходилось встречаться с ними во время зарубежных визитов и приемов на Арбате…

    Но там, в Ташкенте, были армяне, азербайджанцы, молдаване, таджики, казахи… Что-то ранее неведомое мне было в этих людях, которых я почти всех знал, с которыми прослужил в одной армии четверть века.

    Мы становились чужими.

    И Договор наш чем-то очень напоминал попытку вынужденного брака после поспешного развода…

    * * *

    Реализация Договора с самого начала пошла трудно. Было много серьезных объективных и субъективных причин: амбиции политиков и военных, откровенно бюрократические проволочки, крайне слабое финансовое обеспечение, часто приводившее стороны к спорам и размолвкам, а иногда и откровенное вредительство интеграции со стороны не только националистических сил и западных спецслужб, но и даже некоторых высокопоставленных московских генералов.

    Серьезной помехой в развитии военной интеграции стал острый конфликт между Главкомом ОВС СНГ маршалом Евгением Шапошниковым и министром обороны РФ генералом Павлом Грачевым.

    Отношения между ними не заладились с начала 1992 года, когда Грачев, являясь первым заместителем главы военного ведомства, скрыто и явно начал торить себе дорогу к креслу министра обороны России, демонстрируя безоглядную преданность Ельцину и вытесняя маршала с Арбата на Ленинградский проспект, 41 (Штаб Объединенных Вооруженных сил СНГ).

    На апрельском съезде народных депутатов России разгорелась очередная свара, которая сулила Ельцину серьезные неприятности. Назревал острый политический кризис, который сильно расшатывал позиции президента. Ельцин нервничал. Шапошников в те дни находился с визитом во Франции.

    И Грачев не упустил момента, чтобы лишний раз продемонстрировать «горячую поддержку» своему патрону. Он собрал приехавших на съезд командующих войсками военных округов и флотов и стал допытываться, готовы ли они поддержать президента в случае, если назреет необходимость силового варианта погашения конфликта.

    Генералам было известно, что на столе у президента лежат проекты указов о создании Российской армии и персональных назначениях. Ни у кого уже не было сомнений, что Грачеву на этом «пиру» достанется самый лакомый кусок. Поэтому все были «единодушно готовы», о чем Павел Сергеевич с радостью тут же доложил Верховному.

    Шапошников потом открыто заявил, что в таком совещании не было никакой необходимости — слишком опасно «выкручивать руки» генералитету и откровенно втягивать его в политические игры. Но эта логика была не для Грачева: похоже, его личные конъюнктурные расчеты были выше здравого рассудка.

    Конфликт между Грачевым и Шапошниковым еще больше обострился, когда в мае 1992 года Павел Сергеевич стал министром обороны. В его выступлениях начали появляться фразы о том, что некоторые страны СНГ стремятся переложить на плечи России финансовые и материально-технические проблемы военной интеграции.

    А однажды дело дошло до того, что члены грачевской команды стали отслеживать все публичные высказывания Шапошникова по проблемам военного сотрудничества в рамках СНГ и организовывать ему противодействие в прессе на основе специального плана, разработанного в минобороновском управлении военного строительства и реформ. Мне пришлось держать в руках этот уникальный документ, представленный генералом Василием Латой пресс-секретарю министра Елене Агаповой. Сняв копию с этого документа, я переправил ее в Главный штаб ОВС СНГ. Вскоре маршал Шапошников сделал заявление для прессы, в котором справедливо возмущался по поводу сомнительной позиции руководства военного ведомства РФ.

    Позиция Грачева вызывала удивление в некоторых министерствах обороны союзников, рассчитывавших на понимание существующих проблем и более активную помощь России и главы ее военного ведомства.

    Помню, как после очередной встречи министров обороны в Минске члены военной делегации РФ «по праву старшинства» пригласили коллег на товарищеский ужин в гостинице. Почти все вежливо под различными предлогами отказались. А сами тайком собрались в другом месте, где вскоре оказалась почти половина членов российской военной делегации, которых бывшие однополчане окружили искренним вниманием.

    Наверное, первый раз Грачева не пригласили в офицерскую компанию, где было немало его сослуживцев по Прибалтике, Афганистану, Академии Генштаба.

    Вряд ли Грачев, одно время попрекавший союзников стремлением за счет России решить некоторые свои военные проблемы, не понимал, что такая его позиция отталкивает партнеров. И даже если такое делалось в пику маршалу Шапошникову, в конечном счете оно оборачивалось против России.

    Было такое впечатление, что Кремль стремился создать систему коллективной безопасности стран СНГ, не слишком раскошеливаясь. Военные министры Содружества часто кидались в объятья Москвы, прося помощи. Но высшее государственное и военное руководство России копошилось под завалами собственных экономических и военно-политических проблем и выдвигало порой заранее неприемлемые для партнеров условия, особенно по части оплаты запрашиваемых вооружений.

    Отсутствие системы эффективной экономической интеграции в рамках СНГ сильно сдерживало интеграцию военную. Этим на полную катушку пользовались государства НАТО: они частенько бросали в ту или иную страну Содружества «группу захвата», состоящую из крупных промышленников и финансистов, которые десятком договоров и контрактов блистательно расчищали почву для высадки своего военного десанта.

    То, что Россия теряла, было вожделенной находкой для ее недругов. Многие на Арбате ломали голову над тем, почему у нас не клеится военная политика в ближнем зарубежье. По этому поводу мой мудрый друг и духовный наставник отставной полковник Петрович однажды залепил афоризм:

    — Какая Россия, такая и интеграция…

    За интеграцию в своих интересах Москва должна была хорошо платить союзникам. Но у нее у самой еле-еле хватало денег не то что на военную реформу — на прокорм собственной, еще более чем двухмиллионной армии. Отечественная экономика рушилась бурными темпами. Нарождающаяся российская буржуазия спешила приватизировать предприятия, алчно высасывала деньги из госбюджета (в том числе — и военного) и пускала их в коммерческий оборот к своей выгоде. Армию держали на голодном пайке. И даже там, где в стратегических интересах Кремля можно было по старой советской привычке с большой выгодой подарить старым друзьям сотню-другую ржавеющих танков, корыстолюбивые чиновники из правительства и Минобороны умудрялись сделать навар даже на продаже рухляди…

    Наша военная политика в СНГ все чаще становилась «рыночным товаром», а коммерческий чистоган вносил в эту деликатную сферу много грязи.

    В области военно-технического сотрудничества со странами СНГ Россия подчас вела нечистоплотную игру, пользуясь своим привилегированным положением монополиста в производстве многих типов оружия и техники. Когда однажды, например, представитель министерства обороны Узбекистана обратился в Минобороны РФ с просьбой продать несколько бронетранспортеров, с него запросили по 420 миллионов за штуку.

    Такая цена была не по карману узбекскому военному ведомству. Покрутившись в Москве, узбекский военный эмиссар поехал прямо на военный завод и там с помощью крупной взятки руководителям предприятия сумел быстро договориться о приемлемой цене — по 200 миллионов за бронетранспортер…

    Тяжелые роды

    …После того как Павлу Грачеву с помощью ловких маневров удалось вытеснить маршала Шапошникова с Арбата и сплавить его на Ленинградский проспект, 41, — в штаб-квартиру ОВС СНГ, наступил период некоторого оживления в сфере военного сотрудничества. Хотя порой трудно было понять, маршал развил здесь активность, руководствуясь чувством долга или из чисто спортивного интереса хотел поквитаться с Грачевым. Впрочем, было заметно и то и другое.

    Герои августовской революции пылали жаркой и плохо скрываемой ненавистью друг к другу. И все же неприязнь Евгения Ивановича к Грачеву была тоньше, в то время как Пал Сергеич ввиду своего простоватого менталитета делал это с чисто десантскими повадками.

    Но так или иначе, а этот фактор некоторое время играл тормозящую роль в решении проблем военно-технического сотрудничества России с партнерами по Содружеству. Но и тогда, когда маршала Шапошникова на Ленинградском проспекте сменил генерал-полковник Виктор Самсонов, отношение руководства Минобороны РФ к укреплению военного сотрудничества в рамках СНГ не изменилось.

    Самсонов многократно обращался к начальнику Генштаба Михаилу Колесникову с просьбами поддержать идею создания Комитета начальников штабов армий Содружества, но поддержки так и не получил (Колесников был назначен на должность НГШ после смерти генерал-полковника В. Дубынина в конце 1992 года. Незадолго до кончины Виктору Петровичу было присвоено звание генерала армии. — В.Б.). Словно внасмешку, Колесников однажды прислал Самсонову бумагу, в которой НГШ предлагал прежде всего создать… Комитет по туризму и экскурсиям.

    Острейшие проблемы, требующие оперативного решения, откладывались на потом или решались частично.

    В январе 1996 года, уже будучи начальником российского Генштаба (он сменил на этом посту генерала М. Колесникова. — В.Б.), Самсонов признал, что слишком много времени ушло «на поиски приемлемых форм сотрудничества в военной сфере и на разработку документов, регламентирующих его жизнеспособность».

    Однажды в Главном штабе ОВС СНГ мне показали документ, в котором шла речь о годовых финансовых расходах России и других стран Содружества на обеспечение коллективной безопасности. А вывод был такой: если бы страны СНГ сохранили единые вооруженные силы, содержание их обходилось бы почти на 40% дешевле. И теперь, когда я слышу стоны правительственных чиновников по поводу того, что каждый закон требует больших денег, меня так и подмывает сказать, что самых больших денег в России стоит политический авантюризм. А глупость у нас товар исключительно валютный…

    Еще никто не подсчитывал, во сколько сот миллиардов рублей обошлись для России беловежские соглашения, все вспыхнувшие после этого войны (в том числе и самая дорогая чеченская, один день которой стоил 1 млрд), сколько денег налогоплательщиков уже вбухано в содержание наших объектов, баз и частей, разведагентуры в странах ближнего зарубежья. Кто и как объяснит рабочему из Воронежа или моряку с Сахалина, почему словно на озеленение Луны из его кармана уже который год подряд государство выскребает деньги на содержание миротворцев, в сущности, на территории чужих стран?

    И хотя миротворчество в СНГ должно делаться вскладчину, Россия несет на себе самый тяжелый груз расходов. Например, в Таджикистане ее доля в 1993 году достигала 50%. Но даже при том, что на остальные государства, чьи воинские контингенты находятся или находились там (Таджикистан, Узбекистан, Казахстан), приходилось всего лишь по 10-15 % расходов, но и они в полном объеме не выделялись.

    Почти три года потребовалось для того, чтобы руководство армий СНГ решилось создать объединенную систему ПВО. Даже Россия свои государственные воздушные границы затыкала чуть больше, чем на две трети. Эта система, на создании которой уже давно и упорно настаивал Главком ПВО РФ генерал Виктор Прудников (затем — начальник Штаба по координации военного сотрудничества стран — участниц СНГ. — В.Б.), начала восстанавливаться лишь в конце 1995 года, когда власти других республик окончательно убедились, что без России им охрану своего неба не потянуть (более 80% ключевых производств истребителей, радиотехнической аппаратуры и зенитно-ракетных комплексов находятся в России).

    С большими проблемами шло создание национальных армий. По строгому счету, некоторые из них до сих пор являют собой лишь подобия армий с примитивной системой обучения, с безграмотной эксплуатацией оружия и техники, отжившей свой срок, с жутким дефицитом запчастей.

    Одна из главных причин медленного решения вопросов военной политики в рамках СНГ — слабая эффективность работы государственных органов (в первую очередь — правительств, МИД и МО). На двусторонней основе по вопросам военного сотрудничества к концу 1995 года было подписано более 160 договоров. Из них на межгосударственном уровне — 51, межправительственном — 55, межведомственном (по линии министерств обороны) — более 50. Но реализованы только на 10-15%.

    Весьма сложным было положение наших военнослужащих, которые после образования Российской армии в мае 1992 года остались служить в национальных армиях в течение так называемого переходного периода. Их ущемляли в социальных правах, смутными были перспективы их возвращения в Вооруженные силы РФ, где и без того шло сокращение и остро стояла жилищная проблема. У людей накопились сотни вопросов, связанных прежде всего с их статусом после окончания переходного периода.

    Поздней осенью 1994 года один из старших офицеров Главного разведывательного управления Генштаба, побывавший в Узбекистане, сообщил мне, что в российское посольство в Ташкенте обращаются сотни офицеров и членов их семей с просьбами подтвердить российское гражданство (переходный период заканчивался 31 декабря 1994 года). К тому же, как всегда, нашлись паникеры, которые распускали слухи, что тех офицеров, которые остались служить в узбекской армии, в свою уже не возвратят. Это еще больше подливало масла в огонь.

    Проблема требовала экстренных мер на самом высоком уровне. Но время шло, а ничего не делалось.

    С одним из моих сослуживцев полковником Владимиром Мухиным мы стали размышлять о том, как помочь нашим «узбекам» и подтолкнуть политиков и дипломатов к необходимым решениям. Поскольку информация о зреющем конфликте на официальном уровне замалчивалась, мы решили тайком сбросить ее в прессу.

    Появившиеся вскоре в средствах массовой информации сообщения о бедственном положении наших военнослужащих в Узбекистане сразу попали в поле зрения Администрации Президента РФ, руководства МИДа и Минобороны. И проблема сдвинулась с мертвой точки: буквально за несколько недель до окончания переходного периода людям подтвердили российское гражданство и дали гарантии, что они продолжат службу на Родине.

    Тяжелым в 1992-1993 годах было и положение наших военнослужащих, проходивших службу в Туркменистане: социальная незащищенность, неясность перспектив, трудности с переводом в Россию. Случались и такие прецеденты, которые приводили к межгосударственным скандалам. Один мне запомнился особо: полк боевых истребителей, дислоцировавшийся на авиабазе в районе Красноводска, самостоятельно принял решение о перебазировании под Астрахань.

    Зрел большой скандал. Для его погашения и выработки совместных подходов к решению назревших проблем с визитом в Туркменистан прибыл министр обороны Павел Грачев.

    Офицеры снарядили ходоков к министру с просьбой встретиться и ответить на многочисленные вопросы. Но помощники даже не допустили их к Грачеву. На глазах у большой группы выстроившихся на плацу офицеров Павел Сергеевич сел в машину и уехал. А вслед ему неслись матюки…

    Усиливающийся разлад в системе военно-технического сотрудничества в рамках СНГ сильно бил по России. Ведь на нее были «завязаны» производства многих типов вооружения. Например, в кооперации по производству зенитно-ракетной системы С-300 ПМУ были задействованы 103 предприятия, находившихся в России, Армении, Белоруссии и на Украине. В производстве танка Т-72-700 предприятиий, а истребителя МиГ-29-568 предприятий всех стран СНГ. В производстве атомных подводных лодок с баллистическими ракетами во времена Союза участвовало почти 1500 предприятий, из которых 1300 стали собственностью России, свыше 550 находились на Украине, 83 — в Белоруссии, 5 — в Казахстане, 4 — в Армении, 3 — в Молдавии, по 2 — в Узбекистане и Киргизии.

    Со времен Гайдара наше правительство упорно вело линию на то, чтобы Россия становилась менее зависимой в области производства вооружений от других стран СНГ. Такая позиция противоречила логике военно-технической интеграции в рамках Содружества, да и по большому счету — громким лозунгам Кремля и МИДа о наших стратегических интересах в ближнем зарубежье.

    Ведь если говорить без дипломатических выкрутасов, Москве жизненно важно было с помощью эффективно налаженной системы коллективного производства оружия (как и продукции гражданского назначения) наращивать силу политических, экономических, военных и других позиций на пространстве бывшего СССР и не допускать того, чтобы кто-либо нас оттуда «выдавливал». Там, где мы сворачивали поставки оружия и запчастей, мгновенно появлялись представители стран НАТО и предлагали свои услуги, идя зачастую на откровенный демпинг.

    Разрывая многими десятилетиями наработанные военно-технические связи с республиками бывшего Союза, Россия теряла военные заказы. Наши конкуренты спешили воспользоваться таким положением в своих интересах. Администрация США, например, сняла ранее наложенные ограничения на экспорт оружия и техники в семь стран российского «ближнего зарубежья» — Грузию, Казахстан, Киргизию, Молдавию, Туркмению, Узбекистан, Украину. Почти по демпинговым ценам, а порой и бесплатно нашим союзникам предлагали оружие и войсковое имущество и другие страны НАТО.

    Было много и иных ходов противников усиления России в ближайших к ней зонах стратегических интересов. Нас оттуда упорно вытесняли…

    На юге

    …Осенью 1996 года в составе российской военной делегации я сопровождал министра обороны генерала армии Игоря Николаевича Родионова во время его визита в Душанбе.

    Года три я не был в этом теплом и по-азиатски своеобычном зеленом городе, где разлапистые чинары соседствуют со стройными тополями, унылые ослики — с величественным блеском иномарок, серпы минаретов — с золотом церковных крестов, а тюбетейки — с костюмами от Кардена…

    В облике столицы Таджикистана появилось много примет, свидетельствующих о том, что в республике идет вооруженная борьба: по улицам ходили военные патрули, разъезжали бронетраспортеры, носились армейские машины с вооруженными солдатами, по ночам часто слышалась стрельба.

    И даже при этом, поначалу казалось мне, в людях, заполонивших улицы, ничего не изменилось. Но только до того момента, как раз, затем второй, пятый поймал на себе среди улыбчивых лиц недобрые, будто серной кислотой стреляющие взгляды.

    А после того как офицеры штаба нашей 201-й дивизии рассказали мне о множестве случаев резни, терактов, убийств, совершаемых с азиатской изощренностью, о всех мыслимых и немыслимых формах политической борьбы в городе и республике, Душанбе советской поры показался мне далекой и солнечной детской сказкой.

    Когда-то генштабисты с большой охотой приезжали сюда в командировки. Щедрые таджикские офицеры закармливали нас дынями и гранатами, поили тонкими виноградными винами. Это, впрочем, осталось.

    …Растекался по горному ущелью вкусно пахнущий копченым мясом дымок шашлычного мангала. Бесконечно лилось в бездонные стаканы янтарное вино. Разговоры о службе плавно перерастали в анекдоты, анекдоты — в хмельные мужские клятвы в глубоком взаимном уважении…

    Начальник штаба нашей 201-й дивизии полковник Виктор Клюев под гитару пел свои песни с такими словами, что я начинал физически ощущать и горную пыль после взрыва бандитской гранаты, и посвист пуль над головой, и кровь, липкую и красную, как гранатовый сок.

    Клюев в дивизии ветеран. Много лет отпахал свое на этой беспокойной земле и теперь мечтает возвратиться в Россию: «Забыл, как выглядят наши березы» (на слове «наши» — ударение). Купил у художника-любителя на Арбате крохотную картину с березами и держит ее на столе в своем штабном душанбинском кабинете.

    Русский офицер Клюев вместе со своими подчиненными уже который год ходит по тонкой грани, отделяющей жизнь от смерти. Когда-то он защищал «завоевания афганской революции». Теперь защищает демократию в Таджикистане.

    Клюев бывал во многих боевых переделках и схоронил уже не один десяток однополчан. Наших бьют с двух сторон: спереди — прорывающиеся из Афганистана банды, сзади — вооруженная таджикская оппозиция, уже который год стремящаяся свалить президента Рахмонова и его правительство.

    В советские времена власть первого лица в республике была прочной, как плотина Бадахшанского водохранилища. Она опиралсь на Центр. Республика жила трудной, но спокойной жизнью. А как только рухнул Союз, пошла резня. «Борьба за власть и против власти — наш национальный кислород». Это — из листовки таджикской оппозиции.

    Уже который год подряд в Таджикистане бульдозерами расчищают площади под стремительно разрастающиеся кладбища. Да разве только в Таджикистане?

    По гигантскому пространству бывшего Союза уже не сосчитать свежих могил с датами смерти людей, убитых после 1991 года.

    Каждый народ, смиренно поддающийся обману своих вождей, должен быть жестоко наказан. Уже и любому таджикскому ослику ясно, что не интересы народа, а прежде всего личный политический выигрыш манил беловежских «заговорщиков», рвавшихся к трону самостийности под флагом демократии. Очевидное есть банальность, но от этого она не перестает быть истиной.

    Самая страшная истина состоит в том, что всех нас за-ставили брести в историю по костям соотечественников — сотни тысяч человек застрелены, зарезаны, задушены, разорваны, повешены, утоплены, отравлены, искалечены, сожжены, оставлены без крыши над головой с того времени, как отзвучало бешеное веселье на похоронах империи.

    Нет ничего бессмертнее и прилипчивее красивой глупости. Так я думаю, когда слышу, что «все империи неминуемо рушатся». Империи, как и люди, бывают серьезно больны. И нуждаются в лечении. Нас всех одурачили, убедив в том, что лучший способ лечения империи — ее умерщвление. Легко после этого стало тем, кто пробился к корыту власти, первым прибежал к дележу «наследства». А миллионы оказались в дураках…

    …Узнав, что я из Москвы, старый таджик на душанбин-ском рынке отказался брать у меня деньги за дыню. Сказал:

    — Только не уводите домой своих солдат. Нам будет плохо.

    Таджики убеждены: стоит российской 201-й дивизии и пограничникам уйти из республики — получится окровавленная «ксерокопия» афганской войны. Наша 201-я дивизия чем-то очень похожа на чеку гранаты. Если ее выдернуть — рванет так, что осколки долетят до самой Москвы…

    У меня сохранилась копия одного генштабовского документа. 1993 год. Анализ военно-политической ситуации в Таджикистане:

    «…Наиболее взрывоопасная обстановка по-прежнему сохраняется в Таджикистане, где, по существу, идет необъявленная гражданская война. Ситуация, складывающаяся в республике, имеет самое непосредственное отношение к обстановке не только на юге СНГ, но и в России. Здесь преграждаются пути проникновения в Россию угроз, которые могут иметь на длительную перспективу крайне неблагоприятные для нас последствия.

    В «подбрюшье» России может быть создан исключительно опасный для нашей безопасности очаг напряженности на границах РФ, отсюда открывается потенциальная возможность воздействия на внутренние регионы России. Усиление исламского фундаментализма и экстремизма в регионе может вызвать нестабильность в Татарстане, Башкортостане и на Северном Кавказе…

    Сопредельные государства (Пакистан, Афганистан, Иран и Турция) преследуют цель — создать новый союз на основе исламского фактора на Среднем Востоке с включением в его состав центрально-азиатских государств — участников Содружества…»

    Наши аналитические документы часто начинают пахнуть порохом и кровью задолго до того, как это случается в жизни.

    …Уже который год терзают таджикскую границу афган-ские боевики. Уже который год везем мы оттуда своих солдат и офицеров в цинковых гробах.

    Когда Грачев однажды проводил пресс-конференцию в Душанбе, американский журналист задал ему вопрос: «Ради чего умирают ваши солдаты на таджикско-афганской границе?» — Грачев ответил:

    — Границы Таджикистана — границы России.

    Идеологическую базу под этот лозунг подвести очень просто. Она — в Договоре о коллективной безопасности СНГ.

    Но никаким договором не утешить русскую мать, встречающую под Рязанью гроб сына, погибшего где-то далеко на таджикской границе. И обязательно на поминках кто-нибудь заведет речь о том, как это имеющий колоссальные людские ресурсы Таджикистан уже многие годы не может дать необходимое количество солдат для надежной охраны и обороны своей госграницы.

    Помню, как прямо у пограничных столбов на таджикско-афганской границе президент Рахмонов жаловался министру обороны России Родионову: «Игорь Николаевич, обделила нас Москва после роспуска Советской Армии, деревянного ножа не дала».

    Родионов ухмылялся: «Ну ты и заливаешь, Эмомали!»

    И становился очень хмурым, когда слышал, сколько русских солдат и офицеров полегло в долинах и горах. Человеческие жизни дороже золота и тем более — «деревянных ножей». И все же Рахмонов был во многом прав. Таджикистан — единственная республика бывшего Союза, которой в наследство не перешло ни одного подразделения Советской Армии. И невозможно понять Россию, которая тайком, откровенно игнорируя международный договор о квотах по обычным вооружениям, два года подряд гнала эшелонами бронетехнику в Армению, накачивала и без того до зубов вооруженный Кавказ, а здесь, где каждый заезжий московский политик ритуально твердит о «стратегических интересах» его страны, говорит об угрозе со стороны Афганистана, таджикская армия держится на ржавом старье.

    Этот недостаток, похоже, Москва компенсирует своими офицерами и солдатами. Ленин говорил, что всякая власть лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. Но можно сказать и наоборот: ничего не стоит власть, которая способна защищаться лишь при помощи союзников.

    Но это так, к слову.

    Я не слышал пока, чтобы кто-то на Арбате или в войсках сказал бы что-то против того, чтобы наши военные помогали таджикам охранять их госграницу. Хотя было страшно видеть, как афганцы растерзали 12-ю заставу Московского погранотряда. Несколько десятков трупов.

    Я был на 12-й. На новой 12-й. От старой остались обгоревшие остовы зданий и металлические каркасы наблюдательных вышек. Родионов осмотрел ее в бинокль и поморщился: бестолково ее когда-то поставили. Вся как на ладони. Новую поставили умнее.

    12-я стоит костью в горле наркомафии. Застава перекрыла отличную тропу. Сегодня пройдет по ней караван через 12-ю — завтра в Ростове, Воронеже или Москве растечется «дурь» по жилам людским: вот почему «Границы Таджикистана — границы России».

    После трагедии на 12-й начали грызться президентские фавориты министр обороны Павел Грачев и Главком погранвойск генерал Андрей Николаев. Стали выяснять, кто же из них прикрывает границу, кто помогает, почему помощь пограничникам подоспела поздно…

    Николаев обвинил Грачева в том, что армейские подразделения, которые должны помогать «зеленым фуражкам» в прикрытии границы, не укомплектованы должным образом. Грачев ответил, что, дескать, по уму бы следовало заставу оборудовать.

    Принародно полаялись ельцинские любимцы и умолкли. А я снова про то же думаю: почему 19-20-летние здоровенные таджики торгуют фруктами на московских рынках, а их русские одногодки подставляют грудь под душманские пули на таджикско-афганской границе…

    Мир и спокойствие вряд ли скоро придут на Юг.

    ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ШТАБ ВС РФ

    Аналитический документ

    Декабрь 1995 года

    …Военно-политическая обстановка в странах Центрально-Азиатского региона в ближайшей перспективе будет характеризоваться дальнейшим ослаблением позиций России и возрастанием влияния в этом регионе США и других стран НАТО. Существующие здесь противоречия в силу политических, экономических, религиозных, этнических и других причин сохраняются. В связи с этим возможно появление новых зон соперничества, очагов напряженности и вооруженных конфликтов.

    Кроме того, существенной особенностью развития обстановки в странах Содружества этого региона является возрастание исламского фактора, что будет оказывать дестабилизирующее воздействие на политическую ситуацию в них. На этой основе возможно появление в непосредственной близости от южных границ России системы политико-экономического и военного сотрудничества мусульманских государств, охватывающей и бывшие советские республики Средней Азии.

    Казахстан, Узбекистан и Киргизия пока придерживаются линии на использование своих вооруженных сил в рамках Договора о коллективной безопасности. Но при этом руководство этих республик, пользуясь отсутствием четкого механизма реализации положений Договора и заинтересованности России в обеспечении своей безопасности на Юге, пытается извлечь для себя односторонние выгоды. Это подтверждается их подходом к решению проблем, связанных с сохранением единых систем ПВО, разведки, порядка использования ВВС и охраны общей границы стран СНГ. Что касается Туркменистана, то его руководство занимает по этому вопросу особую позицию, стремясь решать оборонные вопросы преимущественно на двусторонней основе…

    — Э-хе-хех, — со вздохом сказал мне друг и духовный наставник отставной полковник Петрович, прочитав документ, — не растут на ивах груши, сколько их не поливай…

    А мне вспомнился еще один мудрец — старый таджик-охранник, с которым мы долго курили и беседовали в холле рахмоновской резиденции, где остановилась российская военная делегация. У таджика были большие и умные глаза, его суждения о жизни в республике поражали меня глубиной и точностью. Бывают такие люди, слова которых похожи на хорошо очищенные орехи. Но когда же я спросил у него, что он думает о Содружестве, о том, почему у нас все так трудно клеится, старик вдруг боязливо посмотрел на меня и умолк. Потом метнул хитрющий взгляд и уже с улыбкой продолжал:

    — Однажды корова засунула голову в горшок, и голова застряла там. Хозяин коровы ничего не мог поделать и обратился к мулле. Мулла предложил отрубить голову корове, чтобы спасти горшок, продать мясо, а на вырученные деньги купить корову помоложе. Крестьянин обрадовался совету муллы и выполнил его. Но мясо было старым и никто не покупал его — проел крестьянин мясо. И горшок ему все равно пришлось разбить, чтобы высвободить голову…

    Большая и оранжевая, как яркий апельсин на черно-звездном бархате ночного неба, долго лежала в оконной раме моего гостиничного номера луна. Я с наслажденьем дегустировал загадочное вино восточной мудрости, поданное мне стариком.

    Оно было очень терпким.

    Остались мы без коровы и без горшка…

    Дыни для Черномырдина

    …Перед вылетом нашей делегации из Душанбе ко мне подошел офицер для особых поручений министра подполковник Юрий Лаврухин и попросил довезти до Москвы «особо важный груз» — два деревянных ящика с дынями, гранатами и виноградом, которые какой-то родственник передавал Черномырдину. Поскольку Лаврухин знал, что я живу в одном доме с советником премьера Никитой Масленниковым, он и решил, что с моей помощью можно быстрее доставить презент по назначению.

    Возвратившись в Москву, я позвонил Масленникову. Никита Иванович сказал, что люди из аппарата премьера заберут передачу. Вскоре мне позвонили. Человек на том конце провода представился сотрудником аппарата ЧВС. Он очень въедливо стал расспрашивать, от кого именно я привез ящики. Я сообщил ему то, что говорил мне Лаврухин, — от мужа племянницы Виктора Степановича, офицера 201-й дивизии, дислоцирующейся в Душанбе.

    После этого разговора я уехал на Арбат.

    Вскоре в моем рабочем кабинете раздался звонок: знакомый офицер контрразведки спросил меня, не натворил ли я чего-нибудь во время визита в Таджикистан, — на меня в аппарате премьера срочно запросили объективку. Первое, что лихорадочно мелькнуло в голове, — ночная беседа с таджиком-охранником, при котором я не слишком лестно отзывался о Ельцине. Второе — инцидент с начальником охраны резиденции Рахмонова, в которой останавливалась наша делегация. Он категорически отказывался впустить среди ночи в мой номер нескольких офицеров штаба 201-й дивизии, страстно желавших «добавить», хотя у всех у нас после многочасового кутежа на природе верный страж Рахмонова уже двоился, а то и троился в глазах. Но лишь после того, как мы поклялись, что тихонько залакируем российско-таджикскую дружбу и тут же разбредемся, он впустил всех в помещение.

    Эти мои признания контрразведчика явно не устроили. Он еще больше раздосадовал меня, сказав, чтобы я хорошенько вспомнил детали своего поведения во время визита: «Потому что в Белом доме по пустякам объективки не требуют».

    Работы было выше крыши, а я должен сидеть и вспоминать. Смутное предчувствие чего-то недоброго ворочалось в душе. Вечером раздался еще один звонок, из Федеральной службы охраны. Неизвестный офицер строгим и решительным голосом попросил меня изложить на бумаге все детали, связанные с тем, как я взял ящики с дынями, от кого их получил, их приметы, какая именно фамилия значится на коробках — «Иваненко» или «Иванченко».

    Проклиная тот миг, когда черт дернул меня согласиться взять передачу, я до глубокой ночи со множеством требуемых подробностей живописал докладную. Утром раздался еще один звонок из спецслужбы: меня строго-настрого предупредили, чтобы ни я, ни члены семьи никоим образом не притрагивались к ящикам до приезда «компетентных специалистов».

    Едва собрался на службу — те же люди позвонили и сказали, чтобы я ожидал их дома. Пришлось отпрашиваться у начальника аппарата министра генерала Виктора Ивановича Козлова, что было очень некстати, — он поручил мне готовить срочный документ.

    Но в течение дня так никто и не появился. На следующий день картина повторилась. Я чуть не выл со злости — снова надо было отпрашиваться. Мне позвонил сослуживец и сообщил, что по Генштабу уже ползают слухи, что «пресс-секретаря министра замело ФСБ».

    Наконец, к вечеру появились солидные и очень суровые люди в штатском. Один из них держал что-то похожее на миноискатель. Он зашел в спальню, лег на пол, осторожно открыл дверь на балкон, где стояли ящики с дынями, и долго обследовал прибором дары солнечного Таджикистана. Остальные двое напряженно и хмуро поглядывали на него из-за угла.

    Минут через тридцать вспотевший «минер» возвратился с балкона и, запершись с сослуживцами на кухне, что-то долго докладывал. Потом они позвали меня.

    — В общем, так, — сказал старший, — тащите ящички сюда, будем вскрывать.

    «Бросают на мины, — угрюмо подумал я, — прячутся за чужую спину. Даже с семьей не дали проститься».

    С душевным трепетом обреченного сапера я доставил опасный груз на кухню и уже радостно намеревался ретироваться, как старший из спецов решительно приказал:

    — А теперь вскройте ящик!

    Я покорно выполнил приказ.

    — Теперь разрежьте дыню, — снова строго приказал старший из правительственных пинкертонов, — а мы пока покурим в прихожей.

    Я разрезал дыню так, будто разминировал пятикилограммовую бомбу мудреной конструкции. Внутри кроме семян и мякоти ничего не было.

    — Попробуйте, она не горькая? — посоветовал мне старший.

    Я мысленно попрощался с жизнью и осторожно лизнул скибку. Потом мужественно стал вгрызаться в ароматную мякоть под любопытными взглядами гостей, жадно сглатывающих слюну.

    — Отличный экземпляр, — сказал я гостям, — можете угощаться.

    — Спасибо, но мы еще разок покурим.

    «Хотят посмотреть, останусь ли я жив», — печально мелькнуло в голове.

    Примерно через полчаса, убедившись, что я чувствую себя нормально, охранники принялись жадно потрошить дыню, комментируя свое «спецзадание» с таким искрометным остроумием, что громовой мужской смех долетал, кажется, прямо до квартиры Черномырдина на соседней Осенней улице. Я достал из бара бутылку коньяка, которую мы мигом «уговорили» под сочную таджикскую дыньку.

    На прощанье я нагрузил моих новых друзей дыней, виноградом и гранатами «за счет Виктора Степановича».

    После этого я передач от неизвестных никогда не беру.

    Шаги

    …Генштаб непрерывно наблюдал за развитием тревожных военно-политических тенденций в ближнем зарубежье. В аналитических документах говорилось одно и то же: Россия теряет свое стратегическое влияние. Министерство иностранных дел при Козыреве нередко очень болезненно реагировало на мрачные доклады военного руководства Кремлю о наших провалах в различных регионах СНГ, явно расценивая это как упрек и в свой адрес.

    Во времена Козырева по этой причине между Арбатом и Смоленской площадью частенько бывали стычки. Случалось, что и в Кремле (особенно в Совете обороны при Батурине) выражали недовольство критическими оценками военных аналитиков, — в частности, когда среди причин провалов во внешней военной политике называлась непоследовательность или неоправданная уступчивость высшей российской власти оппонентам. Однажды дело дошло до скандала, когда в одном из генштабовских документов «политическим авантюризмом» называлось решение о разделе единых вооруженных сил.

    Больше всего в Кремле не любили, когда некоторые генштабовские начальники отваживались публично утверждать, что многие наши военные беды берут начало в беловежском лесу. Этот вывод многие годы витал в арбатских документах и мозгах. Кто-то бросил фразу, которая стала крылатой: «Одному — трон, миллионам — урон».

    Мне особенно запомнился случай, когда большое раздражение в администрации президента вызвала статья начальника Главного оперативного управления Генерального штаба (затем — заместителя начальника Академии ГШ. — В.Б.) генерал-полковника Виктора Барынькина, опубликованная в «Красной звезде». Барынькин, в частности, писал:

    «…В результате развала СССР оказались нарушены целостность инфраструктуры Стратегических ядерных сил, система разведки и предупреждения о ракетном нападении противника. Значительно снизились возможности радиолокационного поля системы разведки и оповещения Войск ПВО.

    Изменились условия базирования, устойчивости и оперативного управления ВМФ, а также обеспечения безопасности мореплавания на Балтийском, Черном и Каспийском морях. Большинство военных аэродромов по своему техническому состоянию уже не обеспечивают базирование военных самолетов».

    Реакция Кремля была странной — там статью генерала оценили как «упадническую» и упрекнули нашу пресс-службу в том, что она-де не управляет информационной политикой. Видимо, так понималось разглашение правды об истинном состоянии армии, о чем смело и честно сказал генерал Барынькин.

    Армия несет гораздо меньшие потери, когда она отступает планомерно. Политики вынудили ее в спешном порядке уйти со многих исключительно выгодных позиций, хотя запасные еще не были готовы. Потом вдруг кто-то «вверху» прозрел и приказал зацепиться хотя бы за какие-нибудь высоты.

    За годы службы на Арбате я мог по пальцам пересчитать случаи, когда бы наш высший генералитет с чистосердечным единодушием признавал, что то или иное решение, принятое Верховным, исключительно верное или просто разумное (кроме повышения денежного содержания, должностей и воинских званий). Наоборот, чем чаще Ельцин оглашал текущие или перспективные военные планы, тем больше от них веяло нереальностью. Чего бы это не касалось — внезапных объявлений о снятии боеголовок с наших ядерных ракет, о переходе армии с 2000 года на полностью профессиональную основу, обещания отдать государственные долги войскам в двухмесячный срок и т.д. Стыд за своего Верховного часто прожигал душу многим арбатским генералам и офицерам. Самое противное, что все это надо было смиренно терпеть. А военные министры Грачев и Сергеев не раз расточали комплименты в своих выступлениях мудрым решениям «вождя».

    Из-за отсутствия четкой и последовательной концептуальной линии поведения Верховного Главнокомандующего Генштабу часто невозможно было разобраться и в логике международной политической стратегии России, чтобы сообразно строить военную. Такое положение напоминало мне тот случай, когда Наполеон не решился принять бой с войском бездарного генерала, который заставил свои колонны беспорядочно двигаться перед полками Бонапарта.

    Но генералы пытались спасать положение. Интересы укрепления российского военного влияния в странах ближнего зарубежья побуждали руководство Генштаба вырабатывать конкретные меры и предложения для Кремля и МИДа.

    Прежде всего эта проблема требовала урегулирования статуса российских войск и объектов на территории других государств СНГ на основе межгосударственных соглашений. Генштаб направил в Кремль документ, надеясь подтолкнуть Ельцина к принятию решения по этой проблеме. 10 апреля 1994 года наш президент подписал распоряжение № 184-рп, требующее от дипломатов и военных урегулировать вопросы, связанные со статусом российских войск, дислоцирующихся вне национальной территории, а также с возможностью создания военных баз и сохранения стратегически важных объектов систем Противоракетной обороны, Контроля космического пространства и ПВО. Нормативно-правовые документы по всем этим вопросам были подписаны с республиками СНГ, на территории которых дислоцировались наши части, базы и объекты.

    Вместе с тем возникали и новые серьезные проблемы.

    Например, было подписано официальное соглашение между Россией и Латвией о правовом статусе Скрундской РЛС на период ее временного функционирования (до 1998 г.) и демонтажа (до 2000 г.). К сожалению, ни наше высшее государственное руководство, ни МИД не смогли добиться, чтобы это соглашение было соблюдено латвийской стороной.

    Уже весной 1995 года радиолокационная станция вопреки букве и духу Соглашения была торжественно подорвана американскими специалистами и прекратила свое существование. Россия на виду у всего мира получила звонкую оплеуху, а заодно и сильный удар по своей безопасности.

    С потерей объекта в Скрунде наши возможности надежно контролировать северо-западное ракетоопасное направление существенно сузились. С учетом усиления позиций НАТО в Европе это еще больше обостряло проблему. Потеря Скрунде пробила брешь в нашей противоракетной обороне, быстро «залатать» которую не было возможности. Не успела еще осесть пыль после взрывов в Скрунде, а наша разведка в Норвегии уже докладывала, что там уже вовсю принялись рыть котлован под свою РЛС, — так еще раз проявлялось лицемерие «миролюбивой» натовской политики.

    По этой части у России возникали проблемы не только с вероятными противниками, но и с союзниками.

    Продолжительное время серьезные трения были между Москвой и Баку — это объяснялось разными подходами к порядку содержания и использования Габалинской станции наблюдения за космическим пространством.

    В начале января 1996 года министр обороны Азербайджана Сафар Абиев заявил, что Габалинская станция «никогда не будет военной базой России на территории Азербайджана». Более того, несмотря на заявления некоторых российских СМИ о том, что «Габала» стала якобы российской военной базой, Абиев сообщил, что в соответствии с указом президента Алиева станция «объявлена собственностью Азербайджана».

    За использование Габалинской РЛС Минобороны РФ (по расчетам Баку) задолжало республике 18 млн долларов. В свое время Грачев пообещал азербайджанцам выплатить некоторую часть долга, но вопрос повис в воздухе.

    Финансовая сторона вопроса продолжительное время не позволяла России найти общий язык и с Казахстаном в споре о порядке расчетов за эксплуатацию космодрома Байконур. Наше военное присутствие в ближнем зарубежье слишком дорогое удовольствие. В своем закрытом докладе на Совете безопасности РФ в марте 1995 года министр обороны Павел Грачев сообщил, что содержание российских военных баз и объектов на территории других государств СНГ обходится нам в 1 трлн 460 млрд рублей в год.

    За то, чтобы с государством считались друзья и недруги, оно должно хорошо оплачивать свою военную силу.

    Под колпаком

    С начала 1992 года наша разведка стала отмечать бурный рост активности западных спецслужб в странах бывшего Союза. Как и всегда, больше всех усердствовали американцы. Казалось, не было щели, в которую бы они не совали свой нос под видом журналистов, сотрудников общественных, религиозных организаций, фондов, движений, туристов, бизнесменов, ученых и т.д. В Прибалтике они и вовсе стали действовать откровенно, безо всякой «крыши» и наведывались в военные штабы словно к себе на работу.

    «КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

    18-25 марта 1994 года

    …В последнее время нарастает активное противодействие США российским экономическим, политическим и военным интересам. Это противодействие идет практически по всему периметру российских границ. Особое беспокойство вызывает глубокое американское проникновение в Прибалтику, где США ставят под свой контроль не только политико-экономические, но и оборонные механизмы стран Балтии, подталкивают их к определенным шагам, связанным как с быстрейшим выводом оставшихся российских войск и объектов, так и с пересмотром границ…»

    Знакомясь с такими документами, я поражался пассивности, с которой Кремль и МИД уступали в Прибалтике одну позицию за другой. Москва словно безнадежно смирилась с поражением Западу в этом стратегически важном регионе и почти ничего не делала для того, чтобы с помощью политических, дипломатических, экономических и других рычагов попытаться хоть как-то поправить положение.

    В московских высших политических кругах тогда бытовало устойчивое мнение, что с прибалтами о каких-либо военно-политических или экономических альянсах разговаривать уже бесполезно. Все. Ушли — и не вернуть. Но пока немногие знают другое: даже в 1991 году, когда события в Вильнюсе и других городах Балтии сильно отшатнули прибалтов от Москвы, Михаил Горбачев и его дипломатические эмиссары (в том числе и военные) в ходе секретных переговоров сумели подобрать к литовским, эстонским и латвийским руководителям такие ключи, которые открывали дорогу к подписанию договоров о… вступлении в Союз, основанный на новых принципах. Михаил Сергеевич однажды «по большому секрету» признался в этом одному из московских журналистов…

    Ельцинский Кремль и козыревский МИД упустили тот стратегический момент, когда еще было немало шансов с помощью эффективных дипломатических шагов и комбинаций не дать Балтии отшатнуться так сильно. И уже безнадежно выглядели конфиденциальные попытки московских дипломатов вести с прибалтами переговоры по поводу их возможного членства в Содружестве независимых государств.

    Аналогичная картина, свидетельствующая о стремлении Запада всячески препятствовать укреплению позиций России в странах ближнего зарубежья и особенно ее намерениям играть лидирующую интеграционную роль в рамках СНГ, наблюдалась и в других регионах.

    В декабре 1994 года от своих источников в Вашингтоне Москва получила документальное подтверждение того, какой тактики и стратегии придерживаются США на этом направлении. В конфиденциальном документе одного из американских ведомств, в частности, говорилось:

    «…Необходимо дать понять Москве, что США и Запад не приемлют вмешательства России во внутренние дела бывших республик СССР. Клинтону следует пригласить лидеров тех республик, которые больше всего боятся вмешательства России (особенно Украину), к обсуждению путей сотрудничества для повышения их безопасности. Так как сторонники жесткой линии скорее всего усилят свое влияние на новое российское правительство, США должны объявить, что они будут категорически против любого расширения российского влияния под любым предлогом в бывших республиках Советского Союза…»

    Судя по тому, что Вашингтон так и не объявил Москве в столь категоричной форме о своем противодействии расширению российского влияния в ближнем зарубежье, была избрана другая, более изощренная форма такого противодействия. Это Программа НАТО «Партнерство во имя мира». Она сразу поставила и Россию, и другие страны Содружества в двойственное положение: с одной стороны, члены СНГ были обязаны следовать букве и духу ташкентского Договора о коллективной безопасности (май 1992 г.), а с другой — условиям натовской Программы.

    Аналитикам Генштаба не стоило больших трудов прийти к выводу: НАТО намеревается превратить Программу «Партнерство во имя мира» в один из инструментов военной дезинтеграции СНГ, столкнуть лбами Россию и другие страны Содружества и таким образом ослабить наши позиции в ближнем зарубежье.

    Такие выводы подтверждала и конфиденциальная информация, поступающая на Арбат из стран СНГ: активизировались контакты Азербайджана, Казахстана и других стран с военными структурами НАТО. Азербайджан, например, согласился на разработку специальной программы своего участия в НАТО и даже на подгонку стандартов азербайджанской армии под нормы Североатлантического союза, а также на взаимный обмен офицерами связи, которые будут работать на постоянной основе.

    Поступали сведения и об интенсивных контактах агентов ЦРУ с таджикской оппозицией. Несколько американских военных инструкторов побывали в ее боевых формированиях.

    Не отставали от США и другие страны НАТО. Турция, например, предложила свои услуги Азербайджану в подготовке офицеров. Причем почти бесплатно. Россия же сократила число обучающихся в ее вузах военнослужащих стран СНГ с 1850 до 130 человек. Аналогичная ситуация складывалась и в отношении других республик Содружества. Это неизбежно вело к тому, что возможности влиять через национальные кадры на проведение нашей военной политики в странах СНГ серьезно сужались.

    Создавалось впечатление, что мы умышленно вредили сами себе. Хотя наши эксперты понимали важность подготовки военных специалистов СНГ в учебных заведениях России. В одном из документов она рассматривалась как «важнейший инструмент обеспечения наших высших государственных интересов». И в первую очередь — в области национальной безопасности и распространения своего влияния на международной арене.

    Но пока мы лишь констатировали очевидное, военные посланники США, Германии, Франции, Турции не теряли время зря.

    Натовцы всячески обхаживали военное руководство стран СНГ, преследуя свои цели. В наш Генштаб поступила информация: германский бундесвер предложил Казахстану и Киргизии 30 000 комплектов летнего и 90 000 зимнего обмундирования из запасов бывшей Национальной народной армии ГДР. Большую часть дара должен был получить Казахстан. Единственное условие — самовывоз (без возмещения транспортных расходов бундесвером).

    А уж об американцах и говорить не приходится. Они были везде. Не было такого министерства обороны в странах СНГ (за исключением разве что белорусского, таджикского и армянского), где бы они регулярно не гостевали.

    На Арбат постоянно поступали сведения, что представители военных ведомств Запада все больше проявляют интерес к военно-техническому сотрудничеству со странами бывшего СССР. И чем слабее были контакты между ними и Россией, тем активнее укрепляли свои позиции в нашем ближнем зарубежье страны Североатлантического блока.

    Сотрудничество это начинало стремительно развиваться и обретать самые разнообразные формы: помощь вооружениями и войсковым имуществом, консультантами и советниками, приглашение национальных кадров на бесплатную учебу в западные военные заведения, строительство или реконструкция военных баз, помощь в демонтаже объектов РВСН и ПВО бывшего СССР. Все это тоже серьезно подрывало влияние России в ближнем зарубежье.

    Мы везде испытывали все более упорное сопротивление США и других стран Запада нашей военной интеграции с республиками бывшего Союза. Особенно это касалось Центральной Азии. В декабре 1995 года мне довелось участвовать в разработке аналитического документа, в котором, в частности, подчеркивалось:

    «…В последнее время значительно активизировались экономические и военно-политические контакты государств региона со странами НАТО, в первую очередь — с США. Американские представители сумели добиться здесь конкретных договоренностей, касающихся, в частности, углубления и расширения американо-узбекского военно-технического сотрудничества. Политические аспекты данных контактов США направлены на поддержку доминирующей роли Узбекистана в регионе в обмен на свертывание военного присутствия России в Центральной Азии и постепенное ее вытеснение…»

    Аналогичный подход Вашингтона становился все заметнее и в отношении Казахстана. Не обошли своим вниманием американцы и Киргизию, где под видом «оказания помощи в демократических преобразованиях» они намереваются закрепить свое военное присутствие. В середине 90-х годов стало известно, что США и Турция приступили к проработке совместного секретного плана размещения своих военных объектов на территории Киргизии.

    Что касается Туркменистана, то его руководство за счет расширения связей с Турцией и Пакистаном пытается решить свои проблемы строительства вооруженных сил. Анкара и Исламабад проводят подготовку офицерских кадров туркменской армии и уже неоднократно заявляли, что «готовы предоставить военных специалистов и советников в интересах реорганизации национальной армии Туркменистана». Все это вело к тому, что туркменское правительство, по сути дела, только делало вид, что желает оздоровить двусторонние отношения с Россией.

    И хотя официальный Ашхабад упорно твердил о своей нейтральности в сфере международной военной политики и заявлял, что будет всячески дистанцироваться от каких-либо блоков, такие утверждения все больше были похожи на плохо скрываемое лукавство. Высшее государственное и военное руководство Туркмении не устояло перед напором американских генералов, вынудивших его подписать Соглашение с так называемым Координационным центром по партнерству НАТО (директор — генерал Колстерен). В соответствии с Соглашением, содержащим более 20 разделов, офицеры вооруженных сил Туркмении и правительственные чиновники, осуществляющие контроль за силовыми структурами республики, будут направляться на натовские семинары и курсы повышения профессиональных навыков.

    Военные интересы американцев в Туркмении тесно сопряжены с экономическими: США хотят контролировать строительство трубопроводов для транспортировки туркменского газа (а в перспективе и нефти) в Европу, Пакистан и страны Индокитая. США добились, чтобы была принята американская, а не российская формула раздела Каспия и решения пограничного спора между Ашхабадом и Баку.

    Россия же при этом все больше превращалась в беспомощного статиста. Даже тогда, когда Кремль по каналам СВР и ГРУ получал документально подтвержденную информацию о том, что США и НАТО уже давно поставили перед собой задачу любыми способами «свести к минимуму военное присутствие России в Центральной Азии».

    Весной 1999 года МИД Туркмении поставил в известность Кремль, что Ашхабад в одностороннем порядке прекращает действие бессрочного Договора о совместной охране государственной границы Тукменистана и о статусе погранвойск России в республике. Нам указывали на дверь…

    Киргизские этюды

    С момента образования Содружества военное присутствие России в Киргизии сильнее всего было заметно на ее государственных границах, где в соответствии с двусторонним договором между Москвой и Бишкеком несли службу российские пограничники. С годами, по мере того как киргизские «зеленые фуражки» поднабрались у нас опыта в охране своих кордонов, Бишкек все чаще давал понять Москве, что мы уже и «сами с усами» (тем более что киргизским властям в условиях допекавшего их экономического кризиса расплачиваться с Россией становилось слишком накладно).

    К такому развитию событий приложили руку и американцы, предложившие киргизам льготный кредит в 1 млн долларов для закупки в США оборудования, средств связи и другой техники не только для пограничников, но и для армии. Более того, американцы предложили почти бесплатную помощь в формировании национальной погранслужбы Киргизии «на самом высоком уровне». В конце концов Москва была вынуждена принять решение о кардинальном сокращении своего пограничного контингента в республике.

    В киргизское военное ведомство зачастили гости из высоких натовских штабов, особенно в период подготовки первых крупномасштабных учений альянса в этом регионе. Переговоры велись в обстановке высочайшей секретности, утечка информации была почти нулевой. Но и того, что удалось пронюхать Москве, было достаточно, чтобы всерьез забеспокоиться.

    …По сведениям источника, близкого к правительственным кругам Кыргызстана, руководство этой среднеазиатской республики проводит закрытое изучение возможностей размещения на своей территории военно-воздушной базы НАТО.

    Как известно, экономика республики переживает очень тяжелый экономический кризис. Продолжается спад промышленного производства, до 70% предприятий и заводов, расположенных в столице республики Бишкеке, остановлены или работают только в дежурном режиме. Рост потребительских цен более чем в 2 раза превысил рост доходов населения.

    В этих условиях, как полагает источник, положение президента Акаева, надеявшегося на солидную иностранную помощь, даже после положительного для него всенародного референдума, остается непрочным, а авторитет оппозиции растет. Чтобы поправить дела, президентское окружение предлагает заинтересовать представителей НАТО выгодным геополитическим расположением республики для крупной военно-воздушной базы. При этом инициаторы этой идеи исходят из того, что возможное размещение базы ВВС НАТО смогло бы оживить экономическую жизнь республики, так как потребуется определенная инфраструктура, создание которой невозможно без вливания иностранных инвестиций.

    Такая информация не всегда была объективной. Случалось, что даже источники, «близкие к правительственным кругам», передергивали факты или намеренно сгущали краски, и становилось ясно, что информатор или противник Акаева и гонит дезу, или ее подбрасывают иностранные спецслужбы, то и дело, как говорили у нас на Арбате, «посыпающие дустом» отношения между Москвой и Бишкеком.

    После того как информация такого рода была основательно проверена, подтверждалось главное: Запад все активнее ведет с Киргизией такие экономические и военно-политические игры, которые рассчитаны на то, чтобы оттеснить республику от России.

    В конце 1998 года в Киргизии побывал директор Федеральной пограничной службы РФ генерал-полковник Константин Тоцкий. После того как он возвратился в Москву и доложил секретарю Совета безопасности Николаю Бордюже о результатах поездки, стало окончательно ясно, что в Бишкеке нас вежливо просят «на выход».

    И тут наблюдалось скрытое и явное противостояние между Россией и США.

    В мае 1999 года в Киргизии побывал руководитель Центрального командования вооруженных сил США генерал Энтони Зинни. И хотя его встреча с президентом республики Аскаром Акаевым происходила за закрытыми дверями, уже вскоре в Москве было известно, что в ходе почти двухчасовой беседы обсуждались вопросы подготовки в США военных кадров для киргизской армии, а также американской помощи киргизам в формировании Центрально-азиатского миротворческого батальона.

    После встречи с Зинни Акаев выступил с заявлением, в котором подчеркнул, что «военное сотрудничество Киргизии и США развивается успешно». Москва отреагировала незамедлительно. Уже вскоре в Бишкек прибыла делегация Минобороны России во главе с вице-адмиралом Юрием Кононовым. Стороны обсуждали возможности возобновления выпуска на оборонных предприятиях республики некоторых видов боекомплектов для ВМФ России. Это была еще одна попытка Москвы поставить хоть какие-то противовесы усилению военных позиций американцев в республике и реанимировать хиреющее военно-техническое сотрудничество России и Киргизии.

    Молдавское вино

    …27 августа 1991 года Молдова объявила о своей независимости. Это известие многие офицеры Генштаба восприняли с хмурой ухмылкой, мол, «и молдаване туда же». Некоторые рассуждали так: о какой независимости может идти речь, если почти вся промышленность и сельское хозяйство республики «завязаны» на Россию? Было ощущение какой-то несерьезной политической игры.

    Но это ощущение мигом испарилось, когда уже вскоре, 3 сентября, Кишинев объявил, что принял решение о создании собственной армии.

    Офицеры Главного оперативного управления Генштаба дружно навалились на карты и документы, скрупулезно подсчитывая, что может достаться молдаванам, если они «приватизируют» все, что дислоцировалось на их территории. Даже беглое перечисление частей и объектов впечатляло. Три крупных и стратегически выгодных военных аэродрома вместе с самолетами и вертолетами, 300-й парашютно-десантный полк, учебный центр Воздушно-десантных войск. Гарнизон Бендеры, в котором дислоцировалось 9 частей, плюс 237-я саперная бригада, ремонтно-кабельный батальон. Большое число штабных зданий, командных пунктов ставки Юго-Западного направления, складов боеприпасов, продовольствия и обмундирования.

    Юго-Западному стратегическому направлению Генштаб придавал ключевое значение ввиду чрезвычайной важности театра военных действий (и особенно после того, как НАТО с начала 80-х годов стал наращивать силы на своем южном фланге). По этой причине в ЦК и было принято решение о размещении в регионе ставки Главного командования войск Юго-Западного направления.

    А по мере вывода наших войск из Восточной Европы стратегическая роль нашей юго-западной группировки стала еще больше возрастать. Ее многократно усилили разнородными частями, оружием, техникой, боеприпасами. Территория Молдовы оказалась насыщенной огромным количеством всех этих «богатств», которых, по самым скромным подсчетам, в начале 90-х годов хватало на две армии.

    Объявив о создании национальных вооруженных сил, молдаване поначалу не спешили форсировать вопрос о «приватизации» оружия, объектов и частей бывшей Советской Армии, дислоцировавшихся на их территории. Они словно прикидывали, что необходимо им оставить в своем распоряжении, а от чего отказаться. Но такая линия их поведения начала резко меняться в начале 1992 года.

    30 декабря 1991 года представитель Молдовы на минской встрече глав государств СНГ многозначительно подчеркнул, что Кишинев «будет распоряжаться своими вооруженными силами самостоятельно» и не намерен пока связывать себя какими-либо обязательствами перед Содружеством.

    В ту зиму молдавские власти резко ужесточили свои требования на причитающуюся им долю вооружений, техники, боеприпасов, неприкосновенных запасов. Регулярно наведывавшиеся в молдавские гарнизоны и штабы генералы и офицеры Минобороны, Генерального штаба, Главного штаба ОВС СНГ дружно докладывали начальству, что былая компромиссность представителей властей и военного ведомства республики напрочь исчезла.

    Такие настроения молдаван в ту пору стали сильно подогреваться мощнейшей пропагандистской кампанией Народного фронта, активно ратовавшего за воссоединение Молдовы с Румынией. Параллельно поднялась невиданная по накалу злобы волна антирусских акций. Начались угрозы в адрес населения Приднестровья, которое не хотело и слышать о «возвращении в исконное румынское лоно». На этой почве между молдаванами и приднестровцами все чаще вспыхивали яростные свары из-за права владеть военными объектами, техникой и оружием, расположенными в регионе.

    15 февраля 1992 года президент Молдовы Мирча Снегур издал указ о передаче комплекса зданий и сооружений Главного командования войск Юго-Западного направления министерству обороны Молдовы. Маршал Шапошников отреагировал незамедлительно. Он отправил Снегуру телеграмму, в которой просил его не делать поспешных и опасных шагов. Но эта просьба была проигнорирована. Более того, Кишинев представил в Москву список частей и объектов бывшей Советской Армии, которые немедленно должны отойти молдавской стороне. Все это явно указывало на то, что Молдова форсированными темпами стремится «накачать военные мышцы», имея далеко идущие планы…

    Вооруженные стычки между молдаванами и приднестровцами, перерастающие иногда в полномасштабные бои, происходили все чаще. Число жертв начало расти.

    Зрела гражданская война.

    24 марта 1992 года Шапошников направил еще одну конфиденциальную телеграмму Снегуру, призывая его не допустить развития ситуации по самому страшному руслу. В телеграмме, в частности, говорилось:

    «…Попытка разрешить проблему Приднестровья с применением вооруженной силы приведет к кровопролитию, новым жертвам среди мирного населения и разрушениям. Дальнейшая эскалация вооруженной борьбы породит молдавский „Карабах“…

    Форсированное создание вооруженных сил Республики Молдова подталкивает власти Приднестровья к созданию собственных вооруженных формирований, усилению военного и политического противостояния…»

    В те дни разведка 14-й общевойсковой армии, дислоцирующейся в Приднестровье (штаб — Тирасполь), доложила в Генштаб о секретных планах молдавского командования, предусматривавших удары по вооруженным формированиям приднестровцев на левом берегу Днестра. Особое внимание наша разведка обращала на то, что в составе молдавской армии резко возросло число инструкторов-румын, боевых летчиков и снайперов.

    В частности, на аэродромы Маркулешты и Бельцы было переброшено 32 румынских летчика для истребителей МиГ-29, которые там базировались.

    От Москвы требовались срочные превентивные меры, которые могли сорвать эти планы.

    1 апреля 1992 года по просьбе маршала Шапошникова Ельцин подписал указ о переходе войск, дислоцирующихся на территории Молдовы, под юрисдикцию России. Верный по сути (хотя и запоздалый) шаг тем не менее вызвал немалое удивление в Генштабе. Налицо была явная непоследовательность в действиях российской стороны. Ведь еще десять дней назад — 20 марта 1992 года, Главком ОВС СНГ Шапошников и председатель молдавского правительства Муравски подписали официальное Соглашение, в соответствии с которым в распоряжение минобороны Республики Молдова должны были поступить многие части, расположенные в гарнизонах Дубоссары, Бендеры, Бельцы и других.

    Таким образом, получалось, что Москва противоречила сама себе.

    Был и другой нелепый момент, на который обратили внимание в Генштабе: если Соглашение с молдавской стороны подписал глава кабинета министров, то с нашей — Главком Объединенных Вооруженных сил, не являвшийся представителем высшей исполнительной власти России.

    А ведь речь в Соглашении шла об объектах, фактически и юридически принадлежащих уже Российской армии. Следовательно, документ (как минимум) обязан был подписывать представитель кабинета министров РФ (на этот вопиющий прокол Москвы справедливо указывал и командарм-14 генерал А. Лебедь в своей шифровке министру обороны РФ П. Грачеву от 24 сентября 1992 года: «При чем здесь ОВС СНГ, если это (наши части в Молдове, взятые под юрисдикцию РФ. — В.Б.) Российская армия…»

    Появление президентского указа от 1 апреля свидетельствовало о том, что таким образом Кремль стремится остудить агрессивные намерения Кишинева силовым способом удержать приднестровцев в молдавской «узде». Хотя в то же время российские власти объявили, что 14-я армия не будет участвовать в боевых действиях: ей приказано соблюдать нейтралитет.

    Но обстановка вокруг частей 14-й продолжала накаляться в связи с тем, что приднестровцы рвались к нашим арсеналам и складам, намереваясь таким образом получить оружие и дать отпор молдаванам, которые все чаще устраивали вооруженные провокации.

    Отслеживая развитие ситуации в регионе, аналитики Генштаба все чаще обращали внимание на возможность катастрофы, которую несли в себе систематические обстрелы плотины в Дубоссарах с молдавской стороны. В случае разрушения плотины находящиеся в водохранилище 465 миллионов кубометров воды могли устремиться в низины. И тогда волна высотой примерно 20 метров (в районе Дубоссар) и около 10 метров (в Чобручах) могла снести 31 населенный пункт.

    21 мая 1992 года Шапошников направил еще одно обращение к руководству Молдовы. В нем говорилось:

    «…Неоднократные обстрелы снайперами военнослужащих в гарнизоне Бендеры, начавшийся с 18 мая обстрел из орудий и минометов военного гарнизона в Дубоссарах подтверждают вывод о том, что не военнослужащие начали опасные политические игры, приведшие к человеческим жертвам и распространению боевых действий…»

    Что было потом — известно.

    Потом был июнь.

    Потом была война…

    На пресс-конференции 4 июля 1992 года командующий 14-й армией генерал-майор Александр Лебедь говорил:

    — Эти люди всегда жили между собой в мире. Здесь они родились, выросли, здесь могилы их предков. Здесь имеет место геноцид, развернутый против собственного народа… Здесь живут люди, которых систематически, иезуитски, зверски уничтожают. Причем уничтожают таким образом, что эсэсовцы образца 50-летней давности просто сопляки перед ними.

    Только с приднестровской стороны количество убитых на 4 июля достигло 650 человек, а раненых — четырех тысяч. Подавляющее большинство убитых и раненых были мирными гражданами…

    В период молдавско-приднестровского военного конфликта в Кремле состоялся прием по случаю очередного выпуска в военных академиях и училищах. Я был поражен безмерным обилием яств и выпивки. Но и при этом крепко захмелевшим русским генералам и офицерам водки, разумеется, не хватило. Юные и розовощекие гонцы-литера то и дело метались из Георгиевского зала за добавкой в буфет. Официанты были поражены тем, что имениннички дружно игнорировали батареи элитного молдавского вина. Официант сказал:

    — А в прошлом году офицеры у нас только чернила не выпили…

    В то время в Приднестровье шла война.

    А молдавское вино было красным…

    * * *

    Летом 1992 года вода в Днестре смешалась с человеческой кровью, а берега реки почернели от великого множества свежих воронок и могил.

    Когда затихли выстрелы и угасли пожары, когда по обоим берегам Днестра похоронили убитых, маршал Шапошников вспоминал: «…Через кровь и слезы, через сотни погибших и многие тысячи обездоленных, через исковерканные судьбы и разрушенные очаги — таков, к горькому сожалению, путь, предшествовавший подписанию президентами России и Молдовы соглашения об урегулировании приднестровского конфликта»…

    Все верно.

    Читая эти строки маршальского дневника, я снова думал о первоистоках этой нашей общенародной трагедии. Мысль снова возвращалась в декабрьский лес под Минском, где три президента с торжественно-счастливыми улыбками окропляли кипящим шампанским свой «тройственный союз». Возможно, тогда они думали, что стоят у исторического истока нового уклада межгосударственных отношений, а получилось — у колыбели неукротимого монстра, уже который год пожирающего людей или калечащего их на окраинах и в центре бывшей империи…

    Лебедь против Грачева

    И до, и после молдавско-приднестровской войны 1992 года часто невозможно было понять логику политики России в отношении ПМР. Москва упорно не признавала Приднестровье, но в то же время и не отворачивалась от него полностью.

    Летом 1992 года в своих запредельно жестких обращениях к Ельцину Лебедь призывал российское руководство определиться в отношении Приднестровья: «Пора прекратить болтаться в болоте малопонятной, маловразумительной политики…»

    В том же духе была выдержана и пресс-конференция командарма, которую он провел 4 июля 1992 года, сказав, в частности, что на благодатную приднестровскую землю «легла тень фашизма». А затем были сказаны слова, которые привели к шумному международному скандалу и злой перебранке между командармом и министром обороны.

    Вот эта цитата-бомба, осколки которой мгновенно долетели до кабинета Павла Грачева.

    Лебедь — о президенте Республики Молдова Мирче Снегуре:

    «…Вместо державного руководства организовал фашистское государство, и клика у него фашистская…»

    После этого между министром и командармом произошла очень темпераментная блиц-переписка. В секретном архиве Генштаба хранятся шифровки, рассказывающие о ее содержании. Заглянем в них.

    Грачев — Лебедю:

    «Категорически запрещаю выступать по радио, телевидению и в печати, давать оценку происходящим событиям.

    Войдите в связь по телефону с президентом Молдовы Снегуром. Обменяйтесь мнением с ним по сложившейся ситуации».

    Лебедь — Грачеву:

    «В сложившейся обстановке считаю неприемлемыми и ошибочными с моей стороны какие бы то ни было контакты и разговоры с президентом Молдовы, запятнавшим свои руки и совесть кровью собственного народа».

    Грачев — Лебедю:

    «Вам было приказано вступить в переговоры с президентом Молдовы, однако Вы, глубоко не проанализировав политическую ситуацию, сложившуюся в последнее время между президентами России и Молдовы, ведете себя исключительно недальновидно.

    На основании изложенного приказываю:

    Выполнить мое требование, невзирая на Ваше субъективное мнение, о вступлении в контакт с президентом Молдовы Мирче Снегуром.

    Об уяснении полученной задачи доложить».

    Лебедь — Грачеву:

    «При всем уважении к Вам, со Снегуром в переговоры вступать не буду. Я генерал Российской Армии и ее предавать не намерен».

    Можно только дивиться выдержке Грачева, который долго не решался использовать силу своей власти против вызывающих капризов командарма.

    Лебедю удалось остановить (или, как он говорил, «убить») войну на берегах Днестра. И хотя его политические противники до сих пор пытаются доказать, что это миф, факт остается фактом: только после появления Лебедя в Тирасполе молдавско-приднестровское побоище угасло. Безусловно, эта яркая страница в послужном списке генерала давала ему весомые основания для гордости. Но, вероятно, нимб национального героя, который зажгли над ним в ту пору приднестровцы, вскружил командарму голову до такой степени, что он уже позволял себе откровенно игнорировать приказы министра обороны. Это вызывало восхищение у его подчиненных и жителей ПМР — и понятное раздражение в Москве. Даже симпатизировавшие Лебедю офицеры-генштабисты стали называть его «хулиганом».

    Лебедь не скрывал своей гордости тем, что благодаря его твердой позиции и жестким обращениям к президенту, МИДу, Министерству обороны России Москва вынуждена была искать политический компромисс с Кишиневом — 21 июля 1992 года было подписано Соглашение о мирном урегулировании конфликта, а 29 июля Россия ввела в Приднестровье свои миротворческие силы. Явно намекая на свою личную роль в таком повороте событий, Лебедь говорил: «Велика она все-таки сила слова, особенно вовремя сказанного…»

    Однако ни это Соглашение, ни появление российских миротворцев на берегу Днестра не сняли с повестки дня самый трудный для отношений Москвы и Кишинева вопрос — о дальнейшей судьбе армии Лебедя.

    Молдавское руководство продолжало активно настаивать на ее выводе из региона, российское — маневрировало, уходя от формулирования ясной позиции. Молдавские власти упорно давили на Ельцина и МИД РФ, все чаще привлекая на свою сторону страны Запада, руководство НАТО и Совета Европы.

    После того как состоялась очередная встреча Ельцина и Снегура, по Генштабу поползли слухи, что якобы достигнута тайная договоренность о выводе 14-й армии из Приднестровья. Эта весть мигом долетает до Тирасполя и вызывает бурное негодование среди подчиненных Лебедя.

    16 сентября 1992 года командарм проводит офицерское собрание, которое принимает обращение к министру обороны России. В нем говорилось: «Не прекращается настойчивое муссирование различного рода слухов о судьбе 14-й армии, и прежде всего о выводе ее в ближайшее время на территорию России.

    Дать нам ясность по этим крайне важным для каждого офицера, его семьи вопросам мы просим неоднократно, в том числе в своем открытом письме Б.Н. Ельцину 14.07.92 г., однако ответа не получили…»

    И снова между командармом и министром обороны вспыхивает свара. 22 сентября Грачев направляет в штаб армии гневную шифровку, упрекая Лебедя в том, что он опасно «сует нос в политику». Министр пытается поставить подчиненного на место:

    «…Не вмешивайтесь никогда в дела, которые функциональными обязанностями Вам не определены. Я еще раз повторяю, политика — дело политического руководства и в некоторой степени министра обороны и все, запомните это раз и навсегда».

    Отвечая Лебедю на поставленные в обращении вопросы, Грачев говорил: «Судьба 14 А. будет решаться после полного разрешения политическим путем судьбы Приднестровья… Армия выйдет только после согласия народа Приднестровья и Молдовы в целом».

    В той же шифровке Грачев все шумные заявления Лебедя назвал «игрой на публику с целью приобретения дешевого капитала». И спрашивал у командарма: «Или меня вводят в заблуждение?»

    В тот же день, 22 сентября, Лебедь ответил министру вызывающе кратко: «Вас вводят в заблуждение».

    Забавная дуэль продолжалась.

    На следующий день Грачев телеграфировал командарму:

    «Ваш ответ настолько краток, что, учитывая среднее состояние моего ума, я ничего не понял.

    Доложите конкретно по каждому пункту моих требований и какую работу проводите Вы, командующий, по искоренению истерии, бабских сплетен, выдержанных в духе лучших традиций бывших политработников… С кем Вы, кому подчиняетесь, в какой армии служите или желаете служить. Мне важна чистая правда для принятия окончательного решения о нашей совместной или раздельной службе».

    Лебедь ответил министру огромной шифротелеграммой, в которой снова настаивал на том, чтобы руководство страны и Вооруженных сил дало ясные ответы на многочисленные вопросы личного состава армии относительно ее дальнейшей судьбы. В то же время он не скрывал своего возмущения тем, что Москва ведет себя слишком пассивно в решении назревших вопросов и этим ставит его армию в трудное положение. Лебедь спрашивал у Грачева: «Почему никто не ведет переговоры с Приднестровским правительством, признано оно или нет, оно есть…»

    Отвечая на упреки министра в том, что он слишком увлекся политикой, Лебедь говорил:

    «Где тот мудрый дипломат, на которого я с огромным удовольствием свалил бы бремя расхлебывания данной каши, которая здесь заварена, и снятия всех политических стрессов, которые возникают не только каждый день, но и по несколько раз в день…»

    Командарм-14 предлагал свой план снятия напряженности, возникшей в армии и вокруг нее. Этот план Лебедь изложил 22 сентября 1992 года в секретной шифровке № 8/620/К на имя начальника Генерального штаба генерала В. Дубынина. В нем были конкретные предложения по реорганизации армии.

    Обращаясь лично к министру, командарм писал:

    «Уверяю Вас — это взвешенные предложения, которые позволят закрыть рот Молдове, обозначив вывод, и Приднестровью…»

    Получив это донесение Лебедя, Грачев в тот же день (24.9.92) ответил командарму:

    «Рад и обнадежен Вашим последним докладом.

    14 А. стояла и будет стоять столько, сколько необходимо в интересах России. Успокойтесь сами и успокойте подчиненных. Освободитесь от ненужных армии подразделений, за их счет пополните боевые части.

    Вы боевой офицер, а не бывший работник ЦК КПСС, я верю Вам и надеюсь на Вас…»

    Но успокоиться Лебедю не удалось. Пройдет не так много времени, и Грачев под давлением Кремля и МИДа (на которых, в свою очередь, давил Кишинев) будет вынужден приступить к реформированию 14-й армии, которое Лебедь расценит как ее «сворачивание». Он будет упорно и шумно противиться этому.

    После громких публичных свар Лебедя с Ельциным, Козыревым и Грачевым генерала с шумом вытурили из Тирасполя, и он строевым шагом бодро вошел в политику, причиняя Кремлю еще большее беспокойство, нежели в своем приднестровском штабе…

    * * *

    …Был такой период, когда у нашей военной разведки создавалось впечатление, что румынские и американские военные спецы безвылазно живут в министерстве обороны Молдовы. Они учили молдаван тому, как надо давить на Москву, чтобы она быстрее выводила свою 14-ю армию из Приднестровья. До тех пор пока армией командовал Лебедь, затея эта, явно имеющая антироссийскую направленность, успеха не имела.

    Но позиции генерала были прочны лишь до тех пор, пока он не стал люто враждовать с верхушкой ПМР. Почти непрерывные скандалы командарма с руководством непризнанной республики были на руку нашим общим недругам. И у некоторых генштабовских офицеров, курировавших Юго-Западное направление, стало закрадываться подозрение, что полные ненависти лебедевские пассажи в адрес президента ПМР Игоря Смирнова являются результатом специальной операции, умело проведенной западными спецслужбами, стремившимися рассорить этих людей.

    Грызня командарма с президентом ПМР наносила серьезный ущерб нашим военно-политическим интересам в Приднестровье. Трагический парадокс состоял в том, что ненавидящие друг друга Лебедь и Смирнов в то же время стояли «по одну сторону баррикады», занимая позиции, выгодные России. Казалось бы, такие люди должны были найти общий язык, не ввязываться в склоки. К сожалению, многие поступки Александра Ивановича часто не вписывались в рамки нормальной логики. И было очень грустно наблюдать за тем, как он, вместо того чтобы пожать протягиваемую ему Смирновым руку, бил по ней.

    Непредсказуемость — самая яркая черта Лебедя. Она не раз представляла наибольшую опасность для его противника на поле боя и обеспечивала генералу победы. Но та же непредсказуемость на поле политических битв есть самая большая опасность для его соотечественников, будь они его сторонниками или противниками. Наверное, поэтому политики, ревностно следящие за очередной попыткой восхождения генерала на вершину российской власти, так сильно пугают нас «опасностью, которую Лебедь несет России».

    * * *

    Когда Лебедя убрали с поста командующего 14-й армией и вытолкали на гражданку, Ельцин поручил Грачеву подобрать достойную кандидатуру на вакантную должность. Грачев долго не думал: командир Таманской мотострелковой дивизии генерал-майор Валерий Евневич умел безоговорочно выполнять приказы и тонко чувствовать политическую конъюнктуру.

    Он никогда не перечил министру и числился в его команде одним из самых преданных «штыков» (что еще раз блистательно доказал в период октябрьских событий 1993 года, став Героем России). Вскоре министр щедро поощрил его еще раз, назначив на высокую должность в штабе Смоленской армии. Но не успел он там, как говорится, нагреть служебное кресло, как последовало новое назначение в Тирасполь на должность начальника Оперативной группы российских войск в Приднестровье (так стали называться остатки 14-ой армии).

    Уже с первых дней пребывания в новой должности Евневич пытался показать и молдаванам, и приднестровцам, что «все будет не так, как при Лебеде».

    Уже через неделю после приезда в Тирасполь Евневич во всеуслышание заявил, что у него нет проблем ни с молдавским, ни с приднестровским руководством. Казалось, что он лез из кожи вон, чтобы выглядеть лучше, чем Лебедь. Победные реляции шли в Москву одна за другой: налажены отношения с местным руководством, достигнуто взаимопонимание с молдавской стороной, расформированы лишние подразделения, успешно идет боевая подготовка. В ответ — еще одна генеральская звездочка.

    Но купался в этой эйфории Евневич недолго: уже вскоре скачущего на белом коне генерала вышибла из седла очередная бомба молдавско-приднестровского конфликта. Не успел Евневич доложить в Москву, что отправил эшелон с инженерной техникой в Россию, как в молдавской прессе поднялся хай по поводу того, что генерал незаконно передает боевую технику приднестровцам.

    Молдаване требовали свою долю, а приднестровцы и слышать об этом не хотели. Евневича втянули в дележные склоки, и его имидж справедливого дипломата стал тускнеть. Мне жалко было смотреть на него на пресс-конференции, где он плакался на «провокационные измышления молдавской прессы» и ловко уходил от цепких вопросов журналистов о том, как будет передаваться причитающаяся Кишиневу часть боевой техники.

    Ему тоже приходилось пробовать слишком горькую кашу, заваренную политиками. Но что мог поделать этот быстро растущий в должностях генерал, оказавшийся в самом кратере молдавско-приднестровского спора, если, казалось, в природе не было таких правил игры, по которым согласились бы играть обе конфликтующие стороны?

    Главное отличие между Евневичем и Лебедем заключалось в том, что новый наш приднестровский военачальник готов был безропотно исполнять даже глупые московские директивы. Если Лебедь долгое время и слышать не хотел о «кастрировании» его армии, то Евневич с первого дня в новой должности безоговорочно стал решать эту задачу. Из-за этого многим у нас на Арбате казалось, что особым «секретным заданием», которое поручила Евневичу Москва, и было сворачивание армии в Оперативную группу, постепенное вытягивание ее из Приднестровья.

    И тут снова вставал главный вопрос: какую же позицию занимают Кремль и МИД в отношении этого, стратегически важного для России региона? Мы уходим из Приднестровья и миримся с тем, что непризнанная республика возвращается в лоно Молдовы, или тут идет сверхсложная, умная и тонкая дипломатическая игра, в результате которой неминуемо победят интересы Москвы?

    Но бесполезно искать бриллианты на куче битого бутылочного стекла. А Кишинев продолжал немилосердно давить на Кремль и МИД, требуя немедленного вывода наших войск с иностранной территории. Будто между Россией и Молдовой и не было Договора, в котором черным по белому значилось, что вопрос о выводе 14-й армии будет решаться только синхронно с политическим урегулированием проблемы.

    …Руководитель Оперативной группы российских войск в Приднестровье генерал-лейтенант Валерий Евневич с утра до вечера пропадал на железнодорожной станции Тирасполя, стремясь во что бы то ни стало вытолкнуть в Россию еще один эшелон с инженерной техникой своей группы. Отправка эта имела пропагандистский характер — вскоре должно было состояться очередное заседание Совета Европы в Страсбурге. Именно в тот момент Москва гоняла телеролик, на котором российский воинский эшелон уползает из Тирасполя…

    Вопреки мрачным ожиданиям, Тирасполь весьма благосклонно отнесся к вывозу нашей инженерной техники из ПМР. Никто, как было обещано, на рельсы не ложился. Приднестровцы были очень довольны тем, что русские оставляют им понтоны, на которые давно претендовал Кишинев. Хотя по соглашению между Москвой и Кишиневом, наследство бывшей 14-й армии распределялось следующим образом: 65 процентов оставляла за собой Россия, 35 предполагалось передать Молдове. И это правило соблюдалось: треть ненужного Оперативной группе «багажа» оставалось там же, на территории Приднестровья. Когда генерала Евневича однажды спросили о том, как все это будут делить между собой кишиневцы и тираспольцы, он ответил:

    — Это их внутреннее дело.

    Но в Генштабе по-прежнему остерегались, чтобы не начались вооруженные схватки между молдаванами и приднестровцами за войсковое имущество. Военный советник главы администрации Приднестровья Игорь Кицак и слышать не хотел о возможной передаче какой-либо части техники и вооружений Молдове. «Ни одного винтика Кишинев не получит», — твердо сказал он. Еще один аргумент: Молдова-де получила от России приличный кусок пирога: боевую технику, вертолеты, самолеты, оружие, когда российские войска уходили из правобережной части республики.

    Все это не сулило Москве ничего хорошего. И хотя Кишинев молчал, у нас в Генштабе прекрасно понимали, что это молчание временное. Все равно молдаване будут требовать свое. А за их спиной — румыны и уже давно приценивающиеся к Молдове натовцы. Вероятность нового вооруженного конфликта остается по-прежнему высокой. Кто же тогда и какими силами будет гасить его? Но уж никоим образом не генерал Евневич, который, блестяще выполнив задачу по сворачиванию армии, к тому времени, возможно, будет уже занимать высокую должность в Москве…

    Размышляя о судьбе Евневича, я думал и о другом: во времена Ельцина в армии появился клан генералов, которые считались «своими» для Кремля — явление весьма опасное для единого военного организма государства. Опасное прежде всего потому, что высшая власть, начиная с 1992 года и до нынешнего времени, не имеет стопроцентной опоры в военной верхушке. Лояльность одной части высшего генералитета, купленная властью за счет «прикармливания» его должностями и званиями, неминуемо порождает явное или скрытое недовольство другой части и ведет к расколу в армии.

    * * *

    Осенью 1995 года Россия предложила Кишиневу изменить статус своих войск в Приднестровье. Суть заключалась в том, чтобы вывести из ПМР наш миротворческий контингент, а его функции передать мотострелковой дивизии из состава Оперативной группы.

    Судя по этой инициативе, Москва уменьшала свое военное присутствие в регионе. Там на короткое время появился советник президента по национальной безопасности Юрий Батурин, который проявил большую заинтересованность тем, как подрываются старые снаряды.

    Вскоре после этого заместитель Главкома Сухопутных войск генерал-лейтенант Александр Соколов был откомандирован в Кишинев для переговоров с молдаванами.

    Предложение России укомлектовать свои миротворческие батальоны военнослужащими Оперативной группы войск РФ в Приднестровье, привезенное из Москвы генералом Соколовым, сразу вызвало бурный протест у молдавской стороны. У молдаван было несколько возражений. Первое: миротворческие силы должны формироваться только из специально подготовленного контингента. Второе: миротворческие силы не должны включать представителей конфликтующих сторон. Третье: предложение Москвы противоречит достигнутым договоренностям сторон (от 21 октября 1994 года) о выводе российских военнослужащих с территории Молдовы.

    Соколов уехал из Молдовы ни с чем. Но Запад продолжал активно давить на Москву и требовать от нее быстрее вывести свои войска, а не прибегать к различного рода ухищрениям. Особенно преуспевали в этом румыны и американцы.

    В декабре 1995 в арбатских кабинетах часто можно было слышать разговоры, что ни МИД, ни руководство Минобороны РФ уже не знали, как подступиться к этой проблеме, если на ее решение бросали второразрядного генерала. Поскольку Кишинев упорно продолжал гнуть свое, в начале января 1996 года делегация МО и ГШ отправилась в Кишинев и Тирасполь, чтобы в очередной раз попытаться хоть как-то сбить остроту проблемы пребывания наших войск в ПМР.

    Но что могли сделать эти люди (несколько генералов и полковников), наделенных мизерными правами и смутными полномочиями? Трудно ожидать успехов там, где завалы проблем нагромождают политики, а разгребают их военные. Такой подход в России стал почти системой. Он и приводит к тому, что впереди дипломатов начинают идти танки…

    Весьма похоже, что при вялости и неопределенности российской внешней политики (в том числе и военной) мы вскоре будем вынуждены покидать выгоднейший плацдарм в Приднестровье. Вывод наших войск оттуда в Вашингтоне все чаще связывают с требованием соблюдать договоренности в рамках партнерства с НАТО и положениями Основоплагающего акта, который был подписан Ельциным в мае 1997 года в Париже.

    Все более крепнущая дружба Молдовы с Североатлантическим блоком и перспективы полномасштабного принятия Румынии в НАТО не сулят нам ничего хорошего.

    Есть и еще один важный аспект: поддержка России Западом все жестче увязывается с требованиями к Кремлю дать «определенные обещания» выполнить те или иные условия в сфере внутренней и внешней политики. И нельзя исключать, что требование раз и навсегда решить приднестровскую проблему, убрав оттуда все российские части, может быть одним из них.

    Российским историкам еще предстоит написать много сенсационных статей и книг о том периоде, когда в годы правления Ельцина Россия нередко шла на военно-политические уступки Западу только потому, что от размеров его финансовой помощи зависела устойчивость режима.

    За многие годы службы на Арбате у меня сложилось убеждение, что после выдворения Лебедя из Тирасполя наша военная политика в ближнем зарубежье нигде не проводилась с такой беззубостью, непоследовательностью и преступной авантюрностью, как в Приднестровье. Некоторые наши политики, наведывавшиеся в регион, словно соперничали меж собой в принятии решений, которые не укрепляли, а ослабляли там позиции России.

    Например, еще в 1994 году Россия подписала с Молдовой договор о синхронизации политического урегулирования в регионе с выводом наших войск и вывозом техники и боеприпасов. Но этот ключевой принцип самой же Москвой был откровенно проигнорирован. О каком политическом урегулировании можно было говорить, если уже шел 99-й год, а диалог между Кишиневом и Тирасполем по-прежнему был похож на общение слепого с глухим.

    Президент Молдовы Петр Лучинский:

    — Приднестровье должно рассматривать себя частью Республики Молдова.

    Президент Приднестровья Игорь Смирнов:

    — Мы за общее государство на равных правах, за конфедерацию.

    Оценивая такие позиции, российские газеты писали: «Помочь договориться Лучинскому и Смирнову может разве что чудо».

    И, несмотря на это, Москва с неуклюжестью медведя взялась по-своему решать деликатную и взрывоопасную проблему. Вице-премьер правительства РФ Вадим Густов, посетивший Молдову весной 1999 года, договорился о вывозе из Приднестровья 13 эшелонов российского вооружения и военно-технического имущества без участия официальных представителей Тирасполя, что являлось грубейшим нарушением Меморандума от 8 мая 1997 года. Молдавские власти и пресса с восторгом оценили эти действия Густова как «прорыв».

    Вскоре в одном из аналитических документов российского военного ведомства появился такой вывод: «Опасно оставлять незамеченным подобный „прорыв“, поскольку это прежде всего прорыв в системе безопасности самой России».

    Командующий Оперативной группой российских войск в Приднестровье генерал Валерий Евневич на все вопросы корреспондентов о вывозе оружия отвечал одинаково: мол, я человек военный и действую по приказам.

    Летом 1999 года во время встречи с Лебедем я спросил у Александра Ивановича, что он думает о позиции Евневича.

    — Он добросовестно довершает развал моей бывшей армии, — сухо ответил генерал.

    Вскоре на эту же тему я говорил со знакомыми генштабистами. Мне хотелось понять смысл политических и военных решений, на основе которых мы шаг за шагом сдавали свои позиции в регионе. Внятных ответов на свои вопросы я не получил. И не потому, что офицеры были со мной неискренни, — они и сами не могли понять, что в действительности происходит. Их возмущало появление какого-то «полуподпольного» графика поэтапного вывода наших войск из Приднестровья, утилизации и реализации вооружений, военной техники и боеприпасов.

    График этот не вписывался ни в один из ранее утвержденных российско-молдавских официальных договорных документов и не был утвержден ни президентом, ни правительством, ни парламентом РФ, но уже выполнялся. Создавалось впечатление, что этим процессом управляют привидения или какая-нибудь московская мафия, состоящая из правительственных чиновников и генералов, наподобие той, которая тайно перекачивала наше оружие в Армению в 1994-1996 годах (а количество «товаров», которые в соответствии с неким графиком подлежали вывозу с наших приднестровских баз и арсеналов, было более чем впечатляющим: только боевой техники почти 1100 единиц).

    А тем временем наша разведка в регионе передала в Генштаб еще одну неприятную весть: молдаване и американцы разворачивали у берегов Днестра совместные учения, в эпицентре которых находился аэродром Маркулешты. На него готовился высадиться батальон американских десантников — штатовцы уже давно и основательно «пристрелялись» к этой молдавской военно-воздушной базе.

    Накануне Тирасполь посетила американская делегация, состоящая из высокопоставленных госчиновников и замаскированных под них офицеров ЦРУ и разведуправления минобороны США. Американцы предложили властям ПМР 30 миллионов долларов «для вывоза и утилизации военного имущества», но с условием, что они будут допущены к этому процессу. Приднестровцы на это не клюнули. У заявившихся вскоре в Тирасполь генералов и полковников Минобороны РФ они уже в тысячный раз спрашивали:

    — Считает ли Россия Приднестровье зоной своего влияния?

    Московские военные удивлялись такой постановке вопроса, но отвечали невнятно.

    Узнав об этом, я негодовал. Позвонил генштабовским направленцам по Молдове. Они что-то бубнили насчет «совкового сознания».

    Я попросил перевести это на русский язык. Мне сказали: «Трагедия таких, как ты, мудаков старшего поколения состоит в том, что ваши амбиции времен СССР уже давно не соответствуют реальным возможностям России и ее армии».

    Я это понял.

    С такой банальной истиной трудно не согласиться.

    Но согласиться — еще труднее…

    Грузинский шашлык

    После распада СССР в Закавказье была образована Группа российских войск. Вопрос о ее выводе в Грузии муссируется с осени 1991 года. Уже тогда Верховный Совет республики выдвинул требование о выводе наших войск с территории республики, объявив их «оккупационной военной силой». Местные националисты и сегодня все жестче требуют от властей немедленно «убрать вон русских солдат». Уже много раз случалось, что отношения между Москвой и Тбилиси из-за разных подходов к решению военно-политических вопросов на Кавказе доходили до опасной грани.

    Летом 1992 года националистические силы Грузии спровоцировали военную агрессию против Южной Осетии. К пригородам Цхинвала (столица Южной Осетии) грузины подтащили системы залпового огня, танки и артиллерию и открыли огонь по жилым кварталам города.

    Руководство Южной Осетии экстренно проинформировало об этом Кремль и попросило вмешательства. Ельцина в Москве не было. Он находился с визитом в США. «На хозяйстве» оставался вице-президент Александр Руцкой.

    Руцкой приказал заместителю министра обороны генерал-полковнику Георгию Кондратьеву (отвечавшему в то время в Минобороны РФ за миротворческие акции) немедленно убыть в район Цхинвала, изучить ситуацию и принять меры «для предотвращения расстрела города».

    Генерал Кондратьев с группой офицеров в тот же день вылетел на юг. Уже через четыре часа после вылета с подмосковного военного аэродрома Чкаловский Кондратьев по закрытой связи проинформировал Руцкого, что «идет массированный обстрел Цхинвала грузинскими боевиками». Несколько снарядов попали на территорию аэродрома, на котором базировался наш вертолетный полк. Руцкой и Кондратьев обсудили возможные меры, которые в той ситуации можно было оперативно принять, чтобы остановить бомбежку города и российских военных объектов.

    Кондратьев, всегда отличавшийся решительностью, предложил поднять эскадрилью вертолетов и нанести ракетные удары по позициям грузинской артиллерии. Вице-президент согласился. Но, перед тем как вертолеты изготовились к нанесению ракетного удара, Руцкой позвонил Шеварднадзе и предупредил, что, если бомбардировка города не прекратится в течение ближайших 30 минут, он отдаст распоряжение уничтожить подразделения грузинской армии.

    Шеварднадзе заявил, что войска, которые штурмуют Цхинвал, «не являются грузинской армией».

    Такое утверждение развязывало руки Руцкому, и он не без ехидцы сказал грузинскому президенту, что в такой ситуации ничего не сдерживает его от того, чтобы помочь «дружественному южно-осетинскому народу противостоять неизвестному агрессору». И тут же отдал приказ Кондратьеву:

    — Вертолеты — огонь!

    Авиаторы сработали снайперски, уже во время первого вылета сумев сжечь две установки «Град» и несколько танков. Как только генерал Кондратьев доложил о результатах работы вертолетчиков вице-президенту, в Кремле тут же раздался звонок из Тбилиси. Шеварднадзе потребовал от Руцкого «не вмешиваться во внутренние дела суверенного государства Грузия».

    В ответ Руцкой в откровенно-издевательском тоне выразил удивление такой «отеческой заботой» Шеварднадзе о жизни и сохранности безымянной войсковой группировки. И более того, вице-президент приказал генералу Кондратьеву снова поднять в воздух вертолетную эскадрилью и еще раз нанести ракетный удар по артиллерии, обстреливающей столицу Южной Осетии.

    Гневу Шеварднадзе не было конца. Он снова звонил Руцкому и, уже не слишком заботясь о дипломатических выражениях, кричал в телефонную трубку, требуя прекратить удары авиации. В свою очередь, Руцкой упорно требовал остановить огонь грузинской артиллерии по Цхинвалу. В конце концов, перемирие наступило…

    Тогда, летом 1992 года, многие наши офицеры и генералы, пожалуй, впервые ощутили реальную возможность грузино-российской войны.

    Вот как Руцкой вспоминал о последствиях своего участия в погашении грузино-южно-осетинского вооруженного конфликта:

    — По приезде Ельцина Шеварднадзе не только нажаловался ему, но и опубликовал открытое письмо вице-президенту Российской Федерации с обвинением в агрессии против суверенного государства. С этого момента в глазах «демократов» я окончательно стал «партией войны» и «милитаристом с имперскими замашками». С Ельциным состоялся жесткий разговор, где я открыто заявил, что если бы президент державы вел себя соответствующим образом, а не заигрывал с суверенными феодалами и не раболепствовал с США, боясь, что не «поддержат», то не лилась бы кровь в Южной Осетии, Приднестровье; не вел бы себя так нагло Кравчук, хапнувший практически всю транспортную авиацию Военно-воздушных сил СССР, стратегическую авиацию с единственной эскадрильей новейших стратегических бомбардировщиков Ту-160, целую воздушную армию фронтовых бомбардировщиков Су-24; не претендовал бы на Крым и Черноморский флот; не отошли бы от нас исконно русские земли Гурьева, Уральска, Павлодара, Акмолинска (Целинограда), Семипалатинска, Усть-Каменогорска; не растащили бы по национальным квартирам армию. К миллионам наших соотечественников в ближнем зарубежье все относились бы уважительно, а не глумились бы над ними, лишая гражданских прав, как это происходит в Прибалтике… Ельцину, разумеется, очень не понравились мои высказывания. В его глазах была не только привычная ярость, но и ненависть ко мне.

    * * *

    И даже несмотря на то, что грузино-российские отношения частенько подвергались серьезным размолвкам, а требования националистов убрать «оккупантов» звучали все яростнее, тбилисские власти не спешили выталкивать наших военных за пределы своей страны. Тут у грузин были свои расчеты: с помощью российских частей, дислоцирующихся на территории республики, решить абхазскую проблему.

    Как и в Приднестровье, позиции России в этом регионе не имели четких формулировок. Когда-то Клаузевиц назвал военную неразбериху «туманом войны». Нашу военную политику на Кавказе по этой аналогии можно было называть «туманом Москвы».

    Российская политика в Грузии часто была похожа на человека, который сам с собой играет в шахматы: был период, когда наши подразделения воевали как на стороне грузин, так и на стороне абхазов (1993 г.). В феврале 1996 года по этому поводу президент Грузии Эдуард Шеварднадзе не без раздражения говорил:

    — В Абхазии из всего полумиллионного населения собственно абхазов было всего 17%. Физически невозможно, чтобы 17% устроили геноцид и этническую чистку остальным 83%. Так что помощь была огромная — и финансовая, и военная, и техника самая современная…

    Москва на это заявление не реагировала. Ибо крыть было нечем. В архивах ростовских и московских штабов до сих пор хранятся секретные документы, в которых затейливо закамуфлирована наша помощь абхазам танками, самолетами, боеприпасами и людьми.

    Непоследовательность нашей политики на Кавказе часто приводила к тому, что Тбилиси раздражала позиция Москвы, когда она порой на коротком отрезке времени предлагала принципиально разные подходы к разрешению грузино-абхазского конфликта. Бывая по делам в правительстве и в МИДе, я не один раз замечал, что там никак не могут найти ту осевую линию, которой надо строго придерживаться в отношениях с Грузией. Москва то и дело шарахалась из одной крайности в другую.

    — Мы ведем себя, как проститутки, — так сказал русский полковник грузинскому репортеру, освещавшему визит военной делегации Минобороны РФ в Грузию.

    Мой сослуживец полковник Владимир Уватенко сопровождал Павла Грачева во время его поездки в Тбилиси и переговоров с главой грузинского военного ведомства генералом Вардико Надибаидзе. Володя возвратился на Арбат с большой бутылкой грузинского вина и пригласил меня на дегустацию. На подоконнике его кабинета стояли два запыленных стакана. Полковник сполоснул их водкой из недопитой поллитровки. Двести граммов грузинского вина были очень похожи на сладкий поцелуй голодной любовницы.

    — Ну, как? — в голосе и в глазах полковника такой переизбыток гордости, словно он сам делал это волшебное вино.

    — Амброзия, — восхищенно говорю я, многозначительно подвигая свой стакан поближе к бутылке, — как там поживает солнечная Грузия?

    Полковник смачно излагает свои впечатления.

    Под сладким винным наркозом воспоминаний мы с Володей побродили по узким улочкам древнего Тбилисо, мандариновым садам Абхазии и кахетинским виноградникам.

    — Но это уже другая Грузия, — грустно сказал полковник, — она похожа на женщину, у которой завелся любовник.

    — Что ты имеешь в виду?

    — Кажется, мы потеряли то, что вряд ли теперь найдем…

    Во время визита в Тбилиси Грачев несколько раз повторял:

    — Надибаидзе — мой лучший друг.

    Грузинский военный министр делал алаверды.

    Но частые генеральские признания во взаимном почтении были уже чем-то похожи на древнее вино, разбавленное водой.

    Другой была уже не только Грузия, но и Россия. Неизменным оставалось разве что колоритное остроумие грузинских анекдотов. Во время поездки в Тбилиси Володя пополнил ими свою богатую коллекцию: «Урок русского языка в грузинском военном училище. Преподаватель:

    — Курсант Мамаладзе! Идите к доске — будем разбирать предложение по частям речи. Пишите: «Мужчина и женщина пошли в баню». Разбирайте.

    Мамаладзе яростно чешет затылок и неуверенно бормочет:

    — Мужчина… Мужчина… Это… надлежащее. Женщина — подлежащее. А «пошли в баню» — это предлог!

    — Маладэц, Мамаладзе! Садытес — «четыре».

    — Почему «четыре», если я маладэц?! — возмущался курсант.

    Преподаватель:

    — Потому что «пошли в баню» это не предлог, а мэсто имения!»

    Все мы в разной степени поручики Ржевские.

    …Сидя в грохочущем вагоне метро, я даже из сильно захмелевшей головы легко выковыриваю десяток грузинских имен царей, князей, графов и генералов, которые стали блистательными бриллиантами в богатой короне российско-грузинской истории. Теперь эта корона потускнела. А всех нас — и грузин, и русских — напоили дурманом…

    В русской и советской истории нет такой области, где бы ни блистали грузинские самородки, от этого история самой Грузии не стала менее величественной. Теперь русские и грузины уже который год зло и жадно делят эту историю. Как потерявшие всякую человеческую пристойность родные братья делят меж собой богатое «отцовское наследство» — границы и корабли, дома и танки, самолеты и славу…

    Испив ядовитого зелья мнимо-целительной независимости, народы наши начали харкать кровью, смотреть друг на друга волком и хвататься за стволы. Кому нужна такая свобода, если ее уже который год подряд окропляют горючие слезы русских, грузинских и абхазских матерей?

    И в том, что произошло вчера и происходит сегодня, — отмщение не только Ельцину или Шеварднадзе — Грузии и России за легковерную измену пусть несовершенному, пусть «совковому» укладу жизни, который можно и нужно было лечить, но не рубить, как виноградник, под самый корень…

    «Кажется, мы потеряли то, что вряд ли теперь найдем…»

    Я помню мудрые и многозначительные слова Шеварднадзе: «Революция взрывает, эволюция — лечит…»

    * * *

    …Испуганный, жалкий, поцарапанный осколками стекла, в крови и саже Шеварднадзе сидит в грязной майке на медицинской каталке и, еще не выйдя из шока, уже в который раз бубнит что-то невнятное о своих противниках…

    Это тот самый «белый лис», тот самый «Великий игрок», перед которым снимала шляпу мировая политическая элита, когда за его спиной был МИД СССР. Сейчас за его спиной маленькая Грузия, во главе которой он теперь «воюет» против той самой Москвы, интересы которой с одинаковым успехом некогда защищал и… «продавал» (в горбачевскую пору не без его участия Москва щедрой рукой отрезала американцам кусок своего шельфа в северных широтах Тихого океана, а потом оказалось, что там запасы нефти превышают кувейтские)…

    После распада Союза отношения Москвы и Тбилиси в военной сфере часто носили откровенно конъюнктурный характер: «Мы вас не гоним, но рассчитываем на помощь в борьбе со строптивыми абхазами».

    Политика — дело лицемерное. Чечня собралась выходить из состава России — в Тбилиси заговорили о «свободной воле народа». Абхазия собралась выходить из состава Грузии — в Тбилиси заговорили «о преступном сепаратизме». Борьба с этим сепаратизмом подразумевает и опору на русские штыки.

    В 1995 году Россия и Грузия подписали соглашение о создании в этой закавказской республике четырех российских военных баз. После этого акта Эдуард Шеварднадзе многозначительно намекнул, что Грузия согласилась на такой шаг, «исходя из собственных национальных интересов». Он же открыто заявил, что «с участием России будет восстановлена территориальная целостность Грузии — это непременное условие договора о российских военных базах».

    Подписывая соглашение с Грузией, наше военное и государственное руководство прекрасно понимало, что данный документ — это всего лишь «кредит», который Тбилиси дает Москве. И возвращать нам его придется прежде всего по «абхазским счетам»…

    Подписанию соглашения предшествовала жесткая явная и скрытая борьба между Москвой и Вашингтоном за усиление своего влияния в Грузии. Тбилиси одно время попытался играть с русскими и американцами в игру «кто больше даст». Шеварднадзе обращался к Клинтону с просьбой оказать помощь в строительстве и оснащении грузинской национальной армии.

    Когда информация об этом поступила в Кремль и Генштаб, сразу же были предприняты попытки заблокировать стремление США укрепить свои позиции в Грузии. Американцы, вероятно, уже располагали информацией о массированной работе русских в Грузии и потому мгновенно отреагировали. Они пообещали Шеварднадзе предоставить военных инструкторов, выделить льготный кредит, помочь техникой в оборудовании погранзастав и подарили медицинское оборудование для военного госпиталя.

    Уже вскоре после этого начались активные «телодвижения» Москвы: побывавший с визитом в Грузии Виктор Черномырдин пообещал хозяевам «всяческую помощь». А министр обороны Грачев пошел еще дальше: он открыто заявил, что Москва «жизненно заинтересована в восстановлении железной дороги», ведущей из России через Абхазию в Грузию, потому как «доставлять военные грузы для российских войск в Грузии воздушным транспортом слишком дорого».

    Становилось ясно, что «железнодорожная идея» в грузино-российских расчетах является частью плана возвращения Абхазии в лоно Грузии.

    Ардзинба забил тревогу. А обрадованный Шеварднадзе в своих посланиях в Москву постоянно проводил мысль о необходимости более решительных действий со стороны России. На публике он обходил военный фактор и выражался несколько сдержаннее: «Восстанавливать территориальную целостность страны без поддержки России на данном этапе невозможно».

    Когда Шеварднадзе вновь был избран президентом Грузии, то почти сразу объявил, что если не удастся восстановить территориальную целостность Грузии политическими методами, то будут найдены и другие, «вплоть до силовых»…

    Я видел многие секретные документы, в которых бушевали дипломатические страсти Москвы и Тбилиси вокруг Абхазии. И когда подписывалось соглашение о размещении наших четырех баз в Грузии, представители грузинской стороны почти открытым текстом подчеркивали, что все это — серьезный аванс в расчете на мощное участие русских «в решении грузинских внутренних проблем».

    Используя фактор российских военных баз, грузины умело давили на Москву, время от времени подталкивая наших политиков и военачальников к вмешательству в конфликт. Проблема идущей через Абхазию железной дороги была на руку Тбилиси: русские вынуждены были пользоваться транспортной авиацией, арендовать аэродром, который можно было в любой момент перекрыть, а поставки грузинского продовольствия в российские части сократить. Пользуясь этими и другими козырями, грузинские власти понуждали наших командиров к занятию более жесткой позиции в отношении абхазов.

    Из рассказа Владислава Ардзинбы:

    — 30 сентября 1995 года мы отмечали праздник. Из Тбилиси в Абхазию, даже не уведомив ее руководство, то есть, если хотите, тайно, приехал генерал Соколов, который непосредственно командует подразделениями миротворцев в Сухопутных войсках. Он прибыл в Гальский район и дал команду начать учения миротворческих сил.

    В процессе этих учений так называемый Батумский батальон, входящий в миротворческие силы, должен был перейти на наш берег и блокировать город Гал. За его спиной с 28 сентября стояли 11-я танковая бригада, вертолетный полк и бригада ПВО из Тбилиси и дивизия охраны границы из Ахалцихе. Фактически это была группа вторжения. У нее была задача взять под контроль Гальский район, ввести туда так называемое правительство автономной республики, которое никто не назначал, и установить там его правление. Если бы эта провокация была осуществлена, появился бы предлог для кровопролития. Только путем огромных усилий с нашей стороны его удалось предотвратить. Мы бы, конечно, не позволили Батумскому батальону перейти нашу границу. Миротворцы, которые находятся здесь, прекрасно знают, к чему могут привести подобные действия. Приказ об учениях был устный. Но начальник штаба миротворческих сил Куземчак за то, что он его не выполнил, отстранен от должности и должен отсюда отбыть. Наказан человек, который предотвратил кровопролитие, не дал использовать миротворческие силы вопреки их функциям.

    Слушая пышащий обидой рассказ Ардзинбы, я вновь думал о многих десятках таких же, как и Куземчак, российских военачальниках, которые в разное время и в разных «горячих точках» бывшего Союза попадали в переплет межнациональных конфликтов. То были блестящие русские офицеры, профессионализм и отвага которых, проявленные не на московском штабном или кремлевском паркете, а в афганских или чеченских боях, не раз отмечались орденами. А попав на грязно-кровавые жернова разборок, подобных грузино-абхазской, они часто с легкостью необычайной ломали свои судьбы и карьеры — иные сдирали с себя погоны и уходили из армии навсегда…

    И это тоже была слепая и несправедливая месть покойной империи людям, которые добросовестно гасили возникшие после ее крушения пожары и растаскивали завалы, хорошо понимая, что черная пружинистая подпись их Верховного Главнокомандующего на договоре в беловежском лесу была бикфордовым шнуром, ведущим к стенам крепости, которую была еще возможность капитально отремонтировать, а не взрывать.

    Великое множество своих детей потеряла и Грузия под руинами с клеймом «СССР». Сок грузинских мандаринов теперь горек, как слезы грузинских матерей. Красный сок грузинских гранатов отдает вкусом человеческой крови. Грузинский лавровый лист и грузинский чай пахнут погребальным венком. Позолоченная стройная грузинка у фонтана «Дружба народов» на бывшей ВДНХ кажется мне печальнее всех…

    …Российский министр обороны Родионов однажды в минуты откровения сказал мне: «У меня теплеет сердце при слове „Грузия“. Служба в Грузии — лучшие годы всей моей жизни…»

    Где бы ни служил генерал Родионов после Грузии, на его рабочем столе лежал бронзовый лев. Когда-то Игорь Николаевич нашел его на тбилисской окраине…

    Прошлым летом на берегу Черного моря грузинский пацан крикнул мне вслед:

    — Клеб мутели мугидхан мичури!

    Услышав это не по-грузински злое, но по-грузински сочное ругательство, я подумал почему-то: «Лучше бы ты в меня, пацан, выстрелил…»

    * * *

    …Весь 1995 год наши генштабовские направленцы по Грузии прожили в тревожном ожидании силовых акций со стороны Тбилиси против Абхазии. Заявления Шеварднадзе о необходимости «восстановления конституционного порядка» с каждым разом становились все жестче. Грузинские власти уже не стеснялись откровенно намекать нашим политикам и высшим военачальникам, что «надо бы полностью отдать долги».

    Эти «долги» Москва начала отдавать еще с декабря 1994 года. Наши разведчики, работающие на Кавказе, по возвращении в Генштаб в течение всего 1995 года рассказывали, что Абхазия подвергается жестокой блокаде со стороны России: регулярно отключается электроэнергия, закрыт Сухумский аэропорт, ограничена доставка топлива, продуктов питания и медикаментов. Протокол о возобновлении железнодорожного движения на территории республики, подписанный абхазской и российской сторонами 20 октября 1995 года, не выполнялся из-за противодействия Грузии.

    Явно антиабхазскую позицию к концу 1995 года стал занимать наш МИД: не без его ведома был запрещен выход в море из порта Сухуми абхазских судов, а с 5 января 1996 года порт вообще закрыли для входа и выхода всех иностранных кораблей. Наш МИД добился того, чтобы абхазские паспорта не признавались пограничными и таможенными службами России, в связи с чем граждане республики были лишены возможности выехать за границу с территории собственной республики.

    Темные тучи, идущие не только со стороны Тбилиси, но и со стороны Москвы, все плотнее сбивались над Сухуми. Шеварднадзе выступил с требованием придать полицейские функции российскому миротворческому контингенту в районе конфликта. Ардзинба тут же обратился в ООН с требованием игнорировать такие призывы. Грузины все сильнее подталкивали наши миротворческие силы в Кодорском ущелье к тому, чтобы они оказывали давление на абхазов.

    Командующий миротворческими силами генерал Василий Якушев заявил, что его задача — соблюдение нейтралитета по отношению к конфликтующим сторонам. Тогда член грузинского комитета по правам человека Сандро Кавсадзе прислал к нам в Минобороны письмо на имя Грачева с выражением протеста по поводу позиции Якушева: намечалась еще одна жертва внутригрузинских разборок.

    В начале 20-х чисел января 1996 года в Москве состоялось очередное заседание глав государств СНГ. На нем была принята концепция предотвращения конфликтов на территории Содружества. Там же был принят и весьма странный документ, предусматривающий коллективные санкции против Абхазии (его не подписала только Белоруссия, которая категорически отказалась посылать своих солдат в чужие страны для погашения «разборок»).

    Таким образом, к негласным экономическим и политическим санкциям Москвы против Абхазии подключалась уже целая компания эсэнгэшников. Это был уже, судя по всему, второй этап тайного грузино-российского плана усмирения Абхазии.

    Шеварднадзе не удалось протолкнуть идею придания миротворческим силам в районе конфликта полицейских функций или отмены миротворческого мандата вообще. Мандат нашим миротворцам был продлен до 19 апреля, причем в течение месяца Россия и Грузия должны были согласовать содержание мандата и представить его на утверждение главам стран СНГ.

    Я зверел, слыша бесконечные жалобы наших генштабовских офицеров, курировавших миротворцев в зоне грузино-абхазской границы. Они называли себя «заложниками глупости» и говорили, что уже задыхаются под завалами новых проблем. Их работа чем-то напоминала мне солдата, который в одном из генштабовских подъездов в слякотную пору с унылым сознанием полной бесполезности своего труда протирал шваброй гранитный пол — его тут же загаживали сотни ног.

    Наверное, все мы чем-то похожи теперь на того солдатика: таскать — не перетаскать.

    Я с ужасом думал, какую гигантскую работку своей армии в ближнем зарубежье подкинул Верховный Главнокомандующий. Она очень похожа на попытку загасить пожар чайной ложкой воды.

    Но нам приказывали, и мы с энтузиазмом занимались очередной глупостью.

    На подготовку нового миротворческого мандата давалось меньше месяца. Проект этого документа должен был рассылаться в столицы республик на рассмотрение. Там, естественно, будут свои поправки, причем, не исключается, кардинально меняющие принципы документа. Все это надо свести «в кучу», выработать оптимальный вариант и снова послать на рассмотрение. Опять замечания. Опять мучительный поиск консенсуса. Естественно, что Абхазия не будет сидеть и ждать решения своей судьбы, которая отдана кому-то «на утверждение». Она будет готовиться к худшему…

    Наши генштабовские офицеры, наезжавшие в МИД по служебным делам, вовзращались оттуда хмурые и злые: «Множество умных лиц и ни одной умной мысли».

    Становилось ясно, что наш МИД явно химичит, стремясь снять персональную ответственность Москвы за урегулирование грузино-абхазского конфликта и спрятаться за спину «коллективного решения» глав государств СНГ. Такой ход Ардзинба моментально раскусил и прислал в Кремль и МИД соответствующее заявление. Замаячила перспектива еще одного провала российской внешней политики в ближнем зарубежье.

    Куратор урегулирования грузино-абхазского конфликта замминистра иностранных дел Борис Пастухов, вероятно, понимал, что его новый шеф Примаков, будет недоволен. И тогда Пастухов выступил с резким заявлением: «Россия может отказаться от посредничества в урегулировании грузино-абхазского конфликта, если в этом процессе не будет никаких подвижек». По его словам, «если игнорируются усилия России, если по отношению к посреднику проявляется неуважение, то мы готовы сложить с себя эту миссию и вывести миротворческие силы из региона. Если мы почувствуем, что принципиальная позиция сменилась политическим капризом, то у нас хватит гордости для того, чтобы не потакать такого рода вещам».

    Наш МИД тоже «копошился под развалинами».

    Когда я показал текст заявления Пастухова полковнику Валерию Атамасю, курировавшему в Главном оперативном управлении Генштаба наших миротворцев, он угрюмо сказал:

    — Похоже, все идет к тому, что мы можем отдать Абхазию на растерзание грузинам. МИД отваливает в сторону, чтобы полностью развязать Шеварднадзе руки. Ведь должок за свои военные базы Москва до сих пор не отдала. Придется отдать…

    Вскоре Грачев заявил, что будет настаивать на выводе наших миротворцев из зоны конфликта, если грузины и абхазы не договорятся между собой. На следующий день у нас на Арбате появился Ардзинба и стал уговаривать Грачева не делать резких движений.

    По Генштабу пошли гулять разговоры, что в МИДе уже прорабатываются вопросы вывода миротворческих сил из зоны конфликта. Но я уже знал, что с ходу клевать на эти слухи нельзя: слухи в Генштабе иногда бывают частью какой-нибудь тайной информационной операции.

    Но вскоре стало ясно, что игра идет всерьез. Командующий нашими миротворческими силами генерал Василий Якушев сделал официальное заявление в прессе, что «вывод миротворческих сил из зоны грузино-абхазского конфликта будет означать возобновление там боевых действий».

    Якушев бил в «десятку».

    * * *

    Уже через несколько дней после встречи глав стран СНГ в Москве в январе 1996 года председатель парламента Грузии Зураб Жвания заявил, что руководство республики категорически настаивает на придании «голубым каскам» в зоне грузино-абхазского конфликта полицейских функций. В случае если руководство России не согласится с этим, Тбилиси примет решение о выводе миротворцев из зоны конфликта.

    А это — новая война…

    Не остались в долгу и абхазы. В те же дни первый вице-спикер абхазского парламента Станислав Лакоба на пресс-конференции в Москве заявил, что «в последние дни вокруг Абхазии вновь нагнетается напряженность, что связано с разработкой президентом Грузии к новому саммиту глав стран СНГ специального плана полной изоляции Абхазии от России и остального мира, а также с его намерением добиться изменения мандата миротворческих сил». Он заявил также, что изменение мандата миротворческих сил будет означать провал миротворческой миссии СНГ.

    На той же пресс-конференции министр иностранных дел Абхазии Леонид Лакербая подтвердил приверженность Абхазии тесным связям с Россией и напомнил, что «Абхазия вошла в состав России еще в 1810 году согласно манифесту Императора Александра I и до сих пор рассматривает этот документ как основополагающий».

    У России и ее армии был и без того Атлантический океан проблем: бастовали угольщики и оборонщики, останавливались заводы и фабрики, зло играли желваками офицеры, а нам надо было то и дело влезать вот в такие разборки, бросать на усмирение дерущихся своих солдат, многие из которых получали пулю в лоб.

    Девятнадцатилетних пацанов команды сопровождения то и дело привозили из зоны конфликта в гробах в русские города и деревни, а в это время их сверстник — холеный и самодовольный Боря Ельцин гарцевал на элитной лошади английского колледжа и пил эль.

    Британские журналисты восхищенно называли Борю «внуком могильщика советской Империи»…

    Боря Ельцин не знал, как свистят пули над головой, он ни разу не видел солдата, подрывающегося на мине, не собирал человеческие останки в плащ-палатку и не ел из котелка похлебку пополам с грузино-абхазским песком.

    Внука могильщика эта участь не постигла.

    Дай Бог, чтоб не постигла и правнука…

    * * *

    …Российских политиков и военачальников в Тбилиси принимали с легендарным грузинским гостеприимством. Изрядно захмелевшие московские гости порою в порыве благодарности хмельным язычком наплетали такое, что полудюжина их неосмотрительно-невежественных фраз в мгновение ока сводила на нет почти все, что было с огромным трудом добыто на ниве примирения грузин и абхазов.

    Во время посещения Грузии в 1995 году спикер верхней палаты российского парламента Владимир Шумейко, явно в угоду Шеварднадзе, сравнил лидера Абхазии Ардзинбу с преступником «масштаба генерала Дудаева» (его слова мигом радостно растрезвонила грузинская пресса, цитировались они и в российской). Это заявление с политической точки зрения было крайне вредно для стратегических интересов России на Кавказе. Своим заявлением Шумейко будто плеснул бензина в опасно тлеющий костер грузино-абхазской свары.

    Кто бы и как бы ни относился к Ардзинбе, а такой «лейбл», приклеенный ему Шумейко, не только оскорблял абхазского лидера, но и взорвал даже тот хрупкий мост взаимопонимания, который другие наши политики и дипломаты с таким упорством наводили между конфликтующими сторонами.

    Одни этот мост строили, другие — поджигали.

    Уже вскоре в адрес Федерального собрания России поступило гневное письмо абхазских властей.

    * * *

    В январе 1996 года посол Грузии в России Важа Лордкипанидзе заявил, что «Грузия четко высказывается о том, что ее с Россией связывают узы стратегического союза… Мир и стабильность на Кавказе — это стратегические интересы и России, и Грузии».

    И тогда у него спросили:

    — А готова ли Грузия к стратегическому союзу с Россией в полном смысле слова, то есть военно-политическому?

    Когда идея создания военно-политического союза прозвучала в сентябре 1995 года из уст Ельцина, а затем была развита Грачевым, Шеварднадзе отмолчался.

    Лордкипанидзе ответил:

    — Это очень сложный вопрос. Если мы сумеем наладить стратегическое сотрудничество и интеграционные процессы на взаимовыгодных условиях, на принципах взаимного уважения и прежде всего уважения территориальной целостности наших государств, можно будет рассматривать вопрос о военном союзе.

    Еще раз становилось ясно, что Тбилиси отношения с Москвой рассматривает только через призму абхазской проблемы.

    У меня мурашки пробежали по телу, когда Лордкипанидзе, отвечая на мой вопрос о том, что стало причиной столь яростного сепаратизма абхазского государства, холодно и сурово сказал:

    — Государства Абхазия не существует.

    20 мая 1998 года в ходе нового вооруженного конфликта погибли четверо абхазских милиционеров и семеро грузинских боевиков.

    В тот же день (по чисто символическому совпадению) в российском парламенте начался очередной сбор подписей под требованием об отрешении Ельцина от должности. Он обвинялся, в частности, в том, что попрал волю народов СССР, высказанную на референдуме 1991 года, и тем самым «совершил государственную измену»…

    Потуги депутатов благородны, но непростительно наивны. Для очистки совести это пользительно. Как говорят, хотеть-то они хотят, да кто ж им даст? Это в Америке проходит: «Мораль сей басни такова, что зайцы хором в…т и льва».

    В России это обычно делается после того, как лев становится чучелом и уже не страшен даже муравью. Легко предвидеть, как к хору инициаторов импичмента задним числом присоединятся целые армии невидимых нынче правдолюбцев, которые «откроют глаза» народу на то, что президента в 1996 году по честному счету не выбирали, а «купили», что вовсе он никакой не всенародно избранный, что во второй срок президентства он окончательно загубил Россию, и вообще все мы своим безмолвием позволили твориться произволу, который еще в 93-м надо было осудить Международным трибуналом в Гааге…

    Россия всегда была сильна задним умом. Только с помощью этого бесхитростного инструмента и можно ее понять.

    * * *

    …Просматривая донесения нашей разведки с «кавказского фронта», я ловлю себя на мысли, что Грузия все больше становится похожей на красавицу-разведенку, знающую цену своим чарам и позволяющую себе сполна пользоваться этим, заигрывая с мужиками, способными на богатые подарки. Случалось, что она на какое-то время возвращалась и к бывшему «мужу», когда тот мог осчастливить ее каким-нибудь презентом в виде партии стареньких «калашниковых» или порядком поношенного катера береговой охраны.

    Но заокеанский хахаль был вне конкуренции.

    В марте 1998 года в Вашингтоне побывал министр обо-роны Грузии Вардико Надибаидзе. Там он подписал новый план военного сотрудничества между США и Грузией.

    Преувеличение собственных достоинств — национальная черта грузин. В том числе и в погонах. Они громко, чтоб донеслось до Москвы, объявили на весь мир, что в 1998 году будут проведены 23 совместных с американцами военных учения. В нашем Генштабе к этим играм уже давно привыкли и почти всегда делили такие заявления Тбилиси на 10 — такой прием помогал видеть истину.

    Шла игра.

    Из источников в Тбилиси:

    «США в ближайшее время направят к берегам республики два сторожевых катера для патрулирования черноморского побережья республики… Американцы пообещали почти полтора миллиона долларов для приобретения грузинской армией новейших систем связи…»

    Грузинскую «невесту» обхаживали не только американцы. К ней упорно сватались греки, турки, немцы. Группа грузинских офицеров была направлена на переподготовку в Германию. Из Германии поступила боевая техника бывшей армии ГДР. Греция передала в дар Грузии малый артиллерийский катер. То же самое сделала и Турция.

    Многие офицеры спецназа Грузии прошли переподготовку в США. Американская разведка с гордостью докладывала Конгрессу: «На данный момент российское минобороны практически не контролирует степень военной координации НАТО и Тбилиси».

    Получив такие сведения, Москва тут же снарядила очередную бригаду военных гонцов в Тбилиси — «выправлять положение».

    Рекой лилась «хванчкара». Жалобно орал очередной баран, которому суждено было закончить жизнь на мангале во имя грузино-российского военного братства. Наутро грузинские и российские генералы, жадно высосав по две бутылки «боржоми», выходили к прессе. И мир облетала весть: «Между Тбилиси и Москвой устанавливается стратегическое партнерство».

    Не успевал растаять в грузинском небе грохот турбин российского «Ил-62», как с другой стороны появлялся американский «Боинг-747»…

    Рекой лился грузинский коньяк. Жалобно орал очередной баран, которому суждено было закончить жизнь на мангале во имя грузино-американского военного сотрудничества. Наутро грузинские и американские генералы, жадно высосав по две бутылки «боржоми», выходили к прессе. И мир облетала сенсация: «Между Тбилиси и Вашингтоном устанавливается стратегическое партнерство!»

    Москва снаряжала новую бригаду гонцов. В Вашингтон из Москвы летели дипломатические депеши с просьбой не ущемлять «стратегические интересы России в Грузии».

    Вашингтон отвечал: «У России нет и не может быть никаких приоритетных прав на новые независимые государства… СНГ — это зона свободной конкуренции».

    Американский сенатор Сэм Браунбек в ответ на просьбы Москвы поумерить «завоевательский» пыл Вашингтона в зоне ее стратегических интересов, открытым текстом заявил: «США должны в спешном порядке внедряться в регионы, оказавшиеся после распада СССР на историческом перекрестке главных сегодняшних мировых сил… Эту уникальную возможность нельзя упускать, так как потом будет поздно».

    И американцы возможностей не упускали.

    А стоило Москве хоть в малом оставить их с носом — тут же раздавался крик об «имперских амбициях».

    Нас все больше вынуждали играть по правилам «провинциальной лиги». Москва упорно трепыхалась, претендуя на большее. Когда американцы провели с грузинами тайные переговоры о поставках своих вооружений, российские эмиссары тут же провели переговоры с бразильцами о пробной поставке всего лишь одного вертолета. Произошел «ядерный взрыв» американского дипломатического негодования. Мы поджали хвост и смиренно заняли место в отведенном для нас углу.

    * * *

    Весной 1998 года началась новая свара между Москвой и Тбилиси по поводу условий передачи Грузии российских военных объектов на ее территории. С другой стороны, Госдума ставила под сомнение законность решения, принятого в связи с этим высшей российской исполнительной властью. МИД Грузии распространил заявление, в котором выражал недоумение по поводу заявлений российского парламента. В заявлении грузинского МИДа отмечалось: «Военные объекты являются государственной собственностью страны и предоставлены российской стороне на временной основе».

    Разгорался новый скандал, очередной в ряду тех, что все больше превращали трещину в ущелье, ущелье — в пропасть.

    Закордонные военные аналитики бдительно следили за тем, чтобы не прозевать появление условий, при которых Россия и Грузия могли остановить эту разруху. «Одним из возможных путей решения данной проблемы, — говорилось в одном из пентагоновских документов, — могла бы явиться реинтеграция старых элементов советской структуры Вооруженных сил в рамках СНГ. Но деградация этих структур зашла слишком далеко. К тому же наши политические соображения делают это просто невозможным…»

    Как говаривал мой генштабовский друг полковник Атамась, «нас бьют бескровно, но больно».

    Летом 1998 года Шеварднадзе прислал Ельцину письмо, в котором потребовал созвать внеочередную встречу глав государств СНГ для срочного решения вопроса о возвращении беженцев в Абхазию. Тбилиси был крайне недоволен российскими миротворцами (обозвав их «мародерами») и наблюдателями ООН (обвинив их в «бездеятельности»).

    Ельцину было не до того. Гигантский пресс российских проблем нещадно давил на него: даже если бы он имел бычье здоровье и мог работать 24 часа в сутки, то и тогда удалось бы решить лишь жалкую толику из всего сонмища неотложных внутригосударственных вопросов. Но здоровье его было уже неважным, а представления некоторых руководителей стран СНГ о силе его власти — иллюзорными. Шеварднадзе был в их числе. И чем чаще он слал почти панические письма в Кремль с просьбами усмирить абхазов, тем больше убеждался, что Ельцин уже мало что реально способен решить.

    Осенью 1998 года истек срок действия мандата пребывания российского миротворческого контингента в зоне грузино-абхазского конфликта. Наши подразделения снова оказались в положении жильцов «без прописки». Мандат им обещали «подослать чуть позже».

    И когда по каналам российской разведки в Москву поступила информация о том, что Тбилиси, разуверившись в возможностях Москвы, прощупывает в штаб-квартире НАТО в Монсе возможности разрешить грузино-абхазский конфликт с помощью миротворческого контингента блока, некоторые генштабовские аналитики восприняли эту весть даже с гордостью — такой поворот событий они уже давно предвидели.

    Вскоре в Генштаб поступили новые сведения об очередных жертвах среди наших миротворцев в зоне грузино-абхазского конфликта.

    Россия продолжала терять своих солдат…

    * * *

    Уже приближалась весна 1999 года, а статус российских военных баз в Грузии оставался неясным. Грузины по-прежнему настаивали на том, что все военные объекты России на территории республики — их собственность. К тому же в 1998 году был подписан соответствующий российско-грузинский Договор, к которому официальный Тбилиси постоянно апеллировал. Но Госдума его не ратифицировала, и даже обвинила правительство Кириенко (при котором Грузии было передано 10 объектов) и Минобороны в «самоуправстве».

    На основании принятого российским парламентом постановления в Грузии длительное время работали сотрудники наших правоохранительных органов, которые должны были доложить Госдуме, законно ли грузины получили почти дюжину российских военных объектов. Комиссия, состоящая из гражданских и военных юристов, не горела желанием «копать под правительство» и потому откровенно тянула резину, с гораздо большим рвением занимаясь дегустацией грузинских вин, нежели инспекцией «ушедших» объектов. На все запросы из Госдумы члены комиссии отвечали: «Продолжаем работать». От неприятностей служителей Фемиды спасло 17 августа, после которого Госдуме уже было не до российской военной недвижимости в Грузии.

    А Тбилиси продолжал давить на Москву, требуя скорейшей передачи оставшихся объектов. И хотя главное слово в решении международных проблем принадлежало президенту — и ему было не до того. Он уже длительное время болел. Курировавший самое тяжелое, южное, направление Борис Пастухов ушел в тень, так и не добившись каких-либо ощутимых результатов. Примакову тоже было не до грузинских проблем: надо было спасать экономику, бюджет, выпрашивать деньги у МВФ, отбиваться от провокационных происков московских политических интриганов, то и дело сталкивавших его с Ельциным.

    Когда Кремль или МИД проваливали какой-нибудь международный вопрос, они часто бросали в прорыв представителей Минобороны. Так было и на сей раз. В середине февраля 1999 года в Тбилиси был направлен статс-секретарь — первый заместитель министра обороны Николай Михайлов. Он должен был «уточнить новый перечень военных объектов, передаваемых Грузии». Очевидная глупость такой формулировки состояла в том, что по Конституции вопросы присутствия, функционирования наших военных объектов вне территории России должны решаться высшей исполнительной и законодательной властью, а не чиновниками военного ведомства.

    Я уже давно заметил: как только для решения таких вопросов из Москвы в любую из республик СНГ отряжаются эмиссары МО — это значит, что их бросают разгребать завалы, сквозь которые не смогли пробиться наши дипломаты. Визит Михайлова не был исключением. Итоги его можно было смело предсказывать еще до начала. Он ничего конкретного не добился.

    Мы уже давно проиграли почти все позиции в Грузии, но продолжали жить с упорной надеждой неизвестно на что. Было совершенно очевидно, что пребывание наших частей на грузинской земле становится лишь вопросом времени. И это тоже справедливая месть Москве за бездарную и немощную политику, которую при Ельцине проводили Кремль и МИД на Кавказе. Потеря «господствующих высот» в Грузии — один из самых позорных итогов нашей внешней политики ельцинского периода.

    В декабре 1998 года наша разведка в Вашингтоне с чувством брезгливости наблюдала за визитом нового министра обороны Грузии Давида Тевзадзе к его американскому коллеге. Грузин вел себя как бедный родственник, попавший в дом богача: расточал комплименты и шаркал ножкой. Было подписано очередное американо-грузинское соглашение о военном сотрудничестве, в соответствии с которым США брали на себя обязательство оказывать Грузии помощь в строительстве ее национальной армии.

    Американцы будут финансировать участие грузинских военных в зарубежных программах и учениях, а также окажут помощь в проведении первых на территории республики маневров в рамках НАТО. В 1999 году Пентагон отвалил на это более 3,2 млн долларов. США передают Грузии несколько военных кораблей и помогают наладить в стране собственную охрану сухопутных и морских границ (в феврале 1999 года российские пограничники начали поэтапно уходить домой).

    Американцы поддержали идею грузинского министра обороны — создать миротворческий батальон причерноморских государств. Эта идея понравилась также Азербайджану и Украине: они решили пойти еще дальше, вместо батальона создать миротворческий полк для охраны южных маршрутов транспортировки каспийской нефти.

    Министр обороны Грузии Тевзадзе одобрил все предложения по сотрудничеству в военной области, которые исходили от США. В то же время — не принял ни одного, которые инициировала Москва. Грузия вместе с Азербайджаном и Узбекистаном не подписала предварительный протокол о продлении срока действия Договора о коллективной безопасности. Срок действия этого Договора истекал в мае 1999 года. Было ясно: если Тбилиси его не пролонгирует, у Москвы останется очень мало юридических шансов держать свои воинские части на территории суверенной республики. Такой поворот событий был очень вероятным.

    В феврале-марте 1999 года из Тбилиси все чаще раздавались заявления, явно указывающие на нежелание Грузии видеть себя в Содружестве. Таким поворотом курса ближайшего соседа решила мгновенно воспользоваться Турция. В грузинскую столицу прибыла представительная делегация турецкого Генерального штаба во главе с командующим войсками специального назначения генералом Энгином Аланом.

    Почти в тот же мартовский день Москва получила сообщение от своих разведисточников в Закавказье, что уже в апреле начнется освоение гранта в 5,5 млн долларов, выделенного грузинской армии Анкарой. Турецкие власти выразили готовность профинансировать модернизацию полигона в Гори, переоснащение Тбилисской общевойсковой академии, строительство казарм, спорткомплекса, офицерской гостиницы, подготовку кадров в турецких военных вузах и передать медицинское оборудование для военного госпиталя.

    По мере того как Грузия стремилась расширить сотрудничество с НАТО, власти и некоторые политические партии республики все более настойчиво ставили вопрос о сворачивании российского военного присутствия. Эта проблема стала особенно модной накануне парламентских и президентских выборов и, в конце концов, превратилась в составную часть внутригрузинской политической борьбы.

    Наиболее рьяно требовал закрытия наших военных баз «Гражданский союз». Один из его лидеров — председатель парламентского комитета по обороне Реваз Адамия — часто муссировал тезис о том, что Россия должна Грузии 3 млрд долларов «за незаконно вывезенное военное имущество» и аренду военных объектов. Шеварднадзе называл еще более крутую цифру — 10 млрд долларов (Россия действительно имела немалые долги перед Грузией, но цифры эти в Тбилиси явно брали с потолка).

    Совершенно противоположную позицию по отношению к российским военным в республике занимали левые и центристы, группирующиеся вокруг аджарского лидера Аслана Абашидзе (организация «Союз возрождения»). Их умеренность предопределялась не только тем, что они традиционно ориентировались на Москву, но и опирались на «русский военный фактор» в своем явном и скрытом политическом противостоянии тбилисским властям.

    Что же касалось Абхазии, то для нее уход российских военных предвещал самые мрачные перспективы. Тем более что после начала натовской агрессии в Косово, поддержанной Тбилиси, грузинский президент многозначительно предупредил абхазские власти о необходимости извлечь из этого «строгие уроки» и сделал толстый намек на то, что по такому же варианту может быть поставлен вопрос о вводе международных миротворческих сил в зону грузино-абхазского конфликта. Шеварднадзе сказал:

    — Усилия международного сообщества на Балканах создают благоприятный фон для ускоренного решения абхазской проблемы…

    Судя по конфиденциальной информации, в тот же период поступившей из Брюсселя в Генштаб, НАТО начинало прикидывать свои практические возможности вмешательства в грузино-абхазский конфликт. С этой целью в штаб-квартиру блока в Бельгии был приглашен председатель так называемого правительства Абхазии в изгнании Тамаз Надарейшвили. Ему была предоставлена возможность рассказать «о фактах геноцида и этнических чисток в Абхазии». Что он с большим вдохновением и сделал, упорно акцентируя внимание слушателей не только на сходстве сербско-албанского и грузино-абхазского конфликтов, но и на том, что «абхазских руководителей поддерживают влиятельные военно-политические круги России»…

    Когда в 1995 году грузинские власти согласились на то, чтобы присутствующие на территории республики российские части получили на 25 лет статус военных баз, официальный Тбилиси, как я уже говорил, намеревался использовать этот фактор для восстановления целостности республики. Однако эти расчеты не оправдались (скорее наоборот, присутствие наших войск в Аджарии и Абхазии не раз играло на руку их властям). Грузинский парламент отказался ратифицировать соглашение с Россией о базах, а затем и вовсе поставил вопрос о выходе республики из Договора о коллективной безопасности СНГ.

    После этого Тбилиси стал еще более открыто демонстрировать активное стремление к сближению с НАТО. Дело дошло до того, что президент и Совет безопасности Грузии согласились руководствоваться рекомендациями по укреплению обороноспособности республики, которые были выданы бывшим командующим Северного направления НАТО английским генералом Гарри Джонсоном. В качестве советников по реализации планов реформирования армии в Грузию были приглашены еще два натовских генерала, немец Хенниг фон Ондарца и американец Дэвид Окманек.

    Как только прибывший на переговоры в Тбилиси специальный советник госсекретаря США Стивен Сестанович заявил о том, что «Грузия рассматривается Вашингтоном как потенциальный член НАТО» и пообещал грузинским властям 34 миллиона долларов на обустройство и охрану границ, МИД России был уведомлен о «желательном ускорении вывода пограничников РФ с территории республики».

    К лету 99-го года стало известно о дальнейшем переводе грузинской армии на натовские вооружения: США пообещали Тбилиси поставить 10 военно-транспортных вертолетов «Ирокез», полдюжины десантных судов.

    Пытаясь хоть как-то затормозить этот процесс, Москва еще в начале 98-го подталкивала Тбилиси к присоединению к объединенной системе ПВО СНГ. С этой целью грузинской армии было передано два дивизиона зенитных ракетных комплексов. Казалось бы, шаг многозначительный и верный. Грузины с признательностью приняли ЗРК и начали активно осваивать их. А через несколько месяцев случилось невероятное: несколько наших истребителей без предупреждения вторглись в воздушное пространство Грузии и чуть было не попали под огонь ПВО (а во время событий в Дагестане в августе 99-го наши самолеты по ошибке сбросили мины и фугасы на грузинское село).

    Такими выходками Россия подталкивала Грузию в объятия США и НАТО. Верхом «грузинского американизма» стало включение в состав комиссии по борьбе с коррупцией посла США в республике и руководителя тбилисского бюро ФБР.

    Однажды, когда Москва в очередной раз показала свое недовольство такой политикой Тбилиси, Шеварднадзе ответил:

    — Нас упрекают в Москве за иную ориентацию. Но что делать маленькой, голодающей стране, лишенной ресурсов, если помощь ей идет не из Москвы, а из Америки и Европы. Только США за последние 6 лет предоставили нам полмиллиарда долларов…

    В российском Генштабе беспомощность и пассивность дипломатии Кремля, правительства и МИДа на грузинском направлении вызывала негодование. Пока Ельцин и его ближайшее окружение раз за разом погрязали в политических и кадровых интригах, пока «семья» расставляла своих контролеров за финансовыми потоками и тайком формировала свое «предвыборное движение», мы продолжали сдавать в Грузии одну позицию за другой.

    Грузинские власти все чаще ставили вопрос о замене российских «голубых касок» в Абхазии на международные миротворческие силы. К лету 1999 года дошло до того, что наши миротворцы в районе конфликта несли службу без мандата — Тбилиси отказывался продлять его. На этом особенно яростно настаивало так называемое правительство в изгнании. Генерал-майор Сергей Коробко, командующий Коллективными силами по поддержанию мира в зоне грузино-абхазского конфликта, в связи с этим говорил:

    — Для этих людей главное — убрать отсюда российских миротворцев, затем добиться введения международных сил, на их плечах войти в Абхазию и вернуть ее под юрисдикцию Тбилиси. К сожалению, влияние этой прослойки, которая напирает на военное решение вопроса, очень сильно.

    И чем ближе был финиш президентства Ельцина, тем очевиднее становилось, какие гигантские завалы проблем не только в Грузии, но и во всем СНГ он и его команда оставляют России и ее армии.

    * * *

    Чем сложнее ситуация в Грузии, тем чаще ее президенту мерещатся заговоры. Маниакальный страх Шеварднадзе пе-ред покушениями давно стал в республике притчей во языцех. В грузинских городах и селах ходят легенды о том, что президент даже в туалет не заходит без его предварительной проверки на наличие мин, что его охраняют десятки вооруженных до зубов телохранителей не только из родной грузинской службы безопасности, но и «быки» из американских спецслужб.

    В роли привидений-заговорщиков обычно выступают старые или новые враги президента, за спиной которых неизменно маячат тени Игоря Георгадзе и российских спецслужб. После покушения на Шеварднадзе в феврале 1998 года «русский след» был мгновенно обнаружен традиционным дедуктивным способом: тбилисские газеты сообщили, что, оказывается, незадолго до этого находившийся в Боснии Евгений Примаков спросил у одного из офицеров наших миротворческих сил:

    — Способен ли гранатомет пробить корпус бронированного «Мерседеса»?

    Разоблачение очередного «военного заговора» против президента весной 1999 года и арест высокопоставленного генерала Курашвили были из той же серии. Но истинная подоплека этих событий была совсем в другом. Рассказывает хорошо посвященный в тонкости интриг при грузинском «дворе» Георгий Лихошвили:

    — В последнее время на имя Шеварднадзе поступило несколько коллективных писем от офицеров грузинской армии, в которых на президента была возложена ответственность за развал и деградацию армии. А степень этих процессов чрезвычайна: восемь месяцев офицеры сидят без зарплаты, имущество и вооружение распродаются, солдаты голодают. Даже форму военнослужащим приходится покупать за деньги. Коррупция разъела штабы и части. Это привело к тому, что офицерский корпус Грузии все сильнее дистанцируется от режима Шеварднадзе. И демонстративные аресты офицеров — это прежде всего попытка запугать, удушить протесты против правящего режима. Не случайно же в качестве «главного заговорщика» был арестован один из самых авторитетных грузинских генералов…

    Казахский зов

    Еще летом 1991 года многим в Генштабе стало ясно, что попытки Горбачева найти приемлемую для всех глав республик формулу нового союзного договора заходят в тупик. Руководство Минобороны, хорошо осведомленное о ходе жарких дискуссий на эту тему, жило в мрачных предчувствиях грядущих перемен: дальнейший развал Союза грозил тяжелыми последствиями и армии. По генштабовским кабинетам расползались слухи, что выход из положения очень сильно тормозит явное и скрытое противостояние между Горбачевым и Ельциным.

    И уже тогда было очевидно, что чем сильнее ситуация разворачивается в худшую сторону, тем больше личных политических выгод это сулит российскому президенту. Слишком заманчивые для него открывались перспективы…

    Ельцин ловко маневрировал на переговорах, все чаще занимая сторону тех президентов, которые топили выработку конкретных конструктивных решений в пустых разглагольствованиях и таким образом давали возможность кризису развиваться дальше.

    Когда «похоронили» и очередной проект союзного договора, резко вознегодовал Назарбаев:

    — Что же мы за люди такие? Собираемся уже который раз и не можем подписать документ. Пусть его подпишут те, кто хочет. Кто не хочет — пусть отходит в сторону. Сколько можно топтаться на месте!

    Этот призыв казахстанского президента на некоторое время пригасил бесплодные дискуссии. Вскоре появились первые наметки нового варианта договора. Только Ельцин и Кравчук по-прежнему воротили нос, упорно сея в рядах коллег сомнения в состоятельности тех или иных положений.

    Августовские события все окончательно сломали и, как однажды признался Горбачев, «ускорили падение Союза, приведшее к беловежским соглашениям». Появилось СНГ. Вскоре после этого Ельцин получил сообщение: в Ашхабаде собираются руководители государств Средней Азии, чтобы подписать договор о своем Содружестве. При этом информация подавалась так, что поскольку в Белоруссии было образовано Содружество славянских государств, то в Ашхабаде произойдет объединение мусульманских.

    Это сообщение вызвало в рядах ельцинской команды сильный переполох. «Азиатский противовес», в эпицентре которого маячила весомая политическая фигура Назарбаева, мог сильно подорвать значение беловежских решений. А о том, как Назарбаев отреагировал на них, в Москве знали многие: Нурсултан Абишевич три недели не звонил Ельцину. Ельцин же не «снисходил» до того, чтобы самому позвонить в Алма-Ату и прояснить ситуацию.

    На «разведку» был брошен маршал Шапошников. Он связался с Назарбаевым и стал зондировать почву:

    — Правда ли, что в Ашхабаде собираются образовать Содружество мусульманских государств?

    Назарбаев отвечал уклончиво. Мол, в Ашхабаде участники совещания постараются всего лишь «определить свое отношение к СНГ».

    И недомолвки Назарбаева, и поступающие в Кремль сигналы о том, что сторонники инициативы казахстанского президента наряду с другими вопросами собираются основательно обсудить легитимность беловежских соглашений — все это сильно встревожило Ельцина. Он решил сыграть на опережение и обезопасить себя от возможных неприятностей. Когда вопрос касался устойчивости его позиций, он умел переступать через собственную гордыню. Связавшись с Назарбаевым, уломал его перенести ашхабадскую встречу в Алма-Ату и провести ее 21 декабря. Несмотря даже на то, что день был тяжелый: ему надо было прилететь в Казахстан прямиком из Рима.

    Но его личное присутствие на алма-атинской встрече ничего не изменило. Самое существенное, чего он сумел добиться, так это то, что президенты по его предложению записали в итоговом документе проходную дипломатическую фразу: они «подтверждают заинтересованность в развитии дружбы и сотрудничества» и поддерживают предложение Бориса Николаевича назначить маршала Шапошникова Главнокомандующим Объединенными Вооруженными силами СНГ.

    Назарбаев держался на встрече с несвойственной ему официальной сухостью, был необычайно осторожен в оценках происходящего. Он был похож на знающего себе цену человека, который затаил плохо скрываемую обиду.

    * * *

    Еще до того момента, как в Генштаб в начале января 1992 года по нашим разведканалам поступили первые сообщения из Алма-Аты о недовольстве руководителей республики тем, что ее президента «отсекли от выработки беловежских соглашений», на Арбате об этом уже многие знали. И в столице уже циркулировало множество противоречивых слухов — по части тиражирования сплетен гражданская и военная Москва мало чем отличаются друг от друга.

    Говорили о том, что Ельцин якобы слишком поздно проинформировал Назарбаева о подготовке соглашения о «тройственном пакте» и обиженный Нурсултан Абишевич сам отказался лететь в Белоруссию. Говорили о том, что Назарбаев перед самым отъездом Ельцина в Беловежье был в Москве, смотрел документы, но не согласился с некоторыми принципиальными положениями (особенно — по военным вопросам) и потому отказался ехать с российским президентом в Минск.

    Говорили и о том, что Ельцин в общем-то и не был заинтересован в присутствии Назарбаева в Беловежье, потому как казахский лидер отозвался об идее роспуска СССР как о поспешной и даже «опасной затее» и советовал продолжать поиск более мягких и менее болезненных форм нового устройства Союза.

    В каждой глыбе этих слухов была доля истины.

    Во время своих наездов из Москвы в Минск в декабре 1991 года Ельцин столкнулся с рядом серьезных проблем, относящихся к военной сфере, особенно по условиям дележа частей Советской Армии между республиками и нового порядка контроля над Стратегическими ядерными силами. У президента был не один разговор на эту тему с маршалом Шапошниковым.

    После возвращения из Минска 8 декабря 1991 года Ельцин позвонил Шапошникову и сообщил о содержании договора о «тройственном союзе». И у Шапошникова вырвалось:

    — А как отнесется к этому Назарбаев?

    Такая реакция свидетельствовала о многом. Авторитет Назарбаева и его влияние в обществе не учитывать было нельзя. Но были и другие причины. Шапошников придавал серьезное значение «фактору Назарбаева» еще и потому, что на территории Казахстана находилась крупная группировка наших сухопутных и ракетных войск, Байконур, а также немало «завязанных» на ВПК предприятий и научно-исследовательских центров.

    Когда случалось так, что маршал не присутствовал при обсуждении главами государств СНГ тех или иных проблем, он интересовался у Ельцина, какую позицию занимал Назарбаев. И потому в разговоре с Ельциным после минской встречи спросил у Б.Н., как, на его взгляд, отнесется Нурсултан Абишевич к Договору и принципам раздела войск и вооружений.

    Ельцин ответил:

    — Назарбаев отнесся к Договору положительно. Позиции согласованы.

    Возникал вопрос: а был ли искренен Ельцин?

    Ведь если «позиции согласованы», то почему же все-таки Назарбаева не оказалось в Беловежье тогда, когда там подписывался приговор Союзу? А по Москве и Генштабу продолжали ходить разговоры о недовольстве Нурсултана Абишевича тем, что без его участия решалась в Белоруссии судьба СССР.

    В те дни даже не слишком интересующийся тонкостями большой политики офицер Генштаба не мог не понимать, что отсутствие главы одной из крупнейших азиатских республик на историческом «мероприятии» в Белоруссии было не только загадочным, но и недобрым знаком…

    В январе 1992 года в Кремле проходило Всеармейское Офицерское собрание. То был последний съезд офицеров приговоренной к роспуску Советской Армии. Почти пять тысяч делегатов и гостей «похоронного форума» с первых минут его работы пошли в атаку на «беловежских заговорщиков». В зале создалась неимоверно наэлектризованная, нервная обстановка. Офицеры демонстрировали неприличествующие их менталитету манеры: свистели, топали ногами, бросали злые реплики в адрес «могильщиков Союза» и даже угрозы, среди которых слышались и призывы к аресту.

    Начало собрания было сорвано.

    Офицеры потребовали, чтобы к ним прибыли президенты республик (в тот день в Москве проходило совещание глав государств СНГ) и объяснили, что творится со страной и армией. Председательствующий на собрании маршал Шапошников объявил перерыв. Но и в перерыве митинговые страсти не утихали. Наиболее рьяные ораторы выходили к трибуне и разбрызгивали по залу свои огненно-колючие речи. Когда дошла очередь до представителя казахской делегации, тысячи людей притихли. Казах сказал:

    — Был бы в Белоруссии Назарбаев — не было бы Беловежской пущи.

    И — бешеный всплеск аплодисментов.

    В то время я не встречал ни одного генерала или офицера, который бы неуважительно отзывался о Назарбаеве. Уважение военных к Нурсултану Абишевичу проявилось и тогда, в Кремле.

    Появление Назарбаева на трибуне было встречено таким громом аплодисментов, какого, наверное, Кремль не слыхивал со времен ухода Брежнева (явление же Ельцина офицерам было встречено жидким рукоплесканием, чередующимся иногда с хулиганским свистом).

    Выступление Назарбаева было недолгим. Он своим негромким голосом и «фирменным» трезвомыслием пытался внушить людям, что надо принимать свершившееся как реальную данность, что теперь надо привыкать жить и служить в новом политическом и военном сообществе.

    Мне показалось, что Назарбаев сильно осторожничает в своих размышлениях, говорит с явной оглядкой на Ельцина.

    Но даже блеск филигранной логики и прагматизма президентских мыслей не смог скрыть от людей того, что говорилось между строк его речи: резкие движения и спешка в большой политике опасны, интересы народов и армий должны быть выше личных интересов политических лидеров. «Казахстан будет делать свои выводы из всего, что произошло, и строить свою государственную и военную стратегию в соответствии с новыми реалиями…»

    В этих, последних его словах, была явная смесь плохо скрываемой обиды и недовольства. И уже тогда легко было предположить, что и эта обида, и это недовольство, публично высказанные в корректной форме, будут иметь для Москвы серьезные последствия.

    * * *

    Ни титанические усилия маршала Шапошникова по налаживанию военной интеграции с азиатскими членами Содружества, ни многократные призывы Ельцина к углублению и расширению этой интеграции, существенных подвижек не давали. При этом все больше становилось заметно (я судил об этом по множеству аналитических документов ГШ и донесений разведки), что Казахстан все больше начинал играть роль азиатского лидера, на которого постоянно оглядывались республики-соседки.

    Уже к осени 1992 года в российском Генштабе начали поговаривать, что Казахстан потихоньку превращается в самостоятельный «центр силы» в регионе. А разнообразная конфиденциальная информация о характере контактов западных политиков и военных с Алма-Атой помогала видеть направление и цель их общего замысла: оторвать Казахстан от России.

    Многие на Арбате поражались тому, что в этих условиях ни Кремль, ни правительство, ни МИД не принимали должных мер. Направление «главного контрудара» было очевидным — экономика. Вырвать инициативу у Запада, занять ключевые высоты и дать жизнь проектам, которые бы могли оживить экономику Казахстана и одновременно работать на пользу России. Такая политика неминуемо потянула бы за собой и военную интеграцию.

    Однажды на совещании глав государств СНГ в Москве Назарбаев сказал: «Мы все должны понять, что никому так, как друг другу, не нужны. В противном случае жизнь вынудит спасаться поодиночке, искать новых партнеров».

    Назарбаев на каждом таком совещании выдвигал интеграционные идеи. Но Москва его словно не слышала. Особенно активно он ратовал за создание Евразийского союза. В мае 1995 года на встрече с президентами ряда азиатских республик он вновь заявил об этом. Но Россия никак не отреагировала. Зато отреагировал Назарбаев.

    Когда в Минске проходила очередная встреча руководителей стран СНГ, Назарбаев сослался на болезнь и в белорусской столице так и не появился. Затем не появился он и в Москве, сославшись на приступ радикулита.

    КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

    Экземпляр №…

    «…Скорее всего, по мнению информированных источников в Алма-Ате, „острый приступ радикулита“ у казахского президента Нурсултана Назарбаева, о котором накануне московского саммита официально сообщил казахский вице-президент Эрик Асанбаев, носит характер „дипломатической болезни“, чтобы окончательно не испортить своих отношений с Ельциным после возникшего конфликта между двумя президентами во время недавнего визита Назарбаева в Москву.

    Как утверждают источники, поводом для конфликта послужило предложение Назарбаева о создании так называемого Евразийского союза, которое было высоко оценено в странах СНГ (кроме Кремля).

    Через несколько дней после того, как президент Казахстана выступил со своей инициативой, у него состоялся телефонный разговор с Ельциным, в котором последний якобы высказал недовольство Назарбаеву за то, что тот предварительно не согласовал с ним свою идею. Далее между двумя лидерами состоялся «крупный разговор». Утверждается, что в ответ Назарбаев якобы обвинил Ельцина в том, что Москва по-прежнему пытается управлять республиками бывшего СССР, подминая под себя инициативы, исходящие от руководителей других стран СНГ…»

    Игры продолжались.

    * * *

    Многие сведения военно-политического характера, поступающие в Москву по конфиденциальным каналам из Казахстана, часто указывали на то, что официальная Алма-Ата бросается из одной крайности в другую в поисках надежных союзников. Из-за этого подчас довольно трудно было вычислить основной вектор внешней военной политики республики.

    Попытка создания казахско-узбекско-киргизского военно-политического союза… Тайные переговоры в штаб-квартире ООН о создании совместного миротворческого батальона этих республик вне рамок соглашения о коллективных миротворческих силах СНГ… Все это свидетельствовало о замысловатой вязи военной политики Казахстана, не вызывающей, понятно, восторгов в российской столице.

    В январе 1996 года многие офицеры Генштаба были сильно удивлены конфиденциальной информацией, поступившей из Алма-Аты. В сообщении нашего надежного источника говорилось, что казахское руководство готовило к подписанию соглашение о военно-техническом сотрудничестве с Китаем, в котором предусматривалось, что Казахстан будет поставлять в КНР военную радиоэлектронную продукцию, вооружения для сухопутных войск и ВМФ, системы ПВО и даже намерен развернуть совместное производство некоторых видов оружия и военной техники.

    Все это свидетельствовало о принципиально новых моментах в военной политике Алма-Аты, которые Москва должна была учитывать.

    * * *

    Казахстан был одной из четырех республик бывшего СССР, на территории которых находилось ядерное оружие. Когда были приняты соглашения о передаче всего этого оружия под контроль России, начались сложные и опасные игры.

    «Развод» России с Казахстаном в ядерной сфере получился запутанным и нечистоплотным. Каждая сторона стремилась получить из этого дележа свои выгоды. В частности, это было связано с «начинкой» ядерных боеприпасов.

    …12 января 1994 года в газете «Известия» появилась статья о якобы критическом положении Стратегических ядерных ракет, дислоцирующихся в Казахстане. Приурочена она была явно к визиту Н. Назарбаева в США. И в том, как оказалось, был особый расчет…

    КОНФИДЕНЦИАЛЬНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

    Экземпляр №…

    25 февраля — 4 марта 1994 г.

    «…Россия пыталась шантажировать Казахстан якобы неудовлетворительным состоянием ядерных боеголовок на территории республики.

    Как стало известно, появившиеся недавно в российской прессе материалы о неудовлетворительном состоянии ядерного оружия и условиях его хранения на Украине и в Казахстане были инспирированы российской стороной, чтобы оказать давление на эти государства с явно конъюнктурной целью…

    …По мнению алма-атинского источника, одним из инициаторов этой акции выступил начальник 12-го Главного управления Минобороны РФ (контролирует вопросы безопасности ядерных вооружений) генерал Евгений Маслин, который в последнее время активно ставит проблему критического состояния ядерных ракет и других вооружений, размещенных за пределами России. Накануне визита госсекретаря США в Киев Маслин совершил нерекламируемую поездку за океан, где, по некоторым данным, пытался «сгущать краски», чтобы вызвать озабоченность американской стороны техническим кризисом ядерных ракет, находящихся за пределами РФ…

    Утвержается, что не случайным было и появление в газете «Известия» негативного материала о состоянии ядерного оружия в Казахстане перед визитом президента Назарбаева в США. По мнению источника, за этим опять-таки стоит руководство 12-го ГУ МО РФ. Эти «ядерные инсинуации» связаны прежде всего с тем, что российская сторона хотела бы не допустить продажи в США содержащегося в ядерных боеголовках высокообогащенного урана без своего участия…»

    Ранее Москва и Алма-Ата обсуждали вопрос о том, что все ядерные боеголовки будут вывезены из Казахстана в Россию, где их размонтируют, а уран продадут в США. Однако Украина, настояв на компенсации за содержание «своих» ядерных боеголовок, подала «дурной пример» Казахстану, который тоже начал требовать своей доли доходов от продажи ядерной начинки ракет. В минобороны республики подсчитали, что если Назарбаев сможет договориться напрямую с американцами о сделке, то Казахстан получит от продажи урана около 250-300 млн долларов. А при посредничестве России эта сумма может быть в 2 раза меньше.

    В этой связи российская сторона через прессу попыталась оказать давление на Казахстан, обвиняя его в неудовлетворительном техническом состоянии ядерных боеголовок, из-за чего, дескать, их и надо немедленно транспортировать в Россию…

    На следующий день после публикации в «Известиях» на пресс-конференции в Алма-Ате государственный советник Тулеген Жукеев категорически опроверг сообщение газеты и заявил, что «стратегическое ядерное оружие на территории Казахстана находится в безопасности».

    История постсоветских российско-казахских отношений пополнялась новыми фактами, явно указывающими на то, что бывшие «республики-сестры», устраивая дележку доставшегося им от СССР ядерного наследства, все чаще начинают заходить за ту грань, где былое родство все больше уступало место склокам, а то и вражде.

    Наша разведка проморгала операцию, которую у нее под носом провернули казахи при содействии американцев. О том, что состоялась тайная сделка Алма-Аты и Вашингтона, связанная с продажей казахского урана, извлеченного из ракетных боеголовок, Москва узнала лишь тогда, когда контейнер с ядерными материалами был уже на борту американского самолета, летевшего над Тихим океаном в сторону США.

    Осенью 1998 года во время поездки в Америку я вспомнил об этом в разговоре с офицером Разведывательного управления минобороны США, представившимся под именем «Кори». Он с гордой улыбкой победителя сказал мне, что тогда американцам действительно «удалось утереть нос русским».

    * * *

    Не встречая в Москве понимания своих инициатив, Назарбаев устал от бесполезных призывов к российскому руководству и словно в отместку, стал искать пути сближения с США.

    На Арбат из Алма-Аты однажды поступила конфиденциальная информация о содержании закрытых переговоров президентов США и Казахстана во время их очередной встречи. Утверждалось, что Назарбаев высказался якобы за военное присутствие США в регионе Каспийского моря и даже призвал США участвовать в совместной охране морских границ республики и создании национальных вооруженных сил.

    Все это выглядело неправдоподобно. И потому в Москве поначалу не придали серьезного значения этой информации: порой из Алма-Аты вместо правды запускалась деза, которая должна была провоцировать российскую сторону на то, чтобы она быстрее заглатывала казахскую наживку.

    Но когда наши надежные источники подтвердили информацию, что американцы предоставили Казахстану финансовую помощь в 311 млн долларов, а затем безвозмездно передали полдюжины катеров береговой охраны, в Москве многие зачесали в затылке. Все это открывало путь к усилению влияния США в республике и ослабляло позиции России.

    К тому же во время встречи в Вашингтоне с вице-президентом США А. Гором Н. Назарбаев заявил, что Алма-Ата как «опорный пункт демократии и реформ в Центральной Азии» рассчитывает на большее внимание Вашингтона.

    США открыто перекупали у нас друзей, на что Ельцин на совещании глав государств СНГ в Москве в январе 1996-го многозначительно заявил: «Нас хотят поссорить»…

    Ельцин знал больше, чем говорил.

    Еще в начале января 1996 года из Вашингтона в МИД и Генштаб поступила информация, которая пролила свет на многое.

    …В штаб-квартире ООН состоялась тайная встреча постпредов Узбекистана, Казахстана и Киргизии с Генсеком ООН Бутросом Гали. Постпреды обсуждали с ним вопрос о возможности создания совместного миротворческого батальона под эгидой ООН. Акцент делался на создании «независимой от СНГ» управленческой структуры для миротворческого подразделения вышеназванных республик. Гали с одобрением отнесся к этой идее и пообещал «основательно проработать ее».

    Как этот, так и многие другие факты, о которых сообщалось ранее, свидетельствовали о развитии одной и той же тенденции — о сопротивлении интеграционной и миротворческой роли России в СНГ. Бывшая в ту пору постпредом США при ООН Мадлен Олбрайт однажды в открытую заявила, что «Россия не должна претендовать на роль миротворца в границах СНГ».

    * * *

    …У меня давно лежал в сейфе документ одной из спецслужб, в котором на основании многих фактов доказывалось, что некоторые российские газеты играют роль иностранных «агентов влияния», активно работая против интеграции России с другими странами СНГ. Казахстан тут не был исключением.

    В Генштабе не любят оперировать слухами. И потому, когда однажды я стал возмущаться происками врагов России, меня обозвали «банальным совком». Было обидно. Не хотелось быть похожим на тех, кто за каждым русским столбом видит еврейского диверсанта или американского шпиона.

    И все же в реальной жизни происходило часто нечто такое, что снова поворачивало мозги в ту же сторону…

    В аккурат к моменту очередного заседания глав государств СНГ в Москве (январь 1996 г.) и визиту министра обороны России Грачева в Алма-Ату в газете «Сегодня» (24.01.96) появилась статья ведущего научного сотрудника Института социально-экономических проблем народонаселения Российской академии наук Леонида Косалса «Попробуем восстановить Союз, что нам стоит?».

    Статья была очень похожа на умело изготовленную агитку для стран СНГ, внешняя оболочка которой выкрашена в объективизм, но начинка явно «подстрекала» к неприятию интеграции с Россией. Наибольшее внимание уделялось Казахстану:

    «…Взять Казахстан, страну, демонстрировавшую до последнего времени едва ли не наибольшую готовность к интеграции с Россией… Там реализуется по крайней мере два крупных международных проекта: 1) разработка нефтяного месторождения Тенгиз и 2) добыча цветных металлов. Ясно, что при вхождении в Союз они скорее всего подпадут под российский контроль, так как в Казахстане пока нет таких мощных корпораций, как, например, „ЛУКойл“ или „ЮКОС“ в России. Поэтому казахская национальная политическая и экономическая элита всеми силами будет сопротивляться вхождению их страны в Союз и объявит всякого, кто будет призывать к этому (будь это даже президент), предателем интересов своего народа…»

    Внешне — соль. А возьмешь на язык — селитра…

    Итак, запомним: всякого, кто будет призывать «к этому» (экономической интеграции России и Казахстана в освоении его богатых месторождений), — «назовут предателем»…

    И вот 1997 год. Октябрь. Назарбаев заменил премьер-министра Акежана Кажегельдина на Нурлана Балгимбаева. Он известен проамериканскими взглядами. Учился в Массачусетском университете, проходил стажировку в крупнейшей американской нефтяной компании «Шеврон». Но это так, к слову.

    Корпорация «Шеврон» одной из первых приступила к разработке нефтяных месторождений в Средней и Центральной Азии. Главным объектом ее интересов стало крупнейшее в мире месторождение нефти «Тенгиз» на западе Казахстана («Тенгиз» обладает запасами нефти в 1,5 млрд тонн, а его перспективность сравнивается с Кувейтом, но по данным специалистов США, запасы нефти там в два раза больше).

    «Шеврон» разрабатывает проект по скорейшей перекачке нефти из Прикаспия на Запад. К выполнению этого проекта стоимостью 600 млн долларов американцы приступили еще в 1998 году. По следам «Шеврона» идут и другие американские корпорации — «Тексако», «Эксон», «Мобил».

    И никто в республике при этом не называет свою политическую и экономическую элиту, услужливо открывающую казахские недра американцам, «предателями своего народа». А вот если бы открывали для России, непременно, оказывается, обозвали бы. Потому, что это — Россия.

    Весной 1999 года в отношениях «Шеврона» с казахстанскими властями появилась глубокая трещина: прокуратура Атырауской области постановила свернуть работы совместного предприятия из-за грабительских подходов американцев к освоению Тенгизского месторождения. По утверждению прокуратуры, «эксплуатационная нагрузка на одну скважину в три раза превышает допустимые нормы, что может привести к техногенным катаклизмам». Если «Шеврон» свернет свою работу в Казахстане, это может стать серьезным экономическим ударом по интересам России, которая строит трубопровод Тенгиз-Новороссийск (мощностью 28 млн тонн ежегодно) и планирует с октября 2001 года получать серьезную прибыль…

    Как это уже не раз бывало, малейший экономический прокол в республике Вашингтон тут же стремился мгновенно компенсировать военными мерами: американцы сумели быстро догориться с минобороны Казахстана о проведении совместных боевых учений «Жардем» и медицинских — «Баланс Кояк».

    * * *

    Долгое время Россия и Казахстан никак не могли договориться о том, как делить им легендарное «дитя любви от первого брака» — космодром Байконур. В Генштабе хорошо понимали, что если казахи полностью приватизируют эту космическую базу, многие наши программы (в том числе, разумеется, и военные) окажутся под большим вопросом.

    И хотя некоторые наши специалисты поначалу хорохорились, говоря о том, что у нас-де еще есть Плесецк и реконструируется Свободный в Амурской области, все же ни один из них не мог сравниться с Байконуром. Его потеря грозила России сдачей стратегических позиций в военно-космической сфере и колоссальной потерей валютных доходов в госказну от коммерческих запусков.

    Но и казахи понимали, что если им и достанется «с потрохами» весь космодром, то они будут похожи на собаку на сене: и сама не гам, и другим не дам (хотя над республикой витали воинственные призывы экологического движения Олжаса Сулейменова — вообще закрыть космодром).

    После долгих раздумий и острых семейных споров Алма-Ата все же решила, что передача Байконура в аренду на определенных условиях позволит хорошенько «доить» Россию и существенно пополнять национальный бюджет. Договор с Москвой рождался в горячих спорах, и чем дольше они длились, тем заметнее было, как широко уже разверзлась пропасть между россиянами и казахами.

    Только в 1994 году Москве удалось подписать межправительственное соглашение с Казахстаном об основных принципах и условиях использования космодрома. В соответствии с этим соглашением Россия арендовала Байконур сроком на 20 лет с ежегодной выплатой 115 млн долларов (кстати, это единственный в мире космодром, который одна страна арендует у другой).

    К тому времени казахский долг Москве оценивался в 1,3 млрд долларов. Он был формально прощен в обмен на снятие Алма-Атой претензий по поводу экологического ущерба от эксплуатации Байконура.

    Когда разговариваешь с нашими офицерами, которые служат на Байконуре, при упоминании миллионов и миллиардов долларов, которые должен приносить космодром, на лицах людей появляются скептические улыбки. Они не видят этих денег. Не видят их и казахи, которые нередко вырубают на космодроме свет из-за того, что русские не платят за аренду. Начальник космодрома генерал-майор Леонид Баранов понимал их:

    — Нельзя же хорошо относиться к квартиранту, который за жилье не платит!

    В 1996 году, когда министром обороны стал генерал армии Игорь Родионов, к нам на Арбат поступило несколько жалоб от офицеров Байконурского гарнизона и членов их семей. Было письмо и из военного ведомства Казахстана. Адреса разные — претензия одна: где деньги? Родионов дал команду разобраться. Поручение выполнял генерал-лейтенант. Но ему некоторые правительственные клерки отказывались предоставить необходимые документы. Мотивировали так — «государственная тайна».

    Бьюсь об заклад — достаточно позвонить в офис любого иностранного военно-воздушного атташе страны НАТО в Москве, хорошенько попросить, и на другом конце провода сжалятся — пошелестят бумагами, поклацают компьютерными кнопками и сообщат, что полет одного иностранного космонавта на орбиту с Байконура дает России примерно 150-160 млн долларов. Вывод спутника — от 40 до 80. Можно услышать даже и более пикантные подробности, которые в родных стенах считаются «совершенно секретными»: например, что в 1997 году на Байконуре из 24 пусков было 7 коммерческих, а в 1998 году их планировалось уже 10.

    И это — «государственная» тайна?

    Как говорится, и китайскому пьяному ежику ясно, что при таких расценках одних только коммерческих запусков с лихвой должно хватать и на арендную плату Казахстану, и на обеспечение нормальной жизнедеятельности контингента российских войск, «привязанных» к космодрому и зарабатывающих для государства гигантские деньги. Но сколько именно — командирам не велено знать.

    Теперь — любопытная статистика. Начальник космодрома генерал Баранов летом 1998 года получал в месяц 3 млн 480 тысяч рублей. Вместе с пайковыми и санаторно-курортными могло получаться свыше 4 млн. Но только их уже больше года не платили…

    Если перевести зарплату генерала в валюту, то он получал (до августовского кризиса 1998 года) примерно 700 долларов в месяц. Кто-то ахнет: вот это деньжищи! Но завидовать Баранову никак нельзя: условия, в которых живет и служит генерал вместе с подчиненными, мягко говоря, нельзя назвать человеческими. Их называют «особыми условиями» — пыльные бури по несколько дней, тропическая жара…

    Передовая линия «фронта» явного и скрытого соперничества между Россией и США в Казахстане пролегает уже и через Байконур.

    На космодроме появилось подразделение НАСА. Американский морской пехотинец, охраняющий его, получает 90 долларов в час. В день — 700, т.е. месячная зарплата начальника космодрома. Казахская уборщица, работающая в офисах американцев на Байконуре, получает 20 долларов в час. В день — 160. Если умножить это на 30, то получается… Получается, что лучше быть казахской уборщицей, чем русским генералом.

    Считать деньги в чужих кошельках неприлично. Я делаю это с одной лишь целью: на Байконуре идет грабеж людей средь бела дня. Плюс — явное одурачивание казахов лицемерными причитаниями об отсутствии денег за аренду. В российском бюджете была специальная «байконурская» статья. И когда в июле 99-го над Казахстаном взорвался наш космический корабль, о ней сразу «вспомнили» — казахи запретили нам запуски. После этого Москва сразу перевела первым траншем 10 млн долларов в Астану и запуски возобновились…

    * * *

    В Казахстане помимо Байконура находятся еще четыре российских военных объекта (в основном — испытательные полигоны). Арендную плату за них Россия стремилась частично погашать за счет поставок военной техники, запчастей и подготовки казахских офицеров в российских военных вузах.

    Во время визита Грачева в Алма-Ату в январе 1996 года российская сторона намекала на возможность отказа от претензий на погашение задолженности, но при условии, если будет уменьшена арендная плата за полигоны и космодром. Алма-Ата к этой идее отнеслась прохладно и ставила вопрос о наращивании Москвой поставок военной техники и запасных частей в счет ее долгов.

    Январский визит Грачева в Казахстан вызвал серьезную обеспокоенность у тех наших оппонентов, которые уже длительное время «отсекали» Алма-Ату от Москвы. И надо сказать, что паниковать им было от чего.

    В ходе визита Грачева и его переговоров с руководителем военного ведомства Казахстана Алибеком Касымовым было подписано 16 документов, касающихся развития двусторонних отношений в военной области. Среди них, в частности, соглашения по укреплению систем ПВО, созданию национальной военной флотилии Казахстана на Каспийском море, а также документы, регулирующие отношения военных ведомств двух стран.

    Согласно подписанному протоколу о военно-морских силах, Россия обязывалась передать Казахстану пять катеров береговой охраны, которые должны стать основой создающейся в республике Каспийской флотилии. Россия обязывалась передать Казахстану также самолеты Су-25, Су-27 и МиГ-29 в качестве компенсации за перевод из Казахстана в Россию 40 стратегических бомбардировщиков Ту-95 МС.

    Проведавшие о содержании этих российско-казахских военных документов иностранные журналисты с пометками «срочно» рассылали в свои редакции телеграммы: «Москва значительно активизировала попытки наладить более эффективные отношения с Алма-Атой в военной сфере…»

    Стоило России чуть подсуетиться, как уже вскоре со стороны ее конкурентов следовал контрход.

    После того как Грачев совершил свой плодотворный визит в Алма-Ату, наши спецслужбы уже вскоре вновь стали отмечать наращивание контактов между военными ведомствами Казахстана и США, интенсивную проработку новых проектов. Один из них был связан, например, с проведением серии аэрофотосъемок «в чисто научных и экономических целях» с борта американского самолета.

    Москва располагала информацией, что между министерством энергетики США и академией наук Казахстана был заключен договор об использовании самолета-разведчика Р-3 «Орион» американских военно-морских сил в целях, как отмечалось в документе, «развития сельского хозяйства и геологии, а также для планирования территории, траспортных коммуникаций и топографической съемки местности…»

    Американский самолет, с которого даже не сняли развед-аппаратуру, облетел значительную часть Казахстана и сфотографировал сопредельные с Россией районы.

    Москва тут же заявила протест в связи с тем, что полеты самолета планировались в зоне казахско-российской границы и могли использоваться в разведцелях. Казахи и американцы это, естественно, дружно отрицали, что лишь сильнее раздражало наших дипломатов и военных.

    Обида Назарбаева

    Весной 1998 года в Москве состоялось очередное совещание глав государств Содружества, которое все больше хирело и все чаще превращалось в объект критики самих же его членов, охотно соперничающих между собою в хлесткости и желчности выражений. По согласованию с Ельциным Назарбаев подготовил обстоятельный доклад о путях вывода СНГ из кризиса и очень надеялся, что его выслушают и обстоятельно обсудят.

    Но казахскому президенту даже не дали возможности толком изложить свои взгляды — отмахнулись. И Назарбаев, всегда умевший интеллигентно держаться «в свете», взорвался, когда журналисты попросили его оценить результаты встречи. С совершенно не свойственной ему резкостью он рубанул в телекамеру:

    — Никаких результатов! Разъезжаемся ни с чем. Потрепались — и по домам…

    И его можно было понять.

    Главным «результатом» саммита стало единодушное продление мандата Ельцина как председателя Совета глав государств СНГ. Это очень напоминало мне избрание старого и больного Константина Черненко на пост Генсека после смерти Андропова…

    Ельцин сильно сдал. Больше всего это было заметно в его походке: он стал ходить медленно, почти не отрывая от земли по-старчески полусогнутые ноги. На его одутловатом румяно-восковом лице все глубже прорезались ущелья морщин, свет глаз потускнел. Голос его ослабевал и «садился», мимика рта часто застывала в совершенно безобразном положении. Он все чаще с высоким и менторско-торжественным пафосом, неуклюже жестикулируя руками, говорил мелкие, ничего не значащие банальности, и это противоречие еще больше выдавало в нем спад интеллекта и самоконтроля.

    Глядя на него, я думал о том, что и его президентство, и председательство в СНГ все больше превращаются в чисто символические, а сам он и власть его были уже орудием стоявших за его спиной кремлевских и иных людей, находивших свое, конъюнктурно-меркантильное упоение в таком положении вещей и страстно мечтавших о том, чтобы оно длилось как можно дольше.

    И даже прекрасно зная, что Ельцин плох, что он может в любой момент «свалиться», что он все больше теряет рычаги управления страной, положение в которой становится все хуже, — люди эти из-за спины слабеющего президента время от времени бросали в народ лишенные разумности идеи о реальной возможности его «коронования» на новый срок: «Будем молить Бога, чтобы Борис Николаевич не снял с себя выдающуюся историческую ношу и отработал еще один срок».

    Хотя мало кто не понимал или не догадывался, что и срок нынешний для Ельцина был «куплен» летом 1996 его кремлевским штабом, когда в бой за возведение Б.Н. на трон были брошены средства несметные… На них приобрели видимость почти всенародного волеизъявления, иллюзию победы большинства, которое, меж тем, шутило после, что «Ельцин похож уже на чемодан без ручки: и бросить жалко, и нести тяжело».

    В сентябре 1998 года во время встречи с Александром Коржаковым в редакции «Комсомольской правды» я в лоб спросил его, сколько россиян, по его мнению, на президентских выборах 96-го реально проголосовало за Ельцина? Хорошо информированный Александр Васильевич ответил:

    — В лучшем случае — 25 процентов.

    Когда Ельцин уйдет с политической сцены, то в России найдется много «провидцев», которые будут с гордостью убеждать народ, что еще в 1996 году они видели, что Ельцин уже тогда перестал быть тем «центром силы», энергией которого в былые годы надежд на лучшее питалась страна. Она, стонущая и бастующая, через день хоронящая жертвы убийств и расстрелов, раздраженная и проклинающая режим, брела к подножию нового века во главе с предводителем, в котором давно разочаровалась.

    …Возвратившись с московской встречи глав государств СНГ в Алма-Ату, Назарбаев не скрывал в президентском окружении своего недовольства тем, что с ним в российской столице обошлись по-свински.

    Ельцин наверняка знал об этом: информация, поступающая из нашего посольства в Казахстане (и по другим каналам) в Москву, была систематической и достоверной. Хорошая возможность в какой-то мере пригасить недовольство Назарбаева у российского президента была в середине июня 1998 года, когда он получил приглашение прибыть на торжества по случаю переноса казахской столицы из Алма-Аты в Астану. Приехали почти все президенты стран СНГ — не прибыл только Ельцин.

    В тот же день в Кремль через МИД поступила информация о негативной реакции казахского руководства на игнорирование Москвой исторического события.

    Еще один добросовестный «надежный источник» в Астане доложил даже некоторые фразы, подслушанные им в кулуарах торжеств. Одна из них звучала так: «Россия в Казахстане пожнет то, что сеет»…

    Белорусское направление

    В январе 1992 года я был в командировке в Белоруссии. Встречался там со многими офицерами, с которыми еще недавно служил в Советской Армии. Полковники Григорий Соколовский и Сергей Посохов были моими стародавними друзьями. Первый — украинец, второй — русский. По этому поводу мы вволю подтрунивали друг над другом, когда заходила речь о том, что теперь придется тянуть лямку в разных армиях.

    К нашим шуткам примешивалась изрядная доля легко объяснимой мужской грусти об офицерской молодости под боевыми стягами «непобедимой и легендарной». Друзья мои при всех изломах судьбы остались добросовестными пахарями, их золотые головы в Минске оценили по достоинству: Посохов стал военным советником президента републики, Соколовский — главным редактором газеты минобороны. Вместе с ними в белорусской армии остались служить сотни однополчан.

    Пожалуй, больше ни в одной армии СНГ российские офицеры не встречают такого радушия и открытости, как во время встреч со своими белорусскими коллегами. От них не один раз доводилось слышать мне, что в 1991 году председатель Верховного Совета Белоруссии Станислав Шушкевич поначалу очень осторожно реагировал на уговоры Ельцина собраться в Беловежской пуще для подписания Договора. Слышал я и другое: «Шушкевича силком втянули в это дело»…

    И даже тогда, когда Договор был подписан, когда лидеры других республик почти сразу же объявили, что будут создавать собственные армии, Шушкевич с такими заявлениями не спешил: он считал, что Белоруссия будет создавать свою армию в течение так называемого двухлетнего переходного периода.

    Офицеры минобороны Белоруссии рассказывали мне об одном интересном эпизоде (конец 1991 года). Главком Объединенных Вооруженных сил СНГ маршал Шапошников крайне нервно отреагировал на то, что некоторые главы государств Содружества не поддержали его идею сохранить единую армию. Евгений Иванович в запале спросил у Шушкевича:

    — Так что, и у белорусов будет своя собственная армия?

    Шушкевич ответил:

    — Если у других будет — будет и у нас.

    Шапошников наступал:

    — А Вы будете ее Верховным Главнокомандующим?

    Тут Шушкевич задумался и ответил не сразу:

    — Понимаете, в своем деле я академик, а в военном — старший лейтенант запаса. Поэтому будет лучше, если командование Вооруженными силами поручить академику от армии.

    Такой ответ Шушкевича был красивым, но неубедительным. Казалось, он не отдавал себе отчета в том, что никакими шуточками ему не отбояриться от серьезнейшего вопроса: глава государства не мог позволить себе отдать рычаги управления армией кому-то другому. Потому маршал уместно напомнил ему поговорку о грузде…

    Вся дальнейшая политическая линия поведения Шушкевича была усеяна многими странностями и противоречиями, которые во многом изменяли представления белорусов и россиян об истинных достоинствах этого человека. Его причастность к «заговору беловежской тройки», на мой взгляд, решающим образом сказалась на том, что Шушкевич уже вскоре был сметен с белорусского политического Олимпа. Это очень сильно ударило по его самолюбию и потому, думается, некогда выдержанный, спокойный политик стал встревать в нелицеприятные склоки со своими оппонентами, опускаясь подчас до базарных перебранок. Иногда и вовсе создавалось впечатление, что им руководит слепая злоба на людей, взявших руль управления страной в свои руки.

    В 1998 году я видел Шушкевича на телепередаче «Как это было». У него допытывались о том, как именно проходило подписание беловежских соглашений, как он их оценивает. Шушкевич производил впечатление неискреннего человека, который любыми способами пытался обелить себя. Раньше я думал о нем гораздо лучше. А в тот день передо мной сидел человек, который совершенно не был похож на крупного политика: желчь некоторых его аргументов явно указывала на жажду мелкодушной мести тем, кто лишил его возможности сидеть в высоком кресле. По-моему, он очень похож на тех наших московских политических наперсточников, которые с пеной у рта опрадывают не только беловежские соглашения, но и расстрел парламента, и чеченскую войну.

    * * *

    Каждый раз, когда приходится бывать в Белоруссии, ловлю себя на странной мысли, что здесь мне гораздо теплее, чем на «исторической родине» — на Украине. Возможно, в этом чувстве отражаются последствия того печального отдаления, которое продолжает расти между россиянами и украинцами не без помощи собственных и забугорных политиков.

    С белорусами у нас, слава Богу, отношения пока не отравлены до той степени, когда витает в душах людских холодная вражда.

    …В одном из генштабовских документов говорилось: «В рамках СНГ в наиболее продвинутом состоянии находятся вопросы военной интеграции России и Белоруссии». И то была сущая правда. Москва и Минск нашли общий язык при подписании соглашений о российских военных объектах в этой республике, о координации разведывательной деятельности и многих других.

    Во время встречи Ельцина и Лукашенко в Кремле в 1995 году российский президент поставил даже вопрос о разработке общих для двух республиканских армий воинских уставов, что явно указывало на готовность российской стороны сделать беспрецедентно широкий шаг к дальнейшему углублению военного сотрудничества.

    С другой стороны, и Минск демонстрировал готовность к этому, создавал для Москвы режим наибольшего благоприятствования, когда возникала необходимость решать общие оборонные вопросы. Но, пожалуй, самое большое значение для военно-стратегических интересов России имело то, что с момента создания СНГ Белоруссия проводила честную и четкую военную политику, без спекуляций и «игры на два фронта», как делала это, скажем, та же Украина, лавируя между Россией и НАТО. Такая позиция Белоруссии стала играть для Москвы еще более важную роль, когда Североатлантический блок стал расширяться на восток.

    У нас в Генштабе в условиях нависания НАТО над западными границами России хорошо понимали, что и территориальное положение Белоруссии, и ее военный потенциал, и оборонная политика имеют для России стратегическое значение.

    Понимали это и наши недруги. Я часто убеждался в этом, имея возможность знакомиться с секретными донесениями и аналитическими материалами нашей (а порой и белорусской) разведки. Создавалось такое впечатление, что для западных спецслужб вопросом жизни и смерти были подрыв стабильности в Белоруссии, расшатывание власти Лукашенко, его дискредитация и устранение.

    Информация, которой располагали разведывательные органы России и Белоруссии, все больше свидетельствовала о том, что США и другие страны Запада разворачивают политику тотального сопротивления интеграционным процессам между Москвой и Минском. В том числе, разумеется, и в военной области — решению этих задач было подчинено все. Количество иностранной агентуры НАТО в Белоруссии было раз в 20 больше, чем в любой другой постсоветской республике.

    Зарубежные резиденты щедро оплачивали антипрезидентские акции белорусской оппозиции. Колоссальные суммы отваливались различным фондам и средствам массовой информации, которые исповедовали откровенно антилукашенковскую идеологию, стравливали народ с президентом. Радиостанция «Свобода» открыла специальную рубрику, под которой целенаправленно появлялись материалы откровенно антипрезидентского толка.

    В эту работу систематически вносили свою лепту и некоторые российские СМИ. Долгое время, например, репортажи постоянного корреспондента НТВ по Белоруссии Ступникова исходили ядовитой желчью. Почти все его материалы о республике подавались в России исключительно в негативном ключе. Во время поездки в США я был уди-влен, узнав о том, что некий фонд поддержки свободы слова намеревался отвалить «чернушнику» солидную премию. Белорусские власти справедливо вытурили его из республики «на историческую родину» — журналист имел израиль-ский паспорт…

    А потом был искусственно раздутый на ОРТ скандал с его корреспондентом Павлом Шереметом: журналист вызывающе нарушил пограничный режим и обязан был понести за это ответственность. Но вокруг этого случая поднялся нарочито громкий, но дешевый шум, принесший немало вреда российско-белорусским отношениям (это «по достоинству» оценили на Западе, наградив Шеремета какой-то малоизвестной премией, явно имевшей натужно-популистский характер)…

    На этом фоне нередко подвергались нападкам со стороны белорусской оппозиции и некоторые важные шаги Минска и Москвы, направленные на углубление военной интеграции. Когда, например, было подписано межправительственное соглашение, согласно которому Россия получила в пользование на 25 лет станцию предупреждения о ракетном нападении в Барановичах и станцию слежения за подводными лодками в Балтийском море (Вилейка), белорусские националисты расценили это как «продолжение советской оккупации». Лидер белорусского национального фронта Зенон Позняк увидел в этом «признаки национального предательства».

    Для России это соглашение было крайне выгодно: оно строилось на принципах «национального режима», т.е. российские войска и объекты находятся в Белоруссии на тех же условиях, что и белорусские. Они пользуются имуществом объектов и земельными участками, на которых расположены, без взимания налогов (за исключением налогов, связанных с хозяйственной деятельностью). К тому же ввоз на белорусскую территорию материальных средств, необходимых для функционирования этих объектов, осуществляется на беспошлинной основе. Естественно, наше военное присутствие в Белоруссии предусматривает и решение оборонных задач в общих интересах.

    Однако было бы необъективным утверждать, что российско-белорусские отношения в военной области складывались так уж безоблачно. Время от времени возникали проблемы, которые вызывали серьезную озабоченность сторон. В частности, у нас на Арбате одно время с большим возмущением говорили о том, что белорусы «подсунули нам свинью», когда затеяли тайную продажу за рубеж секретных частей и блоков зенитного ракетного комплекса С-300. Но зреющий скандал официальный Минск быстро загасил. Потом началась возня с квартирами наших офицеров в Белоруссии — они жаловались, что жилье у них отбирают. Дело дошло до суда.

    В свою очередь, у белорусов были серьезные и спра-ведливые претензии к Москве: она нерегулярно перечисляла деньги за содержание своих военных объектов. Но и при этом, в отличие, например, от Казахстана, белорусские власти никогда не допускали того, чтобы в отместку отключать электричество от российских военных баз.

    Мне не однажды приходилось бывать в самых высоких натовских штабах и слышать там откровенные признания генералов, что они придают «должное» значение и российско-белорусскому военному сотрудничеству, и геостратегическому положению Белоруссии в условиях расширения Североатлантического альянса на восток. Хорошо понимали важность этого фактора и в российском Генштабе.

    К сожалению, Кремль, МИД и правительство РФ нередко упускали возможность извлечь военно-политические выгоды из всего этого.

    Поздней осенью 1996 года в российском Генеральном штабе многие специалисты говорили о том, что Кремль теряет великолепную возможность использовать к своей выгоде «белорусский ракетный фактор».

    В условиях объявленного руководством НАТО расширения блока на восток в головах наших генштабовских стратегов не однажды мелькала мысль о том, что в качестве контр-меры Москва и Минск могли заявить о готовности пересмотреть свое отношение к Договору, в соответствии с которым российские части Ракетных войск стратегического назначения, дислоцирующиеся в Белоруссии, должны были выводиться на территорию РФ. Что конкретно имелось в виду и почему ситуация требовала такой постановки вопроса?

    С самого начала реализации натовского плана о расширении альянса на восток Кремль, правительство, МИД только и делали, что «выражали несогласие». Но натовское руководство не обращало на это внимания и упорно шло к намеченной цели, игнорируя озабоченность России. Ритуальные вздохи Москвы не возымели действия. Но шанс переломить такую ситуацию был. И заключался он именно в том, чтобы на жесткость ответить жесткостью, ввести в «бой» козыри, которые заставили бы наших оппонентов остыть и продолжать поиск компромисса.

    Шанс этот заключался в том, чтобы в условиях расширения НАТО на восток и приближения его к границам РФ приостановить вывод оставшихся в Белоруссии частей РВСН в Россию.

    Кстати, президент Белоруссии Александр Лукашенко несколько раз давал понять Кремлю, что мыслит именно в таком направлении. К сожалению, он не встретил понимания. Позицию Лукашенко поддержал тогдашний министр обороны РФ Игорь Родионов. В том же духе высказывались и некоторые другие высшие генералы.

    Однако наш МИД к этой идее отнесся почти паниче-ски, — это-де приведет к резкому обострению ситуации в Европе. Получалось, что НАТО обострять ее можно, а России — нет. Такая позиция и привела, в конце концов, к тому, что и Россия, и Белоруссия оказались в крайне невыгодном положении.

    Генштаб — фирма всезнающая. У нас в Кремле и на Смоленской площади всегда было достаточно своих «агентов», которые и сообщили, что мидовские причитания об «обострении ситуации» — лукавство. Кремль и МИД боялись огрызаться потому, что опасались финансовых контрмер со стороны правительств стран НАТО. Без их поддержки российские «реформы» (а значит, и режим) могли рухнуть (американцы открыто заявляли, что в случае агрессивного поведения Москвы они ее в «восьмерку» и на пушечный выстрел не подпустят).

    Ситуация была идиотская: власть пыталась удержаться на плаву за счет уступок чужестранцам, а интересы собственного государства и его ближайших союзников при этом шли по боку.

    Когда из Белоруссии в Россию 27 ноября 1996 года вывозилась последняя ядерная ракета и по этому поводу были организованы проводы в Лиде, Лукашенко не прибыл на это мероприятие. И его можно было понять.

    В тот пасмурный день и настроение министра обороны России Игоря Николаевича Родионова соответствовало погоде (я сопровождал его во время визита в Белоруссию). В самолете Родионов вызвал меня в свой салон и попросил дать ему еще раз взглянуть текст предстоящего выступления на проводах последнего эшелона наших ракетчиков. Меня это насторожило — текст был идеально «вылизан». Тем более что речь в нем шла о ракетах, а в таких материалах каждая буква многократно «берется на зуб», проверяется до той степени, когда с нее, как говорили у нас в Генштабе, начинала «мука сыпаться».

    Родионов несколько раз перечитал текст. Потом взял ручку и вписал несколько строк. Затем возвратил текст мне. Дополнение состояло всего лишь из одного предложения. Суть его сводилась к тому, что народ Белоруссии должен быть всегда уверен, что даже если его страна стала безъядерной, верная Договору о коллективной безопасности СНГ Россия никогда не оставит Белоруссию в беде.

    В тот день не видел я радости и на лицах пришедших на проводы белорусов. И только лишь физиономии много-численных западных военных атташе излучали какое-то злорадное торжество. Когда под торжественно-грустный марш «Прощание славянки» и жалобный гудок электровоза последний вагон с ракетой покатил на восток, белорусские военные пригласили гостей в палатки, где были столы, щедро накрытые снедью и выпивкой. Водка быстро развязала всем языки.

    Было много тостов, но я никак не мог понять, за что же мы пьем. Иностранные атташе говорили какие-то слова о новом мире, о конце холодной войны, о прозрении политиков. Звучало:

    — За новую Европу!

    А мне слышалось:

    — За слабую Россию!

    Не лезла в глотку водка. Болтливый и хвастливый польский военный атташе с жирными губами лез целоваться к американцу и даже будучи в сильном подпитии смотрел на меня, как царь на блоху.

    Венгр в это время услужливо подкладывал в тарелку американца холодец и хрен.

    А когда-то на учениях армий Варшавского договора он послушно мотался по моей просьбе за водкой…

    Теперь я знаю, что самое страшное для офицера — когда твою страну перестают уважать. Сила порождает уважение. Слабость — пренебрежение. Слабая страна быстро теряет союзников. Они бегут к сильным. Остаются только самые преданные. Как белорусы. Но мне при этом почему-то было стыдно смотреть в глаза белорусам. Было такое чувство, что мы, русские, их предали…

    * * *

    Еще до отлета Родионова в Белоруссию я знал, что во время своего кратковременного визита в Москву на нерекламируемых встречах с российскими политиками, дипломатами и генералами Лукашенко призывал их с максимальной выгодой для военно-стратегических интересов обеих республик разыграть «ракетную карту» в условиях продвижения НАТО на восток.

    Насколько мне было известно, поначалу речь шла о переносе времени вывода оставшихся в Белоруссии частей РВСН на более поздний срок. Эта идея у нас в Генштабе многим понравилась.

    Безусловно, такой шаг наверняка вызвал бы дружный волчий рык со стороны Запада. Но, с другой стороны, такая жесткая белорусско-российская позиция могла существенно повлиять на политику расширения Североатлантического альянса, которая наибольшие опасности создавала для Минска и Москвы.

    Но Кремль отказался поддержать идею Лукашенко. Видимо, для Ельцина гораздо важнее было то, чтобы Запад не отказался от финансовой поддержки его режима.

    Ельцин думал о себе.

    Лукашенко думал о Белоруссии и России.

    Судя по всему, даже через два года после вывода последней ядерной ракеты с территории его республики, Александр Григорьевич не оставил намерений самостоятельно использовать «ракетный фактор» в противостоянии рвущемуся на восток НАТО. Минобороны Белоруссии провело инвентаризацию стартовых площадок бывших частей РВСН (к тому времени была взорвана только одна из 81 площадок ракет СС-25). Как только такой сценарий развития событий пошел не по американскому варианту, штатовцы запаниковали. Помощник министра обороны США Эдвард Уорнер докладывал начальству: «Несмотря на многочисленные попытки, мы не смогли добиться от руководства Белоруссии доступа к этим стартовым площадкам и начать работы».

    Меня часто поражала наглая самоуверенность, с которой американцы уже долгое время хозяйничали не только в Белоруссии, но и во всех бывших республиках СССР. Они напоминали мне чем-то «новых русских», которые регулярно появляются на Тверской, чтобы купить себе подходящую проститутку. Наличие толстой пачки баксов не допускает и тени мысли о том, что желающие потрахаться могут получить по зубам. Но кто сегодня будет отрицать, что многие десятки политиков СНГ уже долгое время с готовностью ложатся под штатовцев?

    Тут стоит вспомнить, что уже в начале 1992 года по рекомендации американской стороны Станислав Шушкевич настоял на том, чтобы Москва вывела с территории Белоруссии тактическое ядерное оружие. Уже 27 апреля того же года оно было полностью передислоцировано на территорию России.

    В то время Шушкевич в интервью американскому телевидению рапортовал:

    — Белоруссия намерена ускорить и вывод стратегических вооружений со своей территории.

    И далее высказывался в том смысле, что, мол, наличие оружия массового поражения на территории республики «создает угрозу ее национальной безопасности».

    За такие интервью американцы обычно отваливали крутые баксы.

    Лукашенко — не Шушкевич. Не допустив американских специалистов к стартовым площадкам, белорусский президент еще раз доказал, что намерен проводить политику, не терпящую чьего-либо диктата. И многозначительно заметил при этом:

    — Стартовые площадки Белоруссии не помешают. А оставлять после себя потомкам выжженную, искореженную землю мы не будем.

    В Москве смотрели на это по-разному: одни с паническим страхом, другие — с тихим восторгом.

    За 30 лет службы в армии я чаще всего бывал в командировках в Белоруссии. Остались теплые воспоминания. Добрый и трудолюбивый народ. А сейчас у меня такое впечатление, что по рукам, которые Белоруссия и Россия протянули навстречу друг другу, кое-кто на Западе и в России пытается усиленно бить дубиной.

    Мне и без совсекретных документов разведки давно известно, что интересы Запада и белорусских националистов тут совпадают — не дать возродиться братству народов.

    К сожалению, жесточайший кризис в экономике обеих стран, недостаток финансовых средств, необходимых для их обороны, а также мощное воздействие белорусских националистов на правительство в Минске и боящихся «возрождения СССР» демократов в Москве сильно сдерживали восстановление естественного порядка вещей в отношениях двух братских славянских государств и их оборонной сфере.

    Но генное стремление русских и белорусов навстречу друг другу не могли остановить никакие кризисы и провокационные восклики о восстановлении «великой империи».

    В российском Генштабе мало кто сомневался, что это лишь дело времени.

    * * *

    …Однажды я сопровождал двух немцев, генерала и полковника, которые по договоренности с Минском решили нанести визит в Белоруссию. Белорусы решили показать германцам Хатынь. Был теплый и светлый летний день, когда гости и хозяева небольшой группой двинулись по ухоженной дорожке к центру мемориала. Впереди, у самой стежки, размашисто орудовал звонкой косой дюжий мужичок.

    Когда мимо него проходили группы экскурсантов, он останавливался и, сняв огромную соломенную шляпу, уважительно кланялся. Но при виде немецкой формы он лишь недобро сверкнул глазами, опустил голову и с каким-то злым, устрашающим напором стал двигаться на нас, широкими, мощными замахами срезая сверкающим на солнце лезвием косы густую зеленую траву.

    Немцы перешли на другую сторону дорожки, подальше от грозно поблескивающего в траве лезвия. Набыченный косарь так и прошел мимо нас, не подняв головы. В тишине был слышен лишь густой хруст травяных стеблей и приглушенный звон металла.

    Опешивший офицер-белорус, дабы сгладить некорректность момента, хотел что-то пояснить гостям, но немец-генерал тактично сказал ему по-русски:

    — Не надо обяснят. Мы все харашо понимайт.

    Приятно иметь дело с умными людьми…

    * * *

    Многие военно-политические идеи белорусского президента находили поддержку в российском Генштабе, но не в Кремле. Когда в Боснии мусульмане и хорваты при поддержке натовской авиации продолжали бить сербов, уже не прислушиваясь даже к самым громким заявлениям Ельцина, в Москву срочно прибыл Лукашенко. Он стал убеждать российского президента хоть что-то сделать для пресечения такого развития ситуации на Балканах. Ельцин лишь пыжился, но на конкретные практические шаги не решался.

    И явно раздосадованный такой ситуацией белорусский президент в ответ на это заявил:

    — То, что происходит сегодня на Балканах, не могло случиться 10 лет назад, когда Советский Союз выступал гарантом стабильности в мире.

    Сегодня этого гаранта нет…

    Нельзя было не видеть, с каким огромным упорством Лукашенко прокладывал дорогу белорусско-российской интеграции, терпя постоянные унижения и оскорбления в России и Белоруссии. Этот человек у многих на Арбате вызывал чувство уважения.

    Мы прекрасно видели и понимали тайный и явный смысл всех тех идеологических ухищрений, к которым прибегали известные политические силы в Москве, чтобы в уродливом виде представить России и ее армии главу белорусского государства. Чем чаще и нахальнее это делалось, тем большим чувством симпатии российские генералы и офицеры проникались к Лукашенко.

    И тем большее чувство стыда испытывали мы за Россию, когда дорвавшиеся до своих микрофонов репортеры-юнцы, брызжа слюной, измывались над президентом дружественного государства.

    Он долго терпел. И лишь однажды не выдержал, сказав корреспонденту НТВ:

    — Почему вы клюете меня в хвост и в гриву? Ведь ни один из президентов СНГ так не стоит за интересы России?

    Еще с весны 99-го российская пресса активно муссировала вопрос о том, какие ходы может использовать Ельцин для того, чтобы продлить срок своего президентства. В скудной обойме таких ходов снова начинала мелькать идея объединения России и Белоруссии. И в Генштабе все чаще поговаривали о том, что кремлевская «семья», ранее весьма прохладно относившаяся к этой идее, начала втихаря подталкивать Б.Н. к ее реализации (ясно, что при этом свита заботилась и о сохранении своего положения при «дворе»).

    Частенько наведывавшийся в Кремль маршал Сергеев был хорошо осведомлен о тонкостях закулисных игр и понимал, что закат его карьеры наступит вместе с уходом Ельцина (в отличие от «неадекватного» Бориса Николаевича, наивно верившего в маршальские сказки о военной реформе, в них, кажется, переставал верить уже и тот, кто их сочинял).

    За два с лишним года пребывания на посту министра Сергеев хорошо научился улавливать настроения президента и его ближайшего окружения. И он уже знал, что именно надо сказать Верховному, когда тот в конце июня в очередной раз пригласил его в Кремль. Сергеев осторожно высказался о необходимости «объединения вооруженных сил Белоруссии и России в рамках проведенных на учениях операций». Эта приятная, но замысловато выраженная идея Ельцину понравилась.

    Великие стратегические думы президента и маршала о будущем России и Белоруссии удачно сочетались с их тайными меркантильными мыслишками о собственном положении во власти.

    За неделю до этого события замспикера Госдумы С. Бабурин в неформальной обстановке встречался с группой кадровых и отставных военных. Тогда я и спросил у него, что он думает о союзе Москвы и Минска и шансах Ельцина в связи с этим остаться в Кремле после июня 2000 года. Бабурин ответил, что российско-белорусский союз сейчас гораздо важнее продления срока президентских полномочий Б.Н.

    Я давно знал, что авторитет Бабурина в армии высок. Он часто высказывал мысли, которые были полностью созвучны настроениям военных. И потому странно было слышать от него такой ответ. В Минобороны и Генштабе я слышал совсем другое: «Чем раньше уйдет Ельцин, тем лучше будет и для России, и для армии».

    Пока очень трудно спрогнозировать, как будет складываться полномасштабный российско-белорусский союз. Но наверняка дело пойдет значительно живее, когда уйдет постоянно оглядывающийся на Вашингтон Ельцин, когда придет к власти менее зависимый от Запада и более решительный российский президент, и когда белорусским властям удастся эффективно противодействовать мощно проплачиваемой ЦРУ националистической колонне, действующей под руководством натовской резидентуры.

    Азербайджанские маневры

    …Однажды теплым летним днем я поехал в Филатовскую больницу навестить своего сослуживца полковника Александра Лучанинова. Там и встретил своего давнего знакомого еще со времен службы на Дальнем Востоке полковника-азербайджанца Алика Хусейнова. Встреча оказалась безрадостной: полковник привез в Филатовку своего полуслепого сына. Пацан перестал видеть после того, как во время бакинских событий 1990 года был ранен осколком снаряда.

    Я слушал изможденного горем полковника, а у самого было такое чувство, что есть и моя вина в трагедии.

    Алик все еще надеется на московских врачей-волшебников. Все-таки после нескольких операций сын его одним глазом стал различать свет и контуры предметов.

    Когда оторвались от этой темы и заговорили о житье-бытье, Хусейнов тяжело вздохнул и сказал грустно:

    — У вас плохо — у нас еще хуже. Перегрызлись все, воруют, убивают, поливают друг друга помоями. Что в Баку, что в Москве — один черт. А какая страна была…

    * * *

    Уже вскоре после образования СНГ и подписания в Ташкенте 15 мая 1992 года Договора о коллективной безопасности Запад начал вести с Москвой явную и скрытую борьбу за усиление своего влияния в Азербайджане. Стратегическая линия политических, экономических и военных «сражений», как и следовало ожидать, почти всегда пролегала через нефтяную сферу.

    После августовских событий 1991 года российские власти долго пребывали в эйфории победы. И пока в Кремле и правительстве делили портфели, дипломатическая и иная проработка проблем укрепления наших военно-стратегических интересов не только в Азербайджане, но и в других республиках СНГ, была почти полностью заброшена. «Пустоту» стали мгновенно заполнять США, Турция и другие страны. Они к своей выгоде использовали пассивность Москвы, отталкивая ее от Баку.

    Потерю российских военно-стратегических позиций в Азербайджане можно считать одним из самых крупных провалов России в ближнем зарубежье — такой вывод еще в 1993 году был сделан в одном из аналитических документов Центра военно-стратегических исследований российского Генерального штаба.

    Некоторое оживление наступило сразу после того, как после Козырева МИД возглавил Примаков. И Кремль будто проснулся. Создавалось впечатление, что там наконец-то осознали, что значит проиграть спор за азербайджанскую нефть. Главная цель — нефтепровод, который, по московским расчетам, должен был пройти через Чечню в Новороссийск.

    18 января 1996 года подписывается соглашение между Москвой и Баку о транспортировке ранней нефти с азербайджанских нефтяных месторождений Азери, Чираг и Гюнешли по российскому нефтепроводу к терминалам на Черном море (предполагалось, что объемы транзита ранней нефти будут ежегодно возрастать и к 2002 году составят 5 млн тонн. Тариф за экспорт сырья с азербайджанских месторождений составит почти 16 долларов за тонну. — В.Б.). Вашингтон быстро сообразил, какие экономические, политические и военные дивиденды это сулит России, и тут же сделал ответный ход.

    2 февраля 1996 года бакинский источник, работающий на Москву, информировал российские власти: от людей, близких к посольству Азербайджана в США, стало известно, что Клинтон подписал документ, выработанный совместной комиссией американского сената и Конгресса. Вопреки тогда еще не снятому эмбарго на американскую помощь Азербайджану (907-я поправка к решению Конгресса США 1994 года), президент США наделен правом помогать Азербайджану, если помощь, предоставляемую Баку неправительственными организациями, он сочтет недостаточной.

    Группа сенаторов и конгрессменов настаивала на отмене эмбарго против Баку и предлагала альтернативный вариант — значительное увеличение помощи азербайджанским беженцам в связи с их бедственным положением.

    Тот же наш источник утверждал: в МИД Азербайджана считают, что расширение помощи со стороны США стало результатом встречи американского и азербайджанского президентов в Нью-Йорке на юбилейных торжествах ООН.

    Американцам было гораздо легче находить общий язык с Баку — у них были деньги. Деньги дополнялись чисто американским дипломатическим нахальным напором и экономическим расчетом. У России денег не было. Но не было и напора. Зато было много возможностей для закрепления на «азербайджанском плацдарме» с помощью военно-дипломатических мер. Как говорил когда-то наш бывший начальник Генштаба Сергей Федорович Ахромеев, «иногда один подаренный танк заменяет тысячу дипломатов…»

    Но Россия слишком медленно развивала военную интеграцию с Баку и зачастую очень невнятно формулировала приоритеты. К тому же у Москвы накопилось немало нерешенных проблем, связанных, в частности, с условиями размещения военных объектов в Азербайджане. По этой причине «висела в воздухе» станция наблюдения «Габала» — наши электронные глаза и уши на Юге: не были утрясены вопросы оплаты за использование Россией недвижимого имущества и земельного участка, за социальное обеспечение российского персонала объекта.

    По этой причине азербайджанская сторона в одностороннем порядке неоднократно прерывала переговоры. Время уходило, проблем становилось все больше. Побывавшая в начале 1996 года в Баку российская военная делегация возвратилась домой с пустыми руками. Это и дало повод одному из членов делегации откровенно признать в прессе, что «в данный момент Азербайджан мы проигрываем».

    Азербайджанские военные открытым текстом говорили нашим, что крайне недовольны и пассивностью Москвы в урегулировании карабахской проблемы, и особенно тем, что российское правительство и Генштаб тайком накачивают Армению своим оружием.

    К тому же у азербайджанцев еще не зарубцевались раны памяти о кровавых событиях января 1990 года, когда в Баку были введены советские части и погибло много людей.

    Американцы, казалось, не упускали ни единого шанса там, где предоставлялась возможность сблизиться с Азербайджаном еще хоть на миллиметр. В конце января 1996 года по нашим спецканалам из Баку поступила конфиденциальная информация о том, что в республике с частным визитом побывал Джон Мареска (он представлял США на переговорах по Нагорному Карабаху, где «провалился» и был освобожден от должности. В тот момент — директор Института исследований открытых средств массовой информации в Праге (OMR).

    Мареска был принят Г. Алиевым и имел с ним продолжительную беседу. Алиев заявил, в частности, что «логика урегулирования затяжного конфликта (карабахского. — В.Б.) первоначально грешила серьезными изъянами: природа и характер сепаратизма в регионе рассматривались в отрыве от вопросов территориальной целостности и незыблемости границ Азербайджана».

    Мареска в ходе встречи с Алиевым и серии лекций, с которыми он выступил в Институте политологии и социального управления Азербайджана, заявил: «Россия считает, что закавказский регион относится к сфере интересов Москвы. США не приемлют этого». Он же открыто признал, что «США заинтересованы в энергоресурсах региона».

    Наш человек, возвратившийся из Баку, сказал, что Мареска в своих выступлениях «старательно унижал Россию».

    * * *

    …Знакомясь с некоторыми документами нашей разведки о ситуации в Азербайджане, я все чаще замечал, что власти республики стали акцентировать внимание на тех исторических фрагментах, которые явно были рассчитаны на негативное восприятие России. Это было заметно и в одном из указов Алиева, в котором шла речь о памяти жертв геноцида. В частности, в документе говорилось, что трагическое прошлое азербайджанского народа «связано с переделом исторических земель Азербайджана в XIX-XX веках после его аннексии Российской Империей».

    Отмечалось также, что передел азербайджанских земель начался с подписанных в 1813 и 1828 годах Гюлистанского и Туркманчайского мирных договоров, в результате чего Россия получила ряд закавказских территорий. После этих договоров Азербайджан был разделен на две части: северная оказалась в составе России. Южная — Ирана. Утверждалось также, что «по личному указанию Ленина исторические азербайджанские земли Гейче, Зангезур, Эриванское ханство были переданы Армении».

    Доставалось и армянам: особо подчеркивалось, что в феврале 1992 года «армяне учинили невиданную расправу над населением города Ходжалы… Эта кровавая трагедия завершилась истреблением тысяч азербайджанцев, их пленением, город был стерт с лица земли…». В указе Алиева отмечалось также, что итогом этой политики явилось «массовое переселение армян на азербайджанские земли».

    Все это легко порождало мрачную догадку, что Баку усиливает идеологическую обработку населения, намереваясь добиваться «восстановления исторической справедливости». А решение таких проблем во все века пахло кровью и порохом…

    Есть территориальные споры, которые, кажется, относятся к разряду неразрешимых. Азербайджано-армянский — один из них. Во времена СССР, вплоть до того времени, когда горбачевский Кремль был еще способен контролировать регионы, «джинна войны» удавалось удерживать в бутылке. Но она лопнула сразу, как только были взорваны твердыни «империи».

    * * *

    Когда Азербайджан по рецепту Ельцина «наглотался» суверенитета и стал похлопывать Россию по плечу, Москве это страшно не понравилось. И тогда начались коварные игры против первых лиц в республике. О них президент Азербайджана Гейдар Алиев однажды не без раздражения скажет:

    — Чего стоит только попытка государственного переворота, которую предприняли российские спецслужбы, надеявшиеся привести к власти Муталибова. Я знаю об этом абсолютно достоверно. И говорил на сей счет с Борисом Николаевичем Ельциным, который, кстати, этого не отрицает.

    Самая большая беда Алиева, на мой взгляд, заключается в том, что он стал заложником тех мировых запасов нефти, которые есть в его республике. Если бы Баку за годы демократии имел возможность нормально добывать и сбывать ее, республика давно бы превратилась в процветающую. В советские годы проблем контроля за доходами от азербайджанской нефти почти не было — Москва твердо держала руку на «кранике». После развала СССР Россия и США упорно тащат Азербайджан каждый в свою сторону, в результате чего ситуация в республике постоянно расшатывается. Стоит Алиеву сделать хоть полшага в сторону Москвы — Вашингтон тут же нагнетает ситуацию в стране. Аналогичным образом действует Москва.

    Не без нашей помощи шел в свое время к власти мятежный полковник Сурет Гусейнов. Его потом объявили в Баку преступником, и он вынужден был покинуть республику и просить убежища в России. Его приютили. А когда Азербайджану стало известно о тайных поставках российского оружия в Армению и он затеял скандал, в Кремле и правительстве, казалось, готовы были пойти на все, лишь бы замять его. Часть вины была искуплена — мы Гусейнова сдали. Российские спецслужбы сами надели наручники на полковника, мирно копавшегося на картофельной грядке под Тулой. Его услужливо передали в руки азербайджанских органов безопасности.

    Когда к Гусейнову прибыли сотрудники ФСБ, Сурет был ошарашен. Ранее ему давали «твердые заверения», что никто его не тронет, лишь бы он не «светился» в Москве. В машине, в которой его везли в аэропорт, где мятежного полковника уже ждали офицеры службы безопасности Азербайджана, Сурет сказал нашим:

    — Зачем вы меня предали?

    Ему никто не ответил.

    Российский адвокат, который защищал Гусейнова в суде, жаловался на то, что во время допросов Сурета жестоко избивали. Военный прокурор республики генерал Рамиз Рзаев категорически отрицал это. Главный аргумент — «первичные допросы проводил я сам». Вторым был его зам. — человек с самой знаменитой фамилией в Азербайджане — Алиев…

    Вместе с Гусейновым были преданы суду и осуждены еще почти 300 человек. Но жизнь президента Алиева от этого не стала менее безопасной. Попытки переворотов в республике сменялись покушениями на главу государства. Среди заговорщиков все чаще обнаруживались военные, в том числе высокопоставленные генералы. За решетку попал и бывший министр обороны Р. Газиев с сообщниками (генералу удалось бежать).

    2 июля 1995 года только резкая смена направления ветра над бакинским аэродромом спасла Алиева от смерти: засевшие в кустах террористы Фаик Бахшалиев и Гусейнбала Гусейнов уже изготовились шарахнуть по самолету президента из переносного зенитного ракетного комплекса «Игла» (кстати, купленного за 1400 долларов у начальника штаба одной из частей российского офицера Сергея Глебова). Лайнер зашел на посадку с другой стороны, и это сорвало покушение. Но преступники были задержаны.

    В ходе следствия сыщики стали подозревать в причастности к подготовке теракта против президента начальника Генштаба вооруженных сил Азербайджана генерала Шахина Мусаева. Мусаев вынужден был бежать в Россию, где, по данным азербайджанских правоохранительных органов, сейчас и находится, получив политическое убежище. Но если Кремль будет и впредь давать взятки Баку живыми людьми, дабы, как в случае с Гусейновым, загасить очередной скандал, то нельзя исключать, что Мусаева ждет печальная участь его соотечественника, преданного Россией…

    А стоило Алиеву летом 1998 года отказаться от американских вариантов транспортировки сырой нефти из-за того, что такой вариант «не дает возможности быстрого получения доходов», как в Баку прошла цепь массовых выступлений оппозиции, что ставило под угрозу очередные президентские выборы.

    Новое кровавое побоище между полицией и оппозицией, случившееся в центре Баку в начале ноября 1998 года, — еще одно подтверждение тому, что спокойной жизни Алиеву не будет.

    Отношение азербайджанских спецслужб к нашим военным нередко зависело от того, насколько сильно Баку подозревал «происки» Москвы в республике (говорят, что именно по этой причине Алиев и создал подчиненное напрямую ему подразделение военной контрразведки). В отношениях Баку и Москвы было немало случаев, о которых по взаимной договоренности запрещалось распространяться. Расскажу об одном из них.

    …Командующий Отдельной армией предупреждения о ракетном нападении генерал-лейтенант Анатолий Соколов вылетел на своем служебном самолете в Азербайджан для инспектирования дислоцирующейся там подчиненной ему части. Едва генерал успел сойти с трапа, как представитель службы охраны президента Азербайджана объявил ему, что он задержан. Соколова препроводили в специальное здание, где и продержали почти день.

    Оказалось, что по чьей-то ложной наводке азербайджанские спецслужбы были убеждены, что Соколов прилетел в республику спасать одного из политиков, который входил в руководство самой опасной для Алиева оппозиционной группировки, — она якобы готовила вооруженный мятеж. Когда азербайджанское руководство убедилось, что это «деза», Алиев лично принес Соколову извинения и даже пригласил на чествование своей победы на выборах в кругу наиболее преданных людей. Когда дело дошло до тоста, генерал решил подыграть общему тону беседы, где говорилось много комплиментов президенту. Анатолий Васильевич рассказал «имениннику» кавказскую легенду о двух царях. Когда один из них попросил у соседа лучшего скакуна, а затем самую красивую жену из гарема, просьба была с радостью удовлетворена. Но когда просьба коснулась заболоченного клочка земли, — тут же была объявлена война…

    Легенда очень понравилась Алиеву.

    * * *

    Политика — тоже бизнес. Товаром могут быть оружие, люди, принципы. Здесь тоже своя конъюнктура «рынка». Когда-то, на ХХV съезде КПСС, первый секретарь ЦК компартии Азербайджана Г. Алиев патетически говорил:

    — И сегодня от имени азербайджанского народа мы выражаем сердечную благодарность всем народам Родины, нашему старшему брату — великому русскому народу за бескорыстную помощь, за дружбу и братство… Мы будем всегда свято беречь и неустанно приумножать это великое завоевание…

    Такие слова в докладе под кремлевскими сводами были столь же обязательными, как галстук при входе в приличный ресторан. Лукавая лесть приятно щекотала ушки московским партийным бонзам, которые аплодировали своим мифам и лжи тем громче, чем больше они были. Что в итоге их и погубило. «Великое завоевание» в Азербайджане испарилось на второй день после падения Союза. И тот же президент Алиев сурово сказал:

    — Москва и в прежние времена в вопросах национальной политики во взаимоотношениях с другими государствами допускала серьезные ошибки. Продолжает их совершать и сейчас…

    Этими ошибками пользуется и сам азербайджанский президент. Как говорится, на его месте так бы поступил каждый. Стоит ли доказывать, почему Азербайджан с его гигантскими запасами нефти (и не только поэтому) в политической стратегии России на Кавказе должен играть доминирующую роль? Но вместо того, чтобы ладить с Баку и строить с ним взаимовыгодные отношения, Москва два года по тайному решению черномырдинского правительства руками Генштаба набивает армянские арсеналы своим оружием. Реакция Баку естественна — возмущение.

    Когда политики мутят воду, военные начинают показывать друг другу кулаки. Российско-азербайджанская военная интеграция часто похожа на зерна, брошенные на камни. Баку не только возмущается двурушничеством Москвы, он мстит ей за это.

    В июле 1997 года Алиев в Москве произнес много хороших слов о российско-азербайджанских отношениях. Из Москвы он полетел в Вашингтон, где одобрил разработанный американцами суперпроект «Стратегия шелкового пути-97». Цель проекта — обеспечение монополии США в доступе к запасам нефти и газа, которые оцениваются в 4 триллиона долларов.

    Американский проект — это строительство магистральных трубопроводов от Каспия на юго-запад, т. е. через Турцию к Средиземному морю. Именно то, что больше всего нежелательно для России, теряющей колоссальную экономическую выгоду.

    Наши дипломаты прислали в Москву почти паническую депешу. Клинтон открытым текстом сказал, что район Каспийского моря Вашингтон рассматривает как зону своих национальных интересов «со всеми вытекающими отсюда последствиями»…

    Похоже, что американцы своего добились: нефть потечет в обход России, через натовскую Турцию. И вот уже Алиев заявляет в Анкаре: «Я всегда в душе был на стороне Турции, поэтому буду стремиться, чтобы нефтепровод прошел через ее территорию».

    * * *

    У азербайджанской внешней политики (в том числе и военной) есть одна особенность — она «течет» в ту же сторону, что и нефть. Нефть эта уже, можно сказать, наполовину американская, наполовину турецкая. И в Вашингтоне, и в Стамбуле день и ночь зорко пекутся о том, чтобы Москва под видом укрепления военно-технической интеграции Содружества снова не повернула Баку лицом в свою сторону. С этой целью проводится соответствующая политика и обработка азербайджанского руководства. Результаты налицо. Гейдар Алиев: «Мы никогда не согласимся с попытками превратить СНГ в наднациональную структуру».

    Кремль на весь мир недовольно ворчал, что Россия категорически против продвижения НАТО на восток.

    Баку одним из первых поспешил заявить о полной поддержке продвижения НАТО на восток.

    Баку без долгих раздумий выразил готовность активно участвовать в Программе НАТО «Партнерство во имя мира». И вот уже по просьбе Вашингтона в Азербайджане в срочном порядке комплектуется и вооружается батальон по всем стандартам НАТО.

    Создавалось впечатление, что Москва даже не пытается предпринимать хоть какие-то усилия, чтобы не выпустить Азербайджан из орбиты союзнических отношений. Наоборот, порой делались шаги, которые еще больше отталкивали Баку от Москвы. В конце 1998 года Россия решила поставить в Армению несколько зенитных ракетных систем С-300 и эскадрилью истребителей МиГ-29 (и хотя наши генералы твердили, что это оружие — для нашей базы, азербайджанцы не верили таким доводам). После громкого скандала 1997 года, связанного с тайными поставками российского оружия Еревану, такой ход вызвал еще большее негодование у азербайджанского руководства. И Баку предпринимает ловкий политический маневр, который очень похож на умышленно плохо замаскированную «месть» Москве…

    17 января 1999 года в Анкару прибыл чартерный рейс из Баку. В аэропорту «Боинг-707» встречал сам президент Турции Сулейман Демирель. И хотя эта встреча была окутана завесой секретности, уже через полчаса Москва знала, что в Анкаре появился глава Азербайджана Гейдар Алиев. Еще через полчаса он оказывается в Стамбульском военном госпитале «Гюльхане». Турецкие информационные агентства сбивают всех с толку своими противоречивыми сообщениями: одни утверждают, что Алиев нуждается в помощи «после сердечного приступа», другие твердят, что у азербайджанского президента «обструктивный бронхит на фоне острой респираторной вирусной инфекции». Даже неспециалисты дивятся этим сообщениям: в Баку есть много медицинских светил, которым вполне по силам справиться с любым из этих заболеваний президента.

    Президент Демирель оказывает Алиеву беспрецедентные знаки внимания, посещая его по два раза на дню. Алиев быстро идет на поправку — в турецких газетах мелькают сообщения, что у азербайджанского лидера якобы уже нет проблем с сердцем, всего лишь мелкий рецидив болезни легких, который удалось быстро и эффективно устранить. Некоторые российские комментаторы начинают подозревать во всем этом некую тайную «политическую болезнь». И они были близки к истине.

    Алиев прибыл в Анкару за день до начала визита в Армению российской военной делегации во главе с Главнокомандующим Военно-воздушных сил генерал-полковником Анатолием Корнуковым. В тот же период подходили к завершению переговоры Турции, Азербайджана и представителей консорциума нефтяных компаний, которые прорабатывали вопрос об экспорте каспийской нефти по трубопроводу, который будет проходить по «турецкому» маршруту. Львиную долю инвестиций в прокладку нефтепровода готовы вложить американцы. Но они боятся рисковать: нефтепровод будет пролегать неподалеку от района боевых действий. И потому откровенно намекают Баку, что им нужны гарантии, которые заключаются в «силовом прикрытии» нефтепровода, который сулит Азербайджану колоссальные доходы в казну. Экономическая и военная «целесообразность» сплетаются.

    Всего лишь через неделю после возвращения Алиева из Стамбула советник президента по внешней политике Вафа Гулузаде публично заявил: «Для гарантированной безопасности Азербайджана США, НАТО или Турция должны установить здесь базы».

    В тот же день российский МИД распространил официальное заявление своего безымянного представителя о том, что «подобные декларации ухудшают отношения между Азербайджаном и Россией».

    В ответ на это МИД Азербайджана заявил резкий протест в связи с достигнутыми между Москвой и Ереваном договоренностями об усилении 102-й российской военной базы в Гюмри современными вооружениями (речь шла об уже упоминавшихся истребителях МиГ-29 и зенитных ракетных комплексах С-300). Все это, отмечалось в заявлении азербайджанского внешнеполитического ведомства, «может вынудить руководство республики предусмотреть адекватные меры по надежному обеспечению безопасности страны, защите ее независимости и суверенитета». И там же: «Азербайджан рассматривает российско-армянское военное сотрудничество и российское военное присутствие в Армении как угрозу своей безопасности».

    В том же ключе прозвучало вскоре и заявление министра обороны Азербайджана генерал-полковника Сафара Абиева:

    — Азербайджан не может безучастно наблюдать за развитием неблагоприятной для него военно-политической ситуации и вынужден реагировать на нее адекватно. Продолжающиеся военные поставки России в Армению подрывают и без того хрупкую ситуацию в регионе.

    Российская разведка (СВР и ГРУ) уже была хорошо осведомлена о том, что незадолго до этого своего заявления Абиев побывал в Турции, где провел секретные переговоры о возможности заключения военного союза между Баку и Анкарой.

    В унисон министру обороны высказался и советник президента Азербайджана Вафа Гулузаде:

    — Азербайджан просто вынуждают пойти на военное сотрудничество с Турцией и США, а также активизировать партнерство с НАТО. И если Азербайджан устремляется в НАТО, то винить надо не Азербайджан, а того, кто нас туда толкает.

    К весне 1999 года стало абсолютно ясно, что Россия однозначно решила усилить свое военное влияние в Армении, отодвинув на второй план участие в урегулировании проблемы Карабаха. Тем не менее некоторые аналитики российского Генштаба склонялись к тому, что это — серьезный стратегический просчет. Но не военные определяли нашу политику в Закавказье. А от Кремля при постоянно болеющем Ельцине уже давно нельзя было услышать внятных установок о том, какой линии поведения должна придерживаться Россия.

    Многие надежды после ухода Козырева высший российский генералитет связывал с МИДом РФ. Но там «дорогой Андрей» оставил столько завалов международных проблем (в том числе и военно-политических), что пришедший ему на смену Евгений Примаков, едва успев разобраться, что и к чему, стал премьер-министром. Новый глава внешнеполитического ведомства Игорь Иванов только врастал в должность и концентрировался на решении наших проблем прежде всего в отношениях с крупными странами Запада. Вопросы российско-азербайджанских отношений были на втором плане.

    А тем временем Баку в политической игре с Москвой пускал в ход новые и старые козыри. После нефтяного, натовско-турецкого и армянского, вновь пришел черед габалинского. Вокруг радиолокационной станции в Габале вновь вспыхнула (явно искусственно подогретая) полемика. Опять пошли претензии к России за долги, за радиацию. Снова Баку стал требовать от Москвы быстрее решать вопрос об определении статуса РЛС. Если он будет определен «по-бакински», то стоимость этого объекта резко возрастет и наши долги Азербайджану намного увеличатся. А мы уже и так задолжали почти 5 млн долларов. Но главным козырем в игре Баку против Москвы по-прежнему остается нефтяной. Как и прежде, разыгрывался он на американском поле.

    Накануне визита Алиева в Америку в апреле 1999 года советник министерства торговли США по вопросам энергетики Ян Карецки заявил:

    — Позиции Клинтона и Алиева по вопросам освоения энергоресурсов Каспия идентичны.

    Это вскоре подтвердили и результаты визита: между Баку и Вашингтоном было заключено сразу три новых нефтяных контракта.

    За многие годы службы в Минобороны и Генштабе мне не раз приходилось видеть конфиденциальные документы нашей разведки, в которых содержался вывод: США считают контроль над азербайджанской нефтью ключевым направлением своей политики на Кавказе. Это соответствовало американской секретной доктрине «стратегического выживания в XXI веке».

    Нашей разведке было известно и другое: в соответствии с этой же доктриной американцы консервируют свои нефтяные месторождения и по демпинговым ценам скупают у нас оружейный уран, создавая огромные и дешевые запасы для своих атомных электростанций. Россия же активно истощала свои природные энергоресурсы, гоня их на Запад и допуская к ним все большее количество иностранных компаний.

    Нельзя было не поражаться тому, как недальновидно и невежественно мы строили свои политические и военные отношения с Азербайджаном, обладающим гигантскими запасами нефти. Вместо того, чтобы по всем направлениям крепить союз с ним и содействовать справедливому урегулированию его территориальных конфликтов с соседями, российские власти с помощью Генштаба «накачивали» Армению оружием, что еще больше отталкивало Баку от Москвы и превращало Азербайджан из стратегического партнера в стратегического противника России.

    Вывод о том, что Россия все явственнее теряет свое влияние в Азербайджане, уже давно «разгуливал» по аналитическим документам Генштаба. Но, кажется, только сейчас мы начинаем осознавать, какую гигантскую стратегическую потерю Москва допустила на Юге. Среди реальных союзников у России оставалось три республики: на Западе — Белоруссия, В Закавказье — Армения, в Азии — Таджикистан.

    * * *

    После начала войны НАТО в Югославии Баку особенно яростно стал демонстрировать верность Западу и готовность поддерживать любую антироссийскую акцию. В то время, когда Москва с негодованием осуждала натовскую агрессию, Азербайджан приветствовал ее и даже заявил о готовности послать свое подразделение на «усиление войск НАТО».

    Выступая 20 мая 1999 года в азербайджанском парламенте, посол США в этой республике Стенли Эскудеро заявил, что «Вашингтон особенно признателен Азербайджану за поддержку военной кампании НАТО на Балканах… Эта поддержка не останется без должного внимания». А советник госсекретаря США Стивен Сестанович высказался еще более откровенно: «США поддерживают позицию Баку, направленную на восстановление территориальной целостности страны». В апреле 99-го, во время празднования 50-летия НАТО, Клинтон долго тряс руку Алиеву и в порыве благодарности за «солидарность по Балканам» пообещал, что приложит все усилия, чтобы решить карабахскую проблему до истечения срока его президентских полномочий.

    Наверное, все президенты чрезмерные оптимисты. Особенно, после большого фужера «огненной воды».

    Но в российском Генштабе не исключали, что такое внимание США к давней «головной боли» Баку может всерьез выразиться в поддержке силовых операций Азербайджана, намеревающегося таким образом положить конец своему трагическому спору с Арменией из-за Нагорного Карабаха. Тем более что в Баку уже и не скрывают, что все больше склоняются к силовому варианту разрешения конфликта. Принимая летом 1999 года делегацию вооруженных сил Пакистана, министр обороны Азербайджана Сафар Абиев открыто заявил об этом.

    Воинственность таких заявлений становится тем громче, чем больше укрепляется азербайджанская армия, насчитывающая уже больше 72 тысяч человек. Более 5 тысяч военнослужащих прошли офицерскую подготовку в Турции, США и других странах НАТО. В нарушение квот, определенных Договором об обычных вооруженных силах в Европе, Баку еще к началу 1994 года вместо 225 положенных имел 300 танков.

    Москва была прекрасно информирована обо всем, что происходило в Азербайджане, в том числе, и за закрытыми дверями самых высоких бакинских кабинетов. Такая осведомленность россиян иногда приводила в бешенство президента, членов парламента и кабинета министров. Чтобы оправдать бесконечные утечки государственных секретов и проколы в работе спецслужб республики, министр национальной безопасности Намиг Аббасов однажды публично заявил: «В Азербайджане на сегодняшний день действуют сотни агентов Главного разведывательного управления Генштаба России. Их имена нам известны». Но при этом не назвал ни одного российского шпиона. И потому его утверждения выглядели блефом. Зато подчеркивали высокий класс работы тех наших людей, которые оставались в тени…

    Таджикские жернова

    В Генштабе есть небольшой отдел, который курирует наши миротворческие подразделения в «горячих точках». Он же ведет учет погибших и раненых российских военнослужащих. Погибших и раненых (если не считать чеченскую войну) больше всего в Таджикистане. Мой генштабовский друг полковник Валерий Атамась скрупулезно вел учет потерь — это его обязанность. Его лицо словно от острой зубной боли хмурилось, когда он вписывал новые цифры в список убитых. Вписал цифру — вычеркнул человеческую жизнь. Полковник мрачно говорил:

    — Похоже, что наших снова таджики втягивают в свои внутренние разборки. Число трупов растет…

    В Таджикистане наши миротворческие части и подразделения уже длительное время находятся в жерновах местных военно-политических сражений. Жестокое противостояние между силами власти и оппозиции продолжает уносить жизни наших воинов. Только за 1995 год было убито более 10 российских военнослужащих. Уже стало своего рода приметой: как только начинаются межтаджикские переговоры — жди терактов.

    Во время очередного раунда были убиты капитан Евгений Усиков и старший лейтенант Станислав Куряев. В день начала пятого раунда погиб солдат-контрактник Владимир Довбдня. Был случай, когда таджикские бандиты убили сразу нескольких жен офицеров нашей 201-й миротворческой дивизии. Офицеры требовали дать им автоматы — хотели мстить. Командующий миротворческими силами генерал Виктор Заварзин, чтобы предотвратить новое ЧП, собрал убитых горем подчиненных и успокаивал, глуша с ними водку всю ночь. Только так и удалось сдержать офицеров от их яростного и злого стремления учинить кровавый самосуд… Россия продолжает платить по самым дорогим счетам за то, чтобы закрепить свои позиции в регионе.

    * * *

    …Я вспоминаю совещание у министра, на котором Грачев говорил, что наши войска в Таджикистане будут занимать нейтралитет, не вмешиваться во внутреннюю политику страны пребывания. Но сегодня говорить о том, что «семейные дела» таджиков не наше дело, — смешно.

    В политике есть соображения, о которых не принято говорить публично или, по крайней мере, не формулировать их суть с той высшей правдой, которая начинает скрипеть, как песок на зубах.

    А правда заключается в том, что власть Рахмонова во многом держится на наших войсках. Не будь их, оппозиция и поддерживающие ее «резервисты» по ту сторону границы с Афганистаном давно бы растерзали и Рахмонова, и его плохо вооруженные и слабо обученные правительственные войска.

    Наш Генштаб давно и хорошо просчитал, какие колоссальные военно-стратегические выгоды будет иметь Россия, если закрепится в Таджикистане. И потому мы тихо, но верно наращивали свой кулак в виде 201-й мотострелковой дивизии Коллективных миротворческих сил и пограничников.

    Таджикская оппозиция, естественно, всему этому яростно противилась. Но деваться нам было некуда. Мы по-прежнему теряли в Таджикистане своих военнослужащих и членов их семей, мы терпели провокации боевиков, их вооруженные нападения, но продолжали оставаться.

    К осени 1995 года стало ясно, что наша помощь в становлении таджикской армии все еще недостаточна. Надо было придумать еще какие-нибудь новые и вполне законные формы помощи, которая была бы не столь раздражительной для оппозиции. И одна из них была найдена. Генштаб подал идею: будет неплохо, если наши офицеры и прапорщики станут работать в таджикской армии на правах советников и инструкторов. Такая форма помощи не противоречит международным нормам и во времена СССР весьма успешно прошла обкатку во многих десятках стран мира.

    Сказано — сделано. Соглашение между Москвой и Душанбе было подготовлено. Его ратифицировали наша Дума и таджикский парламент. В статье второй этого документа говорилось:

    «…Российские военные советники и специалисты будут оказывать практическую помощь командованию Вооруженных сил Республики Таджикистан в организации боевой подготовки и полевой выучки штабов, совершенствовании организационной структуры войск и управления ими, в разработке оперативных и мобилизационных документов, подготовке национальных военных кадров и других вопросах строительства и укрепления вооруженных сил Республики Таджикистан. Непосредственного участия в боевых действиях российские военные специалисты не принимают».

    Ну, это еще бабушка надвое сказала. Таджики на наших глазах будут гибнуть, а мы лишь давать советы куда пушки направлять?

    Узнав об этом документе, таджикская оппозиция подняла страшный вой и заявила, что после его ратификации «Таджикистан прекратит свое существование как суверенное государство». Были мысли и покруче: о том, что «чужая армия и чужие военные станут высшей исполнительной властью, а их содержание — основной расходной статьей таджикского бюджета».

    Таджикская оппозиция с легендарной азиатской коварностью провоцирует ненависть людей к существующей власти и пугает их «русскими оккупантами».

    * * *

    Директор Федеральной Пограничной службы России генерал-полковник Андрей Николаев в интервью «Аргументам и фактам» с беспрецедентной прямотой сказал о необходимости укреплять позиции России в ближнем зарубежье. Когда корреспондент заговорил с Николаевым, в частности, о Таджикистане и напрямую спросил, не лучше ли нам оттуда уйти, ответ генерала был запредельно откровенным:

    — Любой нормальный человек не должен даже и мысли допускать, чтобы мы оттуда ушли. Ведь Россия вложила туда громадные средства, труд и кровь многих поколений. Но наше пребывание там должно быть не физическим, а скорее функциональным. То есть мы должны научить их самих защищать себя и участвовать в этой работе, обеспечивая свои российские национальные интересы.

    По данным Главного штаба Федеральной Пограничной службы РФ:

    «…За два последних года (1993-1995. — В.Б.) на таджикско-афганской границе задержано 799 нарушителей, предотвращено 582 попытки прорыва боевиков, которые 260 раз перерастали в боевые столкновения. Около 700 раз российские пограничники подвергались обстрелам. Многократно предотвращались попытки контрабанды большого количества вооружений, в частности, 127 орудий и минометов, 100 гранатометов, 290 единиц стрелкового оружия, более 15 тысяч снарядов и мин…»

    Вооруженная таджикская оппозиция, засевшая в Афганистане, непрерывно терзает наших пограничников. День и ночь не прекращаются попытки «накачать» оружием оппозиционные отряды, сформированные в республике. Перспективу угадать не трудно — создается армия, которая будет противодействовать правительственным и нашим войскам. А это — гражданская война.

    Наши гарнизоны — кость в горле оппозиции. Но реагируют они лишь при прямых нападениях на них. Из-за этого нашу военную политику в республике таджики называют «полубеременной». Мы постоянно действуем с оглядкой на «международное общественное мнение», у которого чаще всего — американское лицо. Наш МИД уже на протяжении длительного времени проявляет неспособность расчистить политический плацдарм для приемлемой с любой точки зрения формы военной помощи Таджикистану.

    * * *

    В январе 1996 года в Таджикистане вновь резко обострилась обстановка. Оппозиция опять стала мутить воду. Вооруженные группировки, руководимые бывшим мэром города Турсунзаде Ибодой Бойматовым и полковником Махмудом Худойбердыевым, вышли из подчинения центральным властям и потребовали от Рахмонова отставки нескольких высокопоставленных правительственных чиновников. Наши генштабовские направленцы на Таджикистан стали активно «вытряхивать» из разведчиков информацию о развитии ситуации в республике.

    Я знал, чем вызван этот ажиотаж: опасались прозевать момент, когда мог случиться переворот. И тогда — гражданская война, в которую неминуемо будут втянуты наши миротворцы и пограничники. А по большому счету — Россия. Россия сама еще никак не могла оправиться от собственной войны — чеченской. А не за горами — президентские выборы.

    Ельцин был крайне недоволен такой ситуацией и на встрече с главами государств СНГ в Москве (19 января) высказался по этому поводу весьма резко: «Сколько можно нянчиться с Рахмоновым?». Рахмонов обиделся. Вскоре после его отъезда из Москвы по нашим разведканалам прошла из Душанбе настораживающая информация: один из чиновников таджикского правительства во время встречи с командующим миротворческими силами генералом Виктором Заварзиным открытым текстом дал понять, что если Кремль поворачивается спиной, то Рахмонов вынужден будет искать новых союзников. А когда следом поступила еще и информация о подготовке таджикской делегации к «незапланированному» визиту в Иран, в Кремле и в МИДе всерьез засуетились. Первым в прорыв было брошено Министерство обороны.

    Прибывший в Душанбе с визитом Павел Грачев привез «горячий братский привет от Бориса Николаевича» Рахмонову и передал ему слова Ельцина: «Мы Таджикистан в беде не бросим». В секретной папке Грачева был целый букет предложений Москвы, направленных на значительное укрепление таджикской армии и границы Таджикистана с Афганистаном. Но были там и иные соображения. Рахмонову советовали гибче строить отношения с оппозицией.

    Чтобы не допустить перерастания мятежа в гражданскую войну, Рахмонов пошел на ряд уступок мятежникам и отправил в отставку несколько министров и главу президентской администрации. Восставшие возвратили свои подразделения в места постоянной дислокации.

    В российском Генштабе внимательно следили за развитием событий в Таджикистане и прогнозировали их. Нетрудно было предположить, что в случае дальнейшего разрастания напряженности и, не дай Бог, гражданской войны, «второй Афганистан» нам гарантирован. Наша разведка особое внимание обращала на тех, кто стоял во главе взбунтовавшихся вооруженных группировок. Одним из них был полковник Худойбердыев.

    «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

    Характеристика-ориентировка

    Полковник Махмуд Худойбердыев окончил Алма-Атинское высшее командное общевойсковое училище. Три года находился в составе Ограниченного контингента советских войск в Республике Афганистан. За это время дорос до командира роты. В боевой обстановке проявил себя решительным, дерзким командиром. Награжден тремя боевыми орденами СССР, был несколько раз ранен. В результате последнего тяжелого ранения был признан ограниченно годным к строевой службе и в 1991 году (в звании старшего лейтенанта) был направлен для дальнейшего прохождения службы в должности заместителя военного комиссара Курган-Тюбинской области. Там сплотил вокруг себя большую группу кулябцев («юрчиков», сторонников светского государства), которые в 1991-1993 годах вели активную вооруженную борьбу против исламистов («вовчиков») Курган-Тюбинской области…

    Худойбердыев вместе с бывшими военнослужащими 201-й российской миротворческой дивизии прапорщиком Туловым и лейтенантом Мирусмоновым и несколькими другими военнослужащими угнал из расположения полка этого же соединения три танка и БМП.

    Исламистам в те дни удалось захватить дом Худойбердыева, в котором находились его беременная жена и двое маленьких дочерей. Худойбердыев сел в танк и отбил свой дом у исламистов, выпустив по ним 8 снарядов и вынудив противника бежать.

    После победы кулябцев старший лейтенант Худойбердыев был представлен к досрочному присвоению звания «полковник» и назначен на должность командира 1-й бригады национальной армии Таджикистана. Президент РТ предлагал ему должность заместителя министра обороны, но он отказался, мотивируя это тем, что лучше «держать в своих руках реальные войска, а не кресло, потому что война еще не закончилась».

    По утверждению самого Худойбердыева, «за заслуги на гражданской войне» в 1993 году он был награжден министром обороны РФ генералом армии Грачевым П.С. Орденом Мужества (информация не подтвердилась. — В.Б.). Таджикское правительство в том же году наградило Худойбердыева 6 автомобилями «Жигули» и 2 автомобилями «Волга».

    Во время боевых действий подразделения бригады Худойбердыева уничтожили большой отряд (150 человек) моджахедов на таджико-афганской границе. После этого в отрядах таджикской вооруженной оппозиции в Афганистане Худойбердыева стали звать Махмудханом.

    Худойбердыев неоднократно вступал в вооруженные конфликты с командованием соседней 11-й бригады минобороны РТ, которое, по его мнению, поддерживало «мафию» в Курган-Тюбе и в центральном правительстве. В конце 1995 — начале 1996 года Худойбердыеву удалось взять под контроль Курган-Тюбе и стать там ключевой фигурой, с которой вынуждены были считаться власти Таджикистана, — 11-ю бригаду расформировали»…

    Через некоторое время Худойбердыев вышел из-под контроля центральной власти республики. Его обвинили в организации вооруженных провокаций против правительственных войск и включили в список «особо опасных». Полковник ушел со своим отрядом в горы, откуда стал совершать набеги на мелкие армейские и пограничные гарнизоны.

    Когда за ним началась тотальная охота, он сбежал в соседний Узбекистан. В ноябре 1998 года крупные бандформирования боевиков под командованием Худойбердыева ворвались в Ленинабадскую область и взяли под контроль крупный район. Правительственные войска и подразделения специального назначения в результате многодневной операции окружили отряды Худойбердыева и уничтожили большинство боевиков. Мятежный полковник снова исчез…

    В 1999 году наши спецслужбы засекли несколько случаев, когда эмиссары Худойбердыева посещали таджикских беженцев в России и за большую плату предлагали им возвратиться на родину и вступить в ряды его вооруженных формирований. Некоторым предлагали «работать» в России: распространять наркотики, которые поступали с юга.

    Этот «бизнес» все активнее развивался по мере того, как таджикская оппозиция стремилась занять ключевые посты в органах власти и готовилась к свержению Рахмонова. Для получения высоких должностей, приобретения оружия и содержания отрядов боевиков ей необходимы были большие деньги, которые и приносила наркоторговля. Российские и таджикские пограничники, а также спецслужбы все чаще перехватывали крупные партии опиума, героина и гашиша. Только одна такая партия, общим весом 500 килограммов, предназначалась для Свердловской области.

    * * *

    …Наверное, нет ничего тоньше азиатского коварства. Был бы жив Шекспир, ему бы, наверное, в Таджикистане стало стыдно за прямолинейность описанных им английских дворцовых интриг.

    Наша военная поддержка Рахмонова бесит таджикскую оппозицию. Не имея возможности свергнуть власть силой, она идет на различные ухищрения, втягивает российских политиков, дипломатов, военных в тонкие сети своих интриг, вбивает клинья между нашими командирами и руководством республики. С этой целью активно использовалась дезинформация. Случалось, что она неожиданно поступала из какой-нибудь третьей страны. И, признаться, липа иногда выглядела классно — не сразу удавалось отделить правду от лжи и понять откуда дует ветер.

    Помню, как поздней осенью 1992 года по Арбату стали ходить упорные слухи о тайном визите Главкома ОВС СНГ Евгения Шапошникова в Душанбе, где он якобы вел секретные переговоры с лидерами оппозиции. А в результате, дескать, — резкое обострение ситуации в республике. Невольно напрашивался вывод: военное вмешательство России в конфликт еще больше дестабилизирует ситуацию.

    По такой же схеме была построена и деза о том, как бывший спикер парламента Сафарли Кенджаев готовил свой поход на Душанбе. А Россия, мол, была готова его поддержать. Доказательства? «Рекомендации» российского посла в Таджикистане Вячеслава Сенкевича. Плюс то, что за несколько дней до готовящегося переворота представитель Минобороны России генерал-полковник Воробьев предрекал падение власти в Душанбе.

    Однако в последний момент позиция России изменилась. 201-я дивизия вынудила путчистов покинуть столицу. Кенджаев обвинил командира дивизии генерала Ашурова в обмане.

    После этого российские военные заявили, что они не допустят кровопролития в городе. Однако вскоре они-де спокойно пропустили в город формирования Народного фронта, включая танки и БТР, что привело к многочисленным жертвам и разрушениям.

    Российские войска оказались вовлеченными не только в гражданскую войну в Таджикистане, но и впутанными в сети политических провокаций оппозиции. Ее агитаторы внушали обывателям, что российский воинский контингент в республике становится союзником тех сил, которые ему больше платят. Так рождались грязные легенды о том, что танк в Душанбе стоит всего 6 миллионов рублей и, как сказал один из депутатов душанбинского горсовета, «его может купить любой».

    * * *

    Поздней осенью 1996 года в Душанбе состоялись переговоры министра обороны России И.Родионова с Рахмоновым. Обстановка в республике была сложной. Рахмонов постоянно подчеркивал, что российская помощь в урегулировании внутритаджикского конфликта играет решающую роль. И, как мне показалось, все время остерегался, что Родионов объявит ему о сокращении российского воинского контингента в регионе. Когда же Игорь Николаевич успокоил его, таджикский президент весь засветился.

    Я несколько раз разговаривал с Рахмоновым и во время переговоров, и во время полета на одну из застав, и на торжественном ужине. Этот человек с усталыми мудрыми глазами и такими же мудрыми мыслями вызывал уважение. Невольно возникало к нему сочувствие при мыслях о том, какие тяжелейшие испытания ему пришлось пережить в последние годы. Конечно, мало кто не понимает, что он держится во многом благодаря нашей помощи. Но и отрицать того, что он пользуется огромным авторитетом у многих своих соотечественников, нельзя.

    Так велено, наверное, самой таджикской историей, что в этот тяжелейший для республики период бурь и социальных потрясений у ее руля оказался Рахмонов. Мне все чаще думалось о том, что окажись на его месте другой человек, Таджикистан давно бы весь утонул в крови и давно бы стал вторым Афганистаном.

    * * *

    Родионов вместе с Рахмоновым встречались в Доме офицеров с личным составом 201-й мотострелковой дивизии. Сидевший со мной рядом начальник Главного управления международного военного сотрудничества МО генерал Леонид Григорьевич Ивашов сказал мне:

    — Посмотри вверх.

    Над сценой висел огромный лозунг из лепных букв: «За нашу Советскую Родину!».

    Мы улыбнулись.

    Все было как в недавние времена.

    Марш «Прощание славянки» навевал острые ностальгические чувства.

    Новой была лишь полковая церковь, куда батюшка пригласил Родионова на молебен.

    Мы поставили свечи за упокой души наших погибших воинов.

    Я слушал молебен с закрытыми глазами и мне казалось, что русская полковая церковь на таджикской земле есть что-то высокое и символическое, что освящает наше военное присутствие здесь…

    Чтобы упрочить свои военные позиции в Таджикистане, Москва предложила Душанбе подписать Договор о придании 201-й дивизии статуса российской военной базы. Но против этого резко выступил президент Узбекистана Каримов. Он заявил:

    — Наличие базы спровоцирует ответную реакцию со стороны Афганистана.

    Каримов явно лукавил: уже долгое время занятому внутренней войной Кабулу вряд ли было принципиально важно, какой статус имеет наша 201-я дивизия — главное, что она была. А укрепление ее положения было невыгодно прежде всего таджикской оппозиции и афганским наркобаронам. А негативная реакция Каримова, скорее всего, объяснялась его ревностным отношением к упрочению российского военного присутствия на территории соседнего государства.

    Критическая позиция узбекского руководства на некоторое время породила растерянность в Кремле — Ельцин не решился подписать с Рахмоновым договор (для дополнительной проработки документа в Душанбе был командирован маршал Сергеев). Но даже после визита Рахмонова в Россию летом 1999 года Договор о статусе и условиях пребывания нашей базы на территории РТ не был подписан…

    Украинский фронт

    Еще с осени 1991 года Украина, в отличие от других республик бывшего Союза, с бешеной скоростью торопилась закрепить суверенитет по всему «фронту» — в том числе и в области обороны. Несмотря на яростные призывы маршала Шапошникова не спешить с этим, украинские власти уже 3 января 1992 года начали формирование собственной армии.

    Во время визита в Киев в начале 1992 года Шапошников не скрывал, что его удручает такая позиция украинцев. И потому в беседе с депутатами Верховного Совета он в лоб спросил их:

    — Зачем вам своя армия?

    Вопрос вызвал удивление:

    — Как зачем? А какое же это государство без армии?

    В то время по всем военным округам и флотам бывшей Советской Армии уже гулял громкий клич Киева, обращенный к военнослужащим-украинцам, — бросать службу «москалям» и «вэртатыся до нэнькы». А тем, кто уже служил на Украине, но был другой национальности, открыто советовали «вйобуваты гэть».

    На совещании у президента обсуждался вопрос о министре обороны Украины. Накануне Кравчук пригласил к себе на беседу командующего войсками Киевского военного округа генерал-полковника Виктора Чечеватова и предложил ему этот пост. Чечеватов поблагодарил Леонида Макаровича за такое доверие и попросил время подумать над предложением, чем вызвал не только удивление, но и недовольство президента.

    Было несколько причин, которые заставляли Чечеватова не спешить принимать «царский подарок». Он понимал, что должность военного министра для него, русского генерала, будет кратковременной — слишком сильно кадровая политика в руководстве украинской армии ориентировалась на «лиц коренной национальности». Но сильнее всего его заставляло колебаться другое: министр обороны был обязан принести присягу на верность президенту и народу Украины. И это значило бы, что той клятве, которую рядовой Советской Армии Чечеватов дал почти три десятка лет назад, он изменял.

    Чечеватов позвонил в Москву Ельцину и попросил его помочь перевестись служить в Россию. Ельцин отнесся к его просьбе с пониманием, обещал помочь, но сказал, что надо подождать — пока нет подходящей вакантной должности. Через некоторое время Б.Н. предложил генералу должность командующего войсками Дальневосточного военного округа. Чечеватов согласился.

    Многим известным в армии военачальникам приходилось в то время делать свой выбор. Но при этом одни руководствовались принципами офицерской чести, другие — меркантильными соображениями, третьи — «зовом предков».

    Некоторые генералы-украинцы, служившие в то время на территории России, дружно рванули в Киев, надеясь отхватить там престижные должности в минобороны Украины, хотя и в Москве занимали не слабые. Генерал-лейтенант Иван Бежан, например, был у нас первым заместителем начальника Генштаба. А в Киеве был выдвинут с ходу на пост замминистра обороны. Часто наблюдая за ним на российско-украинских военных переговорах, я дивился тому, с какой страстью Иван Васильевич «воевал» со вчерашними российскими сослуживцами, отстаивая интересы своего государства.

    Но такое было время — политика разводила нас по национальным углам.

    Не только генералы, но и многие старшие офицеры, с которыми я был знаком с курсантских лет, были выдвинуты на высокие должности: полковник Александр Нездоля, например, стал начальником службы безопасности президента Украины, а полковник Григорий Кривошея — начальником управления в украинском МО.

    * * *

    В марте 1992 года состоялась очередная встреча глав государств СНГ в Киеве. Огромные толпы митингующих встречали гостей-президентов и сопровождающих их лиц лозунгами «СНГ — гэть з Киева!».

    Вечером на пресс-конференции один из журналистов спросил президента Украины Леонида Кравчука:

    — Что такое СНГ?

    Он ответил:

    — СНГ — фикция!

    Украинские генералы и офицеры не один раз игнорировали совещания, на которые их приглашали по линии Главкомата ОВС СНГ. Случалось, что даже министр обороны Украины Константин Морозов пропускал мимо ушей указания своего президента и Верховного Главнокомандующего в обязательном порядке прибыть на совещание глав военных ведомств Содружества (даже в качестве наблюдателя). Был случай, когда Морозов только после личного обращения маршала Шапошникова убыл с подчиненными в российскую столицу.

    Офицеры «неукраинской национальности», которые по разным причинам (чаще всего — из-за жилья) вынуждены были остаться служить на Украине, во время приездов в Москву рассказывали грустно-комичные истории: один никак не мог сдать тест на знание украинского языка, другой засыпался на экзамене потому, что не знал биографий Петлюры и Бендеры, третий с треском провалился на детекторе «украинского национального самосознания»…

    * * *

    Когда пришла пора «развода» с Украиной, в нашем Генштабе скрупулезно подсчитали, что досталось этой республике от общего скарба Советской Армии. Список был внушительным. Ни одна другая бывшая республика СССР не получила такого жирного военного наследства. К Украине отошли Киевский, Одесский, Прикарпатский военные округа вместе со всем, что было на их территории. Только основной список «приватизированного» Киевом (без стратегических запасов продовольствия и военного имущества, учебных центров и полигонов) включал в себя:

    — 176 межконтинентальных баллистических ракет (СС-19, СС-24);

    — 1280 ядерных боеголовок;

    — 43 тяжелых стратегических бомбардировщика Ту-95 и Ту-160 с 600 крылатыми ракетами воздушного базирования;

    — 20 мотострелковых и танковых дивизий;

    — 4013 танков Т-64 и Т-72, 5050 бронированных машин БМП-1 и БМП-2, БТР-70, БТР-80;

    — 3 воздушно-десантных соединения;

    — 3 артиллерийские дивизии (всего 4040 артиллерий-ских систем);

    — 4 воздушные армии (230 истребителей, 620 штурмовиков);

    — армия ПВО;

    — 6 вертолетных полков (330 машин);

    — 300 боевых и вспомогательных кораблей Черноморского флота.

    * * *

    Очень серьезные споры между Москвой и Киевом поначалу вспыхнули из-за самого грозного оружия — стратегических ядерных ракет. Между Евгением Шапошниковым и министром обороны Украины Константином Морозовым возникла острая перепалка по поводу системы контроля над Стратегическими ядерными силами, дислоцирующимися на Украине.

    Шапошников настаивал, чтобы этот контроль (оперативный и административный) безраздельно принадлежал Центру, но Киев с этим не соглашался. И хотя украинское руководство официально объявило, что республика будет придерживаться безъядерного статуса, в его рядах образовалась группа политиков, которая явно не спешила идти к этой цели (ее поддерживали и некоторые высшие генералы украинского МО).

    Более того, наша разведка вскоре стала располагать сенсационными сведениями о том, что в Киеве пытаются расшифровать ядерные коды и полетные задания ракет, расположенных на Украине. Это явно свидетельствовало о намерении вторгнуться в систему управления ядерным оружием.

    А специалистов по этой части в Киеве, Днепропетровске и Харькове хватало. К тому же большая группа генералов, ранее служивших у нас в Минобороны и Генштабе, перешла в МО Украины.

    Не успела Москва урегулировать эту проблему (хотя Киев яростно отрицал свое намерение расшифровать коды) — возникла новая, не менее опасная. Украинцы стали срывать сроки вывоза ядерных боеголовок на территорию России. Мир мгновенно заговорил о том, что Украина намеревается получить статус ядерной державы. Тем более тогда, когда даже президент Леонид Кучма проговорился, что его стране желательно попридержать у себя 46 межконтинентальных ядерных ракет СС-24.

    Но тут шла совсем другая игра.

    Украинцы намеревались продать оружейный уран, имеющийся в ядерных боеголовках, напрямую в США, без участия России, где осуществлялась разборка боеприпасов. Некоторые видные украинские политики посчитали, что 175 миллионов долларов, которые Киев должен был получить в качестве компенсации за ракеты, — цена смехотворная. И стали настаивать на 2 миллиардах долларов, когда узнали о контракте между Москвой и Вашингтоном, в соответствии с которым Россия намеревалась продать США 500 тонн оружейного урана.

    И опять разгорелся конфликт между Москвой и Киевом.

    Однажды дело дошло до того, что Морозов и Шапошников в письменном виде стали выяснять друг у друга «кто и куда» их ведет. Вволю поупражнявшись в эпистолярном жанре, полководцы тихо спрятались за широкие спины своих президентов…

    После громких препирательств конфликт был улажен. Тем более, что украинцев страшно напугал инцидент, случившийся в ядерном арсенале в Первомайске: там была допущена шестикратная перегрузка ядерных боеголовок в хранилище, из-за чего произошел их разогрев (такие ЧП случались позже и в России, но их в Минобороны и Генштабе хранили в строжайшей тайне).

    Закончилась украинская ракетная эпопея тем, что был устроен «образцово-показательный» подрыв ракетных шахт. На торжества по этому поводу прибыли министры обороны России Павел Грачев и США — Уильям Перри.

    Я был поражен, когда узнал, что ракетные «колодцы» украинцы доверили взрывать американским специалистам. В украинской армии было и есть много отличных профессионалов по этой части. Они могли стереть в пыль любую шахтно-пусковую установку (ШПУ). Доверять подрыв забугорным саперам было делом унизительным. Но здесь опять-таки существовала своя «подлянка» — унижали больше всех нас.

    Американские подрывники твердили, что украинцы не владеют технологиями таких работ, хотя на самом деле тут было совсем другое — штатовцы добивались, чтобы ШПУ нельзя было восстановить. Украинцы, мне показалось, не чувствовали угрызений совести. У них была своя выгода — не надо было тратиться на пластит…

    * * *

    Есть известный анекдот про украинца, которого спросили, сможет ли он съесть вагон яблок. «Нет, — ответил он, — зъисты не зможу, но зато хоть понадгрызаю…» Я не раз вспоминал его, когда украинские власти отвечали категорическим отказом на упорные просьбы Москвы отдать ей четыре десятка стратегических бомбардировщиков, которые достались Киеву во время «приватизации» частей бывшей Советской Армии.

    Украинские генералы отлично понимали, что небо их государства очень тесно для «тукачей», которые к тому же нуждались в серьезном ремонте. Но поначалу украинское МО категорически отказывалось даже на приемлемых бартерных условиях передать самолеты России. Затем нам стали предлагать выкупить самолеты, но цену заломили сумасшедшую. В конце концов, после шести лет бесплодных переговоров и споров Киев понял, что вместо стратегических бомбардировщиков у него может остаться поржавевшая рухлядь. Несколько самолетов уже пустили под гильотину…

    Летом 1999 года, когда до наших генштабовских начальников после войны НАТО в Югославии дошло, что надо пересматривать доктрину и взгляды на роль стратегической авиации, в Киев спешно убыла группа генералов МО и ГШ. Украинцы предложили нам выкупать бомбардировщики…

    Черноморская саркома

    Уже который год не прекращается грызня России и Украины из-за Черноморского флота. Она войдет в историю как одна из самых позорных страниц российско-украинских отношений конца ХХ века, как кость раздора, которую мы не можем поделить до сих пор.

    Еще в начале 1992 года Кравчук в беседе с маршалом Шапошниковым настаивал на том, что Украине нужен свой Черноморский флот, но в каком составе и под какие задачи — сформулировать не мог. И высказывался странно: «Весь флот, как и его половина, Украине не нужен».

    В то же время министр обороны республики и другие члены правительства считали, что Украина должна получить 50 процентов флота. Однажды, пытаясь выяснить окончательную позицию украинского руководства, маршал Шапошников обратил внимание министров на серьезное расхождение их взглядов с президентом республики. Один из них, когда остался с глазу на глаз с маршалом, сказал ему ошеломляющую фразу: «Кравчук может сказать вам одно, а нам — другое».

    Непоследовательность, шарахание из стороны в сторону наблюдались и в позиции российского президента. Часто делалось это с подачи военных. Весной 1992 года Шапошников убедил Ельцина подписать указ о том, что весь Черноморский флот является составной частью Вооруженных сил России. Ельцин указ подписал. В ответ Киев поднял такой громкий шум, что российский президент пошел на попятную и отменил свой указ.

    Тогда Шапошников предложил новую формулу выхода из положения — не делить флот, а оставить его в подчинении Главного командования ОВС СНГ. Но и этот вариант украинцы отвергли. Тогда маршал пошел в атаку с третьей стороны: подал идею разделить ЧФ между всеми республиками СНГ, поскольку все они в той или иной мере были причастны к его созданию.

    Однако при внешней справедливости такого варианта, по сути он был смешным: для чего нужны подводные лодки и крейсера Туркмении, Узбекистану или Таджикистану? Когда и эта идея была отвергнута, предложили ее усовершенствованный вариант: во имя сохранения единства Черноморского флота Россия соглашалась отдать каждой республике причитающуюся за него долю в виде танков, самолетов, пушек, запчастей. И снова кто-то соглашался, кто-то нет. Казалось, нет в мире мудреца, который мог бы положить конец этой бесконечной скандальной дележке…

    * * *

    После первых лобовых атак друг на друга в попытках к своей выгоде решить проблему флота Украина и Россия стали менять тактику. В недрах правительств и военных ведомств обеих республик начали разрабатываться секретные планы «обходов и внезапных ударов». Но обо всех этих намерениях и тайных замыслах «противника» у нас в Минобороны и Генеральном штабе частенько становилось известно в тот же день, а порой через час.

    Точно так же и украинцы были хорошо осведомлены почти обо всех конфиденциальных замыслах России. Объяснялось это просто: на высоких должностях в российском военном ведомстве много украинцев, а в украинском — русских. И были среди них такие, для которых интересы СВОЕЙ Родины стояли выше клятвенных обещаний беречь военную и государственную тайну страны, на службе которой человек оказался.

    Забегая вперед, скажу, что в Москве и Киеве некоторое время делали вид, что не обращают внимания на этот «фактор конвергенции». Однако с годами подход стал меняться. Мне пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Когда я стал пресс-секретарем министра обороны РФ, в комиссии по высшим воинским званиям и должностям при Президенте России должен был решаться вопрос о присвоении мне генеральского звания. Однако его даже не довели до стадии обсуждения, сообщив мне, что «необходимо по новым требованиям послужить год в новой должности» (хотя при этом некоторые полковники получали генеральские звания, не прослужив в должности и трех месяцев).

    Лишь позже «свои люди» в Кремле сообщили мне по большому секрету, что некоторые члены комиссии засомневались: «Может ли украинец быть пресс-секретарем министра обороны России?» Хотя для Игоря Николаевича Родионова такой проблемы не существовало.

    Но вернемся к Черноморскому флоту.

    …В конце весны 1992 года наши источники в министерстве обороны Украины передали в Главный штаб ВМФ России информацию о том, что в ходе очередного российско-украинского раунда переговоров по ЧФ в Севастополе киевляне собираются осуществить план молниеносного присвоения флота «на законных основаниях». Весьма возможно, что если бы наши осведомители в украинском военном ведомстве не сработали заблаговременно, то дележ флота мог бы принять еще более трагичный характер.

    Вспоминает бывший Главком ВМФ РФ адмирал флота Владимир Чернавин:

    — Стало известно, что в Севастополь приезжает большая комиссия, которую возглавляет Дурдинец, первый заместитель председателя Верховного Совета Украины. С ним министры обороны, внутренних дел и так далее. Узнаю, что они везут указ президента Украины о приватизации Черноморского флота. Я вышел на Шапошникова, доложил ему обо всем. Шапошников спрашивает: «Ну, что делать?»

    Я ему предложил, что нужно немедленно издать указ нашего президента о том, что Черноморский флот переходит под юрисдикцию России. Всю ночь переговаривались с Шапошниковым, и в конце концов он связался с Ельциным.

    Ельцин отнесся к такой идее положительно. Но те уже приезжают, а у нас еще ничего нет. Фактически проект указа был подготовлен непосредственно в Севастополе, и я передал наши предложения министру обороны.

    Начались переговоры, на которых украинская сторона сразу заняла наступательную позицию. Возглавляя нашу делегацию, я чувствовал, что они вот-вот доберутся до указа своего президента. Опять наступила бессонная ночь, опять переговоры с Шапошниковым. Наконец Шапошников говорит: «Президент сказал, что утром подпишет указ».

    Утро. Уже 10 часов, а указа еще нет. Начинаю уклоняться от переговоров, потому, что знаю: когда они зачитают свой указ, а мы будем с пустыми руками — дело будет сделано. В конце концов с опозданием на час с лишним прибываю к месту переговоров, чем вызываю страшный всплеск раздражения. Но я приехал уже с указом президента в кармане, он по телефону был мне зачитан. Тут встает Дурдинец и говорит, что так как мы не можем найти путей соприкосновения интересов, он сейчас официально зачитает указ президента Украины Леонида Кравчука. И читает с пафосом указ. Но мы были уже к этому готовы. И когда он произносит: «И мы приехали сюда, чтобы этот указ исполнить, здесь все люди, которые правомочны это сделать» — я встаю и зачитываю указ президента Ельцина. Это было похоже на взрыв бомбы!

    Украинская делегация в замешательстве: что же делать? Указ на указ. И долго все сидели и мрачно молчали. Потом начали между собой переговариваться. И вот Дурдинец заявляет мне: «Владимир Николаевич, мы не можем не выполнить указ нашего президента». Говорю ему в ответ: «А мы не можем не выполнить указ нашего президента. Учитывая же, что Черноморский флот сегодня в моем подчинении, мы также не дадим выполнить указ вашего президента».

    Переговоры с этого момента стали бесполезными, все должно было решаться уже на другом уровне.

    * * *

    О, знал бы тогда адмирал флота Чернавин, какими экспрессивными эпитетами награждал его украинский президент Кравчук в телефонном разговоре с Ельциным! С того момента Владимир Николаевич, по мнению Леонида Макаровича, превратился в главного виновника новой тупиковой ситуации на российско-украинских переговорах. Срыв «блиц-приватизации» ЧФ, которую с такой тщательностью готовили в Киеве, надеясь на полный успех, был очень болезненной пощечиной украинским руководителям.

    С того времени они стали рассматривать Чернавина в виде «камня, который лежит на дороге», ведущей якобы к успеху в решении проблемы дележки флота. Под этим соусом фигура Чернавина стала подаваться украинцами в ходе последующих раундов переговоров по ЧФ. И самое досадное, что российские власти клюнули на эту удочку (тут стоит заметить, что таким же образом Киев действовал и тогда, когда его не устраивали командующие флотом — мы к этому еще вернемся). Неуступчивость Чернавина стала не устраивать уже не только Кравчука, но и Ельцина. «Камень» (а точнее — бастион) с дороги вскоре убрали.

    Адмирал флота Владимир Чернавин — один из первых российских флотоводцев, которые были «казнены» режимом за то, что яростно сопротивлялись не только уступчивости Кремля и МИДа на Черном море, но и развалу всего бывшего Великого Российского Флота.

    Вслед за Чернавиным пришла очередь командующего ЧФ адмирала Игоря Касатонова, которого тоже по тайной просьбе Киева сместили с поста. Его назначили в Главкомат ВМФ.

    Хорошо помню какая возня шла в наших политических и военных верхах вокруг адмирала Касатонова, когда он восстал против растаскивания ЧФ. Но спалить его вообще в Кремле побоялись — адмирал пользовался большой поддержкой личного состава флота. В то время мне довелось видеть документ, подготовленный аналитической кремлевской службой. В нем звучали откровенные намеки на то, что в случае «неаккуратного обращения» с командующим ЧФ, он может встать чуть ли не во главе бунта. Был тут и еще один немаловажный фактор, сдерживающий Кремль от расправы с адмиралом: Касатонов принадлежит к славной династии российских флотоводцев и сметать его с должности в лоб было очень рискованно.

    * * *

    Брошенный президентом на прорыв, Павел Грачев по возвращению из Севастополя провел в МО пресс-конференцию. И справедливо сетовал на ней, что за несколько лет переговоров по ЧФ стороны не сумели договориться даже до того, какой смысл вкладывать в те или иные термины, используемые в документах.

    Однажды дело дошло до того, что министр обороны Украины генерал Виталий Радецкий чуть не сорвал переговоры с Павлом Грачевым из-за того, что бирка на двери комнаты его российского коллеги оказалась на два сантиметра больше. А когда Грачев вместе со своей свитой покинул переговоры, Радецкий «отомстил»: задержал взлет самолета с российской делегацией, из-за чего люди были вынуждены целый час мерзнуть на холодном аэродромном ветру.

    * * *

    После очередного раунда переговоров по флоту летом 1995 года Ельцин и президент Украины Леонид Кучма дружно и радостно объявили о том, что «над этой проблемой поставлена точка» (хотя о такой «точке» заявлялось еще в период президентства Кравчука). Генералы и офицеры МО и Генштаба, Главного штаба ВМФ РФ, непосредственно занимавшиеся этой проблемой, отлично знали, что мажорные президентские утверждения не соответствовали действительности. А если говорить прямо, то был очередной политический блеф: военно-политических завалов на пути решения проблемы ЧФ оставалось еще очень много…

    9 июня 1995 года Борис Ельцин и Леонид Кучма подписали соглашение о разделе плавсредств и вооружений Черноморского флота (по формуле 50х50), затем эксперты правительств Украины и РФ определили перечень военных кораблей и судов, военной техники и средств обеспечения береговой обороны и морской авиации наземного базирования ЧФ, которые после раздела флота должны были перейти в подчинение российскому и украинскому командованиям флота.

    Оставалось технически осуществить раздел до 1 января 1996 года, как это и предусматривалось в соглашении. Но гладко было на бумаге…

    Российское и украинское военно-морское начальство снова (в который раз!) встряло в многомесячную свару, предъявляя новые обвинения друг другу. Она продлилась до самой зимы. В чем же была суть нового конфликта?

    4 января 1996 года председатель комиссии по разделу ЧФ первый заместитель командующего флотом адмирал Геннадий Сучков заявил, что украинская сторона экономически не готова к приему передаваемых ей объектов: «К настоящему времени из 117 предусмотренных к передаче ВМС Украины военных городков принято лишь 42».

    В ответ на это украинцы раздраженно заворчали: «Полуразграбленные городки принимать не собираемся».

    Братья-славяне продолжали яростно грызться на теплых берегах Черного моря. Иногда эта грызня обретала форму лютой вражды и доходила до того, что древние родственнички начинали хвататься за стволы.

    Наблюдая за всем этим позорищем, я с грустью думал о том, что нет в мире более эффективного способа превращения братьев в лютых врагов, чем дать им возможность делить родительское наследство.

    * * *

    В конце ноября 1995 года Москва попыталась в очередной раз сделать прорыв в российско-украинских военных отношениях. Министр обороны Грачев, взявший с собой в Сочи беспрецедентно большую группу высшего генералитета, представляющего все виды войск (за исключением Сухопутных), явно намеревался выжать максимум пользы из этого визита.

    Как это не раз бывало и раньше, иногда теряя чувство реальности, когда надо объективно оценить результаты сделанного им, наш министр объявил, что результаты переговоров «коренным образом изменят военно-политический климат в отношениях Украины и России» (у нас в Москве все визиты и переговоры почему-то всегда оцениваются не меньше, чем «исторические»).

    В Сочи было принято небывало большое число договоренностей. Это и совместные учения миротворческих сил, и переговоры между Генштабами обеих армий, и совместное проведение расширенных коллегий министерств обороны. За два дня совместной с украинцами работы российской военной делегации удалось подписать разом столько документов, сколько не удавалось за четыре года после развала СССР. Но парадокс давно состоял в том, что количество договоренностей сильно контрастировало с их эффективностью.

    Грачев отметил, что позиции Москвы и Киева по вопросу о фланговых ограничениях вооружений совпадают. В ответ на это министр обороны Украины Шмаров сказал, что «как для России являются неприемлемыми фланговые ограничения на Северном Кавказе, так для Украины — в Одесском военном округе». И выразил надежду, что на переговорах в Вене по ОВСЕ предложения Москвы и Киева по этому вопросу наверняка «будут учтены».

    Столь яростное братание военных после долгого периода прохладности, отчуждения и даже конфронтации имело глубокий подтекст: обе стороны все явственней начинали понимать, что их армии докатились до ручки, что многими десятилетиями наработанные связи российского и украинского военно-промышленного комплексов порушены настолько, что давать распадаться им и дальше — значит подрывать обороноспособность обеих стран.

    Для Москвы братание с Киевом по широкому фронту вопросов было необходимо и еще по одной причине. 28 ноября Грачев намеревался отправиться в Брюссель на переговоры с руководством НАТО, где ему надо было предстать в облике политика, способного делать реальные шаги по созданию нового военно-политического союза в противовес продвижению НАТО на восток. Там же ему предстояло договориться с НАТО о способах политического контроля над операцией миротворческих сил в Боснии. А имея за спиной «поддакивающую» Украину это было делать легче…

    * * *

    Когда встречаются высшие генералы России и Украины, я всегда испытываю какое-то странное чувство, похожее на смесь ностальгии и неловкости. Эти люди служили когда-то в одних частях, в одних штабах, хорошо знали друг друга. Эти люди бок о бок когда-то воевали в Афганистане и даже спасали друг друга от смерти. Многие из них родились в одних городах и деревнях, а некоторые — и породнились. Все они принимали одну и ту же Присягу — Советскую.

    И вот теперь — разные армии, разные формы одежды, разные интересы. И скрытое противостояние, которое свойственно военным людям, отстаивающим интересы своих государств.

    Что-то противоестественное, дикое было во всем этом, что разъединило, разбросало военных людей, некогда объединенных священным боевым братством.

    Когда на переговорах в Сочи рассматривались вопросы международного характера, девять человек, включая нашего министра обороны Грачева, решили выяснить, кто какой национальности. И каково же было их удивление, когда единственным «русаком» оказался лишь… министр обороны России.

    Когда-то наступит время, и прежде всего славянские наши народы — российский, украинский, белорусский выйдут из этого, противного их природному естеству состояния и вновь обретут великое и святое чувство единения.

    А их примеру последуют и многие азиатские и кавказские народы, перешагнув через зловонные барьеры национализма. И возврат к былому межнациональному братству, который обошелся всем нам многими сотнями тысяч смертей родных и близких, гражданскими войнами и вооруженными конфликтами, вновь будет свидетельствовать о торжестве разума.

    * * *

    Уже через несколько дней после того, как в конце ноября 1995 года министр обороны России завершил переговоры с украинцами в Сочи, на Черноморском флоте стало происходить что-то непонятное. Туда прибыла комиссия Главного штаба ВМФ и спешно начала процедуру передачи Крымской военно-морской базы и Керченского гарнизона. Это выглядело странно: в моем сейфе лежали копии документов, подписанных Кучмой и Ельциным во время переговоров в Сочи, и в них говорилось об иных сроках и ином порядке поэтапной передачи Украине объектов ЧФ.

    Настораживали и сигналы, поступавшие в Генштаб от некоторых офицеров штаба ЧФ. Они сообщали, что началась «нерекламируемая и противозаконная» передача объектов флота украинской стороне. И подтверждали: все оговоренные нашим президентом сроки и условия грубейшим образом нарушались. Создавалось впечатление, что сочинские соглашения превращаются в фикцию.

    Я несколько раз звонил знакомым адмиралам в Главный штаб ВМФ, чтобы прояснить ситуацию. И неожиданно натолкнулся на дружную перепуганность людей. Все юлили и не хотели говорить откровенно. Все цеплялись за один аргумент: действия комиссии с Верховным и министром обороны согласованы. Невозможно было разгадать тайну происходящего. А ведь все было похоже на то, что Черноморский флот России как полноценная стратегическая единица сворачивался и «разламывался».

    В Главном оперативном управлении Генштаба данные о будущем составе Черноморского флота держались в строгом секрете. А на пресс-конференции в Киеве украинские адмиралы вовсю цитировали документы, свидетельствующие о том, что «российский огрызок ЧФ» будет состоять из Севастопольской базы, двух аэродромов (в поселках Кача и Гвардейское), двух бригад десантных и разведывательных кораблей, плюс — исследовательский центр в Феодосии.

    В 1991 году на флоте служило около 70 тысяч человек. На декабрь 1995 года ЧФ насчитывал уже 35 тысяч. В 1996 планировалось сократить еще около 6 тысяч. Но самое печальное ждет нас впереди: существует некий секретный план, в соответствии с которым Черноморский флот России к 2000 году будет насчитывать всего 19 тысяч человек. Когда однажды сослуживец, видевший этот план, сказал мне, что, согласно ему, в России к началу будущего века вместо четырех флотов останется только два (Тихоокеанский и Северный), а вместо Балтийского и Черноморского флотов будут образованы флотилии, я подумал, что он не протрезвел после вчерашнего…

    Но когда в конце 96-го увидел некоторые документы, поступившие в Генштаб из Совета обороны РФ, я еще раз убедился, что этот орган (упразднен в 1997 г. — В.Б.) принадлежит к разряду тех, где многие слухи ничем не отличаются от правды. Наше военное присутствие на Черноморском флоте сводилось к минимуму. Мы сдавали позиции, которые Россия добывала столетиями. О плачевном положении флота свидетельствовали и документы, поступающие из его штаба.

    «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

    Штаб Черноморского флота

    10 декабря 1995 года

    …Во многих экипажах надводных кораблей флота осталось по 25-30 процентов личного состава. Из-за отсутствия топлива почти 20 процентов боевых упражнений были сняты с планов. Из-за частых отключений воды и электроэнергии более 50 процентов военнослужащих вынуждены заниматься работами, не связанными с функциональными обязанностями. Лишь 20 процентов кадрового состава флота оценивают свое материальное положение как удовлетворительное, 70 процентов — как плохое и 10 процентов — как очень плохое…»

    Через несколько месяцев всем этим, изможденным безденежьем и бесквартирьем людям предстояло подойти к избирательным урнам и проголосовать за того, кого они считали наиболее достойной кандидатурой на президентский пост. В июне 1996 года в Генштаб из штаба ЧФ поступило сообщение, что моряки-черноморцы «в подавляющем своем большинстве» проголосовали за Ельцина. Эта радостная весть будет мгновенно доложена в Кремль. То была циничная ложь, изготовленная в недрах Главного управления по работе с личным составом (ГУВРа).

    Я был членом комиссии ГШ РФ по организации выборов в армии и мне была хорошо известна «кухня», на которой варганилась такая бессовестная деза. Некоторые офицеры Генштаба, тайком оказывавшие помощь кандидату в президенты Лебедю, регулярно «таскали в клювике» в штаб Александра Ивановича копии документов об истинных результатах голосования в войсках и на флотах. Это и дало ему основания заявить однажды, что дутые данные — «результат бурного воображения руководства ГУВРа», отвечающего за политические настроения личного состава армии.

    Давно ожидавшееся подписание «большого договора» между Россией и Украиной в первой половине 1996 года замышлялось в Кремле как составная часть предвыборной кампании Ельцина. Еще накануне встречи Ельцина и Кучмы бывший заместитель министра обороны, депутат Госдумы генерал-полковник Борис Громов публично предупреждал:

    — Раздела Черноморского флота не должно быть. Ельцин и его команда пошли на сговор с украинским руководством. Если мы подпишем российско-украинский политический договор, после этого никто с нами не будет разговаривать о Черноморском флоте.

    Когда уйдет Ельцин, появится много генералов, которые хором будут возмущаться тем, что натворил президент с армией и флотом. Громов был среди тех российских военачальников, которые бросали в лицо рыцарский вызов здравствующей власти, когда она ошибалась. Открыто делая смелые и честные упреки наломавшему дров Кремлю, Борис Всеволодович рисковал многим. Я не раз видел бледнеющих арбатских генералов, которые после гневных звонков из президентского аппарата в связи с очередным выпадом Громова в адрес Верховного Главнокомандующего, панически кричали: «Когда же он закроет рот?»

    Именно тогда я особенно ясно понял, что самые бесполезные и даже опасные генералы те, которые трусливо держат язык за зубами, когда Россию и армию уродуют невежественные реформаторы.

    Было бы несправедливо умолчать еще об одном человеке, который еще с 1991 года открыто протестовал против политики Кремля, ведущей к развалу военно-морской мощи государства. Он тоже вел личное сражение за спасение Черноморского флота. Им был бывший командующий ЧФ адмирал Калинин. Он стоял в одном ряду наших патриотов, много сделавших для возвышения морской мощи России, которую теперь безропотно растранжиривали московские соглашатели во фраках и мундирах с золотыми галунами, демонстрирующие всегдашнюю готовность услужливо выполнить любой приказ.

    Пройдет время и этот бесхребетный люд предстанет перед судом соотечественников, старшие поколения которых столетиями потом и кровью поднимали морскую Россию.

    Придет время, когда России вновь придется возвращать себе звание могучей морской державы мира. Но каких колоссальных усилий, скольких столетий и человеческих жизней это будет стоить? И потомки наши, задумываясь о том, почему им приходится возрождать то, что до них добротно было сделано, проклянут разрушителей…

    «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

    Из выступления начальника штаба Черноморского флота вице-адмирала Петра Святашова на закрытых слушаниях в Государственной думе РФ

    Февраль 1996 года

    …Черноморский флот в ходе его дележа ослаб до предела. Разрушены все ударные группировки. Уже практически нет плавающих подводных лодок и морской ракетной авиации. Уничтожены системы базирования, наблюдения и разведки. Разрушена гидрографическая система, обеспечивающая безопасное плавание по всему Черному морю, особенно на его сложных участках — в устье Дуная и в Керченском проливе. Участок, который мы можем контролировать, составляет узкая полоска у входа в Севастополь. Сворачивается судоремонт, корабли стареют, нет топлива. Даже дежурные силы флота стоят на базе… Огромное количество побережья практически бесконтрольно и не охраняемо. Через Абхазию и Грузию ввозится контрабанда, в том числе и наркотики. Есть угроза российскому торговому мореплаванию…»

    Я снова задавал себе мучительный вопрос: почему Москва с такой преступной легкостью, оптом и в розницу сдает Украине Черноморский флот? Мотивировать это только глупостью было очень просто. Ответы на такие вопросы никогда не лежат на поверхности.

    Мне приходилось порой по пылинке, по молекуле выдирать, выкачивать, выклянчивать информацию у людей из президентских, правительственных структур, чтобы докопаться хотя бы до «первого слоя» истины.

    Однажды догадка, одновременно похожая на озарение и на бред, сверкнула в мозгу: «Ельцин закладывает Черноморский флот в киевский ломбард под свои президентские выборы».

    Ему нужны были деньги. Очень много денег. Столько — сколько было президентских обещаний. И нужен был еще и так называемый резервный президентский фонд, чтобы дать денег бастующим учителям, шахтерам, учителям, ученым, авиадиспетчерам, метростроевцам. И нужно было выполнить президентское обещание — в марте погасить все долги по зарплате бюджетникам. А это — гигантские, астрономические суммы. Часть их и было решено заработать «нестандартным» методом.

    На очередных переговорах с украинцами по ЧФ произошла странная метаморфоза: если раньше российская делегация чем-то напоминала мне отважных защитников крепости, которые и пяди не хотели сдавать противнику без боя, то на этот раз мы выбросили белый флаг и вышли встречать атакующих с хлебом-солью.

    Мы уступили почти всем требованиям украинцев.

    Киев в ответ на это пообещал резко снизить тарифные пошлины на нефть, которую Россия гнала через украинскую территорию. Снижение тарифов давало возможность Кремлю и правительству получать колоссальный навар и копить деньги под президентские обещания.

    Таким образом «полуразодранный» российский ЧФ стал выгодным товаром, выручка от которого обращалась на то, чтобы Ельцин еще четыре года оставался президентом.

    А по Министерству обороны и Генштабу будто редкостное преданье из уст в уста передавались слова, принадлежащие одному из руководителей российской делегации на переговорах с украинцами по нефтяным тарифам: «За эту нефть я был бы готов отдать два Севастополя, два флота и двух Балтиных».

    Адмирал Балтин

    Приближался март 1996 года. Ельцин должен был прибыть с визитом в Киев и подписать Большой договор о дружбе и сотрудничестве между Россией и Украиной. Четыре года возни Москвы и Киева вокруг Черноморского флота, многократные публичные клятвы Ельцина перед соотечественниками о том, что в споре о ЧФ «поставлена точка» и следующий затем новый всплеск грызни — все это явно мешало желанному успеху во время очередного «исторического» визита в Киев.

    Кучма же открыто давал понять, что будет поддерживать кандидатуру Ельцина на выборах, чем явно ласкал слух хозяина Кремля. Но предпраздничную картину подготовки к очередному «историческому прорыву» в российско-украинских отношениях под водительством Бориса Николаевича сильно портили жесткие и громкие заявления командующего Черноморским флотом адмирала Эдуарда Балтина о том, что флот прекратит свое существование, если Москва согласится с условиями украинской стороны.

    Киев скрипел зубами и все чаще в секретных дипломатических депешах накануне визита Ельцина в украинскую столицу выражал негодование в связи с тем, что командующий ЧФ своими заявлениями, «идущими вразрез с намерениями президентов, Верховных Главнокомандующих», может поставить под угрозу срыва подписание договора и его выполнение.

    А потом и вовсе открытым текстом из Киева стали раздаваться требования убрать командующего. «Идя навстречу» украинским властям, Ельцин Балтина убрал. Таким образом, можно было считать, что командующий ЧФ стал разменной монетой, которой Ельцин оплачивал поддержку со стороны Кучмы на своих предвыборных торгах.

    Парадокс: адмирал Балтин, многократно заявлявший о том, что Севастополь — город русской славы, что именно в этом городе имеет право базироваться штаб ЧФ, вылетел из кресла «по просьбе друзей». А мэр Москвы Юрий Лужков во время поездки на ЧФ допускал еще более крутые «националистические» выражения по поводу российской принадлежности Севастополя, но его президент в знак особого уважения посадил в собственную машину.

    Кто-то из наших, генштабовских, по этому поводу сказал:

    — В России помимо нормальной политической логики существует еще и кремлевская.

    А мой друг и духовный наставник отставной полковник Петрович многозначительно добавил:

    — В Кремле — как на Луне, земные законы не действуют…

    В Генштабе не было человека, который бы не знал, что российский президент убрал Балтина не без «помощи» Кучмы, который к тому же принародно посоветовал русскому адмиралу «заниматься своим делом, а не политикой». Ельцин убрал Балтина со свойственным ему волюнтаризмом, можно сказать, за рюмкой водки во время дружеского застолья.

    Кучма затем даже похвастался на пресс-конференции, что «я с Борисом Николаевичем подписал совместный наш указ об отстранении Балтина от должности».

    Балтина убрали без объяснения причин, без беседы, без соблюдения многих других процедурных и обязательных в армии и на флоте норм.

    Но даже и после этого в беседе с председателем Госдумы Геннадием Селезневым Ельцин не постеснялся заявить, что «решение по Балтину далось мне нелегко». А министр обороны Грачев не приминул лишний раз продемонстрировать непревзойденное умение «добивать» попавших в немилость Верховному главнокомандующему и отправил на флот шифровку, в которой приказал Балтину в 10-дневный срок сдать должность.

    Это было похоже на грубое начальственное невежество: даже командиру батальона положено больше времени на сдачу своего хозяйства.

    Трагедия Черноморского флота была прямым следствием разрушительной и невнятной политики, грубо и бездумно ломавшей оборонные редуты России и судьбы тех, на ком они держались. Адмирал Балтин был одним из них.

    Бывший Главком ВМФ адмирал флота Владимир Чернавин выступил на защиту сослуживца:

    — Глубокая преданность Эдуарда Дмитриевича флоту, его принципиальность и профессионализм оказались не только ненужными, но и вредными с точки зрения руководства Украины. Видя, что делают политики с Черноморским флотом, как его губят, как сводят к нулю его боеготовность и боевую мощь, как пытаются вытеснить из Крыма, лишить веками создаваемых мест базирования, он не смог с этим смириться и поднял свой голос против произвола. И тут же стал неугодным для руководства Украины. Мне эта линия украинских руководителей хорошо известна. Но удивляет наша российская позиция в этом вопросе. Почему мы постоянно уступаем незаконным националистическим претензиям украинских политиков в ущерб интересам России? Кому не ясен вопрос с Крымом вообще и с Севастополем и Черноморским флотом, в частности? Кто не знает историю Очакова, Николаева, Измаила, Херсона? Кто не ведает, что это русские земли, обильно политые кровью и наших далеких предков, и наших отцов и братьев в Великую Отечественную? Ведь совершенно ясно: какие бы разговоры ни велись политиканами, для каждого россиянина Крым, Севастополь — земли русские и ничьи больше. Да, одним махом этого вопроса не решить, но и уходить от него, завязывая узелки будущих конфликтов для наших детей, внуков и правнуков во имя кажущегося сиюминутного личного благополучия, нельзя. Попустительство, потакание, заигрывание всегда приводят к худшему. Нынешняя ситуация с командующим Черноморским флотом тому подтверждение… Я думаю, что допускать подобное нельзя. Нам надо защитить и отстоять командующего Российским Черноморским флотом. Ведь мы же не указывали Украине, кого и когда нужно снимать или назначать командовать Украинским флотом. Почему же мы себя и здесь поставили в неравное, подчиненное положение?

    Но защищать командующего было поздно — адмирал Балтин уже вешал на гвоздь свой флотский мундир.

    В начале февраля 1996 года адмирал Балтин прощался с флотом. По этому поводу собрался Военный совет. Говорилось много хорошего о командующем. И пожалуй, впервые за годы ельцинского режима высший коллективный орган флота, каковым является Военный совет, единодушно выразил недоумение в связи с решением Президента — Верховного Главнокомандующего о смещении Балтина.

    То был грозный сигнал Кремлю.

    На прощание Балтин сказал сослуживцам, что директивные указания из Москвы не соответствовали его личным убеждениям:

    — Поэтому я считаю, что меня освободили от угрызений совести, — сказал адмирал. — С сокращением флота должность его командующего становится все более номинальной, и я счастлив, что не стал последним. Если нет флота, нет и командующего. Одной бухтой и десятком кораблей может руководить и командир базы.

    * * *

    С протестом против отстранения от должности адмирала Балтина выступил Союз офицеров Москвы и Московской области. В заявлении Союза говорилось:

    «…Оторвали от флота одного из наиболее профессионально подготовленных и опытных военачальников. Он стал жертвой политических маневров президентов Украины и России, которые совместными усилиями разрушили морской щит наших стран на южном фланге НАТО. Правящий режим России без боя сдает Черноморский флот и русскую славу Севастополя. Адмирал Э. Балтин пытался воспрепятствовать этому процессу, за что и был наказан…»

    * * *

    Еще до отставки Балтина ему прислал телеграмму председатель Либерально-демократической партии Владимир Жириновский. В телеграмме, в частности, говорилось: «…Хоть пушки не стреляют, но сражение идет, решающее сражение, и ведете его Вы один. Ваше имя навечно сохранится в истории отечественного флота и в памяти потомков».

    Владимиру Вольфовичу лучше всего удаются патетические речи на поминках жертв демократии.

    Но все было сказано правильно.

    Я не первый раз видел подобные телеграммы Жириновского, адресованные нашим солдатам, офицерам и военачальникам в пиковые моменты конфликтов. Особенно запомнилась та телеграмма, что была послана нашим летчикам, когда они нанесли несколько ракетных ударов по приграничным лагерям таджикских боевиков в Афганистане. Такой же высокий и горячий публицистический слог, безудержный патриотический напор. Жириновский тогда назвал наших боевых пилотов славными соколами России.

    И все же какая-то глубокая загадка, какая-то противоречивая тайна, до сих пор не разгаданная, витала в армии вокруг Жириновского. О нем говорили так: «Балтина защищает — свой мужик. Но почему он на стороне провалившегося Грачева? А ведь и Ельцин за Грачева. Значит, тут что-то нечисто…»

    * * *

    Уже шел 1997 год, а Россия и Украина даже после многочисленных фальшиво-мажорных заявлений своих президентов о том, что, в конце концов, удалось найти общий язык в спорах из-за дележа Черноморского флота, продолжали погрязать в сварах. И конца-края им не было видно.

    15 июля 1997 года министр обороны России генерал Игорь Сергеев подписал директиву №8 о разработке проектов дополнительных соглашений по Черноморскому флоту. Эти проекты были направлены в МИД и там долго находились на согласовании.

    Мидовцам было над чем поломать голову. Украина не учитывала статуса Севастополя как города совместного базирования флотов и приглашала иностранные делегации (в том числе и военные) без согласования с российской стороной. Украина отказывалась от уже утвержденной договоренности о совместном использовании полигонов. Она отказывалась определить зоны ответственности флотов.

    Авиации российского ЧФ так и не выделили коридоры для пересечения воздушного пространства государственной украинской границы.

    Украина уклонялась от взаимодействия с российской ПВО.

    Киев отказывался оплачивать лечение военнослужащих-отставников, принявших украинское гражданство.

    Клубок все больше запутывался…

    И я снова вспоминал простые и мудрые слова моего друга и духовного наставника Петровича: «У нас три-четыре авантюриста в один присест могут на сто лет вперед задурить голову сотням миллионов».

    * * *

    Корабли на Черном море мы кое-как поделили. Но, наверное, еще очень долго неизвлекаемой занозой у Москвы и Киева будет главная проблема флота — базирование российской части ЧФ и статус Севастополя. Тут — тупик…

    В марте 1998 года я был в Севастополе. Видел, как сиротливо болтаются у причальных стенок ржавеющие корабли. Командующий ЧФ адмирал Виктор Кравченко (ныне — начальник Главного штаба ВМФ. — В.Б.) со своим штабом изо всех сил поддерживали в боеготовности то, что осталось от флота.

    Моряки храбрились, пыжились, натужно говорили о «бессмертии» ЧФ. Но реальность уже такова, что по строгому счету от флота осталась флотилия.

    На Черном море мы теперь стоим убого. В газетах и на улицах — крик патриотов, не желающих смириться с тем, что легендарный русский флот унижен и слаб, что уже турки плюют на нас с верхней палубы.

    Я долго стоял на одной из севастопольских площадей, над которой возвышается редкостной красоты памятник великому русскому герою-флотоводцу адмиралу Павлу Степановичу Нахимову. Это он во время Крымской войны (1853-1856) своей эскадрой разгромил турок в Синопском сражении и возглавлял героическую оборону Севастополя. Русской кровью щедро окроплены берега и воды Черного моря. Да и не только русской.

    Разглядывая детали великого памятника, я вдруг почувствовал, что мне стыдно смотреть в глаза бронзового адмирала…

    В январе 1999 года, в один и тот же день, московский журналист брал интервью у нового командующего Черноморским флотом вице-адмирала Владимира Комоедова и командующего Военно-морскими силами Украины вице-адмирала Михаила Ежеля. Обоим задал одинаковый вопрос:

    — Раздел флота завершен?

    Комоедов:

    — Я пришел на уже разделенный флот.

    Ежель:

    — Нельзя говорить, что раздел флота уже завершен…

    Шел седьмой год дележки.

    * * *

    В соответствии с российско-украинским соглашением по флоту, подписанным 28 мая 1997 года, наш ЧФ мог состоять из 338 кораблей и судов. Однако возможности России содержать такую группировку с каждым годом уменьшались, и к лету 1999 года мы имели на Черном море всего 50 боевых и 120 вспомогательных кораблей. К началу будущего века их станет на флоте еще меньше. Уже сейчас Россия на Черном море более чем в 2 раза уступает Турции по военному потенциалу (у нее 118 боевых и 265 вспомогательных кораблей — такого преимущества над Россией в этом веке она никогда еще не имела)…

    Мне много раз приходилось встречаться с адмиралами и офицерами Черноморского флота и в Москве, и в Севастополе. Когда бы и о чем бы ни заходили у нас разговоры (в штабах или на кораблях, в банях или на рыбалке), трезвыми ли или хмельными они были, но никогда не миновали самого больного вопроса: почему мы теряем свой флот на Черном море?

    И те же самые адмиралы, которые при встречах с президентом, министром обороны или начальником Генштаба, пересиливая себя, бодро рапортовали: «Трудно, но держимся!» — эти же самые люди в иной обстановке метали жуткие проклятия и матюги в адрес Верховного из-за того, что некогда положил начало этой губительной для России и ее армии порухе, а затем обманывал моряков клятвенными заверениями о полном урегулировании споров с Киевом по Черноморскому флоту.

    А Киев продолжал строить козни против нашего флота, зачастую руководствуясь уже не собственными злонамерениями, а стремлением угодить НАТО. Когда весной 1999 го-да группа кораблей ЧФ засобиралась к берегам истязаемой натовскими ударами Югославии, украинское правительство, «идя навстречу» тайным просьбам командования блока, приняло 19 мая постановление, которое явно было рассчитано на то, чтобы затруднить выход кораблей ЧФ для выполнения задач в Адриатике.

    И только после того как Москва выразила резкое недовольство этим и даже пригрозила сокращением поставок нефти и газа, Киев пошел на попятную и отменил постановление. Но этот демарш был продиктован вовсе не тем, что украинские власти признали грубые нарушения основных принципов международных отношений на море. Тут было иное — приближались президентские выборы, и Кучма явно не хотел портить отношения с огромным «русскоязычным» электоратом республики.

    По той же причине Киев неожиданно для Москвы объявил, что готов предоставить воздушный коридор российским военно-транспортным самолетам, которые должны перебросить десантников в Югославию. Затем — больше: Украина отказалась участвовать в военно-морских учениях НАТО «Кооператив-партнер», которые проводились в Черном море у берегов Болгарии.

    Этот отказ Киева вызвал недовольство в штаб-квартире альянса. Вскоре туда из украинской столицы поступило сообщение, в котором туманно разъяснялись «временные трудности финансового характера» и подтверждалось, что Киев «не собирается пересматривать Хартию об особых отношениях с НАТО».

    Постоянная игра на противоречиях между Североатлантическим блоком и Россией была частью украинской политики. НАТО с таким же успехом «использовало» Киев в своих явных и скрытых военно-политических операциях против Москвы.

    Зараза

    Еще до роспуска СССР в Генштабе было хорошо известно, что спецслужбы Запада яростно и изощренно подогревали антирусские настроения на Украине. Активнее всех усердствовали американцы. Они использовали любую возможность, чтобы вбить клин между двумя самыми близкими славянскими народами и их армиями. Как и в Белоруссии, мощной опорой западных спецслужб на Украине были крайние националисты.

    Особенно большая волна антирусских настроений в республике поднялась весной и летом 1992 года в связи с дележкой Черноморского флота, а затем, зимой 1994-1995 годов, после ввода российских войск в Чечню. Кстати, уже в самом начале чеченской войны наша разведка располагала неопровержимыми сведениями об участии украинских националистов в боях против российских частей. В плен было захвачено несколько украинских наемников.

    В середине лета 1995 года в Министерство обороны стали часто поступать тревожные сведения об очередном националистическом гвалте, поднятом в украинских средствах массовой информации. Вот один из таких документов:

    «КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

    В Министерство обороны РФ

    Штаб Черноморского флота

    …В последнее время средства массовой информации Украины усилили антироссийскую кампанию, направленную, в первую очередь, на дискредитацию внешнеполитического курса, экономических преобразований, проводимых руководством России, на углубление противоречий, существующих во взаимоотношениях двух государств. Все это подтверждается следующими фактами:

    1. Одна из наиболее популярных на Украине газет «Киевские ведомости» опровергла известную аксиому о том, что преступность не имеет национальности, поместив 28 июня с.г. на первой полосе материал под заголовком «Киевские сыщики взяли российских киллеров».

    2. В одном из июньских номеров «Киевские ведомости» утверждали, что «стабилизация рубля не означает оздоровления российской экономики». Эту же мысль неоднократно высказывали в программе «Украинские телевизионные новости» эксперты рубрики «Финансовый обзор».

    3. Со страниц украинских газет не сходит чеченская тема. События в Чечне подаются исключительно с точки зрения сторонников Дудаева. Центральные украинские газеты предоставляют трибуну для выступлений не только Дудаеву, но и его родственникам и соратникам. О содержательной стороне этих публикаций и их направленности можно судить по заголовкам с антироссийским подтекстом:

    — «Я не видела большего аскета, чем мой отец» (интервью дочери Дудаева парламентской газете «Голос Украины» от 27.05.1995).

    — «Джохар Дудаев: ракетами выталкивают людей из родного гнезда под видом эвакуации…» (Интервью с Дудаевым опубликовано «Киевскими новостями» 2 июня — за несколько дней до сочинской встречи президентов России и Украины.)

    — «Дудаев славит Шамиля, но пример с него не берет» («Голос Украины» от 8.6.1995 — накануне встречи в Сочи).

    О «зверствах российских солдат в Чечне» на двух полосах «Киевских новостей» 19 мая с.г. повествует материал «Война в Чечне глазами Насти Сильченко», снабженный фотографиями с кричащими подписями: «Эта чеченская крестьянка убита бомбой, сброшенной с российского военного самолета на животноводческую ферму. Еще две женщины ранены», «Человек с вырезанным сердцем».

    4. Украинские средства массовой информации не только не пропускают, но и активно комментируют практически любое противоречие между Россией и Украиной, когда-либо существовавшее в истории отношений двух стран:

    — 29 июня по 1-й программе украинского телевидения в вечерней информационной программе прозвучало сообщение об открытии в Киеве научно-практической конференции «Конотопская битва и ее значение в национальном развитии Украины». Предметом «научной дискуссии» стала победа украинского казацкого войска под командованием гетмана Ивана Головського над российским войском в 1659 году. При этом ни организаторов конференции, ни журналистов украинского телевидения не смутили отсутствие хотя бы формального повода, например, юбилея — для упоминания об этом событии, а также тот факт, что эта битва произошла после Переяславской Рады и явно не соответствовала заключенным тогда между Россией и Украиной договоренностям.

    — Сообщение о праздновании 400-летия со дня рождения Богдана Хмельницкого сопровождалось в средствах массовой информации комментарием, в котором подчеркивалось, что булава в руках скульптуры гетмана на одной из площадей Киева предостерегающе направлена в сторону Москвы.

    …Скрытая и явная антироссийская пропаганда, осуществляемая средствами массовой информации Украины, ведет к негативным последствиям в сознании простых украинцев.

    Так, в Киеве неизвестными лицами отбиты сплетенные вместе руки двух скульптур, стоящих над аркой российско-украинской дружбы и символизирующие нерушимое единство российского и украинского народов.

    Вышеупомянутые факты нельзя охарактеризовать как случайные после выступления президента Кучмы перед дипломатическим корпусом на совещании в МИДе Украины в конце июня с.г., на котором украинский лидер поставил Россию на второе место в перечне внешнеполитических приоритетов после стран «большой семерки». На третьем месте президент Украины видит отношения с теми странами, «которые готовы оказывать Украине активную моральную, техническую и финансовую помощь в вопросах укрепления суверенитета и нерушимости границ», т.е. со «странами-донорами».

    Анализ сообщений украинских средств массовой информации показывает, что данная кампания по созданию образа врага в лице России является частью государственной политики Украины и имеет тенденцию к усилению…»

    Мысли непосторонних

    Я внимательно прислушивался к нашим наиболее авторитетным генералам, которые все чаще выступали в защиту восстановления единого оборонного пространства. Одним из них был бывший замминистра обороны России генерал-полковник Валерий Иванович Миронов.

    Став главным военным экспертом правительства, Миронов словно вышел из тени и уже не оглядывался на капризные реплики министра обороны, болезненно реагировавшего на любые «высовывания» своих замов по вопросам, относящимся к сфере высшей военной политики. Он открыто призывал к немедленному воссозданию единого оборонного пространства:

    — Если мы хотим обеспечить хотя бы минимальный уровень военной безопасности, нужно воссоздать единое оборонное пространство, необходим оборонительный союз. В противном случае ни одно из государств СНГ не может гарантировать собственную военную безопасность. Ни одна республика, за исключением России, не имеет собственной военно-промышленной базы, способной самостоятельно производить конечные образцы вооружения и военной техники. Если сегодня все это не воссоздать, развал структур военной безопасности любого государства неизбежен. Этот шаг обойдется всем государствам гораздо дешевле, чем строить новые системы безопасности.

    Слушая Миронова, я думал о том парадоксальном наваждении, которое постигло Россию: умных людей много, а политика глупая.

    А ведь многое еще на заре нашей псевдодемократии предвидели и те, кого давно привечали при кремлевском дворе. Лет семь назад у маршала авиации Шапошникова спросили, каким он видит будущее Содружества. Евгений Иванович ответил удивительно пророчески:

    — Развитие событий возможно в двух вариантах. В первом — Содружество возможно только в «аморфной» форме, когда координирующие органы отсутствуют или существуют номинально. Их деятельность фактически сводится к подготовке совещаний и встреч. То есть на них попросту неоправданно тратятся народные средства. Это — путь в никуда, а точнее — к отмиранию Содружества. Он невероятно труден для народов, главная его опасность — дальнейшая дезинтеграция не только экономики, политики, в том числе — военной, но и исторической общности народов. Такой путь может заразить бациллами национализма нынешнее поколение людей, а жизнь последующих поколений превратится в ад. Второй вариант — это эффективное и жизнеспособное Содружество в форме тесного экономического и военно-политического союза с сильными, наделенными определенными правами координирующими органами.

    Еще в декабре 1991 года, словно предчувствуя, что жизнь народов бывшего Союза пойдет «по первому варианту», маршал Шапошников написал свой знаменитый рапорт на имя глав государств СНГ, в котором отказывался быть исполнителем политики, толкающей народы и армии Содружества к разброду.

    Но Ельцин уговорил его отказаться от своих намерений.

    В отличие от маршалов, История не поддается конъюнктурным соображениям и не способна пятиться назад по просьбе президентов…

    Узбекские этюды

    Врезался в память давний эпизод: Ташкент, штаб Туркестанского военного округа. Уже бродят по кабинетам слухи, что со дня на день придется сдавать здание узбекам, которые решили разместить здесь свое министерство обороны. Прослышавшие об этом нетерпеливые узбекские начальники послали двух рабочих на крышу штаба снимать вывеску и щит с изображением орденов, которыми был награжден ТуркВО. Во дворе штаба появляется командующий войсками военного округа генерал-полковник Георгий Кондратьев и его порученец полковник Александр Лучанинов. Завидев рабочих, орудующих молотками, командующий свирепо приказывает им не трогать ордена:

    — Сами, когда надо, снимем!

    Но узбеки продолжают колотить молотками.

    Кондратьев выхватывает из кармана пистолет и кричит узбекам, что будет стрелять. Побросав молотки, узбеки мигом смываются с крыши…

    Всякое было.

    За годы службы я не один раз бывал в командировках в Ташкенте. Люблю этот теплый город с его пестрыми рынками, забитыми овощами и фруктами, с колоритными аксакалами, восседающими возле пирамид из желтых дынь и зеленых арбузов. В мае 1992 года выпала возможность еще раз побывать в узбекской столице. Там должно было состояться историческое событие, свидетелем которого мне суждено было стать: в Ташкенте главы государств Содружества решили подписать Договор о коллективной безопасности.

    Когда весной 1992 года в Кремле и МИДе готовился проект этого Договора, ни Минобороны, ни Генштаб Вооруженных сил России официально еще не существовали — указ Ельцина об образовании Российской армии был подписан 7 мая, за неделю до поездки российской делегации в Ташкент.

    По этой причине львиная доля работы по подготовке документа ложилась на плечи маршала авиации Шапошникова. Министр обороны России еще не был утвержден — на этот пост своим указом Ельцин временно назначил… себя, что вызвало на Арбате много едких пересудов.

    Когда стало известно, что местом для подписания Договора избран Ташкент, у многих генералов и офицеров возник естественный вопрос, почему выбор пал именно на этот город? Любопытство было не праздным. Место подписания документа, который, по замыслу его идеологов, должен был сыграть историческое значение в жизни СНГ, не могло определяться случайно. В этом тоже отражение большой политики.

    Многие в Генштабе с большим скепсисом отнеслись ко всей этой затее. И прежде всего потому, что она была очень похожа на исправление беловежской ошибки, после которой единое оборонное пространство бывшего Союза стало бурными темпами рассыпаться (именно об этом Назарбаев и предупреждал Ельцина, когда накануне отъезда Бориса Николаевича в Белоруссию в декабре 1991 года прибыл в Москву).

    Когда же после подписания «тройственного пакта» президенты бывших союзных республик бросились в спешном порядке формировать собственные армии, уже вскоре и в Кремле, и в МИДе поняли, что при таком развитии событий Россия получит самый большой удар по своей военной безопасности.

    Президент Украины Леонид Кравчук уже вскоре после Беловежья объявил себя Верховным главнокомандующим вооруженными силами, хотя между тремя подписантами «пакта» была договоренность не предпринимать шагов, которые начнут «разрывать» ОВС СНГ. Но личные политические и военные выгоды уже были дороже не только Кравчуку. Мы начинали курить табачок врозь.

    Вот почему многие на Арбате считали, что если уж Кремль задумал с помощью Договора о коллективной безопасности СНГ хоть в какой-то мере исправить ошибку, то надо делать это именно там, где она была допущена, — в Белоруссии. В этом был и еще один очень важный военно-политический резон: дать понять НАТО, что мы придаем особое значение военным угрозам, перед которыми оказалось Содружество, с Запада. Однако в то время козыревский МИД развернул активную прозападную политику, и на Смоленской площади о некоторых генштабовских предостережениях по поводу столь опасного крена отзывались, как о «совковых»…

    По замыслу Кремля и МИДа, избрание Ташкента местом подписания Договора о коллективной безопасности должно было свидетельствовать о том, что южное направление для оборонного альянса СНГ считается приоритетным, в то время очень модным было выражение «южное подбрюшье», а в аналитических генштабовских материалах часто муссировался «фактор активизации ислама», обязательным блюдом был и тезис о непредсказуемости афганской военной политики. Хотя нельзя было объяснить, как с помощью военной силы можно было влиять на сдерживание экспансии ислама.

    В качестве места подписания Договора о коллективной безопасности СНГ предлагались также Киев, Алма-Ата и Тбилиси. Но Украина и Грузия в то время не выказывали горячего желания активно участвовать в военной организации Содружества. А по поводу Алма-Аты у Москвы были ревнивые соображения: Назарбаев активно проталкивал свою идею о Евроазиатском союзе, и в российской столице опасались, что это может привести к «опасному возвышению» Нурсултана Абишевича.

    …Бродя по майскому Ташкенту, я несколько раз натыкался на признаки антирусских настроений. Памятник Максиму Горькому был густо заляпан красной краской, в обезображенном состоянии находился и памятник легендарному первому председателю ТуркЦИК Всеволоду Вотинцеву (скульптор Рябичев), возле него митинговала толпа националистов с плакатами, призывающими власти снести монумент (его позже снесли). В некоторых местных газетах мелькали призывы противостоять «руке Москвы». Там же сплошь и рядом были материалы, свидетельствующие о яростных внутренних политических разборках между партиями и движениями, кишел компромат на тех, кто еще недавно «прислуживал Москве».

    В Узбекистане был типичный для постсоветских республик «разгул демократии».

    Узбекские офицеры и солдаты демонстративно не отдавали честь нашим генералам и полковникам, прибывшим в узбекскую столицу на церемонию подписания Договора.

    В министерстве обороны республики, разместившемся в здании бывшего штаба ТуркВО, я встретил многих из тех, с кем познакомился на афганской войне, во время службы на Дальнем Востоке и в Германии. Были среди них капитаны и майоры, которые не имели академических дипломов, толком еще не покомандовали ротами и батальонами, но уже получили высокие посты в военном ведомстве.

    Те, кто понимал несуразность столь стремительного служебного взлета, держал себя стеснительно-скромно. Иных же распирало от гордости, — видел много я таких и у нас на Арбате в августе 1991-го…

    Узбекские офицеры воодушевленно рассказывали мне о перспективах строительства своей армии, о том, что она будет состоять из сухопутных войск, ВВС, ПВО, специальных войск и национальной гвардии. Общее количество — 35 тысяч человек.

    Кто-то заметил: «Если Россия нам поможет…»

    Уже вскоре группа офицеров министерства обороны Узбекистана приедет в Москву на переговоры о налаживании поставок российских вооружений для своей армии. Они дружно жаловались на то, что половину скатов колесных бронетранспортеров «уже съели мыши», что танки стоят на приколе из-за отсутствия запчастей и аккумуляторов.

    Узбеки просили у нас помощи. Но российская сторона заламывала такие цены, которые вызывали у посланцев Ташкента удивление. И было ясно: такие финансовые аппетиты с нашей стороны вредят укреплению военно-политических позиций России в Узбекистане. В республике было немало предприятий, оставшихся ей в наследство от советского военно-промышленного комплекса. Они производили продукцию, которая нужна была для поддержания боеготовности не только Российской, но и других армий СНГ.

    И можно было понять узбеков, когда они отвечали и Москве, и другим столицам Содружества той же «любезностью», выставляя мировые цены за свой военный товар.

    Признание этого факта — в одном из конфиденциальных документов Совета коллективной безопасности СНГ:

    «…При производстве вооружения, военной техники и другой продукции военного назначения не используется в необходимой мере мощный, глубоко и всесторонне интегрированный в прошлом военно-промышленный и научно-технический потенциал государств-участников Договора. Взаимные поставки вооружения и военной техники, комплектующих изделий, другой продукции военного назначения между государствами ведутся по мировым ценам, со взиманием существенного налога на добавленную стоимость. В целом это приводит к значительному превышению цен над ценами, существующими в торговле с третьими странами…»

    Дипломатическим языком такое положение можно было назвать «существенными просчетами». А если содрать кожуру с дипломатической казуистики, то звучало бы это не иначе как «добросовестное взаимное вредительство».

    * * *

    В российском Генштабе еще с лета 1992 года внимательно наблюдали, по какому военно-политическому курсу идет Узбекистан. Строительство его национальной армии мало чем отличалось от подходов, которые использовали соседние республики бывшего СССР. Это подтверждала и принятая Ташкентом военная доктрина. В ее основу была положена миролюбивая политика, которая отвергает войну как средство достижения политических и других целей.

    Определялось также, что главные военно-политические задачи республики в мирное время — поддержание ее обороноспособности на уровне, гарантирующем неприкосновенность и территориальную целостность. С этой целью, отмечалось в доктрине, армия всегда должна быть в готовности к отражению возможной агрессии как самостоятельно, так и во взаимодействии с вооруженными силами государств-участников ташкентского Договора о коллективной безопасности.

    Изучая аналитические генштабовские материалы по военной интеграции или просматривая очередную депешу разведки с юга, я приходил к выводу, что самым большим «вредительством» было безволие высших политиков. А генералы не имели права бежать впереди них. Военная интеграция могла быть только той ниткой, которая входит в разорванную ткань следом за иголкой.

    В январе 1996 года был подготовлен очередной аналитический документ Генштаба об основных проблемах военного сотрудничества России со странами СНГ. В нем, в частности, отмечалось:

    «…Все более зримо выпадает из поля нашего военно-политического влияния Узбекистан. Видя почти полную отрешенность России от вопросов взаимоотношений с Центральной Азией, Ташкент разработал собственную концепцию, во многом заменяющую роль и место Москвы в этом регионе…»

    Информация, поступающая по нашим конфиденциальным каналам, свидетельствовала о том, что все больше разрасталось влияние военных ведомств США, Турции и других стран НАТО на оборонную сферу Узбекистана.

    В строительстве национальной армии Ташкент во многом ориентируется на Вашингтон. В российском Генштабе хорошо знают о многих деталях этого процесса. Например, о том, что уже более шести лет парк военной техники узбекской армии пополняется боевыми машинами США, что несколько десятков узбекских офицеров обучаются в американских военных вузах за счет МО США, что уже неоднократно главы американских военных делегаций, посещающих Ташкент, ставили перед И. Каримовым вопрос о создании военной базы США в республике…

    Наши источники в Ташкенте все чаще слали в Москву сообщения о росте внимания официальных лиц США к Узбекистану — они «челночным способом» регулярно наведывались в республику. В 1995 году были побиты все «рекорды»: в апреле там побывал министр обороны США Уильям Перри с дюжиной своих генералов, в сентябре — еще одна группа высокопоставленных чиновников МО США (7 чел.), в декабре — делегация представителей 16 крупнейших американских компаний, годовой оборот которых превышал 50 миллиардов долларов.

    Для нашей разведки не осталось незамеченным, что особенно большое внимание американцы уделяли конверсии оборонной промышленности Узбекистана. Гости демонстрировали удивительную осведомленность о продукции предприятий, участвовавших в закрытых программах военно-промышленного комплекса бывшего СССР. Было совершенно очевидно, что американцы намерены «перекрыть дыхалку» российско-узбекской военной кооперации.

    В ноябре 1998 года власти Таджикистана обвинили Ташкент в том, что банды полковника Махмуда Худойбердыева перед набегом на Ленинабадскую область укрывались на территории Узбекистана. Узбекистан это категорически отрицал. Получалось, что несколько сот боевиков Худойбердыева свалились на таджикскую территорию с Луны. Но по мере того, как Душанбе муссировал «узбекскую версию», позиция официального Ташкента становилась все более жесткой. Во время своего визита в Бишкек в конце ноября 1998 года президент Узбекистана Ислам Каримов заявил:

    — В Таджикистане идет клановая борьба за власть, очень жестокая, переходящая в вооруженные столкновения, а определенные силы хотели бы перевернуть ход событий в межнациональное и межгосударственное противостояние и, пользуясь случаем, нашли общего врага, пытаясь на этой основе объединить тех, кто собрался у кормушки власти. А помогают им в этом некоторые спецслужбы России.

    Каримов назвал даже конкретное лицо — бывшего полковника КГБ Таджикистана, а ныне сотрудника ФСБ Резо Турсунова, который якобы получал даже «спецзадание в качестве координатора операции по дальнейшему обострению отношений между Таджикистаном и Узбекистаном».

    В тот же день через своих людей на Лубянке я попытался выяснить, существует ли в природе названный Каримовым Турсунов. Мне подтвердили, что «такой гражданин Российской Федерации в Таджикистане имеется и является служащим ФСБ».

    Другие вопросы задавать было бесполезно.

    Но и так становилось ясно, что грызня между Ташкентом и Душанбе грозит стать еще одной «горячей точкой» на территории бывшего СССР.

    Ташкент все чаще выказывал свое недовольство политикой России в регионе. В конце 1998 года премьер-министр Узбекистана «из-за болезни» не прибыл в Москву на совещание глав правительств Содружества. Не прибыл он и в январе 99-го.

    Более того, из Ташкента в Москву, где проводилось январское совещание глав кабинета министров, поступило официальное письмо президента Узбекистана, в котором Каримов высказывал свое резко негативное отношение к политике России в Содружестве и открытым текстом давал понять, что его республика не видит больше смысла участвовать в Договоре о коллективной безопасности.

    Каримов с беспрецедентной резкостью критиковал политику Москвы на Кавказе и в Югославии, в Таджикистане и исполнительных органах СНГ. Узбекский президент обрушился с критикой на Москву из-за того, что она навязывает своим коллегам по Содружеству стиль отношений с НАТО. Это была бомба.

    Исполнительный секретарь СНГ Борис Березовский по понятным причинам «забыл» огласить текст письма участникам совещания. Шеф президентской администрации и секретарь Совета безопасности РФ генерал Николай Бордюжа заявил журналистам, что ему «неизвестны причины отсутствия узбекского представителя» в российской столице.

    Когда-то Бордюжа среди хорошо знающих его офицеров слыл человеком честным, искренним и порядочным. Но после того, как он перешел на службу в Кремль, все чаще приходилось слышать, что «Николай Николаевич перестал быть собой». Жалко было смотреть на него, когда во время интервью «Итогам» секретарь Совбеза отводил в сторону или опускал глаза и твердил, что Ельцин, который лежал в ЦКБ с язвой желудка, активно работает с документами.

    Бордюжа — банальная жертва интриг кремлевской «семьи». Инородное, чужое тело, которое при его уровне совести должно было погореть неминуемо — говорят, что у него дрожали руки, когда он показывал Скуратову порнокассету. Он слишком поздно понял, зачем был нужен Кремлю генерал с хорошей репутацией. Ему поручили грязную роль. Он согласился. Россия брезгливо удивилась…

    Но еще больше удивлял Березовский. Этот человек, уже несколько раз выставленный за ворота Кремля и вновь туда упорно продирающийся, продолжал твердить о какой-то реформе СНГ. Березовский на посту исполнительного секретаря СНГ — это примерно так же, как Мавроди — директор Центрального банка.

    Тот, кто был хорошо осведомлен о бурной деятельности Бориса Абрамовича в качестве придворного советника по политическим технологиям президентской кампании 1996 года, нисколько не сомневался, что свою должностенку Б.А.Б. получил в знак благодарности за большой личный ВКЛАД в повторное возведение Ельцина на кремлевский трон.

    Тут был явный расчет и на то, что, получив еще более широкий простор для своей «экономической деятельности», Березовский увлечется этим и отойдет от «семьи». Некоторые президенты стран СНГ за глаза признавались, что не воспринимают Бориса Абрамовича в его новой ипостаси.

    О масштабах его гигантского финансового состояния, сколоченного на мутной заре дикого российского рынка, ходили легенды. О его фантастических способностях влиять на высшую власть рассказывали небылицы. Время от времени в России и за рубежом вспыхивали сенсационные криминальные истории, в которых мелькала его фамилия. Наверное, в нормальном государстве он давно бы и долго сидел далеко от Москвы. «Семья» слишком много знала о нем. Но еще больше он знал о ней. Потому и был непотопляем.

    Грязная власть вынуждена мирно сожительствовать с теми, кто держит ее на крючке…

    Этот человек с хитро бегающими глазками и многословно-лопотливой речью вызывал большую настороженность в некоторых столицах СНГ. Там говорили, что объединительную роль в Содружестве должен играть человек с совершенно иной репутацией и жизненным прошлым.

    Будущие (да и настоящие) историки не обнаружат каких-либо заметных следов деятельности Березовского на посту исполнительного секретаря СНГ. Время, на протяжении которого он занимал эту должность, не принесло существенных дивидендов Содружеству. Когда Березовского сняли, многие с облегчением вздохнули. Тот самый случай, когда потерю не отличить от находки…

    Армянские стражники

    Когда вскоре после объявления декларации о своей независимости Армения приступила к созданию собственных вооруженных сил, в Минобороны России и Генштабе многие отнеслись к этому с большой настороженностью. Всем было понятно, что в условиях конфликта Еревана с Баку из-за Карабаха это лишь усилит «тротиловую массу» на Кавказе (тем более что и Азербайджан уже полным ходом комплектовал собственную армию).

    Еще в конце 1991 года Евгений Шапошников в конфиденциальных докладах Ельцину, на совещаниях в МО и ГШ, во время поездки с российским президентом в Минск высказывал крайне отрицательное отношение к тем стахановским темпам, с какими Ереван и Баку спешили обзавестись собственными армиями. Шапошников настаивал на том, чтобы в этот взрывоопасный регион были введены коллективные миротворческие силы СНГ, способные пресечь войну.

    Но эта здравая идея уже была беспомощной перед жестокими реалиями жизни: ослепленные взаимной ненавистью, армяне и азербайджанцы продолжали время от времени яростно колошматить друг друга…

    Офицеры Генштаба и Главного штаба ОВС СНГ, наведывавшиеся в штабы армянской и азербайджанской армий, в один голос твердили, что если Россия упустит контроль за развитием ситуации в регионе или, не дай Бог, займет чью-либо сторону в сваре Еревана и Баку, то Карабах может превратиться в «вечный вулкан».

    Конечно, так судить с нашей «арбатской колокольни» было легко. Мне часто вспоминалось застолье в одной из минских гостиниц, где армянские офицеры угощали членов нашей военной делегации старым коньяком. Кто-то из моих сослуживцев решил поработать дипломатом и стал уговаривать армян пойти на мировую с азербайджанцами. Армянский полковник сухо и твердо ответил ему:

    — Армения — наша родина и позвольте нам заботиться о ее защите так, как мы считаем нужным.

    Он был, конечно, прав.

    За короткое время были сформированы министерство обороны и главный штаб вооруженных сил Армении. Ереван намеревался иметь 3 мотострелковых бригады, 2 парашютно-десантных полка, авиационный полк, бригаду армейской авиации и 2 укрепрайона. В перспективе планировалось сформировать еще 2-3 мотострелковых дивизии.

    Как и в других республиках Кавказа, в Армении национальные вооруженные силы создавались на базе воинских частей бывшей Советской Армии. Армяне очень ревниво относились к тому, что Москва «обделила» их оружием и боеприпасами (особенно — по сравнению с азербайджанцами), и потому старались найти «нестандартные» подходы к нашим командирам, понуждая их к различного рода уступкам.

    Некоторые российские военачальники не сумели устоять перед соблазном взяток и других посул — по этой причине они проявляли необычайно трогательную заботу о щедром снабжении армянской армии оружием, боеприпасами, горючим, обмундированием сверх установленных лимитов. Иногда доходило до того, что откровенно игнорировались директивы российского Генштаба. Одна из них, например, предписывала передислоцировать артиллерийскую часть в Россию, но когда документ поступил в штаб ЗакВО, артполк был уже армянским.

    Бывший в ту пору начальником ГШ генерал-полковник Дубынин вознегодовал, узнав про это. Он приказал немедленно назначить служебное расследование и завести уголовное дело. Но генералам и полковникам Генштаба, прибывшим в Ереван для выполнения этого указания, руководство ЗакВО и армянских вооруженных сил дружно навешивало лапшу на уши, щедро сдабривая ее элитным коньяком. Расследование продвигалось крайне медленно — наши люди явно не горели желанием докапываться до истины.

    В конце 1992 года мне довелось видеть генштабовскую справку о численности армянских вооружений: 120 танков, 164 боевых машин пехоты, 56 бронетранспортеров, 75 броне-тягачей, 225 артсистем различного калибра, 38 самоходных артиллерийских установок, 47 реактивных систем залпового огня «Град», 19 крупнокалиберных минометов, 105 противотанковых пушек, 45 противотанковых реактивных комплексов, 100 зенитно-ракетных комплексов, 5 штурмовиков Су-25, 1 истребитель МиГ и 1 учебно-боевой самолет Л-29, 28 вертолетов (из них 12 — ударные Ми-24).

    Для республики, которая намеревалась иметь 50-тысячную армию, не так уж и мало. И все же, значительно меньше, чем у азербайджанцев, война с которыми из-за Нагорного Карабаха могла снова вспыхнуть в любой момент. Армяне стремились активно наращивать боевой потенциал своих вооруженных сил. Главная ставка в этом по-прежнему делалась на Россию.

    Тайные визитеры из Еревана регулярно наведывались в Москву. Вскоре в российском правительстве стали происходить странные вещи: появились на свет два секретных постановления, о существовании которых в кабинете министров знал лишь узкий круг лиц. В соответствии с этими постановлениями начальник Генерального штаба генерал Михаил Колесников (он стал НГШ после смерти Дубынина) издал директивы, окончательно открывшие в 1994 году «зеленый свет» для тайных поставок российских вооружений в Армению.

    Поначалу оружие переправлялось мелкими партиями, и это позволяло проворачивать операции скрытно. Затем объемы поставок стали увеличиваться — Генеральный штаб дал даже официальное разрешение на использование военно-транспортной авиации для переброски боевой техники на юг.

    А поскольку самолеты и эшелоны уходили на Кавказ, где наши части дрались с чеченцами, то этот фактор долгое время играл роль отличной «крыши» — даже офицеры контр-разведки не сразу вычислили, что у них под носом вершится загадочное дело.

    Когда я собственными глазами увидел генштабовские документы, касающиеся наших тайных оружейных поставок в Армению, у меня не возникло и тени сомнения, что все это крамола. Когда ты долго служишь на Арбате, то поневоле привыкаешь к тому, что в решениях твоего начальства всегда таится глубокий смысл, отвечающий высшим интересам государства и непременно освященный Кремлем.

    Но даже в самую серую генштабовскую голову не могла не вкрадываться мыслишка: если мы тайком накачиваем оружием Армению, то это рано или поздно станет ведомо Азербайджану, и тогда скандал вселенский неминуем. Так во имя чего мы так сильно рискуем? А ведь уже и без того ни Кремлю, ни правительству никак не удавалось договориться с Баку, чтобы нефтепровод с азербайджанской нефтью шел через российскую территорию.

    Когда полковник Владимир Уватенко, сопровождавший Грачева во время его очередного визита в Армению, с восхищением рассказывал мне, что был потрясен количеством роз, которыми армяне устлали путь российского министра обороны от аэропорта до резиденции Петросяна, я уже понимал, почему ереванцы с такой необузданной щедростью встречали Павла Сергеевича (на одном из застолий его даже назвали «национальным героем Армении»).

    Поставки российских вооружений в Армению сыграли немалую роль в том, что Ереван легко согласился на размещение нашей военной базы на территории республики. Это был большой успех — мы укрепляли свои позиции в стратегически важном регионе. Однако генштабовские аналитики видели здесь и серьезные минусы. В одном из документов ГШ отмечалось:

    «Соглашение между РФ и Арменией о размещении наших военных баз в этой республике, с одной стороны, укрепило военные позиции России на Кавказе, а с другой — послужило новым фактором напряженности между Москвой и Баку. Наличие проблемы Нагорного Карабаха заставляет Азербайджан крайне ревностно реагировать на упрочение российского военного присутствия в Армении…»

    Ревность эта все чаще принимала «материализованный» характер. Азербайджанские власти отказались от транспортировки своей нефти через территорию России. Это решение у нас в Генштабе обозвали «нефтяной местью».

    В середине лета 1998 года в Армении побывал с визитом министр обороны РФ маршал И. Сергеев. Знакомый офицер Генштаба, входивший в группу сопровождения министра, долго и путано рассказывал мне о туманном результате визита. Пока самому, видимо, не стало стыдно от демагогии: «В общем, один треп о дружбе, о партнерстве… Даже документ о дальнейшем сотрудничестве не постыдились подписывать в ресторане».

    Но я знал и другое: там же, в ресторане, маршал Сергеев раздавал армянам российские награды.

    А коньяк был очень вкусный…

    По мере того как Россия «накачивала» армянскую армию оружием и укрепляла боевую мощь своей военной базы в республике, учащались обстрелы азербайджанской территории и вооруженные вылазки армянских подразделений в приграничных районах. В середине июня 99-го почти полдня длился бой между армянами и азербайджанцами на севере Карабаха, в районе села Ашагы Оратаг. Армянские формирования предприняли несколько попыток захватить позиции азербайджанских войск. Были человеческие жертвы.

    Один из наших «источников» в Баку сообщал: «В минобороны Азербайджана такой поворот событий увязывают с реализацией давней мечты Армении — захватить Тертерский и Евлахский районы и отрезать Гянджу от остального Азербайджана… В МО также считают, что эти события происходят под диктовку военных кругов России… Утверждается, что военное руководство Армении не может принимать решение о наступлении без ведома российских коллег».

    Читая это сообщение, я вспомнил слова Льва Рохлина: «Россия совершает преступление, когда хотя бы на один миллиметр склоняется на Кавказе на чью-либо сторону. Когда такое происходит, мы создаем предпосылки для новых войн».

    За активным оснащением армянской армии российским оружием и крепнущими связями Еревана и Москвы бдительно следила Турция. Стамбульская газета «Милетт» однажды спросила у президента Армении Роберта Кочаряна: «Создается впечатление, что Армения связала свою судьбу с Россией. Есть ли необходимость столь тесных связей?»

    Кочарян ответил:

    — Армения сама должна решать, с кем и какие отношения устанавливать.

    Осколки истории

    Еще в начале 1998 года Москва получила от своих источников за океаном сообщение, что президент США Б. Клинтон подписал «План объединенных командований», устанавливающий зоны ответственности американских вооруженных сил во всех регионах мира. А вскоре этот документ стал «достоянием» наших военных аналитиков. Бывший заместитель начальника Генерального штаба СССР (ныне президент Академии военных наук России) генерал армии Махмут Гареев так прокомментировал план, утвержденный Клинтоном:

    — Новый план вытекает из американской политики отсечения России от ее ближнего окружения. Последствия могут быть катастрофическими. Особенно в том, что касается Украины и Белоруссии. Если, например, Белоруссия будет вырвана из зоны военно-политического влияния России, то мы полностью лишимся надежных границ на западе и важнейших компонентов обороны, прежде всего ПВО. А если и Украина будет развернута Западом против нас, то положение достигнет критической точки…

    Гареев еще во время службы в Генштабе часто демонстрировал способность точно прогнозировать развитие событий в сфере военной политики, он был типичным представителем старой гвардии советского генералитета, который часто отличался блистательным умением «видеть то, что временем закрыто».

    Примерно через неделю после того, как Гареев огласил свой прогноз, я встречался с офицерами военной разведки Белоруссии, которые и рассказали мне, как Запад с помощью своих спецслужб «вырывает» их республику из зоны военно-политического влияния России.

    Почти по той же схеме шла «работа» и на Украине.

    В июле 1998 года прибывший с визитом в Киев генсек НАТО Хавьер Солана привез в украинскую столицу план дальнейшего «развертывания» Украины в свою сторону (благодаря своим «надежным источникам» в Киеве о содержании этого плана Москва узнала уже вскоре после того, как он был оглашен шефом Североатлантического альянса за закрытыми дверями в ходе конфиденциальной беседы с президентом Леонидом Кучмой и министром обороны генерал-полковником Александром Кузьмуком).

    Однажды я спросил Игоря Николаевича Родионова, почему мы не деремся за союзников, не бьем недругов по рукам, они ведь откровенно вредят нам. Почему мы сдаем наши позиции в ближнем зарубежье под нахальным напором более проворных, более наглых и напористых конкурентов?

    Министр со снисходительной улыбкой посмотрел на меня и печально сказал, что когда интересы политического выживания власти выше интересов государства, такая власть прислушивается не к собственному народу, а к тем, кто проплачивает ее выживание валютой.

    Я помнил и другие слова Родионова о том, что Россией, «стоящей на коленях», легче управлять.

    Вскоре стало известно, что более динамичное сокращение российских вооруженных сил было одним из условий выделения очередного финансового кредита руководством МВФ.

    * * *

    За последние годы я побывал почти во всех республиках бывшего СССР. И нигде не слышал радостных од по поводу кончины Союза. Дружный интернациональный стон все чаще начинает переходить в ритуальные проклятья и злобные упреки бывших «сестер» друг другу. Больше всего достается России из-за того, что она вместо объединяющей сыграла разрушительную роль.

    Говорит один из наиболее авторитетных политических аналитиков в странах Азии, доктор исторических наук, профессор Нурбалат Масанов:

    — Все понимают, что Советский Союз был разрушен не Литвой, не Арменией, не Грузией, а самой Россией. Это результат борьбы Ельцина, представителя новой коммунистической элиты, против элиты старой. Его попытки прийти к власти через союзные органы не увенчались успехом. Тогда Россия просто подыграла «мятежным» республикам и таким образом инициировала развал страны.

    В старом, двадцатилетней давности, методическом пособии ЦРУ по свержению политических режимов есть такой вывод: «Только дезинтеграция СССР может открыть путь к дезинтеграции России».

    В США есть много людей, способных не только предвидеть развитие истории других стран, но и направлять ее по нужному руслу.

    На пользу своей собственной истории.









    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх