В этой главе нам предстоит разрешить один весьма важный исторический вопрос, который наши историки почему-то замалчивали, избегали и даже нарочито обходили, как несуществующий, а вопрос этот, как это видно из приведенных в I части настоящего исследования данных, в особенности в XI главе, является в истории казачества краеугольным. Вопрос этот: куда девались из Золотой Орды бродники русских летописей, этот, по выражению Рубруквиса, народ особенный, многочисленный, живший по среднему течению Дона и имевший главным образом прибой у Переволоки, для которого в 1201 г. учреждена была особая епархия, именовавшаяся Сарской и Подонской, куда девался он с принятием татарами магометанства и возникшим вследствие этого гонением на христиан? А также куда делись Геты-Руссы и Чиги византийских историков, жившие в Приазовье и вошедшие также в состав нового татарского царства?^{138}

Из записок диакона Игнатия, плывшего вместе с митрополитом Пименом рекою Доном весной 1389 г. в Царь-Град, через 9 лет после Куликовской битвы, мы видим, что на Дону в то время «была пустыня зело, не бяше тамо ни града, ни села, только зверей велие множество». То же говорит и посол Ивана III Марк Руф, ехавший из Азова сухим путем до Рязани.

Куда девались Асы с берегов Дона и Азовского моря, этот сильный и гордый народ, потомки древних Асуров Риг-Веды и Синдов или Индов Геродота (IV, 28) и Страбона (XI, 2. I)^{139}? Из данных, приведенных в X главе, части I настоящего исследования, мы знаем, что часть народа Ас под именем Ас-аров или хазар, Черкасов и Касаков или Казаков из Приазовья переселилась в X–XII вв. на Днепр, в Киевскую Русь, но большинство осталось их на Дону, восточных берегах Азовского моря и в низовьях Кубани (Тмутараканская Русь) под теми же именами, а также под именем бродников (свободных), Алан, Чигов, Гетов, Касогов или Касагов и др.

Вопрос этот решается очень просто.

С принятием татарами магометанства население Приазовья и Дона, оставшееся на своих старых местах, терпело большие унижения и притеснения от врагов своей веры и часть его под усиленным давлением магометанства окончательно смешалась с ними, положив основание особому военному сословию, известному впоследствии под именем казаков ордынских, а в настоящее время киргиз-кхасаков или кайсаков^{140}. Потомки этих омусульманенных казаков известны также под именем казахов, Казахского уезда, Елизаветпольской губ., в Закавказье, которых соседние жители просто называют казаками. Все же остальное свободолюбивое и сильное духом казачество, оставшееся верным религии и заветам предков, переселилось на Днепр и в русские украинные города, под защиту литовских и московских великих князей, и объявило всему мусульманству непримиримую войну, войну страшную и многовековую, и в конце концов вышло из этой кровавой борьбы победителем. Об этой борьбе мы теперь и будем говорить; но прежде кинем беглый взгляд на состояние Золотой Орды в XIII и XIV вв.

Долго надеялись европейские союзники папы, что орда Чингисхана примет христианскую веру. Были даже пущены слухи, выражавшие эту надежду, что в Азии есть уже ханы и епископы римско-католического исповедания. Но хитрые азиатские деспоты скоро поняли бессилие, ненадежность и вечную лицемерную лживость западноевропейской дипломатии. Поэтому каракарумские «великие ханы» предпочли принять веру Будды, занесенную из Индии. Ханы же Золотой Орды предпочли перейти на сторону мусульман, так как в то время, в первой половине XIV в., сильное арабское войско стояло уже на северном Кавказе, у Дербента, и в Туркестане, и слава мусульман гремела по всей Азии. Это торжество арабов-мусульман и буддистов сконфузило и охладило любовь папистов к своим турецко-монгольским союзникам. Посольство Генриха III Кастильского к Тамерлану во главе с Рюи Гонзалесом де-Клавихо в Самарканде в 1403–1406 гг. было, кажется, последней попыткой пап восстановить свое прежнее влияние в татарской монархии, но она, как это известно, потерпела полную неудачу. (И. Мушкетов. Туркестан) Волею или неволею паписты стали покидать места и должности при золотоордынском и каракарумском дворах. Монголы стали постепенно превращаться в свое прежнее полудикое, первобытное состояние азиатских кочевников и кавалеристов, годных только для грабежей и внезапных набегов на мирных жителей. Не оказалось у них ни высших технических и военных знаний, ни уменья управлять стомиллионным государством.

Вместе с мусульманством татары приняли и арабскую азбуку и вообще письменность; раньше усвоенные ими письмена уйгуров и баков, так называемые «джагатайские» (Джи-Гетов Средней Азии) или древнескифские, ими были скоро позабыты. Лишь множество надписей на камнях в окрестностях Каракарума свидетельствуют, что письмена эти были в большом употреблении у монголов. Буквы квадратной и прямолинейной формы. Джагатайское наречие сущертвовало там и в последующие века, и на нем хивинский хан Абул-Гази в первой половине XVII в. написал генеалогию татарских ханов.

С уходом европейских помощников Чингизы пали. Однако до этого ухода азиаты успели, в течение 240 лет, переселить, отуречить и монголизовать до 50 млн. русских, финских и других народов Восточной Европы. Гарнизоны в Пекине, Багдаде, Каире и Туркестане очень часто состояли из русских воинов и пленников. Все войны в Азии и Европе монголы вели, расходуя на это русских рекрут, а потому и презирали эти войска за рабское их происхождение.

Во многих местах Азии и до сих пор уцелели сероглазые и белокурые люди, несомненные потомки русских, отличающиеся наружностью от коренных жителей Азии.

В летописях сохранилось несколько из тысячей таких случаев переселения и отуречивания русских. Так, например, один ревностный мусульманин, золотоордынский хан, подарил своему азиатскому падишаху и калифу сразу около 30 тыс. русских воинов. Их завели в глушь Малой Азии и на пути к Багдаду окружили своими войсками и силою заставили принять мусульманство, совершить обрезание, переодеться в азиатское военное платье и в таком виде предстать пред грозные очи калифа. Непокорных же мучили и избивали. И вот при таких-то условиях пришлось жить многочисленному русскому и алано-казацкому населению в Золотой Орде с принятием татарами мусульманства в XIV в. С этого времени и начинается массовое переселение этого народа в русские украинные городки и на Днепр, под защиту и на помощь русским и литовским великим князьям, для борьбы с их общим врагом.

На Днепре в то время уже жили Черкасы-касаки, переселившиеся туда в X и последующих веках и известные по русским летописям под именем «Черных клобуков». Главнейшее местопребывание этого народа было на правой стороне Днепра, по р. Роси. Земля эта в то время называлась Поросьем^{141}. Черные клобуки или Черкасы, как они называются в летописи, любили жизнь подвижную, но семьи свои берегли в укрепленных станах или городках^{142}. Все Черкасы служили в составе княжеских войск; их причисляли к «мол од шей» дружине. Они участвовали во всех междоусобицах удельных князей и в битвах с половцами в продолжение более 150 лет, до самого нашествия татар^{143}. Черкасы-касахи составляли в княжеских дружинах легких конных стрелков и передовых соглядатаев, грозных своим казацким вооружением, копьями и саблями^{144}. Они могли выставлять до 30 тыс. человек. Вообще Черкасы в Киевский период являлись весьма важным сословием: они участвовали в народных советах и торжествах Киева, сочувствовали его бедствиям, отличались глубокою преданностью князьям, но в то же время твердо отстаивали свои права и вольности^{145}. Во время нашествия татар часть Черкасов отстояла свою независимость, укрывшись на Днепровских островах; оттуда они стали нападать на татарские владения и предпринимать речные и морские походы на турок и татар. В конце XIV в. они приобрели себе громкую известность, как страшные морские пираты, грозные для всего мусульманского мира. Историк Костомаров в «Иване Свирговском» прекрасно изобразил эту многовековую идейную борьбу христианского казачества с ненавистным ему мусульманством.

Укрывшиеся на островах Черкасы первоначально назывались «Касаками островными», а потом казаками Запорожскими. К ним во второй половине XIV века прикошевали новые Черкасы, пришедшие с Кубани в числе нескольких тысяч семей. Они основали на правой стороне Днепра, ниже нынешнего Канева, стан, назвав его Черкасы^{146}.

В истории Рязанского княжества казаки впервые упоминаются в 1444 г. В то время в Переяславле Рязанском зимовал с своим войском татарский царевич Мустафа. Узнав об этом, московский великий князь Василий Темный послал на него пехоту, вооруженную ослопами, топорами и рогатинами. Туда же пришла мордва и прибежали на лыжах «Рязанские казаки» с копьями и саблями. Зима была холодная и снег глубокий. Мустафа укрепился на берегу р. Листани, верстах в десяти от города. Сеча была жестокая. Все татары были перебиты; пал и их царевич^{147}. Рязанцы в этой битве не участвовали; они старались дружить с татарами как пограничными своими владельцами. Под 1492 и 1493 гг. летопись говорит нам о «казаках ордынских», нечаянно пришедших в Рязанскую землю и взявших три села. Эти «ордынские казаки» в летописи названы татарами. В последующих веках они наводили страх на купеческие и посольские караваны по Дону близ Переволоки и по Нижней Волге.

Рязанские казаки в истории России играли весьма видную роль, делая разъезды вниз по Дону и шаг за шагом отстаивая у татар каждую пядь родной им земли. При покорении Казани Иоанном IV их участвовало до 7 тыс.

С 1468 г. стали упоминаться в наших летописных сказаниях казаки московские^{148}.

В пределах древнего княжества Северского, во всех главных и пограничных городах, как то: Чернигов, Новгороде-Северском, Стародубе, Путивле, Рыльске и других, появились свои казаки под наименованием украинских, северских или севрюков^{149}.

С 1491 г. упоминаются казаки мещерские или городецкие. С 1474 г. в Крымской орде^{150}, с 1491 г. в царстве Казанском, с 1502 г. — Астраханском, до 1471 г. — в Азове^{151}. С 1515 г. появляются на сцену казаки Белгородские, стан которых располагался близ Аккермана, у Днестровского лимана, в нынешней Бессарабской губ.^{152}, потом в Очакове, у чуваш, черемис, мордвы, в Соловках при архимандрите Филиппе, впоследствии митрополите московском, и в других местах. В крымских генуэзских колониях, Каффе и др. и в их окрестностях также были казаки, выходившие на добычу в Поле и нападавшие на татарские улусы. Казаки эти, однако, не принадлежали к итальянским гарнизонам и вообще не входили в состав этих общин. Так, например, в Записках Одес. общ. истории и древностей (т. V стр. 613) приводится заметка, поставленная на полях древнегреческого синоксаря г. Судгеи (Судака) и относящаяся к 1307–8 году, об убийстве казаками молодого человека (был заколот) Альмальчи, сына Самака, вероятно магометанина.

В Уставе для генуэзских колоний на Черном море, изданном в Генуе в 1449 г., также говорится о казаках, нападавших на татар и угонявших у них скот^{153}.

Таким образом, с принятием татарами магометанства казачьи общины из Приазовья и придонских степей разбросались по всем украинам великой Русской земли, до Новгорода и Соловецких островов. Но главные силы их сосредоточились по пограничным с татарами местностям, в княжествах Рязанском, по верховьям Дона, Северском, по верховьям Донца, и по Днепру. Отсюда они стали вести наступательную войну с магометанами, отстаивая каждый шаг дорогой им родины.

Это расселение и внедрение в Русь казачества дало повод нашему историку С. М. Соловьеву высказать свое положение, что казачество составляло слой русского общества, некогда распространенный по всей России; что еще в XVI в. казаками звали наемных рабочих, батрачивших по крестьянским дворам, людей без определенных занятий и постоянного местожительства. Историк Ключевский пошел дальше и высказал предположение, что пограничное казачество сложилось из класса людей, с оружием в руках уходивших в степь для рыбного и звериного промысла; что этим людям, при постоянных столкновениях с такими же добычниками татарами, усвоено было татарское название «казаков», вольных бездомных батраков; что первоначальной родиной русского казачества можно признать линию пограничных со степью русских городов, шедших от средней Волги на Рязань и Тулу, потом переламывавшуюся круто на юг и упиравшуюся в Днепр по черте Путивля и Переяслава; что вскоре казачество сделало еще шаг в своем наступлении на степь, — то было время ослабления татар, разделение Орды. Городовые казаки и прежде всего рязанские стали оседать военно-промысловыми артелями в открытой степи, в области верхнего Дона. Донских казаков, говорит далее Ключевский, едва ли не следует считать первообразом степного казачества. По крайней мере, во второй половине XVI в., когда казачество западное только еще начинало устрояться в военное общество, донское является уже устроенным. В состав его входили и крещеные татары^{154}.

Таким образом, по Ключевскому выходит, что грозное казачество возникло как-то так, само собою, из рыболовов и звероловов, сгруппировавшихся в военно-промысловые артели и ставших наступательно действовать на татар. Эти историки забывают, что народы и притом «особенные», как выразился еще Рубруквис в половине XIII в., не падают с неба и не создаются искусственно. Всякое проявление жизни народной имеет преемственную связь с минувшими историческими событиями. И шаг за шагом, звено за звеном, события эти тянутся закономерно, без скачков, одно за другим на протяжении всей истории народов. Чтобы объяснить какое-либо историческое явление, нужно найти его причину и первопричину, иначе говоря, изучить жизнь предшествовавших народов во всех ее проявлениях и найти между предыдущими и последующими событиями естественную, но не искусственную связь.

Отряд Рязанских казаков в 1444 г. по глубокому снегу прилетел на лыжах, вооруженный саблями и копьями, и напал вместе с московскими ратниками на зимовавших там татар. Откуда взялся этот отряд, кто его сформировал — история нам не объясняет. Но все знают, что копье и сабля — орудия не рыболовов и не звероловов, — это оружие войны, известное еще в древности у южных казацких народов, Гетов, алан и роксолан, а потом у казахов-Черкасов на Днепре.

Битва на берегу Листани, близ Переяславля Рязанского, была жаркая. Сопротивление, оказанное татарами, говорит историк Иловайский, достойно было лучших времен их славы. Они не сдавались в плен и были все перебиты. Наивные рассуждения об охотниках, рыболовах и звероловах тут неуместны. Казацкие общины могли пополняться подобными промышленниками и вообще людьми, жаждавшими свободы и славы, — это так. Казачество никому не запрещало вступать в его среду и идти в степь на борьбу с врагом христианства. Существование коренного самобытного казачества в придонских и приазовских степях для всех очевидно. К этому выводу пришел и известный русский историк И. Е. Забелин^{155}. Эту же мысль провел ученый-археолог А. А. Спицын в своих «Историко-археологических изысканиях», относящихся к Донскому краю и проливающих свет на его прошлое. Принимая в соображение существование русской Тмутаракани в XI и XII вв. и наличность города России в низовьях Дона, а также указание Рубруквиса на многочисленность славяно-аланского населения по среднему и нижнему течению Дона в 1253 г., Спицын пришел к выводу, что эти-то именно русские элементы и послужили ядром для создания донского казачества. Городки с христианским населением в XIV в. были и по Верхнему Дону, по pp. Вороне и Хопру. Развалины этих городков видел митрополит Пимен, плывший р. Доном весною в 1389 г. в Азов. К этим-то христианам и были посланы московскими митрополитами Феогностом между 1334 и 1353 г. и Алексеем около 1360 г. грамоты для укрепления их в вере. Грамота Феогноста адресована «К баскаком, и к сотником, и к игуменом, и к попом, и ко всем христианом Червленаго Яру и ко всем городом, по Великую Ворону». Грамота Алексея начинается так:

«Благословение Алексея, Митрополита всея Руси, ко всем христианом, обретающимся в пределе Червленого Яру и по караулом возле Хопор по Дону, попом и диаконом, и к баскаком, и к сотником, и к бояром»^{156}.

В 1354 г. при митр. Алексее часть придонской области от Червленого Яру по pp. Хопру и Дону, т. е. вся левая сторона течения р. Дона, отошла в состав Рязанской епархии, а правая осталась в ведении епископа Сарского и Подонского, называвшегося впоследствии Крутицким. Епархия эта простиралась от Нижней Волги до Днепра. В Саратовской духовной консистории хранится несколько антиминсов из этих церквей, а также церквей, бывших в городках по р. Медведице^{157}.

Оставшимся на Дону казацким общинам пришлось терпеть от магометан разные обиды и утеснения.

Когда татары были еще полуязычники и по л у магометане, церковные имущества христиан Золотой Орды не подвергались разграблению и даже освобождались от сборов в пользу ханов. Так, например, в 1342 г. митрополит Феогност выхлопотал у хана новый ярлык, в подтверждение прежних, об освобождении русской церкви на Дону от всякой дани. В числе церковных имуществ упоминаются и «виноградники», росшие, надо полагать, не севернее среднего течения Дона^{158}.

К концу XIV в., с воцарением хана Мамая, притеснения христиан усилились до того, что казакам, оставшимся в Золотой Орде, не оставалось иного исхода, как покинуть свою родину и переселиться к русским украинам. Услышав, что московский великий князь Дмитрий Иванович собирает войска на решительную борьбу с татарами, донские казаки из городков Сиротина и Гребни поспешили к нему на помощь и поднесли накануне Куликовской битвы, бывшей 8 сентября 1380 г., икону-хоругвь Донской Богородицы и образ Богородицы Гребневской^{159}.

Рязанский митрополит Стефан в сказании о Гребневской иконе Божией Матери под 1712 г. говорит, что икону эту поднесли великому кн. Дмитрию казаки «городка Гребни, иже на усть реки Чира глаголема». Икона эта находится в Москве, на Лубянке. Городок Сиротин мог быть близ того места, где ныне Сиротинская станица, на острове р. Дона. Еще в половине прошлого века там были заметны древние валы, ямы и вообще остатки укреплений. Сиротинская станица — старое насиженное место казаков. В окрестных оврагах и балках и теперь находят старое казацкое оружие, подземные в горах ходы, гроты с потайными выходами, в которых остатки казачества укрывались от преследования татар.

Станицы Кременская и Качалинская, расположенные в той же местности, близ Переволоки, относятся также к старым городкам казачества. В десяти верстах от станицы Трех-Островянской и в четырех верстах от развалин древнего городища, называемого Качалинским, возвышается большой бугор-гора под названием Иловлинский Маяк, с которого открывается обширный вид на степи верст на 100 и откуда казаки прежних веков наблюдали за движениями татарских полчищ. Не в далеком расстоянии от этого Маяка находятся такие же возвышенности: Суханова-Дуброва, Варламов-Мыс, Анохин-Мыс и др. Все эти возвышенности в народе зовутся «Венцы». У подошвы этих гор, на берегу старого русла Дона, имеются два старых городища, и на одном из них развалины когда-то существовавшего металлургического завода. В ближайших горах находят залежи железной руды, колчедана и камней с золотистым блеском. В этих же местах был прежде старый казачий городок Рига, а потом Паншинский. По запискам Рубруквиса, местность близ Переволоки, т. е. от нынешних Сиротинской и Пятиизбянской станиц до Волги, была густо населена бродниками, имевшими там свои укрепленные станы.

После мамаевского погрома казаки покинули свои старые жилища. О названных городках в сказаниях последующих веков не сохранилось никаких известий. Диакон Игнатий, спутник митрополита Пимена, ехавшего в 1389 г. рекою Доном от самого его верховья до Азова, в записках своих говорит, что на своем пути они видели только развалины городков и то большею частью в верховьях Дона; все же остальное пространство «была пустыня зело». И действительно, после многих набегов татар на Рязанское и Московское княжества, южные окраины их представляли сплошную пустыню, покрытую могилами удалых ее рыцарей.

В 1365 г. в Рязанском княжестве произвел погром хан Тагай, налетевший с востока. В 1373 г. отряд, посланный ханом Мамаем, разгромил то же княжество и с большим полоном возвратился на юг^{160}. В 1377 г. царевич Арапша вновь громил рязанские поселения. В следующем году татары вновь явились в рязанскую землю, но на р. Воже были разбиты Вел. Кн. Дмитрием Ивановичем. В отместку за это поражение татары в том же году вновь разорили русские украины, а в 1380 г., под предводительством самого Мамая, двинулись на Русь с целью окончательного ее разорения и порабощения. «Казним рабов строптивых! — говорил он в гневе: — да будут пеплом грады их, веси и церкви христианские! Обогатимся русским золотом!».

Войско его, более 150 тыс. чел., состояло из татар, остатков половцев, турок, армян, наемных кавказских горцев и генуэзцев из Кафы и других черноморских колоний. Все эти хищники, прельщенные обещаниями Мамая, с охотой шли в его полки, желая поживиться богатствами Москвы и других русских городов. Это были последние усилия политики пап и их союзников — татар. На помощь к ним спешил ревностный католик, литовско-польский король Ягайло, недавно обращенный в христианство и получивший благословение папы на столь славный подвиг. Мамай шел не спеша, поджидая Ягайла и уничтожая все на своем пути. «Яко лев ревый и яко медведь пыхая и аки демон гордяся»… говорит про это движение Мамая летопись. Он перешел Волгу и с большими силами остановился кочевать по р. Воронежу^{161}. Все восточное Подонье им было разорено. После поражения Мамая на Куликовском поле вслед за ним явился новый грабитель Тахтамыш, а за ним гроза всего востока — страшный Железный Хромец — Тамерлан. Он прошел весь юг современной России и стер с лица земли все там живущее. Даже богатый и многолюдный Азов подвергся той же участи (1395 г.). Многочисленное посольство, состоявшее из купцов венецианских, генуэзских, каталонских, бискайских и египетских, встретило этого завоевателя на берегу р. Дона с богатыми дарами и ласками. Тамерлан успокоил их на словах, но в то же время велел одному из эмиров занять город. Все дома и лавки были ограблены и жители перебиты. Спаслись лишь те, которые успели укрыться на судах и уйти в море. Таким образом, Азов и богатства его исчезли^{162}.

Посол Ивана III Марк Руф, он же Марко Толмач, ехавший р. Доном в Азов и обратно сухим путем до Рязани, писал, что «на Дону, кроме земли да неба, они ничего не видели». До такого состояния в конце XIV и начале XV в. была доведена татарами когда-то густо населенная и богатая естественными произведениями Донская страна, именуемая в наших летописях «Полем», полем кровавых битв, рыцарской отваги и молодечества.

С распадением и ослаблением Золотой Орды Поле делается ареной страшной идейной борьбы христианского казачества с народами басурманскими: турками, крымцами, казанцами и астраханцами. В начале XVI стол, казацкие товарищества уже сновали по всем направлениям, от Волги до Днепра, высматривая неприятеля и следя за его движениями. «От казака страх на Поле», писал Иоанн III крымскому хану Менгли-Гирею в 1505 г. И действительно, казачество мстило своим притеснителям, не считаясь в своих действиях с политикой Москвы. К концу XIV в. относится и переселение казаков с Дона на р. Яик или Урал. Предание, переданное в 1748 г. яицким атаманом Меркульевым о начале казачества, Рычков напечатал в журнале «Сочинения и переводы ежемесячные» в 1762 г. Пушкин предание это поместил в 1-м примечании к «Истории Пугачевского бунта». По этому преданию начало Яицкого казачества таково. Отец Меркульева, живший сто лет и умерший в 1741 г., слышал в молодости от своей столетней бабки, что она, будучи двадцати лет, знала одну очень старую татарку по имени «Гугниху», которая рассказала ей, что во время нашествия Тамерлана на Россию (1395 г.) донской казак Василий Гугня ушел с Дона с 30 казаками-товарищами и поселился на р. Яике, в то время необитаемом, и таким образом положил основание Яицкому войску. Гугниха была женой этого казака. Уральские казаки и до сих пор чтут память «бабушки Гугнихи» и на пирах пьют, по старой привычке, за ее здоровье^{163}.

К этому же времени начинает усиливаться движение новгородских «повольников» или «ушкуйников» в северные и восточные страны. Еще с XI в. они стали появляться на pp. Волге, Каме, Вятке и Северной Двине, в странах, дотоле мало известных и населенных полудикими финскими племенами; основывали по берегам этих рек новые городки и заводили торговые сношения с местными жителями. Под предводительством своих выборных старшин, или «ватманов», эти отважные купцы-воины в XIII и XIV вв. появляются в земле зырян, живущих по pp. Вычегде и Выми, в Югории (по р. Печоре) и в Пермии; в 1361 г. спускаются вниз по Волге в самое гнездо татар, в их столицу Сарайчик, а в 1364–65 гг. под предводительством молодого ватмана Александра Обакумовича пробираются за Уральский хребет и разгуливают по р. Оби до самого моря. Вскоре на 150 лодках они подошли к Нижнему и умертвили там множество татар, армян, хивинцев, бухарцев и взяли все их богатства, жен и детей; потом вошли в р. Каму и разорили многие болгаро-татарские селения^{164}. В то же время из р. Вятки они вновь появились на Волге и разорили Казань и другие города и села, принадлежавшие татарам, а также захватили товары всех купцов, встретившихся им на Волге^{165}.

Хотя подобные набеги не нравились московскому великому князю, принужденному поддерживать дружбу с ханами, но новгородцы его мало слушались и действовали на свой риск и страх. Еще в 1181 г. эти отважные рыцари основали на р. Вятке свой укрепленный стан, городок Хлынов, переименованный в конце XVIII в. в г. Вятку; оттуда-то они и предпринимали свои путешествия вниз по Волге.

Вятская община управлялась, как и древний Новгород, вечем, во главе которого стояли избранные народом «атаманы»^{166}. Община эта была сильнейшею на всем северо-востоке России; жители ее пахали землю и сеяли хлеб, торговали с другими новгородскими и великокняжескими областями, с казанскими татарами, камскими и волжскими болгарами (ныне казанские татары) и пермяками, действуя где мирным путем, а где огнем и мечом. К концу XV в. эти отважные купцы-воины сделались страшными по всему Поволожью не только для татар, но и для русских.

По свержении татарского ига Иван III обратил внимание на этот беспокойный и неподвластный ему народ, и в 1489 г. Вятка была взята и присоединена к Москве. Разгром Вятки сопровождался большими жестокостями: главные народные вожаки Аникиев, Лазарев и Богодайщиков были в оковах приведены в Москву и там казнены; земские люди переселены в Боровск и в Кременец, а купцы в Дмитров; остальные обращены в холопов^{167}. Но самый свободолюбивый и беспокойный элемент этого народа ни за что не хотел покориться Москве и рассеялся по северу и востоку России. Большая часть этих удальцов с своими женами и детьми на судах спустилась вниз по Вятке и Волге до Жигулей и укрылась в этом малодоступном и диком краю. В первой половине XVI столетия эта удалая вольница с Волги перешла волоком на Иловлю и Тишанку, впадающие в Дон, а потом, при появлении в низовьях Дона азовского, запорожского и северского казачества, расселилась по этой реке вплоть до Азова.

До покорения Казанского царства, т. е. до господства татар на Волге, волжское казачество не имело никаких сношений с Москвою, и потому русские летописцы того времени о нем совсем умалчивают. Лишь в 1519 г. посол Голохвостов в своих донесениях московскому вел. князю Василию III из Азова и Керчи сообщал, что ногаи, теснимые казаками, хотели перейти Волгу, но астраханский царь их не пустил^{168}.

О присутствии новгородского элемента в Донском казачестве скажем подробно ниже. Теперь кинем беглый взгляд на казачество Азовское и Черкасское, оставшееся на р. Кубани. Итальянский путешественник Иосаф Барбаро, проживший в Тане (Азове) около 16 лет и хорошо изучивший местных и окрестных жителей, в своих записках, составленных в 1436 г., говорит, что по всему восточному побережью Азовского моря, на 12 дней пути, вплоть до Мингрелии и Черкасии, живут Аланы, исповедывающие, как и Черкасы, греческую христианскую веру; что Аланы на своем языке себя называют «Ас». В соседстве с Аланами на крымском берегу живут Готы, исповедывающие ту же веру^{169}.

Подчинялись ли Аланы и Готы татарам, Барбаро в своих записках не говорит ни слова, а лишь вкратце сообщает, что татары за 100 лет до него приняли магометанскую веру и что их считается до 300 тысяч.

Харьковский профессор Рейт в своих исследованиях (1810 г.) говорит, что Аланы, смешавшись с Готами, положили основание племени казаков, столицей которых в XV в. был город Азов, от народа «Ас», как себя называли Аланы.

В Азове с древнейших времен стоял чтимый казаками храм Св. Иоанна Предтечи и в нем икона того же святого, написанная в 637 г., о чем подробно уже говорено.

После упорной шестидесятилетней борьбы греки при помощи православных славянских народов и Руссов изгнали латинских крестоносцев, но Византийская империя до того была ослаблена, что окончательное ее падение давно уже было предрешено. Бедность и невежество населения, разврат высших слоев общества, маловерие и ханжество духовенства, сведшего религию в обряд, ускорили эту катастрофу. В 1453 году Константинополь был взят турками и разгромлен. Папы и тут показали свою вероломную политику. Вместо того чтобы дать существенную помощь погибающему христианскому государству, они лишь отделывались разными обещаниями и двусмысленно взывали к западным государям о новом крестовом походе, но те не двигались с места. Пока шла эта игра, папы настойчиво требовали от византийских императоров и патриарха уступки в догматах веры и торжественного соединения церквей, с каковою целью папа Николай V прислал в Константинополь еще в 1452 г. своего кардинала Исидора. Прения о вере, вызванные этим посольством, еще более усилили вражду между греками и латинянами^{170}. Паписты умыли руки и не дали помощи. Константинополь пал. Покорив Византийскую империю, турки обратили внимание и на ее колонии, расположенные по берегам Азовского и Черного морей, но тут встретили они упорное сопротивление от казачества: ни днепровские, ни кубанские Черкасы, ни азовские казаки ни за что не хотели признать над собой власть султана. В 1471 г. турки с большими силами взяли древний оплот казачества — Азов; они застали в этом городе вольное товарищество, которое в русских актах слыло под именем «азовских казаков»^{171}. Эти казаки представляли особое сословие города, отдельное от других военных людей. У них был свой выборный начальник, называемый «шубаш» и имевший власть и силу охранять права своего товарищества^{172}. Исполнители его распоряжений назывались «урядниками». Что эти казаки были не татары, видно из показания самих турок и крымцев, делавших явное различие между ними и другими военными людьми Азова, называя последних нашими казаками, или нашими людьми, а также отличали «старых Азовских казаков» от ордынских, называя их волжскими татарами^{173}. Из шубашей азовских казаков известны: Караман — 1500 г. На него жаловался крымский хан Менгли-Гирей турецкому султану за нападение в Поле на русского посла Кубенского и на ехавшего с ним крымского посла, убитого в этом нападении^{174}. Ауз-Черкас и Карабай^{175}.

Ввиду многих жалоб на своеволие казаков, как русских князей, так и крымцев, султан Баязет дал повеление Менгли-Гирею и сыну своему, кафинскому султану Магмету Шахсоде, всех лихих пашей, казаков азовских и других казаков, сколько их найдется в городе, схватить и привести в Царьград. Для охранения же послов и гостей поставить в Азов других военных людей из крымцев и кафинцев. Менгли-Гирей отправил в Азов сына своего Бурнаша с 2 тыс. крымцев, кафинцев и наемных черкесов, живших в Крыму.

По прибытии в Азов Бурнаш арестовал «больших» людей и несколько казаков и отослал их в Крым, велев рассадить по тюрьмам. Все же прочие азовские казаки разбежались.

«Ныне добро учинилось в Азове», писал крымский хан Ивану III, послы и гости будут провожаемы и Полем, и Доном в добром здоровьи^{176}. Судя по тому, с какими силами крымцы приводили в исполнение повеление султана, можно заключить, что казаков в Азове было немало, во всяком случае не менее 2 тыс. Действия же турок дают нам основание заключить, что казаки эти были не магометане, иначе бы крымцы с ними так жестоко не поступили. Имена или, быть может, прозвища казацких шубашей — Караман, Карабай и др. также не могут служить основанием относить старых азовских казаков к магометанам, так как подобные прозвища носили многие атаманы донских и запорожских казаков; например, атаман Сусар Федоров, ходивший с донскими казаками под Казань в 1552 г. на помощь московскому царю Ивану IV; Барбоша, гулявший на Волге при том же царе; Андрей Шадра (по-татарски — рябой), разгромивший вместе с другими донскими атаманами астраханцев в 1554 г.; Семен Кара, основавший городок Семикаракоры и др. Казаки, сталкиваясь в течение веков с татарами, многое поневоле у них переняли, в особенности прозвища, но многое, как мы видели выше, им и навязали. При этом нужно также иметь в виду, что многие кажущиеся татарскими слова на поверку являются славянскими, имеющими древнеарийские корни, например: кара — кер — чер и черн — черный. Следовательно, Карабай — Чернобай, Каракалпаки — черные шапки, Караман — черный человек и т. п.

Для охраны Азова турки оставили до 600 военных людей, которых русские послы также стали именовать казаками, так как они выполняли те же поручения, как и старые азовские казаки, т. е. провожали и встречали послов, охраняли купеческие караваны и проч. Эти казаки в соединении с крымцами и ногайцами впоследствии не раз нападали на рязанские украйны и мордву^{177}. Выгнанные турками из Азова казаки ушли на Днепр, на литовскую границу и в 1515 г. вместе с белгородскими поступили на службу к литовско-польскому королю Сигизмунду и получали от него сукна и деньги, что очень беспокоило московского вел. князя Василия III. Написав об этом послу Коробову, бывшему на пути в Азов, великий князь велел ему просить турецкого султана, чтобы он запретил казакам из Азова и Белгорода ходить на службу к его недругу, королю польскому и литовскому. Коробов донес, что по объяснению турецкого посла грека Камала, ехавшего вместе с ним в Царьград, казаки эти ходят в Литовскую землю без ведома султана^{178}.

Из этой переписки видно, что как казаки белгородские, жившие при устьях Днепра и у Днестровского лимана, так и азовские, не подчинялись ни туркам, ни татарам и служили по найму, «за гроши и сукна», кому пожелают. Беспокойство же великого князя Василия III, выказанное им при получении известия о службе казаков Литве, заставляет предполагать, что этих казаков было немало, иначе говоря, они представляли из себя грозную силу, с которой Москве приходилось считаться, так как Василий III в то время вел с Сигизмундом войну. Радея о пользах Московского государства и желая привлечь на свою сторону азовских казаков, Василий III обратился к своему тайному другу, брату крымского хана, князю Аппаку, и просил его переговорить с казаками и пригласить их «служить ему, великому князю». Аппак сообщил, что казаки азовские и белгородские раскаиваются в своем поступке и просят его, Аппака, «печаловаться о них у великого князя, чтобы он лиха некоторого им не учинил и чтобы им с своими женами прикошевав жити у Путивля и слугами быти, а его недруга короля (литовского) воевати»^{179}. Потом в январе 1519 г. Аппак пишет, что уже год назад как он послал к азовским казакам человека, которому наказывал говорить так: «что он, Аппак, печалуется за них у великого князя, между тем как они, живя в Путивле, ходят, куда хотят; что этому казаки поверили и прислали к нему для переговоров мирзу Меретека». Далее Аппак пишет, что он с Меретеком послал к азовским казакам двух человек с предложением, «чтобы те казаки пришедши негде поближе стали» и приказывал посланным говорить казакам так:

«Аз о вас у великого князя печалую, чтобы вам дал место где летовати да где зимовати. И Меретек мирза в головах и все азовские казаки ныне о том тебе (великому князю) бьют челом: толко нас (говорят они) князь великий хочет себе слугами учинити и он бы нам астораканцов дву Ян-Чюру да Ян-Асана из тюрьмы выняв да нам дал: свершено бы — нашему холопьству примета то была».

Далее Аппак продолжает, что Меретек ныне с меньшим своим братом у них и едет провожать царскую казну, «а кош его в Путивле, а проводив назад казну — будет часа того, а приехав — тебе холопом будет и на твоем деле будет. А и белгородские казаки со мною говорили, что все хотят тут же у тех казаков быти: как им весть будет и они все будут же у них»^{180}.

Эта переписка как нельзя более характеризует положение азовских и белгородских казаков, относившихся с недоверием как к татарам, так и к литовско-польским королям-католикам и питавших тайную надежду на покровительство родственного им по духу православного московского великого князя. Если бы эти казаки были магометане, как думают некоторые наши историки, основываясь лишь на татарско-казацких прозвищах-псевдонимах, то им всего лучше было бы служить туркам и крымцам и с ними вместе громить литовско-русские и московские украины и приобретать почет и уважение среди своих единоверцев. Напротив того, турки их гонят, крымцам они не доверяют и «крепко с ними говорят», некоторое время служат, как и днепровские Черкасы, польским королям «за гроши и сукна», но скоро разочаровываются в этом, даже раскаиваются и просят московского великого князя принять их к себе на службу и дать земли для поселения с своими женами у Путивля. Ясно, что как азовские, так и белгородские казаки исповедывали греческую православную веру. Что же касается носимых ими татарских прозвищ, то это объясняется очень легко: азовские казаки в течение трех веков постоянно сталкивались с татарами, раньше входили в состав Золотой Орды и служили ханам, невольно заимствовали от татар нравы и обычаи, отчасти и язык. Татарские черты характера отразились и на последующем казачестве. В XVII и XVIII вв. донские казаки и их жены часто носили татарскую одежду и в домашнем быту нередко говорили на татарском языке. Это отметил в своих записках и инженер-гидротехник де-Романо в 1802 г., говоря о казаках г. Черкасска.

В начале же XVI в. татарское влияние на казаках, оторванных на многие века от московской и литовской Руси и предоставленных самим себе, чувствовалось сильнее, и лишь одна сохраненная ими в чистоте древняя греческая вера тянула их на соединение с московской православной Русью. Татарские псевдонимы-прозвища казаки употребляли часто в соединении с христианскими именами, как например: Андрей Шадра, Сусар Федоров и др. При этом нужно заметить, что татарские прозвища употребляли только казаки азовские, как более других казацких общин удержавшиеся на Дону. Также нельзя упускать из виду и того обстоятельства, что в татарский язык, имеющий в основании своем тюркские корни, вошла масса слов многих народов юго-востока России, Средней Азии, древней Арианы и Ирана, т. е. языков, когда-то близко стоявших к древнерусскому, языку Гетов-Руссов, о чем уже говорено выше. Быть может, названные прозвища были и не татарские, а древнерусские, массагетские, аланские, народа «Ас», как называли себя на своем языке предки казаков.

Итак, из приведенной выше посольской переписки Василия III видно, что азовские и белгородские казаки, прежние «беловежцы», в первой половине XVI в. после многих скитаний поселились в Северской области, где впоследствии стали известны под именем путивльских и белгородских «станичников» и под общим названием северских казаков или «севрюков».

Вот где скоплялась до сороковых годов XVI в. та грозная и мстительная сила казачества, которая вскоре явилась на берега родного ей Дона и сделалась такою страшною для всего мусульманского мира. Открывшееся перед этим в литовско-польских областях гонение на православие окончательно оттолкнуло северское казачество от Литвы, и оно, усиленное днепровскими Черкасами, стало медленно, но грозно подвигаться вниз по Донцу, где в лесистых и малодоступных оврагах и балках, впадающих в эту реку, казаки всегда могли укрыться от внезапного нападения татарских полчищ. Дорога эта издавна была известна северскому украинному казачеству, по которой оно не раз «с дозором» спускалось до «Большого Дона» и в особо важных стратегических пунктах клало свои «доездные памяти»^{181}. Из урочищ, расположенных на этом пути, в «Книге Большого Чертежа» отмечены следующие: Митякин колодезь, Вишневецкий колодезь, Дядин колодезь, Сизые горы, Хорошие горы, Лихой колодезь, Гребенные горы, по правой стороне Донца, против устьев р. Белой Калитвы, и Сокольи горы, с левой стороны до устья р. Быстрой. Между устьями Лихого колодезя (р. Лихая) и Гребенными горами через р. Донец был перевоз, называемый «татарским», который главным образом и сторожили казаки, залегая в скрытых местах. Одну из таких-то казацких партий и видел на Донце, близ устьев р. Калитвы, посол Василия III Коробов, ехавший в Азов в 1515 г., о чем доносил великому князю: «…а по выше, государь, Донца видели есмя перевоз, с Ногайския стороны на Крымскую сторону перевозилися как бы человек со сто, а того, государь, не ведаем, которые люди»^{182}. Отряд этот на посольство, видимо, не обратил никакого внимания, так как видел в нем мирных русских людей, шедших из Москвы в Азов. Не то бы сделали крымцы или астраханцы, если бы они встретились в этих местах с посольством.

Из казацких общин, отстоявших свою независимость, на юге России остались лишь одни кубанские Черкасы. Они плотней придвинулись к горам и из неприступных ущелий с геройской отвагой в течение веков отражали сильного неприятеля, а иногда на легких ладьях выносились в море и громили берега Крыма и Турции и подобно своим запорожским собратьям в начале XVI в. сделались страшными для всего мусульманского мира на Азовском и Черном морях. Все усилия турок не могли сломить это гордое племя. Для защиты от нападений Черкас они построили по Кубани укрепления и содержали сильные сторожевые посты. Но несмотря на это, Черкасы пробирались даже на Дон и нередко появлялись под Азовом. Как и другие казацкие общины, Черкасы удержали до XVII и даже до XVIII вв. свою древнюю греческую веру и свой природный славяно-русский язык^{183}. Из этих казацких общин долее других продержались хегатцы и жанинцы. По преданию, записанному В. А. Потто, всю местность и все разливы близ устьев Кубани занимало некогда хегатское племя, ближайшее к владениям крымских татар; к юго-востоку от них обитали жанинцы — сильный и страшный для соседей народ, выставлявший до 10 тыс. превосходных всадников. Хегатцы и жанинцы славились своею отвагою, гордым и независимым духом. В течение пятивековой борьбы с сильным врагом они частью погибли, а частью переселились, как сказано выше, на Днепр. Остатки их в семидесятых годах XVIII в. были истреблены чумою. Их древние сородичи запорожцы на том месте нашли лишь несколько бедных хижин, разбросанных по Кара-Кубанскому острову.

В 1865 г. наш отряд, прорубавший в девственном лесу просеку между Туапсе и Шахэ, в урочище Хан-Кучий, раньше населенном истребленным черкасским племенем ханучей, исповедывавшим христианскую веру, нашел на одном из старых гигантских дубов вырезанную древнеславянскими буквами надпись следующего содержания: «Здесь потеряна православная вера. Сын мой, возвратись в Русь, ибо ты отродье русское».

Это завещание отца сыну «возвратись в Русь» свидетельствует о том, что Русь Тмутараканская долго помнила свое родство с Русью Днепровской.

Кубанские Черкасы погибли; древнее их пепелище заняли Черкесы, народ смешанного типа, происшедший от метисации многих (более 30) разнородных племен, исповедывавших языческую, магометанскую и христианскую веру. Язык Черкесов также имеет много говоров и наречий, резко различающихся между собой. В состав этого народа в достаточной степени вошел и элемент славянский, собственно древнечеркасский, казацкий, что ясно сказывается как в антропологическом строении головы и всего тела жителей многих аулов, так и во внешнем облике их: в темно- и даже светло-русых волосах на голове и усах, серых глазах, в улыбке, звуках говора и проч. Но только язык и свою древнюю веру эти метисы в течение многих веков уже потеряли.

Историки последних трех столетий всегда смешивали названия Черкесы и Черкасы, по созвучии этих слов. Даже смешивают и теперь; но того не замечают, что название народа «черкасы», жившего по средней и нижней Кубани, очень древнее, известное еще в I и II вв. по Р.Х.; это коренное имя народа; кличка же «черкесы» — бранное, данное уже впоследствии этому народу персами и турками — серкеш и означающее «головорезы». Этой клички даже современные черкесские племена не признают и считают ее для себя обидной. Черкесы на своих наречиях себя называют то адыгэ, то идыге, ыдыгэ и проч., т. е. островитянами. Осетины же, по старой своей привычке, Черкесию и до сих пор называют «казакией», и они не ошибаются, потому что казаки-Черкасы есть древнейшие поселенцы этой местности. Днепровские Черкасы-запорожцы не даром в течение последних трех веков стремились переселиться с Днепра на Кубань, на старую родину своих предков, где была их древняя столица «Черкаса», отмеченная еще во II в. по Р.Х. географом Птолемеем.

Один из малороссийских историков Н. Маркевич говорит, не ссылаясь ни на какие данные, что старое черкасское казачество за несколько лет до разорения Руси татарами исчезло (куда и почему?); что знатные фамилии с княжескими семьями с Днепра удалились в Литву и вступили в родство с тамошними владетельными князьями, простой же народ остался под игом завоевателей; что лишь горсть удальцов укрылась на днепровских островах, защищенных непроходимыми тростниками, и в неприступных дебрях Полесья; что скитальцы эти приняли имя казаков и Черкасов и положили основание запорожскому войску и т. д. («История Малороссии», стр. 7). Странные и наивные рассуждения. Одному древнему и испытанному в боях войску почему-то, без всякой причины, нужно было исчезнуть, а другому из бесприютных скитальцев возникнуть под тем же именем, т. е. казаков, черкасов и даже хазар, как запорожцы себя называли при Ригельмане, в половине XVIII в. Черкасам (они же хазары-беловежцы) некуда и не для чего было исчезать. Они лишь укрылись на днепровских островах, которыми владели и раньше, а также в Полесье, отчего и получила свое название Беловежская пуща, т. е. от стана хазар-беловежцев, как и «Белые берега» в низовьях Днепра и Буга.

Другой историк Малороссии, Д. Бантыш-Каменский, откровенно сознаваясь, что «начало казаков, обитавших за Днепровскими порогами, скрывается во мраке неизвестности», в конце концов приходит к заключению, что запорожцы, судя по их нравам и обычаям, способу ведения войны и гордому духу, а также по одежде и облику, имеют много общего с черкесами Кубани, исповедывавшими раньше также греческую веру, а потому корень этого казачества нужно искать не в Европе, а в Азии и именно на Кавказе. (Ист. Малор. ч. I, стр. 108 и 109. М., 1830).

В 1637 г. 4–5 тыс. запорожцев, недовольных порядками в Польше, двинулись с Днепра на Кубань, намереваясь отдаться в подданство или туркам, или персам. Но донские казаки уговорили их «быть с ними за одно и идти воевать Азов». Запорожцы послушались и общими силами взяли Азов^{184}. В конце XVIII в. все бывшие на Днепре запорожцы, разбежавшиеся было после разгрома Сечи по разным местам, даже были в Румынии и Турции, опять стянулись на Кубань и усиленные переселенцами, малороссийскими и донскими казаками, образовали славное Черноморское казачье войско, окончательно и навсегда занявшее древнюю свою прародину. Как встретили запорожцев, по переселении, на Кубани черкесы, мы уже говорили в III главе части I «Черкесия и ее прошлое».

Известный наш донской историк Алексей Попов говорит, что «в конце XV и начале XVI в. Донское войско, называвшееся Азовским и Ордынским, имело двух предводителей: Агуса или Акустия (Агустия) Черкаса, избравшего главным своим местопребыванием г. Черкаск, с того времени так называемый, где был гор. Орн, взятый Батыем около 1246 г.» (Записки Плано Карпини, папского посла к Батыю). «Другой предводитель Адиг или Атик, перешедший потом на Кубань, где между двумя рукавами этой реки построил замок (крепость) Ада, близ нынешнего Темрюка, просуществовавший до 1713 г.»^{185} Никаких пояснений к сказанному выше Попов не приводит, а также не указывает и источники, из которых он это известие взял.

Голова Азовских казаков Ауз или Агус-Черкас — лицо историческое; он был убит черкесами, подбегавшими под Азов для отгона скота в 1502 г.^{186} Об Адиге же свидетельствуют лишь бывшая на острове, в дельте р. Кубани, крепость Ада и черкесский народ, называющий себя «Адигами или Адыгэ», и больше ничего. Что Черкасы-запорожцы проникали в первой половине XVI в. на Дон, — это факт. О том свидетельствует приведенный выше документ о покупке казаком Жученко у татарского князька дома в урочище «Черкасской» в 1517 г. Но как они там появлялись, независимыми ли общинами, или поодиночке, — это вопрос, подлежащий разрешению. Из истории запорожского войска мы знаем, что переселившиеся на Днепр в X, XI, XII и XIV вв. Черкасы первоначально служили русским, а потом польским и литовским князьям, защищая южные границы их владений от набегов кочевников; что поле деятельности их было низовье Днепра, Буга и Днестра; что к концу XIV в. войско это сделалось страшным для турок и татар на всем Черноморском побережье; что за службу по охране границ польский король Сигизмунд I пожаловал им в 1505 г. для поселения земли в Киевском и Брацлавском воеводствах^{187}. Грамота эта была выдана первому казацкому гетману Дашкевичу, соединившему в одно целое дотоле разрозненные казацкие общины. Права эти и вольности Черкасского казачества, касавшиеся главным образом «низового запорожского», были расширены в 1516 г. при втором гетмане Ланскоронском, а потом были подтверждены 20 августа 1576 г. грамотою короля Стефана Батория. За казаками «низовыми» были укреплены все земли, лежащие вниз по Днепру и Бугу, до лиманов: «як из виков бувало по Очаковские улуси; и в гору реки Богу (Бугу) по речку Синюху. От Самарских же земель (речка Самара, приток Днепра и Самарь — старинный запорожский городок на Днепре) через степь до самой реки Дону, где еще за гетмана казацкого Предслава Ланцкорунского казаки запорожские свои зимовники мевали (имели)»^{188}.

Казацкий гетман Ланскоронский, победитель татар, происходил из польского дворянского рода; он был зять кн. Константина Ивановича Острожского и свойственник короля Александра. Деятельность его относится к 1512 и последующим годам. Он предводительствовал «низовым запорожским казачеством», а потому считается первым основателем Запорожья. При этом же гетмане Сигизмунд I дозволил казакам селиться и выше порогов, где ими были построены укрепленные городки^{189}.

Следовательно, запорожцы при гетмане Ланскоронском фактически уже владели как низовьем Днепра, так и Дона, где они имели свои зимовища, а потому нет ничего невероятного в том, что город Черкасск на Дону был ими основан в этот же период времени и, быть может, на месте древнего гор. Орна.

На это заключение могут возразить, почему же о существовании этого казачьего городка не упоминается ни в одном из посольских донесений начала XVI в., а лишь только под 1593 г. Мы можем ответить, что донесения эти по содержанию своему в большей части представляют одно сплошное, пространное и нудное пустословие, акты эти писаны людьми крайне невежественными, имевшими узкие взгляды и понятия, какими отличалось тогда все московское боярство. В грамотах, отписках и донесениях титулы иногда занимают целые страницы, идут уменьшительные и уничижительные имена, вроде: «твой преданный холоп Олешко или Васюк», как именовали себя сановитые князья и бояре пред великим князем, «бьет тебе (идут титулы) челом» и проч., а о деле почти что ничего, одно пустословие, как сказано выше, и челобитья. Кто имел под руками подобную переписку, тот поймет, что от боярских донесений того времени многого требовать нельзя и обращаться с ними нужно крайне осторожно. Имена казацких предводителей бояре почти всегда записывали со слов турок или татар, через переводчиков. Как татары и турки называли их на своем языке, так послы или малограмотные дьяки и записывали, а лица эти, быть может, носили совсем другие имена или клички.

Чеченцы и лезгины генерала Бакланова называли и «шайтан», и Боклю и др. именами. Быть может, какой-нибудь из арабских дервишей того времени так и наименовал его в своих записках, а другой исправил, и добавились этой кличке новые эпитеты, как, например, Урус-шайтан или Урус-шайтан-Боклю… Узнавайте после этого под этими псевдонимами героя Кавказа Якова Петровича Бакланова. Так было и тогда. Шла страшная борьба, на жизнь и на смерть, христианского казачества с мусульманством. Каждый день, в течение веков, происходили стычки, сражения, поединки доблестных витязей Дона с страшным врагом за свою веру, свободу и древнюю родину. Подстерегали на перевозах, дорогах, оврагах и балках, внезапно нападали и беспощадно истребляли. Такое было время, такие были нравы, и не только у нас, на «Поле», но и по всей России и даже в западных государствах. Русские князья отнимали города и уделы один у другого и всех жителей с их скотом и имуществом осуждали огню и мечу. Мирные жители платились своею жизнью за корыстолюбие и тщеславие своих правителей. «Взял его волость и всех жителей посадил на меч», обыкновенные слова в истории борьбы удельных князей.

Там боролись за власть, за первенство, из тщеславия князья, а тут, на Дону, на ратном «Поле», боролось казацкое рыцарство за свою веру и свободу с мусульманским миром, и, благодаря беззаветной храбрости, крепости духа и отваге, рыцарство это в конце концов вышло победителем и вновь заняло свою древнюю прародину.

Имена этих отважных борцов мы почти не знаем, а если и промелькнет одна или две клички-псевдонима в течение одного или двух веков, то и то в перековерканном виде, записанные через переводчика со слов какого-нибудь татарского или турецкого посла. Что такое Ауз или Агуз-Черкас, если не Август-Черкас. Турецкое Карабай — наше Чернобай. Караман — Черный человек. Шубаш — голова, стоящий во главе. Ведь это так называли казацких предводителей турки, а как сами казаки называли их, — мы не знаем.

Посольские караваны в первой половине XVI в. направлялись большею частью из Рязанского княжества первоначально р. Доном, приблизительно до нынешней Казанской станицы, а оттуда сухим путем прямо на Азов, минуя восточный изгиб р. Дона в несколько сот верст, избегая столкновения с ордынскими казаками, господствовавшими на Переволоке. Этот путь считался наиболее безопасным и кратчайшим. Посол Василий Коробов в мае месяце 1515 г. видел на Северском Донце, близ устьев Калитвы, два отряда неизвестных людей, переправлявшихся с левой стороны на правую, и не попытался даже узнать, что это за люди и куда держат свой путь. Но это были не татары: последние заходили в эти места только для грабежа. Посольский же караван представлял для них богатую добычу. На Донце, за пять дней до Азова, рязанские казаки, сопровождавшие посольство, действительно встретили двух татар, а с ними «жонку татарку да детинку татарин же» и «полонили» их.

Виденные Коробовым отряды были не кто иные, как казаки запорожские или севрюки, двигавшиеся уже в то время на Дон. Но пока Москва была еще слаба, и всей Волгой, начиная от Казани, владели татары, движение казацких партий на Дон было незначительно, и казачество не могло еще представлять в «Поле» правильно организованной силы для борьбы с мусульманством. До половины XVI стол. Дон еще представлял арену для казацких турниров с астраханскими и крымскими наездниками, с переменным счастием для тех и других. Иван III под конец своего правления строго запрещал рязанским казакам ходить на поиски в Поле и наниматься в провожатые иностранных посольских караванов. Так, например, когда в 1502 г. возвращался из Москвы донским путем посол кафинского султана Алакоза, то он дозволил ему нанять в провожатые только десять рязанских казаков, знающих дорогу; но при этом сделал распоряжение, чтобы рязанская княгиня Агриппина, пользовавшаяся тогда еще некоторою независимостью, запретила

«лучшим людям ходить в провожатые, потому что бояре и дети боярские и сельские люди служилые должны быть в его службе; а торговым людям, как лучшим, так и середним и черным отнюдь не дозволяла бы отправляться с посольством». Сверх того, всем подтвердила бы «накрепко», чтобы на Дон не ходили; ослушников возвращать и казнить; а если у ушедшего останутся «на подворье жена и дети, и их казнить. Если же она, Агриппина, этого делать не будет, то велела бы ему казнить и продавать»^{190}.

Цель этого запрещения, во-первых, была та, чтобы скопить по южным украинным городкам Рязанского княжества вооруженную силу, готовую всегда дать отпор неприятельским нападениям; во-вторых, не дозволить неспокойному пограничному казацкому элементу рязанской области «брататься» в Поле и на Волге с его врагами новгородцами, ушедшими из Вятки, после ее разгрома, и тем не усилить на южных окраинах протестующее против его самовластия «молодечество». Другого объяснения этой политике Ивана III дать нельзя. Московский самодержец ясно видел, что на Дону под руководством обиженных им новгородцев может образоваться противная ему казацкая община, подобная Хлыновской, которая, войдя в соглашение с ордынскими казаками, господствовавшими у Переволоки, могла бы положить предел его политическим стремлениям и отторгнуть от него населенную неспокойным казачеством Рязанскую область, на которую он имел виды и в которой распоряжался уже по своему усмотрению. На посольский караван Алакоза у Переволоки напали астраханские наездники, много людей, турок и русских побили, а других забрали в плен^{191}. Путь по Дону для торговли и посольских караванов сделался совсем непроходимым. В 1521 г. послу Тредьяку Губину, отправленному в Турцию, дан был наказ договориться: «как послам и гостям от обеих сторон по Дону бесстрашно ходить». Ему было поручено предложить «устроить России и Турции суда на Дону с военными людьми в нужном числе», с тем чтобы турецкие суда плавали от Азова, а русские от украин до назначенной заставы на Дону, где посольства должны пересаживаться для дальнейшего пути. Сплав делать весною, когда Дон бывает шире и представляет более безопасности для плывущих. Передаточную заставу устроить на средине всего пути от Азова до русских украин. А так как средина приходится у Переволоки, где бывает всегда прибой ордынцев, то заставу устроить выше по Дону, в устьях Медведицы или в устьях Хопра, потому что там место «крепко» для защиты. Если скажут, что одним водным путем обойтись нельзя, то согласиться устроить конных провожатых с обеих сторон^{192}.

Последствия этих переговоров неизвестны. Только мы знаем, что приехавший с Губиным в Москву турецкий посол Скиндер отпущен был уже в 1524 г. не Доном, а через Путивль, так как пронеслась молва, что он хочет осмотреть на Дону место для постройки города, а это, видимо, было крайне нежелательно для русских.

Таким образом, донской путь так и остался небезопасным для сообщения с Азовом. В Поле по-прежнему носились легкие казацкие отряды запорожцев, белгородских и азовских казаков, сталкивались на поречьях Дона с ногаями, астраханцами и крымцами, отбивали у них пленных и в свою очередь прельщались иногда товарами русских и магометанских купцов. Время было своевольное и безначальное. Это безначалие особенно усилилось в правление Боярской Думы, в малолетство царя Ивана IV, когда Россия, как говорит Карамзин, была доведена до полного разорения и сделалась «жертвою и посмешищем неверных». Старые враги ее крымцы, казанцы и литовцы громили ее со всех сторон и уводили в плен десятки тысяч жителей. Крымский хан Саип-Гирей в течение тринадцатилетнего правления Думы, до венчания Ивана IV на царство (в 1547 г.), подкупаемый Сигизмундом, пять раз врывался в Северскую и Рязанскую области и предавал все огню и мечу; трупы убитых, пламя сел и деревень были следами его набегов. Казанцы также неистовствовали в северо-восточных областях не хуже самого Батыя. Азовские, ногайские и астраханские наездники соединялись с крымцами и господствовали на всем протяжении донского Поля. Вот в каком положении находилась Донская земля до половины XVI в., т. е. до объявления себя самодержавным царем Иваном IV, прозванным впоследствии Грозным^{193}.

Казачьи общины, приютившиеся по своим украинным городкам, к которым причислялись: Пронск, Ряжск, Козлов, Лебедянь, Епифань, Ефремов, Сапожков, Михайлов, Воронеж, Елец, Ливны, Черновск, Данков, Чернь, Новосиль и др., напрягали все усилия, чтобы удержать за собою эти пункты. Но черкасское, северское, белгородское и старое азовское казачество в этот период времени хранило грозное молчание и соединилось в одну общую семью, чтобы одним дружным натиском дать отпор сильному и зазнавшемуся врагу. Эта грозная сила в конце первой половины XVI в. двинулась лавиной на берега родного ей Дона и своим внезапным появлением как бы обескуражила, смутила и навела страх на весь мусульманский мир.

Приняв в руки правление Московским государством, Иван IV стал деятельно готовиться к окончательному покорению царства Казанского со всеми подвластными ему землями, населенными неспокойными и мятежными народами: болгарами, черемисами, мордвою и др. Узнав о такой решимости московского царя, казачество лавиной двинулось со всех украин на Дон и в самое короткое время овладело его берегами от Азова до верховьев.

Еще в 1538 г. мирза приволжской ногайской орды Кель-Магмет жаловался на обиды, чинимые ему Городецкими, мещерскими и другими казаками. Боярская Дума именем царя уклончиво отвечала ему: «на Поле ходят казаки многие — казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят. И те люди, как нам, так и вам, тати и разбойники; а на лихо их никто не учит: сделав какое лихо, разъезжаются по своим землям»^{194}. Бессильная в то время Москва иначе и не могла ответить, а потому всегда прибегала к такой двойственной политике, втайне радуясь успеху казацкого оружия. Это, так сказать, были первые, еще нерешительные наступательные действия необъединенного еще восточного казачества на врагов христианства. Самая же страшная гроза для мусульманства наступала с северо-запада. В 1546 г. путивльский воевода князь Троекуров донес царю, что казаков на Поле много, и «черкасцев, и киян и твоих государевых, — вышли на Поле из всех украин»^{195}.

Вскоре после этого ногайский князь Юсуф шлет в Москву одну жалобу за другой на чинимые ему казаками обиды. В первой Юсуф пишет: «В нынешнем (1549) году наши люди в Москву шли для торгу, а осенью, как шли они назад, ваши казаки севрюки, которые на Дону стоят, пришли на них… и куны их взяли»^{196}. Во второй грамоте Юсуф объясняет, что торговый путь из улусов в Москву обещан быть свободным, а вышло напротив: «которые на Дону стоят русь наших гостей, в Москву едущих и возвращающихся оттоль, забирают. Если ты тех разбойников, что на Дону живут, к нам пришлешь или изведешь, то будет знаком дружбы; а нет, то не будешь союзник»^{197}. Царь Иван политично отвечал Юсуфу: «Те разбойники, что гостей ваших забирают, живут на Дону без нашего ведома, от нас бегают. Мы не один раз посылали, чтобы их переловить, да наши люди добыть их не могут. Вы бы сами велели их переловить и к нам прислали, а мы приказали бы их показнить. Гостей ваших в своей земле мы бережем, а дорогою береглися бы они сами. Тебе известно, что на Поле всегда лихих людей много разных государств, и тех людей кому можно знать: нам гостей ваших беречь на Поле нельзя, а бережем и жалуем их в своем государстве»^{198}. В следующем году, 1550, Юсуф уже пишет: «Холопи твои, нехто Сарыазман словет, на Дону в трех и в четырех местах городы поделали, да наших послов и людей наших, которые ходят к тебе и назад, стерегут да забирают, иных до смерти бьют»… Потом прибавил: «…этого же году люд и наши, исторговав в Руси, назад шли, и на Воронеже твои люди — Сарыазманом зовут — разбойник твой пришел и взял их»^{199}. Вслед за этим Юсуф новою грамотою упрекает царя: «Дружба ли то, что на Дону твои холопи, Сарыазманом зовут, наших послов и гостей разбивают и грабят».

Царь Иван отвечал: «Те холопи наши Сарыазман и в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле. Мы посылаем их добывать, а вы б от себя велели их добывати ж, и которых добудете, к нам бы прислали».

Вся эта переписка относится к тому времени, когда Иван IV деятельно готовился к походу на Казань и склонял к тому союзника своего, сильного ногайского князя Юсуфа, а потому двусмысленные и уклончивые ответы этого тонкого московского политика на жалобы Юсуфа говорят сами за себя. Царь в своих ответах был прав только в том, что утвердившиеся на Дону казаки действительно ни ему и никому другому не подчинялись, да едва ли он знал и силу их; а сила эта была немалая, так как в следующем году (1551) сам турецкий султан Солиман спешно, через нарочитого гонца, писал ногайскому мурзе Измаилу так: «В наших магометанских книгах пишется, что пришли времена Русского царя Ивана: рука его над правоверными высока. Уж и мне от него обида велика: Поле все и реки у меня поотымал, да и Дон у меня отнял, даже и Азов город доспел, до пустоты поотымал всю волю в Азове. Казаки его с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона. Крымскому же хану казаки Ивановы делают обиду великую, и какую срамоту нанесли! пришли Перекоп воевали. Да его же казаки еще какую грубость сделали — Астрахань взяли; и у вас оба берега Волги отняли и ваши улусы воюют. И то вам не срамота ли? — как за себя стать не умеете? Казань ныне тоже воюют. Ведь это все наша вера магометанская. Станем же от Ивана обороняться заодин. Вы ведаете, что теперь в Крыму мой посажен хан, как ему велю, так и сделает. По просьбе Астрахани, тоже пошлю царя; да и казанцы ко мне присылали же просить царя; и я из Крыма непременно посылаю его. Ты-б, Исмаил мурза, большую мне дружбу свою показал: помог бы Казани людьми своими и пособил бы моему городу Азову от царя Ивана казаков. Станешь пособлять, — и я тебя в Азове царем поставлю, мне же помочь городу неудобно, находится далече»^{200}.

По словам султана Солимана — «казаки с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона»… «Астрахань взяли… Перекоп воевали»… Так пишет турецкий султан в 1551 году. Следовательно, казачество на Дону в это время представляло уже силу, завладевшую Азовом и обложившую его данью. Даже покорило Астрахань и забрало в свои руки берега Волги. Это подтверждается и другими историческими актами. Но об этом будем говорить ниже. А теперь скажем об участии казаков в покорении Казани.

Прельщенные грамотой турецкого султана Солимана, ногайцы волновались. Лишь один Юсуф, не желая терять торговые сношения с Москвой, оставался верен давнишнему союзу с ней и не переставал жаловаться на обиды от казаков. Мелкие же мурзы вооружались и готовились на защиту Казани; но вольное казачество Волги и Дона, умевшее проникать в самые сокровенные замыслы неверных, держало их в покорности, а потому они и не могли оказать существенной помощи своим единоверцам. Казачество в то же время зорко следило и за движениями крымцев и астраханцев и старалось своевременно предупредить московского царя о готовящейся опасности.

В самый год (1552) решительных действий против Казани крымский хан Девлет-Гирей двинулся на Москву, но был разбит под Тулою и поспешно бежал из России, преследуемый казаками. Перед этим Иван IV послал на Волгу из украинных городков казаков для удержания от набегов враждебных ногайских мурз, что очень беспокоило Измаила Мурзу, сторонника турецкого султана^{201}. Московский царь, готовясь в поход против Казани, говорил в Боярской Думе: «Бог видит мое сердце. Хочу не земной славы, а покоя христиан. Могу ли некогда без робости сказать Всевышнему: се я и люди, Тобою мне данные, если не спасу их от свирепости вечных врагов России, с коими не может быть ни мира, ни отдохновения?»^{202}.

Узнав о таком бесповоротном решении православного московского царя, все украинское казачество встрепенулось и двинулось под Казань на помощь русским в числе от 5 до 7 тыс. человек, вооруженных саблями, копьями и пищалями. Двинулось и Донское казачество под предводительством своего атамана Сусара Федорова, оставив часть своих вольных сподвижников на берегах Дона для защиты от нападения турок, крымцев и астраханцев. Вот как описывает этот поход генерал Ригельман в своем «Повествовании о Донских казаках», написанном им в 1778 г., более чем за 30 лет до издания трудов по Русской Истории первого русского историографа Карамзина:^{203}

«Проведали казаки о том, что московский царь Иван Васильевич ведет войну с татарами в течение семи лет и что заветным желанием его является взятие главного города татарского ханства — Казани.

Казань представляла по тому времени неприступную крепость, и русское войско тщетно стояло около нее в течение долгих месяцев.

Зная, что русские московского царства держатся такой же «греческой» веры, как и сами казаки, а татары — веры магометанской, донцы решили оказать помощь московскому царю.

Атаман отделил часть казаков и послал их к устью Дона с тем, чтобы они настреляли там, как можно больше, птиц-баб, которые тогда бесчисленными стаями обитали в гирлах реки, и, собрав с них перья, доставили их для украшения и убранства боевых костюмов казачьего войска.

Украсив с головы до ног птичьими перьями каждого казака, атаман повел донцов к Казани.

К городу казаки подошли ночью и, раскинув свой стан в виду русских войск, развели костры.

Как только запылали казачьи костры, в царском войске сейчас же обратили внимание на пришельцев.

Фантастичность одеяния казаков, резко подчеркиваемое среди ночной тьмы огнем костров, не на шутку испугала воинов русской рати. Доложили царю о приходе каких-то «чудовищ».

Царь послал одного из бояр разведать, что это за люди, откуда и зачем пришли и куда идут?

Боярин направился к стану казаков, но чем ближе подходил к ним, тем чуднее и страшнее казались они ему. Он не только не расспросил их, как велел царь, но даже не дошел до них, убежав со страху назад в свой стан.

Разгневанный трусостью боярина, царь приказал ему сейчас вернуться назад и исполнить приказание в точности.

Снова пошел боярин.

Не доходя до казаков, он издали крикнул им: «Люди ли вы или привидения?»».

В ответ ему раздалось:

««Люди! Русские вольные люди, пришедшие с Дону царю московскому помогать взять Казань и за дом Пресвятыя Богородицы свои головы положить».

Обрадованный боярин поспешил назад с радостною вестью к царю.

Рано утром царь послал к казакам своих послов с дарами.

Казаки отказались принять дары, а, наоборот, сами одарили посланных звериными шкурами и просили царя повелеть им взять Казань.

Царь дал согласие свое на просьбу казаков, которые, не теряя времени, на другой же день, подняв святые иконы и навесив на концы пик пышные крылья птиц-баб, двинулись к стенам Казани.

Их строй имел подобие леса, вершины дерев которого были покрыты снегом.

Приблизившись к речке Казанке, казаки принялись рыть подкоп под стены города.

Затем было спущено в подкоп несколько бочек пороха.

Назначив время к поджогу пороха, казаки стали на молитву, прося Господа дать свое знамение им, «на что, — говорит историк, — воспоследовал из облак глас, глаголющ всем вслух: «победите и покойными будете».

После этого казаки подожгли порох, и, когда последовавший взрыв разрушил часть городской стены, ворвались в город, где и завязался у них горячий бой с татарами.

Вслед за казаками ввел свои войска в город и царь.

Очистив город от татар, царь расставил везде караулы и назначил для Казани своего наместника и воеводу»».

Сравнивая это повествование Ригельмана с историей Карамзина, нельзя не заметить большой разницы в рассказах того и другого. Дело в том, что Карамзин писал Историю Государства Российского вообще и в данном случае историю царствования Царя Ивана Грозного, пользуясь для сего московской летописью, а потому главным героем взятия Казани он выставляет самого царя Ивана и много внимания уделяет его знатнейшим боярам: Воротынскому, Курбскому, Вронскому, Мстиславскому, Оболенскому, Горбатому-Шуйскому и другим; о казаках же говорит лишь вскользь, что они во время приступа засели под самою городскою стеной в каменной, так называемой Даировой бане; что казаки-пищальники стали на валу, стреляли до самой ночи и дали время князю Воротынскому утвердиться и насыпать землею туры в пятидесяти саженях от рва, между Арским полем и Булаком, что после этого князь велел им отступить к туркам и закопаться под ними и т. д. В другом месте Карамзин говорит, что «воеводы наши хотели открыть тайник, т. е. подземный ход, по которому казанцы ходили за водой, но не могли, и государь велел подкопать его от каменной Даировой бани, занятой нашими казаками» и пр. Одним словом, русский историограф геройские подвиги и отвагу казаков в этом историческом событии приносит в жертву главному строителю Московского государства и его сподвижникам, князьям и боярам, между тем как генерал Ригельман, писавший историю о Донских казаках, естественно, старался оттенить и выдвинуть на первый план ту великую роль, какую сыграли в этом достопамятном событии донские и другие казаки, как, например, рязанские, мещерские и другие. С этой точки зрения цель и направление как того, так и другого историков для нас будут понятны. Ригельман далее повествует, что по взятии Казани Иван Грозный велел одарить казаков казною и взятыми из покоренного города богатствами; «но Донцы ничего того не взяли, а просили, чтоб только пожалованы были рекою Доном до тех мест, как им надобно, что царь им и не отказал. Он им реку оную пожаловал и грамотою утвердить изволил, с крепким подтверждением и даже заклятием о ненарушимости ее «во веки веков»».

С этой грамоты во все станицы войска Донского даны были, «для сведения казацкого», списки, которые читались, как говорит Ригельман, в его время, т. е. в половине XVIII в., при собрании казаков (в Кругу) в день Покрова Пресвятой Богородицы, после обедни^{204}.

Генерал Ригельман, проживший долгое время на Дону, относится к числу серьезных исследователей донской старины, а потому сообщение его о существовании означенной грамоты Ивана Грозного и списков с нее, имевшихся в его время по станицам, достойно глубокого внимания.

Есть предание, записанное еще в XVIII в. со слов старожилов и повторяемое до сего времени, что Петр I, в бытность свою в Черкасске в 1709 г., после окончания «Булавинского бунта», подлинную грамоту у войска отобрал под предлогом заменить ее новою; списки же с нее по станицам были уничтожены уже последующими администраторами в конце XVIII или начале XIX в., а многие зарыты в потайных местах. По крайней мере, в настоящее время из этих списков не сохранилось ни одного, как и многих других грамот царя Ивана на Дон, хотя о них определенно говорят донские предания.

Пожалование Грозным царем донскому казачеству Дона «со всеми его реками и потеклинками», как говорит предание, уже само указывает на то, что казаки эти в действительности оказали весьма важную услугу России при покорении Казани.

Встревоженный успехами русского оружия и подстрекаемый турецким султаном Солиманом, весь мусульманский мир насторожился. Ногайский князь Юсуф стал искать союза с крымским ханом Девлет-Гиреем. В этот союз они увлекли и астраханского царя Ямгурчея, ладившего кое-как до того времени с Москвой. Иван Грозный решил покончить и с этим царством; весною 1554 г. он послал туда р. Волгой и сухопутьем сильную рать под начальством князя Пронского-Шемякина и постельничьего Вешнякова.

Узнав об этом, Донские казаки поспешно двинулись к Переволоке под начальством своих походных атаманов Федора Павлова, Андрея Шадры и Ляпуна и, вступив в передовой отряд русской рати, руководимой князем Вяземским, устремились вперед и близ Черного острова нанесли такое поражение астраханцам, что они не попали даже в город и остановились в 5 верстах ниже его; но преследуемые казаками, бежали в степи. Атаман Павлов настиг в Базцыж-Мачаке жен и дочерей царских и забрал их в плен. Сам царь Ямгурчей, преследуемый казаками до самого Азова, едва успел вскочить в него с 20 всадниками. Князь Вяземский занял Астрахань без боя.^{205} Русские поставили в Астрахани царем одного из претендентов на этот престол — Дербыша. К нему собралось до пяти сот князей и мурз татарских и до 10 тыс. простых людей; все они клялись, что будут повиноваться Москве и присылать ей дань по 40 тыс. алтын и по 3 тыс. рыб ежегодно. Для наблюдения за порядком и удержания в повиновении жителей, русские оставили в Астрахани дворянина Тургенева с казаками.

Изгнанный Ямгурчей с помощью крымцев и ногайцев в 1555 г. хотел вновь завладеть Астраханью, но казаки прогнали его. Вслед за этим сам Дербыш задумал изменить России и завел сношения с крымцами и сыновьями Юсуфа. Проведав об этом, донской атаман Ляпун, прежде нежели пришли туда царские войска, с храбрыми казаками явился под стенами Астрахани. Изменники пришли в ужас, оставили город и рассеялись по улусам. Казаки преследовали их, громили улусы, били и брали в плен бегущих. Сам Дербыш в 1557 г. бежал в Азов. Пришедши в Астрахань с царским войском стрелецкий голова Черемысинов привел испуганный народ к присяге, и таким образом Астрахань навсегда была присоединена к России.

Придвинувшись своими владениями к Каспийскому морю и завладев всем течением Волги, Московское государство завело деятельные торговые сношения с юго-восточной Азией, Дербентом, Шемахой, Бухарой, Хивой, а через них и с Индией. Вверх и вниз по Волге стали беспрерывно ходить богатые торговые караваны, служившие большой приманкой для вольного казачества. Нередко казаки брали с них за пропуск выкуп товарами и деньгами, а иногда просто нападали и грабили, не разбирая, кому принадлежат торговые суда, христианам или магометанам. Такие деяния были в порядке вещей того времени, и Москва смотрела на это пока сквозь пальцы, так как присутствие казацких отрядов в тех местах было необходимо для удержания улусников в покорности.

Весть о поражении татар на Волге быстро распространилась по всему югу нынешней России. Черкасские князья Пятигорья и Кубани, помня свое древнее родство с Россией, а также свою прежнюю полузабытую греческую веру, охотно шли на службу к Ивану Грозному, а иные, принявшие уже магометанство, крестились. Все пылали жаждой мщения туркам и татарам и просили помощи у московского царя. Откликнулось и днепровское казачество на общий зов христианских рыцарей. Храбрый вождь его, князь Дмитрий Вишневецкий, по народным песням казак Байда, скучая бездействием, добровольно предложил свои услуги царю Ивану и с сильным отрядом запорожцев и киевских черкас двинулся на Дон, заняв земли по Среднему Донцу до Азова. Главный стан его располагался на Донце, на балке, носящей и до сего времени название Вишневецкой, в юрте нынешней Каменской станицы (Татищев В. Н. «Ист. Российская», кн. 5). Отсюда в союзе с донскими казаками он зорко стал следить за движениями крымцев и турок, успевшими уже вновь завладеть Азовом, во время походов казаков под Казань и Астрахань.

Все казачество Волги, Дона и Днепра в этот период времени сливается в один общий союз для борьбы с неверными. Дон становится центром казацкого рыцарства. В то время, как Донские казаки были под Астраханью, крымский хан не раз порывался напасть на русские украинские города, но всякий раз Иван Грозный, заранее предупреждаемый казаками, давал ему отпор. Несмотря на неудачи, Давлет-Гирей в 1556 г. снова ополчился на Москву. Русские войска ждали его на Оке. Едва он выступил в поход, как черниговский воевода Ржевский, стоявший с донскими казаками между Доном и Днепром, двинулся с своими отважными сподвижниками по Днепру в Тавриду, напал на Ислам-Кермень и Очаков, разогнал жителей и забрал их табуны. Татары и турки преследовали его, но хитрые казаки завлекли их под свою засаду и разбили наголову. В этих битвах принимали участие и днепровские черкасы с атаманами Млынским и Есновичем.

Ханский Калга вооружил весь Крым и спешил на помощь к Ислам-Кирменю, но, встретив там Ржевского, бился с ним шесть дней и, наконец отчаявшись победить, умолял хана спасти Тавриду. Девлет-Гирей, узнав о скоплении московских войск на Оке, повернул назад и готовился напасть на черкас, стоявших между Донцом и Миусом, но по призыву Калги поспешил в Крым.

В то же время князь Вишневецкий с своими казаками занял остров Хортицу, в нижней части Днепра, против Конских вод, и укрепился на нем и таким образом запер хана в Тавриде. Потом он двинулся вниз по Днепру, сжег Ислам-Кирмень, забрал из него все пушки и привез их в свое укрепление на о. Хортицу. Тщетно хан приступал к этому укреплению. Вишневецкий отразил все его нападения.

Зимою 1558 г. Девлет-Гирей снова поднял оружие на Россию, но едва он выступил из Тавриды во главе 100 тыс. войска, состоявшего из крымцев и ногайцев, частью перешедших на его сторону, как донские казаки, следившие за малейшими движениями татар, ворвались в Тавриду, напали близ Перекопа на улусы ногаев, разгромили их и угнали до 15 тыс. лошадей. Крымский хан, узнав от лазутчиков, что впереди его ждет русское войско, а сзади разоряют улусы казаки, бежал назад в великом страхе, бросая на пути и воинов и обозы. Но и в Крыму он не нашел покоя: с одной стороны с 8 тыс. войском вниз по Днепру двинулся Адашев, взял на море два неприятельских корабля, пристал к западным берегам Крыма и более двух недель громил ханские улусы, а потом с богатою добычей поплыл обратно; с другой — храбрый витязь Вишневецкий с донскими казаками и черкасами, разбив крымцев на р. Айдаре, впадающей в Донец, стал угрожать Крыму со стороны Азовского моря. В то же время черкесские, вернее, черкасские князья, от имени России, овладели двумя укрепленными городами Темрюком и Таманью со всею прилегающею местностью, входившею когда-то в состав русского Тмутараканского княжества.

Получая удары со всех сторон и ожидая еще большего, крымский хан в отчаянии писал турецкому султану, что все погибло, если он не спасет Крыма. К тому же жестокая зима 1557 г., истребившая много людей и скота у ногайцев, голод и мор, свирепствовавшие в Тавриде, поставили татар в самое отчаянное положение. «Никогда, — замечает современный историк, — не было для России удобнейшего случая истребить окончательно остатки монголов», но Иван Грозный, занятый войной с Ливонией, не решился на это; к тому же часть донских казаков, всего около 3 тыс., во главе с походным атаманом Михаилом Черкашениным, была на западной границе и сражалась с ливонскими немцами, показывая чудеса храбрости^{206}.

Таким образом, донские казаки в течение десятилетнего своего существования (1550–1560) показали всему мусульманскому миру, сколь опасно для крымцев и турок их водворение на Дону. Их храбрость и неустрашимость, а главное уменье в совершенстве владеть огнестрельным оружием всегда им давали перевес над неприятелем как на суше, так и на море. Путь в Тавриду и к берегам Малой Азии им был знаком издревле, и вся деятельность их в последующие века главным образом на этом и была сосредоточена, как и их собратьев-запорожцев.

Слава о подвигах донцов разнеслась по всей России. На берега Дона стало стекаться казачество с Днепра и украинных городков Северской и Рязанской областей. Как по Дону, так и по Волге стали строиться новые городки, и таким образом донское казачество, год от года увеличиваясь, скоро стало представлять грозную силу и завладело всем югом и юго-востоком России, перекинувшись своими станами на Терек, Урал и даже в далекую Сибирь.

Из первых казачьих городков на Дону во второй половине XVI в. стали известны: 1) Раздоры Верхние или Донецкие, против устья р. Северного Донца, на острове, близ нынешней Раздорской станицы^{207}; 2) Нижние Раздоры, где-то ниже первых; некоторые полагают, что этот городок стоял под Кобяковым городищем, близ нынешней Аксайской станицы; 3) на Манычи, на правой стороне Дона, на острове против устья р. Манычи и 4) в Черкасской, где был стан запорожских Черкасов^{208}. Набеги на Россию крымских татар, как сказано выше, большею частью были неудачны, так как казаки, постоянно следя за их движением, своевременно давали знать о том Ивану Грозному. За эти и прежние заслуги, а также за удачный набег весною 1560 г., в союзе с нагайскими мурзами, оставшимися верными Москве, на Перекоп, Очаков и Белгород, московский царь щедро одарил казацких послов и послал их сподвижникам на Дон жалованье. Кроме того, дозволил казакам свободно торговать во всех российских городах^{209}. Видя неудачи своих единоверцев и желая показать себя деятельнее своих предшественников, новый турецкий султан Селим задумал грандиозный план о соединении Дона с Волгой и восстановлении на берегах Ахтубы прежнего магометанского царства. Некоторые ногайские князья, бухарцы и хивинцы говорили ему, что московский царь истребляет веру мусульманскую и прерывает им сообщение с Меккой; что Астрахань, как главная каспийская пристань для всех азиатских народов, дает ему до 1000 золотых монет и проч. Послы литовские, враги России, твердили ему то же. Лишь один крымский хан Девлет-Гирей, осведомленный больше других о могуществе России и неустрашимости ее казаков, доказывал неисполнимость задуманного плана. Селим стоял на своем. Весной 1569 г. он послал сухим путем под начальством кафинского паши Касима до 25 тыс. крымских всадников и 30 000 янычар с пашой Палеги и на 300 галерах 15 тыс. снарядов, множество тяжелых пушек, землечерпательных машин и проч., под охраной 5 тыс. янычар и многих татар, с 3000 землекопов и гребцов; причем приказал соединить Дон с Волгой, на обеих реках поставить крепости и восстановить царство Астраханское. Войска должны были соединиться у Переволоки, где ныне Качалинская станица.

При движении этой силы по Дону пронесся слух, что турки и крымцы идут для конечного истребления казаков. Донцы, устрашенные этой вестью, оставив свои городки, скрылись в степи.

Шедшие вверх по Дону суда, при глубокой осадке, часто садились на мель, так что их приходилось перегружать: это страшно замедляло движение. Охрана судов была недостаточна. Гребцы и землекопы были большею частью из христианских пленников, жаждавших скорейшего освобождения. Турки час от часу ждали нападения казаков, но последние не показывались. «Нужно было только показаться русским, — говорит очевидец этого похода, царский сановник Мальцев, бывший в плену у турок, — чтобы завладеть всеми снарядами и казною, но никто не являлся. Хотя бы их было не более 2000, то и тогда бы они могли разобрать нас руками».

Так рассуждал пленный Мальцев, ожидавший скорейшего освобождения. Некоторые историки, со слов этого сановника, упрекают казаков в трусости, а другие выводят заключение, что их на Дону в то время было не более 2 тыс. Но ни то, ни другое неверно. Казаков никто и никогда не может упрекнуть в трусости. Сколько их тогда было на Дону, неизвестно. Но если принять во внимание, что часть их в то время служила в царских войсках, другая сторожила на Донце и Миусе крымцев и на Волге ногайцев, волновавшихся при приближении турок, а остальные наблюдали за движением неприятельской армии и ожидали удобного случая к нападению, то поведение их в таких случаях не представляет ничего особенного^{210}.

Случай для нападения на врагов скоро представился. Неприятельские войска стянулись к Переволоке. Начались работы по прорытию канала — работа жалкая и смешная. Рабочие и войска, видя невозможность выполнить повеление султана, стали роптать, говоря, что паша безумствует, что для такого дела мало ста лет для всех работников Оттоманской империи и проч. Паша велел тащить суда из Дона до Волги волоком. Но тут явились послы из Астрахани и сказали: «На что вам суда? мы дадим их вам сколько хотите: идите только избавить нас от власти россиян». Паша усмирил войско и 2 сентября отпустил тяжелые пушки назад в Азов, а с 12 легкими орудиями двинулся к Астрахани и 16 сентября стал на городище, где была древняя казарская столица Атель, на правой стороне Волги. Русские, усмирив жителей, не сдавались. На помощь к Астрахани спешил воевода, князь Серебряный. К нему присоединились донские и запорожские казаки, в числе 5 тыс. человек, которых вел по следам турок гетман Михайло Вишневецкий. Истребив турок на Переволоке, казаки и русские войска двинулись на судах и степью к Астрахани и стремительно напали на неприятеля. Турки и крымцы с большим уроном отступили и засели в возведенных ими укреплениях. Но скоро они стали чувствовать недостаток в съестных припасах. Вышедший на добычу отряд татар был истреблен донскими казаками. Приближалась зима. Турки оставили свой лагерь и пустились в бегство по направлению к Азову. Казаки их преследовали и истребляли. Больше же всего они гибли от холода и голода. По дороге их также подстерегали и истребляли черкесы. Из всей армии едва возвратилось в Азов до 3 тыс. Шедший обратно флот был забран донскими казаками, взорвавшими также все пороховые погреба и стены Азова. Большая часть домов и пристань с судами были превращены в пепел и развалины, так что остаткам бывшей сильной турецкой армии негде было и приютиться. Донские и запорожские казаки возвратились с богатой добычей. Большая часть запорожцев навсегда осталась на Дону, раскинув свои станы в «Юртах Черкаских», где был гор. Черкаск и городок Донской, на Монастырском Яру, в 5 вер. ниже Черкаска. Все эти казацкие общины перемешались «и, сделав город сей (Черкасск) главным всему войску Донскому, от них и от приходящих одноземцев к ним знатно умножившемуся»^{211}.

После всего сказанного нам предстоит решить вопрос: кто же были донские казаки, явившиеся на арену истории в половине XVI века?

Из донесения путивльского воеводы Троекурова в 1546 г. мы видим, что на Поле казаков было много: «и черкасцев, и киян, и вышедших со всех украин». Под черкасами Троекуров подразумевал низовые казачьи общины Днепра, этих грозных пиратов, наводивших страх на турок и татар еще во второй половине XIV в., потом в XV и XVI вв. Под киянами — черкасов Киевского воеводства, имевших главные станы в Трехтемирове и Черкасах. Вышедшие со всех украин — это казачество Северской области, казаки белгородские и старые азовские, переселившиеся туда, как мы видели выше, в 1515 г. Ногайский князь Юсуф наименовал их «севрюками» и русью «Сарыаз-ман», т. е. удальцами, или, по старой персидской поговорке, которая, по всей вероятности, была знакома ногайцам, «господа-головы — азовцы», или азовские люди. Отчего впоследствии волжских удальцов, а Петр I и донских казаков, называли «сарынью».

Во второй половине XVI в. донская казачья община усиливалась тем же элементом, т. е. переселенцами с Днепра и Северской области; с севера надвигалось и постепенно заселяло земли по Хопру, Бузулуку и Медведице казачество рязанское. В этих местах оно и раньше имело свои сторожевые посты, крайним из которых считался Урюпин.

В писцовых книгах 1615–1626 гг. казацких городков и станов южной части бывшего Рязанского княжества — Воронежа, Валуйков и других мы находим много характерных фамилий-прозвищ, и доселе встречающихся на Дону, как например: Степанко, Губарь, Ермачко, Ушаков, Овчинников, Черенков, Князев, Филатов, Ларин, Гончаров, Дураков, Уразов, Рындин, Кокорев, Малахов, Собырев, Суровцов, Кобозев, Панфилов, Гудков, Ветров, Мишутин, Ероха, Терехов, Некрасов, Блохин, Ногайцев, Грибеников, Копылов, Попов, Крюков, Беляев, Щербак, Белоусов, Трубченинов, Милованов, Сухарев, Татаринов, Мещеряк, Мигулин, Титов, Кондратьев, Струков, Короткий, Резанцов, Соплин, Пронин, Савин, Мешков, Зубков, Кривой, Болдырь, Косой, Усан и Усарь, Кленка, Слепой, Нагибин, Носов, Чеботарев и др. Что особенно поражает в этих списках, так это уменьшительные и уничижительные собственные имена казаков, которые трудно произвести от какого-либо христианского имени: Тива Гарзин, Дароня Гребеньков, Поздняк Конюхов, Кленка Черенков, Куча Мамин, Ушалко Пронин, Ратка Тепцов, Воинко Иванов, Суланка Каменев, Русинко Ненашов, Перша Сысоев, Замятия Омельянов, Мастюга Степанов, Томилко и Тамило Солыковской, Ермачко Моклоков, Худячко Добросоцкой, Гуляй Стюрин, Милованко Лукьянов, Курбатко Дорофеев, Томило Храпун, Путило Кирилов, Дружина Дьяков, Ганка Киреев, Панка Шубин, Милован Петров, Янко Шубин, Сазонко Гундин, Ломашко Филипьев, Дубровка Долгой, Третьяк Струков, Насонко Кузнецов, Покидка Горожавка, Ортюшко Карпов, Первой Ондреев, Нечай Даншин, Юшка Родионов, Горяинко Караманов, Несвойко Климов, Беляй Проскурнин, Долмат Семенов, Парша Лысков, Ганка Волкучин, Суханка Иванов, Севрюк Лютов, Замятия Омельянов, Жданка Ромаков, Суданка Каменев, Фатка Лоскутов, Безсонко Некрылов, Щербак Пердунов, Ортюха Кобелев, Докучка Шваров, Несмеян Донской, Познячко Лунин, Ариско Тарасов, Подидка Лосков, Первушка Мертелов, Муратко Офанасьев, Третьяк Струков, Гарх Гребенков, Мелех Кобыляков, Гуляй Башкирцев, Незнайко Студеникин, Нехорошко Дьяков, Кленка Смагин и др.^{212}.

Все приведенные имена или прозвища бывших рязанских казаков, занимавших своими сторожевыми постами земли нынешней Воронежской губернии, входившими раньше в состав Рязанской области, ничего общего с великорусскими не имеют; они звучат чем-то древним, напоминающим гето-гуннский и алано-хазарский периоды истории. Имена Ратко, Томило, Караман, Курбат и Курбатко, Дубровка, Тива, Подинка, Долмат, Гарх, Мастюга, Горячка, Кленка, Хватка и др., как и Сусар, Смага (донские атаманы) — однозвучащи гуннским: Аттила, Вдила, готским: Аспар, Тотило и др. Они выражают характер этих лиц и их деятельность. Имена эти встречаются на всем протяжении истории донских казаков и как прозвища даже и в настоящее время^{213}. Рязанское и мещерское казачество, долго сталкиваясь с великорусским населением, отчасти заимствовало от него и свой выговор, но в то же время оно имеет и свой, не свойственный говору жителей ни одной из губерний; это характерное «аканье» и «яканье» и произношение звука ш вместо щ, как например чаво, яво, ишшо (еще) и др. едва ли можно встретить где-либо вне казачьих областей.

К какой же народности принадлежали казаки сторожевых постов Воронежского края?^{214} На это нам дают обстоятельный ответ грамоты царя Михаила Федоровича: «А они, воронежские Черкасы, люди добрые: как пришли от Поляков, от их разоренья и смертного убойства и посечения, свое крестное целованье помнят»^{215}.

Служба казаков «на меренках, в саблях с пищальми» в украинных городках Московского государства была чрезвычайно тяжелая, так как каждый шаг их был подчинен контролю избираемых ими, а чаще всего назначаемых воеводами казацких голов, атаманов и есаулов, утверждаемых московским правительством, с одобрения воевод^{216}. За каждую провинность и упущение, даже во 2-й половине XVI в., взыскивали строго, а потому побеги казаков на Дон, в вольное, никому не подчинявшееся казачество были довольно часты, если не сказать ежедневны.

«Воронежские акты», изданные Губ. Ст. Ком. в 1885–1886 г., касающиеся старины украинных городков Воронежского края, сплошь покрыты указаниями на побеги казаков в низовья Дона, несмотря на принесенную ими присягу и «поручную запись» сотоварищей за пропавшее оружие или казенные деньги.

В Воронежской крепости, со времени ее основания (1586 г.), помимо воеводы, жил казацкий голова, власть которого, по указу московского правительства, должна простираться и на всех донских казаков, хотя последние этой власти не только не признавали, но даже и не подозревали, что она существует. Донские казаки служили Москве из чести, добровольно, «с травы, с воды», и все дела решали в своем «Кругу», нисколько не сообразуясь с политикой Москвы, а потому ставили ее иногда в очень затруднительное положение при сношении с Турцией и Крымом. Вот почему московские цари в своих грамотах и наказах послам на жалобы о набегах казаков на ногайцев, крымцев и турецкие владения всегда оправдывались, говоря, что «те холопи наши, в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле»… или «что на Дону и близко Азова живут казаки, все беглые люди»… и нередко обещались туркам и крымцам свести их с Дона. Ханскому послу, бывшему в Москве в 1578 г., бояре отвечали, что ни днепровские, ни донские казаки не зависят от великого князя: первые состоят во власти Батория, а последние суть беглецы из Литвы и России, и что государь российский не признает их за своих подданных, но велит казнить, если они явятся в его пределах. В то же время цари на Дон слали секретные грамоты о поисках казаков под Азовом и о том, чтобы казаки «промышляли» с Москвой заодно: «когда же нам послужите, и мы вас пожалуем своим жалованьем»^{217}.

Этим только и можно объяснить легенду, ничего общего с действительностью не имеющую, о происхождении донских и запорожских казаков из беглых Московского и Литовского государств.

Во время войны с Литвой отряд каневских казаков, служивших Литве, напал на русские украинные города и в 1590 г. разорил Чернигов, Рыльск, Путивль и даже Воронеж. По донесению путивльского воеводы, отряд этот по пути громил наши казацкие станичные и сторожевые пункты^{218}. Но несмотря на это, большая часть казачества Литовско-Польского государства и русских украинных городков искало пристанища и твердой опоры в своих вольных собратьях в Запорожье и на Дону, откуда оно и стало систематически вести борьбу и с Литвой, и с мусульманством. От желающего вступить в казачью общину требовалось только, чтобы он веровал в Бога и служил казацкому делу — бился с басурманами; никто никогда не считал казацкой силы и даже не знал, сколько ее на Дону и в Запорожье. «У нас де людей, что лоза, то казак, а где крак или байрак, то по сту и по двести казаков тамо и все те на войне храбры. Казаки богатства вельми мают, хитрость и храбрость довольно знают», писали запорожцы турецкому султану.

Служа из чести московским царям, донские казаки, как и запорожские, ни за что не хотели принимать присяги на верность службы, считая крестоцелование страшным и святым актом, несовместимым с их скверным и беззаконным военным житьем. Так, например, на требование царя Михаила Федоровича о принесении присяги на верность службы казаки в 1632 г. отвечали: «Крестного целования на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось; при бывших государех старые казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованием; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы-казаки выходили с Дону, и с Волги, и с Яика, и с Терека и атаман Сусар Федоров и многие атаманы-казаки ему государю под Казанью служили — не за крестным целованием… При Михаиле Черкашенине во Пскове сидели в осаде… не за крестным целованием. Донской Атаман Ермак Тимофеевич покорил Сибирское царство… не за крестным целованием» и т. д.^{219}.

Подобный взгляд на крестное целование свидетельствует о народе, искренне и глубоко верующем и не дерзающем применять этот «страшный и святой акт» к обыкновенному их житейскому делу — войне с неверными. Такого взгляда на этот «акт» мы не встречаем во всей истории Киевской и Московской Руси, где великие и удельные князья целуют крест с клятвой жить в мире и согласии и тотчас же нарушают ее. То же делали и горожане. В смутное время бояре и народ присягали и Годунову, и Шуйскому, и всем Дмитриям, и Лжедимитриям, и польскому королевичу Владиславу, и австрийскому принцу Эрнесту, и всем изменили. Присяга для них была игра слов. Присягали тому, от кого можно было получить больше выгоды. Не так смотрели на этот «страшный акт» казаки, воспитанные в другой среде, в других понятиях и мировоззрениях на религию.

Связь донских казаков с русскими украинными городами подтверждается еще и следующими словами царя Михаила Федоровича в грамоте его 1615 г.: «И мы вас, атаманов и казаков, за ваши многие к нам службы, пожаловали, велели вам в Наши украинные городы со всякими вашими товарами и без товаров к родимцом вашим ездити и с ними видетися повольно…»

Казаки прежних веков не считали себя русскими, т. е. великороссами; в свою очередь и жители московских областей да и само правительство смотрели на них, как на особую народность, хотя и родственную с ними по вере и языку. Вот почему сношения верховного правительства с казаками в XVI и XVII веках происходили через посольский приказ, т. е. по-современному — через министерство иностранных дел, через которое вообще сносятся с другими государствами. Казацких послов или, как их тогда называли, «зимовые станицы» в Москве принимали с такою же пышностью и торжественностью, как и иностранные посольства; об этом нам подробно говорит русский публицист XVII в., современник царя Алексея Михайловича — Григорий Котошихин.

О службе донских казаков этот писатель говорит так:

«…и тех донских казаков на Дону емлют для промысла воинского, посылают в подъезды, подсматривать и неприятельские сторожи скрадывать; и дается им жалованье, что и другим казакам. А буде их, казаков, на Дону с 20 000 человек, ученены для оберегания понизовых городов от приходу турских, и татарских, и ногайских людей и калмыков. И дана им на Дону жить воля, начальных людей меж себя, атаманов и иных, избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу, а если б им воли своей не было и они бы на Дону служить и послушны быть не учали и только б не они, донские казаки, — не укрепились бы и не были б в подданстве давно за московским царем Казанское и Астраханское царства, с городами и с землями, во владетельстве»^{220}.

По летописным сказаниям второй половины XVI в. казаки принимали весьма деятельное участие во всех войнах, которые вела Москва с своими соседями: казанцами, астраханцами, крымцами, Польшей и Ливонией. Цитируя эти летописи, многие русские историки нарочито замалчивают, а другие просто, по неведению, не говорят, какие именно казаки участвовали в той или Другой войне. Карамзин отмечает, что при взятии Казани «Государь велел сделать подкоп от каменной Даировой бани, занятой нашими казаками». Далее: «Иоанн распорядился сделать приступ: велел быть впереди атаманам с казаками»…^{221} То же говорит и Соловьев: «Стрельцы и казаки, закопавшись во рвах перед турами, не давали казанцам входить на стены, снимая их оттуда меткими выстрелами»^{222}. О каких казаках тут идет речь, эти историки умалчивают. То же делают и другие. Из отписки казаков царю 1632 г. и грамоты Иоанна Грозного донским казакам 1552 г. за их великую службу мы знаем, что при покорении Казани были и донские казаки, ходившие туда с атаманом Сусаром Федоровым и многими другими^{223}. Приказ о приступе был дан 1 октября; на рассвете 2-го октября были взорваны стены, и Казань пала. Грамота о пожаловании казакам реки Дона, т. е. о закреплении за ними на вечные времена фактически уже занятой ими реки, всегда читалась в казачьем кругу 1 октября, в день Покрова Пресвятыя Богородицы, как и последующие жалованные царями грамоты. Следовательно, день Покрова был долго памятен на Дону, как день великого подвига, совершенного казаками для России при взятии Казани.

Из приведенной отписки мы видим, что под Казань ходили казаки и с Дона, и с Волги, и с Терека и с Яика (Урала). Следовательно, и Урал, и Терек к половине XVI в. были уже заняты казаками. Первые поселения казаков на Урале относятся к концу XIV и началу XV вв., занятие же устьев Терека следует отнести к концу первой половины XVI в., т. е. ко времени, предшествовавшему покорению Казани, а окончательное утверждение после покорения Астрахани, т. е. во второй половине XVI в.

К 80-м годам того же столетия следует отнести переселение некоторой части донских казаков за средний Терек. Поселенцы эти стали именоваться казаками Гребенскими. Многие наши историки и этнографы говорят, что название гребенские произошло будто бы от гребней, т. е. предгорий Кавказских гор. Но разве мало на Руси разных холмов, гор и предгорий, чтобы случайные пришельцы, поселившиеся среди них, стали именовать себя от такого ничтожного обстоятельства? В языке кавказских горцев, кабардинцев, кумык, лезгин и чеченцев, в соседстве которых поселились казаки, нет слова гребни, сами же Гребенцы, первое поселение которых некоторые историки относят к ущелью р. Акташе, в соседстве с Чечней, а другие (Ригельман) к самой Кабарде, не могли назвать себя этим случайным именем. Слово гребень есть чисто казацкое, означающее высшую линию водораздела двух речек или балок. На Дону очень много таких водоразделов, и все они называются гребнями. На Кавказе же еще больше, и многие из них, собственно в Терской области, носят такие же названия. От какого же гребня выселенцы с Дона стали именовать себя Гребенцами? Вывод невероятный. Поищем другое объяснение. Мы говорили, что на Дону в XVI ст. был городок Гребни и что казаки этого городка и Сиротина, во время нашествия на Россию Мамая, оказали помощь Дмитрию Донскому и накануне Куликовской битвы, бывшей 8 сентября 1380 г., поднесли ему икону-хоругвь Донской Богородицы и образ Богородицы Гребневской. Следовательно, в то еще время на Дону жили казаки Гребенские, в городке Гребни. Где этот городок был — вопрос спорный. Рязанский митрополит Стефан в 1712 г. в сказании о Гребневской иконе Божией Матери говорит, что городок этот был на устье р. Чира. Наши археологи утверждают, что в том месте никаких следов древних городищ нет. Правда ли это? Ведь все древние казачьи городки селились на островах Дона, и следы многих из них снесены водой или занесены песком и илом. Другие доказывают, что городок Гребни был на Донце, под древними Гребенными горами, против устьев р. Калитвы. И это вероятно. Третьи указывают, что древний гор. Раздоры, при впадении Донца в Дон, на острове, раньше назывался Гребни или городок за Гребнями. Могло быть и так. Ведь Раздорами он мог быть назван уже после того, как в нем произошли раздоры разных казачьих партий, несогласия между собою и борьба кошевых атаманов. Каких же именно? Донские сторожилы, хранители казацких преданий, положительно утверждают, что Дон начался при устьях Донца, т. е. в том месте, где был древний городок Раздоры. Слово начался надо понимать в смысле «закрепился», т. е. казаки там прочно осели станом. Далее: атаман Ермак заселял Дон… он шел вверх по Дону… кто ему покорялся, того он миловал, а кто супротивничал, того казнил. Предание это, упорно повторяемое на всем протяжении Дона от Раздор до Переволоки, ясно указывает на тогдашнее положение дел на Дону. Кого мог преследовать Ермак, идя вверх по Дону? Очевидно, другого атамана. Болтин, а потом Дебу и Татищев утверждают, что во второй половине XVI в. атаман Андрей (по Татищеву — Андрей Шадра) с 300 казаков ушел с Дона в Кумыцкие владения, за Терек, и при устьях р. Акташе основал городок, носивший название Андреев^{224}.

Поселенцы эти называли себя Гребенскими казаками, каковое название они принесли с собою с прежнего своего местожительства. К древним станам гребенцов относятся также станицы Щедринская, от атамана Андрея Шадры, Червленая и др.^{225}.

Что же заставило донского атамана Андрея Шадру, участника покорения Астрахани, с 300 казаками покинуть родной Дон и уйти в предгорья Кавказа, в далекий неприветливый край, в соседство враждебных, полудиких горских племен? Нелады, раздоры с другими атаманами. Ермак появился на Волге именно в то время, когда Шадра ушел за Терек. У Ермака вышли раздоры с Андреем. Партия его была сильней, и он гнал Андрея вверх по Дону до нынешней Ногавской станицы, где Дон делает поворот с северо-восточного направления на запад. Путь Андрея лежал по глухой степи через Сал, Маныч, Куму и Терек. На след такого направления указывают и существующие до сих пор в ногайской степи так называемые Андреевы курганы, по-ногайски Андрей-Тюбе^{226}. Почему курганы эти названы по имени атамана Андрея? Разве мало он на своем пути встречал разных холмов и курганов? Расположение самих курганов показывает, что там была битва, а путь, на котором они находятся, идет от нынешней Ногавской станицы на Куму. Следовательно, Андрей, проиграв в степи последнее сражение, ушел за Терек. Много данных говорит за то, что победитель Андрея был другой донской атаман — Ермак. Усиленный новыми партиями казаков, он пошел на Волгу. Это было в то время делом обыкновенным. Донские и волжские казаки составляли одно войско и часто переходили с одной реки на другую. О несогласиях Ермака с другими донскими атаманами говорит и А. Попов в своей истории о войске Донском, изданной в 1814–1818 гг., добавляя, что Ермак по поручению войска охранял границу со стороны Астрахани и нередко ходил на Каспийское море, разбивал персидские торговые и посольские суда, шедшие вверх по Волге, на что Грозный царь сильно гневался, так как очень дорожил торговыми сношениями с Персией и Бухарой.

Сказание это подтверждается многими историческими актами и сохранившимися на Дону древними казацкими былинами-песнями, собранными А. Пивоваровым и издан, в Новочеркасске в 1885 г. Донские казаки ходили под Казань на помощь Грозному царю и покорили Астрахань и если б только не они, говорит Котошихин, то не были б давно в подданстве за московским царем Казанское и Астраханское царства с городами и землями (см. сноску 220). Из отписки 1632 г. видно, что казаки ходили под Казань с атаманом Сусаром Федоровым и многими другими. Старинные казачьи былины-песни говорят, что в числе этих атаманов был и Ермак, сын Тимофея. Песни эти заслуживают тем большего доверия, что все передаваемые в них события не противоречат в подробностях историческим свидетельствам. Песни эти следующие:

(Цифры в скобках показывают № песен в сборнике А. Пивоварова)

Как у нас было на Тихом Дону Ивановиче,
Живут, слывут люди вольные, казаки Донские;
Как поставили казаки крепосцу,
Как и крепосцу они новую;
По углам ее стоят башенки,
Как на тех было башенках,
Да и сверх на маковках
Караулы поставлены, часовые расставлены.
Не задолгим помешкавшись; пищать — турка вдарила;
Через два часа помешкавши, еще одна прогрянула;
Через три часа помешкавши, с караула казак бежит,
Он бежит — спотыкается, говорит — захлебается:
Ой ты, батюшка, ты донской атаманушка,
Ермак сын Тимофеевич!
Как у нас было на море
Не черным зачернелося, не белым забелелося,
Зачернелись на море карабли турецкие…

На усть Дона Тихаго,
По край моря синяго
Построилась башенка,
Башенка высокая;
На этой на башенке,
На самой на маковке
Стоял часовой казак:
Он стоял да умаялся.
Не долго не мешкавши
Бежит — спотыкается
Говорит — захлебается;
«Кормилец наш, батюшка,
Ермак Тимофеевич!
Как у нас то на море
Несчастье случилося —
Мечеть зачернелася».
«Это зачернелися
Карабли турецкие.
Садитесь, ребятушки,
На легкия лодочки,
Берите, ребятушки,
Бабайки сосновые,
Поедем, ребятушки,
В море поотведаем:
Что там за диковинка?»

По другому варианту:

«Вы садитесь в легки лодочки,
На носу ставьте по пушечке,
По пушечке медненькой,
Разбивайте карабли басурманские,
Мы достанем много золота
И турецкаго оружия».

По третьему варианту Ермак говорит:

«Догоняйте вы карабли турецкие,
Вы снимайте с турок головы забритые,
Забирайте вы невольничков,
Провожайте их на святую Русь».

Ермак на астраханской и ногайской границах, на Волге, Каспийском море и под Казанью

Пойдемте мы, братцы, на Куму-реку,
На Куме-реке зимовать будем,
Мы поделаем балаганы камышовые,
Разъезды будем иметь дальние
До того-то местечка до урочнаго,
До того-то кургана до высокого…
Не буря шумит и не гром гремит, —
От царя к Ермаку посол бежит,
Подает он указы государевы.
Принимал Ермак указы Сам вычитывал,
Прочитавши указы, речь возговорил:
«Я тебя, посланничка, не слушаю,
А я сам к царю на ответ пойду…»
Тут стал государь его спрашивать:
«Не ты ли Ермак сын Тимофеевич?
Не ты ли воровской донской атаманушка?^{227}
Не ты ли гулял там по синю морю?
Не ты ли разбивал мои караблики?
Тут ответ держал добрый молод:
То-то я то Ермак сын Тимофеевич,
То-то я то казачий атаманушка,
То-то я то гулял по синю морю,
То-то я то разбивал караблики,
Но кораблики были не орленые (без царского герба),
Не орленые были, не тавреные,
Не платили государю дани — пошлины…
Царь, прощая ослушание Ермаку, говорит:
Сослужи ты, Ермак, мне службу верную, —
Возьми ты, Ермак, мне Казань город».

По другим вариантам:

Тут ответ держал добрый молодец:
«Ты — надежда наш, православный царь!
Ах не воры мы, не разбойнички,
Мы морские лишь все охотнички,
Разбивали мы там бусы-караблики…
Отслужу я тебе службу верную:
Ты позволь мне, царь, Казань город взять…»
Государь взговорит, как в трубу вструбит:
«Хорошо ты, Ермак, на суду стоял,
Хорошо пред царем ты ответ держал,
Но ой ты, удалой добрый молодец,
Ты Ермак сын Тимофеевич!
Ты скажи, как мне Казань город взять?»
«Ты — надежда наш, православный царь!
Прикажи мне итти с донскими казаками охотничками…
Если рыть подкопы под Казань город,
Закатить боченки зелья лютаго…
Поставлю тебе две свечи воску яраго
И поставлю часового своего надежнаго,
Донского казака, есаулушку любимаго, —
Ты узнаешь, как в Казань город войтить,
Как догорят две свечи воску яраго».
Скликает Ермак Тимофеевич донских казаков:
«Ой вы, донские казаки-охотнички,
Вы донские, гребенские сы яицкими!..
Гряньте, погряньте вверх по Волге реке
В тот славный Казань город…»
На белой заре на утренней
Воску яраго свечи догорают,
Глубокие подкопы разрываются,
Стены каменные разваливаются…

Казань взята. Государь призывает Ермака и говорит:

«Ой ты удалой мой добрый молодец,
Ермак сын Тимофеевич!
Чем ты хочешь, тем буду жаловать,
Селами или подселками,
Или великими городами — поместьями?»^{228}

Ермак отвечает:

«Батюшка надежда, свет великий Государь!
Не жалуй ты меня городами, подселками
И большими поместьями, —
Пожалуй ты нам батюшку Тихий Дон
Со вершины до низу, со всеми реками-потоками, Со всеми лугами зелеными
И с теми лесами темными»^{229}.

«Как проходит, братцы, лето теплое,
Настает, братцы, зима холодная
И где-то мы, братцы, зимовать будем?
На Яик нам пойтить — переход велик,
А на Волгу пойтить — нам ворами слыть,
Нам ворами слыть, быть половленным,
По разным по тюрьмам поразсоженным,
А мне, Ермаку, быть повешену.
Как вы думайте, братцы, да подумайте
И меня, Ермака, вы послушайте!»
Ермак говорит, как в трубу трубит:
«Пойдемте мы, братцы, под Казань город!
Под тем ли под городом сам Царь стоит,
Грозный Царь Иван Васильевич.
Он стоит, братцы, ровно три года
И не может он, братцы, Казань город взять.
Мы пойдемте, братцы, ему поклонимся
И под власть его ему покоримся!»
Как пришел Ермак к Царю, на колена стал,
Как возговорит Царь Ермаку казаку:
«Не ты ли, Ермак, воровской атаманушка?
Не ты ли разбивал бусы карабли мои военные?»
«Я разбивал, Государь, бусы карабли,
Бусы карабли не орленые, не клейменые!
Отслужу я тебе, Государь, службу важную:
Ты позволь мне, Царь, Казань город взять.
А возьму я Казань ровно в три часа.
Да и чем меня будешь жаловать?»
Как надел Ермак сумку старческую,
Платье ветхое, все истасканное
И пошел Ермак в Казань за милостынью
Побираться, христарадничать,
Заприметил там Ермак пороховую казну
И с тем вернулся он к товарищам.
«Ой вы, братцы мои, атаманы молодцы!
Да копайте вы ров под пороховую казну!»
Скоро вырыли глубокий ров Донские казаки.
Как поставил там Ермак свечу воску яраго
Во боченок ли поставил полный с порохом,
А другую он поставил, где с Царем сидел.
И сказал Ермак Царю Грозному:
«Догорит свеча — я Казань возьму!»
Догорела свеча — в Казани поднялося облако!
Как крикнет Ермак Донским казакам,
Донским казакам, Гребенским и Яиковским:
«Ой вы, братцы мои, атаманы молодцы!
Вы бегите в город Казань скорехонько,
Вы гоните из города вон всех басурман,
Не берите вы в полон ни одной души:
Плен Донским казакам ведь не надобен!»

Итак, по старинным казачьим былинам, Ермак участвовал, в числе других атаманов, в покорении Казани. Былины эти нисколько не противоречат как летописным сказаниям, приведенным историками Карамзиным и Соловьевым, так и бытовым условиям казачьей жизни на Дону, а потому эти былинные сказания мы можем принять вполне за достоверные. Постоянно сталкиваясь с турками, а раньше того с греками, генуэзцами и венецианцами, казаки рано научились владеть огнестрельным оружием, строить укрепления, осаждать и взрывать последние. В Ливонской и Польской войнах, которые вел Иван IV, казаки упоминаются при взятии каждой крепости; приступ, подкоп, взрыв — дело казаков. Летопись называет подкоп под стены Казани «немецким размыслом», т. е. иностранным способом брать город. И казаки в совершенстве владели этим способом. Хотя московские летописи в событиях о покорении Казани ни слова не говорят об Ермаке, но ведь мы выше видели, что они ни словом не обмолвились и об именах других атаманов, даже не упоминают и о донских казаках, а просто говорят: «были казаки, делали подкопы, стреляли» и только. Самое событие взятия Казани было очень важно для Москвы, а что там окраины приходили на помощь, то это была вещь обыкновенная, в порядке вещей. Главный герой этого события был Грозный царь, а за ним его князья и бояре, а не какие-то там донские атаманы-охотники, не подчинявшиеся его приказу и жившие где-то за рубежом государства, «выбирая меж себя начальных людей, атаманов и иных, и чиня управу во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу». Для московских летописцев атаманы-охотники было явление второстепенное, не стоящее упоминания; притом Ермак в то время был атаман самый обыкновенный, каких в то время было много на Дону, в каждом стане или коше. Некоторые историки сомневаются в том, что Ермак едва ли мог участвовать в покорении Казани, т. к. в 1552 г. он, по их мнению, был очень молод. Что ж из этого? Пусть ему в то время было 25–30 лет, а при покорении Сибири в 1582 г. 55–60. Удивительного тут ничего нет. В атаманы казаки выбирали не по летам, а по природной храбрости и уму, т. е. по выдающимся качествам.

Теперь нам остается решить вопрос: кто был Ермак? Природный ли донской казак или беглый из Московского государства, как думают многие.

Сибирская летопись говорит, что дед Ермака был города Суздаля посадский человек и жил в великой скудости; его звали Афанасий, Григорьев сын, по прозванию Оленин.

По другим сказаниям, Ермак происходил из города Юрьева-Повольского и имя его было Василий и проч. Но все это фабрикация позднейших веков, ничего общего с историческими актами не имеющая.

Известный исследователь Западной Руси, проф. русской истории Петерб. Духов. Академии, Мих. Осип. Коялович (ум. в 1891 г.) опубликовал в 1867 г. «Дневник Стефана Батория», литовско-польского короля, в котором привел полным текстом письмо пана Стравинского из Могилева на имя короля, бывшего в то время в войне с Москвой^{230}. Стравинский писал:

«Доводим до сведения В. Кор. Велич… что московские люди, враги В. Кор. Вел., вторгнувшись в государство В. Кор. Вел. и все, начиная отДубровны, предавая огню и опустошению, пришли под город В. К. В. Могилев во вторник 27 июня (1681 г.), в третий час дня, сожгли предместье, за дубровной Лучкова также сожгли 6 домов; в посаде над Днепром, который называют слободой, тоже сожгли до 100 домов. Начальствовали над этими людьми воеводы: (перечисляет) Кайтеров (Котырев), Хворостинин, Батурлин… четырнадцатый Василий Янов, воевода донских казаков, 15-й Ермак Тимофеевич, отоман казацкий… с ними было людей: татар, т. е. темниковских, кадомских, касимовских, свияжских и чебоксарских, также москвитян 45 000 стрельцов, с Дону и московских (казаков) 1000 на конях, которые целый день во вторник, нападая со всей силой, старались прорваться к городскому укреплению, желая зажечь острог, от чего мы их с Божией помощью удерживали огнем из замка и из острога (укрепления)ине допускали до этого… и в тот же день, во вторник, при заходе солнца поспешно удалились от города к деревне В. К. В. Баторке в полутора милях от города, лежащей на берегу Днепра, а там наскоро пришедши к Днепру, тотчас же, сделав для главных воевод несколько плотов, сами все пошли вплавь и в ту же ночь, со вторника на среду, все переправились чрез Днепр и в час уже дня распустили людей в окрестности и начали жечь деревни, направляясь к Радомлю и Мстиславлю, замкам В. Кор. Вел…»

Это письмо, а также и другие донесения, опубликованные в «Дневнике», рельефно рисуют нам план войны Москвы с

Польшей. Московские стратеги, чтобы отвлечь польские войска от главных русских сил, послали в налет легкую казачью конницу вместе с татарами на литовские города и села за Днепром. Предводителями этих отрядов были донские атаманы Янов и Ермак Тимофеевич. Эта легкая конница ураганом пронеслась за Днепром, сожгла и разорила до 2000 сел и деревень и захватила в плен много «свободной шляхты» и трех рыцарей: Тульского, Збиковского и Куроеда. Иван IV в то время находился в Стариде и зорко следил за операциями казаков^{231}.

Сведения, приведенные в означенных письмах и вообще в «Дневнике», тождественны с разрядными книгами, за исключением нескольких неточно указанных в письме Стравинского фамилий московских военноначальников, как то: Кайтеров вместо Котырев, Батуркин вместо Батурлин, Волковский вместо Волконский и др. Но эти фонетические неточности нисколько не изменяют сути дела. Нам важно то, что донские казаки с своим атаманом Ермаком Тимофеевичем в июне месяце 1581 г. ходили помогать русскому царю в борьбе его с Стефаном Баторием, как и раньше того те же казаки ходили с атаманами Сусаром и другими под Казань «царю московскому послужить и за Дом Пресвятыя Богородицы постоять». Недаром на казачьем стяге красовалась надпись: «Белый Царь и православная вера». Побуждения были как в том, так и другом походе одни и те же.

Хотя в статейные списки московских военноначальников атаманы казацких полков Яков и Ермак не внесены, но это показывает лишь то, что в то время на Руси казаков и их предводителей считали не за московских людей, а за случайных союзников, пришедших помогать своим единоверцам.

Казацкие атаманы, ходившие под Казань с Дону, Яика и Терека, тоже не названы в московских летописях, но из отписки казаков 1632 г., копия с которой хранится в библиотеке Донского музея, мы знаем, что главное предводительство над всеми казацкими полками было вручено донскому атаману Сусару Федорову. В числе атаманов этих дружин, особенно отличавшихся умом и хитростью, старинные донские былины называют Ермака Тимофеевича. И если бы не пожар 1744 г., во время которого сгорел весь г. Черкасск, старое гнездо донского казачества, а также и весь войсковой архив, где хранились ценные казацкие летописи, то мы бы теперь могли назвать имена и всех остальных атаманов казачества той эпохи и более подробно описать их геройские подвиги, способствовавшие к расширению и объединению великой России и закреплению ее окраин.

Итак, Ермак Тимофеевич летом 1581 г. служил Грозному царю на литовской границе. Он предводительствовал донскими и московскими казаками (Письмо Стравинского). Следовательно, был хорошо известен Ивану IV^{232}. Иначе кто же бы мог вверить ему часть донской и московской иррегулярной кавалерии. Все это делалось с ведома царя, зорко следившего за ходом событий.

После этого похода казаки с Ермаком, как это обыкновенно делалось всегда, вернулись на Дон. К этому-то времени, а именно к 1582 г., нужно отнести и столкновение его с другим донским атаманом Андреем Шадрой, последствием чего было выселение с Дона, о чем мы говорили выше, 300 казаков из городка Гребни за Терек. На Волге перед этим господствовали казацкие атаманы Иван Кольцо, Богдан Барбоша, Никита Пан и др. Первые два навлекли на себя царскую опалу за нападение и ограбление на волжском перевозе близ Соснового острова ногайских послов и боярского сына Василия Перепелицына. Царь приказал переловить их и казнить, о чем послал грамоты в Казань, Астрахань и во все украинные города^{233}.

Казаки ушли с Волги на Каспийское море и Яик, напали на столицу своих старых врагов ногайцев Сарайчик, разрушили ее до основания и всех людей пересекли; даже разрывали могилы и уничтожали гробы мусульман^{234}. Но судьба готовила им другой жребий. На Волгу явился с донскими казаками Ермак и увлек их на более благородный подвиг, чем мелкие ссоры и нападения на ногайские улусы, уже к тому времени жившие спокойно и признававшие протекторат Москвы.

В 1882 г. Ермак явился на р. Чусовой у богатых владельцев Приуральского края, купцов Строгоновых. С ним были и названные выше волжские атаманы: Кольцо, Барбоша, Пан, Матвей Мещеряк, Яков Михайлов и др. Строгоновская летопись, составленная, как известно, около 1600 г., поход Ермака в Сибирь приписывает инициативе купцов Строгоновых. Это так естественно. Пораженные колоссальными успехами Ермака и желая угодить Грозному царю, наложившему на них за этот поход, как увидим ниже, опалу, по наветам пермского воеводы Пелепелицына, а также желая получить от него еще больших льгот, Строгоновы приписали всю государственную заслугу Ермака только себе, своему уму, своей дальновидности и административной деятельности по устройству восточного края России. Они не обманулись. Представив в таком виде поход Ермака царю Ивану, Строгоновы за их службу и радение были пожалованы: Семен двумя местечками Большою и Малою Солью, а Максим и Никита правом торговать во всех своих городках беспошлинно.

Другие летописи, в том числе и Саввы Есипова, сподвижника Ермака, а также и комментаторы этих летописей Фишер и Миллер положительно отвергают инициативу Строгоновых в покорении Сибири^{235}.

По Строгоновской и Сибирской летописям поход Ермака в Сибирь был предпринят в 1581 г. Это неверно. Мы имеем под руками неопровержимый исторический документ — это грамота Ивана Грозного Строгоновым, Максиму Яковлеву и Миките Григорьеву, на Чусовую, от 16 ноября 1582 г.^{236}.

В грамоте этой Грозный говорит:

«Писал к нам из Перми Пелепелицын, что послали вы из острогов своих волских атаманов и казаков, Ермака с товарищи, воевати Вотяки, и Вогуличи, и Пелынския и Сибирския места, сентября в 1-й день; а в тот же день, собрався, Пелынской князь, с сибирскими людьми и с Вогуличи, приходил войною на наши пермския места, и к городу к Чердыни, к острогу приступал, и наших людей побили и многие убытки нашим людям починили. И то сделалось вашею изменою… волских атаманов к себе призвав, воров, наняли в свои остроги без нашего указу, а те атаманы и казаки преж того ссорили нас с нагайскою ордою, послов нагайских на Волге на перевозах побивали и ордобазарцев грабили и побивали… и им было вины свои покрыти тем, что было нашу Пермьскую землю оберегать, а они сделали с вами вместе потому-ж, как на Волге чинили и воровали; а Перми ничем не пособили, и то все сталося вашим воровством (ослушанием) и изменою… не вышлите из острогов своих в Пермь волжских казаков, атамана Ермака Тимофеева с товарищи, а учнете их держати у себя… и нам в том на вас опала своя положена большая…»

Следовательно, в то время, как Ермак двинулся из Строгоновских острогов за Урал, пелымский князь напал на Пермский и Чердынский край. Строгоновы не дали помощи пермскому воеводе Пелепелицину: тот немедленно донес о том царю. Царь послал ослушникам опальную грамоту, в которой, между прочим, и грозил, и просил Строгоновых помочь Перми от набега хищников, так как считался с их силой и могуществом в Приуральском крае. Все это совершилось в два-три месяца, не более, а не в течение года и трех месяцев, как думал Карамзин и другие наши историки. Донесения Грозному царю о набегах на окраины посылались немедленно и указы его приводились в исполнение скоро.

Следовательно, Ермак предпринял поход в Сибирь осенью 1582 г., а перед этим, в 1581 г., он был с донскими казаками на Днепре у Могилева, на службе у Грозного царя, в войне его с Стефаном Баторием.

Грозный царь в грамоте упрекает Строгоновых за то, что они не послали Ермака с казаками и волжских атаманов-ослушников, ссоривших его с ногайцами (Кольцо, Пана, Барбошу и др.) на помощь Пелепелицину в Пермь, чтобы защитить тот край от внезапного набега пелымцев. Видимо, Иван IV не вполне был осведомлен о положении дел у Строгоновых; притом его ввел в некоторое заблуждение и кляузник Пелепелицын, недолюбливавший казаков за нападение на него на Волге, у Соснового острова. Он не знал, что не Строгоновы распоряжались Ермаком, а Ермак ими. Ермак забрал в поход с собою не только всех своих и волжских казаков, но даже и всех людей Строгоновых, все пушки и порох, проводников и съестные припасы. Строгоновы для Ермака были лишь средством для выполнения задуманного им похода, а потому все красноречивые и поэтические измышления Строгоновской летописи о встречах Ермака, молебствиях и проводах с колокольным звоном — сплошной вымысел дьяка-летописца. Ермак, чтобы дать исход широкой казацкой натуре, гулявшей по Дону и по Волге, задумал дальний поход — покорить неведомое басурманское царство за Уралом. Средства для этого ему дали Строгоновы. Волей или неволей — для нас это все равно. Покорение Сибири было делом Ермака.

Савва Есипов, сподвижник Ермака, в своей летописи говорит так: «Избра Бог не от славных муж, не от царскаго веления воевод, а вооружи славою и ратоборством атамана Ермака, Тимофеева сына, и с ним 540 человек».

540 человек — это казаков с Дона и Волги. Всего же у Ермака было войска с строгоновскими людьми от 6 до 7 тысяч. Кто же был Ермак и его сподвижники? Строгоновская летопись, а за нею и Карамзин, называют Ермака и его сподвижников то волжскими атаманами, то донскими казаками, что в сущности одно и то же, т. к. донские казаки всегда переходили с Дона на Волгу и обратно^{237}. То же говорит и Есиповская летопись. Кажется, ясней чего не может быть: донские атаманы, донские казаки. Что еще нужно? Мало. Карамзин, со слов летописи, добавляет еще: «Испытав (Строгоновы) бодрость, мужество и верность казаков; узнав разум, великую отвагу, решительность их главнаго вождя Ермака Тимофеевича, родом неизвестнаго, душою знаменитаго…» Как можно говорить родом неизвестнаго после всего того, что нами сказано о происхождении донских казаков, их жизни на Дону и службе русским царям?

Неужели для выяснения родословия героев казачества XVI в. необходимо указывать стан или кош, где кто родился, именовать его отца и мать, церковь или часовню, в которой этот герой крестился, и проч. Это невозможно. Казаки на Дону родились, крестились, вырастали, учились воинским упражнениям, становились в ряды борцов за свободу родины и веры, умирали геройской смертью в битвах со врагом или погибали в тяжкой неволе у басурман. Метрических книг в XVI–XVII вв. не вели и даже не имели писцовых книг своих станов и городков. Все были равны, все были герои. И если кто из них выделялся из среды товарищей своим умом и недюжинными воинскими способностями, то его выбирали атаманом кошевым, походным и вообще предводителем во время набегов и морских экспедиций. О нем лишь говорили, что он казак, донской атаман и все мы — атаманы-молодцы. И только. Все принадлежали одному войску и служили одной идее. К таким атаманам принадлежал и Ермак, и Сусар Федоров, и Михаил или Мишка Черкашенин, которому была послана 1570 г. царская грамота для оказания содействия посланному «для своего дела» в Азов послу Ивану Новосильцеву^{238}; Микита Мамин и Молчан Яковлев, которым послана на Дон грамота 17 августа 1571 г.; Смага Чершенский (грамота 1614 г.) и др.

Подробностей о родословии этих атаманов мы не знаем, т. к. никаких родословых книг на Дону никто не вел, как не знаем мы и родословия атамана Ермака. Все они были природные донские казаки. Для нас это довольно. На Дону, Урале, Тереке и в Сибири никто никогда в течение прошедших веков не сомневался в донском происхождении покорителя царства Кучума.

В грамоте Михаила Федоровича от 24-го февраля 1623 г. тюменским воеводам о назначении сподвижника Ермака Гаврилы Иванова тюменским атаманом говорится: «служил де он (Иванов)… в Сибири сорок два года, а прежде того он служил нам на Поле (на Дону) 20 лет у Ермака в станице (отряде) и с иными атаманами»^{239}.

В челобитной другой сподвижник Ермака Гаврила Ильин писал царю Михаилу Феодоровичу, что до похода в Сибирь он двадцать лет служил с Ермаком в Поле и 50 лет в Сибири^{240}.

Эти важные исторические документы ясно свидетельствуют, что атаман Ермак и его сподвижники были донские казаки и до похода в Сибирь служили на Поле, каковым именем в то время называлась вся степная полоса по Дону от Волги до Днепра.

Опросы первого архиепископа г. Тобольска Киприана 1621–22 гг. (спустя 37–38 лет после смерти Ермака) оставшихся в живых казаков об убитых воинах Ермака, для занесения в синодик на вечное поминовение в неделю православия, также установили, что Ермак и его сподвижники были донские казаки. Имя «Ермак» так и занесено в синодик, а не как-либо иначе. Православный архиепископ занес в синодик для вечного поминовения донского казацкого атамана именем Ермак. Это означает, что другого имени у него не было, т. е. греческого, из святцев. На Дону крестили свои выборные, из казачьей среды, священники, о чем будем говорить ниже, и давали крещаемым свои казацкие имена, нисколько не справляясь со святцами, да у них их и не было. Эти имена древнеказацкие. Таковы: Суcap, Ермак и Ермачко, Молчан, Смага, Дружина, Замятия, Путила, Безсон, Дороня и многие другие.

Некоторые наши историки, в том числе Карамзин и Иловайский, полагают, что имя Ермак есть испорченное Герман, древнечешское — Гериман. Другие же, придающие большое значение позднейшим, но малодостоверным летописным сказаниям, высказывают мнение, что имя Ермак не собственное, а нарицательное, т. е. прозвище, происшедшее будто бы от названия тагана, на котором артель варит кашу. Собственное же его имя, по их мнению, было Василий… Оставим эти грубые заблуждения на ответственности их авторов. Ни в одном из волжских и донских говоров, а также в языке казанских и астраханских татар таган не назывался ермаком. На турецком языке именем Ирмак называется стремительно бьющий источник, ключ, как, напр., р. Кизил-Ирмак, в Малой Азии — Красный ключ, а в татарском языке глагол ярмак означает рассекать, разрубать, раскалывать. Но корни этих слов — ирмак и ярмак — не тюркские, а древне-арийские, от ириер — муж, воин. Этот же корень перенесен и в язык монгольский, в котором слово ермэк, произносимое на народном говоре как ермак, означает холостяка, чуждающегося семейной жизни, каковой образ жизни вели древние Асы, Асуры Арианы, потом геты и казаки^{241}.

Донское казачество в XVI в. еще не составляло из себя целого войска, каким стало оно впоследствии: оно разделялось на множество отдельных общин, каждое с своим атаманом во главе. Первые царские грамоты всегда писались Донским атаманом и казаком, иногда с подразделением: старым и новым или — которые ныне на Дону и которые зимуют близ Азова… Высшая власть в каждой общине принадлежала кругу, в котором каждый казак имел равные права с другими. В мирное время атаманы не пользовались какими-либо особыми правами, в военное же являлись предводителями с неограниченной властью. Исполнители решений круга или приказаний атамана во время походов назывались есаулами, у запорожцев — асаулами, в южных рязанских казачьих городских ясаулами^{242}.

Из предыдущей главы мы знаем, что на Поле в половине XVI в. двинулись казаки запорожские, азовские, киевские черкасы, севрюки и со всех украин, и таким образом на Дону как бы получился разнородный элемент казачества, прошедший в течение предыдущих веков каждый свою историческую судьбу, но имеющий один общий корень от предков — народа Ас. Ввиду этого типы казаков на первый взгляд кажутся довольно разнообразны, но при тщательном наблюдении, несмотря на это разнообразие, исследователь найдет в них нечто и общее, выделяющее их из среды других народностей. Но это уже работа последующих веков — общинная жизнь, совместные походы, служение одной идее и проч. В XVI же веке разнообразие это сказывалось резче. И вот поэтому-то нам теперь предстоит решить один довольно интересный вопрос: из какого же элемента казачества вышел Ермак?

Летописцы нам говорят, что Ермак был роста среднего, широк в плечах, сложения крепкого, волосы на голове имел черные, кудреватые, бороду черную, глаза весьма быстрые, лицо широкое и пригожее, нос, судя по древнему портрету, хранящемуся в соборе г. Тобольска, с горбинкой; хорошо сносил стужу и жар, голод и жажду, бессонные ночи, тяжелую работу и проч. Он имел бодрый и затейливый (изобретательный) дух, который не давал ему долго сидеть праздно; хитер на вымыслы и быстро приводил их в исполнение; храбр до дерзости и милосерд к побежденным. Считая себя борцом за православную веру, как и все казаки того времени, был всегда набожен, строг в соблюдении постов и обрядов веры. Строго наблюдая за нравственностью казаков и требуя от них целомудрия, Ермак перед каждой битвой или после победы всегда приказывал бывшим в его войске трем священникам и одному иеромонаху служить обедни и петь благодарственные молебны. Перед битвами его любимые слова были: «Когда Бог нам поможет, то одолеем врага».

Все перечисленные выше нравственные и физические качества, образ деятельности и религиозные воззрения довольно ясно характеризуют личность Ермака, этого, по выражению Карамзина, российского Пизарро, грозного для диких народов, но менее ужасного для человечества. По этой характеристике Ермака нельзя причислить ни к запорожцам, ни к новгородцам — вятчанам, т. к. те и другие не особенно-то строго держались уставов и обрядностей православной церкви; причем последние, как в древнем Новгороде, так и Вятке и даже на Дону (о чем будем говорить в следующей главе), всегда старались обособиться в церковном отношении от московской митрополии, не признавали строгих греческих церковных уставов и таинства брака, смешивали языческие обряды с христианскими, венчались и разводились в казачьем кругу, меняли по добровольному соглашению жен и проч. Не мог быть Ермак и казаком рязанским или мещерским, ибо те и другие, как приписанные к пограничным московским городкам и служившие долгое время московским царям, в нравах и обычаях во многом походили на великороссов; кроме того, родословие выдающихся личностей из этого казачества могло быть легко восстановлено, между тем как об Ермаке все древние летописи, признанные за достоверные, а также и Карамзин говорят, что он был рода неизвестного, донской казак, как и его сподвижники. По всем перечисленным нравственным качествам Ермак был казак азовский. Для русских летописцев народ этот, живший долгое время под влиянием греков, а потом под властью турок, считался загадкой. Кто же мог вести родословие героев, вышедших из этого народа? Для летописцев азовский казак Ермак был рода неизвестного. Только эта исключительная среда могла выдвинуть такую высоконравственную и религиозную личность; среда, строго соблюдавшая церковный византийский устав и преклонявшаяся пред его требованиями, даже и в походной жизни.

Рассматривая приведенные выше физические качества Ермака, нельзя не прийти к тому же заключению. Азовские казаки, как потерпевшие в силу своих исторических судеб метисацию с южными народами, были большею частью брюнеты, с вьющимися волосами, среднего роста, крепкого сложения, подвижны, храбры и предприимчивы. Тип этот и теперь резко выражается в среде казачества низовых и средних станиц. Выше по Дону он почти отсутствует. Характерные признаки этого типа: средний рост, высокие ноги при коротком туловище; волосы на голове и бороде черные, волнистые, иногда курчавые; довольно часто при черных волосах на голове, усы и борода с красниной, нос тонкий, с горбинкой. Лицо продолговатое, с правильным овалом; иногда при узком подобранном подбородке у скул широкое. Глаза черные, переходящие в карие и желтые; взор строгий, пронзительный, голова средняя, круглая, с широким, иногда выпуклым тюркским лбом. Казаки этого типа составляют лихую кавалерию, известную своею подвижностью всему миру.

Сподвижник Ермака по литовско-польской войне в 1581 году донской атаман Василий Янов был известен в Москве еще в смутное время, при Дмитрии I и Василии Шуйском. В 1611 г. в октябре месяце он был послан боярами вместе с Михаилом Салтыковым к Сигизмунду III просить на московское царство польского королевича Владислава, которому как он, так и все боярство присягнули и принудили к тому большую часть народа.

Верный своему слову и присяге и видя колебание и двоедушие бояр. Янов остался в Польше на службе у Владислава^{243}.

Из других донских атаманов смутного времени, кроме Заруцкого, известны: Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, Марко Козлов и др.

Во время битвы нижегородского ополчения с поляками под Москвой атаман Козлов упрекал воеводу Трубецкого, стоявшего в бездействии: «Для чего не помогаешь погибающим (ополчению)? Из вашей (воеводской) вражды только пагуба творится и государству, и ратным!» Казаки добровольно бросились в битву и помогли ополчению одолеть Ходкевича.

Атаман Филат Межаков, участвуя с другими атаманами на «Соборе всей Русской Земли», в котором главную силу составляли дворяне и казаки, первый подал голос за избрание на царство Михаила Феодоровича, «и все на совете стали согласны и единодушны», говорит хронограф кн. Оболенского, хранящийся в биб. Моск. Арх. Мин. Ин. Дел, № 101–128, несмотря на то, что кандидатов в цари было много. Такую решающую силу имели казаки в смутное время.

Готский историк Иорнанд (VI в.) говорит, что в IV веке по Р.Х. Геты или Готы в правление своего знаменитого гетмана Эрмана, прожившего более ста лет, владели почти всей нынешней Европейской Россией, от Черного моря до Балтийского.

В IX в. Готе или Гьте, по словам Нестора, вновь покоряют Новгородскую землю, но новгородцы в союзе с соседями прогоняют их. Готы рассеиваются по берегам Балтийского моря, но часть их остается в новгородских областях и впоследствии становится известной под названием конных «гофейских казаков» в Бежецкой пятине, ямских казаков, дерптских и других^{244}. Открытые недавно древние фрески в древнем соборе и раскопки новгородских могил XI и XII вв., произведенные в 1872 и 1873 гг., по поручению Импер. Археол. общ. г-м Ивановским, ясно показали пребывание южан Гетов в Новгородской земле в названный период времени. По монетам и ценным вещам, найденным в могильниках, археологи пришли к заключению, что народ этот принадлежал к военной касте и имел торговые сношения с волжскими болгарами и с юго-востоком России^{245}.

С призванием князей и в особенности в жестокое правление Ярослава I, новгородская гетская вольница, теснимая с запада германцами, двинулась на северо-восток и завела свои колонии по Северной Двине, Волге, Каме и Вятке.

Еще в конце XII в. отважные новгородские «повольники» или «ушкуйники» основали нар. Вятке гор. Хлынов, переименованный впоследствии в Вятку, и оттуда предпринимали свои торговые путешествия или военные набеги вниз по Волге. В 1361 г. они проникли в столицу Золотой Орды Сарайчик, а в 1364–65 гг. — за Уральский хребет на берега р. Оби.

Предводители этих «ватаг» именовались «ватманами», а впоследствии атаманами. Основанные повольниками общины, по примеру Новгорода и Пскова, управлялись «вечем», т. е. народным «кругом», где каждый гражданин имел равный голос со всеми. После разгрома Хлынова Иваном III, 1489 г., большая часть его граждан, жаждавших свободы и независимости, ушла на Северную Двину, Каму и вниз по Волге; другая часть была расселена по московским областям.

Хлынов был большой торговый город, управлявшийся вечем и имевший свой вечевой колокол.

Духовенство Хлынова, избираемое вечем, было совершенно независимо как от новгородской, так и московской митрополий. Московский митрополит Геронтий, современник Ивана III, в 1471 г. писал про вятчан, что «он не знает даже, кто там духовенство». Ушедшие вверх по Каме новгородцы основали г. Елабугу среди покоренных ими вотяков; двинувшиеся же вниз по Волге могли только поселиться в таком месте, где бы они могли добывать средства к существованию, т. е. иметь торговые сношения, запасы хлеба и огнестрельные снаряды. От устья Камы до нынешнего Симбирска весь горный берег в то время был занят воинственными мордовскими племенами и черемисами; места же от Самары до Оренбурга заняты были кочующими башкирами; горный берег нынешней Саратовской губернии до Балашова занимала та же мордва, а ниже г. Саратова до Камышина, изрезанный крутыми оврагами и поросший лесами, неудобный для кочевья берег был свободен от поселений. Ниже Камышина до Астрахани кочевала Золотая Орда.

Из этого краткого обзора видно, что пространство, занимаемое ныне г. Камышином, было самое удобное и безопасное для поселения новгородцев, ушедших из Хлынова. Действительно, местность эта представляет высокое плато, ограниченное огромными оврагами в 40 саж. глубины, а потому имеет вид как бы природного городка, в котором можно было защищаться и откуда производить нападения. На запад плато это понижается, переходит в волнистую возвышенность, поросшую кустами, а прежде дремучим лесом, и вступает в Донскую область, где течет р. Иловля и где в XV в. были уже поселения и церкви, подчиненные епископу Сарайскому. Пространство между р. Иловлей и Урюпином, крайним пограничным пунктом рязанских укреплений, было раньше занято, судя по сохранившимся в архиве Саратовской Духовной Консистории антиминсам, также христианским населением. Верховье р. Иловли почти соприкасается с верховьями р. Арчеды, впадающей в Медведицу, а между Медведицей и Бузулуком есть небольшая речка Перевозинка, как бы соединяющая эти две реки. По Бузулуку, мимо нынешней Алексеевской станицы, можно попасть в р. Хопер, а оттуда Хопром вверх до Урюпина или же до р. Тишанки, скрывающейся в лесистых горных местах. Название речки Тишанки встречается еще ниже впадения реки Иловли в р. Дон; вершина этой второй речки переходит в Саратовскую губернию и принимает в себя речку Лазную, узенькую, но удобную весной для перевала лодок через овраг, граничащий с р. Волгой.

Вот в этих-то местах, согласно памяти народной, выраженной в песне волжско-донской вольницы — «Как пониже-то, братцы, было города Саратова, а повыше-то было города Камышина, протекала Камышинка река»… и нужно искать первые становища хлыновцев, бежавших от порабощения московских князей. Торговые караваны давали случай этой вольнице приобретать «зипуны», а пограничные городки враждебных Москве рязанцев служили местом сбыта добычи, в обмен на которую новгородцы могли получать хлеб и порох.

Иван III, зная предприимчивый характер этой удалой вольницы, поселившейся за пределами его владений, вблизи окраин враждебного ему княжества Рязанского, зорко следил за движениями этой горсти людей, не пожелавших ему подчиниться. Чтобы предупредить сношения рязанцев с этой вольницей, Иван III напоминал своей сестре, вдовствующей рязанской княгине Агриппине, не пускать ратных людей дальше Рясской переволоки, «а ослушается кто и пойдет само дурью на Дон в молодечество, их бы ты, Агриппина, велела казнити».

Иван III не ошибся, придавая в своих политических соображениях большое значение новому, поселившемуся на границах Рязанской области враждебному ему элементу, так как со смертью Агриппины Рязанское княжество, по замыслам великого князя, должно быть присоединено к Москве. Присоединение это и состоялось при Василии III в 1517 г.

При движении на Дон с Днепра черкасов, белогородских и старых азовских казаков новгородцы спустились вниз по этой реке до самого Азова, смешались с другими казацкими общинами и таким образом положили основание «Всевеликому Войску Донскому», с его древним вечевым управлением.

Казаки-новгородцы на Дону — самый предприимчивый, стойкий в своих убеждениях, даже до упрямства, храбрый и домовитый народ. Казаки этого типа высоки на ногах, рослы, с широкой могучей грудью, белым лицом, большим, прямым хрящеватым носом, с круглым и малым подбородком, с круглой головой и высоким лбом. Волосы на голове от темно-русых до черных; на усах и бороде светлее, волнистые. Казаки этого типа идут в гвардию и артиллерию^{246}.

Говор современных новгородцев, в особенности коренных древних поселений, во многом сходен с донским, жителей 1-го и 2-го Донских округов^{247}. Как те, так и другие звук щ не выговаривают, а заменяют его двойным ш, например: ишшо, ишшобы, пешшаный, пешшинка, што (что), пишша и пишта (пища) и проч. Вместо жд всегда почти употребляют: Рожество, одежа, надежа (надежда), дож и проч. Вместо к всегда х, в словах: хрешшенье, дохтур и др. Также: скусно, свиток и твиток (цветок), сумлеваться, сусед, укунуться, анагдась, глыбоко, быдто, кружовник, ослобонить, некрут, антиллерия, дака (дайка), ухи, польга (польза), слухать, верьх и верьхи (верхом), молонья (молния), женыпина, болесть, ужасть, жисть, скупердяй, панафида (панихида), трухмал, лясы точить, ну те к ляду, сиверка, сивер, исть (есть) и др. Новгородцы лучше, чем москвичи, знали древние сказания о начале Руси и ее славных витязях-богатырях. Язык их деловых бумаг, как и старых донских казаков, чище московского и отличается от последнего как чистотой, так и образностью выражений.

Новгородцы также занесли на Дон названия: атаман, стан, ватага, ильмень (общее название большого чистого озера) и др. Кроме того, многие донские станицы и хутора носят чисто новгородские названия: Ярыженская (от ярыжки и ярыга — наемные люди и бездельники); Багаевская (одноименные села по пути движения древних новгородцев в губерниях: Казанской, Вятской и др.); Ведерниковская, ныне переименованная вместе с Бабской в Константиновскую (в губерниях: Вятской, Пермской, Нижегородской, Смоленской и др.); Михалевская, ныне Николаевская станица (в Псковской губ. 21 селение и 3 деревни); Каргальская — Каргалы на Каме; Гундоровская — села в Архангельской, Вятской и Самарской губ. Хутора и фамилия Черевков — село Черевково, Сольвычегодского уезда, на Северной Двине, древнее поселение новгородцев — ушкуйников; жители отличаются предприимчивым и энергичным характером, не знавшие никогда крепостного права. Древний новгородский погост Ягриш Архангельской губер., близ погоста Верхотоимского, отличается самыми жгучими брюнетками севера. Погост этот упоминается еще в завещании Ивана III. Станица Раздорская, древняя столица донского казачества, также звучит чем-то новгородским; слово «раздоры» — излюбленное выражение во всех новгородских актах, постоянные жалобы на «раздоры», т. е. несогласия.

Присутствие новгородского элемента в Донском казачестве сказывается также в архитектуре построек древних церквей, часовень, народной орнаментации, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, вечевом правлении, говоре и проч. Приведем особенности религиозно-бытового характера из жизни новгородцев:^{248}

1) Христианство в новгородских областях прививалось очень медленно и в XI и XII веках новгородцы еще упорно сохраняли остатки своего языческого культа.

2) В 1028 году в силу этой упорности кн. Ярославом обнародован сборник славянских юридических обычаев под именем «Русской Правды», в противоположность жестокому не славянскому судному праву греков, принятому Св. Владимиром при составлении церковных правил.

3) Сохраняя последовательно черты народного характера, новгородцы в 1156 году вынудили князя согласиться выбирать архиереев и священников из местных жителей на вече.

4) В 1360 году сам архиепископ новгородский Евфимий II не подчиняется московскому митрополиту и разрывает на 20 лет связь с митрополией.

5) В 1384 году, продолжая выражать черты народного духа, новгородцы постановили на вече не подчиняться московскому митрополиту и дела по духовной части решать гражданским вечевым судом.

6) В 1471 году митрополит Геронтий пишет в Вятку о своем незнании — из кого состоит вятское духовенство и где оно рукополагается.

7) При обряде церковной свадьбы священник должен ехать впереди с крестом в облачении, а жених сзади с волхвом (колдуном). Этот обычай был запрещен духовным собором в 1667 г.

8) Женщина-новгородка, помимо отца и матери, должна была говорить публично на вече, «жених ей люб или не люб».

9) Венчались в церкви и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «круг ракитова куста венчалися».

10) Женились 3, 4, 5 и 6 раз и свободно разводились с женами, передавая публично их другим.

11) По сказанию Леннуа, продавали и меняли своих жен публично на вещи.

12) Лиц, осужденных церковно-народным судом, сажали на цепь.

13) Известие о смерти согражданина передавалось трезвоном.

14) Освящали вино и водку в день Св. Николая и Козьмы вместо воды.

15) Вдовые священники, несмотря на запрещение московских соборов, во всех новгородских областях свободно совершали богослужение по найму, переходя с места на место и проч.

В параллель к этому приведем факты из отношений донской церкви к московской, а также некоторые церковные обряды, записанные знатоком донской старины, протоиереем Левицким и академиком Е. Ознобишиным в половине XIX в.

1) В 1687 году, после усмирения бунта Разина, прислана была на Дон грамота с повелением поминать на большом выходе имя московского патриарха. Следовательно, на Дону в черкасском соборе с 1687 года в первый раз стали молиться за главного российского духовного владыку^{249}.

2) В 1762 году, после присоединения Дона к воронежской епархии, епископ Иоаким доносил Св. Синоду, что «казаки, под страхом наказания, запрещают своим священникам слушаться распоряжений архиерея и судят их по своему обычаю в кругу (вече)»; а атаман Иловайский прямо писал, чтобы архиерей не смел вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются по утверждению «казачьяго круга и старшин».

3) В 1765 году воронежский епископ Тихон I доносил вновь Св. Синоду, что в трех черкасских благочиниях 58 лиц самовольно определены кругом без его, архиерейского, благословения и что беспорядки казачьих церквей (не подходящих под порядки московские) исправить нет никакой возможности.

4) В том же году и тот же епископ вновь доносил Св. Синоду, что казачьи церкви не ведут венечных записей и метрик и что атаман Иловайский набил колодки на протопопа черкасского сбора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше веча, т. е. войскового круга.

Надо заметить, что Иловайский, генерал времен Екатерины II, один из орлов ее века, не был старообрядцем, не был и крамольником, чтобы иметь какое-либо право вступить в явную вражду с уважаемыми святителями московской церкви, и если он действовал в означенных случаях так враждебно против архиерея, то это только объясняется нравственным давлением войскового круга, состоявшего в то время еще из прямых потомков новгородцев 1384 года и вятчан 1471 года.

5) Известно, что брак на Дону в средних и низовых станицах с незапамятных времен, по народным преданиям, всегда состоял в церемонии, происходившей на майдане — народной площади, где собирался круг. Церемония эта происходила следующим образом: желающие вступать в брак являлись в сопровождении своих родственников на майдан, где жених, обращаясь к невесте, спрашивал ее: «люб ли он ей?» После утвердительного ответа невеста также спрашивала жениха: «люба ли она ему?» и, получив утвердительный ответ, кланялась жениху в ноги, в знак подчинения. После сего атаман и старшины вставали с своих мест и поздравляли молодых словами «в добрый час». Такая форма брака была так важна в понятиях казаков-вечников, что и после венчания в церкви должна была обязательно исполняться на майдане.

6) Развод производился с такою же легкостью: надоела мужу жена — он ведет ее на майдан и, став перед атаманом и старшинами, говорит, что эта жена была ему люба, была хорошая хозяйка, но теперь не нужна, и слегка отталкивал ее от себя. В это время желающий взять разведенную подходил к ней, покрывал ее полою своего казакина, и брак этим знаком прикрытия был совершен. Форма прикрытия полою, говорит известный донской историк Сухоруков, считалась самою важною и как бы снимала бесчестие развода. Таким образом, женщина могла передаваться от одного к другому и так далее. О такой форме брака говорит и Евлампий Кательников в своей «Исторической Записке о Верхне-Курмоярской станице», составленной им в начале прошлого столетия. Брак этот в средних станицах Дона, в том числе и в Верхне-Курмоярской, по сообщению Кательникова, просуществовал до 1750 г.; церемония его состояла в следующем: жених с невестою являлись на станичный сбор, молились и кланялись на все четыре стороны, причем жених, обращаясь к невесте, громко говорил: «Ты — скить, Настя, будь мне жена!» Невеста кланялась ему в ноги и отвечала: «А ты — скить, Гаврила, будь мне муж!» И тут целовались при общем поздравлении. Так жили и рождали детей. Венчание в церкви или часовне, если они были, считалось необязательным. Развод был также очень прост. Муж выводил жену на сбор и говорил: «Вот-скить, честная станица, она мне не жена, а я ей не муж!» Разведенную жену тут же мог взять другой, накрывши полой и объявив сбору с такими же примолвиями^{250}.

Священник Пивоваров, служивший в станицах Ведерниковской (ныне хутор ст. Константиновской) и Нижне-Каргальской (ныне хутор ст. Мариинской) в 20–40-х годах прошлого столетия, в своих записках отмечает, что приведенный обряд брака на майдане в некоторых станицах Дона существовал еще и в его время. Хотя такие браки нередко скреплялись венчанием какого-нибудь беглого попа или монаха, часто около стола или телеги, если дело происходило на ярмарке, но это нисколько не удерживало казаков вновь разводиться и искать себе новых жен. Так женились четыре, пять и более раз.

Хотя на Дон и послана была царская грамота 20 сентября 1745 г. о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков исполнять свой древний обычай жениться и разводиться с сведения и согласия станичного круга.

7) Известно, что Разин, отвергавший форму церковного брака, велел венчать молодых вокруг ракиты или вербы. Неудивительно, Разин как человек грамотный читал и хорошо знал древние новгородские языческие предания. Это подтверждается и тем, что Разин часто выражался языком былин, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.

8) Обряд церковного брака, по словам историка Сухорукова, происходил следующим образом: когда собирались ехать в церковь, то впереди поезда шел, а с хутора мог и ехать, священник с крестом в руках, за ним жених в алой черкеске, с высокой шапкою в руках, рядом с колдуном; вокруг священника и жениха гарцевали, стреляли, кричали и пели веселые песни сверстники жениха, отдававшие ему последний молодеческий долг.

9) После смерти гражданина, по словам протоиерея Левицкого, в XVIII столетии всегда трезвонили, но, вследствие частых и опустошительных пожаров, бывших в том веке в гор. Черкасске, трезвонить было запрещено указом войскового начальства.

10) В церквах станиц Усть-Хоперской и Усть-Быстрянской Е. Ознобишиным найдены железные шейные цепи, на которые, по словам старых граждан этих станиц, сажали в прежнее время уличенных в прелюбодеянии. Желая проверить столь интересный археологический факт, Ознобишин обратился к покойному протоиерею Г. А. Левицкому, прося его разъяснить справедливость этого обычая. О. Григорий письмом уведомил его, что обычай сажать на цепь был очень древен на Дону и что, в силу этого обычая, Разин, после поимки, был посажен на цепь, до сих пор хранящуюся в Старочеркасском соборе; что, кроме шейных цепей для прелюбодеев, были еще ручные цепи, на которые сажали воров; одну из таких цепей отец Григорий видел в 1836 году в ст. Александровской, в Архангельской церкви, куда она попала из прежней деревянной церкви, перенесенной в эту станицу с другого места.

11) Вдовые священники на Дону служили с незапамятных времен, и на все расспросы Ознобишина старцы-казаки разных местностей Дона единогласно отвечали, что вдовые священники служили, а монахов-священников никогда не помнят, тогда как у днепровских казаков всегда священники в сечи и ее паланках были из монахов; и в Черкасске с запорожцами были тоже священники-монахи.

12) На Николин день освящали водку, вместо воды, и разносили молящимся в храме.

Подобных церковных обрядов и обычаев, как это всем известно, не было на всем остальном пространстве России, а также в епархии Судгейско-Азовской, ведению которой принадлежали древние алано-готы, населявшие Крым, казаки азовские, черкасы Кубани, абхазцы и другие народы берегов Азовского в Черного морей. Крымская или Босфорская епархия с VI в. была епископией с кафедрою в Судгее (в Крыму). В 886 г. император Лев Философ дал епископу судгейскому сан архиепископа, а в 1296 г. император Андроник пожаловал его в сан митрополита, каковой сан продолжал сохраняться в той епархии, переименованной впоследствии в готфо-кефайскую, до времен присоединения Крыма к России, когда готы, к тому времени уже полугреки и полутатары, с своим митрополитом переведены были в Мариуполь в 1771 г. Такова наружная сторона этой церкви; внутренняя же, выражающая связь пасомых с пастырями, видна из фирмана султана Мустафы, данного митрополиту Гедеону в 1759 г. Фирман этот следующий: «Того ради, сего 1173 года, месяца джемадзиул акира 19-го дня, оному митрополиту Гедеону сею высочайшею грамотою повелеваем, дабы он, митрополит, над живущими в Кафе, Манкубе, Балаклаве и Азове христианами, по прежним примерам и древнему обыкновению и по их закону, был самовластным митрополитом».

Далее идут параграфы, содержание которых можно передать в следующих сокращенных словах:

1) Духовенство должно беспрекословно подчиняться архиерею.

2) Архиерей судит без всякой апелляции и отчета.

3) В дела церкви никто из мирян вмешиваться не имеет права.

4) Никакая жалоба от клира или прихожан на митрополита принимаема быть не может.

5) Венчать более трех раз воспрещается.

6) Развод зависит от архиерея.

7) Неисполняющий этих правил «да лишается христианского погребения» и т. д.

Сопоставляя приведенные религиозно-бытовые обычаи церкви новгородско-донской с церквами азовской и московской, куда греческие церковные обряды перешли целиком, каждый может убедиться, кто были первые насельники по среднему Дону с половины XVI века, навязавшие остальным элементам казачества свой древний своеобразный взгляд как на религию, так и на внутреннее управление общины.

Следовательно, греческий церковный устав и греческие церковные обряды среди казачества в том его составе, в каком мы его встречаем на Дону в XVI в., имели очень незначительное влияние, но зато там стали господствовать, как мы видели выше, церковно-народные обычаи новгородцев, занесенные туда из Хлынова и других областей великой новгородской земли, как более всего отвечающие народно-вечевому правлению.

Черкасы запорожские и киевские, казаки белгородские и севрюки, а в особенности казаки старые азовские, как проводившие целые века в битвах с неверными, не отличались культурностью и домовитостью, между тем как новгородцы считались, как мы увидим ниже, лучшими плотниками на всем пространстве тогдашней России; они-то первые и стали строить укрепленные городки на всем протяжении среднего и нижнего Дона — Раздоры верхние и нижние, при устьях Маныча и в других местах. К ним скоро прикошевали другие казацкие общины с Днепра, верховьев С. Донца, рязанских украин, а потом казаки азовские, самые бедные и бездомовные, образовав на окраинах казачьих городков приселки — хазовки^{251}.

Новгородцы считались и лучшими мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и по Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древнеславянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий, — это архитектура древнеславянских языческих капищ, близко напоминающая древнеперсидскую.

Христианство в новгородских областях прививалось очень туго, даже насильственно: свободолюбивая и торгово-промышленная новгородская вольница упорно отстаивала свои древние языческие верования и обычаи не столько из невежества, сколько из нежелания подчиниться чужеземному влиянию. Приняв христианство, они не приняли греческих священников, греческий церковно-судный устав и византийскую архитектуру церквей, а оставили свои народно-вечевые порядки как в общественном управлении, так и церковных делах, чтобы не зависеть в этих отношениях от Киева, а потом и от Москвы.

Е. Ознобишин, искрестивший в течение многих лет северные и восточные губернии России, изучая древние новгородские поселения в археологическом и этнографическом отношениях, а также древнерусское церковное зодчество, в 70-х годах прошлого столетия по поручению Императорской Академии художеств посетил и Донскую область и в течение 5 лет собрал массу рисунков с древних деревянных донских церквей с планами и фасадами, а также с резьбы иконостасов и наружной обшивки стен.

Сравнивая эти рисунки с прежде добытыми им в северных и восточных новгородских областях, он пришел к положительному выводу, что строителями этих церквей на Дону были новгородцы. Потом, изучая Донской край, по поручению директора этнографического музея в Москве В. А. Дашкова, по одобренной последним художественно-этнографической программе, он дал нам богатейший материал по исследованию Дона как в историческо-археологическом, так и в этнографическо-бытовом и церковно-народном отношениях.

Об управлении церквей донской и новгородской, а также их своеобразных обрядах мы уже говорили выше, теперь коснемся этнографии и археологии этих областей, а в особенности их церковного зодчества.

План и вообще характер построек древних деревянных церквей новгородских областей, как мы сказали выше, совершенно отличается от плана церквей греческих, перенесенного без изменений из Византии в Киев, Москву, Суздаль, Липецк, Рязань и Нижний, а также в Азов и во все церкви древней христианской Абхазии. План этот в первоначальном своем виде представляет простой квадрат, как это видно из развалин церквей в Крыму, Абхазии, Предтеченского храма в Азове и других местах.

В Киеве самые древние церкви, например Преображения Господня на Берестове, основанная Владимиром Святым, и деревянная Иоанна Златоуста, неизвестно в каком веке построенная, но перенесенная на настоящее ее место лет 250 тому назад, представляют фигуру плана неправильного четырехсторонника с срезанными углами алтарного придела.

В Москве собор Спаса на Бору, одновременный основанию этого города, имеет форму, подобную вышеописанной.

В Нижнем Новгороде собор Архангела Михаила, основанный в XII веке, имеет форму киевских церквей, но только вместо двух срезанных углов одну сторону, срезанную в форме трех полуовалов.

В Липецке, в старом упраздненном монастыре XIII в., план церкви представляет четырехсторонник, имеющий с одной стороны полуовальное округление.

В Козлове, Ельце, старой Рязани, Курске, Ростове Ярославском, Галиче, Вологде, Ярославле и других древних городах планы церквей имеют сходство с церковью в Липецке или Нижнем Новгороде.

План церкви Иоанна Предтечи в Азове имел квадратную форму.

Планы церквей, построенных после церковного раскола, имеют форму креста.

Таким образом, планы древних церквей разных местностей России имеют одно общее всем квадратное основание, измененное только с одной стороны.

Не те основные черты встречаем мы в планах древних деревянных церквей Новгорода, представляющих всегда форму осьмигранника.

Новгородский церковный план так резко отличается от греческого, что стоит только раз взглянуть, чтобы навсегда запомнить тот и другой, несмотря на наружные фасадные изменения. Насколько план новгородских церквей отличался от греческого, настолько же и наружный фасад был различен. Греческая церковь в первоначальном ее виде представляла совершенный куб, с четырехскатною невысокою крышей, имеющей в средине ярус круглой формы, оканчивающийся куполом в виде луковицы. Глав на храме могло быть — одна, три, пять и тринадцать. Наружные стены украшались орнаментами, представлявшими соединение в различных изгибах линий дугообразных, полуовальных, прямых, винтообразных и круглых.

Наружный же фасад новгородских деревянных церквей всегда имел осьмигранную фигуру в три, четыре и пять ярусов, тоже осьмигранников, постепенно уменьшающихся кверху и ограниченных плоскими, шатрообразными крышами; верхняя крыша обыкновенно была несколько выше и имела форму шатра с круглым яблоком наверху и высоким осьмиконечным крестом. Наружные украшения стен представляли обшивку из узких гладких пластин (гонтин) в три и четыре ряда, один выше другого. Гонтины эти налагались одна на другую, оставляя ряд промежутков в виде желобков; внизу каждая гонтина оканчивалась выемкою круглой или какой другой геометрической формы. Фронтон этих церквей украшался резьбою, состоящею из разных выемок, расположенных в прямых и полукруглых линиях и угольниках — остром и тупом.

Стены подобных церквей окрашивались умброю, а фронтоны и карнизы полукруглых с выемкою окон белою краскою; издали все здание представляло красивый вид темно-красного осьмигранника, переплетенного белым кружевом. Крыши церквей и церковные главы тоже делались из дерева, напиленного в форме полу кружков, наложенных один на другой, и представляли издали вид рыбьей чешуи.

Новгородские церкви строились необыкновенно прочно самими же новгородцами, известными за самых искусных плотников; с древнейших времен слово «плотник» было как бы ругательным для новгородцев в устах ленивых киевлян.

«Эй вы, плотники», — кричали кияне и их союзники, завидя новгородцев в войсках Боголюбского, осаждавшего Киев в 1169 году.

Все иностранцы, посещавшие Новгородскую область во время ее самостоятельности, удивлялись необыкновенной прочности деревянных новгородских построек и искусству новгородских мастеров — плотников и резчиков, в противоположность москвичам, постройки которых, по словам летописей, скоро разваливались. Надо полагать, что «авось» да «небось и как-нибудь» именно сложились в Московщине, в виду лености и неуменья ее природных жителей.

До сих пор можно видеть при проезде по Новгородской, Московской и Тульской губерниям разницу в постройках деревень новгородцев и москвичей, хотя и живущих при одних и тех же экономических условиях^{252}.

Чтобы объяснить, откуда новгородцы заимствовали план своих древних церквей и почему они не приняли общего византийского плана, обратимся опять вкратце к истории Новгорода и вообще древнего ильменского славянства и к проявлениям его народного духа.

Во время призвания варягов, т. е. в IX в. по Р.Х., Старая Русса уже существовала: следовательно, согласно Лаврентьевской летописи Нестора, в призвании князей участвовали и Руссы, как стоящие во главе народонаселения Новгородской области.

Переселенцы из Старой Руссы, желая приблизиться к морю, где в то время были уже знаменитые торговые города: Винета, Юмна, Аркона, Ретра, Любечки (Любек) и другие, основали в устьях Немана, на правом рукаве его — Русе, близ взморья, Новую Руссу. О торговом значении этого города говорит еще Пифей, участвовавший в плавании с греками по Балтийскому морю в 320 г. до Р.Х. Из этого следует, что Старая Русса древней Новой.

Часть славянского племени Венетов, по Птолемею, не поладив с Готами, двинулась в 216 г. до Р.Х. с берегов Балтийского моря на северо-восток, на берега о. Ильменя и р. Ловати и основала там гг. Новгород и Псков. Старое поселение Венетов (где ныне Ольденбург) долгое время называлось Старгардией, т. е. старыми городами^{253}.

Прибалтийские славяне в глубокой древности считались уже цивилизованным народом. Тацит в 60 г. по Р.Х. говорит, что германцы не знают еще городов, славяне же строят прочные деревянные дома и укрепленные города. В славянских землях, говорит известный немецкий историк Кледен, торговля и ремесла процветали до такой степени, что миссионеры не могли иначе выразить своего удивления, как сравнением Поморья с обетованной землей. У Венетов процветало скотоводство и земледелие, так что в открытых полях находились всяких родов овощи. Оттуда вывозились соленые и копченые сельди, мед, воск, лен, полотна, пенька, хмель, бревна, доски, смола, поташ, шерсть, сукна, меха, кожи, сало и копченое свиное мясо.

Историк XI века Адам Бременский свидетельствует, что Руссы-славяне владели северными и западными берегами Балтийского моря; что в г. Упсале стоял золотой славянский кумир бога Радигаста или Радигостя, покровителя торговых людей, т. е. гостей; храм этому идолу был сделан, по уверению этого историка, из золота. Другой храм этому богу был в Ретре, на южном берегу.

На острове Рюгене, населенном славянским племенем Ранов, славившихся богатством и торговлей, в г. Ореконде, на полуострове Витов, находился храм высокочтимого славянским миром бога Святовита, в г. Святограде или Свентограде. Храм этот в 1168 г. был разрушен датским королем Вальдемаром I. Многие драгоценности этого храма и до сих пор находятся в Копенгагенском музее северных древностей. Развалины кремля Святограда и теперь видны близ г. Арконы.

На том же острове, в г. Стопень-камень (ныне Штубен-каммер) также было три чтимых храма: Сварогу, Перуну и Волосу. В храме Волоса хранилась золотая сошка, упавшая с неба Микуле Селяниновичу. Другая хранилась в Микуль-боре, нынешнем немецком Мекленбурге.

Тацит говорит о поклонении славян на о. Рюгене богине земли — Матказеме (Герте). Драгоценную статую этой богини с серпом в правой руке и со снопом из золотых прутьев с янтарными колосьями в левой возили на колеснице по селам с весны до Купалы. Остатки этого храма у немцев теперь называются Гертабургом.

Следовательно, прибалтийские славяне еще в глубокой древности считались одним из цивилизованнейших народов севера, знавших архитектуру, ваяние, литье статуй и другие искусства и торговавших по всему балтийскому побережью с народами запада, а по Волге и другим рекам с народами востока. От них-то новгородцы унаследовали и долгое время удерживали свою архитектуру храмов и своеобразное внутреннее их устройство.

Иконостасы новгородских церквей во многом отличались от греческих, принятых Киевом и Москвой. Последние были высоки до самого верха, с образами в 4 и 5 ярусов, с резьбою глухих орнаментов, окрашенных в один золотой цвет; иконостасы же церквей новгородских были не высоки, в виде нынешних католических, с резьбой сквозной и цветной, при сочетании любимых новгородцами цветов: красного с синим или зеленого с серебряными разводами. Подобная сквозная резьба встречалась еще в последней половине прошлого столетия у дунайских славян и в Угорщине.

Итак, храмы, построенные древними новгородцами, можно безошибочно отличить по трем признакам: плану, фасаду и резьбе иконостаса.

Подобного типа старые церкви XVI и XVII вв. исследователем древнего зодчества Е. Ознобишиным были найдены в 1865–75 гг. по пути следования новгородцев: по р. Сухоне, в окрестностях Устюга, в некоторых местах по Волге и Суре, близ Царицына и Дубовки и в Донской области в округах: Хоперском, Усть-Медведицком, Первом и Втором Донских, в станицах, хуторах и селах: 1) в слободе Гуляевке, на р. Арчад, перенесенная туда с р. Иловли в 1836 г. План этой церкви (в 1872 г.) осьмигранный, с зарезами на углах, чисто новгородскими; наружная обшивка стен гонтовая; иконостас сквозной резьбы, окрашенный в цвета красный и синий с серебряными и золотыми орнаментами самого первого новгородского рисунка, сходного с персидским; 2) в ст. Урюпинской (Вознесенская), перенесенная туда с р. Кардаила. План ее много изменен пристроями; 3) в ст. Петровской на Хопре, перенесенная туда, по сказанию старожилов, с другого места, но с какого, никто достоверно не знает; 4) в ст. Голубинской, хорошо сохранившаяся, как по плану, так и резьбе иконостаса; 5) в ст. Сиротинской, несколько измененная переделками; 6) в ст. Еланской; 7) в Усть-Белокалитвенской; 8) в хут. Ямайском; 9) в ст. Клетской (Троицкая); 10) Пятиизбянской, разобранная, по сказанию старожилов, в 1853 г. атаманом Гусевым на собственные надобности; 11) Цимлянской; 12) Качалинской; 13) Усть-Хоперской; 14) Перекопской; 15) Раздорской на Дону; 16) Раздорской на Медведице; 17) Правоторовской; 18) Арженовской; 19) Ярыженской; 20) Богоявленской и др.

Окна в этих церквах до начала XIX в. были круглые и маленькие, так что впечатление внутренности подобного храма было мрачно и напоминало скорее грозного языческого Сваргу прибалтийских славян, чем кроткого Иисуса.

Во многих других церквах Дона Е. Ознобишиным найдены, обыкновенно в колокольнях, обломки старых, когда-то существовавших иконостасов с чисто новгородской резьбой и окраской.

По поводу приведенных данных относительно новгородской архитектуры донских церквей многие могут возразить, что церкви эти строили не казаки, а случайные подрядчики по своему вкусу и уменью. На это мы ответим, что в XVI и XVII вв. на Дону церкви строились местными мастерами, а не пришлыми: постройка церкви была делом народным, а не капитала. Лучшими же мастерами-плотниками на пространстве всей тогдашней Руси были новгородцы. Царь Иван IV в 1551 г. повелел новгородским мастерам в Устюге срубить деревянную церковь и перевезти ее в только что построенный г. Свияжск. Повеление было исполнено. Церковь эта, чисто новгородского стиля, находится в тамошнем женском монастыре.

История происхождения этого храма может служить самым лучшим доказательством предположения, что москвичи и рязанцы не были в то время искусны в возведении больших деревянных построек, ввиду чего московский царь, не имея в Свияжске под рукою кирпича, вынужден был заказать постройку храма в отдаленном Устюге, тогда как под боком находился Нижний, Муром, Владимир и Кострома с самым удобным сплавным путем по рекам Оке и Волге. Следовательно, если московский царь не нашел в своем государстве искусных плотников и резчиков лучше новгородских, то где бы их могли взять донские казаки того времени для постройки своих изящных церквей, если бы среди них не было новгородцев. Также могут возразить, что донским казакам, как занятым постоянно войной, некогда было самим заниматься постройкой церквей. Так ли? В г. Новомосковске, основанном, как известно, на месте старого Запорожья, до сих пор сохранилась деревянная церковь, собственноручно построенная одним запорожским казаком в XVII в. Уж если дикий запорожец нашел время и сумел построить церковь, то среди домовитых донских казаков всегда могли найтись люди для доброго дела, а ведь домовитостью-то на Дону и предприимчивостью отличались только одни новгородцы, т. к. запорожцы и азовские казаки составляли в донских городках лишь приселки — хазовки, т. е. азовки.

Новгород разделялся на городские концы, имевшие каждый своего святого патрона, и на братовщины, праздновавшие дни своих святых великим пьянством и беснованием. Члены братовщины николыцины были самые буйные, самые свободолюбивые и шумливые вечевики и ярые враги боярства. Храмовые престольные праздники этой братчины сопровождались таким пьянством и буйством, что отцы новгородской церкви приходили, как и московские святители, в ужас от этих беснований. Новгородский консерватизм, скорее — упрямство и нежелание подчиниться чужеземному влиянию, сумел соединить в себе и новые христианские, и древние языческие обряды, смешав те и другие в одну кучу. Считаясь усердными христианами и строя богатые храмы, они в то же время, судя по новгородским летописям, ни за что не хотели следовать требованиям церковного византийского устава, не слушались своего, ими же самими избранного на вече духовенства, женились по 4, 5 и 6 раз и так же легко разводились на том же вече; этот обычай они занесли и в Хлынов (Вятку), как это видно из грамоты митрополита Геронтия 1471 г., что «хлыновцы не соблюдают родства, вступают в кровосмешение и женятся 4, 5 и 6 раз». Новгородское духовенство, не подчиняясь Москве, исполняло это требование народа. Брак тоже носил отпечаток язычества: священник ехал верхом впереди всех в ризе и с крестом в руках; за ним ехал также верхом жених в красном камзоле с серебряными позументами и высокой с красным верхом шапке, сопровождаемый волхвом — колдуном, знахарем, как и у нас в старину на Дону; вокруг священника плясали и бесновались свахи, закутанные в разные ткани; за поездом жениха и невесты ехали верхом на лошадях поезжане с гиком, криком, гарцеваньем, стрельбою, песнями и музыкой. (Пусть вспомнят старожилы — это было и у нас на Дону.) Подобный новгородский свадебный обряд на Руси запрещен собором епископов 1667 г.

Из никольщины выходили, по народным преданиям, и те удалые ушкуйники-повольники, которые, недовольные порядками на родине, основывали по северу, востоку и юго-востоку нынешней России новые колонии и наводили страх не только на соседние народы, но даже и на московские окраины. Николай угодник был любимым святым этих удалых добрых молодцев и во всех путях жизни был могучим их патроном и покровителем. Самое имя Николай считалось у братчины в Новгороде и Пскове, как у Гетов-Руссов бог Марс, признаком смелости, бесстрашия и безнаказанности. Юродивый Николай Качанов всенародно порицал новгородскую разладицу, тогда как другие безнаказанно этого сделать не могли. В Пскове юродивый Салоса, прикрывшись именем Николая, совал неистовавшему там Грозному царю кусок кровавого мяса, смело называя его убийцей и кровопийцем, и остался безнаказанным, т. к. магическое имя Николай ограждало его от всяких бед. Ушкуйники из братовщины николыцины популярность имени этого святого перенесли и на Дон и первые свои часовни и церкви посвящали ему.

Старая церковь (XVI в.) Пятиизбянской станицы, где, по преданию, крестился Степан Разин, была во имя св. Николая.

Церковь в ст. Еланской до 1828 г. была во имя св. Николая.

Церковь ст. Голубинской (1735 г.), Сиротинской (1740 г.), Верхне-Чирской(1700 г.), Цимлянской (1715 г.), Кременской (1744 г.), Усть-Медведицкой (с 1595 г.), Глазуновской (до 1759 г.), Арчадинской, Усть-Хоперской (1724 г.), Мигулинской, Мелеховской, Кочетовской (1720 г.), Усть-Быстрянской, Усть-Белокалитвенской, Луганской (1732 г.), Верхне-Михалевской (ныне Николаевской), Быстрянской (ныне Мариинской) — часовня (1735 г.), Нижне-Каргальской (1672 г.) — часовня, Скородумовской (в г. Черкасске), Арженовской, Правоторовской, Ярыженской, Етеревской, Петровской, Урюпинской — все были во имя св. Николая^{254}.

Кроме всего сказанного, исследователь древнего церковного зодчества на Дону и в новгородских областях Е. Ознобишин видел в 1872 г. в церкви ст. Раздорской на Дону ветхую обшивку священнических облачений по бархату золотом с надписью славянскими буквами: «В память болярина князя Георгия (слово утрачено) Сицкаго (утрачено) в Раздорскую церковь на Дону от княгини»… Далее все истлело и высыпалось. Об этой обшивке пишущий эти строки сам слышал в 80-х годах прошлого столетия от покойного протоиерея ст. Раздорской Бондаревского.

Невольно является вопрос: какое отношение имели князья Сицкие к казакам ст. Раздорской? Георгий Сицкий был сын князя и большого воеводы Василия Сицкого, убитого при Иване Грозном в войне с Стефаном Баторием. Еще при жизни отца Георгий Сицкий возбудил спор о старшинсте мест с Борисом Годуновым, и спор был решен не в его пользу. Вскоре Георгий умер насильственной смертью. С ним прекратился прямой род Сицких.

Князья Сицкие были выходцы из Литовской Руси, и дед князя Георгия был вместе с Шуйским кормленным князем новгородским, т. е. жившим на жалованье (кормлении) Великого Новгорода за обязанность, в случае внешней войны, предводительствовать новгородскими дружинами; в мирное же время князья эти никакой роли не играли и не имели права вмешиваться во внутреннее управление края, так как это право исключительно принадлежало вече. Кормленных князей в Новгороде было много, и все они с падением вечевого правления перешли на службу в Москву. Для нас важен не вопрос о местничестве Сицкого с Годуновым, а то, что внука кормленного князя новгородского, помня старую хлеб-соль, трудится над вышиванием золотом священнической ризы и посылает ее в Раздорскую на Дону казацкую церковь с просьбой помолиться о душе замученного Грозным царем ее мужа.

Из кого же состояла Раздорская на Дону казачья община, если не из домовитых и высоконравственных новгородцев. Только они-то, независимые от Москвы и знавшие князей Сицких, могли, по убеждению княгини, помянуть ее мужа и помолиться за упокой его души. Ведь к беглым преступникам, какими представляют казаков некоторые наивные историки, религиозная московская аристократка не обратилась бы, так как подобный элемент плохой молельщик за души князей-аристократов.

Бутков в своих материалах для новой истории Кавказа (т. I) говорит, что в Астрахани в 1591 г. был воеводою князь Сицкий. Имени этого воеводы Бутков не называет. В каком родстве этот последний состоял с Георгием Сицким, неизвестно. Для нас важно только то, что князья Сицкие выходцы из Новгорода и что одна из княгинь этого рода считала Раздорскую донскую казачью общину за людей благонадежных и религиозных, родственных ей по духу и убеждениям и послала этой общине свой драгоценный дар.

Выше было сказано, что план новгородских церквей и орнаментика иконостасов сходны с древнеперсидскими; это многих удивит. Вопрос же решается очень легко. Цивилизация в Персию или Иран занесена из древней Арианы.

Эта же цивилизация другой ветвью арийцев, после катастрофы в Ариане, занесена на Волгу и в Приазовье, а оттуда распространилась по водным путям на берега Балтийского моря и особенно удержалась там, где славянские племена не поддались чуждому влиянию, как например, в Новгороде и его областях^{255}.

Представленные на археологический съезд в Киеве 1874 г. гг. Стасовым, Сологубом, Волковым и др. собранные ими в большом количестве народные рисунки — узоры, вышивки в цветах, народная орнаментика до XVII в. губерний Киевской, Черниговской, Волынской, Смоленской и Полтавской, а также найденные г. Ивановским в новгородских могилах XI и XII вв. разного рода предметы, относящиеся к украшениям и вооружению, ясно показали, что наши предки многое заимствовали (цвета, узоры и орнаментику) с востока, вернее сохранили в первобытной форме культ своей древней родины — Арианы и соседнего с ней — Ирана. Известно, что восток особенно любил цвета красный, синий, зеленый, черный и желтый и всецело передал эти цвета в наследие славянам.

Новгородцы всегда любили сочетание цветов красного с синим в одежде с дополнением черного и зеленого с серебряными разводами в орнаментации построек своих капищ, а потом и церквей и эту любовь к цветам целиком перенесли на Дон вместе с упорством в сохранении своих старых прадедовских обычаев, вечевым правлением, с своеобразным отношением к церкви и проч.

Помимо всего изложенного, связь новгородских областей с Доном сказывается еще, кроме народного говора, о чем мы уже говорили, в памятниках народного эпоса и оставшейся письменности^{256}. Известно, что все былины о князе Владимире и древнерусских богатырях его эпохи, как то: Илье Муромце — матером казаке, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче и бое его со змеем Горынычем, Дюке Степановиче и др. найдены в новгородских областях и Западной Сибири, куда новгородская колонизация проникла рано, как и казацкая в XVI в.^{257}.

Эти же былины, хотя и не в целости, а некоторые с другими вариантами, но тождественные по языку и способу выражений мысли и чувства, а также и стихосложению, найдены и на Дону в станицах Клетской (Илье Муромце), Усть-Быстрянской (Бой Алеши Поповича со змеем, Дончак — Добрыня Никитич, спор сокола с конем, спор Ивана Гардиновича с князем Владимиром), Богаевской (Дюк Степанович), Пятиизбянской (про Кузюшку), Нижнекурмоярской (про Александра Македонского и дочь кн. Владимира, молодого наездника и Аннушку, дочь княжескую), Арженовской (Индей землю и Индик-зверя), Усть-Белокалитвенской (Индрик-зверя), Мариинской (спор сокола с конем — другой вариант) и в др.^{258}.

В сборниках донских песен С. Робуша, Сальникова, А. Савельева, А. Н. Пивоварова и др. также имеются древние казачьи былинные песни, записанные со слов старожилов. По идее, способу изложения и по выражению чувства и мысли эти былины-песни поразительно схожи с древними былинами, найденными в новгородских областях, т. е. в губ. Новгородской, Олонецкой, Архангельской и др., даже в некоторых местах тождественны.

Днепровская Русь (малороссийская) и московская (владимиро-суздальская) былин этих не знает, первая потому, что с уходом, после Владимира и удельных князей, новгородско-варяжских дружин на север, иначе сказать — с отделением Новгорода от Киева и Владимира в прежнюю, самостоятельную жизнь, на Днепре стал преобладать элемент местный, Червонно-днепровской Руси во главе с черкасско-запорожским казачеством, с его вековой борьбой с татарами и турками, а потом с Польшей, с другими интересами и идеями, с другими героями и новыми героическими песнями. Старых эпических богатырей забыли, т. к. на смену им явились новые. Московская же Русь древних богатырей совсем не знала. Один Новгород помнил о них, так как они стояли ближе к нему по духу и вышли большею частью из среды его дружин. Песни о них они перенесли и на Дон. Кроме того, как говор новгородских областей, так и язык новгородских летописей и былин отличаются замечательной чистотой и легкостью, которые приближают их к современному литературно-народному. Владимиро-суздальская Русь, а потом московская этим языком не говорили, по крайней мере, письменных памятников о том по себе не оставили, а то, что имеется под руками (более 100 томов дипломатической переписки Москвы с соседями), представляет какую-то неудачную смесь древнеславянского языка с местным московско-суздальским говором^{259}. Так называемый современный московский говор, чистый и легкий, есть уже работа позднейших веков, сложившийся, как в столице, из лучших русских элементов под влиянием новгородских областей, как более культурных, и Литовской Руси, развившейся раньше Москвы. При этом надо иметь в виду, что этот говор распространен только в окрестностях Москвы, по радиусу не более 100 верст. Соседние губернии имеют каждая свой особенный говор.

Старые донские письменные памятники, помимо песен и былин, отличаются, как и новгородские, такой же чистотой и легкостью. Летописные сказания о Ермаке и его подвигах, писанные его сподвижниками-новгородцами, среди которых грамотность была развита, имеют те же достоинства.

Отписки казаков Москве XVI и XVII вв. по поводу случившихся на Дону событий отличаются замечательной чистотой языка. Кто же писал эти документы, если не новгородцы? Ведь нельзя же допустить, что отписки эти составляли неоднократно переселявшиеся на Дон партиями запорожцы, которые, в силу исторических судеб, сталкиваясь и пополняясь малороссами, говорили языком галицко-днепровской Руси; и не казаки азовские, как оторванные многие века от России под влиянием греков имели совсем особенный говор, также не казаки рязанские, северские и белгородские, имевшие свой говор. Эти документы писали новгородцы, поселившиеся на Дону. Приведем образцы этих отписок.

В 1630 г. по поводу казни боярина Карамышева в Черкасске казаки писали царю: «Мы, Государь, неотступники, неизменники и нелакомцы: служим тебе, Государю, верно… Государь! если мы тебе и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольные, от самых украинных городков, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем»^{260}.

В1632 г. по поводу требования принести присягу Москве на верность службы казаки писали: «Крестного целования на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось; при бывших государях старые казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованием; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы-казаки выходили с Дону и с Волги и с Яика и с Терека и атаман Сусар Федоров и многие атаманы — казаки ему, государю, под Казанью служили — не за крестным целованием».

Отписка казаков 1637 г. по поводу взятия Азова, полная чувства искренности и поэтических красот:

«Пошли мы под град Азов с великия скорби, помня свое крещение и святыя Божия церкви и свою истинную крестьянскую (христианскую) веру… и пошли, государь, мы под тот град Азов, все утвердишеся сердцами своими единомышленно и поболев душами своими о нашей крестьянской вере, и его осадили, апреля в 21 день… и тот град мы взяли июня в 18 день и тех бусурманов, азовских людей, под меч подклонили и всех за их неистовство побили… И Божиею, государь, милостию и Пречистый Богородицы помощию и святого славнаго пророка и предтечи крестителя Господня Иоанна умолением посольских людей на колодах пронесло мимо града на низ в наши таборы с их изменничьи грамоты и мы, государь, не утерпе сию измену и за то волшество их, что стоя под Азовом терпим голод великой и всякия нужныя скорби, того турскаго посла Фому Кантакузина со всеми его людьми побили до смерти»…^{261}

Схороните меня, братцы,
Между трех дорог.
Меж Московской, Астраханской,
Славной Киевской;
В головах моих поставьте
Животворный крест,
А в ногах моих положьте
Саблю вострую.
Кто пройдет или проедет —
Остановится,
Животворному кресту он
Тут помолится,
Моей сабли, моей вострой
Испугается:
Что лежит, мол, вор удалый,
Добрый молодец,
Стенька Разин, Тимофеевич
По прозванию^{262}.

Воззвание атамана Кондратия Булавина к казакам в 1707 г.: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно! Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в эллинскую веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на всем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и нивочто вменили и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы все мне дали твердое слово и клятву»^{263}.

Таких образцов письменности в материалах для истории Дона очень много. Язык этих документов, как сами могут убедиться читатели, с письменными памятниками Москвы XVI и XVII вв. имеет мало общего. Это язык древних новгородцев.

В верховых станицах преобладает говор на я и на ша: чаво, яво, ишшо и ишто, штобы, няльзи, табя, сабя, мяня, братишша, дружишша, переходящий ниже, во 2-й и 1-й Донские округа, в более смягченный: чиво, иво, тибе, сибе, мине, он говоря, пиша, читая (читает), ходя, едя, бегить и др. Далее, в низовьях Дона и по Донцу в говор казаков начинают уже примешиваться слова малороссийские, занесенные туда запорожцами и малороссийскими черкасами, часто с мягким выговором на ми и ви (мы и вы). Также появляются и малороссийские фамилии казаков, с позднейшим прибавлением окончания на ов, а также на ий и ич: Трофименков, Абраменков, Филенков, Ханжонков, Сидоренков, Гайдамаченков, Тимощенков, Савченков, Панченков, Лехницкий, Крупницкий, Луковский, Вансецкий, Венцович, Балашевич, Облакевич и др.

Вообще на Дону чуть ли не в каждой станице или в каждом районе в простонародье имеется свой особенный говор, отличный от великороссийского. Но несмотря на все это, по всему Дону, от верху и донизу, красной нитью проходит по станицам и хуторам говор новгородский, чистый и звучный, как и бросающийся в глаза самый тип этого элемента казачества, его домовитость и закоренелый консерватизм, удерживающий с поразительной стойкостью древние обряды и обычаи, а также и религиозные мировоззрения в виде старообрядчества и разного рода сектантства.

Народы древней Арианы, жившие по Семиречью в Средней Азии и известные в науке под общим названием арийцев, за несколько тысячелетий до нашей эры стояли уже на высокой степени развития; об этом свидетельствуют оставленные ими письменные памятники, собранные в двух книгах — «Авесте» и «Риг-Веде».

В гимнах Риг-Веды очень часто встречается термин «Асур» и «Асуры», связываемый всегда с орошением страны, от чего собственно и была богата Ариана. Этим именем называли каких-то полубогов, то благодетельных, которым поклонялись, то вредоносных, которых страшились, то каких-то титанов, с которыми нередко боролось высшее божество. Ни один из комментаторов арийских книг не определил ясно, какую собственно роль играли Асуры в Ариане; мы же, проследив внимательно гимны Риг-Веды, в которых говорится об Асурах, скажем положительно, в чем читатели убедятся ниже, что этим именем арийцы называли свое военное сословие и своих национальных героев, охранителей очень сложных и ценных оросительных сооружений. В мирное время они ими тяготились, а в военное, при столкновении с окружавшими их полудикими народами, восхваляли и превозносили до небес. Мы так судим об этом не по мировоззрениям массы, которые нам неизвестны, а лишь по поэтическим произведениям отдельных певцов, оставивших нам свои гимны.

После геологической катастрофы, постигшей Ариану более чем за две тысячи лет до Р.Х., арийцы стали искать новых мест для поселения.

Часть из них, более культурная, судя по сохранившимся письменным памятникам, переселилась на юг в Пенджаб, в Пятиречье и далее в Индию под именем Индов (Поречан) и Саков или Сакиев; другая осталась в соседней Бактриане под этим последним названием, т. е. Саков, и Гетов или Массагетов; третья проникла на Иран под именем Иров или Аров (арийцев) и далее в Месопотамию, положив основание халдейской и ассирийской цивилизации. Главное божество Ассирии, вернее — первые обоготворенные завоеватели, — наз. Асур, Ассур или Ашур^{264}. Четвертая под именем Гетов (Хетов) образовала сильную монархию по восточным уступам Киликийских ворот, долине Евфрата и Сирии, распространившуюся потом от берегов Черного моря до Средиземного и Палестины, потом, спустя несколько веков, распавшуюся. О столкновениях Гетов во главе других народов с фараоном Рамзесом II мы уже говорили в VI главе.

Авраам по переселении из Халдеи в землю Ханаанскую, около 2000 года до Р.Х., застал там Гетов или Хетов, живших оседло в благоустроенных городах и отнесшихся к нему с покровительством, как сильный народ к слабому и мирному пастуху^{265}.

Этим и объясняется, почему в языках персидском (манифест Дария Гистаспа), халдейском, ассирийском, финикийском и в особенности еврейском много слов с русско-славянскими корнями, занесенными туда при переселении арийцами, как народом более культурным, чем туземные племена.

Переселение арийцев из древней их прародины Арианы вызвано, как сказано выше, геологической катастрофой. Переселение это шло иногда мирным путем, а больше завоевательным. Впереди шли Асуры, т. е. военное сословие, или Геты (от геть — идти вперед), за ними уже мирные жители.

Вся Малая Азия, вплоть до Мраморного моря и Архипелага, усеяна памятниками древних Гетов, в виде выбитых на скалах надписей, барельефов с двуглавыми орлами, статуй, развалин храмов и др.^{266}.

Культура древней Трои и недавно открытая археологом М. Эвансом доисторическая цивилизация на о. Крит, а также Этрусские памятники в Италии говорят нам о великом народе Гетах-Руссах, стоявших за 20 веков до нашей эры на высочайшей степени развития, имевших свою письменность и пользовавшихся ею в повседневной жизни.

Вместе с именем Гетов тесно связано имя рос, рось, расы, рса, рша, расены, рсены, занесенное из древней Арианы, а также термин «Ас», означавший первоначально народных героев, потом богов.

Книга Бытия говорит (гл. 10, ст. 10 и 11), что Ассур вышел из земли Сеннаар и построил Ниневию. После этого Ассур стал богом и покровителем Ассирии. Имена большей части первых царей этой монархии начинались со слога «Ас»^{267}.

О. Кипр был известен египтянам под именем Аси^{268}.

Царь Гетов-Руссов Эней, умирая в чужой стране, взывал к древнему арийскому богу Асменю. (Надгробная плита Энея.) В Индии, Персии, Халдее и в государствах Малой Азии слово «аз» означало бога или господина, а также воина. Сарбаз — солдат пехотинец в Персии — царский аз, воин.

Азы — боги древних скандинавов, переселившиеся туда с юга, из страны Свитиод — света, Перкун-аз — главное божество у литовцев, то же, что у славян Перун, а у индусов Парана, бог грома и молнии, от глагола бить, переть, попирать. Азар (Аз-ар) или Язар — языческий бог у мордвы. Витязь (вит-аз), князь (кон-аз), сербско-черногорское «кньаз», литовское «кунигас», т. е. конный аз, означало владыку или господина. Это господство военного сословия над туземными жителями занесено из Арианы при перенесении арийцев-расов в восточную Европу, на Волгу, Дон, Кубань, Днепр и берега Балтийского моря в тот же период времени, т. е. после катастрофы в Ариане.

Геты-Азы или Геты-Расы, т. е. Руссы, оставили нам и древнее название рек «дан», по греческому выговору «тан», по осетинскому и русскому «дон».

Илиада говорит (XX, 215 и след.), что Дарданос (дар дана) под покровительством Юпитера Идейского (горы Иды близ Трои) основал город Дарданию и сделался родоначальником дарданов, т. е. троянцев.

Таким образом, арийцы под именем Саков, Гетов-Руссов, Азов и Индов (по греческим историкам — Скифов) прошли всю западную и южную Азию до Египта и вторглись в восточную и южную Европу под теми же названиями. Страбон (I в.) записал древние азиатские предания, утверждающие, что один скифский царь (вернее — несколько царей и не в один век), именуемый Индотирсесом (Инд-ти-рса — рос), победоносно прошел всю Азию и проник даже в Египет^{269}.

О переселении Тирсенов и Сарданов из Малой Азии в Италию, острова Средиземного моря, Африку и другие страны говорит и Геродот, в кн. I, гл. XCIV^{270}.

Саки или Скифы (часть из них называлась Сколоты) из Азии переселились в восточную Европу и заняли почти всю нынешнюю Европейскую Россию в XV в. до Р.Х.^{271} Переселение это шло не сразу, а в течение нескольких веков. Скифы вытеснили из названных мест тамошних туземных жителей Киммерийцев, ушедших в Азию чрез Кавказ и Фракию, и заняли реки: Волгу, Днепр, Днестр, Дон и Кубань, а потом и Дунай^{272}. Скифы вынесли из Арианы культ поклонения воде, росе, отчего они стали именоваться расами, россами, ресами, рсою и т. д.

Для нас теперь является весьма важным вопрос о происхождении народов, населявших берега Азовского и Черного морей от устьев Днепра до Кавказа. Геродот говорит, что в его время (IV в. до Р.Х.) на Таманском полуострове жили Синды или Инды^{273}. О Синдах, живших в том же месте, упоминает и Страбон, а также о их соседях Аспургах, Чигах и Керкетах (Чер-Гетах)^{274}. Инды имели много городов и высокую культуру. Гавань их на Таманском полуострове славилась торговлей. Инды были рыболовы и земледельцы. Николай Дамасский (в V в. по P.X.) говорит, что Инды клали в могилы умерших столько штук рыбы, сколько они убили врагов (фрагм. 121). Подобные обряды погребения встречаются при раскопках могил в южнорусских степях и по берегам Аму-Дарьи.

Синды или Инды — Поречане, пришедшие из страны Семи Индов или Семиречья, с подножий Индукуша или Индукоха (кохающего инды — реки). Главное божество арийцев, по Риг-Веде, заведывавшее царством облаков и орошением, было Индра (Инд-pa), которому посвящены многие гимны (Риг-Веда, ч. 8, гл. 5, гимн X, § 8 и 9).

Аспурги — Асы и пургос — башня по-гречески, т. е. Асы, живущие в укрепленных городах с башнями; так называли их греки.

В первых годах нашей эры Аспурги овладели всем Босфорским царством, т. е. всем побережьем Азовского моря, основали там свою сарматскую династию царей, владычествовавшую до 337 г., до образования Гуннской монархии.

В тех же местах, т. е. по берегам Азовского моря и далее на запад в первых веках нашей эры жили Роксоланы или Рос-Аланы (Страбон). Аланы, народ благородного происхождения, называвший себя на своем языке — Ас, Черкасы или Сер-Асы, Джигеты (Чиги-Геты) и просто Геты, наводившие страх на греков и римлян своими морскими набегами.

Народы Приазовья исповедывали христианскую веру с первых веков нашей эры, имели своих епископов и архиепископов, свою русскую письменность и храмы (глава IX).

Об Аланах, Чигах, Казаках, Ясах или Асах, Касогах и Касагах, Хазарах или Казахах (Ас-арах, т. е. арийцах) Приазовья говорят и Константин Багрянородный и наши летописи X и XI вв.^{275}.

Хазары, переселившиеся с Дона на Днепр в X–XII и XIV вв., называли себя Асами или Ясами, Казахами или Казаками, т. е. Асами-Саками, и Черкасами. Оставшиеся на Дону и Кубани Асы или Казаки-Черкасы с появлением татар, отличавшихся в первое время большой веротерпимостью, вошли в состав Золотой Орды под именем Чигов, Гетов и Россов; о чем свидетельствуют современники татарского владычества, греческие историки Никифор Григора и Георгий Пахимер, а также посланники к Батыю — французского короля Людовика Святого Рубруквис и папы — Плано Карпини, называя этот народ славянами, аланами — ясами и «народом особенным». Русские летописи их называют «бродниками», т. е. свободными, также «черными клобуками» и Черкасами. Бродники ходили на службу к русским великим и удельным князьям, в Орде же пользовались разными льготами, составляя в ханских полчищах передовую конницу. Для них в 1261 г. была учреждена особая епархия, именовавшаяся Сарской и Подонской.

С принятием татарами в половине XIV в. магометанства казачеству Золотой Орды пришлось терпеть разные притеснения и унижения, ввиду чего большая часть из них стала усиленно переселяться на Днепр и в русские украинные городки и даже в новгородские области.

Донское «Поле» к концу XIV в. опустело. Лишь Черкасы низовьев Кубани и предгорий Кавказа геройски отстаивали свою веру и независимость, но и они после вековой борьбы частью погибли, а частью ушли на Днепр; немногие из них остались на месте, смешались с некоторыми татарскими племенами, приняли магометанство и стали известны у южных народов, персов и турок, за их дерзкую храбрость и отвагу, под кличкой «черкесов», т. е. головорезов, по созвучию и осмыслению прежнего их имени «черкасов»^{276}.

Часть казаков осталась и в Азове, в своей древней столице, подпав в 1471 г. под власть турок. Но и оттуда они скоро были изгнаны на Днепр, а потом переселились под Путивль (стр. 202–204).

Оставшиеся в Золотой Орде казаки, принявшие магометанство и смешавшиеся с татарами, стали известны с 1500 г. под именем казаков «ордынских», наводивших в XVI в. страх на купеческие и посольские караваны на Волге и у Переволоки. Потомки этих казаков теперь известны под именем Киргиз-Кайсаков, вернее, как сами они произносят — кхасаков, т. е. киргизских казаков.

Об обратном движении казачества на Дон с Днепра и разных украинных городков Русского государства, а также и новгородских областей подробно изложено ранее.

Итак, арийцы, выселившиеся из Арианы, распространились по всей западной и южной Азии, восточной и южной, а потом и остальной части Европы.

Военное сословие у них называлось «Ас», Ассиры или Ассуры. (Ас — сир, сер, cap, царь — господин, никому неподвластный).

Передовые отряды Асов носили название Геты, Хеты, Четы, Гайдамаки и т. п., от геть — идти вперед, в поход.

По первобытному религиозному культу древней Арианы назывались: расами, рашанами, ресами, рсою, ршою, росью, россами и руссами, т. е. поклонниками воды, росы.

По вооружению — Саками, от сак, сек, сечь, сечники, т. к. главное и самое страшное их оружие, помимо копья, а потом меча, было сагар или сакар — секира^{277}. Асы-скотоводы назывались аланами.

Предводители отрядов Гетов именовались гетманами, от древнего mant, мидийского mat, индусского ману, персидского ман — начальник, глава, отец (батько) Гетов.

Герб начальников Гетов был двуглавый орел^{278}.

На всем указанном пространстве в течение многих веков звучала речь Азов-Гетов, близкая к говору древнерусскому, оставив в языках туземных народов множество славяно-русских корней, названий городов, местностей, рек и др.

Куда проникли Азы-Геты или Ас-Саки, мирным ли путем или с мечом в руках, от Индии до Италии и Испании и от дельты Нила до Скандинавии, там они, как носители древней арийской цивилизации, становились во главе правления, составляя из себя высшее благородное сословие — «конных азов» или князей и «Азов-Саков» или Казаков^{279}.

Из этого сословия арийцев вышли богоподобные герои великие проповедники истины, пророки, законодатели и мудрецы, как то: Ману и Сакия Муни (сакский мудрец) — в Индии, Асур, Нин, Семирамида, Гамураби (великий законодатель) и др. в Ассирии и Вавилоне, троянские герои и наши былинные богатыри.

Всюду Азы-Саки несли свои культурные взгляды на свободу личности, развивали торговлю и промышленность и основывали новые казачьи общины во главе с своими князьями — «конными азами». Везде господствовал их гето-русский язык. Это военное сословие гордо именовало себя Ас-саками или казаками. С этим именем всегда связывалось понятие свободный, никому не подвластный, собственник.

Ас-саки в древности владели всей западной Азией, представляя в существовавших там государствах высшее военное сословие. Ввиду чего в древнееврейском, халдейском и арабском языках сохранился термин «хазака», право на владение собственностью. Хазака — это юридический правовой институт, право собственности на основании давностного владения. Хазаки — владельцы этого права, собственники, никому не обязанные, никому не подвластные. От этого еврейское хазакин или хозакин — собственник, наше — хозяин. Наши евреи читают это слово хозак, караимы, халдеи, арабы и все азиатские и африканские евреи — хазак^{280}. В русских летописях, донских и запорожских древних актах также писали то козак, то казак.

Азовское море, а иногда и Каспийское у арабских историков называлось Хазак-денгис — Казацкое море. У этих же историков и географов, а также и у турок гор. Азов именовался Хазак, Азак, Адзак, Хазава и Хазова, т. е. Казачьим городом.

Константин Багрянородный одну часть жителей Приазовья называет Казахами, а русские летописи Касогами и Касагами или просто Асами и Ясами.

У армянских историков Казары и Касоги назывались Кушанк или Кушаки^{281}.

Все эти названия, разбросанные на пространстве многих веков, одного и того же народа, вернее — сословия, военной касты славян-руссов, на разных языках означают одно и то же собственное имя, каким и до сего времени это военное сословие с гордостью себя называет — Ас-Саки, Кас-Саки, т. е. Казаки.

* Глава VI в первоисточнике не опубликована (исключена автором?). — Примеч. ред.

С избранием в цари Михаила Феодоровича казаки возвратились на Дон. Только небольшая часть из них, около 200 человек, вместе с уральскими и терскими присоединилась к Заруцкому, ушедшему с Мариной Мнишек в Астрахань и не признавшему нового царя. Подстрекаемые королем Сигизмундом, обещавшим ему в удел то Новгород, то Псков или Смоленск, когда сам получит московскую корону, Заруцкий рассылал своих агентов по Хопру, Бузулуку и Медведице, прельщая легковерных перейти на его сторону. Агитация его имела слабый успех^{282}. Благоразумные казаки хорошо понимали, что спасение России в единении и единомыслии всех ее областей.

Дух верности к законно избранному царю постепенно креп, в особенности в городках, расположенных ниже Пятиизб^{283}. К настроению казаков Москва чутко прислушивалась. Когда донской атаман Стародуб по старому обычаю явился в Москву с легкой станицей приветствовать царя от лица всего войска, его встретили там с большим восторгом и приняли с великой честью, всех казаков одарили и послали на Дон жалованье и грамоту, с выражением за их мужество и стойкость благодарности и похвалы. Митрополит и весь духовный собор с своей стороны послал им свое пастырское благословение. Никогда еще казаки не видали себя в подобном почете и милости у российского двора. «И за те ваши службы, — писали духовные отцы, — буди на всех на вас Божия милость и наш и вселенскаго собора мир и благословение и умножи Господь лета ваши и подай вам Господи вся благая по прошению вашему и устрой вам вся полезная, якоже весть святая Его воля, а мы за вас за всех соборне Бога молим и челом бьем». Царского посла Протасьева, ехавшего в 1613 г. в Царь-град с извещением о вступлении на престол царя Михаила, казаки на Дону, в нижних юртах, встретили 26 октября в войсковом кругу с большими почестями, стреляли из пушек и пищалей, читали в кругу грамоты царя и духовенства и от умиления плакали. Тут же постановили послать в верховые городки, на Волгу и Астрахань гонцов для убеждения бунтовщиков, приставших к Заруцкому, грозя, в противном случае, идти на усмирение их всем войском; заключили мир с азовцами, дабы не делать помехи послу свободно исполнить царское поручение в Царь-граде. Словом, казаки как бы переродились, все их действия вполне соответствовали видам московского правительства.

Увещания и угрозы войскового круга подействовали на волжских мятежников, и они скоро разошлись по своим местам, оставив Заруцкого с Мариной и ее сыном на произвол судьбы. Заруцкий бежал на Яик, но был скоро схвачен царскими войсками и казнен вместе с сыном Марины в 1614 г. Сама Марина умерла в тюрьме. На Дону и Волге все успокоилось.

В ноябре 1613 г. казаки отправили в Москву новую станицу с атаманом Бедрищевым, благодарили царя за милостивое к ним отношение, уверяли в готовности жертвовать за него жизнью и просили о присылке им жалованья: хлеба, пороха, свинцу, селитры и проч. Царь вручил атаману подхвальную грамоту к войску Донскому и за его боевые заслуги знамя (первое). «И вам бы, — писал царь, — с тем знаменем против наших недругов стоять и на них ходить»…^{284}

Царское жалованье и знамя были привезены атаманом Бедрищевым и дворянином Опухтиным в юрт (стан, земельное владение) войскового атамана Смаги Степанова Чершенского. Казаки собрались в круг. Опухтин спросил всевеликое войско Донское о здоровьи. Атаманы и казаки отвечали: «Дай Бог, чтобы государь царь и великий князь Михайла Федорович всея России здоров был и счастен и многолетен на своих великих государствах». В кругу была прочтена грамота. В часовнях пели молебны о царском здравии, стреляли из большого наряду и мелкого ружья. Затем вынесли в круг царское знамя и положили под ним осужденного на смерть человека. Из круга вышли несколько казаков и предложили Опухтину, чтобы он, ради царского имени, отпросил у них осужденного. Тот так и сделал. Казаки прокричали: «Дай Бог, чтобы государь царь Михайла Федорович здоров был на многая лета!» Таков был старый казачий обычай.

В царской грамоте от 8 октября 1614 г., адресованной «на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, Смаге Степанову и Епихе Родилову и всем атаманом и казаком», впервые добавлены слова: «и всему великому войску».

(В грамоте 1617 г. 29 июля — «и всему великому войску Донскому»).

Выражение «самодержец» во всех царских грамотах на Дон отсутствовало до самого 1657 г., когда оно употреблено было впервые.

В 1615 г. донские казаки получили от царя право на свободную и беспошлинную торговлю всякого рода товарами по всем украинным городам^{285}.

При сношениях с ногайскими князьями в царских грамотах вначале ставились слова «Божию милостию, от великаго государя, царя и великаго князя Михаила Феодоровича всеа Руссии самодержца и многих государств государя и обладателя, наше царское повеленье и милостивое слово»… Донския дела, кн. 1-я, стр. 82. Грамота 1614 г., марта 18, ногайскому князю Иштерику. В грамотах на Дон таких выражений цари употреблять избегали, считая казаков народом неподвластным, а союзным.

Все последующие года казаки постоянно то ссорились с азовцами, то мирились, брали за мир с них и золотом, и котлами, сетьми и солью. Эти постоянные ссоры и стычки очень беспокоили царя, желавшего жить с Турцией в мире, для водворения в России после смутного времени порядка. Но казаки, как и прежде, с политикой и интересами Москвы иногда вовсе не считались. Русским послам за такое поведение казаков чинили в Турции большие неприятности и грозили войной, хотя в нарушении мира с азовцами, этим поистине гнездом турецких разбойников, казаки не были виноваты. Так, например, когда русский посол Мансуров ехал в 1615 г. в Царь-град для переговоров с Турцией о совместных действиях против Польши и был уже в Азове, азовцы, несмотря на переговоры с казаками о перемирии, захватили на Мертвом Донце (правый рукав дельты Дона) в плен нескольких казаков, истязали их и некоторых распродали, а одного, вырезав из спины его ремни, повесили на мачте корабля, на котором должен был ехать в Турцию Мансуров. Тот принял это за бесчестье. Пять недель шли переговоры, и наконец мир был заключен. Посол уехал. Турки не сдержали слова, вскоре напали на казачьи юрты, часть их разорили и захватили пленных. Казаки отомстили им страшным набегом на берега Черного моря, разгромили Синоп и Трапезунд и многие села. В Турции встревожились. Великий визирь обратился с укорами к Мансурову: «Если вы казаков себе на души не возьмете, то наш государь пошлет на Дон большую рать, чтобы всех казаков перебить и юрты их разорить». Посол отвечал: «Если казаки нарушили крестное целование, то хоть до одного человека всех их перебейте, за то наш государь не постоит»… Русского посла султан задержал. Об этом дошла весть до Москвы. Царь написал в 1617 г. султану, что «донские казаки нашего указа не слушают… Они воры, беглые люди и казаки вольные, которые бегают из наших государств, и сложась вместе с запорожскими черкасами, на наши украины войной ходят по повеленью нашего недруга, польского короля… Мы пошлем на них рать свою и велим их с Дону сбить». В грамоте же донским казакам писал: «Дошло до нас известие, что пришли к вам с Запорог 2 тыс. человек, ходили на море, взяли многие турецкие города и много добычи, теперь же они стоят у вас в войске и хотят вместе с вами идти под Азов. Мы удивляемся, каким образом вы все это делаете без нашего указу». В конце грамоты была выражена просьба, чтобы казаки встретили и проводили посла Мансурова с честью, когда он будет возвращаться из Турции, «за что мы будем вас жаловать выше прежняго. Если же будут у вас какия вести про турецких, крымских и ногайских людей, про польского короля и черкас, то вы обо всем нам отпишите»^{286}.

Несмотря на указы и просьбу царя, казаки вновь ходили на море, взяли семь турецких каторг и пленили пашу, за которого потребовали 3 тыс. золотых. Чтобы навсегда положить конец этим набегам и запереть вход в море, турки засыпали руках Дона — Мертвый Донец, а по Каланче (другой рукав) поставили башни и перекинули чрез Дон железные цепи. Но казаки этим не смутились, скоро перекопали из Дона, выше Каланчи, прямой ерик-канал в другой рукав и стали так же грозно громить с моря крымские и турецкие берега, как и прежде. Никакая сила — ни царские просьбы, ни повеленья не могли остановить этой вечной и идейной борьбы казачества с мусульманством. Этому, видимо, втайне радовалось и московское правительство, но желало, по своим политическим соображениям, чтобы все это делалось с его ведома и когда ему это выгодно, а потому во всей переписке с Доном старалось подчеркнуть: «вы сделали это не гораздо, мимо нашего царского повеленья» или «не наводите на себя нашего царского гнева и не теряйте к себе нашей царской милости»… Казаки на такую угрозу только могли отвечать: «мы задора и обиды азовским людям не могли стерпеть».

Словом, Москва, крайне нуждаясь в казаках как единственных защитниках ее южных границ, всячески, но с большою осторожностью, старалась прибрать казаков к своим рукам и шло к этой цели по строго намеченному плану. Посылая на Дон 1623 г князя Белосельского с грамотой, после страшного опустошения, произведенного казаками на турецких и крымских берегах, царь дал ему строгий наказ, чтобы он, когда будет в нижних юртах, призывал бы к себе в стан лучших атаманов, Исая Мартемьянова и Епифана Родилова и всех тех атаманов, есаулов и казаков старых и лучших, которых войско слушает, и всякими мерами старался бы их убедить, чтобы они государева повеленья не ослушались. «Государскую милость, — говорит наказ, — вычитывать им с радостью, чтобы их не ожесточить. Выговаривая, покрывать гладостью. А многих речей с казаками не заводить, чтобы их не раздрожать». Послу также поручено было разузнать тайком, сколько в кругу будет атаманов и казаков из верхних и нижних городков, сколько у них добрых, средних и худых, сколько у них живет и где запорожцев, давно ли пришли и т. д. Кроме того, не сносятся ли казаки с польским королем и как они к нему относятся.

Хотя все эти поручения послам составляли государственную тайну, но все-таки от казаков, привыкших жить своей самостоятельной жизнью и проникать во все сокровенные замыслы не только своих врагов турок, но и друзей, какими выставляли себя московские бояре и князья, не могли укрыться и лицемерие московских политиков и их тайная цель — наложить руку и подчинить казачество своему влиянию^{287}. Самый тон царских грамот с постоянными упреками и вмешательством во внутренние дела Дона стал не на шутку раздражать многих из казаков. Исконная ненависть к боярству росла. Это недовольство к правящему московскому классу стало усиливаться с появлением на Дону в первой половине XVII века беглых крепостных крестьян, которых казаки, постоянно нуждавшиеся в людях, принимали в свои ряды с охотой^{288}.

Хотя казаки и обещались послу Белосельскому не задевать азовцев, но обстоятельства сложились так, что они скоро (1624 г.) вновь подняли оружие на своих врагов: громили Трапезунд и другие города, бросились на Азов и взяли приступом угловую башню, взошли на стены, но в это время башня обрушилась и атаман Роди лов быль ранен; турки приступ отбили. Казаки бросились на Каланчинскую башню, взяли ее приступом и разрушили до основания, камень побросали в воду, а медь из 9 пушек (117 п.) послали по бедным монастырям на колокола: на реку Воронеж, в Шацк, Лебедян и в Св. Горы. Об этом сообщено было в Москву с атаманом легкой станицы Старовым, 9 октября 1625 г.

Разгневанный царь приказал заточить Старова с товарищами на Бело-озеро и послал на Дон грозную грамоту 22 окт. 1625 г., в которой упрекал казаков в ослушании.

«И нам великое подивленье, — писал царь, — что вы нашего государскаго повеленья не слушаетесь. Вспомните, какая вам неволя была при прежних государях, особенно при царе Борисе; не только не могли в Москву приехать, но и в украинные города нельзя было вам показаться, везде вас ловили, в тюрьмы сажали… мы же вам вольность учинили, атаманов ваших и казаков, которые приезжают с Дону, мы жалуем, велим видеть наши царские очи, бывать у нас у стола. А вы все наше жалованье и повеленье поставили ни во что.

В войне против польского короля вы не подали нам никакой помощи. Многие из вас ходят на Волгу, на Яик и на море, суды и бусы громят и многую шкоду делают, а вы их от того не унимаете… а нам вам за такие ваши грубости, жалованье давать не за что, и в городы в ни которые вас пускать и запасы ни с какими из городов к вам ездить не велим»…^{289}

Получив такую грамоту, казаки прервали всякую связь с Москвой и по-прежнему продолжали делать свое казачье дело — ходили вместе с запорожцами на море, громили Азов и отбивали у турок пленных христиан. Некоторые из них иногда появлялись на Волге и Каспийском море и забирали там персидские и русские торговые суда, хотя в этих последних делах принимали участие казаки большею частью верховых городков, воровские, ослушные, часто не подчинявшиеся приказам главного войска. В 1627 г. атаман Епифан Родилов приказал этих ослушников переловить и доставить на суд войска, на Монастырский Яр, а также всех торговых людей, которые покупали у воровских казаков ясырь (пленных) и им продавали порох и свинец. Круг присудил таких воров бить ослопьем и грабить. После такой расправы казаки накрепко заказали, чтобы никто не ходил с Дона на Волгу для воровства, а если кто ослушается, того казнить смертью^{290}.

С 1622 по 1627 г. донские казаки в союзе с запорожскими навели такой страх на турок и крымцев своими внезапными морскими налетами на крымские и анатолийские берега, нередко появляясь даже под стенами Царь-града, что гордому султану не оставалось иного исхода, как просить содействия московского царя об унятии этого грозного для мусульман народа. С этой целью в 1627 г. он послал в Москву грека Фому Кантакузина. Казаки встретили его на Дону доброжелательно и проводили до украинных городков. В Москве посла приняли с честью и, отпуская назад, уверили, что казаки исстари люди вольные, повелений царя не слушают и живут своей самостоятельной казачьей жизнью; однако же дали согласие послать на Дон грамоту с просьбой жить с азовцами мирно и не громить городов турецких. Грамоту эту привезли на Дон отправленные к султану вместе с турецким послы Яковлев и Евдокимов. Послы эти привезли казакам также денежное и хлебное жалованье, сукно, селитру, порох и свинец. Их казаки встретили с радостью, славили щедрость монарха и его родителя, патриарха Филарета, и, наконец, проводили до Азова без задержания. Царь поведением казаков остался очень доволен и послал казакам новую похвальную грамоту 2 сен. 1628 г.^{291}.

Казалось, что сношения с Москвой стали налаживаться, и донское войско как бы вновь становилось на путь проведения в жизнь целей и политических видов московского правительства; но Москва ошиблась: ни царь вместе с своим главным советником, патриархом Филаретом, ни Боярская Дума не знали донских казаков, не понимали идеи казачества, его стремлений и не учитывали силы его духа. Еще Иван IV, а за ним Дмитрий (Лжедимитрий 1-й) и Сигизмунд, когда бы он воссел на русский престол, мечтали об изгнании турок из Европы в союзе с Австрией и Польшей. Но они только мечтали, а донское и запорожское казачество уже приводило в исполнение эту мечту, по крайней мере — подготовляло и намечало прямой путь к ее выполнению. Это была цель жизни, это была сама жизнь казачества. Но московское правительство этого-то и не понимало и своей лицемерной политикой только раздражало казачество. В сношениях Дона с Москвой с той и другой стороны никогда не было искренности. Дон никогда не доверял Москве, а льстивая Москва не доверяла Дону. Эта многовековая трагедия и составляет историю сношений Дона с Москвой, а потом с Петроградом. Дон, отстаивая свою самостоятельность, имел основания не доверять Москве.

Одновременно с турецким султаном обратился в Москву с жалобой на донских казаков и крымский хан и в двух грамотах своих того же 1627 г. писал царю: «если хощешь быть другом мне, то постарайся унять донских казаков, чтобы они на море не ходили и азовцам и моим людям не делали обид и разорений»… Далее: «и сколько учинили нам донские казаки убытков и мы таких убытков и от днепровских казаков не видали»…

В следующем году казаки вновь разгромили берега Крыма, сожгли город Карасу-Базар, Балаклаву и друг, и с большой добычей и пленниками возвратились в войско^{292}. Такой же морской набег повторили они, в числе около 2 тыс. человек и в 1629 г. заняли Бакчи-Сарай, Мангуп и другие города, потом бросились к берегам Румелии, где, поддержанные прибывшими запорожцами, дали морской бой турецкому флоту и обратили его в бегство.

В 1630 г. они на 28 стругах, по 50 человек в каждом, повторили то же самое, громили Керчь, Трапезунд и появились вблизи Царь-града.

На этот раз султан и крымский хан обратились в Москву уже с решительным требованием о принятии энергичных мер к прекращению грозных набегов донцов на их владения, угрожая, в противном случае, полным разрывом с Россией и не ручаясь за безопасность царских посланников, бывших в Крыму и Царь-граде.

Разгневанный царь, питая тайную надежду на совместные действия с турками и крымцами против Польши, велел бывшего в Москве атамана Зимовой станицы Наума Васильева с 70 казаками арестовать и рассадить по тюрьмам, а на Дон послал грозную опальную грамоту с знатным боярином Иваном Карамышевым, которому вменено было также в обязанность проводить до Азова турецкого посла Фому Кантакузина и своих Андрея Савина и дьяка Олфимова, посланных к султану. Главное же поручение Карамышеву состояло в объявлении казакам царской опальной грамоты и патриаршего отлучения их от православной церкви, т. е. анафемы, патриаршего проклятия, и, кроме того, тайное — постараться вразумить атаманов и казаков покориться велениям царя и Боярской Думы.

Казаки в войсковом кругу 27 августа 1630 г. приняли от Карамышева опальную грамоту и спокойно выслушали патриаршее проклятие, велели петь благодарственный молебен за здравие царя и патриарха, потом выслушали царское повеление о скорейшем заключении мира с турками и вместе с турецкими пашами Муртозою и Абазою напасть на польско-литовские владения. Казаки на это предложение дали самый решительный отказ, говоря, «что не было в боевой жизни их еще примера, чтобы они, природные христиане, родившиеся и возросшие в преданиях святых апостолов, когда-либо служили с врагами христианства за одно и воевали христианския же земли; что слава и честь за их службу отнесется не к ним, а к турецкому Мурат-салтану и турецким людям». Зазнавшийся царский сановник, видя, что простыми увещаниями нельзя склонить казаков к покорности, стал прибегать к угрозам, задевая при этом честь и славу казачества, и дошел до того, что казаки схватили его, избили, потом отрубили голову и тело бросили в воду; имущество же его, царскую казну, свинец, порох и проч. сдали по описи послам Савину и Игнатьеву. Сделав это, казаки решили послать к царю легкую станицу с отпиской, в которой говорили так: «мы, государь, от Божьей милости неотступники, твоему царскому величеству неизменники и нелакомцы: служим тебе, государю, с травы да воды… что и службами своими не выслужили у тебя Божьей милости, твоего государскаго жалованья; а которые наши донские атаманы и казаки Наум Васильев, с ним 70 человек, посланы от нас, от войска, к тебе, послов провожать к Москве, и те все по городам разсожены и показнены, а иные прекованы, помирают голодною смертью, того ли мы у тебя, государя, дослужились… Если мы тебе, и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольныя от самых украинных городов, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем».

Никто не хотел ехать в Москву с этой отпиской. Наконец, круг решил послать на великую силу неволею от себя с Дону, от войска, двух молодцов, донских казаков, Дениса Парфенова и Кирея Степанова^{293}. После еще были посланы атаманы Богдан Канинсков и Тимофей Яковлев.

В ожидании ответа из Москвы, казаки на время прекратили набеги на азовцев и крымцев. Прошел год, другой, а из Москвы известий не было. Старые и благоразумные казаки приуныли, но беспокойная молодежь не могла усидеть дома и весной 1631 г. вместе с пришедшими на Дон запорожцами бросилась, в количестве около 1000 человек, на Волгу и там, соединясь с яицкими, стали разорять учуги и рыбные ловли, потом вышли в Каспийское море и напали на персидские купеческие суда. Посланные против них астраханскими воеводами стрелецкие войска не могли остановить этих буйных ватаг и возвратились назад без всякого успеха^{294}.

Другая партия донцов в том же году ушла к запорожцам и вместе с ними бросилась на Черное море и стала громить крымские и турецкие берега. Такой же набег они повторили и в 1632 г., разорили Синоп и другие города. В то же время, узнав от пленных татар о намерениях крымцев и азовцев идти на Россию, предупредили о том Москву чрез царицынского воеводу князя Мещерского.

Наконец, весной 1632 г. из Москвы на Дон прибыли атаман Тимофей Яковлев и казак Денис Парфенов с царской грамотой, в которой было «жалованное к казакам слово и патриаршее благословение», а также и просьба быть всем казакам в съезде и встретить посла, князя Ивана Дашкова и подьячего Леонтия Полуектова, «с честью».

Князь прибыл на Дон 8 мая и был встречен казачьим кругом с пушечной пальбой и колокольным звоном в часовнях. Посол сказал кругу приветственное слово и отдал царскую грамоту.

Царь и патриарх Филарет требовали от донского казачьего войска целования креста на верность как им, так и царевичу Алексею Михайловичу «по записи», а также повелевали «взять в смету, сколько их, казаков, на Дону будет», а потом указывали «итить на недруга, на польского и литовского короля, и на литовских людей».

Круг, после такой радостной встречи царского посольства, не бывшего на Дону около 2-х лет, пришел в недоумение. Требование крестного целования, впервые предложенного казакам, для них явилось неожиданностью; оно оскорбляло их религиозное чувство. Службу свою Москве казаки всегда считали добровольной; служба эта — борьба с их общими врагами, собственно, с магометанством. Война для казака — вещь самая обыкновенная, его привычное занятие, его призвание. И вдруг за это выполнение его привычных занятий от него требуют клятвы, с целованием креста. Казаков это возмутило. Присяга для московских бояр и князей, как это показало смутное время, — простой религиозный обряд. Князья и бояре всем присягали и всем изменяли, для казаков же, воспитавшихся в другой религиозной среде, крестное целование было «великим и страшным знамением». Казаки на это требование дали самый решительный и мотивированный отказ, достойный великого и сознательного народа, и отписали царю:

«И крестнаго, государи, целованья на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось. При бывших государях старые атаманы казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованьем; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы казаки выходили с Дону, и с Волги, и с Яика, и с Терка и атаман Сусар Федоров и многие атаманы казаки ему, государю, под Казанью служили не за крестным целованьем; после того при царе Иване Михайла Черкашенин и атаманы казаки во Пскове сидели в осаде не за крестным целованьем; при царе Иване выходили атаманы казаки Ермак Тимофеев Сибирь взял и прислал к Москве государю с языки и царь Иван и тех атаманов казаков, которые к Москве присланы, не велел ко кресту приводити, а Ермаку и вперед указал быти на своей государевой службе атаманом, казаком в Сибири не за крестным целованьем; при царе Иване ходили… атаманы Григорий Картавой, Иван Лукьянов, многие атаманы казаки государеву службу служили в осаде в Орешке не за крестным целованьем; блаженныя памяти при царе Федоре ходил царь Федор под Ругодяв и под Ивангород… выходили атаманы казаки с Дону, с Волги, и с Яика и с Терка, со многих запольных рек атаман Посник Лунев, многие атаманы казаки царю Федору Ивановичу… служили не за крестным целованьем; на другой год… ходили под Выборг и царь Федор призывал атаманов казаков с Дону… служили не за крестным целованьем; а после, государи, того Борис Федорович стоял на береговой в Серпухове… и атаманы казаки в ту пору ему береговую службу не за крестным же целованьем служили; да не токмо, государи, донских, но и волоцких, и яицких, и терских, выхаживали при бывших царях на украинные городы на Белгород, на Царев город, на Оскол, на Валуйку донецкие казаки и тех бывшие государи ко кресту приводить нигде не указали; а с нами того крестнаго целованья на Дону не обновитца, чего искони век не было… многия твои государевы службы полевыя против всякаго вашего государскаго недруга за вас, государей, служим без крестнаго целованья неизменно: ни к турецкому, ни к крымскому, ни к литовскому, ни к иному которому государю служить не ходим, окроме вас, всегда везде за вас… и не за крестным целованьем. За ваше государское имя стоим и умираем… а креста, государи, целовати мы челобитчиком своим (посланным с отпиской об убийстве Карамышева 1630 г.) не писали и не приказывали, то наши челобитчики Богдан и Тимофей учинили, не помня старины, своими молодыми разумы, без нашего войскового совету и без приказу… Своим скверным беззаконным житьем мы не достойны к такой страсти Христовой приступить, креста целовать, а твою царскую службу… рады служить против всякаго недруга… и за вас… умирать не за крестным целованьем»…

Относительно росписи взятия в смету, сколько их в действительности живет на Дону, казаки хитро ответили, что, «живучи на Дону и на степи по запольным рекам, в розни сами себя сметить не умеем, сколько нас есть, т. к. служим не с поместей и не с вотчин, а с травы да воды… наги, босы и голодны… за хлебом и за рыбою и за зверем и за травою на ряку и на степь день и ночь ездим беспрестанно… как нас в разъезде много, то войско невелико, а какой час в разъезде мало, то нас что водных источниц, в иную пору мало, в иную много, а потому нам росписи сметной писать нельзя»…

На требование же идти против польского короля и литовских людей хитрые донцы, не желая проливать христианскую кровь и в то же время боясь раздражить царя, туманно, но с затаенной иронией отписали, что «которые сызмогаюца коньми, на вашу царскую службу коньми поднимаюца и на шею заимываючи, а которые не смогут с лошади, и те, по своей силе, в судовых на вашу государскую службу крутятца, а много у нас голутвенных людей таких, что без вашего государскаго жалованья и бударами поднятца не ссилять»…^{295}

Нуждаясь в помощи казачества, царь и патриарх скоро предали опалу и анафему, наложенные на казаков, забвению и в милостивой грамоте 15 апреля 1633 г. писали на Дон, что бывшие в заточении и задержанные в Москве атаманы и казаки освобождены, видели «наши государския очи», получили патриаршее благословение, «пожалованы государевым жалованьем» и посланы на службу под Смоленск. Царь благодарил казаков за действия против крымцев и ногайцев и призывал к походу вместе с московскими войсками против татар Казыева уласа на р. Куму.

В отписке о своих делах 1632–1635 г. казаки писали царю:^{296}

«Ходили мы, государь, на Крымскую степь и под шляхами лежали, сошлись с ногайскими людьми на р. Кундрючьи, в вершинах, и был у нас с ними бой. Божию милостию и твоим счастьем, тех татар побили и русский полон отгромили; потом дошла до нас весть, что азовские и ногайские люди пошли на Русь, и мы, переговоря меж собою, пошли за ними и на реке Быстрой одних побили, других живых побрали. Чрез несколько дней пришли из разных улусов Большого Ногая черные люди и хотели Дон перелезть под Азовом, на большом перевозе, на Крымскую сторону, а мы пошли за ними судами и в ночь тех татар порубили тысячи полу торы и больше, жен же и детей в полон забрали, всего полону 1300 человек. Спустя мало времени, ходили мы в Ногайскую степь войском и пожгли ногайских улусов, на Чубуре, дворов тысячи две и больше, взяли полону жен и детей 800 чел., приведши их в юрты свои и тех порубили. Потом известно нам стало, что ногайцы пришли на взморье на Очаковскую косу (на восточном берегу Азовского моря) и хотели перелезть в Крым, мы пошли против них, тех татар порубили и полону взяли тысячу человек. Когда же с тем полоном подходили к Кагальнику, то тут вышли азовские люди всем городом и с пушками; мы дрались с ними целый день, но они нам ничего не могли сделать… Затем дошел до нас слух, что турецкий царь приказал всем своим ратным людям вместе с крымцами, азовцами и ногайцами идти войною, морем и сухим путем, на Дон, чтобы наши казачьи городки разорить. Мы, переговоря меж собою, пошли стругами в море остерегать, чтобы турецкия каторги не прошли. Не входя в Черное море, мы в Гирле (горле, проливе — Керченском) стояли шесть недель и затем воротились на Дон».

Таковы дела донских казаков в 1632–34 гг. В этот период времени царь прислал, как и прежде, казакам жалованье: 2 тыс. руб. денег, 10 поставов сукон лучших, 13 поставов средних, 200 четвертей сухарей, 30 четвертей круп, 30 четвертей толокна, 100 ведер вина (водки), 60 пуд. пороху и 30 пуд. свинцу^{297}.

В 1635 г. царь, отправляя своих послов к султану, прислал донским казакам за их службы знамя (второе); причем послам дал следующий наказ. Если турки спросят их о казаках, то они должны отвечать: «Ведомо вам самим, что воры, донские казаки, от Московскаго государства поудалели и живут кочевным обычаем, переезжая по рекам, а не городовым житьем». Если же турки спросят о знамени, то послы должны отвечать: «знамени государь к ним никогда не посылал; это кто-то сказал, чтобы нас поссорить». Перед этим царь писал крымскому хану: «Хотя бы вы их (казаков) и всех побили, нам стоять за них не за что»^{298}.

Так унижала грозное казачество и так порочила честное имя казака пред соседними государствами изворотливая и лживая Москва из своих политических соображений и выгод и в то же время запугивала Дон то опалой, то анафемой, а потом разыгрывала роль всепрощающей матери, роль старшей руководительницы, льстила ему, посылала жалованье, просила «вы бы нам послужили» и т. д. Но казачество на всю эту политику мало обращало внимания и продолжало делать свое вековое казачье дело^{299}.

Страшен и грозен стал Дон для турок и татар, в особенности для крепости Азова. Со страхом смотрели неверные на успехи казачьего оружия над Большим и Малым Ногаями, кочевавшими от Астрахани до р. Кумы и Азовского моря, а потом частью ушедшими под давлением казаков в Крым (Большой Ногай); трепетали пред казачьей силой берега Азовского и Черного морей вплоть до Стамбула; жестоко мстило казачество басурманам за угнетение христианских народов, оставшихся в покоренной ими греческой империи; так мстило, что при одном появлении на море казачьих стругов, вмещавших каждый от 30 до 50 человек, закаленных и искусных в морских битвах воинов, турецкие каторги (галеры) и многопушечные корабли старались поскорей скрыться за горизонтом, а жители прибрежных аулов убегали в горы.

Все переговоры турок с Москвой, начиная с Ивана Грозного, об удалении казаков с Дона, не привели ни к чему. Ни турки, ни Москва, видимо, не понимали, о чем шла тут около ста лет речь, не понимали идеи казачества и не взвешивали его сил; а силы эти год от году становились все грознее и грознее. Турки видели и чувствовали это и прилагали все усилия укрепить Азов; для этого ими были приглашены лучшие мастера и инженеры католического запада. Стены города были обновлены, проведены валы, рвы, воздвигнуты башни, укреплен замок, устроены на берегу Дона бастионы, поставлено «200 больших, средних и малых орудий», заготовлено много тысяч снарядов, «пороховой казны», провианту и проч. Укрепив так Азов и поставив в нем 4-тысячный гарнизон из лучших войск с иностранными артиллеристами и инженерами, турки стали держать себя вызывающе и усилили набеги как на казачьи городки, так и на русские украины. Положение русских пленников в Турции, особенно казаков, стало невыносимым: их продавали в рабство, изнуряли тяжкими работами, приковывали на каторгах к веслам и под ударами бичей заставляли грести и проч.^{300} Древние православные церкви в Азове были обращены в мечети, а иные разрушены. Уцелело только два храма, особенно чтимые казаками, построенные в первые века христианства (в V или VI вв.), это соборная церковь св. Иоанна Предтечи и святителя Николая, в которых, несмотря на их запустение, пленные христиане сходились иногда на молитву о своем спасении. Богослужение в них совершал греческий иеромонах.

Видя все это, казаки скорбели душами своими и негодовали на бесчеловечие и дерзость зазнавшегося врага и наконец решили вырвать во что бы то ни стало древнюю свою столицу из рук мусульман. С этою целью старые казаки, посоветовавшись между собою, кликнули весной 1637 г. вместе с своим войсковым атаманом клич по всему Дону, прося атаманов-казаков собраться для решения этого войскового дела на Монастырский Яр. Съехавшиеся в войсковой круг казаки, «помня свое крещение и святыя Божии церкви и свою истинную православную крестьянскую (христианскую) веру, разорение святым Божиим церквам, крестьянския невинные крови пролияние и в полон их отцов, и матерей, и братию, и сестр имание», единодушно решили: «идти посечь бусурман, взять город и утвердить в нем православную веру»^{301}.

У казаков не было ни тяжелой артиллерии, чем бы они могли разрушить азовские стены, ни больших запасов пороха, свинца и провианта. Все это они ожидали из Москвы, но там с присылкой медлили.

На помощь к ним пришли запорожцы. Эти отважные в боях рыцари, как и их собратья — казаки малороссийские, ведя постоянную борьбу за православие с поляками, помышляли уже или отдаться под покровительство Москвы, или Тавриды, а другие из них решили искать счастье в других краях. И вот, в то самое время, когда донцы готовились к нападению на Азов, на берега Дона явились запорожцы, около 4–5 тыс., шедшие в Персию, чтобы предложить там свою силу в борьбе персов с Турцией. Донцы встретили их дружественно и предложили остаться у них, говоря: «вот Азов, — возьмем и откроем свободный путь в моря Азовское и Черное, — богатая добыча будет нашею наградою. Хотите ли быть верны друзьям и братьям своим?»

Запорожцы поклялись стать заодно с донцами против неверных. На площади у часовни Монастырского городка казаки отслушали напутственный молебен, торжественно поклялись во взаимной верности твердо стоять друг за друга — «все за одного и один за всех», выбрали походных атаманов и двинулись к Азову «судовой и конной ратью», послав вперед отряд для поимки «языков». В этом походе принимали участие все донские казаки; в городках остались лишь старики и женщины, готовые каждый час с оружием в руках защитить свои очаги на случай внезапного нападения степных хищников. Войсковой атаман Михайла Татаринов руководил всем делом осады Азова. Личное мужество и ум этого вождя были порукой за успех. Осада началась в апреле месяце. Казаки разделили свои войска на четыре отряда и обложили крепость со всех сторон. Часть флота заняла устье Дона, с целью не пустить турецкие суда на выручку осажденных.

Первым делом казаки окопались вокруг города земляными валами и рвом, наделали много плетневых тур, насыпали их землей и, подкатывая к стенам, стреляли из-за них. Смотря на это, турки, численность которых пред этим была значительно усилена, смеялись над ними, били из крепостных тяжелых пушек, но очень мало вредили искусным в осадном деле донцам. В этой бесполезной перестрелке прошло около трех недель. Для решительного приступа казаки поджидали из Москвы атамана Ивана Каторжного, а с ним порох, свинец и другие боевые припасы.

Зимой 1637 г., пред приготовлением казаков в поход, на Дон прибыл с своими людьми турецкий посол Фома Кантакузин, направляясь в Москву. Для извещения об этом царя казаки послали туда легкую станицу с атаманом Ив. Каторжным, поручив также ему испросить там для усиления своих боевых средств порох, свинец, провиант и проч. Эта станица с дворянином Чириковым, посланным для встречи посла, была уже на обратном пути.

Не зная намерений казаков, царь послал им обычное жалованье и боевые припасы, а также и грамоту с просьбой жить с азовцами мирно и «никаких задоров им не чинить». Еще Чириков и Каторжный не достигли донских городков, как турецкий посол был казаками уличен в тайных сношениях с крымцами и турками. Он сообщал им о приготовлениях казаков и просил прислать немедленную помощь Азову, хотя бы из ближайших мест, Темрюка и Тамани. Посланный им в Азов грек был случайно пойман казаками, и Кантакузину грозило жестокое наказание. Казаки усилили свои разъезды со стороны Крыма и Кубани, ожидая оттуда нападений. И действительно, когда началась уже осада Азова, полчища турок, татар и черкесов появились со стороны Кубани. Казаки отрядили лучших людей, встретили неприятеля на р. Кагальнике и разбили его наголову, не допустив до Азова. В этот период времени на Дон прибыли Чириков и Каторжный, с которыми было более ста человек казаков. Чириков выдал казакам царское жалованье: 2000 р., 300 четверт. сухарей, 50 четверт. толокна, 50 четверт. круп, 16 бочек вина, 40 поставов сукна, 4000 пушечных ядер, порох, селитру и серу и стал требовать выдачи посла, содержавшегося под стражей, но казаки в этом отказали и по решению круга Кантакузина казнили как изменника, а с ним всех его людей. После этого они приступили уже к решительной осаде Азова. Взять приступом город было нельзя, за неимением тяжелой артиллерии. Казаки прибегли к своему излюбленному, старому казачьему способу — «немецкому размыслу», при помощи которого они когда-то взяли Казань: стали рыть под город подкопы. Над этим они потрудились около месяца. Турки, развлекаемые безрезультатной их стрельбой, смеялись над ними, громили их валы и туры ядрами, нисколько не подозревая скорой своей гибели.

18 июня был роковой день для гордых магометан. Накануне этого дня казаки очистились постом и молитвой, исповедались у своих отцов духовных, попрощались друг с другом, говоря: «Поддержим, братцы, честь нашего оружия, постоим за православную веру и за святой храм; умрем, если так суждено, но не посрамим себя и батюшки нашего, Тихаго Дона Ивановича». Глубокая тишина царила в их стане. Видя это, а также и ночное движение казаков, турки предрекали их бегство и радовались. В 4 часа ночи грянул гром подкопов, затряслись азовские твердыни, часть стен вместе с людьми, землей, остатками строений взлетела на воздух. Атаман Михайла Татаринов с отборным отрядом устремился в пролом; другие казаки бросились на стены со всех сторон, подставляя лестницы и неся друг друга на плечах под тучами пуль и каменьев. Городские стены и улицы сделались полем сражения. Гарнизон и жители защищались с яростью; но что могло устоять против казаков того времени, этих поистине сказочных богатырей, несокрушимых в сечах, как гранитные скалы, и твердых своей казачьей идеей, как сталь. Битва кипела весь остаток ночи и весь следующий день; замолкли пушки и пищали: резались саблями, кинжалами, ножами. Богатыри шли грудь на грудь. Наконец турки дрогнули, не устояли пред грозной казачьей силой: одни из них заперлись в замке, а остальные устремились чрез стены в степь, ища спасение в бегстве. Окружив замок, казаки послали отряды для преследования бегущих. Более 10 верст враги отступали с отчаянным упорством, пока не были окончательно рассеяны и истреблены. Такая же участь постигла и засевших в замке: после 3-дневной отчаянной обороны они все были перебиты. Казаки сделались обладателями Азова и утвердились в нем всем войском, т. е. перенесли туда свой главный стан.

Под стенами города и на улицах его многие из донцов сложили свои головы. Об этом событии казаки писали в Москву так: «А как мы стояли под тем градом Азовом и те азовские люди нашу братию казаков из пушек и из турок (ружей) побивали и мы велели отвозить убиенных на Монастырский Яр каюками и погребати у часовни по правилам святых отец священнослужителям».

Утвердившись в Азове, казаки поделили между собою, по станицам, все дома и имущество турок. Только одним грекам они разрешили жить там по-прежнему. Азов сделался христианским вольным городом. Прежде всего казаки восстановили в нем древние православные храмы особенно чтимых ими св. Иоанна Предтечи, считавшегося покровителем города, и святителя Николая.

С весны 1638 г. в Азов стали приходить торговые караваны из русских и азиатских городов: Астрахани, Терка, Тамани, Темрюка, Керчи, Кафы, и др., даже из Персии. Персидский шах стал искать дружбы казаков и прислал к ним своего посла для заключения союза против Турции, обещая дать, в случае надобности, помощь военной силой в 10 и 20 тыс. человек. Словом, Донское войско, придвинувшись к морю, стало в глазах соседних народов сильной демократической республикой. За победу над турками, считавшимися до того времени во всей Европе и Азии непобедимыми, донские казаки снискали себе почет и уважение во всех соседних и дальних государствах.

Царь ничего не знал о действиях казаков. Для извещения его казаки послали в Москву атамана Потапа Петрова с четырьмя казаками и в отписке своей говорили: «Отпусти нам, государь, вины наши, что мы без твоего повеления взяли Азов и убили изменника, турецкого посла… могли ли мы без сокрушения смотреть, как в глазах наших лилась кровь христианская, как влеклись на позор и рабство старцы, жены с младенцами и девы? Не имея сил долее терпеть азовцам, мы начали войну правую, с Божьей помощью овладели городом, побили неверных за их неправды и православных освободили из плена»…^{302}

Казаки обещали вслед за этим прислать большую станицу с подробным донесением.

Царь с неудовольствием принял известие об убийстве посла и приказал задержать атамана Петрова с казаками до присылки обещанной большой станицы. Но вскоре он сменил гнев на милость, наградил казачьих послов и отпустил их на Дон. Дело в том, что вскоре после взятия Азова крымцы с Большим Ногаем, желая отомстить за поражение турок, двинулись на русские украинные города, но казаки раньше предугадали их намерение, быстрым передвижением пресекли им дорогу и обратно загнали их в Крым. Об этом казаки немедленно сообщили в Москву, что и заставило царя переменить о них мнение. В грамоте, посланной на Дон 20-го сентября 1637 г. с атаманом Петровым, царь слегка упрекал казаков за убийство посла Кантакузина, называя их поступок «предосудительным», а также пенял, что они взяли Азов без его повеления, но в то же время и благодарил за действия против крымцев.

Со взятием Азова казаки сделались господами на Азовском и Черном морях. Встревоженный султан, воюя с Персией, не знал, что делать.

Посылаемые на выручку Азова мелкие отряды легко уничтожались казаками как на суше, так и на море. В следующем 1638 г. он послал туда значительную флотилию под начальством Пиали паши. Казаки, около 1700 человек, на своих легких, но страшных для врагов стругах встретили турок на Черном море, у Керченского пролива, дали им жестокий казачий морской бой, множество погибли, а остальных рассеяли. В этой битве казаков пало до 700 человек. С этого времени ни крымцы, ни ногайцы, жившие в крымских владениях, уже не осмеливались нападать на русские южные окраины, а ногайцы, кочевавшие за Доном и около Астрахани, боясь казаков, оставались верными данниками Москвы.

Около 5 лет казаки владели Азовом, устьями Дона и Азовским морем. Но гордые турки, пред которыми дрожала вся Европа, не могли помириться с этим положением и готовились жестоко отомстить казакам.

Султан Мурад IV, надменный тиран востока, задумал колоссальный план для наказания казаков, но вскоре умер. Преемник его Ибрагим поручил это дело сильному и крепкому духом верховному визирю Магмету паше. Более года приготовлялся он к этому предприятию; заключил мир с Персией, утвердил дружественные отношения со всеми иностранными державами: Австрией, Польшей, Венецией, Россией и др. Спешно строил и снаряжал сильный, но легкий флот, который бы мог свободно пройти по Азовскому морю. Тысячи наемных иностранных мастеров, инженеров и артиллеристов помогали ему в этом.

Турки, крымцы, ногайцы, горские черкесы, волохи, сербы, арнауты, арабы и другие народы собрались под знамена гордого повелителя востока, чтобы торжествовать победу на костях донских удалых витязей, дерзнувших посмеяться над священным именем падишаха. Сам верховный визирь хотел взять начальство над этой грозной силой, но передумал и поручил главное предводительство опытному и славолюбивому полководцу Гуссейну паше, презиравшему и ненавидевшему казаков. Командование флотом было вверено капитан-паше Пиали-аге, человеку, одаренному лучшими боевыми качествами: прозорливостью и храбростью. Флот его состоял из 80 больших беломорских каторг и 90 мелких морских судов. 20 кораблей были нагружены огнестрельными снарядами: пушками, ядрами, порохом и др. Одних огромных стенобитных орудий было около ста; ядра весили в полтора и два пуда. Многие суда везли провиант. Экипажи и команды судов были сформированы из страшных для европейцев того времени янычар. Все это ополчение простиралось до 150 тысяч человек, хорошо вооруженных, скованных железной дисциплиной и воодушевленных идеей торжества ислама над христианством. Инженерными работами и артиллерией руководили опытные европейские техники: итальянцы, французы и немцы. Казалось, что Великая Порта собиралась воевать с сильным и могущественным государством, а не с горстью удалых добрых витязей, не признававших над собой ничьей власти, а действовавших на свой риск и страх, ради торжества Креста над Магометом.

Но казаки не унывали, а также спешно и деятельно готовились дать отпор дерзкому и зазнавшемуся врагу, лечь костьми, но не уступить, надеясь на Бога да на свои крепкие казачьи головы и вострые сабли. Они говорили: «Приход турских и крымских людей нам не страшен; Азова мы не отдадим и не покинем, потому что взяли его кровью и своими головами».

Они без помощи иностранных инженеров хорошо укрепили стены и замок города, поставили отбитые раньше у турок пушки, запаслись снарядами и провиантом и стали ждать врагов, делая усиленные разъезды по степи и по морю и следя за движениями неприятельских отрядов и судов.

Весной 1541 г. казаки уже знали о движении неприятельского флота и сухопутной армии.

Войсковой атаман Осип Петров, богатырь телом и духом, с атаманами и казаками главного войска, бывшего в Азове, кликнули клич вверх по Дону, с призывом спешить на защиту родины.

Эта войсковая грамота была такого содержания:

«От донских атаманов и молодцов и от всего великого войска Донского, во все верхние городки атаманам и молодцам челобитье! Пошли было атаманы молодцы на святое море и прикинули в гирле для языков, поймали крымских людей. В распросе те языки сказали, что турский и крымский царь с крымскими людьми, с Большим и Малым Ногаем, с горскими черкесами идут под Азов для осады. Не веря тем языкам, мы сами ходили на море и подлинно узнали, что идут корабли и каторги под Азов. Чтобы вам, атаманам-молодцам, помнить престол Иоанна Предтечи, государеву к себе милость и свою атаманскую и молодецкую славу не потерять, езжайте в Азов к войску днем и ночью, не малыми людьми, на помощь; в городках не многих людей оставляйте, съезжайтесь городков 5,6 в одно место с семьями, чтобы, съехавшись, станицы жили с великим береженьем. А кто к войску в Азов на помощь не поедет, тому в войске и суда не будет^{303}. Езжайте же всякие люди, пенные и непенные: пеня им будет отдана. Знаете вы сами, как приходили со всех рек Азов брать и как Бог поручил город великому войску Донскому. Как бы теперь над нами бусурманы не посмеялись. Все земли нашему казачьему житью завидывали, а ныне за так и потеряем свою казачью славу? Если будут идти Доном русские люди с бударами, и вы посылали бы их к войску в Азов, с запасами. Послать грамоту войсковую городок от городка на скоро, днем и ночью, для поспешенья, покуда казачьяго присуда».

В то время, когда начиналось это великое, беспримерное в истории народов дело, русский царь с греком Мануилом Петровым, раньше прибывшим в Москву с послом Кантакузиным, двоедушно, с соболезнованием и негодованием на казаков писал султану, извещая его о происшедших на Дону событиях и уверяя «своего друга и брата», что Азов взят без его ведома, что донские казаки издавна воры, царского повеления не слушают, что ратей на них послать нельзя, так как они живут кочевым обычаем и даже его посла Ивана Карамышева убили до смерти… «О взятии Азова у нас и мысли не было, — писал далее царь, — и прискорбно будет, если за одно своевольство казаков станешь иметь на нас досаду; хотя всех их вели побить в один час, я не постою за то. Мы с вами, братом нашим, хотим быть в крепкой дружбе и любви на веки неподвижно свыше всех великих государей и желаем вам на царствах ваших счастливаго пребывания, над врагами победы, государств ваших приращения и всякаго добра вам хотим без хитрости, нося всегда в сердце нашем вашу любовь»…

Так двоедушничал царь, поддерживаемый боярской думой, между тем как донские казаки, никогда и ни пред кем не лгавшие и не унижавшие своего казачьего достоинства, готовились открыто стать своей богатырской грудью на защиту поруганной и оскверненной родины. На клич войскового атамана и главного войска они из верхних городков конные, пешие и на судах спешили к Азову, оставив на защиту своих жилищ лишь женщин и стариков.

В начале июня 1641 г. огромная турецкая рать, состоящая, по показанию казаков, из 240 тыс. человек, облегла с суши и с моря г. Азов, в котором засело до 6 тыс. донских богатырей с славным войсковым атаманом Осипом Петровым, решившихся умереть, но не сдать врагам старую столицу казачества. «Вот храм Божий, — говорил атаман своим сподвижникам, — защитим его или умрем близ алтаря Господня, — смертию за веру покупают небо». Этого было довольно. Искренне верующие казаки очистили себя постом и молитвою и поклялись друг другу биться до последнего издыхания, а попавшись в плен ни слова не говорить врагам о состоянии города. Эти две главные заповеди казаки выполнили свято, как выполняли они и все другие клятвы и обещания во все время своей боевой жизни. Такова была душа и натура казачья старого времени.

7 июня началась действительная осада. Опытные в военном деле казаки прежде всего, подбегая мелкими партиями с разных сторон к стану врагов, добыли языков и от них узнали о численности и положении неприятельской армии. Скоро турки сделали попытку к штурму. Казаки отстреливались, стараясь не подпустить их близко к стенам. Главные их усилия были обращены на то, чтобы нанести вред врагам внезапными вылазками и подкопными работами, в которых казаки были искуснее не только турок, но даже всех западноевропейских инженеров и техников-специалистов. С этой целью атаман Петров разделил своих сподвижников на два отряда: один предназначен был собственно для вылазок, другой для подземных работ. Тот и другой действовали с такой успешностью, что скоро привели в недоумение и робость турок. Не привыкшие к постоянной осторожности, турки от внезапных вылазок казаков несли очень большие потери, а подведенные с разных сторон подкопы и взрывы губили их тысячами и производили такие опустошения в артиллерии, что не на шутку заставляли командующего армией Гуссейна-дели задумываться над дальнейшей своей судьбой. Следующие четыре приступа, в которых принимали участие все силы врагов, были безуспешны. Турки гибли массами. Убит был кафинский паша и много других военноначальников. Казаки, верные своей клятве «друг за друга стоять, лечь костьми, но город не сдавать», отражали врагов с удивительной храбростью и уменьем и после каждого отбитого штурма делали губительные для турок вылазки. Подкопы под неприятельские батареи делали свое дело. Турки приуныли. Таких стойких и храбрых противников гордые паши еще не встречали на всем востоке. У них явился недостаток в провианте, артиллерийских снарядах и людях. Гуссейн-дели спешно послал в Царь-град требование о присылке подкреплений. «Воевать Азов нечем, — писал он, — а прочь идти безчестно; подобного срама османское оружие еще не видело; мы воевали целые царства и торжествовали победы, а теперь несем стыд от горсти незначущих воинов».

Известие это было получено в Царь-граде 9 августа и произвело страшный переполох в высших правящих сферах. Верховный визирь всеми мерами старался скрыть от народа истинное положение вещей под Азовом, так как все опасались, что казаки, уничтожив там турецкую армию, двинутся на Стамбул и предадут, как они уже делали не раз, все огню и мечу. Но скрыть бедственное положение турецкой армии не удалось, и страх быстро распространился по всем прилегающим к морю местностям. 15 августа визирь спешно послал к Азову подкрепление и предписал беломорскому Бекир-паше готовить туда еще 16 каторг с ратными людьми.

Получив подкрепление, Гуссейн-дели решил испытать последнее средство, чтоб завладеть Азовом, — засыпать всех защитников его землей. Начались спешные земляные работы, в которых главными руководителями были итальянские и немецкие инженеры; в несколько дней у самых городских стен явился вал вышиной в 7 саж. Установив на нем многочисленную тяжелую артиллерию, турки начали бить по городу из всего снаряду день и ночь. Стрельба эта продолжалась 16 суток. Казаки защищались с отчаянной храбростью; подвели под вал два подкопа и взорвали их, истребив тысячи неверных; проникли 28 подкопами под самые таборы неприятелей и произвели в них страшные опустошения. Немецкие инженеры с своей стороны вели под Азов 17 подкопов, но казаки проведали о том и своими встречными подкопами разрушили их. От беспрерывной стрельбы из осадных орудий город, три крепостных стены, башни и замок были снесены до основания. Разрушен был и храм св. Иоанна Предтечи.

Казаки зарывались в землю, делали оттуда вылазки и вели подкопы, умудряясь наносить вред врагам. В этой титанической борьбе с ними вместе, как природные дочери Дона, бились их жены, число которых, по словам самих казаков, было около 800.

Осада затянулась. Шел уже сентябрь месяц. Казаки, окопавшись в четвертом земляном городке, держались твердо. Время от времени к ним прорывались из Черкасска р. Доном подкрепления; подвозили снаряды и провиант. Остальные отряды казаков расположились по низовым городкам и следили за движениями врагов, стараясь не пустить их вверх по Дону. От смрада гниющих трупов у турок появились заразные болезни. Стал ощущаться недостаток в снарядах и провианте.

Посылаемые крымским ханом под украинные города за добычей отряды уничтожались казаками. В турецкой армии стали появляться недовольство и ропот. Гуссейн-дели не знал, что делать, и просил султана отложить покорение Азова до следующей весны, но получил ответ: «Паша! возьми Азов или отдай свою голову». Пришлось напрячь все усилия, чтобы сломить твердость казаков. Начались отчаянные приступы озверевших турок, продолжавшиеся беспрерывно последние две недели. Казаки не уступали, делали отчаянные вылазки, уничтожали врагов, захватывали у них порох и снаряды, подводили новые подкопы и взрывали турецкие укрепления. В инженерном искусстве они понимали лучше европейских специалистов. Около половины их уже пало смертью героев. Остальные были почти все переранены; от бессонных ночей они окончательно обессилили, губы их запеклись, лица и глаза от порохового огня и дыма опалились, гортань не давала звуков голоса, руки отказывались держать оружие. Но не таковы были донцы: они поклялись друг другу лучше умереть, но не сдаваться. Турки метали им на стрелах письма с обещанием выдать каждому из них по тысяче талеров, если они добровольно оставят Азов, который в сущности уже не существовал, но казаки на эти «бусурманския прелести не покусились» и ответили им новой, губительной для них вылазкой. В ночь под 26 сентября, ночь страшную и вместе трогательную, казаки очистили себя постом и молитвой, попрощались друг с другом, по-братски обнялись, перецеловались и решили наутро сделать последнюю отчаянную вылазку — победить, или умереть всем, до одного человека.

В три часа ночи страшные, опаленные, с сверкающими сверхчеловеческим огнем глазами они двинулись на врагов, но к удивлению своему не нашли их на прежних местах. Рассвет показал лишь одни следы бегущего неприятеля. Донцы воспрянули духом, наскоро сформировали отряды из более свежих сил и пустились в погоню, били без пощады, загоняли в воду, топили суда. Турки не ожидали этой дерзости и, объятые ужасом, гибли тысячами. Поражение было полное. Донские богатыри сдержали свою клятву: или умереть, или победить. Они показали всему миру, какова нравственная сила и доблесть казачья. Доселе непобедимые и гордые османлисы, наводившие страх и ужас на весь Ближний Восток и Европу, были посрамлены и уничтожены горстью доблестных донцов, ставших своею богатырскою грудью за свою, веками прославленную казачью честь, свободу дорогой родины и православную веру.

Турки в паническом страхе бежали, оставив под Азовом от 50 до 70 тысяч трупов. Раненый крымский хан Бегадир-Гирей умер на дороге. Кафинский паша Юсуф был убит. Сам главнокомандующий, силистрийский паша Гуссейн-дели от стыда и сраму скончался в пути. Немногие из уцелевших военноначальников были преданы «турецкому» военному суду. Так окончилось это беспримерное в летописях народов дело, названное в истории «Азовским сиденьем»^{304}.

Воздав благодарение Богу за одоление многочисленных врагов, казаки отправили в Москву легкую станицу с атаманом Наумом Васильевым с подробным известием об успехе своего оружия и просили царя принять Азов себе в вотчину, так как все они крайне изнурены, переранены, наги и босы и держать город дальше не в силах. Атаман лично объяснил царю и боярам, что если Азов не будет принят от них, то они все до единаго умрут в нем, но не уступят врагам земли, облитой кровью их товарищей.

Царь похвалил казаков за их мужество и послал на Дон милостивую грамоту и 5 тыс. руб. денег. Вслед за этим 2 декабря им послан был на Дон дворянин Желябужский с поручением осмотреть азовские укрепления, сделать чертежи и сметы на исправление стен, зданий и проч.

Между тем посрамленный султан неистовствовал и готовился отомстить казачеству. Получались известия об его приготовлениях для взятия Азова и походе на Россию. Он грозил даже уничтожить всех христиан в его империи. Устрашенный этими угрозами простодушный царь не решился дать какой-либо ответ казакам и в январе месяце 1642 г. созвал земский собор из представителей всех сословий государства, на котором был поставлен вопрос: принять от казаков Азов или отказаться от этого дара. Суждения затянулись до апреля. В марте возвратился Желябужский и донес, что Азов весь разрушен и что все укрепления нужно возводить вновь. Земский собор, не находя поддержки в правящих классах, привыкших двоедушничать пред султаном и боявшихся открыто стать на сторону казаков, постановил предоставить дело это усмотрению царя и бояр. Слабость и равнодушие к пользам отечества правящих классов сказались тут во всей силе. Утвердившись в Азове, Россия при помощи казаков могла бы держать в покорности и крымцев, и ногайцев и открыто вести политические переговоры с Турцией, не прибегая к традиционной лжи относительно казачества, лжи низкой, недостойной великого государства.

Россия смалодушничала и, отделавшись посылкой на Дон нескольких тысяч рублей, двухсот поставов сукна, съестных припасов, свинцу и пороху, предоставила донских казаков самих себе; она не только не дала им помощи военной силой, но даже во имя спасения христиан во всей Турции убеждала их покинуть Азов и уйти в свои юрты. «Сего требует польза отечества и послушание ваше будет новым доводом вашей верной службы ко мне», писал царь казакам. Лучших выражений не могла придумать косная Москва^{305}. От принятия Азова она отказалась.

Не находя поддержки у единоверной им Москвы и веря угрозам об истреблении всех христиан в турецких владениях, казаки с сокрушением в мае месяце 1642 г. оставили Азов и вышли всем войском на Махан остров (близ нынешней Ольгинской станицы).

Казаки забрали из Азова всю артиллерию, колокола, церковную утварь, крепостные железные ворота и даже, по обету братскому, кости своих павших товарищей, сравняв все азовские укрепления с землей. Кости казаки перевезли на Монастырский Яр, артиллерию и церковное имущество в Черкасский городок, дав обет построить в нем, в память славного сиденья в Азове, храм во имя Воскресения Господня, что впоследствии и исполнили.

Вывезенная казаками из азовского Предтеченского храма икона Иоанна Крестителя, чудной работы, писанная, судя по сделанной на ней греческой надписи, в 637 г., в настоящее время находится в Донецком монастыре, Богучару. Воронеж, губ. (в 12 вер. от Казанской станицы), а копии с этой иконы в Старочеркасском соборе и в часовне на Монастырском урочище, в 7 в. ниже Старочеркасска. В Донецком монастыре, который был раньше казачьим, хранится и колокол из азовского храма. Изящной венецианской работы большое посеребренное паникадило из того же храма уже больше двух веков висит в главном куполе собора Старочеркасска. Крепостные железные азовские ворота и громадная стрела от весов лежат в ограде того же собора, на память потомству о великих подвигах предков.

В Донской музей г. Новочеркасска доставлено несколько пушечных ядер, каменных и чугунных, весом более двух пудов каждая, найденные в старых крепостных валах Азова; ядра эти свидетельствуют, какой величины были осадные орудия при штурме турками Азова в 1641 г.

После оставления казаками Азова турки жестоко мстили им за прежние обиды и, пользуясь их малочисленностью, внезапно двинулись вверх по Дону, сожгли в 1644 г. городки Монастырский, Черкаск, Маныч и др., жителей частью побили, частью увели в плен. В этом набеге врагов погибла большая часть раненых и увечных казаков, посвятивших себя молитве при часовне Монастырского городка.

Войско перенесло свой главный стан в Верхние Раздоры (ныне Раздорская на Дону станица) и там уже отбивалось от приступов дерзкого врага. Но скоро казаки оправились, оттеснили неприятеля за Черкаск и с упорством защищали это укрепление от многочисленных татарских полчищ, крымцев и ногайцев, окруживших его со всех сторон. Об этой осаде казаки писали царю: «мы целую зиму (1645 г.), будучи оставлены всеми, сидели в Черкасском городке, окруженные ногайцами, темрюцкими черкесами и крымскими татарами; нам нельзя было выйти ни за рыбою, ни за дровами; в сей крайности натерпелись мы и холоду, и голоду и, не желая себя посрамить, многие из нас померли голодною смертию. А теперь, с наступлением весны, азовский Мустафа Бей с воинскими людьми опять хотят идти под Черкасской — конные берегом, а судовые р. Доном. Этого их приходу мы ожидаем вскоре, а помощи и заступления, кроме всемилостивого Спаса и Пресвятой Богородицы, да тебя, великаго государя, ни от кого не имеем».

Делая свое казацкое дело, казаки в то же время делали и великое государственное, постепенно сокрушая своею твердостию и подвигами могущество Оттоманской империи, а между тем они были предоставлены мщению раздраженного врага, надеясь только на свои собственные силы.

В то время, как донское казачество, напрягая последние усилия, отбивалось уже на своей территории от многочисленных врагов, отстаивая своею кровью каждый шаг родной земли, московские политики из трусости и недальновидности унижались пред Турцией и крымским ханом, стараясь их уверить, что российский государь в судьбе казаков никакого участия не принимает, вспомоществования им не дает, и если они о том его будут просить, то наверное просьба их уважена не будет… Так политиковали москвичи без всякой нужды и для себя пользы, т. к. хан ни одному слову их не верил, а продолжал громить русские украины и казачьи городки, расположенные в низовьях Дона. На Дон же царь писал: «чтоб вы нам, великому государю, послужили и прямили безо всякия хитрости в правду, и с азовскими, и турскими, и с ярымскими людьми никаких задоров не вчиняли: и мы пожалуем вас нашим царским жалованьем»…^{306} Казаки хорошо понимали эту двойственную политику Москвы, и горечь накипала на их простые и открытые сердца, но не имея надежды получить откуда-либо помощи, кроме как от России, до поры до времени терпели.

С восшествием в 1646 г. на престол Алексея Михайловича отношение к казачеству московского правительства несколько изменилось к лучшему.

Получив сведения, что крымский хан собирает большие силы для похода на Дон, с целью окончательного его разорения, казаки спешно послали в Москву легкую станицу с настоятельной просьбой дать им помощь людьми, деньгами, хлебом и военными припасами.

Новый царь внял их просьбе и, желая отомстить крымцам за разорение его украинных городов, приказал дворянину Ждану Кондыреву набрать в Воронеже и других украинных городах 3 тыс. охочих вольных людей и идти с ними в Черкаск; из Астрахани же и Терка велел послать туда стрельцов, татар, гребенских и терских казаков и пятигорских черкасов под начальством князя Семена Пожарского и кн. Муцала Черкасского. Кроме того, весной 1646 г. из Воронежа Доном послано казакам усиленное жалованье: сто поставов сукна настрафилю, 5 тыс. руб., хлебных запасов 3 тыс. чети, 300 вед. вина, 200 пуд. зелья (пороха) ручного, 100 пуд. зелья пушечного, 200 пуд. свинцу, на паруса 10 тыс. арш. холста, 500 пуд. железа, 500 пуд. смолы, 200 пуд. конопати и проч.

В грамоте на Дон «атаманом и казаком, Ивану Каторжному и всему Донскому Войску», 15 марта 1646 г., царь писал, чтобы по общему уговору казаки с ратью Пожарского и Кондырева сделали нападение на Крым с суши и с моря, но отнюдь не касались турецких владений, т. к. в Турции в то время были русские послы. План нападения был намечен такой: Пожарский с астраханским войском и частью донских казаков сухим путем пойдет на Перекоп, а Кондырев с другою частью казаков сделает нападение с моря. Это распоряжение царя поставило казаков в недоумение.

Вмешательство в их боевую жизнь и подчинение московским военноначальникам их обескуражило, и они политично отписали царю: «Дворянину твоему Ждану Кондыреву не возможно идти с нами в море, потому что он жил при твоей государевой светлости, человек он нежный и наших нужд, морских походов и пешей службы ему не вынесть. На море нам бывают нужды на хуртины великия, струги наши разносит по морю, так что друг друга не взведаем; многие наши струги на берег выметывает и разбивает, и мы без запасу и воды многие дни бываем… Когда мы прежде на крымския села хаживали, то, бывало, бежит на спех от пристани к пристани день и ночь, а Ждан такую службу не перенесет». Пока шла эта переписка, казаки заставили войскового атамана Осипа Петрова, героя «Азовского сиденья», идти с ними на стругах под Азов, несмотря на протесты Кондырева и Пожарского; с ними пошли и вольные московские люди. Другая часть казаков с астраханскими татарами, черкасами, стрельцами, терцами и гребенцами двинулась туда же левым берегом Дона под начальством князя Муцала Черкасского. Приступ под Азов был неудачен, но зато на море казаки овладели пятью турецкими кораблями, из которых три потопили, а остальные привели в Черкаск с 30 пушками, 5-ю знаменами и большим количеством разных припасов и товаров. Сухопутные войска напали на окопавшихся близ Азова татар и почти всех уничтожили, завладев их скотом и лошадьми. Вслед за этим казаки вместе с сухопутной ратью кн. Пожарского разгромили татарский улус Шатемира-мурзы Исупова на р. Ее, в числе 2 тыс. телег, много татар побили и около 7 тыс. взяли в плен, а также до 6 тыс. голов рогатого скота и до 2 тыс. овец. После этого похода казаки возвратились в Черкаск, а князь Муцал Черкасский с своим войском, терскими стрельцами и гребенскими казаками расположился на левой стороне Дона. Не подозревая какой-либо опасности, войска князя спокойно спали. Но по следам их тайно шел крымский царевич нурадын с 7 тыс. отрядом крымцев и ногайцев и на рассвете всеми силами обрушился на Муцала. Произошла жаркая сеча, которая могла бы окончиться для кн. Черкасского очень печально, если бы гребенские казаки и терские стрельцы не потеряли присутствие духа и не остановили стремительный натиск крымцев. К ним на помощь поспешили казаки из Черкаска. Началась вновь жестокая сеча, продолжавшаяся целый день. Крымцы не выдержали и обратились в бегство. Многие ногайские мурзы, потеряв большое число людей, оставили царевича и ушли в степи. Узнав о таком положении крымцев, расположившихся станом на р. Кагальнике, впадающей в Азовское море, донские казаки вместе с кн. Пожарским, двор. Кондыревым, кн. Черкасским и всеми ратными людьми осторожно двинулись в степь и 7 августа 1646 г. на рассвете внезапно напали на крымцев. Поражение их было полное. Весь татарский стан достался в добычу победителям. Хотя предначертания царя о нападении казаков на Крым с суши и с моря вместе с Кондыревым и Пожарским не состоялись, но он был рад и этой победе над крымцами на р. Кагальнике и в благодарность прислал на Дон похвальную грамоту и дорогое знамя с изображением орла^{307}.

Вольные «охочие» люди, приведенные на помощь донцам, не вынеся трудных казачьих походов, скоро стали разбегаться по своим местам; первоначально они делали это тайно, но потом, собравшись в большом числе, более 1000 человек, и завладев казачьими стругами, двинулись вверх по Дону и Донцу, направляясь к украинным городам. Казаки хотели остановить их силою оружия, но раздумали, желая, «чтобы молва о такой измене русских людей не достигла в иныя государства и орды». Вслед за этим отозваны были войска Пожарского и Муцала Черкасского, и казаки вновь были предоставлены самим себе, одним своим силам.

Так кончилась эта первая затея московского правительства, хотя предпринятая и по просьбе казаков, помочь Дону военной силой. «Охочие» русские люди, нанятые этим правительством, не пригодились для казацкой службы и скоро ушли восвояси, просто разбежались, не принеся делу никакой пользы, кроме вреда^{308}.

Турки и татары на время притихли. Казаки понемногу стали оправляться и скоро были уже готовы вновь начать борьбу с своими врагами. В июне 1647 г. они даже отважились предпринять морской поиск к берегам Тавриды и Тамани, но поиск этот для них окончился неудачей. Между Темрюком и Таманью струги их разметала буря; погибло много снарядов и оружия. В битве с сильнейшим врагом они потеряли 16 стругов из 33-х и много своих товарищей. На обратном пути их поджидали азовцы, устроив засаду на Мертвом Донце, правом рукаве Дона, предварительно засыпав его камнями. После жаркой сечи, стоившей с обеих сторон много жертв, казаки наконец прорвались в Черкаск в числе 12 стругов. Этот неудачный морской поход ободрил врагов, и они вновь стали готовиться к набегу на Дон, с целью окончательно истребить своих противников. Скоро из Азова двинулся к Черкаску большой речной флот, состоявший из 280 судов, и сильная сухопутная рать из турок, крымцев, ногайцев и черкесов. Казаки не смутились, отразили артиллерией все приступы врагов, сделали вылазку и разбили их наголову; потом бросились на свои суда, стоявшие внутри города (город был изрезан протоками Дона), настигли врагов, множество их побили, а остальных захватили вместе с судами. Но турки и татары, получая приказания из Стамбула, были упорны. Битвы возобновлялись почти каждый день. Казаки решили просить у царя немедленной помощи. Они писали ему: «мы ныне от безпрерывных сражений с азовцами пришли в совершенное изнеможение. Пока мы были многолюдны, защищали себя от неприятелей собственными силами… если тебе, государь, река Дон нужна, пришли нам помощь людьми»… С этою отпискою отправлен был в октябре 1647 г. заслуженный старшина Андрей Васильев с есаулом Василием Никитиным. Пока эти посланные вели, по приказанию царя, с «крючковатыми» думными дьяками в Посольском приказе бесконечные переговоры, в Москву спешно прибыла в январе 1648 г. новая станица с атаманом Иваном Молодовым и заявила, что если в скорости не будет сделана им помощь ратными людьми, то все они оставят Дон…^{309} Зная, с какою твердостью казаки приводят свои решения в исполнение, и боясь, что они своим уходом на Волгу, Яик или Терек откроют туркам и татарам свободный путь к русским украйнам, московский двор, после долгих сборов решил отправить на Дон полк солдат, около 1000 человек, с дворянином Андреем Лазаревым, с одним майором, 4 капитанами и 5-ю поручиками. Полк этот прибыл в Черкаск р. Доном в октябре месяце, ровно через год после первой просьбы казаков. В грамоте на Дон царь писал, чтобы казаки были в дружбе с командным составом полка и ничего не предпринимали без общего согласия, а также подтверждалось всегдашнее требование не делать нападений на турецкие села и города.

Посылая эту вынужденную, для спасения государства, ничтожную помощь, царь, на требование султана, «ради дружбы и братства», об истреблении общими его и крымского хана силами казаков чрез послов своих, по заведенному шаблону, отвечал, что он считает даже не приличным содержать в милости каких-то беглецов, укрывающихся на Дону от смертной казни; что если хан Ислам-Гирей велит своим войскам истребить всех казаков, то он будет тем очень доволен; послать же на казаков свои войска ему невозможно, за отдаленностью, да к тому ж они живут по займищам, малым речкам и проточинам, кочевым обычаем; что «с ними вместе живут различных стран люди: литовцы, немцы, горские и запорожские черкасы, крымцы, ногайцы и азовцы, а все сии люди моего веления не слушают»^{310}.

Нисколько не подозревая, как их порочит пред турецким султаном русский царь, которого они считали единственным своим союзником и покровителем, донские казаки, лишь только получив известие о готовящейся им помощи и пользуясь тем, что крымцы в союзе с гетманом Богданом Хмельницким громят польские владения, бросились на 8 стругах, по 300 человек в каждом, в море, напали на крымские владения, отбили много польского «полону» и возвратились на Дон. Такие же походы они беспрестанно совершали и в следующих годах и перевезли на Дон тысячи польских пленников, объявили их свободными и отпустили с доброжелательством на родину.

Обеспокоенный этими грозными набегами, хан требовал от своего союзника Хмельницкого унять донцов, а если они его не послушают, то «я и ты понесем к ним войну и смерть». Вынужденный для войны с Польшей поддержать с ханом мир, гетман прислал на Дон с своими уполномоченными письменное послание, в котором просил донцов прекратить поиски в Тавриде и Турции, «тогда союз наш и дружба пребудут крепки, иначе за нелюбовь отдадим вам нелюбовью»^{311}. Посланцы именем гетмана на словах передали, что уже сделаны ими и крымским ханом все приготовления для похода на Дон.

На это послание гордые донцы ответили: «неприлично христианину возставать на единоверцев своих в защиту бусурман; не мешай нам истреблять старинных врагов наших. Мы всегда были с вами в братстве; но знай, что мы так же умеем обходиться с неприятелями нашими, как и с друзьями».

Отправив гонцов своих с такою отпиской, казаки стали готовиться к новой войне. Первым делом они послали по всему Дону войсковые грамоты с приказанием, чтобы казаки «крепили» свои городки и были осторожны; чтобы две части оставались на месте для защиты городков, а остальные немедленно шли в Черкаск, для борьбы с грозящим врагом; город Черкаск обнесли земляным валом и поставили деревянные башни (раскаты), обвели около вала ров, шириной в три сажени и глубиной в 2½, напустив в него из р. Дона воды; заключили оборонительный союз с калмыцкими тайшами, прикочевавшими тогда с улусами своими из-за Волги к Дону. Сделав все это, они спокойно стали поджидать своих врагов.

Скоро на р. Миусе показался отряд запорожцев в 5 тыс. человек, с сыном гетмана, Тимофеем Хмельницким. Пришла весть, что запорожцы поджидают крымского хана. Донцы послали еще раз напомнить им о их прежней дружбе и братстве и борьбе с их общим врагом — татарами и в заключение сказали: «так не годится вам дружиться с бусурманами противу ваших братий и единоверцев». Крымский хан, видимо, боясь донцов и не доверяя запорожцам, уведомил сына гетмана, что по причине выгоревших степей он выступить не может. Запорожцы, простояв на Миусе две недели, возвратились на Днепр.

Все остальное время, до самого воцарения Петра I, донские казаки вели беспрестанные войны с крымцами и турками, делая ежегодно поиски на крымские и анатолийские берега, и в открытых морских боях всегда брали над ними верх, не страшась их грозных многопушечных кораблей. В1652 г. они появились даже под стенами Царь-града с славным атаманом Раздорского городка Иваном Богатым, разгромили и выжгли его предместья, захватили богатую добычу и пленных, потом дали морской бой в Черном море, одержали верх над испуганными врагами и преспокойно возвратились на Дон, без малейшей потери в людях^{312}.

В 1657 г. казаки на 33 стругах, вмещавших до 2 тыс. человек, с молодым атаманом Корнилом Яковлевым, крестным отцом грозного Степана Разина, нанесли страшное опустошение по всему южному побережью Крыма и освободили много русских пленников.

После смерти Богдана Хмельницкого малороссийские казаки избрали гетманом Ивана Выговского. Этот честолюбец изменил России и отдался вновь под покровительство Польши, обещавшей казакам всякие льготы. Для борьбы с Россией и с непризнавшими его казаками он вступил в союз с крымским ханом. Тут только русский царь и бояре сбросили с себя личину политической двойственности и открыто сознались, какую великую роль играло донское казачество в борьбе с Крымом и Турцией, сокрушая их могущество одними своими силами. Вместо прежних упреков и не смелых, для поддержания своего престижа, попыток на приказания «не чинить задоров» азовцам и крымцам, царь уже убедительно просит казаков «чинить над Крымом промысл, сколько вам милосердный Бог помочи подаст…»^{313}

Но казаки политические дела знали лучше, чем Москва; еще до получении об этом грамоты, узнав о выступлении крымцев в Малороссию для соединения с гетманом Выговским, бросились на 30 стругах, около 2 тыс. человек, в море и понесли смерть и ужас по всему крымскому побережью от Керчи до Балаклавы, уничтожая селы и поголовно истребляя все магометанское население. От берегов Крыма они бросились на Таманский полуостров и уничтожили там все улусы до Темрюка, потом появились на берегах Малой Азии и даже близ Царь-града, неся всюду смерть и ужас. Руководителем этого славного похода был тот же Корнила Яковлев^{314}.

Так действовали донские богатыри старого времени. Берега Крыма, Анатолии, Тамани и Румелии усеяны их костьми. Такое было время. Турки и татары были беспощадны с христианами. Магомет, умирая, изрек: «сражайтесь с неверными, пока всякое противление исчезнет».

Последователи его буквально выполнили эту страшную заповедь своего пророка, как могут выполнять только нафанатизированные дикари. Восточный мир покорился мечу Магомета. Европа пред ним дрожала. История в течение веков выдвинула против этих страшных и бесчеловечных завоевателей казаков, несокрушимых, как гранитные скалы, стойких и твердых своей казацкой идеей, верных друг другу, никогда не изменявших ни братскому слову, ни клятве, безумно храбрых, неподражаемо опытных в военном деле и обладавших тонким умом и беспримерной военной хитростью и в то же время, в обыденной жизни, самых простых и сердечных малых, чутких, как дети, к нуждам обиженных и милосердных к побежденным. История на пространстве тысячелетий не давала еще примера, не выдвигала еще ни одной нации, подобной казачеству, этих прямых потомков древних Гетов, нации, оставшейся верной себе в течение многих и многих веков.

Беспрерывные упорные битвы с турками и крымцами с 1637 по 1660 г. в низовьях Дона и отважные морские походы хотя значительно и обессилили казаков, но в то же время внушили им полную уверенность в возможности скорого и окончательного сокрушения могущества магометан на берегах Азовского и Черного морей. Делая свое казачье дело, казаки надеялись только на свои собственные силы. Та незначительная и временная помощь людьми, которая была прислана в Черкаск Москвой в 1646 г., до 3 тыс. человек из охотников, и в 1648 г. в количестве одного солдатского полка в 1000 человек, нисколько не могла поддержать донское казачество в его грандиозных предприятиях, т. к. те и другие ратные люди, не привыкшие к условиям суровой казачьей жизни, скоро разбежались по русским украинным городам. Но донцы не унывали и продолжали бороться с сильным врагом с прежней энергией. С 1646 г. на Дон впервые стали появляться русские крепостные крестьяне, приставая к возвращающимся из Москвы казачьим станицам, но этот люд, не имевший никакого понятия о военном деле, помогал лишь казакам укреплять городки и стеречь их конские табуны и стада рогатого скота и овец, отбиваемые у ногайцев^{315}.

В 1660 г. турки и крымцы вновь предприняли грандиозный поход на Дон, как и в 1641 г., с целью сильней укрепить Азов и построить в низовьях Дона три новых крепости. Весной в Азов прибыло сухим путем из Кафы, чрез Керченский пролив, 3 тыс. янычар, в устье Дона 35 кораблей с строительными материалами, под охраной 40 тыс. татар, 10 тыс. венгров, волохов и других подвластных туркам народов. Предугадывая эту опасность, донцы послали пред этим в Москву двух знатных старших Федора Будана и Фрола Минаева просить помощи войском и военными припасами, а в море 30 стругов для наблюдения за неприятелем и нападения на Крым. Выйдя в море, казаки встретили турецкий флот, а на берегах многочисленную армию; они повернули назад, но везде встретили засевших врагов с артиллерией и ружьями. Пришлось пробиваться силой. Искусные в боях донцы, сражаясь на каждом шагу, смело шли вперед и с помощью высланного из Черкаска подкрепления сумели пробиться, не потеряв ни одного струга и ни одного человека.

В Москве с присылкой помощи, по обыкновению, медлили. Казаки послали туда одну за другой еще три станицы. Наконец царское войско, в числе 7 тыс., с воеводой Хитрово прибыло только в октябре и стало лагерем близ Черкаска. В летний промежуток времени крымцы и турки уже успели закончить все крепостные работы и, оставив во вновь сооруженных укреплениях достаточные гарнизоны с тяжелой и легкой артиллерией, ушли в Крым. Крепости были построены из тесаного камня, две при начале протоки Каланчи, по обоим берегам Дона, каждая в окружности по 200 и высотой в 15 саж., с гарнизоном по 300 человек, третья, более обширней, на гарнизон в 500 челов., на Мертвом Донце, против Азова. Места для этих крепостей избраны были чрезвычайно умело: ни одно судно не могло пройти с верху в море, не будучи раздроблено крепостной артиллерией. Но чтобы и в ночное время казаки не могли проскользнуть на стругах в море, турки перекинули чрез Дон от одной крепости к другой тяжелые цепи. Казалось, что доступ водой к Азову и к морю сделался для казаков совсем недоступным, но какие преграды могли удержать этих отважных и испытанных в морских боях витязей, умудренных многовековым опытом в военном деле и способных на всякие выдумки и хитрости, переданные их боевыми предками. Осень и зиму казаки, сидя в Черкаске, провели в подготовительных работах, ожидая из Москвы припасов и снарядов и посылая к устью Дона отряды для разведок. В ноябре полчища татар внезапно появились под Черкаском, но были обращены казаками в бегство. Присылкой провианта из Москвы медлили. Войско Хитрово начало роптать. Зимой ропот от условий тяжелой жизни усилился и перешел в открытый бунт. Часть войск, подняв знамена, двинулась обратно в Россию, но силой оружия была возвращена. Весной 1661 г. царь наконец прислал казакам обещанное жалованье: 7 тыс. руб. денег, 5 тыс. четвертей хлеба, сукно, порох, свинец и проч. Получили провиант и московские войска; волнение среди них улеглось, хотя многие из них ушли восвояси. В марте казаки вместе с войсками Хитрово двинулись вниз по Дону и осадили крепость на Донце. Получилась весть о приближении крымского хана; казаки осадой спешили. Ощущался недостаток в тяжелой артиллерии и в снарядах; по низменности грунта стены нельзя было взорвать подкопом; казаки решили взять крепость приступом. Сначала дело шло успешно; преодолев все препятствия, казаки, подкрепленные москвичами, уже подошли к крепости, спустились в ров, по лестницам взобрались на стены и начали ломать крыши башен, как вдруг воевода Хитрово отдал своим войскам приказ отступить. Трусость, злоба или зависть руководили хитрым москвичем, — неизвестно. Этим вероломным поступком казаки были страшно возмущены и, потеряв до 50 человек убитыми, возвратились в Черкаск. Время осады крепостей было упущено, т. к. начался большой разлив весенней воды, препятствовавший близко подойти сухим путем к укреплениям. Получилась весть о подходе турецких и крымских войск к Азову, с целью поставить в устьях Дона еще две новых крепости. Послав царю жалобу на воеводу Хитрово, казаки просили прислать им стенобитные орудия и подкрепление людьми, т. к. от отряда Хитрово осталось меньше половины, прочие разбежались. Но царь, занятый войной с Польшей, которой помогал крымский хан, не мог дать ни того, ни другого и лишь прислал на Дон более усиленное жалованье деньгами, хлебом, порохом и проч. Казаки были довольны и тем и на большее не претендовали, т. к. помощь людьми, как показал опыт, служила им лишь помехой. В августе они пытались взять приступом Каланчинские башни, но потерпели неудачу, не было тяжелой артиллерии; подкопы вести нельзя — низменное место, заливала вода. Громя из легких пушек эти укрепления и пуская вниз по Дону срубленные вековые дубы, которые рвали перетянутые чрез реку цепи, казаки тем временем прокопали Казачий ерик и пустились в море громить крымские берега. Турки засыпали ерик камнями и землей, но казаки возобновили его вновь и по-прежнему держали крымцев в постоянной тревоге, не давая им оказывать существенной помощи их союзникам полякам, воевавшим с Россией.

Предоставленные своим силам, казаки нашли себе союзников в калмыцком народе, незадолго перед тем прикочевавшем к границам их владений. Калмыки постоянно терпели притеснения от татарских орд и искали себе убежище в пределах России. На казаков, как на своих покровителей, они смотрели еще со времен Ермака, принявшего в Сибири их сторону в борьбе тайши Аблая с киргизами, а также защитившего их улусы от разорения татарских разбойников. В феврале 1661 года главный владелец калмыцкого народа тайша Дайчин и сын его Мончик прислали к казакам своего посла Баатыршу Янгильдеева для переговоров о том, чтобы всему калмыцкому народу по-прежнему (со времен Ермака) находиться в вечном подданстве российского государя, чтобы казаки и калмыки друг на друга никаких нападений не делали и обоюдно помогали вооруженной силой в борьбе с их общими врагами. Эти договорные условия были утверждены со стороны калмыцкого посла присягой; в залог верности соблюдения этих условий в Черкаске были оставлены два аманата (заложника). С своей стороны, для утверждения дружественных отношений казаки послали к калмыкам двух знатных старшин Степана Разина и Федора Будана. Результатом этих переговоров старшины, оставив у союзников своих аманатов, привели с собой 500 челов. вооруженных калмыков под начальством мурзы Чакула^{316}. Казаки приняли их очень ласково, одарили их начальников и вскоре вместе с ними двинулись под Азов, разгромили кочевавшие там ногайские улусы, многих татар и турок побили, захватили 500 чел. в плен и освободили до 100 челов. русских пленников. Для поощрения своих союзников казаки отдали им всех пленников и освобожденных русских, с условием, чтобы они сих последних от себя отправили к государю.

В том же году калмыцкий народ, в присутствии Казбулата-мурзы Черкасского и дьяка Горохова, принес торжественную присягу на подданство российскому государю^{317}. Борьба с Крымом и азовцами продолжалась. Калмыки в этой борьбе принимали деятельное участие; они громили татарские улусы под Перекопом, угоняли у них лошадей и скот и были очень довольны этой добычей. В этих набегах им помогали остатки ратников воеводы Хитрово и нередко сами казаки. Предпочитая сухопутной войне морские набеги, казаки постоянно врывались в Азовское и Черное моря чрез Казачий ерик и по р. Миусу и не давали ни минуты покоя крымцам. В июне месяце 1662 г. на помощь донцам пришел Касбулат князь Черкасский. Война России с Польшей и Крымом продолжалась, а потому морскими поисками казаков царь был очень доволен и при переговорах с Крымом в 1662–63 гг. чрез своих послов о мире впервые решился открыто признать, без всяких политических уверток, действия казаков правильными, доказывая, что казаки живут на Дону издревле, что крымцы и азовцы всегда первые нарушают мирные договоры, нападают на казачьи городки и разоряют русскую Украйну, вследствие чего казаки вынуждены защищать свои пределы и давать насильникам отпор. Царь даже осмелился упрекать хана за постройку в устьях Дона новых крепостей, которых раньше в тех местах, принадлежащих казакам, никогда не было. Наконец в 1667 г. Россия и Польша заключили на 13½ лет перемирие, а в 1670 г. подписан мирный договор между Россией, Польшей и Крымом. В этом договоре, между прочим, постановлено было, чтобы со стороны российского государя запрещено было донским и запорожским казакам производить морские поиски по Черному и Азовскому морям и не делать никаких нападений на подвластные крымскому хану улусы^{318}. Утомленные долголетней войной, Россия и Крым старались выполнять договорные условия в интересах обеих сторон. Возобновились посольские сношения с Царь-градом и Бахчисараем. Войсковой атаман Корнила Яковлев, верный союзник российского царя и блюститель его и всего казачества интересов, всячески старался предотвратить неспокойных донцов от каких бы то ни было враждебных проявлений против турок и крымцев и имел в этом успех. Его поддерживали в этом старые домовитые казаки и благомыслящие старшины войска.

Семейная жизнь на Дону существовала с древнейших времен. Азовские казаки, испрашивая у вел. кн. Василия III в 1519 г. дозволение «прикошенать под Путивль», имели жен и детей. В войсковой грамоте, посланной весной 1641 г. во все казачьи городки, повелевалось «съезжаться городков 5,6 в одно место с семьями». Во время знаменитого «Азовского сиденья» 800 казачьих жен сражались с турками вместе с своими мужьями. Семьями обзаводились только те из казаков, которые жили в городках, удаленных от границ их владений; в пограничных же, при постоянной тревожной жизни, они по необходимости предпочитали жизнь холостую; иные, служа на кордонах, укрывали семьи свои в безопасных местах. Так делали и запорожские казаки. Время было тревожное, военное. По первому зову Главного Войска, в случае угрожаемой опасности, казаки обязаны были являться в назначенное место и в Войсковом Кругу, народном вече, решали дела о походах или защите отечества, также судили изменников и ослушников, встречали царских послов и снаряжали в Москву зимовые (зимой) станицы. Войсковой Круг был верховным управлением всего Войска. Войсковой атаман избирался Кругом на один год, как и войсковой есаул. В мирное время атаман и есаул были простыми исполнителями постановлений Круга, во время же походов власть атамана была неограниченна. Для морских поисков и частичных набегов на неприятельские владения избирались походные атаманы, а также и есаулы, исполнители атаманских приказаний. В каждом городе были свои атаманы и есаулы, избиравшиеся местным кругом на один год.

Сколько казаков было на Дону в XVI и XVII вв. — трудно сказать, т. к. все казачьи войска, расположенные по Волге, Яику и Тереку, составляли один общий союз и по первому зову донцов стекались со всех рек в гор. Черкаск для какого-либо важного казачьего дела, а потом, по миновании опасности, расходились по своим местам. Подьячий Посольского приказа Григ. Котошихин, современник царя Алексея Михайловича, в своих записках говорит, что казаков на Дону в его время было около 20 тыс.; это коренных, с союзными же войсками их было гораздо больше. Состав донских казаков постоянно усиливали их сородичи запорожцы, казаки малороссийские и из украинных городов Московского государства. Незначительный процент в XVII в. составляли новокрещенные татары, вольная польская шляхта, московские опальные бояре и князья, как например, кн. Друцкой, слывший на Дону под именем атамана Ивана Васильева, в 1623 по 1628 г., ратные люди из польских и русских владений и др. Все эти лица, вступая в состав казачества, становились равноправными членами его, а имевшие какие-либо титулы или звания скрывали или отбрасывали их, как не нужные.

С половины XVII в. жизнь на Дону стала принимать более оседлый характер; стало развиваться коневодство, скотоводство, овцеводство и даже земледелие, хотя этот промысел, как отвлекающий казачество от военных обязанностей, Главное Войско не одабривало; рыбный промысел и звероловство существовали на Дону искони.

Гор. Черкасск, сделавшийся столицей донского казачества после «Азовского сиденья» и в котором уже с 1651 г. красовался пятипрестольный деревянный соборный храм во имя Воскресения Христова, построенный по обету казаков, данному во время «сиденья», стал многолюден; он разделялся на пять станиц: Черкасскую со Средней, Павловскую, Дурновскую, Прибылянскую и Скородумовскую. В нем появилась торговля и промышленность, удовлетворявшая пока военным целям. Русские купцы, армяне, греки, турки, персы, татары, калмыки, черкесы, итальянцы и другие торговые люди стекались сюда каждый с своими товарами^{319}. С внешней стороны Черкаск представлял собой тип восточного города, подобно Багдаду или Морокко: дома в нем лепились друг к другу без всякого порядка, так, что улиц, в современном значении этого слова, в нем совсем не было, а были лишь одни тесные, извилистые проходы. Дома-курени были большей частью деревянные, в два этажа, на высоких каменных фундаментах или на сваях, с галлереями и балконами, в мавританском стиле. Дон и его протоки, протекавшие чрез город, были всегда заставлены торговыми судами и военными стругами. Черкаск носил оттенок интернациональности. Запорожцы, украинцы и казачество всех рек стекались сюда попировать и сговориться о предстоящих морских поисках на турок и крымцев. Здесь же делили (дуванили) и военную добычу, пленников (ясырь) и проч.

В морских поисках казаки, стараясь освободить своих и русских невольников, забирали в плен большей частью людей знатных, пашей, мурз и др., чтобы получить за них хороший выкуп, доходивший иногда до 30 тыс. золотых и более. Особенно же они охотно брали в плен прекрасных ясырок, жен и дочерей турецких пашей и крымских мурз, на которых многие из них женились или брали в дома в качестве собеседниц своих жен.

В конце первой половины XVII в. на Дону и в особенности в Черкаске стал появляться разряд казаков, имевший впоследствии большое влияние на ход исторических событий войска, — это класс домовитых граждан, разбогатевших или войной, или торговлей и сумевших захватить в свои руки, хотя все угодья считались достоянием всего войска, или лучшие пастбища для своих табунов, или выгодные рыбные тони и проч. Явление это самое естественное и присуще народам всех стран. На Дону при исповедуемых в то время казачеством символах «равенстве и братстве» оно никому никакого ущерба не делало и зависти ни в ком пока не возбуждало. Каждый член военной общины имел право добытые тем или иным способом богатства скоплять и передавать детям или, как большинство это и делало, по возвращении из похода пропивать все «до нитки». Это право было каждого казака. Вместе с этими домовитыми гражданами из среды заурядного казачества стали выделяться и лица недюженных способностей в боевом деле, которых Войсковой Круг выбирал в атаманы, есаулы и другие должности по войску. За боевые отличия и выдающиеся качества по внутреннему распорядку в войске Круг возводил их в почетное звание старшин, без права передачи этого звания потомству. Это были личные заслуги данного лица пред всем войском. Как на тот, так и на другой класс этих выдвинувшихся из общей массы казачества лиц обратили внимание хитрые и в этом деле дальновидные московские политики и всеми мерами, ласками и подкупами, старались привлечь их на свою сторону. В этом они имели успех. «Нет той стены, чрез которую не перешагнул бы верблюд, нагруженный золотом», говорит древняя пословица. Эту стену перешагнули и московские политики. Донских послов (зимовые станицы) в Москве принимали с особенными почестями и обрядами: в палате для приема иностранных послов царь восседал на троне, окруженный боярами и князьями. Дьяк или боярин, держа скрыто в руке листок церемониала, выступал вперед и громогласно докладывал царю, указывая на донских послов: «Вам, Великому Государю, Вашему Царскому Величеству, донские казаки, станичный атаман Корнила Яковлев (или другой) в товарищи челом ударили». Потом, обращаясь к станице, продолжал: «Великий Государь, Его Царское Величество, жалует тебя, атамана, с товарищи к своей государскойруке». По совершении этого обряда царь приказывал дьяку или боярину приветствовать от себя войско; представляющий возглашал: «Великий Государь, Его Царское Величество, жалует атаманов и казаков (имя войскового атамана) и все великое войско Донское, велел спросить о здоровье и службу вашу милостиво похваляет». После такого торжественного представления вся станица приглашалась к царскому столу, где была угощаема с удовольством и подчивана романей (шампанским)^{320}. Тут же подносили атаману, есаулу и каждому казаку отдельно подарки: деньги, камку (цветное, тонкое шелковое матерье), тафту, сукно, соболей и серебряный ковш атаману. Потом, тайно от других, шли уже подкупы видных и влиятельных атаманов и казаков, давались секретные поручения — кого и чем задарить на Дону, с целью привлечь их на свою сторону, т. е. быть в нужных случаях сторонниками Москвы. Ежедневно станице выдавались на стол хлеб, мясо, дичь, деньги, вино, мед, пиво и проч.; иногда все это выписывалось в таком размере, что этой провизии могло бы хватить не на сто человек, в каковом составе обыкновенно посылались станицы, а на целый полк. Станицы посылалась в Москву по мере надобности, но не менее 5 раз в год; обязательная же, по старому заведенному обычаю, зимой, почему и называлась зимовой. Таким образом, каждая станица, обласканная, щедро одаренная и удостоенная чести узреть светлые царские очи, радостно возвращалась домой и всякий раз привозила всему войску царское жалованное слово и похвалу. Так принимали в Москве донские посольства в XVII в. Прием, правда, заслуженный, но для простых и честных воинов, не привыкших к подобной пышности, был необыкновенный и многим из них кружил головы.

Благодаря такой московской политике, на Дону во 2-й половине XVII стол, образовалась довольно сильная партия сторонников Москвы, — это был класс домовитых казаков и старшин войска во главе с войсковым атаманом Корнилом Яковлевым.

По заключении с Крымом перемирия в 1667 г., а потом в 1670 г. и мира, масса простых казаков-воинов, живших военной добычей, осталась без дела. Образовался разряд казаков-голытьбы, голутвенных, мечтавших о морских поисках над турками и крымцами или о набегах на Каспийское море под персидские купеческие «бусы-кораблики», чтобы добыть себе там новые зипуны, каменьев самоцветных и чеканного с бирюзой оружия. Но атаман Корнила Яковлев, опираясь на преданных ему старшин и домовитых казаков, не желая в угоду Москве нарушать с турками и крымцами мир, удерживал их на месте. На неожиданный клич Степана Разина о предстоящем морском поиске с радостью откликнулся засидевшийся голутвенный люд. На зов Разина отозвались и воровские казаки, жившие по верховым городкам и неоднократно ходившие промышлять на Волгу и Каспийское море, вопреки строгим приказаниям Главного Войска^{321}.

Степан Тимофеевич Разин родился, по преданию, в городке Пяти-избах. Крестным отцом его был известный впоследствии войсковой атаман Корнила Яковлев. Молодость свою Разин провел, как и все казаки, в походах и битвах с неприятелем. В 1646 г. он участвовал в морском поиске казаков на берега Тавриды, а в следующем году при защите Черкаска от нападения азовцев; в одной из вылазок раненый попал в плен и два года томился в азовской земляной тюрьме, откуда успел бежать. За выдающийся ум и отвагу Войсковой Круг наградил Разина почетным званием старшины. В 1661 г. вместе с другим старшиной Федором Буданом ему было поручено заключить от имени войска оборонительный союз с калмыцким народом. Поручение это Разин выполнил с успехом; калмыки в том же году приняли участие в походе донских казаков против ногайцев. Казалось, что судьба за ум и способности Разина готовила ему другой жребий, деятельность на другом поприще. Но случилось совсем обратное, и виновато тут было во всем царское правительство, преступная политика Москвы и самомнение зазнавшихся бояр. Дело в следующем. В 1665 г. донские казаки, помимо непосредственной борьбы с Крымом, послали несколько своих полков на польскую границу в помощь русским войскам, под начальством походного атамана Ивана Разина, старшего брата Степана. Этот отряд казаков вошел в состав армии князя Юрия Долгорукого. Наступила осень; казаки, по обыкновению, стали помышлять о возвращении на Дон, т. к. службу свою царю считали, как и в старое время, добровольной. На смену им, по распоряжению Войскового Круга, могли придти части другие. Это зависело от Главного Войска. Князь Долгорукий казаков на Дон не пустил, тогда они ушли самовольно. Долгорукий успел часть их вернуть силой, а атамана приказал повесить. Этот возмутительный поступок, это насилие над свободными сынами грозного Дона, столько проливших крови для спасения России от набегов турок и татар, поставил все войско Донское в недоумение, в душе же близких людей казненного атамана поднял бурю негодования; в особенности привел в бешенство гордого и свободолюбивого казака Степана Разина, видевшего позорную смерть своего брата. Кичливые и гордые в своем самомнении московские вельможи, привыкшие раболепствовать пред царем и получать от него легкие подачки, видимо, мало еще знали донских казаков, а потому и не могли соразмерить своих поступков в отношении этого свободолюбивого народа, не знавшего рабства и не пред кем не унижавшегося, не боявшегося ни крымского хана, ни грозного и непобедимого по тому времени турецкого султана и принимавшего в течение веков на свои богатырские груди все удары этих злых и сильных врагов. В буйной голове Степана Разина стал созревать план мщения. Положение голутвенных казаков на Дону ему было хорошо известно; нужно было изучить жизнь русского народа и быт крепостных крестьян, закабаленных в неволю землевладельцам. С этою целью он исколесил Россию вдоль и поперек, советовался с гонимым царем патриархом Никоном в Воскресенском монастыре, а потом заглянул в его местозаточение — Белозерский Ферапонтов монастырь, убеждая лишенного сана узника бежать с ним на Дон; был даже в Соловках, Запорожье и многих других местах обширной России, ко всему присматриваясь, все изучая и взвешивая. Зимой 1667 г. он вновь появился на Дону.

Внутреннее положение рабовладельческой России при царе Алексее Михайловиче было чрезвычайно тяжелое. Слабохарактерный царь мало вникал в дела управления, а предоставил все это ведать льстивым князьям, боярам и воеводам.

Еще в 1642 г. на Великом Земском Соборе, созванном в Москве по поводу предложения казаков принять отнятый ими у турок г. Азов, представители от разных классов народа смело говорили царю: «разорены мы пуще турских и крымских бусурманов московскою волокитою и от несправедливых судей… вели разсмотреть поборы и даточных людей с монастырских имений. Зачем лежачая казна у патриарха, митрополитов, епископов и в монастырях?.. Пожары да подати, подводы да кормежные деньги разорили нас… Разсуди нас, государь, с нашими воеводами, да с дьяками: они съедают все, что мы даем тебе»^{322}.

Уложением царя Алексея Михайловича 1619 г. крестьяне окончательно были прикреплены к земле, т. е. сделались собственностью господ, их холопами, даже хуже, их бесправными и безгласными рабами, сведенными на степень скота, с куплей и продажей, меной на предметы роскоши, собак и проч. Крестьянин принадлежал своему господину не только телом, но и душой; впрочем, души-то в нем и не признавалось, а была у него, по мнению бояр, какая-то другая душа, холопская. Защиты крестьянам ждать было неоткуда: все давило его, все гнело, духовенство же проповедывало: «раб, повинуйся своему господину!» Хотя и был учрежден холопский приказ, куда каждый крестьянин мог принести жалобу на обиды от своего господина, но это была одна насмешка над личностью человека: в приказе сидели те же господа-рабовладельцы, и по закону (Уложению) достаточно было одного отрицательного ответа господина, чтобы жалоба холопа была опровергнута. Судьи открыто продавали свои приговоры. За провинности господ били его крестьян, сажали в тюрьмы, истязали. За убитого крестьянина отдавали живого, точно так же, как за убитую скотину отдают другую, нисколько не считаясь с семейным его положением: мужа продавали или отдавали от жены или детей, детей от отца. Тяжелое и бесправное было время в тогдашней самодержавной России. Все это видел и изучил Разин и пришел к выводу, что лучшим союзником и помощником ему в задуманной мести рабовладельцам-боярам за смерть свободного казака, его брата, будет весь закабаленный русский народ. Эта мысль твердо засела в его голову, и он решил немедленно приступить к ее выполнению. Он задумал перевернуть рабовладельческую Россию вверх дном. За ним пошла вся казачья голытьба, а потом и весь крестьянский люд. Явившись в Черкаск, он ближе сошелся с голутвенным казачеством, пируя с ним по кабакам и ведя беседы о возможных морских походах, о новых зипунах и богатой добыче. Все это было нужно для выполнения задуманного плана; Разину были нужны слава и богатства, без которых он был для своего дела бессилен.

По сказанию современников-иностранцев, видевших его лично, Разину было в 1670 г. около 40 лет; он был высокого роста, дородный, чрезвычайно крепкого сложения, предприимчивой натуры, гигантской воли и порывистой деятельности^{323}. Молчаливый и задумчивый и строгий с подчиненными, он умел привязать к себе всех и заставить безропотно ему повиноваться. Волосы на голове имел темные, курчавые, бороды не носил; длинные, с красивыми изгибами усы спускались в стороны. Взгляд его приводил в трепет даже его сподвижников, людей, как известно, не с очень нежными нервами. В черных глазах его горел высокий ум, была видна жестокая, непреклонная воля, было что-то страшное и обаятельное. Каждое движение его нахмуренных бровей на немного попорченном оспой, но красивом лице заставляло дрожать самых храбрых. Всякий видел в нем присутствие какой-то стихийной, демонической силы. Он весь был живое воплощение беззаветной удали и ничем несокрушимой энергии. Движения его были резки и быстры, голос громок и внятен. Порой своенравный и упорный в предпринятом раз намерении, то мрачный и суровый, то разгульный до бешенства, то преданный пьянству и кутежу, то готовый с нечеловеческим терпением переносить всякие лишения, Разин сгруппировал вокруг себя все недовольное Москвой и войсковым атаманом Корнилом Яковлевым голутвенное казачество и стал постепенно приводить задуманный план в исполнение. Все, что стояло выше его, все, что властвовало и распоряжалось народом, воеводы, князья, бояре и дьяки, а также и высшее духовенство было ему ненавистно, все же обездоленное, униженное и забитое находило в нем защитника и покровителя. «Я иду бить воевод, бояр и приказный люд, с своим же братом мужиком поделюсь последней крохой хлеба», — писал он в своих воззваниях к народу. Народ верил в него и шел за ним. Закон, общество, церковь, все, что веками сложилось в московском государстве под влиянием византийского культа, им отвергалось и попиралось. Все попирала его неустрашимая воля. Вольное казачество он любил до самозабвения и в речах своих называл казаков не иначе, как братцы, товарищи и други. Встречаясь с ним, народ кланялся ему до земли и величал батюшкой.

Так характеризуют Разина русские историки, в том числе Костомаров (Бунт Стеньки Разина) и др., придавая в то же время ему эпитеты жестокого и кровожадного, не имевшего сердца ни для других, ни даже для самого себя, чужие страдания забавляли его, свои же собственные он презирал. Отвергал церковный брак, как таинство, и заставлял желавших жениться становиться парами и кружиться вокруг вербы. «Вот вам и венчание!» — говорил он.

Оттеняя эти незаурядные, на современный взгляд, проявления в характере Разина, ни один из этих историков не потрудился, однако, в достаточной мере над их выяснением и не указал этим явлениям исторических причин, а ведь для каждого исторического явления есть своя особая причина, быть может сокрытая глубиной веков.

Разин обладал недюжинным умом и выдающимися способностями. Он стоял выше своих современников и по уму, и по развитию. Он знал историю Дона и хорошо понимал задачи казачества. Он был знаком с древнерусскими былинами и укладом своеобразной жизни новгородской Руси. А ведь новгородская-то Русь, вернее новгородское гетское казачество имело большую связь с Доном. В древних писцовых книгах новгородских погостов мы находим гофейских казаков, откуда-то пришедших и поселившихся в Бежецкой пятине. Эти гофейские казаки — прибалтийские Готы или Геты, переселившиеся туда в I–IV вв. по Р.Х. с берегов Азовского моря (Саги о Фритьофе Смелом и Едда Снорре), из страны Свитиод, Сводура — света, юга, под именем Азов-Гетов. Часть из них переселилась из Хлынова на Дон, другая — осталась в новгородских областях и стала известна в XVI и начале XVII вв. под именем казаков ямских, дерптских, копорских и др. (Договор Новгорода со шведами в 1611 г. и договор России с Швецией в Столбове 1617 г.).

Связь новгородских областей с Доном сказывается, помимо исторических данных, еще в следующем: в говоре, тождественных названиях старых поселений, озер, речек, урочищ, архитектуре построек древних церквей, резьб иконостасов, народной орнаментике, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, вечевом правлении, обособленном церковном управлении, антропологии жителей — воинов древнего Новгорода и Дона и проч. В церковном управлении новгородцы до XVI в. обособлялись от московских митрополитов, а потом патриархов; высшее и низшее духовенство избирали на вече, без согласия Москвы. Новгородцы также не приняли греческих строгих церковных уставов, а продолжали сохранять свой народно-вечевой суд над духовенством по своему древнему народному праву. Считая себя по культурности выше других народностей, в том числе и греков, они принимали христианство с большой осторожностью и упорством, а принявши, оставили много обычаев и обрядов из своего древнего языческого культа. Так, например, при обряде церковной свадьбы священник должен ехать впереди с крестом в облачении, а жених сзади с волхвом (знахарем, колдуном). Этот обычай был запрещен духовным собором в 1667 году.

Женщина-новгородка, помимо отца и матери, должна была говорить публично на вече «люб ей жених или не люб».

Венчались в церкви, хотя это считалось не обязательным, и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «там они обручалися, круг ракитова куста венчалися».

Женились 4, 5 и 6 раз и также свободно разводились, передавая на вече публично жен другим.

Все эти и многие другие религиозные обряды и обычаи новгородцы целиком перенесли на Дон. Обособленность Дона в церковном отношении от Москвы всем известна. По словам протоиерея Гр. Левицкого, в 1687 г., после усмирения бунта Разина, на Дон впервые была прислана грамота с повелением поминать на большом выходе имя московского патриарха: до этого же донское духовенство, избираемое казачьим кругом, как и в древнем Новгороде, никакого отношения к московским владыкам не имело.

В 1762 году, после присоединения Дона к воронежской епархии, епископ Иоаким доносил Синоду, что «казаки под страхом наказания запрещают своим священникам слушаться распоряжений архиерея и судят их по своим обычаям в кругу; что войсковой атаман Иловайский прямо писал, чтобы архиерей не смел вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются с утверждения «казачьяго круга и старшин»».

В 1765 г. воронежский епископ Тихон доносил вновь Синоду, что в 3-х черкасских благочиниях 58 духовных лиц самовольно определены кругом, без его благословения и что эти беспорядки исправить нет никакой возможности. В том же году и тот же епископ вновь доносил, что казачьи церкви не ведут венечных записей и что атаман Иловайский набил колодки на протопопа черкасского собора за то, что тот осмелился власть своего владыки поставить выше веча, т. е. войскового круга.

Браки на Дону, по словам Евл. Котельникова, В. Д. Сухорукова и свящ. Пивоварова (1818–1840 гг.), исстари состояли в церемонии, происходившей на майдане, где собирался казачий круг. Жених и невеста в сопровождении родственников являлись на майдан (площадь), где жених публично спрашивал невесту: «люб ли он ей?» Дав утвердительный ответ, невеста в свою очередь спрашивала жениха: «люба ли она ему?» После утвердительного ответа кланялась ему в ноги, в знак подчинения. После этой церемонии атаман и старики вставали с своих мест и поздравляли молодого князя и княгиню словами «в добрый час». Такая форма брака в понятиях казаков-вечников была так важна, что и после венчания в церкви должна была обязательно исполняться на майдане.

Развод производился с такою же легкостью и также на майдане, при публичном объявлении, что жена ему «не люба».

Такие браки и разводы просуществовали на Дону до половины XVIII в. Венчаться в церкви считалось не обязательным.

Церемония церковного брака тождественна с новгородской: впереди ехал верхом священник с крестом, за ним жених с знахарем-дружком, потом невеста с свахой и сверстники жениха с песнями и стрельбой. Жених и невеста, по древнему новгородскому обычаю, величались молодыми князем и княгиней.

Женились 4, 5 и более раз и также легко разводились. Хотя на Дон и послана была в 1745 г. 20 сентября грамота о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков следовать своему древнему обычаю жениться и разводиться с ведения и согласия круга^{324}.

На основании этих-то старых казачьих обычаев и Степан Разин, желая оградить казачество от влияния московского высшего духовенства, дабы оно своими анафемами не помешало выполнить задуманный им план, стал публично отвергать и церковный брак, и другие обряды веры, строго выполнявшиеся в московской Руси, по требованию древних византийских церковных уставов. Следовательно, в этой проповеди Разина из ряда выходящего ничего нет. Так смотрело на многие обряды веры большинство казаков до и после Разина. Казаки старого времени были глубоко верующие, искренне, без ханжества и за веру полагали свою жизнь. В этом вся история казачества. Искренно веровал и Разин, но у него, как у человека с большим размахом, с прямой и непосредственной натурой и при том озлобленного на всех московских бояр и высшее духовенство, которых он называл «рабовладельцами и палачами», все эти проявления характера выливались резче, как говорится — с плеча. Такова была его натура. Отвергая, по понятиям московских ханжей, церковь и ее установления, вернее — веками наслоившиеся обряды, Разин, однако, ходил на поклонение святым угодникам в Соловки, а в 1670 г. пред выступлением на Волгу, чтобы поднять знамя открытого бунта против социального строя России, заезжал в Усть-Медведицкий монастырь поклониться иконе Казанской Божией Матери, почитаемой чудотворной, и подарил два фунта жемчуга на ея убрус, что видно из монастырской записи. (Сообщение академика Е. Ознобишина. Дон. Обл. Вед. 1875 г. № 7).

Чтобы судить о жестокости и бесчеловечности Разина, а бесчеловечен он был только с воеводами и приказными дьяками, нужно наперед знать, насколько милосердней для народа были московские князья и бояре и высшее духовенство и даже сам «тишайший» царь, в особенности, если дело касалось внутренних политических вопросов. За «государево слово и дело», сказанное кем-либо из мести, корыстных целей или с испуга, мучили, пытали, резали языки, вздергивали на дыбы и четвертовали и большею частью людей невинных. Тогдашний строй московского правительства приводил в ужас всех иностранцев, посещавших Россию. «Удивительно, — говорит англичанин Флетчер, бывший в России в конце XVI в., — как люди могут выносить такой порядок и как правительство, будучи христианским, может быть им довольно».

От московских порядков, лицемерия и ханжества отворачивались и донские казаки и принимали все меры оградить себя от их пагубного влияния^{325}.

Пришел в ужас и свободолюбивый Разин при виде бесправия и гнета русского крестьянства, низведенного московским абсолютизмом на степень скота, и решил перевернуть весь социальный строй России вверх дном и учредить «по градам и весям» казачий строй, казачий круг.

Весной 1667 г. Разин кликнул всему голутвенному люду клич: «Братцы мои, голь кабацкая, пойдемте со мною на сине море зипуны добывать!» Встрепенулись засидевшиеся в Черкаске боевые орлы и стали расправлять свои крылья быстрые, спешно чистили оружие и снастили струги. Клич прошел по всем черкасским кабакам и откликнулся в соседних городках. Разин в союзе с запорожцами хотел сделать морской поиск по берегам Крыма и Турции, чтобы добыть себе славы и богатств. Узнав об этом, войсковой атаман, а с ним старшины и все домовитые казаки, встревожились; в Турции были царские послы, а с Крымом только что заключено перемирие; царь строго запретил задирать тех и других. Атаман решил применить вооруженную силу, но не пустить казаков в море. Видя это и не желая проливать братскую кровь, Разин завладел всеми стругами, бывшими в Черкаске, и двинулся вверх по Дону. Гонцы его известили об этом верховые городки. Партии ос л ушных казаков, всегда недовольных Главным Войском, стали стекаться к городкам Паншинскому и Качалинскому, расположенным недалеко один от другого. Здесь на высоких буграх, омываемых весенней водой, между pp. Иловлей и Тишанкой, Разин заложил свой стан. В первых числах мая казаки из р. Иловли перетащились волоком в р. Камышенку и появились на Волге. Весть об этом долетела до Москвы. Еще в марте царь прислал на Дон грамоту с приказанием разогнать скопище казаков в Паншине и Качалине и поступить с ослушниками по войсковому праву, но Корнила Яковлев, видя сочувствие большинства казачества к этому движению, не мог принять против Разина решительных мер^{326}.

Разин выступил из Черкаска с партией казаков до 1500 челов. На Волге отряд его усилился до несколько тысяч. В числе их было около 400 запорожцев с атаманом Бабою.

На Волге разинцы завладели несколькими караванами купеческих и царских судов, в том числе богато нагруженным судном святейшего патриарха Иосифа, разделили добычу между собой и двинулись вниз по реке мимо Царицына к Черному Яру. Там встретились они с отрядом воеводы Беклемишева, разбили его и самого воеводу повесили на мачте. Встречавшиеся суда с стрельцами и ссыльными передавались на сторону Разина. От Черного Яра Разин Волгою и ее рукавом Бузаном, мимо острова Бузана и Красного Яра, вступил в Каспийское море, а потом повернул влево, вошел в устье Урала и овладел Яицким городком. Посланные в погоню за ним из Астрахани два стрелецких полка им были истреблены, а взятые в плен присоединились к нему. Завладев их оружием и забрав в Яицком городке всю артиллерию, Разин весной 1668 г. пустился в море. Отряд его имел правильное казацкое устройство: разделен был на сотни и десятки. Над сотней начальствовал сотник, над десятком — десятник. Разин был над всеми атаманом. Любимым есаулом у него был Ивашка или Иван Черноярец. Из других есаулов известны: Ларка Хренов, Лазарка Тимофеев, Михайла Ярославов, Сережка Кривой, Алешка Каторжный и др.

Около двух лет Разин громил кавказские и персидские берега, дал морской бой Менеды-хану, разбил его наголову, пленил его сына и красавицу дочь и в первых числах августа 1669 г. явился с несметными богатствами под Астраханью. Видя его мирные намерения и желание пройти на Дон, воевода Прозоровский и князь Львов приняли его в Астрахани ласково, хвалили за подвиги и победы над басурманами и в заключение выдали ему милостивую царскую грамоту, в которой прощались казакам все их вины и разрешалось возвратиться на Дон. Цель этого милостивого внимания была такова: слава о подвигах Разина разнеслась по всему Дону и Волге и достигла до Днепра, везде встретив сочувствие, а потому Москва боялась суровыми мерами раздражить казаков; астраханские же воеводы не могли положиться на свои силы, а стрельцам и черному люду не доверяли; воеводы надеялись, что часть добычи перейдет им на поминки. Они заранее выхлопотали у царя для казаков милостивую грамоту. Что же касается разгрома персидских городов, то это дело политики, — ведь и персы порой не щадили русских подданных; притом ведь громили не они, русские, а казаки, народ независимый, своевольный.

4 сентября 1669 года Разин двинулся из Астрахани вверх по Волге, а потом перетащился на Дон. Между старыми городками Кагальницким и Ведерниковским, в юрте нынешней Богоявленской станицы, на Кагальницком острове, он заложил себе главный стан, обнес земляным валом и поставил пушки. Отсюда он стал держать г. Черкаск под угрозой, т. к. перевес был на его стороне. Атаман и старшины притихли. Обеспокоенная этим, Москва в 1670 г. послала на Дон жильца Евдокимова с тайным поручением разузнать все о Разине, вручив послу для виду царскую грамоту с обещанием прислать казакам за их службу обычные запасы. Евдокимов прибыл в Черкаск на фоминой неделе в воскресенье. Корнила Яковлев по этому поводу собрал круг. Пригласили посла. Тот вошел в круг, поклонился атаману и казакам на все четыре стороны; отдал грамоту атаману и сказал:

— Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец и многих государств и земель восточных и северных отчин и дедич и наследник и государь и обладатель, велел всех вас, атаманов и казаков, спросить о здоровьи.

Атаман приподнял грамоту вверх и громко вычитал кругу. Казаки были очень довольны царским вниманием, благодарили за обещание прислать запасы, которые обычно сплавлялись на бударах р. Доном из Воронежа, и отпустили Евдокимова. Через два дня атаман вновь собрал круг и предложил ему снарядить в Москву вместе с послом станицу. В круг внезапно с своими приверженцами является Разин, открывает свой круг, требует на объяснение Евдокимова, называет его лазутчиком и шпионом, приехавшим подсматривать за ним, бьет его по лицу, бьют его и казаки, а потом избитого бросают в Дон^{327}. Бывшие с послом люди посажены под стражу. Корнила хотел вступиться за Евдокимова, но едва сам не был избит, убежал с майдана и заперся с некоторыми старшинами в соборе. Разин объявил казакам, что настало время идти против ненавистных им всем бояр и звал молодцов с собой на Волгу. Почти весь круг откликнулся на его зов.

Вскоре после этого Разин двинулся вверх по Дону к Паншину. Отряд его усилился до 10 тыс. В нем так же, как и прежде, немало было запорожцев. В Паншин явился к нему Васька Ус, поднявший в украинных городах крестьян против помещиков. Разгромив калмыков, кочевавших между Доном и Волгой, и отняв у них скот, Разин подступил к Царицыну. Царицынцы отворили ему ворота и встретили его с почетом во главе с своим духовенством. Воеводу Тургенева казаки и народ отвели на веревке к Волге и бросили в воду. Вслед за этим таким же способом был взят и Камышин. Воеводу и приказных утопили. Разин двинулся к Астрахани. Стрельцы и народ, встречавшиеся на Волге, передавались ему. Астрахань считалась очень сильною крепостью — в ней на стенах в два ряда было до 460 пушек и значительный гарнизон. Но что могло устоять против народного вождя, объявившего всем полную свободу и казачьи права. Крепость сдалась почти без боя. Стрельцы и народ отворили ворота и даже помогали казакам взбираться на стены. Все кругом разразилось изменой. Ненавистны были народу и ратным людям порядки царского правительства. Все называли Разина батюшкой, Степаном Тимофеевичем, избавителем от злых лиходеев. Купцы, дворяне, дети боярские и весь приказный люд погибли. Раненого от руки местного холопа воеводу Прозоровского сам Разин столкнул с колокольни. Имущество убитых пошло в дуван. Все приказные дела были сожжены.

— Вот так я сожгу все дела у государя, — говорил Разин народу.

Оставив в Астрахани атаманом Ваську Уса, а старшинами Федора Шелудяка и Ивана Терского с гарнизоном из стрельцов и астраханских жителей, записавшихся в казаки, а также по два человека от десятка донских казаков, Разин на 200 судах двинулся вверх по Волге; по берегу шла конница, в числе 2 тысяч человек. Из Царицына он отправил отряд в 2 тыс. человек на Дон с казною, с атаманами Фролом Минаевым и Яковом Гавриловым.

Саратов сдался без сопротивления. Народ встретил Разина с великой радостью. Воевода Лутохин, дворяне и приказный люд были казнены. В городе было введено казацкое устройство, с казацким кругом. Атаманом поставлен Григорий Савельев. С приближением казаков к Самаре там поднялось междоусобие; казацкая партия победила. Разин занял город без боя. Воевода Алфимов был утоплен, дворяне и приказные казнены. В первых числах сентября Разин подступил к Симбирску. Словом, народ нес Разина на своих руках. Агенты Разина с «прелестными» письмами наводнили все прилегающие к Волге местности, проникли в Москву и земли новгородские, даже до Белого моря и Смоленска. Всюду они встречали радостный прием, всюду народ поднимал оружие за свои попранные права. В письмах к народу Разин говорил, что он идет истребить бояр, дворян и весь приказный люд и установить по всей Руси казацкое устройство. «Я не хочу быть царем, писал он, а хочу жить с вами, как брат». Зная, с каким уважением темный народ относится к царской особе и к патриарху и желая подорвать их авторитет, Разин велел покрыть два судна — одно красным бархатом, а другое черным. В первом посадил пленного черкесского князька и назвал его царевичем Алексеем, недавно умершим, а во втором какого-то монаха, назвав его гонимым царем, низверженным патриархом Никоном. Агенты Разина говорили, что сын царя не умер, а убежал от суровости отца к ним и теперь идет добывать себе престол и искоренять бояр, думных людей, воевод и помещиков, потому что они народные мучители, а как только воцарится, то будет всем воля и равенство. Народ верил и шел. На зов Разина поднялись и черемисы, чуваши, мордва и казанские татары. Он даже пытался завязать сношения с крымским ханом и персидским шахом, но успеха не имел.

5-го сентября казаки осадили хорошо укрепленный Симбирск. Народ передался на их сторону; боярин Милославский с гарнизоном из четырех стрелецких приказов дворянами и детьми боярскими, сбежавшимися из всех окрестностей от народной мести, заперся в кремле.

Осада длилась около месяца. Гарнизон защищался храбро, хорошо зная, что пощады не будет. Положение осажденных было отчаянное. На помощь ему двинулся отряд из Казани, сформированный с большими усилиями воеводою, князем Урусовым под начальством князя Юрия Борятинского. В жаркой битве, происшедшей 1-го октября под самым Симбирском и длившейся целый день, Разин был ранен саблей в голову, пулей в ногу и ошеломлен в голову силачем Семеном Степановым, из г. Алатаря, в рукопашной схватке, бросившимся на него с топором и повалившим его на землю. Казаки атамана выручили, но битва была проиграна. Борятинский вошел в город. В ночь 3-го октября казаки пошли на приступ, но услышав, что в тылу их появился новый отряд солдат, тайно бросили поле битвы и полчища сражавшихся крестьян, сели на струги и пустились вниз по Волге, увлекши с собой и раненого атамана. На утро, узнав о бегстве Разина, оставшиеся казаки и крестьяне сняли осаду и бросились на струги. Смекнули, в чем дело, и воеводы и кинулись их преследовать. Поражение казаков и крестьян было полное. С мятежным народом расправа была жестока. Симбирский край был скоро усмирен, но в других областях крестьянское движение под руководством казаков продолжалось еще около года.

Таким образом, один удар хорошо обученных, на европейский лад, войск под начальством князя Борятинского разрушил все планы Степана Разина. Легкие победы на Волге и сдача народом без боя укрепленных городов вскружили голову донскому атаману и не заставили его серьезней отнестись к своему положению. Бесполезная проволочка времени под Симбирском, давшая возможность московскому правительству сорганизовать достаточные силы в Казани, неуменье руководить битвой с хорошо обученным и дисциплинированным противником под Симбирском и в довершение всего — легкомысленное оставление в ночь под 4 октября 1670 г. на произвол судьбы своих сподвижников, — все это характеризует Разина, несмотря на его личное мужество и отвагу, как небрежного стратега, привыкшего побеждать своих сподвижников, нестройные полчища неверных или отряды колеблющихся стрельцов. Видимо, старый казачий строй, выработанный веками, с его сложными и подчас неожиданными приемами, хитростью и уменьем запугать и спутать противника в решительную минуту, у Разина был в пренебрежении. Битва была проиграна, а с ней рухнул и весь его план перестроить Россию на казачий лад.

Успехи Разина на Волге склонили на его сторону все Донское казачество. Сам атаман Корнила Яковлев должен был подчиниться общему настроению. Но когда, после поражения, Разин зимой возвратился с небольшим числом приверженцев на Дон, противная ему сторона стала действовать решительней. На зов Разина восстать всем войском против насилий Москвы казаки колебались. Но Разин не унывал; сообщников у него было много на Волге и в верховых городках. Он два раза с своей партией ездил в Черкаск: в первый раз Корнила встретил его ласково, льстил ему и принимал подарки, во второй же раз не пустил в город, угрожая из пушек открыть огонь. Разин ушел обратно в Кагальник. Корнила послал в Москву станицу просить помощи. Царь, патриарх Иосиф и другие святители собрались на совет. Святители изрекли на Разина проклятие и отлучение от церкви. Царь приказал отправить из Белгорода на Дон тысячу рейтар и драгун. Но Корнила, видя бездействие Разина, сам готовился сокрушить его силы и в апреле двинулся с значительным отрядом р. Доном и сухим путем к Кагальнику. Разин был беспечен и не принял никаких мер. 14 апреля, после жаркой битвы, Разин, видя свое бессилие и прельщенный обещаниями старика атамана, его крестного отца, сохранить ему и его брату Фролу жизнь, добровольно сдался. Корнила сначала оставил его на свободе, но потом заковал в цепи^{328}.

По словам современника-очевидца, Разин не ожидал такого вероломного поступка от лица, ему столь близкого и при том старого донского казака^{329}. В конце апреля сам Корнила Яковлев с знатным казаком Михайлом Самарениным и значительным конвоем повез Разина и брата его в Москву, где, после «московских» пыток, этот борец за свободу казачества и права русского народа 6 июня 1671 г. был на Красной площади четвертован. Длинный обвинительный приговор он выслушал спокойно, с гордым видом. Потом перекрестился на церковь Покрова Богородицы (Василия Блаженного), поклонился русскому народу, тысячами собравшемуся смотреть на его казнь, и громко сказал ему «прости». Палач отрубил ему правую руку по локоть, потом левую ногу по колено. Разин не издал ни одного стона, даже не показал знака, что чувствует боль. Он хотел показать своим мучителям, что мстит гордым молчанием за свои муки, за которые не в силах уже отомстить оружием.

Брат его, смотря на это ужасное зрелище, не выдержал и закричал: «Я знаю слово государево!»

— Молчи, собака! — строго сказал ему Разин. Это были его последние слова. Палач отрубил ему голову. Туловище его рассекли на части и воткнули, как и голову, на колья, а внутренности бросили собакам. Казнь Фрола отсрочили, его возили на Дон, пытали, требовали указать, где Степан зарыл свои драгоценности; но из этого ничего не вышло. Его осудили на вечное тюремное заключение. Сподвижники Разина частью погибли при взятии Кагальника, частью казнены, а частью рассеялись по разным странам.

Со смертью Разина войско Донское вступило в новую сферу своей боевой деятельности, обусловленной уже указаниями из Москвы.

Примечания:

Часть II

Розыскание о начале русского казачества

Глава I

Казаки запорожские, северские, рязанские и др

В этой главе нам предстоит разрешить один весьма важный исторический вопрос, который наши историки почему-то замалчивали, избегали и даже нарочито обходили, как несуществующий, а вопрос этот, как это видно из приведенных в I части настоящего исследования данных, в особенности в XI главе, является в истории казачества краеугольным. Вопрос этот: куда девались из Золотой Орды бродники русских летописей, этот, по выражению Рубруквиса, народ особенный, многочисленный, живший по среднему течению Дона и имевший главным образом прибой у Переволоки, для которого в 1201 г. учреждена была особая епархия, именовавшаяся Сарской и Подонской, куда девался он с принятием татарами магометанства и возникшим вследствие этого гонением на христиан? А также куда делись Геты-Руссы и Чиги византийских историков, жившие в Приазовье и вошедшие также в состав нового татарского царства?^{138}

Из записок диакона Игнатия, плывшего вместе с митрополитом Пименом рекою Доном весной 1389 г. в Царь-Град, через 9 лет после Куликовской битвы, мы видим, что на Дону в то время «была пустыня зело, не бяше тамо ни града, ни села, только зверей велие множество». То же говорит и посол Ивана III Марк Руф, ехавший из Азова сухим путем до Рязани.

Куда девались Асы с берегов Дона и Азовского моря, этот сильный и гордый народ, потомки древних Асуров Риг-Веды и Синдов или Индов Геродота (IV, 28) и Страбона (XI, 2. I)^{139}? Из данных, приведенных в X главе, части I настоящего исследования, мы знаем, что часть народа Ас под именем Ас-аров или хазар, Черкасов и Касаков или Казаков из Приазовья переселилась в X–XII вв. на Днепр, в Киевскую Русь, но большинство осталось их на Дону, восточных берегах Азовского моря и в низовьях Кубани (Тмутараканская Русь) под теми же именами, а также под именем бродников (свободных), Алан, Чигов, Гетов, Касогов или Касагов и др.

Вопрос этот решается очень просто.

С принятием татарами магометанства население Приазовья и Дона, оставшееся на своих старых местах, терпело большие унижения и притеснения от врагов своей веры и часть его под усиленным давлением магометанства окончательно смешалась с ними, положив основание особому военному сословию, известному впоследствии под именем казаков ордынских, а в настоящее время киргиз-кхасаков или кайсаков^{140}. Потомки этих омусульманенных казаков известны также под именем казахов, Казахского уезда, Елизаветпольской губ., в Закавказье, которых соседние жители просто называют казаками. Все же остальное свободолюбивое и сильное духом казачество, оставшееся верным религии и заветам предков, переселилось на Днепр и в русские украинные города, под защиту литовских и московских великих князей, и объявило всему мусульманству непримиримую войну, войну страшную и многовековую, и в конце концов вышло из этой кровавой борьбы победителем. Об этой борьбе мы теперь и будем говорить; но прежде кинем беглый взгляд на состояние Золотой Орды в XIII и XIV вв.

Долго надеялись европейские союзники папы, что орда Чингисхана примет христианскую веру. Были даже пущены слухи, выражавшие эту надежду, что в Азии есть уже ханы и епископы римско-католического исповедания. Но хитрые азиатские деспоты скоро поняли бессилие, ненадежность и вечную лицемерную лживость западноевропейской дипломатии. Поэтому каракарумские «великие ханы» предпочли принять веру Будды, занесенную из Индии. Ханы же Золотой Орды предпочли перейти на сторону мусульман, так как в то время, в первой половине XIV в., сильное арабское войско стояло уже на северном Кавказе, у Дербента, и в Туркестане, и слава мусульман гремела по всей Азии. Это торжество арабов-мусульман и буддистов сконфузило и охладило любовь папистов к своим турецко-монгольским союзникам. Посольство Генриха III Кастильского к Тамерлану во главе с Рюи Гонзалесом де-Клавихо в Самарканде в 1403–1406 гг. было, кажется, последней попыткой пап восстановить свое прежнее влияние в татарской монархии, но она, как это известно, потерпела полную неудачу. (И. Мушкетов. Туркестан) Волею или неволею паписты стали покидать места и должности при золотоордынском и каракарумском дворах. Монголы стали постепенно превращаться в свое прежнее полудикое, первобытное состояние азиатских кочевников и кавалеристов, годных только для грабежей и внезапных набегов на мирных жителей. Не оказалось у них ни высших технических и военных знаний, ни уменья управлять стомиллионным государством.

Вместе с мусульманством татары приняли и арабскую азбуку и вообще письменность; раньше усвоенные ими письмена уйгуров и баков, так называемые «джагатайские» (Джи-Гетов Средней Азии) или древнескифские, ими были скоро позабыты. Лишь множество надписей на камнях в окрестностях Каракарума свидетельствуют, что письмена эти были в большом употреблении у монголов. Буквы квадратной и прямолинейной формы. Джагатайское наречие сущертвовало там и в последующие века, и на нем хивинский хан Абул-Гази в первой половине XVII в. написал генеалогию татарских ханов.

С уходом европейских помощников Чингизы пали. Однако до этого ухода азиаты успели, в течение 240 лет, переселить, отуречить и монголизовать до 50 млн. русских, финских и других народов Восточной Европы. Гарнизоны в Пекине, Багдаде, Каире и Туркестане очень часто состояли из русских воинов и пленников. Все войны в Азии и Европе монголы вели, расходуя на это русских рекрут, а потому и презирали эти войска за рабское их происхождение.

Во многих местах Азии и до сих пор уцелели сероглазые и белокурые люди, несомненные потомки русских, отличающиеся наружностью от коренных жителей Азии.

В летописях сохранилось несколько из тысячей таких случаев переселения и отуречивания русских. Так, например, один ревностный мусульманин, золотоордынский хан, подарил своему азиатскому падишаху и калифу сразу около 30 тыс. русских воинов. Их завели в глушь Малой Азии и на пути к Багдаду окружили своими войсками и силою заставили принять мусульманство, совершить обрезание, переодеться в азиатское военное платье и в таком виде предстать пред грозные очи калифа. Непокорных же мучили и избивали. И вот при таких-то условиях пришлось жить многочисленному русскому и алано-казацкому населению в Золотой Орде с принятием татарами мусульманства в XIV в. С этого времени и начинается массовое переселение этого народа в русские украинные городки и на Днепр, под защиту и на помощь русским и литовским великим князьям, для борьбы с их общим врагом.

На Днепре в то время уже жили Черкасы-касаки, переселившиеся туда в X и последующих веках и известные по русским летописям под именем «Черных клобуков». Главнейшее местопребывание этого народа было на правой стороне Днепра, по р. Роси. Земля эта в то время называлась Поросьем^{141}. Черные клобуки или Черкасы, как они называются в летописи, любили жизнь подвижную, но семьи свои берегли в укрепленных станах или городках^{142}. Все Черкасы служили в составе княжеских войск; их причисляли к «мол од шей» дружине. Они участвовали во всех междоусобицах удельных князей и в битвах с половцами в продолжение более 150 лет, до самого нашествия татар^{143}. Черкасы-касахи составляли в княжеских дружинах легких конных стрелков и передовых соглядатаев, грозных своим казацким вооружением, копьями и саблями^{144}. Они могли выставлять до 30 тыс. человек. Вообще Черкасы в Киевский период являлись весьма важным сословием: они участвовали в народных советах и торжествах Киева, сочувствовали его бедствиям, отличались глубокою преданностью князьям, но в то же время твердо отстаивали свои права и вольности^{145}. Во время нашествия татар часть Черкасов отстояла свою независимость, укрывшись на Днепровских островах; оттуда они стали нападать на татарские владения и предпринимать речные и морские походы на турок и татар. В конце XIV в. они приобрели себе громкую известность, как страшные морские пираты, грозные для всего мусульманского мира. Историк Костомаров в «Иване Свирговском» прекрасно изобразил эту многовековую идейную борьбу христианского казачества с ненавистным ему мусульманством.

Укрывшиеся на островах Черкасы первоначально назывались «Касаками островными», а потом казаками Запорожскими. К ним во второй половине XIV века прикошевали новые Черкасы, пришедшие с Кубани в числе нескольких тысяч семей. Они основали на правой стороне Днепра, ниже нынешнего Канева, стан, назвав его Черкасы^{146}.

В истории Рязанского княжества казаки впервые упоминаются в 1444 г. В то время в Переяславле Рязанском зимовал с своим войском татарский царевич Мустафа. Узнав об этом, московский великий князь Василий Темный послал на него пехоту, вооруженную ослопами, топорами и рогатинами. Туда же пришла мордва и прибежали на лыжах «Рязанские казаки» с копьями и саблями. Зима была холодная и снег глубокий. Мустафа укрепился на берегу р. Листани, верстах в десяти от города. Сеча была жестокая. Все татары были перебиты; пал и их царевич^{147}. Рязанцы в этой битве не участвовали; они старались дружить с татарами как пограничными своими владельцами. Под 1492 и 1493 гг. летопись говорит нам о «казаках ордынских», нечаянно пришедших в Рязанскую землю и взявших три села. Эти «ордынские казаки» в летописи названы татарами. В последующих веках они наводили страх на купеческие и посольские караваны по Дону близ Переволоки и по Нижней Волге.

Рязанские казаки в истории России играли весьма видную роль, делая разъезды вниз по Дону и шаг за шагом отстаивая у татар каждую пядь родной им земли. При покорении Казани Иоанном IV их участвовало до 7 тыс.

С 1468 г. стали упоминаться в наших летописных сказаниях казаки московские^{148}.

В пределах древнего княжества Северского, во всех главных и пограничных городах, как то: Чернигов, Новгороде-Северском, Стародубе, Путивле, Рыльске и других, появились свои казаки под наименованием украинских, северских или севрюков^{149}.

С 1491 г. упоминаются казаки мещерские или городецкие. С 1474 г. в Крымской орде^{150}, с 1491 г. в царстве Казанском, с 1502 г. — Астраханском, до 1471 г. — в Азове^{151}. С 1515 г. появляются на сцену казаки Белгородские, стан которых располагался близ Аккермана, у Днестровского лимана, в нынешней Бессарабской губ.^{152}, потом в Очакове, у чуваш, черемис, мордвы, в Соловках при архимандрите Филиппе, впоследствии митрополите московском, и в других местах. В крымских генуэзских колониях, Каффе и др. и в их окрестностях также были казаки, выходившие на добычу в Поле и нападавшие на татарские улусы. Казаки эти, однако, не принадлежали к итальянским гарнизонам и вообще не входили в состав этих общин. Так, например, в Записках Одес. общ. истории и древностей (т. V стр. 613) приводится заметка, поставленная на полях древнегреческого синоксаря г. Судгеи (Судака) и относящаяся к 1307–8 году, об убийстве казаками молодого человека (был заколот) Альмальчи, сына Самака, вероятно магометанина.

В Уставе для генуэзских колоний на Черном море, изданном в Генуе в 1449 г., также говорится о казаках, нападавших на татар и угонявших у них скот^{153}.

Таким образом, с принятием татарами магометанства казачьи общины из Приазовья и придонских степей разбросались по всем украинам великой Русской земли, до Новгорода и Соловецких островов. Но главные силы их сосредоточились по пограничным с татарами местностям, в княжествах Рязанском, по верховьям Дона, Северском, по верховьям Донца, и по Днепру. Отсюда они стали вести наступательную войну с магометанами, отстаивая каждый шаг дорогой им родины.

Это расселение и внедрение в Русь казачества дало повод нашему историку С. М. Соловьеву высказать свое положение, что казачество составляло слой русского общества, некогда распространенный по всей России; что еще в XVI в. казаками звали наемных рабочих, батрачивших по крестьянским дворам, людей без определенных занятий и постоянного местожительства. Историк Ключевский пошел дальше и высказал предположение, что пограничное казачество сложилось из класса людей, с оружием в руках уходивших в степь для рыбного и звериного промысла; что этим людям, при постоянных столкновениях с такими же добычниками татарами, усвоено было татарское название «казаков», вольных бездомных батраков; что первоначальной родиной русского казачества можно признать линию пограничных со степью русских городов, шедших от средней Волги на Рязань и Тулу, потом переламывавшуюся круто на юг и упиравшуюся в Днепр по черте Путивля и Переяслава; что вскоре казачество сделало еще шаг в своем наступлении на степь, — то было время ослабления татар, разделение Орды. Городовые казаки и прежде всего рязанские стали оседать военно-промысловыми артелями в открытой степи, в области верхнего Дона. Донских казаков, говорит далее Ключевский, едва ли не следует считать первообразом степного казачества. По крайней мере, во второй половине XVI в., когда казачество западное только еще начинало устрояться в военное общество, донское является уже устроенным. В состав его входили и крещеные татары^{154}.

Таким образом, по Ключевскому выходит, что грозное казачество возникло как-то так, само собою, из рыболовов и звероловов, сгруппировавшихся в военно-промысловые артели и ставших наступательно действовать на татар. Эти историки забывают, что народы и притом «особенные», как выразился еще Рубруквис в половине XIII в., не падают с неба и не создаются искусственно. Всякое проявление жизни народной имеет преемственную связь с минувшими историческими событиями. И шаг за шагом, звено за звеном, события эти тянутся закономерно, без скачков, одно за другим на протяжении всей истории народов. Чтобы объяснить какое-либо историческое явление, нужно найти его причину и первопричину, иначе говоря, изучить жизнь предшествовавших народов во всех ее проявлениях и найти между предыдущими и последующими событиями естественную, но не искусственную связь.

Отряд Рязанских казаков в 1444 г. по глубокому снегу прилетел на лыжах, вооруженный саблями и копьями, и напал вместе с московскими ратниками на зимовавших там татар. Откуда взялся этот отряд, кто его сформировал — история нам не объясняет. Но все знают, что копье и сабля — орудия не рыболовов и не звероловов, — это оружие войны, известное еще в древности у южных казацких народов, Гетов, алан и роксолан, а потом у казахов-Черкасов на Днепре.

Битва на берегу Листани, близ Переяславля Рязанского, была жаркая. Сопротивление, оказанное татарами, говорит историк Иловайский, достойно было лучших времен их славы. Они не сдавались в плен и были все перебиты. Наивные рассуждения об охотниках, рыболовах и звероловах тут неуместны. Казацкие общины могли пополняться подобными промышленниками и вообще людьми, жаждавшими свободы и славы, — это так. Казачество никому не запрещало вступать в его среду и идти в степь на борьбу с врагом христианства. Существование коренного самобытного казачества в придонских и приазовских степях для всех очевидно. К этому выводу пришел и известный русский историк И. Е. Забелин^{155}. Эту же мысль провел ученый-археолог А. А. Спицын в своих «Историко-археологических изысканиях», относящихся к Донскому краю и проливающих свет на его прошлое. Принимая в соображение существование русской Тмутаракани в XI и XII вв. и наличность города России в низовьях Дона, а также указание Рубруквиса на многочисленность славяно-аланского населения по среднему и нижнему течению Дона в 1253 г., Спицын пришел к выводу, что эти-то именно русские элементы и послужили ядром для создания донского казачества. Городки с христианским населением в XIV в. были и по Верхнему Дону, по pp. Вороне и Хопру. Развалины этих городков видел митрополит Пимен, плывший р. Доном весною в 1389 г. в Азов. К этим-то христианам и были посланы московскими митрополитами Феогностом между 1334 и 1353 г. и Алексеем около 1360 г. грамоты для укрепления их в вере. Грамота Феогноста адресована «К баскаком, и к сотником, и к игуменом, и к попом, и ко всем христианом Червленаго Яру и ко всем городом, по Великую Ворону». Грамота Алексея начинается так:

«Благословение Алексея, Митрополита всея Руси, ко всем христианом, обретающимся в пределе Червленого Яру и по караулом возле Хопор по Дону, попом и диаконом, и к баскаком, и к сотником, и к бояром»^{156}.

В 1354 г. при митр. Алексее часть придонской области от Червленого Яру по pp. Хопру и Дону, т. е. вся левая сторона течения р. Дона, отошла в состав Рязанской епархии, а правая осталась в ведении епископа Сарского и Подонского, называвшегося впоследствии Крутицким. Епархия эта простиралась от Нижней Волги до Днепра. В Саратовской духовной консистории хранится несколько антиминсов из этих церквей, а также церквей, бывших в городках по р. Медведице^{157}.

Оставшимся на Дону казацким общинам пришлось терпеть от магометан разные обиды и утеснения.

Когда татары были еще полуязычники и по л у магометане, церковные имущества христиан Золотой Орды не подвергались разграблению и даже освобождались от сборов в пользу ханов. Так, например, в 1342 г. митрополит Феогност выхлопотал у хана новый ярлык, в подтверждение прежних, об освобождении русской церкви на Дону от всякой дани. В числе церковных имуществ упоминаются и «виноградники», росшие, надо полагать, не севернее среднего течения Дона^{158}.

К концу XIV в., с воцарением хана Мамая, притеснения христиан усилились до того, что казакам, оставшимся в Золотой Орде, не оставалось иного исхода, как покинуть свою родину и переселиться к русским украинам. Услышав, что московский великий князь Дмитрий Иванович собирает войска на решительную борьбу с татарами, донские казаки из городков Сиротина и Гребни поспешили к нему на помощь и поднесли накануне Куликовской битвы, бывшей 8 сентября 1380 г., икону-хоругвь Донской Богородицы и образ Богородицы Гребневской^{159}.

Рязанский митрополит Стефан в сказании о Гребневской иконе Божией Матери под 1712 г. говорит, что икону эту поднесли великому кн. Дмитрию казаки «городка Гребни, иже на усть реки Чира глаголема». Икона эта находится в Москве, на Лубянке. Городок Сиротин мог быть близ того места, где ныне Сиротинская станица, на острове р. Дона. Еще в половине прошлого века там были заметны древние валы, ямы и вообще остатки укреплений. Сиротинская станица — старое насиженное место казаков. В окрестных оврагах и балках и теперь находят старое казацкое оружие, подземные в горах ходы, гроты с потайными выходами, в которых остатки казачества укрывались от преследования татар.

Станицы Кременская и Качалинская, расположенные в той же местности, близ Переволоки, относятся также к старым городкам казачества. В десяти верстах от станицы Трех-Островянской и в четырех верстах от развалин древнего городища, называемого Качалинским, возвышается большой бугор-гора под названием Иловлинский Маяк, с которого открывается обширный вид на степи верст на 100 и откуда казаки прежних веков наблюдали за движениями татарских полчищ. Не в далеком расстоянии от этого Маяка находятся такие же возвышенности: Суханова-Дуброва, Варламов-Мыс, Анохин-Мыс и др. Все эти возвышенности в народе зовутся «Венцы». У подошвы этих гор, на берегу старого русла Дона, имеются два старых городища, и на одном из них развалины когда-то существовавшего металлургического завода. В ближайших горах находят залежи железной руды, колчедана и камней с золотистым блеском. В этих же местах был прежде старый казачий городок Рига, а потом Паншинский. По запискам Рубруквиса, местность близ Переволоки, т. е. от нынешних Сиротинской и Пятиизбянской станиц до Волги, была густо населена бродниками, имевшими там свои укрепленные станы.

После мамаевского погрома казаки покинули свои старые жилища. О названных городках в сказаниях последующих веков не сохранилось никаких известий. Диакон Игнатий, спутник митрополита Пимена, ехавшего в 1389 г. рекою Доном от самого его верховья до Азова, в записках своих говорит, что на своем пути они видели только развалины городков и то большею частью в верховьях Дона; все же остальное пространство «была пустыня зело». И действительно, после многих набегов татар на Рязанское и Московское княжества, южные окраины их представляли сплошную пустыню, покрытую могилами удалых ее рыцарей.

В 1365 г. в Рязанском княжестве произвел погром хан Тагай, налетевший с востока. В 1373 г. отряд, посланный ханом Мамаем, разгромил то же княжество и с большим полоном возвратился на юг^{160}. В 1377 г. царевич Арапша вновь громил рязанские поселения. В следующем году татары вновь явились в рязанскую землю, но на р. Воже были разбиты Вел. Кн. Дмитрием Ивановичем. В отместку за это поражение татары в том же году вновь разорили русские украины, а в 1380 г., под предводительством самого Мамая, двинулись на Русь с целью окончательного ее разорения и порабощения. «Казним рабов строптивых! — говорил он в гневе: — да будут пеплом грады их, веси и церкви христианские! Обогатимся русским золотом!».

Войско его, более 150 тыс. чел., состояло из татар, остатков половцев, турок, армян, наемных кавказских горцев и генуэзцев из Кафы и других черноморских колоний. Все эти хищники, прельщенные обещаниями Мамая, с охотой шли в его полки, желая поживиться богатствами Москвы и других русских городов. Это были последние усилия политики пап и их союзников — татар. На помощь к ним спешил ревностный католик, литовско-польский король Ягайло, недавно обращенный в христианство и получивший благословение папы на столь славный подвиг. Мамай шел не спеша, поджидая Ягайла и уничтожая все на своем пути. «Яко лев ревый и яко медведь пыхая и аки демон гордяся»… говорит про это движение Мамая летопись. Он перешел Волгу и с большими силами остановился кочевать по р. Воронежу^{161}. Все восточное Подонье им было разорено. После поражения Мамая на Куликовском поле вслед за ним явился новый грабитель Тахтамыш, а за ним гроза всего востока — страшный Железный Хромец — Тамерлан. Он прошел весь юг современной России и стер с лица земли все там живущее. Даже богатый и многолюдный Азов подвергся той же участи (1395 г.). Многочисленное посольство, состоявшее из купцов венецианских, генуэзских, каталонских, бискайских и египетских, встретило этого завоевателя на берегу р. Дона с богатыми дарами и ласками. Тамерлан успокоил их на словах, но в то же время велел одному из эмиров занять город. Все дома и лавки были ограблены и жители перебиты. Спаслись лишь те, которые успели укрыться на судах и уйти в море. Таким образом, Азов и богатства его исчезли^{162}.

Посол Ивана III Марк Руф, он же Марко Толмач, ехавший р. Доном в Азов и обратно сухим путем до Рязани, писал, что «на Дону, кроме земли да неба, они ничего не видели». До такого состояния в конце XIV и начале XV в. была доведена татарами когда-то густо населенная и богатая естественными произведениями Донская страна, именуемая в наших летописях «Полем», полем кровавых битв, рыцарской отваги и молодечества.

С распадением и ослаблением Золотой Орды Поле делается ареной страшной идейной борьбы христианского казачества с народами басурманскими: турками, крымцами, казанцами и астраханцами. В начале XVI стол, казацкие товарищества уже сновали по всем направлениям, от Волги до Днепра, высматривая неприятеля и следя за его движениями. «От казака страх на Поле», писал Иоанн III крымскому хану Менгли-Гирею в 1505 г. И действительно, казачество мстило своим притеснителям, не считаясь в своих действиях с политикой Москвы. К концу XIV в. относится и переселение казаков с Дона на р. Яик или Урал. Предание, переданное в 1748 г. яицким атаманом Меркульевым о начале казачества, Рычков напечатал в журнале «Сочинения и переводы ежемесячные» в 1762 г. Пушкин предание это поместил в 1-м примечании к «Истории Пугачевского бунта». По этому преданию начало Яицкого казачества таково. Отец Меркульева, живший сто лет и умерший в 1741 г., слышал в молодости от своей столетней бабки, что она, будучи двадцати лет, знала одну очень старую татарку по имени «Гугниху», которая рассказала ей, что во время нашествия Тамерлана на Россию (1395 г.) донской казак Василий Гугня ушел с Дона с 30 казаками-товарищами и поселился на р. Яике, в то время необитаемом, и таким образом положил основание Яицкому войску. Гугниха была женой этого казака. Уральские казаки и до сих пор чтут память «бабушки Гугнихи» и на пирах пьют, по старой привычке, за ее здоровье^{163}.

К этому же времени начинает усиливаться движение новгородских «повольников» или «ушкуйников» в северные и восточные страны. Еще с XI в. они стали появляться на pp. Волге, Каме, Вятке и Северной Двине, в странах, дотоле мало известных и населенных полудикими финскими племенами; основывали по берегам этих рек новые городки и заводили торговые сношения с местными жителями. Под предводительством своих выборных старшин, или «ватманов», эти отважные купцы-воины в XIII и XIV вв. появляются в земле зырян, живущих по pp. Вычегде и Выми, в Югории (по р. Печоре) и в Пермии; в 1361 г. спускаются вниз по Волге в самое гнездо татар, в их столицу Сарайчик, а в 1364–65 гг. под предводительством молодого ватмана Александра Обакумовича пробираются за Уральский хребет и разгуливают по р. Оби до самого моря. Вскоре на 150 лодках они подошли к Нижнему и умертвили там множество татар, армян, хивинцев, бухарцев и взяли все их богатства, жен и детей; потом вошли в р. Каму и разорили многие болгаро-татарские селения^{164}. В то же время из р. Вятки они вновь появились на Волге и разорили Казань и другие города и села, принадлежавшие татарам, а также захватили товары всех купцов, встретившихся им на Волге^{165}.

Хотя подобные набеги не нравились московскому великому князю, принужденному поддерживать дружбу с ханами, но новгородцы его мало слушались и действовали на свой риск и страх. Еще в 1181 г. эти отважные рыцари основали на р. Вятке свой укрепленный стан, городок Хлынов, переименованный в конце XVIII в. в г. Вятку; оттуда-то они и предпринимали свои путешествия вниз по Волге.

Вятская община управлялась, как и древний Новгород, вечем, во главе которого стояли избранные народом «атаманы»^{166}. Община эта была сильнейшею на всем северо-востоке России; жители ее пахали землю и сеяли хлеб, торговали с другими новгородскими и великокняжескими областями, с казанскими татарами, камскими и волжскими болгарами (ныне казанские татары) и пермяками, действуя где мирным путем, а где огнем и мечом. К концу XV в. эти отважные купцы-воины сделались страшными по всему Поволожью не только для татар, но и для русских.

По свержении татарского ига Иван III обратил внимание на этот беспокойный и неподвластный ему народ, и в 1489 г. Вятка была взята и присоединена к Москве. Разгром Вятки сопровождался большими жестокостями: главные народные вожаки Аникиев, Лазарев и Богодайщиков были в оковах приведены в Москву и там казнены; земские люди переселены в Боровск и в Кременец, а купцы в Дмитров; остальные обращены в холопов^{167}. Но самый свободолюбивый и беспокойный элемент этого народа ни за что не хотел покориться Москве и рассеялся по северу и востоку России. Большая часть этих удальцов с своими женами и детьми на судах спустилась вниз по Вятке и Волге до Жигулей и укрылась в этом малодоступном и диком краю. В первой половине XVI столетия эта удалая вольница с Волги перешла волоком на Иловлю и Тишанку, впадающие в Дон, а потом, при появлении в низовьях Дона азовского, запорожского и северского казачества, расселилась по этой реке вплоть до Азова.

До покорения Казанского царства, т. е. до господства татар на Волге, волжское казачество не имело никаких сношений с Москвою, и потому русские летописцы того времени о нем совсем умалчивают. Лишь в 1519 г. посол Голохвостов в своих донесениях московскому вел. князю Василию III из Азова и Керчи сообщал, что ногаи, теснимые казаками, хотели перейти Волгу, но астраханский царь их не пустил^{168}.

О присутствии новгородского элемента в Донском казачестве скажем подробно ниже. Теперь кинем беглый взгляд на казачество Азовское и Черкасское, оставшееся на р. Кубани. Итальянский путешественник Иосаф Барбаро, проживший в Тане (Азове) около 16 лет и хорошо изучивший местных и окрестных жителей, в своих записках, составленных в 1436 г., говорит, что по всему восточному побережью Азовского моря, на 12 дней пути, вплоть до Мингрелии и Черкасии, живут Аланы, исповедывающие, как и Черкасы, греческую христианскую веру; что Аланы на своем языке себя называют «Ас». В соседстве с Аланами на крымском берегу живут Готы, исповедывающие ту же веру^{169}.

Подчинялись ли Аланы и Готы татарам, Барбаро в своих записках не говорит ни слова, а лишь вкратце сообщает, что татары за 100 лет до него приняли магометанскую веру и что их считается до 300 тысяч.

Харьковский профессор Рейт в своих исследованиях (1810 г.) говорит, что Аланы, смешавшись с Готами, положили основание племени казаков, столицей которых в XV в. был город Азов, от народа «Ас», как себя называли Аланы.

В Азове с древнейших времен стоял чтимый казаками храм Св. Иоанна Предтечи и в нем икона того же святого, написанная в 637 г., о чем подробно уже говорено.

После упорной шестидесятилетней борьбы греки при помощи православных славянских народов и Руссов изгнали латинских крестоносцев, но Византийская империя до того была ослаблена, что окончательное ее падение давно уже было предрешено. Бедность и невежество населения, разврат высших слоев общества, маловерие и ханжество духовенства, сведшего религию в обряд, ускорили эту катастрофу. В 1453 году Константинополь был взят турками и разгромлен. Папы и тут показали свою вероломную политику. Вместо того чтобы дать существенную помощь погибающему христианскому государству, они лишь отделывались разными обещаниями и двусмысленно взывали к западным государям о новом крестовом походе, но те не двигались с места. Пока шла эта игра, папы настойчиво требовали от византийских императоров и патриарха уступки в догматах веры и торжественного соединения церквей, с каковою целью папа Николай V прислал в Константинополь еще в 1452 г. своего кардинала Исидора. Прения о вере, вызванные этим посольством, еще более усилили вражду между греками и латинянами^{170}. Паписты умыли руки и не дали помощи. Константинополь пал. Покорив Византийскую империю, турки обратили внимание и на ее колонии, расположенные по берегам Азовского и Черного морей, но тут встретили они упорное сопротивление от казачества: ни днепровские, ни кубанские Черкасы, ни азовские казаки ни за что не хотели признать над собой власть султана. В 1471 г. турки с большими силами взяли древний оплот казачества — Азов; они застали в этом городе вольное товарищество, которое в русских актах слыло под именем «азовских казаков»^{171}. Эти казаки представляли особое сословие города, отдельное от других военных людей. У них был свой выборный начальник, называемый «шубаш» и имевший власть и силу охранять права своего товарищества^{172}. Исполнители его распоряжений назывались «урядниками». Что эти казаки были не татары, видно из показания самих турок и крымцев, делавших явное различие между ними и другими военными людьми Азова, называя последних нашими казаками, или нашими людьми, а также отличали «старых Азовских казаков» от ордынских, называя их волжскими татарами^{173}. Из шубашей азовских казаков известны: Караман — 1500 г. На него жаловался крымский хан Менгли-Гирей турецкому султану за нападение в Поле на русского посла Кубенского и на ехавшего с ним крымского посла, убитого в этом нападении^{174}. Ауз-Черкас и Карабай^{175}.

Ввиду многих жалоб на своеволие казаков, как русских князей, так и крымцев, султан Баязет дал повеление Менгли-Гирею и сыну своему, кафинскому султану Магмету Шахсоде, всех лихих пашей, казаков азовских и других казаков, сколько их найдется в городе, схватить и привести в Царьград. Для охранения же послов и гостей поставить в Азов других военных людей из крымцев и кафинцев. Менгли-Гирей отправил в Азов сына своего Бурнаша с 2 тыс. крымцев, кафинцев и наемных черкесов, живших в Крыму.

По прибытии в Азов Бурнаш арестовал «больших» людей и несколько казаков и отослал их в Крым, велев рассадить по тюрьмам. Все же прочие азовские казаки разбежались.

«Ныне добро учинилось в Азове», писал крымский хан Ивану III, послы и гости будут провожаемы и Полем, и Доном в добром здоровьи^{176}. Судя по тому, с какими силами крымцы приводили в исполнение повеление султана, можно заключить, что казаков в Азове было немало, во всяком случае не менее 2 тыс. Действия же турок дают нам основание заключить, что казаки эти были не магометане, иначе бы крымцы с ними так жестоко не поступили. Имена или, быть может, прозвища казацких шубашей — Караман, Карабай и др. также не могут служить основанием относить старых азовских казаков к магометанам, так как подобные прозвища носили многие атаманы донских и запорожских казаков; например, атаман Сусар Федоров, ходивший с донскими казаками под Казань в 1552 г. на помощь московскому царю Ивану IV; Барбоша, гулявший на Волге при том же царе; Андрей Шадра (по-татарски — рябой), разгромивший вместе с другими донскими атаманами астраханцев в 1554 г.; Семен Кара, основавший городок Семикаракоры и др. Казаки, сталкиваясь в течение веков с татарами, многое поневоле у них переняли, в особенности прозвища, но многое, как мы видели выше, им и навязали. При этом нужно также иметь в виду, что многие кажущиеся татарскими слова на поверку являются славянскими, имеющими древнеарийские корни, например: кара — кер — чер и черн — черный. Следовательно, Карабай — Чернобай, Каракалпаки — черные шапки, Караман — черный человек и т. п.

Для охраны Азова турки оставили до 600 военных людей, которых русские послы также стали именовать казаками, так как они выполняли те же поручения, как и старые азовские казаки, т. е. провожали и встречали послов, охраняли купеческие караваны и проч. Эти казаки в соединении с крымцами и ногайцами впоследствии не раз нападали на рязанские украйны и мордву^{177}. Выгнанные турками из Азова казаки ушли на Днепр, на литовскую границу и в 1515 г. вместе с белгородскими поступили на службу к литовско-польскому королю Сигизмунду и получали от него сукна и деньги, что очень беспокоило московского вел. князя Василия III. Написав об этом послу Коробову, бывшему на пути в Азов, великий князь велел ему просить турецкого султана, чтобы он запретил казакам из Азова и Белгорода ходить на службу к его недругу, королю польскому и литовскому. Коробов донес, что по объяснению турецкого посла грека Камала, ехавшего вместе с ним в Царьград, казаки эти ходят в Литовскую землю без ведома султана^{178}.

Из этой переписки видно, что как казаки белгородские, жившие при устьях Днепра и у Днестровского лимана, так и азовские, не подчинялись ни туркам, ни татарам и служили по найму, «за гроши и сукна», кому пожелают. Беспокойство же великого князя Василия III, выказанное им при получении известия о службе казаков Литве, заставляет предполагать, что этих казаков было немало, иначе говоря, они представляли из себя грозную силу, с которой Москве приходилось считаться, так как Василий III в то время вел с Сигизмундом войну. Радея о пользах Московского государства и желая привлечь на свою сторону азовских казаков, Василий III обратился к своему тайному другу, брату крымского хана, князю Аппаку, и просил его переговорить с казаками и пригласить их «служить ему, великому князю». Аппак сообщил, что казаки азовские и белгородские раскаиваются в своем поступке и просят его, Аппака, «печаловаться о них у великого князя, чтобы он лиха некоторого им не учинил и чтобы им с своими женами прикошевав жити у Путивля и слугами быти, а его недруга короля (литовского) воевати»^{179}. Потом в январе 1519 г. Аппак пишет, что уже год назад как он послал к азовским казакам человека, которому наказывал говорить так: «что он, Аппак, печалуется за них у великого князя, между тем как они, живя в Путивле, ходят, куда хотят; что этому казаки поверили и прислали к нему для переговоров мирзу Меретека». Далее Аппак пишет, что он с Меретеком послал к азовским казакам двух человек с предложением, «чтобы те казаки пришедши негде поближе стали» и приказывал посланным говорить казакам так:

«Аз о вас у великого князя печалую, чтобы вам дал место где летовати да где зимовати. И Меретек мирза в головах и все азовские казаки ныне о том тебе (великому князю) бьют челом: толко нас (говорят они) князь великий хочет себе слугами учинити и он бы нам астораканцов дву Ян-Чюру да Ян-Асана из тюрьмы выняв да нам дал: свершено бы — нашему холопьству примета то была».

Далее Аппак продолжает, что Меретек ныне с меньшим своим братом у них и едет провожать царскую казну, «а кош его в Путивле, а проводив назад казну — будет часа того, а приехав — тебе холопом будет и на твоем деле будет. А и белгородские казаки со мною говорили, что все хотят тут же у тех казаков быти: как им весть будет и они все будут же у них»^{180}.

Эта переписка как нельзя более характеризует положение азовских и белгородских казаков, относившихся с недоверием как к татарам, так и к литовско-польским королям-католикам и питавших тайную надежду на покровительство родственного им по духу православного московского великого князя. Если бы эти казаки были магометане, как думают некоторые наши историки, основываясь лишь на татарско-казацких прозвищах-псевдонимах, то им всего лучше было бы служить туркам и крымцам и с ними вместе громить литовско-русские и московские украины и приобретать почет и уважение среди своих единоверцев. Напротив того, турки их гонят, крымцам они не доверяют и «крепко с ними говорят», некоторое время служат, как и днепровские Черкасы, польским королям «за гроши и сукна», но скоро разочаровываются в этом, даже раскаиваются и просят московского великого князя принять их к себе на службу и дать земли для поселения с своими женами у Путивля. Ясно, что как азовские, так и белгородские казаки исповедывали греческую православную веру. Что же касается носимых ими татарских прозвищ, то это объясняется очень легко: азовские казаки в течение трех веков постоянно сталкивались с татарами, раньше входили в состав Золотой Орды и служили ханам, невольно заимствовали от татар нравы и обычаи, отчасти и язык. Татарские черты характера отразились и на последующем казачестве. В XVII и XVIII вв. донские казаки и их жены часто носили татарскую одежду и в домашнем быту нередко говорили на татарском языке. Это отметил в своих записках и инженер-гидротехник де-Романо в 1802 г., говоря о казаках г. Черкасска.

В начале же XVI в. татарское влияние на казаках, оторванных на многие века от московской и литовской Руси и предоставленных самим себе, чувствовалось сильнее, и лишь одна сохраненная ими в чистоте древняя греческая вера тянула их на соединение с московской православной Русью. Татарские псевдонимы-прозвища казаки употребляли часто в соединении с христианскими именами, как например: Андрей Шадра, Сусар Федоров и др. При этом нужно заметить, что татарские прозвища употребляли только казаки азовские, как более других казацких общин удержавшиеся на Дону. Также нельзя упускать из виду и того обстоятельства, что в татарский язык, имеющий в основании своем тюркские корни, вошла масса слов многих народов юго-востока России, Средней Азии, древней Арианы и Ирана, т. е. языков, когда-то близко стоявших к древнерусскому, языку Гетов-Руссов, о чем уже говорено выше. Быть может, названные прозвища были и не татарские, а древнерусские, массагетские, аланские, народа «Ас», как называли себя на своем языке предки казаков.

Итак, из приведенной выше посольской переписки Василия III видно, что азовские и белгородские казаки, прежние «беловежцы», в первой половине XVI в. после многих скитаний поселились в Северской области, где впоследствии стали известны под именем путивльских и белгородских «станичников» и под общим названием северских казаков или «севрюков».

Вот где скоплялась до сороковых годов XVI в. та грозная и мстительная сила казачества, которая вскоре явилась на берега родного ей Дона и сделалась такою страшною для всего мусульманского мира. Открывшееся перед этим в литовско-польских областях гонение на православие окончательно оттолкнуло северское казачество от Литвы, и оно, усиленное днепровскими Черкасами, стало медленно, но грозно подвигаться вниз по Донцу, где в лесистых и малодоступных оврагах и балках, впадающих в эту реку, казаки всегда могли укрыться от внезапного нападения татарских полчищ. Дорога эта издавна была известна северскому украинному казачеству, по которой оно не раз «с дозором» спускалось до «Большого Дона» и в особо важных стратегических пунктах клало свои «доездные памяти»^{181}. Из урочищ, расположенных на этом пути, в «Книге Большого Чертежа» отмечены следующие: Митякин колодезь, Вишневецкий колодезь, Дядин колодезь, Сизые горы, Хорошие горы, Лихой колодезь, Гребенные горы, по правой стороне Донца, против устьев р. Белой Калитвы, и Сокольи горы, с левой стороны до устья р. Быстрой. Между устьями Лихого колодезя (р. Лихая) и Гребенными горами через р. Донец был перевоз, называемый «татарским», который главным образом и сторожили казаки, залегая в скрытых местах. Одну из таких-то казацких партий и видел на Донце, близ устьев р. Калитвы, посол Василия III Коробов, ехавший в Азов в 1515 г., о чем доносил великому князю: «…а по выше, государь, Донца видели есмя перевоз, с Ногайския стороны на Крымскую сторону перевозилися как бы человек со сто, а того, государь, не ведаем, которые люди»^{182}. Отряд этот на посольство, видимо, не обратил никакого внимания, так как видел в нем мирных русских людей, шедших из Москвы в Азов. Не то бы сделали крымцы или астраханцы, если бы они встретились в этих местах с посольством.

Из казацких общин, отстоявших свою независимость, на юге России остались лишь одни кубанские Черкасы. Они плотней придвинулись к горам и из неприступных ущелий с геройской отвагой в течение веков отражали сильного неприятеля, а иногда на легких ладьях выносились в море и громили берега Крыма и Турции и подобно своим запорожским собратьям в начале XVI в. сделались страшными для всего мусульманского мира на Азовском и Черном морях. Все усилия турок не могли сломить это гордое племя. Для защиты от нападений Черкас они построили по Кубани укрепления и содержали сильные сторожевые посты. Но несмотря на это, Черкасы пробирались даже на Дон и нередко появлялись под Азовом. Как и другие казацкие общины, Черкасы удержали до XVII и даже до XVIII вв. свою древнюю греческую веру и свой природный славяно-русский язык^{183}. Из этих казацких общин долее других продержались хегатцы и жанинцы. По преданию, записанному В. А. Потто, всю местность и все разливы близ устьев Кубани занимало некогда хегатское племя, ближайшее к владениям крымских татар; к юго-востоку от них обитали жанинцы — сильный и страшный для соседей народ, выставлявший до 10 тыс. превосходных всадников. Хегатцы и жанинцы славились своею отвагою, гордым и независимым духом. В течение пятивековой борьбы с сильным врагом они частью погибли, а частью переселились, как сказано выше, на Днепр. Остатки их в семидесятых годах XVIII в. были истреблены чумою. Их древние сородичи запорожцы на том месте нашли лишь несколько бедных хижин, разбросанных по Кара-Кубанскому острову.

В 1865 г. наш отряд, прорубавший в девственном лесу просеку между Туапсе и Шахэ, в урочище Хан-Кучий, раньше населенном истребленным черкасским племенем ханучей, исповедывавшим христианскую веру, нашел на одном из старых гигантских дубов вырезанную древнеславянскими буквами надпись следующего содержания: «Здесь потеряна православная вера. Сын мой, возвратись в Русь, ибо ты отродье русское».

Это завещание отца сыну «возвратись в Русь» свидетельствует о том, что Русь Тмутараканская долго помнила свое родство с Русью Днепровской.

Кубанские Черкасы погибли; древнее их пепелище заняли Черкесы, народ смешанного типа, происшедший от метисации многих (более 30) разнородных племен, исповедывавших языческую, магометанскую и христианскую веру. Язык Черкесов также имеет много говоров и наречий, резко различающихся между собой. В состав этого народа в достаточной степени вошел и элемент славянский, собственно древнечеркасский, казацкий, что ясно сказывается как в антропологическом строении головы и всего тела жителей многих аулов, так и во внешнем облике их: в темно- и даже светло-русых волосах на голове и усах, серых глазах, в улыбке, звуках говора и проч. Но только язык и свою древнюю веру эти метисы в течение многих веков уже потеряли.

Историки последних трех столетий всегда смешивали названия Черкесы и Черкасы, по созвучии этих слов. Даже смешивают и теперь; но того не замечают, что название народа «черкасы», жившего по средней и нижней Кубани, очень древнее, известное еще в I и II вв. по Р.Х.; это коренное имя народа; кличка же «черкесы» — бранное, данное уже впоследствии этому народу персами и турками — серкеш и означающее «головорезы». Этой клички даже современные черкесские племена не признают и считают ее для себя обидной. Черкесы на своих наречиях себя называют то адыгэ, то идыге, ыдыгэ и проч., т. е. островитянами. Осетины же, по старой своей привычке, Черкесию и до сих пор называют «казакией», и они не ошибаются, потому что казаки-Черкасы есть древнейшие поселенцы этой местности. Днепровские Черкасы-запорожцы не даром в течение последних трех веков стремились переселиться с Днепра на Кубань, на старую родину своих предков, где была их древняя столица «Черкаса», отмеченная еще во II в. по Р.Х. географом Птолемеем.

Один из малороссийских историков Н. Маркевич говорит, не ссылаясь ни на какие данные, что старое черкасское казачество за несколько лет до разорения Руси татарами исчезло (куда и почему?); что знатные фамилии с княжескими семьями с Днепра удалились в Литву и вступили в родство с тамошними владетельными князьями, простой же народ остался под игом завоевателей; что лишь горсть удальцов укрылась на днепровских островах, защищенных непроходимыми тростниками, и в неприступных дебрях Полесья; что скитальцы эти приняли имя казаков и Черкасов и положили основание запорожскому войску и т. д. («История Малороссии», стр. 7). Странные и наивные рассуждения. Одному древнему и испытанному в боях войску почему-то, без всякой причины, нужно было исчезнуть, а другому из бесприютных скитальцев возникнуть под тем же именем, т. е. казаков, черкасов и даже хазар, как запорожцы себя называли при Ригельмане, в половине XVIII в. Черкасам (они же хазары-беловежцы) некуда и не для чего было исчезать. Они лишь укрылись на днепровских островах, которыми владели и раньше, а также в Полесье, отчего и получила свое название Беловежская пуща, т. е. от стана хазар-беловежцев, как и «Белые берега» в низовьях Днепра и Буга.

Другой историк Малороссии, Д. Бантыш-Каменский, откровенно сознаваясь, что «начало казаков, обитавших за Днепровскими порогами, скрывается во мраке неизвестности», в конце концов приходит к заключению, что запорожцы, судя по их нравам и обычаям, способу ведения войны и гордому духу, а также по одежде и облику, имеют много общего с черкесами Кубани, исповедывавшими раньше также греческую веру, а потому корень этого казачества нужно искать не в Европе, а в Азии и именно на Кавказе. (Ист. Малор. ч. I, стр. 108 и 109. М., 1830).

В 1637 г. 4–5 тыс. запорожцев, недовольных порядками в Польше, двинулись с Днепра на Кубань, намереваясь отдаться в подданство или туркам, или персам. Но донские казаки уговорили их «быть с ними за одно и идти воевать Азов». Запорожцы послушались и общими силами взяли Азов^{184}. В конце XVIII в. все бывшие на Днепре запорожцы, разбежавшиеся было после разгрома Сечи по разным местам, даже были в Румынии и Турции, опять стянулись на Кубань и усиленные переселенцами, малороссийскими и донскими казаками, образовали славное Черноморское казачье войско, окончательно и навсегда занявшее древнюю свою прародину. Как встретили запорожцев, по переселении, на Кубани черкесы, мы уже говорили в III главе части I «Черкесия и ее прошлое».

Известный наш донской историк Алексей Попов говорит, что «в конце XV и начале XVI в. Донское войско, называвшееся Азовским и Ордынским, имело двух предводителей: Агуса или Акустия (Агустия) Черкаса, избравшего главным своим местопребыванием г. Черкаск, с того времени так называемый, где был гор. Орн, взятый Батыем около 1246 г.» (Записки Плано Карпини, папского посла к Батыю). «Другой предводитель Адиг или Атик, перешедший потом на Кубань, где между двумя рукавами этой реки построил замок (крепость) Ада, близ нынешнего Темрюка, просуществовавший до 1713 г.»^{185} Никаких пояснений к сказанному выше Попов не приводит, а также не указывает и источники, из которых он это известие взял.

Голова Азовских казаков Ауз или Агус-Черкас — лицо историческое; он был убит черкесами, подбегавшими под Азов для отгона скота в 1502 г.^{186} Об Адиге же свидетельствуют лишь бывшая на острове, в дельте р. Кубани, крепость Ада и черкесский народ, называющий себя «Адигами или Адыгэ», и больше ничего. Что Черкасы-запорожцы проникали в первой половине XVI в. на Дон, — это факт. О том свидетельствует приведенный выше документ о покупке казаком Жученко у татарского князька дома в урочище «Черкасской» в 1517 г. Но как они там появлялись, независимыми ли общинами, или поодиночке, — это вопрос, подлежащий разрешению. Из истории запорожского войска мы знаем, что переселившиеся на Днепр в X, XI, XII и XIV вв. Черкасы первоначально служили русским, а потом польским и литовским князьям, защищая южные границы их владений от набегов кочевников; что поле деятельности их было низовье Днепра, Буга и Днестра; что к концу XIV в. войско это сделалось страшным для турок и татар на всем Черноморском побережье; что за службу по охране границ польский король Сигизмунд I пожаловал им в 1505 г. для поселения земли в Киевском и Брацлавском воеводствах^{187}. Грамота эта была выдана первому казацкому гетману Дашкевичу, соединившему в одно целое дотоле разрозненные казацкие общины. Права эти и вольности Черкасского казачества, касавшиеся главным образом «низового запорожского», были расширены в 1516 г. при втором гетмане Ланскоронском, а потом были подтверждены 20 августа 1576 г. грамотою короля Стефана Батория. За казаками «низовыми» были укреплены все земли, лежащие вниз по Днепру и Бугу, до лиманов: «як из виков бувало по Очаковские улуси; и в гору реки Богу (Бугу) по речку Синюху. От Самарских же земель (речка Самара, приток Днепра и Самарь — старинный запорожский городок на Днепре) через степь до самой реки Дону, где еще за гетмана казацкого Предслава Ланцкорунского казаки запорожские свои зимовники мевали (имели)»^{188}.

Казацкий гетман Ланскоронский, победитель татар, происходил из польского дворянского рода; он был зять кн. Константина Ивановича Острожского и свойственник короля Александра. Деятельность его относится к 1512 и последующим годам. Он предводительствовал «низовым запорожским казачеством», а потому считается первым основателем Запорожья. При этом же гетмане Сигизмунд I дозволил казакам селиться и выше порогов, где ими были построены укрепленные городки^{189}.

Следовательно, запорожцы при гетмане Ланскоронском фактически уже владели как низовьем Днепра, так и Дона, где они имели свои зимовища, а потому нет ничего невероятного в том, что город Черкасск на Дону был ими основан в этот же период времени и, быть может, на месте древнего гор. Орна.

На это заключение могут возразить, почему же о существовании этого казачьего городка не упоминается ни в одном из посольских донесений начала XVI в., а лишь только под 1593 г. Мы можем ответить, что донесения эти по содержанию своему в большей части представляют одно сплошное, пространное и нудное пустословие, акты эти писаны людьми крайне невежественными, имевшими узкие взгляды и понятия, какими отличалось тогда все московское боярство. В грамотах, отписках и донесениях титулы иногда занимают целые страницы, идут уменьшительные и уничижительные имена, вроде: «твой преданный холоп Олешко или Васюк», как именовали себя сановитые князья и бояре пред великим князем, «бьет тебе (идут титулы) челом» и проч., а о деле почти что ничего, одно пустословие, как сказано выше, и челобитья. Кто имел под руками подобную переписку, тот поймет, что от боярских донесений того времени многого требовать нельзя и обращаться с ними нужно крайне осторожно. Имена казацких предводителей бояре почти всегда записывали со слов турок или татар, через переводчиков. Как татары и турки называли их на своем языке, так послы или малограмотные дьяки и записывали, а лица эти, быть может, носили совсем другие имена или клички.

Чеченцы и лезгины генерала Бакланова называли и «шайтан», и Боклю и др. именами. Быть может, какой-нибудь из арабских дервишей того времени так и наименовал его в своих записках, а другой исправил, и добавились этой кличке новые эпитеты, как, например, Урус-шайтан или Урус-шайтан-Боклю… Узнавайте после этого под этими псевдонимами героя Кавказа Якова Петровича Бакланова. Так было и тогда. Шла страшная борьба, на жизнь и на смерть, христианского казачества с мусульманством. Каждый день, в течение веков, происходили стычки, сражения, поединки доблестных витязей Дона с страшным врагом за свою веру, свободу и древнюю родину. Подстерегали на перевозах, дорогах, оврагах и балках, внезапно нападали и беспощадно истребляли. Такое было время, такие были нравы, и не только у нас, на «Поле», но и по всей России и даже в западных государствах. Русские князья отнимали города и уделы один у другого и всех жителей с их скотом и имуществом осуждали огню и мечу. Мирные жители платились своею жизнью за корыстолюбие и тщеславие своих правителей. «Взял его волость и всех жителей посадил на меч», обыкновенные слова в истории борьбы удельных князей.

Там боролись за власть, за первенство, из тщеславия князья, а тут, на Дону, на ратном «Поле», боролось казацкое рыцарство за свою веру и свободу с мусульманским миром, и, благодаря беззаветной храбрости, крепости духа и отваге, рыцарство это в конце концов вышло победителем и вновь заняло свою древнюю прародину.

Имена этих отважных борцов мы почти не знаем, а если и промелькнет одна или две клички-псевдонима в течение одного или двух веков, то и то в перековерканном виде, записанные через переводчика со слов какого-нибудь татарского или турецкого посла. Что такое Ауз или Агуз-Черкас, если не Август-Черкас. Турецкое Карабай — наше Чернобай. Караман — Черный человек. Шубаш — голова, стоящий во главе. Ведь это так называли казацких предводителей турки, а как сами казаки называли их, — мы не знаем.

Посольские караваны в первой половине XVI в. направлялись большею частью из Рязанского княжества первоначально р. Доном, приблизительно до нынешней Казанской станицы, а оттуда сухим путем прямо на Азов, минуя восточный изгиб р. Дона в несколько сот верст, избегая столкновения с ордынскими казаками, господствовавшими на Переволоке. Этот путь считался наиболее безопасным и кратчайшим. Посол Василий Коробов в мае месяце 1515 г. видел на Северском Донце, близ устьев Калитвы, два отряда неизвестных людей, переправлявшихся с левой стороны на правую, и не попытался даже узнать, что это за люди и куда держат свой путь. Но это были не татары: последние заходили в эти места только для грабежа. Посольский же караван представлял для них богатую добычу. На Донце, за пять дней до Азова, рязанские казаки, сопровождавшие посольство, действительно встретили двух татар, а с ними «жонку татарку да детинку татарин же» и «полонили» их.

Виденные Коробовым отряды были не кто иные, как казаки запорожские или севрюки, двигавшиеся уже в то время на Дон. Но пока Москва была еще слаба, и всей Волгой, начиная от Казани, владели татары, движение казацких партий на Дон было незначительно, и казачество не могло еще представлять в «Поле» правильно организованной силы для борьбы с мусульманством. До половины XVI стол. Дон еще представлял арену для казацких турниров с астраханскими и крымскими наездниками, с переменным счастием для тех и других. Иван III под конец своего правления строго запрещал рязанским казакам ходить на поиски в Поле и наниматься в провожатые иностранных посольских караванов. Так, например, когда в 1502 г. возвращался из Москвы донским путем посол кафинского султана Алакоза, то он дозволил ему нанять в провожатые только десять рязанских казаков, знающих дорогу; но при этом сделал распоряжение, чтобы рязанская княгиня Агриппина, пользовавшаяся тогда еще некоторою независимостью, запретила

«лучшим людям ходить в провожатые, потому что бояре и дети боярские и сельские люди служилые должны быть в его службе; а торговым людям, как лучшим, так и середним и черным отнюдь не дозволяла бы отправляться с посольством». Сверх того, всем подтвердила бы «накрепко», чтобы на Дон не ходили; ослушников возвращать и казнить; а если у ушедшего останутся «на подворье жена и дети, и их казнить. Если же она, Агриппина, этого делать не будет, то велела бы ему казнить и продавать»^{190}.

Цель этого запрещения, во-первых, была та, чтобы скопить по южным украинным городкам Рязанского княжества вооруженную силу, готовую всегда дать отпор неприятельским нападениям; во-вторых, не дозволить неспокойному пограничному казацкому элементу рязанской области «брататься» в Поле и на Волге с его врагами новгородцами, ушедшими из Вятки, после ее разгрома, и тем не усилить на южных окраинах протестующее против его самовластия «молодечество». Другого объяснения этой политике Ивана III дать нельзя. Московский самодержец ясно видел, что на Дону под руководством обиженных им новгородцев может образоваться противная ему казацкая община, подобная Хлыновской, которая, войдя в соглашение с ордынскими казаками, господствовавшими у Переволоки, могла бы положить предел его политическим стремлениям и отторгнуть от него населенную неспокойным казачеством Рязанскую область, на которую он имел виды и в которой распоряжался уже по своему усмотрению. На посольский караван Алакоза у Переволоки напали астраханские наездники, много людей, турок и русских побили, а других забрали в плен^{191}. Путь по Дону для торговли и посольских караванов сделался совсем непроходимым. В 1521 г. послу Тредьяку Губину, отправленному в Турцию, дан был наказ договориться: «как послам и гостям от обеих сторон по Дону бесстрашно ходить». Ему было поручено предложить «устроить России и Турции суда на Дону с военными людьми в нужном числе», с тем чтобы турецкие суда плавали от Азова, а русские от украин до назначенной заставы на Дону, где посольства должны пересаживаться для дальнейшего пути. Сплав делать весною, когда Дон бывает шире и представляет более безопасности для плывущих. Передаточную заставу устроить на средине всего пути от Азова до русских украин. А так как средина приходится у Переволоки, где бывает всегда прибой ордынцев, то заставу устроить выше по Дону, в устьях Медведицы или в устьях Хопра, потому что там место «крепко» для защиты. Если скажут, что одним водным путем обойтись нельзя, то согласиться устроить конных провожатых с обеих сторон^{192}.

Последствия этих переговоров неизвестны. Только мы знаем, что приехавший с Губиным в Москву турецкий посол Скиндер отпущен был уже в 1524 г. не Доном, а через Путивль, так как пронеслась молва, что он хочет осмотреть на Дону место для постройки города, а это, видимо, было крайне нежелательно для русских.

Таким образом, донской путь так и остался небезопасным для сообщения с Азовом. В Поле по-прежнему носились легкие казацкие отряды запорожцев, белгородских и азовских казаков, сталкивались на поречьях Дона с ногаями, астраханцами и крымцами, отбивали у них пленных и в свою очередь прельщались иногда товарами русских и магометанских купцов. Время было своевольное и безначальное. Это безначалие особенно усилилось в правление Боярской Думы, в малолетство царя Ивана IV, когда Россия, как говорит Карамзин, была доведена до полного разорения и сделалась «жертвою и посмешищем неверных». Старые враги ее крымцы, казанцы и литовцы громили ее со всех сторон и уводили в плен десятки тысяч жителей. Крымский хан Саип-Гирей в течение тринадцатилетнего правления Думы, до венчания Ивана IV на царство (в 1547 г.), подкупаемый Сигизмундом, пять раз врывался в Северскую и Рязанскую области и предавал все огню и мечу; трупы убитых, пламя сел и деревень были следами его набегов. Казанцы также неистовствовали в северо-восточных областях не хуже самого Батыя. Азовские, ногайские и астраханские наездники соединялись с крымцами и господствовали на всем протяжении донского Поля. Вот в каком положении находилась Донская земля до половины XVI в., т. е. до объявления себя самодержавным царем Иваном IV, прозванным впоследствии Грозным^{193}.

Казачьи общины, приютившиеся по своим украинным городкам, к которым причислялись: Пронск, Ряжск, Козлов, Лебедянь, Епифань, Ефремов, Сапожков, Михайлов, Воронеж, Елец, Ливны, Черновск, Данков, Чернь, Новосиль и др., напрягали все усилия, чтобы удержать за собою эти пункты. Но черкасское, северское, белгородское и старое азовское казачество в этот период времени хранило грозное молчание и соединилось в одну общую семью, чтобы одним дружным натиском дать отпор сильному и зазнавшемуся врагу. Эта грозная сила в конце первой половины XVI в. двинулась лавиной на берега родного ей Дона и своим внезапным появлением как бы обескуражила, смутила и навела страх на весь мусульманский мир.

Глава II

Движение казачества на Дон

Приняв в руки правление Московским государством, Иван IV стал деятельно готовиться к окончательному покорению царства Казанского со всеми подвластными ему землями, населенными неспокойными и мятежными народами: болгарами, черемисами, мордвою и др. Узнав о такой решимости московского царя, казачество лавиной двинулось со всех украин на Дон и в самое короткое время овладело его берегами от Азова до верховьев.

Еще в 1538 г. мирза приволжской ногайской орды Кель-Магмет жаловался на обиды, чинимые ему Городецкими, мещерскими и другими казаками. Боярская Дума именем царя уклончиво отвечала ему: «на Поле ходят казаки многие — казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят. И те люди, как нам, так и вам, тати и разбойники; а на лихо их никто не учит: сделав какое лихо, разъезжаются по своим землям»^{194}. Бессильная в то время Москва иначе и не могла ответить, а потому всегда прибегала к такой двойственной политике, втайне радуясь успеху казацкого оружия. Это, так сказать, были первые, еще нерешительные наступательные действия необъединенного еще восточного казачества на врагов христианства. Самая же страшная гроза для мусульманства наступала с северо-запада. В 1546 г. путивльский воевода князь Троекуров донес царю, что казаков на Поле много, и «черкасцев, и киян и твоих государевых, — вышли на Поле из всех украин»^{195}.

Вскоре после этого ногайский князь Юсуф шлет в Москву одну жалобу за другой на чинимые ему казаками обиды. В первой Юсуф пишет: «В нынешнем (1549) году наши люди в Москву шли для торгу, а осенью, как шли они назад, ваши казаки севрюки, которые на Дону стоят, пришли на них… и куны их взяли»^{196}. Во второй грамоте Юсуф объясняет, что торговый путь из улусов в Москву обещан быть свободным, а вышло напротив: «которые на Дону стоят русь наших гостей, в Москву едущих и возвращающихся оттоль, забирают. Если ты тех разбойников, что на Дону живут, к нам пришлешь или изведешь, то будет знаком дружбы; а нет, то не будешь союзник»^{197}. Царь Иван политично отвечал Юсуфу: «Те разбойники, что гостей ваших забирают, живут на Дону без нашего ведома, от нас бегают. Мы не один раз посылали, чтобы их переловить, да наши люди добыть их не могут. Вы бы сами велели их переловить и к нам прислали, а мы приказали бы их показнить. Гостей ваших в своей земле мы бережем, а дорогою береглися бы они сами. Тебе известно, что на Поле всегда лихих людей много разных государств, и тех людей кому можно знать: нам гостей ваших беречь на Поле нельзя, а бережем и жалуем их в своем государстве»^{198}. В следующем году, 1550, Юсуф уже пишет: «Холопи твои, нехто Сарыазман словет, на Дону в трех и в четырех местах городы поделали, да наших послов и людей наших, которые ходят к тебе и назад, стерегут да забирают, иных до смерти бьют»… Потом прибавил: «…этого же году люд и наши, исторговав в Руси, назад шли, и на Воронеже твои люди — Сарыазманом зовут — разбойник твой пришел и взял их»^{199}. Вслед за этим Юсуф новою грамотою упрекает царя: «Дружба ли то, что на Дону твои холопи, Сарыазманом зовут, наших послов и гостей разбивают и грабят».

Царь Иван отвечал: «Те холопи наши Сарыазман и в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле. Мы посылаем их добывать, а вы б от себя велели их добывати ж, и которых добудете, к нам бы прислали».

Вся эта переписка относится к тому времени, когда Иван IV деятельно готовился к походу на Казань и склонял к тому союзника своего, сильного ногайского князя Юсуфа, а потому двусмысленные и уклончивые ответы этого тонкого московского политика на жалобы Юсуфа говорят сами за себя. Царь в своих ответах был прав только в том, что утвердившиеся на Дону казаки действительно ни ему и никому другому не подчинялись, да едва ли он знал и силу их; а сила эта была немалая, так как в следующем году (1551) сам турецкий султан Солиман спешно, через нарочитого гонца, писал ногайскому мурзе Измаилу так: «В наших магометанских книгах пишется, что пришли времена Русского царя Ивана: рука его над правоверными высока. Уж и мне от него обида велика: Поле все и реки у меня поотымал, да и Дон у меня отнял, даже и Азов город доспел, до пустоты поотымал всю волю в Азове. Казаки его с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона. Крымскому же хану казаки Ивановы делают обиду великую, и какую срамоту нанесли! пришли Перекоп воевали. Да его же казаки еще какую грубость сделали — Астрахань взяли; и у вас оба берега Волги отняли и ваши улусы воюют. И то вам не срамота ли? — как за себя стать не умеете? Казань ныне тоже воюют. Ведь это все наша вера магометанская. Станем же от Ивана обороняться заодин. Вы ведаете, что теперь в Крыму мой посажен хан, как ему велю, так и сделает. По просьбе Астрахани, тоже пошлю царя; да и казанцы ко мне присылали же просить царя; и я из Крыма непременно посылаю его. Ты-б, Исмаил мурза, большую мне дружбу свою показал: помог бы Казани людьми своими и пособил бы моему городу Азову от царя Ивана казаков. Станешь пособлять, — и я тебя в Азове царем поставлю, мне же помочь городу неудобно, находится далече»^{200}.

По словам султана Солимана — «казаки с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона»… «Астрахань взяли… Перекоп воевали»… Так пишет турецкий султан в 1551 году. Следовательно, казачество на Дону в это время представляло уже силу, завладевшую Азовом и обложившую его данью. Даже покорило Астрахань и забрало в свои руки берега Волги. Это подтверждается и другими историческими актами. Но об этом будем говорить ниже. А теперь скажем об участии казаков в покорении Казани.

Прельщенные грамотой турецкого султана Солимана, ногайцы волновались. Лишь один Юсуф, не желая терять торговые сношения с Москвой, оставался верен давнишнему союзу с ней и не переставал жаловаться на обиды от казаков. Мелкие же мурзы вооружались и готовились на защиту Казани; но вольное казачество Волги и Дона, умевшее проникать в самые сокровенные замыслы неверных, держало их в покорности, а потому они и не могли оказать существенной помощи своим единоверцам. Казачество в то же время зорко следило и за движениями крымцев и астраханцев и старалось своевременно предупредить московского царя о готовящейся опасности.

В самый год (1552) решительных действий против Казани крымский хан Девлет-Гирей двинулся на Москву, но был разбит под Тулою и поспешно бежал из России, преследуемый казаками. Перед этим Иван IV послал на Волгу из украинных городков казаков для удержания от набегов враждебных ногайских мурз, что очень беспокоило Измаила Мурзу, сторонника турецкого султана^{201}. Московский царь, готовясь в поход против Казани, говорил в Боярской Думе: «Бог видит мое сердце. Хочу не земной славы, а покоя христиан. Могу ли некогда без робости сказать Всевышнему: се я и люди, Тобою мне данные, если не спасу их от свирепости вечных врагов России, с коими не может быть ни мира, ни отдохновения?»^{202}.

Узнав о таком бесповоротном решении православного московского царя, все украинское казачество встрепенулось и двинулось под Казань на помощь русским в числе от 5 до 7 тыс. человек, вооруженных саблями, копьями и пищалями. Двинулось и Донское казачество под предводительством своего атамана Сусара Федорова, оставив часть своих вольных сподвижников на берегах Дона для защиты от нападения турок, крымцев и астраханцев. Вот как описывает этот поход генерал Ригельман в своем «Повествовании о Донских казаках», написанном им в 1778 г., более чем за 30 лет до издания трудов по Русской Истории первого русского историографа Карамзина:^{203}

«Проведали казаки о том, что московский царь Иван Васильевич ведет войну с татарами в течение семи лет и что заветным желанием его является взятие главного города татарского ханства — Казани.

Казань представляла по тому времени неприступную крепость, и русское войско тщетно стояло около нее в течение долгих месяцев.

Зная, что русские московского царства держатся такой же «греческой» веры, как и сами казаки, а татары — веры магометанской, донцы решили оказать помощь московскому царю.

Атаман отделил часть казаков и послал их к устью Дона с тем, чтобы они настреляли там, как можно больше, птиц-баб, которые тогда бесчисленными стаями обитали в гирлах реки, и, собрав с них перья, доставили их для украшения и убранства боевых костюмов казачьего войска.

Украсив с головы до ног птичьими перьями каждого казака, атаман повел донцов к Казани.

К городу казаки подошли ночью и, раскинув свой стан в виду русских войск, развели костры.

Как только запылали казачьи костры, в царском войске сейчас же обратили внимание на пришельцев.

Фантастичность одеяния казаков, резко подчеркиваемое среди ночной тьмы огнем костров, не на шутку испугала воинов русской рати. Доложили царю о приходе каких-то «чудовищ».

Царь послал одного из бояр разведать, что это за люди, откуда и зачем пришли и куда идут?

Боярин направился к стану казаков, но чем ближе подходил к ним, тем чуднее и страшнее казались они ему. Он не только не расспросил их, как велел царь, но даже не дошел до них, убежав со страху назад в свой стан.

Разгневанный трусостью боярина, царь приказал ему сейчас вернуться назад и исполнить приказание в точности.

Снова пошел боярин.

Не доходя до казаков, он издали крикнул им: «Люди ли вы или привидения?»».

В ответ ему раздалось:

««Люди! Русские вольные люди, пришедшие с Дону царю московскому помогать взять Казань и за дом Пресвятыя Богородицы свои головы положить».

Обрадованный боярин поспешил назад с радостною вестью к царю.

Рано утром царь послал к казакам своих послов с дарами.

Казаки отказались принять дары, а, наоборот, сами одарили посланных звериными шкурами и просили царя повелеть им взять Казань.

Царь дал согласие свое на просьбу казаков, которые, не теряя времени, на другой же день, подняв святые иконы и навесив на концы пик пышные крылья птиц-баб, двинулись к стенам Казани.

Их строй имел подобие леса, вершины дерев которого были покрыты снегом.

Приблизившись к речке Казанке, казаки принялись рыть подкоп под стены города.

Затем было спущено в подкоп несколько бочек пороха.

Назначив время к поджогу пороха, казаки стали на молитву, прося Господа дать свое знамение им, «на что, — говорит историк, — воспоследовал из облак глас, глаголющ всем вслух: «победите и покойными будете».

После этого казаки подожгли порох, и, когда последовавший взрыв разрушил часть городской стены, ворвались в город, где и завязался у них горячий бой с татарами.

Вслед за казаками ввел свои войска в город и царь.

Очистив город от татар, царь расставил везде караулы и назначил для Казани своего наместника и воеводу»».

Сравнивая это повествование Ригельмана с историей Карамзина, нельзя не заметить большой разницы в рассказах того и другого. Дело в том, что Карамзин писал Историю Государства Российского вообще и в данном случае историю царствования Царя Ивана Грозного, пользуясь для сего московской летописью, а потому главным героем взятия Казани он выставляет самого царя Ивана и много внимания уделяет его знатнейшим боярам: Воротынскому, Курбскому, Вронскому, Мстиславскому, Оболенскому, Горбатому-Шуйскому и другим; о казаках же говорит лишь вскользь, что они во время приступа засели под самою городскою стеной в каменной, так называемой Даировой бане; что казаки-пищальники стали на валу, стреляли до самой ночи и дали время князю Воротынскому утвердиться и насыпать землею туры в пятидесяти саженях от рва, между Арским полем и Булаком, что после этого князь велел им отступить к туркам и закопаться под ними и т. д. В другом месте Карамзин говорит, что «воеводы наши хотели открыть тайник, т. е. подземный ход, по которому казанцы ходили за водой, но не могли, и государь велел подкопать его от каменной Даировой бани, занятой нашими казаками» и пр. Одним словом, русский историограф геройские подвиги и отвагу казаков в этом историческом событии приносит в жертву главному строителю Московского государства и его сподвижникам, князьям и боярам, между тем как генерал Ригельман, писавший историю о Донских казаках, естественно, старался оттенить и выдвинуть на первый план ту великую роль, какую сыграли в этом достопамятном событии донские и другие казаки, как, например, рязанские, мещерские и другие. С этой точки зрения цель и направление как того, так и другого историков для нас будут понятны. Ригельман далее повествует, что по взятии Казани Иван Грозный велел одарить казаков казною и взятыми из покоренного города богатствами; «но Донцы ничего того не взяли, а просили, чтоб только пожалованы были рекою Доном до тех мест, как им надобно, что царь им и не отказал. Он им реку оную пожаловал и грамотою утвердить изволил, с крепким подтверждением и даже заклятием о ненарушимости ее «во веки веков»».

С этой грамоты во все станицы войска Донского даны были, «для сведения казацкого», списки, которые читались, как говорит Ригельман, в его время, т. е. в половине XVIII в., при собрании казаков (в Кругу) в день Покрова Пресвятой Богородицы, после обедни^{204}.

Генерал Ригельман, проживший долгое время на Дону, относится к числу серьезных исследователей донской старины, а потому сообщение его о существовании означенной грамоты Ивана Грозного и списков с нее, имевшихся в его время по станицам, достойно глубокого внимания.

Есть предание, записанное еще в XVIII в. со слов старожилов и повторяемое до сего времени, что Петр I, в бытность свою в Черкасске в 1709 г., после окончания «Булавинского бунта», подлинную грамоту у войска отобрал под предлогом заменить ее новою; списки же с нее по станицам были уничтожены уже последующими администраторами в конце XVIII или начале XIX в., а многие зарыты в потайных местах. По крайней мере, в настоящее время из этих списков не сохранилось ни одного, как и многих других грамот царя Ивана на Дон, хотя о них определенно говорят донские предания.

Пожалование Грозным царем донскому казачеству Дона «со всеми его реками и потеклинками», как говорит предание, уже само указывает на то, что казаки эти в действительности оказали весьма важную услугу России при покорении Казани.

Встревоженный успехами русского оружия и подстрекаемый турецким султаном Солиманом, весь мусульманский мир насторожился. Ногайский князь Юсуф стал искать союза с крымским ханом Девлет-Гиреем. В этот союз они увлекли и астраханского царя Ямгурчея, ладившего кое-как до того времени с Москвой. Иван Грозный решил покончить и с этим царством; весною 1554 г. он послал туда р. Волгой и сухопутьем сильную рать под начальством князя Пронского-Шемякина и постельничьего Вешнякова.

Узнав об этом, Донские казаки поспешно двинулись к Переволоке под начальством своих походных атаманов Федора Павлова, Андрея Шадры и Ляпуна и, вступив в передовой отряд русской рати, руководимой князем Вяземским, устремились вперед и близ Черного острова нанесли такое поражение астраханцам, что они не попали даже в город и остановились в 5 верстах ниже его; но преследуемые казаками, бежали в степи. Атаман Павлов настиг в Базцыж-Мачаке жен и дочерей царских и забрал их в плен. Сам царь Ямгурчей, преследуемый казаками до самого Азова, едва успел вскочить в него с 20 всадниками. Князь Вяземский занял Астрахань без боя.^{205} Русские поставили в Астрахани царем одного из претендентов на этот престол — Дербыша. К нему собралось до пяти сот князей и мурз татарских и до 10 тыс. простых людей; все они клялись, что будут повиноваться Москве и присылать ей дань по 40 тыс. алтын и по 3 тыс. рыб ежегодно. Для наблюдения за порядком и удержания в повиновении жителей, русские оставили в Астрахани дворянина Тургенева с казаками.

Изгнанный Ямгурчей с помощью крымцев и ногайцев в 1555 г. хотел вновь завладеть Астраханью, но казаки прогнали его. Вслед за этим сам Дербыш задумал изменить России и завел сношения с крымцами и сыновьями Юсуфа. Проведав об этом, донской атаман Ляпун, прежде нежели пришли туда царские войска, с храбрыми казаками явился под стенами Астрахани. Изменники пришли в ужас, оставили город и рассеялись по улусам. Казаки преследовали их, громили улусы, били и брали в плен бегущих. Сам Дербыш в 1557 г. бежал в Азов. Пришедши в Астрахань с царским войском стрелецкий голова Черемысинов привел испуганный народ к присяге, и таким образом Астрахань навсегда была присоединена к России.

Придвинувшись своими владениями к Каспийскому морю и завладев всем течением Волги, Московское государство завело деятельные торговые сношения с юго-восточной Азией, Дербентом, Шемахой, Бухарой, Хивой, а через них и с Индией. Вверх и вниз по Волге стали беспрерывно ходить богатые торговые караваны, служившие большой приманкой для вольного казачества. Нередко казаки брали с них за пропуск выкуп товарами и деньгами, а иногда просто нападали и грабили, не разбирая, кому принадлежат торговые суда, христианам или магометанам. Такие деяния были в порядке вещей того времени, и Москва смотрела на это пока сквозь пальцы, так как присутствие казацких отрядов в тех местах было необходимо для удержания улусников в покорности.

Весть о поражении татар на Волге быстро распространилась по всему югу нынешней России. Черкасские князья Пятигорья и Кубани, помня свое древнее родство с Россией, а также свою прежнюю полузабытую греческую веру, охотно шли на службу к Ивану Грозному, а иные, принявшие уже магометанство, крестились. Все пылали жаждой мщения туркам и татарам и просили помощи у московского царя. Откликнулось и днепровское казачество на общий зов христианских рыцарей. Храбрый вождь его, князь Дмитрий Вишневецкий, по народным песням казак Байда, скучая бездействием, добровольно предложил свои услуги царю Ивану и с сильным отрядом запорожцев и киевских черкас двинулся на Дон, заняв земли по Среднему Донцу до Азова. Главный стан его располагался на Донце, на балке, носящей и до сего времени название Вишневецкой, в юрте нынешней Каменской станицы (Татищев В. Н. «Ист. Российская», кн. 5). Отсюда в союзе с донскими казаками он зорко стал следить за движениями крымцев и турок, успевшими уже вновь завладеть Азовом, во время походов казаков под Казань и Астрахань.

Все казачество Волги, Дона и Днепра в этот период времени сливается в один общий союз для борьбы с неверными. Дон становится центром казацкого рыцарства. В то время, как Донские казаки были под Астраханью, крымский хан не раз порывался напасть на русские украинские города, но всякий раз Иван Грозный, заранее предупреждаемый казаками, давал ему отпор. Несмотря на неудачи, Давлет-Гирей в 1556 г. снова ополчился на Москву. Русские войска ждали его на Оке. Едва он выступил в поход, как черниговский воевода Ржевский, стоявший с донскими казаками между Доном и Днепром, двинулся с своими отважными сподвижниками по Днепру в Тавриду, напал на Ислам-Кермень и Очаков, разогнал жителей и забрал их табуны. Татары и турки преследовали его, но хитрые казаки завлекли их под свою засаду и разбили наголову. В этих битвах принимали участие и днепровские черкасы с атаманами Млынским и Есновичем.

Ханский Калга вооружил весь Крым и спешил на помощь к Ислам-Кирменю, но, встретив там Ржевского, бился с ним шесть дней и, наконец отчаявшись победить, умолял хана спасти Тавриду. Девлет-Гирей, узнав о скоплении московских войск на Оке, повернул назад и готовился напасть на черкас, стоявших между Донцом и Миусом, но по призыву Калги поспешил в Крым.

В то же время князь Вишневецкий с своими казаками занял остров Хортицу, в нижней части Днепра, против Конских вод, и укрепился на нем и таким образом запер хана в Тавриде. Потом он двинулся вниз по Днепру, сжег Ислам-Кирмень, забрал из него все пушки и привез их в свое укрепление на о. Хортицу. Тщетно хан приступал к этому укреплению. Вишневецкий отразил все его нападения.

Зимою 1558 г. Девлет-Гирей снова поднял оружие на Россию, но едва он выступил из Тавриды во главе 100 тыс. войска, состоявшего из крымцев и ногайцев, частью перешедших на его сторону, как донские казаки, следившие за малейшими движениями татар, ворвались в Тавриду, напали близ Перекопа на улусы ногаев, разгромили их и угнали до 15 тыс. лошадей. Крымский хан, узнав от лазутчиков, что впереди его ждет русское войско, а сзади разоряют улусы казаки, бежал назад в великом страхе, бросая на пути и воинов и обозы. Но и в Крыму он не нашел покоя: с одной стороны с 8 тыс. войском вниз по Днепру двинулся Адашев, взял на море два неприятельских корабля, пристал к западным берегам Крыма и более двух недель громил ханские улусы, а потом с богатою добычей поплыл обратно; с другой — храбрый витязь Вишневецкий с донскими казаками и черкасами, разбив крымцев на р. Айдаре, впадающей в Донец, стал угрожать Крыму со стороны Азовского моря. В то же время черкесские, вернее, черкасские князья, от имени России, овладели двумя укрепленными городами Темрюком и Таманью со всею прилегающею местностью, входившею когда-то в состав русского Тмутараканского княжества.

Получая удары со всех сторон и ожидая еще большего, крымский хан в отчаянии писал турецкому султану, что все погибло, если он не спасет Крыма. К тому же жестокая зима 1557 г., истребившая много людей и скота у ногайцев, голод и мор, свирепствовавшие в Тавриде, поставили татар в самое отчаянное положение. «Никогда, — замечает современный историк, — не было для России удобнейшего случая истребить окончательно остатки монголов», но Иван Грозный, занятый войной с Ливонией, не решился на это; к тому же часть донских казаков, всего около 3 тыс., во главе с походным атаманом Михаилом Черкашениным, была на западной границе и сражалась с ливонскими немцами, показывая чудеса храбрости^{206}.

Таким образом, донские казаки в течение десятилетнего своего существования (1550–1560) показали всему мусульманскому миру, сколь опасно для крымцев и турок их водворение на Дону. Их храбрость и неустрашимость, а главное уменье в совершенстве владеть огнестрельным оружием всегда им давали перевес над неприятелем как на суше, так и на море. Путь в Тавриду и к берегам Малой Азии им был знаком издревле, и вся деятельность их в последующие века главным образом на этом и была сосредоточена, как и их собратьев-запорожцев.

Слава о подвигах донцов разнеслась по всей России. На берега Дона стало стекаться казачество с Днепра и украинных городков Северской и Рязанской областей. Как по Дону, так и по Волге стали строиться новые городки, и таким образом донское казачество, год от года увеличиваясь, скоро стало представлять грозную силу и завладело всем югом и юго-востоком России, перекинувшись своими станами на Терек, Урал и даже в далекую Сибирь.

Из первых казачьих городков на Дону во второй половине XVI в. стали известны: 1) Раздоры Верхние или Донецкие, против устья р. Северного Донца, на острове, близ нынешней Раздорской станицы^{207}; 2) Нижние Раздоры, где-то ниже первых; некоторые полагают, что этот городок стоял под Кобяковым городищем, близ нынешней Аксайской станицы; 3) на Манычи, на правой стороне Дона, на острове против устья р. Манычи и 4) в Черкасской, где был стан запорожских Черкасов^{208}. Набеги на Россию крымских татар, как сказано выше, большею частью были неудачны, так как казаки, постоянно следя за их движением, своевременно давали знать о том Ивану Грозному. За эти и прежние заслуги, а также за удачный набег весною 1560 г., в союзе с нагайскими мурзами, оставшимися верными Москве, на Перекоп, Очаков и Белгород, московский царь щедро одарил казацких послов и послал их сподвижникам на Дон жалованье. Кроме того, дозволил казакам свободно торговать во всех российских городах^{209}. Видя неудачи своих единоверцев и желая показать себя деятельнее своих предшественников, новый турецкий султан Селим задумал грандиозный план о соединении Дона с Волгой и восстановлении на берегах Ахтубы прежнего магометанского царства. Некоторые ногайские князья, бухарцы и хивинцы говорили ему, что московский царь истребляет веру мусульманскую и прерывает им сообщение с Меккой; что Астрахань, как главная каспийская пристань для всех азиатских народов, дает ему до 1000 золотых монет и проч. Послы литовские, враги России, твердили ему то же. Лишь один крымский хан Девлет-Гирей, осведомленный больше других о могуществе России и неустрашимости ее казаков, доказывал неисполнимость задуманного плана. Селим стоял на своем. Весной 1569 г. он послал сухим путем под начальством кафинского паши Касима до 25 тыс. крымских всадников и 30 000 янычар с пашой Палеги и на 300 галерах 15 тыс. снарядов, множество тяжелых пушек, землечерпательных машин и проч., под охраной 5 тыс. янычар и многих татар, с 3000 землекопов и гребцов; причем приказал соединить Дон с Волгой, на обеих реках поставить крепости и восстановить царство Астраханское. Войска должны были соединиться у Переволоки, где ныне Качалинская станица.

При движении этой силы по Дону пронесся слух, что турки и крымцы идут для конечного истребления казаков. Донцы, устрашенные этой вестью, оставив свои городки, скрылись в степи.

Шедшие вверх по Дону суда, при глубокой осадке, часто садились на мель, так что их приходилось перегружать: это страшно замедляло движение. Охрана судов была недостаточна. Гребцы и землекопы были большею частью из христианских пленников, жаждавших скорейшего освобождения. Турки час от часу ждали нападения казаков, но последние не показывались. «Нужно было только показаться русским, — говорит очевидец этого похода, царский сановник Мальцев, бывший в плену у турок, — чтобы завладеть всеми снарядами и казною, но никто не являлся. Хотя бы их было не более 2000, то и тогда бы они могли разобрать нас руками».

Так рассуждал пленный Мальцев, ожидавший скорейшего освобождения. Некоторые историки, со слов этого сановника, упрекают казаков в трусости, а другие выводят заключение, что их на Дону в то время было не более 2 тыс. Но ни то, ни другое неверно. Казаков никто и никогда не может упрекнуть в трусости. Сколько их тогда было на Дону, неизвестно. Но если принять во внимание, что часть их в то время служила в царских войсках, другая сторожила на Донце и Миусе крымцев и на Волге ногайцев, волновавшихся при приближении турок, а остальные наблюдали за движением неприятельской армии и ожидали удобного случая к нападению, то поведение их в таких случаях не представляет ничего особенного^{210}.

Случай для нападения на врагов скоро представился. Неприятельские войска стянулись к Переволоке. Начались работы по прорытию канала — работа жалкая и смешная. Рабочие и войска, видя невозможность выполнить повеление султана, стали роптать, говоря, что паша безумствует, что для такого дела мало ста лет для всех работников Оттоманской империи и проч. Паша велел тащить суда из Дона до Волги волоком. Но тут явились послы из Астрахани и сказали: «На что вам суда? мы дадим их вам сколько хотите: идите только избавить нас от власти россиян». Паша усмирил войско и 2 сентября отпустил тяжелые пушки назад в Азов, а с 12 легкими орудиями двинулся к Астрахани и 16 сентября стал на городище, где была древняя казарская столица Атель, на правой стороне Волги. Русские, усмирив жителей, не сдавались. На помощь к Астрахани спешил воевода, князь Серебряный. К нему присоединились донские и запорожские казаки, в числе 5 тыс. человек, которых вел по следам турок гетман Михайло Вишневецкий. Истребив турок на Переволоке, казаки и русские войска двинулись на судах и степью к Астрахани и стремительно напали на неприятеля. Турки и крымцы с большим уроном отступили и засели в возведенных ими укреплениях. Но скоро они стали чувствовать недостаток в съестных припасах. Вышедший на добычу отряд татар был истреблен донскими казаками. Приближалась зима. Турки оставили свой лагерь и пустились в бегство по направлению к Азову. Казаки их преследовали и истребляли. Больше же всего они гибли от холода и голода. По дороге их также подстерегали и истребляли черкесы. Из всей армии едва возвратилось в Азов до 3 тыс. Шедший обратно флот был забран донскими казаками, взорвавшими также все пороховые погреба и стены Азова. Большая часть домов и пристань с судами были превращены в пепел и развалины, так что остаткам бывшей сильной турецкой армии негде было и приютиться. Донские и запорожские казаки возвратились с богатой добычей. Большая часть запорожцев навсегда осталась на Дону, раскинув свои станы в «Юртах Черкаских», где был гор. Черкаск и городок Донской, на Монастырском Яру, в 5 вер. ниже Черкаска. Все эти казацкие общины перемешались «и, сделав город сей (Черкасск) главным всему войску Донскому, от них и от приходящих одноземцев к ним знатно умножившемуся»^{211}.

После всего сказанного нам предстоит решить вопрос: кто же были донские казаки, явившиеся на арену истории в половине XVI века?

Из донесения путивльского воеводы Троекурова в 1546 г. мы видим, что на Поле казаков было много: «и черкасцев, и киян, и вышедших со всех украин». Под черкасами Троекуров подразумевал низовые казачьи общины Днепра, этих грозных пиратов, наводивших страх на турок и татар еще во второй половине XIV в., потом в XV и XVI вв. Под киянами — черкасов Киевского воеводства, имевших главные станы в Трехтемирове и Черкасах. Вышедшие со всех украин — это казачество Северской области, казаки белгородские и старые азовские, переселившиеся туда, как мы видели выше, в 1515 г. Ногайский князь Юсуф наименовал их «севрюками» и русью «Сарыаз-ман», т. е. удальцами, или, по старой персидской поговорке, которая, по всей вероятности, была знакома ногайцам, «господа-головы — азовцы», или азовские люди. Отчего впоследствии волжских удальцов, а Петр I и донских казаков, называли «сарынью».

Во второй половине XVI в. донская казачья община усиливалась тем же элементом, т. е. переселенцами с Днепра и Северской области; с севера надвигалось и постепенно заселяло земли по Хопру, Бузулуку и Медведице казачество рязанское. В этих местах оно и раньше имело свои сторожевые посты, крайним из которых считался Урюпин.

В писцовых книгах 1615–1626 гг. казацких городков и станов южной части бывшего Рязанского княжества — Воронежа, Валуйков и других мы находим много характерных фамилий-прозвищ, и доселе встречающихся на Дону, как например: Степанко, Губарь, Ермачко, Ушаков, Овчинников, Черенков, Князев, Филатов, Ларин, Гончаров, Дураков, Уразов, Рындин, Кокорев, Малахов, Собырев, Суровцов, Кобозев, Панфилов, Гудков, Ветров, Мишутин, Ероха, Терехов, Некрасов, Блохин, Ногайцев, Грибеников, Копылов, Попов, Крюков, Беляев, Щербак, Белоусов, Трубченинов, Милованов, Сухарев, Татаринов, Мещеряк, Мигулин, Титов, Кондратьев, Струков, Короткий, Резанцов, Соплин, Пронин, Савин, Мешков, Зубков, Кривой, Болдырь, Косой, Усан и Усарь, Кленка, Слепой, Нагибин, Носов, Чеботарев и др. Что особенно поражает в этих списках, так это уменьшительные и уничижительные собственные имена казаков, которые трудно произвести от какого-либо христианского имени: Тива Гарзин, Дароня Гребеньков, Поздняк Конюхов, Кленка Черенков, Куча Мамин, Ушалко Пронин, Ратка Тепцов, Воинко Иванов, Суланка Каменев, Русинко Ненашов, Перша Сысоев, Замятия Омельянов, Мастюга Степанов, Томилко и Тамило Солыковской, Ермачко Моклоков, Худячко Добросоцкой, Гуляй Стюрин, Милованко Лукьянов, Курбатко Дорофеев, Томило Храпун, Путило Кирилов, Дружина Дьяков, Ганка Киреев, Панка Шубин, Милован Петров, Янко Шубин, Сазонко Гундин, Ломашко Филипьев, Дубровка Долгой, Третьяк Струков, Насонко Кузнецов, Покидка Горожавка, Ортюшко Карпов, Первой Ондреев, Нечай Даншин, Юшка Родионов, Горяинко Караманов, Несвойко Климов, Беляй Проскурнин, Долмат Семенов, Парша Лысков, Ганка Волкучин, Суханка Иванов, Севрюк Лютов, Замятия Омельянов, Жданка Ромаков, Суданка Каменев, Фатка Лоскутов, Безсонко Некрылов, Щербак Пердунов, Ортюха Кобелев, Докучка Шваров, Несмеян Донской, Познячко Лунин, Ариско Тарасов, Подидка Лосков, Первушка Мертелов, Муратко Офанасьев, Третьяк Струков, Гарх Гребенков, Мелех Кобыляков, Гуляй Башкирцев, Незнайко Студеникин, Нехорошко Дьяков, Кленка Смагин и др.^{212}.

Все приведенные имена или прозвища бывших рязанских казаков, занимавших своими сторожевыми постами земли нынешней Воронежской губернии, входившими раньше в состав Рязанской области, ничего общего с великорусскими не имеют; они звучат чем-то древним, напоминающим гето-гуннский и алано-хазарский периоды истории. Имена Ратко, Томило, Караман, Курбат и Курбатко, Дубровка, Тива, Подинка, Долмат, Гарх, Мастюга, Горячка, Кленка, Хватка и др., как и Сусар, Смага (донские атаманы) — однозвучащи гуннским: Аттила, Вдила, готским: Аспар, Тотило и др. Они выражают характер этих лиц и их деятельность. Имена эти встречаются на всем протяжении истории донских казаков и как прозвища даже и в настоящее время^{213}. Рязанское и мещерское казачество, долго сталкиваясь с великорусским населением, отчасти заимствовало от него и свой выговор, но в то же время оно имеет и свой, не свойственный говору жителей ни одной из губерний; это характерное «аканье» и «яканье» и произношение звука ш вместо щ, как например чаво, яво, ишшо (еще) и др. едва ли можно встретить где-либо вне казачьих областей.

К какой же народности принадлежали казаки сторожевых постов Воронежского края?^{214} На это нам дают обстоятельный ответ грамоты царя Михаила Федоровича: «А они, воронежские Черкасы, люди добрые: как пришли от Поляков, от их разоренья и смертного убойства и посечения, свое крестное целованье помнят»^{215}.

Служба казаков «на меренках, в саблях с пищальми» в украинных городках Московского государства была чрезвычайно тяжелая, так как каждый шаг их был подчинен контролю избираемых ими, а чаще всего назначаемых воеводами казацких голов, атаманов и есаулов, утверждаемых московским правительством, с одобрения воевод^{216}. За каждую провинность и упущение, даже во 2-й половине XVI в., взыскивали строго, а потому побеги казаков на Дон, в вольное, никому не подчинявшееся казачество были довольно часты, если не сказать ежедневны.

«Воронежские акты», изданные Губ. Ст. Ком. в 1885–1886 г., касающиеся старины украинных городков Воронежского края, сплошь покрыты указаниями на побеги казаков в низовья Дона, несмотря на принесенную ими присягу и «поручную запись» сотоварищей за пропавшее оружие или казенные деньги.

В Воронежской крепости, со времени ее основания (1586 г.), помимо воеводы, жил казацкий голова, власть которого, по указу московского правительства, должна простираться и на всех донских казаков, хотя последние этой власти не только не признавали, но даже и не подозревали, что она существует. Донские казаки служили Москве из чести, добровольно, «с травы, с воды», и все дела решали в своем «Кругу», нисколько не сообразуясь с политикой Москвы, а потому ставили ее иногда в очень затруднительное положение при сношении с Турцией и Крымом. Вот почему московские цари в своих грамотах и наказах послам на жалобы о набегах казаков на ногайцев, крымцев и турецкие владения всегда оправдывались, говоря, что «те холопи наши, в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле»… или «что на Дону и близко Азова живут казаки, все беглые люди»… и нередко обещались туркам и крымцам свести их с Дона. Ханскому послу, бывшему в Москве в 1578 г., бояре отвечали, что ни днепровские, ни донские казаки не зависят от великого князя: первые состоят во власти Батория, а последние суть беглецы из Литвы и России, и что государь российский не признает их за своих подданных, но велит казнить, если они явятся в его пределах. В то же время цари на Дон слали секретные грамоты о поисках казаков под Азовом и о том, чтобы казаки «промышляли» с Москвой заодно: «когда же нам послужите, и мы вас пожалуем своим жалованьем»^{217}.

Этим только и можно объяснить легенду, ничего общего с действительностью не имеющую, о происхождении донских и запорожских казаков из беглых Московского и Литовского государств.

Во время войны с Литвой отряд каневских казаков, служивших Литве, напал на русские украинные города и в 1590 г. разорил Чернигов, Рыльск, Путивль и даже Воронеж. По донесению путивльского воеводы, отряд этот по пути громил наши казацкие станичные и сторожевые пункты^{218}. Но несмотря на это, большая часть казачества Литовско-Польского государства и русских украинных городков искало пристанища и твердой опоры в своих вольных собратьях в Запорожье и на Дону, откуда оно и стало систематически вести борьбу и с Литвой, и с мусульманством. От желающего вступить в казачью общину требовалось только, чтобы он веровал в Бога и служил казацкому делу — бился с басурманами; никто никогда не считал казацкой силы и даже не знал, сколько ее на Дону и в Запорожье. «У нас де людей, что лоза, то казак, а где крак или байрак, то по сту и по двести казаков тамо и все те на войне храбры. Казаки богатства вельми мают, хитрость и храбрость довольно знают», писали запорожцы турецкому султану.

Служа из чести московским царям, донские казаки, как и запорожские, ни за что не хотели принимать присяги на верность службы, считая крестоцелование страшным и святым актом, несовместимым с их скверным и беззаконным военным житьем. Так, например, на требование царя Михаила Федоровича о принесении присяги на верность службы казаки в 1632 г. отвечали: «Крестного целования на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось; при бывших государех старые казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованием; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы-казаки выходили с Дону, и с Волги, и с Яика, и с Терека и атаман Сусар Федоров и многие атаманы-казаки ему государю под Казанью служили — не за крестным целованием… При Михаиле Черкашенине во Пскове сидели в осаде… не за крестным целованием. Донской Атаман Ермак Тимофеевич покорил Сибирское царство… не за крестным целованием» и т. д.^{219}.

Подобный взгляд на крестное целование свидетельствует о народе, искренне и глубоко верующем и не дерзающем применять этот «страшный и святой акт» к обыкновенному их житейскому делу — войне с неверными. Такого взгляда на этот «акт» мы не встречаем во всей истории Киевской и Московской Руси, где великие и удельные князья целуют крест с клятвой жить в мире и согласии и тотчас же нарушают ее. То же делали и горожане. В смутное время бояре и народ присягали и Годунову, и Шуйскому, и всем Дмитриям, и Лжедимитриям, и польскому королевичу Владиславу, и австрийскому принцу Эрнесту, и всем изменили. Присяга для них была игра слов. Присягали тому, от кого можно было получить больше выгоды. Не так смотрели на этот «страшный акт» казаки, воспитанные в другой среде, в других понятиях и мировоззрениях на религию.

Связь донских казаков с русскими украинными городами подтверждается еще и следующими словами царя Михаила Федоровича в грамоте его 1615 г.: «И мы вас, атаманов и казаков, за ваши многие к нам службы, пожаловали, велели вам в Наши украинные городы со всякими вашими товарами и без товаров к родимцом вашим ездити и с ними видетися повольно…»

Казаки прежних веков не считали себя русскими, т. е. великороссами; в свою очередь и жители московских областей да и само правительство смотрели на них, как на особую народность, хотя и родственную с ними по вере и языку. Вот почему сношения верховного правительства с казаками в XVI и XVII веках происходили через посольский приказ, т. е. по-современному — через министерство иностранных дел, через которое вообще сносятся с другими государствами. Казацких послов или, как их тогда называли, «зимовые станицы» в Москве принимали с такою же пышностью и торжественностью, как и иностранные посольства; об этом нам подробно говорит русский публицист XVII в., современник царя Алексея Михайловича — Григорий Котошихин.

О службе донских казаков этот писатель говорит так:

«…и тех донских казаков на Дону емлют для промысла воинского, посылают в подъезды, подсматривать и неприятельские сторожи скрадывать; и дается им жалованье, что и другим казакам. А буде их, казаков, на Дону с 20 000 человек, ученены для оберегания понизовых городов от приходу турских, и татарских, и ногайских людей и калмыков. И дана им на Дону жить воля, начальных людей меж себя, атаманов и иных, избирают и судятся во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу, а если б им воли своей не было и они бы на Дону служить и послушны быть не учали и только б не они, донские казаки, — не укрепились бы и не были б в подданстве давно за московским царем Казанское и Астраханское царства, с городами и с землями, во владетельстве»^{220}.

Глава III

Донские казаки служат грозному царю

Казаки Терские и Гребенские. Атаман Ермак

По летописным сказаниям второй половины XVI в. казаки принимали весьма деятельное участие во всех войнах, которые вела Москва с своими соседями: казанцами, астраханцами, крымцами, Польшей и Ливонией. Цитируя эти летописи, многие русские историки нарочито замалчивают, а другие просто, по неведению, не говорят, какие именно казаки участвовали в той или Другой войне. Карамзин отмечает, что при взятии Казани «Государь велел сделать подкоп от каменной Даировой бани, занятой нашими казаками». Далее: «Иоанн распорядился сделать приступ: велел быть впереди атаманам с казаками»…^{221} То же говорит и Соловьев: «Стрельцы и казаки, закопавшись во рвах перед турами, не давали казанцам входить на стены, снимая их оттуда меткими выстрелами»^{222}. О каких казаках тут идет речь, эти историки умалчивают. То же делают и другие. Из отписки казаков царю 1632 г. и грамоты Иоанна Грозного донским казакам 1552 г. за их великую службу мы знаем, что при покорении Казани были и донские казаки, ходившие туда с атаманом Сусаром Федоровым и многими другими^{223}. Приказ о приступе был дан 1 октября; на рассвете 2-го октября были взорваны стены, и Казань пала. Грамота о пожаловании казакам реки Дона, т. е. о закреплении за ними на вечные времена фактически уже занятой ими реки, всегда читалась в казачьем кругу 1 октября, в день Покрова Пресвятыя Богородицы, как и последующие жалованные царями грамоты. Следовательно, день Покрова был долго памятен на Дону, как день великого подвига, совершенного казаками для России при взятии Казани.

Из приведенной отписки мы видим, что под Казань ходили казаки и с Дона, и с Волги, и с Терека и с Яика (Урала). Следовательно, и Урал, и Терек к половине XVI в. были уже заняты казаками. Первые поселения казаков на Урале относятся к концу XIV и началу XV вв., занятие же устьев Терека следует отнести к концу первой половины XVI в., т. е. ко времени, предшествовавшему покорению Казани, а окончательное утверждение после покорения Астрахани, т. е. во второй половине XVI в.

К 80-м годам того же столетия следует отнести переселение некоторой части донских казаков за средний Терек. Поселенцы эти стали именоваться казаками Гребенскими. Многие наши историки и этнографы говорят, что название гребенские произошло будто бы от гребней, т. е. предгорий Кавказских гор. Но разве мало на Руси разных холмов, гор и предгорий, чтобы случайные пришельцы, поселившиеся среди них, стали именовать себя от такого ничтожного обстоятельства? В языке кавказских горцев, кабардинцев, кумык, лезгин и чеченцев, в соседстве которых поселились казаки, нет слова гребни, сами же Гребенцы, первое поселение которых некоторые историки относят к ущелью р. Акташе, в соседстве с Чечней, а другие (Ригельман) к самой Кабарде, не могли назвать себя этим случайным именем. Слово гребень есть чисто казацкое, означающее высшую линию водораздела двух речек или балок. На Дону очень много таких водоразделов, и все они называются гребнями. На Кавказе же еще больше, и многие из них, собственно в Терской области, носят такие же названия. От какого же гребня выселенцы с Дона стали именовать себя Гребенцами? Вывод невероятный. Поищем другое объяснение. Мы говорили, что на Дону в XVI ст. был городок Гребни и что казаки этого городка и Сиротина, во время нашествия на Россию Мамая, оказали помощь Дмитрию Донскому и накануне Куликовской битвы, бывшей 8 сентября 1380 г., поднесли ему икону-хоругвь Донской Богородицы и образ Богородицы Гребневской. Следовательно, в то еще время на Дону жили казаки Гребенские, в городке Гребни. Где этот городок был — вопрос спорный. Рязанский митрополит Стефан в 1712 г. в сказании о Гребневской иконе Божией Матери говорит, что городок этот был на устье р. Чира. Наши археологи утверждают, что в том месте никаких следов древних городищ нет. Правда ли это? Ведь все древние казачьи городки селились на островах Дона, и следы многих из них снесены водой или занесены песком и илом. Другие доказывают, что городок Гребни был на Донце, под древними Гребенными горами, против устьев р. Калитвы. И это вероятно. Третьи указывают, что древний гор. Раздоры, при впадении Донца в Дон, на острове, раньше назывался Гребни или городок за Гребнями. Могло быть и так. Ведь Раздорами он мог быть назван уже после того, как в нем произошли раздоры разных казачьих партий, несогласия между собою и борьба кошевых атаманов. Каких же именно? Донские сторожилы, хранители казацких преданий, положительно утверждают, что Дон начался при устьях Донца, т. е. в том месте, где был древний городок Раздоры. Слово начался надо понимать в смысле «закрепился», т. е. казаки там прочно осели станом. Далее: атаман Ермак заселял Дон… он шел вверх по Дону… кто ему покорялся, того он миловал, а кто супротивничал, того казнил. Предание это, упорно повторяемое на всем протяжении Дона от Раздор до Переволоки, ясно указывает на тогдашнее положение дел на Дону. Кого мог преследовать Ермак, идя вверх по Дону? Очевидно, другого атамана. Болтин, а потом Дебу и Татищев утверждают, что во второй половине XVI в. атаман Андрей (по Татищеву — Андрей Шадра) с 300 казаков ушел с Дона в Кумыцкие владения, за Терек, и при устьях р. Акташе основал городок, носивший название Андреев^{224}.

Поселенцы эти называли себя Гребенскими казаками, каковое название они принесли с собою с прежнего своего местожительства. К древним станам гребенцов относятся также станицы Щедринская, от атамана Андрея Шадры, Червленая и др.^{225}.

Что же заставило донского атамана Андрея Шадру, участника покорения Астрахани, с 300 казаками покинуть родной Дон и уйти в предгорья Кавказа, в далекий неприветливый край, в соседство враждебных, полудиких горских племен? Нелады, раздоры с другими атаманами. Ермак появился на Волге именно в то время, когда Шадра ушел за Терек. У Ермака вышли раздоры с Андреем. Партия его была сильней, и он гнал Андрея вверх по Дону до нынешней Ногавской станицы, где Дон делает поворот с северо-восточного направления на запад. Путь Андрея лежал по глухой степи через Сал, Маныч, Куму и Терек. На след такого направления указывают и существующие до сих пор в ногайской степи так называемые Андреевы курганы, по-ногайски Андрей-Тюбе^{226}. Почему курганы эти названы по имени атамана Андрея? Разве мало он на своем пути встречал разных холмов и курганов? Расположение самих курганов показывает, что там была битва, а путь, на котором они находятся, идет от нынешней Ногавской станицы на Куму. Следовательно, Андрей, проиграв в степи последнее сражение, ушел за Терек. Много данных говорит за то, что победитель Андрея был другой донской атаман — Ермак. Усиленный новыми партиями казаков, он пошел на Волгу. Это было в то время делом обыкновенным. Донские и волжские казаки составляли одно войско и часто переходили с одной реки на другую. О несогласиях Ермака с другими донскими атаманами говорит и А. Попов в своей истории о войске Донском, изданной в 1814–1818 гг., добавляя, что Ермак по поручению войска охранял границу со стороны Астрахани и нередко ходил на Каспийское море, разбивал персидские торговые и посольские суда, шедшие вверх по Волге, на что Грозный царь сильно гневался, так как очень дорожил торговыми сношениями с Персией и Бухарой.

Сказание это подтверждается многими историческими актами и сохранившимися на Дону древними казацкими былинами-песнями, собранными А. Пивоваровым и издан, в Новочеркасске в 1885 г. Донские казаки ходили под Казань на помощь Грозному царю и покорили Астрахань и если б только не они, говорит Котошихин, то не были б давно в подданстве за московским царем Казанское и Астраханское царства с городами и землями (см. сноску 220). Из отписки 1632 г. видно, что казаки ходили под Казань с атаманом Сусаром Федоровым и многими другими. Старинные казачьи былины-песни говорят, что в числе этих атаманов был и Ермак, сын Тимофея. Песни эти заслуживают тем большего доверия, что все передаваемые в них события не противоречат в подробностях историческим свидетельствам. Песни эти следующие:

Ермак на турецкой границе в устьях Дона

(Цифры в скобках показывают № песен в сборнике А. Пивоварова)

Как у нас было на Тихом Дону Ивановиче,
Живут, слывут люди вольные, казаки Донские;
Как поставили казаки крепосцу,
Как и крепосцу они новую;
По углам ее стоят башенки,
Как на тех было башенках,
Да и сверх на маковках
Караулы поставлены, часовые расставлены.
Не задолгим помешкавшись; пищать — турка вдарила;
Через два часа помешкавши, еще одна прогрянула;
Через три часа помешкавши, с караула казак бежит,
Он бежит — спотыкается, говорит — захлебается:
Ой ты, батюшка, ты донской атаманушка,
Ермак сын Тимофеевич!
Как у нас было на море
Не черным зачернелося, не белым забелелося,
Зачернелись на море карабли турецкие…

На усть Дона Тихаго,
По край моря синяго
Построилась башенка,
Башенка высокая;
На этой на башенке,
На самой на маковке
Стоял часовой казак:
Он стоял да умаялся.
Не долго не мешкавши
Бежит — спотыкается
Говорит — захлебается;
«Кормилец наш, батюшка,
Ермак Тимофеевич!
Как у нас то на море
Несчастье случилося —
Мечеть зачернелася».
«Это зачернелися
Карабли турецкие.
Садитесь, ребятушки,
На легкия лодочки,
Берите, ребятушки,
Бабайки сосновые,
Поедем, ребятушки,
В море поотведаем:
Что там за диковинка?»

По другому варианту:

«Вы садитесь в легки лодочки,
На носу ставьте по пушечке,
По пушечке медненькой,
Разбивайте карабли басурманские,
Мы достанем много золота
И турецкаго оружия».

По третьему варианту Ермак говорит:

«Догоняйте вы карабли турецкие,
Вы снимайте с турок головы забритые,
Забирайте вы невольничков,
Провожайте их на святую Русь».

Ермак на астраханской и ногайской границах, на Волге, Каспийском море и под Казанью

Пойдемте мы, братцы, на Куму-реку,
На Куме-реке зимовать будем,
Мы поделаем балаганы камышовые,
Разъезды будем иметь дальние
До того-то местечка до урочнаго,
До того-то кургана до высокого…
Не буря шумит и не гром гремит, —
От царя к Ермаку посол бежит,
Подает он указы государевы.
Принимал Ермак указы Сам вычитывал,
Прочитавши указы, речь возговорил:
«Я тебя, посланничка, не слушаю,
А я сам к царю на ответ пойду…»
Тут стал государь его спрашивать:
«Не ты ли Ермак сын Тимофеевич?
Не ты ли воровской донской атаманушка?^{227}
Не ты ли гулял там по синю морю?
Не ты ли разбивал мои караблики?
Тут ответ держал добрый молод:
То-то я то Ермак сын Тимофеевич,
То-то я то казачий атаманушка,
То-то я то гулял по синю морю,
То-то я то разбивал караблики,
Но кораблики были не орленые (без царского герба),
Не орленые были, не тавреные,
Не платили государю дани — пошлины…
Царь, прощая ослушание Ермаку, говорит:
Сослужи ты, Ермак, мне службу верную, —
Возьми ты, Ермак, мне Казань город».

По другим вариантам:

Тут ответ держал добрый молодец:
«Ты — надежда наш, православный царь!
Ах не воры мы, не разбойнички,
Мы морские лишь все охотнички,
Разбивали мы там бусы-караблики…
Отслужу я тебе службу верную:
Ты позволь мне, царь, Казань город взять…»
Государь взговорит, как в трубу вструбит:
«Хорошо ты, Ермак, на суду стоял,
Хорошо пред царем ты ответ держал,
Но ой ты, удалой добрый молодец,
Ты Ермак сын Тимофеевич!
Ты скажи, как мне Казань город взять?»
«Ты — надежда наш, православный царь!
Прикажи мне итти с донскими казаками охотничками…
Если рыть подкопы под Казань город,
Закатить боченки зелья лютаго…
Поставлю тебе две свечи воску яраго
И поставлю часового своего надежнаго,
Донского казака, есаулушку любимаго, —
Ты узнаешь, как в Казань город войтить,
Как догорят две свечи воску яраго».
Скликает Ермак Тимофеевич донских казаков:
«Ой вы, донские казаки-охотнички,
Вы донские, гребенские сы яицкими!..
Гряньте, погряньте вверх по Волге реке
В тот славный Казань город…»
На белой заре на утренней
Воску яраго свечи догорают,
Глубокие подкопы разрываются,
Стены каменные разваливаются…

Казань взята. Государь призывает Ермака и говорит:

«Ой ты удалой мой добрый молодец,
Ермак сын Тимофеевич!
Чем ты хочешь, тем буду жаловать,
Селами или подселками,
Или великими городами — поместьями?»^{228}

Ермак отвечает:

«Батюшка надежда, свет великий Государь!
Не жалуй ты меня городами, подселками
И большими поместьями, —
Пожалуй ты нам батюшку Тихий Дон
Со вершины до низу, со всеми реками-потоками, Со всеми лугами зелеными
И с теми лесами темными»^{229}.

«Как проходит, братцы, лето теплое,
Настает, братцы, зима холодная
И где-то мы, братцы, зимовать будем?
На Яик нам пойтить — переход велик,
А на Волгу пойтить — нам ворами слыть,
Нам ворами слыть, быть половленным,
По разным по тюрьмам поразсоженным,
А мне, Ермаку, быть повешену.
Как вы думайте, братцы, да подумайте
И меня, Ермака, вы послушайте!»
Ермак говорит, как в трубу трубит:
«Пойдемте мы, братцы, под Казань город!
Под тем ли под городом сам Царь стоит,
Грозный Царь Иван Васильевич.
Он стоит, братцы, ровно три года
И не может он, братцы, Казань город взять.
Мы пойдемте, братцы, ему поклонимся
И под власть его ему покоримся!»
Как пришел Ермак к Царю, на колена стал,
Как возговорит Царь Ермаку казаку:
«Не ты ли, Ермак, воровской атаманушка?
Не ты ли разбивал бусы карабли мои военные?»
«Я разбивал, Государь, бусы карабли,
Бусы карабли не орленые, не клейменые!
Отслужу я тебе, Государь, службу важную:
Ты позволь мне, Царь, Казань город взять.
А возьму я Казань ровно в три часа.
Да и чем меня будешь жаловать?»
Как надел Ермак сумку старческую,
Платье ветхое, все истасканное
И пошел Ермак в Казань за милостынью
Побираться, христарадничать,
Заприметил там Ермак пороховую казну
И с тем вернулся он к товарищам.
«Ой вы, братцы мои, атаманы молодцы!
Да копайте вы ров под пороховую казну!»
Скоро вырыли глубокий ров Донские казаки.
Как поставил там Ермак свечу воску яраго
Во боченок ли поставил полный с порохом,
А другую он поставил, где с Царем сидел.
И сказал Ермак Царю Грозному:
«Догорит свеча — я Казань возьму!»
Догорела свеча — в Казани поднялося облако!
Как крикнет Ермак Донским казакам,
Донским казакам, Гребенским и Яиковским:
«Ой вы, братцы мои, атаманы молодцы!
Вы бегите в город Казань скорехонько,
Вы гоните из города вон всех басурман,
Не берите вы в полон ни одной души:
Плен Донским казакам ведь не надобен!»

Итак, по старинным казачьим былинам, Ермак участвовал, в числе других атаманов, в покорении Казани. Былины эти нисколько не противоречат как летописным сказаниям, приведенным историками Карамзиным и Соловьевым, так и бытовым условиям казачьей жизни на Дону, а потому эти былинные сказания мы можем принять вполне за достоверные. Постоянно сталкиваясь с турками, а раньше того с греками, генуэзцами и венецианцами, казаки рано научились владеть огнестрельным оружием, строить укрепления, осаждать и взрывать последние. В Ливонской и Польской войнах, которые вел Иван IV, казаки упоминаются при взятии каждой крепости; приступ, подкоп, взрыв — дело казаков. Летопись называет подкоп под стены Казани «немецким размыслом», т. е. иностранным способом брать город. И казаки в совершенстве владели этим способом. Хотя московские летописи в событиях о покорении Казани ни слова не говорят об Ермаке, но ведь мы выше видели, что они ни словом не обмолвились и об именах других атаманов, даже не упоминают и о донских казаках, а просто говорят: «были казаки, делали подкопы, стреляли» и только. Самое событие взятия Казани было очень важно для Москвы, а что там окраины приходили на помощь, то это была вещь обыкновенная, в порядке вещей. Главный герой этого события был Грозный царь, а за ним его князья и бояре, а не какие-то там донские атаманы-охотники, не подчинявшиеся его приказу и жившие где-то за рубежом государства, «выбирая меж себя начальных людей, атаманов и иных, и чиня управу во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу». Для московских летописцев атаманы-охотники было явление второстепенное, не стоящее упоминания; притом Ермак в то время был атаман самый обыкновенный, каких в то время было много на Дону, в каждом стане или коше. Некоторые историки сомневаются в том, что Ермак едва ли мог участвовать в покорении Казани, т. к. в 1552 г. он, по их мнению, был очень молод. Что ж из этого? Пусть ему в то время было 25–30 лет, а при покорении Сибири в 1582 г. 55–60. Удивительного тут ничего нет. В атаманы казаки выбирали не по летам, а по природной храбрости и уму, т. е. по выдающимся качествам.

Теперь нам остается решить вопрос: кто был Ермак? Природный ли донской казак или беглый из Московского государства, как думают многие.

Сибирская летопись говорит, что дед Ермака был города Суздаля посадский человек и жил в великой скудости; его звали Афанасий, Григорьев сын, по прозванию Оленин.

По другим сказаниям, Ермак происходил из города Юрьева-Повольского и имя его было Василий и проч. Но все это фабрикация позднейших веков, ничего общего с историческими актами не имеющая.

Известный исследователь Западной Руси, проф. русской истории Петерб. Духов. Академии, Мих. Осип. Коялович (ум. в 1891 г.) опубликовал в 1867 г. «Дневник Стефана Батория», литовско-польского короля, в котором привел полным текстом письмо пана Стравинского из Могилева на имя короля, бывшего в то время в войне с Москвой^{230}. Стравинский писал:

«Доводим до сведения В. Кор. Велич… что московские люди, враги В. Кор. Вел., вторгнувшись в государство В. Кор. Вел. и все, начиная отДубровны, предавая огню и опустошению, пришли под город В. К. В. Могилев во вторник 27 июня (1681 г.), в третий час дня, сожгли предместье, за дубровной Лучкова также сожгли 6 домов; в посаде над Днепром, который называют слободой, тоже сожгли до 100 домов. Начальствовали над этими людьми воеводы: (перечисляет) Кайтеров (Котырев), Хворостинин, Батурлин… четырнадцатый Василий Янов, воевода донских казаков, 15-й Ермак Тимофеевич, отоман казацкий… с ними было людей: татар, т. е. темниковских, кадомских, касимовских, свияжских и чебоксарских, также москвитян 45 000 стрельцов, с Дону и московских (казаков) 1000 на конях, которые целый день во вторник, нападая со всей силой, старались прорваться к городскому укреплению, желая зажечь острог, от чего мы их с Божией помощью удерживали огнем из замка и из острога (укрепления)ине допускали до этого… и в тот же день, во вторник, при заходе солнца поспешно удалились от города к деревне В. К. В. Баторке в полутора милях от города, лежащей на берегу Днепра, а там наскоро пришедши к Днепру, тотчас же, сделав для главных воевод несколько плотов, сами все пошли вплавь и в ту же ночь, со вторника на среду, все переправились чрез Днепр и в час уже дня распустили людей в окрестности и начали жечь деревни, направляясь к Радомлю и Мстиславлю, замкам В. Кор. Вел…»

Это письмо, а также и другие донесения, опубликованные в «Дневнике», рельефно рисуют нам план войны Москвы с

Польшей. Московские стратеги, чтобы отвлечь польские войска от главных русских сил, послали в налет легкую казачью конницу вместе с татарами на литовские города и села за Днепром. Предводителями этих отрядов были донские атаманы Янов и Ермак Тимофеевич. Эта легкая конница ураганом пронеслась за Днепром, сожгла и разорила до 2000 сел и деревень и захватила в плен много «свободной шляхты» и трех рыцарей: Тульского, Збиковского и Куроеда. Иван IV в то время находился в Стариде и зорко следил за операциями казаков^{231}.

Сведения, приведенные в означенных письмах и вообще в «Дневнике», тождественны с разрядными книгами, за исключением нескольких неточно указанных в письме Стравинского фамилий московских военноначальников, как то: Кайтеров вместо Котырев, Батуркин вместо Батурлин, Волковский вместо Волконский и др. Но эти фонетические неточности нисколько не изменяют сути дела. Нам важно то, что донские казаки с своим атаманом Ермаком Тимофеевичем в июне месяце 1581 г. ходили помогать русскому царю в борьбе его с Стефаном Баторием, как и раньше того те же казаки ходили с атаманами Сусаром и другими под Казань «царю московскому послужить и за Дом Пресвятыя Богородицы постоять». Недаром на казачьем стяге красовалась надпись: «Белый Царь и православная вера». Побуждения были как в том, так и другом походе одни и те же.

Хотя в статейные списки московских военноначальников атаманы казацких полков Яков и Ермак не внесены, но это показывает лишь то, что в то время на Руси казаков и их предводителей считали не за московских людей, а за случайных союзников, пришедших помогать своим единоверцам.

Казацкие атаманы, ходившие под Казань с Дону, Яика и Терека, тоже не названы в московских летописях, но из отписки казаков 1632 г., копия с которой хранится в библиотеке Донского музея, мы знаем, что главное предводительство над всеми казацкими полками было вручено донскому атаману Сусару Федорову. В числе атаманов этих дружин, особенно отличавшихся умом и хитростью, старинные донские былины называют Ермака Тимофеевича. И если бы не пожар 1744 г., во время которого сгорел весь г. Черкасск, старое гнездо донского казачества, а также и весь войсковой архив, где хранились ценные казацкие летописи, то мы бы теперь могли назвать имена и всех остальных атаманов казачества той эпохи и более подробно описать их геройские подвиги, способствовавшие к расширению и объединению великой России и закреплению ее окраин.

Итак, Ермак Тимофеевич летом 1581 г. служил Грозному царю на литовской границе. Он предводительствовал донскими и московскими казаками (Письмо Стравинского). Следовательно, был хорошо известен Ивану IV^{232}. Иначе кто же бы мог вверить ему часть донской и московской иррегулярной кавалерии. Все это делалось с ведома царя, зорко следившего за ходом событий.

После этого похода казаки с Ермаком, как это обыкновенно делалось всегда, вернулись на Дон. К этому-то времени, а именно к 1582 г., нужно отнести и столкновение его с другим донским атаманом Андреем Шадрой, последствием чего было выселение с Дона, о чем мы говорили выше, 300 казаков из городка Гребни за Терек. На Волге перед этим господствовали казацкие атаманы Иван Кольцо, Богдан Барбоша, Никита Пан и др. Первые два навлекли на себя царскую опалу за нападение и ограбление на волжском перевозе близ Соснового острова ногайских послов и боярского сына Василия Перепелицына. Царь приказал переловить их и казнить, о чем послал грамоты в Казань, Астрахань и во все украинные города^{233}.

Казаки ушли с Волги на Каспийское море и Яик, напали на столицу своих старых врагов ногайцев Сарайчик, разрушили ее до основания и всех людей пересекли; даже разрывали могилы и уничтожали гробы мусульман^{234}. Но судьба готовила им другой жребий. На Волгу явился с донскими казаками Ермак и увлек их на более благородный подвиг, чем мелкие ссоры и нападения на ногайские улусы, уже к тому времени жившие спокойно и признававшие протекторат Москвы.

В 1882 г. Ермак явился на р. Чусовой у богатых владельцев Приуральского края, купцов Строгоновых. С ним были и названные выше волжские атаманы: Кольцо, Барбоша, Пан, Матвей Мещеряк, Яков Михайлов и др. Строгоновская летопись, составленная, как известно, около 1600 г., поход Ермака в Сибирь приписывает инициативе купцов Строгоновых. Это так естественно. Пораженные колоссальными успехами Ермака и желая угодить Грозному царю, наложившему на них за этот поход, как увидим ниже, опалу, по наветам пермского воеводы Пелепелицына, а также желая получить от него еще больших льгот, Строгоновы приписали всю государственную заслугу Ермака только себе, своему уму, своей дальновидности и административной деятельности по устройству восточного края России. Они не обманулись. Представив в таком виде поход Ермака царю Ивану, Строгоновы за их службу и радение были пожалованы: Семен двумя местечками Большою и Малою Солью, а Максим и Никита правом торговать во всех своих городках беспошлинно.

Другие летописи, в том числе и Саввы Есипова, сподвижника Ермака, а также и комментаторы этих летописей Фишер и Миллер положительно отвергают инициативу Строгоновых в покорении Сибири^{235}.

По Строгоновской и Сибирской летописям поход Ермака в Сибирь был предпринят в 1581 г. Это неверно. Мы имеем под руками неопровержимый исторический документ — это грамота Ивана Грозного Строгоновым, Максиму Яковлеву и Миките Григорьеву, на Чусовую, от 16 ноября 1582 г.^{236}.

В грамоте этой Грозный говорит:

«Писал к нам из Перми Пелепелицын, что послали вы из острогов своих волских атаманов и казаков, Ермака с товарищи, воевати Вотяки, и Вогуличи, и Пелынския и Сибирския места, сентября в 1-й день; а в тот же день, собрався, Пелынской князь, с сибирскими людьми и с Вогуличи, приходил войною на наши пермския места, и к городу к Чердыни, к острогу приступал, и наших людей побили и многие убытки нашим людям починили. И то сделалось вашею изменою… волских атаманов к себе призвав, воров, наняли в свои остроги без нашего указу, а те атаманы и казаки преж того ссорили нас с нагайскою ордою, послов нагайских на Волге на перевозах побивали и ордобазарцев грабили и побивали… и им было вины свои покрыти тем, что было нашу Пермьскую землю оберегать, а они сделали с вами вместе потому-ж, как на Волге чинили и воровали; а Перми ничем не пособили, и то все сталося вашим воровством (ослушанием) и изменою… не вышлите из острогов своих в Пермь волжских казаков, атамана Ермака Тимофеева с товарищи, а учнете их держати у себя… и нам в том на вас опала своя положена большая…»

Следовательно, в то время, как Ермак двинулся из Строгоновских острогов за Урал, пелымский князь напал на Пермский и Чердынский край. Строгоновы не дали помощи пермскому воеводе Пелепелицину: тот немедленно донес о том царю. Царь послал ослушникам опальную грамоту, в которой, между прочим, и грозил, и просил Строгоновых помочь Перми от набега хищников, так как считался с их силой и могуществом в Приуральском крае. Все это совершилось в два-три месяца, не более, а не в течение года и трех месяцев, как думал Карамзин и другие наши историки. Донесения Грозному царю о набегах на окраины посылались немедленно и указы его приводились в исполнение скоро.

Следовательно, Ермак предпринял поход в Сибирь осенью 1582 г., а перед этим, в 1581 г., он был с донскими казаками на Днепре у Могилева, на службе у Грозного царя, в войне его с Стефаном Баторием.

Грозный царь в грамоте упрекает Строгоновых за то, что они не послали Ермака с казаками и волжских атаманов-ослушников, ссоривших его с ногайцами (Кольцо, Пана, Барбошу и др.) на помощь Пелепелицину в Пермь, чтобы защитить тот край от внезапного набега пелымцев. Видимо, Иван IV не вполне был осведомлен о положении дел у Строгоновых; притом его ввел в некоторое заблуждение и кляузник Пелепелицын, недолюбливавший казаков за нападение на него на Волге, у Соснового острова. Он не знал, что не Строгоновы распоряжались Ермаком, а Ермак ими. Ермак забрал в поход с собою не только всех своих и волжских казаков, но даже и всех людей Строгоновых, все пушки и порох, проводников и съестные припасы. Строгоновы для Ермака были лишь средством для выполнения задуманного им похода, а потому все красноречивые и поэтические измышления Строгоновской летописи о встречах Ермака, молебствиях и проводах с колокольным звоном — сплошной вымысел дьяка-летописца. Ермак, чтобы дать исход широкой казацкой натуре, гулявшей по Дону и по Волге, задумал дальний поход — покорить неведомое басурманское царство за Уралом. Средства для этого ему дали Строгоновы. Волей или неволей — для нас это все равно. Покорение Сибири было делом Ермака.

Савва Есипов, сподвижник Ермака, в своей летописи говорит так: «Избра Бог не от славных муж, не от царскаго веления воевод, а вооружи славою и ратоборством атамана Ермака, Тимофеева сына, и с ним 540 человек».

540 человек — это казаков с Дона и Волги. Всего же у Ермака было войска с строгоновскими людьми от 6 до 7 тысяч. Кто же был Ермак и его сподвижники? Строгоновская летопись, а за нею и Карамзин, называют Ермака и его сподвижников то волжскими атаманами, то донскими казаками, что в сущности одно и то же, т. к. донские казаки всегда переходили с Дона на Волгу и обратно^{237}. То же говорит и Есиповская летопись. Кажется, ясней чего не может быть: донские атаманы, донские казаки. Что еще нужно? Мало. Карамзин, со слов летописи, добавляет еще: «Испытав (Строгоновы) бодрость, мужество и верность казаков; узнав разум, великую отвагу, решительность их главнаго вождя Ермака Тимофеевича, родом неизвестнаго, душою знаменитаго…» Как можно говорить родом неизвестнаго после всего того, что нами сказано о происхождении донских казаков, их жизни на Дону и службе русским царям?

Неужели для выяснения родословия героев казачества XVI в. необходимо указывать стан или кош, где кто родился, именовать его отца и мать, церковь или часовню, в которой этот герой крестился, и проч. Это невозможно. Казаки на Дону родились, крестились, вырастали, учились воинским упражнениям, становились в ряды борцов за свободу родины и веры, умирали геройской смертью в битвах со врагом или погибали в тяжкой неволе у басурман. Метрических книг в XVI–XVII вв. не вели и даже не имели писцовых книг своих станов и городков. Все были равны, все были герои. И если кто из них выделялся из среды товарищей своим умом и недюжинными воинскими способностями, то его выбирали атаманом кошевым, походным и вообще предводителем во время набегов и морских экспедиций. О нем лишь говорили, что он казак, донской атаман и все мы — атаманы-молодцы. И только. Все принадлежали одному войску и служили одной идее. К таким атаманам принадлежал и Ермак, и Сусар Федоров, и Михаил или Мишка Черкашенин, которому была послана 1570 г. царская грамота для оказания содействия посланному «для своего дела» в Азов послу Ивану Новосильцеву^{238}; Микита Мамин и Молчан Яковлев, которым послана на Дон грамота 17 августа 1571 г.; Смага Чершенский (грамота 1614 г.) и др.

Подробностей о родословии этих атаманов мы не знаем, т. к. никаких родословых книг на Дону никто не вел, как не знаем мы и родословия атамана Ермака. Все они были природные донские казаки. Для нас это довольно. На Дону, Урале, Тереке и в Сибири никто никогда в течение прошедших веков не сомневался в донском происхождении покорителя царства Кучума.

В грамоте Михаила Федоровича от 24-го февраля 1623 г. тюменским воеводам о назначении сподвижника Ермака Гаврилы Иванова тюменским атаманом говорится: «служил де он (Иванов)… в Сибири сорок два года, а прежде того он служил нам на Поле (на Дону) 20 лет у Ермака в станице (отряде) и с иными атаманами»^{239}.

В челобитной другой сподвижник Ермака Гаврила Ильин писал царю Михаилу Феодоровичу, что до похода в Сибирь он двадцать лет служил с Ермаком в Поле и 50 лет в Сибири^{240}.

Эти важные исторические документы ясно свидетельствуют, что атаман Ермак и его сподвижники были донские казаки и до похода в Сибирь служили на Поле, каковым именем в то время называлась вся степная полоса по Дону от Волги до Днепра.

Опросы первого архиепископа г. Тобольска Киприана 1621–22 гг. (спустя 37–38 лет после смерти Ермака) оставшихся в живых казаков об убитых воинах Ермака, для занесения в синодик на вечное поминовение в неделю православия, также установили, что Ермак и его сподвижники были донские казаки. Имя «Ермак» так и занесено в синодик, а не как-либо иначе. Православный архиепископ занес в синодик для вечного поминовения донского казацкого атамана именем Ермак. Это означает, что другого имени у него не было, т. е. греческого, из святцев. На Дону крестили свои выборные, из казачьей среды, священники, о чем будем говорить ниже, и давали крещаемым свои казацкие имена, нисколько не справляясь со святцами, да у них их и не было. Эти имена древнеказацкие. Таковы: Суcap, Ермак и Ермачко, Молчан, Смага, Дружина, Замятия, Путила, Безсон, Дороня и многие другие.

Некоторые наши историки, в том числе Карамзин и Иловайский, полагают, что имя Ермак есть испорченное Герман, древнечешское — Гериман. Другие же, придающие большое значение позднейшим, но малодостоверным летописным сказаниям, высказывают мнение, что имя Ермак не собственное, а нарицательное, т. е. прозвище, происшедшее будто бы от названия тагана, на котором артель варит кашу. Собственное же его имя, по их мнению, было Василий… Оставим эти грубые заблуждения на ответственности их авторов. Ни в одном из волжских и донских говоров, а также в языке казанских и астраханских татар таган не назывался ермаком. На турецком языке именем Ирмак называется стремительно бьющий источник, ключ, как, напр., р. Кизил-Ирмак, в Малой Азии — Красный ключ, а в татарском языке глагол ярмак означает рассекать, разрубать, раскалывать. Но корни этих слов — ирмак и ярмак — не тюркские, а древне-арийские, от ириер — муж, воин. Этот же корень перенесен и в язык монгольский, в котором слово ермэк, произносимое на народном говоре как ермак, означает холостяка, чуждающегося семейной жизни, каковой образ жизни вели древние Асы, Асуры Арианы, потом геты и казаки^{241}.

Донское казачество в XVI в. еще не составляло из себя целого войска, каким стало оно впоследствии: оно разделялось на множество отдельных общин, каждое с своим атаманом во главе. Первые царские грамоты всегда писались Донским атаманом и казаком, иногда с подразделением: старым и новым или — которые ныне на Дону и которые зимуют близ Азова… Высшая власть в каждой общине принадлежала кругу, в котором каждый казак имел равные права с другими. В мирное время атаманы не пользовались какими-либо особыми правами, в военное же являлись предводителями с неограниченной властью. Исполнители решений круга или приказаний атамана во время походов назывались есаулами, у запорожцев — асаулами, в южных рязанских казачьих городских ясаулами^{242}.

Из предыдущей главы мы знаем, что на Поле в половине XVI в. двинулись казаки запорожские, азовские, киевские черкасы, севрюки и со всех украин, и таким образом на Дону как бы получился разнородный элемент казачества, прошедший в течение предыдущих веков каждый свою историческую судьбу, но имеющий один общий корень от предков — народа Ас. Ввиду этого типы казаков на первый взгляд кажутся довольно разнообразны, но при тщательном наблюдении, несмотря на это разнообразие, исследователь найдет в них нечто и общее, выделяющее их из среды других народностей. Но это уже работа последующих веков — общинная жизнь, совместные походы, служение одной идее и проч. В XVI же веке разнообразие это сказывалось резче. И вот поэтому-то нам теперь предстоит решить один довольно интересный вопрос: из какого же элемента казачества вышел Ермак?

Летописцы нам говорят, что Ермак был роста среднего, широк в плечах, сложения крепкого, волосы на голове имел черные, кудреватые, бороду черную, глаза весьма быстрые, лицо широкое и пригожее, нос, судя по древнему портрету, хранящемуся в соборе г. Тобольска, с горбинкой; хорошо сносил стужу и жар, голод и жажду, бессонные ночи, тяжелую работу и проч. Он имел бодрый и затейливый (изобретательный) дух, который не давал ему долго сидеть праздно; хитер на вымыслы и быстро приводил их в исполнение; храбр до дерзости и милосерд к побежденным. Считая себя борцом за православную веру, как и все казаки того времени, был всегда набожен, строг в соблюдении постов и обрядов веры. Строго наблюдая за нравственностью казаков и требуя от них целомудрия, Ермак перед каждой битвой или после победы всегда приказывал бывшим в его войске трем священникам и одному иеромонаху служить обедни и петь благодарственные молебны. Перед битвами его любимые слова были: «Когда Бог нам поможет, то одолеем врага».

Все перечисленные выше нравственные и физические качества, образ деятельности и религиозные воззрения довольно ясно характеризуют личность Ермака, этого, по выражению Карамзина, российского Пизарро, грозного для диких народов, но менее ужасного для человечества. По этой характеристике Ермака нельзя причислить ни к запорожцам, ни к новгородцам — вятчанам, т. к. те и другие не особенно-то строго держались уставов и обрядностей православной церкви; причем последние, как в древнем Новгороде, так и Вятке и даже на Дону (о чем будем говорить в следующей главе), всегда старались обособиться в церковном отношении от московской митрополии, не признавали строгих греческих церковных уставов и таинства брака, смешивали языческие обряды с христианскими, венчались и разводились в казачьем кругу, меняли по добровольному соглашению жен и проч. Не мог быть Ермак и казаком рязанским или мещерским, ибо те и другие, как приписанные к пограничным московским городкам и служившие долгое время московским царям, в нравах и обычаях во многом походили на великороссов; кроме того, родословие выдающихся личностей из этого казачества могло быть легко восстановлено, между тем как об Ермаке все древние летописи, признанные за достоверные, а также и Карамзин говорят, что он был рода неизвестного, донской казак, как и его сподвижники. По всем перечисленным нравственным качествам Ермак был казак азовский. Для русских летописцев народ этот, живший долгое время под влиянием греков, а потом под властью турок, считался загадкой. Кто же мог вести родословие героев, вышедших из этого народа? Для летописцев азовский казак Ермак был рода неизвестного. Только эта исключительная среда могла выдвинуть такую высоконравственную и религиозную личность; среда, строго соблюдавшая церковный византийский устав и преклонявшаяся пред его требованиями, даже и в походной жизни.

Рассматривая приведенные выше физические качества Ермака, нельзя не прийти к тому же заключению. Азовские казаки, как потерпевшие в силу своих исторических судеб метисацию с южными народами, были большею частью брюнеты, с вьющимися волосами, среднего роста, крепкого сложения, подвижны, храбры и предприимчивы. Тип этот и теперь резко выражается в среде казачества низовых и средних станиц. Выше по Дону он почти отсутствует. Характерные признаки этого типа: средний рост, высокие ноги при коротком туловище; волосы на голове и бороде черные, волнистые, иногда курчавые; довольно часто при черных волосах на голове, усы и борода с красниной, нос тонкий, с горбинкой. Лицо продолговатое, с правильным овалом; иногда при узком подобранном подбородке у скул широкое. Глаза черные, переходящие в карие и желтые; взор строгий, пронзительный, голова средняя, круглая, с широким, иногда выпуклым тюркским лбом. Казаки этого типа составляют лихую кавалерию, известную своею подвижностью всему миру.

Сподвижник Ермака по литовско-польской войне в 1581 году донской атаман Василий Янов был известен в Москве еще в смутное время, при Дмитрии I и Василии Шуйском. В 1611 г. в октябре месяце он был послан боярами вместе с Михаилом Салтыковым к Сигизмунду III просить на московское царство польского королевича Владислава, которому как он, так и все боярство присягнули и принудили к тому большую часть народа.

Верный своему слову и присяге и видя колебание и двоедушие бояр. Янов остался в Польше на службе у Владислава^{243}.

Из других донских атаманов смутного времени, кроме Заруцкого, известны: Филат Межаков, Афанасий Коломна, Дружина Романов, Марко Козлов и др.

Во время битвы нижегородского ополчения с поляками под Москвой атаман Козлов упрекал воеводу Трубецкого, стоявшего в бездействии: «Для чего не помогаешь погибающим (ополчению)? Из вашей (воеводской) вражды только пагуба творится и государству, и ратным!» Казаки добровольно бросились в битву и помогли ополчению одолеть Ходкевича.

Атаман Филат Межаков, участвуя с другими атаманами на «Соборе всей Русской Земли», в котором главную силу составляли дворяне и казаки, первый подал голос за избрание на царство Михаила Феодоровича, «и все на совете стали согласны и единодушны», говорит хронограф кн. Оболенского, хранящийся в биб. Моск. Арх. Мин. Ин. Дел, № 101–128, несмотря на то, что кандидатов в цари было много. Такую решающую силу имели казаки в смутное время.

Глава IV

Новгородские повольники на Дону

Готский историк Иорнанд (VI в.) говорит, что в IV веке по Р.Х. Геты или Готы в правление своего знаменитого гетмана Эрмана, прожившего более ста лет, владели почти всей нынешней Европейской Россией, от Черного моря до Балтийского.

В IX в. Готе или Гьте, по словам Нестора, вновь покоряют Новгородскую землю, но новгородцы в союзе с соседями прогоняют их. Готы рассеиваются по берегам Балтийского моря, но часть их остается в новгородских областях и впоследствии становится известной под названием конных «гофейских казаков» в Бежецкой пятине, ямских казаков, дерптских и других^{244}. Открытые недавно древние фрески в древнем соборе и раскопки новгородских могил XI и XII вв., произведенные в 1872 и 1873 гг., по поручению Импер. Археол. общ. г-м Ивановским, ясно показали пребывание южан Гетов в Новгородской земле в названный период времени. По монетам и ценным вещам, найденным в могильниках, археологи пришли к заключению, что народ этот принадлежал к военной касте и имел торговые сношения с волжскими болгарами и с юго-востоком России^{245}.

С призванием князей и в особенности в жестокое правление Ярослава I, новгородская гетская вольница, теснимая с запада германцами, двинулась на северо-восток и завела свои колонии по Северной Двине, Волге, Каме и Вятке.

Еще в конце XII в. отважные новгородские «повольники» или «ушкуйники» основали нар. Вятке гор. Хлынов, переименованный впоследствии в Вятку, и оттуда предпринимали свои торговые путешествия или военные набеги вниз по Волге. В 1361 г. они проникли в столицу Золотой Орды Сарайчик, а в 1364–65 гг. — за Уральский хребет на берега р. Оби.

Предводители этих «ватаг» именовались «ватманами», а впоследствии атаманами. Основанные повольниками общины, по примеру Новгорода и Пскова, управлялись «вечем», т. е. народным «кругом», где каждый гражданин имел равный голос со всеми. После разгрома Хлынова Иваном III, 1489 г., большая часть его граждан, жаждавших свободы и независимости, ушла на Северную Двину, Каму и вниз по Волге; другая часть была расселена по московским областям.

Хлынов был большой торговый город, управлявшийся вечем и имевший свой вечевой колокол.

Духовенство Хлынова, избираемое вечем, было совершенно независимо как от новгородской, так и московской митрополий. Московский митрополит Геронтий, современник Ивана III, в 1471 г. писал про вятчан, что «он не знает даже, кто там духовенство». Ушедшие вверх по Каме новгородцы основали г. Елабугу среди покоренных ими вотяков; двинувшиеся же вниз по Волге могли только поселиться в таком месте, где бы они могли добывать средства к существованию, т. е. иметь торговые сношения, запасы хлеба и огнестрельные снаряды. От устья Камы до нынешнего Симбирска весь горный берег в то время был занят воинственными мордовскими племенами и черемисами; места же от Самары до Оренбурга заняты были кочующими башкирами; горный берег нынешней Саратовской губернии до Балашова занимала та же мордва, а ниже г. Саратова до Камышина, изрезанный крутыми оврагами и поросший лесами, неудобный для кочевья берег был свободен от поселений. Ниже Камышина до Астрахани кочевала Золотая Орда.

Из этого краткого обзора видно, что пространство, занимаемое ныне г. Камышином, было самое удобное и безопасное для поселения новгородцев, ушедших из Хлынова. Действительно, местность эта представляет высокое плато, ограниченное огромными оврагами в 40 саж. глубины, а потому имеет вид как бы природного городка, в котором можно было защищаться и откуда производить нападения. На запад плато это понижается, переходит в волнистую возвышенность, поросшую кустами, а прежде дремучим лесом, и вступает в Донскую область, где течет р. Иловля и где в XV в. были уже поселения и церкви, подчиненные епископу Сарайскому. Пространство между р. Иловлей и Урюпином, крайним пограничным пунктом рязанских укреплений, было раньше занято, судя по сохранившимся в архиве Саратовской Духовной Консистории антиминсам, также христианским населением. Верховье р. Иловли почти соприкасается с верховьями р. Арчеды, впадающей в Медведицу, а между Медведицей и Бузулуком есть небольшая речка Перевозинка, как бы соединяющая эти две реки. По Бузулуку, мимо нынешней Алексеевской станицы, можно попасть в р. Хопер, а оттуда Хопром вверх до Урюпина или же до р. Тишанки, скрывающейся в лесистых горных местах. Название речки Тишанки встречается еще ниже впадения реки Иловли в р. Дон; вершина этой второй речки переходит в Саратовскую губернию и принимает в себя речку Лазную, узенькую, но удобную весной для перевала лодок через овраг, граничащий с р. Волгой.

Вот в этих-то местах, согласно памяти народной, выраженной в песне волжско-донской вольницы — «Как пониже-то, братцы, было города Саратова, а повыше-то было города Камышина, протекала Камышинка река»… и нужно искать первые становища хлыновцев, бежавших от порабощения московских князей. Торговые караваны давали случай этой вольнице приобретать «зипуны», а пограничные городки враждебных Москве рязанцев служили местом сбыта добычи, в обмен на которую новгородцы могли получать хлеб и порох.

Иван III, зная предприимчивый характер этой удалой вольницы, поселившейся за пределами его владений, вблизи окраин враждебного ему княжества Рязанского, зорко следил за движениями этой горсти людей, не пожелавших ему подчиниться. Чтобы предупредить сношения рязанцев с этой вольницей, Иван III напоминал своей сестре, вдовствующей рязанской княгине Агриппине, не пускать ратных людей дальше Рясской переволоки, «а ослушается кто и пойдет само дурью на Дон в молодечество, их бы ты, Агриппина, велела казнити».

Иван III не ошибся, придавая в своих политических соображениях большое значение новому, поселившемуся на границах Рязанской области враждебному ему элементу, так как со смертью Агриппины Рязанское княжество, по замыслам великого князя, должно быть присоединено к Москве. Присоединение это и состоялось при Василии III в 1517 г.

При движении на Дон с Днепра черкасов, белогородских и старых азовских казаков новгородцы спустились вниз по этой реке до самого Азова, смешались с другими казацкими общинами и таким образом положили основание «Всевеликому Войску Донскому», с его древним вечевым управлением.

Казаки-новгородцы на Дону — самый предприимчивый, стойкий в своих убеждениях, даже до упрямства, храбрый и домовитый народ. Казаки этого типа высоки на ногах, рослы, с широкой могучей грудью, белым лицом, большим, прямым хрящеватым носом, с круглым и малым подбородком, с круглой головой и высоким лбом. Волосы на голове от темно-русых до черных; на усах и бороде светлее, волнистые. Казаки этого типа идут в гвардию и артиллерию^{246}.

Говор современных новгородцев, в особенности коренных древних поселений, во многом сходен с донским, жителей 1-го и 2-го Донских округов^{247}. Как те, так и другие звук щ не выговаривают, а заменяют его двойным ш, например: ишшо, ишшобы, пешшаный, пешшинка, што (что), пишша и пишта (пища) и проч. Вместо жд всегда почти употребляют: Рожество, одежа, надежа (надежда), дож и проч. Вместо к всегда х, в словах: хрешшенье, дохтур и др. Также: скусно, свиток и твиток (цветок), сумлеваться, сусед, укунуться, анагдась, глыбоко, быдто, кружовник, ослобонить, некрут, антиллерия, дака (дайка), ухи, польга (польза), слухать, верьх и верьхи (верхом), молонья (молния), женыпина, болесть, ужасть, жисть, скупердяй, панафида (панихида), трухмал, лясы точить, ну те к ляду, сиверка, сивер, исть (есть) и др. Новгородцы лучше, чем москвичи, знали древние сказания о начале Руси и ее славных витязях-богатырях. Язык их деловых бумаг, как и старых донских казаков, чище московского и отличается от последнего как чистотой, так и образностью выражений.

Новгородцы также занесли на Дон названия: атаман, стан, ватага, ильмень (общее название большого чистого озера) и др. Кроме того, многие донские станицы и хутора носят чисто новгородские названия: Ярыженская (от ярыжки и ярыга — наемные люди и бездельники); Багаевская (одноименные села по пути движения древних новгородцев в губерниях: Казанской, Вятской и др.); Ведерниковская, ныне переименованная вместе с Бабской в Константиновскую (в губерниях: Вятской, Пермской, Нижегородской, Смоленской и др.); Михалевская, ныне Николаевская станица (в Псковской губ. 21 селение и 3 деревни); Каргальская — Каргалы на Каме; Гундоровская — села в Архангельской, Вятской и Самарской губ. Хутора и фамилия Черевков — село Черевково, Сольвычегодского уезда, на Северной Двине, древнее поселение новгородцев — ушкуйников; жители отличаются предприимчивым и энергичным характером, не знавшие никогда крепостного права. Древний новгородский погост Ягриш Архангельской губер., близ погоста Верхотоимского, отличается самыми жгучими брюнетками севера. Погост этот упоминается еще в завещании Ивана III. Станица Раздорская, древняя столица донского казачества, также звучит чем-то новгородским; слово «раздоры» — излюбленное выражение во всех новгородских актах, постоянные жалобы на «раздоры», т. е. несогласия.

Присутствие новгородского элемента в Донском казачестве сказывается также в архитектуре построек древних церквей, часовень, народной орнаментации, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, вечевом правлении, говоре и проч. Приведем особенности религиозно-бытового характера из жизни новгородцев:^{248}

1) Христианство в новгородских областях прививалось очень медленно и в XI и XII веках новгородцы еще упорно сохраняли остатки своего языческого культа.

2) В 1028 году в силу этой упорности кн. Ярославом обнародован сборник славянских юридических обычаев под именем «Русской Правды», в противоположность жестокому не славянскому судному праву греков, принятому Св. Владимиром при составлении церковных правил.

3) Сохраняя последовательно черты народного характера, новгородцы в 1156 году вынудили князя согласиться выбирать архиереев и священников из местных жителей на вече.

4) В 1360 году сам архиепископ новгородский Евфимий II не подчиняется московскому митрополиту и разрывает на 20 лет связь с митрополией.

5) В 1384 году, продолжая выражать черты народного духа, новгородцы постановили на вече не подчиняться московскому митрополиту и дела по духовной части решать гражданским вечевым судом.

6) В 1471 году митрополит Геронтий пишет в Вятку о своем незнании — из кого состоит вятское духовенство и где оно рукополагается.

7) При обряде церковной свадьбы священник должен ехать впереди с крестом в облачении, а жених сзади с волхвом (колдуном). Этот обычай был запрещен духовным собором в 1667 г.

8) Женщина-новгородка, помимо отца и матери, должна была говорить публично на вече, «жених ей люб или не люб».

9) Венчались в церкви и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «круг ракитова куста венчалися».

10) Женились 3, 4, 5 и 6 раз и свободно разводились с женами, передавая публично их другим.

11) По сказанию Леннуа, продавали и меняли своих жен публично на вещи.

12) Лиц, осужденных церковно-народным судом, сажали на цепь.

13) Известие о смерти согражданина передавалось трезвоном.

14) Освящали вино и водку в день Св. Николая и Козьмы вместо воды.

15) Вдовые священники, несмотря на запрещение московских соборов, во всех новгородских областях свободно совершали богослужение по найму, переходя с места на место и проч.

В параллель к этому приведем факты из отношений донской церкви к московской, а также некоторые церковные обряды, записанные знатоком донской старины, протоиереем Левицким и академиком Е. Ознобишиным в половине XIX в.

1) В 1687 году, после усмирения бунта Разина, прислана была на Дон грамота с повелением поминать на большом выходе имя московского патриарха. Следовательно, на Дону в черкасском соборе с 1687 года в первый раз стали молиться за главного российского духовного владыку^{249}.

2) В 1762 году, после присоединения Дона к воронежской епархии, епископ Иоаким доносил Св. Синоду, что «казаки, под страхом наказания, запрещают своим священникам слушаться распоряжений архиерея и судят их по своему обычаю в кругу (вече)»; а атаман Иловайский прямо писал, чтобы архиерей не смел вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются по утверждению «казачьяго круга и старшин».

3) В 1765 году воронежский епископ Тихон I доносил вновь Св. Синоду, что в трех черкасских благочиниях 58 лиц самовольно определены кругом без его, архиерейского, благословения и что беспорядки казачьих церквей (не подходящих под порядки московские) исправить нет никакой возможности.

4) В том же году и тот же епископ вновь доносил Св. Синоду, что казачьи церкви не ведут венечных записей и метрик и что атаман Иловайский набил колодки на протопопа черкасского сбора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше веча, т. е. войскового круга.

Надо заметить, что Иловайский, генерал времен Екатерины II, один из орлов ее века, не был старообрядцем, не был и крамольником, чтобы иметь какое-либо право вступить в явную вражду с уважаемыми святителями московской церкви, и если он действовал в означенных случаях так враждебно против архиерея, то это только объясняется нравственным давлением войскового круга, состоявшего в то время еще из прямых потомков новгородцев 1384 года и вятчан 1471 года.

5) Известно, что брак на Дону в средних и низовых станицах с незапамятных времен, по народным преданиям, всегда состоял в церемонии, происходившей на майдане — народной площади, где собирался круг. Церемония эта происходила следующим образом: желающие вступать в брак являлись в сопровождении своих родственников на майдан, где жених, обращаясь к невесте, спрашивал ее: «люб ли он ей?» После утвердительного ответа невеста также спрашивала жениха: «люба ли она ему?» и, получив утвердительный ответ, кланялась жениху в ноги, в знак подчинения. После сего атаман и старшины вставали с своих мест и поздравляли молодых словами «в добрый час». Такая форма брака была так важна в понятиях казаков-вечников, что и после венчания в церкви должна была обязательно исполняться на майдане.

6) Развод производился с такою же легкостью: надоела мужу жена — он ведет ее на майдан и, став перед атаманом и старшинами, говорит, что эта жена была ему люба, была хорошая хозяйка, но теперь не нужна, и слегка отталкивал ее от себя. В это время желающий взять разведенную подходил к ней, покрывал ее полою своего казакина, и брак этим знаком прикрытия был совершен. Форма прикрытия полою, говорит известный донской историк Сухоруков, считалась самою важною и как бы снимала бесчестие развода. Таким образом, женщина могла передаваться от одного к другому и так далее. О такой форме брака говорит и Евлампий Кательников в своей «Исторической Записке о Верхне-Курмоярской станице», составленной им в начале прошлого столетия. Брак этот в средних станицах Дона, в том числе и в Верхне-Курмоярской, по сообщению Кательникова, просуществовал до 1750 г.; церемония его состояла в следующем: жених с невестою являлись на станичный сбор, молились и кланялись на все четыре стороны, причем жених, обращаясь к невесте, громко говорил: «Ты — скить, Настя, будь мне жена!» Невеста кланялась ему в ноги и отвечала: «А ты — скить, Гаврила, будь мне муж!» И тут целовались при общем поздравлении. Так жили и рождали детей. Венчание в церкви или часовне, если они были, считалось необязательным. Развод был также очень прост. Муж выводил жену на сбор и говорил: «Вот-скить, честная станица, она мне не жена, а я ей не муж!» Разведенную жену тут же мог взять другой, накрывши полой и объявив сбору с такими же примолвиями^{250}.

Священник Пивоваров, служивший в станицах Ведерниковской (ныне хутор ст. Константиновской) и Нижне-Каргальской (ныне хутор ст. Мариинской) в 20–40-х годах прошлого столетия, в своих записках отмечает, что приведенный обряд брака на майдане в некоторых станицах Дона существовал еще и в его время. Хотя такие браки нередко скреплялись венчанием какого-нибудь беглого попа или монаха, часто около стола или телеги, если дело происходило на ярмарке, но это нисколько не удерживало казаков вновь разводиться и искать себе новых жен. Так женились четыре, пять и более раз.

Хотя на Дон и послана была царская грамота 20 сентября 1745 г. о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков исполнять свой древний обычай жениться и разводиться с сведения и согласия станичного круга.

7) Известно, что Разин, отвергавший форму церковного брака, велел венчать молодых вокруг ракиты или вербы. Неудивительно, Разин как человек грамотный читал и хорошо знал древние новгородские языческие предания. Это подтверждается и тем, что Разин часто выражался языком былин, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.

8) Обряд церковного брака, по словам историка Сухорукова, происходил следующим образом: когда собирались ехать в церковь, то впереди поезда шел, а с хутора мог и ехать, священник с крестом в руках, за ним жених в алой черкеске, с высокой шапкою в руках, рядом с колдуном; вокруг священника и жениха гарцевали, стреляли, кричали и пели веселые песни сверстники жениха, отдававшие ему последний молодеческий долг.

9) После смерти гражданина, по словам протоиерея Левицкого, в XVIII столетии всегда трезвонили, но, вследствие частых и опустошительных пожаров, бывших в том веке в гор. Черкасске, трезвонить было запрещено указом войскового начальства.

10) В церквах станиц Усть-Хоперской и Усть-Быстрянской Е. Ознобишиным найдены железные шейные цепи, на которые, по словам старых граждан этих станиц, сажали в прежнее время уличенных в прелюбодеянии. Желая проверить столь интересный археологический факт, Ознобишин обратился к покойному протоиерею Г. А. Левицкому, прося его разъяснить справедливость этого обычая. О. Григорий письмом уведомил его, что обычай сажать на цепь был очень древен на Дону и что, в силу этого обычая, Разин, после поимки, был посажен на цепь, до сих пор хранящуюся в Старочеркасском соборе; что, кроме шейных цепей для прелюбодеев, были еще ручные цепи, на которые сажали воров; одну из таких цепей отец Григорий видел в 1836 году в ст. Александровской, в Архангельской церкви, куда она попала из прежней деревянной церкви, перенесенной в эту станицу с другого места.

11) Вдовые священники на Дону служили с незапамятных времен, и на все расспросы Ознобишина старцы-казаки разных местностей Дона единогласно отвечали, что вдовые священники служили, а монахов-священников никогда не помнят, тогда как у днепровских казаков всегда священники в сечи и ее паланках были из монахов; и в Черкасске с запорожцами были тоже священники-монахи.

12) На Николин день освящали водку, вместо воды, и разносили молящимся в храме.

Подобных церковных обрядов и обычаев, как это всем известно, не было на всем остальном пространстве России, а также в епархии Судгейско-Азовской, ведению которой принадлежали древние алано-готы, населявшие Крым, казаки азовские, черкасы Кубани, абхазцы и другие народы берегов Азовского в Черного морей. Крымская или Босфорская епархия с VI в. была епископией с кафедрою в Судгее (в Крыму). В 886 г. император Лев Философ дал епископу судгейскому сан архиепископа, а в 1296 г. император Андроник пожаловал его в сан митрополита, каковой сан продолжал сохраняться в той епархии, переименованной впоследствии в готфо-кефайскую, до времен присоединения Крыма к России, когда готы, к тому времени уже полугреки и полутатары, с своим митрополитом переведены были в Мариуполь в 1771 г. Такова наружная сторона этой церкви; внутренняя же, выражающая связь пасомых с пастырями, видна из фирмана султана Мустафы, данного митрополиту Гедеону в 1759 г. Фирман этот следующий: «Того ради, сего 1173 года, месяца джемадзиул акира 19-го дня, оному митрополиту Гедеону сею высочайшею грамотою повелеваем, дабы он, митрополит, над живущими в Кафе, Манкубе, Балаклаве и Азове христианами, по прежним примерам и древнему обыкновению и по их закону, был самовластным митрополитом».

Далее идут параграфы, содержание которых можно передать в следующих сокращенных словах:

1) Духовенство должно беспрекословно подчиняться архиерею.

2) Архиерей судит без всякой апелляции и отчета.

3) В дела церкви никто из мирян вмешиваться не имеет права.

4) Никакая жалоба от клира или прихожан на митрополита принимаема быть не может.

5) Венчать более трех раз воспрещается.

6) Развод зависит от архиерея.

7) Неисполняющий этих правил «да лишается христианского погребения» и т. д.

Сопоставляя приведенные религиозно-бытовые обычаи церкви новгородско-донской с церквами азовской и московской, куда греческие церковные обряды перешли целиком, каждый может убедиться, кто были первые насельники по среднему Дону с половины XVI века, навязавшие остальным элементам казачества свой древний своеобразный взгляд как на религию, так и на внутреннее управление общины.

Следовательно, греческий церковный устав и греческие церковные обряды среди казачества в том его составе, в каком мы его встречаем на Дону в XVI в., имели очень незначительное влияние, но зато там стали господствовать, как мы видели выше, церковно-народные обычаи новгородцев, занесенные туда из Хлынова и других областей великой новгородской земли, как более всего отвечающие народно-вечевому правлению.

Черкасы запорожские и киевские, казаки белгородские и севрюки, а в особенности казаки старые азовские, как проводившие целые века в битвах с неверными, не отличались культурностью и домовитостью, между тем как новгородцы считались, как мы увидим ниже, лучшими плотниками на всем пространстве тогдашней России; они-то первые и стали строить укрепленные городки на всем протяжении среднего и нижнего Дона — Раздоры верхние и нижние, при устьях Маныча и в других местах. К ним скоро прикошевали другие казацкие общины с Днепра, верховьев С. Донца, рязанских украин, а потом казаки азовские, самые бедные и бездомовные, образовав на окраинах казачьих городков приселки — хазовки^{251}.

Новгородцы считались и лучшими мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и по Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древнеславянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий, — это архитектура древнеславянских языческих капищ, близко напоминающая древнеперсидскую.

Христианство в новгородских областях прививалось очень туго, даже насильственно: свободолюбивая и торгово-промышленная новгородская вольница упорно отстаивала свои древние языческие верования и обычаи не столько из невежества, сколько из нежелания подчиниться чужеземному влиянию. Приняв христианство, они не приняли греческих священников, греческий церковно-судный устав и византийскую архитектуру церквей, а оставили свои народно-вечевые порядки как в общественном управлении, так и церковных делах, чтобы не зависеть в этих отношениях от Киева, а потом и от Москвы.

Е. Ознобишин, искрестивший в течение многих лет северные и восточные губернии России, изучая древние новгородские поселения в археологическом и этнографическом отношениях, а также древнерусское церковное зодчество, в 70-х годах прошлого столетия по поручению Императорской Академии художеств посетил и Донскую область и в течение 5 лет собрал массу рисунков с древних деревянных донских церквей с планами и фасадами, а также с резьбы иконостасов и наружной обшивки стен.

Сравнивая эти рисунки с прежде добытыми им в северных и восточных новгородских областях, он пришел к положительному выводу, что строителями этих церквей на Дону были новгородцы. Потом, изучая Донской край, по поручению директора этнографического музея в Москве В. А. Дашкова, по одобренной последним художественно-этнографической программе, он дал нам богатейший материал по исследованию Дона как в историческо-археологическом, так и в этнографическо-бытовом и церковно-народном отношениях.

Об управлении церквей донской и новгородской, а также их своеобразных обрядах мы уже говорили выше, теперь коснемся этнографии и археологии этих областей, а в особенности их церковного зодчества.

План и вообще характер построек древних деревянных церквей новгородских областей, как мы сказали выше, совершенно отличается от плана церквей греческих, перенесенного без изменений из Византии в Киев, Москву, Суздаль, Липецк, Рязань и Нижний, а также в Азов и во все церкви древней христианской Абхазии. План этот в первоначальном своем виде представляет простой квадрат, как это видно из развалин церквей в Крыму, Абхазии, Предтеченского храма в Азове и других местах.

В Киеве самые древние церкви, например Преображения Господня на Берестове, основанная Владимиром Святым, и деревянная Иоанна Златоуста, неизвестно в каком веке построенная, но перенесенная на настоящее ее место лет 250 тому назад, представляют фигуру плана неправильного четырехсторонника с срезанными углами алтарного придела.

В Москве собор Спаса на Бору, одновременный основанию этого города, имеет форму, подобную вышеописанной.

В Нижнем Новгороде собор Архангела Михаила, основанный в XII веке, имеет форму киевских церквей, но только вместо двух срезанных углов одну сторону, срезанную в форме трех полуовалов.

В Липецке, в старом упраздненном монастыре XIII в., план церкви представляет четырехсторонник, имеющий с одной стороны полуовальное округление.

В Козлове, Ельце, старой Рязани, Курске, Ростове Ярославском, Галиче, Вологде, Ярославле и других древних городах планы церквей имеют сходство с церковью в Липецке или Нижнем Новгороде.

План церкви Иоанна Предтечи в Азове имел квадратную форму.

Планы церквей, построенных после церковного раскола, имеют форму креста.

Таким образом, планы древних церквей разных местностей России имеют одно общее всем квадратное основание, измененное только с одной стороны.

Не те основные черты встречаем мы в планах древних деревянных церквей Новгорода, представляющих всегда форму осьмигранника.

Новгородский церковный план так резко отличается от греческого, что стоит только раз взглянуть, чтобы навсегда запомнить тот и другой, несмотря на наружные фасадные изменения. Насколько план новгородских церквей отличался от греческого, настолько же и наружный фасад был различен. Греческая церковь в первоначальном ее виде представляла совершенный куб, с четырехскатною невысокою крышей, имеющей в средине ярус круглой формы, оканчивающийся куполом в виде луковицы. Глав на храме могло быть — одна, три, пять и тринадцать. Наружные стены украшались орнаментами, представлявшими соединение в различных изгибах линий дугообразных, полуовальных, прямых, винтообразных и круглых.

Наружный же фасад новгородских деревянных церквей всегда имел осьмигранную фигуру в три, четыре и пять ярусов, тоже осьмигранников, постепенно уменьшающихся кверху и ограниченных плоскими, шатрообразными крышами; верхняя крыша обыкновенно была несколько выше и имела форму шатра с круглым яблоком наверху и высоким осьмиконечным крестом. Наружные украшения стен представляли обшивку из узких гладких пластин (гонтин) в три и четыре ряда, один выше другого. Гонтины эти налагались одна на другую, оставляя ряд промежутков в виде желобков; внизу каждая гонтина оканчивалась выемкою круглой или какой другой геометрической формы. Фронтон этих церквей украшался резьбою, состоящею из разных выемок, расположенных в прямых и полукруглых линиях и угольниках — остром и тупом.

Стены подобных церквей окрашивались умброю, а фронтоны и карнизы полукруглых с выемкою окон белою краскою; издали все здание представляло красивый вид темно-красного осьмигранника, переплетенного белым кружевом. Крыши церквей и церковные главы тоже делались из дерева, напиленного в форме полу кружков, наложенных один на другой, и представляли издали вид рыбьей чешуи.

Новгородские церкви строились необыкновенно прочно самими же новгородцами, известными за самых искусных плотников; с древнейших времен слово «плотник» было как бы ругательным для новгородцев в устах ленивых киевлян.

«Эй вы, плотники», — кричали кияне и их союзники, завидя новгородцев в войсках Боголюбского, осаждавшего Киев в 1169 году.

Все иностранцы, посещавшие Новгородскую область во время ее самостоятельности, удивлялись необыкновенной прочности деревянных новгородских построек и искусству новгородских мастеров — плотников и резчиков, в противоположность москвичам, постройки которых, по словам летописей, скоро разваливались. Надо полагать, что «авось» да «небось и как-нибудь» именно сложились в Московщине, в виду лености и неуменья ее природных жителей.

До сих пор можно видеть при проезде по Новгородской, Московской и Тульской губерниям разницу в постройках деревень новгородцев и москвичей, хотя и живущих при одних и тех же экономических условиях^{252}.

Чтобы объяснить, откуда новгородцы заимствовали план своих древних церквей и почему они не приняли общего византийского плана, обратимся опять вкратце к истории Новгорода и вообще древнего ильменского славянства и к проявлениям его народного духа.

Во время призвания варягов, т. е. в IX в. по Р.Х., Старая Русса уже существовала: следовательно, согласно Лаврентьевской летописи Нестора, в призвании князей участвовали и Руссы, как стоящие во главе народонаселения Новгородской области.

Переселенцы из Старой Руссы, желая приблизиться к морю, где в то время были уже знаменитые торговые города: Винета, Юмна, Аркона, Ретра, Любечки (Любек) и другие, основали в устьях Немана, на правом рукаве его — Русе, близ взморья, Новую Руссу. О торговом значении этого города говорит еще Пифей, участвовавший в плавании с греками по Балтийскому морю в 320 г. до Р.Х. Из этого следует, что Старая Русса древней Новой.

Часть славянского племени Венетов, по Птолемею, не поладив с Готами, двинулась в 216 г. до Р.Х. с берегов Балтийского моря на северо-восток, на берега о. Ильменя и р. Ловати и основала там гг. Новгород и Псков. Старое поселение Венетов (где ныне Ольденбург) долгое время называлось Старгардией, т. е. старыми городами^{253}.

Прибалтийские славяне в глубокой древности считались уже цивилизованным народом. Тацит в 60 г. по Р.Х. говорит, что германцы не знают еще городов, славяне же строят прочные деревянные дома и укрепленные города. В славянских землях, говорит известный немецкий историк Кледен, торговля и ремесла процветали до такой степени, что миссионеры не могли иначе выразить своего удивления, как сравнением Поморья с обетованной землей. У Венетов процветало скотоводство и земледелие, так что в открытых полях находились всяких родов овощи. Оттуда вывозились соленые и копченые сельди, мед, воск, лен, полотна, пенька, хмель, бревна, доски, смола, поташ, шерсть, сукна, меха, кожи, сало и копченое свиное мясо.

Историк XI века Адам Бременский свидетельствует, что Руссы-славяне владели северными и западными берегами Балтийского моря; что в г. Упсале стоял золотой славянский кумир бога Радигаста или Радигостя, покровителя торговых людей, т. е. гостей; храм этому идолу был сделан, по уверению этого историка, из золота. Другой храм этому богу был в Ретре, на южном берегу.

На острове Рюгене, населенном славянским племенем Ранов, славившихся богатством и торговлей, в г. Ореконде, на полуострове Витов, находился храм высокочтимого славянским миром бога Святовита, в г. Святограде или Свентограде. Храм этот в 1168 г. был разрушен датским королем Вальдемаром I. Многие драгоценности этого храма и до сих пор находятся в Копенгагенском музее северных древностей. Развалины кремля Святограда и теперь видны близ г. Арконы.

На том же острове, в г. Стопень-камень (ныне Штубен-каммер) также было три чтимых храма: Сварогу, Перуну и Волосу. В храме Волоса хранилась золотая сошка, упавшая с неба Микуле Селяниновичу. Другая хранилась в Микуль-боре, нынешнем немецком Мекленбурге.

Тацит говорит о поклонении славян на о. Рюгене богине земли — Матказеме (Герте). Драгоценную статую этой богини с серпом в правой руке и со снопом из золотых прутьев с янтарными колосьями в левой возили на колеснице по селам с весны до Купалы. Остатки этого храма у немцев теперь называются Гертабургом.

Следовательно, прибалтийские славяне еще в глубокой древности считались одним из цивилизованнейших народов севера, знавших архитектуру, ваяние, литье статуй и другие искусства и торговавших по всему балтийскому побережью с народами запада, а по Волге и другим рекам с народами востока. От них-то новгородцы унаследовали и долгое время удерживали свою архитектуру храмов и своеобразное внутреннее их устройство.

Иконостасы новгородских церквей во многом отличались от греческих, принятых Киевом и Москвой. Последние были высоки до самого верха, с образами в 4 и 5 ярусов, с резьбою глухих орнаментов, окрашенных в один золотой цвет; иконостасы же церквей новгородских были не высоки, в виде нынешних католических, с резьбой сквозной и цветной, при сочетании любимых новгородцами цветов: красного с синим или зеленого с серебряными разводами. Подобная сквозная резьба встречалась еще в последней половине прошлого столетия у дунайских славян и в Угорщине.

Итак, храмы, построенные древними новгородцами, можно безошибочно отличить по трем признакам: плану, фасаду и резьбе иконостаса.

Подобного типа старые церкви XVI и XVII вв. исследователем древнего зодчества Е. Ознобишиным были найдены в 1865–75 гг. по пути следования новгородцев: по р. Сухоне, в окрестностях Устюга, в некоторых местах по Волге и Суре, близ Царицына и Дубовки и в Донской области в округах: Хоперском, Усть-Медведицком, Первом и Втором Донских, в станицах, хуторах и селах: 1) в слободе Гуляевке, на р. Арчад, перенесенная туда с р. Иловли в 1836 г. План этой церкви (в 1872 г.) осьмигранный, с зарезами на углах, чисто новгородскими; наружная обшивка стен гонтовая; иконостас сквозной резьбы, окрашенный в цвета красный и синий с серебряными и золотыми орнаментами самого первого новгородского рисунка, сходного с персидским; 2) в ст. Урюпинской (Вознесенская), перенесенная туда с р. Кардаила. План ее много изменен пристроями; 3) в ст. Петровской на Хопре, перенесенная туда, по сказанию старожилов, с другого места, но с какого, никто достоверно не знает; 4) в ст. Голубинской, хорошо сохранившаяся, как по плану, так и резьбе иконостаса; 5) в ст. Сиротинской, несколько измененная переделками; 6) в ст. Еланской; 7) в Усть-Белокалитвенской; 8) в хут. Ямайском; 9) в ст. Клетской (Троицкая); 10) Пятиизбянской, разобранная, по сказанию старожилов, в 1853 г. атаманом Гусевым на собственные надобности; 11) Цимлянской; 12) Качалинской; 13) Усть-Хоперской; 14) Перекопской; 15) Раздорской на Дону; 16) Раздорской на Медведице; 17) Правоторовской; 18) Арженовской; 19) Ярыженской; 20) Богоявленской и др.

Окна в этих церквах до начала XIX в. были круглые и маленькие, так что впечатление внутренности подобного храма было мрачно и напоминало скорее грозного языческого Сваргу прибалтийских славян, чем кроткого Иисуса.

Во многих других церквах Дона Е. Ознобишиным найдены, обыкновенно в колокольнях, обломки старых, когда-то существовавших иконостасов с чисто новгородской резьбой и окраской.

По поводу приведенных данных относительно новгородской архитектуры донских церквей многие могут возразить, что церкви эти строили не казаки, а случайные подрядчики по своему вкусу и уменью. На это мы ответим, что в XVI и XVII вв. на Дону церкви строились местными мастерами, а не пришлыми: постройка церкви была делом народным, а не капитала. Лучшими же мастерами-плотниками на пространстве всей тогдашней Руси были новгородцы. Царь Иван IV в 1551 г. повелел новгородским мастерам в Устюге срубить деревянную церковь и перевезти ее в только что построенный г. Свияжск. Повеление было исполнено. Церковь эта, чисто новгородского стиля, находится в тамошнем женском монастыре.

История происхождения этого храма может служить самым лучшим доказательством предположения, что москвичи и рязанцы не были в то время искусны в возведении больших деревянных построек, ввиду чего московский царь, не имея в Свияжске под рукою кирпича, вынужден был заказать постройку храма в отдаленном Устюге, тогда как под боком находился Нижний, Муром, Владимир и Кострома с самым удобным сплавным путем по рекам Оке и Волге. Следовательно, если московский царь не нашел в своем государстве искусных плотников и резчиков лучше новгородских, то где бы их могли взять донские казаки того времени для постройки своих изящных церквей, если бы среди них не было новгородцев. Также могут возразить, что донским казакам, как занятым постоянно войной, некогда было самим заниматься постройкой церквей. Так ли? В г. Новомосковске, основанном, как известно, на месте старого Запорожья, до сих пор сохранилась деревянная церковь, собственноручно построенная одним запорожским казаком в XVII в. Уж если дикий запорожец нашел время и сумел построить церковь, то среди домовитых донских казаков всегда могли найтись люди для доброго дела, а ведь домовитостью-то на Дону и предприимчивостью отличались только одни новгородцы, т. к. запорожцы и азовские казаки составляли в донских городках лишь приселки — хазовки, т. е. азовки.

Новгород разделялся на городские концы, имевшие каждый своего святого патрона, и на братовщины, праздновавшие дни своих святых великим пьянством и беснованием. Члены братовщины николыцины были самые буйные, самые свободолюбивые и шумливые вечевики и ярые враги боярства. Храмовые престольные праздники этой братчины сопровождались таким пьянством и буйством, что отцы новгородской церкви приходили, как и московские святители, в ужас от этих беснований. Новгородский консерватизм, скорее — упрямство и нежелание подчиниться чужеземному влиянию, сумел соединить в себе и новые христианские, и древние языческие обряды, смешав те и другие в одну кучу. Считаясь усердными христианами и строя богатые храмы, они в то же время, судя по новгородским летописям, ни за что не хотели следовать требованиям церковного византийского устава, не слушались своего, ими же самими избранного на вече духовенства, женились по 4, 5 и 6 раз и так же легко разводились на том же вече; этот обычай они занесли и в Хлынов (Вятку), как это видно из грамоты митрополита Геронтия 1471 г., что «хлыновцы не соблюдают родства, вступают в кровосмешение и женятся 4, 5 и 6 раз». Новгородское духовенство, не подчиняясь Москве, исполняло это требование народа. Брак тоже носил отпечаток язычества: священник ехал верхом впереди всех в ризе и с крестом в руках; за ним ехал также верхом жених в красном камзоле с серебряными позументами и высокой с красным верхом шапке, сопровождаемый волхвом — колдуном, знахарем, как и у нас в старину на Дону; вокруг священника плясали и бесновались свахи, закутанные в разные ткани; за поездом жениха и невесты ехали верхом на лошадях поезжане с гиком, криком, гарцеваньем, стрельбою, песнями и музыкой. (Пусть вспомнят старожилы — это было и у нас на Дону.) Подобный новгородский свадебный обряд на Руси запрещен собором епископов 1667 г.

Из никольщины выходили, по народным преданиям, и те удалые ушкуйники-повольники, которые, недовольные порядками на родине, основывали по северу, востоку и юго-востоку нынешней России новые колонии и наводили страх не только на соседние народы, но даже и на московские окраины. Николай угодник был любимым святым этих удалых добрых молодцев и во всех путях жизни был могучим их патроном и покровителем. Самое имя Николай считалось у братчины в Новгороде и Пскове, как у Гетов-Руссов бог Марс, признаком смелости, бесстрашия и безнаказанности. Юродивый Николай Качанов всенародно порицал новгородскую разладицу, тогда как другие безнаказанно этого сделать не могли. В Пскове юродивый Салоса, прикрывшись именем Николая, совал неистовавшему там Грозному царю кусок кровавого мяса, смело называя его убийцей и кровопийцем, и остался безнаказанным, т. к. магическое имя Николай ограждало его от всяких бед. Ушкуйники из братовщины николыцины популярность имени этого святого перенесли и на Дон и первые свои часовни и церкви посвящали ему.

Старая церковь (XVI в.) Пятиизбянской станицы, где, по преданию, крестился Степан Разин, была во имя св. Николая.

Церковь в ст. Еланской до 1828 г. была во имя св. Николая.

Церковь ст. Голубинской (1735 г.), Сиротинской (1740 г.), Верхне-Чирской(1700 г.), Цимлянской (1715 г.), Кременской (1744 г.), Усть-Медведицкой (с 1595 г.), Глазуновской (до 1759 г.), Арчадинской, Усть-Хоперской (1724 г.), Мигулинской, Мелеховской, Кочетовской (1720 г.), Усть-Быстрянской, Усть-Белокалитвенской, Луганской (1732 г.), Верхне-Михалевской (ныне Николаевской), Быстрянской (ныне Мариинской) — часовня (1735 г.), Нижне-Каргальской (1672 г.) — часовня, Скородумовской (в г. Черкасске), Арженовской, Правоторовской, Ярыженской, Етеревской, Петровской, Урюпинской — все были во имя св. Николая^{254}.

Кроме всего сказанного, исследователь древнего церковного зодчества на Дону и в новгородских областях Е. Ознобишин видел в 1872 г. в церкви ст. Раздорской на Дону ветхую обшивку священнических облачений по бархату золотом с надписью славянскими буквами: «В память болярина князя Георгия (слово утрачено) Сицкаго (утрачено) в Раздорскую церковь на Дону от княгини»… Далее все истлело и высыпалось. Об этой обшивке пишущий эти строки сам слышал в 80-х годах прошлого столетия от покойного протоиерея ст. Раздорской Бондаревского.

Невольно является вопрос: какое отношение имели князья Сицкие к казакам ст. Раздорской? Георгий Сицкий был сын князя и большого воеводы Василия Сицкого, убитого при Иване Грозном в войне с Стефаном Баторием. Еще при жизни отца Георгий Сицкий возбудил спор о старшинсте мест с Борисом Годуновым, и спор был решен не в его пользу. Вскоре Георгий умер насильственной смертью. С ним прекратился прямой род Сицких.

Князья Сицкие были выходцы из Литовской Руси, и дед князя Георгия был вместе с Шуйским кормленным князем новгородским, т. е. жившим на жалованье (кормлении) Великого Новгорода за обязанность, в случае внешней войны, предводительствовать новгородскими дружинами; в мирное же время князья эти никакой роли не играли и не имели права вмешиваться во внутреннее управление края, так как это право исключительно принадлежало вече. Кормленных князей в Новгороде было много, и все они с падением вечевого правления перешли на службу в Москву. Для нас важен не вопрос о местничестве Сицкого с Годуновым, а то, что внука кормленного князя новгородского, помня старую хлеб-соль, трудится над вышиванием золотом священнической ризы и посылает ее в Раздорскую на Дону казацкую церковь с просьбой помолиться о душе замученного Грозным царем ее мужа.

Из кого же состояла Раздорская на Дону казачья община, если не из домовитых и высоконравственных новгородцев. Только они-то, независимые от Москвы и знавшие князей Сицких, могли, по убеждению княгини, помянуть ее мужа и помолиться за упокой его души. Ведь к беглым преступникам, какими представляют казаков некоторые наивные историки, религиозная московская аристократка не обратилась бы, так как подобный элемент плохой молельщик за души князей-аристократов.

Бутков в своих материалах для новой истории Кавказа (т. I) говорит, что в Астрахани в 1591 г. был воеводою князь Сицкий. Имени этого воеводы Бутков не называет. В каком родстве этот последний состоял с Георгием Сицким, неизвестно. Для нас важно только то, что князья Сицкие выходцы из Новгорода и что одна из княгинь этого рода считала Раздорскую донскую казачью общину за людей благонадежных и религиозных, родственных ей по духу и убеждениям и послала этой общине свой драгоценный дар.

Выше было сказано, что план новгородских церквей и орнаментика иконостасов сходны с древнеперсидскими; это многих удивит. Вопрос же решается очень легко. Цивилизация в Персию или Иран занесена из древней Арианы.

Эта же цивилизация другой ветвью арийцев, после катастрофы в Ариане, занесена на Волгу и в Приазовье, а оттуда распространилась по водным путям на берега Балтийского моря и особенно удержалась там, где славянские племена не поддались чуждому влиянию, как например, в Новгороде и его областях^{255}.

Представленные на археологический съезд в Киеве 1874 г. гг. Стасовым, Сологубом, Волковым и др. собранные ими в большом количестве народные рисунки — узоры, вышивки в цветах, народная орнаментика до XVII в. губерний Киевской, Черниговской, Волынской, Смоленской и Полтавской, а также найденные г. Ивановским в новгородских могилах XI и XII вв. разного рода предметы, относящиеся к украшениям и вооружению, ясно показали, что наши предки многое заимствовали (цвета, узоры и орнаментику) с востока, вернее сохранили в первобытной форме культ своей древней родины — Арианы и соседнего с ней — Ирана. Известно, что восток особенно любил цвета красный, синий, зеленый, черный и желтый и всецело передал эти цвета в наследие славянам.

Новгородцы всегда любили сочетание цветов красного с синим в одежде с дополнением черного и зеленого с серебряными разводами в орнаментации построек своих капищ, а потом и церквей и эту любовь к цветам целиком перенесли на Дон вместе с упорством в сохранении своих старых прадедовских обычаев, вечевым правлением, с своеобразным отношением к церкви и проч.

Помимо всего изложенного, связь новгородских областей с Доном сказывается еще, кроме народного говора, о чем мы уже говорили, в памятниках народного эпоса и оставшейся письменности^{256}. Известно, что все былины о князе Владимире и древнерусских богатырях его эпохи, как то: Илье Муромце — матером казаке, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче и бое его со змеем Горынычем, Дюке Степановиче и др. найдены в новгородских областях и Западной Сибири, куда новгородская колонизация проникла рано, как и казацкая в XVI в.^{257}.

Эти же былины, хотя и не в целости, а некоторые с другими вариантами, но тождественные по языку и способу выражений мысли и чувства, а также и стихосложению, найдены и на Дону в станицах Клетской (Илье Муромце), Усть-Быстрянской (Бой Алеши Поповича со змеем, Дончак — Добрыня Никитич, спор сокола с конем, спор Ивана Гардиновича с князем Владимиром), Богаевской (Дюк Степанович), Пятиизбянской (про Кузюшку), Нижнекурмоярской (про Александра Македонского и дочь кн. Владимира, молодого наездника и Аннушку, дочь княжескую), Арженовской (Индей землю и Индик-зверя), Усть-Белокалитвенской (Индрик-зверя), Мариинской (спор сокола с конем — другой вариант) и в др.^{258}.

В сборниках донских песен С. Робуша, Сальникова, А. Савельева, А. Н. Пивоварова и др. также имеются древние казачьи былинные песни, записанные со слов старожилов. По идее, способу изложения и по выражению чувства и мысли эти былины-песни поразительно схожи с древними былинами, найденными в новгородских областях, т. е. в губ. Новгородской, Олонецкой, Архангельской и др., даже в некоторых местах тождественны.

Днепровская Русь (малороссийская) и московская (владимиро-суздальская) былин этих не знает, первая потому, что с уходом, после Владимира и удельных князей, новгородско-варяжских дружин на север, иначе сказать — с отделением Новгорода от Киева и Владимира в прежнюю, самостоятельную жизнь, на Днепре стал преобладать элемент местный, Червонно-днепровской Руси во главе с черкасско-запорожским казачеством, с его вековой борьбой с татарами и турками, а потом с Польшей, с другими интересами и идеями, с другими героями и новыми героическими песнями. Старых эпических богатырей забыли, т. к. на смену им явились новые. Московская же Русь древних богатырей совсем не знала. Один Новгород помнил о них, так как они стояли ближе к нему по духу и вышли большею частью из среды его дружин. Песни о них они перенесли и на Дон. Кроме того, как говор новгородских областей, так и язык новгородских летописей и былин отличаются замечательной чистотой и легкостью, которые приближают их к современному литературно-народному. Владимиро-суздальская Русь, а потом московская этим языком не говорили, по крайней мере, письменных памятников о том по себе не оставили, а то, что имеется под руками (более 100 томов дипломатической переписки Москвы с соседями), представляет какую-то неудачную смесь древнеславянского языка с местным московско-суздальским говором^{259}. Так называемый современный московский говор, чистый и легкий, есть уже работа позднейших веков, сложившийся, как в столице, из лучших русских элементов под влиянием новгородских областей, как более культурных, и Литовской Руси, развившейся раньше Москвы. При этом надо иметь в виду, что этот говор распространен только в окрестностях Москвы, по радиусу не более 100 верст. Соседние губернии имеют каждая свой особенный говор.

Старые донские письменные памятники, помимо песен и былин, отличаются, как и новгородские, такой же чистотой и легкостью. Летописные сказания о Ермаке и его подвигах, писанные его сподвижниками-новгородцами, среди которых грамотность была развита, имеют те же достоинства.

Отписки казаков Москве XVI и XVII вв. по поводу случившихся на Дону событий отличаются замечательной чистотой языка. Кто же писал эти документы, если не новгородцы? Ведь нельзя же допустить, что отписки эти составляли неоднократно переселявшиеся на Дон партиями запорожцы, которые, в силу исторических судеб, сталкиваясь и пополняясь малороссами, говорили языком галицко-днепровской Руси; и не казаки азовские, как оторванные многие века от России под влиянием греков имели совсем особенный говор, также не казаки рязанские, северские и белгородские, имевшие свой говор. Эти документы писали новгородцы, поселившиеся на Дону. Приведем образцы этих отписок.

В 1630 г. по поводу казни боярина Карамышева в Черкасске казаки писали царю: «Мы, Государь, неотступники, неизменники и нелакомцы: служим тебе, Государю, верно… Государь! если мы тебе и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольные, от самых украинных городков, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем»^{260}.

В1632 г. по поводу требования принести присягу Москве на верность службы казаки писали: «Крестного целования на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось; при бывших государях старые казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованием; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы-казаки выходили с Дону и с Волги и с Яика и с Терека и атаман Сусар Федоров и многие атаманы — казаки ему, государю, под Казанью служили — не за крестным целованием».

Отписка казаков 1637 г. по поводу взятия Азова, полная чувства искренности и поэтических красот:

«Пошли мы под град Азов с великия скорби, помня свое крещение и святыя Божия церкви и свою истинную крестьянскую (христианскую) веру… и пошли, государь, мы под тот град Азов, все утвердишеся сердцами своими единомышленно и поболев душами своими о нашей крестьянской вере, и его осадили, апреля в 21 день… и тот град мы взяли июня в 18 день и тех бусурманов, азовских людей, под меч подклонили и всех за их неистовство побили… И Божиею, государь, милостию и Пречистый Богородицы помощию и святого славнаго пророка и предтечи крестителя Господня Иоанна умолением посольских людей на колодах пронесло мимо града на низ в наши таборы с их изменничьи грамоты и мы, государь, не утерпе сию измену и за то волшество их, что стоя под Азовом терпим голод великой и всякия нужныя скорби, того турскаго посла Фому Кантакузина со всеми его людьми побили до смерти»…^{261}

Схороните меня, братцы,
Между трех дорог.
Меж Московской, Астраханской,
Славной Киевской;
В головах моих поставьте
Животворный крест,
А в ногах моих положьте
Саблю вострую.
Кто пройдет или проедет —
Остановится,
Животворному кресту он
Тут помолится,
Моей сабли, моей вострой
Испугается:
Что лежит, мол, вор удалый,
Добрый молодец,
Стенька Разин, Тимофеевич
По прозванию^{262}.

Воззвание атамана Кондратия Булавина к казакам в 1707 г.: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно! Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в эллинскую веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на всем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и нивочто вменили и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы все мне дали твердое слово и клятву»^{263}.

Таких образцов письменности в материалах для истории Дона очень много. Язык этих документов, как сами могут убедиться читатели, с письменными памятниками Москвы XVI и XVII вв. имеет мало общего. Это язык древних новгородцев.

В верховых станицах преобладает говор на я и на ша: чаво, яво, ишшо и ишто, штобы, няльзи, табя, сабя, мяня, братишша, дружишша, переходящий ниже, во 2-й и 1-й Донские округа, в более смягченный: чиво, иво, тибе, сибе, мине, он говоря, пиша, читая (читает), ходя, едя, бегить и др. Далее, в низовьях Дона и по Донцу в говор казаков начинают уже примешиваться слова малороссийские, занесенные туда запорожцами и малороссийскими черкасами, часто с мягким выговором на ми и ви (мы и вы). Также появляются и малороссийские фамилии казаков, с позднейшим прибавлением окончания на ов, а также на ий и ич: Трофименков, Абраменков, Филенков, Ханжонков, Сидоренков, Гайдамаченков, Тимощенков, Савченков, Панченков, Лехницкий, Крупницкий, Луковский, Вансецкий, Венцович, Балашевич, Облакевич и др.

Вообще на Дону чуть ли не в каждой станице или в каждом районе в простонародье имеется свой особенный говор, отличный от великороссийского. Но несмотря на все это, по всему Дону, от верху и донизу, красной нитью проходит по станицам и хуторам говор новгородский, чистый и звучный, как и бросающийся в глаза самый тип этого элемента казачества, его домовитость и закоренелый консерватизм, удерживающий с поразительной стойкостью древние обряды и обычаи, а также и религиозные мировоззрения в виде старообрядчества и разного рода сектантства.

Глава V

Арийцы из Арианы. Ас-Саки — Казаки

Народы древней Арианы, жившие по Семиречью в Средней Азии и известные в науке под общим названием арийцев, за несколько тысячелетий до нашей эры стояли уже на высокой степени развития; об этом свидетельствуют оставленные ими письменные памятники, собранные в двух книгах — «Авесте» и «Риг-Веде».

В гимнах Риг-Веды очень часто встречается термин «Асур» и «Асуры», связываемый всегда с орошением страны, от чего собственно и была богата Ариана. Этим именем называли каких-то полубогов, то благодетельных, которым поклонялись, то вредоносных, которых страшились, то каких-то титанов, с которыми нередко боролось высшее божество. Ни один из комментаторов арийских книг не определил ясно, какую собственно роль играли Асуры в Ариане; мы же, проследив внимательно гимны Риг-Веды, в которых говорится об Асурах, скажем положительно, в чем читатели убедятся ниже, что этим именем арийцы называли свое военное сословие и своих национальных героев, охранителей очень сложных и ценных оросительных сооружений. В мирное время они ими тяготились, а в военное, при столкновении с окружавшими их полудикими народами, восхваляли и превозносили до небес. Мы так судим об этом не по мировоззрениям массы, которые нам неизвестны, а лишь по поэтическим произведениям отдельных певцов, оставивших нам свои гимны.

После геологической катастрофы, постигшей Ариану более чем за две тысячи лет до Р.Х., арийцы стали искать новых мест для поселения.

Часть из них, более культурная, судя по сохранившимся письменным памятникам, переселилась на юг в Пенджаб, в Пятиречье и далее в Индию под именем Индов (Поречан) и Саков или Сакиев; другая осталась в соседней Бактриане под этим последним названием, т. е. Саков, и Гетов или Массагетов; третья проникла на Иран под именем Иров или Аров (арийцев) и далее в Месопотамию, положив основание халдейской и ассирийской цивилизации. Главное божество Ассирии, вернее — первые обоготворенные завоеватели, — наз. Асур, Ассур или Ашур^{264}. Четвертая под именем Гетов (Хетов) образовала сильную монархию по восточным уступам Киликийских ворот, долине Евфрата и Сирии, распространившуюся потом от берегов Черного моря до Средиземного и Палестины, потом, спустя несколько веков, распавшуюся. О столкновениях Гетов во главе других народов с фараоном Рамзесом II мы уже говорили в VI главе.

Авраам по переселении из Халдеи в землю Ханаанскую, около 2000 года до Р.Х., застал там Гетов или Хетов, живших оседло в благоустроенных городах и отнесшихся к нему с покровительством, как сильный народ к слабому и мирному пастуху^{265}.

Этим и объясняется, почему в языках персидском (манифест Дария Гистаспа), халдейском, ассирийском, финикийском и в особенности еврейском много слов с русско-славянскими корнями, занесенными туда при переселении арийцами, как народом более культурным, чем туземные племена.

Переселение арийцев из древней их прародины Арианы вызвано, как сказано выше, геологической катастрофой. Переселение это шло иногда мирным путем, а больше завоевательным. Впереди шли Асуры, т. е. военное сословие, или Геты (от геть — идти вперед), за ними уже мирные жители.

Вся Малая Азия, вплоть до Мраморного моря и Архипелага, усеяна памятниками древних Гетов, в виде выбитых на скалах надписей, барельефов с двуглавыми орлами, статуй, развалин храмов и др.^{266}.

Культура древней Трои и недавно открытая археологом М. Эвансом доисторическая цивилизация на о. Крит, а также Этрусские памятники в Италии говорят нам о великом народе Гетах-Руссах, стоявших за 20 веков до нашей эры на высочайшей степени развития, имевших свою письменность и пользовавшихся ею в повседневной жизни.

Вместе с именем Гетов тесно связано имя рос, рось, расы, рса, рша, расены, рсены, занесенное из древней Арианы, а также термин «Ас», означавший первоначально народных героев, потом богов.

Книга Бытия говорит (гл. 10, ст. 10 и 11), что Ассур вышел из земли Сеннаар и построил Ниневию. После этого Ассур стал богом и покровителем Ассирии. Имена большей части первых царей этой монархии начинались со слога «Ас»^{267}.

О. Кипр был известен египтянам под именем Аси^{268}.

Царь Гетов-Руссов Эней, умирая в чужой стране, взывал к древнему арийскому богу Асменю. (Надгробная плита Энея.) В Индии, Персии, Халдее и в государствах Малой Азии слово «аз» означало бога или господина, а также воина. Сарбаз — солдат пехотинец в Персии — царский аз, воин.

Азы — боги древних скандинавов, переселившиеся туда с юга, из страны Свитиод — света, Перкун-аз — главное божество у литовцев, то же, что у славян Перун, а у индусов Парана, бог грома и молнии, от глагола бить, переть, попирать. Азар (Аз-ар) или Язар — языческий бог у мордвы. Витязь (вит-аз), князь (кон-аз), сербско-черногорское «кньаз», литовское «кунигас», т. е. конный аз, означало владыку или господина. Это господство военного сословия над туземными жителями занесено из Арианы при перенесении арийцев-расов в восточную Европу, на Волгу, Дон, Кубань, Днепр и берега Балтийского моря в тот же период времени, т. е. после катастрофы в Ариане.

Геты-Азы или Геты-Расы, т. е. Руссы, оставили нам и древнее название рек «дан», по греческому выговору «тан», по осетинскому и русскому «дон».

Илиада говорит (XX, 215 и след.), что Дарданос (дар дана) под покровительством Юпитера Идейского (горы Иды близ Трои) основал город Дарданию и сделался родоначальником дарданов, т. е. троянцев.

Таким образом, арийцы под именем Саков, Гетов-Руссов, Азов и Индов (по греческим историкам — Скифов) прошли всю западную и южную Азию до Египта и вторглись в восточную и южную Европу под теми же названиями. Страбон (I в.) записал древние азиатские предания, утверждающие, что один скифский царь (вернее — несколько царей и не в один век), именуемый Индотирсесом (Инд-ти-рса — рос), победоносно прошел всю Азию и проник даже в Египет^{269}.

О переселении Тирсенов и Сарданов из Малой Азии в Италию, острова Средиземного моря, Африку и другие страны говорит и Геродот, в кн. I, гл. XCIV^{270}.

Саки или Скифы (часть из них называлась Сколоты) из Азии переселились в восточную Европу и заняли почти всю нынешнюю Европейскую Россию в XV в. до Р.Х.^{271} Переселение это шло не сразу, а в течение нескольких веков. Скифы вытеснили из названных мест тамошних туземных жителей Киммерийцев, ушедших в Азию чрез Кавказ и Фракию, и заняли реки: Волгу, Днепр, Днестр, Дон и Кубань, а потом и Дунай^{272}. Скифы вынесли из Арианы культ поклонения воде, росе, отчего они стали именоваться расами, россами, ресами, рсою и т. д.

Для нас теперь является весьма важным вопрос о происхождении народов, населявших берега Азовского и Черного морей от устьев Днепра до Кавказа. Геродот говорит, что в его время (IV в. до Р.Х.) на Таманском полуострове жили Синды или Инды^{273}. О Синдах, живших в том же месте, упоминает и Страбон, а также о их соседях Аспургах, Чигах и Керкетах (Чер-Гетах)^{274}. Инды имели много городов и высокую культуру. Гавань их на Таманском полуострове славилась торговлей. Инды были рыболовы и земледельцы. Николай Дамасский (в V в. по P.X.) говорит, что Инды клали в могилы умерших столько штук рыбы, сколько они убили врагов (фрагм. 121). Подобные обряды погребения встречаются при раскопках могил в южнорусских степях и по берегам Аму-Дарьи.

Синды или Инды — Поречане, пришедшие из страны Семи Индов или Семиречья, с подножий Индукуша или Индукоха (кохающего инды — реки). Главное божество арийцев, по Риг-Веде, заведывавшее царством облаков и орошением, было Индра (Инд-pa), которому посвящены многие гимны (Риг-Веда, ч. 8, гл. 5, гимн X, § 8 и 9).

Аспурги — Асы и пургос — башня по-гречески, т. е. Асы, живущие в укрепленных городах с башнями; так называли их греки.

В первых годах нашей эры Аспурги овладели всем Босфорским царством, т. е. всем побережьем Азовского моря, основали там свою сарматскую династию царей, владычествовавшую до 337 г., до образования Гуннской монархии.

В тех же местах, т. е. по берегам Азовского моря и далее на запад в первых веках нашей эры жили Роксоланы или Рос-Аланы (Страбон). Аланы, народ благородного происхождения, называвший себя на своем языке — Ас, Черкасы или Сер-Асы, Джигеты (Чиги-Геты) и просто Геты, наводившие страх на греков и римлян своими морскими набегами.

Народы Приазовья исповедывали христианскую веру с первых веков нашей эры, имели своих епископов и архиепископов, свою русскую письменность и храмы (глава IX).

Об Аланах, Чигах, Казаках, Ясах или Асах, Касогах и Касагах, Хазарах или Казахах (Ас-арах, т. е. арийцах) Приазовья говорят и Константин Багрянородный и наши летописи X и XI вв.^{275}.

Хазары, переселившиеся с Дона на Днепр в X–XII и XIV вв., называли себя Асами или Ясами, Казахами или Казаками, т. е. Асами-Саками, и Черкасами. Оставшиеся на Дону и Кубани Асы или Казаки-Черкасы с появлением татар, отличавшихся в первое время большой веротерпимостью, вошли в состав Золотой Орды под именем Чигов, Гетов и Россов; о чем свидетельствуют современники татарского владычества, греческие историки Никифор Григора и Георгий Пахимер, а также посланники к Батыю — французского короля Людовика Святого Рубруквис и папы — Плано Карпини, называя этот народ славянами, аланами — ясами и «народом особенным». Русские летописи их называют «бродниками», т. е. свободными, также «черными клобуками» и Черкасами. Бродники ходили на службу к русским великим и удельным князьям, в Орде же пользовались разными льготами, составляя в ханских полчищах передовую конницу. Для них в 1261 г. была учреждена особая епархия, именовавшаяся Сарской и Подонской.

С принятием татарами в половине XIV в. магометанства казачеству Золотой Орды пришлось терпеть разные притеснения и унижения, ввиду чего большая часть из них стала усиленно переселяться на Днепр и в русские украинные городки и даже в новгородские области.

Донское «Поле» к концу XIV в. опустело. Лишь Черкасы низовьев Кубани и предгорий Кавказа геройски отстаивали свою веру и независимость, но и они после вековой борьбы частью погибли, а частью ушли на Днепр; немногие из них остались на месте, смешались с некоторыми татарскими племенами, приняли магометанство и стали известны у южных народов, персов и турок, за их дерзкую храбрость и отвагу, под кличкой «черкесов», т. е. головорезов, по созвучию и осмыслению прежнего их имени «черкасов»^{276}.

Часть казаков осталась и в Азове, в своей древней столице, подпав в 1471 г. под власть турок. Но и оттуда они скоро были изгнаны на Днепр, а потом переселились под Путивль (стр. 202–204).

Оставшиеся в Золотой Орде казаки, принявшие магометанство и смешавшиеся с татарами, стали известны с 1500 г. под именем казаков «ордынских», наводивших в XVI в. страх на купеческие и посольские караваны на Волге и у Переволоки. Потомки этих казаков теперь известны под именем Киргиз-Кайсаков, вернее, как сами они произносят — кхасаков, т. е. киргизских казаков.

Об обратном движении казачества на Дон с Днепра и разных украинных городков Русского государства, а также и новгородских областей подробно изложено ранее.

Итак, арийцы, выселившиеся из Арианы, распространились по всей западной и южной Азии, восточной и южной, а потом и остальной части Европы.

Военное сословие у них называлось «Ас», Ассиры или Ассуры. (Ас — сир, сер, cap, царь — господин, никому неподвластный).

Передовые отряды Асов носили название Геты, Хеты, Четы, Гайдамаки и т. п., от геть — идти вперед, в поход.

По первобытному религиозному культу древней Арианы назывались: расами, рашанами, ресами, рсою, ршою, росью, россами и руссами, т. е. поклонниками воды, росы.

По вооружению — Саками, от сак, сек, сечь, сечники, т. к. главное и самое страшное их оружие, помимо копья, а потом меча, было сагар или сакар — секира^{277}. Асы-скотоводы назывались аланами.

Предводители отрядов Гетов именовались гетманами, от древнего mant, мидийского mat, индусского ману, персидского ман — начальник, глава, отец (батько) Гетов.

Герб начальников Гетов был двуглавый орел^{278}.

На всем указанном пространстве в течение многих веков звучала речь Азов-Гетов, близкая к говору древнерусскому, оставив в языках туземных народов множество славяно-русских корней, названий городов, местностей, рек и др.

Куда проникли Азы-Геты или Ас-Саки, мирным ли путем или с мечом в руках, от Индии до Италии и Испании и от дельты Нила до Скандинавии, там они, как носители древней арийской цивилизации, становились во главе правления, составляя из себя высшее благородное сословие — «конных азов» или князей и «Азов-Саков» или Казаков^{279}.

Из этого сословия арийцев вышли богоподобные герои великие проповедники истины, пророки, законодатели и мудрецы, как то: Ману и Сакия Муни (сакский мудрец) — в Индии, Асур, Нин, Семирамида, Гамураби (великий законодатель) и др. в Ассирии и Вавилоне, троянские герои и наши былинные богатыри.

Всюду Азы-Саки несли свои культурные взгляды на свободу личности, развивали торговлю и промышленность и основывали новые казачьи общины во главе с своими князьями — «конными азами». Везде господствовал их гето-русский язык. Это военное сословие гордо именовало себя Ас-саками или казаками. С этим именем всегда связывалось понятие свободный, никому не подвластный, собственник.

Ас-саки в древности владели всей западной Азией, представляя в существовавших там государствах высшее военное сословие. Ввиду чего в древнееврейском, халдейском и арабском языках сохранился термин «хазака», право на владение собственностью. Хазака — это юридический правовой институт, право собственности на основании давностного владения. Хазаки — владельцы этого права, собственники, никому не обязанные, никому не подвластные. От этого еврейское хазакин или хозакин — собственник, наше — хозяин. Наши евреи читают это слово хозак, караимы, халдеи, арабы и все азиатские и африканские евреи — хазак^{280}. В русских летописях, донских и запорожских древних актах также писали то козак, то казак.

Азовское море, а иногда и Каспийское у арабских историков называлось Хазак-денгис — Казацкое море. У этих же историков и географов, а также и у турок гор. Азов именовался Хазак, Азак, Адзак, Хазава и Хазова, т. е. Казачьим городом.

Константин Багрянородный одну часть жителей Приазовья называет Казахами, а русские летописи Касогами и Касагами или просто Асами и Ясами.

У армянских историков Казары и Касоги назывались Кушанк или Кушаки^{281}.

Все эти названия, разбросанные на пространстве многих веков, одного и того же народа, вернее — сословия, военной касты славян-руссов, на разных языках означают одно и то же собственное имя, каким и до сего времени это военное сословие с гордостью себя называет — Ас-Саки, Кас-Саки, т. е. Казаки.

Глава VII*

Отношение Дона к Москве при царе Михаиле Феодоровиче

* Глава VI в первоисточнике не опубликована (исключена автором?). — Примеч. ред.

С избранием в цари Михаила Феодоровича казаки возвратились на Дон. Только небольшая часть из них, около 200 человек, вместе с уральскими и терскими присоединилась к Заруцкому, ушедшему с Мариной Мнишек в Астрахань и не признавшему нового царя. Подстрекаемые королем Сигизмундом, обещавшим ему в удел то Новгород, то Псков или Смоленск, когда сам получит московскую корону, Заруцкий рассылал своих агентов по Хопру, Бузулуку и Медведице, прельщая легковерных перейти на его сторону. Агитация его имела слабый успех^{282}. Благоразумные казаки хорошо понимали, что спасение России в единении и единомыслии всех ее областей.

Дух верности к законно избранному царю постепенно креп, в особенности в городках, расположенных ниже Пятиизб^{283}. К настроению казаков Москва чутко прислушивалась. Когда донской атаман Стародуб по старому обычаю явился в Москву с легкой станицей приветствовать царя от лица всего войска, его встретили там с большим восторгом и приняли с великой честью, всех казаков одарили и послали на Дон жалованье и грамоту, с выражением за их мужество и стойкость благодарности и похвалы. Митрополит и весь духовный собор с своей стороны послал им свое пастырское благословение. Никогда еще казаки не видали себя в подобном почете и милости у российского двора. «И за те ваши службы, — писали духовные отцы, — буди на всех на вас Божия милость и наш и вселенскаго собора мир и благословение и умножи Господь лета ваши и подай вам Господи вся благая по прошению вашему и устрой вам вся полезная, якоже весть святая Его воля, а мы за вас за всех соборне Бога молим и челом бьем». Царского посла Протасьева, ехавшего в 1613 г. в Царь-град с извещением о вступлении на престол царя Михаила, казаки на Дону, в нижних юртах, встретили 26 октября в войсковом кругу с большими почестями, стреляли из пушек и пищалей, читали в кругу грамоты царя и духовенства и от умиления плакали. Тут же постановили послать в верховые городки, на Волгу и Астрахань гонцов для убеждения бунтовщиков, приставших к Заруцкому, грозя, в противном случае, идти на усмирение их всем войском; заключили мир с азовцами, дабы не делать помехи послу свободно исполнить царское поручение в Царь-граде. Словом, казаки как бы переродились, все их действия вполне соответствовали видам московского правительства.

Увещания и угрозы войскового круга подействовали на волжских мятежников, и они скоро разошлись по своим местам, оставив Заруцкого с Мариной и ее сыном на произвол судьбы. Заруцкий бежал на Яик, но был скоро схвачен царскими войсками и казнен вместе с сыном Марины в 1614 г. Сама Марина умерла в тюрьме. На Дону и Волге все успокоилось.

В ноябре 1613 г. казаки отправили в Москву новую станицу с атаманом Бедрищевым, благодарили царя за милостивое к ним отношение, уверяли в готовности жертвовать за него жизнью и просили о присылке им жалованья: хлеба, пороха, свинцу, селитры и проч. Царь вручил атаману подхвальную грамоту к войску Донскому и за его боевые заслуги знамя (первое). «И вам бы, — писал царь, — с тем знаменем против наших недругов стоять и на них ходить»…^{284}

Царское жалованье и знамя были привезены атаманом Бедрищевым и дворянином Опухтиным в юрт (стан, земельное владение) войскового атамана Смаги Степанова Чершенского. Казаки собрались в круг. Опухтин спросил всевеликое войско Донское о здоровьи. Атаманы и казаки отвечали: «Дай Бог, чтобы государь царь и великий князь Михайла Федорович всея России здоров был и счастен и многолетен на своих великих государствах». В кругу была прочтена грамота. В часовнях пели молебны о царском здравии, стреляли из большого наряду и мелкого ружья. Затем вынесли в круг царское знамя и положили под ним осужденного на смерть человека. Из круга вышли несколько казаков и предложили Опухтину, чтобы он, ради царского имени, отпросил у них осужденного. Тот так и сделал. Казаки прокричали: «Дай Бог, чтобы государь царь Михайла Федорович здоров был на многая лета!» Таков был старый казачий обычай.

В царской грамоте от 8 октября 1614 г., адресованной «на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, Смаге Степанову и Епихе Родилову и всем атаманом и казаком», впервые добавлены слова: «и всему великому войску».

(В грамоте 1617 г. 29 июля — «и всему великому войску Донскому»).

Выражение «самодержец» во всех царских грамотах на Дон отсутствовало до самого 1657 г., когда оно употреблено было впервые.

В 1615 г. донские казаки получили от царя право на свободную и беспошлинную торговлю всякого рода товарами по всем украинным городам^{285}.

При сношениях с ногайскими князьями в царских грамотах вначале ставились слова «Божию милостию, от великаго государя, царя и великаго князя Михаила Феодоровича всеа Руссии самодержца и многих государств государя и обладателя, наше царское повеленье и милостивое слово»… Донския дела, кн. 1-я, стр. 82. Грамота 1614 г., марта 18, ногайскому князю Иштерику. В грамотах на Дон таких выражений цари употреблять избегали, считая казаков народом неподвластным, а союзным.

Все последующие года казаки постоянно то ссорились с азовцами, то мирились, брали за мир с них и золотом, и котлами, сетьми и солью. Эти постоянные ссоры и стычки очень беспокоили царя, желавшего жить с Турцией в мире, для водворения в России после смутного времени порядка. Но казаки, как и прежде, с политикой и интересами Москвы иногда вовсе не считались. Русским послам за такое поведение казаков чинили в Турции большие неприятности и грозили войной, хотя в нарушении мира с азовцами, этим поистине гнездом турецких разбойников, казаки не были виноваты. Так, например, когда русский посол Мансуров ехал в 1615 г. в Царь-град для переговоров с Турцией о совместных действиях против Польши и был уже в Азове, азовцы, несмотря на переговоры с казаками о перемирии, захватили на Мертвом Донце (правый рукав дельты Дона) в плен нескольких казаков, истязали их и некоторых распродали, а одного, вырезав из спины его ремни, повесили на мачте корабля, на котором должен был ехать в Турцию Мансуров. Тот принял это за бесчестье. Пять недель шли переговоры, и наконец мир был заключен. Посол уехал. Турки не сдержали слова, вскоре напали на казачьи юрты, часть их разорили и захватили пленных. Казаки отомстили им страшным набегом на берега Черного моря, разгромили Синоп и Трапезунд и многие села. В Турции встревожились. Великий визирь обратился с укорами к Мансурову: «Если вы казаков себе на души не возьмете, то наш государь пошлет на Дон большую рать, чтобы всех казаков перебить и юрты их разорить». Посол отвечал: «Если казаки нарушили крестное целование, то хоть до одного человека всех их перебейте, за то наш государь не постоит»… Русского посла султан задержал. Об этом дошла весть до Москвы. Царь написал в 1617 г. султану, что «донские казаки нашего указа не слушают… Они воры, беглые люди и казаки вольные, которые бегают из наших государств, и сложась вместе с запорожскими черкасами, на наши украины войной ходят по повеленью нашего недруга, польского короля… Мы пошлем на них рать свою и велим их с Дону сбить». В грамоте же донским казакам писал: «Дошло до нас известие, что пришли к вам с Запорог 2 тыс. человек, ходили на море, взяли многие турецкие города и много добычи, теперь же они стоят у вас в войске и хотят вместе с вами идти под Азов. Мы удивляемся, каким образом вы все это делаете без нашего указу». В конце грамоты была выражена просьба, чтобы казаки встретили и проводили посла Мансурова с честью, когда он будет возвращаться из Турции, «за что мы будем вас жаловать выше прежняго. Если же будут у вас какия вести про турецких, крымских и ногайских людей, про польского короля и черкас, то вы обо всем нам отпишите»^{286}.

Несмотря на указы и просьбу царя, казаки вновь ходили на море, взяли семь турецких каторг и пленили пашу, за которого потребовали 3 тыс. золотых. Чтобы навсегда положить конец этим набегам и запереть вход в море, турки засыпали руках Дона — Мертвый Донец, а по Каланче (другой рукав) поставили башни и перекинули чрез Дон железные цепи. Но казаки этим не смутились, скоро перекопали из Дона, выше Каланчи, прямой ерик-канал в другой рукав и стали так же грозно громить с моря крымские и турецкие берега, как и прежде. Никакая сила — ни царские просьбы, ни повеленья не могли остановить этой вечной и идейной борьбы казачества с мусульманством. Этому, видимо, втайне радовалось и московское правительство, но желало, по своим политическим соображениям, чтобы все это делалось с его ведома и когда ему это выгодно, а потому во всей переписке с Доном старалось подчеркнуть: «вы сделали это не гораздо, мимо нашего царского повеленья» или «не наводите на себя нашего царского гнева и не теряйте к себе нашей царской милости»… Казаки на такую угрозу только могли отвечать: «мы задора и обиды азовским людям не могли стерпеть».

Словом, Москва, крайне нуждаясь в казаках как единственных защитниках ее южных границ, всячески, но с большою осторожностью, старалась прибрать казаков к своим рукам и шло к этой цели по строго намеченному плану. Посылая на Дон 1623 г князя Белосельского с грамотой, после страшного опустошения, произведенного казаками на турецких и крымских берегах, царь дал ему строгий наказ, чтобы он, когда будет в нижних юртах, призывал бы к себе в стан лучших атаманов, Исая Мартемьянова и Епифана Родилова и всех тех атаманов, есаулов и казаков старых и лучших, которых войско слушает, и всякими мерами старался бы их убедить, чтобы они государева повеленья не ослушались. «Государскую милость, — говорит наказ, — вычитывать им с радостью, чтобы их не ожесточить. Выговаривая, покрывать гладостью. А многих речей с казаками не заводить, чтобы их не раздрожать». Послу также поручено было разузнать тайком, сколько в кругу будет атаманов и казаков из верхних и нижних городков, сколько у них добрых, средних и худых, сколько у них живет и где запорожцев, давно ли пришли и т. д. Кроме того, не сносятся ли казаки с польским королем и как они к нему относятся.

Хотя все эти поручения послам составляли государственную тайну, но все-таки от казаков, привыкших жить своей самостоятельной жизнью и проникать во все сокровенные замыслы не только своих врагов турок, но и друзей, какими выставляли себя московские бояре и князья, не могли укрыться и лицемерие московских политиков и их тайная цель — наложить руку и подчинить казачество своему влиянию^{287}. Самый тон царских грамот с постоянными упреками и вмешательством во внутренние дела Дона стал не на шутку раздражать многих из казаков. Исконная ненависть к боярству росла. Это недовольство к правящему московскому классу стало усиливаться с появлением на Дону в первой половине XVII века беглых крепостных крестьян, которых казаки, постоянно нуждавшиеся в людях, принимали в свои ряды с охотой^{288}.

Хотя казаки и обещались послу Белосельскому не задевать азовцев, но обстоятельства сложились так, что они скоро (1624 г.) вновь подняли оружие на своих врагов: громили Трапезунд и другие города, бросились на Азов и взяли приступом угловую башню, взошли на стены, но в это время башня обрушилась и атаман Роди лов быль ранен; турки приступ отбили. Казаки бросились на Каланчинскую башню, взяли ее приступом и разрушили до основания, камень побросали в воду, а медь из 9 пушек (117 п.) послали по бедным монастырям на колокола: на реку Воронеж, в Шацк, Лебедян и в Св. Горы. Об этом сообщено было в Москву с атаманом легкой станицы Старовым, 9 октября 1625 г.

Разгневанный царь приказал заточить Старова с товарищами на Бело-озеро и послал на Дон грозную грамоту 22 окт. 1625 г., в которой упрекал казаков в ослушании.

«И нам великое подивленье, — писал царь, — что вы нашего государскаго повеленья не слушаетесь. Вспомните, какая вам неволя была при прежних государях, особенно при царе Борисе; не только не могли в Москву приехать, но и в украинные города нельзя было вам показаться, везде вас ловили, в тюрьмы сажали… мы же вам вольность учинили, атаманов ваших и казаков, которые приезжают с Дону, мы жалуем, велим видеть наши царские очи, бывать у нас у стола. А вы все наше жалованье и повеленье поставили ни во что.

В войне против польского короля вы не подали нам никакой помощи. Многие из вас ходят на Волгу, на Яик и на море, суды и бусы громят и многую шкоду делают, а вы их от того не унимаете… а нам вам за такие ваши грубости, жалованье давать не за что, и в городы в ни которые вас пускать и запасы ни с какими из городов к вам ездить не велим»…^{289}

Получив такую грамоту, казаки прервали всякую связь с Москвой и по-прежнему продолжали делать свое казачье дело — ходили вместе с запорожцами на море, громили Азов и отбивали у турок пленных христиан. Некоторые из них иногда появлялись на Волге и Каспийском море и забирали там персидские и русские торговые суда, хотя в этих последних делах принимали участие казаки большею частью верховых городков, воровские, ослушные, часто не подчинявшиеся приказам главного войска. В 1627 г. атаман Епифан Родилов приказал этих ослушников переловить и доставить на суд войска, на Монастырский Яр, а также всех торговых людей, которые покупали у воровских казаков ясырь (пленных) и им продавали порох и свинец. Круг присудил таких воров бить ослопьем и грабить. После такой расправы казаки накрепко заказали, чтобы никто не ходил с Дона на Волгу для воровства, а если кто ослушается, того казнить смертью^{290}.

Глава VIII

Разрыв Дона с Москвой. Убийство казаками посла Карамышева. Требование от казаков присяги

С 1622 по 1627 г. донские казаки в союзе с запорожскими навели такой страх на турок и крымцев своими внезапными морскими налетами на крымские и анатолийские берега, нередко появляясь даже под стенами Царь-града, что гордому султану не оставалось иного исхода, как просить содействия московского царя об унятии этого грозного для мусульман народа. С этой целью в 1627 г. он послал в Москву грека Фому Кантакузина. Казаки встретили его на Дону доброжелательно и проводили до украинных городков. В Москве посла приняли с честью и, отпуская назад, уверили, что казаки исстари люди вольные, повелений царя не слушают и живут своей самостоятельной казачьей жизнью; однако же дали согласие послать на Дон грамоту с просьбой жить с азовцами мирно и не громить городов турецких. Грамоту эту привезли на Дон отправленные к султану вместе с турецким послы Яковлев и Евдокимов. Послы эти привезли казакам также денежное и хлебное жалованье, сукно, селитру, порох и свинец. Их казаки встретили с радостью, славили щедрость монарха и его родителя, патриарха Филарета, и, наконец, проводили до Азова без задержания. Царь поведением казаков остался очень доволен и послал казакам новую похвальную грамоту 2 сен. 1628 г.^{291}.

Казалось, что сношения с Москвой стали налаживаться, и донское войско как бы вновь становилось на путь проведения в жизнь целей и политических видов московского правительства; но Москва ошиблась: ни царь вместе с своим главным советником, патриархом Филаретом, ни Боярская Дума не знали донских казаков, не понимали идеи казачества, его стремлений и не учитывали силы его духа. Еще Иван IV, а за ним Дмитрий (Лжедимитрий 1-й) и Сигизмунд, когда бы он воссел на русский престол, мечтали об изгнании турок из Европы в союзе с Австрией и Польшей. Но они только мечтали, а донское и запорожское казачество уже приводило в исполнение эту мечту, по крайней мере — подготовляло и намечало прямой путь к ее выполнению. Это была цель жизни, это была сама жизнь казачества. Но московское правительство этого-то и не понимало и своей лицемерной политикой только раздражало казачество. В сношениях Дона с Москвой с той и другой стороны никогда не было искренности. Дон никогда не доверял Москве, а льстивая Москва не доверяла Дону. Эта многовековая трагедия и составляет историю сношений Дона с Москвой, а потом с Петроградом. Дон, отстаивая свою самостоятельность, имел основания не доверять Москве.

Одновременно с турецким султаном обратился в Москву с жалобой на донских казаков и крымский хан и в двух грамотах своих того же 1627 г. писал царю: «если хощешь быть другом мне, то постарайся унять донских казаков, чтобы они на море не ходили и азовцам и моим людям не делали обид и разорений»… Далее: «и сколько учинили нам донские казаки убытков и мы таких убытков и от днепровских казаков не видали»…

В следующем году казаки вновь разгромили берега Крыма, сожгли город Карасу-Базар, Балаклаву и друг, и с большой добычей и пленниками возвратились в войско^{292}. Такой же морской набег повторили они, в числе около 2 тыс. человек и в 1629 г. заняли Бакчи-Сарай, Мангуп и другие города, потом бросились к берегам Румелии, где, поддержанные прибывшими запорожцами, дали морской бой турецкому флоту и обратили его в бегство.

В 1630 г. они на 28 стругах, по 50 человек в каждом, повторили то же самое, громили Керчь, Трапезунд и появились вблизи Царь-града.

На этот раз султан и крымский хан обратились в Москву уже с решительным требованием о принятии энергичных мер к прекращению грозных набегов донцов на их владения, угрожая, в противном случае, полным разрывом с Россией и не ручаясь за безопасность царских посланников, бывших в Крыму и Царь-граде.

Разгневанный царь, питая тайную надежду на совместные действия с турками и крымцами против Польши, велел бывшего в Москве атамана Зимовой станицы Наума Васильева с 70 казаками арестовать и рассадить по тюрьмам, а на Дон послал грозную опальную грамоту с знатным боярином Иваном Карамышевым, которому вменено было также в обязанность проводить до Азова турецкого посла Фому Кантакузина и своих Андрея Савина и дьяка Олфимова, посланных к султану. Главное же поручение Карамышеву состояло в объявлении казакам царской опальной грамоты и патриаршего отлучения их от православной церкви, т. е. анафемы, патриаршего проклятия, и, кроме того, тайное — постараться вразумить атаманов и казаков покориться велениям царя и Боярской Думы.

Казаки в войсковом кругу 27 августа 1630 г. приняли от Карамышева опальную грамоту и спокойно выслушали патриаршее проклятие, велели петь благодарственный молебен за здравие царя и патриарха, потом выслушали царское повеление о скорейшем заключении мира с турками и вместе с турецкими пашами Муртозою и Абазою напасть на польско-литовские владения. Казаки на это предложение дали самый решительный отказ, говоря, «что не было в боевой жизни их еще примера, чтобы они, природные христиане, родившиеся и возросшие в преданиях святых апостолов, когда-либо служили с врагами христианства за одно и воевали христианския же земли; что слава и честь за их службу отнесется не к ним, а к турецкому Мурат-салтану и турецким людям». Зазнавшийся царский сановник, видя, что простыми увещаниями нельзя склонить казаков к покорности, стал прибегать к угрозам, задевая при этом честь и славу казачества, и дошел до того, что казаки схватили его, избили, потом отрубили голову и тело бросили в воду; имущество же его, царскую казну, свинец, порох и проч. сдали по описи послам Савину и Игнатьеву. Сделав это, казаки решили послать к царю легкую станицу с отпиской, в которой говорили так: «мы, государь, от Божьей милости неотступники, твоему царскому величеству неизменники и нелакомцы: служим тебе, государю, с травы да воды… что и службами своими не выслужили у тебя Божьей милости, твоего государскаго жалованья; а которые наши донские атаманы и казаки Наум Васильев, с ним 70 человек, посланы от нас, от войска, к тебе, послов провожать к Москве, и те все по городам разсожены и показнены, а иные прекованы, помирают голодною смертью, того ли мы у тебя, государя, дослужились… Если мы тебе, и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольныя от самых украинных городов, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем».

Никто не хотел ехать в Москву с этой отпиской. Наконец, круг решил послать на великую силу неволею от себя с Дону, от войска, двух молодцов, донских казаков, Дениса Парфенова и Кирея Степанова^{293}. После еще были посланы атаманы Богдан Канинсков и Тимофей Яковлев.

В ожидании ответа из Москвы, казаки на время прекратили набеги на азовцев и крымцев. Прошел год, другой, а из Москвы известий не было. Старые и благоразумные казаки приуныли, но беспокойная молодежь не могла усидеть дома и весной 1631 г. вместе с пришедшими на Дон запорожцами бросилась, в количестве около 1000 человек, на Волгу и там, соединясь с яицкими, стали разорять учуги и рыбные ловли, потом вышли в Каспийское море и напали на персидские купеческие суда. Посланные против них астраханскими воеводами стрелецкие войска не могли остановить этих буйных ватаг и возвратились назад без всякого успеха^{294}.

Другая партия донцов в том же году ушла к запорожцам и вместе с ними бросилась на Черное море и стала громить крымские и турецкие берега. Такой же набег они повторили и в 1632 г., разорили Синоп и другие города. В то же время, узнав от пленных татар о намерениях крымцев и азовцев идти на Россию, предупредили о том Москву чрез царицынского воеводу князя Мещерского.

Наконец, весной 1632 г. из Москвы на Дон прибыли атаман Тимофей Яковлев и казак Денис Парфенов с царской грамотой, в которой было «жалованное к казакам слово и патриаршее благословение», а также и просьба быть всем казакам в съезде и встретить посла, князя Ивана Дашкова и подьячего Леонтия Полуектова, «с честью».

Князь прибыл на Дон 8 мая и был встречен казачьим кругом с пушечной пальбой и колокольным звоном в часовнях. Посол сказал кругу приветственное слово и отдал царскую грамоту.

Царь и патриарх Филарет требовали от донского казачьего войска целования креста на верность как им, так и царевичу Алексею Михайловичу «по записи», а также повелевали «взять в смету, сколько их, казаков, на Дону будет», а потом указывали «итить на недруга, на польского и литовского короля, и на литовских людей».

Круг, после такой радостной встречи царского посольства, не бывшего на Дону около 2-х лет, пришел в недоумение. Требование крестного целования, впервые предложенного казакам, для них явилось неожиданностью; оно оскорбляло их религиозное чувство. Службу свою Москве казаки всегда считали добровольной; служба эта — борьба с их общими врагами, собственно, с магометанством. Война для казака — вещь самая обыкновенная, его привычное занятие, его призвание. И вдруг за это выполнение его привычных занятий от него требуют клятвы, с целованием креста. Казаков это возмутило. Присяга для московских бояр и князей, как это показало смутное время, — простой религиозный обряд. Князья и бояре всем присягали и всем изменяли, для казаков же, воспитавшихся в другой религиозной среде, крестное целование было «великим и страшным знамением». Казаки на это требование дали самый решительный и мотивированный отказ, достойный великого и сознательного народа, и отписали царю:

«И крестнаго, государи, целованья на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось. При бывших государях старые атаманы казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованьем; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы казаки выходили с Дону, и с Волги, и с Яика, и с Терка и атаман Сусар Федоров и многие атаманы казаки ему, государю, под Казанью служили не за крестным целованьем; после того при царе Иване Михайла Черкашенин и атаманы казаки во Пскове сидели в осаде не за крестным целованьем; при царе Иване выходили атаманы казаки Ермак Тимофеев Сибирь взял и прислал к Москве государю с языки и царь Иван и тех атаманов казаков, которые к Москве присланы, не велел ко кресту приводити, а Ермаку и вперед указал быти на своей государевой службе атаманом, казаком в Сибири не за крестным целованьем; при царе Иване ходили… атаманы Григорий Картавой, Иван Лукьянов, многие атаманы казаки государеву службу служили в осаде в Орешке не за крестным целованьем; блаженныя памяти при царе Федоре ходил царь Федор под Ругодяв и под Ивангород… выходили атаманы казаки с Дону, с Волги, и с Яика и с Терка, со многих запольных рек атаман Посник Лунев, многие атаманы казаки царю Федору Ивановичу… служили не за крестным целованьем; на другой год… ходили под Выборг и царь Федор призывал атаманов казаков с Дону… служили не за крестным целованьем; а после, государи, того Борис Федорович стоял на береговой в Серпухове… и атаманы казаки в ту пору ему береговую службу не за крестным же целованьем служили; да не токмо, государи, донских, но и волоцких, и яицких, и терских, выхаживали при бывших царях на украинные городы на Белгород, на Царев город, на Оскол, на Валуйку донецкие казаки и тех бывшие государи ко кресту приводить нигде не указали; а с нами того крестнаго целованья на Дону не обновитца, чего искони век не было… многия твои государевы службы полевыя против всякаго вашего государскаго недруга за вас, государей, служим без крестнаго целованья неизменно: ни к турецкому, ни к крымскому, ни к литовскому, ни к иному которому государю служить не ходим, окроме вас, всегда везде за вас… и не за крестным целованьем. За ваше государское имя стоим и умираем… а креста, государи, целовати мы челобитчиком своим (посланным с отпиской об убийстве Карамышева 1630 г.) не писали и не приказывали, то наши челобитчики Богдан и Тимофей учинили, не помня старины, своими молодыми разумы, без нашего войскового совету и без приказу… Своим скверным беззаконным житьем мы не достойны к такой страсти Христовой приступить, креста целовать, а твою царскую службу… рады служить против всякаго недруга… и за вас… умирать не за крестным целованьем»…

Относительно росписи взятия в смету, сколько их в действительности живет на Дону, казаки хитро ответили, что, «живучи на Дону и на степи по запольным рекам, в розни сами себя сметить не умеем, сколько нас есть, т. к. служим не с поместей и не с вотчин, а с травы да воды… наги, босы и голодны… за хлебом и за рыбою и за зверем и за травою на ряку и на степь день и ночь ездим беспрестанно… как нас в разъезде много, то войско невелико, а какой час в разъезде мало, то нас что водных источниц, в иную пору мало, в иную много, а потому нам росписи сметной писать нельзя»…

На требование же идти против польского короля и литовских людей хитрые донцы, не желая проливать христианскую кровь и в то же время боясь раздражить царя, туманно, но с затаенной иронией отписали, что «которые сызмогаюца коньми, на вашу царскую службу коньми поднимаюца и на шею заимываючи, а которые не смогут с лошади, и те, по своей силе, в судовых на вашу государскую службу крутятца, а много у нас голутвенных людей таких, что без вашего государскаго жалованья и бударами поднятца не ссилять»…^{295}

Нуждаясь в помощи казачества, царь и патриарх скоро предали опалу и анафему, наложенные на казаков, забвению и в милостивой грамоте 15 апреля 1633 г. писали на Дон, что бывшие в заточении и задержанные в Москве атаманы и казаки освобождены, видели «наши государския очи», получили патриаршее благословение, «пожалованы государевым жалованьем» и посланы на службу под Смоленск. Царь благодарил казаков за действия против крымцев и ногайцев и призывал к походу вместе с московскими войсками против татар Казыева уласа на р. Куму.

В отписке о своих делах 1632–1635 г. казаки писали царю:^{296}

«Ходили мы, государь, на Крымскую степь и под шляхами лежали, сошлись с ногайскими людьми на р. Кундрючьи, в вершинах, и был у нас с ними бой. Божию милостию и твоим счастьем, тех татар побили и русский полон отгромили; потом дошла до нас весть, что азовские и ногайские люди пошли на Русь, и мы, переговоря меж собою, пошли за ними и на реке Быстрой одних побили, других живых побрали. Чрез несколько дней пришли из разных улусов Большого Ногая черные люди и хотели Дон перелезть под Азовом, на большом перевозе, на Крымскую сторону, а мы пошли за ними судами и в ночь тех татар порубили тысячи полу торы и больше, жен же и детей в полон забрали, всего полону 1300 человек. Спустя мало времени, ходили мы в Ногайскую степь войском и пожгли ногайских улусов, на Чубуре, дворов тысячи две и больше, взяли полону жен и детей 800 чел., приведши их в юрты свои и тех порубили. Потом известно нам стало, что ногайцы пришли на взморье на Очаковскую косу (на восточном берегу Азовского моря) и хотели перелезть в Крым, мы пошли против них, тех татар порубили и полону взяли тысячу человек. Когда же с тем полоном подходили к Кагальнику, то тут вышли азовские люди всем городом и с пушками; мы дрались с ними целый день, но они нам ничего не могли сделать… Затем дошел до нас слух, что турецкий царь приказал всем своим ратным людям вместе с крымцами, азовцами и ногайцами идти войною, морем и сухим путем, на Дон, чтобы наши казачьи городки разорить. Мы, переговоря меж собою, пошли стругами в море остерегать, чтобы турецкия каторги не прошли. Не входя в Черное море, мы в Гирле (горле, проливе — Керченском) стояли шесть недель и затем воротились на Дон».

Таковы дела донских казаков в 1632–34 гг. В этот период времени царь прислал, как и прежде, казакам жалованье: 2 тыс. руб. денег, 10 поставов сукон лучших, 13 поставов средних, 200 четвертей сухарей, 30 четвертей круп, 30 четвертей толокна, 100 ведер вина (водки), 60 пуд. пороху и 30 пуд. свинцу^{297}.

В 1635 г. царь, отправляя своих послов к султану, прислал донским казакам за их службы знамя (второе); причем послам дал следующий наказ. Если турки спросят их о казаках, то они должны отвечать: «Ведомо вам самим, что воры, донские казаки, от Московскаго государства поудалели и живут кочевным обычаем, переезжая по рекам, а не городовым житьем». Если же турки спросят о знамени, то послы должны отвечать: «знамени государь к ним никогда не посылал; это кто-то сказал, чтобы нас поссорить». Перед этим царь писал крымскому хану: «Хотя бы вы их (казаков) и всех побили, нам стоять за них не за что»^{298}.

Так унижала грозное казачество и так порочила честное имя казака пред соседними государствами изворотливая и лживая Москва из своих политических соображений и выгод и в то же время запугивала Дон то опалой, то анафемой, а потом разыгрывала роль всепрощающей матери, роль старшей руководительницы, льстила ему, посылала жалованье, просила «вы бы нам послужили» и т. д. Но казачество на всю эту политику мало обращало внимания и продолжало делать свое вековое казачье дело^{299}.

Глава IX

Взятие казаками Азова и «Азовское сиденье»

Страшен и грозен стал Дон для турок и татар, в особенности для крепости Азова. Со страхом смотрели неверные на успехи казачьего оружия над Большим и Малым Ногаями, кочевавшими от Астрахани до р. Кумы и Азовского моря, а потом частью ушедшими под давлением казаков в Крым (Большой Ногай); трепетали пред казачьей силой берега Азовского и Черного морей вплоть до Стамбула; жестоко мстило казачество басурманам за угнетение христианских народов, оставшихся в покоренной ими греческой империи; так мстило, что при одном появлении на море казачьих стругов, вмещавших каждый от 30 до 50 человек, закаленных и искусных в морских битвах воинов, турецкие каторги (галеры) и многопушечные корабли старались поскорей скрыться за горизонтом, а жители прибрежных аулов убегали в горы.

Все переговоры турок с Москвой, начиная с Ивана Грозного, об удалении казаков с Дона, не привели ни к чему. Ни турки, ни Москва, видимо, не понимали, о чем шла тут около ста лет речь, не понимали идеи казачества и не взвешивали его сил; а силы эти год от году становились все грознее и грознее. Турки видели и чувствовали это и прилагали все усилия укрепить Азов; для этого ими были приглашены лучшие мастера и инженеры католического запада. Стены города были обновлены, проведены валы, рвы, воздвигнуты башни, укреплен замок, устроены на берегу Дона бастионы, поставлено «200 больших, средних и малых орудий», заготовлено много тысяч снарядов, «пороховой казны», провианту и проч. Укрепив так Азов и поставив в нем 4-тысячный гарнизон из лучших войск с иностранными артиллеристами и инженерами, турки стали держать себя вызывающе и усилили набеги как на казачьи городки, так и на русские украины. Положение русских пленников в Турции, особенно казаков, стало невыносимым: их продавали в рабство, изнуряли тяжкими работами, приковывали на каторгах к веслам и под ударами бичей заставляли грести и проч.^{300} Древние православные церкви в Азове были обращены в мечети, а иные разрушены. Уцелело только два храма, особенно чтимые казаками, построенные в первые века христианства (в V или VI вв.), это соборная церковь св. Иоанна Предтечи и святителя Николая, в которых, несмотря на их запустение, пленные христиане сходились иногда на молитву о своем спасении. Богослужение в них совершал греческий иеромонах.

Видя все это, казаки скорбели душами своими и негодовали на бесчеловечие и дерзость зазнавшегося врага и наконец решили вырвать во что бы то ни стало древнюю свою столицу из рук мусульман. С этою целью старые казаки, посоветовавшись между собою, кликнули весной 1637 г. вместе с своим войсковым атаманом клич по всему Дону, прося атаманов-казаков собраться для решения этого войскового дела на Монастырский Яр. Съехавшиеся в войсковой круг казаки, «помня свое крещение и святыя Божии церкви и свою истинную православную крестьянскую (христианскую) веру, разорение святым Божиим церквам, крестьянския невинные крови пролияние и в полон их отцов, и матерей, и братию, и сестр имание», единодушно решили: «идти посечь бусурман, взять город и утвердить в нем православную веру»^{301}.

У казаков не было ни тяжелой артиллерии, чем бы они могли разрушить азовские стены, ни больших запасов пороха, свинца и провианта. Все это они ожидали из Москвы, но там с присылкой медлили.

На помощь к ним пришли запорожцы. Эти отважные в боях рыцари, как и их собратья — казаки малороссийские, ведя постоянную борьбу за православие с поляками, помышляли уже или отдаться под покровительство Москвы, или Тавриды, а другие из них решили искать счастье в других краях. И вот, в то самое время, когда донцы готовились к нападению на Азов, на берега Дона явились запорожцы, около 4–5 тыс., шедшие в Персию, чтобы предложить там свою силу в борьбе персов с Турцией. Донцы встретили их дружественно и предложили остаться у них, говоря: «вот Азов, — возьмем и откроем свободный путь в моря Азовское и Черное, — богатая добыча будет нашею наградою. Хотите ли быть верны друзьям и братьям своим?»

Запорожцы поклялись стать заодно с донцами против неверных. На площади у часовни Монастырского городка казаки отслушали напутственный молебен, торжественно поклялись во взаимной верности твердо стоять друг за друга — «все за одного и один за всех», выбрали походных атаманов и двинулись к Азову «судовой и конной ратью», послав вперед отряд для поимки «языков». В этом походе принимали участие все донские казаки; в городках остались лишь старики и женщины, готовые каждый час с оружием в руках защитить свои очаги на случай внезапного нападения степных хищников. Войсковой атаман Михайла Татаринов руководил всем делом осады Азова. Личное мужество и ум этого вождя были порукой за успех. Осада началась в апреле месяце. Казаки разделили свои войска на четыре отряда и обложили крепость со всех сторон. Часть флота заняла устье Дона, с целью не пустить турецкие суда на выручку осажденных.

Первым делом казаки окопались вокруг города земляными валами и рвом, наделали много плетневых тур, насыпали их землей и, подкатывая к стенам, стреляли из-за них. Смотря на это, турки, численность которых пред этим была значительно усилена, смеялись над ними, били из крепостных тяжелых пушек, но очень мало вредили искусным в осадном деле донцам. В этой бесполезной перестрелке прошло около трех недель. Для решительного приступа казаки поджидали из Москвы атамана Ивана Каторжного, а с ним порох, свинец и другие боевые припасы.

Зимой 1637 г., пред приготовлением казаков в поход, на Дон прибыл с своими людьми турецкий посол Фома Кантакузин, направляясь в Москву. Для извещения об этом царя казаки послали туда легкую станицу с атаманом Ив. Каторжным, поручив также ему испросить там для усиления своих боевых средств порох, свинец, провиант и проч. Эта станица с дворянином Чириковым, посланным для встречи посла, была уже на обратном пути.

Не зная намерений казаков, царь послал им обычное жалованье и боевые припасы, а также и грамоту с просьбой жить с азовцами мирно и «никаких задоров им не чинить». Еще Чириков и Каторжный не достигли донских городков, как турецкий посол был казаками уличен в тайных сношениях с крымцами и турками. Он сообщал им о приготовлениях казаков и просил прислать немедленную помощь Азову, хотя бы из ближайших мест, Темрюка и Тамани. Посланный им в Азов грек был случайно пойман казаками, и Кантакузину грозило жестокое наказание. Казаки усилили свои разъезды со стороны Крыма и Кубани, ожидая оттуда нападений. И действительно, когда началась уже осада Азова, полчища турок, татар и черкесов появились со стороны Кубани. Казаки отрядили лучших людей, встретили неприятеля на р. Кагальнике и разбили его наголову, не допустив до Азова. В этот период времени на Дон прибыли Чириков и Каторжный, с которыми было более ста человек казаков. Чириков выдал казакам царское жалованье: 2000 р., 300 четверт. сухарей, 50 четверт. толокна, 50 четверт. круп, 16 бочек вина, 40 поставов сукна, 4000 пушечных ядер, порох, селитру и серу и стал требовать выдачи посла, содержавшегося под стражей, но казаки в этом отказали и по решению круга Кантакузина казнили как изменника, а с ним всех его людей. После этого они приступили уже к решительной осаде Азова. Взять приступом город было нельзя, за неимением тяжелой артиллерии. Казаки прибегли к своему излюбленному, старому казачьему способу — «немецкому размыслу», при помощи которого они когда-то взяли Казань: стали рыть под город подкопы. Над этим они потрудились около месяца. Турки, развлекаемые безрезультатной их стрельбой, смеялись над ними, громили их валы и туры ядрами, нисколько не подозревая скорой своей гибели.

18 июня был роковой день для гордых магометан. Накануне этого дня казаки очистились постом и молитвой, исповедались у своих отцов духовных, попрощались друг с другом, говоря: «Поддержим, братцы, честь нашего оружия, постоим за православную веру и за святой храм; умрем, если так суждено, но не посрамим себя и батюшки нашего, Тихаго Дона Ивановича». Глубокая тишина царила в их стане. Видя это, а также и ночное движение казаков, турки предрекали их бегство и радовались. В 4 часа ночи грянул гром подкопов, затряслись азовские твердыни, часть стен вместе с людьми, землей, остатками строений взлетела на воздух. Атаман Михайла Татаринов с отборным отрядом устремился в пролом; другие казаки бросились на стены со всех сторон, подставляя лестницы и неся друг друга на плечах под тучами пуль и каменьев. Городские стены и улицы сделались полем сражения. Гарнизон и жители защищались с яростью; но что могло устоять против казаков того времени, этих поистине сказочных богатырей, несокрушимых в сечах, как гранитные скалы, и твердых своей казачьей идеей, как сталь. Битва кипела весь остаток ночи и весь следующий день; замолкли пушки и пищали: резались саблями, кинжалами, ножами. Богатыри шли грудь на грудь. Наконец турки дрогнули, не устояли пред грозной казачьей силой: одни из них заперлись в замке, а остальные устремились чрез стены в степь, ища спасение в бегстве. Окружив замок, казаки послали отряды для преследования бегущих. Более 10 верст враги отступали с отчаянным упорством, пока не были окончательно рассеяны и истреблены. Такая же участь постигла и засевших в замке: после 3-дневной отчаянной обороны они все были перебиты. Казаки сделались обладателями Азова и утвердились в нем всем войском, т. е. перенесли туда свой главный стан.

Под стенами города и на улицах его многие из донцов сложили свои головы. Об этом событии казаки писали в Москву так: «А как мы стояли под тем градом Азовом и те азовские люди нашу братию казаков из пушек и из турок (ружей) побивали и мы велели отвозить убиенных на Монастырский Яр каюками и погребати у часовни по правилам святых отец священнослужителям».

Утвердившись в Азове, казаки поделили между собою, по станицам, все дома и имущество турок. Только одним грекам они разрешили жить там по-прежнему. Азов сделался христианским вольным городом. Прежде всего казаки восстановили в нем древние православные храмы особенно чтимых ими св. Иоанна Предтечи, считавшегося покровителем города, и святителя Николая.

С весны 1638 г. в Азов стали приходить торговые караваны из русских и азиатских городов: Астрахани, Терка, Тамани, Темрюка, Керчи, Кафы, и др., даже из Персии. Персидский шах стал искать дружбы казаков и прислал к ним своего посла для заключения союза против Турции, обещая дать, в случае надобности, помощь военной силой в 10 и 20 тыс. человек. Словом, Донское войско, придвинувшись к морю, стало в глазах соседних народов сильной демократической республикой. За победу над турками, считавшимися до того времени во всей Европе и Азии непобедимыми, донские казаки снискали себе почет и уважение во всех соседних и дальних государствах.

Царь ничего не знал о действиях казаков. Для извещения его казаки послали в Москву атамана Потапа Петрова с четырьмя казаками и в отписке своей говорили: «Отпусти нам, государь, вины наши, что мы без твоего повеления взяли Азов и убили изменника, турецкого посла… могли ли мы без сокрушения смотреть, как в глазах наших лилась кровь христианская, как влеклись на позор и рабство старцы, жены с младенцами и девы? Не имея сил долее терпеть азовцам, мы начали войну правую, с Божьей помощью овладели городом, побили неверных за их неправды и православных освободили из плена»…^{302}

Казаки обещали вслед за этим прислать большую станицу с подробным донесением.

Царь с неудовольствием принял известие об убийстве посла и приказал задержать атамана Петрова с казаками до присылки обещанной большой станицы. Но вскоре он сменил гнев на милость, наградил казачьих послов и отпустил их на Дон. Дело в том, что вскоре после взятия Азова крымцы с Большим Ногаем, желая отомстить за поражение турок, двинулись на русские украинные города, но казаки раньше предугадали их намерение, быстрым передвижением пресекли им дорогу и обратно загнали их в Крым. Об этом казаки немедленно сообщили в Москву, что и заставило царя переменить о них мнение. В грамоте, посланной на Дон 20-го сентября 1637 г. с атаманом Петровым, царь слегка упрекал казаков за убийство посла Кантакузина, называя их поступок «предосудительным», а также пенял, что они взяли Азов без его повеления, но в то же время и благодарил за действия против крымцев.

Со взятием Азова казаки сделались господами на Азовском и Черном морях. Встревоженный султан, воюя с Персией, не знал, что делать.

Посылаемые на выручку Азова мелкие отряды легко уничтожались казаками как на суше, так и на море. В следующем 1638 г. он послал туда значительную флотилию под начальством Пиали паши. Казаки, около 1700 человек, на своих легких, но страшных для врагов стругах встретили турок на Черном море, у Керченского пролива, дали им жестокий казачий морской бой, множество погибли, а остальных рассеяли. В этой битве казаков пало до 700 человек. С этого времени ни крымцы, ни ногайцы, жившие в крымских владениях, уже не осмеливались нападать на русские южные окраины, а ногайцы, кочевавшие за Доном и около Астрахани, боясь казаков, оставались верными данниками Москвы.

Около 5 лет казаки владели Азовом, устьями Дона и Азовским морем. Но гордые турки, пред которыми дрожала вся Европа, не могли помириться с этим положением и готовились жестоко отомстить казакам.

Султан Мурад IV, надменный тиран востока, задумал колоссальный план для наказания казаков, но вскоре умер. Преемник его Ибрагим поручил это дело сильному и крепкому духом верховному визирю Магмету паше. Более года приготовлялся он к этому предприятию; заключил мир с Персией, утвердил дружественные отношения со всеми иностранными державами: Австрией, Польшей, Венецией, Россией и др. Спешно строил и снаряжал сильный, но легкий флот, который бы мог свободно пройти по Азовскому морю. Тысячи наемных иностранных мастеров, инженеров и артиллеристов помогали ему в этом.

Турки, крымцы, ногайцы, горские черкесы, волохи, сербы, арнауты, арабы и другие народы собрались под знамена гордого повелителя востока, чтобы торжествовать победу на костях донских удалых витязей, дерзнувших посмеяться над священным именем падишаха. Сам верховный визирь хотел взять начальство над этой грозной силой, но передумал и поручил главное предводительство опытному и славолюбивому полководцу Гуссейну паше, презиравшему и ненавидевшему казаков. Командование флотом было вверено капитан-паше Пиали-аге, человеку, одаренному лучшими боевыми качествами: прозорливостью и храбростью. Флот его состоял из 80 больших беломорских каторг и 90 мелких морских судов. 20 кораблей были нагружены огнестрельными снарядами: пушками, ядрами, порохом и др. Одних огромных стенобитных орудий было около ста; ядра весили в полтора и два пуда. Многие суда везли провиант. Экипажи и команды судов были сформированы из страшных для европейцев того времени янычар. Все это ополчение простиралось до 150 тысяч человек, хорошо вооруженных, скованных железной дисциплиной и воодушевленных идеей торжества ислама над христианством. Инженерными работами и артиллерией руководили опытные европейские техники: итальянцы, французы и немцы. Казалось, что Великая Порта собиралась воевать с сильным и могущественным государством, а не с горстью удалых добрых витязей, не признававших над собой ничьей власти, а действовавших на свой риск и страх, ради торжества Креста над Магометом.

Но казаки не унывали, а также спешно и деятельно готовились дать отпор дерзкому и зазнавшемуся врагу, лечь костьми, но не уступить, надеясь на Бога да на свои крепкие казачьи головы и вострые сабли. Они говорили: «Приход турских и крымских людей нам не страшен; Азова мы не отдадим и не покинем, потому что взяли его кровью и своими головами».

Они без помощи иностранных инженеров хорошо укрепили стены и замок города, поставили отбитые раньше у турок пушки, запаслись снарядами и провиантом и стали ждать врагов, делая усиленные разъезды по степи и по морю и следя за движениями неприятельских отрядов и судов.

Весной 1541 г. казаки уже знали о движении неприятельского флота и сухопутной армии.

Войсковой атаман Осип Петров, богатырь телом и духом, с атаманами и казаками главного войска, бывшего в Азове, кликнули клич вверх по Дону, с призывом спешить на защиту родины.

Эта войсковая грамота была такого содержания:

«От донских атаманов и молодцов и от всего великого войска Донского, во все верхние городки атаманам и молодцам челобитье! Пошли было атаманы молодцы на святое море и прикинули в гирле для языков, поймали крымских людей. В распросе те языки сказали, что турский и крымский царь с крымскими людьми, с Большим и Малым Ногаем, с горскими черкесами идут под Азов для осады. Не веря тем языкам, мы сами ходили на море и подлинно узнали, что идут корабли и каторги под Азов. Чтобы вам, атаманам-молодцам, помнить престол Иоанна Предтечи, государеву к себе милость и свою атаманскую и молодецкую славу не потерять, езжайте в Азов к войску днем и ночью, не малыми людьми, на помощь; в городках не многих людей оставляйте, съезжайтесь городков 5,6 в одно место с семьями, чтобы, съехавшись, станицы жили с великим береженьем. А кто к войску в Азов на помощь не поедет, тому в войске и суда не будет^{303}. Езжайте же всякие люди, пенные и непенные: пеня им будет отдана. Знаете вы сами, как приходили со всех рек Азов брать и как Бог поручил город великому войску Донскому. Как бы теперь над нами бусурманы не посмеялись. Все земли нашему казачьему житью завидывали, а ныне за так и потеряем свою казачью славу? Если будут идти Доном русские люди с бударами, и вы посылали бы их к войску в Азов, с запасами. Послать грамоту войсковую городок от городка на скоро, днем и ночью, для поспешенья, покуда казачьяго присуда».

В то время, когда начиналось это великое, беспримерное в истории народов дело, русский царь с греком Мануилом Петровым, раньше прибывшим в Москву с послом Кантакузиным, двоедушно, с соболезнованием и негодованием на казаков писал султану, извещая его о происшедших на Дону событиях и уверяя «своего друга и брата», что Азов взят без его ведома, что донские казаки издавна воры, царского повеления не слушают, что ратей на них послать нельзя, так как они живут кочевым обычаем и даже его посла Ивана Карамышева убили до смерти… «О взятии Азова у нас и мысли не было, — писал далее царь, — и прискорбно будет, если за одно своевольство казаков станешь иметь на нас досаду; хотя всех их вели побить в один час, я не постою за то. Мы с вами, братом нашим, хотим быть в крепкой дружбе и любви на веки неподвижно свыше всех великих государей и желаем вам на царствах ваших счастливаго пребывания, над врагами победы, государств ваших приращения и всякаго добра вам хотим без хитрости, нося всегда в сердце нашем вашу любовь»…

Так двоедушничал царь, поддерживаемый боярской думой, между тем как донские казаки, никогда и ни пред кем не лгавшие и не унижавшие своего казачьего достоинства, готовились открыто стать своей богатырской грудью на защиту поруганной и оскверненной родины. На клич войскового атамана и главного войска они из верхних городков конные, пешие и на судах спешили к Азову, оставив на защиту своих жилищ лишь женщин и стариков.

В начале июня 1641 г. огромная турецкая рать, состоящая, по показанию казаков, из 240 тыс. человек, облегла с суши и с моря г. Азов, в котором засело до 6 тыс. донских богатырей с славным войсковым атаманом Осипом Петровым, решившихся умереть, но не сдать врагам старую столицу казачества. «Вот храм Божий, — говорил атаман своим сподвижникам, — защитим его или умрем близ алтаря Господня, — смертию за веру покупают небо». Этого было довольно. Искренне верующие казаки очистили себя постом и молитвою и поклялись друг другу биться до последнего издыхания, а попавшись в плен ни слова не говорить врагам о состоянии города. Эти две главные заповеди казаки выполнили свято, как выполняли они и все другие клятвы и обещания во все время своей боевой жизни. Такова была душа и натура казачья старого времени.

7 июня началась действительная осада. Опытные в военном деле казаки прежде всего, подбегая мелкими партиями с разных сторон к стану врагов, добыли языков и от них узнали о численности и положении неприятельской армии. Скоро турки сделали попытку к штурму. Казаки отстреливались, стараясь не подпустить их близко к стенам. Главные их усилия были обращены на то, чтобы нанести вред врагам внезапными вылазками и подкопными работами, в которых казаки были искуснее не только турок, но даже всех западноевропейских инженеров и техников-специалистов. С этой целью атаман Петров разделил своих сподвижников на два отряда: один предназначен был собственно для вылазок, другой для подземных работ. Тот и другой действовали с такой успешностью, что скоро привели в недоумение и робость турок. Не привыкшие к постоянной осторожности, турки от внезапных вылазок казаков несли очень большие потери, а подведенные с разных сторон подкопы и взрывы губили их тысячами и производили такие опустошения в артиллерии, что не на шутку заставляли командующего армией Гуссейна-дели задумываться над дальнейшей своей судьбой. Следующие четыре приступа, в которых принимали участие все силы врагов, были безуспешны. Турки гибли массами. Убит был кафинский паша и много других военноначальников. Казаки, верные своей клятве «друг за друга стоять, лечь костьми, но город не сдавать», отражали врагов с удивительной храбростью и уменьем и после каждого отбитого штурма делали губительные для турок вылазки. Подкопы под неприятельские батареи делали свое дело. Турки приуныли. Таких стойких и храбрых противников гордые паши еще не встречали на всем востоке. У них явился недостаток в провианте, артиллерийских снарядах и людях. Гуссейн-дели спешно послал в Царь-град требование о присылке подкреплений. «Воевать Азов нечем, — писал он, — а прочь идти безчестно; подобного срама османское оружие еще не видело; мы воевали целые царства и торжествовали победы, а теперь несем стыд от горсти незначущих воинов».

Известие это было получено в Царь-граде 9 августа и произвело страшный переполох в высших правящих сферах. Верховный визирь всеми мерами старался скрыть от народа истинное положение вещей под Азовом, так как все опасались, что казаки, уничтожив там турецкую армию, двинутся на Стамбул и предадут, как они уже делали не раз, все огню и мечу. Но скрыть бедственное положение турецкой армии не удалось, и страх быстро распространился по всем прилегающим к морю местностям. 15 августа визирь спешно послал к Азову подкрепление и предписал беломорскому Бекир-паше готовить туда еще 16 каторг с ратными людьми.

Получив подкрепление, Гуссейн-дели решил испытать последнее средство, чтоб завладеть Азовом, — засыпать всех защитников его землей. Начались спешные земляные работы, в которых главными руководителями были итальянские и немецкие инженеры; в несколько дней у самых городских стен явился вал вышиной в 7 саж. Установив на нем многочисленную тяжелую артиллерию, турки начали бить по городу из всего снаряду день и ночь. Стрельба эта продолжалась 16 суток. Казаки защищались с отчаянной храбростью; подвели под вал два подкопа и взорвали их, истребив тысячи неверных; проникли 28 подкопами под самые таборы неприятелей и произвели в них страшные опустошения. Немецкие инженеры с своей стороны вели под Азов 17 подкопов, но казаки проведали о том и своими встречными подкопами разрушили их. От беспрерывной стрельбы из осадных орудий город, три крепостных стены, башни и замок были снесены до основания. Разрушен был и храм св. Иоанна Предтечи.

Казаки зарывались в землю, делали оттуда вылазки и вели подкопы, умудряясь наносить вред врагам. В этой титанической борьбе с ними вместе, как природные дочери Дона, бились их жены, число которых, по словам самих казаков, было около 800.

Осада затянулась. Шел уже сентябрь месяц. Казаки, окопавшись в четвертом земляном городке, держались твердо. Время от времени к ним прорывались из Черкасска р. Доном подкрепления; подвозили снаряды и провиант. Остальные отряды казаков расположились по низовым городкам и следили за движениями врагов, стараясь не пустить их вверх по Дону. От смрада гниющих трупов у турок появились заразные болезни. Стал ощущаться недостаток в снарядах и провианте.

Посылаемые крымским ханом под украинные города за добычей отряды уничтожались казаками. В турецкой армии стали появляться недовольство и ропот. Гуссейн-дели не знал, что делать, и просил султана отложить покорение Азова до следующей весны, но получил ответ: «Паша! возьми Азов или отдай свою голову». Пришлось напрячь все усилия, чтобы сломить твердость казаков. Начались отчаянные приступы озверевших турок, продолжавшиеся беспрерывно последние две недели. Казаки не уступали, делали отчаянные вылазки, уничтожали врагов, захватывали у них порох и снаряды, подводили новые подкопы и взрывали турецкие укрепления. В инженерном искусстве они понимали лучше европейских специалистов. Около половины их уже пало смертью героев. Остальные были почти все переранены; от бессонных ночей они окончательно обессилили, губы их запеклись, лица и глаза от порохового огня и дыма опалились, гортань не давала звуков голоса, руки отказывались держать оружие. Но не таковы были донцы: они поклялись друг другу лучше умереть, но не сдаваться. Турки метали им на стрелах письма с обещанием выдать каждому из них по тысяче талеров, если они добровольно оставят Азов, который в сущности уже не существовал, но казаки на эти «бусурманския прелести не покусились» и ответили им новой, губительной для них вылазкой. В ночь под 26 сентября, ночь страшную и вместе трогательную, казаки очистили себя постом и молитвой, попрощались друг с другом, по-братски обнялись, перецеловались и решили наутро сделать последнюю отчаянную вылазку — победить, или умереть всем, до одного человека.

В три часа ночи страшные, опаленные, с сверкающими сверхчеловеческим огнем глазами они двинулись на врагов, но к удивлению своему не нашли их на прежних местах. Рассвет показал лишь одни следы бегущего неприятеля. Донцы воспрянули духом, наскоро сформировали отряды из более свежих сил и пустились в погоню, били без пощады, загоняли в воду, топили суда. Турки не ожидали этой дерзости и, объятые ужасом, гибли тысячами. Поражение было полное. Донские богатыри сдержали свою клятву: или умереть, или победить. Они показали всему миру, какова нравственная сила и доблесть казачья. Доселе непобедимые и гордые османлисы, наводившие страх и ужас на весь Ближний Восток и Европу, были посрамлены и уничтожены горстью доблестных донцов, ставших своею богатырскою грудью за свою, веками прославленную казачью честь, свободу дорогой родины и православную веру.

Турки в паническом страхе бежали, оставив под Азовом от 50 до 70 тысяч трупов. Раненый крымский хан Бегадир-Гирей умер на дороге. Кафинский паша Юсуф был убит. Сам главнокомандующий, силистрийский паша Гуссейн-дели от стыда и сраму скончался в пути. Немногие из уцелевших военноначальников были преданы «турецкому» военному суду. Так окончилось это беспримерное в летописях народов дело, названное в истории «Азовским сиденьем»^{304}.

Воздав благодарение Богу за одоление многочисленных врагов, казаки отправили в Москву легкую станицу с атаманом Наумом Васильевым с подробным известием об успехе своего оружия и просили царя принять Азов себе в вотчину, так как все они крайне изнурены, переранены, наги и босы и держать город дальше не в силах. Атаман лично объяснил царю и боярам, что если Азов не будет принят от них, то они все до единаго умрут в нем, но не уступят врагам земли, облитой кровью их товарищей.

Царь похвалил казаков за их мужество и послал на Дон милостивую грамоту и 5 тыс. руб. денег. Вслед за этим 2 декабря им послан был на Дон дворянин Желябужский с поручением осмотреть азовские укрепления, сделать чертежи и сметы на исправление стен, зданий и проч.

Между тем посрамленный султан неистовствовал и готовился отомстить казачеству. Получались известия об его приготовлениях для взятия Азова и походе на Россию. Он грозил даже уничтожить всех христиан в его империи. Устрашенный этими угрозами простодушный царь не решился дать какой-либо ответ казакам и в январе месяце 1642 г. созвал земский собор из представителей всех сословий государства, на котором был поставлен вопрос: принять от казаков Азов или отказаться от этого дара. Суждения затянулись до апреля. В марте возвратился Желябужский и донес, что Азов весь разрушен и что все укрепления нужно возводить вновь. Земский собор, не находя поддержки в правящих классах, привыкших двоедушничать пред султаном и боявшихся открыто стать на сторону казаков, постановил предоставить дело это усмотрению царя и бояр. Слабость и равнодушие к пользам отечества правящих классов сказались тут во всей силе. Утвердившись в Азове, Россия при помощи казаков могла бы держать в покорности и крымцев, и ногайцев и открыто вести политические переговоры с Турцией, не прибегая к традиционной лжи относительно казачества, лжи низкой, недостойной великого государства.

Россия смалодушничала и, отделавшись посылкой на Дон нескольких тысяч рублей, двухсот поставов сукна, съестных припасов, свинцу и пороху, предоставила донских казаков самих себе; она не только не дала им помощи военной силой, но даже во имя спасения христиан во всей Турции убеждала их покинуть Азов и уйти в свои юрты. «Сего требует польза отечества и послушание ваше будет новым доводом вашей верной службы ко мне», писал царь казакам. Лучших выражений не могла придумать косная Москва^{305}. От принятия Азова она отказалась.

Не находя поддержки у единоверной им Москвы и веря угрозам об истреблении всех христиан в турецких владениях, казаки с сокрушением в мае месяце 1642 г. оставили Азов и вышли всем войском на Махан остров (близ нынешней Ольгинской станицы).

Казаки забрали из Азова всю артиллерию, колокола, церковную утварь, крепостные железные ворота и даже, по обету братскому, кости своих павших товарищей, сравняв все азовские укрепления с землей. Кости казаки перевезли на Монастырский Яр, артиллерию и церковное имущество в Черкасский городок, дав обет построить в нем, в память славного сиденья в Азове, храм во имя Воскресения Господня, что впоследствии и исполнили.

Вывезенная казаками из азовского Предтеченского храма икона Иоанна Крестителя, чудной работы, писанная, судя по сделанной на ней греческой надписи, в 637 г., в настоящее время находится в Донецком монастыре, Богучару. Воронеж, губ. (в 12 вер. от Казанской станицы), а копии с этой иконы в Старочеркасском соборе и в часовне на Монастырском урочище, в 7 в. ниже Старочеркасска. В Донецком монастыре, который был раньше казачьим, хранится и колокол из азовского храма. Изящной венецианской работы большое посеребренное паникадило из того же храма уже больше двух веков висит в главном куполе собора Старочеркасска. Крепостные железные азовские ворота и громадная стрела от весов лежат в ограде того же собора, на память потомству о великих подвигах предков.

В Донской музей г. Новочеркасска доставлено несколько пушечных ядер, каменных и чугунных, весом более двух пудов каждая, найденные в старых крепостных валах Азова; ядра эти свидетельствуют, какой величины были осадные орудия при штурме турками Азова в 1641 г.

После оставления казаками Азова турки жестоко мстили им за прежние обиды и, пользуясь их малочисленностью, внезапно двинулись вверх по Дону, сожгли в 1644 г. городки Монастырский, Черкаск, Маныч и др., жителей частью побили, частью увели в плен. В этом набеге врагов погибла большая часть раненых и увечных казаков, посвятивших себя молитве при часовне Монастырского городка.

Войско перенесло свой главный стан в Верхние Раздоры (ныне Раздорская на Дону станица) и там уже отбивалось от приступов дерзкого врага. Но скоро казаки оправились, оттеснили неприятеля за Черкаск и с упорством защищали это укрепление от многочисленных татарских полчищ, крымцев и ногайцев, окруживших его со всех сторон. Об этой осаде казаки писали царю: «мы целую зиму (1645 г.), будучи оставлены всеми, сидели в Черкасском городке, окруженные ногайцами, темрюцкими черкесами и крымскими татарами; нам нельзя было выйти ни за рыбою, ни за дровами; в сей крайности натерпелись мы и холоду, и голоду и, не желая себя посрамить, многие из нас померли голодною смертию. А теперь, с наступлением весны, азовский Мустафа Бей с воинскими людьми опять хотят идти под Черкасской — конные берегом, а судовые р. Доном. Этого их приходу мы ожидаем вскоре, а помощи и заступления, кроме всемилостивого Спаса и Пресвятой Богородицы, да тебя, великаго государя, ни от кого не имеем».

Делая свое казацкое дело, казаки в то же время делали и великое государственное, постепенно сокрушая своею твердостию и подвигами могущество Оттоманской империи, а между тем они были предоставлены мщению раздраженного врага, надеясь только на свои собственные силы.

В то время, как донское казачество, напрягая последние усилия, отбивалось уже на своей территории от многочисленных врагов, отстаивая своею кровью каждый шаг родной земли, московские политики из трусости и недальновидности унижались пред Турцией и крымским ханом, стараясь их уверить, что российский государь в судьбе казаков никакого участия не принимает, вспомоществования им не дает, и если они о том его будут просить, то наверное просьба их уважена не будет… Так политиковали москвичи без всякой нужды и для себя пользы, т. к. хан ни одному слову их не верил, а продолжал громить русские украины и казачьи городки, расположенные в низовьях Дона. На Дон же царь писал: «чтоб вы нам, великому государю, послужили и прямили безо всякия хитрости в правду, и с азовскими, и турскими, и с ярымскими людьми никаких задоров не вчиняли: и мы пожалуем вас нашим царским жалованьем»…^{306} Казаки хорошо понимали эту двойственную политику Москвы, и горечь накипала на их простые и открытые сердца, но не имея надежды получить откуда-либо помощи, кроме как от России, до поры до времени терпели.

С восшествием в 1646 г. на престол Алексея Михайловича отношение к казачеству московского правительства несколько изменилось к лучшему.

Получив сведения, что крымский хан собирает большие силы для похода на Дон, с целью окончательного его разорения, казаки спешно послали в Москву легкую станицу с настоятельной просьбой дать им помощь людьми, деньгами, хлебом и военными припасами.

Новый царь внял их просьбе и, желая отомстить крымцам за разорение его украинных городов, приказал дворянину Ждану Кондыреву набрать в Воронеже и других украинных городах 3 тыс. охочих вольных людей и идти с ними в Черкаск; из Астрахани же и Терка велел послать туда стрельцов, татар, гребенских и терских казаков и пятигорских черкасов под начальством князя Семена Пожарского и кн. Муцала Черкасского. Кроме того, весной 1646 г. из Воронежа Доном послано казакам усиленное жалованье: сто поставов сукна настрафилю, 5 тыс. руб., хлебных запасов 3 тыс. чети, 300 вед. вина, 200 пуд. зелья (пороха) ручного, 100 пуд. зелья пушечного, 200 пуд. свинцу, на паруса 10 тыс. арш. холста, 500 пуд. железа, 500 пуд. смолы, 200 пуд. конопати и проч.

В грамоте на Дон «атаманом и казаком, Ивану Каторжному и всему Донскому Войску», 15 марта 1646 г., царь писал, чтобы по общему уговору казаки с ратью Пожарского и Кондырева сделали нападение на Крым с суши и с моря, но отнюдь не касались турецких владений, т. к. в Турции в то время были русские послы. План нападения был намечен такой: Пожарский с астраханским войском и частью донских казаков сухим путем пойдет на Перекоп, а Кондырев с другою частью казаков сделает нападение с моря. Это распоряжение царя поставило казаков в недоумение.

Вмешательство в их боевую жизнь и подчинение московским военноначальникам их обескуражило, и они политично отписали царю: «Дворянину твоему Ждану Кондыреву не возможно идти с нами в море, потому что он жил при твоей государевой светлости, человек он нежный и наших нужд, морских походов и пешей службы ему не вынесть. На море нам бывают нужды на хуртины великия, струги наши разносит по морю, так что друг друга не взведаем; многие наши струги на берег выметывает и разбивает, и мы без запасу и воды многие дни бываем… Когда мы прежде на крымския села хаживали, то, бывало, бежит на спех от пристани к пристани день и ночь, а Ждан такую службу не перенесет». Пока шла эта переписка, казаки заставили войскового атамана Осипа Петрова, героя «Азовского сиденья», идти с ними на стругах под Азов, несмотря на протесты Кондырева и Пожарского; с ними пошли и вольные московские люди. Другая часть казаков с астраханскими татарами, черкасами, стрельцами, терцами и гребенцами двинулась туда же левым берегом Дона под начальством князя Муцала Черкасского. Приступ под Азов был неудачен, но зато на море казаки овладели пятью турецкими кораблями, из которых три потопили, а остальные привели в Черкаск с 30 пушками, 5-ю знаменами и большим количеством разных припасов и товаров. Сухопутные войска напали на окопавшихся близ Азова татар и почти всех уничтожили, завладев их скотом и лошадьми. Вслед за этим казаки вместе с сухопутной ратью кн. Пожарского разгромили татарский улус Шатемира-мурзы Исупова на р. Ее, в числе 2 тыс. телег, много татар побили и около 7 тыс. взяли в плен, а также до 6 тыс. голов рогатого скота и до 2 тыс. овец. После этого похода казаки возвратились в Черкаск, а князь Муцал Черкасский с своим войском, терскими стрельцами и гребенскими казаками расположился на левой стороне Дона. Не подозревая какой-либо опасности, войска князя спокойно спали. Но по следам их тайно шел крымский царевич нурадын с 7 тыс. отрядом крымцев и ногайцев и на рассвете всеми силами обрушился на Муцала. Произошла жаркая сеча, которая могла бы окончиться для кн. Черкасского очень печально, если бы гребенские казаки и терские стрельцы не потеряли присутствие духа и не остановили стремительный натиск крымцев. К ним на помощь поспешили казаки из Черкаска. Началась вновь жестокая сеча, продолжавшаяся целый день. Крымцы не выдержали и обратились в бегство. Многие ногайские мурзы, потеряв большое число людей, оставили царевича и ушли в степи. Узнав о таком положении крымцев, расположившихся станом на р. Кагальнике, впадающей в Азовское море, донские казаки вместе с кн. Пожарским, двор. Кондыревым, кн. Черкасским и всеми ратными людьми осторожно двинулись в степь и 7 августа 1646 г. на рассвете внезапно напали на крымцев. Поражение их было полное. Весь татарский стан достался в добычу победителям. Хотя предначертания царя о нападении казаков на Крым с суши и с моря вместе с Кондыревым и Пожарским не состоялись, но он был рад и этой победе над крымцами на р. Кагальнике и в благодарность прислал на Дон похвальную грамоту и дорогое знамя с изображением орла^{307}.

Вольные «охочие» люди, приведенные на помощь донцам, не вынеся трудных казачьих походов, скоро стали разбегаться по своим местам; первоначально они делали это тайно, но потом, собравшись в большом числе, более 1000 человек, и завладев казачьими стругами, двинулись вверх по Дону и Донцу, направляясь к украинным городам. Казаки хотели остановить их силою оружия, но раздумали, желая, «чтобы молва о такой измене русских людей не достигла в иныя государства и орды». Вслед за этим отозваны были войска Пожарского и Муцала Черкасского, и казаки вновь были предоставлены самим себе, одним своим силам.

Так кончилась эта первая затея московского правительства, хотя предпринятая и по просьбе казаков, помочь Дону военной силой. «Охочие» русские люди, нанятые этим правительством, не пригодились для казацкой службы и скоро ушли восвояси, просто разбежались, не принеся делу никакой пользы, кроме вреда^{308}.

Турки и татары на время притихли. Казаки понемногу стали оправляться и скоро были уже готовы вновь начать борьбу с своими врагами. В июне 1647 г. они даже отважились предпринять морской поиск к берегам Тавриды и Тамани, но поиск этот для них окончился неудачей. Между Темрюком и Таманью струги их разметала буря; погибло много снарядов и оружия. В битве с сильнейшим врагом они потеряли 16 стругов из 33-х и много своих товарищей. На обратном пути их поджидали азовцы, устроив засаду на Мертвом Донце, правом рукаве Дона, предварительно засыпав его камнями. После жаркой сечи, стоившей с обеих сторон много жертв, казаки наконец прорвались в Черкаск в числе 12 стругов. Этот неудачный морской поход ободрил врагов, и они вновь стали готовиться к набегу на Дон, с целью окончательно истребить своих противников. Скоро из Азова двинулся к Черкаску большой речной флот, состоявший из 280 судов, и сильная сухопутная рать из турок, крымцев, ногайцев и черкесов. Казаки не смутились, отразили артиллерией все приступы врагов, сделали вылазку и разбили их наголову; потом бросились на свои суда, стоявшие внутри города (город был изрезан протоками Дона), настигли врагов, множество их побили, а остальных захватили вместе с судами. Но турки и татары, получая приказания из Стамбула, были упорны. Битвы возобновлялись почти каждый день. Казаки решили просить у царя немедленной помощи. Они писали ему: «мы ныне от безпрерывных сражений с азовцами пришли в совершенное изнеможение. Пока мы были многолюдны, защищали себя от неприятелей собственными силами… если тебе, государь, река Дон нужна, пришли нам помощь людьми»… С этою отпискою отправлен был в октябре 1647 г. заслуженный старшина Андрей Васильев с есаулом Василием Никитиным. Пока эти посланные вели, по приказанию царя, с «крючковатыми» думными дьяками в Посольском приказе бесконечные переговоры, в Москву спешно прибыла в январе 1648 г. новая станица с атаманом Иваном Молодовым и заявила, что если в скорости не будет сделана им помощь ратными людьми, то все они оставят Дон…^{309} Зная, с какою твердостью казаки приводят свои решения в исполнение, и боясь, что они своим уходом на Волгу, Яик или Терек откроют туркам и татарам свободный путь к русским украйнам, московский двор, после долгих сборов решил отправить на Дон полк солдат, около 1000 человек, с дворянином Андреем Лазаревым, с одним майором, 4 капитанами и 5-ю поручиками. Полк этот прибыл в Черкаск р. Доном в октябре месяце, ровно через год после первой просьбы казаков. В грамоте на Дон царь писал, чтобы казаки были в дружбе с командным составом полка и ничего не предпринимали без общего согласия, а также подтверждалось всегдашнее требование не делать нападений на турецкие села и города.

Посылая эту вынужденную, для спасения государства, ничтожную помощь, царь, на требование султана, «ради дружбы и братства», об истреблении общими его и крымского хана силами казаков чрез послов своих, по заведенному шаблону, отвечал, что он считает даже не приличным содержать в милости каких-то беглецов, укрывающихся на Дону от смертной казни; что если хан Ислам-Гирей велит своим войскам истребить всех казаков, то он будет тем очень доволен; послать же на казаков свои войска ему невозможно, за отдаленностью, да к тому ж они живут по займищам, малым речкам и проточинам, кочевым обычаем; что «с ними вместе живут различных стран люди: литовцы, немцы, горские и запорожские черкасы, крымцы, ногайцы и азовцы, а все сии люди моего веления не слушают»^{310}.

Нисколько не подозревая, как их порочит пред турецким султаном русский царь, которого они считали единственным своим союзником и покровителем, донские казаки, лишь только получив известие о готовящейся им помощи и пользуясь тем, что крымцы в союзе с гетманом Богданом Хмельницким громят польские владения, бросились на 8 стругах, по 300 человек в каждом, в море, напали на крымские владения, отбили много польского «полону» и возвратились на Дон. Такие же походы они беспрестанно совершали и в следующих годах и перевезли на Дон тысячи польских пленников, объявили их свободными и отпустили с доброжелательством на родину.

Обеспокоенный этими грозными набегами, хан требовал от своего союзника Хмельницкого унять донцов, а если они его не послушают, то «я и ты понесем к ним войну и смерть». Вынужденный для войны с Польшей поддержать с ханом мир, гетман прислал на Дон с своими уполномоченными письменное послание, в котором просил донцов прекратить поиски в Тавриде и Турции, «тогда союз наш и дружба пребудут крепки, иначе за нелюбовь отдадим вам нелюбовью»^{311}. Посланцы именем гетмана на словах передали, что уже сделаны ими и крымским ханом все приготовления для похода на Дон.

На это послание гордые донцы ответили: «неприлично христианину возставать на единоверцев своих в защиту бусурман; не мешай нам истреблять старинных врагов наших. Мы всегда были с вами в братстве; но знай, что мы так же умеем обходиться с неприятелями нашими, как и с друзьями».

Отправив гонцов своих с такою отпиской, казаки стали готовиться к новой войне. Первым делом они послали по всему Дону войсковые грамоты с приказанием, чтобы казаки «крепили» свои городки и были осторожны; чтобы две части оставались на месте для защиты городков, а остальные немедленно шли в Черкаск, для борьбы с грозящим врагом; город Черкаск обнесли земляным валом и поставили деревянные башни (раскаты), обвели около вала ров, шириной в три сажени и глубиной в 2½, напустив в него из р. Дона воды; заключили оборонительный союз с калмыцкими тайшами, прикочевавшими тогда с улусами своими из-за Волги к Дону. Сделав все это, они спокойно стали поджидать своих врагов.

Скоро на р. Миусе показался отряд запорожцев в 5 тыс. человек, с сыном гетмана, Тимофеем Хмельницким. Пришла весть, что запорожцы поджидают крымского хана. Донцы послали еще раз напомнить им о их прежней дружбе и братстве и борьбе с их общим врагом — татарами и в заключение сказали: «так не годится вам дружиться с бусурманами противу ваших братий и единоверцев». Крымский хан, видимо, боясь донцов и не доверяя запорожцам, уведомил сына гетмана, что по причине выгоревших степей он выступить не может. Запорожцы, простояв на Миусе две недели, возвратились на Днепр.

Все остальное время, до самого воцарения Петра I, донские казаки вели беспрестанные войны с крымцами и турками, делая ежегодно поиски на крымские и анатолийские берега, и в открытых морских боях всегда брали над ними верх, не страшась их грозных многопушечных кораблей. В1652 г. они появились даже под стенами Царь-града с славным атаманом Раздорского городка Иваном Богатым, разгромили и выжгли его предместья, захватили богатую добычу и пленных, потом дали морской бой в Черном море, одержали верх над испуганными врагами и преспокойно возвратились на Дон, без малейшей потери в людях^{312}.

В 1657 г. казаки на 33 стругах, вмещавших до 2 тыс. человек, с молодым атаманом Корнилом Яковлевым, крестным отцом грозного Степана Разина, нанесли страшное опустошение по всему южному побережью Крыма и освободили много русских пленников.

После смерти Богдана Хмельницкого малороссийские казаки избрали гетманом Ивана Выговского. Этот честолюбец изменил России и отдался вновь под покровительство Польши, обещавшей казакам всякие льготы. Для борьбы с Россией и с непризнавшими его казаками он вступил в союз с крымским ханом. Тут только русский царь и бояре сбросили с себя личину политической двойственности и открыто сознались, какую великую роль играло донское казачество в борьбе с Крымом и Турцией, сокрушая их могущество одними своими силами. Вместо прежних упреков и не смелых, для поддержания своего престижа, попыток на приказания «не чинить задоров» азовцам и крымцам, царь уже убедительно просит казаков «чинить над Крымом промысл, сколько вам милосердный Бог помочи подаст…»^{313}

Но казаки политические дела знали лучше, чем Москва; еще до получении об этом грамоты, узнав о выступлении крымцев в Малороссию для соединения с гетманом Выговским, бросились на 30 стругах, около 2 тыс. человек, в море и понесли смерть и ужас по всему крымскому побережью от Керчи до Балаклавы, уничтожая селы и поголовно истребляя все магометанское население. От берегов Крыма они бросились на Таманский полуостров и уничтожили там все улусы до Темрюка, потом появились на берегах Малой Азии и даже близ Царь-града, неся всюду смерть и ужас. Руководителем этого славного похода был тот же Корнила Яковлев^{314}.

Так действовали донские богатыри старого времени. Берега Крыма, Анатолии, Тамани и Румелии усеяны их костьми. Такое было время. Турки и татары были беспощадны с христианами. Магомет, умирая, изрек: «сражайтесь с неверными, пока всякое противление исчезнет».

Последователи его буквально выполнили эту страшную заповедь своего пророка, как могут выполнять только нафанатизированные дикари. Восточный мир покорился мечу Магомета. Европа пред ним дрожала. История в течение веков выдвинула против этих страшных и бесчеловечных завоевателей казаков, несокрушимых, как гранитные скалы, стойких и твердых своей казацкой идеей, верных друг другу, никогда не изменявших ни братскому слову, ни клятве, безумно храбрых, неподражаемо опытных в военном деле и обладавших тонким умом и беспримерной военной хитростью и в то же время, в обыденной жизни, самых простых и сердечных малых, чутких, как дети, к нуждам обиженных и милосердных к побежденным. История на пространстве тысячелетий не давала еще примера, не выдвигала еще ни одной нации, подобной казачеству, этих прямых потомков древних Гетов, нации, оставшейся верной себе в течение многих и многих веков.

Глава X

Казаки помогают России в войне с Крымом и Польшей

Беспрерывные упорные битвы с турками и крымцами с 1637 по 1660 г. в низовьях Дона и отважные морские походы хотя значительно и обессилили казаков, но в то же время внушили им полную уверенность в возможности скорого и окончательного сокрушения могущества магометан на берегах Азовского и Черного морей. Делая свое казачье дело, казаки надеялись только на свои собственные силы. Та незначительная и временная помощь людьми, которая была прислана в Черкаск Москвой в 1646 г., до 3 тыс. человек из охотников, и в 1648 г. в количестве одного солдатского полка в 1000 человек, нисколько не могла поддержать донское казачество в его грандиозных предприятиях, т. к. те и другие ратные люди, не привыкшие к условиям суровой казачьей жизни, скоро разбежались по русским украинным городам. Но донцы не унывали и продолжали бороться с сильным врагом с прежней энергией. С 1646 г. на Дон впервые стали появляться русские крепостные крестьяне, приставая к возвращающимся из Москвы казачьим станицам, но этот люд, не имевший никакого понятия о военном деле, помогал лишь казакам укреплять городки и стеречь их конские табуны и стада рогатого скота и овец, отбиваемые у ногайцев^{315}.

В 1660 г. турки и крымцы вновь предприняли грандиозный поход на Дон, как и в 1641 г., с целью сильней укрепить Азов и построить в низовьях Дона три новых крепости. Весной в Азов прибыло сухим путем из Кафы, чрез Керченский пролив, 3 тыс. янычар, в устье Дона 35 кораблей с строительными материалами, под охраной 40 тыс. татар, 10 тыс. венгров, волохов и других подвластных туркам народов. Предугадывая эту опасность, донцы послали пред этим в Москву двух знатных старших Федора Будана и Фрола Минаева просить помощи войском и военными припасами, а в море 30 стругов для наблюдения за неприятелем и нападения на Крым. Выйдя в море, казаки встретили турецкий флот, а на берегах многочисленную армию; они повернули назад, но везде встретили засевших врагов с артиллерией и ружьями. Пришлось пробиваться силой. Искусные в боях донцы, сражаясь на каждом шагу, смело шли вперед и с помощью высланного из Черкаска подкрепления сумели пробиться, не потеряв ни одного струга и ни одного человека.

В Москве с присылкой помощи, по обыкновению, медлили. Казаки послали туда одну за другой еще три станицы. Наконец царское войско, в числе 7 тыс., с воеводой Хитрово прибыло только в октябре и стало лагерем близ Черкаска. В летний промежуток времени крымцы и турки уже успели закончить все крепостные работы и, оставив во вновь сооруженных укреплениях достаточные гарнизоны с тяжелой и легкой артиллерией, ушли в Крым. Крепости были построены из тесаного камня, две при начале протоки Каланчи, по обоим берегам Дона, каждая в окружности по 200 и высотой в 15 саж., с гарнизоном по 300 человек, третья, более обширней, на гарнизон в 500 челов., на Мертвом Донце, против Азова. Места для этих крепостей избраны были чрезвычайно умело: ни одно судно не могло пройти с верху в море, не будучи раздроблено крепостной артиллерией. Но чтобы и в ночное время казаки не могли проскользнуть на стругах в море, турки перекинули чрез Дон от одной крепости к другой тяжелые цепи. Казалось, что доступ водой к Азову и к морю сделался для казаков совсем недоступным, но какие преграды могли удержать этих отважных и испытанных в морских боях витязей, умудренных многовековым опытом в военном деле и способных на всякие выдумки и хитрости, переданные их боевыми предками. Осень и зиму казаки, сидя в Черкаске, провели в подготовительных работах, ожидая из Москвы припасов и снарядов и посылая к устью Дона отряды для разведок. В ноябре полчища татар внезапно появились под Черкаском, но были обращены казаками в бегство. Присылкой провианта из Москвы медлили. Войско Хитрово начало роптать. Зимой ропот от условий тяжелой жизни усилился и перешел в открытый бунт. Часть войск, подняв знамена, двинулась обратно в Россию, но силой оружия была возвращена. Весной 1661 г. царь наконец прислал казакам обещанное жалованье: 7 тыс. руб. денег, 5 тыс. четвертей хлеба, сукно, порох, свинец и проч. Получили провиант и московские войска; волнение среди них улеглось, хотя многие из них ушли восвояси. В марте казаки вместе с войсками Хитрово двинулись вниз по Дону и осадили крепость на Донце. Получилась весть о приближении крымского хана; казаки осадой спешили. Ощущался недостаток в тяжелой артиллерии и в снарядах; по низменности грунта стены нельзя было взорвать подкопом; казаки решили взять крепость приступом. Сначала дело шло успешно; преодолев все препятствия, казаки, подкрепленные москвичами, уже подошли к крепости, спустились в ров, по лестницам взобрались на стены и начали ломать крыши башен, как вдруг воевода Хитрово отдал своим войскам приказ отступить. Трусость, злоба или зависть руководили хитрым москвичем, — неизвестно. Этим вероломным поступком казаки были страшно возмущены и, потеряв до 50 человек убитыми, возвратились в Черкаск. Время осады крепостей было упущено, т. к. начался большой разлив весенней воды, препятствовавший близко подойти сухим путем к укреплениям. Получилась весть о подходе турецких и крымских войск к Азову, с целью поставить в устьях Дона еще две новых крепости. Послав царю жалобу на воеводу Хитрово, казаки просили прислать им стенобитные орудия и подкрепление людьми, т. к. от отряда Хитрово осталось меньше половины, прочие разбежались. Но царь, занятый войной с Польшей, которой помогал крымский хан, не мог дать ни того, ни другого и лишь прислал на Дон более усиленное жалованье деньгами, хлебом, порохом и проч. Казаки были довольны и тем и на большее не претендовали, т. к. помощь людьми, как показал опыт, служила им лишь помехой. В августе они пытались взять приступом Каланчинские башни, но потерпели неудачу, не было тяжелой артиллерии; подкопы вести нельзя — низменное место, заливала вода. Громя из легких пушек эти укрепления и пуская вниз по Дону срубленные вековые дубы, которые рвали перетянутые чрез реку цепи, казаки тем временем прокопали Казачий ерик и пустились в море громить крымские берега. Турки засыпали ерик камнями и землей, но казаки возобновили его вновь и по-прежнему держали крымцев в постоянной тревоге, не давая им оказывать существенной помощи их союзникам полякам, воевавшим с Россией.

Предоставленные своим силам, казаки нашли себе союзников в калмыцком народе, незадолго перед тем прикочевавшем к границам их владений. Калмыки постоянно терпели притеснения от татарских орд и искали себе убежище в пределах России. На казаков, как на своих покровителей, они смотрели еще со времен Ермака, принявшего в Сибири их сторону в борьбе тайши Аблая с киргизами, а также защитившего их улусы от разорения татарских разбойников. В феврале 1661 года главный владелец калмыцкого народа тайша Дайчин и сын его Мончик прислали к казакам своего посла Баатыршу Янгильдеева для переговоров о том, чтобы всему калмыцкому народу по-прежнему (со времен Ермака) находиться в вечном подданстве российского государя, чтобы казаки и калмыки друг на друга никаких нападений не делали и обоюдно помогали вооруженной силой в борьбе с их общими врагами. Эти договорные условия были утверждены со стороны калмыцкого посла присягой; в залог верности соблюдения этих условий в Черкаске были оставлены два аманата (заложника). С своей стороны, для утверждения дружественных отношений казаки послали к калмыкам двух знатных старшин Степана Разина и Федора Будана. Результатом этих переговоров старшины, оставив у союзников своих аманатов, привели с собой 500 челов. вооруженных калмыков под начальством мурзы Чакула^{316}. Казаки приняли их очень ласково, одарили их начальников и вскоре вместе с ними двинулись под Азов, разгромили кочевавшие там ногайские улусы, многих татар и турок побили, захватили 500 чел. в плен и освободили до 100 челов. русских пленников. Для поощрения своих союзников казаки отдали им всех пленников и освобожденных русских, с условием, чтобы они сих последних от себя отправили к государю.

В том же году калмыцкий народ, в присутствии Казбулата-мурзы Черкасского и дьяка Горохова, принес торжественную присягу на подданство российскому государю^{317}. Борьба с Крымом и азовцами продолжалась. Калмыки в этой борьбе принимали деятельное участие; они громили татарские улусы под Перекопом, угоняли у них лошадей и скот и были очень довольны этой добычей. В этих набегах им помогали остатки ратников воеводы Хитрово и нередко сами казаки. Предпочитая сухопутной войне морские набеги, казаки постоянно врывались в Азовское и Черное моря чрез Казачий ерик и по р. Миусу и не давали ни минуты покоя крымцам. В июне месяце 1662 г. на помощь донцам пришел Касбулат князь Черкасский. Война России с Польшей и Крымом продолжалась, а потому морскими поисками казаков царь был очень доволен и при переговорах с Крымом в 1662–63 гг. чрез своих послов о мире впервые решился открыто признать, без всяких политических уверток, действия казаков правильными, доказывая, что казаки живут на Дону издревле, что крымцы и азовцы всегда первые нарушают мирные договоры, нападают на казачьи городки и разоряют русскую Украйну, вследствие чего казаки вынуждены защищать свои пределы и давать насильникам отпор. Царь даже осмелился упрекать хана за постройку в устьях Дона новых крепостей, которых раньше в тех местах, принадлежащих казакам, никогда не было. Наконец в 1667 г. Россия и Польша заключили на 13½ лет перемирие, а в 1670 г. подписан мирный договор между Россией, Польшей и Крымом. В этом договоре, между прочим, постановлено было, чтобы со стороны российского государя запрещено было донским и запорожским казакам производить морские поиски по Черному и Азовскому морям и не делать никаких нападений на подвластные крымскому хану улусы^{318}. Утомленные долголетней войной, Россия и Крым старались выполнять договорные условия в интересах обеих сторон. Возобновились посольские сношения с Царь-градом и Бахчисараем. Войсковой атаман Корнила Яковлев, верный союзник российского царя и блюститель его и всего казачества интересов, всячески старался предотвратить неспокойных донцов от каких бы то ни было враждебных проявлений против турок и крымцев и имел в этом успех. Его поддерживали в этом старые домовитые казаки и благомыслящие старшины войска.

Глава XI

Степан Разин и его эпоха

Семейная жизнь на Дону существовала с древнейших времен. Азовские казаки, испрашивая у вел. кн. Василия III в 1519 г. дозволение «прикошенать под Путивль», имели жен и детей. В войсковой грамоте, посланной весной 1641 г. во все казачьи городки, повелевалось «съезжаться городков 5,6 в одно место с семьями». Во время знаменитого «Азовского сиденья» 800 казачьих жен сражались с турками вместе с своими мужьями. Семьями обзаводились только те из казаков, которые жили в городках, удаленных от границ их владений; в пограничных же, при постоянной тревожной жизни, они по необходимости предпочитали жизнь холостую; иные, служа на кордонах, укрывали семьи свои в безопасных местах. Так делали и запорожские казаки. Время было тревожное, военное. По первому зову Главного Войска, в случае угрожаемой опасности, казаки обязаны были являться в назначенное место и в Войсковом Кругу, народном вече, решали дела о походах или защите отечества, также судили изменников и ослушников, встречали царских послов и снаряжали в Москву зимовые (зимой) станицы. Войсковой Круг был верховным управлением всего Войска. Войсковой атаман избирался Кругом на один год, как и войсковой есаул. В мирное время атаман и есаул были простыми исполнителями постановлений Круга, во время же походов власть атамана была неограниченна. Для морских поисков и частичных набегов на неприятельские владения избирались походные атаманы, а также и есаулы, исполнители атаманских приказаний. В каждом городе были свои атаманы и есаулы, избиравшиеся местным кругом на один год.

Сколько казаков было на Дону в XVI и XVII вв. — трудно сказать, т. к. все казачьи войска, расположенные по Волге, Яику и Тереку, составляли один общий союз и по первому зову донцов стекались со всех рек в гор. Черкаск для какого-либо важного казачьего дела, а потом, по миновании опасности, расходились по своим местам. Подьячий Посольского приказа Григ. Котошихин, современник царя Алексея Михайловича, в своих записках говорит, что казаков на Дону в его время было около 20 тыс.; это коренных, с союзными же войсками их было гораздо больше. Состав донских казаков постоянно усиливали их сородичи запорожцы, казаки малороссийские и из украинных городов Московского государства. Незначительный процент в XVII в. составляли новокрещенные татары, вольная польская шляхта, московские опальные бояре и князья, как например, кн. Друцкой, слывший на Дону под именем атамана Ивана Васильева, в 1623 по 1628 г., ратные люди из польских и русских владений и др. Все эти лица, вступая в состав казачества, становились равноправными членами его, а имевшие какие-либо титулы или звания скрывали или отбрасывали их, как не нужные.

С половины XVII в. жизнь на Дону стала принимать более оседлый характер; стало развиваться коневодство, скотоводство, овцеводство и даже земледелие, хотя этот промысел, как отвлекающий казачество от военных обязанностей, Главное Войско не одабривало; рыбный промысел и звероловство существовали на Дону искони.

Гор. Черкасск, сделавшийся столицей донского казачества после «Азовского сиденья» и в котором уже с 1651 г. красовался пятипрестольный деревянный соборный храм во имя Воскресения Христова, построенный по обету казаков, данному во время «сиденья», стал многолюден; он разделялся на пять станиц: Черкасскую со Средней, Павловскую, Дурновскую, Прибылянскую и Скородумовскую. В нем появилась торговля и промышленность, удовлетворявшая пока военным целям. Русские купцы, армяне, греки, турки, персы, татары, калмыки, черкесы, итальянцы и другие торговые люди стекались сюда каждый с своими товарами^{319}. С внешней стороны Черкаск представлял собой тип восточного города, подобно Багдаду или Морокко: дома в нем лепились друг к другу без всякого порядка, так, что улиц, в современном значении этого слова, в нем совсем не было, а были лишь одни тесные, извилистые проходы. Дома-курени были большей частью деревянные, в два этажа, на высоких каменных фундаментах или на сваях, с галлереями и балконами, в мавританском стиле. Дон и его протоки, протекавшие чрез город, были всегда заставлены торговыми судами и военными стругами. Черкаск носил оттенок интернациональности. Запорожцы, украинцы и казачество всех рек стекались сюда попировать и сговориться о предстоящих морских поисках на турок и крымцев. Здесь же делили (дуванили) и военную добычу, пленников (ясырь) и проч.

В морских поисках казаки, стараясь освободить своих и русских невольников, забирали в плен большей частью людей знатных, пашей, мурз и др., чтобы получить за них хороший выкуп, доходивший иногда до 30 тыс. золотых и более. Особенно же они охотно брали в плен прекрасных ясырок, жен и дочерей турецких пашей и крымских мурз, на которых многие из них женились или брали в дома в качестве собеседниц своих жен.

В конце первой половины XVII в. на Дону и в особенности в Черкаске стал появляться разряд казаков, имевший впоследствии большое влияние на ход исторических событий войска, — это класс домовитых граждан, разбогатевших или войной, или торговлей и сумевших захватить в свои руки, хотя все угодья считались достоянием всего войска, или лучшие пастбища для своих табунов, или выгодные рыбные тони и проч. Явление это самое естественное и присуще народам всех стран. На Дону при исповедуемых в то время казачеством символах «равенстве и братстве» оно никому никакого ущерба не делало и зависти ни в ком пока не возбуждало. Каждый член военной общины имел право добытые тем или иным способом богатства скоплять и передавать детям или, как большинство это и делало, по возвращении из похода пропивать все «до нитки». Это право было каждого казака. Вместе с этими домовитыми гражданами из среды заурядного казачества стали выделяться и лица недюженных способностей в боевом деле, которых Войсковой Круг выбирал в атаманы, есаулы и другие должности по войску. За боевые отличия и выдающиеся качества по внутреннему распорядку в войске Круг возводил их в почетное звание старшин, без права передачи этого звания потомству. Это были личные заслуги данного лица пред всем войском. Как на тот, так и на другой класс этих выдвинувшихся из общей массы казачества лиц обратили внимание хитрые и в этом деле дальновидные московские политики и всеми мерами, ласками и подкупами, старались привлечь их на свою сторону. В этом они имели успех. «Нет той стены, чрез которую не перешагнул бы верблюд, нагруженный золотом», говорит древняя пословица. Эту стену перешагнули и московские политики. Донских послов (зимовые станицы) в Москве принимали с особенными почестями и обрядами: в палате для приема иностранных послов царь восседал на троне, окруженный боярами и князьями. Дьяк или боярин, держа скрыто в руке листок церемониала, выступал вперед и громогласно докладывал царю, указывая на донских послов: «Вам, Великому Государю, Вашему Царскому Величеству, донские казаки, станичный атаман Корнила Яковлев (или другой) в товарищи челом ударили». Потом, обращаясь к станице, продолжал: «Великий Государь, Его Царское Величество, жалует тебя, атамана, с товарищи к своей государскойруке». По совершении этого обряда царь приказывал дьяку или боярину приветствовать от себя войско; представляющий возглашал: «Великий Государь, Его Царское Величество, жалует атаманов и казаков (имя войскового атамана) и все великое войско Донское, велел спросить о здоровье и службу вашу милостиво похваляет». После такого торжественного представления вся станица приглашалась к царскому столу, где была угощаема с удовольством и подчивана романей (шампанским)^{320}. Тут же подносили атаману, есаулу и каждому казаку отдельно подарки: деньги, камку (цветное, тонкое шелковое матерье), тафту, сукно, соболей и серебряный ковш атаману. Потом, тайно от других, шли уже подкупы видных и влиятельных атаманов и казаков, давались секретные поручения — кого и чем задарить на Дону, с целью привлечь их на свою сторону, т. е. быть в нужных случаях сторонниками Москвы. Ежедневно станице выдавались на стол хлеб, мясо, дичь, деньги, вино, мед, пиво и проч.; иногда все это выписывалось в таком размере, что этой провизии могло бы хватить не на сто человек, в каковом составе обыкновенно посылались станицы, а на целый полк. Станицы посылалась в Москву по мере надобности, но не менее 5 раз в год; обязательная же, по старому заведенному обычаю, зимой, почему и называлась зимовой. Таким образом, каждая станица, обласканная, щедро одаренная и удостоенная чести узреть светлые царские очи, радостно возвращалась домой и всякий раз привозила всему войску царское жалованное слово и похвалу. Так принимали в Москве донские посольства в XVII в. Прием, правда, заслуженный, но для простых и честных воинов, не привыкших к подобной пышности, был необыкновенный и многим из них кружил головы.

Благодаря такой московской политике, на Дону во 2-й половине XVII стол, образовалась довольно сильная партия сторонников Москвы, — это был класс домовитых казаков и старшин войска во главе с войсковым атаманом Корнилом Яковлевым.

По заключении с Крымом перемирия в 1667 г., а потом в 1670 г. и мира, масса простых казаков-воинов, живших военной добычей, осталась без дела. Образовался разряд казаков-голытьбы, голутвенных, мечтавших о морских поисках над турками и крымцами или о набегах на Каспийское море под персидские купеческие «бусы-кораблики», чтобы добыть себе там новые зипуны, каменьев самоцветных и чеканного с бирюзой оружия. Но атаман Корнила Яковлев, опираясь на преданных ему старшин и домовитых казаков, не желая в угоду Москве нарушать с турками и крымцами мир, удерживал их на месте. На неожиданный клич Степана Разина о предстоящем морском поиске с радостью откликнулся засидевшийся голутвенный люд. На зов Разина отозвались и воровские казаки, жившие по верховым городкам и неоднократно ходившие промышлять на Волгу и Каспийское море, вопреки строгим приказаниям Главного Войска^{321}.

Степан Тимофеевич Разин родился, по преданию, в городке Пяти-избах. Крестным отцом его был известный впоследствии войсковой атаман Корнила Яковлев. Молодость свою Разин провел, как и все казаки, в походах и битвах с неприятелем. В 1646 г. он участвовал в морском поиске казаков на берега Тавриды, а в следующем году при защите Черкаска от нападения азовцев; в одной из вылазок раненый попал в плен и два года томился в азовской земляной тюрьме, откуда успел бежать. За выдающийся ум и отвагу Войсковой Круг наградил Разина почетным званием старшины. В 1661 г. вместе с другим старшиной Федором Буданом ему было поручено заключить от имени войска оборонительный союз с калмыцким народом. Поручение это Разин выполнил с успехом; калмыки в том же году приняли участие в походе донских казаков против ногайцев. Казалось, что судьба за ум и способности Разина готовила ему другой жребий, деятельность на другом поприще. Но случилось совсем обратное, и виновато тут было во всем царское правительство, преступная политика Москвы и самомнение зазнавшихся бояр. Дело в следующем. В 1665 г. донские казаки, помимо непосредственной борьбы с Крымом, послали несколько своих полков на польскую границу в помощь русским войскам, под начальством походного атамана Ивана Разина, старшего брата Степана. Этот отряд казаков вошел в состав армии князя Юрия Долгорукого. Наступила осень; казаки, по обыкновению, стали помышлять о возвращении на Дон, т. к. службу свою царю считали, как и в старое время, добровольной. На смену им, по распоряжению Войскового Круга, могли придти части другие. Это зависело от Главного Войска. Князь Долгорукий казаков на Дон не пустил, тогда они ушли самовольно. Долгорукий успел часть их вернуть силой, а атамана приказал повесить. Этот возмутительный поступок, это насилие над свободными сынами грозного Дона, столько проливших крови для спасения России от набегов турок и татар, поставил все войско Донское в недоумение, в душе же близких людей казненного атамана поднял бурю негодования; в особенности привел в бешенство гордого и свободолюбивого казака Степана Разина, видевшего позорную смерть своего брата. Кичливые и гордые в своем самомнении московские вельможи, привыкшие раболепствовать пред царем и получать от него легкие подачки, видимо, мало еще знали донских казаков, а потому и не могли соразмерить своих поступков в отношении этого свободолюбивого народа, не знавшего рабства и не пред кем не унижавшегося, не боявшегося ни крымского хана, ни грозного и непобедимого по тому времени турецкого султана и принимавшего в течение веков на свои богатырские груди все удары этих злых и сильных врагов. В буйной голове Степана Разина стал созревать план мщения. Положение голутвенных казаков на Дону ему было хорошо известно; нужно было изучить жизнь русского народа и быт крепостных крестьян, закабаленных в неволю землевладельцам. С этою целью он исколесил Россию вдоль и поперек, советовался с гонимым царем патриархом Никоном в Воскресенском монастыре, а потом заглянул в его местозаточение — Белозерский Ферапонтов монастырь, убеждая лишенного сана узника бежать с ним на Дон; был даже в Соловках, Запорожье и многих других местах обширной России, ко всему присматриваясь, все изучая и взвешивая. Зимой 1667 г. он вновь появился на Дону.

Внутреннее положение рабовладельческой России при царе Алексее Михайловиче было чрезвычайно тяжелое. Слабохарактерный царь мало вникал в дела управления, а предоставил все это ведать льстивым князьям, боярам и воеводам.

Еще в 1642 г. на Великом Земском Соборе, созванном в Москве по поводу предложения казаков принять отнятый ими у турок г. Азов, представители от разных классов народа смело говорили царю: «разорены мы пуще турских и крымских бусурманов московскою волокитою и от несправедливых судей… вели разсмотреть поборы и даточных людей с монастырских имений. Зачем лежачая казна у патриарха, митрополитов, епископов и в монастырях?.. Пожары да подати, подводы да кормежные деньги разорили нас… Разсуди нас, государь, с нашими воеводами, да с дьяками: они съедают все, что мы даем тебе»^{322}.

Уложением царя Алексея Михайловича 1619 г. крестьяне окончательно были прикреплены к земле, т. е. сделались собственностью господ, их холопами, даже хуже, их бесправными и безгласными рабами, сведенными на степень скота, с куплей и продажей, меной на предметы роскоши, собак и проч. Крестьянин принадлежал своему господину не только телом, но и душой; впрочем, души-то в нем и не признавалось, а была у него, по мнению бояр, какая-то другая душа, холопская. Защиты крестьянам ждать было неоткуда: все давило его, все гнело, духовенство же проповедывало: «раб, повинуйся своему господину!» Хотя и был учрежден холопский приказ, куда каждый крестьянин мог принести жалобу на обиды от своего господина, но это была одна насмешка над личностью человека: в приказе сидели те же господа-рабовладельцы, и по закону (Уложению) достаточно было одного отрицательного ответа господина, чтобы жалоба холопа была опровергнута. Судьи открыто продавали свои приговоры. За провинности господ били его крестьян, сажали в тюрьмы, истязали. За убитого крестьянина отдавали живого, точно так же, как за убитую скотину отдают другую, нисколько не считаясь с семейным его положением: мужа продавали или отдавали от жены или детей, детей от отца. Тяжелое и бесправное было время в тогдашней самодержавной России. Все это видел и изучил Разин и пришел к выводу, что лучшим союзником и помощником ему в задуманной мести рабовладельцам-боярам за смерть свободного казака, его брата, будет весь закабаленный русский народ. Эта мысль твердо засела в его голову, и он решил немедленно приступить к ее выполнению. Он задумал перевернуть рабовладельческую Россию вверх дном. За ним пошла вся казачья голытьба, а потом и весь крестьянский люд. Явившись в Черкаск, он ближе сошелся с голутвенным казачеством, пируя с ним по кабакам и ведя беседы о возможных морских походах, о новых зипунах и богатой добыче. Все это было нужно для выполнения задуманного плана; Разину были нужны слава и богатства, без которых он был для своего дела бессилен.

По сказанию современников-иностранцев, видевших его лично, Разину было в 1670 г. около 40 лет; он был высокого роста, дородный, чрезвычайно крепкого сложения, предприимчивой натуры, гигантской воли и порывистой деятельности^{323}. Молчаливый и задумчивый и строгий с подчиненными, он умел привязать к себе всех и заставить безропотно ему повиноваться. Волосы на голове имел темные, курчавые, бороды не носил; длинные, с красивыми изгибами усы спускались в стороны. Взгляд его приводил в трепет даже его сподвижников, людей, как известно, не с очень нежными нервами. В черных глазах его горел высокий ум, была видна жестокая, непреклонная воля, было что-то страшное и обаятельное. Каждое движение его нахмуренных бровей на немного попорченном оспой, но красивом лице заставляло дрожать самых храбрых. Всякий видел в нем присутствие какой-то стихийной, демонической силы. Он весь был живое воплощение беззаветной удали и ничем несокрушимой энергии. Движения его были резки и быстры, голос громок и внятен. Порой своенравный и упорный в предпринятом раз намерении, то мрачный и суровый, то разгульный до бешенства, то преданный пьянству и кутежу, то готовый с нечеловеческим терпением переносить всякие лишения, Разин сгруппировал вокруг себя все недовольное Москвой и войсковым атаманом Корнилом Яковлевым голутвенное казачество и стал постепенно приводить задуманный план в исполнение. Все, что стояло выше его, все, что властвовало и распоряжалось народом, воеводы, князья, бояре и дьяки, а также и высшее духовенство было ему ненавистно, все же обездоленное, униженное и забитое находило в нем защитника и покровителя. «Я иду бить воевод, бояр и приказный люд, с своим же братом мужиком поделюсь последней крохой хлеба», — писал он в своих воззваниях к народу. Народ верил в него и шел за ним. Закон, общество, церковь, все, что веками сложилось в московском государстве под влиянием византийского культа, им отвергалось и попиралось. Все попирала его неустрашимая воля. Вольное казачество он любил до самозабвения и в речах своих называл казаков не иначе, как братцы, товарищи и други. Встречаясь с ним, народ кланялся ему до земли и величал батюшкой.

Так характеризуют Разина русские историки, в том числе Костомаров (Бунт Стеньки Разина) и др., придавая в то же время ему эпитеты жестокого и кровожадного, не имевшего сердца ни для других, ни даже для самого себя, чужие страдания забавляли его, свои же собственные он презирал. Отвергал церковный брак, как таинство, и заставлял желавших жениться становиться парами и кружиться вокруг вербы. «Вот вам и венчание!» — говорил он.

Оттеняя эти незаурядные, на современный взгляд, проявления в характере Разина, ни один из этих историков не потрудился, однако, в достаточной мере над их выяснением и не указал этим явлениям исторических причин, а ведь для каждого исторического явления есть своя особая причина, быть может сокрытая глубиной веков.

Разин обладал недюжинным умом и выдающимися способностями. Он стоял выше своих современников и по уму, и по развитию. Он знал историю Дона и хорошо понимал задачи казачества. Он был знаком с древнерусскими былинами и укладом своеобразной жизни новгородской Руси. А ведь новгородская-то Русь, вернее новгородское гетское казачество имело большую связь с Доном. В древних писцовых книгах новгородских погостов мы находим гофейских казаков, откуда-то пришедших и поселившихся в Бежецкой пятине. Эти гофейские казаки — прибалтийские Готы или Геты, переселившиеся туда в I–IV вв. по Р.Х. с берегов Азовского моря (Саги о Фритьофе Смелом и Едда Снорре), из страны Свитиод, Сводура — света, юга, под именем Азов-Гетов. Часть из них переселилась из Хлынова на Дон, другая — осталась в новгородских областях и стала известна в XVI и начале XVII вв. под именем казаков ямских, дерптских, копорских и др. (Договор Новгорода со шведами в 1611 г. и договор России с Швецией в Столбове 1617 г.).

Связь новгородских областей с Доном сказывается, помимо исторических данных, еще в следующем: в говоре, тождественных названиях старых поселений, озер, речек, урочищ, архитектуре построек древних церквей, резьб иконостасов, народной орнаментике, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, вечевом правлении, обособленном церковном управлении, антропологии жителей — воинов древнего Новгорода и Дона и проч. В церковном управлении новгородцы до XVI в. обособлялись от московских митрополитов, а потом патриархов; высшее и низшее духовенство избирали на вече, без согласия Москвы. Новгородцы также не приняли греческих строгих церковных уставов, а продолжали сохранять свой народно-вечевой суд над духовенством по своему древнему народному праву. Считая себя по культурности выше других народностей, в том числе и греков, они принимали христианство с большой осторожностью и упорством, а принявши, оставили много обычаев и обрядов из своего древнего языческого культа. Так, например, при обряде церковной свадьбы священник должен ехать впереди с крестом в облачении, а жених сзади с волхвом (знахарем, колдуном). Этот обычай был запрещен духовным собором в 1667 году.

Женщина-новгородка, помимо отца и матери, должна была говорить публично на вече «люб ей жених или не люб».

Венчались в церкви, хотя это считалось не обязательным, и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «там они обручалися, круг ракитова куста венчалися».

Женились 4, 5 и 6 раз и также свободно разводились, передавая на вече публично жен другим.

Все эти и многие другие религиозные обряды и обычаи новгородцы целиком перенесли на Дон. Обособленность Дона в церковном отношении от Москвы всем известна. По словам протоиерея Гр. Левицкого, в 1687 г., после усмирения бунта Разина, на Дон впервые была прислана грамота с повелением поминать на большом выходе имя московского патриарха: до этого же донское духовенство, избираемое казачьим кругом, как и в древнем Новгороде, никакого отношения к московским владыкам не имело.

В 1762 году, после присоединения Дона к воронежской епархии, епископ Иоаким доносил Синоду, что «казаки под страхом наказания запрещают своим священникам слушаться распоряжений архиерея и судят их по своим обычаям в кругу; что войсковой атаман Иловайский прямо писал, чтобы архиерей не смел вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются с утверждения «казачьяго круга и старшин»».

В 1765 г. воронежский епископ Тихон доносил вновь Синоду, что в 3-х черкасских благочиниях 58 духовных лиц самовольно определены кругом, без его благословения и что эти беспорядки исправить нет никакой возможности. В том же году и тот же епископ вновь доносил, что казачьи церкви не ведут венечных записей и что атаман Иловайский набил колодки на протопопа черкасского собора за то, что тот осмелился власть своего владыки поставить выше веча, т. е. войскового круга.

Браки на Дону, по словам Евл. Котельникова, В. Д. Сухорукова и свящ. Пивоварова (1818–1840 гг.), исстари состояли в церемонии, происходившей на майдане, где собирался казачий круг. Жених и невеста в сопровождении родственников являлись на майдан (площадь), где жених публично спрашивал невесту: «люб ли он ей?» Дав утвердительный ответ, невеста в свою очередь спрашивала жениха: «люба ли она ему?» После утвердительного ответа кланялась ему в ноги, в знак подчинения. После этой церемонии атаман и старики вставали с своих мест и поздравляли молодого князя и княгиню словами «в добрый час». Такая форма брака в понятиях казаков-вечников была так важна, что и после венчания в церкви должна была обязательно исполняться на майдане.

Развод производился с такою же легкостью и также на майдане, при публичном объявлении, что жена ему «не люба».

Такие браки и разводы просуществовали на Дону до половины XVIII в. Венчаться в церкви считалось не обязательным.

Церемония церковного брака тождественна с новгородской: впереди ехал верхом священник с крестом, за ним жених с знахарем-дружком, потом невеста с свахой и сверстники жениха с песнями и стрельбой. Жених и невеста, по древнему новгородскому обычаю, величались молодыми князем и княгиней.

Женились 4, 5 и более раз и также легко разводились. Хотя на Дон и послана была в 1745 г. 20 сентября грамота о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков следовать своему древнему обычаю жениться и разводиться с ведения и согласия круга^{324}.

На основании этих-то старых казачьих обычаев и Степан Разин, желая оградить казачество от влияния московского высшего духовенства, дабы оно своими анафемами не помешало выполнить задуманный им план, стал публично отвергать и церковный брак, и другие обряды веры, строго выполнявшиеся в московской Руси, по требованию древних византийских церковных уставов. Следовательно, в этой проповеди Разина из ряда выходящего ничего нет. Так смотрело на многие обряды веры большинство казаков до и после Разина. Казаки старого времени были глубоко верующие, искренне, без ханжества и за веру полагали свою жизнь. В этом вся история казачества. Искренно веровал и Разин, но у него, как у человека с большим размахом, с прямой и непосредственной натурой и при том озлобленного на всех московских бояр и высшее духовенство, которых он называл «рабовладельцами и палачами», все эти проявления характера выливались резче, как говорится — с плеча. Такова была его натура. Отвергая, по понятиям московских ханжей, церковь и ее установления, вернее — веками наслоившиеся обряды, Разин, однако, ходил на поклонение святым угодникам в Соловки, а в 1670 г. пред выступлением на Волгу, чтобы поднять знамя открытого бунта против социального строя России, заезжал в Усть-Медведицкий монастырь поклониться иконе Казанской Божией Матери, почитаемой чудотворной, и подарил два фунта жемчуга на ея убрус, что видно из монастырской записи. (Сообщение академика Е. Ознобишина. Дон. Обл. Вед. 1875 г. № 7).

Чтобы судить о жестокости и бесчеловечности Разина, а бесчеловечен он был только с воеводами и приказными дьяками, нужно наперед знать, насколько милосердней для народа были московские князья и бояре и высшее духовенство и даже сам «тишайший» царь, в особенности, если дело касалось внутренних политических вопросов. За «государево слово и дело», сказанное кем-либо из мести, корыстных целей или с испуга, мучили, пытали, резали языки, вздергивали на дыбы и четвертовали и большею частью людей невинных. Тогдашний строй московского правительства приводил в ужас всех иностранцев, посещавших Россию. «Удивительно, — говорит англичанин Флетчер, бывший в России в конце XVI в., — как люди могут выносить такой порядок и как правительство, будучи христианским, может быть им довольно».

От московских порядков, лицемерия и ханжества отворачивались и донские казаки и принимали все меры оградить себя от их пагубного влияния^{325}.

Пришел в ужас и свободолюбивый Разин при виде бесправия и гнета русского крестьянства, низведенного московским абсолютизмом на степень скота, и решил перевернуть весь социальный строй России вверх дном и учредить «по градам и весям» казачий строй, казачий круг.

Весной 1667 г. Разин кликнул всему голутвенному люду клич: «Братцы мои, голь кабацкая, пойдемте со мною на сине море зипуны добывать!» Встрепенулись засидевшиеся в Черкаске боевые орлы и стали расправлять свои крылья быстрые, спешно чистили оружие и снастили струги. Клич прошел по всем черкасским кабакам и откликнулся в соседних городках. Разин в союзе с запорожцами хотел сделать морской поиск по берегам Крыма и Турции, чтобы добыть себе славы и богатств. Узнав об этом, войсковой атаман, а с ним старшины и все домовитые казаки, встревожились; в Турции были царские послы, а с Крымом только что заключено перемирие; царь строго запретил задирать тех и других. Атаман решил применить вооруженную силу, но не пустить казаков в море. Видя это и не желая проливать братскую кровь, Разин завладел всеми стругами, бывшими в Черкаске, и двинулся вверх по Дону. Гонцы его известили об этом верховые городки. Партии ос л ушных казаков, всегда недовольных Главным Войском, стали стекаться к городкам Паншинскому и Качалинскому, расположенным недалеко один от другого. Здесь на высоких буграх, омываемых весенней водой, между pp. Иловлей и Тишанкой, Разин заложил свой стан. В первых числах мая казаки из р. Иловли перетащились волоком в р. Камышенку и появились на Волге. Весть об этом долетела до Москвы. Еще в марте царь прислал на Дон грамоту с приказанием разогнать скопище казаков в Паншине и Качалине и поступить с ослушниками по войсковому праву, но Корнила Яковлев, видя сочувствие большинства казачества к этому движению, не мог принять против Разина решительных мер^{326}.

Разин выступил из Черкаска с партией казаков до 1500 челов. На Волге отряд его усилился до несколько тысяч. В числе их было около 400 запорожцев с атаманом Бабою.

На Волге разинцы завладели несколькими караванами купеческих и царских судов, в том числе богато нагруженным судном святейшего патриарха Иосифа, разделили добычу между собой и двинулись вниз по реке мимо Царицына к Черному Яру. Там встретились они с отрядом воеводы Беклемишева, разбили его и самого воеводу повесили на мачте. Встречавшиеся суда с стрельцами и ссыльными передавались на сторону Разина. От Черного Яра Разин Волгою и ее рукавом Бузаном, мимо острова Бузана и Красного Яра, вступил в Каспийское море, а потом повернул влево, вошел в устье Урала и овладел Яицким городком. Посланные в погоню за ним из Астрахани два стрелецких полка им были истреблены, а взятые в плен присоединились к нему. Завладев их оружием и забрав в Яицком городке всю артиллерию, Разин весной 1668 г. пустился в море. Отряд его имел правильное казацкое устройство: разделен был на сотни и десятки. Над сотней начальствовал сотник, над десятком — десятник. Разин был над всеми атаманом. Любимым есаулом у него был Ивашка или Иван Черноярец. Из других есаулов известны: Ларка Хренов, Лазарка Тимофеев, Михайла Ярославов, Сережка Кривой, Алешка Каторжный и др.

Около двух лет Разин громил кавказские и персидские берега, дал морской бой Менеды-хану, разбил его наголову, пленил его сына и красавицу дочь и в первых числах августа 1669 г. явился с несметными богатствами под Астраханью. Видя его мирные намерения и желание пройти на Дон, воевода Прозоровский и князь Львов приняли его в Астрахани ласково, хвалили за подвиги и победы над басурманами и в заключение выдали ему милостивую царскую грамоту, в которой прощались казакам все их вины и разрешалось возвратиться на Дон. Цель этого милостивого внимания была такова: слава о подвигах Разина разнеслась по всему Дону и Волге и достигла до Днепра, везде встретив сочувствие, а потому Москва боялась суровыми мерами раздражить казаков; астраханские же воеводы не могли положиться на свои силы, а стрельцам и черному люду не доверяли; воеводы надеялись, что часть добычи перейдет им на поминки. Они заранее выхлопотали у царя для казаков милостивую грамоту. Что же касается разгрома персидских городов, то это дело политики, — ведь и персы порой не щадили русских подданных; притом ведь громили не они, русские, а казаки, народ независимый, своевольный.

4 сентября 1669 года Разин двинулся из Астрахани вверх по Волге, а потом перетащился на Дон. Между старыми городками Кагальницким и Ведерниковским, в юрте нынешней Богоявленской станицы, на Кагальницком острове, он заложил себе главный стан, обнес земляным валом и поставил пушки. Отсюда он стал держать г. Черкаск под угрозой, т. к. перевес был на его стороне. Атаман и старшины притихли. Обеспокоенная этим, Москва в 1670 г. послала на Дон жильца Евдокимова с тайным поручением разузнать все о Разине, вручив послу для виду царскую грамоту с обещанием прислать казакам за их службу обычные запасы. Евдокимов прибыл в Черкаск на фоминой неделе в воскресенье. Корнила Яковлев по этому поводу собрал круг. Пригласили посла. Тот вошел в круг, поклонился атаману и казакам на все четыре стороны; отдал грамоту атаману и сказал:

— Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец и многих государств и земель восточных и северных отчин и дедич и наследник и государь и обладатель, велел всех вас, атаманов и казаков, спросить о здоровьи.

Атаман приподнял грамоту вверх и громко вычитал кругу. Казаки были очень довольны царским вниманием, благодарили за обещание прислать запасы, которые обычно сплавлялись на бударах р. Доном из Воронежа, и отпустили Евдокимова. Через два дня атаман вновь собрал круг и предложил ему снарядить в Москву вместе с послом станицу. В круг внезапно с своими приверженцами является Разин, открывает свой круг, требует на объяснение Евдокимова, называет его лазутчиком и шпионом, приехавшим подсматривать за ним, бьет его по лицу, бьют его и казаки, а потом избитого бросают в Дон^{327}. Бывшие с послом люди посажены под стражу. Корнила хотел вступиться за Евдокимова, но едва сам не был избит, убежал с майдана и заперся с некоторыми старшинами в соборе. Разин объявил казакам, что настало время идти против ненавистных им всем бояр и звал молодцов с собой на Волгу. Почти весь круг откликнулся на его зов.

Вскоре после этого Разин двинулся вверх по Дону к Паншину. Отряд его усилился до 10 тыс. В нем так же, как и прежде, немало было запорожцев. В Паншин явился к нему Васька Ус, поднявший в украинных городах крестьян против помещиков. Разгромив калмыков, кочевавших между Доном и Волгой, и отняв у них скот, Разин подступил к Царицыну. Царицынцы отворили ему ворота и встретили его с почетом во главе с своим духовенством. Воеводу Тургенева казаки и народ отвели на веревке к Волге и бросили в воду. Вслед за этим таким же способом был взят и Камышин. Воеводу и приказных утопили. Разин двинулся к Астрахани. Стрельцы и народ, встречавшиеся на Волге, передавались ему. Астрахань считалась очень сильною крепостью — в ней на стенах в два ряда было до 460 пушек и значительный гарнизон. Но что могло устоять против народного вождя, объявившего всем полную свободу и казачьи права. Крепость сдалась почти без боя. Стрельцы и народ отворили ворота и даже помогали казакам взбираться на стены. Все кругом разразилось изменой. Ненавистны были народу и ратным людям порядки царского правительства. Все называли Разина батюшкой, Степаном Тимофеевичем, избавителем от злых лиходеев. Купцы, дворяне, дети боярские и весь приказный люд погибли. Раненого от руки местного холопа воеводу Прозоровского сам Разин столкнул с колокольни. Имущество убитых пошло в дуван. Все приказные дела были сожжены.

— Вот так я сожгу все дела у государя, — говорил Разин народу.

Оставив в Астрахани атаманом Ваську Уса, а старшинами Федора Шелудяка и Ивана Терского с гарнизоном из стрельцов и астраханских жителей, записавшихся в казаки, а также по два человека от десятка донских казаков, Разин на 200 судах двинулся вверх по Волге; по берегу шла конница, в числе 2 тысяч человек. Из Царицына он отправил отряд в 2 тыс. человек на Дон с казною, с атаманами Фролом Минаевым и Яковом Гавриловым.

Саратов сдался без сопротивления. Народ встретил Разина с великой радостью. Воевода Лутохин, дворяне и приказный люд были казнены. В городе было введено казацкое устройство, с казацким кругом. Атаманом поставлен Григорий Савельев. С приближением казаков к Самаре там поднялось междоусобие; казацкая партия победила. Разин занял город без боя. Воевода Алфимов был утоплен, дворяне и приказные казнены. В первых числах сентября Разин подступил к Симбирску. Словом, народ нес Разина на своих руках. Агенты Разина с «прелестными» письмами наводнили все прилегающие к Волге местности, проникли в Москву и земли новгородские, даже до Белого моря и Смоленска. Всюду они встречали радостный прием, всюду народ поднимал оружие за свои попранные права. В письмах к народу Разин говорил, что он идет истребить бояр, дворян и весь приказный люд и установить по всей Руси казацкое устройство. «Я не хочу быть царем, писал он, а хочу жить с вами, как брат». Зная, с каким уважением темный народ относится к царской особе и к патриарху и желая подорвать их авторитет, Разин велел покрыть два судна — одно красным бархатом, а другое черным. В первом посадил пленного черкесского князька и назвал его царевичем Алексеем, недавно умершим, а во втором какого-то монаха, назвав его гонимым царем, низверженным патриархом Никоном. Агенты Разина говорили, что сын царя не умер, а убежал от суровости отца к ним и теперь идет добывать себе престол и искоренять бояр, думных людей, воевод и помещиков, потому что они народные мучители, а как только воцарится, то будет всем воля и равенство. Народ верил и шел. На зов Разина поднялись и черемисы, чуваши, мордва и казанские татары. Он даже пытался завязать сношения с крымским ханом и персидским шахом, но успеха не имел.

5-го сентября казаки осадили хорошо укрепленный Симбирск. Народ передался на их сторону; боярин Милославский с гарнизоном из четырех стрелецких приказов дворянами и детьми боярскими, сбежавшимися из всех окрестностей от народной мести, заперся в кремле.

Осада длилась около месяца. Гарнизон защищался храбро, хорошо зная, что пощады не будет. Положение осажденных было отчаянное. На помощь ему двинулся отряд из Казани, сформированный с большими усилиями воеводою, князем Урусовым под начальством князя Юрия Борятинского. В жаркой битве, происшедшей 1-го октября под самым Симбирском и длившейся целый день, Разин был ранен саблей в голову, пулей в ногу и ошеломлен в голову силачем Семеном Степановым, из г. Алатаря, в рукопашной схватке, бросившимся на него с топором и повалившим его на землю. Казаки атамана выручили, но битва была проиграна. Борятинский вошел в город. В ночь 3-го октября казаки пошли на приступ, но услышав, что в тылу их появился новый отряд солдат, тайно бросили поле битвы и полчища сражавшихся крестьян, сели на струги и пустились вниз по Волге, увлекши с собой и раненого атамана. На утро, узнав о бегстве Разина, оставшиеся казаки и крестьяне сняли осаду и бросились на струги. Смекнули, в чем дело, и воеводы и кинулись их преследовать. Поражение казаков и крестьян было полное. С мятежным народом расправа была жестока. Симбирский край был скоро усмирен, но в других областях крестьянское движение под руководством казаков продолжалось еще около года.

Таким образом, один удар хорошо обученных, на европейский лад, войск под начальством князя Борятинского разрушил все планы Степана Разина. Легкие победы на Волге и сдача народом без боя укрепленных городов вскружили голову донскому атаману и не заставили его серьезней отнестись к своему положению. Бесполезная проволочка времени под Симбирском, давшая возможность московскому правительству сорганизовать достаточные силы в Казани, неуменье руководить битвой с хорошо обученным и дисциплинированным противником под Симбирском и в довершение всего — легкомысленное оставление в ночь под 4 октября 1670 г. на произвол судьбы своих сподвижников, — все это характеризует Разина, несмотря на его личное мужество и отвагу, как небрежного стратега, привыкшего побеждать своих сподвижников, нестройные полчища неверных или отряды колеблющихся стрельцов. Видимо, старый казачий строй, выработанный веками, с его сложными и подчас неожиданными приемами, хитростью и уменьем запугать и спутать противника в решительную минуту, у Разина был в пренебрежении. Битва была проиграна, а с ней рухнул и весь его план перестроить Россию на казачий лад.

Успехи Разина на Волге склонили на его сторону все Донское казачество. Сам атаман Корнила Яковлев должен был подчиниться общему настроению. Но когда, после поражения, Разин зимой возвратился с небольшим числом приверженцев на Дон, противная ему сторона стала действовать решительней. На зов Разина восстать всем войском против насилий Москвы казаки колебались. Но Разин не унывал; сообщников у него было много на Волге и в верховых городках. Он два раза с своей партией ездил в Черкаск: в первый раз Корнила встретил его ласково, льстил ему и принимал подарки, во второй же раз не пустил в город, угрожая из пушек открыть огонь. Разин ушел обратно в Кагальник. Корнила послал в Москву станицу просить помощи. Царь, патриарх Иосиф и другие святители собрались на совет. Святители изрекли на Разина проклятие и отлучение от церкви. Царь приказал отправить из Белгорода на Дон тысячу рейтар и драгун. Но Корнила, видя бездействие Разина, сам готовился сокрушить его силы и в апреле двинулся с значительным отрядом р. Доном и сухим путем к Кагальнику. Разин был беспечен и не принял никаких мер. 14 апреля, после жаркой битвы, Разин, видя свое бессилие и прельщенный обещаниями старика атамана, его крестного отца, сохранить ему и его брату Фролу жизнь, добровольно сдался. Корнила сначала оставил его на свободе, но потом заковал в цепи^{328}.

По словам современника-очевидца, Разин не ожидал такого вероломного поступка от лица, ему столь близкого и при том старого донского казака^{329}. В конце апреля сам Корнила Яковлев с знатным казаком Михайлом Самарениным и значительным конвоем повез Разина и брата его в Москву, где, после «московских» пыток, этот борец за свободу казачества и права русского народа 6 июня 1671 г. был на Красной площади четвертован. Длинный обвинительный приговор он выслушал спокойно, с гордым видом. Потом перекрестился на церковь Покрова Богородицы (Василия Блаженного), поклонился русскому народу, тысячами собравшемуся смотреть на его казнь, и громко сказал ему «прости». Палач отрубил ему правую руку по локоть, потом левую ногу по колено. Разин не издал ни одного стона, даже не показал знака, что чувствует боль. Он хотел показать своим мучителям, что мстит гордым молчанием за свои муки, за которые не в силах уже отомстить оружием.

Брат его, смотря на это ужасное зрелище, не выдержал и закричал: «Я знаю слово государево!»

— Молчи, собака! — строго сказал ему Разин. Это были его последние слова. Палач отрубил ему голову. Туловище его рассекли на части и воткнули, как и голову, на колья, а внутренности бросили собакам. Казнь Фрола отсрочили, его возили на Дон, пытали, требовали указать, где Степан зарыл свои драгоценности; но из этого ничего не вышло. Его осудили на вечное тюремное заключение. Сподвижники Разина частью погибли при взятии Кагальника, частью казнены, а частью рассеялись по разным странам.

Со смертью Разина войско Донское вступило в новую сферу своей боевой деятельности, обусловленной уже указаниями из Москвы.

Часть III

Дон служит русским царям

Глава I

Присяга казаков на верность службы царю

Систематическое и многолетнее стремление московского правительства наложить на донское казачество свою властную руку вызвало бунт Разина. Среда, эпохи родят героев. Разин только выразитель своей эпохи. К этому давно готовилось, этого давно ожидало все боевое казачество, любившее свою казацкую свободу, свои вольности, но только не знало, с какой стороны начать. Разин показал путь. Боевая масса пошла за ним, как за своим вождем. Клич Разина на Волге о правах русского крестьянства, о попранных правах человека упал на благодатную почву, — это было давнишнее чаяние русского трудящегося люда. Разин принес себя в жертву этой идее. Уже закованный в тяжелые «освященныя» цепи, Разин говорил: «Пусть видит весь народ крещеный, что за него я голову сложил^{330}. Пусть там меня (в Москве) казнят, пусть колесуют, пусть тризну справят надо мной, упьются кровью пусть казацкой под стон народный, но уж погибнуть не должно в народе сделанное мною. Не мог я дело совершить, пусть сделает другой, не тот, так третий… А на Дону… и вспомнят все тогда меня, Степана Разина, донского казака, и клич его казацкий боевой, когда их подлый дьяк, как стадо, перепишет и целованием креста на верность приведет»…

И действительно, пророчества Разина скоро сбылись. Усмирение бунта его стоило более ста тысяч человеческих жертв. Торжествующее московское самодержавие не жалело народной крови. Правящая Москва праздновала тризну над остатками трупа свободолюбивого донца. И виновники этого торжества — войсковой атаман Корнила Яковлев, старшина Родион Осипов, Михайла Самаренин и др. были «потчиваемы» романеей за царским столом «с большим удовольством» и получали от бояр инструкции для приведения всех атаманов, есаулов и казаков на верность службы к присяге. Им и полковнику Григорию Косагову с дьяком Андреем Богдановым, кроме того, поручалось объявить царскую милость всему войску Донскому за доставление в Москву Разина и за истребление его сообщников, также уверить войско о всеобщем прощении и настаивать о скорейшей посылке казаков в Астрахань, где свирепствовал Васька Ус. Косагов и дьяк с казачьей станицей прибыли в Черкаск 24 августа 1671 г. Собрался унылый казачий круг. Косагов «по наказу» объявил царскую милость. Многие облегченно вздохнули; но лишь только он заговорил о присяге, круг пришел в смущение. «Мы рады служить государю без крестного целования, — говорили многие из казаков, — и нам присягать не для чего». Волнение продолжалось четыре дня. На круге присутствовали, большею частью, казаки черкасских станиц и низовых городков; верховые отсутствовали. Наконец, после долгих споров и пререканий с послом, позволявшим грозить царским гневом, домовитые казаки и старшины взяли верх и постановили присягнуть на верность службы государю; «если же кто не учинит присяги, того казнить смертию, а имущество грабить»^{331}.

Присяга произведена была на майдане, близ собора, в присутствии Косагова, а дьяк Богданов вписывал присягнувших в присланную из Посольского приказа книгу; другая книга была оставлена послом в войске для внесения в нее имен тех казаков, которые впредь придут служить в войско (из ослушных) и всех тех, кои родятся на Дону и достигнут совершеннолетия^{332}.

Главные статьи присяги заключались в следующем: «чтобы старшинам и казакам все могущие возникнуть возмущения и тайные заговоры противу государя и отечества в тож время укрощать, главных заговорщиков присылать в Москву, а их сторонников по войсковому праву казнить смертью; если же кто из них в нарушение этой присяги, изменяя государству и отечеству, начнет ссылаться с неприятелями своего отечества или с поляками, немцами или татарами, с таковыми предателями, не щадя жизни своей, сражаться, самим к таковым злоумышленникам не приставать и даже не помышлять о том; с калмыками дальнейших сношений не иметь, кроме увещаний служить с казаками вместе; скопом и заговором ни на кого не приходить; никого не грабить и не убивать и во всех делах ни на кого ложно не показывать. На здравие государя и всей его царской фамилии не посягать и кроме его величества государя, царя и великого князя Алексея Михайловича и всея России самодержца, другого государя, польского, литовского, немецкого и из других земель царей и королей или принцов иноземных и российских на царство всероссийское никого не призывать и не желать, а ежели услышат или узнают на государя и всю его царскую фамилию скоп или заговор или другой какой умысел, возникший у россиян или у иноземцев, и с такими злоумышленниками, не щадя жизни своей, биться»^{333}.

Дав такое, хотя и вынужденное клятвенное обещание, с целованием креста, этой, по выражению самих казаков, «страсти Христовой», Донское войско подпало под влияние московского правительства и, как народ прямой, непосредственный и честный и при том искренне религиозный, старалось по мере сил выполнять принятые на себя обязательства. Всякое малейшее нарушение данной клятвы, даже в отдельных случаях, считало великим преступлением, позором для всего войска. Эту черту характера казачества Москва своевременно усчитала и использовала в своих интересах. До внутреннего управления войска и его своеобразного уклада жизни она пока еще не касалась.

Глава II

Последние вспышки разинцев на Волге

Сподвижники Разина Васька Ус и Федор Шелудяк, узнав об аресте на Дону своего атамана и о выдаче его Москве, решили освободить его. С ними в Астрахани, Царицыне и других волжских городах было еще достаточное количество вооруженных сил из казаков, стрельцов и жаждавшего свободы народа. Клич их об истреблении бояр, думных людей, солдат и купцов, как врагов царя и народа, нашел отголосок в массе населения. Все грамоты, полученные от царя чрез митрополита Иосифа в Астрахани, с просьбой о принесении бунтовщиками повинной и об аресте стрельцами донских казаков, за что им обещали прощение всех их вин, казачьи атаманы объявили подложными, составленными боярами и митрополитом, без ведома царя^{334}.

Весь волжский край восстал на защиту своих народных прав, как и при Разине. Федор Шелудяк выступил из Астрахани вверх по Волге на 170 стругах. Из Царицына, Саратова и Самары к нему присоединились бывшие там вооруженные гарнизоны из казаков и стрельцов, а также многочисленные толпы народа. Полчища эти усилились и вновь прибывшими с Урала и Дона казаками, из верховых городков, не давших присяги царю. В Самаре все эти войска были разделены на три отряда: конница и часть пехоты с атаманом Иваном Константиновым отправлены под Симбирск сухим путем, 3 тыс. человек на 70 стругах пошли вперед рекою Волгой, а главные силы с предводителем Шелудяком на 370 стругах двинулись им вслед. 29 мая все эти силы обложили Симбирск со всех сторон, где заперся боярин Петр Шереметьев с небольшим, но храбрым гарнизоном из дворян и детей боярских. 9 июня в 1-м часу ночи начался общий приступ. Сражение было жаркое и упорное. Осаждающие гибли под ударами осажденных тысячами, но не отступали. Наконец, на рассвете, видя безуспешность дела, казаки сняли осаду. Воспользовавшись этим, Шереметьев сделал внезапную вылазку, бросился на отступающих и отнял у них почти всю артиллерию. Шелудяк с главными силами ушел вниз по Волге; народ разбрелся по своим местам^{335}.

Так окончилась эта последняя попытка разинцев ниспровергнуть утвердившийся в Московском государстве самодержавный строй.

Шелудяк с казаками и стрельцами возвратился в Астрахань; часть казаков бежала на Яик, а другая на Дон, где они были переловлены и казнены, а некоторые из главарей выданы Москве.

В числе этих последних был есаул Разина Лазарь Тимофеев. Другой сподвижник Разина Ларка Хренов успел бежать в Азов, а потом в Турцию^{336}. О выдаче его Москва еще долго после этого вела дипломатическую переписку то с азовским пашей Сулейманом, то с Портой, даже снаряжало нарочитое для того к султану посольство, но все было безуспешно. Хренов из Турции убежал в Италию, а оттуда в Алжир. Так преследовала мстительная Москва сподвижников Разина за пределами своих владений, а уже с попавшими в ее руки расправлялась умеючи, по давно заведенному порядку, гасила искры проявления народной воли в самом корне, боясь их вспышки.

Вслед за казаками к Астрахани двинулся Волгой сильный отряд царских войск под начальством князя Ивана Милославского. Все волжские города, бывшие во владении разинцев, приносили ему повинные. Спокойствие в них восстановлялось принятым в московском правительстве способом — кнутом и виселицей. Предписано было и войску Донскому вооружиться для окончательного истребления астраханских мятежников, но враждебные действия крымского хана и гетмана Дорошенка остановили это движение. На помощь царским войскам явился князь Каспулат Муцалович Черкасский.

Опрокинув высланный на встречу ему на судах отряд, Милославский 1-го сентября 1671 года остановился в 3-х верстах от Астрахани, близ устья Болтинской протоки, и окопался. 12 сентября в одну ночь им было возведено на другой стороне Волги, против города, земляное укрепление, в котором засел сильный гарнизон. Вылазка из города под начальством казака Алексея Карташнова гарнизоном укрепления была отбита. Город не сдавался. В это время атаман Васька Ус внезапно скончался. Во главе стал Федор Шелудяк, но и тот скоро попал в плен к Милославскому, выданный князем Черкасским, заманившим его к себе в стан как бы для переговоров. Осажденные пришли в смятение, разбились на партии и томимые голодом, после долгих споров, решили сдаться. 27 ноября Милославский вступил в Астрахань. Принеся Господу Богу в соборной церкви благодарность, царский воевода приступил к водворению в городе порядка: главных возмутителей, как из донских казаков, так и астраханских жителей, велел повесить, другим отрубить головы, прочих же, согласно государеву указу, разослать по тюрьмам в отдаленные города. Остальные, принимавшие участие в мятеже, были наказаны или кнутом, или помилованы. Со взятием Астрахани вся Волга признала власть царя.

После поражения Разина под Симбирском один из его сообщников, казак Миусский, с довольно сильной партией основался на р. Донце и преградил всякое сношение Дона с Москвой, но скоро шайка его была рассеяна, и Миусский скрылся. В 1673 г. он появился с семью товарищами в Запорожской Сечи с каким-то молодым человеком, выдававшим себя за сына царя, Симеона Алексеевича, будто бы убежавшего из Москвы от преследования матери и бояр. Атаман запорожских казаков Иван Серко, кошевой и все куренные атаманы и казаки, после долгих испытаний, признали в нем истинного царевича и решили защищать его вооруженной силой. Но скоро под давлением гетмана Самойловича, приверженца Москвы, и явившихся царских чиновников, самозванец этот был отослан в Москву, где под пыткой сознался, что он родом поляк из г. Лохвицы и звать его Матвеем, потом Андреем Воробьевым, подданным князя Вишневецкого и т. д.

После допросов самозванец этот был четвертован. Руководивший им казак Миусский с товарищами скрылся, и никакие ухищрения московских сыщиков не могли открыть их местопребывание.

Так мстили царю и боярам тароватые на выдумки донские казаки.

Глава III

Общественный и военный строй, быт и нравы казаков в конце XVII в.

Войско Донское с древнейших времен управлялось Войсковым Кругом, в котором принимали участие все казаки-воины, а таковыми они были от юношеских лет до глубокой старости, пока могли держать в руках оружие. Права участия в Круге не имели лишь казаки пенные, навлекшие на себя чем-либо немилость всего войска; но и эти последние иногда, в трудные минуты, также призывались в Круг и своим примерным поведением и военными подвигами могли заслужить себе прощение. Казаки были народ прямолинейный и рыцарски гордый, лишних слов не любили и дела в Кругу решали скоро и справедливо^{337}. По отношению своих провинившихся братьев оценка их была строга и верна. Челобитчики (просители) выходили из Круга всегда удовлетворенными. Нужно заметить, что никто не осмеливался беспокоить это высшее народное учреждение пустыми просьбами или корыстными тяжбами. В Кругу искали только правды и находили ее. Дела решались, на основании старого казачьего народного права, по большинству голосов. В основание своих решений Круг всегда полагал одну из евангельских заповедей, этой, по верованиям и убеждениям казаков, безусловной истине, вполне применимой к их своеобразному военному быту. Так, например, в войсковой грамоте 1687 года говорится:

«…и били челом великому государю и нам, всему Великому Войску Донскому, в Кругу вы, атаманы молодцы… а в челобитье своем сказали, чтоб нам, Войску Донскому, правд ваших (свидетелей) допросить… И мы, атаманы-молодцы, правд в Кругу допрашивали по евангельской заповеди Господней… И мы, атаманы-молодцы, приговорили всем Войском…»^{338}

Челобитья по большей части были словесные. Не редки были примеры, что какой-либо из городков по своим местным вопросам не подчинялся решению Круга, а действовал на свой риск и страх, например, захватывал владения другого городка, предпринимал походы против неприятеля, принимал в свою среду беглых и проч., тогда Войско в тот городок слало грамоту с упреком в ослушании (воровстве) и грозило наказанием. Ослушные городки в таких случаях, большею частью, приносили повинные и дело кончалось миром. При упорстве на ослушный городок или на отдельных лиц (воров) налагалась войсковая пеня, состоявшая в том, что они лишались расправы в Войске; или: «и на том ослушнике ваша войсковая пеня: век бить и грабить и суда ему в Войске не будет», т. е. он не мог уже иметь защиты в Войсковом Кругу и ему поневоле приходилось бежать с Дону или приносить повинную.

В Войсковом Кругу решались дела, только касающиеся всего Войска, как то: выборы войскового атамана, есаулов, войскового писаря или дьяка, духовенства войскового собора, прием в казаки иноверцев и беглых крестьян, объявлялись походы, делили добычу, принимали царских послов и царское жалованье, рассматривали дела по преступлениям против всего войска, против веры и др. Высшим наказанием, например, за измену, предательство и проч., была смертная казнь — «в куль да в воду». За другие преступления сажали в воду, били, забивали в колодки и т. п.

Войсковой Круг называл себя Всевеликим войском Донским, каковое название он сохранил и до конца первой половины XVIII в.

Каждый городок управлялся своим кругом или сбором, во главе которого стояли избираемые на один год, как и войсковые, атаман и есаул^{339}. Тот и другой не играли никакой роли в управлении данной общины, а были лишь простыми исполнителями решений Круга. В станичных кругах решались все тяжебные дела между казаками, как то: личные оскорбления, обиды, захват чужой собственности, ослушание, несоблюдение постов и др. Недовольные решением станичного Круга могли перенести дело на суд Войска, хотя подобные случаи были редки. Дела по обидам в станицах большею частью решались миром. Старики заставляли обидчика идти к обиженному и просить у него прощения. Если же тот упрямился, то нередко сам атаман с стариками шли к нему, кланялись в ноги и склоняли на мир, прося не срамиться и не ездить в г. Черкаск на суд Войскового Круга, т. к. беспокоить это высокое учреждение местными кляузами и спорами считалось ниже казачьей чести и вызывало справедливые насмешки и нарекания соседних станиц. Кляузники не пользовались уважением среди казачества. Суд Войскового Круга в XVII веке считался последней инстанцией и ему обязаны были подчиняться все. Случаи неподчинения были очень редки и проявлялись не среди природных казаков, а случайного элемента, попавшего на Дон и принятого в казаки, как то: выкрестов из татар, турок и черкесов, беглых крестьян и друг. Такие нечистокровные казаки на Дону назывались «тумой»^{340}.

Войсковой Круг всегда собирался на открытой площади — майдане; все участники его, образовав из себя Круг, стояли на ногах, сняв шапки, в знак почтения к месту и важности дела. Войсковой атаман под бунчуками, сопутствуемый есаулами, держа в руке «насеку» (трость) с серебряным «набалдашником», а в важных военных случаях «пернач», выходил на средину Круга, снимал свою «трухменку» и кланялся на все стороны^{341}. В это время есаул «зычно», подняв свою трость, обыкновенно кричал: «Па-ай-помолчи, атаманы молодцы, атаман (или «наш войсковой») трухменку гнет!» Все стихало. Атаман делал доклад Кругу. Если вопрос касался избрания нового атамана, за окончанием годичного срока, то атаман клал на землю «трухменку» и на нее насеку, кланялся Кругу и благодарил за доверие. Вновь избранный атаман принимал насеку и благодарил за избрание. Каждый казак в Кругу имел свободный голос, равный со всеми. Войсковые Круги иногда были шумны и буйны; нередко дело доходило до сабель. Отходивший срок атаман становился в ряды казаков и никакими преимуществами не пользовался.

Войсковой писарь или дьяк избирался из среды самых грамотных и умнейших казаков, а потому эта должность считалась почетной; кроме него никто не имел права писать и посылать бумаг от Войска. Власти он никакой не имел.

Войсковой атаман, являясь простым исполнителем воли народа и блюстителем порядка, по собственному произволу ничего предпринять не мог, иначе он рисковал с позором лишиться своего достоинства, а иногда и с опасностью для жизни.

Войсковые есаулы (два) были помощниками и исполнителями приказаний атамана и Круга.

Собираясь в поход, казаки избирали из своей среды походного атамана. Отряд разделялся на сотни и полусотни. Походный атаман был главный военноначальник отряда с неограниченной властью. Сотни вверялись избранным сотникам и пятидесятникам. Есаулы исполняли приказания атамана. По окончании похода все эти избранные лица слагали с себя звания и становились в ряды простых казаков.

Оружие казаков состояло из малых пушек, рушниц или пищалей, пистолей, копий и сабель. Все это приобреталось покупкой или добычей у неприятеля. Порох они отчасти выделывали сами, а впоследствии, при наладившихся сношениях с русскими царями, за военную помощь последним, получали его, как и свинец и ядра, из Москвы. Успех казакам в битвах с неприятелем давали главным образом быстрота и внезапность нападения, сопровождаемые всегда особой, неподражаемой казачьей хитростью, приводившей врага в недоумение. Стойкость и верность друг другу были безупречны. Быстроте сухопутных походов способствовали дивные казачьи степные лошади, не знавшие устали и легко переплывавшие самые широкие реки. Опытные и сметливые следопыты по степям и по татарским сакмам, казаки старались делать нападения на неприятеля ночью и заставать его врасплох^{342}. Но если вынужденный бой принимали в открытом месте и с малыми силами, то спешивались, ложились в каре и отстреливались, прикрывшись своими лошадьми. К этому способу они прибегали только в самых крайних обстоятельствах, когда не было другого спасения; в противном случае они рассыпались врозь и исчезали в степи. Овраги и горы, реки и болота ими ставились ни во что, воины и кони всем умели пользоваться. Рассыпавшись врозь, они в условленном месте, более защищенном, вновь соединялись в партии и внезапными новыми наскоками беспощадно мстили врагу. Переправы чрез реки — понтон из пуков камыша, на который клали седла и оружие, а сами с коньми пускались вплавь. Это называлось у казаков переправляться на салах.

Морские походы или поиски казаков поражают своей смелостью и уменьем пользоваться всякими обстоятельствами. Бури и грозы, мрак и морские туманы для них были обычными явлениями и не останавливали их в достижении задуманной цели. В легких стругах, вмещавших человек от 30 до 80, с обшитыми камышом бортами, без компаса, они пускались в Азовское, Черное и Каспийское моря, громили приморские города вплоть до Фарабада и Стамбула, освобождали своих пленных братьев, смело и дерзко вступали в бой с хорошо вооруженными турецкими кораблями, сцепливаясь с ними на абордаж, и почти всегда выходили победителями. Разметанные и носимые бурею по волнам открытого моря, они никогда не теряли своего пути и при наступлении затишья вновь соединялись в грозную летучую флотилию и неслись к берегам Колхиды или Румелии, приводя в трепет грозных и непобедимых по тому времени турецких султанов в их собственной столице — Стамбуле.

Соль и оружие, серебро и золото, товары и драгоценные каменья, а также и прекрасные черноокие пленницы ясырки — все было их добычей. В схватках и битвах казаки были беспощадны и жестоки: они мстили туркам и крымцам за бесчеловечное обращение и угнетение христиан, за страдание своих пленных братьев-казаков, за вероломство и за несоблюдение мирных договоров. «Казак поклянется душою христианскою и стоит на своем, а турок поклянется душою магометанскою и солжет», — говорили казаки. Стоя твердо друг за друга, «все за одного и один за всех», за свое древнее казачье братство, казаки были неподкупны; предательств среди них, среди природных казаков, не было. Попавшие в плен тайн своего братства не выдавали и умирали под пытками смертью мучеников-героев.

В первый день осады Азова 24 июня 1641 г. турки предложили казакам сдать крепость без боя, указывая на то, что им помощи от русского царя ожидать нельзя и устоять против их превосходных сил невозможно, обещая выдать за сдачу тотчас 12 000 червонных и по выступлении еще 30 000. На это донцы гордо отвечали: «Сами волею своею взяли мы Азов, сами и отстаивать его будем; помощи, кроме Бога, ни от кого не ожидаем; прельщений ваших не слушаем и хотя не орем и не сеем, но так же, как птицы небесные, сыты бываем. Жен же красных и серебро и злато ем л ем мы у вас за морем, что и вам ведомо. Будем и впредь также промышлять; и не словами, а саблями готовы принять вас, незваных гостей».

В этой страшной титанической битве, длившейся до 26 сентября, когда казаков пало около половины (до 3000), а турок до 50 тыс., когда храбрые защитники родного города, отчаявшись на победу, измученные и изнуренные решили умереть все, до одного человека, но не сдаваться, покушений на предательство или измену среди них не было, да и не могло быть. Казаки в два века (XVI и XVII) своей боевой жизни в борьбе с турками и татарами предателей не знали. Перебежчикам и выкрестам они не доверяли и держали их на учете. Таковы были казаки старого времени.

Добыв зипуны за морем, казаки в обыденной жизни были просты и наивны, как дети, набожны, суеверны, в своем общежитии привязаны друг к другу, как братья, гнушались воровством и делились между собой последней крохой хлеба, последним достоянием. Трусость презирали и первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость^{343}.

К туркам и особенно к азовцам казаки относились с презрением; они считали даже бесчестным просить у них мира и установили правило никогда не начинать первыми переговоров о перемирии, говоря: «мы даем мир, а просить его нам не пригоже». Вероломство считали не достойным чести казака и всегда, вынужденные начать против азовцев военные действия, посылали им размирную такого содержания: «От донского атамана и всего войска азовскому паше (имя его) проздравление. Для дел великаго нашего государя мы были с вами в миру; ныне же все войско приговорили с вами мир нарушить; вы бойтесь нас, а мы вас станем остерегаться. А се письмо и печать войсковыя»^{344}.

При заключении непрочного мира казаки, по издавна заведенному обычаю, утвержденному даже указом турецкого султана, брали каждый раз с азовцев известное число котлов, соли, сетей и по тысяче золотых.

В мирные условия обыкновенно включали, чтобы казакам чрез замирные места не ходить на море, а азовцам на русскую Украйну, и казачьи городки. Иногда азовцы выговаривали, чтобы казаки всегда извещали их о том, что будет писано в грамотах русского царя на Дон, обязываясь в свою очередь уведомлять войско о намерениях султана и крымского хана. Но казаки никогда не выдавали недругам своих тайн, хотя подробно знали о всех азовских и крымских делах, отчего и сложилась на Дону пословица: «разсказывай донскому казаку азовския вести».

Вести эти казаки знали чрез прикормленных людей из среды самих азовцев. Всякое сообщение, каким бы путем оно не было добыто, тщательно проверялось, показания прикормленников сличались с показаниями пленных и добытых языков и в итоге всегда выходило так, что казаки почти никогда не ошибались в истинных намерениях своих врагов, принимали своевременно к тому меры и извещали о том Москву вестовыми станицами. Словом, Дон представлял тогда живую газету всех новостей, хотя и секретных, о южных соседях России, и сюда присылали за всеми вестями из русских украинных городов, Запорожья, Астрахани, Царицына и друг. мест.

Многие историки, не понимая духа казачества, этих идейных борцов за веру и свободу личности, рыцарей в полном значении этого слова, ничего общего с западными рыцарскими орденами, этими угнетателями мирного земледельческого люда, не имевшими, упрекают их в корысти, жадности к наживе, грабежам. Это неверно. Однажды турецкий султан, доведенный до крайности страшными набегами казаков, задумал купить дружбу войска выдачей ежегодного жалованья, вернее — ежегодной дани. Султанский посол Кантакузин в 1627–37 гг. употреблял к тому все усилия, но казаки остались непреклонными и только смеялись над этой затеей, даже сочли подобное предложение за оскорбление казачьей чести и отплатили новыми набегами на турецкие владения. После этого, дабы склонить казаков к миролюбию, султан прислал с тем же послом в подарок войску четыре золотых кафтана, но казаки с негодованием отвергли этот дар, говоря, что султанские подарки им ненадобны.

Походная одежда казаков состояла из грубого суконного зипуна кавказского покроя, подпоясанного ременным поясом, и широких шаровар, убранных в голенища. На голове барашковая шапка. Любимыми цветами были синий и красный. В свободное же время, в дни войсковых кругов, праздников и дружеских бесед или приема приезжих гостей, старые донцы любили блеснуть своими дорогими нарядами. Один являлся в лазоревом атласном кафтане с частыми серебряными нашивками и в жемчужном ожерелье; другой — в камчатном или бархатном полукафтане без рукавов и в темно-гвоздичном зипуне, опушенном голубою камкою с шелковою гвоздичного цвета нашивкою; третий — в камчатном кафтане с золотыми турецкими пуговками, с серебряными позлащенными застежками и лазоревом настрафильном зипуне. У всех шелковые турецкие кушаки, с висящими булатными ножами с костяными черенками рыбьего зуба, в черных ножнах, оправленных серебром, в красных или желтых сафьяных сапогах, в куньих шапках с бархатным красным, со шлыком, верхом. Пировали на разостланном узорчатом ковре, лежа на шелковых подушках, шитых золотом и серебром по червчатому атласу. Посредине становили серебряные чаши с вином, из которых черпали серебряными чарками и ковшами. В кругу близких друзей часто снимали верхние наряды, оставаясь в однех тафтяных рубашках. При посторонних же, в особенности в присутствии московских бояр и дворян, желая показать пренебрежение к своим богатым нарядам, сановитые воины садились в кружок посреди грязной улицы, как на мягком ковре, и продолжали свою беседу. Накормить и напоить и главным образом вином приезжего считалось священной обязанностью каждого казака^{345}.

Все свободное время старики проводили в станичной избе или на майдане, играя в шахматы и зерны, плели сети, вели рассказы о своих походах и пели былины-песни о подвигах предков, а молодые на площади близ майдана играли в бабки или кости (ладышки). Игра эта считалась самою любимою у казаков с древнейших времен. При этой игре развивалась такая меткость в бросании плоских, округленных или квадратных камешков в поставленные в ряд ладышки, что казаки могли ими убивать и птиц и зайцев на значительное расстояние.

В походах, пограничных городках и на кордонах казаки вели жизнь холостую и строго соблюдали между собой целомудрие. Казацкое товарищество для продовольствия разделялось по сумам, в которых хранились казацкие харчи, как в Запорожье казаки разделялись по казанам, а в 1-й половине XIX в. в казачьих полках по кашам (артелям). Вот почему близких друзей и сослуживцев и теперь еще называют односумами, а жены их друг дружку односумками.

В удаленных от границы городках казаки жили семейной жизнью.

Об обрядах брака казаков на майдане, заимствованных у новгородцев, уже было говорено; теперь коснемся обыденной семейной жизни донского казачества г. Черкаска и других населенных мест, удаленных от границы.

В XVI и в первой половине XVII в. власть мужа над женой была неограниченна. Это влияние востока. Брак, заключенный на майдане, даже скрепленный венчанием в церкви, был непрочен, и муж всегда имел право вывести свою жену вновь на майдан и сказать: «атаманы молоды! она была мне услужливая и верная супруга; теперь она мне не жена, а я ей не муж». Тем дело развода и оканчивалось. Отказанную жену тут же мог взять другой, прикрыв ее полой платья, и публично заявить: «ты будь мне жена», а она должна ответить: «ты будь мне муж» и поклониться избравшему ее в ноги в знак подчинения. Но несмотря на все это, в военное время при нападении врагов на казачьи городки жены казаков брались за оружие и становились в ряды защитников своей родины, делаясь таким образом вполне полноправными членами казачьей военной общины. Казаки ценили семейную жизнь и к женатым относились с большим уважением, и только постоянные военные походы заставляли их быть холостыми. Развратников, как давшие обет целомудрия, холостые казаки в своей среде не терпели. Развратники наказывались смертью. Ермак требовал от своих сподвижников полного целомудрия. Степан Разин на Волге велел бросить в воду казака и бабу за нарушение целомудрия, а когда ему самому напомнили о том же, то он бросил в Волгу пленную персидскую княжну. Рожденного младенца холостые станичники нянчили все, и когда у него показывался первый зубок, все наперерыв приходили смотреть его, и восторгам этих закаленных в боях воинов не было конца. Таковы были казаки старого времени: страшные и беспощадные в боях с врагами их веры и гонителями христианства и простые и чуткие, как дети, в обыденной жизни. При крещении младенца все молились и пировали, пировали и молились о даровании рожденному казаку здоровья и казацкой удали и крепости.

В конце XVII в. хозяйки и особенно пожилые стали уже приобретать большее влияние в домашнем быту и частенько одушевляли беседы старых рыцарей своим присутствием и когда те увлекутся — своим влиянием. Жены домовитых казаков и старшин нередко одне собирались на свои «бабьи» беседы с сладким медом и пенистым донским вином, которое разносили всем собеседницам пленные турчанки-ясырки.

Старочеркасские матроны — тип красавиц, веками сложившийся, как естественный отбор, из пленных черкешенок и турчанок, поражал своей миловидностью и привлекательностью. И вот такая-то матрона, воспитавшая своей грудью не одного казака рыцаря, на своих беседах, держа в одной руке стакан с пенистым вином или медом, а другой взявшись под крутой бок и пристукивая каблуками желтых туфель, в шелковом с цветами кубелеке, подпоясанном жемчужным поясом, в цветных шелковых шароварах, ходила по комнате, припевая: «Туфли к милому глядят, полюбить его хотят».

Таковы были матери и воспитательницы грозных донских рыцарей старого времени. Люди-богатыри, как матери, так и отцы.

Девушки казачки в станицах пользовались полной свободой и росли вместе с своими будущими мужьями. Чистота нравов, за которой следила вся казачья община, была достойна лучших времен Рима, где для этого избирались из самых благонадежных граждан особые цензоры. В столице же донского казачества, в так называемом домовитом и старшинском кругу, за благонравием девушек был, под влиянием московщины, заведен особый надзор. С13 лет они брались под опеку мамушек и нянюшек и воля их ограничивалась самым строгим приличием. Только на одних свадебных празднествах они могли быть вместе с мужчинами, остальное же время проводили в одиночестве в кругу своих подруг чеберок^{346}. Шили кубелеки (нарядное женское платье), вышивали кафтаны, выстегивали одеяла, ожерелки, по праздникам играли в кремушки, жмурки, пели и плясали под песни, варган и гребешок, водили под присмотром бабушек танки (хороводы) и т. п. Грамотность ограничивалась чтением акафистов, канонов и пр. К концу XVII в. эта затворническая жизнь городской женщины постепенно ослабла, и она стала появляться на улицах и принимать участие в общественной жизни. К чести донских женщин-хозяек надо отнести их заботливость о чистоте своих жилищ и опрятности в одежде. Эта отличительная черта в характере донской женщины сохраняется и до сего времени.

Татарский язык был в большой моде как в мужских, так и в женских беседах.

Почтение к старшим и в особенности испытанным в боях воинам была обязанностью для молодого поколения. Молодежь не имела права садиться в присутствии стариков.

Военные игры за городом и стрельба в цель были любимыми занятиями молодежи в свободное время. Эти упражнения развивали такую меткость в стрельбе, что многие из казаков могли на значительном расстоянии выбивать пулею из рук монету, зажатую между пальцев, не задев руки. Казак рождался воином; с появлением на свет младенца начиналась его военная школа: новорожденному все родные и односумы отца приносили в дар на зубок ружье, патрон пороха и пулю, лук и стрелу; дареные вещи развешивались на стене, где лежала родильница с младенцем. По истечении сорока дней, после того, как мать, взяв очистительную молитву, возвращалась домой, отец надевал на ребенка саблю, подстригал ему волосы в кружок и сажал на лошадь, а потом возвращая сына матери, поздравлял ее с казаком. Когда же прорезывались у нового казака зубы, отец и мать сажали его вновь на лошадь и везли в церковь служить молебен Ивану-воину. Первыми словами малютки были чу и пу (понукать лошадь и стрелять). Трехлетние дети уже свободно ездили на лошадях по двору, а в 5 лет скакали по степи^{347}. Pp. Дон и Донец для детей казаков были родной стихией: в них они купались и плавали, как утки, с младенческих лет, катались в каюках и баркасах (лодках Асов), приучаясь быть отважными и храбрыми моряками.

Долины Дона и Донца, а также их притоков в старое время представляли из себя полную чашу всяких природных богатств, были полны изобилием; в лесах, покрывавших долины, росли дикие яблони, груши, черешни, орехи, терны; в земле всякие сладкие коренья, в садах виноградники, дававшие сладкие шипучие вина. Широкие степи и густые леса были естественным убежищем и хранилищем диких зверей и птиц. Дон, о котором казаки говорили, что у него золотое дно, а также и другие реки кишмя кишели рыбой, с которой не могли сравниться по вкусу рыбы Волги и Днепра. Осетр, белуга, севрюга, стерлядь, сазан, сула (судак), сельдь и в особенности тарань водились в таком изобилии, что их во время хода можно было брать руками или засекать саблями и закалывать копьями.

Казаки, как народ военный, всегда готовый поголовно выступить на защиту родины, чуждались земледелия и говаривали: «Кормит нас, молодцов, Бог, как птиц небесных. Мы не сеем и не собираем в житницы, а всегда сыты бываем». Любимым их промыслом в свободное от войны время была охота или гульба. Гулебщики отрядами человек по сту рыскали по задонским степям, пробирались даже на Куму и Кубань. Там они иногда сталкивались с ногайскими и черкесскими наездниками и привозили вместе с убитыми зверями пленных ясырок или черкесских узденей, а также пригоняли их табуны лошадей и стада рогатого скота.

Привольная и братская жизнь сильно привязывала казаков к родине. Они любили свой Дон и называли его батюшкой и кормильцем родимым.

В плену или на чужбине, умирая сраженный вражеской пулей, казак всегда мысленно взывал к своему кормильцу: «Прости, мой батюшка Тихий Дон Иванович! мне по тебе теперь не ездити, дикаго зверя не стреливати, вкусной рыбки не лавливати». Эта же страстная любовь к своему кормильцу Дону сквозит во всех старинных песнях и даже в войсковых грамотах по Дону и отписках в Москву. Даже в соседних странах, где лежат кости павших геройскою смертью донцов, защищавших честь России, как то: в Финляндии, Швеции, островах Балтийского моря, Ливонии и др., и теперь существуют древние легенды о том, что во время ночных осенних бурь, когда вся северная природа стонет от непогоды, донские витязи встают из своих забытых их потомством могил, садятся на своих боевых коней и с воем и стоном несутся в облаках на родимый им Дон. Тяжело им лежать в сырых могилах на чужой стороне вдали от своего кормильца Тихого Дона Ивановича. Скорбные и пылающие старым казацким огнем их души спешат слиться во своим братством-товариществом и просят перенести их кости на дорогую родину. Многие из северных жителей не раз во время бурь видели это явление, как казаки, припав к луке, с длинными пиками и сверкающими саблями неслись на своих боевых конях среди волнующихся грозовых туч на теплый юг, и от суеверного страха прятались в свои убогие хижины.

Такова была любовь к Дону старых донских казаков.

Казаки от природы были народ религиозный, без ханжества и лицемерия; клятвы соблюдали свято и данному слову верны. Все исторические акты об этом свидетельствуют положительно. Чтили праздники Господни и строго соблюдали посты.

Во время «Азовского сиденья» в 1641 г. казаки дали клятву друг другу лечь костьми, но не сдавать древний свой город сильному врагу, и свято исполнили свою клятву. Во время этих титанических битв, усталые и обессиленные от бессонных ночей, с обожженными лицами от порохового огня и дыма, они, лобызая носимую по их рядам древнюю икону Иоанна Предтечи, плакали, как дети, и просили святого угодника Божия защитить их древнюю родину от агарянских полчищ. Тогда же они дали обет построить в гор. Черкаске деревянную церковь во имя Воскресения Христова и исполнили это обещание в 1653 г. В 1670 г., ввиду скученности построек, большею частью деревянных, церковь эта вместе с многими домами сгорела. Чрез два года выстроена была новая, но и эта сгорела в 1687 году. Тогда казаки решили построить в г. Черкаске две новых церкви, но уже каменных, одну во имя св. апостолов Петра и Павла, оконченную в 1692 г., другую соборную во имя Воскресения Христова, оконченную в 1719 г.; эти церкви существуют и до ныне.

В 1656 г. донские казаки, находясь в царских войсках в Польше, взяли под гор. Вильною на р. Вилии древний православный образ Богородицы Одигитрии, животворящий крест, евангелие и книги и все это с великим торжеством привезли в г. Черкаск, где в честь этой иконы была по обету казаков построена церковь. Вскоре многим казакам было видение: Богородица просила отвезти ее икону обратно в г. Вильну, где она стояла уже много веков. Казаки сначала этому не верили, но когда в 1661 г. они, возвращаясь с моря, были на р. Тузлове окружены крымским царевичем и безнадежно отбивались в течение нескольких дней в окопах, явления повторились: Божия Матерь вновь просила поставить ее икону на старом месте, а если они этого не исполнят, то им не будет Божией помощи. Казаки дали обет и вмиг одолели врагов. Вскоре икона явилась в последний раз казаку Ивану Стародубцу, обещая свое заступничество, если казаки исполнят свой обет.

Собрался Войсковой Круг и на нем решили: украсив икону Богородицы, с великою честью отпустить в Москву; вместе с нею послать от войска станицу с священником и диаконом, которые бы ежедневно служили пред этой иконой Божественную службу^{348}.

По заключении мира с Польшей икона эта, по желанию казаков, была из Москвы перевезена в г. Вильну. Так искренно верили донские казаки в помощь Божию, и по вере их давалось просимое.

Казаки имели и свои монастыри, куда престарелые и увечные воины уходили доживать остаток дней своих; из них известны: Никольский, ниже Воронежа, в Борщове, Рождественский Чернеев в Шацке и др. В монастыри и церкви они жертвовали все свои драгоценности и старались украшать иконы золотом, серебром и дорогими камнями. Во многих донских городках были церкви и часовни в честь любимых ими святых; там, где осели новгородские повольники из самой свободолюбивой братовщины никольщины, по Среднему Дону, — во имя св. Николая Чудотворца, которого они считали своим покровителем, наделяя его качествами смелости и бесстрашия, подобно тому, как предки их Геты-Руссы почитали бога Марса; во имя Иоанна Предтечи, в нижних городках, в память бывшего Предтеченского храма в Азове; во имя Покрова Богородицы, в память взятия казаками г. Казани 1–2 октября 1552 г.^{349} Церкви и часовни были не большие, т. к. казаки тщательно скрывали свои городки от неприятельского глаза и вообще географию своей страны. Даже при проезде Доном крымских и турецких послов они требовали от них сидеть под палубой судов или забивали палубы досками и полотном, чтобы они не знали дороги по Дону и не высматривали, как стоят их городки, говаривали казаки. Городки были расположены большей частью на островах Дона, недоступных для нападений, и состояли из многих куреней, сплетенных из хвороста или камыша и обмазанных глиной. Городок обносился тыном или земляным валом с пушками по углам. Курени стояли плотно друг к другу без всякого порядка. За городком, иногда за протокой или рукавом Дона, устраивались базы для загона на зиму скота. Остатки месторасположений этих базов теперь называют базками. Казаки гордились своей бедностью и однажды подобно древним скифам, ответили крымскому хану на угрозу придти опустошить их жилища: «Донские казаки угроз твоих не боятся: хотя их городки некорыстны, оплетены плетнями и обвешены терном, но доставать их нужно твердыми головами; стад же и табунов у вас мало, — напрасно забьешься ты в какую даль».

В 1672 г. только на одном Дону считалось до 48 казачьих городков^{350}. А донские де городы состоят от Коротояка:

1) Мигулин

2) Тишанской

3) Вешки

4) Усть-Хопра

5) Усть-Медведица

6) Распоцин

7) Клецкой

8) Перекопской

9) Кременской

10) Григорьевской

11) Сиротин-Новой

12) Сиротин-Старой

13) Иловля

14) Качалин

15) Паншин

16) Голубые

17) Пятиизбы

18) Чир Верхней

19) Чир Нижней

20) Кабылкин

21) Ясаулов

22) Зимовейко

23) Нагайкин

24) Курман-Яр

25) Курман-Яр Нижний

26) Терновые

27) Цымла

28) Кумшак

29) Романовской

30) Каргалы-Верхней

31) Камышкин-Иванов

32) Быстрянской (ст. Мариинская)

33) Нижней аргалы

34) Михалев

35) Троилин

36) Кагальник, ныне ст. Богоявлен

37) Ведерников

38) Бабей

39) Кочетов, (ст. Константиновская)

40) Семикаракорск

41) Раздоры

42) Мелехов

43) Бесергенев

44) Багай

45) Маныч

46) Черкаской.

К концу XVII в. городки были по р. Северскому Донцу и его притокам: Бахмутке, Красной, Жеребцу, Айдару, Лугани, Деркулу и др. Из них известны: Бахмутский, Старо и Ново Айдарские, Шульгин, Беленский, Осиновый, Закотный, Кабаний, Сухарев, Ревенек, Мотякин или Митякин, Гундары и др. По р. Хопру было 8 город., по Медведице — 17. По картам Крюйса, к 1699 г. казачьих городков по Дону считалось 84, а всего по р. Дону и его притокам более 125.

Глава IV

Беглые крестьяне и старообрядцы на Дону

Крестьянство в Древней Руси, под каким бы названием оно ни встречалось и на каких бы землях оно ни сидело — казенных, волостных, княжьих, монастырских и других владельцев, пользовалось полной свободой переходить с одной земли на другую в известный срок в году, осенью, по окончании полевых работ, в Юрьев день, и подчинялось общему суду наравне с другими сословиями, было обязано платить казенные подати и отправлять другие государственные повинности и в то же время платить оброки и исполнять работы на землевладельца.

В XVI в. крестьянские общины получили полное свое развитие, как состоявшие из людей свободных и полноправных. Крестьяне (христиане) составляли из себя особый самостоятельный класс. Закон признавал за ними все их права, выработанные жизнью в течение веков. Личность крестьянина, как полноправного члена общества, приобрела сильную опору в равенстве суда для всех классов. Кроме того, крестьянские общины, на какой бы земле они ни сидели, на владельческой или казенной, получили такую самостоятельность и такие права собственного суда, какими редко пользовались самые богатые и сильные землевладельцы, и почти совершенно сравнялись с городскими обществами — горожанами, гражданами^{351}. Самое владение землей получило больше прочности и самостоятельности. Но скоро московские государи, начиная с Ивана III, так много сделавшие для крестьянской самостоятельности, стали мало-помалу забирать земли в руки правительства и раздавать их своим служилым людям, лично к земледелию никакого отношения не имевшим. Общинные земли стали незаметно ускользать из рук крестьян. В прежнее время удельные князья получали земли из рук народа, к концу XVI в. народ уже стал смотреть из рук царей и, как милость, получать от них утверждение неприкосновенности своих прав. После покорения и присоединения к Москве Новгорода, Пскова, Смоленска, Рязани, Твери и Казани большая часть земель была отдана или на казенный оброк, или роздана служилым людям в поместья, вотчинные дачи и другие виды владения, т. к. требовались громадные средства на ведение войн с Ливонией, Польшей и Швецией. Почти все земли обширного Московского государства введены были в тягло. Положение крестьян сделалось тяжелым, а в некоторых местах даже невыносимым, в особенности там, где происходили военные действия, сопровождавшиеся, по обычаю того времени, страшным грабежом и опустошениями. Но терпелив и трудолюбив русский крестьянин. Он любил возделанную им землю и лелеял ее. Правом перехода с одной земли на другую он пользовался только в исключительных случаях. Переселения для него были отяготительны и разорительны. Борис Годунов, желая привлечь на свою сторону бояр и дворянство, в угоду им между 1592 и 1597 г. издал указ о прикреплении свободных крестьян к земле; окончательное прикрепление совершилось уже в первой половине XVII в. Нарушившие этот закон стали считаться беглыми. Указ о прикреплении крестьян к земле разделил это сословие на два разряда: на крестьян дворцовых и черных земель (казенных) и на крестьян владельческих или частных земель. Владельцы стали смотреть на крестьян, поселенных на их землях, как на свою собственность: одни отыскивали беглых судом и водворяли их в свою вотчину силой, другие, владельцы земель малолюдных, старались переманить к себе и укрыть беглых; в свою очередь крестьяне смотрели на чинимые над ними насилия как на нарушение своих исконных народных прав. Обидам, притеснениям и тяжбам не было конца. В таких неурядицах прошел весь XVII в.

Взгляд помещиков на крестьян, как на свою неотъемлемую собственность, стал окрепать, в особенности после самозванщины, когда русские бояре ближе познакомились с крепостным правом в Польше, и свободный русский крестьянин-общинник в конце концов превратился в бесправного и безгласного раба; свобода личности и прежнее равенство крестьян пред судом отошли в область преданий. Крестьян стали продавать и оптом и в розницу как домашний скот. Даже сам Петр I, изучивший после работ первой ревизии 1719 г. истинное положение вещей, пришел в недоумение и в указе от 15 апреля 1721 г. писал: «продают людей, как скотов, в рознь… оную продажу пресечь»… Но видя, что такой порядок укоренился очень глубоко, оговаривается: «а ежели не возможно будет того вовсе пресечь, то хотя бы по нужде продавали целыми фамилиями или семьями, а не врознь».

Эти-то московские порядки и заставили многих из крестьян, более свободных и сильных духом, покидать свое отечество и искать мест для новых поселений, где личность человека была свободна от насилий. Одни из них бежали в пограничные леса, на Украйну, Волгу, другие на далекий Дон, где они впервые появляются вскоре после «Азовского сиденья». Крестьяне шли на Дон партиями, приставая к возвращавшимся из Москвы казачьим зимовым станицам. Нередко сами атаманы этих станиц подговаривали московских людей идти с ними, т. к. на Дону в рабочих руках по укреплению городков ощущался большой недостаток. На требование воронежских воевод не принимать и не уводить беглых казаки всегда отвечали отказом. Например, в 1646 г. 26 июня дворянин Данила Мясной и воевода Андрей Батурлин писали царю из Воронежа:

«И отоман Иван Каторжной (зимовой станицы) и казаки твоего государева указу (о возврате беглых, приставших к ним) не послушали и нам, холопям твоим, отказали, что им беглых боярских людей, которые у них есть, не выдавать. А твои государевы грамоты и наказы они лживили, а мне, холопу твоему, Данилку, говорили, что я посланец с Москвы не от тебя, государя… а кто-де для беглых людей пойдет к Ивану (атаману) в слободу (в стан) вынимать и им-де тех людей (воеводских слуг) побивать до смерти из пищалей»… Далее Мясной пишет, что когда атаман был вызван в съезжую избу для выслушания царского указа, то явился туда со всей станицей и в присутствии голов, дворян и торговых людей, ударив его, Мясного, «в душу», вырвал из рук его царский указ и засунул за голенище, пригрозив, что «придет к нему на двор и убьет его»^{352}.

Вот как казаки, изнуренные беспрерывными войнами с турками и татарами, вербовали для себя рабочий люд внутри Московского государства.

К концу XVII в. приток беглых на Дон, в верхние городки, расположенные по pp. Хопру и Медведице, усилился до того, что это стало беспокоить и Главное Войско, т. к. с притоком беглых крестьян в тех местах стало развиваться нежелательное в военном быту земледелие, ввиду чего туда была послана в 1690 г. от Войскового Круга строгая грамота: «а если станут пахать и того бить до смерти и грабить»^{353}. Эта мера до некоторой степени сократила прилив земледельческого элемента на Дон, и многие из беглых поспешили возвратиться на свои прежние места. Помимо крестьян московских областей, на Дон в конце XVII и начале XVIII в. стали усиленно переселяться малороссийские черкасы, недовольные порядками на Украине, где во время «гетманщины» стал быстро выделяться класс старшин, класс крупных землевладельцев, и прежде свободное малороссийское реестровое казачество стало обезземеливаться, порабощаться и обращаться в крепостных холопов.

На требование московского правительства не подговаривать и не принимать в свою среду беглых крестьян Донское войско, твердо держась своих старых традиций «с реки не выдавать», отвечало или отказом или уклончиво, что «таковых де на Дону не разыскано»^{354}.

Вместе с крестьянским элементом на Дону во 2-й половине XVII в. стали появляться и беглые старообрядцы и сектанты. Те и другие на первых порах вели себя чрезвычайно осторожно и с открытой проповедью выступать не решались, т. к. хорошо знали, что казачеству при постоянных походах и битвах входить в церковные тонкости нет охоты и времени; казачество исповедывало православие в широком значении этого слова и за еретические учения карало смертью. Первыми появились на Дону старообрядческие чернецы и старцы, спасаясь от преследований московского правительства. Скиты их, человека по 3–4, были рассеяны по всему Дону, большею частью в глухих местах, вдали от казачьих городков, по р. Чиру, Хопру, Медведице и др. малонаселенным рекам. Старцы имели между собой постоянное сношение и таким образом как бы составляли из себя одну большую религиозную общину с немногочисленными приверженцами из казачьих городков. Главное Войско о существовании приютившихся на его земле старообрядческих скитах узнало совсем случайно, когда чернецы одного из скитов на р. Чиру, рассорившись между собой, донесли, что один из их товарищей не молит Бога за царя и патриарха. Войско приказало схватить дерзкого старца, и его, по решению Войскового Круга, сожгли, как еретика, в г. Черкаске в 1676 г.^{355} Это событие не прошло для Дона бесследно. В сожжении старца принимала участие партия казаков, приверженная Москве, но противная, стоявшая за самобытность Дона, усмотрела в этом старообрядческом движении против царя и патриарха некоторую для себя надежду освободиться при помощи старообрядцев от пагубного московского влияния и хотя и не разделяла казуистических взглядов приверженцев старины на православие, однако, стала открыто сочувствовать им и оказывать сначала тайное, а потом и явное покровительство. На Дону вновь стало пахнуть «разиновщиной»^{356}. Во главе этого движения стали старшины Фома Севастьянов, Павел Чекунов, Самойло Лаврентьев, Кирей Чурнесов и др. Сторонники их день ото дня умножались и в Войсковом Кругу имели уже значительный перевес. Покровительствуемые ими беглые старообрядческие попы Досифей, Евтихий, Феодосий и Самойла открыто разъезжали по казачьим городкам и проповедывали о чистоте старого православия и об ереси царя и патриарха. Старый войсковой атаман Фрол Минаев, пользовавшийся в войске большим влиянием, рьяный приверженец Москвы, и домовитые старшины и казаки приходили в отчаянье. В Войсковом Кругу в августе месяце 1683 г., по прочтении подложной грамоты, присланной на Дон будто бы царем Иваном Алексеевичем к каким-то слепым старцам о том, что бояре его не слушают «и не воздают достойной чести», многие из казаков требовали побить атаманов и старшин и идти на Москву для освобождения царя. Круг шумел: многие верили в подлинность грамоты; царь призывал казаков к Москве. Атаман Фрол Минаев много раз клал насеку, заявляя, что он готов скорее умереть, чем изменить своей присяге. Обо всем этом скоро узнали в Москве и потребовали выдачи мятежного старца с его «воровскими письмами», напомнив, между прочим, казакам о казни Степана Разина. Новый Круг, собравшийся 6–7 сентября, пришел в ожесточение. Казаки старца и его сообщников выдавать не хотели, заявляя, что «и без них на Москве много мяса!» Однако по настоянию войскового атамана и многих старшин явились охотники, Иуда Золотарев, Василий Голый и др., пожелавшие вместе с царским посланцем Тарасом Ивановым ехать розыскивать мятежников для отсылки в Москву. Атаман Фрол Минаев, провожая посла, тайно сообщил ему о всех сочувствующих мятежу старшинах, в том числе и о Самойле Лаврентьеве, а также о том, что его, атамана, за верность Москве казаки обвиняют в утайке царского жалованья, а между тем недостача в деньгах будто бы произошла от большого количества участников в дележе. Кроме того, боясь мести со стороны противной ему партии, во главе которой стояли старшины Лаврентьев, Чекунов, Севастьянов и др., Фрол слагал всю вину на беглых старообрядцев и просил посла ходатайствовать пред правительством о воспрещении ссылки мятежников в пограничные с Доном города.

Таким образом, религиозное движение в Москве стрельцов-старообрядцев в 1682 г. отозвалось и на Дону, где оно приняло уже чисто политический характер — освободиться от влияния Москвы, восстановить свое древнее казачье право «с реки не выдавать» и чтобы никто не вмешивался во внутренние дела Войска. Течение это настолько было сильно, что многие царские грамоты о выдаче беглых старообрядцев и о разорении их пустынь оставались без исполнения. Но в Москве этого движения не поняли и, узнав, что за виновными в распространении подложной царской грамоты, за беглым стрельцом Косткой и некием Куземкой Косым, укрывшимися на устье р. Медведицы, посланы сыщики, обратили все внимание на самый факт принесения на Дон грамоты, считая его простым отголоском московского стрелецкого мятежа, а потому с спокойным сердцем послали на Дон 10 сентября 1683 г. «за верность службы» похвальную грамоту, с наставлением и увещанием «помнить свою присягу» и не слушать скитающихся по городам «прелестников», воров-раскольников, не желающих «принести святой соборной и апостольской церкви повиновения». При этом вновь сочли нужным напомнить казакам о высылке с Дона воров Стеньки Разина и его брата Фролки.

А между тем на Дону противная Москве партия деятельно готовилась поднять знамя открытого бунта. Проповедь старообрядчестве и сектантства росла, принимая резко политический характер. Главари выжидали лишь благоприятного случая для начала.

Случай этот скоро представился. В 1686 г. Войско стало снаряжать зимовую станицу в Москву за жалованьем. Желая избавиться от влияния на умы домовитых казаков атамана Фрола Минаева, Круг атаманом этой станицы избрал его, а на его место поставил противника Москвы, старшину Самойлу Лаврентьева, несмотря на то, что Минаева в подобных случаях всегда заменял сторонник его, старшина Иван Семенов. Избрание это было не случайным, а строго обдуманным. Фрол Минаев с станицей уехал в Москву. Лаврентьев стал осторожно приводить свой план в исполнение. В Черкаске появился беглый поп Самойла, вызванный из Манычского городка; ему разрешено было служить в соборном приделе во имя св. Иоанна Предтечи. Самойла обратился к старшинам с вопросом о том, по каким книгам служить — по старым или новым; старшины, по наущению атамана, приказали служить по старым. В старом служебнике поминания царя и патриарха на большом выходе не было, а потому поп Самойла их и не поминал. Московскую партию это сильно раздражало. Желая иметь на своей стороне больше приверженцев, атаман Лаврентьев настоял пред Войском, чтобы для предстоящего крымского похода был заключен договор с калмыцким тайшей Чаганом и чтобы для этого дела был послан тайный сторонник его, старшина Кирей Матвеев.

По дороге Кирей весной 1687 г. объехал многие донские городки, переговорил с приверженцами старины, посвятив их в свои планы, потом заключил мирный договор с Чаганом, подружился и даже побратался с ним, взяв с него слово стоять один за другого, хотя бы против царя. Сплотив, таким образом, свою партию из приверженцев старины, атаман с своими сторонниками созвал из них Войсковой Круг и на нем политично решили: «великим государям служить по-прежнему и чтобы впредь по всему Дону было смирно, а раскольщиков раскольщиками не называть и сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать и новых книг не держать, а если станет кто тому приговору быти противен или учнет говорить непристойныя слова и тех побивать до смерти». Следовательно, Круг постановил царя и патриарха на большом выходе не поминать. Противники этого решения подверглись гонению и избиению. Поп Самойла и другие приверженцы старины, почувствовав себя сильными, потребовали от соборного протопопа Василия и попа Германа, посвященных, первый патр. Никоном, а второй белгородским митрополитом, служения по старым книгам, а ослушавшегося их диакона «отодрали за волосы». Старообрядцы торжествовали.

При таких обстоятельствах возвратился из Москвы Фрол Минаев с царской грамотой, призывавшей казаков в крымский поход в помощь князю Голицыну. Собравшийся Войсковой Круг, в котором большинство было противников Москвы, поспешили избрать походным атаманом того же Минаева, а полковниками Ивана Семенова (бывший заместитель Минаева и его сторонник) и Кирея Матвеева; последнего для наблюдений за действиями Фрола и на случай противодействия ему, хорошо зная, что в случае столкновения с Москвой крымский хан всегда готов принять их сторону. Отправляясь в поход, Кирей открыто говорил: «надобно тут первое очистить; лучше де ныне крымской (хан), нежели наши цари на Москве. Для чего и куды ходить? у нас свой горше Крыма».

Атаманы и казаки ушли. Хозяевами Дона вновь остались Самой л а Лаврентьев и его сторонники. Поп Самой ла царей и патриарха публично в своих проповедях называл кровопийцами и антихристами, хлопотал об избрании «помощью 7–8 попов» епископа, от которого бы пошло преемственное священство, и в то же время утверждал о прибытии на Дон известного епископа Павла Коломенского, будто бы бежавшего из заточения.

Торжествовали старообрядцы и на Хопре и Медведице, где Кузька Косой проповедывал скорый конец царской власти и даже кончину мира.

Таким образом, религиозная рознь с Москвой была достигнута. Противники Москвы и проповедники внушали казакам, что существование на Дону древнего благочестия несовместимо с подданством Москве. Неудачный поход на Крым князя Голицына в 1687 г. вселил в казаках еще больше уверенности в том, что при помощи могущих возникнуть в Москве от неудачного похода волнений они могут добиться полной независимости. На Хопре и Медведице под влиянием учения Кузьмы Косого казаки вышли из повиновения Войска. Кузьма их уверял, что у него в горах на Медведице находится царь Михаил, «имеющий вместе с верными очистить вселенную от неверных». В разных местах там стали появляться сборища религиозно-политического характера. Атаман Лаврентьев велел привести Кузьму в Черкаск. Тот не замедлил явиться. Пошли тайные переговоры между атаманом, Кузьмой и попом Самойлой. Открытая проповедь Кузьмы о царе Михаиле и об избиении всех неверных при тайной поддержке атамана и его сторонников возымела свое действие. Пошли драки и убийства. В это время внезапно вернулся из похода Фрол Минаев; увидев серьезность положения, он принял энергичные меры: экстренно был собран Круг; произошла борьба партий. Фрол остался победителем; Кузьму заковали в цепи и отвезли в Москву с атаманом Иваном Семеновым; кузьминцы разбежались; атаману Самойле Лаврентьеву пришлось, «покидая атаманство, ухорониться». Поп Самойла ушел на Маныч. Фрол Минаев не ограничился этим: он настоял на приводе всех казаков, бывших в Круге, к присяге на верность царям. Во все казачьи городки были посланы грамоты с подтверждением, что все казаки «целовали крест и служили царям всею правдою за одно». В церквах восстановлено было служение по новым книгам, с поминанием царя и патриарха.

Казалось, полная победа была на стороне войскового атамана и московской партии: виновник мятежа был арестован и выдан головой Москве, а не казнен, как это делалось прежде, в Войсковом Кругу, по старому войсковому праву. Присяга царям и служение по новым книгам с поминанием царя и патриарха тоже, казалось, были залогом той же победы. Но на деле оказалось, что противная Москве партия была довольно сильна и только прикрывалась старообрядчеством, а в действительности носила чисто политический характер. Доказательством тому может служить то обстоятельство, что кроме безумного изувера Кузьмы Косого, которому казаки в сущности не верили, и беглого попа Самойлы, никто из пришлых московских старообрядцев в казачьем противомосковском движении никакого участия не принимал. Кузьма Косой при пытках назвал своих сообщников — атамана Лаврентьева и попа Самойлу. Москва потребовала их выдачи, но казаки, под давлением верховых городков, отказали. Город Черкаск в 1687 г. горел два раза; в первый раз пожар начался с Татарской станицы и перекинулся на Прибылую и Дурновскую, во второй — выгорел дотла^{357}. По случаю пожара и для улаживания дела о выдаче названных лиц Круг снарядил в Москву станицу; атаманом станицы из политических расчетов, чтоб высмотреть истинное положение вещей, выбрали старшину Кирея Матвеева, непримиримого противника Москвы, открыто называвшего царей и патриарха «иродами», а войско их «силой голиадскою». Царское жалованье он ставил ни во что: «то де с миру взято, — в жалованье почитать не для чего; и есть ли де вперед не пришлют, то я знаю, где хлеб молотят, были б де зубы, я де знаю и сам, где то брать». Он подстрекал голутвенных казаков к походу на Волгу, по следам Разина. Но в Москве об этом ничего не знали, а противники его доносить о том не решались, боясь мести, т. к. верховые городки явно держали сторону Кирея.

Несмотря на явное ослушание царских указов, донская станица была встречена в Москве с великим почетом и одарена обычным жалованьем. Атаман Кирей «в распросных речах» в Посольском приказе 25 декабря 1687 г. держал себя с большим достоинством и настоял на том, чтобы на Дон с новой царской грамотой о выдаче мятежников посланы были казаки из его же станицы^{358}. Это ободрило его сторонников, как бывших с ним в Москве, так и на Дону. Они поняли, что с ними и их главарем Москва считается.

Царская грамота от 2 января 1688 г. была полна укоров и даже угроз за ослушание. В ней повторены были требования о высылке мятежных казаков и попов и прибавлялось, что в случае ослушания, не будет прислано жалованье на 1688 г. и что станица будет задержана в Москве до исполнения указов. О положении дел в Москве и о ласковом приеме станицы посланцы Кирея, по его наущению, разнесли по всему Дону, от верху и до низу; причем предупредили бывшего атамана Самойлу Лаврентьева, чтобы он в Москву не ехал.

По настоянию атамана Фрола Минаева Круг вынужден был выслать в Москву с легкой станицей лишь одного попа Самойлу; Самойлу же Лаврентьева оставил, будто бы «ради его болезни и пожарнаго разорения»^{359}.

Московское правительство, вновь обманутое казаками, вынуждено было настаивать на выполнении предъявленных к ним требований. Положение дел на Дону было крайне тягостно для сторонников Москвы. С одной стороны, угрозы Москвы, а с другой — боязнь своих противников, продолжавших усиленно вести свою пропаганду. На Дон тем временем воротился станичный атаман Иван Семенов, пожалованный за доставку Кузьмы Косого большими милостями и тайно получивший обещание на еще большие награды, если добьется присылки атамана Лаврентьева и сообщников Кузьмы. При таких обстоятельствах получена была на Дону новая царская грамота, от 7 февраля 1688 г., в которой цари Иоанн и Петр, жалуя и милостиво похваляя Войско за высылку попа Самойлы, требовали высылки «без всякаго мотчания» атамана Самойлы и других мятежников. По поводу этой грамоты было большое волнение в Войске; Войсковой Круг собирался пять раз и наотрез отказался выдать требуемых лиц. Атаман Фрол Минаев, опасаясь за свою жизнь, клал насеку и уходил домой, но его ворочали и вновь водворяли в Круг.

Таким образом, эта новая попытка московского правительства о выдаче донских казаков, желавших возвратить Дону его прежнюю свободу, осталась безуспешной. А между тем противники Москвы с нетерпением ждали скорейшего возвращения атамана зимовой станицы Кирея Матвеева и готовились весной двинуться на Волгу добывать себе «цветные зипуны»^{360}. Но обстоятельства скоро и круто изменились. Из усердия к Москве и, главным образом, рассчитывая «на посуленныя награды», Иван Семенов и Фрол Минаев тайно, с особым гонцом, переодетым монахом, донесли князю Голицыну об истинном положении дел на Дону и выдали головой всех руководителей мятежа, в том числе и атамана станицы Кирея Матвеева, бывшего в Москве, Самойлу Лаврентьева, Павла Чекунова и многих друг^{361}. Кирея и многих казаков его станицы арестовали и подвергли пыткам. На Дон была послана с толмачем Никитиным строгая царская грамота о немедленной выдаче мятежников. Поспешно собрался Круг из ближайших станиц. Противники Москвы подверглись избиению. Во главе избивающих были сам атаман Фрол Минаев и старшина Иван Семенов. Руководители мятежа были арестованы и отосланы в Москву. Остальные казаки были приведены к целованию креста. 18 апреля из войска была послана станица в 1000 человек для приведения к присяге всех казаков, живших выше по Дону. Нежелающих принять крестное целование повелено казнить. Узнав об этом, приверженцы старой веры двинулись на р. Медведицу и засели на Заполянском острове. Оттуда часть их во главе с Левкой Маноцким в конце апреля двинулась на Куму. Остальные, после многих стычек с карательной станицей, пошли тою же дорогой^{362}. В Заполянском городке остались немногие, кому не хотелось расставаться с дорогой родиной; но скоро они там, после штурма городка при помощи царских войск и калмыков, были все уничтожены. Непринявшие крестного целования в остальных городках были избиты; в этом проявил рвение, в числе других, старшина Иван Семенов, впоследствии откровенно сознавшийся, что он действовал так, рассчитывая на посуленные подачки из Москвы^{363}.

С казаками на Куму ушли и старцы Чирской пустыни Досифей, Феодосий, Пафнутий и др.

Судьба этих беглецов была печальна. Черкасский князь Шевкал первоначально принял их под свое покровительство, рассчитывая при помощи их расширить свои владения, и поселил на р. Аграхани. Потом с ними вошел в переговоры терский атаман Иван Кукля и предложил им переселиться на Терек, т. к. видел в них поборников старой казацкой воли и носителей исконного казацкого войскового права. Он всячески поносил сторонников Москвы, называя их станичными боярами и воеводами, предателями своих братьев, сынов родного Дона. Но московское правительство зорко следило за своими врагами и помешало Кукле объединить беглецов на Тереке. Часть их ушла в урочище Мажары, близ Большой Кабарды, а оттуда на Кубань. Большая часть их, по проискам Москвы, действовавшей где подкупом, где угрозами, погибла в стычках с черкесами и другими горскими народами.

На Дону партия Москвы торжествовала. По Медведице старообрядческие городки были разорены, заводчики переловлены, частью в цепях перевезены в Черкаск, частью казнены на месте. Такой же участи подверглись старообрядцы и в других городках земли Донской.

Выданные Москве погибли там ужасной смертью: атаманы Кирей Матвеев и Самойла Лаврентьев, старшина Павел Чекунов, поп Самойла и другие были четвертованы; других казаков, по московскому обычаю, били кнутом, «с урезанием языка», а потом разослали по дальним тюрьмам и Сибири^{364}.

Такую политику по отношению Дона вело московское правительство, растлевая до того времени стойкую и сплоченную казачью общину, действуя где угрозой, где подкупом и посулами, а где просто насилием, вливая яд ехидны в честные казачьи сердца. Дон раскололся надвое.

Старое казачье право войскового суда и «с реки не выдавать» отлетели в область преданий. Прежние царские грамоты с просьбой «а вы бы нам, атаманы-молодцы, послужили» стали заменяться указами из Посольского приказа.

За предательство своих братьев-казаков, а также за разорение казачьих городков по Медведице донские «атаманы и казаки» получили похвальные царские грамоты с усиленным жалованьем «за службу и раденье», между тем как тысячи их собратьев, спасаясь от руки палачей, скитались по Кумским и Кубанским степям и предгорьям Кавказа, ища покровительства у чуждых и враждебных им народов и погибая, по проискам Москвы, от их же руки и голода^{365}. Дон, как и казачьи умы, бурлил и волновался. Разлив его в 1689 г. был страшный, небывалый. Многие казачьи городки, сидевшие на островах, как и г. Черкаск, сгоревший дотла в 1688 г., были окончательно опустошены и смыты водой.

В грамоте 1-го июля 1689 г. «от великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и великие государыни благоверные царевны и великие княжны Софии Алексеевны, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцев, на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, войсковому атаману Фролу Минаеву и всему Войску Донскому» даровано было их, царского величества, милостивое слово и изъявлялась похвала за посылку казаков во 2-й крымский поход князя Голицына (неудачный, как и в 1687 г.), сухим путем 500 чел. под начальством походного атамана Ивана Семенова и морским 700 чел. на 45 стругах, а также указывались меры к возвращению казаков с Кумы и о предоставлении им свободно жить в прежних своих местах, если «они им, великим государям, вины свои принесут и обратятся на истинный путь и к воровству приставать не будут, а которые придут и повиновения своего приносить не станут или и за повиновением объявится кто в каком воровстве и расколе, и вы б таким чинили у себя в войске войсковое наказание и казнь, а пущих воров и заводчиков отсылали в Козлов и отдавали стольнику нашему и воеводе Федору Давыдову»…

Этими царскими милостями немногие рискнули воспользоваться и возвратиться в родные места. На ходатайство станичного атамана Петра Мурзенка, бывшего с станицей в Москве в сентябре мес. 1689 г., о даровании беглецам амнистии и свободного отправления старых обрядов положена резолюция, «что им, вором, креститься по старому», великие государи, «писать не велели»^{366}.

В таком положении был Дон при вступлении на престол единого самодержца Петра I.

Глава V

Участие казаков в азовских походах Петра I

В конце 1689 г. войско Донское вынуждено было заключить с азовцами невыгодный для него мир, с условием не нападать на казачьи городки и южные пределы России. Азовцы были рады этому и втихомолку готовились к новым стычкам. Мир этот продолжался до 1691 г. Главные причины заключения такого продолжительного мира были: внутренние неурядицы в Войске, постоянные ссоры с калмыками, ногайцами и черкесами, которых подстрекали к тому бежавшие с Дону противники Москвы во главе с Левкой Маноцким и Петром Мурзенком. Этот последний, не добившись в Москве амнистии для старообрядцев, передался в числе многих других на Куму. Скоро они нашли могущественного для себя покровителя в лице крымского хана. Великий Дон, не знавший раньше среди своих сынов предателей, теперь, под тлетворным влиянием Москвы, вынужден был терпеть разные невзгоды от тех, кого он вспоил, вскормил и взлелеял, кому он влил в течение минувших веков гордый казачий дух, жажду к равенству, братству и свободе. Маноцкий и Мурзенок при помощи исконных врагов казачества хотели вернуть Дону его старую казачью волю, его древнюю независимость. В Азове готовилась гроза для Дона. Калмыки, ногаи и владелец кабарды Шамхал вместе с крымцами готовились смести казачьи городки и подчинить Донскую землю турецкому султану. Но они не усчитали, что в Черкаске сидел атаманом, хотя и преданный рабски Москве, но старый, испытанный в боях воин, могущий постоять за целость Дона и честь казачью, — это Фрол Минаев. Он поздно и случайно узнал о готовящейся для Дона опасности и принял все меры предосторожности. В Москву была послана легкая станица просить помощи, а азовцам размирная.

Весной 1691 г. струги казачьи полетели в море громить крымские и ногайские улусы, а конница сухопутьем под Перекоп^{367}.

Набег был для донцов удачен. План врагов расстроился. В следующем году 1200 казаков на 76 стругах неожиданно явились под Темрюком и Казылташей, разгромили татарские улусы и освободили многих своих пленных; на возвратном пути приняли бой в Азовском море с сильным турецким флотом, шедшим в Азов, потом разорили предместья Азова и возвратились с добычей и пленными восвояси.

В то время, как казачья флотилия громила татарские улусы, азовцы промышляли в окрестностях Черкаска и успели угнать часть донских табунов, но захваченные врасплох, в числе 500 человек, на р. Аксае, против нынешней Аксайской станицы, казаками Черкасской станицы и Манычской, были почти все уничтожены; остальные 60 челов. попали в плен. 1693 и 94 гг. прошли в успешных схватках с теми же азовцами, калмыками и ногайцами, а также в морских поисках под Темрюк и крымские берега.

В 1694 г., возвращаясь на 60 стругах из морского похода, казаки дали в устьях Дона бой сильному турецкому флоту, состоявшему из 30 кораблей и многих мелких судов, отбили один корабль и одно судно, потеряв при этом 20 человек убитыми, и, не имея сил прорваться сквозь эту стену, возвратились в Черкаск чрез Миус, затопив свои струга в лимане этой реки.

Дав повеление Дону «чинить промыслы над азовцами и крымцами» Петр I, объявивший себя в 1689 г. единодержавным государем, деятельно готовился к войне с этими врагами России^{368}. Не дожидаясь окончания постройки нового флота, начатого в Воронеже, он двинул стотысячную армию под командой боярина Шереметьева р. Днепром на Крым, а 31 тыс. под Азов. Войско это собралось в Тамбове, откуда по первому весеннему пути двинулось на р. Хопер, а потом правою стороной Дона к Черкаску. Войску Донскому предписано было, чтобы все казаки как верховых городков, так и ниже лежащих, по мере приближения русского передового отряда присоединялись к нему и поступали в распоряжение его начальника, генерала Гордона. Атаману Фролу Минаеву секретным приказом повелено было поход этот хранить в тайне и никому, кроме лучших старшин, не объявлять^{369}. К этому походу призваны были также казаки малороссийские, терские и гребенские. Но как ни скрытно происходили эти приготовления, азовцы чрез враждебного Москве калмыцкого Аюку-тайшу проведали о намерениях царя и приготовились к защите.

Казаки встретили русские войска на своей земле с недоумением и тревогой. Недавнее брожение среди них еще не улеглось. Подчинение московскому военноначальнику, да еще иностранцу, вызвало среди них брожение. Историки Петра I говорят, что казаки подумывали даже об измене^{370}. В первых числах июня 1695 г. (по другим данным — июля) русские войска достигли г. Черкаска, а 8 числа прибыл и сам царь и приказал двинуть все силы под Азов.

Нужно заметить, что эта русская армия состояла большей частью из войск новых, устроенных по иностранному образцу, с командирами иностранцами, а также из прежних потешных Преображенского и Семеновского полков. Царь был среди этих последних в звании «бомбардира» Преображенского полка, под именем Петра Алексеева. Весь отряд, по оригинальнейшему распоряжению, находился под командой «консилии» трех лиц: Головина, Лефорта и Гордона; их приказания утверждал сам царь. Соперничество и разногласие между этими начальниками, слабая дисциплина и ропот отдельных частей на командиров иностранцев, неопытность царя в военных вопросах, к тому же не обладавшего никаким военным талантом, а также недостаток в лошадях и съестных припасах не могли сулить благоприятный исход этой компании. Опытней других был Гордон, но на царя больше имел влияния профан в военном деле Лефорт. Инженерными работами руководил Франц Тиммерман; его помощниками были: Адам Вейде, Яков Брюс и швейцарец Морло, люди неспособные и не знавшие своего дела. Ошибки их при взрыве подкопов вредили больше русским, чем туркам. Осада безуспешно тянулась до конца сентября. Царь скоро убедился, что без флота город, имевший свободное сообщение с морем, взять невозможно. Другие причины безуспешности этой осады были следующие: устранение от активных действий донских казаков, знавших лучше иностранцев осадное дело и военные приемы турок, неприязненное отношение казаков к походу, предпринятому без их ведома и согласия, а также пренебрежение царя к их легкому, но страшному для врагов, летучему флоту, тому флоту, при помощи которого они громили в течение веков крымские и турецкие берега и топили большие, построенные иностранцами многопушечные военные турецкие корабли в Черном и Азовском морях, и, наконец, измена гвардии капитана Якова Янсена, бывшего простого голландского матроса, пользовавшегося особым доверием царя, в самый критический момент осады неожиданно передавшегося туркам и сообщившего им самые сокровеннейшие сведения о положении русской армии. Неустанные работы царя, собственноручно начинявшего бомбы и гранаты, мало помогли делу. Когда отдельные части не доверяют своим начальникам, а между высшим командным составом существует рознь, — война проиграна. Гордон про одно военное совещание в присутствии царя писал, что «по обычаю ничего дельного не решено. Все идет так медленно и неудачно, точно нам оно совершенно не важно». В конце сентября один полк из отряда Гордона был почти уничтожен татарами, а полковник взят в плен; много людей потонуло при внезапном разливе моря, от западного ветра; хлеба недоставало, даже не было соли; иностранцы командиры боялись показаться пред войсками; турки стали делать смелые и удачные вылазки. Все это заставило русских снять осаду. Вся тяжелая артиллерия и порох оставлены были в Черкаске, а войска двинуты обратно в Россию. Флот отведен в Паншинский город. На возвратном пути русская армия почти вся погибла от голода и болезней. На пространстве 800 верст, говорит австрийский агент Плейер, валялись трупы людей и лошадей, растерзанные волками. Смертность была так велика, что все деревни, лежавшие на пути, были переполнены больными, заражавшими местных жителей^{371}. Под Азовом пало около 2 тысяч человек. Однако русские в этом походе имели некоторый успех. Донские казаки, которым была обещана денежная награда, взяли при помощи своего казацкого «розмысла» (подкопов) две каланчи (укрепления, башни, хорошо оборудованные артиллерией), построенные турками по обоим берегам Дона выше Азова. В этих каланчах и в новопостроенной крепости Сергиевской, против Азова, царь оставил 3 тыс. гарнизон под командой воеводы Акима Ржевского. На казаков же была возложена обязанность оказывать этому гарнизону помощь в случае нападений неприятеля. Словом, вся тяжесть от мщения сильного и раздраженного врага легла на казаков. Осень и зима прошли в постоянных стычках донцов с азовцами, которых Порта старалась усилить^{372}.

Петр с торжеством въехал в Москву. Взятию каланчей, получивших название «Новогеоргиевска», и постройке нового укрепления против Азова старались придать признак победы. Однако народ скоро почувствовал всю свалившуюся на него тяжесть и губительность похода, и ненависть его к иностранцам, всему чуждому и иноземному пала в достаточной мере и на царя. Тут все вспоминали предсказания умершего патриарха, что участие в подобном походе «еретиков» исключает возможность успеха. Но не таков был Петр. Вслед за ударом он проявлял неутомимую деятельность и, несмотря на позор и поражение, ревностно настаивал на выполнении первоначального плана. Неудачи его окрыляли. Он решил удвоить проигранную ставку в высокой игре, в еще большей степени воспользоваться помощью иностранцев и поддержать действие сухопутных войск военным флотом. Он стал готовиться ко второму походу под Азов и с этой целью просил польского короля выступить против турок, а австрийского императора Леопольда и бранденбургского курфюрста Фридриха прислать ему опытных инженеров и минеров. Даже с Венецианской республикой завел сношение о присылке к нему на службу корабельщиков.

Из Архангельска в Воронеж были переведены все бывшие там голландские и английские корабельные мастера и согнаны плотники из соседних губерний. Всю зиму работало до 26 тыс. человек. Все интересы были отодвинуты на второй план. Жажда победы над турками обуяла царя. Его непреклонная воля усиливала деятельность мастеров. К весне 1696 г. флот был готов. Адмиралом нового флота был назначен Лефорт, а командование сухопутной армией вручено боярину Шеину.

По общему плану Шереметьев вместе с гетманом Мазепой должны были действовать в устьях Днепра, а главные силы идти под Азов. Как Лефорт к должности адмирала, так и Шеин — главнокомандующего были очень мало подготовлены, а потому их роль в этой кампании была незначительна.

Дон выставил под Азов 5120 челов. Остальные полки были выдвинуты против враждебных калмыков, ногаев, черкесов и Крыма. Пока русская армия и флот были на пути к Черкаску, донские казаки в числе 250 челов. с атаманом Леонтием Поздеевым сделали поиск в Азовское море, схватились с двумя большими турецкими военными кораблями и потопили их вместе с людьми и грузом, не потеряв в этой геройской схватке ни одного человека^{373}.

Гордон с передовым отрядом пришел к месту назначения первым. 9 мая прибыл в Черкаск и сам царь. Петра встретил войсковой атаман Фрол Минаев с старшинами и казаками. Потом стали подходить другие части войск с Лефортом и другими. Атаман Поздеев донес царю, что по его разведкам в Азовском море показался турецкий флот, состоящий из 15 хорошо вооруженных кораблей, 13 больших галер и 13 полугалер с вспомогательными для Азова войсками и разными снарядами. Петр приказал не допустить эти суда к Азову и с этой целью двинул к Каланчам два своих военных корабля, 23 галеры, 2 галиота и 4 брандера. Оттуда царь хотел проплыть с 16 галерами Кутерминским гирлом в море, но по случаю убыли воды от северовосточного ветра пройти не мог. Гордон говорит, что Петр возвратился из этой рекогносцировки грустным и удрученным; что он видел сильный турецкий флот, но не счел благоразумным напасть на него и повернул обратно. И действительно, как мог схватиться на море русский наскоро сколоченный из сырого дерева флот, при неопытном экипаже, с военными турецкими кораблями, построенными лучшими венецианскими мастерами и вооруженными хорошей артиллерией западных образцов, с испытанным в боях экипажем, состоявшим из страшных янычар. Есть от чего быть грустным и удрученным. Но на что не годился русский неуклюжий флот, говорит историк деяний Петра I, на то решились «пираты» этой местности — донские казаки. Они на 100 летучих своих стругах притаились в камышах за островом Канаярским и подстерегли приблизившегося врага, имевшего направление к Азову. Битва была страшная и ужасная. Казаки, как степные орлы, налетели на турецкий флот со всех сторон, потопили и сожгли много судов, схватываясь с ними на абордаж, остальные рассеяли и обратили в бегство. Эта битва стоила туркам очень дорого: кроме сгоревших и утонувших, они потеряли до 2 тыс. убитыми. Казаки взяли в плен 270 человек и одного агу. Из судов в бою взято 10 полугалер, а 10 больших судов, загнанные на мель, сдались. На захваченных судах найдено 50 тыс. червонцев, сукна на 4 тыс. человек, множество военного снаряжения, 70 медных пушек, 3000 бомб, 4 тыс. гранат, 80 бочек пороха, большое количество свинцу, сабель и другого оружия. Эта первая победа, победа не русского флота, а донских казаков, была торжественно отпразднована. Деньги, сукно и разную мелкую добычу царь пожаловал храбрым своим сподвижникам — казакам, а снаряды и оружие велел обратить в казну^{374}.

19 мая главная русская армия подошла к Черкаску. Боярина Шеина встретил наказный атаман Илья Зерщиков, т. к. сам войсковой атаман Минаев с донскими казаками был уже под Азовом. Русские войска двинулись туда же. На помощь им пришли запорожские и малороссийские казаки с наказным гетманом Яковом Лизогубом и часть калмыков, признававших власть Москвы.

28 мая авангард русских войск с генерал-майором Регимоном и донские казаки с походным атаманом Савиным расположились лагерем близ Азова. Вылазки азовцев были казаками отбиты. Шедшие на помощь Азову кубанские и крымские татары были ими же рассеяны. Русские суда с адмиралом Лефортом стали позади Азова и загородили путь турецкому флоту, состоявшему из 40 фрегатов и множества галер. Донская флотилия заняла устье Дона. Флот прикрывали расставленные по берегам реки войска. Чрез Дон была перетянута железная цепь. Таким образом, Азов подвергся полной блокаде. Бомбардировка началась 16 июня и продолжалась беспрерывно до 25. Сам царь редко присутствовал при этой работе, а больше находился на своей галере «Приципиум». 25 июня из Вены прибыли иностранные инженеры. Работы пошли решительней. 17 июля регулярные войска с 3-х сторон сделали демонстративное нападение на Азов, между тем как с четвертой донские казаки с войсковым атаманом и малороссийские с Лизогубом пошли на решительный приступ и овладели двумя бастионами и четырьмя пушками. Отчаянные нападения турок не могли их оттуда вытеснить. Казаки держались твердо. Русские войска не могли дать им помощи, т. к. 18 числа на их лагерь сделали нападение татары. 19 числа царь велел готовиться к решительному штурму, но азовский гарнизон, состоявший из 3700 челов. и 5900 жителей обоего пола, отчаявшись получить откуда-либо помощь, решил сдаться, на условии, чтобы ему и всем жителям дан был свободный выход из крепости. Условия были приняты. Гарнизон и жители на 18 стругах были отведены до р. Кагальника. 20 июля на тех же условиях сдалась небольшая турецкая крепость Лютик, стоявшая на Мертвом Донце, против Азова, с гарнизоном в 200 челов. Казаки поснимали с турок их платье, одели в серые свитки и отпустили, дав им в сумки столько хлеба, «чтобы степь перейти». В Азове русские взяли 96 медных пушек, 4 мортиры и большое количество военных снарядов.

Таким образом, со взятием Азова доступ к морю на юге России сделался открытым. Эта была старая мечта донских казаков, неоднократно владевших этим городом и потом отдававших его обратно туркам по повелению московских царей, не желавших войны с этим сильным врагом.

Петр сделал рекогносцировку морского берега и положил основание порта и крепости Троицкой на Таганроге. После этого, оставив в Азове сильный гарнизон с кн. Львовым, он с торжеством возвратился в Москву. Вся тяжесть по защите этой крепости вновь легла на казаков. Все следующие годы прошли в жарких битвах донцов с турками и татарами как на море, так и на суше^{375}.

Из приведенных исторических данных видно, какую огромную услугу оказали донские казаки русской армии при взятии Азова. Без их помощи и этот последний поход царя едва ли б увенчался успехом. Но несмотря на это, Петр ненавидел казачество и отрицательно относился к его самобытности, к его заслугам пред Россией в течение минувших веков. Стремление к самовластию царя не могло мириться с республиканским духом казачества. Казаки за свои подвиги не получили от Москвы ничего, кроме строгих требований «чинить промыслы под ногайские улусы, под Темрюк и оказывать всеми силами помощь Азову, Сергиеву, Каланчам и Лютику»^{376}. А между тем бездарные иностранцы, бывшие конюхи и матросы, которых царь величал своими друзьями и сподвижниками, пользовались его полным доверием, получили за взятие Азова высшие награды и сделались первыми участниками его триумфального въезда в Москву 30 сентября 1696 г. В длинном поезде выступали иностранцы-военноначальники, про которых под Азовом мало было слышно, на богато украшенных, в древнегреческо-римском вкусе, лошадях или экипажах. Адмирал Лефорт ехал в царских санях, запряженных шестериком, и т. д. Мало того, в бытность в Черкаске в 1695 г., царь отобрал у донских казаков грамоту Грозного царя о признании Дона самостоятельным государством, пожалованную донцам за подвиги при взятии Казани в 1552 г. Царь ласкал и награждал одного Фрола Минаева и близких ему старшин за рабскую преданность к нему. Словом, атаманы Корнила Яковлев и Фрол Минаев продали Дон Москве, продали все старые казачьи вольности. Донским войском стала управлять кучка преданных Москве старшин во главе с войсковым атаманом. Их поддерживали 11 черкасских станиц и низовые городки, а также постоянно пребывавший в Черкаске гарнизон от 2 до 5 тыс. человек. Стала проявляться централизация власти, пребывавшей в Черкаске и называвшей себя «Главным Войском». Выдача царского жалованья стала производиться по заслугам казаков, отчего иные получали больше, другие меньше. Понятно, ближе стоявшие к этой власти и проявившие больше усердия, в смысле преданности, оценивались выше других, удаленных, живших в городках, выше по Дону лежащих. Поэтому верховцы всегда считались неблагонадежными, «смутьянами», ворами. Они жили своей самостоятельной жизнью и на централизацию власти в Черкаске, часто сообщавшейся с Москвой, смотрели подозрительно. На походы Петра, а в особенности на приказы его подчиняться командирам иностранцам они отвечали скрытым ропотом, казачьим ропотом, после которого казак берется за саблю. Ропот этот еще усиливало сознание, что тысячи их братьев «по милости» Москвы скитались по Куме и Кубани, старые донские казаки, преданные казачьей идее, ставшие за вольные казачьи права и за свою старую казачью веру, в которой они родились, крестились и возросли. Пусть они во взглядах на веру были не правы, пусть по неопытности заблуждались, но ведь вводить новые порядки в грозную, сложившуюся в течение веков и при том консервативную казачью общину, как говорится «с плеча», навязывать откуда-то со стороны, из Москвы, новое верование, приказывать молиться за неведомого им патриарха и московского царя, явление на Дону до того времени небывалое, приемы недальновидные, неумелые, чисто «московские». Казаки, всегда не любившие московские порядки, ханжество и лицемерие бояр, из казачьей гордости не схотели подчиниться приказам Москвы, и одни из них с болью в сердце ушли на Куму, а другие заняли выжидательное положение.

Глава VI

Булавинский бунт

Гордые османлисы страшно были обескуражены взятием русскими Азова. Уже в следующем 1697 г. в феврале месяце большая армия их вместе с крымцами, ногайцами и горскими народами стала формироваться на Таманском полуострове для нападения на Дон. Казаки дали знать о том в Москву. Атаман Фрол Минаев, ехавший с станицей «за царскими подарками», должен был из Воронежа возвратиться назад. В мае значительный турецкий флот показался в Азовском море, но был в морском бою частью потоплен, частью разметан казаками. В июле турецкая армия подошла к Азову, но благодаря подоспевшему русскому отряду с боярином Шейным, казаками, после 11-часовой битвы была поражена и рассеяна по степи. Азов и другие крепости были спасены^{377}. С этого времени казаки разъездами под Крым и на Кубань постоянно тревожили неприятелей и преграждали им все пути к набегам на русские границы. Не раз они делали морские поиски под Темрюк, Казылташ и крымские берега. Так продолжалось до 1700 г., когда 3 июня Россией был заключен с Турцией 30-летний мир. Начиналась великая северная война России с Швецией. Казакам было предписано на всякие обиды от набегов татар не отвечать набегами, а приносить жалобу азовскому коменданту, который обязан был ходатайствовать у ачуевского паши о возвращении награбленного. Этот приказ поставил казаков в недоумение. Не иметь права мстить за частые набеги и грабежи татар на южные их границы от Цимлянской и Камышинской станиц до Пятиизбянской и Паншинского городка, где стоял русский флот, бывший под Азовом, — это было сверх сил гордых донцов^{378}. Кроме того, грамотой от 22 июля 1700 г., адресованной «на Дон, в нижние и верхние юрты атаманом и казаком, войсковому атаману Илье Григорьеву и всему Войску Донскому», царь приказывал свести тем же летом верховых казаков, живших по Хопру, Медведице и по другим рекам, «и поселить их по двум азовским дорогам, одних до Валуйки, а других от Рыбного к Азову, по урочищам и речкам: Кундрючке, Лихой, Северному Донцу, Каменке, Белой и Черной Калитвам, Березовой, Тихой и Грязной»^{379}. Этот приказ поставил Главное Войско в тупик. Разоренные в 1688 г., по приказанию царей, казачьи городки по Медведице вновь были густо заселены выходцами из низовых станиц, противниками сближения с Москвой^{380}. Также много возникло городков по Хопру, Бузулуку и другим соседним речкам. Насильственное переселение части казачества, хотя бы по приказанию царя, могло вызвать в свободолюбивых верховцах открытое возмущение. Царь в грамоте от 22 июля даже угрожал Войску:

«А буде вы, атаманы и казаки, нынешнего лета с Хопра и с Медведицы казаков на вышеописанные две дороги в назначенные урочища не сведете и не поселите, то по нашему, великого государя, указу те хоперские и медведицкие казаки поселены будут в иных местах».

Войску пришлось подчиниться, и часть верховых казаков была сведена на указанные царем речки. Но царь не удовольствовался этим и в 1703 г. послал на Дон стольников Кологривова и Пушкина с целью приведения в гласность всех казачьих городков, поселенных по pp. Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу с его притоками и Дону, до Паншинского, и для высылки из тех городков в прежние места всех людей, с женами и детьми, которые зашли туда после 1695 г., с наказанием каждого из них, «до одного человека», батогами и отосланием десятого из этих «новоприходов» в Азов на каторгу; сюда же были включены и те, которые зашли на Дон хотя и до 1695 г., но не участвовали в походах под Азов. Из тех же казачьих городков, которые заселены по азовским дорогам с 1701 г., выслать всех новопришлых, зашедших туда после этого года. Стольникам приказано отбирать от атаманов и казаков подписки впредь не принимать беглых людей под страхом смерти^{381}.

Дон глухо волновался. Это бесцеремонное обращение с донским казачеством, недальновидность и самонадеянность царя заставили задуматься и преданных ему старшин. Стольники переусердствовали и стали переписывать и высылать в Россию не только старожилов, но даже родившихся на Дону. Спешно снаряжена была в Москву станица с атаманом Абросимом Савельевым, которому поручено было объяснить боярам, что многие русские люди живут на Дону издавна, что они казакам в их домашнем быту необходимы и если они не участвовали в Азовских походах, то только потому, что оставались в городках для их защиты. Также поручено было разузнать, на что царь гневается на казаков.

Петр I сам скоро увидел, что зашел слишком далеко, что обострять отношения с донским казачеством не время, т. к. казаки ему в затянувшейся войне с Швецией очень нужны, а потому, обласкав станицу и ее атамана Савельева, дал на Дон грамоту с уверением, что никакого гнева его на казаков нет, что верховые городки должны остаться на прежних местах и что перепись людей и городков повелено было произвести только для сведения, сколько их находится на Дону, давно ли они там поселены и нет ли в них пришлых людей^{382}.

Эта царская грамота не удовлетворила донцов, т. к. одновременно с вышеприведенными, явились многие другие обстоятельства, оттолкнувшие большинство казачества от Москвы. Обстоятельства эти следующие. В 1698 г. по царскому повелению были командированы два полка казаков в распоряжение кн. Долгорукова для охраны крепостей, отнятых у турок со стороны Днепра. Вся тяжесть последовавших битв с турками и крымцами легла на казаков. Привыкшие подчиняться своим выборным походным атаманам «и думать заодно с ними свою казачью думу», полки эти были страшно недовольны бесцеремонным с ними обращением спесивого московского боярина и роптали. Такие же невзгоды казаки терпели и в шведскую войну и разделяли весь позор первых поражений русской армии, благодаря иноземному командованию (под Нарвой и др.).

Кроме того, в своем житейском обиходе казаки стали терпеть разные притеснения от азовского гарнизона, забравшего в свои руки все рыбные ловли в низовьях Дона, в море и по запольным речкам. Появлявшихся там казаков забирали и связанными препровождали в Азов вместе с рыболовной «посудой» для «допроса и розыска». Также на «верхнем изголовьи» Мертвого Донца азовцами была поставлена застава, через которую казакам воспрещено было провозить в крепость Люток хлебные и другие запасы находившимся там их одностаничникам. Мало того, рыбные тони в гирлах Дона захватили самовольно переселившиеся туда из разных монастырей чернецы. Жалобам казаков в Посольский приказ на эти стеснения не было конца^{383}. Споры эти разрешены были царской грамотой, данной 26 февраля 1708 г. Казакам «дозволялось» ловить рыбу в р. Дону и по запольным речкам «про свой обиход» по-прежнему, «оприч тех вод, которыя отведены на прокормление азовским жителям и зимовым солдатам, а именно: что вверх по Дону до устья Мертваго Донца на 10 верст, да вниз от г. Азова до взморья на 4 вер. и на 150 саж., и в те воды и в рыбныя ловли вам, атаманом и казаком, отнюдь не велеть вступаца и рыбы в них не ловить»… Словом, лучшие и богатые рыбные тони были отобраны у казаков. Казаки призадумались. «Того ли мы заслужили у московского царя?» — говорили они и спешно снарядили в Москву легкую станицу. 2 мая 1703 г. последовала новая царская грамота: «и мы, великий государь, наше царское величество, вас, атаманов и казаков, и все Войско Донское, пожаловали, велели вам в реке Дону и по иным рекам рыбу ловить вопче по прежнему… сопча с азовскими жителями, нераздельно, безпорубежно». Возникли новые споры и недоразумения, продолжавшиеся весь XVIII век^{384}. Пожаловав войско Донское такой великой милостью, как свободной ловлей рыбы в р. Дону, царь в то же время приказал казакам всю сушеную рыбу, какая найдется на Дону, отписать на него и никому не продавать под страхом смертной казни^{385}. Царь также пожаловал Войско Донское новою милостью, дозволив ему «для городовых и обрубных и мостовых в Черкаском и в иных городах починок и для хоромнаго строения и про домашний обиход, не на продажу», рубить всякий лес и возить по р. Дону от Донецкого городка (ныне Бугучарского уезда) без всякого запрещения^{386}.

Вмешиваясь в донские дела и отнимая у казаков их исконное право по самоуправлению, царь слишком много доверял своим приближенным, а потому спешно издавал одну грамоту за другой, указ за указом, часто противоречащие один другому, иногда вопреки желаниям Войска. Так, например: после азовских походов, видя покорность Аюки-тайши, много раз до того изменявшего России, царь разрешил с подвластным ему калмыцким народом кочевать по войсковым землям по pp. Хопру, Медведице до Манычи. Это страшно стесняло казаков и вызывало постоянные столкновения с этим полудиким народом, промышлявшим воровством и грабежами. Далее: грамотой 26 февраля 1703 г. царь разрешил казакам, построившим городки по р. Бугучару, оставаться там на жительстве и «на иныя места не сходить». Но чрез год Бугучарский казачий город, без ведома Войска, майором Шанкеевым, присланным из Адмиралтейского приказа для сыску беглых, был уничтожен и все жители его высланы в Россию. Мало того, царь пошел дальше: в 1705 году он издал приказ уничтожить все казачьи городки, построенные казаками по правой (крымской) стороне Донца без его указов и после 1695 г., и жителей всех перевесть на левую сторону, а новопришлых выслать на прежние места^{387}.

Казаки медлили выполнением этого приказа. Для понуждения их к этому в июле 1706 года на Дон был командирован стольник Шеншин, которому, между прочим, в наказе было повелено обходиться с войсковым атаманом, старшинами и казаками вежливо, не вымогать от них взяток и не требовать излишнего корму и подвод^{388}.

Издавая такие оскорбительные для Войска распоряжения, правда, исходившие из Посольского и Адмиралтейского приказов, где заседали, как и прежде, те же кичливые и недальновидные бояре, царь (вернее — бояре) в то же время просил казаков служить ему «с великим радением», следить за движением и намерениями турок и татар, оберегать построенные в устьях Дона крепости, ладить с калмыками, посылал им усиленное жалованье деньгами, сукнами, хлебом, порохом и свинцом, в 1704 г. пожаловал новую серебряную печать, новую деревянную насеку, «у которой по обеим концам как сверху, так и с исподу, оправлено серебром», с надписью «насека Войска Донского 1704 г.»^{389}. Наконец, весной 1706 года за деятельное участие в прекращении в 1705 г. астраханского стрелецкого бунта, отголоска московского, обошедшегося почти без кровопролития, где с знанием дела и умелым увещанием действовали донской походный атаман Максим Фролов и старшины Вас. Поздеев и Степ. Савельев, Войску Донскому повелено было выдать сверх обыкновенного годового жалованья единовременно 20 тыс. руб., а оставшимся в Царицыне старшинам и казакам деньгами и соболями на 1865 р. В вечную же и «не смертельную» память и назидание позднейшему потомству царь прислал Войску жалованную грамоту и клейноды: войсковым атаманам, в виде «воинского начальства» серебряный пернач, вызолоченный и украшенный дорогими камнями, «бунчук с яблоком и с доскою и с трубкою серебряною, золочен» и большое войсковое знамя, писанное золотом на камке; кроме того, щесть станичных знамен, писанных золотом и серебром. Также присланы на Дон с атаманом зимовой станицы Ефремом Петровым (предок рода Ефремовых) колокола и церковные книги^{390}.

Эта жалованная царская грамота и по форме и по содержанию отличается от всех предшествовавших. Она начинается: «Божиею поспешествующею милостию Мы, Пресветлейший, Державнейший Великий Государь Царь и Великий Князь Петр Алексеевич всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержец, Московский, Киевский (перечисляются все удельные княжества и завоеванные царства), пожаловали донских атаманов и казаков, войскового атамана Лукьяна Максимова и все войско Донское, велели: за многая их и верныя службы, а особливо, которую учинили в прошлом 1705 г. в возмущение астраханское, и на вечную им и детям их и сродникам их славу, дать сию Нашу Вел. Госуд., Нашего Царскаго Вел-ва, милостивую жалованную грамоту за Нашею Царскаго Величества собственною рукою и за государственною печатью»^{391}.

Перечисляя подвиги казаков и службы ему и прежним царям, Петр I не преминул указать заслуги Войска в подавлении старообрядческого мятежа, за выдачу зачинщиков Москве, за приведение к крестному целованию заблудившихся и за смертные казни упорствующих, не подозревая, что старообрядческий мятеж имел не религиозную, а политическую подкладку и что большая часть верхового казачества выжидало только удобного случая тряхнуть Москвой. Случай этот скоро представился.

Царская грамота и жалованные клейноды были приняты центральным войсковым правительством (атаманом и старшинами) с великим торжеством. Верховцы же хранили подозрительное молчание. На Донце было неспокойно. Казаки медлили выполнением приказа о снесении правобережных городков и настаивали на оставлении Нового Айдара, Беленского, Закотного, Кабанья и др. На Бахнуте с 1701 г. шли стычки донских казаков с Изюмским слободским полком за соляные варницы, издавна принадлежавшие донцам. Дело не раз доходило до кровавых столкновений. Полковник Изюмского полка Шидловский в 1704 году самовольно разорил один казачий город и все соляные варницы, разломал часовню и забрал всю церковную утварь, а потом наложил на бахмутских казаков за соль пошлины. Возникли обоюдные жалобы. Атаман Бахмутского городка Кондратий Афанасьевич Булавин, человек твердого характера, поборник старого казачьего права, несмотря на предписание из Посольского приказа об отобрании всех варниц в казну, в октябре 1705 г. с партией казаков разорил все строения и заводы и разогнал всех жителей, занимавшихся вываркой соли близ р. Бахмута, забрав всю казенную и частных лиц соль. Наказный полковник Изюмского полка Шуст вооружил всех подчиненных ему слободских казаков и обложил Бахмутский городок, но, узнав, что за Булавина стали все соседние городки, поспешил уйти. Но Булавин не оставил этот поступок без отмщения; он перешел р. Бахмут и уничтожил все бывшие там варницы, забрал соль и продал ее на месте. Завладев, таким образом, всеми соляными источниками, Булавин стал с своими казаками вываривать соль, не допуская к тому никого. По жалобе Шуста из Адмиралтейского приказа для обуздания донских казаков был послан дьяк Горчаков с отрядом солдат, но за казачье право на выварку соли вступился Войсковой Круг, и Горчаков должен был возвратиться в Воронеж без выполнения возложенных на него поручений^{392}. Изюмцы во главе с Шидловским не унимались и в феврале 1706 г. забрали в свои руки селитреные заводы, бывшие во владении Ахтырского полка и находившиеся частью на донских войсковых землях. Донцы не уступали. Для обуздания их и для приведения в исполнение приказа о снесении городков, построенных по левой стороне Донца, и сыску беглых по царскому повелению на Дон в 1707 г. был послан с драгунским полком князь Юрий Долгорукий.

Царь, занятый войной, имел превратные сведения о положении дел на Дону. В его армию донские казаки выставили 26 полков (около 15 тыс.), частью на север, на шведскую границу, частью с походным атаманом Максимом Кумшацким в Польшу и на юг России. Долгорукому, этому зазнавшемуся царскому вельможе, предоставлялся полный простор действовать по своему усмотрению, усмотрение царских воевод в истории России и Дона известно. Князь в короткое время разорил и сжег многие казачьи городки, пытал, бил казаков кнутом, резал им носы и губы, надругался над их женами и дочерьми, заковал в цепи, только в 8 казачьих юртах, до 3 тыс. беглых, скрывавшихся на Дону от тяжких казенных работ и в особенности малороссийских черкасов, бывших раньше свободными, в том числе многих старожилов, принятых в казаки и ходивших с ними во многие походы, и отправил их в Россию. При сыске беглых деятельное участие принимал старшина Ефрем Петров, посланный в помощь Долгорукому войсковым атаманом и старшинами, преданными Москве^{393}.

Весть о таких действиях князя быстро облетела весь Дон и отозвалась в донских полках, бывших в русской армии. Вздрогнул Дон. Чаша терпения в свободолюбивом казачестве переполнилась. «То ли мы заслужили у царя-батюшки», грустно кивали седыми головами закаленные в боях старики. Молодые точили дедовские шашки и лили пули. Хопер и Медведица от гнева дрожали. Булавин бросился туда; там он встретился с атаманом Есауловской станицы Игнатием Некрасовым. На общем совещании с верховцами они порешили восстать всем за свободу и честь казачью и убить Долгорукова. Решение быстро приведено было в исполнение 9 окт. 1707 г. Долгорукий с полком, около тысячи челов., погиб на р. Айдаре, притоке С. Донца, в Шульгинском городке. Булавин сделал следующее по Дону воззвание: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно. Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в еллинскую (новую) веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на сем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и ни во что вменили, и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы вы все мне дали твердое слово и клятву». Далее Булавин в своем воззвании уверяет казаков, что запорожцы и белгородская татарская орда идут к ним на помощь и в заключение приказывает, во имя спасения Дона, что там, где это письмо будет прочтено, одной половине людей оставаться в куренях, а другой быть готовой выступить конно вооруженною в поход, куда укажет; вольница же должна вся без изъятия двинуться. Если же кто явится ослушником и противником, тот предан будет смертной казни^{394}.

Это воззвание подняло все верховое и донецкое казачество. Войсковой атаман Лукьян Максимов тщетно в своих грамотах старался уверить восставших в пагубности затеянного Булавиным дела, но ничто не помогло. У Булавина было уже до 20 тыс. преданных ему людей. Он намеревался уже идти на Москву. Брожение быстро пронеслось по всем городам тогдашней Южной России. Все знали, что боярам, приказным и сборщикам податей пощады не будет. В Тамбовском и Козловском уездах и близ Тулы мятежные шайки жгли деревни и принуждали жителей к восстанию.

Низовые казаки, прикормленники центральной власти на Дону, стали на сторону войскового атамана и, как хорошо вооруженные и лучше дисциплинированные, в нескольких схватках в октябре 1707 г. одержали верх над булавинцами, взяли в плен несколько человек и с старш. Ефремом Петровым отослали в Москву, где они и были казнены. Царь считал этот мятеж уже поконченным и зорко стал следить за движением шведской армии, быстро перешедшей в конце этого года Вислу и двинувшейся на Гродно. Петр едва успел убежать в Вильну. Но не таков был Булавин: оставив своих приверженцев формировать настоящую армию, он бросился в Запорожье. «Товариство», выслушав его доводы, дало позволение всем желающим идти с ним.

На требование царя поймать Булавина и выдать его ему, гетман Мазепа, будучи и сам не уверен, на чьей стороне будет перевес, на стороне ли царя или Карла, под благовидным предлогом уклонился от этого и пропустил Булавина с 3 тыс. запорожских и многими малороссийскими казаками обратно на Дон. Это было весной 1708 г.^{395}.

Сподвижники Булавина — Некрасов, Семен Драный, атаман Старо-Айдарской станицы, Лука Хохлач и др. в его отсутствие сорганизовали значительную армию, в которой было немало и русских беглецов, и с этими силами двинулись с верховьев Дона и Медведицы к Черкаску. Главным предводителем был избран Булавин. На речках Голубой и Лисковатке, у Красной Дубровы, близ Голубинской станицы, 9 апреля произошел бой между верховыми и низовыми казаками, сторонниками Москвы и войскового атамана. Низовыми командовал сам Лукьян Максимов, имея в своем распоряжении всего около 5 тыс., в том числе азовский конный полк и несколько сот калмыков. Азовский губернатор Толстой снабдил его хорошей артиллерией. По неравенству сил, атаман был разбит наголову, оставив в добычу Булавина свой лагерь и все пушки. Булавин свободно двинулся к Черкаску. Ниже лежащие станицы присоединились к нему, исключая Донецкой (на Бугучаре), Казанской, Усть-Медведицкой, Правоторовской и Бурацкой. Станицы от Нижне-Курмоярской до Черкаска, колебались; потом многие из них под влиянием убеждений стать за старую свободу казачества, а также под насилием и угрозами должны были присоединиться к общему движению.

Словом, за Булавина встал почти весь Дон, до 99 станиц. Одна часть войск шла большим шляхом, по правой стороне Дона, другая плыла по реке на судах^{396}. В конце апреля войска эти обложили Черкаск. Два дня продолжалась осада. Хорошо укрепленный и оборудованный артиллерией город взять приступом было рискованно. Булавин пошел на хитрость: жители станиц Рыковских, расположенных за чертой города и перешедших на сторону осаждающих, ночью подошли, по общему уговору, к воротам крепости и стали умолять спасти их будто бы от жестокостей Булавина. Им отворили ворота, а вместе с ними в город вошли и булавинцы. Гарнизон не защищался, т. к. станицы Тютеревская и Скородумовская немедленно собрали круг и на нем решили войскового атамана и старшин «побить до смерти». В круг приехал Булавин; начались допросы. 6 мая атаману Лукьяну Максимову отрубили голову, а старшину Ефрема Петрова повесили. Многие из старшин и домовитых казаков, в том числе сын бывшего любимца Петра I — Фрола Минаева, Василий Фролов, укрылись в Азове. В Черкаске собрался Войсковой Круг, многолюдный, еще небывалый на Дону, из представителей 110 станиц, считая 11 Черкасских, на котором Кондратий Булавин был провозглашен войсковым атаманом. Также избраны и другие старшины. О своем всенародном избрании Булавин от имени войска Донского послал 17 мая грамоту кошевому атаману Гордиенку и всему войску Запорожскому, с просьбой «жить вкупе и друг за друга постоять». 27 мая была отправлена грамота на Кубань жившим там казакам старообрядцам и на Терек с извещением о положении дел. Также была спешно послана отписка царю с оправданием происшедших событий и уверение в Азов, что со стороны войска ничего противного интересам России предпринято не будет.

Кубанцам, между прочим, Булавин писал, что если «на нас (русский) царь с гневом поступит и не захочет соблюдать казачьих прав, то он войском от него отложится и будет просить милости у турецкаго царя, чтобы турецкий царь от себя не откинул, т. к. царь в Московском царстве веру перевел»… Далее Булавин просил кубанцев снять с этой грамоты копию, а подлинную послать турецкому султану со особою припискою: «по сем писании войсковой атаман Кондратий Афанасьев и все войско Донское у тебя, турскаго салтана, милости прося, челом бьют. А нашему государю в мирном состоянии отнюдь не верь, потому, что он многия земли разорил за мирным состоянием и ныне разоряет, а также и на твое величество и на царство готовит корабли и каторги»…^{397}

Вот до какого состояния был доведен Дон и его лучшие сыны самовластием Петра и политикой Москвы. Царь не только не хотел признать казачьих прав, но даже запретил говорить о них, а потому, не желая изучить и понять истинное положение дел, он 12 апреля написал князю Василию Долгорукому, брату убитого, о немедленном выступлении против бунтовщиков, чтобы «сей огонь за раз затушить», приказав: «все казачьи городки по Донцу, Медведице, Хопру, Бузу луки и И ловле сжечь и разорить до основания, людей рубить и заводчиков сажать на кол и колесовать», напомнив при этом князю, что и против Разина сражался тот же Долгорукий и с успехом. Письмо царя заканчивалось словами, что «сия сарынь, кроме жестокости, не может быть унята»^{398}. Боясь за крепости Азов и Троицкую, царь сам порывался стать во главе войск против Булавина, чтобы «истребить сей огонь и себя от таких оглядок вольными в сей (шведской) войне учинить», но присутствие его в армии становилось день ото дня необходимей, т. к. Карл приближался к Березине^{399}. К счастью Петра события на Дону развернулись скорей, чем он ожидал. Один Дон не мог устоять против всей России. Союзники его, запорожцы, сами дрожавшие пред возрастающим могуществом царя, не могли дать существенной помощи. Границы Донской земли, как и теперь, были открыты и защищать их одними своими силами казаки не могли. Из действующей армии на Донец были двинуты: корпус Бахметева, бригада ген.-м. Шидловского, старого врага Булавина, слободской Острогожский казачий полк с полков. Тевяшовым, два баталиона Ахтырского и Сумского полков, два малороссийских полка Полтавский и Компанейский и др. С севера от Воронежа драгунский и новый пехотный с полк. Рихманом, также все московские дворяне и царедворцы (стольники, стряпчие и др.), воронежские, рязанские и тамбовские помещики и вотчинники, словом, все, кому дороги были крепостное право и рабство. С востока предписано было выступить саратовскому и царицынскому гарнизонам и кочевавшим там по донским границам калмыкам с кн. Хованским. Из Киева в Азов и Таганрог спешно командированы были два драгунских полка и полк Смоленский; всего более 20 тыс. регулярных войск и ополченских дружин. Главное начальство над всеми этими силами было поручено, как сказано выше, кн. Вас. Долгорукому. Этот отдаленный потомок Рюриковичей, от всей своей «крепостнической» души ненавидевший свободолюбивый дух казачества, мстя за смерть убитого брата, в точности выполнил страшный царский наказ.

Для защиты донских границ Булавин, оставаясь в Черкаске в ожидании помощи от союзников, отрядил часть своих войск к стороне Волги с Некрасовым, к стороне Воронежа и верховьев Донца с Никитой Голым и Семеном Драным, а остальные под Азов с Казанкиным, Гунькиным и Хохлачем. В этом раздроблении сил была его ошибка. На протяжении более тысячи верст Дон не мог защитить свои пределы от вторжения царских войск, двинувшихся на него со всех сторон. В Москве и армии царя все были того мнения, что если бы Булавин со всеми своими войсками перешел на Волгу, где еще с 1705 г. среди астраханских стрельцов царил неспокойный дух, где к нему могли пристать башкиры и другие недовольные порядками Москвы народы, то он сделался бы действительно опасным для царского самовластия. Карл XII в это время вступил в русские пределы. Исход войны со шведами должен был иметь сильное отражение по всему государству, и в подобное время эта страшная революционная власть, какова была власть Булавина на востоке, оказала бы большое влияние на ход событий.

Во второй половине мая царь получил отписку атамана Булавина и всего Войска Донского, пересланную ему из Воронежа майором Долгоруким, при донесении от 16 мая 1608 г. В отписке Войска правдиво описывало истинное положение дел на Дону и открыто объясняло, что войсковой атаман Лукьян Максимов и окружающие его старшины злоупотребляли властью, не исполняли царских указов, присылаемое денежное жалованье и хлебные запасы в общий «дуван не давали», а присвоивали себе, за что они по старому казачьему праву были смещены и казнены (всего 6 челов.); что несмотря на царские указы о высылке беглых, они, атаман и старшины, без ведома Войска, за взятки выдавали записи на захват войсковых земель и на них поселяли пришлых людей; что высылая с Дону по царскому указу с 1703 г. новопришлых людей, «откуда кто пришел», эти «неправые старшины, Лукьян Максимов с товарищи, ради своих взяток», высылали и старожитных казаков, сажали их в воду и вешали за ноги по деревьям «женска полу и девичья, такоже и младенцев меж колод давили и всякое ругательство над нашими женами и детьми чинили и городки многие огнем выжгли, а пожитки наши на себя отбирали»; что полковника Юрия Долгорукого убил не один Кондратий Булавин, а «с общаго ведома нашего, со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску против великаго государя указу» и что вместо казненных атамана и старшин всем Войском Донским избраны Кондратий Афанасьев и другие старшины, «кто нам войску годны и любы, и по договору, для крепкаго вперед постоянства и твердости, в книге написали».

Такие же письма Войско послало всем царским полководцам и в Посольский приказ. Письма эти заканчивались обещанием, с целованием креста и св. Евангелия, «служить великому государю по прежнему, как они служили его деду и отцу, и жить меж себя в любви и в совете за братство»… «А буде вы, полководцы, насильно поступите и какое разорение учините и в том воля его, великаго государя, мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем».

Во всех казацких мятежах всегда были изменники. Степан Разин, Самойла Лаврентьев, Кирей Матвеев и др. в самом тесном кругу были окружены московскими шпионами. В восстании Булавина многие принимали участие по принуждению, и некоторые из них тайно сносились с Азовом и Долгоруким. Но были и такие, более дальновидные, которых предстоящий кровавый пожар и гибель родины заставили проникнуть к самому царю и подать ему челобитные, под предлогом жалоб на жестокое будто бы обращение с ними нового атамана. Одна из таких челобитных попала к Петру вместе с получением отписки Булавина. Челобитчики находили возможность сговориться с правительственной властью и уладить дело без кровопролития, а потому просили царя отозвать обратно посланные против мятежников войска. Если же царь этого не сделает, то казаки весь Дон ему уступят, а сами пойдут на другую реку, именно Кубань, и тогда борьба с этим вольным народом будет гораздо сложней.

Удивительно, что по получении этих посланий царь действительно приказал Долгорукому остановиться и не идти далее. Эта готовность идти на компромисс с далеко не вполне повинившимся врагом показывает, каково трудно было общее положение. Долгорукий был в большом недоумении: с одной стороны Азов звал его на помощь, с другой — с Днепра шли к Булавину запорожские казаки, в правительственных войсках участились случаи бегства и неповиновения, а тут пришло царское распоряжение, связавшее его свободу действий. На доводы этого кичливого и злобного вельможи, что колебание и мягкость будут бесполезны и что на обещание этого «лживого и грубаго народа» нельзя полагаться, царь в конце концов предоставил Долгорукому полную свободу действий; т. к. за дальностью расстояний нельзя было давать подробных указаний^{400}.

Начались битвы с переменным счастьем для обеих сторон. Наконец царские войска всюду стали одолевать. По Донцу и верховым речкам казачьи городки уничтожались и жители истреблялись. Под Азовом, где укрылись казаки черкасских станиц с Василием Фроловым, булавинцы тоже потерпели неудачу и прогнаны были за Каланчи. Пленные всюду вешались и сажались на кол.

В виду такого положения дел, казаки трех Рыковских станиц, сговорившись с черкасскими, 7 июля 1708 г., на другой день после поражения булавинцев под Азовом, провозгласили войсковым атаманом Илью Зерщикова и под его руководством окружили курень, в котором находился Булавин с немногими своими сподвижниками. Булавин защищался отчаянно и некоторым саблей снес головы. Зерщиков поставил пушки и стал громить курень. Потеряв надежду на свою защиту, Булавин из пистолета пустил себе пулю в висок. Последние слова его были: «Погибла наша воля!»^{401} Труп Булавина был отправлен в Азов, где обезглавленный был повешен за ноги у протоки Каланчи.

Смерть Булавина — это «последняя страница из истории свободного Дона».

Донесение о смерти своего врага царь услышал 23 июля с великою радостью и приказал служить всенародный благодарственный молебен.

Сподвижники Булавина еще несколько месяцев геройски защищали северные пределы Дона от вторжения царских войск, но когда в их тылу появились войска из Азова и казаки из Черкаска, они мало-помалу стали ослабевать и наконец были переловлены и отведены в Москву «на мясо», как говорили сами казаки^{402}. Это были: Никита Голый, Семен Драный, Максим Маноцкий, Тимофей Соколов, Иван Стерлядев, Николай Колычев и др. Вскоре погиб и вновь избранный атаман Илья Зерщиков, оговоренный Голым за сдачу Булавину без боя Черкаска.

Игнатий Некрасов, действовавший от Качалина до Волги против полчищ Хованского и калмыков, твердо держался на занятых позициях. 23 августа 1708 г. он дал решительную битву царским войскам при Паншинском. Казаки и перешедшие на их сторону драгуны бились с мужеством отчаяния, но не могли удержаться и отступили к Есауловской станице.

Долгорукий с регулярным корпусом шел вниз по Дону, истреблял поголовно повстанцев и «водворял порядок согласно высочайшему повелению», следствием чего выше Пятиизб ни одного городка не осталось. Это было поголовное избиение казачьего населения. Вешали, сажали на кол, а женщин и детей забивали в колоды. Священников, молившихся о даровании победы казачеству, четвертовали. Про стариков Апраксин писал царю, что «те и сами исчезнут»^{403}. О кровавой расправе Долгорукого с казаками калмыцкий тайша писал царицынскому воеводе так: «Я, чемеш, там здоров, и ты воевода царицынский Василий Иванович здравствуй. Я Перекопский город взял, да прежде три города разбили вместе с Хованским: Паншин, Качалин и Иловлин, и казаков всех побили, а ниже Пятиизб с казаками управляется боярин Долгорукий, а вверху по Дону казаков никого не осталось»^{404}.

В Есауловскую станицу стеклось до 3 тыс. семейств из 16 выше лежащих станиц. Казачество спешило в дорогу, на Кубань, в подданство более милосердного турецкого царя. Узнав об этом, Долгорукий с конницей поспешил туда и осадил станицу. Видя невозможность защищаться, казаки сдались; зачинщики были четвертованы, десятого вешали вокруг станицы. Также ставили виселицы на плотах и пускали повешенных вниз по Дону. Видя свое дело окончательно проигранным, Некрасов успел убежать на Кубань только с 600 семейств, большею частью старообрядцев, и отдался под покровительство крымского хана. Им отведено было для поселения место на Таманском полуострове, в 30 верстах от моря.

Попытка Булавина возвратить старые права казачества стоила Дону очень дорого: 32 городка по Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу и верхней половине Дона были сметены с лица земли; опустевшие земли по верхнему Хопру и Дону (ныне Бугучарский уезд) подчинены Воронежской губ., по Донцу причислены к Бахмутской провинции, а по Айдару пожалованы Острогожскому полку. Казаков казнено и побито более 7000 челов. Это, так сказать, по официальным данным, по статистике того времени, которой в действительности не было. На самом же деле казаков погибло с женами и детьми в несколько раз больше. Дон, обессиленный и залитый кровью своих сынов, стонал. В конце 1708 г. казаки послали в Москву старшину Вас. Поздеева с повинною. Царь простил их и обещал содержать в прежней милости, если они истребят всех оставшихся возмутителей и будут жить спокойно.

Царская грамота об этой милости была встречена в Черкаске с великой радостью, с ружейной и пушечной пальбой. В соборной церкви было отслужено всенародное благодарственное молебствие.

В свою очередь из Черкаска были посланы по всем станицам войсковые грамоты с просьбой жить «по прежнему в добром состоянии благодарно и худого дела отнюдь не помышлять… крестное целование соблюдать строго… если же у вас в станице или буераках какие воры явятся, то таких брать и всех сажать в воду. Приехавших с Кубани с прелестными письмами от Некрасова присылать к нам, войску»…^{405}

По просьбе верных ему казаков царь прислал на Дон даже положенное на 1708 г. жалованье и награды отдельным лицам: старшине Василию Фролову и его команде 1400 руб., атаманам Извалову и Федосееву по 100 руб., с их товарищами, за их усердную службу по усмирению мятежа.

Глава VII

Реформы Петра I в управлении войском Донским

Русский народ, в силу своих исторических судеб, исстари привык к самоуправлению. В старину, до Уложения Алексея Михайловича 1649 г., не рассылались вдруг по всей России общие, строго обязательные указы и уставы, а отдавались только местные царские указы и грамоты, по местным вопросам и нуждам, и при том эти указы и грамоты не навязывались насильно народу, городским и крестьянским общинам, жившим своей самостоятельной исторической жизнью. Несмотря на произвол царских воевод, на издевательство помещиков над насильно закрепощенным ими крестьянством, русский народ, народ «богоносец», шел своим эволюционным путем вперед и, помня свою прежнюю свободу, чаял в будущем быть вновь полноправным гражданином своей великой родины, матери России. Великий творческий дух и самодеятельность никогда не умирали в русском народе. Уже в конце царствования Алексея Михайловича в Московское государство стало проникать европейское образование, а правительница Софья и просвещенный ее фаворит, кн. В. В. Голицын, мечтали о многих преобразованиях в России на европейский лад, не касаясь самобытного уклада русской жизни. Путь был правильный, естественный. Но Петр I, вступив на престол, вдруг вздумал одною своей волей разрушить старый исторический русский строй, повернуть жизнь русского народа на новый, искусственный лад, вдруг обратить невежественного и косного русского боярина и темного мужика в европейца, разрушить все его вековые устои как в семейном, так и общественном быту. Путь не естественный в жизни народа, путь шаткий и пагубный. Итоги этих приемов уже достаточно отразились во всех проявлениях русской жизни как при преемниках Петра, так и в позднейшее время. В науке, искусствах, управлении — везде и всюду пахло иностранцами, немецкой поверхностной культурой, все же самобытное и даже хорошее русское давилось, изгонялось и подвергалось осмеянию. Разрушая старый строй, Петр думал одними регламентами, инструкциями, указами обновить Россию. Им в период с 1700 по 1725 г. издано до 28 регламентов, уставов и инструкций, более 2 тыс. указов. Он думал, что все эти регламенты и указы радикально изменят русскую жизнь и поведут ее по совершенно новому, хотя и искусственно чуждому пути; отрицая все естественно историческое, вольно-народное земское строенье, весь вековой уклад народной жизни, он воображал в своем самомненьи, что выводит Россию на путь просвещения, но на самом же деле гнал русский народ в ярмо иностранцам, т. к. ни торговля и промышленность, ни науки и искусства, будучи стеснены регламентами, не могли процветать без свободы в действиях; свобода есть единственное, достоверное и надежное средство к успехам народной деятельности. Примером тому может служить история Новгорода и Пскова, а также и войска Донского.

«Уставы и указы Петра I часто содержали много противоречий и недоразумений, требовавших многих толкований и пояснений, а потому они множеством своим и обширностью часто служили не к сокращению и упрощению в делах управления и судопроизводства, а к умножению поводов к злоупотреблениям»^{406}. Самовластие царских сановников уже сказалось в усмирении бунта Булавина. Дон был унижен, убит, задавлен. Даже царские «прикормленники», выросшие на боярских подачках, боялись поднять головы и взглянуть на свет Божий «глазами казака». Еще в сентябре 1705 г. станичный атаман Савва Кочетов, будучи в Москве, говорил униженно боярам:

«Мы взысканы паче всех подданных, до нас не коснулся государев указ о платье и о бородах; мы живем по древнему обычаю, всякий одевается как ему угодно: один черкесом, другой по-калмыцки, иной в русское платье старого покроя, и мы не насмехаемся друг над другом. Немецкаго же платья у нас никто не носит и охоты к нему вовсе не имеем; если же угодно будет государю заставить нас носить немецкое платье, то мы противиться тому не будем»^{407}.

Что же могли сказать царю донские казаки после разгрома Дона? Все приумолкли и приуныли. Весной 1709 г. 19 апреля царь из Воронежа на судах прибыл в Черкаск. С ним были: кн. Юрий Шаховской, кн. Петр Голицын, Никита Зотов и Прокофий Ушаков. На Дону с трепетом ждали царского гнева. И действительно, Петр приказал «чинить новый розыск о сообщниках Булавина», отсекает головы войсковому атаману Илье Зерщикову, предавшему Булавина, и старшине Соколову, велит привести тело Булавина, «пятерить» его и на поставленных столбах с колесами возить по городу, а головы казненных воткнуть на колья и поставить на площади. Роль палача исполнял князь Голицын.

После казней царь собрал к себе всех старшин и знатных казаков, объявил им свое «милостивое слово» и «пожаловал им из них же в войсковые атаманы Петра Емельянова, сына Рамазанова, по смерть его». 22 апреля на судах царь прибыль в Азов, где также учинил розыск и многих казнил, а 26 числа посетил Троицкую крепость, расположенную на Таганроге, казнил там протопопа за сношения его будто бы с гетм. Мазепой, а потом, приказав войску Донскому и азовскому гарнизону быть всегда готовыми на случай нападения татар или турок, 15 мая отбыл чрез Бахмут под Полтаву, куда приближался Карл с своей армией^{408}.

Трудное время переживал Дон, сжатый железными тисками самовластием царя. Лучшие его силы, до 15 тыс., были в действующей армии, разбросанные от Финляндии и Лифляндии до Крыма. При поражении генер. Левенгаупта под Лесным (27 сент. 1708 г.) казаки вместе с калмыками преследовали бежавшего неприятеля и у Пропойска отняли у него 2 тыс. подвод с провиантом. О событиях на Дону они были не осведомлены, а потому и не знали, как царь расправляется с их станицами. В битве под Полтавой об участии донских казаков в реляциях ничего не говорится, по всей вероятности, царь им или не доверял, или дал другое назначение.

Со времени бегства Некрасова на Кубань нападения кубанских татар на донские казачьи городки участились, жители сотнями уводились в неволю. Проводниками для татар на Дон были, надо полагать, некрасовцы, а на русскую Украину запорожцы Гордиенка, союзники Булавина, изгнанные из Старой Сечи, разоренной царем в 1709 г., и ушедшие за Днепр под покровительство крымского хана.

Положение Дона еще более ухудшилось, когда, после позорного Прутского договора, в 1711 г. туркам были отданы царем Азов и Таганрог с устьями Дона и Азовским морем. По повелению Петра на Монастырском Яру, ниже Черкаска, был устроен транжемент, снабженный артиллерией, вывезенной из Азова, и охраняемый достаточным гарнизоном. Цель устройства этого укрепления — следить за действиями турок, а главным образом иметь наблюдения за ходом дел на Дону и предупреждать все «шатости». Без разрешения коменданта «транжемента», в распоряжение которого поступило все войско Донское, казаки не могли предпринять ни походов, ни поисков над неприятелем для освобождения своих братьев, томившихся в неволе. Рыбные тони также для них были отрезаны. Мало того, коменданты стали вмешиваться даже в их внутреннюю жизнь, давать разного рода инструкции, разбирать ссоры их с калмыками и татарами, производить сыск беглых и водворять их в прежние места. Кроме постоянного гарнизона, при крепости всегда находился конный казачий полк, названный Азовским, на обязанность которого были возложены самые разнообразные службы: почтовая, таможенная, следить по воровским шляхам за движением неприятеля и др. Сношения Дона с русским правительством стали проходить чрез коменданта транжемента. Вместо прежних царских грамот и отписов в Посольский приказ или прямо царю стали получаться отношения промемории, ордеры, реляции и др., в которых так или иначе фигурировали эти коменданты, часто заходившие далеко за пределы предоставленных им царем полномочий^{409}.

В 1715 г. умер войсковой атаман Емельянов^{410}; собрался, по старой памяти, войсковой круг и избрал атаманом Максима Кумшацкого. Комендант по этому случаю донес царю, что большинство голосов получил Василий Фролов, а Кумшацкий меньшинство, «однакож решено было у них быть войсковым атаманом Кумшацкому и насеку ему вручили, впредь до указу». В следующем году атаманом избран Максим Фролов, а в 1717 г. Василий Фролов, сын Фрола Минаева. 26 февраля 1718 г. Петр I повелел ему, как доказавшему свои военные способности в битвах с татарами, быть войсковым атаманом по выбору всего войска, без перемены, впредь до указу. В 1720 г. он получил царскую похвальную грамоту и царский портрет, украшенный алмазами за военные подвиги в Финляндии, Польше и в 1717 г. в битвах с кубанским Бохты-Гиреем во время его набегов на русские украины^{411}.

В 1723 г. Василий Фролов умер и войсковой круг, собравшись в последний раз, избрал атаманом известного героя шведской войны и персидского похода Петра I (в 1722–23 гг.) Ивана Матвеева, по прозванью Краснощекова, но царь его, как находившегося под судом «за взятие у украинских жителей вещей и денег», не утвердил, а повелел быть атаманом впредь до указу старшине Андрею Лопатину.

Следовательно, 1723 г. нужно считать последним роковым годом, когда у войска Донского было отнято его исконное право избирать в своем кругу войсковых атаманов. С этого года атаманы стали назначаться царской властью.

В 1735 г., по смерти Лопатина, по царскому указу был назначен войсковым наказным атаманом Иван Фролов, а в 1738 г. «настоящим войсковым атаманом пожалован старшина Данила (Ефремович) Ефремов»^{412}.

В царских грамотах на имя Ивана Фролова последний впервые именуется «наказным», т. е. действующий по царскому наказу. В грамотах на имя Данилы Ефремова и сына его Степана название это отсутствует.

Отняв у донского казачества его старое народное, освященное веками, право избирать в кругу своем излюбленных лиц в атаманы, Петр I тем самым подорвал и значение самого Войскового Круга, как верховного управления всего Войска. Еще в конце XVII в., после усмирения бунта Разина, старшины и домовитые казаки г. Черкаска и низовых станиц, во главе с атаманом Корнилой Яковлевым, избиравшимся 7 лет сряду, стали брать в управлении войском засилье и, опираясь на царское правительство, решать дела без ведома и согласия верховых городков, противников Москвы. Засилье это еще более усилилось при атамане Фроле Минаеве, избиравшемся беспрерывно 20 лет. Этот любимец Петра, опираясь на его указы и силу, с своими сторонниками образовал в Черкаске нечто вроде центрального войскового правительства, именовавшего себя также «Всевеликим Войском Донским». Булавин разметал все это «московское навождение» и восстановил старый всенародный Круг.

Петр I в бытность свою в Черкаске в мае 1709 г., собрав наличных старшин и «добрых» казаков, поставил своею властью, безсменно, в атаманы Петра Емельянова, человека ограниченного и мало известного. Этим он показал, что не считается с народным мнением.

Атаманы последующих годов хотя и ставились «по выбору всего войска, впредь до указу», как значилось в донесениях, но их избрание производилось не всенародным войсковым кругом, а старшинами и казаками ближайших станиц, единомышленниками старшин. В1723 г. царь не посчитался и с мнением этих старшин, избравших Ивана Краснощекова, страшного для шведов в Финляндии, для горских народов в персидском походе и татар, живших на Кубани, в котором жил дух старого донского казака, чего так боялся и не любил царь, а повелел «быть в атаманах впредь до его указу из старшин Андрею Лопатину». С этого времени атаман и старшины присвоили себе право распоряжаться, с утверждения Военной коллегии, в ведение которой с 1721 г. перешло войско Донское, всеми делами Дона: назначать очередных казаков в полки и отправлять их по царским указам в русскую армию, раздавать награды, в том числе почетное звание старшины, казачьи чины-должности квартирмистра, хорунжего, сотника и есаула, решать тяжебные дела и споры между станицами и др. В этот Круг иногда, в особо важных делах, приглашались атаманы станиц и выборные старики, по два от каждой. Рассмотрение войсковых дел в кругу старшин продолжалось до 1740 г., а с этого времени упоминается уже Войсковая Канцелярия. Так, в грамоте 1740 г. говорится:

«…того ради определили мы войском Донским»… В грамоте же 1748 г.: «слушано при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин… того ради приговорили мы войском Донским при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин»…

Спорные дела между станицами поручалось расследовать и разбирать одному из старшин на месте. Если дело касалось юртовых меж, то старшина склонял тяжущиеся стороны к примирению или согласиться на общую правду, т. е. на решение всеми уважаемого старожила, который, поклявшись на св. Евангелии поступить по совести, должен был со св. иконою пройти по тем местам, где при его памяти пролегала юртовая межа.

Звание старшины было пожизненным, без права передачи его потомству. Войсковой Круг, возводя в это звание за личные заслуги, имел право и лишать его за дурное поведение и преступления против войска. Так, например: в 1751 г. старшина Лащилин «за некоторую, оказанную войску противность и непослушание» был лишен «старшинской чести и записан на 3 месяца в рядовые казаки»; в 1754 г. старшина Перфилов «за продерзости и за взятки и за освобождение при поимке великороссийских беглецов» был лишен «старшинского чина и записан вечно в рядовые казаки»^{413}.

Однако были случаи, что старшинское звание было даваемо некоторым лицам и по протекции, без всяких заслуг пред Войском. Так, сын атамана Фрола Минаева Василий получил звание старшины по просьбе отца в то время, когда его личные заслуги были еще мало известны. Звание это ему поднесли сторонники старого Фрола. Такой порядок при старом всенародном Круге был нетерпим. В XVII в. почетное звание старшины давалось кругом только за личные заслуги пред всем Войском. Иван Иванов «сын Фролов» награжден старшинским званием «за заслуги отца и деда» в 1732 г. уже не кругом, а грамотой имп. Анны Ивановны; такое же звание получил из рук императрицы в 1734 г. и сын старшины, впоследствии «жалованнаго» войскового атамана, Данилы Ефремова — Степан Данилович Ефремов, также за заслуги отца^{414}. Сам Данила Ефремов за 15-летнее атаманство пожалован в 1753 г. чином армейского генерал-майора^{415}. Такое вмешательство верховной русской власти в дела казачьей военной общины, как растлевающее начало, дало самые пагубные для Дона последствия, выразившиеся в том, что некоторые из донских казаков по проискам отцов и дедов или знатных родственников, за взятки и посулы царским вельможам, стали награждаться российскими чинами еще «качаясь в люльке».

Единственный из всех донских старшин первой половины XVIII в. Иван Краснощеков в 1738 г. за свои великие военные подвиги был пожалован императрицей Анной Ивановной чином армейского бригадира, с награждением его золотой медалью с изображением коронации, украшенной алмазами, и жалованьем по рангу. В грамоте Анна Ивановна Войску писала, чтобы «онаго Краснощекова за действительнаго армейскаго бригадира имели и почитали, и понеже он и без того, яко старший над всеми протчими старшинами, первенство имеет и яко действительный армейский бригадир, под командою войскового атамана быть не может». Далее императрица повелевала, что если будет по ее указу назначен донским полкам поход, «то быть ему в тех походах главным командиром»^{416}.

После разгрома Дона в 1708 г. донские казаки терпели большой недостаток в съестных припасах. Жилища их были разорены и сожжены, скот угнан калмыками и татарами, а все остальное съели царские войска. Присланное царское жалованье «добрым казакам», хлеб и другие припасы были лишь каплей в море и пошли в «дуван» только среди низовых, «верных» казаков. Но богата природа Донского края; нужда заставила донцов взяться за земледелие и садоводство. Плодовые сады и виноградники покрыли берега Дона от Мелехова до Цымлы. Скот добыли из постоянных стычек с кубанскими татарами. Разоренные места по Медведице, Хопру, Бузулуку и Донцу скоро были заселены выходцами из других, уцелевших станиц. Царь, занятый войной с Швецией, слал на Дон грозные указы не принимать беглых из России, но что значат эти требования «свыше», когда жизнь народа требует другое, — казаки не исполняли этих повелений и продолжали передерживать и хоронить в глухих хуторах пришлый люд. Во главе этого стояли сами донские старшины и домовитые казаки. В 1728 г. для сыску беглых на Дон прибыл ген. — майор Тараканов, но по настоянию Войска «из уважения к его заслугам», высочайшим указом 9 сентября 1728 г. было повелено сделать высылку только из тех, которые пришли на Дон после 1710 г.^{417} Но и это и последующие царские повеления донцы ухитрялись не выполнять и ограничивались одними отписками, что на Дону, при всем желании, «беглых не розыскано».

К концу царствования Петра I население Дона простиралось до 60 тыс. казаков, способных носить оружие. Из них в 1711 г., по повелению царя, при объявлении войны Турции, 14 266 казаков, бывших в действующей армии (очередные), стали получать содержание из казны^{418}. С тех пор Донское войско, как бы возродившись из пепла, исполняя царские повеления, стало принимать обязательное участие во всех войнах России, выдвигая на европейскую сцену, как и в минувшие века, своих легендарных чудо-богатырей, пред которыми восторгался сам знаменитый Суворов и доблести которых завидовал гениальный Наполеон^{419}.

Под конец своего царствования Петр I, убедившись в великой стойкости казаков в военном деле, примером чему служили геройские схватки их с горскими народами во время персидского похода, и способности их приспособляться везде и всюду к колонизаторской жизни, в 1724 г. повелел перевести с Дона, из донецких, хоперских, бузулуцких и медведицких городков, с помощью казны, до тысячи семейств и поселить их в предгорьях Кавказа, 500 семейств на р. Аграхани и 500 на Гребнях, для охраны от набегов горцев^{420}. В следующем году, по повелению Екатерины I, в помощь им туда же были командированы, в Гилянь и к крепости Св. Креста, 3000 конных казаков и 500 калмыков^{421}.

Преемники Петра, следуя его политике, в 1731–32 гг. потребовали от Войска переселить на Волгу, на Царицынскую линию (от г. Царицына до р. Камышенки) до 1200 семейств охотников из ближайших станиц, для защиты этих мест от вторжений кочевых народов с Кубани и Кавказа^{422}. Из этих переселенцев там образованы городки: Дубовка, как главный войсковой центр, с войсковым управлением — атаманом и старшинами, в котором было три станицы — Дубовская, Средняя и Волжская, потом Балыклеевская, Караваевская и Антиповская, просуществовавшие до 1770 г., когда их повелено было перевести на вновь учрежденную линию от Моздока к Азову.

Таким образом, московские цари, по почину Петра I, окончательно подчинив своей власти донское казачество и разрушив его старый военный уклад, стали распоряжаться им, исполняя капризы своих советников-бояр, по своему усмотрению, очень часто вопреки здравому смыслу и в неуважение и нарушение интересов народной жизни. Царские вельможи, как это говорит многовековая история Дона и Запорожья, не любили казачество, как они не жаловали его и до последнего времени; в свою очередь этот свободолюбивый и сильный духом народ, от всей казацкой гордой души, не выносил этого уродливого и печального явления русской жизни — боярства, порождения самодержавия и самовластия, большею частью лиц невежественных и нередко кровожадных, всегда дрожавших за прерогативы своей «священной» особы. Часто каприз этих, случайно выплывших «на высоту» лиц, недоумение и упрямство служили законом для многомиллионного народа, выдвинутого веками и тысячелетиями на историческое поприще, много пережившего и много перестрадавшего в борьбе за свою независимость и за свою самостоятельность, за право жить на земле по непреложным законам своего национального умозрения и темперамента, национального характера.

Но, презирая бояр и по справедливости считая их виновниками всех народных бедствий, в донском казачестве на протяжении веков проскальзывает одна загадочная черта, несмотря на полный его, в самом широком смысле, демократический дух, — это благоговение пред царской властью, как олицетворением высшей правды на земле. Многие историки явление это объясняют влиянием Византии и проповедью высшего духовенства, другие тем, что в темной народной массе всегда пребывает рабский дух, но те и другие, по отношению к казачеству, как многовековому и испытанному в кровавой борьбе за свое существование народу, глубоко не правы. Казачество, благоговея пред единоверными им царями, жившими там, где-то, за пределами их владений, никогда не терпело вмешательства в их внутреннюю жизнь, свято оберегало свою свободу и вольности от чуждого их духу влияния, даже в религиозно-духовной жизни. Об этом свидетельствуют все ниже приведенные исторические факты. Казачество чтило московских велик, князей, а потом царей, как прежде оно чтило татарских ханов, покровителей христианства, начиная с Чингисхана, не за то, что они в силу судеб владыки на земле, а за то, что они всегда признавали за ними их древнее священное казачье право «хазака», свободу личности, быть независимыми, никому не подвластными в пределах их владений. Это право за ними торжественно признал Грозный царь в 1552 г., по взятии Казани, и дал им на это грамоту. Последующих царей они считали сберегателями этого права и за это их чтили и давали им помощь в борьбе с их общими врагами^{423}.

Царь Алексей Михайлович, под конец своей жизни, уступая Боярской Думе, в 1671 г., а потом Петр I в своем непомерном самовластии, нарушили это священное казачье право и низвели казачество, главным образом последний, а потом и его преемники, на степень служилого народа, с правами и обязанностями иррегулярных войск.

Разрушив эту, веками спаянную военную общину, с своим историческим укладом жизни, по развитию стоявшую далеко выше рабской московской Руси, царь взамен ей ничего не дал, кроме массы инструкций, регламентов и указов, совершенно не применимых к военной жизни казаков. Все жалованные им Войску бунчуки и знамена сгорели в г. Черкаске во время страшного пожара, когда погиб и ценный войсковой архив с древними историческими актами, царскими грамотами и петровскими указами.

Царь коснулся также и церковного управления казаков и, желая изъять из ведения Войскового Круга все духовные дела, именным указом 2 июня 1718 г. повелел Иностранной коллегии, в ведении которой в то время состояло войско Донское (с 1721 г. оно перешло в ведение Военной коллегии), чтобы все донские монастыри и церкви, а также монахи, священники и церковные служители были подчинены Воронежской епархии.

Получив о том грамоту из коллегии, Войско пришло в смущение. До того времени, по старому войсковому праву, всеми церковными делами на Дону ведал Войсковой Круг и никаких епископов, как начальствующих лиц, не признавал. Однако, уступая царскому повелению, Круг согласился по церковным делам быть в непосредственном ведении Правительствующего Синода, о чем возбудил соответствующее ходатайство. Царь эту просьбу отклонил^{424}. Он думал, что достаточно одного его повеления, чтобы разрушить вековой уклад духовной жизни целого народа, правда, уклад своеобразный, отличительный от византийско-московского, но освященный веками. Он ошибся. Донские казаки, как и в старое время, продолжали в кругу своем, по станицам и в самом г. Черкаске, избирать из среды своей достойных лиц и поставлять их в духовное звание, предварительно посылая их для рукоположения в другие, но не Воронежскую, епархии. Так продолжалось это почти до самого конца XVIII в. Не только войско, но даже станицы, иногда недовольные присланными им священниками, лишали их места. Преосвященный Тихон, епископ воронежский, в 1765 г. доносил синоду, что «войско Донское и ныне, самовольно властвуя, в духовныя дела вступает, в церквах в дьячки и пономари определяет и грамоты дает. Посвященных в стихари собою отрешает, в казаки записывает и священников (из других епархий) к себе собирает». Около того времени священник Терновской архангельской церкви за донос о старообрядцах был станичным атаманом и казаками забит в большую колоду и отослан в Войсковую Канцелярию. Войско настаивало, чтобы воронежский епископ до детей донского духовенства не касался, «потому что духовные причетники, как говорится в представлении, производятся из казачьих детей». Для обучения их, а также детей священников, дьяконов «и прочих церковных детей» на Дону имелись уже школы с самого начала XVIII в. В1746 году грамотой Елизаветы I разрешено открыть в г. Черкаске духовную семинарию^{425}. Неизвестно, в том ли году было открыто это учебное заведение или в следующем, но только в 1757 году при атамане Степане Ефремове оно уже существовало.

Петр I, идя навстречу казаков в удовлетворении их религиозных нужд, в бытность свою в Черкаске, в мае 1709 г., хвалил их за начатую уже постройку нового кирпичного собора, заложенного еще в 1706 г., сам положил на стены его несколько кирпичей и залил их известью^{426}. В том же году он прислал в этот собор большое Евангелие в тяжелых серебряных, вызолоченных досках, украшенных разноцветными камнями, с надписью своего дара и года.

Собор этот, существующий до настоящего времени, окончен постройкой в 1718 г. и освящен 1 февраля 1719 г. В 1730 году построена своеобразной, красивой архитектуры соборная колокольня, сохранившаяся в целости до настоящего времени.

Донские казаки отличались искренней, сознательной религиозностью, но эта религиозность, простая, прямая, не укладывалась в рамки тогдашних духовных воззрений московской Руси, слепо следовавшей букве позднейших византийских церковных уставов; иначе говоря, — Москва не понимала казачьих религиозных воззрений и относилась к ним отрицательно.

Как особый самобытный народ, принявший христианство еще в IV в. и посылавший своих епископов на 1-й и 2-й Вселенские соборы, Донское казачество в течение веков усвоило и древние взгляды на церковные обрядности и таинства, не оставив своих самобытных. Вот почему оно всегда так и чуждалось всего московского и позднейших наслоений в греческой церкви, называемой казаками «еллинской», а не истинной, апостольской.

Просветитель Гетов Приазовья (Босфорании) был Ульфиил; он же был и первым ее епископом. В 359 г. Ульфиил вступил в общение с Акакием и отторг все племя Гетов от кафолической церкви. Словом, этот отдаленный уголок, где едва блеснул свет христианства, был уже предоставлен разным новым, хотя построенным на старых основах, учениям, несогласным с духом греческой церкви. Подобные явления наблюдались не в одном Приазовье, но и в более культурных центрах и даже самой Византии, где в течение веков постановления вселенских соборов колебали многие лжеучения, находившие себе опору в своеобразном понимании апостольской проповеди и жизни первых христианских общин. Те же явления повторились и в стране приазовских Гетов и их потомков — Донском казачестве. Усвоив себе главные догмы Христова учения, как они были установлены первыми вселенскими соборами, казачество, будучи оторванным от всего христианского мира и при том считавшее себя выше и сильней других наций (это явление наблюдается во всех военных орденах), во всей остальной духовной жизни осталось верным своим старым заветам. Это характерно сказалось во взглядах казачества на некоторые церковные обрядности и особенно на таинство брака. Брак на Дону в XVI и XVII вв. в даже в первой половине XVIII в. не считался таинством, а гражданским союзом супругов, одобренным местной казачьей общиной, станичным сбором. Венчание в церкви или часовне было не обязательным, хотя многие из этих союзов, после одобрения общины, скреплялись церковным благословением. Развод производился так же просто, как и заключение брака: муж выводил жену на майдан и публично заявлял сбору, что «жена ему не люба» и только^{427}. Женились 4, 5 и более раз и даже от живых жен. Несмотря на указы Петра I и его преемников, а также настоятельства воронежского епископа о воспрещении этого «противнаго» явления, Донское казачество продолжало следовать в отношении брака своим старым древнегетским обычаям, как это раньше делали их сородичи, гетское казачество новгородских областей. Даже строгая грамота императрицы Елизаветы, данная 30 сентября 1745 г. на имя войскового атамана Ефремова и всего Войска Донского не вмешиваться в церковные дела и не допускать среди казачества этого «противнаго святым правилам» явления, как жениться от живых жен и четвертыми браками, не помогла делу, и казачество продолжало твердо держаться за свои старые устои^{428}. Такое мировоззрение на первый взгляд покажется еретическим, как продукт язычества и глубокого религиозного невежества, но не нужно забывать, что христианство возвысило этот гражданский союз на степень таинства не сразу, а в течение веков, и идея этого таинства получила неодинаковое развитие на востоке и на западе; в протестантстве же брак вовсе сведен на степень гражданского акта. Гражданский брак допущен законами Англии, Франции, Австрии, С.-Америки и др. стран. Освящение этого гражданского акта церковным благословением предоставлено совести верующих и юридического значения в области гражданского права не имеет, как не имело оно и на Дону. Брак, одобренный станичным сбором, считался законным. Церковное благословение заключенного с согласия общины брачного союза есть явление не новое, а чрезвычайно древнее, встречающееся еще в первых веках христианства. В силу этих-то причин казачество, как оторванное на многие века от просветительных центров христианства, и удерживало свои древние обычаи, правда, не все, но в значительной своей массе, до конца XVIII в.

Глава VIII

Атаманы Данила и Степан Ефремовы

Атаман Данила Ефремович Ефремов, сын старшины Ефрема Петрова, казненного Булавиным в 1708 г., был пожалован «настоящим войсковым атаманом» грамотой Анны Ивановны 17-го марта 1738 г., вместо бывшего с 1735 г. «наказного» атамана Ивана Иванова Фролова, внука Фрола Минаева^{429}. Императрица в грамоте писала: «Пожаловали мы в. Д. старшину Данилу Ефремова, за долговременный и ревностный его нам и предкам нашим службы, ко оному войску Донскому настоящим Войсковым Атаманом». Далее: «…и во всем, что к службе нашей касатися имеет, быть ему в послушании». И действительно, этот даровитый казак, воспитанный в походах и битвах, в правление свое Войском показал недюжинные военные и административные способности и в военном деле был ревностным исполнителем царских велений. Еще в звании старшины Ефремов обратил на себя внимание русского правительства за выполнение возложенных на него поручений, особенно в переговорах с калмыцким владельцем Дундуком-Омбо. Чрез него этот владелец получил ханское достоинство, присягнул на верность России и принял участие вместе с казаками в походах против кубанцев и турок в армиях Миниха и Ласси. Словом, Ефремов в этих политических делах был незаменим. В1738 г. кубанцы большими силами напали на Дон, разорили и сожгли Быстрянскую станицу (ныне Мариинскую) и обложили Каргальскую, но Ефремов, будучи уже атаманом, быстро собрал оставшиеся от походов войска, разбил и прогнал татар обратно к Кубани. В следующем году набег повторился, но также был отбит.

В предотвращение подобных внезапных набегов, по настоянию атамана на Дон было прислано 67 пушек, которые он и расставил по всем пограничным с татарами станицам. Кроме того, он назначил на случай внезапных тревог сборные места, куда старшины с казаками по первому сигналу должны являться. А чтобы узнать, к какому из сборных пунктов казаки должны спешить, для этого им установлена в степи на сторожевых курганах особая сигнализация, состоявшая в зажигании казачьими пикетами известного числа маяков. Но несмотря на все эти стремления к благоустройству Войска и выполнению царских требований, Данила Ефремов в правление свое перенес от царских вельмож две большие неприятности. Желая оградить г. Черкаск от внезапного набега врагов, а также защитить от разлива весенней воды, он решил обнести город каменною стеною, вместо пришедшего в ветхость деревянного «полисадника»^{430}. Постройка была начата. Комендант крепости св. Дмитрия Ростовского усмотрел в этой постройке нечто «регулярное», противное правительству и донес в Петербург. Елизавета тремя грамотами 1743 г. потребовала от атамана немедленного донесения о целях постройки крепости, с угрозой, что если «ответа в самой скорости прислано не будет, то вы, атаман, истязаны будете жестоко»^{431}. Ефремова отрешили от атаманства и с старшинами вызвали в столицу. Несмотря на все доводы о необходимости постройки стен, его там задержали и нарядили следствие. От войскового наказного атамана Романа Емельянова, оставшегося вместо Ефремова, потребовали «имеющуюся в войсковой канцелярии о строении в 1741 г. черкасской каменной крепости записку, какова есть, хотя б она и в переплете была, отняв, прислать в Военную коллегию немедленно»^{432}. Но тревога оказалась ложной. Ефремова, после многих допросов и мытарств, отпустили обратно на Дон с прежними правами и дело о самовольно начатой постройке крепости прекратили, разрешив достроить каменную стену деревом, но лишь только с турецкой стороны, «со стороны же российской каменнаго строения крепости — повелели строить накрепко запретить»^{433}. Вот как Москва, а потом С.-Петербург ценили истинных слуг своих.

Вторую неприятность Данила Ефремов потерпел от страшного пожара, происшедшего в Черкаске 12 августа 1744 г. В полдень загорелся дом одной казачки, и чрез два часа весь город был объят пламенем. Войсковой кирпичный собор, где хранились все войсковые ценности, где помещался войсковой архив и царские грамоты и клейноды, выгорел внутри весь. Пострадал даже иконостас и сребро-позлащенный престол. Богатая ризница и войсковая казна погибли. Медные пушки от огня растопились. Взорвался пороховой погреб, непредусмотрительно помещавшийся под собором, и едва не уничтожил это капитальное и красивое здание. Погибло более 300 человек и почти все имущество жителей. Следствие обнаружило, что все эти бедствия произошли «от слабаго смотрения наказного атамана Романа Емельянова», в виду чего он был предан суду Войска.

По ходатайству Данилы Ефремова Елизавета Петровна приказала возобновить по прежним образцам все прежде жалованные войску клейноды и знамена^{434}.

В 1753 г. Данила Ефремов был пожалован чином генерал-майора и уволен, по его просьбе, от занимаемой должности, а сын его Степан Ефремов назначен войсковым атаманом. Курьеру Бунакову царскую грамоту о том велено вручить самому атаману Ефремову, публично в Войсковом Кругу распечатать и прочесть, а потом публиковать по всем станицам^{435}.

Чрез два года началось восстание в Башкирии, а потом семилетняя война. На оренбургскую границу послано было с Дона до 3 тыс., а в Пруссию до 16 тыс. казаков. Главное начальствование над казаками в этой кампании было вверено Даниле Ефремову, как старшему по чину в войске. За подвиги донских казаков в Пруссии и Померании Ефремов в 1759 г. был пожалован тайным советником^{436}. Ему обязаны были подчиняться и войсковой атаман и все старшины^{437}. «Для отправления секретных дел, кои на него возложены, повелено дать ему писаря и адъютанта, тако же сто человек казаков из донских, кого он сам к тому способных выберет».

С назначением царской властью атаманов начинается расхищение войсковых земель как самими атаманами, так и старшинами. На самовольно захваченных, а также с разрешения Войсковой Канцелярии землях они стали поселять бежавших на Дон из всех Украйн малороссийских черкасов, особенно из Слободской. К этому классу «доморощенных» донских помещиков скоро стали примыкать их дети и родственники, именитые казаки и выборные войсковые чиновники: есаулы, сотники и др.

Расхищение войсковых земель началось с самого начала XVIII в., но особенно большие размеры оно приняло при Даниле и Степане Ефремовых, показавших в этом отношении пример другим. Царские указы и грамоты о воспрещении принимать и селить на казачьих землях малороссиян не исполнялись, т. к. никакие меры не могли удержать живой человеческий поток, стремившийся на свободные и плодородные земли, где переселенцы находили ласковый приют, получали разные льготы и чувствовали себя вполне свободными^{438}. Наконец, правительство, видя невозможность привести в исполнение раньше изданные свои распоряжения о высылке с Дона беглых и не желая обострять отношений с казачеством, столь ему необходимым в военном деле, вынуждено было в 1763 г. прибегнуть к одной мере — привести в известность всех новопришлых на Дону, т. е. произвести им перепись; кстати, такая же перепись в то время была начата и по всей России (3-я ревизия). Этой переписью выяснено, что на Дону за старшинами и станицами малороссийских черкасов числилось 20 422 души в 232 поселениях (слободах и хуторах). Кроме малороссийских черкасов, на Дону оказались великорусские крестьяне, купленные старшинами у помещиков в русских губерниях.

По повелению Екатерины II все эти «новоприходы» были оставлены на Дону навсегда и обложены в пользу казны семигривенным окладом (по 20 коп. на ассигнации). Наблюдение за исправным поступлением этих денег возложено на владельцев и станичных атаманов, а высшее на Войсковую Канцелярию и обер-коменданта крепости св. Дмитрия, которому и сдавались эти суммы^{439}.

Помимо самовольного захвата старшими войсковых земель или по «записям» Войсковой Канцелярии, казачьи земли стали жаловаться и высочайшей властью угодным им лицам; так, например, в 1761 г. Петр III неизвестно за какие заслуги пожаловал полковнику Михаилу Себрякуву весь Кобылянский юрт, будто бы «пустопорожний», но на самом деле оказавшийся заселенный казачьей станицей. Жалоба казаков и ходатайство Войска о возвращении этого юрта Екатериной II были отклонены, как «дерзновенные». Екатерина в грамоте 1764 г. на имя атамана Степана Ефремова и всего Войска Донского писала: «яко вы, не исполняя не токмо велений главной над вами команды, но и в противность уже имяннаго указа (Петра III), ложно представить отважились, подлежите не малому наказанию»… С лиц, подписавших войсковое определение по сему делу, повелено взыскать штраф в 10 тыс. руб.^{440}.

Так русские венценосцы дорожили престижем царской власти своих предшественников, хотя бы с позором и свергнутых ими.

Производя перепись черкасам, комиссия натолкнулась на многие злоупотребления правящих сфер. Ввиду чего на Дон скоро был командирован генерал Романус для исследования, на каком праве и на основании каких указов атаманы и старшины завладели казачьими землями, какой они с них получают доход и куда расходуют деньги. Вместе с тем Романусу поручено было отобрать от Степана Ефремова Черногаевский юрт, которым отец его завладел будто бы с разрешения Войска, но на самом деле не имел на это никакого указа и повеления, а также от других старшин и казаков, самовольно захвативших земли. Пока производились об этом исследования, Степан Ефремов, в бытность свою в Петербурге, представил в 1765 г. в Военную коллегию проект о коренном преобразовании внутреннего управления войска. Все статьи этого проекта клонились к усилению власти войскового атамана, в подрыв прав выборных старшин. Проект этот состоял в следующем: 1) в Войсковой Канцелярии, по назначению атамана и под его председательством, должны присутствовать 8 сведущих в законах старшин, для заведывания гражданскими и военными делами; 2) все в. Дон. разделяется на 20 постоянных полков, по 600 чел., готовых выступить во всякое время; названия этим полкам дать по главным казачьим городкам; платье они должны иметь казачье одноцветное. Остальные казаки, во время выхода 20 полков, должны нести службу на Дону и оберегать границы от набегов татар. Назначение полковников, старшин и других чинов в полки предоставлялось власти атамана. Суд и расправа в полках должны производиться по Войсковой Канцелярии. Для содержания выходивших на службу полков Ефремов указывал на следующие источники: 1) назначаемое в подарки зимовой и легким станицам, присылаемым в Петербург, передать в распоряжение Канцелярии; 2) семигривенный с малороссиян оклад, около 14–15 тыс. руб. в год и половину станичных доходов, из 20 тыс., причислять к войсковой казне. Словом, Степан Ефремов, стремясь к неограниченной власти на Дону, желал ведать как гражданскими и военными делами, так и всеми войсковыми доходами, которые с развитием, благодаря трудолюбивым черкасам, земледелия на Дону, садоводства, скотоводства и коневодства, а также богатству края, могли быть в то время очень значительны.

Едва ген. Романус ознакомился с положением дел в войске, как в Петербург стали доходить сведения о многих, вновь открытых злоупотреблениях атамана. И вот в то время, когда Ефремов еще находился в столице и когда ему туда выслали будто бы «по приговору войска» на расходы по утверждению проекта 7 тыс. руб. из войсковых сумм, наказный атаман Сидор Кирсанов и старшина Юдин донесли в Военную коллегию, что атаман расхищает войсковую казну и провиант, берет взятки с казаков деньгами и лошадьми и ведет подозрительную переписку с кумыкским князем Темиром. Ефремов, ничего не подозревая, возвратился на Дон и вступил в отправление своих обязанностей. Между тем донос возымел свое действие, и атамана потребовали в столицу на объяснение. Получался указ за указом, повеление за повелением, но Ефремов, зная хорошо настроение вельмож и фаворитов императрицы и сознавая за собой вину, отъездом медлил. В таком положении прошло около 6–7 лет. Атаман преспокойно жил в своем «Зеленом» или «Красном» дворе, где ныне хутор Краснодворский, Старочеркасской станицы, окруженный преданными ему старшинами и казаками. Наконец в начале 1772 г. на Дон был командирован генерал Черепов под предлогом принятия мер к прекращению появившейся эпидемии и к скорейшей высылке 10 тыс. казаков в разные места для государственной службы, а на самом деле для изучения настроения казачества и замыслов войскового атамана^{441}. Дон насторожился. Кляузы и доносы старшин массе казачества были неизвестны. Постоянные походы в дальние места по дорогам того времени для казаков были тягостны и разорительны. На них возлагались, как на пасынков России, «подданных и верных рабов», как именовала их Екатерина II в грамотах своих, самые трудные и несуразные поручения. Среди регулярных войск они были всегда в пренебрежении. Их и их выборных полковников и есаулов всегда обвиняли в мародерстве и грабежах, а между тем для продовольствия донских полков русское высшее командование почти ничего не давало. Словом, произволом царских вельмож Дон был в высшей степени недоволен. Кроме того, незадолго до прибытия Черепова с Дона было без согласия Войска переведено около 1000 семейств в Азовскую и Таганрогскую крепости для образования там двух конных полков^{442}. Стали ходить слухи об обращении казаков в солдаты — «регулярство». Дон волновался. Ввиду такого настроения масс, Черепов стал настаивать на скорейшем отъезде атамана в столицу. Ефремов наконец объявил о своем отъезде, но на самом деле поехал по станицам и совещался с атаманами и казаками об отнятых московскими царями казачьих правах и старых вольностях, о намерениях правительства обратить их в солдаты и проч. Чрез насколько недель он возвратился обратно в Черкаск и поселился в своем «Красном» дворе.

В сентябре месяце пришло царское повеление, чтобы «за отзывом атамана Ефремова в Петербург, никаких от него ордеров не принимать и его приказаниям исполнения не чинить». Но было уже поздно. Многие из станиц стали замышлять нечто недоброе и готовиться дать засилью столичных вельмож отпор. В Черкаске получались одно за другим ходатайства об избавлении «регулярства», возвращении казаков из Азова и Таганрога, где они находились в полном подчинении и произволе комендантов крепостей, и, наконец, в сентябре на имя атамана и старшин поступил рапорт от казака Бесергеневской ст. Якова Янченкова с просьбой «за реку стойте крепко, генералу Черепову подписок не давайте, а то узнаете, что вам и генералу с вами будет. Это ведь не Яицкое, а Донское войско»^{443}. Предчувствуя грозу, Черепов велел расставить вокруг Черкаска караулы, чтоб не пропустить в город атамана.

Наступило традиционное для войска Донского 1 октября, когда по древнему казачьему обычаю, в память взятия Казани, собирался всенародный Войсковой Круг. Так и на этот раз казаки вспомнили свое древнее право и собрались на всенародный круг, в котором приняли участие, помимо отставных и служилых казаков, выростков и малолетков, даже приписанные к станицам города малороссийские черкасы. Наказный дьяк прочитал присланные из Военной коллегии грамоты и указы об отозвании атамана в столицу и о неисполнении его приказаний. «Страшно шумел казачий круг. Все, как один, стали за своего атамана». Проснулся живучий казачий дух, дух старых казаков-вечников, который не могли угасить ни строгие царские указы и грамоты, ни даже массовые расстрелы и виселицы. Гордый и свободолюбивый дух казачества, воспитанный на преданиях отцов и дедов, не может быть угашен какими-либо искусственными мерами.

В круг вошел походный есаул Перфилов и сказал: «эти грамоты подписаны генералами, а руки государыни на них нет, а атаман же Ефремов пожалован по именному высочайшему указу». Страсти разгорались. Казаки бросились к квартире Черепова и подвергли ее разгрому. Сам генерал выскочил чрез заднее крыльцо и хотел пройти к Дону, чтобы отплыть в крепость св. Дмитрия, но казаки поймали его, привели в круг и потребовали снять расставленные вокруг города караулы, а потом удалиться из города. Черепов на все согласился. Провожая его, толпа кричала: «ты хочешь нас писать в солдаты, мы все помрем, но до этого себя не допустим!» Били его пинками, бросали землей и так проводили до самого загородного атаманского двора.

Узнав об этом, комендант крепости немедленно донес о том в Петербург, откуда вскоре было прислано повеление арестовать Ефремова и заключить в крепость св. Дмитрия.

В ночь под 9 ноября 1772 г. атаман был внезапно арестован в своем Зеленом дворе командой, высланной из крепости с капитан-поручиком Ржевским. Весть о том моментально облетела все черкасские станицы. На соборной колокольне в ту же ночь ударили в набат, звонили «сполох». Раздались выстрелы вестовых пушек.

Казаки взялись за оружие. Наказный атаман Машлыкин и старшины собрались в Канцелярию и там только узнали, в чем дело. Казаки, окружив их, кричали: «вы выдали войскового атамана! всех вас перебить и в воду посадить!» Потом бросились к крепости. К ним присоединились соседние станицы. Все требовали освобождения атамана, в противном случае грозили разорить крепость до основания и гарнизон уничтожить. Есть предание, что комендант крепости Потапов приказал Ефремову под взведенными курками взвода солдат выйти на вал и объяснить казакам, что он едет в Петербург добровольно, по требованию государыни. Услышав это, казаки успокоились и разъехались по своим станицам.

На другой день доносчик Сидор Кирсенов, скрывавшийся в крепости св. Дмитрия, прислал в Черкаск уведомление о причине ареста атамана, т. е. он повторил все те обвинения, какие представил в Военную коллегию. Но казаки этому не хотели верить и решили послать опровержение; об этом запросили все станицы.

Вскоре комендант крепости сообщил для сведения Войска, что Ефремов «взят в силу высочайшего указа за ослушание 3-х присланных к нему из государственной коллегии повелений». Такое извещение положило конец всяким недоразумениям.

В декабре месяце на Дону была получена грамота Екатерины II, объяснявшая причину ареста Ефремова и призывавшая все войско Донское к спокойствию.

«Буде же паче чаяния, — писала Екатерина, — и к возбуждению праведнаго гнева нашего, нашлись бы в Донском войске нашем такие преступники, кои бы и после обнародования сего повеления нашего дерзнули еще продолжать неспокойство и волнение, то да ведают, что тогда не избегнут злодеи и возмутители достойной себе казни; впрочем, все пребывающие в повиновении верные рабы Донское войско наше навсегда пользоваться будут монаршим благоволением нашим, к коим и пребываем императорскою милостию нашею благосклонны»^{444}.

На ходатайство войска о прощении всех, принимавших участие в так называемом «Череповском бунте» и в деле Ефремова, Екатерина II, зная, по донесениям Румянцева, как геройски ведут себя донские полки, около 20 тыс., в бывшей тогда войне с турками (первая турецкая война 1768–74 гг.), послала на Дон свой рескрипт, в котором высказала свое монаршее благоволение и всем виновным прощение, добавив, что последние могут загладить вину свою в войне с турками, куда они должны быть отправлены без очереди^{445}.

Ефремов был отвезен в Петербург, где над ним был наряжен военный суд, признавший его виновным в следующих преступлениях: «1) в неисполнении многих распоряжений главнокомандующих армиями; 2) в 1769 г., собрав до 10 тыс. казаков, продержал их долгое время без всякой пользы; 3) после разорения станицы Романовской (1771 г.) не велел преследовать татар дальше р. Ей; 4) ослушался шести указов военной коллегии о немедленном выезде в Петербург; 5) этим неповиновением он дал повод к возмущению казаков против ген. Черепова и 6) публично, пред старшинами, с дерзостью и угрозами, забыв подданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова». Кроме того, «найден и в других противных законах и чести поступках». Суд приговорил его к лишению живота — повесить, но по повелению Екатерины смертная казнь заменена была вечною ссылкою в Пернов.

Для исследования же дела по обвинению Ефремова в расхищении войсковых сумм и других незаконных действиях по войску наряжена была в 1773 г. в крепости св. Дмитрия следственная комиссия из 7 лиц под председательством обер-коменданта. Комиссия эта открыла, что Ефремов, видя себя виновным в большой растрате войсковым сумм, сжег приходо-расходные книги за 1754, 60 и 62 гг., по которым числилось войсковой казны 45 471р. После ареста его и опечатания погреба, где хранилась эта казна, прошло около полугода. Печать и ключи хранились у атаманши Мелании Карповны. По вскрытии комиссией погреба в нем оказалось только 12 тыс. руб. В 1769 г. атаман собрал на р. Несвитае 10 тыс. казаков под предлогом командирования их на службу в разные места России, но многих из них за взнос ему по 1, 70, 80 и по 100 руб. отпускал обратно домой. Там же им собрано до 58 лошадей с сбруей и упряжью. За производство в чин старшины брал «в знак благодарности» по 200 и 300 руб. Имение Ефремова было описано и взято в секвестр на случай могущих оказаться взысканий в пополнение войсковых сумм. Имения этого оказалось, наличных денег, вещей и построек более чем на 302 тыс. руб., крестьян около 300 душ и калмыков 267, большие табуны лошадей, рогатого скота, овец и верблюдов.

По делу «Череповского бунта» привлечено было комиссией в качестве обвиняемых до 30 человек. Следствие и допросы тянулись более года. Члены комиссии взялись за дело усердно и пустили на казачьи спины «для утверждения сущей справедливости» батоги и розги. Наконец, новой грамотой Екатерина II повелела «все вследствия по делу о взятии Ефремова оставить и уничтожить, казаков, содержащихся по сим делам под стражею, выпустить и простить». «И все сие милостивое наше соизволение, — говорилось в грамоте, — учинилось в разсуждении верной и усердной службы войска Донского, нам оказанной в сей (турецкой) войне»^{446}.

Все вышеописанные события, разыгравшиеся в правлении атаманов Данилы и Степана Ефремовых, как то: захват войсковых земель и самовольное поселение на них пришлого люда, ничего общего с казачеством не имеющего; стремление этих правителей к самовластию и расхищению войсковой казны, взятки за освобождение от военной службы и подарки «в знак благодарности» за производство в старшины, «Череповскийбунт», кончившийся арестом и ссылкой Степана Ефремова, ясно показывают, что русское правительство, отняв у Донского казачества его исконные народные права по самоуправлению, не могло дать взамен ничего, кроме как массы указов и регламентов, к своеобразному быту казачества совсем не применимых. Произвол сановников и фаворитов Екатерины в управлении делами России сказался и на Дону. Осудив Ефремова, императрица не исправила этим дела, а больше ухудшила. Ефремовых, несмотря на их недостатки, казаки уважали и любили за их простоту и казачью ухватку, стремление к самобытной казачьей жизни. Обвинительные пункты, вынесенные военным судом Ефремову, слишком общи и не могли служить основанием к лишению его жизни чрез повешение. Дело было совсем в другом. Ефремова подозревали в сепаратизме, булавинщине, в стремлении к автономии войска Донского. Вот почему следственная комиссия для «утверждения сущей справедливости» так усердно прибегала на Дону к батогам и розгам, но, видимо, не добилась ничего. Казаки, любившие своего атамана, были тверды и не открыли его тайных замыслов. А что они были, это показывает весь ход событий. На Тереке, Урале и Оренбурге было неспокойно. Всюду пахло «пугачевщиной». Везде причины были одни — засилье и произвол царских вельмож. Казачеством, как боевой силой, дорожили и награждали его бунчуками и знаменами^{447}, но всячески старались урезать его вольности, его права по самоуправлению, забывая, вернее не понимая, что все то, что создавалось целыми веками, что составляло духовную основу, нравственный принцип, так сказать, нравственный культ целого народа, не может быть уничтожено кабинетными мудрствованиями случайных правителей, по игре злой судьбы выплывших на поверхность русской жизни из омута житейских треволнений. «Забыв верноподданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова», говорится в приговоре суда. Это было самое сильное, хотя ни на чем не основанное обвинение. Могло быть, что Ефремову, как истому казаку, противно было выслушивать и похвалу, и упреки от случайно заброшенной в Россию бедной немецкой принцессы, свергнувшей бездарного и развратного немца мужа и завладевшей русским престолом, с правами самодержавной императрицы. Так оно и было. Дух казачества живуч. И Ефремов за это поплатился, пробыв около 12 лет в заточении, и умер в Петербурге, не увидев родного Дона.

Глава IX

Пугачевский бунт

После ареста Степана Ефремова наказным атаманом в. Д. был назначен полковник Семен Никитич Сулин, служивший при Ефремове почти бессменно походным есаулом около 13 лет, командуя его атаманскою сотнею^{448}.

Время после ареста Ефремова было самым тяжелым для Дона: 22 тыс. донцов бились с турками за Дунаем, несколько полков были на Кубани, удерживая движение кубанских и крымских татар, другие потребованы в армию, действовавшую против Пугачева; в станицах остались одни старики, раненые и малолетки. 1773 год был неурожайный. На Дону был голод. Расположенные по станицам, «для их спокойствия», русские войска под начальством Багратиона и Бринка съедали последний хлеб. «Мы пришли в крайнее разорение и бедность», писали станицы наказному атаману, но тот ничем не мог им помочь, т. к. крымцы и кубанцы, усиленные ордами вновь переселившихся к ним из Бессарабии ногайцев, были неспокойны. Борьба с ними была перенесена на Кубань. Хотя станица Романовская и сильно пострадала в 1771 и 73 гг. от летучих набегов кубанцев, но это уже были последние вспышки этих хищников. Кубанцев и ногайцев подстрекал к набегам союзник турок, крымский хан Девлет-Гирей, двинувший и сам часть своих войск на Дон. Но донцы жестоко отомстили за эту попытку, нанеся жестокое поражение в верховьях р. Ей брату хана Шаббас-Гирею, а потом в 1774 г. на речке Калалы, впадающей в Егор лык. Эта последняя битва была выиграна благодаря твердости и мужеству молодого, двадцатилетнего полковника Матвея Платова.

Турецкая война продолжалась. Бунт Пугачева разгорался. Вся Волга была объята пламенем восстания. Шайки бунтовщиков уже приближались к границам Дона. Трон Екатерины шатался. Пугачев назвал себя императором Петром III и его именем поднял Урал и весь восток, обещая крестьянству прежнюю свободу и волю. Повторилась та же «разиновщина». Обессиленный борьбой с внешними врагами и голодающий Дон, помня «булавинщину», должен был напрячь последние усилия к отражению новых врагов и объявил поголовное ополчение, хотя не было ни оружия, ни снаряжения. Начальствование над этим ополчением было вверено полковнику Луковкину. В короткое время он собрал в пяти станицах около 550 чел., большею частью малолетков, и в трех схватках с шайками грабителей, состоявшими из всякого сброда, разорявшими помещичьи усадьбы и казачьи станицы, принуждая всех присягать мнимому Петру III, нанес им жестокое поражение при ст. Етеревской, Медведицкой и на р. Болоде. Кроме того, 14 донских полков, взятых из действующей армии, сражались с Пугачевым вне пределов войска и способствовали окончательному усмирению этого мятежа.

Еще в самом начале этого движения Екатерина II с тревогой прислала на Дон грамоту, полагаясь на «несомненную и известную ей верность и усердие Донского войска» к пресечению и отвращению «злодейских замыслов этого бездельника». Также, объявляя войску «свое монаршее благоволение за должную ревность к службе и усердие к отечеству», предписывала, чтоб находящихся в Зимовейской станице «злодея Пугачева, жену и детей (3-х малолетних), и буде есть, родных братьев, без оказания им наималейшаго огорчения, яко не имеющих участия в злодейских делах его, отправить за пристойным присмотром в крепость св. Дмитрия, к обер коменданту г. м. Потапову», для выдачи их посланному для этого генералу Бибикову. Кроме того, Екатерина повелевала собрать при присланном от обер коменданта крепости офицере «священный той станицы (Зимовейской) чин, старейшин и жителей, при всех при них сжечь (курень Пугачева) и на том месте, чрез палача или профоса, пепел разсеять, потом то место огородить надолбами или окопать рвом, оставя на вечные времена без поселения, яко оскверненнаго жительством злодея, котораго гнусное имя останется мерзостию навеки, а особливо для донского общества, яко оскорбленнаго ношением тем злодеем казацкаго на себе имени, хотя отнюдь одним таким богомерзким чудовищем ни слава войска Донского, ни усердие онаго, ни ревность к нам и отечеству помрачиться и ни малейшаго потерпеть не могут нарекания»^{449}.

Глава X

Атаман Алексей Иванович Иловайский. 1775–1796 гг.

Самым неутомимым преследователем разбитых шаек Пугачева по заволжским степям был донской полковник Алексей Иловайский, который, имея в своем распоряжении всего 400 чел. конных казаков, переправился чрез Волгу и пустился по следам убегавшего на Яик самозванца. В безлюдных и пустынных степях казаки применили свою обычную тактику, выработанную вековой борьбой с татарами — следили за Пугачевым по сакмам. Отряд по дороге наполовину растерялся. Однако Иловайский с остальной частью достиг Яицкого городка и арестовал Пугачева, выданного ему его же приверженцами.

За этот подвиг Иловайский грамотой Екатерины II, по докладе Потемкина, назначен, вместо Сулина, наказным атаманом войска Донского и награжден чином армейского полковника, а чрез год пожалован войсковым атаманом, с тем, чтобы «считать его в сей степени против 4-го класса чином армии». В то же время войску пожалованы были бунчук, булава и насека.

В присланной в том же году на Дон похвальной грамоте за турецкую войну и усмирение пугачевского бунта Екатерина II, кроме многих восторженных выражений и похвал, относящихся к войску Донскому, добавила, «что врожденное онаго войска военное искусство и неутомимость во всегдашней передовой страже, не токмо не позволили неприятелям нигде во вред войск наших скрыть своего движения, но превозмогали и совершенно уничтожали всякое онаго покушение, чем и споспешествовали славным оружия нашего успехам»^{450}.

Кроме этих похвал, войско получило вспомоществование деньгами и хлебом до 64 тыс. четвертей, а также повелено было возвратить из Азовской и Таганрогской крепостей переселенных туда казаков «в прежния их жилища».

Назначение Иловайского атаманом тесно было связано с коренным преобразованием внутреннего управления войска. Вместо прежней Войсковой Канцелярии, где атаман и старшины распоряжались по своему произволу, по мысли Потемкина, для заведывания всеми внутренними гражданскими делами, учреждено было в 1775 г. «Войсковое Гражданское Правительство», состоявшее из атамана, 2 старшин по назначению и 4 по выбору на один год от войска, с положенным всем им из войсковых доходов жалованья. Этому Правительству подлежали дела: хозяйственные, по приходу и расходу денежных сумм, по промыслам и торговле, а также и по гражданскому судопроизводству, «согласно генеральнаго во всем государстве установлению», с соблюдением данных войску привилегий. Дела военные подлежали неограниченной власти атамана, который считался главным начальником войск. Во главе управления всем войском Донским стоял князь Потемкин.

Этот проект был утвержден Екатериной II 15 февраля и при предложении Потемкина от 18 февраля 1775 г. послан для немедленного приведения в действие войсковому атаману^{451}.

Замечательно, что все эти бюрократические нововведения в войске Донском, кажущиеся на первый взгляд рациональными, клонящиеся, по выражению самого Потемкина, «к возстановлению в пределах войска Донского желаемаго, по премудрому ея (Екатерины) намерению, благоденствия», не привились на Дону; по крайней мере, во многих позднейших донских актах по-прежнему упоминается бывшая упраздненная Канцелярия. Видимо, Иловайский, будучи в душе истым казаком, не хотел воспользоваться данными ему неограниченными правами и, считая Потемкина случайным временщиком, каковым он был на самом деле, старался поддерживать старые казачьи устои и оградить самобытность войска от каких-либо нововведений и поползновений фаворитов царицы на старый уклад казачьей жизни.

Подтверждением этому в делах Синода имеются такие донесения воронежского епископа, что атаман Иловайский запрещает ему вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются с утверждения «казачьяго круга и старшин», и даже набил колодки на протопопа черкасского собора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше «веча», т. е. круга старшин. Этими донесениями сказалось все. Атаман Иловайский не был ни изувером, ни крамольником, напротив, считался человеком просвещенным для своего времени и заботился о насаждении образования на Дону и поднятии его экономического развития. Вскоре после своего вступления в должность он возбудил ходатайство пред Потемкиным о разрешении детям казаков поступать в вновь открытый московский университет. Потемкин принял это ходатайство благосклонно и отвечал: «Попечение о воспитании донских детей приемлю я с признанием и не оставлю с моей стороны прилагать о таковых учащихся к чести и славе войска Донского всегдашнее рачение». (А. Савельев, стр. 95). В 1775 г. 4 донских воспитанника уже поступили в Московский университет. В его управление войском в г. Черкаске в 1790 г. было открыто народное училище (малое), а 2 октября 1793 г. торжественно отпраздновано открытие, в присутствии Иннокентия, епископа воронежского и черкасского, «Главного Народного Училища», типа средних учебных заведений, преобразованное при атамане Платове в гимназию.

Одновременно с учреждением на Дону «гражданского правительства», повелено войсковых старшин и полковников, командовавших в походах полками наравне с установленными по табели военными чинами, производить в штаб-офицерские чины. Тех же старшин, которые впредь будут командовать полками и носить звание полковников, в уважение их службы, считать за уряд младшими пред армейскими секунд маиорами, но выше капитана. Есаулов и сотников «признавать и принимать прилично офицерскому чину».

Некоторые переселенные из Бессарабии ногайские орды жили мирно. Кочуя с места на место, они заняли степи по Манычи и Кагальнику. Имея слабую организацию и всегда голодая, эти орды, подстрекаемые кубанскими, постоянно беспокоили донские станицы. Иловайский решил очистить от них эти степи. По станицам были разосланы грамоты быть всем готовыми к поголовному ополчению с двухмесячным провиантом.

Узнав об этом, татары двинулись к Кубани, но там встретили отпор от черкесов. Теснимые с двух сторон, они решили завладеть манычскими и сальскими степями силой. В 1781 г. они стали явно нападать на казачьи сторожевые посты. Ожидая нападения, Иловайский вооружил все низовые станицы, до Раздорской. В Крыму произошло возмущение против хана Шагин-Гирея. Потемкин решил присоединить Крым и Тамань к России. Началась вторая турецкая война. Дон выставил в действующую армию 36 полков, т. е. почти все свои военные силы, начиная с 15 лет, с 3-х месячным провиантом. 8 апреля 1783 г. манифест Екатерины II возвестил об окончательном присоединении Крыма, Тамани и Кубани к России. Оставалось привести в подданство неспокойные ногайские орды, подстрекаемые к неповиновению укрывшимся у них крымским ханом. Для усмирения их был командирован Суворов. Близ устья Лабы Иловайский с 10-ю донскими полками присоединился к его войскам. После отважной переправы чрез Кубань во главе с донскими казаками, близ урочища Керменчик, русские войска 1 окт. 1783 г. одержали решительную победу над татарами и завладели богатой добычей. О подвигах в этом походе Суворов доносил Потемкину: «храбрость, стремительный удар и неустрашимость Донского войска не могу довольно похвалить пред вашею светлостью и высочайшим троном». Эта похвала величайшего из полководцев, скупого на слова и похвалы, заслуживает глубокого внимания и должна быть запечатлена потомками старого боевого казачества.

Ногайцы признали подданство России и в знак покорности прислали Суворову свои белые знамена.

За свои подвиги в этом деле Иловайский был награжден чином генерал-поручика и орденом св. Владимира 2-й степени, а полковые командиры бригадирами^{452}.

Распоряжаясь самовластно войском Донским, Потемкин представил на утверждение Екатерины II и проект о переселении на Дон из Крыма и Турции армян, в числе 15 тыс. душ, для поднятия будто бы экономического значения края и развития торговли. Проект этот был одобрен в 1779 г. Переселенцам даны были такие льготы, какими до того времени не пользовались не только сами казаки, но даже и коренные жители соседних губерний. На берегу Дона, близ крепости св. Дмитрия, был основан армянский город Нахичевань. Для поселения армян земледельцев из войска Донского было отторгнуто до 68 тыс. дес. удобной земли. Переселенцы были перевезены со всею движимостью на казенный счет, освобождены на 10 лет от всех повинностей, постоев, рекрутчины и проч.; каждому домохозяину отведено по 30 дес., выданы безвозмездно семена, лес на постройки, скот, инвентарь и проч., с возвращением стоимости их чрез 10 лет^{453}. Словом, часть устьев Дона и берега Азовского моря были изъяты из владений войска. Это изъятие было закреплено грамотой Екатерины 27 мая 1793 г., по проекту того же Потемкина, уже в то время умершего, об утверждении границ земель, «от предков наших войску Донскому пожалованных, и коим владением казаки Донские издревле спокойно пользовались»… При грамоте была-приложена и карта этих земель, подписанная императрицей: «Мы по всегдашнему о благе наших подданных попечению, желая в Дон доставить безспорное на вечныя времена владение принадлежащими оному землями и чрез то изъявить монаршую нашу признательность к ревностной его службе, утвердили подписанием поднесенную нам и при сем препровождаемую карту, по которой и указали сделать исполнение»^{454}.

Удивительна в этом отношении политика к казачеству русских правящих сфер, вводивших всегда в заблуждение царей и цариц. Посылая на Дон многочисленные похвальные грамоты, с велеречивыми и напыщенными выражениями, превозносящими войско Донское за его подвиги до небес, русские венценосцы в то же время старались низвести казачество на степень «своих верноподданных, послушных рабов», урезывали шаг за шагом их исконные казачьи права, отторгали лучшие приморские земли, политые в течение веков казачьей кровью, и отдавали их чуждому элементу, случайно заброшенному на Дон.

Мало того, восхваляя войско Донское за его великие заслуги и «отличную храбрость, оказанные в войне, достойныя нашего монаршаго отменного благоволения и милости, ко всенародному сведению на память будущих времян», Екатерина в то же время, по представлению своих сановников, никак не хотела считаться с самыми насущными потребностями казачества, его правами, как военного, пусть даже «верноподданнаго сословия», и грамотой 9 мая 1792 года повелела «для спокойствия и безопасности Кубанских пределов от набегов необузданных горских народов произвесть вновь на линии построение нужных крепостей и редутов, а для вящшаго усовершения той линии завести на оной вновь казачьи станицы (12-ть), в которыя по исчислению до 3 тыс. семей потребно. К такому поселению назначили мы употребить шесть донских полков, под начальством генерала Гудовича находящихся, которые и должны быть в полном пятисотенном комплекте»…^{455}

Такое бесцеремонное обращение с казачеством вывело его из терпения. Казаки трех полков, бывших на линии, сменив своих полковников, явились в Черкаск в числе 1000 челов. и приступили к войсковому атаману с требованием и угрозами отменить это распоряжение. Иловайский велел прочитать им грамоту императрицы. Казаки пришли в ярость. «Наконец, штурмою вечером 31 мая принесли знамена генералу (атаману) и отдали; и тем кончили. И поехали в домы с грамотами отпускными». 3 июня атаман выехал в Петербург ходатайствовать об отмене переселения, а бригадир Платов спешно отправился на Кубань для успокоения оставшихся там полков^{456}.

Насильственное переселение, по усиленной просьбе Иловайского, было отменено, а вместо него предоставлено было станицам, по древнему их обычаю, самим назначать семейства, желающие переселиться, но все-таки не менее 3 тыс. В войсковой грамоте станицам было сказано, что «государыня, снисходя только к древнему донскому обряду, простила ослушников ея воле, исключая начинщиков зла». Войсковым чиновникам, посланным с этими грамотами, приказано было не вмешиваться в станичные распорядки, а только отобрать списки назначенных на переселение. Войсковое правительство, издавая это распоряжение, само было в большом затруднении. На Кубань требовались исправные и здоровые казаки в полном вооружении и о дву-конь. Всех служилых казаков в то время было около 30 тыс. Следовательно, для переселения нужно было выслать с Дона одну десятую часть всех строевых казаков. Требование несуразное и невыполнимое. Предположили в число переселенцев включить 800 семейств малороссиян, с зачислением их в казаки. Войсковое правительство поневоле должно было хитрить и действовать осторожно, чтобы не вывести из терпения все войско. Станицы Есауловская, Кобылянская, две Чирских и Пятиизбянская решительно отказались подчиниться распоряжению о переселении и не приняли войсковых грамот. Отрешив от должностей станичных атаманов и подписных стариков и выбрав вместо них других, казаки этих станиц дали клятву друг друга не выдавать, говоря, что они свои земли заслужили кровью и кровью их защищать будут, укрепили станицы, поставили пушки и стражу; даже получено было известие, что с весной они намеривались идти в Черкаск, забрать все регалии и выбрать другого атамана. Иловайский вынужден был обратиться к помощи регулярных войск. Жалованным старшинам, полковникам и генералам не хотелось расставаться с своими правами и преимуществами, дарованными русским правительством.

На усмирение бунтовщиков, собравшихся в Есауловской стан., в феврале мес. 1794 г. двинулся отряд казаков в 1000 челов. во главе с наказным атаманом, генералом Мартыновым и «прочими господами». К ним подоспел князь Щербатов с 5-ю полками и 4-мя баталионами пехоты, 2-мя эскадронами драгун, 4-мя полевыми орудиями, а также три Чугуевских полка под начальством генерала Платова. Станицы заняты были почти без боя. 6-го июля началась обычная расправа, какую Москва всегда применяла к казачеству: 48 старшин и 298 казаков были закованы в цепи, 1645 человек наказаны плетьми. Назначено, по приказанию Военной коллегии, следствие. Председателем следственной комиссии был Щербатов. Оказалось, что все бузулуцкие, хоперские и медведицкие станицы также не приняли войсковых грамот и отказались от переселения. Князь Щербатов признал и их виновными и около пяти тысяч челов. подверг наказанию кнутом, из-под которого немногие вышли целыми. Десятая часть попали в Сибирь. Есаул Рубцов, которого считали главным виновником бунта, получил 251 удар кнутом и в тот же день скончался^{457}. И все это происходило в то время, когда большая часть донских полков находилась в войне с Речью Посполитой (1791–95 гг.), потом с Швецией и Персией. Везде и всюду донские богатыри показывали чудеса храбрости и уменье вести войну и выигрывать победы не только в стычках с полудикими горскими народами Кавказа, но даже с хорошо организованными силами европейцев. Между тем у себя дома, на Дону, они подвергались насилию и экзекуции. Некоторые полки, стоявшие в Крыму, узнав, что их станицы разоряют регулярные войска, пришли в волнение. Казаки стали большими партиями уходить на Дон. Стало пахнуть общим бунтом. Старая императрица, занятая своими фаворитами, не могла уже заниматься внутренними делами государства, а предоставила все это своим сановникам, во главе которых стоял известный бездарный Платон Зубов. Чувствовался застой и развал во всех внутренних делах управления. Вместо 3 тыс. семейств на Кубань с Дона удалось переселить только одну тысячу. Екатерина была и этим очень довольна.

После 2-летней стоянки войска Щербатова были выведены из пределов Дона.

Глава XI

Атаман Василий Петрович Орлов 1796–1801 гг. Оренбургский поход казаков

В 1796 г. Иловайский умер. Вновь вступивший на русский престол Павел I хотел назначить атаманом заслуженного боевого генерал-лейтенанта Федора Петровича Денисова, впоследствии первого графа из донских казаков (с 1799 г.), но последний отказался от такой чести, ссылаясь на свою старость и малограмотность, и просил государя предоставить эту должность своему зятю, генералу Орлову. Царь уважил эту просьбу, и Орлов назначен был войсковым атаманом. Первым распоряжением Павла Петровича относительно в. Дон. было искоренение всех нововведений кн. Потемкина, т. е. уничтожение войскового гражданского правительства и восстановление прежней войсковой канцелярии^{458}.

В канцелярии по-прежнему стали заседать атаман и наличные старшины. Все бумаги адресовались уже на имя войскового атамана и войска Донского.

Ко времени вступления в атаманство Орлова, дела по станичному самоуправлению пришли в полное расстройство; там царил полный хаос, при наличии засилья старшин, жалованных уже не кругом, а царской властью или войсковыми атаманами. Причиной этой неурядицы были нововведения в управлении войском Донским, начиная с Петра I и кончая реформами князя Потемкина. Словом, Дон был выбит из самобытной своей колеи и направлен по чуждому ему руслу, руководимый усмотрением «жалованных» старшин. Еще в 1721 г. войсковою грамотою повелевалось станицам «выборных станичных годовых атаманов почитать и во всем быть им послушными», между тем по старому казачьему праву сами атаманы должны были быть послушными станичному кругу, или сбору, т. е. являться простыми исполнителями его постановлений. В 1743 г. упоминаются уже выборные старики, которые впоследствии стали именоваться «подписными». Название это им присвоено от того, что при объявлении распоряжений о неприеме и сыске беглых от станичных атаманов и лучших выборных граждан станицы отбирались подписки, «сказки». От них же требовались подписки и в объявлении и исполнении войсковых грамот, касающихся нарядов на службу, укрепления станиц на случай набегов татар и проч., а в 1792–5 гг. о переселении на Кубань и о выдаче ослушников. Вот почему станицы Есауловская до Пятиизбянской в 1792 году и сменили своих атаманов и подписных стариков, как давших подписки в исполнении распоряжений войскового правительства о переселении, и выбрали других, своих единомышленников. Кроме того, с половины XVIII в. для сыска и высылки беглых из других губерний все войско было разделено на несколько участков (округов), во главе которых были поставлены назначенные войсковым атаманом старшины; чрез этих же старшин войсковое правительство стало объявлять станицам свои распоряжения. К концу того же века из канцелярий «старшин по сыску беглых» образовались «окружные сыскные начальства». Орлов обратил особенное внимание на положение станичных дел, неладившихся после экзекуций князя Щербатова и приказов наказного атамана Мартынова, назначившего во многих «мятежных» станицах своих, по своему выбору, атаманов и судей^{459}.

В наказе станицам атаман Орлов старался восстановить везде старое выборное начало. Он советовал выбирать атаманов из людей «расторопных и добрых в поведении. «Ради пособия им во всегдашних словесных судопроизводствах» выбрать из среды своей, четырех или более, степенных стариков, называвшихся раньше «подписными»; на их обязанности должно лежать немедленное, вместе с атаманом, исполнение распоряжений сыскных начальств и словесное разбирательство спорных дел. Дела же, подлежащия решению общаго станичнаго сбора, должны откладываться до праздничных дней. Все тяжебный дела на сумму не свыше 50 руб. должны быть решаемы в станицах. Недовольные решением станицы могут переносить свои дела в сыскныя начальства. Ведению атаманов и стариков подлежали дела по мелким кражам, семейным ссорам, буйству, дракам и проч. Более крупныя дела переносились на станичный сбор, присуждавший к штрафам, розгам, забиванию в колодки и выселению. Атаман Орлов особенно возстал против присуждения «напивания пойлом», ибо сие введение было весьма подло и не сообразно с должным порядком».

Искреннее желание этого атамана было, чтобы «донские граждане между собою блюли старинную простоту и убегали от тяжебных дел и ябед»^{460}.

В правление войском Орлова (1798 г.) в пределы Дона, теснимые киргизами, с разрешения правительства, прикочевали из-за Волги дербетовские калмыки, в числе 3724 кибитки, 9525 душ. мужского пола. Им дозволено было отправлять службу наравне с казаками. Для учреждения порядка между ними образовано особое правление^{461}. Но это не понравилось калмыкам, и они в начале 1800 г. ушли в астраханские степи. Никакие меры не помогли возвратить их обратно. По повелению Павла Петровича калмыки эти оставлены на жительстве в малом Дербете. Кроме них в войске Донском остались, причисленные в казачество разновременно, калмыки так называемые «базовые», которых в то время считалось 2262 души мужского пола.

Но самым важным событием для войска Донского конца XVIII в., положившим неизгладимый отпечаток на жизнь казачества в продолжение всего прошлого века и перевернувшим все древние его устои и традиции, — было появление на Дону жалованного донского дворянства, разделившего все боевое казачество на две неравные части; меньшая — дворян помещиков и большая — рядовых казаков.

И все это случилось по проискам и усиленным домогательствам небольшой кучки корыстных себялюбцев, испорченных растлевающим началом и политикой рабовладельческой России. За великие вековые заслуги всей массы боевого казачества, «Всевеликого войска Донского», сокрушившего могущество Оттоманской империи и ставшего твердой ногой на границах тогдашней России по Кубани, Тереку, Уралу и дебрям далекой Сибири до Амура, маленькая группа людей, случайно выплывших на поверхность народной массы, при поддержке русских самодержцев, получила неисчислимые выгоды в ущерб всему казачьему населению старого Дона, захватила лучшие казачьи земли и населила их закабаленным в рабство крестьянством, следуя примеру русских помещиков.

Со времени обложения подушной податью (с 1763 г.) малороссийские черкасы, приписанные к станицам и жившие в хуторах, поселках и приселках, хотя и считались свободными землепашцами, но тем не менее были ограничены в некоторых правах, как например: они не имели голоса в станичных делах, не могли отлучаться без ведома станицы, и даже войсковою грамотой 1776 г. было воспрещено выдавать за них в замужество казачьих вдов и дочерей и жениться на беглых крестьянских женках^{462}.

Указом сената 1 февраля 1775 г. повелено брать рекрут из донских малороссиян наравне с поселянами казенного ведомства.

В 1796 г. и для донских крестьян наступил свой «Юрьев день», запоздавший против московского на 200 лет^{463}. Указом Павла Петровича, данным 12 декабря, «в видах водворения порядка и утверждения в вечную собственность владельца, повелевалось, чтобы в губерниях Екатеринославской, Воронежской, Таврической и Кавказской области, а также и на Дону — каждый из поселян остался в том месте и звании, как он по нынешней ревизии (5-й) записан будет». Хотя этим актом и не устанавливалось полное крепостное право, т. к. донские землевладельцы, старшины и военные чины не пользовались еще правом российского дворянства, тем не менее многие из них увидели себя потомственными обладателями нескольких сот и даже тысяч крестьянских душ. Это количество некоторые старались увеличить покупкою крепостных в других губерниях и на ближайших ярмарках. И вот, страстно желая явиться в роли настоящих дворян-помещиков, донские выборные и жалованные чиновники, считавшиеся до того «за уряд» исходатайствовали у Павла Петровича сравнение своих чинов-званий с чинами регулярных войск. 1798 г. 22 сентября последовал высочайший указ, данный чрез Военную коллегию, такого содержания: «Взирая всегда с удовольствием на ревность и службу войска Донского, в знак признательности и благоволения нашего к оному, для уравнения чиновников, в войске оном служащих, признавать их чинами по следующей табели, сохраняя им по службе прежнее их звание: войсковых старшин — маиорами, есаулов — ротмистрами, сотников — поручиками, хорунжих — корнетами. Квартирмистры же (коих полагается в каждый полк по одному) равняются с квартирмистрами регулярных войск»^{464}.

Само собою разумеется, что жалованные раньше царскою властью генеральскими, бригадирскими и полковничьими чинами остались при своих армейских чинах, равных с регулярными.

Донскими полками обыкновенно всегда командовали старшины, носившие звание, когда они были в походе, полковников. Приведенным указом они признавались маиорами. Вот почему в то время на Дону и сложилась между казаками забавная поговорка: «нашего полковника пожаловали майором».

К концу этого века за донскими помещиками числилось уже крестьян до 70 тыс., а по 6 ревизии 1811 г. 76 857 душ.

И вся эта масса крестьянского населения поселена была на войсковых и юртовых казачьих землях, перешедших потом донскому дворянству в потомственную собственность, без ведома и согласия всего Войска. Впрочем, согласия-то его, с упразднением Войскового Круга, никто и не спрашивал.

Класс донских помещиков быстро стал увеличиваться. Дон раздвоился. Вместо единого, нераздельного казачьего сословия (казачество к тому времени было сведено уже в сословие), где все были равны, все от рожденья братья, вдруг из общей массы, поголовно служившей «не за страх, а за совесть, с травы да воды» русским царям, явилось новое донское дворянство с правами и привилегиями, с этим сословием сопряженными, оставив в стороне многотысячное рядовое казачество с его угасающими традициями «о братстве и равенстве» и поголовной, как и прежде, военной службой.

Создавая донское дворянство, Павел I в то же время стал очень подозрительно относиться к донским генералам, жалованным Екатериной II.

Взаимная неприязнь, существовавшая между матерью и сыном при жизни первой, всем известна. Екатерина от всей души ненавидела и презирала Павла и даже хотела оставить престол внуку своему Александру; в свою очередь Павел платил ей тем же. До 42 лет он жил уединенно вдали от двора, в подаренных ему Екатериной имениях в Гатчине и Павловске.

Ко времени вступления на престол, 42 лет, он был уже изломанным, раздражительным и озлобленным человеком. В семейной жизни был деспот и мучитель. Льстец Кутайсов и фаворитка Нелидова еще имели на него некоторое влияние; ко всем остальным был болезненно подозрителен и жесток. К преобразованиям Екатерины относился отрицательно. Все его мероприятия имели одну цель — уничтожить излишнее влияние на ход управления высшего дворянства и восстановить блеск самодержавия. Фавориты и орлы Екатерины, в том числе и Суворов, подверглись опале или гонению. Прусская муштра и прусская форма одежды с буклями, пудрой и косами были его идеалом в военном деле.

Первый из видных донцов, прославившийся своими военными подвигами, подвергся гонению ген. — майор Матвей Иванович Платов. В персидской войне, начатой Екатериной под конец своей жизни, Платов, будучи походным атаманом донских полков, одной геройской атакой выручил главнокомандующего, Валериана Зубова, брата фаворита Платона Зубова, из очень затруднительного положения. О Платове заговорили как о выдающемся полководце. 6 ноября 1796 г. на престол вступил Павел. Дела круто изменились. Зубовы были удалены. В одну из ночей Платов был арестован и с фельдъегерем отвезен сначала в Кострому, а потом в Петербург и замурован в один из сырых казематов Петропавловской крепости, где он пробыл 3½года. Как это случилось и за что был арестован Платов, никто в Черкаске не знал; даже не знал и сам Платов. Весной 1800 г. удалены со службы ген. от кавалерии Дмитрий Ив. Иловайский и сын его ген.-м. Павел Иловайский. В г. Черкаск прибыв, ген. Кноринг производит о них следствие и в апреле препроводил их «с сенатскими курьерами неизвестно куда». 29 мая того же года по указу Павла исключен из службы г.-м. Дмитр. Евдок. Греков. 11 июля взят с фельдъегерем стар. Ив. Ник. Мешков. 5-го августа в Черкаск прибыли генерал Репин и его адъютант Кожин. При них были, по высочайшему повелению, казнены, по старому московскому обычаю, на черном эшафоте (с палачом и топором) войсков. старш. Ив. Афан. Апонасов и три гвардейских казака Луганской станицы Попов, Колесников и Козмин, а также наказан кнутом гвардии поручик Петр Осип. Грузинов, а потом 5 сентяб. того же 1800 г. понес жестокое наказание родной брат его, полковн. Евграф Осип. Грузинов. Также был сооружен эшафот, поставлены в строй, наголо шашки, атаманский и «артиллерийский» полки, приведен из тюрьмы арестант, прочитан царский указ и палач дал несчастному Грузинову более 400 ударов кнутом, отчего он в тот же день в тюрьме скончался^{465}. Никто не мог дать положительного ответа о причине удаления со службы, наказании и казни перечисленных выше лиц. Болезненно подозрительный Павел, которого именуют некоторые историки «неразгаданным монархом», был в сущности самый опасный «маниак»; везде и всюду он искал крамолу и при помощи своих шпионов, которые на Руси не переводились, старался утвердить свой «священный трон».

Казалось, вернулась та страшная эпоха московской Руси, когда господствовало всем известное «слово и дело», когда каждый не только простой обыватель, но даже стоящий во главе управления не мог поручиться, что с ним будет сегодня, завтра… Все притихло. Лучшие люди уходили от дел и укрывались в глуши деревень; даже знаменитый Суворов, герой Измаила, подвергся опале и пел на клиросе вместе с дьяком в своей деревенской церкви. Таким характером государя пользовались для своих низких целей всякие проходимцы и, вместо успокоения, еще больше разжигали его страсти. Все государство было охвачено паникой.

И вот в этот-то период времени войску Донскому суждено было вынести новое испытание, испить новую чашу терпения и покорности.

Политический горизонт Европы в то время был заволочен тучами и туманом. Лучшие государственные головы терялись и не знали, чего держаться. Лишь один гениальный Наполеон знал, куда идет, и кружил головы всех европейских дворов. Против Франции составлялись коалиции европейских государств. Во главе их стояла Англия. Павел поддерживал ее сторону. Суворов, «завинтив свой измаильский штык», разил французов вместе с казаками в Италии^{466}. Двуличная союзница России — Австрия во главе с Тугутом и гофкригсратом устроили ему там такие препятствия, что этот мудрый и опытный полководец почитал отозвание свое с арены громких побед за счастье и вскоре после того в 1800 г. умер. Завистливый Павел не приказал воздать праху его даже самых обыкновенных воинских почестей, достойных фельдмаршала, генералиссимуса и князя Италийского.

Павел порвал союз с коварной Австрией, а потом и с Англией. Главная причина разрыва с последней была — захват англичанами в сентябре 1800 года остр. Мальты, принадлежавшего ордену Мальтийских рыцарей — иоаннитов, великим магистром которого в то время состоял Павел Петрович. На требование этого «странного» магистра, носившего даже облачение и все знаки ордена, англичане, боясь, чтобы остров не попал в руки Наполеона, отказали. Раздраженный этим, Павел заключил союз с Наполеоном, старавшимся подорвать торговое значение Англии «континентальной системой», закрыв для торговли с ней все европейские порты. План Наполеона был гениален, и если бы он был доведен до конца, то Англия потерпела бы в своих торговых предприятиях окончательное крушение. Гений Наполеона, поддержанный могуществом России, мог это сделать. Нужно было уязвить Англию в Индии, сосредоточив ее богатства и могущества, и никто, кроме России, не мог ему быть в этом деле лучшим помощником. Для похода по среднеазиатским степям надобно было легкое конное войско, и нигде его не было столь много и такого хорошего качества, как в России. Это были донские казаки. Это была первая часть дела, задуманного Наполеоном. Вслед за казаками сам Наполеон намеревался провести чрез Россию полмиллиона своей победоносной армии до Волги, оттуда морем до Астрабада, а там караванным путем до Индии.

Павел пришел в восторг от этого шага и 12 января 1801 г. дал на Дон указ «собрать все войско Донское на сборныя места» и три рескрипта на имя атамана Орлова, два от 12 и один от 13-го января, в которых открывал ему цель похода и маршрут следования войск^{467}.

Вскоре на Дон прибыл исхудалый и постаревший М. И. Платов, выпущенный из темницы по совету приближенных царя, как пригодный для выполнения задуманного предприятия генерал, которого любят и слушают казаки. Он получил от царя подробные словесные инструкции о предстоящем походе.

Получив царские рескрипты, Орлов приказом по войску предписал готовиться к походу всем наличным офицерам, урядникам, полковым писарям и казакам. Словом, всем, способным носить оружие, «до последняго», о дву конь и с запасами провианта на 1½ месяца. Казаки обязаны брать с собою ружья и дротики, «не оставляя их отнюдь дома». К этому поголовному ополчению привлечены были и все донские калмыки, в числе 510 челов., сборный пункт которым была назначена с л об. генерала Мартынова на Салу. Для казаков сборные места были определены в следующих станицах: Качалинская, Усть-Медведицкая, на р. Медведице и Бузулуке. Дело приготовления к походу «по секретной экспедиции» шло очень быстро. 20 февраля Орлов доносил уже Павлу, что 22 507 чел. готовы к походу.

Никто не знал цели этих секретных приготовлений, кроме атамана Орлова, Платова и некоторых приближенных, которым поручено было заготовить по дороге от Дона до Оренбурга провиант и фураж для лошадей, и тех, которым приказано осмотреть и изучать дороги, а в Оренбурге добыть «языков» и переводчиков, знающих среднеазиатские языки. Есаулу Денежникову атаман поручил узнать:

1) «Начиная от Оренбурга, какая есть удобнее к проходу войск дорога чрез степи киргис-кайсаков, до р. Сарасу, земли каракалпаков и узбеков до Хивы, а оттоль до Бухарин и далее до Индии. Есть ли по дороге сей реки, какой оныя широты»… и т. д., словом, узнать все, что требуется для прохода войск.

В своих рескриптах Павел Петрович (в первом) писал Орлову:

«Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих датчан и шведов. Я готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительный и где меньше ожидают. Заведение их в Индии самое лучшее для сего, подите с артиллерией чрез Бухару и Хиву на реку Индус. Приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить и осмотреть дороги; все богатство Индии будет вам за сию экспедицию наградою. Таковое предприятие увенчает вас всех славою, заслужит по мере заслуги мое особое благоволение, приобрест богозжи и торговлю и поразит неприятеля в его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови. Есмь ваш благосклонный Павел».

Во втором рескрипте: «цель вся сие разорить и угнетенных владельцев (Индии) освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой она была у англичан, и торг обратить к нам».

В третьем: «…Мимоходом утвердите Бухарию, чтобы китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных… Если бы нужна была пехота, то в след за вами, а не инако будет можно. Но лучше, кабы вы то одни собою сделали».

Государственный казначей Державин по повелению государя, на эту экспедицию отпустил Орлову 1 670 285 руб., «кои должны быть возвращены из добычи той экспедиции».

16 февраля атаман выехал из Черкаска на сборные места, а 28 февраля, получив от Павла рескрипт с объявлением «благоволения за исправность и готовность», двинулся в поход. За командированием 4 полков на Кавказскую линию и оставлением на сборных пунктах «на случай» до 500 чел., в поход выступило: офицеров 510, казаков 20 497, артиллеристов 501 и калмыков 510, всего 22 016 чел. На Дону остались лишь израненные и больные, старики, женщины и дети. Все войско, состоявшее из 41 полка и 2-х рот артиллерии, было разделено на 4 части. Одной из передовых колонн, 13 полков, командовал генер. Платов; второй, 8 полков, ген.-м. Бузин; 3-й — 10 полков, ген.-м. Боков 1-й и 4-й — 10 полков, Денисов 6-й. Первая половина состояла под непосредственным распоряжением самого атамана. При нем находилась вся артиллерия, с полковн. Карповым, и войсковые землемеры. Артиллерия состояла из 12 единорогов, с 960 гранатами, 120 ядрами и 360 картечами и 12 пушек с 1080 ядрами и 360 картечами.

Суровая зима 1801 г., степное бездорожье, река Волга, на которой при мартовской оттепели от тяжести артиллерии и массы людей проваливался лед, так что местами из крыг льда приходилось наводить искусственные мосты, неурожай хлеба и трав у степных заволжских жителей — все это создавало такие затруднения этому легендарному походу, которые могут преодолеть только казаки, а никакая другая армия в мире. Колонны шли наугад, определяя путь по солнцу и часто не по тем дорогам, где заготовлен был для них фураж. Люди и лошади, которых было более 40 тыс., голодали. Колонны шли от 30 до 40 вер. в день. Ночлеги в этой безлюдной степи были или на сырой земле, или на жестоком морозе. Оренбургский губернатор Бахметев сообщил Орлову, что несмотря на все усердие есаула Денежникова узнать и проведать о дорогах на Бухару и Хиву, поручение его осталось без исполнения. Даже «если бы он пробыл здесь (в Оренбурге) и еще месяц, то достаточного сведения не получил бы». Следовательно, Орлову самому приходилось открывать дороги в неведомые восточные страны и вести по ним на верную гибель все войско Донское, исполняя приказ безумного русского венценосца, гнавшего курьера за курьером и настаивавшего на скорейшем выполнении задуманного даже не им, а хитрым Наполеоном плана.

Безумство и невежество Павла не имели границ. На присланной им Орлову карте дорога от Оренбурга до Бухары и Хивы и далее на Индию была проведена одной тоненькой черточкой, а что на пути под этой черточкой таилось, никто в России не знал и не ведал. Необозримые безводные среднеазиатские степи, непроходимые горы Гинду-Куша, хищные племена Бухары и Хивы, текинцев, каракалпаков, киргизов и узбеков, с которыми едва справилась Россия в 70-х годах прошлого столетия, в затуманенной и невежественной голове Павла не вмещались. А донские полки шли и шли ускоренным маршем, сделав в три недели по страшному бездорожью около 700 верст. Вот уже их передовые отряды на вершинах р. Иргиза. Далеко родной Дон, далеко течет он, милый, светлыми струями омывая зеленые берега. Куда и зачем они идут, думали казаки, и при воспоминании о родимых станицах, где остались их старики, жены и сироты дети, уныло свешивали свои буйные головы.

23 марта в селении Мечетном, ныне Вольского уезда Саратовской губ., атаман получил высочайший манифест о смерти Павла и о восшествии 12 марта на престол Александра I, а также рескрипт на его имя о возвращении донских полков на Дон^{468}. Это было накануне Светлого Христова Воскресения. Атаман собрал круг и сказал: «Жалует вас, детушки, Бог и государь родительскими домами». Громкое ура покрыло широкие заволжские степи. В первый день Пасхи атаман и бывшие с ним полки слушали обедню в селе Мечетном в старообрядческом мужском монастыре, а вечерню в старообрядческом же женском Успенском.

25 марта донцы двинулись в обратный путь. Радость их не имела границ.

9 апреля некоторые полки были уже на Дону. Другие пришли 17. Артиллерия — 25-го. Казаки были распущены по домам.

В этом страшном и трудном походе потерь в людях не было, хотя много было больных и ослабевших. Удивительна выносливость казаков. Убыль в лошадях была весьма незначительна.

Поход этот и теперь живет в памяти народной и известен под именем «восточного».

Этим походом и закончился страшный и кровавый для донского казачества XVIII век. Много оно послужило для чести и славы России; много получило за свои геройские подвиги похвальных грамот, знамен и бунчуков, но еще больше потерпело от самовластия и несправедливости ее неблагодарных и недальновидных венценосцев.

Комментарии

¹ А. Вельтман (Дон. Москва, 1866) слово «дейтш» производит от славянского племени даков или дациан, живших в IV в. по среднему Дунаю, а потом постепенно поднявшихся в его верховья и в VIII в. смешавшихся с жившими там германцами, обновив это полудикое племя и дав им некоторую культуру, заимствованную от греков. В это же время у немцев появилось и название их укрепленных мест — замков — бург, от греческого «пургос» — башня.

Название немец у нас принято производить от слова немой, т. е. не умеющий говорить по-славянски, не-умец. Основанием к этому послужило древнее греческое название иностранцев непиос (nepios), от на — нет и эпос — речь, т. е. неговорящий, бессловесный, замененное впоследствии словом варвар. Это едва ли верно. «Немец» или «неемец» произошло от славянских слов «не» и «имать», т. е. неимеющий, бездомный, грабящий других и главным образом славян. Об этом грабительстве свидетельствует и вся история Дейтшланда. Следовательно, название народа «дейтш» впервые появилось в истории только в VIII в. нашей эры.

Латинские названия германцы (germanus) и Германия немцам (кимврам и тевтонам) искони не были известны. Их так называли римляне (Цезарь, Тацит, Страбон и др.) в смысле нации (natio), в отличие от племен (gentes), т. е. союзом, братовщиной (Тацит). И действительно, германцы, разделяясь на многие независимые племена, во время войны всегда соединялись в один общий союз, в одну духовно сплоченную массу, братовщину.

² Близ Иркутска и теперь еще видна крепость-острог, построенная казаками, сподвижниками Ермака, в 1622 г. из гигантских стволов лиственницы.

³ Даже позднейшие историки, А. Филимонов в «Очерках Дона» в пятидесятых годах прошлого столетия и В. Ф. Соловьев в своей брошюре «Особенности говора Донских казаков» в 1900 г. писали, что казаки, несмотря на то, что стоят за Русь, что полки их оберегают ее окраины и что все имеют рвение постоять за Царя, сами себя не считают русскими; что если любому казаку предложить вопрос: «разве ты не русский?» Он всегда с гордостью ответит: «Нет, я казак!» (Филимонов и Соловьев не были казаками).

⁴ У киргизов есть особый род, который исключительно носит название «казак», подобно тому, как есть другие роды «кипчак», «чайман» и др. Эти киргизы называют себя не «кайсак», как многие пишут, а «кхазак». Это потомки омагометаненных и смешанных с другими восточными народностями древних казаков. Среди них часто попадаются лица с чисто арийским красивым профилем и веселым взглядом. В языке киргиз-кхасаков встречается много очень характерных слов и выражений, свойственных говору Донских казаков прежних веков, как то: кублюк — кубилек (женский наряд из шелковой материи ярких цветов на Дону), чекмень — кафтан, казан — котел, тумак — шапка с верхом, шальбары — шаровары, юрт, мерин, башка, таган, чугун, серьги, чулги — чулки, кун — выкуп, чекан — оружие, тала — тальник, камыс — камыш, чушка — свинья, карга, беркут, драфа, сазан, уран — ура, карбуз — арбуз, каун — дыня, тыква, бахча, канжар — кинжал, чумичка, малахай и др. Многие лингвисты склонны думать, что эти и многие другие слова заимствованы русскими и в частности казаками от татар и киргизов. Это неверно. Славянский язык настолько богат словами, что, как увидим ниже, не нуждался в этом заимствовании и многие тысячи своих названий навязал всем соседним народам востока и запада. Сталенберг и Рубруквис отличают киргизов татарского историка Абул-Газа от киргиз-кайсаков и называют последних кергезы или черкесы — казаки, вернее — черкасские казаки, что, как увидим ниже, очень правдоподобно.

⁵ 2-е издание Области, войска Донск. Статистического комитета, 1903.

⁶ Черкес или серкеш в буквальном переводе означает «головорез». — Авт.

⁷ По-словацки гусь-самец называется гусер, по-сербски — гуссар, по-чешски — hauser, husák, по-польски — gensior, по-древнеэтрусски — гас, по-осетински — газ.

⁸ Казаки называли себя «черкасами», а не черкесами. Это ошибка историка. — Авт.

⁹ Напротив, в степи могли бежать только с сильным и свободным духом люди, а не негодные и испорченные управлением. Последние остаются на своих старых местах и с покорностью переносят гнет и унижения. Ведь все американские колонии основаны беглецами, бежавшими от гнета метрополий.

¹⁰ О том, что черные клобуки назывались черкасами, говорят Воскресенская и Киевская летописи: «И сконя свою дружину пойде, пойма с собою Вячеслав ль полк весь и вся черные клобуки, еже зовутся черкасы».

¹¹ Слова: ар, эр, ир на всех древних языках арийского корня означают понятие «муж». Отсюда древнерусское «бойар» (бояр) — боевой муж и санскритское агуа (ария) — благородный. Персы называют себя «ирами», осетины «ирон», а страну свою — «ирани-станом». Древнее ассиро-вавилонское и персидское cap (наше царь), санскритское сир и сарапе — господин, французское сер и английское сир имеют один и тот же общий корень ар, эр и ир.

¹² Слово «аз» или «ас», аза, ази, азен — священное для всех арийцев: оно означает бога, господина, царя или народного героя. Неркун-аз у литовцев и азы у древних скандинавов почитались как божества. Ассир-вахдам — даю или желаю добра, господин, по-санскритски. Здесь слова «ас» и «сир» (саране) означают понятие — владыко, господин.

¹³ Неандертский череп найден в пещере Н-ой долины в 1857 г.

¹⁴ Труды III Археолог, съезда в Киеве 1874 г. Известия Имп. Общ. любителей естествознания, антропол. и этнограф. Москва, 1860, т. XXXV, ч. I.

¹⁵ По преданию, древних греков научили добывать и обрабатывать железо «халибы», арийское племя, жившее на берегах Понта. Именем этого народа греки и называли сталь.

¹⁶ Дагестан — гора языков, по словам арабских писателей. И теперь в этой местности, что ни гора, ущелье, то отдельный язык, наречие, говор, мало понятный соседям. Среди этих народов издревле живут отдельными аулами евреи, занимаясь скотоводством, земледелием и торговлей; евреи эти заимствовали от древних персов их язык, а от местных жителей нравы и обычаи, оставшись верными религии праотцов.

¹⁷ Кабардинцы или Кабары, по Константину Багрянородному (X в. по Р.Х.) были одно из казарских племен; часть этого племени, после междоусобной войны, ушла к Уграм и, соединившись с ними, представляла в их войске самую храбрую отборную конницу. Впоследствии конница эта стала называться хусары или гусары, т. е. казары.

¹⁸ Днестр по-осетински — Дон-стир, большая река. Днепр — Дон-бире (воды много), полноводная река.

¹⁹ Страбон говорит, что древним грекам известно было только нижнее течение Дуная под именем Истера или Истра.

²⁰ Птолемей (II в.) и Аммиан Марцеллин (IV в.). По-мордовски Волга также называется Ра.

²¹ Донье, низовье, дно. Dunen — низовья Рейна.

²² Р. Темза или Тамиза, на которой расположен г. Лондон, в древности называлась Лоно-дон, т. е. широкий дон.

²³ Юмал — Бог у эстонцев.

²⁴ Плиний, V, 29.

²⁵ Славянское название «немец», венгерское «nemet» (сноска 1) означает «неемец», от слав, глагола «не имать», неимеющий, бездомник. Граф от greifen — грабить. (Вспомнить историю появления графов.) Haben — хапать, как и латинское capio — беру, хватаю.

²⁶ История войны и владычества русских на Кавказе. Дубровин. 1835.

²⁷ Базельское издание «Записок», 1556.

²⁸ Географическое развитие дельты р. Дона в связи с ее заселением. В. В. Богачев.

²⁹ Русские древности в памятниках искусства. И. Толстой и Н. Кондаков, Вып. 1. СПб. 1889.

³⁰ Страбон, VII, 4, 4.

³¹ О погребальных обычаях языческих славян. Исследование А. Котляревского. Москва, 1868.

³² Старейшинами.

³³ У казаков и теперь в употреблении есть орудие, вроде большого долота с рукоятью, для рубки льда, называемое «семенем», а для вытаскивания крыг из полыньи и рыбы — «ганчей».

³⁴ По исследованиям геолога В. В. Богачева, дельта Дона выдвигается на ¾ версты в столетие. За 19½ веков она выдвинулась в море приблизительно на 15 верст. Следовательно, против нынешней Елизаветовской станицы, где был древний г. Танаида, ширина дельты действительно была около 8–14 верст и море подходило к самому городу.

³⁵ Геродот. I–IV и VI. Юст. 1, 8. XI, 1. Стр. VII и XI. Плин. Ест. Ист. и др.

³⁶ Овидий. Понт. посл., III, 2, 39.

³⁷ Греческое название этого народа историки переводят как Ясиги, Яциги, Азиги, Языги и Зыхи, Зихи, Зиги, а иногда и Сиги, даже Циги, Цинги и Цихи. Это не совсем верно. В греческих подлинниках после начальной буквы А стоит дзета, произносимая как ДЗ. Правильное произношение этого названия по-русски будет с начальной А — Адзиги или Адиги, каковым именем и теперь себя называют нынешние черкесы, испорченным под тюрским влиянием: эдыге, ыдыге и адыгэ. Без начальной А — Дзиги или Чиги. Азовские Яциги двигались на запад вместе с роксоланами. Часть их, оставшаяся в Венгрии, и до сего времени существует под именами ящагов и русияков. Место между Пестом и Гевесом и теперь называется Ящаг. Там вырыт лет 60 назад золотой кубок с древнеславянскою надписью:

Булд жупан теси луге:
Тойги бу Таул жупан,
Тагрогитциги танси.

В переводе на русский язык:

Был жупан тише луга:
То был Таул — жупан,
Тагрогицигов утаивший (укрывший).

По Птолемею в том месте действительно сидели Тагры и, как видно из приведенной надписи, яциги, которых Таул — жупан (гетман, князь) укрыл в горах от полчищ Траяна, громившего славянские племена по этому пути.

³⁸ Классен. Материалы для истории славяно-руссов. Выпуск II. 1854 г.

³⁹ Во многих местностях России, как и среди донских крестьян, часто в употреблении слово «волына» — вольность, неподчинение властям, бунт. Волынить — своевольничать, на детском языке — играть.

⁴⁰ О северном князе Роша или Роса говорит прор. Иезекииль, гл. 38 ст. 2 и 3 и гл. 39 ст. 1. О нашествии с севера Скифов, народа древнего и сильного, говорит прор. Иеремия в гл. IV, ст. 5–29 и гл. V ст. 15–17.

⁴¹ Византийский ученый X в. Свидас и некоторые другие пишут «Скуфис о Рос», т. е. Скифы или Россы. Эратосфен (III в. до Р.Х.) утверждает, что страна и народ Рось названы были скифами от других народов.

⁴² По Гейгеру и Гримму, у Оракийцев рожь называлась брицей (briza). В некоторых местностях Малороссии рожь и теперь называется брицей; на Дону брицей называют траву — пырей гребенчатый из породы злаковых.

⁴³ Мара, мор, мёр, умер — имеют один и тот же корень. У донских казаков низовых станиц и малороссов есть бранное выражение: «Мара тебя возьми», т. е. смерть. У древних ассирийцев, вавилонян и персов «а» и «е» произносились безразлично, вернее, имели средний звук: Беел — Баал или Ваал, Мардук или Мардух — дух мертвых, главный бог Вавилона. Осетинское балта, литовское — балтос, белый. Персидско-вавилонское набу — небо. Валтасар — белый царь. Сар — сер, т. е. царь, господин.

⁴⁴ История Норвегии, I. 175. Торфей.

⁴⁵ Сварог или сварожич — бог огня (от санскритского сварга — небо, т. е. небович). Дитмар, епископ мерзебургский (975–1018 г.). VI, 17. Pertz «Scriptores», p. 812. Сравнить: славянский Сварог, индусский Сварга, сын царицы массагетов Тамирисы, воевавшей с Киром, — Сваргапис, царь агафирсов (скифского племени) тоже Сварганис, от Сварог — бог огня и апи — земля, у скифов по Геродоту. По раскопкам в Этрурии (Италия), у этрусков земля также называлась ани. У египтян бык апис олицетворял силу земли. Серапис — бог, царь земли.

⁴⁶ Празднование Купалы и теперь совершается со многими обрядностями в Пруссии, Померании и других немецких землях как пережиток славянского язычества, унаследованный от своих онемеченных предков — славян. «Весенняя обрядовая песня на западе и у славян». Е. В. Аничков, СПб., 1903, ч. I.

⁴⁷ Финны шведов и норвежцев называют Руосси или Руоци, по старой привычке, по господству на тех берегах древних Руссов.

⁴⁸ Д. Иловайский в «Розысканиях о начале Руси», стр. 126–140, в достаточной мере объяснил, что названия днепровских порогов, приведенные Конст. Багрянородн., имеют славянские корни и только записаны на двух наречиях — славянском и русском.

⁴⁹ Геродот. VII, 64. Одежда саков состояла из подпоясанных кафтанов с рукавами, на голове высокие, остроконечные шапки, наподобие нашего башлыка, из плотного войлока, названные Геродотом «кирбасии»; на ногах широкие штаны и сапоги. Оружие: туземные луки, короткие мечи и секиры — сакары или сагары, от сак — сечь, рубить и ары или иры — мужи, воины.

⁵⁰ Страбон. XI, 8. 4.

⁵¹ Геродот. I. 201, 215. Юст. I. 8. Стр. XI. Ра, Ара и Арас — Волга по Птолемею (II в.), Агафемеру (III в.), Аммиану, Марцеллину (IV в. по Р.Х.) и др. Массагеты, массака еврейских пророков, состоит из трех корней: ма — великий на семитических языках, сак и геты > от геть — идти вперед, смотреть. Сравнить санскр. tchit — умственное развитие и арм. gitenal — знать (см. гл. VI «Геты — Руссы»). Ной по-еврейски Hoax и Маноах — Великий Ной, это библейская транскрипция родоначальника всех народов — Ману.

⁵² Диодор Сицилийский. II, 34. На правом берегу Терека, близ станции Котляревской Влад. жел. д., на земле Бороковского аула, есть остатки древнего городища — крепости, возвышающейся над долиной Терека сажен на 20 30. Крепость имеет вид усеченной пирамиды со сторонами у основания около ½ версты. Часть крепости смыл Терек. Наверху видны развалины башни из широких, с квадратным основанием кирпичей. У обрыва к Тереку виден толстый слой человеческих костей, пепел, каменные орудия, выше находят бронзовые и железные вещи, сабельные клинки, пряжки, бляхи и проч. Не это ли была столица Зарины Росканака?

⁵³ Одежда и вооружение саков-скифов прекрасно изображены на вазах, найденных в могильниках — Куль-Обском, близ Керчи, в 1831 г. и Чертомлыцком, близ мест. Никополя, на Днепре, в 1862–1863 гг. Одежда: шапка в виде башлыка из войлока, меха (овчины) и толстой материи, какие носят и теперь малороссы, — капелюхи; кожаная куртка, короткий полушубок, вышитый узорами по борту и полам; кожаные штаны навыпуск, со штрипками или убранные в голенища сапог, причем голенища обвязывались ремнем; на штанах вышитые лампасы в один и два ряда. Лица суровые, но красивые, с прямыми хрящеватыми носами и широкими бородами. Волосы носили длинные.

⁵⁴ Исследования Талака о «Ведах». Веды от славянского слова ведать, знать. Риг, рига, литовское риге — склад, складочное место товаров на древнерусском языке. Гора Риге при устьях Западной Двины, Ригино городище на С. Донце, старинная крепость Рига на Дону, близ Переволоки, тоже означают складочные места.

⁵⁵ Манифест Дария. Сенковский, т. VI. В древнеперсидском языке буква д произносилась мягко, как дт, а также как ць, чь и кь. Адем — аць — ем— аз есм, ым — мы. В персидском языке часто встречаются перестановки букв, как и в славянских наречиях, например у сербов и черногорцев: свуд — всюду, сви — все и др.

⁵⁶ История царей. Эль-Табари. (Жил с 839 по 923 г.)

⁵⁷ История Табаристана. Мухамед Хассан.

⁵⁸ Русские древности в памятниках искусства. Толстой и Кондаков. 1889. Выпуск I и II.

⁵⁹ Известия о Россах по византийским историкам с 306 до 1452 г. по Р.Х. Стр. 135 и 136. Ив. Штриттер. Изд. 1771 г.

⁶⁰ Библиотека иностранных писателей о России. В. Семенов. 1836, т. I.

⁶¹ История о Донском войске. А. Попов. Изд. 1814 г., стр. 60. История Попова о Черкасах составлена по цитатам римских историков I и II вв. по Р.Х.

⁶² Розыскания о начале Руси, Иловайский, стр. 332.

⁶³ Записки Одесского Общества. Т. V.

⁶⁴ Прокопий Кесарийский (VI в.) и др. греческие историки говорят, что Готы раньше назывались Гетами, а также скифами, савроматами, меланхленами, аланами и др. именами; что под именем Готов народ этот стал известен римлянам только при имп. Траяне, 106 г. по Р.Х., во время его войн.

⁶⁵ Памятники письменности славян до Р.Х. Вып. I, II и III. Егор Классен. 1854 г. и 1861 г.

⁶⁶ Элизе Реклю. Древняя История. Гл. X.

⁶⁷ Сборник сведений о Кавказе. Т. II. Н. Зейдлиц. Тифлис, 1872. Осетинское беттер, древнеперсидское пида, греческое патрос, латинское патер, сайванское (индусское) патра, пати, скифское Папай, наше папа, батя, тятя и тата, татарское (заимствованное ими у арийцев) ата имеют один и тот же общий корень.

⁶⁸ В Трое поклонялись богу Азу Илою (этрусская надпись — таб. IV, № 2 у Моммзена. Илион и Илея Геродота, лежавшая при устьях Днепра, с левой его стороны (кн. IV. 9, 18 и 79), где впоследствии в IX, X и последующих веках было Белобережье, упоминаемое в договорах Игоря и Святослава с греками, имеют между собою много общего и означают свободную, священную землю. Анахарсис, скифский мудрец, в Илейской роще совершал празднество матери богов — Мотри (Геродот).

⁶⁹ От бога Шивы или Сивы произошли названия залива Азовского моря Сиваш и колония греков Севастополь или Севаста на восточном побережье Черного моря.

⁷⁰ Век Людовика XIV считается во Франции самым нечистоплотным; в это время в Париже было только две бани.

⁷¹ Альма Тадема. Новое искусство. Четыре тысячи лет тому назад. Изд. 1906 г.

⁷² Результаты раскопок экспедиции Лео Фробениуса 1904–1912 гг. — «Африка заговорила».

⁷³ Иорнанд, историк VI в., готского предводителя называет Эрманариком, т. е. Эрман-рик. Riek, произносимое как «рик», означало не царя и не короля, а просто предводителя, атамана или гетмана. Многие историки делают ошибку, говоря: король Эрманарик, король Гелперик; в переводе это значит: король Эрман — гетман, король Гельпе — гетман и т. д.

⁷⁴ Готланд — от гот или гет и ланд — площадь, местность, страна, по-немецки. Германисты с полной уверенностью утверждают, что ланд чисто немецкое слово, но это неверно. В русских говорах и даже очень древних слово это также имеет определенное значение: а-лань — пастбищное место, сенокос, во многих губерниях России; от этого аланы — скотоводы; по-алане (поляне) — жители равнины, поля. Лан на Дону означает полосу пахотной земли. Теперь спрашивается, кто же и у кого заимствовал это слово: германцы ли, обитатели лесов, знавшие одну грабительскую войну, у земледельцев-славян или славяне у германцев. Мы думаем, что ответ здесь ясен.

⁷⁵ Сага Тенера о Фритьофе Смелом, Едда Семунда и Едда Снорре говорят, что и Геты переселились с юга на север в I в. по Р.Х.

⁷⁶ По исследованию американского профессора-антрополога Гульда, характерными признаками природных воинов — конников и моряков являются короткое туловище, высокие, развитые в голенях ноги, длинные руки, ноги и шея. «Физическое развитие человеческих рас». Проф. Ранке. 1902.

⁷⁷ Всемирная история. Ч. III, кн. V.

⁷⁸ Теория Нибура о монгольстве скифов давно уже опровергнута. Уокерт доказал, что скифы были племя арийское. Далее него в том же направлении пошел Бергман (1828 г.), потом Куно (1871 г.), который в скифах видит славяно-литовскую семью исключительно. Из славянских ученых мнение это подтверждают: Коллонтай, Потоцкий, Шафарик, Венелин, Надеждин, Чертков, Воланский, Классен и многие другие. Известный наш археолог Самоквасов в раскопках юго-востока России не нашел присутствия монгольской расы.

⁷⁹ Варяги от славянского глагола варяти, предварять, предупреждать, идти вперед. Варяю по-кирилловски — разъезжаю. Так называлась наемная морская и речная стража для охраны торговых караванов от нападения морских пиратов или викингов.

⁸⁰ Саками назывались все южные скифы, нападавшие на Переднюю Азию. (Страбон. XI. 8. 4.) Оружие саков называлось сакар — секира, от сечь, рубить. От этого слова, по всей вероятности, произошло и название сечи или сичи запорожской, а также и слово сичевики, как называли себя запорожцы. Сечь — стан саков. Сак на татарском языке означает осторожный. Сакал — борода. Слова эти заимствованы у славян, масаков, массагетов.

⁸¹ История Неба. Фламмарион.

⁸² Элизе Реклю. Древняя История. Гл. IV. Финикия. Летописи и памятники древних народов. Египет. История фараонов. Бругш. Перевод. И. К. Властова. СПб, 1880.

⁸³ Элизе Реклю. Древняя История. Гл. X. Рим.

⁸⁴ Там же. Гл. IV. Названия городов Гета, Сакелага и других упоминаются: в Книге Судей, гл. 11, ст. 21; гл. 14, ст. 19; в Первой Кн. Царств, гл. 27, ст. 2, 3 и 6; во Второй Кн. Царств, гл. 21, ст. 2. Имена царя г. Гета Анхуса, у которого укрылся Давид от гонения Саула, и отца троянского героя Энея — Анхиса — тождественны.

⁸⁵ Первая Кн. Царств, гл. 17, ст. 42. Голиаф был гет и происходил из г. Гета. (Там же, ст. 4). Вооружение Голиафа: медный шлем, чешуйчатая броня, медные наколенники, медный щит, меч и железное копье, ничего общего не имеет с вооружением халдеев, евреев, египтян и других южных народов; это вооружение древних Гетов-Руссов. (Там же, ст. 5–7).

⁸⁶ Первая Кн. Царств, гл. 17, ст. 12.

⁸⁷ Вторая Кн. Царств, гл. 11, ст. 3, глава 12, ст. 24.

⁸⁸ Там же. Гл. 3, ст. 3; гл. 13, ст. 37. В 1812 г. в развалинах Тамада Бурхардт открыл на базальтовых глыбах драгоценные надписи, признанные в настоящее время за гетские. (Древняя История. Элезе Реклю. Гл. IV.) В долине р. Оронта, между гг. Гамадом (Homath) и Кадешем 3500 лет тому назад Геты сходились лицом к лицу с египетскими армиями, отстаивая свою и всех соседних народов свободу от завоевательных стремлений фараонов.

⁸⁹ Там же. Гл. 14, ст. 27. Еванг. от Матфея, гл. 1, ст. 7.

⁹⁰ Вторая Кн. Царств, гл. 15, ст. 18–22.

⁹¹ Евреи и вообще семиты произносили ш вместо с. Книга Судей, гл. 12, ст. 6.

⁹² Кн. прор. Иезекииля, глава 38, ст. 1–4; гл. 39, ст. 1–4.

Магог от Ма — великий и гог — масса. Гог и Магог означали у евреев скифов. Иероним, объясн. к Езек., гл. 38, ст. 1. Иосиф. Древ. I, 6, 3.

⁹³ Амазонки — безгрудые. По сказанию древних писателей, амазонки (женщины-воины) у новорожденных мальчиков изувечивали ноги и руки и таким образом делали их не способными к войне; у девочек же они выжигали правую грудь, чтобы она не мешала им впоследствии владеть оружием. От этого обычая амазонки и получили свое название.

⁹⁴ К. Ф. Беккер. Древняя История, ч. III, кн. V. Аммиан Марцеллин. XXXI, 2, 21.

⁹⁵ Бер. Трактат о Микрокефалах, т. II, № 6. СПб., 1860.

⁹⁶ Неужели же Гунны были страшней арабов, татар, калмыков и негров, которых никто из европейцев никогда не боялся?

⁹⁷ См. сказание Константина Багрянородного, гл. V.

⁹⁸ Озеро и город Ван и Эриван в Армении и теперь сохранили древние свои названия. Венедами или Вендами назывались славяне, жившие в первых веках нашей эры по берегам Балтийского моря от Эльбы до Вислы и на юге до Богемии. К племени Вендов принадлежали: оботриты, бильцы или вильцы, укры, гевеллы, ретарии или ретры (в Ретии, северной горной Италии), лужичане, сербы (сорабы) и др. Теперь этим именем называются остатки славянского поселения в Ширевальде, на притоках Шире, в 50 мил. южнее Берлина.

⁹⁹ «Славянские Древности». Т. I, кн. 2–94.

¹⁰⁰ Византийские историки говорят о двойственности гуннского народа, называя его то Вархуниты (Менандр), то Вар-Хунн (Симоката), из чего надо полагать, что господствующим сословием у славян-гуннов был народ Вар или кавказские Авары.

¹⁰¹ Приск (V в.) говорит о движении Аваров. Менандр (VI в.) говорит о Вархонитах, а Ософилакт Симокатта (VII в.) о народе Bap-Хуни, двинувшемся в Наннонию. Варун Авесты, у индусов, по толкованию некоторых, — бог воды и бурных морей. Вардан по Птолемею — Кубань. Днепр у гуннов назывался Вар, собственно нижнее его течение, пороги. По Констан. Багрянород. та же река у печенегов наз. Варух или Варуч. Название это печенегами усвоено у туземцев. Если Варун — бог кипящих морей, Вардан — буйная кипящая река, как и Днепр (Вар) у порогов, то из этого следует вывод, что народ Вар-Хунни то же, что буйные, непокойные гунны. На Дону и теперь в каждой станице буйные речки называются Варгунками. Дон в отличие от Вардана назывался Тихий Дон.

¹⁰² Гунями на Дону называют старые одежды, лохмотья; в горной Галиции и в Карпатах у гуцулов под гунями разумеют верхнюю нарядную одежду.

¹⁰³ Суроги — жители берегов Сурожского или Каспийского моря.

¹⁰⁴ Казаки армянами назывались кушанк, кушачи или кушаки. «История Георгия Монаха», ч. 1-я.

¹⁰⁵ Список библ. Кольберта; Арты, изданные Лаббе в XVII в. Акты соборов. Т. I. Собор Никейский. На акт этого Собора исследователями мало обращено внимания, а между тем в нем говорится о Малой и Великой Скифиях, в которых водворилось уже христианство.

¹⁰⁶ По морской карте de Fréduce d'Ancone, Maura Zichia лежит на южной стороне Кубанского лимана (Mauro lago), за ней Alba ZichiА.

¹⁰⁷ Codini de officiis. Парижское издание, т. I, стр. 379 и след.

¹⁰⁸ Кала или кел — крепость, неприступное место по-персидски. От этого русское скала и скель в просторечье. Ас-Кала — крепость народа Ас, как себя на своем языке именовали аланы, хазары и азовские Саки или Казаки.

¹⁰⁹ Донские дела. Кн. 1-я, стр. 543 и 913.

¹¹⁰ Theoph. Ed. Bon. 691 и 775.

¹¹¹ L. Cahun «Турки и Монголы». Париж. 1896, стр. 73.

¹¹² Моисей Хоренский в переводе Эмина, стр. 134.

¹¹³ Чтен. Общ. Истор. 1848, № 7.

¹¹⁴ В русском языке есть слова не персидские, а общие всем древнеарийским языкам. Кроме того, в языке славян и литовцев есть слова халдейские, относящиеся к культу религии. Финикийский Ваал есть вавилонский Баал или Беел — белый. Балтос, балта по-литовски также означает белый. Набу или небо — божество у вавилонян. Валтасар — Бел-сар-уцур (по клинообразным письменам) — Белый царь Мардук, бог Вавилона — бог или дух смерти. Map, мара (от корня мер) — смерть. Сарматы, по Страбону, бросаясь в бой, кричали: мара! мара! т. е. смерть! смерть! На Дону старухи часто бранятся: мара тебя возьми! В подобных словах буквы а и е заменяют одна другую. Все означенные слова занесены в Халдею древними культурными арийскими народами — аккадийцами и шумерами, а на Иранское плоскогорье и в Пидию Саками и Гетами-Руссами.

¹¹⁵ Абул-Касум в «Книге путей и государств» (2-я половина IX в.) говорит: «Купцы русские — они же суть племени из славян — вывозят меха из дальних концов Славонии к Румскому (Черному) морю, и царь Рума (Византии) берет с них десятину. А если желают, то ходят на кораблях по р. Славонии (Волге), проходят по заливу хазарской столицы… Ходят по морю Джурджана (Каспийскому)… Провозят товары на верблюдах в Багдад».

¹¹⁶ Ак по-татарски — белый, а слово белый в то время означало свободный, никому не подвластный. Белополис гуннского периода, Белые-Вежи на Дону, Донце, Остере, в низовьях Днепра и при устьях Буга означали «свободные города». Все они были построены народом «Аз», Черкасами или казаками, Аз-Саками.

¹¹⁷ Название Бабская от «баб» — ворота, путь. Слово это очень древнее; оно встречается еще в языке халдейском, а потом арабском. Вавилон или Бабилон — широкие ворота.

Схематичный план местоположения Бабского или Золотовского городища мною представлен в Донской музей. — Авт.

¹¹⁸ История Польши. Летописное сказание о Малой России. Ригельман. 1785–86 г., 1847, стр. 10.

¹¹⁹ В татарский язык из славяно-русского перешли следующие слова: ата — отец, русское тата, тати, атя, адя, батя. Бабай — дед, скифское (по Геродоту) папай — бог, отец, сербское бабо — дед, русское баба, бабка. Казакый — поддевки, казакин. Эшляпа — шляпа. Тасьма — тесьма, платна — полотно. Жей — шов (шей), рубец. Сырга — серьга. Блязек — браслет, на Дону бязялики и базелики, от греческого базилеус — царь, царские украшения. Баламык — болтушка. Май — масло. Гарчится — горчица. Крянь — хрен. Бяльсян — бальзам. Арыш — рожь. Богдай — пшеница (Бог дай). Соло — овес (солод). Карбыз — арбуз. Бакча — баштан, огород. Кябестя — капуста. Мяк — мак. Кабак — тыква, на Дону также кабак. Кауын — дыня, кавун; по-малороссийски кавун — арбуз. Патиус — поднос. Чайнек — чайник. Чынаяк — чайная. Тярилькя — тарелка. Каравать — кровать. Скамея — скамейка. Эшкаф — шкаф. Учак — очаг. Пумала — помело. Ухуат — ухват. Чуйые — чугун, на Дону — чугин. Лакан — лохань. Таклы — мялка (от толкать, толочь). Клять — клеть. Кыйма — забор (кайма). Амбар — амбар. Землянкя — землянка. Тяже — тяж (тянуть). Дуга — дуга, от слова тугой. Эшлея — шлея. Невреб — погреб. Ат — лошадь, конь. Ат збруйы — сбруя. Авень — овин. Кзау — кузов. Салам — солома. Начилькя — носилки. Пудавка — пудовка. Алаша — мерин, лошадь. Кяжя — коза. Ана — мать. Ана каз — гусь, осетин, газ, этрусское гас. Ата каз — гусак. Ана куркя — индейка. Ата курка — индюк. Куке — кукушка. Ала карга — ворона, на Дону также карга. Кара карга — грач. Чал — седой. (На Дону чалый — лошадь серо-гнедая.) Сак — осторожный. Яуз — злой, язвительный. Пуль — пуля. Ядря — дробь. Алтын — золото. Золотая монета — алтын тянькя (золотая деньга). Кляша — клещи. Стан — станок. Струк — струг (стружить) и многие другие.

¹²⁰ «Бат» или пат, а от этого наше батя и батюшка, персидское пида, индусское пати, греческое патрос, латинское патер — слова чисто арийские. Название гази, от ази, аз и ас, связывается с народом «аз», Азами-Саками берегов Азовского моря.

¹²¹ Родина народов арийской расы, где она была и отчего покинута. А. П. Чайковский. M., 1914.

¹²² Конст. Багрянородный. L. II. С. 44, р. 376, 377, 378.

¹²³ Царями Констант, и Романом под предводительством Патрикия Космы было отправлено в Италию семь русских кораблей — Ρώς καράβια.

¹²⁴ Ρουσικα καράβια. Конст. Багрянородный.

¹²⁵ Завоевание России монголами. Ф. Сурин (Масальский). 1904 г. Русский вестник № 12.

¹²⁶ Из ханских чиновников-христиан, по русским летописям, известны баскаки, т. е. свободные баски, из Бактрианы, расположенной по северозападным склонам Гиндукуша и Паропамиза, потомки древних арийцев. «Ак» по-татарски — белый, а в переносном смысле — свободный, каковые эпитеты в том же смысле часто употреблялись и у славян: белопашец, белый царь, белая земля, белбог, Белое море и др. Для обозначения рабства и закабаленности прибавлялся эпитет черный или кара — чернопашец, черносошец, кара-киргизы, Кара-Китай и др.

¹²⁷ История Японии. Япония, ее история, правительство и внутреннее устройство. В. Диксон, СПб, 1871, стр. 89 и 90. Генеалогия татарских ханов. Абул-Гази. «Библ. вост. историков», т. III, 1854 г.

¹²⁸ Живописная история древней и новой России. Рамбо. M., 1898, стр. 127. Всеобщая история. Лависс и Рамбо, т. II, изд. 1897, стр. 879.

¹²⁹ Завоевание России монголами. Ф. Сурин (Масальский).

¹³⁰ а) Поволжье, Приуралье и лечебные степи.

б) Поездки по Казанской губ. и к болгарским развалинам.

в) Поездки к волжским столицам, близ г. Царева и Селитренного.

г) История Кипчатской или Золотой орды. Масальский.

¹³¹ Баядур, Багадур, Батырь — испорченные древнеславянские; богатырь — от бог (древнеперсидское баг) и тырь, стырь — славянский бог, иначе называемый Стрибог.

¹³² Пахимер. Т. I, р. 235, 236, 160. Ρουσοι.

¹³³ Погодин. Т. V, § III. Половцы.

¹³⁴ Рубруквис, стр. 74, 99, 105 и 119. Плано Карпини. Собрание путешествий к татарам. Языков. СПб., 1825.

¹³⁵ Живописная История древней и новой России. А. Рамбо. Москва, 1898, стр. 127.

¹³⁶ История Крестовых походов. Куглер. СПб., изд. 1895 г., стр. 429, 440.

¹³⁷ Об этом, помимо греческих, говорят и русские историки XVIII в. Татищев и Болтин.

¹³⁸ Никифор Григора. Т. I, 20 и 21. Георг. Пахимер. Т. I, 235 и 236.

¹³⁹ В гимнах Риг-Веды очень часто встречается термин «Асур, Асуры», связанный всегда с орошением страны арийцев — Арии. Этим именем называли каких-то полубогов, то благодетельных, которым поклонялись, то вредоносных, которых страшились, то каких-то титанов, с которыми нередко боролось высшее божество. Ни один из комментаторов Риг-Веды не определил ясно, какую роль играли Асуры в Арии. После постигших страну бедствий арийцы выселились в Индию и на запад, в Переднюю и Малую Азию под именем Асуров или народа Ас и Индов, т. е. поречан. Например: Инду куш или Индукох — дающий реки; 15-й выселок из Арианы по Авесте (фарг. I, § 75) занял Хепта-Хенду, а по Риг-Веде Сента-Синду, т. е. семь рек; Асур или Асы, пришедшие с востока, построили Ниневию (Кн. Бытия, гл. 10, ст. 11 и гл. XI, ст. 2). Арийцы, переселившиеся из Арианы в Европу, заняли восточные берега Черного моря, собственно дельту Гипаниса или Купаниса — Кубани, и стали известны у древних историков под именем Синдов или Индов, т. е. поречан, и Асов, Сер-асов или Черкасов, Ас-саков или Кас-саков — Казаков. О высокой цивилизации этого народа свидетельствуют Геродот, Страбон и другие древние историки и географы. Страбон в VII книге своей географии говорит нам об Аспургах (Ас и пургос — башня по-гречески, т. е. об Асах, имеющих укрепленные города), как о сильном и храбром народе, принадлежавшем к сарматскому роду, покорившем Босфорское царство, т. е. все Приазовье до самого Кавказа, около начала нашей эры, и таким образом положившем начало новой сарматской династии босфорских царей. Владычество этой династии длилось до 337 г. по Р.Х., т. е. до образования Гуннской монархии. Из царей этой династии известны, судя по найденным при раскопках монетам: несколько Савроматов и Рескупорисов (6 или 7) (Рес, Рас, Рос), Чиг и др. 10-й выселок из Арианы (Авеста, Венд ид ах, фаргард I) основал город Хара-Каити, по другим комментаторам — Герехет или Керекет (Сер-Гет), полный чистоты, похожий на стан, окруженный полями, но там злой дух ввел сожжение трупов. (Сжигать трупы в Ариане считалось великим грехом, между тем как обычай этот был принят у славян.) Страбон (XI, 2. 1) говорит о Керкетах (Сер-Гетах), живших на восточных берегах Понта в соседстве с Чигами. 13-й выселок основал город Чехру сильную или Чиг-Ару, но там люди также ввели сожжение трупов. Другие переводчики говорят об основании Шакры или Сакры и Сак-ары. Известный исследователь Авесты де-Гарле говорит, что Саки-ары раньше занимали Парфию и Хоросан, где ныне Шарук, а потом подвинулись дальше на запад, и, как мы видели выше, часть их осела в Приазовье под общим именем Сарматов, с подразделением на Асов, Чигов, Гетов и др.

Авеста говорит (Вендидах, фаргард I, § 60–62), что центр Арии, Раю, населяли три племени Расов. Эти три племени вполне ясно указывают на выселение из Арианы трехплеменной группы русских славян: новгородской, киевской и азовской. О трехплеменной Руси говорят и арабские историки X в. Истархи и Хаукал: Куяве (Киев), Славии (Новгород) и Артании (Ар-Тана), т. е. Руси Азовской и Тмутараканской, жившей, по словам арабских же историков Ибн-Даста и Мукедеси, на лесистом и болотистом острове, под которым надо разуметь устье Кубани.

Связь славянского мира с Арией, для которой написана была Авеста, видна еще и в том, что в славянском быту крепко держатся и высоко ценятся такие моральные качества личных и общественных отношений людей между собою, которые уже давным-давно прямо узаконены в Авесте и по преемственной традиции соблюдаются в русском мире до сих пор, — это обещание, верность данному слову (по Авесте оралъ) и еще более рукобитье, т. е. поданная в обеспечение обещания рука. Другие виды обещаний или сделок обеспечивались мелким и крупным скотом и землей. Личная совесть, скот и земля — вот факторы сделок. Условных ценностей не было. Во всем этом виден наш древне-славянский мир.

¹⁴⁰ См. сноску 4.

¹⁴¹ Ипатьевская летопись под 1117 г.

¹⁴² Там же, под 1146 г.

¹⁴³ Там же, под 1149, 1150 и 1160 гг.

¹⁴⁴ Лаврентьевская летопись под 1169 г.

¹⁴⁵ Ипатьевская летопись под 1162 г.

¹⁴⁶ Татищев. Российская История. Ригельман. Летописное сказание о Малой России. Стр. 10. Маркевич. История Малороссии, т. I, стр. 7 и 8 Синопсис Российский.

¹⁴⁷ История Рязанского княжества, стр. 151. Д. Иловайский. Москва. 1884.

¹⁴⁸ Царская летопись. Стр. 385.

¹⁴⁹ Русск. летопись по Никонов, списку, VIII. Дела Ногайск., связка № 3.

¹⁵⁰ Карамзин, т. VI, прим. 124.

¹⁵¹ Дела Крымские, кн. 1-я.

¹⁵² Дела Турецкие, кн. 1-я, лист 63.

¹⁵³ Зап. Одес. общества ист. и древ., т. V, стр. 629–837.

¹⁵⁴ В. О. Ключевский. Курс лекций по Русской Истории. Часть III, стр. 131–134.

¹⁵⁵ История русской жизни с древнейших времен. Часть 1-я. Москва. 1876., стр. 417 и 420.

¹⁵⁶ История русской церкви Митр. Платона.

¹⁵⁷ Под Червленым Яром разумелось все степное пространство между pp. Воронежем, Доном, Хопром и Великой Вороной. Баскаки или баски, пришедшие с татарами из древней Бактрианы, как видно из грамот митрополитов Феогноста и Алексея, исповедывали христианскую веру.

¹⁵⁸ Грамота хана Дженебека митрополиту Феогносту, выданная по ходатайству ханыпи Тайдулы в 1312 г. Жития святых, чтимых правосл. церковью. Март, число 14. Преосв. Филарета (Гумилевского).

¹⁵⁹ Историческое описание Московского Ставропигиального Донского монастыря. И. Е. Забелин. Изд. 2-е, 1893 г. Летопись архимандрита Донского монастыря Антония, 1592 г., в предисловии к «Вкладной книге» монастыря.

¹⁶⁰ История Рязанского княжества. Иловайский. Стр. 102.

¹⁶¹ Полное собрание Русских лет., т. XI, 47. Карамзин — История Государства Российского, т. V, гл. II.

¹⁶² Карамзин. История Госуд. Росс., т. V, гл. II.

¹⁶³ На Дону до последнего времени существовала станица Гугнинская, упоминаемая в актах еще в XVII в. В 80-х годах прошлого столетия эта станица переименована в Баклановскую.

¹⁶⁴ Карамзин. История Госуд. Российск. Т. V, гл. I.

¹⁶⁵ Там же, гл. II.

¹⁶⁶ Московский митрополит Геронтий в своем послании к жителям Хлынова в 1471 г. обращается «к атаман и всему людству».

¹⁶⁷ Карамзин. Т. VI, гл. IV.

¹⁶⁸ Сборн. Импер. Русск. Ист. О-ва, т. 95, стр. 668 и 669.

¹⁶⁹ Библиотека иностр. писателей о России. В. Семенов. 1836, т. I.

¹⁷⁰ Всемирная История. Беккер. Часть VI, гл. 42.

¹⁷¹ Карамзин. Т. VI. Прим. 495.

¹⁷² Дела Крымские. Кн. 2. Наказ Ивана III послу Кутузову и список обидам, 1499 г.

¹⁷³ Дела Крымск. Кн. 2, стр. 740, 742 и 762. Донесение посла Кубенского 1500 г. и грам. послу Заболоцкому 1503 г.

¹⁷⁴ Там же, стр. 740–742. Донесение посла Кубенского 1500 г.

¹⁷⁵ Там же, стр. 361. Донесение посла Мамонтова 1502 г.

¹⁷⁶ Там же, стр. 1018, 1023, 1026 и 1027. Грам. Менгли-Гирея 1503 г. и другая грам. июля 9 дня. Донесение посла Заболоцкого того же года.

¹⁷⁷ Переговоры московск. бояр с турецким послом Камалом. Донесение Заньки Зубова из Азова 1515 г. Сборн. Импер. Русск. Истор. О-ва, т. 95, стр. 101, 231.

¹⁷⁸ Сборн. Имп. Русск. Истор. О-ва, т. 95, стр. 128 и 129. Дела Турецкие, № 1, листы 28–66.

¹⁷⁹ Сборы. Импер. Русск. Ист. О-ва, т. 95, стр. 613.

¹⁸⁰ Там же, стр. 618.

¹⁸¹ Книга Большого Чертежа. Роспись реке Донцу и кладезям.

¹⁸² Сбор. Имп. Рос. Ист. О-ва, т. 95, стр. 141.

¹⁸³ Дела Крымские, кн. 2, 361. Донесение посла Мамонова 1502 г. Дела Турецкие, № 1, листы 123–135. Донесение посла Голохвостова 1521 г. Записки ученого Хорвата Крижанича, современника царя Алексея Михайловича. Крижанич мечтал об объединении всего славянства против немцев и с этою целью посетил в 1658 г. Россию, обошедши пред этим все населенные славянами земли, в том числе и Черкасию. За эту патриотическую мечту московский царь спровадил его в ссылку в Тобольск, в которой Крижанич пробыл 15 лет.

¹⁸⁴ Тауберг. Азовские известия. Издание Академии наук. 1782 г.

¹⁸⁵ История о Донском войске, ч. I, стр. 115. Составлена в 1812 г., изд. 1814 г.

¹⁸⁶ Дела Крымские. Кн. 2. Донесение посла Мамонова.

¹⁸⁷ Летоп. повест. о Малой России. Ригельман. Стр. 14.

¹⁸⁸ История Новой Сечи. А. Скальковский. 1841, стр. 12. Универсал гетмана Богдана Хмельницкого.

¹⁸⁹ Там же, стр. 13. Ригельман, стр. 16 и 17. История Малороссии. Г. Ф. Миллер, стр. 2 и 3.

¹⁹⁰ Дела Крымские. Кн. 2-я, стр. 918–921.

¹⁹¹ Там же, стр. 1007.

¹⁹² Дела Турецкие. Кн. № 1.

¹⁹³ Карамзин. Истор. Госуд. Росс., т. VIII, гл. 1 и 2.

¹⁹⁴ Дела Ногайские, кн. 2-я, стр. 230.

¹⁹⁵ Дела Крымские, кн. 9. Донесение Троекурова 18 февраля 1546 г.

¹⁹⁶ Дела Ногайские, кн. № 3, лист 113.

¹⁹⁷ Там же, лист 114.

¹⁹⁸ Там же, листы 118 и 119.

¹⁹⁹ Там же, лист 135 и на обор. 137 и 144. Сарыазман — слово персидское, бывшее в употреблении у нагайцев и означающее «удальцы».

²⁰⁰ Дела Ногайские. Кн. № 4, листы 39–41.

²⁰¹ Дела Ногайские, кн. 4-я.

²⁰² Карамзин. Том VIII, гл. IV.

²⁰³ Ригельман. Повествование о донских казаках. Стр. 4 и 5. Московский главн. архив Министерства юстиции. Разрядный приказ. Белогородский стол, столбец № 39. 30 марта 1632 г. Отписка Великого войска Донского Московскому царю. История России Соловьева, стр. 88 и 89.

²⁰⁴ Ригельман. Стр. 5.

²⁰⁵ Карамзин. Т. VIII, прим. 408. История Российская В. Н. Татищева. Москва. 1769, кн. 1-я, ч. 2. Историческое описание земли войска Донского. Новочеркасск. Изд. 2-е, 1902, стр. 13.

²⁰⁶ Карамзин. Т. VIII, гл. V. Московский главн. архив Министерства юстиции. Разрядный приказ. Белогородский стол, столбец № 39. Отписки казаков царю 30 марта 1632 г. История о Донском войске А. Попова, стр. 119.

²⁰⁷ Дела Турецкие, кн. 2-я, листы 37 и 134 — 1570 г.; книга 3-я, листы 80 и 98 — 1592 г.

²⁰⁸ Дела Турецкие, кн. 3-я, лист 239 — 1503 г.

²⁰⁹ Карамзин. Т. VIII, прим. 564.

²¹⁰ Крымцы действительно в этом году напали и разгромили на Донце городки атамана Ивана Мотяки, где ныне Митякинская станица, и таким образом отвлекли часть казаков на западную границу их владений. Дела Турецкие, кн. 2, лист 103 — 1569 г.

²¹¹ История Руссов, составленная по древним летописям. Георгий Канисский, архиепископ Белорусский. 1846, стр. 22. История о Донском войске Ал. Попова. История Госуд. Росс. Карамзина, т. IX, гл. II. Дела Крымские, статистич. списки № 13, листы 287–300; также книга № 13, лист 258.

²¹² Материалы для истории Воронежской и соседних губ. Изд. Воронеж. Губ. Стат. Ком., т. II, 1891 г. Из Воронежской старины. Памятная кн. Вор. губ. 1891 г.

²¹³ Отношу читателя к моему труду «Типы донских казаков и особенности их говора» 1908 г.

²¹⁴ Гор. Воронеж построен в 1586 г. В том же году построен и г. Ливны на соединении дорог Калмиусской, Муравской и Изюмской, по которым главн. обр. и происходили набеги на Русь ордынских хищников.

²¹⁵ Воронежские акты, кн. 1, стр. 102. Изд. Ворон. Губ. Ст. Ком. 1885–1886 гг.

²¹⁶ Там же, т. 3, № 116.

²¹⁷ Дела Донские, кн. 1-я — грамота царя Ивана Васильевича Грозного 1571 г. 17 августа.

²¹⁸ Воронежский край. Исследование Л. Б. Вейнберга. Вып. 1, 1885, стр. 69.

²¹⁹ Отписка казаков царю 30 марта 1632 г. Московск. Глав. Архив Мин. юстиции. Разрядный приказ. Белогородский стол, столбец № 39.

²²⁰ Котошихин, СПб., 1840, гл. IX, стр. 107.

²²¹ Тома VIII и IV.

²²² Истор. России, т. VI, стр. 88, 89 и 90.

²²³ О пожаловании Грозным царем донским казакам грамоты на владение р. Доном говорит и В. Д. Сухоруков в 1821–1827 гг., добавляя, что грамота эта была отобрана Петром I в 1695 г. Рукопись Сухорукова хранится в библиотеке Донского музея.

²²⁴ Описание Кавказской линии. Дебу, стр. 90.

История Российская. Н. Татищев. М., 1769, кн. I, ч. 2, стр. 363. Акты Археогр. Ком., т. IV, стр. 330.

При раскопках на месте старого запустелого Андреевского города в 30 годах прошлого столетия найдено много серебряных крестиков, ясно показывающих, что там когда-то жили христиане.

²²⁵ И. Попко в своей книге «Терское войско с стародавних времен. — Гребенское войско». (СПб., 1880, стр. 18) без всякого основания, с сомнительной подтасовкой исторических документов говорит, что будто бы Гребенцы переселились за Терек с Червленого яра, Рязанского княжества. Его, видимо, на такой вывод натолкнуло название древней гребенской станицы именем Червленой. Но автор этого исторического очерка не знал, что на Дону чуть ли не в каждой станице имеются урочища с этим названием и много хуторов. Название червленый или по местному выговору — черленый издревле знакомо донским казакам.

²²⁶ Гребенцы. Историческое исследование И. В. Бентковского. 2-е изд. M., 1889.

²²⁷ В то время, т. е. в XVI и XVII вв. слова воровать и воровской означали ослушный. В грамоте от 16 ноября 1582 г. Строгоновым Иван Грозный писал: от тебя из острогов Ермак с товарищи пошли воевать Вогулич, а Перми ничем не пособили, и то все сталося вашим воровством (ослушанием) и изменою… В п. 69, 21 гл. Уложения царя Алексея Михайловича говорится: «А буде убойца учнет говорити с пытки, что убил не у мышлением в драке пьяным делом, и того убойцу, бив кнутом, дати на чистую поруку с записью, что ему впредь так не воровать», т. е. не преступать или не ослушиваться закона. За воровских казаков на Дону и на Волге слыли те, которые не подчинялись ни Главному Войску, ни Москве.

Другое значение имело в то время, чем теперь, и слово холопи — служилый, военный народ. Холопство — служба.

²²⁸ Историк Соловьев говорит (т. VI, стр. 97), что по взятии Казани Иван Грозный щедро наградил своих сподвижников; что кроме вотчин, поместий и кормлений, роздано было 48 000 руб.

²²⁹ Собиратель донских песен А. Н. Пивоваров говорит, что былина эта о взятии Ермаком Казани и о пожаловании казакам Грозным царем Дона доставлена ему известным донским поэтом А. А. Леоновым, умершим в 70-х годах прошлого столетия. Это была очень старинная рукопись с пометкой, что песня эта записана со слов казаков Багаевской станицы Цыганкова и Фарапонова.

²³⁰ Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию и дипломатическая переписка того времени, относящаяся главным образом к заключению Запольского мира (1581–1582 гг.), стр. 252–254, № 51 и стр. 766.

²³¹ Там же. Письмо Головчинского 30 июня 1581 г. № 50, стр. 251–252. Письмо Петровского, стр. 38. Карамзин, т. IX, прим. 553.

²³² Н. В. Шляков. Ермак Тимофеевич летом 1581 г., стр. 9, прим. 2 стр. 10.

²³³ Дела Ногайские, кн. 10, л. 258–261 — наказ Петру Федорову.

²³⁴ Там же, лист 140. Распросные речи татарина Байкеша.

²³⁵ Летопись Саввы Есипова состоит из 37 глав и доведена до 1621 г., она окончена в 1636 г., когда автору было уже 80 л. Эта летопись признана всеми, даже и Карамзиным, за самую древнюю и более достоверную, хотя сам Карамзин держался более летописи Строгоновской, как более его умозрению соответствующей.

²³⁶ Акты, относящиеся к истории Войска Донского, собранные г. м. А. А. Лишиным, т. I, стр. 2 и 3. Изд. Об. Пр. в. Дон. Новочер., 1891.

²³⁷ Карамзин, т. IX, гл. VI.

²³⁸ Акты Лишина, т. I, стр. 1 и 2, № 1 и 2. Стан атамана Мишки Черкашенина был расположен в Черкасских горах, где теперь Мишкин хутор Новочеркасской станицы, сохранивший до сего времени это название.

Михаил Черкашенин 1581 г. с 26 авг. отсиживался с казаками во Пскове около 20 недель и взорвал Свинузскую башню, занятую поляками. Отписка 1632 г.

²³⁹ Акты и грамоты, собранные в Сибирской Истории Миллером Г. Ф., вып. IV, § 94. Сказания и догадки о христианском имени Ермака Е. В. Кузнецова, Тобольск, 1891, стр. 30.

²⁴⁰ Акты Мин. юст., Сибирский приказ, столб. № 611268. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. И. Н. Буцинский. Харьков, 1889, стр. 2, 108 и 109.

²⁴¹ Иркутские Епархиальные Ведомости 1883 г.

²⁴² Есаул, асаул и ясаул, что правильно во всех трех случаях, от Ясу — закон Чингисхана. Следовательно, ясаул — исполнитель Ясу. Ясу составили не дикие татары, а арийцы Бактрианы, бывшие чиновниками у татар. Ясу — от Ас, военное сословие в древней Ариане, в переносном смысле означающее: повелевать, приказывать.

²⁴³ Соловьев, т. II, стр. 1005 и 1153., Карамзин, т. XII, прим. 529.

²⁴⁴ Писцовые книги Новгородских погостов. Договор Новгорода со Швецией 17 июля 1612 г., пун. 10. Карамзин, т. XII, гл. V. Гефейские казаки — казаки-геты или гетские, переселившиеся в Бежецкую пятину из Прибалтийских мест. Ямские казаки жили в области Ям или Ем, в южной части Поонежья. В договоре со шведами новгородцы настояли, чтобы «казакам дерптским, ямским и другим из шведских владений открыт был путь в Россию и назад, как было установлено до Борисова царствования». Следовательно, в XVI в. казацких общин в новгородских и соседних шведских областях было немало.

²⁴⁵ См. ч. I. «Предки казачества», глава VI «Геты — Руссы».

²⁴⁶ См.: Типы донских казаков и особенности их говора, 1908. — Авт.

²⁴⁷ Особенности говора Новгородского уезда Новгор. губ. В. Ф. Соловьев. СПб., 1904.

²⁴⁸ Исследование академика Е. Ознобишина о Донских казаках в 1874–1875 гг. «К вопросу о происхождении Донских казаков».

²⁴⁹ Старочеркасск и его достопримечательности. Протоиер. Гр. Левицкий. Изд. 70 г., Новочеркасск.

²⁵⁰ В 1745 г. 20 сентября на Дон была прислана царская грамота о воспрещении Войску Донскому вмешиваться в духовные дела и касаться чина церковного и о недопущении жениться от живых жен и четвертыми браками. Акты собр. А. А. Лишиным, т. II, ч. I, № 385. Историческое сведение о Верхне-Курмоярской станице, Е. Кательников, изд. 1886 г., Новочеркасск.

²⁵¹ Азов по-турецки назывался Адзак, Казак, Хазава и Хазова. Хазовками на Дону как в старое время, так и теперь называются бедные окраины казачьих станиц.

²⁵² Иоанн III и Иоанн IV Грозный насильно переселили значительную часть неспокойных новгородцев в московские области, а на место них перегнали москвичей. Опытный этнограф и теперь не затруднится отличить коренных новгородцев от московских переселенцев.

²⁵³ Другая часть прибалтийских Венетов, по Страбону, переселилась в Северную Италию, основав там г. Венецию и др.

²⁵⁴ Истор. описание станиц в Дон. И. М. Сулина, Новочерк. В Саратовской консистории, по уверению академика Е. Ознобишина и описанию Леопольдова, 30 лет занимавшегося этнографическими исследованиями Саратовской губ., хранятся ветхие антиминсы из древних церквей поселений по pp. Хопру и Медведице. Антиминсы эти, освященные еще епископами Сарскими и Подонскими в XIII, XIV и XV вв., состоят из небольших кусков самого грубого посконного холста. Следовательно, и в татарский период по названным рекам жили христиане, к которым в конце XV в. прикошевали и обновили разоренную там татарами оседлость домовитые новгородцы.

²⁵⁵ Все догадки и исследования гг. Иловайского, Корсакова, Снегирева, Бульмина, Бестужева-Рюмина и археолога гр. Уварова и др. о когда-то существовавшем на Волге арском племени объясняются очень просто: часть арийцев из Арианы по восточным берегам Каспийского моря перешла на Волгу и привила свою цивилизацию мордовско-черемисским племенам, оставив им в наследство имя богов азар или язар и названия Арское поле (близ Казани), Ардатов, Арзамас, кон-аз — князь, каковым именем назывались правители мордвы и др., а также наименование р. Волги — Ра, Раса и Арас, стоячей воды или болот рясы, древнерусского города Рязань, от идолопоклонников Арианы — расов.

²⁵⁶ Говор казаков обнизовых станиц, так называемый черкасский, отличающийся сюсюканьем и смешиванием шипящих звуков с свистящими есть собственно говор казаков азовских, сложившийся в течение веков под влиянием эллинизма. Говор этот казаки перенесли на Терек, в старые гребенские станицы, и в низовье Урала. Образцы этого говора: Миса — Миша, Саса — Саша, Маса — Маша, Дуса — Душа (Авдотья), Бозицка — Божечка, игрусицка — игрушечка, весць — вещь, ми поставили угодницку свецицку, невозможно зить (жить), шорок — сорок, шкажу — скажу, пятнича — пятница, крыша — крыса, отчего можно услышать такую фразу: у нас под крисай крыши завелись.

²⁵⁷ Сборник Кирши Данилова, составленный в начале XVIII в. для Демидова со слов «сибирских людей».

²⁵⁸ Песни донских казаков, собранные А. M. Листопадовым и С. Я. Арефиным в 1902–1903 гг., выпуск I, изд. в Дон., 1911 г. Былины эти с разными вариантами пелись и теперь еще поются стариками по всему Дону, хотя многие из них до сего времени еще не записаны.

Былина про Кузюшку — вариант былины об Илье Муромце.

²⁵⁹ Сборы. Имп. Рос. Ист. О-ва, т. 1–124. Донские дела, кн. I и II. Акты Г. М. Лишина, т. I–III и др.

²⁶⁰ В 1630 г. Михаил Феодорович за разорение казаками турецких владений прислал на Дон 28 августа опальную грамоту и клятву патриаршую об отлучении их от церкви; царь требовал от них помириться с султаном, соединиться с турками и татарами и идти вместе с ними воевать земли польского короля. Грамоту эту привез на Дон Иван Карамышев. Казаки окончательно воспротивились царскому повелению, говоря, что они никогда не служили с врагами христианства заодно. За гордое обращение и угрозы казаки убили Карамышева и бросили в Дон, а царю послали отписку, приведенную выше.

²⁶¹ В то время, как казаки готовились ко взятию Азова, на Дон по пути в Москву прибыл турецкий посол грек Фома Кантакузин. Казаки задержали его и продолжали свое дело. Скоро они узнали, что посол тайно сносится с крымцами и азовцами, предупреждая их о скором штурме Азова. Посланный в Азов Кантакузиным грек был пойман казаками и во всем сознался. Кантакузин был казнен. Взорвав чрез подкоп часть стены, казаки в 4 часа утра 18 июня 1637 г., очистившись перед этим постом и молитвою и исповедавшись, пошли на приступ, говоря со слезами друг другу: «Поддержим, братия, честь нашего оружия, постоим за православную веру и за святой храм; умрем, если так суждено, но не посрамим себя».

²⁶² Слово вор в то время, т. е. в XVI и XVII вв. означало ослушник, бунтовщик, не признававший ничьей власти.

²⁶³ Тайные проповедники старообрядчества впервые появились на Дону в 1676 г., когда казаки случайно узнали, что поселившиеся на Крымской стороне чернецы не молят Бога за царя и патриарха. Один из этих старцев был схвачен и сожжен в Черкасске. Но скоро старые донские политиканы, недовольные московскими порядками, Самойла Лаврентьев, Павел Чекунов, Кирей Чурносов и др., поняли, что, покровительствуя расколу, они легко могут отделаться от влияния Москвы, а потому, не входя в детали религиозного учения старообрядчества, всячески старались залучить к себе побольше приверженцев и с их помощью отстоять старые казачьи права, наполовину уже отнятые Москвой, в особенности после подавления бунта Степана Разина. Хотя войсковой Круг, во главе с атаманом Фролом Минаевым, верным приверженцем Москвы, и выдал главарей раскола (в Москве они были казнены), но скоро многие дальновидные донские деятели увидели, что они, выдав своих сограждан, сделали большую ошибку. Этим настроением воспользовался атаман Кондратий Булавин, подняв Дон против самовластия Петра Великого и его вельмож. Приверженцы Булавина среди простых казаков проповедывали, что «Рим, поляки и Киев с товарищи, и Греки, и Москва отпали от истинной веры и исповедывают латинскую и новоэллинскую». Вот почему в письме Булавина, приведенном выше, и употреблено выражение: «вводят в эллинскую веру и от истинной отвращают». Раскол на Дону. В. Г. Дружинин. СПб., 1889.

²⁶⁴ Древняя история народов Востока. Масперо. M., 1903. Гл. IV — Халдея, стр. 130–132; гл. VII, стр. 290–293.

²⁶⁵ Книга Бытия, гл. 23, ст. 3–17.

²⁶⁶ Масперо. Древняя ист. народов востока. Гл. VI, стр. 247. Геты Малой Азии ходили на помощь Трое. Одиссея, XI, 519–521.

²⁶⁷ Масперо. Гл. VII, стр. 290 и 291.

²⁶⁸ Там же. Гл. VI, стр. 237.

Масперо — известный археолог, востоковед и египтолог; в 80-х гг. прошлого столетия он был директором музея в Булаке, под Каиром.

²⁶⁹ Страбон, кн. XV, гл. I, 5–6.

²⁷⁰ Древняя ист. народов востока. Масперо. Гл. VI, стр. 253–254.

²⁷¹ Геродот, IV, 5–7. Сколоты — щитоносцы, имевшие на щитах орла, символ царской власти, сокола, отчего эта птица и получила свое название: сколот — соколот, сокол.

²⁷² Там же, IV, 11, 12 и 13.

²⁷³ Геродот. IV, 28.

²⁷⁴ Страбон. XI, 2.1.

²⁷⁵ Мнение некоторых историков о тюркском или еврейском происхождении хазар не имеет под собой научной почвы и опровергается данными, приведенными в X гл., и письмом хазарского царя Иосифа министру испанского калифа около 960 г., опубликованным проф. Гаркави на V археологическом съезде в г. Тифлизе в 1879 г. Проф. Гаркави известный знаток и переводчик арабских летописей.

²⁷⁶ По исследованию проф. В. И. Васильева, известного ученого — синолога и историка Средней Азии, под именем монголов, покоривших Россию, надо понимать не один какой-либо особый народ, а множество народов Азии, вошедших в состав полчищ Чингисхана. Это те народы, которых описал еще в X в. арабский этнограф Абу-Долеф, а именно: харки, тахтаты, наджа, баградж, тюбетцы, кимаки, тагазгузы, хиргизы, харлухи, баги, буртасы, болгары и др., всего более 24 народов. С ними-то смешались остатки черкасов, образовав разноплеменный и разноязычный народ черкесов.

²⁷⁷ Страбон. XI. 8. 4.

²⁷⁸ Элизе Реклю. Древняя Истор., гл. IV. Финикия. Племя Хетов.

²⁷⁹ Азы или, по греческому выговору, Аспурги, а по северным готским преданиям — Asgard, страна городов Азов в Приазовье. Из этой страны около I–II вв. нашей эры перешел на север, на берега Балтийского моря, в Приморскую Русь с частью Готов или Гетов-Асов Оден или Водан. Эти Азы смешались с туземными народами, и язык их стал общим в прибалтийских странах. Edda Island., cap. III. Hervarar Saga, cap. I. Ист. Швец. Далина.

²⁸⁰ Письменное сообщение ученого еврея Литмана Эпштейна 1916 г., февраль, Ростов-Дон. Авт.

²⁸¹ Георгий Монах. История, часть I. Во время похода Аттилы на запад на Гуннскую монархию напали персы. Это случилось в то время, когда Касоги или Казахи Приазовья ходили по просьбе воеводы Вартана на помощь Армении.

²⁸² Русские историки, в особенности Иловайский, любят подчеркивать, что будто бы донские казаки присягали и Лжедимитрию 1-му и 2-му, и Тушинскому вору, и Владиславу… Это неверно. Казаки ни одному из них и даже московским царям, включая и Михаила Федоровича, клятвы на верность службы не давали. Вопрос о присяге московским царям впервые был возбужден в 1632 г., но казаки и тогда принести присягу отказались. Отписка казаков царю 1632 г. Об этой отписке подробно будет сказано ниже.

²⁸³ Городок Пятиизбы, расположенный на границе с Астраханью, имел пять станичных куреней, изб, по-современному — пять станичных правлений.

²⁸⁴ Донские дела. Кн. 1-я, стр. 69. Грамота 18 марта 1614 г.: «От царя и великаго князя Михаила Феодоровича всеа Русии на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, Смаге Степанову (Чершенскому), Епихе Родилову и всем атаманом и казаком Донским, низовым и верховым».

²⁸⁵ Сбор, грамот. И. Прянишников. Стр. 19, грамота 1514 г. 8 октября и стр. 23, грам. 1615 г. сентября.

²⁸⁶ Дела Тур., 1615 г. № 4 и 14. Стат. спис. посольства Мансурова и Самсонова. Там же. 1616 г. № 1, и царская грамота турец. султану, посланная в июле 1617 г. Сборн. грамот. Прянишникова, стр. 25, грамота на Дон 29 июля 1617 г.

²⁸⁷ Вся переписка с Доном до этого времени была сосредоточена в Разрядах, с 1614 же года царь приказал ведать донскими делами Посольскому приказу, который заведывал сношениями с иностранными народами.

²⁸⁸ Указ Бориса Годунова, изданный между 1592 и 1597 гг. о прикреплении крестьян, свободных землепашцев, к земле, был применен правительством в полной мере при Михаиле Федоровиче. С этого времени помещики стали смотреть на крестьян, поселенных на их землях, как на свою собственность, с применением к ним всякого рода насилий и даже истязаний.

²⁸⁹ Сборник грамот. И. Прянишников. Стр. 39–45. Донские дела. Книга 1-я. Стр. 238–258.

²⁹⁰ Дела Ногайск. 1627 г. № 1-й, отписка астрах, воевод Буйносова-Ростовского и Волынского.

²⁹¹ Дела Донские. Кн. 1-я, стр. 283–286. Сбор. грам. И. Прянишникова, стр. 146.

²⁹² Дела Крым. 1627 г. № 4 и 8, 1628 г. № 10.

²⁹³ Дела Турец. 1630 г. № 5, отписка донских казаков 6 октября 1630 г.

²⁹⁴ Дела Ногайск. Отписка в Посольский приказ астраханских воевод Куракина, Коробьина и др. 1631 г.

²⁹⁵ Отписка казаков царю 26 мая 1632 г. M. Гл. Арх. Мин. Юст. Разрядный приказ, Белгород. Ст., столбец № 39. Сбор. об. в Дон. Ст. Комитета, вып. XIII, 1915, стр. 160–166.

²⁹⁶ Донские дела, кн. 1-я. Отписка 10 марта 1633 г. Распросные речи казаков, приехавших с отпискою, 28 марта. Царская грамота 15 апреля 1633 г. Стр. 349–365. Дела Ногайские, столб. № 2. Отписка 4 мая 1635 года.

²⁹⁷ Там же.

²⁹⁸ Дела Донские. Кн. 1-я. Грамота 28 февраля 1634 г.

²⁹⁹ Дела Крымские. 1634 г. № 4 и 1635 № 9. Наказ кн. Волконскому и др.

³⁰⁰ Из донских атаманов, томившихся много лет на турецкой каторге, известен Иван Дмитриев, получивший прозвание Каторжного. Ему 15 апреля 1633 г. и всему войску Донскому прислана была царская грамота.

³⁰¹ «Посечь» — древнее характерное выражение казаков как донских, так и запорожских; вот почему в древности их называли саками, от сак, сек, сечь — сенниками, сечевиками, так как самое страшное их орудие было секира, меч обоюдоострый, потом сабля, по Страбону (XI, 8. 4), сакар.

³⁰² Отписка казаков царю 15 июля и 3 декабря 1637 г. Распросные речи атамана Потапа Петрова, 20 июля 1637 г. Донесение посла Чирикова, 3 сент. 1637 г. Дела Донские. Акты Лишина, т. I, № 10, стр. 15–20.

³⁰³ Споры между городками разбирались в главном войске войсковым кругом. Споры между отдельными лицами — станичным кругом. Недовольная сторона могла обжаловать решение станичного круга в главное войско. За измену войску — смертная казнь, в куль да в воду. За ослушание — войсковая пеня: век бить и грабить, т. е. ослушник лишался прав свободного казака, прав гражданства. За маловажные проступки: плети, розги, штрафы, лишение в дележе части добычи и пр.

³⁰⁴ Отписка войскового атамана Осипа Петрова и всего войска царю 9 октября 1641 г. с атаманом Наумом Васильевым, есаулом Федором Порошиным и с 24 особенно отличившимися казаками.

Известный критик Сенковский, нисколько не умаляя мужества казаков в «Азовском сиденье», основываясь на трудах турецкого историографа Найма-эфенди, полагает, что турки под Азов могли послать не более 25 тыс. человек да крымский хан от 20 до 30 тыс. всадников, итого около 50 тыс.; что подвиг казаков и без преувеличения сил турок навсегда пребудет в истории одним из блистательных чудес неустрашимости и самоотвержения.

³⁰⁵ Грамоты на Дон 30 апреля и 27 июля 1642 г. Сборник грамот. Прянишников. Стр. 76–83.

³⁰⁶ Грамоты на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, Ивану Каторжному и всему Донскому войску 30 августа 1643 г., января, 20 июня, 27 августа 1644 г. и др. Акты А. А. Лишина. т. I, №№ 16, 17, 18 и 19.

³⁰⁷ Грамота 25 сент. 1646 г. Сбор, грам., стр. 64–68.

³⁰⁸ Уместны ли тут будут мнения некоторых русских историков о происхождении казачества из беглых крестьян, старавшихся освободиться от крепостной зависимости, каковой в XVI в. на Руси в действительности не было, или из охотников, сгруппировавшихся в промысловые артели, а потом, в силу обстоятельств, взявшихся за оружие и по «мановению ока» ставших грозными для всего мусульманского мира, считавшегося в то время непобедимым. Эти наивные мнения и сделанные из них выводы для истории казачества не применимы. Опыт показал, что русские «охочие» люди для казацкаго дела не пригодны. Для «казацкаго» дела пригодны только казаки, как старая военная организация.

³⁰⁹ Донские дела. Доклад царю в марте 1648 г.

По сообщению современника, подьячего Посольского приказа Григория Котошихина, казаков в то время на Дону было около 20 тыс. «О России в царствование Алексея Михайловича». СПб., 1859.

³¹⁰ Дела Крымские, 1647 г. Дела Турецкие, № 2.

³¹¹ Отписка Богдана Хмельницкого 30 марта 1650 г. Под этой отпиской внизу и писано: «Всему войску Донскому желательные приятели и братья Богдан Хмельницкий, гетман войск запорожских рукою властною».

³¹² Донские дела, 1652 г. Распросныя речи Мины Прибыткова, посланного на Дон с царским жалованьем и возвратившагося в Москву 30 окт. 1652 г.

³¹³ Грамота на Дон 28 июля 1659 г. Акты А. Лишина, т. I, № 35.

С присоединением Малороссии к Москве, в 1654 г., царь стал величать себя «всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцем». В грамотах на Дон титул «самодержец» впервые приведен в 1657 г., в грамоте 17 мая.

³¹⁴ Донские дела. Распросныя речи станичного атамана Петрова, 17 сент.

Название атаманов Васильев, Петров, Яковлев и др. — это не фамилии, так как фамилий на Дону не было, а их отчества, чьи они сыновья. К отчествам иногда прибавлялись прозвища: Черкашенин, Татаринов, Каторжный и др. Впоследствии из этих отчеств образовались фамилии.

³¹⁵ Донские дела. Кн. II, стр. 815, 824–25, 884–5, 891, 1087–8, 1090, 1097, 1106–8. В 1646 г. по приказанию царя дворянин Ждан Кондырев набирал по русским украинным городам охочих вольных людей для отправки их на Дон в помощь казакам; многие крестьяне и холопы Тульского, Соловского и Веневского уездов, прослышав об этом, стали записываться в охотники, а другие, пристав к казачьим станицам, возвращавшимся с атаманами Павлом Чесночихиным и Иваном Каторжным, пошли прямо на Дон. На требование воронежского воеводы Батурлина выдать этих беглых Иван Каторжный пригрозил отсечь ему уши, а посланного царем Данила Мясного с царским наказом ударил «в душу, вырвал из рук наказ и заткнул себе за голенище».

³¹⁶ Акты Лишина, т. I. Царская грамота 3 мая 1661 г. атаману Корнилу Яковлеву и всему Войску Донскому.

³¹⁷ Донские дела. Грамота на Дон 1661 г. в июле месяце.

³¹⁸ Дела Крымские. 1667 г., кн. № 9, 45 и 1670 г. кн. № 12. Дела Турецкие. 1667 г. кн. № 8.

³¹⁹ История торговли на Дону. Стр. 26–28. 1904. Е. Савельев.

³²⁰ В старое время станицами назывались партии казаков, посылаемые на разведку или с известиями в Москву. Во главе станицы стоял станичный атаман, а за ним есаул. Первые же поселения казаков назыв. городками, а местность, окружавшая городок, — юртами. С 1687 г. название городок стало заменяться названием станица. Старые поселения — пепелища до сего времени в некоторых местах Дона называются «старыми городками».

³²¹ Воровские — ослушные, не подчинявшиеся Главному Войску, местопребывание которого было в гор. Черкасске. В 1650 г. воровскими казаками на р. Дону, между городками Паншинским и Иловлинским, был построен для склада награбленных товаров гор. Рига. В 1660 г. по приказанию Войска городок этот был взят казаками штурмом и разрушен до основания, а атаман воровских казаков Василий Прокофьев с главными сообщниками повешен в Черкаске. Дела Донские. Грамота на Дон 29 мая 1660 г.

³²² Описание Собора. Собрание государ. грамот. Т. III, стр. 378 и след.

³²³ Ян-Янсен Стрейс и Штраус, оставившие свои о Разине записки, были голландцы, служившие на корабле Орле, построенном царем и стоявшем во время бунта Разина в Астрахани.

³²⁴ В 1872–1873 гг., по поручению Археол. о-ва, г. Ивановским в областях древнего Новгорода исследовано 819 могильников XI и XII вв., при чем установлено, что погребенные в них темно-волосые воины были южане, высоки в голенях, вооружались копьями и саблями, с правильным и красивым строением головы, а женщины носили украшения, металлические пояса, браслеты (базилики) и др., во всем сходные с донскими прошлых веков.

На древней стене Софийского собора, построенного в XI в., недавно открылась под обвалившейся позднейшей штукатуркой фреска, изображающая воинов, по вооружению и одежде во всем напоминающих казаков XVI–XVIII вв.

³²⁵ В Раздорской на Дону церкви до 80 годов прошлого столетия исстари хранилась ветхая бархатная обшивка священнических облачений, на которой золотом была вышита надпись славянскими буквами: «В память болярина князя Георгия (слово утрачено) Сицкаго (утрачено) в Раздорскую церковь на Дону от княгини…» Далее все истлело и высыпалось. Георгий Сицкий был сын большого воеводы Василия Сицкого, убитого в войне с Стефаном Баторием при Иване IV. Георгий Сицкий умер насильственной смертью при Грозном царе за ссору о старшинстве с Борисом Годуновым. С ним прекратился прямой род Сицких, бывших раньше кормлеными князьями Великого Новгорода, перешедшие туда из Литвы. Зная набожность казаков и ненависть их к Годунову, княгиня Сицкая, вдова Георгия, прислала в их церковь, в г. Раздоры, основанный новгородскими казаками в XVI в., вышитую ею самой ризу, вполне надеясь, что эти рыцари-воины, помня старую хлеб-соль, помолятся о душе ее погибшего мужа. Она хорошо знала, кому посылала, и не ошиблась.

³²⁶ Дела Донские. Грамота на Дон 22 марта 1667 г.

³²⁷ Майдан, где собирался круг, занимал место на юго-западе от собора и лежал на берегу Дона.

³²⁸ Цепь и тяжелые железные наручники, в которые был закован Разин, и теперь хранятся в старочеркасском соборе вделанные в стену притвора.

³²⁹ Костомаров. Бунт Стеньки Разина. Т. II, стр. 339.

³³⁰ После ареста Разин был прикован освященной цепью в соборном притворе, чтобы туда не проникла «нечистая сила» и не освободила его, т. к. народ считал его колдуном. Разин часто говорил былинным языком, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.

³³¹ Донские дела. Распросные речи стольника Косагова и дьяка Богданова 8 ноября 1671 г.

³³² При внесении в книгу прозвища казаков, данные им лично за какие-либо качества или внешние признаки, обращались в фамилии и стали отвечать уже не на вопрос — какой он? а на вопрос — чей? с прибавлением на московский лад окончания ов и ев. Вот почему получались такие несуразные от прозвищ фамилии: Рябой — Рябов, Косой — Косов, Кривой — Кривое, Мягкий — Мягков, Неживой — Неживов, Большой — Большов, Белый — Белов и т. п. Не имеющие личных прозвищ вносились по отчеству, — чей он сын: Фрол Минаев (сын Миная), Ефрем Петров, Корнилий Яковлев (сын Якова), Григорий Савельев (сын Савелия) и т. п. Отчества эти также превратились в фамилии.

³³³ Дела Донские. Наказ полковнику Косагову и дьяку Богданову в июне 1671 г. Запись, по которой атаманы и казаки были приведены к присяге в Москве и на Дону.

³³⁴ За ненужное вмешательство в политические дела и ревностное тяготение к старому московскому строю митрополит Иосиф был 21 мая 1671 г. казаками сброшен с колокольни. В то же время был убит князь Львов и многие дворяне.

³³⁵ Грамоты на Дон 21 июня, июля (без числа) и другая 20 июля 1671 года. Акты А. Лишина, т. I, № 48, Сбор, грамот Прянишникова, стр. 93–95 и Историч. описание земли войска Донского, стр. 277 и 278, изд. 1903 г.

³³⁶ Грамота на Дон 7 августа 1671 г. Акты А. Лишина, т. I, № 49.

³³⁷ Сохранилась древняя казачья поговорка: «кто развязал язык, тот вложил саблю в ножны»; или «от лишних слов слабеют руки».

³³⁸ С принятием казаками присяги войско Донское в некоторых своих грамотах стало употреблять выражение «били челом великому государю», т. е. московскому царю, а потом уже «и нам, всему Великому Войску Донскому».

³³⁹ С 1687 г. название «городок» заменяется словом станица, хотя кой-где еще сохраняется прежнее название. С 1704 г. название казачьих поселений станицами делается общим.

³⁴⁰ Тума есть слово черкесское, означающее приблудный, случайно или по рождению попавший в чужую среду. Тумой на Дону называли выкрестов из татар и турок или рожденных от них.

³⁴¹ Насека — прямая палка, на которой были сделаны насечки, когда она еще росла на корню, по числу лет, атаманских служений, с самого возникновения войска.

Пернач — булава, медная или серебряная, с острыми шишками на утолщенном, шаровидном, конце. Пернач от слова переть, попирать, бить. Это орудие нападения, употреблявшееся еще былинными богатырями. Донские атаманы пернач употребляли иногда в битвах, а иногда с ним выступали и в военных кругах.

Трухменка — серая папаха из туркменского курпяка с красным шлыком.

³⁴² Сакмы — древнее казачье название следов, тропинок по траве, как и саквы — переметные сумы — это наследие Азов-Саков. В татарский язык перешли слова: сак — осторожный, сакал — борода, корсак — брюхо, саксаул и др.

³⁴³ Снаряжаясь в поход, казаки говорили: идем зипуны добывать, отчего назывались зипунниками. Зипун — видоизмененное жупан, польский цветной кафтан. Слово это древнее, встречающееся во многих южнославянских наречиях и в языке сайван (саков) — индусов: гопан, пан, бан, чепан, жупан — воевода. Гопания (сайванское) — воеводство, вернее — староство. Зипун или жупан — панская верхняя одежда.

³⁴⁴ Древняя войсковая печать была с изображением бегущего оленя, пораженного стрелой, с надписью: «Печать войсковая, олень поражен стрелою». (Ригельман. Стр. 142). Изображение этой печати можно видеть в Донском музее на старых актах. Древняя печать Запорожского войска — бегущий олень, которого догоняет пущенная стрела. Печать Буго-Гардовской паланки — стоящий олень, за которым в наклоненном виде копье, острием вверх. На диадеме скифской царицы, найденной в 1864 г. в кургане Хохлаче, где ныне главный бассейн г. Новочеркасска, изображены олени. Печать есть эмблема, характеризующая историческую жизнь и деятельность народа. Неужели жизнь и деятельность казачества состояла только в охоте на оленей? Нет. Происхождение этой эмблемы нужно искать гораздо глубже, древней. Диана была в глубокой древности богиней Приазовья. Культ поклонения ей Геты-Руссы (Этруски) из Приазовья занесли в Италию за 12 в. до Р.Х. (Ист. Казач., стр. 70–112). Диана была богиня целомудрия, охранительница лесов и зверей берегов Азовского и Черного морей. Некто Актеон, сын Аристея, охотник иностранец, случайно увидел наготу богини во время купанья, за что разгневанная девственница обратила его в оленя и пустила в него свою смертоносную стрелу. Древнее казачество представляло из себя военный орден, высшими добродетелями которого были храбрость и целомудрие. Нарушение целомудрия каралось смертью. Казачество знало, из преданий, о своем древнем доисторическом происхождении и сохранило в памяти народной миф о своей целомудренной богине Диане и о наказанном нарушителе этой добродетели Актеоне. Следовательно, эмблема, изображенная на казачьей войсковой печати, гласит: «Казак, блюди целомудрие, иначе будешь наказан, как Актеон». Что целомудрие на Дону считалось великой добродетелью в древние времена, можно судить еще по следующему рассказу Псевдо-Плутарха, историка I века (Танаис. Гл. XIV, 1–2). «У одного героя богатыря Беросса (Бе-росс) от амазонки Лисиппы родился сын, которого назвали Танаисом (Тан, Дан, Дон). Танаис, возмужав, стал проявлять великие военные способности и, поклоняясь одному богу Марсу, дал обет целомудрия. (Марс, Ma-росс, великий Росс, бог Приазовья, культ поклонении которому Геты-Руссы занесли в Италию. („Ист. казачества“, стр. 70–112). Но завистливая Венера возбудила в нем любовь к собственной матери. Танаис долго боролся с своею страстью, но наконец больше не мог владеть собой и, желая остаться невинным, бросился в р. Амазоний, отчего последняя и получила название Танаиса, т. е. Дона». Эта легенда ясно характеризует древнее казачество как девственников и поклонников бога Марса или Арея, т. е. бога войны.

С войсковой печатью посылались грамоты по Войску, иногда без всякой скрепы, т. е. подписи, что принималось за «повеление Войска».

³⁴⁵ Общежитие Донских казаков в XVII и XVIII стол. В. Д. Сухорукое. Изд. А. Корниловича, 1824.

³⁴⁶ Чеберка, себерка, себры, шабры — слово древненовгородско-псковское, встречаемое в древних актах, а на Дону даже до последнего времени, в особенности в 1-м Донском округе. Корень этого слова происходит от себе, каждый сам по себе, сидящий на своей части, заимке. В древнем Пскове сябры — сидящие или владеющие своей частью общественного имущества. Себро — моя часть, шабры — соседи, чеберка — товарка, подруга.

³⁴⁷ Общежитие Донских казаков в XVII и XVIII ст. В. Д. Сухоруков.

³⁴⁸ Дела Донские. Отписка казаков, привезенная в Москву 16 дек. 1662 г.

³⁴⁹ История казачества, ч. II, гл. IV. — Новгородские повольники на Дону, стр. 282–283.

³⁵⁰ Дела Донские. Показание атамана Фрола Минаева в Посольском приказе 7 декабря 1672 г. В этом показании пропущен город Золотой, ныне Золотовская станица, и Казанский. Список населенных мест. Изд. Центр. Ст. Комитетом. XII. Земля войска Донского. СПб., 1864, стр. XXII. См. I — О донских казачьих городках.

³⁵¹ Все члены общины пользовались равными правами, и никто не был исключен из права поземельной собственности, только бы имел силы и средства приобрести и возделать ее. Поземельная собственность

³⁵² Там же, стр. 16 и др. Донские дела. Кн. II, стр. 1106–1107.

³⁵³ Дела Донские. Грамота на Дон 9 марта 1690 г.

³⁵⁴ Акты А. Лишина, т. I, № 71 и 83. Соловьев. Истор. России, т. XIV, стр. 289. Полное соб. зак., т. III, № 1644.

³⁵⁵ Соловьев. История России, т. XIII, М., 1879 г., стр. 286. Показание атамана зимовой станицы Потапа Панкратьева, бывшего в то время в Москве.

³⁵⁶ Там же, стр. 360.

³⁵⁷ К 1687 г. город Черкаск состоял уже из 11 станиц: Черкасской, Средней, Павловской, Прибылянской, Дурновской, Скородумовской, Тютеревской, Верхне-Рыковской, Старо-Рыковской, Нижне-Рыковской и Татарской. Эта последняя была населена татарами, принятыми в казаки.

³⁵⁸ Распросныя речи в Москве 25 дек. 1687 г. Донские дела. Связка XVI, 1687 г., № 13, л. 3–27.

Все предыдущие сведения взяты из исследования В. Г. Дружинина «Раскол на Дону». СПб., 1889. Стр. 67–213.

³⁵⁹ Донские дела. Связка XVII, № 2, л. 5–17. Распросныя речи атамана легкой станицы Филиппова.

³⁶⁰ Дон. дела. Распросныя речи атамана Якима Филиппова и войсковая отписка, полученная в Москве с тем же атаманом 5 марта 1688 г.

³⁶¹ Письма Фрола Минаева, Ивана Семенова от 12 апреля и Яна Гречанина от 5 апреля кн. В. В. Голицыну. Допол. к А.И. т. XII, № 17, стр. 147–154, 197–201.

³⁶² Это движение донских старообрядцев, противников Москвы, сильно тревожило Саратовского и Царицынского воевод, боявшихся за свои города. Вот почему они тщательно следили за их движением и немедленно доносили о всем в Москву. Доп. к А.И., т. XII, № 17, стр. 220–223 и 262–263, Отписки цариц, воеводы Дмитриева-Мамонова, полученная на Москве 25 июля, 1 и 29 августа 1688 г., и саратовскаго — Кологривова 27 августа. Дон. дела, св. XVII, 1688 г., л. 13–14.

³⁶³ Иван Семенов в письме к кн. Голицыну. Доп. к А.И., т. XII, № 17, стр. 198.

³⁶⁴ Раскол на Дону. В. Г. Дружинин. Стр. 170–213.

³⁶⁵ Похвальные грамоты на Дон: 8 мая, 26 июня, 23 сентября, 28 декабря 1688 г., 22 мая и 1 июля 1689 г. Акты А. Лишина, №№ 95–104, т. I.

³⁶⁶ Дон. дела, св. XVIII, 1689 г., № 13, л. 86–88. Резолюция на челобитной атамана Петра Мурзенка 14 сент. 1689 г.

³⁶⁷ Дела Дон., св. XVIII, 1690 г., № 10, л. 1–17. Грамота на Дон 22 сентября 1690 г. Там же. Грамота на Дон 23 генваря 1691 г.

Грамота на Дон 28 апреля 1691 г. Акты А. Лишина, т. I, № 107.

Грамотой этой повелевалось «над азовцы и крымцы чинить воинские промыслы» по государеву указу.

³⁶⁸ Дела Дон. Грамота на Дон 1692 г. февраля.

Отписка в. Дон., привезенная в Москву атам. Лук. Максимовым 1692 г. в декабре.

Распросныя речи атамана Вас. Горбунова 5 авг. 1694 г.

Распросныя речи атамана Тим. Федорова 2 окт. 1694 г.

Отписка в. Дон., привезенная в Москву в декабре 1695 г.

³⁶⁹ Грамота на Дон 16 марта 1695 г.

³⁷⁰ История Петра Великого. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, стр. 148. СПб., изд. 1902 г.

³⁷¹ Там же, стр. 150–152. Устрялов. Т. II, стр. 582.

Дополнение к деяниям Петра Великого, т. IV, стр. 132 и след.

³⁷² Акты Лишина, № 114, т. I. Грамота на Дон 4 февр. 1696 г.

³⁷³ Доп. к деян. Петра Великого, т. IV, стр. 157.

Казаки в этой схватке действовали по своей инициативе. Несмотря на страшную пушечную пальбу с кораблей, казаки ухитрились сцепиться с ними, прорубить им бока и потопить, без потерь в людях. Сравнить: русские военные люди в первом походе под Азов тонули на берегу моря, а казаки в битве в открытом море остались без потерь.

³⁷⁴ Там же. Стр. 157–159. Желябужский. Записки 66. Азовская История, стр. 16 и след.

Устрялов категорически заявляет (I, 384), что сам Петр I не принимал участия в этом нападении, как полагают некоторые историки, желая возвеличить этим царя. Все это сделали одни донские казаки, без помощи тамбовских и пензенских моряков из экипажа русского флота.

³⁷⁵ Поход боярина Шеина к Азову. Стр. 88. Брикнер. Т. I, стр. 156–159. Допол. к деян. Петра Великого. Т. IV, стр. 178.

³⁷⁶ Грамота на Дон 10 янв. 1697 г. Акты Лишина, т. I, № 115.

³⁷⁷ Доп. к деян. Петра Великого. Т. IV, стр. 359 и 360.

³⁷⁸ Удивительно, почему Петр I не оставил свой флот в распоряжение казаков для защиты Азова, а повелел отвести его в Паншинский городок под защиту царицынского гарнизона. Потому ли, что этот флот для казаков был не пригоден или он им не доверял. Но лес, железо и снасти казакам бы пригодились.

³⁷⁹ Акты Лишина, т. I, № 123.

³⁸⁰ Грамота царей Ивана и Петра на Дон 14 авг. 1688 г. о разорении казачьих старообрядческих городков по Медведице. Грамоты И. Прянишникова, стр. 123–127.

³⁸¹ Грамота на Дон 11 июня 1703 г. Акты Лишина, т. I, № 140.

³⁸² Грамота на Дон 1704 г. марта 15. Там же, № 149.

³⁸³ Грамотой от 22 июля 1700 г. казакам было повелено все свои отписки присылать в Посольский приказ и подавать боярину Головину «с товарищи».

³⁸⁴ Акты Лишина, т. I, №№ 129, 130, 132, 135 и 136.

³⁸⁵ Там же, № 145. Грамота 23 окт. 1703 г.

³⁸⁶ Там же, № 149. Грамота 13 марта 1704 г.

³⁸⁷ Там же, № 159. Грамота на Дон 14 мая 1705 г.

³⁸⁸ Грамота на Дон 7 июля 1706 г.

³⁸⁹ Грамота на Дон 21 сентября 1704 г. Грамоты И. Прянишникова, стр. 128.

³⁹⁰ Грамота на пергаменте на Дон 21 февраля 1706 г. Грамоты Прянишникова, стр. 133–140. Акты Лишина, т. I, № 162.

Новая печать, пожалованная «за верную вашу к нам, Велик. Госуд., показанную службу», была с изображением казака, сидящего верхом на бочке (с порохом), в правой руке держащего ружье, а в левой кальян. Впоследствии казаки стали толковать, что казак, сидящий на бочке, голый, сидит на бочке с вином и в левой руке держит не кальян, а чарку. Казаки это неожиданное пожалование приняли за насмешку и прикладывали эту печать только в отписках в «приказы», на войсковых же грамотах весь XVIII в. прикладывали свою старую печать с оленем, пронзенным стрелой.

³⁹¹ Все прежние царские грамоты есть не что иное, как указы из Посольского приказа за подписью дьяка.

С 1700 г. царь приказал все отписки казаков подавать в том же приказе боярину Головину с товарищами.

³⁹² Грамоты на Дон 28 февр. и 11 авг. 1706 г. и отписка дон. казаков в Посольский приказ в сентябре того же года.

³⁹³ Дополн. к деяниям Петра I. Том VII, стр. 427.

Отписка Булавина и войска Донского к войску Запорожскому 17 мая 1708 г.

Грамота Булавина кубанским казакам 27 мая 1708 г. Истор. Петра Велик. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, гл. XV, стр. 345 и 346.

³⁹⁴ Деяния Петра Вел. Т. II, стр. 436 и 437.

Истор. Петра Вел. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, гл. XV, стр. 343–346.

³⁹⁵ Грамота Петра I гетм. Скоропадскому 26 мая 1709 г. Полн. собр. закон., т. IV, № 2233.

Отписка запорожцев царю 6 авг. 1708 г.

Акты Лишина, т. I, № 163. Грамота на Дон 26 дек. 1707 г.

³⁹⁶ Акты Лишина, т. I, №№ 164 и 165. Отписка Толстого из Азова в апреле 1708 г. и грамота на Дон 28 апреля того же года.

Дорога, по которой Булавин шел к Черкаску, и теперь во многих станицах носит название «Булавинского шляха».

³⁹⁷ Брикнер. Т. 1, стр. 345. Русская Старина, 1870.

³⁹⁸ Дополн. к Деяниям Петра Великого. Т. VIII, стр. 45–59. Грамоты на Дон апреля 20, 27, 28 и 3 мая 1708 г. Акты Лишина, т. I, № 165 и 168. Брикнер, т. I, стр. 346.

Такой приказ достоин страшного и кровожадного персидского безумца деспота Аги-Мухамет-хана (во 2-й пол. XVIII в.), но не христианского монарха, стремившегося быть европейцем.

³⁹⁹ Брикнер, стр. 346. Письма Петра к Меншикову 10 и 11 мая 1708 г.

⁴⁰⁰ Брикнер. Т. I, стр. 347 и 348. Акты Лишина, т. I, № 167. Отписка Булавина.

⁴⁰¹ Есть предание, записанное в неизданной старой рукописи, что вместе с Булавиным была переодетая в казацкое платье его дочь Галя. Она вместе рубилась с отцом и раненая, падая, вскричала: «Отец, спасенья нет!» Потом, видя, что отец взвел курок, вскочила, обнажила кинжал и проколола себе грудь, воскликнув, обращаясь к изменникам: «Рабы, рабы, презренные и жалкие рабы! Смотрите, как умирает свободная казачка!» и упала мертвой на труп отца.

⁴⁰² Деяния Петра Великого, ч. П, стр. 449. Отписка казаков 1709 г. генваря.

⁴⁰³ Соловьев. Т. XV, стр. 258. Брикнер, т. I, стр. 348 и 349.

⁴⁰⁴ Очерки по истории Донских казаков. А. Савельев, стр. 59.

⁴⁰⁵ Войсковая грамота по станицам, сохранившаяся во многих станичных архивах.

⁴⁰⁶ О причинах разстройства финансов в России. Н. С. Мордвинов, известный госуд. деятель первой половины XIX в.

Про эпоху Петра I и его преемников тюменский странник говорил: «во всех присутственных местах судят и распоряжают по своей похоти, по злату и серебру, по мешкам и по штрафам». Москвин, писатель 20-х год. XIX ст. Разглагольствования тюменскаго странника.

⁴⁰⁷ Дон. дела. Распросныя речи Кочетова в сент. 1705 г.

⁴⁰⁸ Ригельман. Стр. 97 и 98. Старочеркасск и его достопримечательности. Гр. Левицкий.

⁴⁰⁹ По требованию турок, согласно Прутского договора, «не строить укреплений между Азовом и Черкаском транжемент», с Монастырского был перенесен выше Черкаска, на Васильевские бугры, а в 1730 г. на правый берег Дона, между нынешними Ростовом и Нахичеванью, и назван крепостью св. Анны, ас 1761 г. «Дмитрия Ростовского».

⁴¹⁰ По истории Ригельмана (стр. 101), Емельянов не умер, а был Кругом смещен.

⁴¹¹ Грамота на Дон 23 мая 1720 г. Сборник грамот Прянишникова, стр. 141.

⁴¹² Там же. Грамоты на Дон, стр. 147–182. Грамота на Дон о пожаловании атаманом Ефремова 17 марта 1738 г., стр. 191.

⁴¹³ А. Савельев. Стр. 71–73, 1870 г. Е. Савельев. Войсковой Круг на Дону, как народ оправление. Стр. 6–8. 1917 г.

⁴¹⁴ Грамоты на Дон 25 февраля 1782 г. и 12 января 1735 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, № 52 и 103.

⁴¹⁵ Грамота на Дон 21 авг. 1753 г. Прянишников, стр. 249.

⁴¹⁶ Грамоты на Дон 16, 23 и 30 марта 1738 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, №№ 202, 204 и 205.

⁴¹⁷ Äeöü Ěe0eía, ö. II, — к 1-у, ¹ 26.

⁴¹⁸ Жур. Петра I.

⁴¹⁹ Подвиги донских героев, прославивших свою великую родину, будут изданы особой серией «Донские богатыри». Автор.

⁴²⁰ Грамота на Дон 20 февр. 1724 г. Акты Лишина, т. I, № 198.

⁴²¹ Грамота на Дон 9 февр. 1725 г. Там же, т. II, ч. 1, № 1.

⁴²² Там же, № 46, 48 и 59. Грамоты на Дон 3 авг., 15 ноября 1731 г. и 31 августа 1732 г.

⁴²³ «Хазака» и «казака» — от древнеарийских корней аз и ак — белый, т. е. свободный Ас. Многие думают, что слово ак есть татарское, означающее «белый». Это не верно. Корень ак встречается во многих древнеарийских языках и всегда означает белый, чистый и свободный, иногда выходящий из ряда общепринятых правил. Возьмем для примера: аква — чистая вода, аквилон — свободный ветер и мног. др.

⁴²⁴ Грамота на Дон 28 января 1724 г. Акты Лишина, т. I, № 196.

⁴²⁵ Грамота на Дон 4 окт. 1746 г. Акты Лишина, т. II, ч. 2, № 413.

⁴²⁶ Прот. Гр. Левицкий. Стр. 49.

⁴²⁷ Общежит. Донск. казак. Сухоруков. Записки о Верхне-Курмоярской ст. Е. Котельников. Записки свящ. Пивоварова. «Каз. Вест.», 1884. № 2, 5 и др.

⁴²⁸ Грамота на Дон 30 сент. 1745 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1, № 385.

⁴²⁹ Иван Фролов был не войсковым, а как бы временным, «наказным» атаманом, т. е. приводившим на Дону в исполнение царские наказы.

⁴³⁰ «Полисадник» этот построен был еще в 1644 г. и вооружен по раскатам азовскими пушками.

После большого разлива Дона в 1687 г., когда смыт был почти весь город Черкаск, подобный разлив повторился в 1740 г., в бытность на Дону ген. Тараканова, названный «Таракановским», о чем сделана отметка на соборной стене — вбит большой бударный гвоздь.

⁴³¹ Грамота на Дон 17 февр., 1 марта и 16 апр. 1748 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, № 314 и 319.

⁴³² Там же, № 341.

⁴³³ Указ Сенату. Там же, № 365.

⁴³⁴ Грамота на Дон 27 июля 1747 г. Там же, ч. 2-я, № 438.

⁴³⁵ Грамота на Дон 21 авг. 1753 г. Грамоты Прянишникова, стр. 249.

⁴³⁶ Грамота на Дон 11 июня 1759 г. Акты Лишина, т. П, ч. 2-я, № 633.

⁴³⁷ Замечательно, что на могильной плите Дан. Ефремова, в ограде Ратинской церкви в Старочеркасске, ни о каких чинах его не упоминается, а лишь: «Здесь погребен достопочтенный господин войска Донского» и т. д. Плита эта заготовлена при жизни самим Ефремовым.

⁴³⁸ Крестьянский вопрос на Дону. Историч. очерк. Е. Савельев. 1917.

Бригадир Краснощеков давал каждому переселенцу по 5 р. и льготы на 5 лет.

В 1747 г. атаман Дан. Ефремов захватил весь Черногаевский юрт и заселил слоб. Даниловку. Степан Ефремов — Ефремову-Степановку и мн. др.

⁴³⁹ Грамоты на Дон 2 марта 1763 г. и 22 апреля 1766 г. Акты Лишина, т. III, № 2 и 45.

⁴⁴⁰ Грамота на Дон 15 марта 1764 г. Там же, № 10.

⁴⁴¹ После войны с Турцией, по Белградскому договору в 1739 г. Россия завладела большими пространствами в Черноморской степи, но не получила права владеть морскими берегами и держать на Черном море флот. Азов условлено срыть и оставить в нейтральной полосе.

⁴⁴² Грамоты на Дон 1772 г. 7 и 30 марта, 24 апреля и др. Акты Лишина, т. III, № 91, 92 и 93. А. Савельев, стр. 82 и 83.

⁴⁴³ Отняв у Донского казачества его старые права и вольности, русское правительство стало налагать руку и на другие казачьи войска, в том числе и на Яицкое. Протесты и ропот, перешедшие скоро в открытое восстание, на Яике были подавлены самым жестоким образом и Яицкое войско подчинено русским военным властям. Казачество было этим в высшей степени обескуражено и недовольно. Это создало благотворную почву для «Пугачевского бунта».

⁴⁴⁴ Грамота Екатерины 6 декабря 1772 года. Грамоты. И. Прянишников. Стр. 280–281.

⁴⁴⁵ Грамота на Дон 25 янв. 1773 г. Там же, стр. 282–283.

⁴⁴⁶ Грамота на Дон 21 июня 1774 г. Грамоты, Прянишников, стр. 287.

⁴⁴⁷ За подвиги в первой турецкой войне по повелению Екатерины на Дон было прислано в 1775 г. большое белое знамя с надписью: «Нашему вернолюбезному войску Донскому, за храбрые и мужественные подвиги во время минувшей войны с турками».

Похвальная грамота на Дон 28 июня 1775 г. Прянишников, стр. 292.

⁴⁴⁸ Сотенная команда была учреждена еще при Даниле Ефремове. Из нее впоследствии образовался пятисотенный атаманский полк, шефом которого был войсковой атаман, а командиром вице-полковник.

⁴⁴⁹ Грамоты на Дон 2 декабря 1773 г. и 10 января 1774 г. Прянишников, стр. 284–286.

Замечательно, что ни сама Екатерина II, ни ее вельможи, ни даже войско Донское не знали, что Емельян Иванов Пугачев, прежде чем стать во главе восстания уральцев, не был уже донским казаком, а терским семейным. П. Л. Юдин добыл в Ставропольском и Кизлярском архивах следующие по этому вопросу данные. При устройстве Моздокской линии в 1770 г. туда было переселено с Волги 517 семейств казаков, а «для стреляния из пушек» туда же переведено 250 «сказочных» казаков с Дона, которых и поселили по 50 семейств в каждую из пяти новых станиц, населенных волжскими казаками. Желающих переселиться с Дона оказалось больше на 21 чел. Все они просили войскового атамана терского семейного войска Татаринцева зачислить их в службу этого войска. Просьбу эту атаман 12 января 1772 г. представил на утверждение коменданта. Первым в представленном списке значился «неимеющий письменнаго вида» Емельян Иванов, прибывший с Дона; из распросной сказки его видно, что он «Донского войска Емельян Иванов, сын Пугачев, от роду 30 лет, уроженец Зимовейской станицы, из казачьих детей; отец его казак Иван Михайлович, сын Пугачев, по возвращении русской армии из Пруссии (после семилетней войны), назад тому лет семь (1765 г.) умер, а он, Емельян, в 1771 г. по указу военной коллегии перешел жительством в Моздокский край и ныне в казаки определенным быть желает». В списке терской военной канцелярии на 1 января 1773 г. в числе рядовых казаков этого войска значится Емельян Иванов с своей женой Прасковьей Фоминишной. Детей не показано. Дальнейшая судьба Пугачева за время пребывания его в Терском семейном войске такова. Казаки, недовольные атаманом Татаринцевым, хотели выбрать на эту должность Пугачева, с тем, чтобы он ехал в Петербург и ходатайствовал об утраченных войском привилегиях.

Пугачев поехал, но на дороге приверженцами Татаринцева был схвачен и представлен моздокскому коменданту. Его обвинили в смуте и посадили в тюрьму, из которой он, вместе с часовым солдатом Венедиктом Лаптевым, бежал и пробрался на Яик.

Итак, благодаря трудам П. Л. Юдина, нам теперь стало известно, что Е. Пугачев не был уже донским казаком, когда затеял произвести смуту в России, присвоив себе имя императора Петра III.

Журнал «Русский Архив», 1911, № 9.

⁴⁵⁰ Грамоты на Дон 16 февр. и 28 июня 1775 г. Прянишников, стр. 290–294.

⁴⁵¹ Предложение Потемкина 18 февр. 1775 г. Акты Лишина, т. III, № 115 и 116.

Атаману положено жалованье в год 1000 р., ему же на стол 3000 р. — 4000 р.

Старшинам по назначению по 600 р., на стол по 400 р. — по 1000 р.

Старшинам по выбору по 600 р., на стол по 200 р. — по 800 р.

Войсковому дьяку — 300 р.

На содержание канцелярии (дрова, свечи, сургуч и проч.) — 500 р.

Атаманскому писарю — 100 р. и т. д.

⁴⁵² Донцы. M. Сенюткин. Стр. 150, 178 и 204. Копия с донесения Суворова кн. Потемкину 6 окт. 1783 г. Там же, стр. 258–261.

⁴⁵³ Полн. собр. закон. 1779 г. № 14942.

⁴⁵⁴ Грамоты. Прянишников, стр. 298–300.

⁴⁵⁵ Там же, стр. 295–297.

⁴⁵⁶ Дневник свящ. В. Рубашкина. «Казачий Вестник», 1883, № 13.

⁴⁵⁷ Там же.

⁴⁵⁸ Рескрипт на имя Орлова 6 июля 1797 г. Акты Лишина, т. III, № 120. «Что касается до вкравшихся злоупотреблений и сделанных перемен кн. Потемкиным, писал Павел, то вам принадлежит первыя искоренять, а мне последних не опробовать, яко клонящихся всегда к истреблению общественнаго порядка вещей».

⁴⁵⁹ Мартынов заступал место войск, атам. Иловайского, когда последний был в Петербурге по делу об отмене насильственного переселения казаков на Кубань.

⁴⁶⁰ Простота эта действительно среди донских казаков в их общественной жизни в неприкосновенности сохранялась до половины прошлого столетия. Когда же в сыскных и судных начальствах засел «крючковатый» чиновник с стряпчими, дьяками и повытчиками, то дела стали решаться «по похоти, по злату и серебру, по пешкам и штофам». Об этом нам передали наши отцы и деды.

⁴⁶¹ Рескрипты Павла I ген. — лейт. Иловайскому 1-му 30 авг. и 14 окт. 1798 г. Акты Лишина, т. III, № 121 и 122.

⁴⁶² Труды войск, статист, комит. в. 1-й, 1867 г., стр. 78. «Моск. отд. арх. Глав. Штаба». Связка № 115. Указ 1776 г. 10 янв. № 74.

⁴⁶³ Акты Лишина, т. III, № 124.

⁴⁶⁴ Там же, № 1130, стр. 420. Арх. гл. упр. каз. войск. Дела ком. о войске Дон., о привилегиях. № 2, л. 285.

⁴⁶⁵ Записки св. Рубашкина. Прот. Г. Левицкий, стр. 18 и 19. Полковник Грузинов. А. А. Караев. 1896 г.

⁴⁶⁶ В грамоте на Дон Павел Петрович 15 февраля 1800 г. писал: «Нашему любезно-верному войску Донскому. Верность ваша к нам, оказанная во многих случаях, особенно же заслуги в войне против французов, в продолжении Итальянской кампании 1799 г., где мужеством и неустрашимою своею храбростью поражали везде неприятеля… за ваши подвиги жалуем вам знамя, на коем изображено заслужившее вам сие отличие». Грамоты. Прянишников, стр. 301.

⁴⁶⁷ Оренбургский поход. Дон. обл. Вед. 1856 г. № 1, 2, 3 и 5; А. Филонов. Донесения Орлова Павлу Петровичу 23 янв., 1 и 10 февр. 1801 г.

⁴⁶⁸ В ночь с 11 на 12 марта некоторые из высших сановников и офицеров, во главе с военным губернатором графом Паленом, с согласия великих князей, решили устранить от власти Павла и потребовали от него отречения от престола. Павел встретил их с таким упорством и гневом, что в запальчивости был ими убит. Записки пол. Саблукова. 1906. Русская История проф. Платонова, стр. 378.

Глава IV

Новгородские повольники на Дону

Готский историк Иорнанд (VI в.) говорит, что в IV веке по Р.Х. Геты или Готы в правление своего знаменитого гетмана Эрмана, прожившего более ста лет, владели почти всей нынешней Европейской Россией, от Черного моря до Балтийского.

В IX в. Готе или Гьте, по словам Нестора, вновь покоряют Новгородскую землю, но новгородцы в союзе с соседями прогоняют их. Готы рассеиваются по берегам Балтийского моря, но часть их остается в новгородских областях и впоследствии становится известной под названием конных «гофейских казаков» в Бежецкой пятине, ямских казаков, дерптских и других^{244}. Открытые недавно древние фрески в древнем соборе и раскопки новгородских могил XI и XII вв., произведенные в 1872 и 1873 гг., по поручению Импер. Археол. общ. г-м Ивановским, ясно показали пребывание южан Гетов в Новгородской земле в названный период времени. По монетам и ценным вещам, найденным в могильниках, археологи пришли к заключению, что народ этот принадлежал к военной касте и имел торговые сношения с волжскими болгарами и с юго-востоком России^{245}.

С призванием князей и в особенности в жестокое правление Ярослава I, новгородская гетская вольница, теснимая с запада германцами, двинулась на северо-восток и завела свои колонии по Северной Двине, Волге, Каме и Вятке.

Еще в конце XII в. отважные новгородские «повольники» или «ушкуйники» основали нар. Вятке гор. Хлынов, переименованный впоследствии в Вятку, и оттуда предпринимали свои торговые путешествия или военные набеги вниз по Волге. В 1361 г. они проникли в столицу Золотой Орды Сарайчик, а в 1364–65 гг. — за Уральский хребет на берега р. Оби.

Предводители этих «ватаг» именовались «ватманами», а впоследствии атаманами. Основанные повольниками общины, по примеру Новгорода и Пскова, управлялись «вечем», т. е. народным «кругом», где каждый гражданин имел равный голос со всеми. После разгрома Хлынова Иваном III, 1489 г., большая часть его граждан, жаждавших свободы и независимости, ушла на Северную Двину, Каму и вниз по Волге; другая часть была расселена по московским областям.

Хлынов был большой торговый город, управлявшийся вечем и имевший свой вечевой колокол.

Духовенство Хлынова, избираемое вечем, было совершенно независимо как от новгородской, так и московской митрополий. Московский митрополит Геронтий, современник Ивана III, в 1471 г. писал про вятчан, что «он не знает даже, кто там духовенство». Ушедшие вверх по Каме новгородцы основали г. Елабугу среди покоренных ими вотяков; двинувшиеся же вниз по Волге могли только поселиться в таком месте, где бы они могли добывать средства к существованию, т. е. иметь торговые сношения, запасы хлеба и огнестрельные снаряды. От устья Камы до нынешнего Симбирска весь горный берег в то время был занят воинственными мордовскими племенами и черемисами; места же от Самары до Оренбурга заняты были кочующими башкирами; горный берег нынешней Саратовской губернии до Балашова занимала та же мордва, а ниже г. Саратова до Камышина, изрезанный крутыми оврагами и поросший лесами, неудобный для кочевья берег был свободен от поселений. Ниже Камышина до Астрахани кочевала Золотая Орда.

Из этого краткого обзора видно, что пространство, занимаемое ныне г. Камышином, было самое удобное и безопасное для поселения новгородцев, ушедших из Хлынова. Действительно, местность эта представляет высокое плато, ограниченное огромными оврагами в 40 саж. глубины, а потому имеет вид как бы природного городка, в котором можно было защищаться и откуда производить нападения. На запад плато это понижается, переходит в волнистую возвышенность, поросшую кустами, а прежде дремучим лесом, и вступает в Донскую область, где течет р. Иловля и где в XV в. были уже поселения и церкви, подчиненные епископу Сарайскому. Пространство между р. Иловлей и Урюпином, крайним пограничным пунктом рязанских укреплений, было раньше занято, судя по сохранившимся в архиве Саратовской Духовной Консистории антиминсам, также христианским населением. Верховье р. Иловли почти соприкасается с верховьями р. Арчеды, впадающей в Медведицу, а между Медведицей и Бузулуком есть небольшая речка Перевозинка, как бы соединяющая эти две реки. По Бузулуку, мимо нынешней Алексеевской станицы, можно попасть в р. Хопер, а оттуда Хопром вверх до Урюпина или же до р. Тишанки, скрывающейся в лесистых горных местах. Название речки Тишанки встречается еще ниже впадения реки Иловли в р. Дон; вершина этой второй речки переходит в Саратовскую губернию и принимает в себя речку Лазную, узенькую, но удобную весной для перевала лодок через овраг, граничащий с р. Волгой.

Вот в этих-то местах, согласно памяти народной, выраженной в песне волжско-донской вольницы — «Как пониже-то, братцы, было города Саратова, а повыше-то было города Камышина, протекала Камышинка река»… и нужно искать первые становища хлыновцев, бежавших от порабощения московских князей. Торговые караваны давали случай этой вольнице приобретать «зипуны», а пограничные городки враждебных Москве рязанцев служили местом сбыта добычи, в обмен на которую новгородцы могли получать хлеб и порох.

Иван III, зная предприимчивый характер этой удалой вольницы, поселившейся за пределами его владений, вблизи окраин враждебного ему княжества Рязанского, зорко следил за движениями этой горсти людей, не пожелавших ему подчиниться. Чтобы предупредить сношения рязанцев с этой вольницей, Иван III напоминал своей сестре, вдовствующей рязанской княгине Агриппине, не пускать ратных людей дальше Рясской переволоки, «а ослушается кто и пойдет само дурью на Дон в молодечество, их бы ты, Агриппина, велела казнити».

Иван III не ошибся, придавая в своих политических соображениях большое значение новому, поселившемуся на границах Рязанской области враждебному ему элементу, так как со смертью Агриппины Рязанское княжество, по замыслам великого князя, должно быть присоединено к Москве. Присоединение это и состоялось при Василии III в 1517 г.

При движении на Дон с Днепра черкасов, белогородских и старых азовских казаков новгородцы спустились вниз по этой реке до самого Азова, смешались с другими казацкими общинами и таким образом положили основание «Всевеликому Войску Донскому», с его древним вечевым управлением.

Казаки-новгородцы на Дону — самый предприимчивый, стойкий в своих убеждениях, даже до упрямства, храбрый и домовитый народ. Казаки этого типа высоки на ногах, рослы, с широкой могучей грудью, белым лицом, большим, прямым хрящеватым носом, с круглым и малым подбородком, с круглой головой и высоким лбом. Волосы на голове от темно-русых до черных; на усах и бороде светлее, волнистые. Казаки этого типа идут в гвардию и артиллерию^{246}.

Говор современных новгородцев, в особенности коренных древних поселений, во многом сходен с донским, жителей 1-го и 2-го Донских округов^{247}. Как те, так и другие звук щ не выговаривают, а заменяют его двойным ш, например: ишшо, ишшобы, пешшаный, пешшинка, што (что), пишша и пишта (пища) и проч. Вместо жд всегда почти употребляют: Рожество, одежа, надежа (надежда), дож и проч. Вместо к всегда х, в словах: хрешшенье, дохтур и др. Также: скусно, свиток и твиток (цветок), сумлеваться, сусед, укунуться, анагдась, глыбоко, быдто, кружовник, ослобонить, некрут, антиллерия, дака (дайка), ухи, польга (польза), слухать, верьх и верьхи (верхом), молонья (молния), женыпина, болесть, ужасть, жисть, скупердяй, панафида (панихида), трухмал, лясы точить, ну те к ляду, сиверка, сивер, исть (есть) и др. Новгородцы лучше, чем москвичи, знали древние сказания о начале Руси и ее славных витязях-богатырях. Язык их деловых бумаг, как и старых донских казаков, чище московского и отличается от последнего как чистотой, так и образностью выражений.

Новгородцы также занесли на Дон названия: атаман, стан, ватага, ильмень (общее название большого чистого озера) и др. Кроме того, многие донские станицы и хутора носят чисто новгородские названия: Ярыженская (от ярыжки и ярыга — наемные люди и бездельники); Багаевская (одноименные села по пути движения древних новгородцев в губерниях: Казанской, Вятской и др.); Ведерниковская, ныне переименованная вместе с Бабской в Константиновскую (в губерниях: Вятской, Пермской, Нижегородской, Смоленской и др.); Михалевская, ныне Николаевская станица (в Псковской губ. 21 селение и 3 деревни); Каргальская — Каргалы на Каме; Гундоровская — села в Архангельской, Вятской и Самарской губ. Хутора и фамилия Черевков — село Черевково, Сольвычегодского уезда, на Северной Двине, древнее поселение новгородцев — ушкуйников; жители отличаются предприимчивым и энергичным характером, не знавшие никогда крепостного права. Древний новгородский погост Ягриш Архангельской губер., близ погоста Верхотоимского, отличается самыми жгучими брюнетками севера. Погост этот упоминается еще в завещании Ивана III. Станица Раздорская, древняя столица донского казачества, также звучит чем-то новгородским; слово «раздоры» — излюбленное выражение во всех новгородских актах, постоянные жалобы на «раздоры», т. е. несогласия.

Присутствие новгородского элемента в Донском казачестве сказывается также в архитектуре построек древних церквей, часовень, народной орнаментации, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, вечевом правлении, говоре и проч. Приведем особенности религиозно-бытового характера из жизни новгородцев:^{248}

1) Христианство в новгородских областях прививалось очень медленно и в XI и XII веках новгородцы еще упорно сохраняли остатки своего языческого культа.

2) В 1028 году в силу этой упорности кн. Ярославом обнародован сборник славянских юридических обычаев под именем «Русской Правды», в противоположность жестокому не славянскому судному праву греков, принятому Св. Владимиром при составлении церковных правил.

3) Сохраняя последовательно черты народного характера, новгородцы в 1156 году вынудили князя согласиться выбирать архиереев и священников из местных жителей на вече.

4) В 1360 году сам архиепископ новгородский Евфимий II не подчиняется московскому митрополиту и разрывает на 20 лет связь с митрополией.

5) В 1384 году, продолжая выражать черты народного духа, новгородцы постановили на вече не подчиняться московскому митрополиту и дела по духовной части решать гражданским вечевым судом.

6) В 1471 году митрополит Геронтий пишет в Вятку о своем незнании — из кого состоит вятское духовенство и где оно рукополагается.

7) При обряде церковной свадьбы священник должен ехать впереди с крестом в облачении, а жених сзади с волхвом (колдуном). Этот обычай был запрещен духовным собором в 1667 г.

8) Женщина-новгородка, помимо отца и матери, должна была говорить публично на вече, «жених ей люб или не люб».

9) Венчались в церкви и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «круг ракитова куста венчалися».

10) Женились 3, 4, 5 и 6 раз и свободно разводились с женами, передавая публично их другим.

11) По сказанию Леннуа, продавали и меняли своих жен публично на вещи.

12) Лиц, осужденных церковно-народным судом, сажали на цепь.

13) Известие о смерти согражданина передавалось трезвоном.

14) Освящали вино и водку в день Св. Николая и Козьмы вместо воды.

15) Вдовые священники, несмотря на запрещение московских соборов, во всех новгородских областях свободно совершали богослужение по найму, переходя с места на место и проч.

В параллель к этому приведем факты из отношений донской церкви к московской, а также некоторые церковные обряды, записанные знатоком донской старины, протоиереем Левицким и академиком Е. Ознобишиным в половине XIX в.

1) В 1687 году, после усмирения бунта Разина, прислана была на Дон грамота с повелением поминать на большом выходе имя московского патриарха. Следовательно, на Дону в черкасском соборе с 1687 года в первый раз стали молиться за главного российского духовного владыку^{249}.

2) В 1762 году, после присоединения Дона к воронежской епархии, епископ Иоаким доносил Св. Синоду, что «казаки, под страхом наказания, запрещают своим священникам слушаться распоряжений архиерея и судят их по своему обычаю в кругу (вече)»; а атаман Иловайский прямо писал, чтобы архиерей не смел вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются по утверждению «казачьяго круга и старшин».

3) В 1765 году воронежский епископ Тихон I доносил вновь Св. Синоду, что в трех черкасских благочиниях 58 лиц самовольно определены кругом без его, архиерейского, благословения и что беспорядки казачьих церквей (не подходящих под порядки московские) исправить нет никакой возможности.

4) В том же году и тот же епископ вновь доносил Св. Синоду, что казачьи церкви не ведут венечных записей и метрик и что атаман Иловайский набил колодки на протопопа черкасского сбора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше веча, т. е. войскового круга.

Надо заметить, что Иловайский, генерал времен Екатерины II, один из орлов ее века, не был старообрядцем, не был и крамольником, чтобы иметь какое-либо право вступить в явную вражду с уважаемыми святителями московской церкви, и если он действовал в означенных случаях так враждебно против архиерея, то это только объясняется нравственным давлением войскового круга, состоявшего в то время еще из прямых потомков новгородцев 1384 года и вятчан 1471 года.

5) Известно, что брак на Дону в средних и низовых станицах с незапамятных времен, по народным преданиям, всегда состоял в церемонии, происходившей на майдане — народной площади, где собирался круг. Церемония эта происходила следующим образом: желающие вступать в брак являлись в сопровождении своих родственников на майдан, где жених, обращаясь к невесте, спрашивал ее: «люб ли он ей?» После утвердительного ответа невеста также спрашивала жениха: «люба ли она ему?» и, получив утвердительный ответ, кланялась жениху в ноги, в знак подчинения. После сего атаман и старшины вставали с своих мест и поздравляли молодых словами «в добрый час». Такая форма брака была так важна в понятиях казаков-вечников, что и после венчания в церкви должна была обязательно исполняться на майдане.

6) Развод производился с такою же легкостью: надоела мужу жена — он ведет ее на майдан и, став перед атаманом и старшинами, говорит, что эта жена была ему люба, была хорошая хозяйка, но теперь не нужна, и слегка отталкивал ее от себя. В это время желающий взять разведенную подходил к ней, покрывал ее полою своего казакина, и брак этим знаком прикрытия был совершен. Форма прикрытия полою, говорит известный донской историк Сухоруков, считалась самою важною и как бы снимала бесчестие развода. Таким образом, женщина могла передаваться от одного к другому и так далее. О такой форме брака говорит и Евлампий Кательников в своей «Исторической Записке о Верхне-Курмоярской станице», составленной им в начале прошлого столетия. Брак этот в средних станицах Дона, в том числе и в Верхне-Курмоярской, по сообщению Кательникова, просуществовал до 1750 г.; церемония его состояла в следующем: жених с невестою являлись на станичный сбор, молились и кланялись на все четыре стороны, причем жених, обращаясь к невесте, громко говорил: «Ты — скить, Настя, будь мне жена!» Невеста кланялась ему в ноги и отвечала: «А ты — скить, Гаврила, будь мне муж!» И тут целовались при общем поздравлении. Так жили и рождали детей. Венчание в церкви или часовне, если они были, считалось необязательным. Развод был также очень прост. Муж выводил жену на сбор и говорил: «Вот-скить, честная станица, она мне не жена, а я ей не муж!» Разведенную жену тут же мог взять другой, накрывши полой и объявив сбору с такими же примолвиями^{250}.

Священник Пивоваров, служивший в станицах Ведерниковской (ныне хутор ст. Константиновской) и Нижне-Каргальской (ныне хутор ст. Мариинской) в 20–40-х годах прошлого столетия, в своих записках отмечает, что приведенный обряд брака на майдане в некоторых станицах Дона существовал еще и в его время. Хотя такие браки нередко скреплялись венчанием какого-нибудь беглого попа или монаха, часто около стола или телеги, если дело происходило на ярмарке, но это нисколько не удерживало казаков вновь разводиться и искать себе новых жен. Так женились четыре, пять и более раз.

Хотя на Дон и послана была царская грамота 20 сентября 1745 г. о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков исполнять свой древний обычай жениться и разводиться с сведения и согласия станичного круга.

7) Известно, что Разин, отвергавший форму церковного брака, велел венчать молодых вокруг ракиты или вербы. Неудивительно, Разин как человек грамотный читал и хорошо знал древние новгородские языческие предания. Это подтверждается и тем, что Разин часто выражался языком былин, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.

8) Обряд церковного брака, по словам историка Сухорукова, происходил следующим образом: когда собирались ехать в церковь, то впереди поезда шел, а с хутора мог и ехать, священник с крестом в руках, за ним жених в алой черкеске, с высокой шапкою в руках, рядом с колдуном; вокруг священника и жениха гарцевали, стреляли, кричали и пели веселые песни сверстники жениха, отдававшие ему последний молодеческий долг.

9) После смерти гражданина, по словам протоиерея Левицкого, в XVIII столетии всегда трезвонили, но, вследствие частых и опустошительных пожаров, бывших в том веке в гор. Черкасске, трезвонить было запрещено указом войскового начальства.

10) В церквах станиц Усть-Хоперской и Усть-Быстрянской Е. Ознобишиным найдены железные шейные цепи, на которые, по словам старых граждан этих станиц, сажали в прежнее время уличенных в прелюбодеянии. Желая проверить столь интересный археологический факт, Ознобишин обратился к покойному протоиерею Г. А. Левицкому, прося его разъяснить справедливость этого обычая. О. Григорий письмом уведомил его, что обычай сажать на цепь был очень древен на Дону и что, в силу этого обычая, Разин, после поимки, был посажен на цепь, до сих пор хранящуюся в Старочеркасском соборе; что, кроме шейных цепей для прелюбодеев, были еще ручные цепи, на которые сажали воров; одну из таких цепей отец Григорий видел в 1836 году в ст. Александровской, в Архангельской церкви, куда она попала из прежней деревянной церкви, перенесенной в эту станицу с другого места.

11) Вдовые священники на Дону служили с незапамятных времен, и на все расспросы Ознобишина старцы-казаки разных местностей Дона единогласно отвечали, что вдовые священники служили, а монахов-священников никогда не помнят, тогда как у днепровских казаков всегда священники в сечи и ее паланках были из монахов; и в Черкасске с запорожцами были тоже священники-монахи.

12) На Николин день освящали водку, вместо воды, и разносили молящимся в храме.

Подобных церковных обрядов и обычаев, как это всем известно, не было на всем остальном пространстве России, а также в епархии Судгейско-Азовской, ведению которой принадлежали древние алано-готы, населявшие Крым, казаки азовские, черкасы Кубани, абхазцы и другие народы берегов Азовского в Черного морей. Крымская или Босфорская епархия с VI в. была епископией с кафедрою в Судгее (в Крыму). В 886 г. император Лев Философ дал епископу судгейскому сан архиепископа, а в 1296 г. император Андроник пожаловал его в сан митрополита, каковой сан продолжал сохраняться в той епархии, переименованной впоследствии в готфо-кефайскую, до времен присоединения Крыма к России, когда готы, к тому времени уже полугреки и полутатары, с своим митрополитом переведены были в Мариуполь в 1771 г. Такова наружная сторона этой церкви; внутренняя же, выражающая связь пасомых с пастырями, видна из фирмана султана Мустафы, данного митрополиту Гедеону в 1759 г. Фирман этот следующий: «Того ради, сего 1173 года, месяца джемадзиул акира 19-го дня, оному митрополиту Гедеону сею высочайшею грамотою повелеваем, дабы он, митрополит, над живущими в Кафе, Манкубе, Балаклаве и Азове христианами, по прежним примерам и древнему обыкновению и по их закону, был самовластным митрополитом».

Далее идут параграфы, содержание которых можно передать в следующих сокращенных словах:

1) Духовенство должно беспрекословно подчиняться архиерею.

2) Архиерей судит без всякой апелляции и отчета.

3) В дела церкви никто из мирян вмешиваться не имеет права.

4) Никакая жалоба от клира или прихожан на митрополита принимаема быть не может.

5) Венчать более трех раз воспрещается.

6) Развод зависит от архиерея.

7) Неисполняющий этих правил «да лишается христианского погребения» и т. д.

Сопоставляя приведенные религиозно-бытовые обычаи церкви новгородско-донской с церквами азовской и московской, куда греческие церковные обряды перешли целиком, каждый может убедиться, кто были первые насельники по среднему Дону с половины XVI века, навязавшие остальным элементам казачества свой древний своеобразный взгляд как на религию, так и на внутреннее управление общины.

Следовательно, греческий церковный устав и греческие церковные обряды среди казачества в том его составе, в каком мы его встречаем на Дону в XVI в., имели очень незначительное влияние, но зато там стали господствовать, как мы видели выше, церковно-народные обычаи новгородцев, занесенные туда из Хлынова и других областей великой новгородской земли, как более всего отвечающие народно-вечевому правлению.

Черкасы запорожские и киевские, казаки белгородские и севрюки, а в особенности казаки старые азовские, как проводившие целые века в битвах с неверными, не отличались культурностью и домовитостью, между тем как новгородцы считались, как мы увидим ниже, лучшими плотниками на всем пространстве тогдашней России; они-то первые и стали строить укрепленные городки на всем протяжении среднего и нижнего Дона — Раздоры верхние и нижние, при устьях Маныча и в других местах. К ним скоро прикошевали другие казацкие общины с Днепра, верховьев С. Донца, рязанских украин, а потом казаки азовские, самые бедные и бездомовные, образовав на окраинах казачьих городков приселки — хазовки^{251}.

Новгородцы считались и лучшими мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и по Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древнеславянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий, — это архитектура древнеславянских языческих капищ, близко напоминающая древнеперсидскую.

Христианство в новгородских областях прививалось очень туго, даже насильственно: свободолюбивая и торгово-промышленная новгородская вольница упорно отстаивала свои древние языческие верования и обычаи не столько из невежества, сколько из нежелания подчиниться чужеземному влиянию. Приняв христианство, они не приняли греческих священников, греческий церковно-судный устав и византийскую архитектуру церквей, а оставили свои народно-вечевые порядки как в общественном управлении, так и церковных делах, чтобы не зависеть в этих отношениях от Киева, а потом и от Москвы.

Е. Ознобишин, искрестивший в течение многих лет северные и восточные губернии России, изучая древние новгородские поселения в археологическом и этнографическом отношениях, а также древнерусское церковное зодчество, в 70-х годах прошлого столетия по поручению Императорской Академии художеств посетил и Донскую область и в течение 5 лет собрал массу рисунков с древних деревянных донских церквей с планами и фасадами, а также с резьбы иконостасов и наружной обшивки стен.

Сравнивая эти рисунки с прежде добытыми им в северных и восточных новгородских областях, он пришел к положительному выводу, что строителями этих церквей на Дону были новгородцы. Потом, изучая Донской край, по поручению директора этнографического музея в Москве В. А. Дашкова, по одобренной последним художественно-этнографической программе, он дал нам богатейший материал по исследованию Дона как в историческо-археологическом, так и в этнографическо-бытовом и церковно-народном отношениях.

Об управлении церквей донской и новгородской, а также их своеобразных обрядах мы уже говорили выше, теперь коснемся этнографии и археологии этих областей, а в особенности их церковного зодчества.

План и вообще характер построек древних деревянных церквей новгородских областей, как мы сказали выше, совершенно отличается от плана церквей греческих, перенесенного без изменений из Византии в Киев, Москву, Суздаль, Липецк, Рязань и Нижний, а также в Азов и во все церкви древней христианской Абхазии. План этот в первоначальном своем виде представляет простой квадрат, как это видно из развалин церквей в Крыму, Абхазии, Предтеченского храма в Азове и других местах.

В Киеве самые древние церкви, например Преображения Господня на Берестове, основанная Владимиром Святым, и деревянная Иоанна Златоуста, неизвестно в каком веке построенная, но перенесенная на настоящее ее место лет 250 тому назад, представляют фигуру плана неправильного четырехсторонника с срезанными углами алтарного придела.

В Москве собор Спаса на Бору, одновременный основанию этого города, имеет форму, подобную вышеописанной.

В Нижнем Новгороде собор Архангела Михаила, основанный в XII веке, имеет форму киевских церквей, но только вместо двух срезанных углов одну сторону, срезанную в форме трех полуовалов.

В Липецке, в старом упраздненном монастыре XIII в., план церкви представляет четырехсторонник, имеющий с одной стороны полуовальное округление.

В Козлове, Ельце, старой Рязани, Курске, Ростове Ярославском, Галиче, Вологде, Ярославле и других древних городах планы церквей имеют сходство с церковью в Липецке или Нижнем Новгороде.

План церкви Иоанна Предтечи в Азове имел квадратную форму.

Планы церквей, построенных после церковного раскола, имеют форму креста.

Таким образом, планы древних церквей разных местностей России имеют одно общее всем квадратное основание, измененное только с одной стороны.

Не те основные черты встречаем мы в планах древних деревянных церквей Новгорода, представляющих всегда форму осьмигранника.

Новгородский церковный план так резко отличается от греческого, что стоит только раз взглянуть, чтобы навсегда запомнить тот и другой, несмотря на наружные фасадные изменения. Насколько план новгородских церквей отличался от греческого, настолько же и наружный фасад был различен. Греческая церковь в первоначальном ее виде представляла совершенный куб, с четырехскатною невысокою крышей, имеющей в средине ярус круглой формы, оканчивающийся куполом в виде луковицы. Глав на храме могло быть — одна, три, пять и тринадцать. Наружные стены украшались орнаментами, представлявшими соединение в различных изгибах линий дугообразных, полуовальных, прямых, винтообразных и круглых.

Наружный же фасад новгородских деревянных церквей всегда имел осьмигранную фигуру в три, четыре и пять ярусов, тоже осьмигранников, постепенно уменьшающихся кверху и ограниченных плоскими, шатрообразными крышами; верхняя крыша обыкновенно была несколько выше и имела форму шатра с круглым яблоком наверху и высоким осьмиконечным крестом. Наружные украшения стен представляли обшивку из узких гладких пластин (гонтин) в три и четыре ряда, один выше другого. Гонтины эти налагались одна на другую, оставляя ряд промежутков в виде желобков; внизу каждая гонтина оканчивалась выемкою круглой или какой другой геометрической формы. Фронтон этих церквей украшался резьбою, состоящею из разных выемок, расположенных в прямых и полукруглых линиях и угольниках — остром и тупом.

Стены подобных церквей окрашивались умброю, а фронтоны и карнизы полукруглых с выемкою окон белою краскою; издали все здание представляло красивый вид темно-красного осьмигранника, переплетенного белым кружевом. Крыши церквей и церковные главы тоже делались из дерева, напиленного в форме полу кружков, наложенных один на другой, и представляли издали вид рыбьей чешуи.

Новгородские церкви строились необыкновенно прочно самими же новгородцами, известными за самых искусных плотников; с древнейших времен слово «плотник» было как бы ругательным для новгородцев в устах ленивых киевлян.

«Эй вы, плотники», — кричали кияне и их союзники, завидя новгородцев в войсках Боголюбского, осаждавшего Киев в 1169 году.

Все иностранцы, посещавшие Новгородскую область во время ее самостоятельности, удивлялись необыкновенной прочности деревянных новгородских построек и искусству новгородских мастеров — плотников и резчиков, в противоположность москвичам, постройки которых, по словам летописей, скоро разваливались. Надо полагать, что «авось» да «небось и как-нибудь» именно сложились в Московщине, в виду лености и неуменья ее природных жителей.

До сих пор можно видеть при проезде по Новгородской, Московской и Тульской губерниям разницу в постройках деревень новгородцев и москвичей, хотя и живущих при одних и тех же экономических условиях^{252}.

Чтобы объяснить, откуда новгородцы заимствовали план своих древних церквей и почему они не приняли общего византийского плана, обратимся опять вкратце к истории Новгорода и вообще древнего ильменского славянства и к проявлениям его народного духа.

Во время призвания варягов, т. е. в IX в. по Р.Х., Старая Русса уже существовала: следовательно, согласно Лаврентьевской летописи Нестора, в призвании князей участвовали и Руссы, как стоящие во главе народонаселения Новгородской области.

Переселенцы из Старой Руссы, желая приблизиться к морю, где в то время были уже знаменитые торговые города: Винета, Юмна, Аркона, Ретра, Любечки (Любек) и другие, основали в устьях Немана, на правом рукаве его — Русе, близ взморья, Новую Руссу. О торговом значении этого города говорит еще Пифей, участвовавший в плавании с греками по Балтийскому морю в 320 г. до Р.Х. Из этого следует, что Старая Русса древней Новой.

Часть славянского племени Венетов, по Птолемею, не поладив с Готами, двинулась в 216 г. до Р.Х. с берегов Балтийского моря на северо-восток, на берега о. Ильменя и р. Ловати и основала там гг. Новгород и Псков. Старое поселение Венетов (где ныне Ольденбург) долгое время называлось Старгардией, т. е. старыми городами^{253}.

Прибалтийские славяне в глубокой древности считались уже цивилизованным народом. Тацит в 60 г. по Р.Х. говорит, что германцы не знают еще городов, славяне же строят прочные деревянные дома и укрепленные города. В славянских землях, говорит известный немецкий историк Кледен, торговля и ремесла процветали до такой степени, что миссионеры не могли иначе выразить своего удивления, как сравнением Поморья с обетованной землей. У Венетов процветало скотоводство и земледелие, так что в открытых полях находились всяких родов овощи. Оттуда вывозились соленые и копченые сельди, мед, воск, лен, полотна, пенька, хмель, бревна, доски, смола, поташ, шерсть, сукна, меха, кожи, сало и копченое свиное мясо.

Историк XI века Адам Бременский свидетельствует, что Руссы-славяне владели северными и западными берегами Балтийского моря; что в г. Упсале стоял золотой славянский кумир бога Радигаста или Радигостя, покровителя торговых людей, т. е. гостей; храм этому идолу был сделан, по уверению этого историка, из золота. Другой храм этому богу был в Ретре, на южном берегу.

На острове Рюгене, населенном славянским племенем Ранов, славившихся богатством и торговлей, в г. Ореконде, на полуострове Витов, находился храм высокочтимого славянским миром бога Святовита, в г. Святограде или Свентограде. Храм этот в 1168 г. был разрушен датским королем Вальдемаром I. Многие драгоценности этого храма и до сих пор находятся в Копенгагенском музее северных древностей. Развалины кремля Святограда и теперь видны близ г. Арконы.

На том же острове, в г. Стопень-камень (ныне Штубен-каммер) также было три чтимых храма: Сварогу, Перуну и Волосу. В храме Волоса хранилась золотая сошка, упавшая с неба Микуле Селяниновичу. Другая хранилась в Микуль-боре, нынешнем немецком Мекленбурге.

Тацит говорит о поклонении славян на о. Рюгене богине земли — Матказеме (Герте). Драгоценную статую этой богини с серпом в правой руке и со снопом из золотых прутьев с янтарными колосьями в левой возили на колеснице по селам с весны до Купалы. Остатки этого храма у немцев теперь называются Гертабургом.

Следовательно, прибалтийские славяне еще в глубокой древности считались одним из цивилизованнейших народов севера, знавших архитектуру, ваяние, литье статуй и другие искусства и торговавших по всему балтийскому побережью с народами запада, а по Волге и другим рекам с народами востока. От них-то новгородцы унаследовали и долгое время удерживали свою архитектуру храмов и своеобразное внутреннее их устройство.

Иконостасы новгородских церквей во многом отличались от греческих, принятых Киевом и Москвой. Последние были высоки до самого верха, с образами в 4 и 5 ярусов, с резьбою глухих орнаментов, окрашенных в один золотой цвет; иконостасы же церквей новгородских были не высоки, в виде нынешних католических, с резьбой сквозной и цветной, при сочетании любимых новгородцами цветов: красного с синим или зеленого с серебряными разводами. Подобная сквозная резьба встречалась еще в последней половине прошлого столетия у дунайских славян и в Угорщине.

Итак, храмы, построенные древними новгородцами, можно безошибочно отличить по трем признакам: плану, фасаду и резьбе иконостаса.

Подобного типа старые церкви XVI и XVII вв. исследователем древнего зодчества Е. Ознобишиным были найдены в 1865–75 гг. по пути следования новгородцев: по р. Сухоне, в окрестностях Устюга, в некоторых местах по Волге и Суре, близ Царицына и Дубовки и в Донской области в округах: Хоперском, Усть-Медведицком, Первом и Втором Донских, в станицах, хуторах и селах: 1) в слободе Гуляевке, на р. Арчад, перенесенная туда с р. Иловли в 1836 г. План этой церкви (в 1872 г.) осьмигранный, с зарезами на углах, чисто новгородскими; наружная обшивка стен гонтовая; иконостас сквозной резьбы, окрашенный в цвета красный и синий с серебряными и золотыми орнаментами самого первого новгородского рисунка, сходного с персидским; 2) в ст. Урюпинской (Вознесенская), перенесенная туда с р. Кардаила. План ее много изменен пристроями; 3) в ст. Петровской на Хопре, перенесенная туда, по сказанию старожилов, с другого места, но с какого, никто достоверно не знает; 4) в ст. Голубинской, хорошо сохранившаяся, как по плану, так и резьбе иконостаса; 5) в ст. Сиротинской, несколько измененная переделками; 6) в ст. Еланской; 7) в Усть-Белокалитвенской; 8) в хут. Ямайском; 9) в ст. Клетской (Троицкая); 10) Пятиизбянской, разобранная, по сказанию старожилов, в 1853 г. атаманом Гусевым на собственные надобности; 11) Цимлянской; 12) Качалинской; 13) Усть-Хоперской; 14) Перекопской; 15) Раздорской на Дону; 16) Раздорской на Медведице; 17) Правоторовской; 18) Арженовской; 19) Ярыженской; 20) Богоявленской и др.

Окна в этих церквах до начала XIX в. были круглые и маленькие, так что впечатление внутренности подобного храма было мрачно и напоминало скорее грозного языческого Сваргу прибалтийских славян, чем кроткого Иисуса.

Во многих других церквах Дона Е. Ознобишиным найдены, обыкновенно в колокольнях, обломки старых, когда-то существовавших иконостасов с чисто новгородской резьбой и окраской.

По поводу приведенных данных относительно новгородской архитектуры донских церквей многие могут возразить, что церкви эти строили не казаки, а случайные подрядчики по своему вкусу и уменью. На это мы ответим, что в XVI и XVII вв. на Дону церкви строились местными мастерами, а не пришлыми: постройка церкви была делом народным, а не капитала. Лучшими же мастерами-плотниками на пространстве всей тогдашней Руси были новгородцы. Царь Иван IV в 1551 г. повелел новгородским мастерам в Устюге срубить деревянную церковь и перевезти ее в только что построенный г. Свияжск. Повеление было исполнено. Церковь эта, чисто новгородского стиля, находится в тамошнем женском монастыре.

История происхождения этого храма может служить самым лучшим доказательством предположения, что москвичи и рязанцы не были в то время искусны в возведении больших деревянных построек, ввиду чего московский царь, не имея в Свияжске под рукою кирпича, вынужден был заказать постройку храма в отдаленном Устюге, тогда как под боком находился Нижний, Муром, Владимир и Кострома с самым удобным сплавным путем по рекам Оке и Волге. Следовательно, если московский царь не нашел в своем государстве искусных плотников и резчиков лучше новгородских, то где бы их могли взять донские казаки того времени для постройки своих изящных церквей, если бы среди них не было новгородцев. Также могут возразить, что донским казакам, как занятым постоянно войной, некогда было самим заниматься постройкой церквей. Так ли? В г. Новомосковске, основанном, как известно, на месте старого Запорожья, до сих пор сохранилась деревянная церковь, собственноручно построенная одним запорожским казаком в XVII в. Уж если дикий запорожец нашел время и сумел построить церковь, то среди домовитых донских казаков всегда могли найтись люди для доброго дела, а ведь домовитостью-то на Дону и предприимчивостью отличались только одни новгородцы, т. к. запорожцы и азовские казаки составляли в донских городках лишь приселки — хазовки, т. е. азовки.

Новгород разделялся на городские концы, имевшие каждый своего святого патрона, и на братовщины, праздновавшие дни своих святых великим пьянством и беснованием. Члены братовщины николыцины были самые буйные, самые свободолюбивые и шумливые вечевики и ярые враги боярства. Храмовые престольные праздники этой братчины сопровождались таким пьянством и буйством, что отцы новгородской церкви приходили, как и московские святители, в ужас от этих беснований. Новгородский консерватизм, скорее — упрямство и нежелание подчиниться чужеземному влиянию, сумел соединить в себе и новые христианские, и древние языческие обряды, смешав те и другие в одну кучу. Считаясь усердными христианами и строя богатые храмы, они в то же время, судя по новгородским летописям, ни за что не хотели следовать требованиям церковного византийского устава, не слушались своего, ими же самими избранного на вече духовенства, женились по 4, 5 и 6 раз и так же легко разводились на том же вече; этот обычай они занесли и в Хлынов (Вятку), как это видно из грамоты митрополита Геронтия 1471 г., что «хлыновцы не соблюдают родства, вступают в кровосмешение и женятся 4, 5 и 6 раз». Новгородское духовенство, не подчиняясь Москве, исполняло это требование народа. Брак тоже носил отпечаток язычества: священник ехал верхом впереди всех в ризе и с крестом в руках; за ним ехал также верхом жених в красном камзоле с серебряными позументами и высокой с красным верхом шапке, сопровождаемый волхвом — колдуном, знахарем, как и у нас в старину на Дону; вокруг священника плясали и бесновались свахи, закутанные в разные ткани; за поездом жениха и невесты ехали верхом на лошадях поезжане с гиком, криком, гарцеваньем, стрельбою, песнями и музыкой. (Пусть вспомнят старожилы — это было и у нас на Дону.) Подобный новгородский свадебный обряд на Руси запрещен собором епископов 1667 г.

Из никольщины выходили, по народным преданиям, и те удалые ушкуйники-повольники, которые, недовольные порядками на родине, основывали по северу, востоку и юго-востоку нынешней России новые колонии и наводили страх не только на соседние народы, но даже и на московские окраины. Николай угодник был любимым святым этих удалых добрых молодцев и во всех путях жизни был могучим их патроном и покровителем. Самое имя Николай считалось у братчины в Новгороде и Пскове, как у Гетов-Руссов бог Марс, признаком смелости, бесстрашия и безнаказанности. Юродивый Николай Качанов всенародно порицал новгородскую разладицу, тогда как другие безнаказанно этого сделать не могли. В Пскове юродивый Салоса, прикрывшись именем Николая, совал неистовавшему там Грозному царю кусок кровавого мяса, смело называя его убийцей и кровопийцем, и остался безнаказанным, т. к. магическое имя Николай ограждало его от всяких бед. Ушкуйники из братовщины николыцины популярность имени этого святого перенесли и на Дон и первые свои часовни и церкви посвящали ему.

Старая церковь (XVI в.) Пятиизбянской станицы, где, по преданию, крестился Степан Разин, была во имя св. Николая.

Церковь в ст. Еланской до 1828 г. была во имя св. Николая.

Церковь ст. Голубинской (1735 г.), Сиротинской (1740 г.), Верхне-Чирской(1700 г.), Цимлянской (1715 г.), Кременской (1744 г.), Усть-Медведицкой (с 1595 г.), Глазуновской (до 1759 г.), Арчадинской, Усть-Хоперской (1724 г.), Мигулинской, Мелеховской, Кочетовской (1720 г.), Усть-Быстрянской, Усть-Белокалитвенской, Луганской (1732 г.), Верхне-Михалевской (ныне Николаевской), Быстрянской (ныне Мариинской) — часовня (1735 г.), Нижне-Каргальской (1672 г.) — часовня, Скородумовской (в г. Черкасске), Арженовской, Правоторовской, Ярыженской, Етеревской, Петровской, Урюпинской — все были во имя св. Николая^{254}.

Кроме всего сказанного, исследователь древнего церковного зодчества на Дону и в новгородских областях Е. Ознобишин видел в 1872 г. в церкви ст. Раздорской на Дону ветхую обшивку священнических облачений по бархату золотом с надписью славянскими буквами: «В память болярина князя Георгия (слово утрачено) Сицкаго (утрачено) в Раздорскую церковь на Дону от княгини»… Далее все истлело и высыпалось. Об этой обшивке пишущий эти строки сам слышал в 80-х годах прошлого столетия от покойного протоиерея ст. Раздорской Бондаревского.

Невольно является вопрос: какое отношение имели князья Сицкие к казакам ст. Раздорской? Георгий Сицкий был сын князя и большого воеводы Василия Сицкого, убитого при Иване Грозном в войне с Стефаном Баторием. Еще при жизни отца Георгий Сицкий возбудил спор о старшинсте мест с Борисом Годуновым, и спор был решен не в его пользу. Вскоре Георгий умер насильственной смертью. С ним прекратился прямой род Сицких.

Князья Сицкие были выходцы из Литовской Руси, и дед князя Георгия был вместе с Шуйским кормленным князем новгородским, т. е. жившим на жалованье (кормлении) Великого Новгорода за обязанность, в случае внешней войны, предводительствовать новгородскими дружинами; в мирное же время князья эти никакой роли не играли и не имели права вмешиваться во внутреннее управление края, так как это право исключительно принадлежало вече. Кормленных князей в Новгороде было много, и все они с падением вечевого правления перешли на службу в Москву. Для нас важен не вопрос о местничестве Сицкого с Годуновым, а то, что внука кормленного князя новгородского, помня старую хлеб-соль, трудится над вышиванием золотом священнической ризы и посылает ее в Раздорскую на Дону казацкую церковь с просьбой помолиться о душе замученного Грозным царем ее мужа.

Из кого же состояла Раздорская на Дону казачья община, если не из домовитых и высоконравственных новгородцев. Только они-то, независимые от Москвы и знавшие князей Сицких, могли, по убеждению княгини, помянуть ее мужа и помолиться за упокой его души. Ведь к беглым преступникам, какими представляют казаков некоторые наивные историки, религиозная московская аристократка не обратилась бы, так как подобный элемент плохой молельщик за души князей-аристократов.

Бутков в своих материалах для новой истории Кавказа (т. I) говорит, что в Астрахани в 1591 г. был воеводою князь Сицкий. Имени этого воеводы Бутков не называет. В каком родстве этот последний состоял с Георгием Сицким, неизвестно. Для нас важно только то, что князья Сицкие выходцы из Новгорода и что одна из княгинь этого рода считала Раздорскую донскую казачью общину за людей благонадежных и религиозных, родственных ей по духу и убеждениям и послала этой общине свой драгоценный дар.

Выше было сказано, что план новгородских церквей и орнаментика иконостасов сходны с древнеперсидскими; это многих удивит. Вопрос же решается очень легко. Цивилизация в Персию или Иран занесена из древней Арианы.

Эта же цивилизация другой ветвью арийцев, после катастрофы в Ариане, занесена на Волгу и в Приазовье, а оттуда распространилась по водным путям на берега Балтийского моря и особенно удержалась там, где славянские племена не поддались чуждому влиянию, как например, в Новгороде и его областях^{255}.

Представленные на археологический съезд в Киеве 1874 г. гг. Стасовым, Сологубом, Волковым и др. собранные ими в большом количестве народные рисунки — узоры, вышивки в цветах, народная орнаментика до XVII в. губерний Киевской, Черниговской, Волынской, Смоленской и Полтавской, а также найденные г. Ивановским в новгородских могилах XI и XII вв. разного рода предметы, относящиеся к украшениям и вооружению, ясно показали, что наши предки многое заимствовали (цвета, узоры и орнаментику) с востока, вернее сохранили в первобытной форме культ своей древней родины — Арианы и соседнего с ней — Ирана. Известно, что восток особенно любил цвета красный, синий, зеленый, черный и желтый и всецело передал эти цвета в наследие славянам.

Новгородцы всегда любили сочетание цветов красного с синим в одежде с дополнением черного и зеленого с серебряными разводами в орнаментации построек своих капищ, а потом и церквей и эту любовь к цветам целиком перенесли на Дон вместе с упорством в сохранении своих старых прадедовских обычаев, вечевым правлением, с своеобразным отношением к церкви и проч.

Помимо всего изложенного, связь новгородских областей с Доном сказывается еще, кроме народного говора, о чем мы уже говорили, в памятниках народного эпоса и оставшейся письменности^{256}. Известно, что все былины о князе Владимире и древнерусских богатырях его эпохи, как то: Илье Муромце — матером казаке, Добрыне Никитиче, Алеше Поповиче и бое его со змеем Горынычем, Дюке Степановиче и др. найдены в новгородских областях и Западной Сибири, куда новгородская колонизация проникла рано, как и казацкая в XVI в.^{257}.

Эти же былины, хотя и не в целости, а некоторые с другими вариантами, но тождественные по языку и способу выражений мысли и чувства, а также и стихосложению, найдены и на Дону в станицах Клетской (Илье Муромце), Усть-Быстрянской (Бой Алеши Поповича со змеем, Дончак — Добрыня Никитич, спор сокола с конем, спор Ивана Гардиновича с князем Владимиром), Богаевской (Дюк Степанович), Пятиизбянской (про Кузюшку), Нижнекурмоярской (про Александра Македонского и дочь кн. Владимира, молодого наездника и Аннушку, дочь княжескую), Арженовской (Индей землю и Индик-зверя), Усть-Белокалитвенской (Индрик-зверя), Мариинской (спор сокола с конем — другой вариант) и в др.^{258}.

В сборниках донских песен С. Робуша, Сальникова, А. Савельева, А. Н. Пивоварова и др. также имеются древние казачьи былинные песни, записанные со слов старожилов. По идее, способу изложения и по выражению чувства и мысли эти былины-песни поразительно схожи с древними былинами, найденными в новгородских областях, т. е. в губ. Новгородской, Олонецкой, Архангельской и др., даже в некоторых местах тождественны.

Днепровская Русь (малороссийская) и московская (владимиро-суздальская) былин этих не знает, первая потому, что с уходом, после Владимира и удельных князей, новгородско-варяжских дружин на север, иначе сказать — с отделением Новгорода от Киева и Владимира в прежнюю, самостоятельную жизнь, на Днепре стал преобладать элемент местный, Червонно-днепровской Руси во главе с черкасско-запорожским казачеством, с его вековой борьбой с татарами и турками, а потом с Польшей, с другими интересами и идеями, с другими героями и новыми героическими песнями. Старых эпических богатырей забыли, т. к. на смену им явились новые. Московская же Русь древних богатырей совсем не знала. Один Новгород помнил о них, так как они стояли ближе к нему по духу и вышли большею частью из среды его дружин. Песни о них они перенесли и на Дон. Кроме того, как говор новгородских областей, так и язык новгородских летописей и былин отличаются замечательной чистотой и легкостью, которые приближают их к современному литературно-народному. Владимиро-суздальская Русь, а потом московская этим языком не говорили, по крайней мере, письменных памятников о том по себе не оставили, а то, что имеется под руками (более 100 томов дипломатической переписки Москвы с соседями), представляет какую-то неудачную смесь древнеславянского языка с местным московско-суздальским говором^{259}. Так называемый современный московский говор, чистый и легкий, есть уже работа позднейших веков, сложившийся, как в столице, из лучших русских элементов под влиянием новгородских областей, как более культурных, и Литовской Руси, развившейся раньше Москвы. При этом надо иметь в виду, что этот говор распространен только в окрестностях Москвы, по радиусу не более 100 верст. Соседние губернии имеют каждая свой особенный говор.

Старые донские письменные памятники, помимо песен и былин, отличаются, как и новгородские, такой же чистотой и легкостью. Летописные сказания о Ермаке и его подвигах, писанные его сподвижниками-новгородцами, среди которых грамотность была развита, имеют те же достоинства.

Отписки казаков Москве XVI и XVII вв. по поводу случившихся на Дону событий отличаются замечательной чистотой языка. Кто же писал эти документы, если не новгородцы? Ведь нельзя же допустить, что отписки эти составляли неоднократно переселявшиеся на Дон партиями запорожцы, которые, в силу исторических судеб, сталкиваясь и пополняясь малороссами, говорили языком галицко-днепровской Руси; и не казаки азовские, как оторванные многие века от России под влиянием греков имели совсем особенный говор, также не казаки рязанские, северские и белгородские, имевшие свой говор. Эти документы писали новгородцы, поселившиеся на Дону. Приведем образцы этих отписок.

В 1630 г. по поводу казни боярина Карамышева в Черкасске казаки писали царю: «Мы, Государь, неотступники, неизменники и нелакомцы: служим тебе, Государю, верно… Государь! если мы тебе и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольные, от самых украинных городков, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем»^{260}.

В1632 г. по поводу требования принести присягу Москве на верность службы казаки писали: «Крестного целования на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось; при бывших государях старые казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованием; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы-казаки выходили с Дону и с Волги и с Яика и с Терека и атаман Сусар Федоров и многие атаманы — казаки ему, государю, под Казанью служили — не за крестным целованием».

Отписка казаков 1637 г. по поводу взятия Азова, полная чувства искренности и поэтических красот:

«Пошли мы под град Азов с великия скорби, помня свое крещение и святыя Божия церкви и свою истинную крестьянскую (христианскую) веру… и пошли, государь, мы под тот град Азов, все утвердишеся сердцами своими единомышленно и поболев душами своими о нашей крестьянской вере, и его осадили, апреля в 21 день… и тот град мы взяли июня в 18 день и тех бусурманов, азовских людей, под меч подклонили и всех за их неистовство побили… И Божиею, государь, милостию и Пречистый Богородицы помощию и святого славнаго пророка и предтечи крестителя Господня Иоанна умолением посольских людей на колодах пронесло мимо града на низ в наши таборы с их изменничьи грамоты и мы, государь, не утерпе сию измену и за то волшество их, что стоя под Азовом терпим голод великой и всякия нужныя скорби, того турскаго посла Фому Кантакузина со всеми его людьми побили до смерти»…^{261}

Схороните меня, братцы,
Между трех дорог.
Меж Московской, Астраханской,
Славной Киевской;
В головах моих поставьте
Животворный крест,
А в ногах моих положьте
Саблю вострую.
Кто пройдет или проедет —
Остановится,
Животворному кресту он
Тут помолится,
Моей сабли, моей вострой
Испугается:
Что лежит, мол, вор удалый,
Добрый молодец,
Стенька Разин, Тимофеевич
По прозванию^{262}.

Воззвание атамана Кондратия Булавина к казакам в 1707 г.: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно! Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в эллинскую веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на всем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и нивочто вменили и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы все мне дали твердое слово и клятву»^{263}.

Таких образцов письменности в материалах для истории Дона очень много. Язык этих документов, как сами могут убедиться читатели, с письменными памятниками Москвы XVI и XVII вв. имеет мало общего. Это язык древних новгородцев.

В верховых станицах преобладает говор на я и на ша: чаво, яво, ишшо и ишто, штобы, няльзи, табя, сабя, мяня, братишша, дружишша, переходящий ниже, во 2-й и 1-й Донские округа, в более смягченный: чиво, иво, тибе, сибе, мине, он говоря, пиша, читая (читает), ходя, едя, бегить и др. Далее, в низовьях Дона и по Донцу в говор казаков начинают уже примешиваться слова малороссийские, занесенные туда запорожцами и малороссийскими черкасами, часто с мягким выговором на ми и ви (мы и вы). Также появляются и малороссийские фамилии казаков, с позднейшим прибавлением окончания на ов, а также на ий и ич: Трофименков, Абраменков, Филенков, Ханжонков, Сидоренков, Гайдамаченков, Тимощенков, Савченков, Панченков, Лехницкий, Крупницкий, Луковский, Вансецкий, Венцович, Балашевич, Облакевич и др.

Вообще на Дону чуть ли не в каждой станице или в каждом районе в простонародье имеется свой особенный говор, отличный от великороссийского. Но несмотря на все это, по всему Дону, от верху и донизу, красной нитью проходит по станицам и хуторам говор новгородский, чистый и звучный, как и бросающийся в глаза самый тип этого элемента казачества, его домовитость и закоренелый консерватизм, удерживающий с поразительной стойкостью древние обряды и обычаи, а также и религиозные мировоззрения в виде старообрядчества и разного рода сектантства.

Глава V

Арийцы из Арианы. Ас-Саки — Казаки

Народы древней Арианы, жившие по Семиречью в Средней Азии и известные в науке под общим названием арийцев, за несколько тысячелетий до нашей эры стояли уже на высокой степени развития; об этом свидетельствуют оставленные ими письменные памятники, собранные в двух книгах — «Авесте» и «Риг-Веде».

В гимнах Риг-Веды очень часто встречается термин «Асур» и «Асуры», связываемый всегда с орошением страны, от чего собственно и была богата Ариана. Этим именем называли каких-то полубогов, то благодетельных, которым поклонялись, то вредоносных, которых страшились, то каких-то титанов, с которыми нередко боролось высшее божество. Ни один из комментаторов арийских книг не определил ясно, какую собственно роль играли Асуры в Ариане; мы же, проследив внимательно гимны Риг-Веды, в которых говорится об Асурах, скажем положительно, в чем читатели убедятся ниже, что этим именем арийцы называли свое военное сословие и своих национальных героев, охранителей очень сложных и ценных оросительных сооружений. В мирное время они ими тяготились, а в военное, при столкновении с окружавшими их полудикими народами, восхваляли и превозносили до небес. Мы так судим об этом не по мировоззрениям массы, которые нам неизвестны, а лишь по поэтическим произведениям отдельных певцов, оставивших нам свои гимны.

После геологической катастрофы, постигшей Ариану более чем за две тысячи лет до Р.Х., арийцы стали искать новых мест для поселения.

Часть из них, более культурная, судя по сохранившимся письменным памятникам, переселилась на юг в Пенджаб, в Пятиречье и далее в Индию под именем Индов (Поречан) и Саков или Сакиев; другая осталась в соседней Бактриане под этим последним названием, т. е. Саков, и Гетов или Массагетов; третья проникла на Иран под именем Иров или Аров (арийцев) и далее в Месопотамию, положив основание халдейской и ассирийской цивилизации. Главное божество Ассирии, вернее — первые обоготворенные завоеватели, — наз. Асур, Ассур или Ашур^{264}. Четвертая под именем Гетов (Хетов) образовала сильную монархию по восточным уступам Киликийских ворот, долине Евфрата и Сирии, распространившуюся потом от берегов Черного моря до Средиземного и Палестины, потом, спустя несколько веков, распавшуюся. О столкновениях Гетов во главе других народов с фараоном Рамзесом II мы уже говорили в VI главе.

Авраам по переселении из Халдеи в землю Ханаанскую, около 2000 года до Р.Х., застал там Гетов или Хетов, живших оседло в благоустроенных городах и отнесшихся к нему с покровительством, как сильный народ к слабому и мирному пастуху^{265}.

Этим и объясняется, почему в языках персидском (манифест Дария Гистаспа), халдейском, ассирийском, финикийском и в особенности еврейском много слов с русско-славянскими корнями, занесенными туда при переселении арийцами, как народом более культурным, чем туземные племена.

Переселение арийцев из древней их прародины Арианы вызвано, как сказано выше, геологической катастрофой. Переселение это шло иногда мирным путем, а больше завоевательным. Впереди шли Асуры, т. е. военное сословие, или Геты (от геть — идти вперед), за ними уже мирные жители.

Вся Малая Азия, вплоть до Мраморного моря и Архипелага, усеяна памятниками древних Гетов, в виде выбитых на скалах надписей, барельефов с двуглавыми орлами, статуй, развалин храмов и др.^{266}.

Культура древней Трои и недавно открытая археологом М. Эвансом доисторическая цивилизация на о. Крит, а также Этрусские памятники в Италии говорят нам о великом народе Гетах-Руссах, стоявших за 20 веков до нашей эры на высочайшей степени развития, имевших свою письменность и пользовавшихся ею в повседневной жизни.

Вместе с именем Гетов тесно связано имя рос, рось, расы, рса, рша, расены, рсены, занесенное из древней Арианы, а также термин «Ас», означавший первоначально народных героев, потом богов.

Книга Бытия говорит (гл. 10, ст. 10 и 11), что Ассур вышел из земли Сеннаар и построил Ниневию. После этого Ассур стал богом и покровителем Ассирии. Имена большей части первых царей этой монархии начинались со слога «Ас»^{267}.

О. Кипр был известен египтянам под именем Аси^{268}.

Царь Гетов-Руссов Эней, умирая в чужой стране, взывал к древнему арийскому богу Асменю. (Надгробная плита Энея.) В Индии, Персии, Халдее и в государствах Малой Азии слово «аз» означало бога или господина, а также воина. Сарбаз — солдат пехотинец в Персии — царский аз, воин.

Азы — боги древних скандинавов, переселившиеся туда с юга, из страны Свитиод — света, Перкун-аз — главное божество у литовцев, то же, что у славян Перун, а у индусов Парана, бог грома и молнии, от глагола бить, переть, попирать. Азар (Аз-ар) или Язар — языческий бог у мордвы. Витязь (вит-аз), князь (кон-аз), сербско-черногорское «кньаз», литовское «кунигас», т. е. конный аз, означало владыку или господина. Это господство военного сословия над туземными жителями занесено из Арианы при перенесении арийцев-расов в восточную Европу, на Волгу, Дон, Кубань, Днепр и берега Балтийского моря в тот же период времени, т. е. после катастрофы в Ариане.

Геты-Азы или Геты-Расы, т. е. Руссы, оставили нам и древнее название рек «дан», по греческому выговору «тан», по осетинскому и русскому «дон».

Илиада говорит (XX, 215 и след.), что Дарданос (дар дана) под покровительством Юпитера Идейского (горы Иды близ Трои) основал город Дарданию и сделался родоначальником дарданов, т. е. троянцев.

Таким образом, арийцы под именем Саков, Гетов-Руссов, Азов и Индов (по греческим историкам — Скифов) прошли всю западную и южную Азию до Египта и вторглись в восточную и южную Европу под теми же названиями. Страбон (I в.) записал древние азиатские предания, утверждающие, что один скифский царь (вернее — несколько царей и не в один век), именуемый Индотирсесом (Инд-ти-рса — рос), победоносно прошел всю Азию и проник даже в Египет^{269}.

О переселении Тирсенов и Сарданов из Малой Азии в Италию, острова Средиземного моря, Африку и другие страны говорит и Геродот, в кн. I, гл. XCIV^{270}.

Саки или Скифы (часть из них называлась Сколоты) из Азии переселились в восточную Европу и заняли почти всю нынешнюю Европейскую Россию в XV в. до Р.Х.^{271} Переселение это шло не сразу, а в течение нескольких веков. Скифы вытеснили из названных мест тамошних туземных жителей Киммерийцев, ушедших в Азию чрез Кавказ и Фракию, и заняли реки: Волгу, Днепр, Днестр, Дон и Кубань, а потом и Дунай^{272}. Скифы вынесли из Арианы культ поклонения воде, росе, отчего они стали именоваться расами, россами, ресами, рсою и т. д.

Для нас теперь является весьма важным вопрос о происхождении народов, населявших берега Азовского и Черного морей от устьев Днепра до Кавказа. Геродот говорит, что в его время (IV в. до Р.Х.) на Таманском полуострове жили Синды или Инды^{273}. О Синдах, живших в том же месте, упоминает и Страбон, а также о их соседях Аспургах, Чигах и Керкетах (Чер-Гетах)^{274}. Инды имели много городов и высокую культуру. Гавань их на Таманском полуострове славилась торговлей. Инды были рыболовы и земледельцы. Николай Дамасский (в V в. по P.X.) говорит, что Инды клали в могилы умерших столько штук рыбы, сколько они убили врагов (фрагм. 121). Подобные обряды погребения встречаются при раскопках могил в южнорусских степях и по берегам Аму-Дарьи.

Синды или Инды — Поречане, пришедшие из страны Семи Индов или Семиречья, с подножий Индукуша или Индукоха (кохающего инды — реки). Главное божество арийцев, по Риг-Веде, заведывавшее царством облаков и орошением, было Индра (Инд-pa), которому посвящены многие гимны (Риг-Веда, ч. 8, гл. 5, гимн X, § 8 и 9).

Аспурги — Асы и пургос — башня по-гречески, т. е. Асы, живущие в укрепленных городах с башнями; так называли их греки.

В первых годах нашей эры Аспурги овладели всем Босфорским царством, т. е. всем побережьем Азовского моря, основали там свою сарматскую династию царей, владычествовавшую до 337 г., до образования Гуннской монархии.

В тех же местах, т. е. по берегам Азовского моря и далее на запад в первых веках нашей эры жили Роксоланы или Рос-Аланы (Страбон). Аланы, народ благородного происхождения, называвший себя на своем языке — Ас, Черкасы или Сер-Асы, Джигеты (Чиги-Геты) и просто Геты, наводившие страх на греков и римлян своими морскими набегами.

Народы Приазовья исповедывали христианскую веру с первых веков нашей эры, имели своих епископов и архиепископов, свою русскую письменность и храмы (глава IX).

Об Аланах, Чигах, Казаках, Ясах или Асах, Касогах и Касагах, Хазарах или Казахах (Ас-арах, т. е. арийцах) Приазовья говорят и Константин Багрянородный и наши летописи X и XI вв.^{275}.

Хазары, переселившиеся с Дона на Днепр в X–XII и XIV вв., называли себя Асами или Ясами, Казахами или Казаками, т. е. Асами-Саками, и Черкасами. Оставшиеся на Дону и Кубани Асы или Казаки-Черкасы с появлением татар, отличавшихся в первое время большой веротерпимостью, вошли в состав Золотой Орды под именем Чигов, Гетов и Россов; о чем свидетельствуют современники татарского владычества, греческие историки Никифор Григора и Георгий Пахимер, а также посланники к Батыю — французского короля Людовика Святого Рубруквис и папы — Плано Карпини, называя этот народ славянами, аланами — ясами и «народом особенным». Русские летописи их называют «бродниками», т. е. свободными, также «черными клобуками» и Черкасами. Бродники ходили на службу к русским великим и удельным князьям, в Орде же пользовались разными льготами, составляя в ханских полчищах передовую конницу. Для них в 1261 г. была учреждена особая епархия, именовавшаяся Сарской и Подонской.

С принятием татарами в половине XIV в. магометанства казачеству Золотой Орды пришлось терпеть разные притеснения и унижения, ввиду чего большая часть из них стала усиленно переселяться на Днепр и в русские украинные городки и даже в новгородские области.

Донское «Поле» к концу XIV в. опустело. Лишь Черкасы низовьев Кубани и предгорий Кавказа геройски отстаивали свою веру и независимость, но и они после вековой борьбы частью погибли, а частью ушли на Днепр; немногие из них остались на месте, смешались с некоторыми татарскими племенами, приняли магометанство и стали известны у южных народов, персов и турок, за их дерзкую храбрость и отвагу, под кличкой «черкесов», т. е. головорезов, по созвучию и осмыслению прежнего их имени «черкасов»^{276}.

Часть казаков осталась и в Азове, в своей древней столице, подпав в 1471 г. под власть турок. Но и оттуда они скоро были изгнаны на Днепр, а потом переселились под Путивль (стр. 202–204).

Оставшиеся в Золотой Орде казаки, принявшие магометанство и смешавшиеся с татарами, стали известны с 1500 г. под именем казаков «ордынских», наводивших в XVI в. страх на купеческие и посольские караваны на Волге и у Переволоки. Потомки этих казаков теперь известны под именем Киргиз-Кайсаков, вернее, как сами они произносят — кхасаков, т. е. киргизских казаков.

Об обратном движении казачества на Дон с Днепра и разных украинных городков Русского государства, а также и новгородских областей подробно изложено ранее.

Итак, арийцы, выселившиеся из Арианы, распространились по всей западной и южной Азии, восточной и южной, а потом и остальной части Европы.

Военное сословие у них называлось «Ас», Ассиры или Ассуры. (Ас — сир, сер, cap, царь — господин, никому неподвластный).

Передовые отряды Асов носили название Геты, Хеты, Четы, Гайдамаки и т. п., от геть — идти вперед, в поход.

По первобытному религиозному культу древней Арианы назывались: расами, рашанами, ресами, рсою, ршою, росью, россами и руссами, т. е. поклонниками воды, росы.

По вооружению — Саками, от сак, сек, сечь, сечники, т. к. главное и самое страшное их оружие, помимо копья, а потом меча, было сагар или сакар — секира^{277}. Асы-скотоводы назывались аланами.

Предводители отрядов Гетов именовались гетманами, от древнего mant, мидийского mat, индусского ману, персидского ман — начальник, глава, отец (батько) Гетов.

Герб начальников Гетов был двуглавый орел^{278}.

На всем указанном пространстве в течение многих веков звучала речь Азов-Гетов, близкая к говору древнерусскому, оставив в языках туземных народов множество славяно-русских корней, названий городов, местностей, рек и др.

Куда проникли Азы-Геты или Ас-Саки, мирным ли путем или с мечом в руках, от Индии до Италии и Испании и от дельты Нила до Скандинавии, там они, как носители древней арийской цивилизации, становились во главе правления, составляя из себя высшее благородное сословие — «конных азов» или князей и «Азов-Саков» или Казаков^{279}.

Из этого сословия арийцев вышли богоподобные герои великие проповедники истины, пророки, законодатели и мудрецы, как то: Ману и Сакия Муни (сакский мудрец) — в Индии, Асур, Нин, Семирамида, Гамураби (великий законодатель) и др. в Ассирии и Вавилоне, троянские герои и наши былинные богатыри.

Всюду Азы-Саки несли свои культурные взгляды на свободу личности, развивали торговлю и промышленность и основывали новые казачьи общины во главе с своими князьями — «конными азами». Везде господствовал их гето-русский язык. Это военное сословие гордо именовало себя Ас-саками или казаками. С этим именем всегда связывалось понятие свободный, никому не подвластный, собственник.

Ас-саки в древности владели всей западной Азией, представляя в существовавших там государствах высшее военное сословие. Ввиду чего в древнееврейском, халдейском и арабском языках сохранился термин «хазака», право на владение собственностью. Хазака — это юридический правовой институт, право собственности на основании давностного владения. Хазаки — владельцы этого права, собственники, никому не обязанные, никому не подвластные. От этого еврейское хазакин или хозакин — собственник, наше — хозяин. Наши евреи читают это слово хозак, караимы, халдеи, арабы и все азиатские и африканские евреи — хазак^{280}. В русских летописях, донских и запорожских древних актах также писали то козак, то казак.

Азовское море, а иногда и Каспийское у арабских историков называлось Хазак-денгис — Казацкое море. У этих же историков и географов, а также и у турок гор. Азов именовался Хазак, Азак, Адзак, Хазава и Хазова, т. е. Казачьим городом.

Константин Багрянородный одну часть жителей Приазовья называет Казахами, а русские летописи Касогами и Касагами или просто Асами и Ясами.

У армянских историков Казары и Касоги назывались Кушанк или Кушаки^{281}.

Все эти названия, разбросанные на пространстве многих веков, одного и того же народа, вернее — сословия, военной касты славян-руссов, на разных языках означают одно и то же собственное имя, каким и до сего времени это военное сословие с гордостью себя называет — Ас-Саки, Кас-Саки, т. е. Казаки.

Глава VII*

Отношение Дона к Москве при царе Михаиле Феодоровиче

* Глава VI в первоисточнике не опубликована (исключена автором?). — Примеч. ред.

С избранием в цари Михаила Феодоровича казаки возвратились на Дон. Только небольшая часть из них, около 200 человек, вместе с уральскими и терскими присоединилась к Заруцкому, ушедшему с Мариной Мнишек в Астрахань и не признавшему нового царя. Подстрекаемые королем Сигизмундом, обещавшим ему в удел то Новгород, то Псков или Смоленск, когда сам получит московскую корону, Заруцкий рассылал своих агентов по Хопру, Бузулуку и Медведице, прельщая легковерных перейти на его сторону. Агитация его имела слабый успех^{282}. Благоразумные казаки хорошо понимали, что спасение России в единении и единомыслии всех ее областей.

Дух верности к законно избранному царю постепенно креп, в особенности в городках, расположенных ниже Пятиизб^{283}. К настроению казаков Москва чутко прислушивалась. Когда донской атаман Стародуб по старому обычаю явился в Москву с легкой станицей приветствовать царя от лица всего войска, его встретили там с большим восторгом и приняли с великой честью, всех казаков одарили и послали на Дон жалованье и грамоту, с выражением за их мужество и стойкость благодарности и похвалы. Митрополит и весь духовный собор с своей стороны послал им свое пастырское благословение. Никогда еще казаки не видали себя в подобном почете и милости у российского двора. «И за те ваши службы, — писали духовные отцы, — буди на всех на вас Божия милость и наш и вселенскаго собора мир и благословение и умножи Господь лета ваши и подай вам Господи вся благая по прошению вашему и устрой вам вся полезная, якоже весть святая Его воля, а мы за вас за всех соборне Бога молим и челом бьем». Царского посла Протасьева, ехавшего в 1613 г. в Царь-град с извещением о вступлении на престол царя Михаила, казаки на Дону, в нижних юртах, встретили 26 октября в войсковом кругу с большими почестями, стреляли из пушек и пищалей, читали в кругу грамоты царя и духовенства и от умиления плакали. Тут же постановили послать в верховые городки, на Волгу и Астрахань гонцов для убеждения бунтовщиков, приставших к Заруцкому, грозя, в противном случае, идти на усмирение их всем войском; заключили мир с азовцами, дабы не делать помехи послу свободно исполнить царское поручение в Царь-граде. Словом, казаки как бы переродились, все их действия вполне соответствовали видам московского правительства.

Увещания и угрозы войскового круга подействовали на волжских мятежников, и они скоро разошлись по своим местам, оставив Заруцкого с Мариной и ее сыном на произвол судьбы. Заруцкий бежал на Яик, но был скоро схвачен царскими войсками и казнен вместе с сыном Марины в 1614 г. Сама Марина умерла в тюрьме. На Дону и Волге все успокоилось.

В ноябре 1613 г. казаки отправили в Москву новую станицу с атаманом Бедрищевым, благодарили царя за милостивое к ним отношение, уверяли в готовности жертвовать за него жизнью и просили о присылке им жалованья: хлеба, пороха, свинцу, селитры и проч. Царь вручил атаману подхвальную грамоту к войску Донскому и за его боевые заслуги знамя (первое). «И вам бы, — писал царь, — с тем знаменем против наших недругов стоять и на них ходить»…^{284}

Царское жалованье и знамя были привезены атаманом Бедрищевым и дворянином Опухтиным в юрт (стан, земельное владение) войскового атамана Смаги Степанова Чершенского. Казаки собрались в круг. Опухтин спросил всевеликое войско Донское о здоровьи. Атаманы и казаки отвечали: «Дай Бог, чтобы государь царь и великий князь Михайла Федорович всея России здоров был и счастен и многолетен на своих великих государствах». В кругу была прочтена грамота. В часовнях пели молебны о царском здравии, стреляли из большого наряду и мелкого ружья. Затем вынесли в круг царское знамя и положили под ним осужденного на смерть человека. Из круга вышли несколько казаков и предложили Опухтину, чтобы он, ради царского имени, отпросил у них осужденного. Тот так и сделал. Казаки прокричали: «Дай Бог, чтобы государь царь Михайла Федорович здоров был на многая лета!» Таков был старый казачий обычай.

В царской грамоте от 8 октября 1614 г., адресованной «на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, Смаге Степанову и Епихе Родилову и всем атаманом и казаком», впервые добавлены слова: «и всему великому войску».

(В грамоте 1617 г. 29 июля — «и всему великому войску Донскому»).

Выражение «самодержец» во всех царских грамотах на Дон отсутствовало до самого 1657 г., когда оно употреблено было впервые.

В 1615 г. донские казаки получили от царя право на свободную и беспошлинную торговлю всякого рода товарами по всем украинным городам^{285}.

При сношениях с ногайскими князьями в царских грамотах вначале ставились слова «Божию милостию, от великаго государя, царя и великаго князя Михаила Феодоровича всеа Руссии самодержца и многих государств государя и обладателя, наше царское повеленье и милостивое слово»… Донския дела, кн. 1-я, стр. 82. Грамота 1614 г., марта 18, ногайскому князю Иштерику. В грамотах на Дон таких выражений цари употреблять избегали, считая казаков народом неподвластным, а союзным.

Все последующие года казаки постоянно то ссорились с азовцами, то мирились, брали за мир с них и золотом, и котлами, сетьми и солью. Эти постоянные ссоры и стычки очень беспокоили царя, желавшего жить с Турцией в мире, для водворения в России после смутного времени порядка. Но казаки, как и прежде, с политикой и интересами Москвы иногда вовсе не считались. Русским послам за такое поведение казаков чинили в Турции большие неприятности и грозили войной, хотя в нарушении мира с азовцами, этим поистине гнездом турецких разбойников, казаки не были виноваты. Так, например, когда русский посол Мансуров ехал в 1615 г. в Царь-град для переговоров с Турцией о совместных действиях против Польши и был уже в Азове, азовцы, несмотря на переговоры с казаками о перемирии, захватили на Мертвом Донце (правый рукав дельты Дона) в плен нескольких казаков, истязали их и некоторых распродали, а одного, вырезав из спины его ремни, повесили на мачте корабля, на котором должен был ехать в Турцию Мансуров. Тот принял это за бесчестье. Пять недель шли переговоры, и наконец мир был заключен. Посол уехал. Турки не сдержали слова, вскоре напали на казачьи юрты, часть их разорили и захватили пленных. Казаки отомстили им страшным набегом на берега Черного моря, разгромили Синоп и Трапезунд и многие села. В Турции встревожились. Великий визирь обратился с укорами к Мансурову: «Если вы казаков себе на души не возьмете, то наш государь пошлет на Дон большую рать, чтобы всех казаков перебить и юрты их разорить». Посол отвечал: «Если казаки нарушили крестное целование, то хоть до одного человека всех их перебейте, за то наш государь не постоит»… Русского посла султан задержал. Об этом дошла весть до Москвы. Царь написал в 1617 г. султану, что «донские казаки нашего указа не слушают… Они воры, беглые люди и казаки вольные, которые бегают из наших государств, и сложась вместе с запорожскими черкасами, на наши украины войной ходят по повеленью нашего недруга, польского короля… Мы пошлем на них рать свою и велим их с Дону сбить». В грамоте же донским казакам писал: «Дошло до нас известие, что пришли к вам с Запорог 2 тыс. человек, ходили на море, взяли многие турецкие города и много добычи, теперь же они стоят у вас в войске и хотят вместе с вами идти под Азов. Мы удивляемся, каким образом вы все это делаете без нашего указу». В конце грамоты была выражена просьба, чтобы казаки встретили и проводили посла Мансурова с честью, когда он будет возвращаться из Турции, «за что мы будем вас жаловать выше прежняго. Если же будут у вас какия вести про турецких, крымских и ногайских людей, про польского короля и черкас, то вы обо всем нам отпишите»^{286}.

Несмотря на указы и просьбу царя, казаки вновь ходили на море, взяли семь турецких каторг и пленили пашу, за которого потребовали 3 тыс. золотых. Чтобы навсегда положить конец этим набегам и запереть вход в море, турки засыпали руках Дона — Мертвый Донец, а по Каланче (другой рукав) поставили башни и перекинули чрез Дон железные цепи. Но казаки этим не смутились, скоро перекопали из Дона, выше Каланчи, прямой ерик-канал в другой рукав и стали так же грозно громить с моря крымские и турецкие берега, как и прежде. Никакая сила — ни царские просьбы, ни повеленья не могли остановить этой вечной и идейной борьбы казачества с мусульманством. Этому, видимо, втайне радовалось и московское правительство, но желало, по своим политическим соображениям, чтобы все это делалось с его ведома и когда ему это выгодно, а потому во всей переписке с Доном старалось подчеркнуть: «вы сделали это не гораздо, мимо нашего царского повеленья» или «не наводите на себя нашего царского гнева и не теряйте к себе нашей царской милости»… Казаки на такую угрозу только могли отвечать: «мы задора и обиды азовским людям не могли стерпеть».

Словом, Москва, крайне нуждаясь в казаках как единственных защитниках ее южных границ, всячески, но с большою осторожностью, старалась прибрать казаков к своим рукам и шло к этой цели по строго намеченному плану. Посылая на Дон 1623 г князя Белосельского с грамотой, после страшного опустошения, произведенного казаками на турецких и крымских берегах, царь дал ему строгий наказ, чтобы он, когда будет в нижних юртах, призывал бы к себе в стан лучших атаманов, Исая Мартемьянова и Епифана Родилова и всех тех атаманов, есаулов и казаков старых и лучших, которых войско слушает, и всякими мерами старался бы их убедить, чтобы они государева повеленья не ослушались. «Государскую милость, — говорит наказ, — вычитывать им с радостью, чтобы их не ожесточить. Выговаривая, покрывать гладостью. А многих речей с казаками не заводить, чтобы их не раздрожать». Послу также поручено было разузнать тайком, сколько в кругу будет атаманов и казаков из верхних и нижних городков, сколько у них добрых, средних и худых, сколько у них живет и где запорожцев, давно ли пришли и т. д. Кроме того, не сносятся ли казаки с польским королем и как они к нему относятся.

Хотя все эти поручения послам составляли государственную тайну, но все-таки от казаков, привыкших жить своей самостоятельной жизнью и проникать во все сокровенные замыслы не только своих врагов турок, но и друзей, какими выставляли себя московские бояре и князья, не могли укрыться и лицемерие московских политиков и их тайная цель — наложить руку и подчинить казачество своему влиянию^{287}. Самый тон царских грамот с постоянными упреками и вмешательством во внутренние дела Дона стал не на шутку раздражать многих из казаков. Исконная ненависть к боярству росла. Это недовольство к правящему московскому классу стало усиливаться с появлением на Дону в первой половине XVII века беглых крепостных крестьян, которых казаки, постоянно нуждавшиеся в людях, принимали в свои ряды с охотой^{288}.

Хотя казаки и обещались послу Белосельскому не задевать азовцев, но обстоятельства сложились так, что они скоро (1624 г.) вновь подняли оружие на своих врагов: громили Трапезунд и другие города, бросились на Азов и взяли приступом угловую башню, взошли на стены, но в это время башня обрушилась и атаман Роди лов быль ранен; турки приступ отбили. Казаки бросились на Каланчинскую башню, взяли ее приступом и разрушили до основания, камень побросали в воду, а медь из 9 пушек (117 п.) послали по бедным монастырям на колокола: на реку Воронеж, в Шацк, Лебедян и в Св. Горы. Об этом сообщено было в Москву с атаманом легкой станицы Старовым, 9 октября 1625 г.

Разгневанный царь приказал заточить Старова с товарищами на Бело-озеро и послал на Дон грозную грамоту 22 окт. 1625 г., в которой упрекал казаков в ослушании.

«И нам великое подивленье, — писал царь, — что вы нашего государскаго повеленья не слушаетесь. Вспомните, какая вам неволя была при прежних государях, особенно при царе Борисе; не только не могли в Москву приехать, но и в украинные города нельзя было вам показаться, везде вас ловили, в тюрьмы сажали… мы же вам вольность учинили, атаманов ваших и казаков, которые приезжают с Дону, мы жалуем, велим видеть наши царские очи, бывать у нас у стола. А вы все наше жалованье и повеленье поставили ни во что.

В войне против польского короля вы не подали нам никакой помощи. Многие из вас ходят на Волгу, на Яик и на море, суды и бусы громят и многую шкоду делают, а вы их от того не унимаете… а нам вам за такие ваши грубости, жалованье давать не за что, и в городы в ни которые вас пускать и запасы ни с какими из городов к вам ездить не велим»…^{289}

Получив такую грамоту, казаки прервали всякую связь с Москвой и по-прежнему продолжали делать свое казачье дело — ходили вместе с запорожцами на море, громили Азов и отбивали у турок пленных христиан. Некоторые из них иногда появлялись на Волге и Каспийском море и забирали там персидские и русские торговые суда, хотя в этих последних делах принимали участие казаки большею частью верховых городков, воровские, ослушные, часто не подчинявшиеся приказам главного войска. В 1627 г. атаман Епифан Родилов приказал этих ослушников переловить и доставить на суд войска, на Монастырский Яр, а также всех торговых людей, которые покупали у воровских казаков ясырь (пленных) и им продавали порох и свинец. Круг присудил таких воров бить ослопьем и грабить. После такой расправы казаки накрепко заказали, чтобы никто не ходил с Дона на Волгу для воровства, а если кто ослушается, того казнить смертью^{290}.

Глава VIII

Разрыв Дона с Москвой. Убийство казаками посла Карамышева. Требование от казаков присяги

С 1622 по 1627 г. донские казаки в союзе с запорожскими навели такой страх на турок и крымцев своими внезапными морскими налетами на крымские и анатолийские берега, нередко появляясь даже под стенами Царь-града, что гордому султану не оставалось иного исхода, как просить содействия московского царя об унятии этого грозного для мусульман народа. С этой целью в 1627 г. он послал в Москву грека Фому Кантакузина. Казаки встретили его на Дону доброжелательно и проводили до украинных городков. В Москве посла приняли с честью и, отпуская назад, уверили, что казаки исстари люди вольные, повелений царя не слушают и живут своей самостоятельной казачьей жизнью; однако же дали согласие послать на Дон грамоту с просьбой жить с азовцами мирно и не громить городов турецких. Грамоту эту привезли на Дон отправленные к султану вместе с турецким послы Яковлев и Евдокимов. Послы эти привезли казакам также денежное и хлебное жалованье, сукно, селитру, порох и свинец. Их казаки встретили с радостью, славили щедрость монарха и его родителя, патриарха Филарета, и, наконец, проводили до Азова без задержания. Царь поведением казаков остался очень доволен и послал казакам новую похвальную грамоту 2 сен. 1628 г.^{291}.

Казалось, что сношения с Москвой стали налаживаться, и донское войско как бы вновь становилось на путь проведения в жизнь целей и политических видов московского правительства; но Москва ошиблась: ни царь вместе с своим главным советником, патриархом Филаретом, ни Боярская Дума не знали донских казаков, не понимали идеи казачества, его стремлений и не учитывали силы его духа. Еще Иван IV, а за ним Дмитрий (Лжедимитрий 1-й) и Сигизмунд, когда бы он воссел на русский престол, мечтали об изгнании турок из Европы в союзе с Австрией и Польшей. Но они только мечтали, а донское и запорожское казачество уже приводило в исполнение эту мечту, по крайней мере — подготовляло и намечало прямой путь к ее выполнению. Это была цель жизни, это была сама жизнь казачества. Но московское правительство этого-то и не понимало и своей лицемерной политикой только раздражало казачество. В сношениях Дона с Москвой с той и другой стороны никогда не было искренности. Дон никогда не доверял Москве, а льстивая Москва не доверяла Дону. Эта многовековая трагедия и составляет историю сношений Дона с Москвой, а потом с Петроградом. Дон, отстаивая свою самостоятельность, имел основания не доверять Москве.

Одновременно с турецким султаном обратился в Москву с жалобой на донских казаков и крымский хан и в двух грамотах своих того же 1627 г. писал царю: «если хощешь быть другом мне, то постарайся унять донских казаков, чтобы они на море не ходили и азовцам и моим людям не делали обид и разорений»… Далее: «и сколько учинили нам донские казаки убытков и мы таких убытков и от днепровских казаков не видали»…

В следующем году казаки вновь разгромили берега Крыма, сожгли город Карасу-Базар, Балаклаву и друг, и с большой добычей и пленниками возвратились в войско^{292}. Такой же морской набег повторили они, в числе около 2 тыс. человек и в 1629 г. заняли Бакчи-Сарай, Мангуп и другие города, потом бросились к берегам Румелии, где, поддержанные прибывшими запорожцами, дали морской бой турецкому флоту и обратили его в бегство.

В 1630 г. они на 28 стругах, по 50 человек в каждом, повторили то же самое, громили Керчь, Трапезунд и появились вблизи Царь-града.

На этот раз султан и крымский хан обратились в Москву уже с решительным требованием о принятии энергичных мер к прекращению грозных набегов донцов на их владения, угрожая, в противном случае, полным разрывом с Россией и не ручаясь за безопасность царских посланников, бывших в Крыму и Царь-граде.

Разгневанный царь, питая тайную надежду на совместные действия с турками и крымцами против Польши, велел бывшего в Москве атамана Зимовой станицы Наума Васильева с 70 казаками арестовать и рассадить по тюрьмам, а на Дон послал грозную опальную грамоту с знатным боярином Иваном Карамышевым, которому вменено было также в обязанность проводить до Азова турецкого посла Фому Кантакузина и своих Андрея Савина и дьяка Олфимова, посланных к султану. Главное же поручение Карамышеву состояло в объявлении казакам царской опальной грамоты и патриаршего отлучения их от православной церкви, т. е. анафемы, патриаршего проклятия, и, кроме того, тайное — постараться вразумить атаманов и казаков покориться велениям царя и Боярской Думы.

Казаки в войсковом кругу 27 августа 1630 г. приняли от Карамышева опальную грамоту и спокойно выслушали патриаршее проклятие, велели петь благодарственный молебен за здравие царя и патриарха, потом выслушали царское повеление о скорейшем заключении мира с турками и вместе с турецкими пашами Муртозою и Абазою напасть на польско-литовские владения. Казаки на это предложение дали самый решительный отказ, говоря, «что не было в боевой жизни их еще примера, чтобы они, природные христиане, родившиеся и возросшие в преданиях святых апостолов, когда-либо служили с врагами христианства за одно и воевали христианския же земли; что слава и честь за их службу отнесется не к ним, а к турецкому Мурат-салтану и турецким людям». Зазнавшийся царский сановник, видя, что простыми увещаниями нельзя склонить казаков к покорности, стал прибегать к угрозам, задевая при этом честь и славу казачества, и дошел до того, что казаки схватили его, избили, потом отрубили голову и тело бросили в воду; имущество же его, царскую казну, свинец, порох и проч. сдали по описи послам Савину и Игнатьеву. Сделав это, казаки решили послать к царю легкую станицу с отпиской, в которой говорили так: «мы, государь, от Божьей милости неотступники, твоему царскому величеству неизменники и нелакомцы: служим тебе, государю, с травы да воды… что и службами своими не выслужили у тебя Божьей милости, твоего государскаго жалованья; а которые наши донские атаманы и казаки Наум Васильев, с ним 70 человек, посланы от нас, от войска, к тебе, послов провожать к Москве, и те все по городам разсожены и показнены, а иные прекованы, помирают голодною смертью, того ли мы у тебя, государя, дослужились… Если мы тебе, и всей земле русской ненадобны, — не воспротивимся: Дон реку от низу и до верху и реки запольныя от самых украинных городов, крымцам и ногайцам очистим и с Дону, если укажешь, сойдем».

Никто не хотел ехать в Москву с этой отпиской. Наконец, круг решил послать на великую силу неволею от себя с Дону, от войска, двух молодцов, донских казаков, Дениса Парфенова и Кирея Степанова^{293}. После еще были посланы атаманы Богдан Канинсков и Тимофей Яковлев.

В ожидании ответа из Москвы, казаки на время прекратили набеги на азовцев и крымцев. Прошел год, другой, а из Москвы известий не было. Старые и благоразумные казаки приуныли, но беспокойная молодежь не могла усидеть дома и весной 1631 г. вместе с пришедшими на Дон запорожцами бросилась, в количестве около 1000 человек, на Волгу и там, соединясь с яицкими, стали разорять учуги и рыбные ловли, потом вышли в Каспийское море и напали на персидские купеческие суда. Посланные против них астраханскими воеводами стрелецкие войска не могли остановить этих буйных ватаг и возвратились назад без всякого успеха^{294}.

Другая партия донцов в том же году ушла к запорожцам и вместе с ними бросилась на Черное море и стала громить крымские и турецкие берега. Такой же набег они повторили и в 1632 г., разорили Синоп и другие города. В то же время, узнав от пленных татар о намерениях крымцев и азовцев идти на Россию, предупредили о том Москву чрез царицынского воеводу князя Мещерского.

Наконец, весной 1632 г. из Москвы на Дон прибыли атаман Тимофей Яковлев и казак Денис Парфенов с царской грамотой, в которой было «жалованное к казакам слово и патриаршее благословение», а также и просьба быть всем казакам в съезде и встретить посла, князя Ивана Дашкова и подьячего Леонтия Полуектова, «с честью».

Князь прибыл на Дон 8 мая и был встречен казачьим кругом с пушечной пальбой и колокольным звоном в часовнях. Посол сказал кругу приветственное слово и отдал царскую грамоту.

Царь и патриарх Филарет требовали от донского казачьего войска целования креста на верность как им, так и царевичу Алексею Михайловичу «по записи», а также повелевали «взять в смету, сколько их, казаков, на Дону будет», а потом указывали «итить на недруга, на польского и литовского короля, и на литовских людей».

Круг, после такой радостной встречи царского посольства, не бывшего на Дону около 2-х лет, пришел в недоумение. Требование крестного целования, впервые предложенного казакам, для них явилось неожиданностью; оно оскорбляло их религиозное чувство. Службу свою Москве казаки всегда считали добровольной; служба эта — борьба с их общими врагами, собственно, с магометанством. Война для казака — вещь самая обыкновенная, его привычное занятие, его призвание. И вдруг за это выполнение его привычных занятий от него требуют клятвы, с целованием креста. Казаков это возмутило. Присяга для московских бояр и князей, как это показало смутное время, — простой религиозный обряд. Князья и бояре всем присягали и всем изменяли, для казаков же, воспитавшихся в другой религиозной среде, крестное целование было «великим и страшным знамением». Казаки на это требование дали самый решительный и мотивированный отказ, достойный великого и сознательного народа, и отписали царю:

«И крестнаго, государи, целованья на Дону, как и зачался Дон казачьи головами, не повелось. При бывших государях старые атаманы казаки им, государям, неизменно служивали не за крестным целованьем; в которое время царь Иван стоял под Казанью и по его государеву указу атаманы казаки выходили с Дону, и с Волги, и с Яика, и с Терка и атаман Сусар Федоров и многие атаманы казаки ему, государю, под Казанью служили не за крестным целованьем; после того при царе Иване Михайла Черкашенин и атаманы казаки во Пскове сидели в осаде не за крестным целованьем; при царе Иване выходили атаманы казаки Ермак Тимофеев Сибирь взял и прислал к Москве государю с языки и царь Иван и тех атаманов казаков, которые к Москве присланы, не велел ко кресту приводити, а Ермаку и вперед указал быти на своей государевой службе атаманом, казаком в Сибири не за крестным целованьем; при царе Иване ходили… атаманы Григорий Картавой, Иван Лукьянов, многие атаманы казаки государеву службу служили в осаде в Орешке не за крестным целованьем; блаженныя памяти при царе Федоре ходил царь Федор под Ругодяв и под Ивангород… выходили атаманы казаки с Дону, с Волги, и с Яика и с Терка, со многих запольных рек атаман Посник Лунев, многие атаманы казаки царю Федору Ивановичу… служили не за крестным целованьем; на другой год… ходили под Выборг и царь Федор призывал атаманов казаков с Дону… служили не за крестным целованьем; а после, государи, того Борис Федорович стоял на береговой в Серпухове… и атаманы казаки в ту пору ему береговую службу не за крестным же целованьем служили; да не токмо, государи, донских, но и волоцких, и яицких, и терских, выхаживали при бывших царях на украинные городы на Белгород, на Царев город, на Оскол, на Валуйку донецкие казаки и тех бывшие государи ко кресту приводить нигде не указали; а с нами того крестнаго целованья на Дону не обновитца, чего искони век не было… многия твои государевы службы полевыя против всякаго вашего государскаго недруга за вас, государей, служим без крестнаго целованья неизменно: ни к турецкому, ни к крымскому, ни к литовскому, ни к иному которому государю служить не ходим, окроме вас, всегда везде за вас… и не за крестным целованьем. За ваше государское имя стоим и умираем… а креста, государи, целовати мы челобитчиком своим (посланным с отпиской об убийстве Карамышева 1630 г.) не писали и не приказывали, то наши челобитчики Богдан и Тимофей учинили, не помня старины, своими молодыми разумы, без нашего войскового совету и без приказу… Своим скверным беззаконным житьем мы не достойны к такой страсти Христовой приступить, креста целовать, а твою царскую службу… рады служить против всякаго недруга… и за вас… умирать не за крестным целованьем»…

Относительно росписи взятия в смету, сколько их в действительности живет на Дону, казаки хитро ответили, что, «живучи на Дону и на степи по запольным рекам, в розни сами себя сметить не умеем, сколько нас есть, т. к. служим не с поместей и не с вотчин, а с травы да воды… наги, босы и голодны… за хлебом и за рыбою и за зверем и за травою на ряку и на степь день и ночь ездим беспрестанно… как нас в разъезде много, то войско невелико, а какой час в разъезде мало, то нас что водных источниц, в иную пору мало, в иную много, а потому нам росписи сметной писать нельзя»…

На требование же идти против польского короля и литовских людей хитрые донцы, не желая проливать христианскую кровь и в то же время боясь раздражить царя, туманно, но с затаенной иронией отписали, что «которые сызмогаюца коньми, на вашу царскую службу коньми поднимаюца и на шею заимываючи, а которые не смогут с лошади, и те, по своей силе, в судовых на вашу государскую службу крутятца, а много у нас голутвенных людей таких, что без вашего государскаго жалованья и бударами поднятца не ссилять»…^{295}

Нуждаясь в помощи казачества, царь и патриарх скоро предали опалу и анафему, наложенные на казаков, забвению и в милостивой грамоте 15 апреля 1633 г. писали на Дон, что бывшие в заточении и задержанные в Москве атаманы и казаки освобождены, видели «наши государския очи», получили патриаршее благословение, «пожалованы государевым жалованьем» и посланы на службу под Смоленск. Царь благодарил казаков за действия против крымцев и ногайцев и призывал к походу вместе с московскими войсками против татар Казыева уласа на р. Куму.

В отписке о своих делах 1632–1635 г. казаки писали царю:^{296}

«Ходили мы, государь, на Крымскую степь и под шляхами лежали, сошлись с ногайскими людьми на р. Кундрючьи, в вершинах, и был у нас с ними бой. Божию милостию и твоим счастьем, тех татар побили и русский полон отгромили; потом дошла до нас весть, что азовские и ногайские люди пошли на Русь, и мы, переговоря меж собою, пошли за ними и на реке Быстрой одних побили, других живых побрали. Чрез несколько дней пришли из разных улусов Большого Ногая черные люди и хотели Дон перелезть под Азовом, на большом перевозе, на Крымскую сторону, а мы пошли за ними судами и в ночь тех татар порубили тысячи полу торы и больше, жен же и детей в полон забрали, всего полону 1300 человек. Спустя мало времени, ходили мы в Ногайскую степь войском и пожгли ногайских улусов, на Чубуре, дворов тысячи две и больше, взяли полону жен и детей 800 чел., приведши их в юрты свои и тех порубили. Потом известно нам стало, что ногайцы пришли на взморье на Очаковскую косу (на восточном берегу Азовского моря) и хотели перелезть в Крым, мы пошли против них, тех татар порубили и полону взяли тысячу человек. Когда же с тем полоном подходили к Кагальнику, то тут вышли азовские люди всем городом и с пушками; мы дрались с ними целый день, но они нам ничего не могли сделать… Затем дошел до нас слух, что турецкий царь приказал всем своим ратным людям вместе с крымцами, азовцами и ногайцами идти войною, морем и сухим путем, на Дон, чтобы наши казачьи городки разорить. Мы, переговоря меж собою, пошли стругами в море остерегать, чтобы турецкия каторги не прошли. Не входя в Черное море, мы в Гирле (горле, проливе — Керченском) стояли шесть недель и затем воротились на Дон».

Таковы дела донских казаков в 1632–34 гг. В этот период времени царь прислал, как и прежде, казакам жалованье: 2 тыс. руб. денег, 10 поставов сукон лучших, 13 поставов средних, 200 четвертей сухарей, 30 четвертей круп, 30 четвертей толокна, 100 ведер вина (водки), 60 пуд. пороху и 30 пуд. свинцу^{297}.

В 1635 г. царь, отправляя своих послов к султану, прислал донским казакам за их службы знамя (второе); причем послам дал следующий наказ. Если турки спросят их о казаках, то они должны отвечать: «Ведомо вам самим, что воры, донские казаки, от Московскаго государства поудалели и живут кочевным обычаем, переезжая по рекам, а не городовым житьем». Если же турки спросят о знамени, то послы должны отвечать: «знамени государь к ним никогда не посылал; это кто-то сказал, чтобы нас поссорить». Перед этим царь писал крымскому хану: «Хотя бы вы их (казаков) и всех побили, нам стоять за них не за что»^{298}.

Так унижала грозное казачество и так порочила честное имя казака пред соседними государствами изворотливая и лживая Москва из своих политических соображений и выгод и в то же время запугивала Дон то опалой, то анафемой, а потом разыгрывала роль всепрощающей матери, роль старшей руководительницы, льстила ему, посылала жалованье, просила «вы бы нам послужили» и т. д. Но казачество на всю эту политику мало обращало внимания и продолжало делать свое вековое казачье дело^{299}.

Глава IX

Взятие казаками Азова и «Азовское сиденье»

Страшен и грозен стал Дон для турок и татар, в особенности для крепости Азова. Со страхом смотрели неверные на успехи казачьего оружия над Большим и Малым Ногаями, кочевавшими от Астрахани до р. Кумы и Азовского моря, а потом частью ушедшими под давлением казаков в Крым (Большой Ногай); трепетали пред казачьей силой берега Азовского и Черного морей вплоть до Стамбула; жестоко мстило казачество басурманам за угнетение христианских народов, оставшихся в покоренной ими греческой империи; так мстило, что при одном появлении на море казачьих стругов, вмещавших каждый от 30 до 50 человек, закаленных и искусных в морских битвах воинов, турецкие каторги (галеры) и многопушечные корабли старались поскорей скрыться за горизонтом, а жители прибрежных аулов убегали в горы.

Все переговоры турок с Москвой, начиная с Ивана Грозного, об удалении казаков с Дона, не привели ни к чему. Ни турки, ни Москва, видимо, не понимали, о чем шла тут около ста лет речь, не понимали идеи казачества и не взвешивали его сил; а силы эти год от году становились все грознее и грознее. Турки видели и чувствовали это и прилагали все усилия укрепить Азов; для этого ими были приглашены лучшие мастера и инженеры католического запада. Стены города были обновлены, проведены валы, рвы, воздвигнуты башни, укреплен замок, устроены на берегу Дона бастионы, поставлено «200 больших, средних и малых орудий», заготовлено много тысяч снарядов, «пороховой казны», провианту и проч. Укрепив так Азов и поставив в нем 4-тысячный гарнизон из лучших войск с иностранными артиллеристами и инженерами, турки стали держать себя вызывающе и усилили набеги как на казачьи городки, так и на русские украины. Положение русских пленников в Турции, особенно казаков, стало невыносимым: их продавали в рабство, изнуряли тяжкими работами, приковывали на каторгах к веслам и под ударами бичей заставляли грести и проч.^{300} Древние православные церкви в Азове были обращены в мечети, а иные разрушены. Уцелело только два храма, особенно чтимые казаками, построенные в первые века христианства (в V или VI вв.), это соборная церковь св. Иоанна Предтечи и святителя Николая, в которых, несмотря на их запустение, пленные христиане сходились иногда на молитву о своем спасении. Богослужение в них совершал греческий иеромонах.

Видя все это, казаки скорбели душами своими и негодовали на бесчеловечие и дерзость зазнавшегося врага и наконец решили вырвать во что бы то ни стало древнюю свою столицу из рук мусульман. С этою целью старые казаки, посоветовавшись между собою, кликнули весной 1637 г. вместе с своим войсковым атаманом клич по всему Дону, прося атаманов-казаков собраться для решения этого войскового дела на Монастырский Яр. Съехавшиеся в войсковой круг казаки, «помня свое крещение и святыя Божии церкви и свою истинную православную крестьянскую (христианскую) веру, разорение святым Божиим церквам, крестьянския невинные крови пролияние и в полон их отцов, и матерей, и братию, и сестр имание», единодушно решили: «идти посечь бусурман, взять город и утвердить в нем православную веру»^{301}.

У казаков не было ни тяжелой артиллерии, чем бы они могли разрушить азовские стены, ни больших запасов пороха, свинца и провианта. Все это они ожидали из Москвы, но там с присылкой медлили.

На помощь к ним пришли запорожцы. Эти отважные в боях рыцари, как и их собратья — казаки малороссийские, ведя постоянную борьбу за православие с поляками, помышляли уже или отдаться под покровительство Москвы, или Тавриды, а другие из них решили искать счастье в других краях. И вот, в то самое время, когда донцы готовились к нападению на Азов, на берега Дона явились запорожцы, около 4–5 тыс., шедшие в Персию, чтобы предложить там свою силу в борьбе персов с Турцией. Донцы встретили их дружественно и предложили остаться у них, говоря: «вот Азов, — возьмем и откроем свободный путь в моря Азовское и Черное, — богатая добыча будет нашею наградою. Хотите ли быть верны друзьям и братьям своим?»

Запорожцы поклялись стать заодно с донцами против неверных. На площади у часовни Монастырского городка казаки отслушали напутственный молебен, торжественно поклялись во взаимной верности твердо стоять друг за друга — «все за одного и один за всех», выбрали походных атаманов и двинулись к Азову «судовой и конной ратью», послав вперед отряд для поимки «языков». В этом походе принимали участие все донские казаки; в городках остались лишь старики и женщины, готовые каждый час с оружием в руках защитить свои очаги на случай внезапного нападения степных хищников. Войсковой атаман Михайла Татаринов руководил всем делом осады Азова. Личное мужество и ум этого вождя были порукой за успех. Осада началась в апреле месяце. Казаки разделили свои войска на четыре отряда и обложили крепость со всех сторон. Часть флота заняла устье Дона, с целью не пустить турецкие суда на выручку осажденных.

Первым делом казаки окопались вокруг города земляными валами и рвом, наделали много плетневых тур, насыпали их землей и, подкатывая к стенам, стреляли из-за них. Смотря на это, турки, численность которых пред этим была значительно усилена, смеялись над ними, били из крепостных тяжелых пушек, но очень мало вредили искусным в осадном деле донцам. В этой бесполезной перестрелке прошло около трех недель. Для решительного приступа казаки поджидали из Москвы атамана Ивана Каторжного, а с ним порох, свинец и другие боевые припасы.

Зимой 1637 г., пред приготовлением казаков в поход, на Дон прибыл с своими людьми турецкий посол Фома Кантакузин, направляясь в Москву. Для извещения об этом царя казаки послали туда легкую станицу с атаманом Ив. Каторжным, поручив также ему испросить там для усиления своих боевых средств порох, свинец, провиант и проч. Эта станица с дворянином Чириковым, посланным для встречи посла, была уже на обратном пути.

Не зная намерений казаков, царь послал им обычное жалованье и боевые припасы, а также и грамоту с просьбой жить с азовцами мирно и «никаких задоров им не чинить». Еще Чириков и Каторжный не достигли донских городков, как турецкий посол был казаками уличен в тайных сношениях с крымцами и турками. Он сообщал им о приготовлениях казаков и просил прислать немедленную помощь Азову, хотя бы из ближайших мест, Темрюка и Тамани. Посланный им в Азов грек был случайно пойман казаками, и Кантакузину грозило жестокое наказание. Казаки усилили свои разъезды со стороны Крыма и Кубани, ожидая оттуда нападений. И действительно, когда началась уже осада Азова, полчища турок, татар и черкесов появились со стороны Кубани. Казаки отрядили лучших людей, встретили неприятеля на р. Кагальнике и разбили его наголову, не допустив до Азова. В этот период времени на Дон прибыли Чириков и Каторжный, с которыми было более ста человек казаков. Чириков выдал казакам царское жалованье: 2000 р., 300 четверт. сухарей, 50 четверт. толокна, 50 четверт. круп, 16 бочек вина, 40 поставов сукна, 4000 пушечных ядер, порох, селитру и серу и стал требовать выдачи посла, содержавшегося под стражей, но казаки в этом отказали и по решению круга Кантакузина казнили как изменника, а с ним всех его людей. После этого они приступили уже к решительной осаде Азова. Взять приступом город было нельзя, за неимением тяжелой артиллерии. Казаки прибегли к своему излюбленному, старому казачьему способу — «немецкому размыслу», при помощи которого они когда-то взяли Казань: стали рыть под город подкопы. Над этим они потрудились около месяца. Турки, развлекаемые безрезультатной их стрельбой, смеялись над ними, громили их валы и туры ядрами, нисколько не подозревая скорой своей гибели.

18 июня был роковой день для гордых магометан. Накануне этого дня казаки очистились постом и молитвой, исповедались у своих отцов духовных, попрощались друг с другом, говоря: «Поддержим, братцы, честь нашего оружия, постоим за православную веру и за святой храм; умрем, если так суждено, но не посрамим себя и батюшки нашего, Тихаго Дона Ивановича». Глубокая тишина царила в их стане. Видя это, а также и ночное движение казаков, турки предрекали их бегство и радовались. В 4 часа ночи грянул гром подкопов, затряслись азовские твердыни, часть стен вместе с людьми, землей, остатками строений взлетела на воздух. Атаман Михайла Татаринов с отборным отрядом устремился в пролом; другие казаки бросились на стены со всех сторон, подставляя лестницы и неся друг друга на плечах под тучами пуль и каменьев. Городские стены и улицы сделались полем сражения. Гарнизон и жители защищались с яростью; но что могло устоять против казаков того времени, этих поистине сказочных богатырей, несокрушимых в сечах, как гранитные скалы, и твердых своей казачьей идеей, как сталь. Битва кипела весь остаток ночи и весь следующий день; замолкли пушки и пищали: резались саблями, кинжалами, ножами. Богатыри шли грудь на грудь. Наконец турки дрогнули, не устояли пред грозной казачьей силой: одни из них заперлись в замке, а остальные устремились чрез стены в степь, ища спасение в бегстве. Окружив замок, казаки послали отряды для преследования бегущих. Более 10 верст враги отступали с отчаянным упорством, пока не были окончательно рассеяны и истреблены. Такая же участь постигла и засевших в замке: после 3-дневной отчаянной обороны они все были перебиты. Казаки сделались обладателями Азова и утвердились в нем всем войском, т. е. перенесли туда свой главный стан.

Под стенами города и на улицах его многие из донцов сложили свои головы. Об этом событии казаки писали в Москву так: «А как мы стояли под тем градом Азовом и те азовские люди нашу братию казаков из пушек и из турок (ружей) побивали и мы велели отвозить убиенных на Монастырский Яр каюками и погребати у часовни по правилам святых отец священнослужителям».

Утвердившись в Азове, казаки поделили между собою, по станицам, все дома и имущество турок. Только одним грекам они разрешили жить там по-прежнему. Азов сделался христианским вольным городом. Прежде всего казаки восстановили в нем древние православные храмы особенно чтимых ими св. Иоанна Предтечи, считавшегося покровителем города, и святителя Николая.

С весны 1638 г. в Азов стали приходить торговые караваны из русских и азиатских городов: Астрахани, Терка, Тамани, Темрюка, Керчи, Кафы, и др., даже из Персии. Персидский шах стал искать дружбы казаков и прислал к ним своего посла для заключения союза против Турции, обещая дать, в случае надобности, помощь военной силой в 10 и 20 тыс. человек. Словом, Донское войско, придвинувшись к морю, стало в глазах соседних народов сильной демократической республикой. За победу над турками, считавшимися до того времени во всей Европе и Азии непобедимыми, донские казаки снискали себе почет и уважение во всех соседних и дальних государствах.

Царь ничего не знал о действиях казаков. Для извещения его казаки послали в Москву атамана Потапа Петрова с четырьмя казаками и в отписке своей говорили: «Отпусти нам, государь, вины наши, что мы без твоего повеления взяли Азов и убили изменника, турецкого посла… могли ли мы без сокрушения смотреть, как в глазах наших лилась кровь христианская, как влеклись на позор и рабство старцы, жены с младенцами и девы? Не имея сил долее терпеть азовцам, мы начали войну правую, с Божьей помощью овладели городом, побили неверных за их неправды и православных освободили из плена»…^{302}

Казаки обещали вслед за этим прислать большую станицу с подробным донесением.

Царь с неудовольствием принял известие об убийстве посла и приказал задержать атамана Петрова с казаками до присылки обещанной большой станицы. Но вскоре он сменил гнев на милость, наградил казачьих послов и отпустил их на Дон. Дело в том, что вскоре после взятия Азова крымцы с Большим Ногаем, желая отомстить за поражение турок, двинулись на русские украинные города, но казаки раньше предугадали их намерение, быстрым передвижением пресекли им дорогу и обратно загнали их в Крым. Об этом казаки немедленно сообщили в Москву, что и заставило царя переменить о них мнение. В грамоте, посланной на Дон 20-го сентября 1637 г. с атаманом Петровым, царь слегка упрекал казаков за убийство посла Кантакузина, называя их поступок «предосудительным», а также пенял, что они взяли Азов без его повеления, но в то же время и благодарил за действия против крымцев.

Со взятием Азова казаки сделались господами на Азовском и Черном морях. Встревоженный султан, воюя с Персией, не знал, что делать.

Посылаемые на выручку Азова мелкие отряды легко уничтожались казаками как на суше, так и на море. В следующем 1638 г. он послал туда значительную флотилию под начальством Пиали паши. Казаки, около 1700 человек, на своих легких, но страшных для врагов стругах встретили турок на Черном море, у Керченского пролива, дали им жестокий казачий морской бой, множество погибли, а остальных рассеяли. В этой битве казаков пало до 700 человек. С этого времени ни крымцы, ни ногайцы, жившие в крымских владениях, уже не осмеливались нападать на русские южные окраины, а ногайцы, кочевавшие за Доном и около Астрахани, боясь казаков, оставались верными данниками Москвы.

Около 5 лет казаки владели Азовом, устьями Дона и Азовским морем. Но гордые турки, пред которыми дрожала вся Европа, не могли помириться с этим положением и готовились жестоко отомстить казакам.

Султан Мурад IV, надменный тиран востока, задумал колоссальный план для наказания казаков, но вскоре умер. Преемник его Ибрагим поручил это дело сильному и крепкому духом верховному визирю Магмету паше. Более года приготовлялся он к этому предприятию; заключил мир с Персией, утвердил дружественные отношения со всеми иностранными державами: Австрией, Польшей, Венецией, Россией и др. Спешно строил и снаряжал сильный, но легкий флот, который бы мог свободно пройти по Азовскому морю. Тысячи наемных иностранных мастеров, инженеров и артиллеристов помогали ему в этом.

Турки, крымцы, ногайцы, горские черкесы, волохи, сербы, арнауты, арабы и другие народы собрались под знамена гордого повелителя востока, чтобы торжествовать победу на костях донских удалых витязей, дерзнувших посмеяться над священным именем падишаха. Сам верховный визирь хотел взять начальство над этой грозной силой, но передумал и поручил главное предводительство опытному и славолюбивому полководцу Гуссейну паше, презиравшему и ненавидевшему казаков. Командование флотом было вверено капитан-паше Пиали-аге, человеку, одаренному лучшими боевыми качествами: прозорливостью и храбростью. Флот его состоял из 80 больших беломорских каторг и 90 мелких морских судов. 20 кораблей были нагружены огнестрельными снарядами: пушками, ядрами, порохом и др. Одних огромных стенобитных орудий было около ста; ядра весили в полтора и два пуда. Многие суда везли провиант. Экипажи и команды судов были сформированы из страшных для европейцев того времени янычар. Все это ополчение простиралось до 150 тысяч человек, хорошо вооруженных, скованных железной дисциплиной и воодушевленных идеей торжества ислама над христианством. Инженерными работами и артиллерией руководили опытные европейские техники: итальянцы, французы и немцы. Казалось, что Великая Порта собиралась воевать с сильным и могущественным государством, а не с горстью удалых добрых витязей, не признававших над собой ничьей власти, а действовавших на свой риск и страх, ради торжества Креста над Магометом.

Но казаки не унывали, а также спешно и деятельно готовились дать отпор дерзкому и зазнавшемуся врагу, лечь костьми, но не уступить, надеясь на Бога да на свои крепкие казачьи головы и вострые сабли. Они говорили: «Приход турских и крымских людей нам не страшен; Азова мы не отдадим и не покинем, потому что взяли его кровью и своими головами».

Они без помощи иностранных инженеров хорошо укрепили стены и замок города, поставили отбитые раньше у турок пушки, запаслись снарядами и провиантом и стали ждать врагов, делая усиленные разъезды по степи и по морю и следя за движениями неприятельских отрядов и судов.

Весной 1541 г. казаки уже знали о движении неприятельского флота и сухопутной армии.

Войсковой атаман Осип Петров, богатырь телом и духом, с атаманами и казаками главного войска, бывшего в Азове, кликнули клич вверх по Дону, с призывом спешить на защиту родины.

Эта войсковая грамота была такого содержания:

«От донских атаманов и молодцов и от всего великого войска Донского, во все верхние городки атаманам и молодцам челобитье! Пошли было атаманы молодцы на святое море и прикинули в гирле для языков, поймали крымских людей. В распросе те языки сказали, что турский и крымский царь с крымскими людьми, с Большим и Малым Ногаем, с горскими черкесами идут под Азов для осады. Не веря тем языкам, мы сами ходили на море и подлинно узнали, что идут корабли и каторги под Азов. Чтобы вам, атаманам-молодцам, помнить престол Иоанна Предтечи, государеву к себе милость и свою атаманскую и молодецкую славу не потерять, езжайте в Азов к войску днем и ночью, не малыми людьми, на помощь; в городках не многих людей оставляйте, съезжайтесь городков 5,6 в одно место с семьями, чтобы, съехавшись, станицы жили с великим береженьем. А кто к войску в Азов на помощь не поедет, тому в войске и суда не будет^{303}. Езжайте же всякие люди, пенные и непенные: пеня им будет отдана. Знаете вы сами, как приходили со всех рек Азов брать и как Бог поручил город великому войску Донскому. Как бы теперь над нами бусурманы не посмеялись. Все земли нашему казачьему житью завидывали, а ныне за так и потеряем свою казачью славу? Если будут идти Доном русские люди с бударами, и вы посылали бы их к войску в Азов, с запасами. Послать грамоту войсковую городок от городка на скоро, днем и ночью, для поспешенья, покуда казачьяго присуда».

В то время, когда начиналось это великое, беспримерное в истории народов дело, русский царь с греком Мануилом Петровым, раньше прибывшим в Москву с послом Кантакузиным, двоедушно, с соболезнованием и негодованием на казаков писал султану, извещая его о происшедших на Дону событиях и уверяя «своего друга и брата», что Азов взят без его ведома, что донские казаки издавна воры, царского повеления не слушают, что ратей на них послать нельзя, так как они живут кочевым обычаем и даже его посла Ивана Карамышева убили до смерти… «О взятии Азова у нас и мысли не было, — писал далее царь, — и прискорбно будет, если за одно своевольство казаков станешь иметь на нас досаду; хотя всех их вели побить в один час, я не постою за то. Мы с вами, братом нашим, хотим быть в крепкой дружбе и любви на веки неподвижно свыше всех великих государей и желаем вам на царствах ваших счастливаго пребывания, над врагами победы, государств ваших приращения и всякаго добра вам хотим без хитрости, нося всегда в сердце нашем вашу любовь»…

Так двоедушничал царь, поддерживаемый боярской думой, между тем как донские казаки, никогда и ни пред кем не лгавшие и не унижавшие своего казачьего достоинства, готовились открыто стать своей богатырской грудью на защиту поруганной и оскверненной родины. На клич войскового атамана и главного войска они из верхних городков конные, пешие и на судах спешили к Азову, оставив на защиту своих жилищ лишь женщин и стариков.

В начале июня 1641 г. огромная турецкая рать, состоящая, по показанию казаков, из 240 тыс. человек, облегла с суши и с моря г. Азов, в котором засело до 6 тыс. донских богатырей с славным войсковым атаманом Осипом Петровым, решившихся умереть, но не сдать врагам старую столицу казачества. «Вот храм Божий, — говорил атаман своим сподвижникам, — защитим его или умрем близ алтаря Господня, — смертию за веру покупают небо». Этого было довольно. Искренне верующие казаки очистили себя постом и молитвою и поклялись друг другу биться до последнего издыхания, а попавшись в плен ни слова не говорить врагам о состоянии города. Эти две главные заповеди казаки выполнили свято, как выполняли они и все другие клятвы и обещания во все время своей боевой жизни. Такова была душа и натура казачья старого времени.

7 июня началась действительная осада. Опытные в военном деле казаки прежде всего, подбегая мелкими партиями с разных сторон к стану врагов, добыли языков и от них узнали о численности и положении неприятельской армии. Скоро турки сделали попытку к штурму. Казаки отстреливались, стараясь не подпустить их близко к стенам. Главные их усилия были обращены на то, чтобы нанести вред врагам внезапными вылазками и подкопными работами, в которых казаки были искуснее не только турок, но даже всех западноевропейских инженеров и техников-специалистов. С этой целью атаман Петров разделил своих сподвижников на два отряда: один предназначен был собственно для вылазок, другой для подземных работ. Тот и другой действовали с такой успешностью, что скоро привели в недоумение и робость турок. Не привыкшие к постоянной осторожности, турки от внезапных вылазок казаков несли очень большие потери, а подведенные с разных сторон подкопы и взрывы губили их тысячами и производили такие опустошения в артиллерии, что не на шутку заставляли командующего армией Гуссейна-дели задумываться над дальнейшей своей судьбой. Следующие четыре приступа, в которых принимали участие все силы врагов, были безуспешны. Турки гибли массами. Убит был кафинский паша и много других военноначальников. Казаки, верные своей клятве «друг за друга стоять, лечь костьми, но город не сдавать», отражали врагов с удивительной храбростью и уменьем и после каждого отбитого штурма делали губительные для турок вылазки. Подкопы под неприятельские батареи делали свое дело. Турки приуныли. Таких стойких и храбрых противников гордые паши еще не встречали на всем востоке. У них явился недостаток в провианте, артиллерийских снарядах и людях. Гуссейн-дели спешно послал в Царь-град требование о присылке подкреплений. «Воевать Азов нечем, — писал он, — а прочь идти безчестно; подобного срама османское оружие еще не видело; мы воевали целые царства и торжествовали победы, а теперь несем стыд от горсти незначущих воинов».

Известие это было получено в Царь-граде 9 августа и произвело страшный переполох в высших правящих сферах. Верховный визирь всеми мерами старался скрыть от народа истинное положение вещей под Азовом, так как все опасались, что казаки, уничтожив там турецкую армию, двинутся на Стамбул и предадут, как они уже делали не раз, все огню и мечу. Но скрыть бедственное положение турецкой армии не удалось, и страх быстро распространился по всем прилегающим к морю местностям. 15 августа визирь спешно послал к Азову подкрепление и предписал беломорскому Бекир-паше готовить туда еще 16 каторг с ратными людьми.

Получив подкрепление, Гуссейн-дели решил испытать последнее средство, чтоб завладеть Азовом, — засыпать всех защитников его землей. Начались спешные земляные работы, в которых главными руководителями были итальянские и немецкие инженеры; в несколько дней у самых городских стен явился вал вышиной в 7 саж. Установив на нем многочисленную тяжелую артиллерию, турки начали бить по городу из всего снаряду день и ночь. Стрельба эта продолжалась 16 суток. Казаки защищались с отчаянной храбростью; подвели под вал два подкопа и взорвали их, истребив тысячи неверных; проникли 28 подкопами под самые таборы неприятелей и произвели в них страшные опустошения. Немецкие инженеры с своей стороны вели под Азов 17 подкопов, но казаки проведали о том и своими встречными подкопами разрушили их. От беспрерывной стрельбы из осадных орудий город, три крепостных стены, башни и замок были снесены до основания. Разрушен был и храм св. Иоанна Предтечи.

Казаки зарывались в землю, делали оттуда вылазки и вели подкопы, умудряясь наносить вред врагам. В этой титанической борьбе с ними вместе, как природные дочери Дона, бились их жены, число которых, по словам самих казаков, было около 800.

Осада затянулась. Шел уже сентябрь месяц. Казаки, окопавшись в четвертом земляном городке, держались твердо. Время от времени к ним прорывались из Черкасска р. Доном подкрепления; подвозили снаряды и провиант. Остальные отряды казаков расположились по низовым городкам и следили за движениями врагов, стараясь не пустить их вверх по Дону. От смрада гниющих трупов у турок появились заразные болезни. Стал ощущаться недостаток в снарядах и провианте.

Посылаемые крымским ханом под украинные города за добычей отряды уничтожались казаками. В турецкой армии стали появляться недовольство и ропот. Гуссейн-дели не знал, что делать, и просил султана отложить покорение Азова до следующей весны, но получил ответ: «Паша! возьми Азов или отдай свою голову». Пришлось напрячь все усилия, чтобы сломить твердость казаков. Начались отчаянные приступы озверевших турок, продолжавшиеся беспрерывно последние две недели. Казаки не уступали, делали отчаянные вылазки, уничтожали врагов, захватывали у них порох и снаряды, подводили новые подкопы и взрывали турецкие укрепления. В инженерном искусстве они понимали лучше европейских специалистов. Около половины их уже пало смертью героев. Остальные были почти все переранены; от бессонных ночей они окончательно обессилили, губы их запеклись, лица и глаза от порохового огня и дыма опалились, гортань не давала звуков голоса, руки отказывались держать оружие. Но не таковы были донцы: они поклялись друг другу лучше умереть, но не сдаваться. Турки метали им на стрелах письма с обещанием выдать каждому из них по тысяче талеров, если они добровольно оставят Азов, который в сущности уже не существовал, но казаки на эти «бусурманския прелести не покусились» и ответили им новой, губительной для них вылазкой. В ночь под 26 сентября, ночь страшную и вместе трогательную, казаки очистили себя постом и молитвой, попрощались друг с другом, по-братски обнялись, перецеловались и решили наутро сделать последнюю отчаянную вылазку — победить, или умереть всем, до одного человека.

В три часа ночи страшные, опаленные, с сверкающими сверхчеловеческим огнем глазами они двинулись на врагов, но к удивлению своему не нашли их на прежних местах. Рассвет показал лишь одни следы бегущего неприятеля. Донцы воспрянули духом, наскоро сформировали отряды из более свежих сил и пустились в погоню, били без пощады, загоняли в воду, топили суда. Турки не ожидали этой дерзости и, объятые ужасом, гибли тысячами. Поражение было полное. Донские богатыри сдержали свою клятву: или умереть, или победить. Они показали всему миру, какова нравственная сила и доблесть казачья. Доселе непобедимые и гордые османлисы, наводившие страх и ужас на весь Ближний Восток и Европу, были посрамлены и уничтожены горстью доблестных донцов, ставших своею богатырскою грудью за свою, веками прославленную казачью честь, свободу дорогой родины и православную веру.

Турки в паническом страхе бежали, оставив под Азовом от 50 до 70 тысяч трупов. Раненый крымский хан Бегадир-Гирей умер на дороге. Кафинский паша Юсуф был убит. Сам главнокомандующий, силистрийский паша Гуссейн-дели от стыда и сраму скончался в пути. Немногие из уцелевших военноначальников были преданы «турецкому» военному суду. Так окончилось это беспримерное в летописях народов дело, названное в истории «Азовским сиденьем»^{304}.

Воздав благодарение Богу за одоление многочисленных врагов, казаки отправили в Москву легкую станицу с атаманом Наумом Васильевым с подробным известием об успехе своего оружия и просили царя принять Азов себе в вотчину, так как все они крайне изнурены, переранены, наги и босы и держать город дальше не в силах. Атаман лично объяснил царю и боярам, что если Азов не будет принят от них, то они все до единаго умрут в нем, но не уступят врагам земли, облитой кровью их товарищей.

Царь похвалил казаков за их мужество и послал на Дон милостивую грамоту и 5 тыс. руб. денег. Вслед за этим 2 декабря им послан был на Дон дворянин Желябужский с поручением осмотреть азовские укрепления, сделать чертежи и сметы на исправление стен, зданий и проч.

Между тем посрамленный султан неистовствовал и готовился отомстить казачеству. Получались известия об его приготовлениях для взятия Азова и походе на Россию. Он грозил даже уничтожить всех христиан в его империи. Устрашенный этими угрозами простодушный царь не решился дать какой-либо ответ казакам и в январе месяце 1642 г. созвал земский собор из представителей всех сословий государства, на котором был поставлен вопрос: принять от казаков Азов или отказаться от этого дара. Суждения затянулись до апреля. В марте возвратился Желябужский и донес, что Азов весь разрушен и что все укрепления нужно возводить вновь. Земский собор, не находя поддержки в правящих классах, привыкших двоедушничать пред султаном и боявшихся открыто стать на сторону казаков, постановил предоставить дело это усмотрению царя и бояр. Слабость и равнодушие к пользам отечества правящих классов сказались тут во всей силе. Утвердившись в Азове, Россия при помощи казаков могла бы держать в покорности и крымцев, и ногайцев и открыто вести политические переговоры с Турцией, не прибегая к традиционной лжи относительно казачества, лжи низкой, недостойной великого государства.

Россия смалодушничала и, отделавшись посылкой на Дон нескольких тысяч рублей, двухсот поставов сукна, съестных припасов, свинцу и пороху, предоставила донских казаков самих себе; она не только не дала им помощи военной силой, но даже во имя спасения христиан во всей Турции убеждала их покинуть Азов и уйти в свои юрты. «Сего требует польза отечества и послушание ваше будет новым доводом вашей верной службы ко мне», писал царь казакам. Лучших выражений не могла придумать косная Москва^{305}. От принятия Азова она отказалась.

Не находя поддержки у единоверной им Москвы и веря угрозам об истреблении всех христиан в турецких владениях, казаки с сокрушением в мае месяце 1642 г. оставили Азов и вышли всем войском на Махан остров (близ нынешней Ольгинской станицы).

Казаки забрали из Азова всю артиллерию, колокола, церковную утварь, крепостные железные ворота и даже, по обету братскому, кости своих павших товарищей, сравняв все азовские укрепления с землей. Кости казаки перевезли на Монастырский Яр, артиллерию и церковное имущество в Черкасский городок, дав обет построить в нем, в память славного сиденья в Азове, храм во имя Воскресения Господня, что впоследствии и исполнили.

Вывезенная казаками из азовского Предтеченского храма икона Иоанна Крестителя, чудной работы, писанная, судя по сделанной на ней греческой надписи, в 637 г., в настоящее время находится в Донецком монастыре, Богучару. Воронеж, губ. (в 12 вер. от Казанской станицы), а копии с этой иконы в Старочеркасском соборе и в часовне на Монастырском урочище, в 7 в. ниже Старочеркасска. В Донецком монастыре, который был раньше казачьим, хранится и колокол из азовского храма. Изящной венецианской работы большое посеребренное паникадило из того же храма уже больше двух веков висит в главном куполе собора Старочеркасска. Крепостные железные азовские ворота и громадная стрела от весов лежат в ограде того же собора, на память потомству о великих подвигах предков.

В Донской музей г. Новочеркасска доставлено несколько пушечных ядер, каменных и чугунных, весом более двух пудов каждая, найденные в старых крепостных валах Азова; ядра эти свидетельствуют, какой величины были осадные орудия при штурме турками Азова в 1641 г.

После оставления казаками Азова турки жестоко мстили им за прежние обиды и, пользуясь их малочисленностью, внезапно двинулись вверх по Дону, сожгли в 1644 г. городки Монастырский, Черкаск, Маныч и др., жителей частью побили, частью увели в плен. В этом набеге врагов погибла большая часть раненых и увечных казаков, посвятивших себя молитве при часовне Монастырского городка.

Войско перенесло свой главный стан в Верхние Раздоры (ныне Раздорская на Дону станица) и там уже отбивалось от приступов дерзкого врага. Но скоро казаки оправились, оттеснили неприятеля за Черкаск и с упорством защищали это укрепление от многочисленных татарских полчищ, крымцев и ногайцев, окруживших его со всех сторон. Об этой осаде казаки писали царю: «мы целую зиму (1645 г.), будучи оставлены всеми, сидели в Черкасском городке, окруженные ногайцами, темрюцкими черкесами и крымскими татарами; нам нельзя было выйти ни за рыбою, ни за дровами; в сей крайности натерпелись мы и холоду, и голоду и, не желая себя посрамить, многие из нас померли голодною смертию. А теперь, с наступлением весны, азовский Мустафа Бей с воинскими людьми опять хотят идти под Черкасской — конные берегом, а судовые р. Доном. Этого их приходу мы ожидаем вскоре, а помощи и заступления, кроме всемилостивого Спаса и Пресвятой Богородицы, да тебя, великаго государя, ни от кого не имеем».

Делая свое казацкое дело, казаки в то же время делали и великое государственное, постепенно сокрушая своею твердостию и подвигами могущество Оттоманской империи, а между тем они были предоставлены мщению раздраженного врага, надеясь только на свои собственные силы.

В то время, как донское казачество, напрягая последние усилия, отбивалось уже на своей территории от многочисленных врагов, отстаивая своею кровью каждый шаг родной земли, московские политики из трусости и недальновидности унижались пред Турцией и крымским ханом, стараясь их уверить, что российский государь в судьбе казаков никакого участия не принимает, вспомоществования им не дает, и если они о том его будут просить, то наверное просьба их уважена не будет… Так политиковали москвичи без всякой нужды и для себя пользы, т. к. хан ни одному слову их не верил, а продолжал громить русские украины и казачьи городки, расположенные в низовьях Дона. На Дон же царь писал: «чтоб вы нам, великому государю, послужили и прямили безо всякия хитрости в правду, и с азовскими, и турскими, и с ярымскими людьми никаких задоров не вчиняли: и мы пожалуем вас нашим царским жалованьем»…^{306} Казаки хорошо понимали эту двойственную политику Москвы, и горечь накипала на их простые и открытые сердца, но не имея надежды получить откуда-либо помощи, кроме как от России, до поры до времени терпели.

С восшествием в 1646 г. на престол Алексея Михайловича отношение к казачеству московского правительства несколько изменилось к лучшему.

Получив сведения, что крымский хан собирает большие силы для похода на Дон, с целью окончательного его разорения, казаки спешно послали в Москву легкую станицу с настоятельной просьбой дать им помощь людьми, деньгами, хлебом и военными припасами.

Новый царь внял их просьбе и, желая отомстить крымцам за разорение его украинных городов, приказал дворянину Ждану Кондыреву набрать в Воронеже и других украинных городах 3 тыс. охочих вольных людей и идти с ними в Черкаск; из Астрахани же и Терка велел послать туда стрельцов, татар, гребенских и терских казаков и пятигорских черкасов под начальством князя Семена Пожарского и кн. Муцала Черкасского. Кроме того, весной 1646 г. из Воронежа Доном послано казакам усиленное жалованье: сто поставов сукна настрафилю, 5 тыс. руб., хлебных запасов 3 тыс. чети, 300 вед. вина, 200 пуд. зелья (пороха) ручного, 100 пуд. зелья пушечного, 200 пуд. свинцу, на паруса 10 тыс. арш. холста, 500 пуд. железа, 500 пуд. смолы, 200 пуд. конопати и проч.

В грамоте на Дон «атаманом и казаком, Ивану Каторжному и всему Донскому Войску», 15 марта 1646 г., царь писал, чтобы по общему уговору казаки с ратью Пожарского и Кондырева сделали нападение на Крым с суши и с моря, но отнюдь не касались турецких владений, т. к. в Турции в то время были русские послы. План нападения был намечен такой: Пожарский с астраханским войском и частью донских казаков сухим путем пойдет на Перекоп, а Кондырев с другою частью казаков сделает нападение с моря. Это распоряжение царя поставило казаков в недоумение.

Вмешательство в их боевую жизнь и подчинение московским военноначальникам их обескуражило, и они политично отписали царю: «Дворянину твоему Ждану Кондыреву не возможно идти с нами в море, потому что он жил при твоей государевой светлости, человек он нежный и наших нужд, морских походов и пешей службы ему не вынесть. На море нам бывают нужды на хуртины великия, струги наши разносит по морю, так что друг друга не взведаем; многие наши струги на берег выметывает и разбивает, и мы без запасу и воды многие дни бываем… Когда мы прежде на крымския села хаживали, то, бывало, бежит на спех от пристани к пристани день и ночь, а Ждан такую службу не перенесет». Пока шла эта переписка, казаки заставили войскового атамана Осипа Петрова, героя «Азовского сиденья», идти с ними на стругах под Азов, несмотря на протесты Кондырева и Пожарского; с ними пошли и вольные московские люди. Другая часть казаков с астраханскими татарами, черкасами, стрельцами, терцами и гребенцами двинулась туда же левым берегом Дона под начальством князя Муцала Черкасского. Приступ под Азов был неудачен, но зато на море казаки овладели пятью турецкими кораблями, из которых три потопили, а остальные привели в Черкаск с 30 пушками, 5-ю знаменами и большим количеством разных припасов и товаров. Сухопутные войска напали на окопавшихся близ Азова татар и почти всех уничтожили, завладев их скотом и лошадьми. Вслед за этим казаки вместе с сухопутной ратью кн. Пожарского разгромили татарский улус Шатемира-мурзы Исупова на р. Ее, в числе 2 тыс. телег, много татар побили и около 7 тыс. взяли в плен, а также до 6 тыс. голов рогатого скота и до 2 тыс. овец. После этого похода казаки возвратились в Черкаск, а князь Муцал Черкасский с своим войском, терскими стрельцами и гребенскими казаками расположился на левой стороне Дона. Не подозревая какой-либо опасности, войска князя спокойно спали. Но по следам их тайно шел крымский царевич нурадын с 7 тыс. отрядом крымцев и ногайцев и на рассвете всеми силами обрушился на Муцала. Произошла жаркая сеча, которая могла бы окончиться для кн. Черкасского очень печально, если бы гребенские казаки и терские стрельцы не потеряли присутствие духа и не остановили стремительный натиск крымцев. К ним на помощь поспешили казаки из Черкаска. Началась вновь жестокая сеча, продолжавшаяся целый день. Крымцы не выдержали и обратились в бегство. Многие ногайские мурзы, потеряв большое число людей, оставили царевича и ушли в степи. Узнав о таком положении крымцев, расположившихся станом на р. Кагальнике, впадающей в Азовское море, донские казаки вместе с кн. Пожарским, двор. Кондыревым, кн. Черкасским и всеми ратными людьми осторожно двинулись в степь и 7 августа 1646 г. на рассвете внезапно напали на крымцев. Поражение их было полное. Весь татарский стан достался в добычу победителям. Хотя предначертания царя о нападении казаков на Крым с суши и с моря вместе с Кондыревым и Пожарским не состоялись, но он был рад и этой победе над крымцами на р. Кагальнике и в благодарность прислал на Дон похвальную грамоту и дорогое знамя с изображением орла^{307}.

Вольные «охочие» люди, приведенные на помощь донцам, не вынеся трудных казачьих походов, скоро стали разбегаться по своим местам; первоначально они делали это тайно, но потом, собравшись в большом числе, более 1000 человек, и завладев казачьими стругами, двинулись вверх по Дону и Донцу, направляясь к украинным городам. Казаки хотели остановить их силою оружия, но раздумали, желая, «чтобы молва о такой измене русских людей не достигла в иныя государства и орды». Вслед за этим отозваны были войска Пожарского и Муцала Черкасского, и казаки вновь были предоставлены самим себе, одним своим силам.

Так кончилась эта первая затея московского правительства, хотя предпринятая и по просьбе казаков, помочь Дону военной силой. «Охочие» русские люди, нанятые этим правительством, не пригодились для казацкой службы и скоро ушли восвояси, просто разбежались, не принеся делу никакой пользы, кроме вреда^{308}.

Турки и татары на время притихли. Казаки понемногу стали оправляться и скоро были уже готовы вновь начать борьбу с своими врагами. В июне 1647 г. они даже отважились предпринять морской поиск к берегам Тавриды и Тамани, но поиск этот для них окончился неудачей. Между Темрюком и Таманью струги их разметала буря; погибло много снарядов и оружия. В битве с сильнейшим врагом они потеряли 16 стругов из 33-х и много своих товарищей. На обратном пути их поджидали азовцы, устроив засаду на Мертвом Донце, правом рукаве Дона, предварительно засыпав его камнями. После жаркой сечи, стоившей с обеих сторон много жертв, казаки наконец прорвались в Черкаск в числе 12 стругов. Этот неудачный морской поход ободрил врагов, и они вновь стали готовиться к набегу на Дон, с целью окончательно истребить своих противников. Скоро из Азова двинулся к Черкаску большой речной флот, состоявший из 280 судов, и сильная сухопутная рать из турок, крымцев, ногайцев и черкесов. Казаки не смутились, отразили артиллерией все приступы врагов, сделали вылазку и разбили их наголову; потом бросились на свои суда, стоявшие внутри города (город был изрезан протоками Дона), настигли врагов, множество их побили, а остальных захватили вместе с судами. Но турки и татары, получая приказания из Стамбула, были упорны. Битвы возобновлялись почти каждый день. Казаки решили просить у царя немедленной помощи. Они писали ему: «мы ныне от безпрерывных сражений с азовцами пришли в совершенное изнеможение. Пока мы были многолюдны, защищали себя от неприятелей собственными силами… если тебе, государь, река Дон нужна, пришли нам помощь людьми»… С этою отпискою отправлен был в октябре 1647 г. заслуженный старшина Андрей Васильев с есаулом Василием Никитиным. Пока эти посланные вели, по приказанию царя, с «крючковатыми» думными дьяками в Посольском приказе бесконечные переговоры, в Москву спешно прибыла в январе 1648 г. новая станица с атаманом Иваном Молодовым и заявила, что если в скорости не будет сделана им помощь ратными людьми, то все они оставят Дон…^{309} Зная, с какою твердостью казаки приводят свои решения в исполнение, и боясь, что они своим уходом на Волгу, Яик или Терек откроют туркам и татарам свободный путь к русским украйнам, московский двор, после долгих сборов решил отправить на Дон полк солдат, около 1000 человек, с дворянином Андреем Лазаревым, с одним майором, 4 капитанами и 5-ю поручиками. Полк этот прибыл в Черкаск р. Доном в октябре месяце, ровно через год после первой просьбы казаков. В грамоте на Дон царь писал, чтобы казаки были в дружбе с командным составом полка и ничего не предпринимали без общего согласия, а также подтверждалось всегдашнее требование не делать нападений на турецкие села и города.

Посылая эту вынужденную, для спасения государства, ничтожную помощь, царь, на требование султана, «ради дружбы и братства», об истреблении общими его и крымского хана силами казаков чрез послов своих, по заведенному шаблону, отвечал, что он считает даже не приличным содержать в милости каких-то беглецов, укрывающихся на Дону от смертной казни; что если хан Ислам-Гирей велит своим войскам истребить всех казаков, то он будет тем очень доволен; послать же на казаков свои войска ему невозможно, за отдаленностью, да к тому ж они живут по займищам, малым речкам и проточинам, кочевым обычаем; что «с ними вместе живут различных стран люди: литовцы, немцы, горские и запорожские черкасы, крымцы, ногайцы и азовцы, а все сии люди моего веления не слушают»^{310}.

Нисколько не подозревая, как их порочит пред турецким султаном русский царь, которого они считали единственным своим союзником и покровителем, донские казаки, лишь только получив известие о готовящейся им помощи и пользуясь тем, что крымцы в союзе с гетманом Богданом Хмельницким громят польские владения, бросились на 8 стругах, по 300 человек в каждом, в море, напали на крымские владения, отбили много польского «полону» и возвратились на Дон. Такие же походы они беспрестанно совершали и в следующих годах и перевезли на Дон тысячи польских пленников, объявили их свободными и отпустили с доброжелательством на родину.

Обеспокоенный этими грозными набегами, хан требовал от своего союзника Хмельницкого унять донцов, а если они его не послушают, то «я и ты понесем к ним войну и смерть». Вынужденный для войны с Польшей поддержать с ханом мир, гетман прислал на Дон с своими уполномоченными письменное послание, в котором просил донцов прекратить поиски в Тавриде и Турции, «тогда союз наш и дружба пребудут крепки, иначе за нелюбовь отдадим вам нелюбовью»^{311}. Посланцы именем гетмана на словах передали, что уже сделаны ими и крымским ханом все приготовления для похода на Дон.

На это послание гордые донцы ответили: «неприлично христианину возставать на единоверцев своих в защиту бусурман; не мешай нам истреблять старинных врагов наших. Мы всегда были с вами в братстве; но знай, что мы так же умеем обходиться с неприятелями нашими, как и с друзьями».

Отправив гонцов своих с такою отпиской, казаки стали готовиться к новой войне. Первым делом они послали по всему Дону войсковые грамоты с приказанием, чтобы казаки «крепили» свои городки и были осторожны; чтобы две части оставались на месте для защиты городков, а остальные немедленно шли в Черкаск, для борьбы с грозящим врагом; город Черкаск обнесли земляным валом и поставили деревянные башни (раскаты), обвели около вала ров, шириной в три сажени и глубиной в 2½, напустив в него из р. Дона воды; заключили оборонительный союз с калмыцкими тайшами, прикочевавшими тогда с улусами своими из-за Волги к Дону. Сделав все это, они спокойно стали поджидать своих врагов.

Скоро на р. Миусе показался отряд запорожцев в 5 тыс. человек, с сыном гетмана, Тимофеем Хмельницким. Пришла весть, что запорожцы поджидают крымского хана. Донцы послали еще раз напомнить им о их прежней дружбе и братстве и борьбе с их общим врагом — татарами и в заключение сказали: «так не годится вам дружиться с бусурманами противу ваших братий и единоверцев». Крымский хан, видимо, боясь донцов и не доверяя запорожцам, уведомил сына гетмана, что по причине выгоревших степей он выступить не может. Запорожцы, простояв на Миусе две недели, возвратились на Днепр.

Все остальное время, до самого воцарения Петра I, донские казаки вели беспрестанные войны с крымцами и турками, делая ежегодно поиски на крымские и анатолийские берега, и в открытых морских боях всегда брали над ними верх, не страшась их грозных многопушечных кораблей. В1652 г. они появились даже под стенами Царь-града с славным атаманом Раздорского городка Иваном Богатым, разгромили и выжгли его предместья, захватили богатую добычу и пленных, потом дали морской бой в Черном море, одержали верх над испуганными врагами и преспокойно возвратились на Дон, без малейшей потери в людях^{312}.

В 1657 г. казаки на 33 стругах, вмещавших до 2 тыс. человек, с молодым атаманом Корнилом Яковлевым, крестным отцом грозного Степана Разина, нанесли страшное опустошение по всему южному побережью Крыма и освободили много русских пленников.

После смерти Богдана Хмельницкого малороссийские казаки избрали гетманом Ивана Выговского. Этот честолюбец изменил России и отдался вновь под покровительство Польши, обещавшей казакам всякие льготы. Для борьбы с Россией и с непризнавшими его казаками он вступил в союз с крымским ханом. Тут только русский царь и бояре сбросили с себя личину политической двойственности и открыто сознались, какую великую роль играло донское казачество в борьбе с Крымом и Турцией, сокрушая их могущество одними своими силами. Вместо прежних упреков и не смелых, для поддержания своего престижа, попыток на приказания «не чинить задоров» азовцам и крымцам, царь уже убедительно просит казаков «чинить над Крымом промысл, сколько вам милосердный Бог помочи подаст…»^{313}

Но казаки политические дела знали лучше, чем Москва; еще до получении об этом грамоты, узнав о выступлении крымцев в Малороссию для соединения с гетманом Выговским, бросились на 30 стругах, около 2 тыс. человек, в море и понесли смерть и ужас по всему крымскому побережью от Керчи до Балаклавы, уничтожая селы и поголовно истребляя все магометанское население. От берегов Крыма они бросились на Таманский полуостров и уничтожили там все улусы до Темрюка, потом появились на берегах Малой Азии и даже близ Царь-града, неся всюду смерть и ужас. Руководителем этого славного похода был тот же Корнила Яковлев^{314}.

Так действовали донские богатыри старого времени. Берега Крыма, Анатолии, Тамани и Румелии усеяны их костьми. Такое было время. Турки и татары были беспощадны с христианами. Магомет, умирая, изрек: «сражайтесь с неверными, пока всякое противление исчезнет».

Последователи его буквально выполнили эту страшную заповедь своего пророка, как могут выполнять только нафанатизированные дикари. Восточный мир покорился мечу Магомета. Европа пред ним дрожала. История в течение веков выдвинула против этих страшных и бесчеловечных завоевателей казаков, несокрушимых, как гранитные скалы, стойких и твердых своей казацкой идеей, верных друг другу, никогда не изменявших ни братскому слову, ни клятве, безумно храбрых, неподражаемо опытных в военном деле и обладавших тонким умом и беспримерной военной хитростью и в то же время, в обыденной жизни, самых простых и сердечных малых, чутких, как дети, к нуждам обиженных и милосердных к побежденным. История на пространстве тысячелетий не давала еще примера, не выдвигала еще ни одной нации, подобной казачеству, этих прямых потомков древних Гетов, нации, оставшейся верной себе в течение многих и многих веков.

Глава X

Казаки помогают России в войне с Крымом и Польшей

Беспрерывные упорные битвы с турками и крымцами с 1637 по 1660 г. в низовьях Дона и отважные морские походы хотя значительно и обессилили казаков, но в то же время внушили им полную уверенность в возможности скорого и окончательного сокрушения могущества магометан на берегах Азовского и Черного морей. Делая свое казачье дело, казаки надеялись только на свои собственные силы. Та незначительная и временная помощь людьми, которая была прислана в Черкаск Москвой в 1646 г., до 3 тыс. человек из охотников, и в 1648 г. в количестве одного солдатского полка в 1000 человек, нисколько не могла поддержать донское казачество в его грандиозных предприятиях, т. к. те и другие ратные люди, не привыкшие к условиям суровой казачьей жизни, скоро разбежались по русским украинным городам. Но донцы не унывали и продолжали бороться с сильным врагом с прежней энергией. С 1646 г. на Дон впервые стали появляться русские крепостные крестьяне, приставая к возвращающимся из Москвы казачьим станицам, но этот люд, не имевший никакого понятия о военном деле, помогал лишь казакам укреплять городки и стеречь их конские табуны и стада рогатого скота и овец, отбиваемые у ногайцев^{315}.

В 1660 г. турки и крымцы вновь предприняли грандиозный поход на Дон, как и в 1641 г., с целью сильней укрепить Азов и построить в низовьях Дона три новых крепости. Весной в Азов прибыло сухим путем из Кафы, чрез Керченский пролив, 3 тыс. янычар, в устье Дона 35 кораблей с строительными материалами, под охраной 40 тыс. татар, 10 тыс. венгров, волохов и других подвластных туркам народов. Предугадывая эту опасность, донцы послали пред этим в Москву двух знатных старших Федора Будана и Фрола Минаева просить помощи войском и военными припасами, а в море 30 стругов для наблюдения за неприятелем и нападения на Крым. Выйдя в море, казаки встретили турецкий флот, а на берегах многочисленную армию; они повернули назад, но везде встретили засевших врагов с артиллерией и ружьями. Пришлось пробиваться силой. Искусные в боях донцы, сражаясь на каждом шагу, смело шли вперед и с помощью высланного из Черкаска подкрепления сумели пробиться, не потеряв ни одного струга и ни одного человека.

В Москве с присылкой помощи, по обыкновению, медлили. Казаки послали туда одну за другой еще три станицы. Наконец царское войско, в числе 7 тыс., с воеводой Хитрово прибыло только в октябре и стало лагерем близ Черкаска. В летний промежуток времени крымцы и турки уже успели закончить все крепостные работы и, оставив во вновь сооруженных укреплениях достаточные гарнизоны с тяжелой и легкой артиллерией, ушли в Крым. Крепости были построены из тесаного камня, две при начале протоки Каланчи, по обоим берегам Дона, каждая в окружности по 200 и высотой в 15 саж., с гарнизоном по 300 человек, третья, более обширней, на гарнизон в 500 челов., на Мертвом Донце, против Азова. Места для этих крепостей избраны были чрезвычайно умело: ни одно судно не могло пройти с верху в море, не будучи раздроблено крепостной артиллерией. Но чтобы и в ночное время казаки не могли проскользнуть на стругах в море, турки перекинули чрез Дон от одной крепости к другой тяжелые цепи. Казалось, что доступ водой к Азову и к морю сделался для казаков совсем недоступным, но какие преграды могли удержать этих отважных и испытанных в морских боях витязей, умудренных многовековым опытом в военном деле и способных на всякие выдумки и хитрости, переданные их боевыми предками. Осень и зиму казаки, сидя в Черкаске, провели в подготовительных работах, ожидая из Москвы припасов и снарядов и посылая к устью Дона отряды для разведок. В ноябре полчища татар внезапно появились под Черкаском, но были обращены казаками в бегство. Присылкой провианта из Москвы медлили. Войско Хитрово начало роптать. Зимой ропот от условий тяжелой жизни усилился и перешел в открытый бунт. Часть войск, подняв знамена, двинулась обратно в Россию, но силой оружия была возвращена. Весной 1661 г. царь наконец прислал казакам обещанное жалованье: 7 тыс. руб. денег, 5 тыс. четвертей хлеба, сукно, порох, свинец и проч. Получили провиант и московские войска; волнение среди них улеглось, хотя многие из них ушли восвояси. В марте казаки вместе с войсками Хитрово двинулись вниз по Дону и осадили крепость на Донце. Получилась весть о приближении крымского хана; казаки осадой спешили. Ощущался недостаток в тяжелой артиллерии и в снарядах; по низменности грунта стены нельзя было взорвать подкопом; казаки решили взять крепость приступом. Сначала дело шло успешно; преодолев все препятствия, казаки, подкрепленные москвичами, уже подошли к крепости, спустились в ров, по лестницам взобрались на стены и начали ломать крыши башен, как вдруг воевода Хитрово отдал своим войскам приказ отступить. Трусость, злоба или зависть руководили хитрым москвичем, — неизвестно. Этим вероломным поступком казаки были страшно возмущены и, потеряв до 50 человек убитыми, возвратились в Черкаск. Время осады крепостей было упущено, т. к. начался большой разлив весенней воды, препятствовавший близко подойти сухим путем к укреплениям. Получилась весть о подходе турецких и крымских войск к Азову, с целью поставить в устьях Дона еще две новых крепости. Послав царю жалобу на воеводу Хитрово, казаки просили прислать им стенобитные орудия и подкрепление людьми, т. к. от отряда Хитрово осталось меньше половины, прочие разбежались. Но царь, занятый войной с Польшей, которой помогал крымский хан, не мог дать ни того, ни другого и лишь прислал на Дон более усиленное жалованье деньгами, хлебом, порохом и проч. Казаки были довольны и тем и на большее не претендовали, т. к. помощь людьми, как показал опыт, служила им лишь помехой. В августе они пытались взять приступом Каланчинские башни, но потерпели неудачу, не было тяжелой артиллерии; подкопы вести нельзя — низменное место, заливала вода. Громя из легких пушек эти укрепления и пуская вниз по Дону срубленные вековые дубы, которые рвали перетянутые чрез реку цепи, казаки тем временем прокопали Казачий ерик и пустились в море громить крымские берега. Турки засыпали ерик камнями и землей, но казаки возобновили его вновь и по-прежнему держали крымцев в постоянной тревоге, не давая им оказывать существенной помощи их союзникам полякам, воевавшим с Россией.

Предоставленные своим силам, казаки нашли себе союзников в калмыцком народе, незадолго перед тем прикочевавшем к границам их владений. Калмыки постоянно терпели притеснения от татарских орд и искали себе убежище в пределах России. На казаков, как на своих покровителей, они смотрели еще со времен Ермака, принявшего в Сибири их сторону в борьбе тайши Аблая с киргизами, а также защитившего их улусы от разорения татарских разбойников. В феврале 1661 года главный владелец калмыцкого народа тайша Дайчин и сын его Мончик прислали к казакам своего посла Баатыршу Янгильдеева для переговоров о том, чтобы всему калмыцкому народу по-прежнему (со времен Ермака) находиться в вечном подданстве российского государя, чтобы казаки и калмыки друг на друга никаких нападений не делали и обоюдно помогали вооруженной силой в борьбе с их общими врагами. Эти договорные условия были утверждены со стороны калмыцкого посла присягой; в залог верности соблюдения этих условий в Черкаске были оставлены два аманата (заложника). С своей стороны, для утверждения дружественных отношений казаки послали к калмыкам двух знатных старшин Степана Разина и Федора Будана. Результатом этих переговоров старшины, оставив у союзников своих аманатов, привели с собой 500 челов. вооруженных калмыков под начальством мурзы Чакула^{316}. Казаки приняли их очень ласково, одарили их начальников и вскоре вместе с ними двинулись под Азов, разгромили кочевавшие там ногайские улусы, многих татар и турок побили, захватили 500 чел. в плен и освободили до 100 челов. русских пленников. Для поощрения своих союзников казаки отдали им всех пленников и освобожденных русских, с условием, чтобы они сих последних от себя отправили к государю.

В том же году калмыцкий народ, в присутствии Казбулата-мурзы Черкасского и дьяка Горохова, принес торжественную присягу на подданство российскому государю^{317}. Борьба с Крымом и азовцами продолжалась. Калмыки в этой борьбе принимали деятельное участие; они громили татарские улусы под Перекопом, угоняли у них лошадей и скот и были очень довольны этой добычей. В этих набегах им помогали остатки ратников воеводы Хитрово и нередко сами казаки. Предпочитая сухопутной войне морские набеги, казаки постоянно врывались в Азовское и Черное моря чрез Казачий ерик и по р. Миусу и не давали ни минуты покоя крымцам. В июне месяце 1662 г. на помощь донцам пришел Касбулат князь Черкасский. Война России с Польшей и Крымом продолжалась, а потому морскими поисками казаков царь был очень доволен и при переговорах с Крымом в 1662–63 гг. чрез своих послов о мире впервые решился открыто признать, без всяких политических уверток, действия казаков правильными, доказывая, что казаки живут на Дону издревле, что крымцы и азовцы всегда первые нарушают мирные договоры, нападают на казачьи городки и разоряют русскую Украйну, вследствие чего казаки вынуждены защищать свои пределы и давать насильникам отпор. Царь даже осмелился упрекать хана за постройку в устьях Дона новых крепостей, которых раньше в тех местах, принадлежащих казакам, никогда не было. Наконец в 1667 г. Россия и Польша заключили на 13½ лет перемирие, а в 1670 г. подписан мирный договор между Россией, Польшей и Крымом. В этом договоре, между прочим, постановлено было, чтобы со стороны российского государя запрещено было донским и запорожским казакам производить морские поиски по Черному и Азовскому морям и не делать никаких нападений на подвластные крымскому хану улусы^{318}. Утомленные долголетней войной, Россия и Крым старались выполнять договорные условия в интересах обеих сторон. Возобновились посольские сношения с Царь-градом и Бахчисараем. Войсковой атаман Корнила Яковлев, верный союзник российского царя и блюститель его и всего казачества интересов, всячески старался предотвратить неспокойных донцов от каких бы то ни было враждебных проявлений против турок и крымцев и имел в этом успех. Его поддерживали в этом старые домовитые казаки и благомыслящие старшины войска.

Глава XI

Степан Разин и его эпоха

Семейная жизнь на Дону существовала с древнейших времен. Азовские казаки, испрашивая у вел. кн. Василия III в 1519 г. дозволение «прикошенать под Путивль», имели жен и детей. В войсковой грамоте, посланной весной 1641 г. во все казачьи городки, повелевалось «съезжаться городков 5,6 в одно место с семьями». Во время знаменитого «Азовского сиденья» 800 казачьих жен сражались с турками вместе с своими мужьями. Семьями обзаводились только те из казаков, которые жили в городках, удаленных от границ их владений; в пограничных же, при постоянной тревожной жизни, они по необходимости предпочитали жизнь холостую; иные, служа на кордонах, укрывали семьи свои в безопасных местах. Так делали и запорожские казаки. Время было тревожное, военное. По первому зову Главного Войска, в случае угрожаемой опасности, казаки обязаны были являться в назначенное место и в Войсковом Кругу, народном вече, решали дела о походах или защите отечества, также судили изменников и ослушников, встречали царских послов и снаряжали в Москву зимовые (зимой) станицы. Войсковой Круг был верховным управлением всего Войска. Войсковой атаман избирался Кругом на один год, как и войсковой есаул. В мирное время атаман и есаул были простыми исполнителями постановлений Круга, во время же походов власть атамана была неограниченна. Для морских поисков и частичных набегов на неприятельские владения избирались походные атаманы, а также и есаулы, исполнители атаманских приказаний. В каждом городе были свои атаманы и есаулы, избиравшиеся местным кругом на один год.

Сколько казаков было на Дону в XVI и XVII вв. — трудно сказать, т. к. все казачьи войска, расположенные по Волге, Яику и Тереку, составляли один общий союз и по первому зову донцов стекались со всех рек в гор. Черкаск для какого-либо важного казачьего дела, а потом, по миновании опасности, расходились по своим местам. Подьячий Посольского приказа Григ. Котошихин, современник царя Алексея Михайловича, в своих записках говорит, что казаков на Дону в его время было около 20 тыс.; это коренных, с союзными же войсками их было гораздо больше. Состав донских казаков постоянно усиливали их сородичи запорожцы, казаки малороссийские и из украинных городов Московского государства. Незначительный процент в XVII в. составляли новокрещенные татары, вольная польская шляхта, московские опальные бояре и князья, как например, кн. Друцкой, слывший на Дону под именем атамана Ивана Васильева, в 1623 по 1628 г., ратные люди из польских и русских владений и др. Все эти лица, вступая в состав казачества, становились равноправными членами его, а имевшие какие-либо титулы или звания скрывали или отбрасывали их, как не нужные.

С половины XVII в. жизнь на Дону стала принимать более оседлый характер; стало развиваться коневодство, скотоводство, овцеводство и даже земледелие, хотя этот промысел, как отвлекающий казачество от военных обязанностей, Главное Войско не одабривало; рыбный промысел и звероловство существовали на Дону искони.

Гор. Черкасск, сделавшийся столицей донского казачества после «Азовского сиденья» и в котором уже с 1651 г. красовался пятипрестольный деревянный соборный храм во имя Воскресения Христова, построенный по обету казаков, данному во время «сиденья», стал многолюден; он разделялся на пять станиц: Черкасскую со Средней, Павловскую, Дурновскую, Прибылянскую и Скородумовскую. В нем появилась торговля и промышленность, удовлетворявшая пока военным целям. Русские купцы, армяне, греки, турки, персы, татары, калмыки, черкесы, итальянцы и другие торговые люди стекались сюда каждый с своими товарами^{319}. С внешней стороны Черкаск представлял собой тип восточного города, подобно Багдаду или Морокко: дома в нем лепились друг к другу без всякого порядка, так, что улиц, в современном значении этого слова, в нем совсем не было, а были лишь одни тесные, извилистые проходы. Дома-курени были большей частью деревянные, в два этажа, на высоких каменных фундаментах или на сваях, с галлереями и балконами, в мавританском стиле. Дон и его протоки, протекавшие чрез город, были всегда заставлены торговыми судами и военными стругами. Черкаск носил оттенок интернациональности. Запорожцы, украинцы и казачество всех рек стекались сюда попировать и сговориться о предстоящих морских поисках на турок и крымцев. Здесь же делили (дуванили) и военную добычу, пленников (ясырь) и проч.

В морских поисках казаки, стараясь освободить своих и русских невольников, забирали в плен большей частью людей знатных, пашей, мурз и др., чтобы получить за них хороший выкуп, доходивший иногда до 30 тыс. золотых и более. Особенно же они охотно брали в плен прекрасных ясырок, жен и дочерей турецких пашей и крымских мурз, на которых многие из них женились или брали в дома в качестве собеседниц своих жен.

В конце первой половины XVII в. на Дону и в особенности в Черкаске стал появляться разряд казаков, имевший впоследствии большое влияние на ход исторических событий войска, — это класс домовитых граждан, разбогатевших или войной, или торговлей и сумевших захватить в свои руки, хотя все угодья считались достоянием всего войска, или лучшие пастбища для своих табунов, или выгодные рыбные тони и проч. Явление это самое естественное и присуще народам всех стран. На Дону при исповедуемых в то время казачеством символах «равенстве и братстве» оно никому никакого ущерба не делало и зависти ни в ком пока не возбуждало. Каждый член военной общины имел право добытые тем или иным способом богатства скоплять и передавать детям или, как большинство это и делало, по возвращении из похода пропивать все «до нитки». Это право было каждого казака. Вместе с этими домовитыми гражданами из среды заурядного казачества стали выделяться и лица недюженных способностей в боевом деле, которых Войсковой Круг выбирал в атаманы, есаулы и другие должности по войску. За боевые отличия и выдающиеся качества по внутреннему распорядку в войске Круг возводил их в почетное звание старшин, без права передачи этого звания потомству. Это были личные заслуги данного лица пред всем войском. Как на тот, так и на другой класс этих выдвинувшихся из общей массы казачества лиц обратили внимание хитрые и в этом деле дальновидные московские политики и всеми мерами, ласками и подкупами, старались привлечь их на свою сторону. В этом они имели успех. «Нет той стены, чрез которую не перешагнул бы верблюд, нагруженный золотом», говорит древняя пословица. Эту стену перешагнули и московские политики. Донских послов (зимовые станицы) в Москве принимали с особенными почестями и обрядами: в палате для приема иностранных послов царь восседал на троне, окруженный боярами и князьями. Дьяк или боярин, держа скрыто в руке листок церемониала, выступал вперед и громогласно докладывал царю, указывая на донских послов: «Вам, Великому Государю, Вашему Царскому Величеству, донские казаки, станичный атаман Корнила Яковлев (или другой) в товарищи челом ударили». Потом, обращаясь к станице, продолжал: «Великий Государь, Его Царское Величество, жалует тебя, атамана, с товарищи к своей государскойруке». По совершении этого обряда царь приказывал дьяку или боярину приветствовать от себя войско; представляющий возглашал: «Великий Государь, Его Царское Величество, жалует атаманов и казаков (имя войскового атамана) и все великое войско Донское, велел спросить о здоровье и службу вашу милостиво похваляет». После такого торжественного представления вся станица приглашалась к царскому столу, где была угощаема с удовольством и подчивана романей (шампанским)^{320}. Тут же подносили атаману, есаулу и каждому казаку отдельно подарки: деньги, камку (цветное, тонкое шелковое матерье), тафту, сукно, соболей и серебряный ковш атаману. Потом, тайно от других, шли уже подкупы видных и влиятельных атаманов и казаков, давались секретные поручения — кого и чем задарить на Дону, с целью привлечь их на свою сторону, т. е. быть в нужных случаях сторонниками Москвы. Ежедневно станице выдавались на стол хлеб, мясо, дичь, деньги, вино, мед, пиво и проч.; иногда все это выписывалось в таком размере, что этой провизии могло бы хватить не на сто человек, в каковом составе обыкновенно посылались станицы, а на целый полк. Станицы посылалась в Москву по мере надобности, но не менее 5 раз в год; обязательная же, по старому заведенному обычаю, зимой, почему и называлась зимовой. Таким образом, каждая станица, обласканная, щедро одаренная и удостоенная чести узреть светлые царские очи, радостно возвращалась домой и всякий раз привозила всему войску царское жалованное слово и похвалу. Так принимали в Москве донские посольства в XVII в. Прием, правда, заслуженный, но для простых и честных воинов, не привыкших к подобной пышности, был необыкновенный и многим из них кружил головы.

Благодаря такой московской политике, на Дону во 2-й половине XVII стол, образовалась довольно сильная партия сторонников Москвы, — это был класс домовитых казаков и старшин войска во главе с войсковым атаманом Корнилом Яковлевым.

По заключении с Крымом перемирия в 1667 г., а потом в 1670 г. и мира, масса простых казаков-воинов, живших военной добычей, осталась без дела. Образовался разряд казаков-голытьбы, голутвенных, мечтавших о морских поисках над турками и крымцами или о набегах на Каспийское море под персидские купеческие «бусы-кораблики», чтобы добыть себе там новые зипуны, каменьев самоцветных и чеканного с бирюзой оружия. Но атаман Корнила Яковлев, опираясь на преданных ему старшин и домовитых казаков, не желая в угоду Москве нарушать с турками и крымцами мир, удерживал их на месте. На неожиданный клич Степана Разина о предстоящем морском поиске с радостью откликнулся засидевшийся голутвенный люд. На зов Разина отозвались и воровские казаки, жившие по верховым городкам и неоднократно ходившие промышлять на Волгу и Каспийское море, вопреки строгим приказаниям Главного Войска^{321}.

Степан Тимофеевич Разин родился, по преданию, в городке Пяти-избах. Крестным отцом его был известный впоследствии войсковой атаман Корнила Яковлев. Молодость свою Разин провел, как и все казаки, в походах и битвах с неприятелем. В 1646 г. он участвовал в морском поиске казаков на берега Тавриды, а в следующем году при защите Черкаска от нападения азовцев; в одной из вылазок раненый попал в плен и два года томился в азовской земляной тюрьме, откуда успел бежать. За выдающийся ум и отвагу Войсковой Круг наградил Разина почетным званием старшины. В 1661 г. вместе с другим старшиной Федором Буданом ему было поручено заключить от имени войска оборонительный союз с калмыцким народом. Поручение это Разин выполнил с успехом; калмыки в том же году приняли участие в походе донских казаков против ногайцев. Казалось, что судьба за ум и способности Разина готовила ему другой жребий, деятельность на другом поприще. Но случилось совсем обратное, и виновато тут было во всем царское правительство, преступная политика Москвы и самомнение зазнавшихся бояр. Дело в следующем. В 1665 г. донские казаки, помимо непосредственной борьбы с Крымом, послали несколько своих полков на польскую границу в помощь русским войскам, под начальством походного атамана Ивана Разина, старшего брата Степана. Этот отряд казаков вошел в состав армии князя Юрия Долгорукого. Наступила осень; казаки, по обыкновению, стали помышлять о возвращении на Дон, т. к. службу свою царю считали, как и в старое время, добровольной. На смену им, по распоряжению Войскового Круга, могли придти части другие. Это зависело от Главного Войска. Князь Долгорукий казаков на Дон не пустил, тогда они ушли самовольно. Долгорукий успел часть их вернуть силой, а атамана приказал повесить. Этот возмутительный поступок, это насилие над свободными сынами грозного Дона, столько проливших крови для спасения России от набегов турок и татар, поставил все войско Донское в недоумение, в душе же близких людей казненного атамана поднял бурю негодования; в особенности привел в бешенство гордого и свободолюбивого казака Степана Разина, видевшего позорную смерть своего брата. Кичливые и гордые в своем самомнении московские вельможи, привыкшие раболепствовать пред царем и получать от него легкие подачки, видимо, мало еще знали донских казаков, а потому и не могли соразмерить своих поступков в отношении этого свободолюбивого народа, не знавшего рабства и не пред кем не унижавшегося, не боявшегося ни крымского хана, ни грозного и непобедимого по тому времени турецкого султана и принимавшего в течение веков на свои богатырские груди все удары этих злых и сильных врагов. В буйной голове Степана Разина стал созревать план мщения. Положение голутвенных казаков на Дону ему было хорошо известно; нужно было изучить жизнь русского народа и быт крепостных крестьян, закабаленных в неволю землевладельцам. С этою целью он исколесил Россию вдоль и поперек, советовался с гонимым царем патриархом Никоном в Воскресенском монастыре, а потом заглянул в его местозаточение — Белозерский Ферапонтов монастырь, убеждая лишенного сана узника бежать с ним на Дон; был даже в Соловках, Запорожье и многих других местах обширной России, ко всему присматриваясь, все изучая и взвешивая. Зимой 1667 г. он вновь появился на Дону.

Внутреннее положение рабовладельческой России при царе Алексее Михайловиче было чрезвычайно тяжелое. Слабохарактерный царь мало вникал в дела управления, а предоставил все это ведать льстивым князьям, боярам и воеводам.

Еще в 1642 г. на Великом Земском Соборе, созванном в Москве по поводу предложения казаков принять отнятый ими у турок г. Азов, представители от разных классов народа смело говорили царю: «разорены мы пуще турских и крымских бусурманов московскою волокитою и от несправедливых судей… вели разсмотреть поборы и даточных людей с монастырских имений. Зачем лежачая казна у патриарха, митрополитов, епископов и в монастырях?.. Пожары да подати, подводы да кормежные деньги разорили нас… Разсуди нас, государь, с нашими воеводами, да с дьяками: они съедают все, что мы даем тебе»^{322}.

Уложением царя Алексея Михайловича 1619 г. крестьяне окончательно были прикреплены к земле, т. е. сделались собственностью господ, их холопами, даже хуже, их бесправными и безгласными рабами, сведенными на степень скота, с куплей и продажей, меной на предметы роскоши, собак и проч. Крестьянин принадлежал своему господину не только телом, но и душой; впрочем, души-то в нем и не признавалось, а была у него, по мнению бояр, какая-то другая душа, холопская. Защиты крестьянам ждать было неоткуда: все давило его, все гнело, духовенство же проповедывало: «раб, повинуйся своему господину!» Хотя и был учрежден холопский приказ, куда каждый крестьянин мог принести жалобу на обиды от своего господина, но это была одна насмешка над личностью человека: в приказе сидели те же господа-рабовладельцы, и по закону (Уложению) достаточно было одного отрицательного ответа господина, чтобы жалоба холопа была опровергнута. Судьи открыто продавали свои приговоры. За провинности господ били его крестьян, сажали в тюрьмы, истязали. За убитого крестьянина отдавали живого, точно так же, как за убитую скотину отдают другую, нисколько не считаясь с семейным его положением: мужа продавали или отдавали от жены или детей, детей от отца. Тяжелое и бесправное было время в тогдашней самодержавной России. Все это видел и изучил Разин и пришел к выводу, что лучшим союзником и помощником ему в задуманной мести рабовладельцам-боярам за смерть свободного казака, его брата, будет весь закабаленный русский народ. Эта мысль твердо засела в его голову, и он решил немедленно приступить к ее выполнению. Он задумал перевернуть рабовладельческую Россию вверх дном. За ним пошла вся казачья голытьба, а потом и весь крестьянский люд. Явившись в Черкаск, он ближе сошелся с голутвенным казачеством, пируя с ним по кабакам и ведя беседы о возможных морских походах, о новых зипунах и богатой добыче. Все это было нужно для выполнения задуманного плана; Разину были нужны слава и богатства, без которых он был для своего дела бессилен.

По сказанию современников-иностранцев, видевших его лично, Разину было в 1670 г. около 40 лет; он был высокого роста, дородный, чрезвычайно крепкого сложения, предприимчивой натуры, гигантской воли и порывистой деятельности^{323}. Молчаливый и задумчивый и строгий с подчиненными, он умел привязать к себе всех и заставить безропотно ему повиноваться. Волосы на голове имел темные, курчавые, бороды не носил; длинные, с красивыми изгибами усы спускались в стороны. Взгляд его приводил в трепет даже его сподвижников, людей, как известно, не с очень нежными нервами. В черных глазах его горел высокий ум, была видна жестокая, непреклонная воля, было что-то страшное и обаятельное. Каждое движение его нахмуренных бровей на немного попорченном оспой, но красивом лице заставляло дрожать самых храбрых. Всякий видел в нем присутствие какой-то стихийной, демонической силы. Он весь был живое воплощение беззаветной удали и ничем несокрушимой энергии. Движения его были резки и быстры, голос громок и внятен. Порой своенравный и упорный в предпринятом раз намерении, то мрачный и суровый, то разгульный до бешенства, то преданный пьянству и кутежу, то готовый с нечеловеческим терпением переносить всякие лишения, Разин сгруппировал вокруг себя все недовольное Москвой и войсковым атаманом Корнилом Яковлевым голутвенное казачество и стал постепенно приводить задуманный план в исполнение. Все, что стояло выше его, все, что властвовало и распоряжалось народом, воеводы, князья, бояре и дьяки, а также и высшее духовенство было ему ненавистно, все же обездоленное, униженное и забитое находило в нем защитника и покровителя. «Я иду бить воевод, бояр и приказный люд, с своим же братом мужиком поделюсь последней крохой хлеба», — писал он в своих воззваниях к народу. Народ верил в него и шел за ним. Закон, общество, церковь, все, что веками сложилось в московском государстве под влиянием византийского культа, им отвергалось и попиралось. Все попирала его неустрашимая воля. Вольное казачество он любил до самозабвения и в речах своих называл казаков не иначе, как братцы, товарищи и други. Встречаясь с ним, народ кланялся ему до земли и величал батюшкой.

Так характеризуют Разина русские историки, в том числе Костомаров (Бунт Стеньки Разина) и др., придавая в то же время ему эпитеты жестокого и кровожадного, не имевшего сердца ни для других, ни даже для самого себя, чужие страдания забавляли его, свои же собственные он презирал. Отвергал церковный брак, как таинство, и заставлял желавших жениться становиться парами и кружиться вокруг вербы. «Вот вам и венчание!» — говорил он.

Оттеняя эти незаурядные, на современный взгляд, проявления в характере Разина, ни один из этих историков не потрудился, однако, в достаточной мере над их выяснением и не указал этим явлениям исторических причин, а ведь для каждого исторического явления есть своя особая причина, быть может сокрытая глубиной веков.

Разин обладал недюжинным умом и выдающимися способностями. Он стоял выше своих современников и по уму, и по развитию. Он знал историю Дона и хорошо понимал задачи казачества. Он был знаком с древнерусскими былинами и укладом своеобразной жизни новгородской Руси. А ведь новгородская-то Русь, вернее новгородское гетское казачество имело большую связь с Доном. В древних писцовых книгах новгородских погостов мы находим гофейских казаков, откуда-то пришедших и поселившихся в Бежецкой пятине. Эти гофейские казаки — прибалтийские Готы или Геты, переселившиеся туда в I–IV вв. по Р.Х. с берегов Азовского моря (Саги о Фритьофе Смелом и Едда Снорре), из страны Свитиод, Сводура — света, юга, под именем Азов-Гетов. Часть из них переселилась из Хлынова на Дон, другая — осталась в новгородских областях и стала известна в XVI и начале XVII вв. под именем казаков ямских, дерптских, копорских и др. (Договор Новгорода со шведами в 1611 г. и договор России с Швецией в Столбове 1617 г.).

Связь новгородских областей с Доном сказывается, помимо исторических данных, еще в следующем: в говоре, тождественных названиях старых поселений, озер, речек, урочищ, архитектуре построек древних церквей, резьб иконостасов, народной орнаментике, нравах, обычаях, суевериях, свадебных обрядах, вечевом правлении, обособленном церковном управлении, антропологии жителей — воинов древнего Новгорода и Дона и проч. В церковном управлении новгородцы до XVI в. обособлялись от московских митрополитов, а потом патриархов; высшее и низшее духовенство избирали на вече, без согласия Москвы. Новгородцы также не приняли греческих строгих церковных уставов, а продолжали сохранять свой народно-вечевой суд над духовенством по своему древнему народному праву. Считая себя по культурности выше других народностей, в том числе и греков, они принимали христианство с большой осторожностью и упорством, а принявши, оставили много обычаев и обрядов из своего древнего языческого культа. Так, например, при обряде церковной свадьбы священник должен ехать впереди с крестом в облачении, а жених сзади с волхвом (знахарем, колдуном). Этот обычай был запрещен духовным собором в 1667 году.

Женщина-новгородка, помимо отца и матери, должна была говорить публично на вече «люб ей жених или не люб».

Венчались в церкви, хотя это считалось не обязательным, и около ракиты, как о том поется в былине о Дунае Ивановиче: «там они обручалися, круг ракитова куста венчалися».

Женились 4, 5 и 6 раз и также свободно разводились, передавая на вече публично жен другим.

Все эти и многие другие религиозные обряды и обычаи новгородцы целиком перенесли на Дон. Обособленность Дона в церковном отношении от Москвы всем известна. По словам протоиерея Гр. Левицкого, в 1687 г., после усмирения бунта Разина, на Дон впервые была прислана грамота с повелением поминать на большом выходе имя московского патриарха: до этого же донское духовенство, избираемое казачьим кругом, как и в древнем Новгороде, никакого отношения к московским владыкам не имело.

В 1762 году, после присоединения Дона к воронежской епархии, епископ Иоаким доносил Синоду, что «казаки под страхом наказания запрещают своим священникам слушаться распоряжений архиерея и судят их по своим обычаям в кругу; что войсковой атаман Иловайский прямо писал, чтобы архиерей не смел вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются с утверждения «казачьяго круга и старшин»».

В 1765 г. воронежский епископ Тихон доносил вновь Синоду, что в 3-х черкасских благочиниях 58 духовных лиц самовольно определены кругом, без его благословения и что эти беспорядки исправить нет никакой возможности. В том же году и тот же епископ вновь доносил, что казачьи церкви не ведут венечных записей и что атаман Иловайский набил колодки на протопопа черкасского собора за то, что тот осмелился власть своего владыки поставить выше веча, т. е. войскового круга.

Браки на Дону, по словам Евл. Котельникова, В. Д. Сухорукова и свящ. Пивоварова (1818–1840 гг.), исстари состояли в церемонии, происходившей на майдане, где собирался казачий круг. Жених и невеста в сопровождении родственников являлись на майдан (площадь), где жених публично спрашивал невесту: «люб ли он ей?» Дав утвердительный ответ, невеста в свою очередь спрашивала жениха: «люба ли она ему?» После утвердительного ответа кланялась ему в ноги, в знак подчинения. После этой церемонии атаман и старики вставали с своих мест и поздравляли молодого князя и княгиню словами «в добрый час». Такая форма брака в понятиях казаков-вечников была так важна, что и после венчания в церкви должна была обязательно исполняться на майдане.

Развод производился с такою же легкостью и также на майдане, при публичном объявлении, что жена ему «не люба».

Такие браки и разводы просуществовали на Дону до половины XVIII в. Венчаться в церкви считалось не обязательным.

Церемония церковного брака тождественна с новгородской: впереди ехал верхом священник с крестом, за ним жених с знахарем-дружком, потом невеста с свахой и сверстники жениха с песнями и стрельбой. Жених и невеста, по древнему новгородскому обычаю, величались молодыми князем и княгиней.

Женились 4, 5 и более раз и также легко разводились. Хотя на Дон и послана была в 1745 г. 20 сентября грамота о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков следовать своему древнему обычаю жениться и разводиться с ведения и согласия круга^{324}.

На основании этих-то старых казачьих обычаев и Степан Разин, желая оградить казачество от влияния московского высшего духовенства, дабы оно своими анафемами не помешало выполнить задуманный им план, стал публично отвергать и церковный брак, и другие обряды веры, строго выполнявшиеся в московской Руси, по требованию древних византийских церковных уставов. Следовательно, в этой проповеди Разина из ряда выходящего ничего нет. Так смотрело на многие обряды веры большинство казаков до и после Разина. Казаки старого времени были глубоко верующие, искренне, без ханжества и за веру полагали свою жизнь. В этом вся история казачества. Искренно веровал и Разин, но у него, как у человека с большим размахом, с прямой и непосредственной натурой и при том озлобленного на всех московских бояр и высшее духовенство, которых он называл «рабовладельцами и палачами», все эти проявления характера выливались резче, как говорится — с плеча. Такова была его натура. Отвергая, по понятиям московских ханжей, церковь и ее установления, вернее — веками наслоившиеся обряды, Разин, однако, ходил на поклонение святым угодникам в Соловки, а в 1670 г. пред выступлением на Волгу, чтобы поднять знамя открытого бунта против социального строя России, заезжал в Усть-Медведицкий монастырь поклониться иконе Казанской Божией Матери, почитаемой чудотворной, и подарил два фунта жемчуга на ея убрус, что видно из монастырской записи. (Сообщение академика Е. Ознобишина. Дон. Обл. Вед. 1875 г. № 7).

Чтобы судить о жестокости и бесчеловечности Разина, а бесчеловечен он был только с воеводами и приказными дьяками, нужно наперед знать, насколько милосердней для народа были московские князья и бояре и высшее духовенство и даже сам «тишайший» царь, в особенности, если дело касалось внутренних политических вопросов. За «государево слово и дело», сказанное кем-либо из мести, корыстных целей или с испуга, мучили, пытали, резали языки, вздергивали на дыбы и четвертовали и большею частью людей невинных. Тогдашний строй московского правительства приводил в ужас всех иностранцев, посещавших Россию. «Удивительно, — говорит англичанин Флетчер, бывший в России в конце XVI в., — как люди могут выносить такой порядок и как правительство, будучи христианским, может быть им довольно».

От московских порядков, лицемерия и ханжества отворачивались и донские казаки и принимали все меры оградить себя от их пагубного влияния^{325}.

Пришел в ужас и свободолюбивый Разин при виде бесправия и гнета русского крестьянства, низведенного московским абсолютизмом на степень скота, и решил перевернуть весь социальный строй России вверх дном и учредить «по градам и весям» казачий строй, казачий круг.

Весной 1667 г. Разин кликнул всему голутвенному люду клич: «Братцы мои, голь кабацкая, пойдемте со мною на сине море зипуны добывать!» Встрепенулись засидевшиеся в Черкаске боевые орлы и стали расправлять свои крылья быстрые, спешно чистили оружие и снастили струги. Клич прошел по всем черкасским кабакам и откликнулся в соседних городках. Разин в союзе с запорожцами хотел сделать морской поиск по берегам Крыма и Турции, чтобы добыть себе славы и богатств. Узнав об этом, войсковой атаман, а с ним старшины и все домовитые казаки, встревожились; в Турции были царские послы, а с Крымом только что заключено перемирие; царь строго запретил задирать тех и других. Атаман решил применить вооруженную силу, но не пустить казаков в море. Видя это и не желая проливать братскую кровь, Разин завладел всеми стругами, бывшими в Черкаске, и двинулся вверх по Дону. Гонцы его известили об этом верховые городки. Партии ос л ушных казаков, всегда недовольных Главным Войском, стали стекаться к городкам Паншинскому и Качалинскому, расположенным недалеко один от другого. Здесь на высоких буграх, омываемых весенней водой, между pp. Иловлей и Тишанкой, Разин заложил свой стан. В первых числах мая казаки из р. Иловли перетащились волоком в р. Камышенку и появились на Волге. Весть об этом долетела до Москвы. Еще в марте царь прислал на Дон грамоту с приказанием разогнать скопище казаков в Паншине и Качалине и поступить с ослушниками по войсковому праву, но Корнила Яковлев, видя сочувствие большинства казачества к этому движению, не мог принять против Разина решительных мер^{326}.

Разин выступил из Черкаска с партией казаков до 1500 челов. На Волге отряд его усилился до несколько тысяч. В числе их было около 400 запорожцев с атаманом Бабою.

На Волге разинцы завладели несколькими караванами купеческих и царских судов, в том числе богато нагруженным судном святейшего патриарха Иосифа, разделили добычу между собой и двинулись вниз по реке мимо Царицына к Черному Яру. Там встретились они с отрядом воеводы Беклемишева, разбили его и самого воеводу повесили на мачте. Встречавшиеся суда с стрельцами и ссыльными передавались на сторону Разина. От Черного Яра Разин Волгою и ее рукавом Бузаном, мимо острова Бузана и Красного Яра, вступил в Каспийское море, а потом повернул влево, вошел в устье Урала и овладел Яицким городком. Посланные в погоню за ним из Астрахани два стрелецких полка им были истреблены, а взятые в плен присоединились к нему. Завладев их оружием и забрав в Яицком городке всю артиллерию, Разин весной 1668 г. пустился в море. Отряд его имел правильное казацкое устройство: разделен был на сотни и десятки. Над сотней начальствовал сотник, над десятком — десятник. Разин был над всеми атаманом. Любимым есаулом у него был Ивашка или Иван Черноярец. Из других есаулов известны: Ларка Хренов, Лазарка Тимофеев, Михайла Ярославов, Сережка Кривой, Алешка Каторжный и др.

Около двух лет Разин громил кавказские и персидские берега, дал морской бой Менеды-хану, разбил его наголову, пленил его сына и красавицу дочь и в первых числах августа 1669 г. явился с несметными богатствами под Астраханью. Видя его мирные намерения и желание пройти на Дон, воевода Прозоровский и князь Львов приняли его в Астрахани ласково, хвалили за подвиги и победы над басурманами и в заключение выдали ему милостивую царскую грамоту, в которой прощались казакам все их вины и разрешалось возвратиться на Дон. Цель этого милостивого внимания была такова: слава о подвигах Разина разнеслась по всему Дону и Волге и достигла до Днепра, везде встретив сочувствие, а потому Москва боялась суровыми мерами раздражить казаков; астраханские же воеводы не могли положиться на свои силы, а стрельцам и черному люду не доверяли; воеводы надеялись, что часть добычи перейдет им на поминки. Они заранее выхлопотали у царя для казаков милостивую грамоту. Что же касается разгрома персидских городов, то это дело политики, — ведь и персы порой не щадили русских подданных; притом ведь громили не они, русские, а казаки, народ независимый, своевольный.

4 сентября 1669 года Разин двинулся из Астрахани вверх по Волге, а потом перетащился на Дон. Между старыми городками Кагальницким и Ведерниковским, в юрте нынешней Богоявленской станицы, на Кагальницком острове, он заложил себе главный стан, обнес земляным валом и поставил пушки. Отсюда он стал держать г. Черкаск под угрозой, т. к. перевес был на его стороне. Атаман и старшины притихли. Обеспокоенная этим, Москва в 1670 г. послала на Дон жильца Евдокимова с тайным поручением разузнать все о Разине, вручив послу для виду царскую грамоту с обещанием прислать казакам за их службу обычные запасы. Евдокимов прибыл в Черкаск на фоминой неделе в воскресенье. Корнила Яковлев по этому поводу собрал круг. Пригласили посла. Тот вошел в круг, поклонился атаману и казакам на все четыре стороны; отдал грамоту атаману и сказал:

— Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец и многих государств и земель восточных и северных отчин и дедич и наследник и государь и обладатель, велел всех вас, атаманов и казаков, спросить о здоровьи.

Атаман приподнял грамоту вверх и громко вычитал кругу. Казаки были очень довольны царским вниманием, благодарили за обещание прислать запасы, которые обычно сплавлялись на бударах р. Доном из Воронежа, и отпустили Евдокимова. Через два дня атаман вновь собрал круг и предложил ему снарядить в Москву вместе с послом станицу. В круг внезапно с своими приверженцами является Разин, открывает свой круг, требует на объяснение Евдокимова, называет его лазутчиком и шпионом, приехавшим подсматривать за ним, бьет его по лицу, бьют его и казаки, а потом избитого бросают в Дон^{327}. Бывшие с послом люди посажены под стражу. Корнила хотел вступиться за Евдокимова, но едва сам не был избит, убежал с майдана и заперся с некоторыми старшинами в соборе. Разин объявил казакам, что настало время идти против ненавистных им всем бояр и звал молодцов с собой на Волгу. Почти весь круг откликнулся на его зов.

Вскоре после этого Разин двинулся вверх по Дону к Паншину. Отряд его усилился до 10 тыс. В нем так же, как и прежде, немало было запорожцев. В Паншин явился к нему Васька Ус, поднявший в украинных городах крестьян против помещиков. Разгромив калмыков, кочевавших между Доном и Волгой, и отняв у них скот, Разин подступил к Царицыну. Царицынцы отворили ему ворота и встретили его с почетом во главе с своим духовенством. Воеводу Тургенева казаки и народ отвели на веревке к Волге и бросили в воду. Вслед за этим таким же способом был взят и Камышин. Воеводу и приказных утопили. Разин двинулся к Астрахани. Стрельцы и народ, встречавшиеся на Волге, передавались ему. Астрахань считалась очень сильною крепостью — в ней на стенах в два ряда было до 460 пушек и значительный гарнизон. Но что могло устоять против народного вождя, объявившего всем полную свободу и казачьи права. Крепость сдалась почти без боя. Стрельцы и народ отворили ворота и даже помогали казакам взбираться на стены. Все кругом разразилось изменой. Ненавистны были народу и ратным людям порядки царского правительства. Все называли Разина батюшкой, Степаном Тимофеевичем, избавителем от злых лиходеев. Купцы, дворяне, дети боярские и весь приказный люд погибли. Раненого от руки местного холопа воеводу Прозоровского сам Разин столкнул с колокольни. Имущество убитых пошло в дуван. Все приказные дела были сожжены.

— Вот так я сожгу все дела у государя, — говорил Разин народу.

Оставив в Астрахани атаманом Ваську Уса, а старшинами Федора Шелудяка и Ивана Терского с гарнизоном из стрельцов и астраханских жителей, записавшихся в казаки, а также по два человека от десятка донских казаков, Разин на 200 судах двинулся вверх по Волге; по берегу шла конница, в числе 2 тысяч человек. Из Царицына он отправил отряд в 2 тыс. человек на Дон с казною, с атаманами Фролом Минаевым и Яковом Гавриловым.

Саратов сдался без сопротивления. Народ встретил Разина с великой радостью. Воевода Лутохин, дворяне и приказный люд были казнены. В городе было введено казацкое устройство, с казацким кругом. Атаманом поставлен Григорий Савельев. С приближением казаков к Самаре там поднялось междоусобие; казацкая партия победила. Разин занял город без боя. Воевода Алфимов был утоплен, дворяне и приказные казнены. В первых числах сентября Разин подступил к Симбирску. Словом, народ нес Разина на своих руках. Агенты Разина с «прелестными» письмами наводнили все прилегающие к Волге местности, проникли в Москву и земли новгородские, даже до Белого моря и Смоленска. Всюду они встречали радостный прием, всюду народ поднимал оружие за свои попранные права. В письмах к народу Разин говорил, что он идет истребить бояр, дворян и весь приказный люд и установить по всей Руси казацкое устройство. «Я не хочу быть царем, писал он, а хочу жить с вами, как брат». Зная, с каким уважением темный народ относится к царской особе и к патриарху и желая подорвать их авторитет, Разин велел покрыть два судна — одно красным бархатом, а другое черным. В первом посадил пленного черкесского князька и назвал его царевичем Алексеем, недавно умершим, а во втором какого-то монаха, назвав его гонимым царем, низверженным патриархом Никоном. Агенты Разина говорили, что сын царя не умер, а убежал от суровости отца к ним и теперь идет добывать себе престол и искоренять бояр, думных людей, воевод и помещиков, потому что они народные мучители, а как только воцарится, то будет всем воля и равенство. Народ верил и шел. На зов Разина поднялись и черемисы, чуваши, мордва и казанские татары. Он даже пытался завязать сношения с крымским ханом и персидским шахом, но успеха не имел.

5-го сентября казаки осадили хорошо укрепленный Симбирск. Народ передался на их сторону; боярин Милославский с гарнизоном из четырех стрелецких приказов дворянами и детьми боярскими, сбежавшимися из всех окрестностей от народной мести, заперся в кремле.

Осада длилась около месяца. Гарнизон защищался храбро, хорошо зная, что пощады не будет. Положение осажденных было отчаянное. На помощь ему двинулся отряд из Казани, сформированный с большими усилиями воеводою, князем Урусовым под начальством князя Юрия Борятинского. В жаркой битве, происшедшей 1-го октября под самым Симбирском и длившейся целый день, Разин был ранен саблей в голову, пулей в ногу и ошеломлен в голову силачем Семеном Степановым, из г. Алатаря, в рукопашной схватке, бросившимся на него с топором и повалившим его на землю. Казаки атамана выручили, но битва была проиграна. Борятинский вошел в город. В ночь 3-го октября казаки пошли на приступ, но услышав, что в тылу их появился новый отряд солдат, тайно бросили поле битвы и полчища сражавшихся крестьян, сели на струги и пустились вниз по Волге, увлекши с собой и раненого атамана. На утро, узнав о бегстве Разина, оставшиеся казаки и крестьяне сняли осаду и бросились на струги. Смекнули, в чем дело, и воеводы и кинулись их преследовать. Поражение казаков и крестьян было полное. С мятежным народом расправа была жестока. Симбирский край был скоро усмирен, но в других областях крестьянское движение под руководством казаков продолжалось еще около года.

Таким образом, один удар хорошо обученных, на европейский лад, войск под начальством князя Борятинского разрушил все планы Степана Разина. Легкие победы на Волге и сдача народом без боя укрепленных городов вскружили голову донскому атаману и не заставили его серьезней отнестись к своему положению. Бесполезная проволочка времени под Симбирском, давшая возможность московскому правительству сорганизовать достаточные силы в Казани, неуменье руководить битвой с хорошо обученным и дисциплинированным противником под Симбирском и в довершение всего — легкомысленное оставление в ночь под 4 октября 1670 г. на произвол судьбы своих сподвижников, — все это характеризует Разина, несмотря на его личное мужество и отвагу, как небрежного стратега, привыкшего побеждать своих сподвижников, нестройные полчища неверных или отряды колеблющихся стрельцов. Видимо, старый казачий строй, выработанный веками, с его сложными и подчас неожиданными приемами, хитростью и уменьем запугать и спутать противника в решительную минуту, у Разина был в пренебрежении. Битва была проиграна, а с ней рухнул и весь его план перестроить Россию на казачий лад.

Успехи Разина на Волге склонили на его сторону все Донское казачество. Сам атаман Корнила Яковлев должен был подчиниться общему настроению. Но когда, после поражения, Разин зимой возвратился с небольшим числом приверженцев на Дон, противная ему сторона стала действовать решительней. На зов Разина восстать всем войском против насилий Москвы казаки колебались. Но Разин не унывал; сообщников у него было много на Волге и в верховых городках. Он два раза с своей партией ездил в Черкаск: в первый раз Корнила встретил его ласково, льстил ему и принимал подарки, во второй же раз не пустил в город, угрожая из пушек открыть огонь. Разин ушел обратно в Кагальник. Корнила послал в Москву станицу просить помощи. Царь, патриарх Иосиф и другие святители собрались на совет. Святители изрекли на Разина проклятие и отлучение от церкви. Царь приказал отправить из Белгорода на Дон тысячу рейтар и драгун. Но Корнила, видя бездействие Разина, сам готовился сокрушить его силы и в апреле двинулся с значительным отрядом р. Доном и сухим путем к Кагальнику. Разин был беспечен и не принял никаких мер. 14 апреля, после жаркой битвы, Разин, видя свое бессилие и прельщенный обещаниями старика атамана, его крестного отца, сохранить ему и его брату Фролу жизнь, добровольно сдался. Корнила сначала оставил его на свободе, но потом заковал в цепи^{328}.

По словам современника-очевидца, Разин не ожидал такого вероломного поступка от лица, ему столь близкого и при том старого донского казака^{329}. В конце апреля сам Корнила Яковлев с знатным казаком Михайлом Самарениным и значительным конвоем повез Разина и брата его в Москву, где, после «московских» пыток, этот борец за свободу казачества и права русского народа 6 июня 1671 г. был на Красной площади четвертован. Длинный обвинительный приговор он выслушал спокойно, с гордым видом. Потом перекрестился на церковь Покрова Богородицы (Василия Блаженного), поклонился русскому народу, тысячами собравшемуся смотреть на его казнь, и громко сказал ему «прости». Палач отрубил ему правую руку по локоть, потом левую ногу по колено. Разин не издал ни одного стона, даже не показал знака, что чувствует боль. Он хотел показать своим мучителям, что мстит гордым молчанием за свои муки, за которые не в силах уже отомстить оружием.

Брат его, смотря на это ужасное зрелище, не выдержал и закричал: «Я знаю слово государево!»

— Молчи, собака! — строго сказал ему Разин. Это были его последние слова. Палач отрубил ему голову. Туловище его рассекли на части и воткнули, как и голову, на колья, а внутренности бросили собакам. Казнь Фрола отсрочили, его возили на Дон, пытали, требовали указать, где Степан зарыл свои драгоценности; но из этого ничего не вышло. Его осудили на вечное тюремное заключение. Сподвижники Разина частью погибли при взятии Кагальника, частью казнены, а частью рассеялись по разным странам.

Со смертью Разина войско Донское вступило в новую сферу своей боевой деятельности, обусловленной уже указаниями из Москвы.

Часть III

Дон служит русским царям

Глава I

Присяга казаков на верность службы царю

Систематическое и многолетнее стремление московского правительства наложить на донское казачество свою властную руку вызвало бунт Разина. Среда, эпохи родят героев. Разин только выразитель своей эпохи. К этому давно готовилось, этого давно ожидало все боевое казачество, любившее свою казацкую свободу, свои вольности, но только не знало, с какой стороны начать. Разин показал путь. Боевая масса пошла за ним, как за своим вождем. Клич Разина на Волге о правах русского крестьянства, о попранных правах человека упал на благодатную почву, — это было давнишнее чаяние русского трудящегося люда. Разин принес себя в жертву этой идее. Уже закованный в тяжелые «освященныя» цепи, Разин говорил: «Пусть видит весь народ крещеный, что за него я голову сложил^{330}. Пусть там меня (в Москве) казнят, пусть колесуют, пусть тризну справят надо мной, упьются кровью пусть казацкой под стон народный, но уж погибнуть не должно в народе сделанное мною. Не мог я дело совершить, пусть сделает другой, не тот, так третий… А на Дону… и вспомнят все тогда меня, Степана Разина, донского казака, и клич его казацкий боевой, когда их подлый дьяк, как стадо, перепишет и целованием креста на верность приведет»…

И действительно, пророчества Разина скоро сбылись. Усмирение бунта его стоило более ста тысяч человеческих жертв. Торжествующее московское самодержавие не жалело народной крови. Правящая Москва праздновала тризну над остатками трупа свободолюбивого донца. И виновники этого торжества — войсковой атаман Корнила Яковлев, старшина Родион Осипов, Михайла Самаренин и др. были «потчиваемы» романеей за царским столом «с большим удовольством» и получали от бояр инструкции для приведения всех атаманов, есаулов и казаков на верность службы к присяге. Им и полковнику Григорию Косагову с дьяком Андреем Богдановым, кроме того, поручалось объявить царскую милость всему войску Донскому за доставление в Москву Разина и за истребление его сообщников, также уверить войско о всеобщем прощении и настаивать о скорейшей посылке казаков в Астрахань, где свирепствовал Васька Ус. Косагов и дьяк с казачьей станицей прибыли в Черкаск 24 августа 1671 г. Собрался унылый казачий круг. Косагов «по наказу» объявил царскую милость. Многие облегченно вздохнули; но лишь только он заговорил о присяге, круг пришел в смущение. «Мы рады служить государю без крестного целования, — говорили многие из казаков, — и нам присягать не для чего». Волнение продолжалось четыре дня. На круге присутствовали, большею частью, казаки черкасских станиц и низовых городков; верховые отсутствовали. Наконец, после долгих споров и пререканий с послом, позволявшим грозить царским гневом, домовитые казаки и старшины взяли верх и постановили присягнуть на верность службы государю; «если же кто не учинит присяги, того казнить смертию, а имущество грабить»^{331}.

Присяга произведена была на майдане, близ собора, в присутствии Косагова, а дьяк Богданов вписывал присягнувших в присланную из Посольского приказа книгу; другая книга была оставлена послом в войске для внесения в нее имен тех казаков, которые впредь придут служить в войско (из ослушных) и всех тех, кои родятся на Дону и достигнут совершеннолетия^{332}.

Главные статьи присяги заключались в следующем: «чтобы старшинам и казакам все могущие возникнуть возмущения и тайные заговоры противу государя и отечества в тож время укрощать, главных заговорщиков присылать в Москву, а их сторонников по войсковому праву казнить смертью; если же кто из них в нарушение этой присяги, изменяя государству и отечеству, начнет ссылаться с неприятелями своего отечества или с поляками, немцами или татарами, с таковыми предателями, не щадя жизни своей, сражаться, самим к таковым злоумышленникам не приставать и даже не помышлять о том; с калмыками дальнейших сношений не иметь, кроме увещаний служить с казаками вместе; скопом и заговором ни на кого не приходить; никого не грабить и не убивать и во всех делах ни на кого ложно не показывать. На здравие государя и всей его царской фамилии не посягать и кроме его величества государя, царя и великого князя Алексея Михайловича и всея России самодержца, другого государя, польского, литовского, немецкого и из других земель царей и королей или принцов иноземных и российских на царство всероссийское никого не призывать и не желать, а ежели услышат или узнают на государя и всю его царскую фамилию скоп или заговор или другой какой умысел, возникший у россиян или у иноземцев, и с такими злоумышленниками, не щадя жизни своей, биться»^{333}.

Дав такое, хотя и вынужденное клятвенное обещание, с целованием креста, этой, по выражению самих казаков, «страсти Христовой», Донское войско подпало под влияние московского правительства и, как народ прямой, непосредственный и честный и при том искренне религиозный, старалось по мере сил выполнять принятые на себя обязательства. Всякое малейшее нарушение данной клятвы, даже в отдельных случаях, считало великим преступлением, позором для всего войска. Эту черту характера казачества Москва своевременно усчитала и использовала в своих интересах. До внутреннего управления войска и его своеобразного уклада жизни она пока еще не касалась.

Глава II

Последние вспышки разинцев на Волге

Сподвижники Разина Васька Ус и Федор Шелудяк, узнав об аресте на Дону своего атамана и о выдаче его Москве, решили освободить его. С ними в Астрахани, Царицыне и других волжских городах было еще достаточное количество вооруженных сил из казаков, стрельцов и жаждавшего свободы народа. Клич их об истреблении бояр, думных людей, солдат и купцов, как врагов царя и народа, нашел отголосок в массе населения. Все грамоты, полученные от царя чрез митрополита Иосифа в Астрахани, с просьбой о принесении бунтовщиками повинной и об аресте стрельцами донских казаков, за что им обещали прощение всех их вин, казачьи атаманы объявили подложными, составленными боярами и митрополитом, без ведома царя^{334}.

Весь волжский край восстал на защиту своих народных прав, как и при Разине. Федор Шелудяк выступил из Астрахани вверх по Волге на 170 стругах. Из Царицына, Саратова и Самары к нему присоединились бывшие там вооруженные гарнизоны из казаков и стрельцов, а также многочисленные толпы народа. Полчища эти усилились и вновь прибывшими с Урала и Дона казаками, из верховых городков, не давших присяги царю. В Самаре все эти войска были разделены на три отряда: конница и часть пехоты с атаманом Иваном Константиновым отправлены под Симбирск сухим путем, 3 тыс. человек на 70 стругах пошли вперед рекою Волгой, а главные силы с предводителем Шелудяком на 370 стругах двинулись им вслед. 29 мая все эти силы обложили Симбирск со всех сторон, где заперся боярин Петр Шереметьев с небольшим, но храбрым гарнизоном из дворян и детей боярских. 9 июня в 1-м часу ночи начался общий приступ. Сражение было жаркое и упорное. Осаждающие гибли под ударами осажденных тысячами, но не отступали. Наконец, на рассвете, видя безуспешность дела, казаки сняли осаду. Воспользовавшись этим, Шереметьев сделал внезапную вылазку, бросился на отступающих и отнял у них почти всю артиллерию. Шелудяк с главными силами ушел вниз по Волге; народ разбрелся по своим местам^{335}.

Так окончилась эта последняя попытка разинцев ниспровергнуть утвердившийся в Московском государстве самодержавный строй.

Шелудяк с казаками и стрельцами возвратился в Астрахань; часть казаков бежала на Яик, а другая на Дон, где они были переловлены и казнены, а некоторые из главарей выданы Москве.

В числе этих последних был есаул Разина Лазарь Тимофеев. Другой сподвижник Разина Ларка Хренов успел бежать в Азов, а потом в Турцию^{336}. О выдаче его Москва еще долго после этого вела дипломатическую переписку то с азовским пашей Сулейманом, то с Портой, даже снаряжало нарочитое для того к султану посольство, но все было безуспешно. Хренов из Турции убежал в Италию, а оттуда в Алжир. Так преследовала мстительная Москва сподвижников Разина за пределами своих владений, а уже с попавшими в ее руки расправлялась умеючи, по давно заведенному порядку, гасила искры проявления народной воли в самом корне, боясь их вспышки.

Вслед за казаками к Астрахани двинулся Волгой сильный отряд царских войск под начальством князя Ивана Милославского. Все волжские города, бывшие во владении разинцев, приносили ему повинные. Спокойствие в них восстановлялось принятым в московском правительстве способом — кнутом и виселицей. Предписано было и войску Донскому вооружиться для окончательного истребления астраханских мятежников, но враждебные действия крымского хана и гетмана Дорошенка остановили это движение. На помощь царским войскам явился князь Каспулат Муцалович Черкасский.

Опрокинув высланный на встречу ему на судах отряд, Милославский 1-го сентября 1671 года остановился в 3-х верстах от Астрахани, близ устья Болтинской протоки, и окопался. 12 сентября в одну ночь им было возведено на другой стороне Волги, против города, земляное укрепление, в котором засел сильный гарнизон. Вылазка из города под начальством казака Алексея Карташнова гарнизоном укрепления была отбита. Город не сдавался. В это время атаман Васька Ус внезапно скончался. Во главе стал Федор Шелудяк, но и тот скоро попал в плен к Милославскому, выданный князем Черкасским, заманившим его к себе в стан как бы для переговоров. Осажденные пришли в смятение, разбились на партии и томимые голодом, после долгих споров, решили сдаться. 27 ноября Милославский вступил в Астрахань. Принеся Господу Богу в соборной церкви благодарность, царский воевода приступил к водворению в городе порядка: главных возмутителей, как из донских казаков, так и астраханских жителей, велел повесить, другим отрубить головы, прочих же, согласно государеву указу, разослать по тюрьмам в отдаленные города. Остальные, принимавшие участие в мятеже, были наказаны или кнутом, или помилованы. Со взятием Астрахани вся Волга признала власть царя.

После поражения Разина под Симбирском один из его сообщников, казак Миусский, с довольно сильной партией основался на р. Донце и преградил всякое сношение Дона с Москвой, но скоро шайка его была рассеяна, и Миусский скрылся. В 1673 г. он появился с семью товарищами в Запорожской Сечи с каким-то молодым человеком, выдававшим себя за сына царя, Симеона Алексеевича, будто бы убежавшего из Москвы от преследования матери и бояр. Атаман запорожских казаков Иван Серко, кошевой и все куренные атаманы и казаки, после долгих испытаний, признали в нем истинного царевича и решили защищать его вооруженной силой. Но скоро под давлением гетмана Самойловича, приверженца Москвы, и явившихся царских чиновников, самозванец этот был отослан в Москву, где под пыткой сознался, что он родом поляк из г. Лохвицы и звать его Матвеем, потом Андреем Воробьевым, подданным князя Вишневецкого и т. д.

После допросов самозванец этот был четвертован. Руководивший им казак Миусский с товарищами скрылся, и никакие ухищрения московских сыщиков не могли открыть их местопребывание.

Так мстили царю и боярам тароватые на выдумки донские казаки.

Глава III

Общественный и военный строй, быт и нравы казаков в конце XVII в.

Войско Донское с древнейших времен управлялось Войсковым Кругом, в котором принимали участие все казаки-воины, а таковыми они были от юношеских лет до глубокой старости, пока могли держать в руках оружие. Права участия в Круге не имели лишь казаки пенные, навлекшие на себя чем-либо немилость всего войска; но и эти последние иногда, в трудные минуты, также призывались в Круг и своим примерным поведением и военными подвигами могли заслужить себе прощение. Казаки были народ прямолинейный и рыцарски гордый, лишних слов не любили и дела в Кругу решали скоро и справедливо^{337}. По отношению своих провинившихся братьев оценка их была строга и верна. Челобитчики (просители) выходили из Круга всегда удовлетворенными. Нужно заметить, что никто не осмеливался беспокоить это высшее народное учреждение пустыми просьбами или корыстными тяжбами. В Кругу искали только правды и находили ее. Дела решались, на основании старого казачьего народного права, по большинству голосов. В основание своих решений Круг всегда полагал одну из евангельских заповедей, этой, по верованиям и убеждениям казаков, безусловной истине, вполне применимой к их своеобразному военному быту. Так, например, в войсковой грамоте 1687 года говорится:

«…и били челом великому государю и нам, всему Великому Войску Донскому, в Кругу вы, атаманы молодцы… а в челобитье своем сказали, чтоб нам, Войску Донскому, правд ваших (свидетелей) допросить… И мы, атаманы-молодцы, правд в Кругу допрашивали по евангельской заповеди Господней… И мы, атаманы-молодцы, приговорили всем Войском…»^{338}

Челобитья по большей части были словесные. Не редки были примеры, что какой-либо из городков по своим местным вопросам не подчинялся решению Круга, а действовал на свой риск и страх, например, захватывал владения другого городка, предпринимал походы против неприятеля, принимал в свою среду беглых и проч., тогда Войско в тот городок слало грамоту с упреком в ослушании (воровстве) и грозило наказанием. Ослушные городки в таких случаях, большею частью, приносили повинные и дело кончалось миром. При упорстве на ослушный городок или на отдельных лиц (воров) налагалась войсковая пеня, состоявшая в том, что они лишались расправы в Войске; или: «и на том ослушнике ваша войсковая пеня: век бить и грабить и суда ему в Войске не будет», т. е. он не мог уже иметь защиты в Войсковом Кругу и ему поневоле приходилось бежать с Дону или приносить повинную.

В Войсковом Кругу решались дела, только касающиеся всего Войска, как то: выборы войскового атамана, есаулов, войскового писаря или дьяка, духовенства войскового собора, прием в казаки иноверцев и беглых крестьян, объявлялись походы, делили добычу, принимали царских послов и царское жалованье, рассматривали дела по преступлениям против всего войска, против веры и др. Высшим наказанием, например, за измену, предательство и проч., была смертная казнь — «в куль да в воду». За другие преступления сажали в воду, били, забивали в колодки и т. п.

Войсковой Круг называл себя Всевеликим войском Донским, каковое название он сохранил и до конца первой половины XVIII в.

Каждый городок управлялся своим кругом или сбором, во главе которого стояли избираемые на один год, как и войсковые, атаман и есаул^{339}. Тот и другой не играли никакой роли в управлении данной общины, а были лишь простыми исполнителями решений Круга. В станичных кругах решались все тяжебные дела между казаками, как то: личные оскорбления, обиды, захват чужой собственности, ослушание, несоблюдение постов и др. Недовольные решением станичного Круга могли перенести дело на суд Войска, хотя подобные случаи были редки. Дела по обидам в станицах большею частью решались миром. Старики заставляли обидчика идти к обиженному и просить у него прощения. Если же тот упрямился, то нередко сам атаман с стариками шли к нему, кланялись в ноги и склоняли на мир, прося не срамиться и не ездить в г. Черкаск на суд Войскового Круга, т. к. беспокоить это высокое учреждение местными кляузами и спорами считалось ниже казачьей чести и вызывало справедливые насмешки и нарекания соседних станиц. Кляузники не пользовались уважением среди казачества. Суд Войскового Круга в XVII веке считался последней инстанцией и ему обязаны были подчиняться все. Случаи неподчинения были очень редки и проявлялись не среди природных казаков, а случайного элемента, попавшего на Дон и принятого в казаки, как то: выкрестов из татар, турок и черкесов, беглых крестьян и друг. Такие нечистокровные казаки на Дону назывались «тумой»^{340}.

Войсковой Круг всегда собирался на открытой площади — майдане; все участники его, образовав из себя Круг, стояли на ногах, сняв шапки, в знак почтения к месту и важности дела. Войсковой атаман под бунчуками, сопутствуемый есаулами, держа в руке «насеку» (трость) с серебряным «набалдашником», а в важных военных случаях «пернач», выходил на средину Круга, снимал свою «трухменку» и кланялся на все стороны^{341}. В это время есаул «зычно», подняв свою трость, обыкновенно кричал: «Па-ай-помолчи, атаманы молодцы, атаман (или «наш войсковой») трухменку гнет!» Все стихало. Атаман делал доклад Кругу. Если вопрос касался избрания нового атамана, за окончанием годичного срока, то атаман клал на землю «трухменку» и на нее насеку, кланялся Кругу и благодарил за доверие. Вновь избранный атаман принимал насеку и благодарил за избрание. Каждый казак в Кругу имел свободный голос, равный со всеми. Войсковые Круги иногда были шумны и буйны; нередко дело доходило до сабель. Отходивший срок атаман становился в ряды казаков и никакими преимуществами не пользовался.

Войсковой писарь или дьяк избирался из среды самых грамотных и умнейших казаков, а потому эта должность считалась почетной; кроме него никто не имел права писать и посылать бумаг от Войска. Власти он никакой не имел.

Войсковой атаман, являясь простым исполнителем воли народа и блюстителем порядка, по собственному произволу ничего предпринять не мог, иначе он рисковал с позором лишиться своего достоинства, а иногда и с опасностью для жизни.

Войсковые есаулы (два) были помощниками и исполнителями приказаний атамана и Круга.

Собираясь в поход, казаки избирали из своей среды походного атамана. Отряд разделялся на сотни и полусотни. Походный атаман был главный военноначальник отряда с неограниченной властью. Сотни вверялись избранным сотникам и пятидесятникам. Есаулы исполняли приказания атамана. По окончании похода все эти избранные лица слагали с себя звания и становились в ряды простых казаков.

Оружие казаков состояло из малых пушек, рушниц или пищалей, пистолей, копий и сабель. Все это приобреталось покупкой или добычей у неприятеля. Порох они отчасти выделывали сами, а впоследствии, при наладившихся сношениях с русскими царями, за военную помощь последним, получали его, как и свинец и ядра, из Москвы. Успех казакам в битвах с неприятелем давали главным образом быстрота и внезапность нападения, сопровождаемые всегда особой, неподражаемой казачьей хитростью, приводившей врага в недоумение. Стойкость и верность друг другу были безупречны. Быстроте сухопутных походов способствовали дивные казачьи степные лошади, не знавшие устали и легко переплывавшие самые широкие реки. Опытные и сметливые следопыты по степям и по татарским сакмам, казаки старались делать нападения на неприятеля ночью и заставать его врасплох^{342}. Но если вынужденный бой принимали в открытом месте и с малыми силами, то спешивались, ложились в каре и отстреливались, прикрывшись своими лошадьми. К этому способу они прибегали только в самых крайних обстоятельствах, когда не было другого спасения; в противном случае они рассыпались врозь и исчезали в степи. Овраги и горы, реки и болота ими ставились ни во что, воины и кони всем умели пользоваться. Рассыпавшись врозь, они в условленном месте, более защищенном, вновь соединялись в партии и внезапными новыми наскоками беспощадно мстили врагу. Переправы чрез реки — понтон из пуков камыша, на который клали седла и оружие, а сами с коньми пускались вплавь. Это называлось у казаков переправляться на салах.

Морские походы или поиски казаков поражают своей смелостью и уменьем пользоваться всякими обстоятельствами. Бури и грозы, мрак и морские туманы для них были обычными явлениями и не останавливали их в достижении задуманной цели. В легких стругах, вмещавших человек от 30 до 80, с обшитыми камышом бортами, без компаса, они пускались в Азовское, Черное и Каспийское моря, громили приморские города вплоть до Фарабада и Стамбула, освобождали своих пленных братьев, смело и дерзко вступали в бой с хорошо вооруженными турецкими кораблями, сцепливаясь с ними на абордаж, и почти всегда выходили победителями. Разметанные и носимые бурею по волнам открытого моря, они никогда не теряли своего пути и при наступлении затишья вновь соединялись в грозную летучую флотилию и неслись к берегам Колхиды или Румелии, приводя в трепет грозных и непобедимых по тому времени турецких султанов в их собственной столице — Стамбуле.

Соль и оружие, серебро и золото, товары и драгоценные каменья, а также и прекрасные черноокие пленницы ясырки — все было их добычей. В схватках и битвах казаки были беспощадны и жестоки: они мстили туркам и крымцам за бесчеловечное обращение и угнетение христиан, за страдание своих пленных братьев-казаков, за вероломство и за несоблюдение мирных договоров. «Казак поклянется душою христианскою и стоит на своем, а турок поклянется душою магометанскою и солжет», — говорили казаки. Стоя твердо друг за друга, «все за одного и один за всех», за свое древнее казачье братство, казаки были неподкупны; предательств среди них, среди природных казаков, не было. Попавшие в плен тайн своего братства не выдавали и умирали под пытками смертью мучеников-героев.

В первый день осады Азова 24 июня 1641 г. турки предложили казакам сдать крепость без боя, указывая на то, что им помощи от русского царя ожидать нельзя и устоять против их превосходных сил невозможно, обещая выдать за сдачу тотчас 12 000 червонных и по выступлении еще 30 000. На это донцы гордо отвечали: «Сами волею своею взяли мы Азов, сами и отстаивать его будем; помощи, кроме Бога, ни от кого не ожидаем; прельщений ваших не слушаем и хотя не орем и не сеем, но так же, как птицы небесные, сыты бываем. Жен же красных и серебро и злато ем л ем мы у вас за морем, что и вам ведомо. Будем и впредь также промышлять; и не словами, а саблями готовы принять вас, незваных гостей».

В этой страшной титанической битве, длившейся до 26 сентября, когда казаков пало около половины (до 3000), а турок до 50 тыс., когда храбрые защитники родного города, отчаявшись на победу, измученные и изнуренные решили умереть все, до одного человека, но не сдаваться, покушений на предательство или измену среди них не было, да и не могло быть. Казаки в два века (XVI и XVII) своей боевой жизни в борьбе с турками и татарами предателей не знали. Перебежчикам и выкрестам они не доверяли и держали их на учете. Таковы были казаки старого времени.

Добыв зипуны за морем, казаки в обыденной жизни были просты и наивны, как дети, набожны, суеверны, в своем общежитии привязаны друг к другу, как братья, гнушались воровством и делились между собой последней крохой хлеба, последним достоянием. Трусость презирали и первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость^{343}.

К туркам и особенно к азовцам казаки относились с презрением; они считали даже бесчестным просить у них мира и установили правило никогда не начинать первыми переговоров о перемирии, говоря: «мы даем мир, а просить его нам не пригоже». Вероломство считали не достойным чести казака и всегда, вынужденные начать против азовцев военные действия, посылали им размирную такого содержания: «От донского атамана и всего войска азовскому паше (имя его) проздравление. Для дел великаго нашего государя мы были с вами в миру; ныне же все войско приговорили с вами мир нарушить; вы бойтесь нас, а мы вас станем остерегаться. А се письмо и печать войсковыя»^{344}.

При заключении непрочного мира казаки, по издавна заведенному обычаю, утвержденному даже указом турецкого султана, брали каждый раз с азовцев известное число котлов, соли, сетей и по тысяче золотых.

В мирные условия обыкновенно включали, чтобы казакам чрез замирные места не ходить на море, а азовцам на русскую Украйну, и казачьи городки. Иногда азовцы выговаривали, чтобы казаки всегда извещали их о том, что будет писано в грамотах русского царя на Дон, обязываясь в свою очередь уведомлять войско о намерениях султана и крымского хана. Но казаки никогда не выдавали недругам своих тайн, хотя подробно знали о всех азовских и крымских делах, отчего и сложилась на Дону пословица: «разсказывай донскому казаку азовския вести».

Вести эти казаки знали чрез прикормленных людей из среды самих азовцев. Всякое сообщение, каким бы путем оно не было добыто, тщательно проверялось, показания прикормленников сличались с показаниями пленных и добытых языков и в итоге всегда выходило так, что казаки почти никогда не ошибались в истинных намерениях своих врагов, принимали своевременно к тому меры и извещали о том Москву вестовыми станицами. Словом, Дон представлял тогда живую газету всех новостей, хотя и секретных, о южных соседях России, и сюда присылали за всеми вестями из русских украинных городов, Запорожья, Астрахани, Царицына и друг. мест.

Многие историки, не понимая духа казачества, этих идейных борцов за веру и свободу личности, рыцарей в полном значении этого слова, ничего общего с западными рыцарскими орденами, этими угнетателями мирного земледельческого люда, не имевшими, упрекают их в корысти, жадности к наживе, грабежам. Это неверно. Однажды турецкий султан, доведенный до крайности страшными набегами казаков, задумал купить дружбу войска выдачей ежегодного жалованья, вернее — ежегодной дани. Султанский посол Кантакузин в 1627–37 гг. употреблял к тому все усилия, но казаки остались непреклонными и только смеялись над этой затеей, даже сочли подобное предложение за оскорбление казачьей чести и отплатили новыми набегами на турецкие владения. После этого, дабы склонить казаков к миролюбию, султан прислал с тем же послом в подарок войску четыре золотых кафтана, но казаки с негодованием отвергли этот дар, говоря, что султанские подарки им ненадобны.

Походная одежда казаков состояла из грубого суконного зипуна кавказского покроя, подпоясанного ременным поясом, и широких шаровар, убранных в голенища. На голове барашковая шапка. Любимыми цветами были синий и красный. В свободное же время, в дни войсковых кругов, праздников и дружеских бесед или приема приезжих гостей, старые донцы любили блеснуть своими дорогими нарядами. Один являлся в лазоревом атласном кафтане с частыми серебряными нашивками и в жемчужном ожерелье; другой — в камчатном или бархатном полукафтане без рукавов и в темно-гвоздичном зипуне, опушенном голубою камкою с шелковою гвоздичного цвета нашивкою; третий — в камчатном кафтане с золотыми турецкими пуговками, с серебряными позлащенными застежками и лазоревом настрафильном зипуне. У всех шелковые турецкие кушаки, с висящими булатными ножами с костяными черенками рыбьего зуба, в черных ножнах, оправленных серебром, в красных или желтых сафьяных сапогах, в куньих шапках с бархатным красным, со шлыком, верхом. Пировали на разостланном узорчатом ковре, лежа на шелковых подушках, шитых золотом и серебром по червчатому атласу. Посредине становили серебряные чаши с вином, из которых черпали серебряными чарками и ковшами. В кругу близких друзей часто снимали верхние наряды, оставаясь в однех тафтяных рубашках. При посторонних же, в особенности в присутствии московских бояр и дворян, желая показать пренебрежение к своим богатым нарядам, сановитые воины садились в кружок посреди грязной улицы, как на мягком ковре, и продолжали свою беседу. Накормить и напоить и главным образом вином приезжего считалось священной обязанностью каждого казака^{345}.

Все свободное время старики проводили в станичной избе или на майдане, играя в шахматы и зерны, плели сети, вели рассказы о своих походах и пели былины-песни о подвигах предков, а молодые на площади близ майдана играли в бабки или кости (ладышки). Игра эта считалась самою любимою у казаков с древнейших времен. При этой игре развивалась такая меткость в бросании плоских, округленных или квадратных камешков в поставленные в ряд ладышки, что казаки могли ими убивать и птиц и зайцев на значительное расстояние.

В походах, пограничных городках и на кордонах казаки вели жизнь холостую и строго соблюдали между собой целомудрие. Казацкое товарищество для продовольствия разделялось по сумам, в которых хранились казацкие харчи, как в Запорожье казаки разделялись по казанам, а в 1-й половине XIX в. в казачьих полках по кашам (артелям). Вот почему близких друзей и сослуживцев и теперь еще называют односумами, а жены их друг дружку односумками.

В удаленных от границы городках казаки жили семейной жизнью.

Об обрядах брака казаков на майдане, заимствованных у новгородцев, уже было говорено; теперь коснемся обыденной семейной жизни донского казачества г. Черкаска и других населенных мест, удаленных от границы.

В XVI и в первой половине XVII в. власть мужа над женой была неограниченна. Это влияние востока. Брак, заключенный на майдане, даже скрепленный венчанием в церкви, был непрочен, и муж всегда имел право вывести свою жену вновь на майдан и сказать: «атаманы молоды! она была мне услужливая и верная супруга; теперь она мне не жена, а я ей не муж». Тем дело развода и оканчивалось. Отказанную жену тут же мог взять другой, прикрыв ее полой платья, и публично заявить: «ты будь мне жена», а она должна ответить: «ты будь мне муж» и поклониться избравшему ее в ноги в знак подчинения. Но несмотря на все это, в военное время при нападении врагов на казачьи городки жены казаков брались за оружие и становились в ряды защитников своей родины, делаясь таким образом вполне полноправными членами казачьей военной общины. Казаки ценили семейную жизнь и к женатым относились с большим уважением, и только постоянные военные походы заставляли их быть холостыми. Развратников, как давшие обет целомудрия, холостые казаки в своей среде не терпели. Развратники наказывались смертью. Ермак требовал от своих сподвижников полного целомудрия. Степан Разин на Волге велел бросить в воду казака и бабу за нарушение целомудрия, а когда ему самому напомнили о том же, то он бросил в Волгу пленную персидскую княжну. Рожденного младенца холостые станичники нянчили все, и когда у него показывался первый зубок, все наперерыв приходили смотреть его, и восторгам этих закаленных в боях воинов не было конца. Таковы были казаки старого времени: страшные и беспощадные в боях с врагами их веры и гонителями христианства и простые и чуткие, как дети, в обыденной жизни. При крещении младенца все молились и пировали, пировали и молились о даровании рожденному казаку здоровья и казацкой удали и крепости.

В конце XVII в. хозяйки и особенно пожилые стали уже приобретать большее влияние в домашнем быту и частенько одушевляли беседы старых рыцарей своим присутствием и когда те увлекутся — своим влиянием. Жены домовитых казаков и старшин нередко одне собирались на свои «бабьи» беседы с сладким медом и пенистым донским вином, которое разносили всем собеседницам пленные турчанки-ясырки.

Старочеркасские матроны — тип красавиц, веками сложившийся, как естественный отбор, из пленных черкешенок и турчанок, поражал своей миловидностью и привлекательностью. И вот такая-то матрона, воспитавшая своей грудью не одного казака рыцаря, на своих беседах, держа в одной руке стакан с пенистым вином или медом, а другой взявшись под крутой бок и пристукивая каблуками желтых туфель, в шелковом с цветами кубелеке, подпоясанном жемчужным поясом, в цветных шелковых шароварах, ходила по комнате, припевая: «Туфли к милому глядят, полюбить его хотят».

Таковы были матери и воспитательницы грозных донских рыцарей старого времени. Люди-богатыри, как матери, так и отцы.

Девушки казачки в станицах пользовались полной свободой и росли вместе с своими будущими мужьями. Чистота нравов, за которой следила вся казачья община, была достойна лучших времен Рима, где для этого избирались из самых благонадежных граждан особые цензоры. В столице же донского казачества, в так называемом домовитом и старшинском кругу, за благонравием девушек был, под влиянием московщины, заведен особый надзор. С13 лет они брались под опеку мамушек и нянюшек и воля их ограничивалась самым строгим приличием. Только на одних свадебных празднествах они могли быть вместе с мужчинами, остальное же время проводили в одиночестве в кругу своих подруг чеберок^{346}. Шили кубелеки (нарядное женское платье), вышивали кафтаны, выстегивали одеяла, ожерелки, по праздникам играли в кремушки, жмурки, пели и плясали под песни, варган и гребешок, водили под присмотром бабушек танки (хороводы) и т. п. Грамотность ограничивалась чтением акафистов, канонов и пр. К концу XVII в. эта затворническая жизнь городской женщины постепенно ослабла, и она стала появляться на улицах и принимать участие в общественной жизни. К чести донских женщин-хозяек надо отнести их заботливость о чистоте своих жилищ и опрятности в одежде. Эта отличительная черта в характере донской женщины сохраняется и до сего времени.

Татарский язык был в большой моде как в мужских, так и в женских беседах.

Почтение к старшим и в особенности испытанным в боях воинам была обязанностью для молодого поколения. Молодежь не имела права садиться в присутствии стариков.

Военные игры за городом и стрельба в цель были любимыми занятиями молодежи в свободное время. Эти упражнения развивали такую меткость в стрельбе, что многие из казаков могли на значительном расстоянии выбивать пулею из рук монету, зажатую между пальцев, не задев руки. Казак рождался воином; с появлением на свет младенца начиналась его военная школа: новорожденному все родные и односумы отца приносили в дар на зубок ружье, патрон пороха и пулю, лук и стрелу; дареные вещи развешивались на стене, где лежала родильница с младенцем. По истечении сорока дней, после того, как мать, взяв очистительную молитву, возвращалась домой, отец надевал на ребенка саблю, подстригал ему волосы в кружок и сажал на лошадь, а потом возвращая сына матери, поздравлял ее с казаком. Когда же прорезывались у нового казака зубы, отец и мать сажали его вновь на лошадь и везли в церковь служить молебен Ивану-воину. Первыми словами малютки были чу и пу (понукать лошадь и стрелять). Трехлетние дети уже свободно ездили на лошадях по двору, а в 5 лет скакали по степи^{347}. Pp. Дон и Донец для детей казаков были родной стихией: в них они купались и плавали, как утки, с младенческих лет, катались в каюках и баркасах (лодках Асов), приучаясь быть отважными и храбрыми моряками.

Долины Дона и Донца, а также их притоков в старое время представляли из себя полную чашу всяких природных богатств, были полны изобилием; в лесах, покрывавших долины, росли дикие яблони, груши, черешни, орехи, терны; в земле всякие сладкие коренья, в садах виноградники, дававшие сладкие шипучие вина. Широкие степи и густые леса были естественным убежищем и хранилищем диких зверей и птиц. Дон, о котором казаки говорили, что у него золотое дно, а также и другие реки кишмя кишели рыбой, с которой не могли сравниться по вкусу рыбы Волги и Днепра. Осетр, белуга, севрюга, стерлядь, сазан, сула (судак), сельдь и в особенности тарань водились в таком изобилии, что их во время хода можно было брать руками или засекать саблями и закалывать копьями.

Казаки, как народ военный, всегда готовый поголовно выступить на защиту родины, чуждались земледелия и говаривали: «Кормит нас, молодцов, Бог, как птиц небесных. Мы не сеем и не собираем в житницы, а всегда сыты бываем». Любимым их промыслом в свободное от войны время была охота или гульба. Гулебщики отрядами человек по сту рыскали по задонским степям, пробирались даже на Куму и Кубань. Там они иногда сталкивались с ногайскими и черкесскими наездниками и привозили вместе с убитыми зверями пленных ясырок или черкесских узденей, а также пригоняли их табуны лошадей и стада рогатого скота.

Привольная и братская жизнь сильно привязывала казаков к родине. Они любили свой Дон и называли его батюшкой и кормильцем родимым.

В плену или на чужбине, умирая сраженный вражеской пулей, казак всегда мысленно взывал к своему кормильцу: «Прости, мой батюшка Тихий Дон Иванович! мне по тебе теперь не ездити, дикаго зверя не стреливати, вкусной рыбки не лавливати». Эта же страстная любовь к своему кормильцу Дону сквозит во всех старинных песнях и даже в войсковых грамотах по Дону и отписках в Москву. Даже в соседних странах, где лежат кости павших геройскою смертью донцов, защищавших честь России, как то: в Финляндии, Швеции, островах Балтийского моря, Ливонии и др., и теперь существуют древние легенды о том, что во время ночных осенних бурь, когда вся северная природа стонет от непогоды, донские витязи встают из своих забытых их потомством могил, садятся на своих боевых коней и с воем и стоном несутся в облаках на родимый им Дон. Тяжело им лежать в сырых могилах на чужой стороне вдали от своего кормильца Тихого Дона Ивановича. Скорбные и пылающие старым казацким огнем их души спешат слиться во своим братством-товариществом и просят перенести их кости на дорогую родину. Многие из северных жителей не раз во время бурь видели это явление, как казаки, припав к луке, с длинными пиками и сверкающими саблями неслись на своих боевых конях среди волнующихся грозовых туч на теплый юг, и от суеверного страха прятались в свои убогие хижины.

Такова была любовь к Дону старых донских казаков.

Казаки от природы были народ религиозный, без ханжества и лицемерия; клятвы соблюдали свято и данному слову верны. Все исторические акты об этом свидетельствуют положительно. Чтили праздники Господни и строго соблюдали посты.

Во время «Азовского сиденья» в 1641 г. казаки дали клятву друг другу лечь костьми, но не сдавать древний свой город сильному врагу, и свято исполнили свою клятву. Во время этих титанических битв, усталые и обессиленные от бессонных ночей, с обожженными лицами от порохового огня и дыма, они, лобызая носимую по их рядам древнюю икону Иоанна Предтечи, плакали, как дети, и просили святого угодника Божия защитить их древнюю родину от агарянских полчищ. Тогда же они дали обет построить в гор. Черкаске деревянную церковь во имя Воскресения Христова и исполнили это обещание в 1653 г. В 1670 г., ввиду скученности построек, большею частью деревянных, церковь эта вместе с многими домами сгорела. Чрез два года выстроена была новая, но и эта сгорела в 1687 году. Тогда казаки решили построить в г. Черкаске две новых церкви, но уже каменных, одну во имя св. апостолов Петра и Павла, оконченную в 1692 г., другую соборную во имя Воскресения Христова, оконченную в 1719 г.; эти церкви существуют и до ныне.

В 1656 г. донские казаки, находясь в царских войсках в Польше, взяли под гор. Вильною на р. Вилии древний православный образ Богородицы Одигитрии, животворящий крест, евангелие и книги и все это с великим торжеством привезли в г. Черкаск, где в честь этой иконы была по обету казаков построена церковь. Вскоре многим казакам было видение: Богородица просила отвезти ее икону обратно в г. Вильну, где она стояла уже много веков. Казаки сначала этому не верили, но когда в 1661 г. они, возвращаясь с моря, были на р. Тузлове окружены крымским царевичем и безнадежно отбивались в течение нескольких дней в окопах, явления повторились: Божия Матерь вновь просила поставить ее икону на старом месте, а если они этого не исполнят, то им не будет Божией помощи. Казаки дали обет и вмиг одолели врагов. Вскоре икона явилась в последний раз казаку Ивану Стародубцу, обещая свое заступничество, если казаки исполнят свой обет.

Собрался Войсковой Круг и на нем решили: украсив икону Богородицы, с великою честью отпустить в Москву; вместе с нею послать от войска станицу с священником и диаконом, которые бы ежедневно служили пред этой иконой Божественную службу^{348}.

По заключении мира с Польшей икона эта, по желанию казаков, была из Москвы перевезена в г. Вильну. Так искренно верили донские казаки в помощь Божию, и по вере их давалось просимое.

Казаки имели и свои монастыри, куда престарелые и увечные воины уходили доживать остаток дней своих; из них известны: Никольский, ниже Воронежа, в Борщове, Рождественский Чернеев в Шацке и др. В монастыри и церкви они жертвовали все свои драгоценности и старались украшать иконы золотом, серебром и дорогими камнями. Во многих донских городках были церкви и часовни в честь любимых ими святых; там, где осели новгородские повольники из самой свободолюбивой братовщины никольщины, по Среднему Дону, — во имя св. Николая Чудотворца, которого они считали своим покровителем, наделяя его качествами смелости и бесстрашия, подобно тому, как предки их Геты-Руссы почитали бога Марса; во имя Иоанна Предтечи, в нижних городках, в память бывшего Предтеченского храма в Азове; во имя Покрова Богородицы, в память взятия казаками г. Казани 1–2 октября 1552 г.^{349} Церкви и часовни были не большие, т. к. казаки тщательно скрывали свои городки от неприятельского глаза и вообще географию своей страны. Даже при проезде Доном крымских и турецких послов они требовали от них сидеть под палубой судов или забивали палубы досками и полотном, чтобы они не знали дороги по Дону и не высматривали, как стоят их городки, говаривали казаки. Городки были расположены большей частью на островах Дона, недоступных для нападений, и состояли из многих куреней, сплетенных из хвороста или камыша и обмазанных глиной. Городок обносился тыном или земляным валом с пушками по углам. Курени стояли плотно друг к другу без всякого порядка. За городком, иногда за протокой или рукавом Дона, устраивались базы для загона на зиму скота. Остатки месторасположений этих базов теперь называют базками. Казаки гордились своей бедностью и однажды подобно древним скифам, ответили крымскому хану на угрозу придти опустошить их жилища: «Донские казаки угроз твоих не боятся: хотя их городки некорыстны, оплетены плетнями и обвешены терном, но доставать их нужно твердыми головами; стад же и табунов у вас мало, — напрасно забьешься ты в какую даль».

В 1672 г. только на одном Дону считалось до 48 казачьих городков^{350}. А донские де городы состоят от Коротояка:

1) Мигулин

2) Тишанской

3) Вешки

4) Усть-Хопра

5) Усть-Медведица

6) Распоцин

7) Клецкой

8) Перекопской

9) Кременской

10) Григорьевской

11) Сиротин-Новой

12) Сиротин-Старой

13) Иловля

14) Качалин

15) Паншин

16) Голубые

17) Пятиизбы

18) Чир Верхней

19) Чир Нижней

20) Кабылкин

21) Ясаулов

22) Зимовейко

23) Нагайкин

24) Курман-Яр

25) Курман-Яр Нижний

26) Терновые

27) Цымла

28) Кумшак

29) Романовской

30) Каргалы-Верхней

31) Камышкин-Иванов

32) Быстрянской (ст. Мариинская)

33) Нижней аргалы

34) Михалев

35) Троилин

36) Кагальник, ныне ст. Богоявлен

37) Ведерников

38) Бабей

39) Кочетов, (ст. Константиновская)

40) Семикаракорск

41) Раздоры

42) Мелехов

43) Бесергенев

44) Багай

45) Маныч

46) Черкаской.

К концу XVII в. городки были по р. Северскому Донцу и его притокам: Бахмутке, Красной, Жеребцу, Айдару, Лугани, Деркулу и др. Из них известны: Бахмутский, Старо и Ново Айдарские, Шульгин, Беленский, Осиновый, Закотный, Кабаний, Сухарев, Ревенек, Мотякин или Митякин, Гундары и др. По р. Хопру было 8 город., по Медведице — 17. По картам Крюйса, к 1699 г. казачьих городков по Дону считалось 84, а всего по р. Дону и его притокам более 125.

Глава IV

Беглые крестьяне и старообрядцы на Дону

Крестьянство в Древней Руси, под каким бы названием оно ни встречалось и на каких бы землях оно ни сидело — казенных, волостных, княжьих, монастырских и других владельцев, пользовалось полной свободой переходить с одной земли на другую в известный срок в году, осенью, по окончании полевых работ, в Юрьев день, и подчинялось общему суду наравне с другими сословиями, было обязано платить казенные подати и отправлять другие государственные повинности и в то же время платить оброки и исполнять работы на землевладельца.

В XVI в. крестьянские общины получили полное свое развитие, как состоявшие из людей свободных и полноправных. Крестьяне (христиане) составляли из себя особый самостоятельный класс. Закон признавал за ними все их права, выработанные жизнью в течение веков. Личность крестьянина, как полноправного члена общества, приобрела сильную опору в равенстве суда для всех классов. Кроме того, крестьянские общины, на какой бы земле они ни сидели, на владельческой или казенной, получили такую самостоятельность и такие права собственного суда, какими редко пользовались самые богатые и сильные землевладельцы, и почти совершенно сравнялись с городскими обществами — горожанами, гражданами^{351}. Самое владение землей получило больше прочности и самостоятельности. Но скоро московские государи, начиная с Ивана III, так много сделавшие для крестьянской самостоятельности, стали мало-помалу забирать земли в руки правительства и раздавать их своим служилым людям, лично к земледелию никакого отношения не имевшим. Общинные земли стали незаметно ускользать из рук крестьян. В прежнее время удельные князья получали земли из рук народа, к концу XVI в. народ уже стал смотреть из рук царей и, как милость, получать от них утверждение неприкосновенности своих прав. После покорения и присоединения к Москве Новгорода, Пскова, Смоленска, Рязани, Твери и Казани большая часть земель была отдана или на казенный оброк, или роздана служилым людям в поместья, вотчинные дачи и другие виды владения, т. к. требовались громадные средства на ведение войн с Ливонией, Польшей и Швецией. Почти все земли обширного Московского государства введены были в тягло. Положение крестьян сделалось тяжелым, а в некоторых местах даже невыносимым, в особенности там, где происходили военные действия, сопровождавшиеся, по обычаю того времени, страшным грабежом и опустошениями. Но терпелив и трудолюбив русский крестьянин. Он любил возделанную им землю и лелеял ее. Правом перехода с одной земли на другую он пользовался только в исключительных случаях. Переселения для него были отяготительны и разорительны. Борис Годунов, желая привлечь на свою сторону бояр и дворянство, в угоду им между 1592 и 1597 г. издал указ о прикреплении свободных крестьян к земле; окончательное прикрепление совершилось уже в первой половине XVII в. Нарушившие этот закон стали считаться беглыми. Указ о прикреплении крестьян к земле разделил это сословие на два разряда: на крестьян дворцовых и черных земель (казенных) и на крестьян владельческих или частных земель. Владельцы стали смотреть на крестьян, поселенных на их землях, как на свою собственность: одни отыскивали беглых судом и водворяли их в свою вотчину силой, другие, владельцы земель малолюдных, старались переманить к себе и укрыть беглых; в свою очередь крестьяне смотрели на чинимые над ними насилия как на нарушение своих исконных народных прав. Обидам, притеснениям и тяжбам не было конца. В таких неурядицах прошел весь XVII в.

Взгляд помещиков на крестьян, как на свою неотъемлемую собственность, стал окрепать, в особенности после самозванщины, когда русские бояре ближе познакомились с крепостным правом в Польше, и свободный русский крестьянин-общинник в конце концов превратился в бесправного и безгласного раба; свобода личности и прежнее равенство крестьян пред судом отошли в область преданий. Крестьян стали продавать и оптом и в розницу как домашний скот. Даже сам Петр I, изучивший после работ первой ревизии 1719 г. истинное положение вещей, пришел в недоумение и в указе от 15 апреля 1721 г. писал: «продают людей, как скотов, в рознь… оную продажу пресечь»… Но видя, что такой порядок укоренился очень глубоко, оговаривается: «а ежели не возможно будет того вовсе пресечь, то хотя бы по нужде продавали целыми фамилиями или семьями, а не врознь».

Эти-то московские порядки и заставили многих из крестьян, более свободных и сильных духом, покидать свое отечество и искать мест для новых поселений, где личность человека была свободна от насилий. Одни из них бежали в пограничные леса, на Украйну, Волгу, другие на далекий Дон, где они впервые появляются вскоре после «Азовского сиденья». Крестьяне шли на Дон партиями, приставая к возвращавшимся из Москвы казачьим зимовым станицам. Нередко сами атаманы этих станиц подговаривали московских людей идти с ними, т. к. на Дону в рабочих руках по укреплению городков ощущался большой недостаток. На требование воронежских воевод не принимать и не уводить беглых казаки всегда отвечали отказом. Например, в 1646 г. 26 июня дворянин Данила Мясной и воевода Андрей Батурлин писали царю из Воронежа:

«И отоман Иван Каторжной (зимовой станицы) и казаки твоего государева указу (о возврате беглых, приставших к ним) не послушали и нам, холопям твоим, отказали, что им беглых боярских людей, которые у них есть, не выдавать. А твои государевы грамоты и наказы они лживили, а мне, холопу твоему, Данилку, говорили, что я посланец с Москвы не от тебя, государя… а кто-де для беглых людей пойдет к Ивану (атаману) в слободу (в стан) вынимать и им-де тех людей (воеводских слуг) побивать до смерти из пищалей»… Далее Мясной пишет, что когда атаман был вызван в съезжую избу для выслушания царского указа, то явился туда со всей станицей и в присутствии голов, дворян и торговых людей, ударив его, Мясного, «в душу», вырвал из рук его царский указ и засунул за голенище, пригрозив, что «придет к нему на двор и убьет его»^{352}.

Вот как казаки, изнуренные беспрерывными войнами с турками и татарами, вербовали для себя рабочий люд внутри Московского государства.

К концу XVII в. приток беглых на Дон, в верхние городки, расположенные по pp. Хопру и Медведице, усилился до того, что это стало беспокоить и Главное Войско, т. к. с притоком беглых крестьян в тех местах стало развиваться нежелательное в военном быту земледелие, ввиду чего туда была послана в 1690 г. от Войскового Круга строгая грамота: «а если станут пахать и того бить до смерти и грабить»^{353}. Эта мера до некоторой степени сократила прилив земледельческого элемента на Дон, и многие из беглых поспешили возвратиться на свои прежние места. Помимо крестьян московских областей, на Дон в конце XVII и начале XVIII в. стали усиленно переселяться малороссийские черкасы, недовольные порядками на Украине, где во время «гетманщины» стал быстро выделяться класс старшин, класс крупных землевладельцев, и прежде свободное малороссийское реестровое казачество стало обезземеливаться, порабощаться и обращаться в крепостных холопов.

На требование московского правительства не подговаривать и не принимать в свою среду беглых крестьян Донское войско, твердо держась своих старых традиций «с реки не выдавать», отвечало или отказом или уклончиво, что «таковых де на Дону не разыскано»^{354}.

Вместе с крестьянским элементом на Дону во 2-й половине XVII в. стали появляться и беглые старообрядцы и сектанты. Те и другие на первых порах вели себя чрезвычайно осторожно и с открытой проповедью выступать не решались, т. к. хорошо знали, что казачеству при постоянных походах и битвах входить в церковные тонкости нет охоты и времени; казачество исповедывало православие в широком значении этого слова и за еретические учения карало смертью. Первыми появились на Дону старообрядческие чернецы и старцы, спасаясь от преследований московского правительства. Скиты их, человека по 3–4, были рассеяны по всему Дону, большею частью в глухих местах, вдали от казачьих городков, по р. Чиру, Хопру, Медведице и др. малонаселенным рекам. Старцы имели между собой постоянное сношение и таким образом как бы составляли из себя одну большую религиозную общину с немногочисленными приверженцами из казачьих городков. Главное Войско о существовании приютившихся на его земле старообрядческих скитах узнало совсем случайно, когда чернецы одного из скитов на р. Чиру, рассорившись между собой, донесли, что один из их товарищей не молит Бога за царя и патриарха. Войско приказало схватить дерзкого старца, и его, по решению Войскового Круга, сожгли, как еретика, в г. Черкаске в 1676 г.^{355} Это событие не прошло для Дона бесследно. В сожжении старца принимала участие партия казаков, приверженная Москве, но противная, стоявшая за самобытность Дона, усмотрела в этом старообрядческом движении против царя и патриарха некоторую для себя надежду освободиться при помощи старообрядцев от пагубного московского влияния и хотя и не разделяла казуистических взглядов приверженцев старины на православие, однако, стала открыто сочувствовать им и оказывать сначала тайное, а потом и явное покровительство. На Дону вновь стало пахнуть «разиновщиной»^{356}. Во главе этого движения стали старшины Фома Севастьянов, Павел Чекунов, Самойло Лаврентьев, Кирей Чурнесов и др. Сторонники их день ото дня умножались и в Войсковом Кругу имели уже значительный перевес. Покровительствуемые ими беглые старообрядческие попы Досифей, Евтихий, Феодосий и Самойла открыто разъезжали по казачьим городкам и проповедывали о чистоте старого православия и об ереси царя и патриарха. Старый войсковой атаман Фрол Минаев, пользовавшийся в войске большим влиянием, рьяный приверженец Москвы, и домовитые старшины и казаки приходили в отчаянье. В Войсковом Кругу в августе месяце 1683 г., по прочтении подложной грамоты, присланной на Дон будто бы царем Иваном Алексеевичем к каким-то слепым старцам о том, что бояре его не слушают «и не воздают достойной чести», многие из казаков требовали побить атаманов и старшин и идти на Москву для освобождения царя. Круг шумел: многие верили в подлинность грамоты; царь призывал казаков к Москве. Атаман Фрол Минаев много раз клал насеку, заявляя, что он готов скорее умереть, чем изменить своей присяге. Обо всем этом скоро узнали в Москве и потребовали выдачи мятежного старца с его «воровскими письмами», напомнив, между прочим, казакам о казни Степана Разина. Новый Круг, собравшийся 6–7 сентября, пришел в ожесточение. Казаки старца и его сообщников выдавать не хотели, заявляя, что «и без них на Москве много мяса!» Однако по настоянию войскового атамана и многих старшин явились охотники, Иуда Золотарев, Василий Голый и др., пожелавшие вместе с царским посланцем Тарасом Ивановым ехать розыскивать мятежников для отсылки в Москву. Атаман Фрол Минаев, провожая посла, тайно сообщил ему о всех сочувствующих мятежу старшинах, в том числе и о Самойле Лаврентьеве, а также о том, что его, атамана, за верность Москве казаки обвиняют в утайке царского жалованья, а между тем недостача в деньгах будто бы произошла от большого количества участников в дележе. Кроме того, боясь мести со стороны противной ему партии, во главе которой стояли старшины Лаврентьев, Чекунов, Севастьянов и др., Фрол слагал всю вину на беглых старообрядцев и просил посла ходатайствовать пред правительством о воспрещении ссылки мятежников в пограничные с Доном города.

Таким образом, религиозное движение в Москве стрельцов-старообрядцев в 1682 г. отозвалось и на Дону, где оно приняло уже чисто политический характер — освободиться от влияния Москвы, восстановить свое древнее казачье право «с реки не выдавать» и чтобы никто не вмешивался во внутренние дела Войска. Течение это настолько было сильно, что многие царские грамоты о выдаче беглых старообрядцев и о разорении их пустынь оставались без исполнения. Но в Москве этого движения не поняли и, узнав, что за виновными в распространении подложной царской грамоты, за беглым стрельцом Косткой и некием Куземкой Косым, укрывшимися на устье р. Медведицы, посланы сыщики, обратили все внимание на самый факт принесения на Дон грамоты, считая его простым отголоском московского стрелецкого мятежа, а потому с спокойным сердцем послали на Дон 10 сентября 1683 г. «за верность службы» похвальную грамоту, с наставлением и увещанием «помнить свою присягу» и не слушать скитающихся по городам «прелестников», воров-раскольников, не желающих «принести святой соборной и апостольской церкви повиновения». При этом вновь сочли нужным напомнить казакам о высылке с Дона воров Стеньки Разина и его брата Фролки.

А между тем на Дону противная Москве партия деятельно готовилась поднять знамя открытого бунта. Проповедь старообрядчестве и сектантства росла, принимая резко политический характер. Главари выжидали лишь благоприятного случая для начала.

Случай этот скоро представился. В 1686 г. Войско стало снаряжать зимовую станицу в Москву за жалованьем. Желая избавиться от влияния на умы домовитых казаков атамана Фрола Минаева, Круг атаманом этой станицы избрал его, а на его место поставил противника Москвы, старшину Самойлу Лаврентьева, несмотря на то, что Минаева в подобных случаях всегда заменял сторонник его, старшина Иван Семенов. Избрание это было не случайным, а строго обдуманным. Фрол Минаев с станицей уехал в Москву. Лаврентьев стал осторожно приводить свой план в исполнение. В Черкаске появился беглый поп Самойла, вызванный из Манычского городка; ему разрешено было служить в соборном приделе во имя св. Иоанна Предтечи. Самойла обратился к старшинам с вопросом о том, по каким книгам служить — по старым или новым; старшины, по наущению атамана, приказали служить по старым. В старом служебнике поминания царя и патриарха на большом выходе не было, а потому поп Самойла их и не поминал. Московскую партию это сильно раздражало. Желая иметь на своей стороне больше приверженцев, атаман Лаврентьев настоял пред Войском, чтобы для предстоящего крымского похода был заключен договор с калмыцким тайшей Чаганом и чтобы для этого дела был послан тайный сторонник его, старшина Кирей Матвеев.

По дороге Кирей весной 1687 г. объехал многие донские городки, переговорил с приверженцами старины, посвятив их в свои планы, потом заключил мирный договор с Чаганом, подружился и даже побратался с ним, взяв с него слово стоять один за другого, хотя бы против царя. Сплотив, таким образом, свою партию из приверженцев старины, атаман с своими сторонниками созвал из них Войсковой Круг и на нем политично решили: «великим государям служить по-прежнему и чтобы впредь по всему Дону было смирно, а раскольщиков раскольщиками не называть и сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать и новых книг не держать, а если станет кто тому приговору быти противен или учнет говорить непристойныя слова и тех побивать до смерти». Следовательно, Круг постановил царя и патриарха на большом выходе не поминать. Противники этого решения подверглись гонению и избиению. Поп Самойла и другие приверженцы старины, почувствовав себя сильными, потребовали от соборного протопопа Василия и попа Германа, посвященных, первый патр. Никоном, а второй белгородским митрополитом, служения по старым книгам, а ослушавшегося их диакона «отодрали за волосы». Старообрядцы торжествовали.

При таких обстоятельствах возвратился из Москвы Фрол Минаев с царской грамотой, призывавшей казаков в крымский поход в помощь князю Голицыну. Собравшийся Войсковой Круг, в котором большинство было противников Москвы, поспешили избрать походным атаманом того же Минаева, а полковниками Ивана Семенова (бывший заместитель Минаева и его сторонник) и Кирея Матвеева; последнего для наблюдений за действиями Фрола и на случай противодействия ему, хорошо зная, что в случае столкновения с Москвой крымский хан всегда готов принять их сторону. Отправляясь в поход, Кирей открыто говорил: «надобно тут первое очистить; лучше де ныне крымской (хан), нежели наши цари на Москве. Для чего и куды ходить? у нас свой горше Крыма».

Атаманы и казаки ушли. Хозяевами Дона вновь остались Самой л а Лаврентьев и его сторонники. Поп Самой ла царей и патриарха публично в своих проповедях называл кровопийцами и антихристами, хлопотал об избрании «помощью 7–8 попов» епископа, от которого бы пошло преемственное священство, и в то же время утверждал о прибытии на Дон известного епископа Павла Коломенского, будто бы бежавшего из заточения.

Торжествовали старообрядцы и на Хопре и Медведице, где Кузька Косой проповедывал скорый конец царской власти и даже кончину мира.

Таким образом, религиозная рознь с Москвой была достигнута. Противники Москвы и проповедники внушали казакам, что существование на Дону древнего благочестия несовместимо с подданством Москве. Неудачный поход на Крым князя Голицына в 1687 г. вселил в казаках еще больше уверенности в том, что при помощи могущих возникнуть в Москве от неудачного похода волнений они могут добиться полной независимости. На Хопре и Медведице под влиянием учения Кузьмы Косого казаки вышли из повиновения Войска. Кузьма их уверял, что у него в горах на Медведице находится царь Михаил, «имеющий вместе с верными очистить вселенную от неверных». В разных местах там стали появляться сборища религиозно-политического характера. Атаман Лаврентьев велел привести Кузьму в Черкаск. Тот не замедлил явиться. Пошли тайные переговоры между атаманом, Кузьмой и попом Самойлой. Открытая проповедь Кузьмы о царе Михаиле и об избиении всех неверных при тайной поддержке атамана и его сторонников возымела свое действие. Пошли драки и убийства. В это время внезапно вернулся из похода Фрол Минаев; увидев серьезность положения, он принял энергичные меры: экстренно был собран Круг; произошла борьба партий. Фрол остался победителем; Кузьму заковали в цепи и отвезли в Москву с атаманом Иваном Семеновым; кузьминцы разбежались; атаману Самойле Лаврентьеву пришлось, «покидая атаманство, ухорониться». Поп Самойла ушел на Маныч. Фрол Минаев не ограничился этим: он настоял на приводе всех казаков, бывших в Круге, к присяге на верность царям. Во все казачьи городки были посланы грамоты с подтверждением, что все казаки «целовали крест и служили царям всею правдою за одно». В церквах восстановлено было служение по новым книгам, с поминанием царя и патриарха.

Казалось, полная победа была на стороне войскового атамана и московской партии: виновник мятежа был арестован и выдан головой Москве, а не казнен, как это делалось прежде, в Войсковом Кругу, по старому войсковому праву. Присяга царям и служение по новым книгам с поминанием царя и патриарха тоже, казалось, были залогом той же победы. Но на деле оказалось, что противная Москве партия была довольно сильна и только прикрывалась старообрядчеством, а в действительности носила чисто политический характер. Доказательством тому может служить то обстоятельство, что кроме безумного изувера Кузьмы Косого, которому казаки в сущности не верили, и беглого попа Самойлы, никто из пришлых московских старообрядцев в казачьем противомосковском движении никакого участия не принимал. Кузьма Косой при пытках назвал своих сообщников — атамана Лаврентьева и попа Самойлу. Москва потребовала их выдачи, но казаки, под давлением верховых городков, отказали. Город Черкаск в 1687 г. горел два раза; в первый раз пожар начался с Татарской станицы и перекинулся на Прибылую и Дурновскую, во второй — выгорел дотла^{357}. По случаю пожара и для улаживания дела о выдаче названных лиц Круг снарядил в Москву станицу; атаманом станицы из политических расчетов, чтоб высмотреть истинное положение вещей, выбрали старшину Кирея Матвеева, непримиримого противника Москвы, открыто называвшего царей и патриарха «иродами», а войско их «силой голиадскою». Царское жалованье он ставил ни во что: «то де с миру взято, — в жалованье почитать не для чего; и есть ли де вперед не пришлют, то я знаю, где хлеб молотят, были б де зубы, я де знаю и сам, где то брать». Он подстрекал голутвенных казаков к походу на Волгу, по следам Разина. Но в Москве об этом ничего не знали, а противники его доносить о том не решались, боясь мести, т. к. верховые городки явно держали сторону Кирея.

Несмотря на явное ослушание царских указов, донская станица была встречена в Москве с великим почетом и одарена обычным жалованьем. Атаман Кирей «в распросных речах» в Посольском приказе 25 декабря 1687 г. держал себя с большим достоинством и настоял на том, чтобы на Дон с новой царской грамотой о выдаче мятежников посланы были казаки из его же станицы^{358}. Это ободрило его сторонников, как бывших с ним в Москве, так и на Дону. Они поняли, что с ними и их главарем Москва считается.

Царская грамота от 2 января 1688 г. была полна укоров и даже угроз за ослушание. В ней повторены были требования о высылке мятежных казаков и попов и прибавлялось, что в случае ослушания, не будет прислано жалованье на 1688 г. и что станица будет задержана в Москве до исполнения указов. О положении дел в Москве и о ласковом приеме станицы посланцы Кирея, по его наущению, разнесли по всему Дону, от верху и до низу; причем предупредили бывшего атамана Самойлу Лаврентьева, чтобы он в Москву не ехал.

По настоянию атамана Фрола Минаева Круг вынужден был выслать в Москву с легкой станицей лишь одного попа Самойлу; Самойлу же Лаврентьева оставил, будто бы «ради его болезни и пожарнаго разорения»^{359}.

Московское правительство, вновь обманутое казаками, вынуждено было настаивать на выполнении предъявленных к ним требований. Положение дел на Дону было крайне тягостно для сторонников Москвы. С одной стороны, угрозы Москвы, а с другой — боязнь своих противников, продолжавших усиленно вести свою пропаганду. На Дон тем временем воротился станичный атаман Иван Семенов, пожалованный за доставку Кузьмы Косого большими милостями и тайно получивший обещание на еще большие награды, если добьется присылки атамана Лаврентьева и сообщников Кузьмы. При таких обстоятельствах получена была на Дону новая царская грамота, от 7 февраля 1688 г., в которой цари Иоанн и Петр, жалуя и милостиво похваляя Войско за высылку попа Самойлы, требовали высылки «без всякаго мотчания» атамана Самойлы и других мятежников. По поводу этой грамоты было большое волнение в Войске; Войсковой Круг собирался пять раз и наотрез отказался выдать требуемых лиц. Атаман Фрол Минаев, опасаясь за свою жизнь, клал насеку и уходил домой, но его ворочали и вновь водворяли в Круг.

Таким образом, эта новая попытка московского правительства о выдаче донских казаков, желавших возвратить Дону его прежнюю свободу, осталась безуспешной. А между тем противники Москвы с нетерпением ждали скорейшего возвращения атамана зимовой станицы Кирея Матвеева и готовились весной двинуться на Волгу добывать себе «цветные зипуны»^{360}. Но обстоятельства скоро и круто изменились. Из усердия к Москве и, главным образом, рассчитывая «на посуленныя награды», Иван Семенов и Фрол Минаев тайно, с особым гонцом, переодетым монахом, донесли князю Голицыну об истинном положении дел на Дону и выдали головой всех руководителей мятежа, в том числе и атамана станицы Кирея Матвеева, бывшего в Москве, Самойлу Лаврентьева, Павла Чекунова и многих друг^{361}. Кирея и многих казаков его станицы арестовали и подвергли пыткам. На Дон была послана с толмачем Никитиным строгая царская грамота о немедленной выдаче мятежников. Поспешно собрался Круг из ближайших станиц. Противники Москвы подверглись избиению. Во главе избивающих были сам атаман Фрол Минаев и старшина Иван Семенов. Руководители мятежа были арестованы и отосланы в Москву. Остальные казаки были приведены к целованию креста. 18 апреля из войска была послана станица в 1000 человек для приведения к присяге всех казаков, живших выше по Дону. Нежелающих принять крестное целование повелено казнить. Узнав об этом, приверженцы старой веры двинулись на р. Медведицу и засели на Заполянском острове. Оттуда часть их во главе с Левкой Маноцким в конце апреля двинулась на Куму. Остальные, после многих стычек с карательной станицей, пошли тою же дорогой^{362}. В Заполянском городке остались немногие, кому не хотелось расставаться с дорогой родиной; но скоро они там, после штурма городка при помощи царских войск и калмыков, были все уничтожены. Непринявшие крестного целования в остальных городках были избиты; в этом проявил рвение, в числе других, старшина Иван Семенов, впоследствии откровенно сознавшийся, что он действовал так, рассчитывая на посуленные подачки из Москвы^{363}.

С казаками на Куму ушли и старцы Чирской пустыни Досифей, Феодосий, Пафнутий и др.

Судьба этих беглецов была печальна. Черкасский князь Шевкал первоначально принял их под свое покровительство, рассчитывая при помощи их расширить свои владения, и поселил на р. Аграхани. Потом с ними вошел в переговоры терский атаман Иван Кукля и предложил им переселиться на Терек, т. к. видел в них поборников старой казацкой воли и носителей исконного казацкого войскового права. Он всячески поносил сторонников Москвы, называя их станичными боярами и воеводами, предателями своих братьев, сынов родного Дона. Но московское правительство зорко следило за своими врагами и помешало Кукле объединить беглецов на Тереке. Часть их ушла в урочище Мажары, близ Большой Кабарды, а оттуда на Кубань. Большая часть их, по проискам Москвы, действовавшей где подкупом, где угрозами, погибла в стычках с черкесами и другими горскими народами.

На Дону партия Москвы торжествовала. По Медведице старообрядческие городки были разорены, заводчики переловлены, частью в цепях перевезены в Черкаск, частью казнены на месте. Такой же участи подверглись старообрядцы и в других городках земли Донской.

Выданные Москве погибли там ужасной смертью: атаманы Кирей Матвеев и Самойла Лаврентьев, старшина Павел Чекунов, поп Самойла и другие были четвертованы; других казаков, по московскому обычаю, били кнутом, «с урезанием языка», а потом разослали по дальним тюрьмам и Сибири^{364}.

Такую политику по отношению Дона вело московское правительство, растлевая до того времени стойкую и сплоченную казачью общину, действуя где угрозой, где подкупом и посулами, а где просто насилием, вливая яд ехидны в честные казачьи сердца. Дон раскололся надвое.

Старое казачье право войскового суда и «с реки не выдавать» отлетели в область преданий. Прежние царские грамоты с просьбой «а вы бы нам, атаманы-молодцы, послужили» стали заменяться указами из Посольского приказа.

За предательство своих братьев-казаков, а также за разорение казачьих городков по Медведице донские «атаманы и казаки» получили похвальные царские грамоты с усиленным жалованьем «за службу и раденье», между тем как тысячи их собратьев, спасаясь от руки палачей, скитались по Кумским и Кубанским степям и предгорьям Кавказа, ища покровительства у чуждых и враждебных им народов и погибая, по проискам Москвы, от их же руки и голода^{365}. Дон, как и казачьи умы, бурлил и волновался. Разлив его в 1689 г. был страшный, небывалый. Многие казачьи городки, сидевшие на островах, как и г. Черкаск, сгоревший дотла в 1688 г., были окончательно опустошены и смыты водой.

В грамоте 1-го июля 1689 г. «от великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и великие государыни благоверные царевны и великие княжны Софии Алексеевны, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцев, на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, войсковому атаману Фролу Минаеву и всему Войску Донскому» даровано было их, царского величества, милостивое слово и изъявлялась похвала за посылку казаков во 2-й крымский поход князя Голицына (неудачный, как и в 1687 г.), сухим путем 500 чел. под начальством походного атамана Ивана Семенова и морским 700 чел. на 45 стругах, а также указывались меры к возвращению казаков с Кумы и о предоставлении им свободно жить в прежних своих местах, если «они им, великим государям, вины свои принесут и обратятся на истинный путь и к воровству приставать не будут, а которые придут и повиновения своего приносить не станут или и за повиновением объявится кто в каком воровстве и расколе, и вы б таким чинили у себя в войске войсковое наказание и казнь, а пущих воров и заводчиков отсылали в Козлов и отдавали стольнику нашему и воеводе Федору Давыдову»…

Этими царскими милостями немногие рискнули воспользоваться и возвратиться в родные места. На ходатайство станичного атамана Петра Мурзенка, бывшего с станицей в Москве в сентябре мес. 1689 г., о даровании беглецам амнистии и свободного отправления старых обрядов положена резолюция, «что им, вором, креститься по старому», великие государи, «писать не велели»^{366}.

В таком положении был Дон при вступлении на престол единого самодержца Петра I.

Глава V

Участие казаков в азовских походах Петра I

В конце 1689 г. войско Донское вынуждено было заключить с азовцами невыгодный для него мир, с условием не нападать на казачьи городки и южные пределы России. Азовцы были рады этому и втихомолку готовились к новым стычкам. Мир этот продолжался до 1691 г. Главные причины заключения такого продолжительного мира были: внутренние неурядицы в Войске, постоянные ссоры с калмыками, ногайцами и черкесами, которых подстрекали к тому бежавшие с Дону противники Москвы во главе с Левкой Маноцким и Петром Мурзенком. Этот последний, не добившись в Москве амнистии для старообрядцев, передался в числе многих других на Куму. Скоро они нашли могущественного для себя покровителя в лице крымского хана. Великий Дон, не знавший раньше среди своих сынов предателей, теперь, под тлетворным влиянием Москвы, вынужден был терпеть разные невзгоды от тех, кого он вспоил, вскормил и взлелеял, кому он влил в течение минувших веков гордый казачий дух, жажду к равенству, братству и свободе. Маноцкий и Мурзенок при помощи исконных врагов казачества хотели вернуть Дону его старую казачью волю, его древнюю независимость. В Азове готовилась гроза для Дона. Калмыки, ногаи и владелец кабарды Шамхал вместе с крымцами готовились смести казачьи городки и подчинить Донскую землю турецкому султану. Но они не усчитали, что в Черкаске сидел атаманом, хотя и преданный рабски Москве, но старый, испытанный в боях воин, могущий постоять за целость Дона и честь казачью, — это Фрол Минаев. Он поздно и случайно узнал о готовящейся для Дона опасности и принял все меры предосторожности. В Москву была послана легкая станица просить помощи, а азовцам размирная.

Весной 1691 г. струги казачьи полетели в море громить крымские и ногайские улусы, а конница сухопутьем под Перекоп^{367}.

Набег был для донцов удачен. План врагов расстроился. В следующем году 1200 казаков на 76 стругах неожиданно явились под Темрюком и Казылташей, разгромили татарские улусы и освободили многих своих пленных; на возвратном пути приняли бой в Азовском море с сильным турецким флотом, шедшим в Азов, потом разорили предместья Азова и возвратились с добычей и пленными восвояси.

В то время, как казачья флотилия громила татарские улусы, азовцы промышляли в окрестностях Черкаска и успели угнать часть донских табунов, но захваченные врасплох, в числе 500 человек, на р. Аксае, против нынешней Аксайской станицы, казаками Черкасской станицы и Манычской, были почти все уничтожены; остальные 60 челов. попали в плен. 1693 и 94 гг. прошли в успешных схватках с теми же азовцами, калмыками и ногайцами, а также в морских поисках под Темрюк и крымские берега.

В 1694 г., возвращаясь на 60 стругах из морского похода, казаки дали в устьях Дона бой сильному турецкому флоту, состоявшему из 30 кораблей и многих мелких судов, отбили один корабль и одно судно, потеряв при этом 20 человек убитыми, и, не имея сил прорваться сквозь эту стену, возвратились в Черкаск чрез Миус, затопив свои струга в лимане этой реки.

Дав повеление Дону «чинить промыслы над азовцами и крымцами» Петр I, объявивший себя в 1689 г. единодержавным государем, деятельно готовился к войне с этими врагами России^{368}. Не дожидаясь окончания постройки нового флота, начатого в Воронеже, он двинул стотысячную армию под командой боярина Шереметьева р. Днепром на Крым, а 31 тыс. под Азов. Войско это собралось в Тамбове, откуда по первому весеннему пути двинулось на р. Хопер, а потом правою стороной Дона к Черкаску. Войску Донскому предписано было, чтобы все казаки как верховых городков, так и ниже лежащих, по мере приближения русского передового отряда присоединялись к нему и поступали в распоряжение его начальника, генерала Гордона. Атаману Фролу Минаеву секретным приказом повелено было поход этот хранить в тайне и никому, кроме лучших старшин, не объявлять^{369}. К этому походу призваны были также казаки малороссийские, терские и гребенские. Но как ни скрытно происходили эти приготовления, азовцы чрез враждебного Москве калмыцкого Аюку-тайшу проведали о намерениях царя и приготовились к защите.

Казаки встретили русские войска на своей земле с недоумением и тревогой. Недавнее брожение среди них еще не улеглось. Подчинение московскому военноначальнику, да еще иностранцу, вызвало среди них брожение. Историки Петра I говорят, что казаки подумывали даже об измене^{370}. В первых числах июня 1695 г. (по другим данным — июля) русские войска достигли г. Черкаска, а 8 числа прибыл и сам царь и приказал двинуть все силы под Азов.

Нужно заметить, что эта русская армия состояла большей частью из войск новых, устроенных по иностранному образцу, с командирами иностранцами, а также из прежних потешных Преображенского и Семеновского полков. Царь был среди этих последних в звании «бомбардира» Преображенского полка, под именем Петра Алексеева. Весь отряд, по оригинальнейшему распоряжению, находился под командой «консилии» трех лиц: Головина, Лефорта и Гордона; их приказания утверждал сам царь. Соперничество и разногласие между этими начальниками, слабая дисциплина и ропот отдельных частей на командиров иностранцев, неопытность царя в военных вопросах, к тому же не обладавшего никаким военным талантом, а также недостаток в лошадях и съестных припасах не могли сулить благоприятный исход этой компании. Опытней других был Гордон, но на царя больше имел влияния профан в военном деле Лефорт. Инженерными работами руководил Франц Тиммерман; его помощниками были: Адам Вейде, Яков Брюс и швейцарец Морло, люди неспособные и не знавшие своего дела. Ошибки их при взрыве подкопов вредили больше русским, чем туркам. Осада безуспешно тянулась до конца сентября. Царь скоро убедился, что без флота город, имевший свободное сообщение с морем, взять невозможно. Другие причины безуспешности этой осады были следующие: устранение от активных действий донских казаков, знавших лучше иностранцев осадное дело и военные приемы турок, неприязненное отношение казаков к походу, предпринятому без их ведома и согласия, а также пренебрежение царя к их легкому, но страшному для врагов, летучему флоту, тому флоту, при помощи которого они громили в течение веков крымские и турецкие берега и топили большие, построенные иностранцами многопушечные военные турецкие корабли в Черном и Азовском морях, и, наконец, измена гвардии капитана Якова Янсена, бывшего простого голландского матроса, пользовавшегося особым доверием царя, в самый критический момент осады неожиданно передавшегося туркам и сообщившего им самые сокровеннейшие сведения о положении русской армии. Неустанные работы царя, собственноручно начинявшего бомбы и гранаты, мало помогли делу. Когда отдельные части не доверяют своим начальникам, а между высшим командным составом существует рознь, — война проиграна. Гордон про одно военное совещание в присутствии царя писал, что «по обычаю ничего дельного не решено. Все идет так медленно и неудачно, точно нам оно совершенно не важно». В конце сентября один полк из отряда Гордона был почти уничтожен татарами, а полковник взят в плен; много людей потонуло при внезапном разливе моря, от западного ветра; хлеба недоставало, даже не было соли; иностранцы командиры боялись показаться пред войсками; турки стали делать смелые и удачные вылазки. Все это заставило русских снять осаду. Вся тяжелая артиллерия и порох оставлены были в Черкаске, а войска двинуты обратно в Россию. Флот отведен в Паншинский город. На возвратном пути русская армия почти вся погибла от голода и болезней. На пространстве 800 верст, говорит австрийский агент Плейер, валялись трупы людей и лошадей, растерзанные волками. Смертность была так велика, что все деревни, лежавшие на пути, были переполнены больными, заражавшими местных жителей^{371}. Под Азовом пало около 2 тысяч человек. Однако русские в этом походе имели некоторый успех. Донские казаки, которым была обещана денежная награда, взяли при помощи своего казацкого «розмысла» (подкопов) две каланчи (укрепления, башни, хорошо оборудованные артиллерией), построенные турками по обоим берегам Дона выше Азова. В этих каланчах и в новопостроенной крепости Сергиевской, против Азова, царь оставил 3 тыс. гарнизон под командой воеводы Акима Ржевского. На казаков же была возложена обязанность оказывать этому гарнизону помощь в случае нападений неприятеля. Словом, вся тяжесть от мщения сильного и раздраженного врага легла на казаков. Осень и зима прошли в постоянных стычках донцов с азовцами, которых Порта старалась усилить^{372}.

Петр с торжеством въехал в Москву. Взятию каланчей, получивших название «Новогеоргиевска», и постройке нового укрепления против Азова старались придать признак победы. Однако народ скоро почувствовал всю свалившуюся на него тяжесть и губительность похода, и ненависть его к иностранцам, всему чуждому и иноземному пала в достаточной мере и на царя. Тут все вспоминали предсказания умершего патриарха, что участие в подобном походе «еретиков» исключает возможность успеха. Но не таков был Петр. Вслед за ударом он проявлял неутомимую деятельность и, несмотря на позор и поражение, ревностно настаивал на выполнении первоначального плана. Неудачи его окрыляли. Он решил удвоить проигранную ставку в высокой игре, в еще большей степени воспользоваться помощью иностранцев и поддержать действие сухопутных войск военным флотом. Он стал готовиться ко второму походу под Азов и с этой целью просил польского короля выступить против турок, а австрийского императора Леопольда и бранденбургского курфюрста Фридриха прислать ему опытных инженеров и минеров. Даже с Венецианской республикой завел сношение о присылке к нему на службу корабельщиков.

Из Архангельска в Воронеж были переведены все бывшие там голландские и английские корабельные мастера и согнаны плотники из соседних губерний. Всю зиму работало до 26 тыс. человек. Все интересы были отодвинуты на второй план. Жажда победы над турками обуяла царя. Его непреклонная воля усиливала деятельность мастеров. К весне 1696 г. флот был готов. Адмиралом нового флота был назначен Лефорт, а командование сухопутной армией вручено боярину Шеину.

По общему плану Шереметьев вместе с гетманом Мазепой должны были действовать в устьях Днепра, а главные силы идти под Азов. Как Лефорт к должности адмирала, так и Шеин — главнокомандующего были очень мало подготовлены, а потому их роль в этой кампании была незначительна.

Дон выставил под Азов 5120 челов. Остальные полки были выдвинуты против враждебных калмыков, ногаев, черкесов и Крыма. Пока русская армия и флот были на пути к Черкаску, донские казаки в числе 250 челов. с атаманом Леонтием Поздеевым сделали поиск в Азовское море, схватились с двумя большими турецкими военными кораблями и потопили их вместе с людьми и грузом, не потеряв в этой геройской схватке ни одного человека^{373}.

Гордон с передовым отрядом пришел к месту назначения первым. 9 мая прибыл в Черкаск и сам царь. Петра встретил войсковой атаман Фрол Минаев с старшинами и казаками. Потом стали подходить другие части войск с Лефортом и другими. Атаман Поздеев донес царю, что по его разведкам в Азовском море показался турецкий флот, состоящий из 15 хорошо вооруженных кораблей, 13 больших галер и 13 полугалер с вспомогательными для Азова войсками и разными снарядами. Петр приказал не допустить эти суда к Азову и с этой целью двинул к Каланчам два своих военных корабля, 23 галеры, 2 галиота и 4 брандера. Оттуда царь хотел проплыть с 16 галерами Кутерминским гирлом в море, но по случаю убыли воды от северовосточного ветра пройти не мог. Гордон говорит, что Петр возвратился из этой рекогносцировки грустным и удрученным; что он видел сильный турецкий флот, но не счел благоразумным напасть на него и повернул обратно. И действительно, как мог схватиться на море русский наскоро сколоченный из сырого дерева флот, при неопытном экипаже, с военными турецкими кораблями, построенными лучшими венецианскими мастерами и вооруженными хорошей артиллерией западных образцов, с испытанным в боях экипажем, состоявшим из страшных янычар. Есть от чего быть грустным и удрученным. Но на что не годился русский неуклюжий флот, говорит историк деяний Петра I, на то решились «пираты» этой местности — донские казаки. Они на 100 летучих своих стругах притаились в камышах за островом Канаярским и подстерегли приблизившегося врага, имевшего направление к Азову. Битва была страшная и ужасная. Казаки, как степные орлы, налетели на турецкий флот со всех сторон, потопили и сожгли много судов, схватываясь с ними на абордаж, остальные рассеяли и обратили в бегство. Эта битва стоила туркам очень дорого: кроме сгоревших и утонувших, они потеряли до 2 тыс. убитыми. Казаки взяли в плен 270 человек и одного агу. Из судов в бою взято 10 полугалер, а 10 больших судов, загнанные на мель, сдались. На захваченных судах найдено 50 тыс. червонцев, сукна на 4 тыс. человек, множество военного снаряжения, 70 медных пушек, 3000 бомб, 4 тыс. гранат, 80 бочек пороха, большое количество свинцу, сабель и другого оружия. Эта первая победа, победа не русского флота, а донских казаков, была торжественно отпразднована. Деньги, сукно и разную мелкую добычу царь пожаловал храбрым своим сподвижникам — казакам, а снаряды и оружие велел обратить в казну^{374}.

19 мая главная русская армия подошла к Черкаску. Боярина Шеина встретил наказный атаман Илья Зерщиков, т. к. сам войсковой атаман Минаев с донскими казаками был уже под Азовом. Русские войска двинулись туда же. На помощь им пришли запорожские и малороссийские казаки с наказным гетманом Яковом Лизогубом и часть калмыков, признававших власть Москвы.

28 мая авангард русских войск с генерал-майором Регимоном и донские казаки с походным атаманом Савиным расположились лагерем близ Азова. Вылазки азовцев были казаками отбиты. Шедшие на помощь Азову кубанские и крымские татары были ими же рассеяны. Русские суда с адмиралом Лефортом стали позади Азова и загородили путь турецкому флоту, состоявшему из 40 фрегатов и множества галер. Донская флотилия заняла устье Дона. Флот прикрывали расставленные по берегам реки войска. Чрез Дон была перетянута железная цепь. Таким образом, Азов подвергся полной блокаде. Бомбардировка началась 16 июня и продолжалась беспрерывно до 25. Сам царь редко присутствовал при этой работе, а больше находился на своей галере «Приципиум». 25 июня из Вены прибыли иностранные инженеры. Работы пошли решительней. 17 июля регулярные войска с 3-х сторон сделали демонстративное нападение на Азов, между тем как с четвертой донские казаки с войсковым атаманом и малороссийские с Лизогубом пошли на решительный приступ и овладели двумя бастионами и четырьмя пушками. Отчаянные нападения турок не могли их оттуда вытеснить. Казаки держались твердо. Русские войска не могли дать им помощи, т. к. 18 числа на их лагерь сделали нападение татары. 19 числа царь велел готовиться к решительному штурму, но азовский гарнизон, состоявший из 3700 челов. и 5900 жителей обоего пола, отчаявшись получить откуда-либо помощь, решил сдаться, на условии, чтобы ему и всем жителям дан был свободный выход из крепости. Условия были приняты. Гарнизон и жители на 18 стругах были отведены до р. Кагальника. 20 июля на тех же условиях сдалась небольшая турецкая крепость Лютик, стоявшая на Мертвом Донце, против Азова, с гарнизоном в 200 челов. Казаки поснимали с турок их платье, одели в серые свитки и отпустили, дав им в сумки столько хлеба, «чтобы степь перейти». В Азове русские взяли 96 медных пушек, 4 мортиры и большое количество военных снарядов.

Таким образом, со взятием Азова доступ к морю на юге России сделался открытым. Эта была старая мечта донских казаков, неоднократно владевших этим городом и потом отдававших его обратно туркам по повелению московских царей, не желавших войны с этим сильным врагом.

Петр сделал рекогносцировку морского берега и положил основание порта и крепости Троицкой на Таганроге. После этого, оставив в Азове сильный гарнизон с кн. Львовым, он с торжеством возвратился в Москву. Вся тяжесть по защите этой крепости вновь легла на казаков. Все следующие годы прошли в жарких битвах донцов с турками и татарами как на море, так и на суше^{375}.

Из приведенных исторических данных видно, какую огромную услугу оказали донские казаки русской армии при взятии Азова. Без их помощи и этот последний поход царя едва ли б увенчался успехом. Но несмотря на это, Петр ненавидел казачество и отрицательно относился к его самобытности, к его заслугам пред Россией в течение минувших веков. Стремление к самовластию царя не могло мириться с республиканским духом казачества. Казаки за свои подвиги не получили от Москвы ничего, кроме строгих требований «чинить промыслы под ногайские улусы, под Темрюк и оказывать всеми силами помощь Азову, Сергиеву, Каланчам и Лютику»^{376}. А между тем бездарные иностранцы, бывшие конюхи и матросы, которых царь величал своими друзьями и сподвижниками, пользовались его полным доверием, получили за взятие Азова высшие награды и сделались первыми участниками его триумфального въезда в Москву 30 сентября 1696 г. В длинном поезде выступали иностранцы-военноначальники, про которых под Азовом мало было слышно, на богато украшенных, в древнегреческо-римском вкусе, лошадях или экипажах. Адмирал Лефорт ехал в царских санях, запряженных шестериком, и т. д. Мало того, в бытность в Черкаске в 1695 г., царь отобрал у донских казаков грамоту Грозного царя о признании Дона самостоятельным государством, пожалованную донцам за подвиги при взятии Казани в 1552 г. Царь ласкал и награждал одного Фрола Минаева и близких ему старшин за рабскую преданность к нему. Словом, атаманы Корнила Яковлев и Фрол Минаев продали Дон Москве, продали все старые казачьи вольности. Донским войском стала управлять кучка преданных Москве старшин во главе с войсковым атаманом. Их поддерживали 11 черкасских станиц и низовые городки, а также постоянно пребывавший в Черкаске гарнизон от 2 до 5 тыс. человек. Стала проявляться централизация власти, пребывавшей в Черкаске и называвшей себя «Главным Войском». Выдача царского жалованья стала производиться по заслугам казаков, отчего иные получали больше, другие меньше. Понятно, ближе стоявшие к этой власти и проявившие больше усердия, в смысле преданности, оценивались выше других, удаленных, живших в городках, выше по Дону лежащих. Поэтому верховцы всегда считались неблагонадежными, «смутьянами», ворами. Они жили своей самостоятельной жизнью и на централизацию власти в Черкаске, часто сообщавшейся с Москвой, смотрели подозрительно. На походы Петра, а в особенности на приказы его подчиняться командирам иностранцам они отвечали скрытым ропотом, казачьим ропотом, после которого казак берется за саблю. Ропот этот еще усиливало сознание, что тысячи их братьев «по милости» Москвы скитались по Куме и Кубани, старые донские казаки, преданные казачьей идее, ставшие за вольные казачьи права и за свою старую казачью веру, в которой они родились, крестились и возросли. Пусть они во взглядах на веру были не правы, пусть по неопытности заблуждались, но ведь вводить новые порядки в грозную, сложившуюся в течение веков и при том консервативную казачью общину, как говорится «с плеча», навязывать откуда-то со стороны, из Москвы, новое верование, приказывать молиться за неведомого им патриарха и московского царя, явление на Дону до того времени небывалое, приемы недальновидные, неумелые, чисто «московские». Казаки, всегда не любившие московские порядки, ханжество и лицемерие бояр, из казачьей гордости не схотели подчиниться приказам Москвы, и одни из них с болью в сердце ушли на Куму, а другие заняли выжидательное положение.

Глава VI

Булавинский бунт

Гордые османлисы страшно были обескуражены взятием русскими Азова. Уже в следующем 1697 г. в феврале месяце большая армия их вместе с крымцами, ногайцами и горскими народами стала формироваться на Таманском полуострове для нападения на Дон. Казаки дали знать о том в Москву. Атаман Фрол Минаев, ехавший с станицей «за царскими подарками», должен был из Воронежа возвратиться назад. В мае значительный турецкий флот показался в Азовском море, но был в морском бою частью потоплен, частью разметан казаками. В июле турецкая армия подошла к Азову, но благодаря подоспевшему русскому отряду с боярином Шейным, казаками, после 11-часовой битвы была поражена и рассеяна по степи. Азов и другие крепости были спасены^{377}. С этого времени казаки разъездами под Крым и на Кубань постоянно тревожили неприятелей и преграждали им все пути к набегам на русские границы. Не раз они делали морские поиски под Темрюк, Казылташ и крымские берега. Так продолжалось до 1700 г., когда 3 июня Россией был заключен с Турцией 30-летний мир. Начиналась великая северная война России с Швецией. Казакам было предписано на всякие обиды от набегов татар не отвечать набегами, а приносить жалобу азовскому коменданту, который обязан был ходатайствовать у ачуевского паши о возвращении награбленного. Этот приказ поставил казаков в недоумение. Не иметь права мстить за частые набеги и грабежи татар на южные их границы от Цимлянской и Камышинской станиц до Пятиизбянской и Паншинского городка, где стоял русский флот, бывший под Азовом, — это было сверх сил гордых донцов^{378}. Кроме того, грамотой от 22 июля 1700 г., адресованной «на Дон, в нижние и верхние юрты атаманом и казаком, войсковому атаману Илье Григорьеву и всему Войску Донскому», царь приказывал свести тем же летом верховых казаков, живших по Хопру, Медведице и по другим рекам, «и поселить их по двум азовским дорогам, одних до Валуйки, а других от Рыбного к Азову, по урочищам и речкам: Кундрючке, Лихой, Северному Донцу, Каменке, Белой и Черной Калитвам, Березовой, Тихой и Грязной»^{379}. Этот приказ поставил Главное Войско в тупик. Разоренные в 1688 г., по приказанию царей, казачьи городки по Медведице вновь были густо заселены выходцами из низовых станиц, противниками сближения с Москвой^{380}. Также много возникло городков по Хопру, Бузулуку и другим соседним речкам. Насильственное переселение части казачества, хотя бы по приказанию царя, могло вызвать в свободолюбивых верховцах открытое возмущение. Царь в грамоте от 22 июля даже угрожал Войску:

«А буде вы, атаманы и казаки, нынешнего лета с Хопра и с Медведицы казаков на вышеописанные две дороги в назначенные урочища не сведете и не поселите, то по нашему, великого государя, указу те хоперские и медведицкие казаки поселены будут в иных местах».

Войску пришлось подчиниться, и часть верховых казаков была сведена на указанные царем речки. Но царь не удовольствовался этим и в 1703 г. послал на Дон стольников Кологривова и Пушкина с целью приведения в гласность всех казачьих городков, поселенных по pp. Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу с его притоками и Дону, до Паншинского, и для высылки из тех городков в прежние места всех людей, с женами и детьми, которые зашли туда после 1695 г., с наказанием каждого из них, «до одного человека», батогами и отосланием десятого из этих «новоприходов» в Азов на каторгу; сюда же были включены и те, которые зашли на Дон хотя и до 1695 г., но не участвовали в походах под Азов. Из тех же казачьих городков, которые заселены по азовским дорогам с 1701 г., выслать всех новопришлых, зашедших туда после этого года. Стольникам приказано отбирать от атаманов и казаков подписки впредь не принимать беглых людей под страхом смерти^{381}.

Дон глухо волновался. Это бесцеремонное обращение с донским казачеством, недальновидность и самонадеянность царя заставили задуматься и преданных ему старшин. Стольники переусердствовали и стали переписывать и высылать в Россию не только старожилов, но даже родившихся на Дону. Спешно снаряжена была в Москву станица с атаманом Абросимом Савельевым, которому поручено было объяснить боярам, что многие русские люди живут на Дону издавна, что они казакам в их домашнем быту необходимы и если они не участвовали в Азовских походах, то только потому, что оставались в городках для их защиты. Также поручено было разузнать, на что царь гневается на казаков.

Петр I сам скоро увидел, что зашел слишком далеко, что обострять отношения с донским казачеством не время, т. к. казаки ему в затянувшейся войне с Швецией очень нужны, а потому, обласкав станицу и ее атамана Савельева, дал на Дон грамоту с уверением, что никакого гнева его на казаков нет, что верховые городки должны остаться на прежних местах и что перепись людей и городков повелено было произвести только для сведения, сколько их находится на Дону, давно ли они там поселены и нет ли в них пришлых людей^{382}.

Эта царская грамота не удовлетворила донцов, т. к. одновременно с вышеприведенными, явились многие другие обстоятельства, оттолкнувшие большинство казачества от Москвы. Обстоятельства эти следующие. В 1698 г. по царскому повелению были командированы два полка казаков в распоряжение кн. Долгорукова для охраны крепостей, отнятых у турок со стороны Днепра. Вся тяжесть последовавших битв с турками и крымцами легла на казаков. Привыкшие подчиняться своим выборным походным атаманам «и думать заодно с ними свою казачью думу», полки эти были страшно недовольны бесцеремонным с ними обращением спесивого московского боярина и роптали. Такие же невзгоды казаки терпели и в шведскую войну и разделяли весь позор первых поражений русской армии, благодаря иноземному командованию (под Нарвой и др.).

Кроме того, в своем житейском обиходе казаки стали терпеть разные притеснения от азовского гарнизона, забравшего в свои руки все рыбные ловли в низовьях Дона, в море и по запольным речкам. Появлявшихся там казаков забирали и связанными препровождали в Азов вместе с рыболовной «посудой» для «допроса и розыска». Также на «верхнем изголовьи» Мертвого Донца азовцами была поставлена застава, через которую казакам воспрещено было провозить в крепость Люток хлебные и другие запасы находившимся там их одностаничникам. Мало того, рыбные тони в гирлах Дона захватили самовольно переселившиеся туда из разных монастырей чернецы. Жалобам казаков в Посольский приказ на эти стеснения не было конца^{383}. Споры эти разрешены были царской грамотой, данной 26 февраля 1708 г. Казакам «дозволялось» ловить рыбу в р. Дону и по запольным речкам «про свой обиход» по-прежнему, «оприч тех вод, которыя отведены на прокормление азовским жителям и зимовым солдатам, а именно: что вверх по Дону до устья Мертваго Донца на 10 верст, да вниз от г. Азова до взморья на 4 вер. и на 150 саж., и в те воды и в рыбныя ловли вам, атаманом и казаком, отнюдь не велеть вступаца и рыбы в них не ловить»… Словом, лучшие и богатые рыбные тони были отобраны у казаков. Казаки призадумались. «Того ли мы заслужили у московского царя?» — говорили они и спешно снарядили в Москву легкую станицу. 2 мая 1703 г. последовала новая царская грамота: «и мы, великий государь, наше царское величество, вас, атаманов и казаков, и все Войско Донское, пожаловали, велели вам в реке Дону и по иным рекам рыбу ловить вопче по прежнему… сопча с азовскими жителями, нераздельно, безпорубежно». Возникли новые споры и недоразумения, продолжавшиеся весь XVIII век^{384}. Пожаловав войско Донское такой великой милостью, как свободной ловлей рыбы в р. Дону, царь в то же время приказал казакам всю сушеную рыбу, какая найдется на Дону, отписать на него и никому не продавать под страхом смертной казни^{385}. Царь также пожаловал Войско Донское новою милостью, дозволив ему «для городовых и обрубных и мостовых в Черкаском и в иных городах починок и для хоромнаго строения и про домашний обиход, не на продажу», рубить всякий лес и возить по р. Дону от Донецкого городка (ныне Бугучарского уезда) без всякого запрещения^{386}.

Вмешиваясь в донские дела и отнимая у казаков их исконное право по самоуправлению, царь слишком много доверял своим приближенным, а потому спешно издавал одну грамоту за другой, указ за указом, часто противоречащие один другому, иногда вопреки желаниям Войска. Так, например: после азовских походов, видя покорность Аюки-тайши, много раз до того изменявшего России, царь разрешил с подвластным ему калмыцким народом кочевать по войсковым землям по pp. Хопру, Медведице до Манычи. Это страшно стесняло казаков и вызывало постоянные столкновения с этим полудиким народом, промышлявшим воровством и грабежами. Далее: грамотой 26 февраля 1703 г. царь разрешил казакам, построившим городки по р. Бугучару, оставаться там на жительстве и «на иныя места не сходить». Но чрез год Бугучарский казачий город, без ведома Войска, майором Шанкеевым, присланным из Адмиралтейского приказа для сыску беглых, был уничтожен и все жители его высланы в Россию. Мало того, царь пошел дальше: в 1705 году он издал приказ уничтожить все казачьи городки, построенные казаками по правой (крымской) стороне Донца без его указов и после 1695 г., и жителей всех перевесть на левую сторону, а новопришлых выслать на прежние места^{387}.

Казаки медлили выполнением этого приказа. Для понуждения их к этому в июле 1706 года на Дон был командирован стольник Шеншин, которому, между прочим, в наказе было повелено обходиться с войсковым атаманом, старшинами и казаками вежливо, не вымогать от них взяток и не требовать излишнего корму и подвод^{388}.

Издавая такие оскорбительные для Войска распоряжения, правда, исходившие из Посольского и Адмиралтейского приказов, где заседали, как и прежде, те же кичливые и недальновидные бояре, царь (вернее — бояре) в то же время просил казаков служить ему «с великим радением», следить за движением и намерениями турок и татар, оберегать построенные в устьях Дона крепости, ладить с калмыками, посылал им усиленное жалованье деньгами, сукнами, хлебом, порохом и свинцом, в 1704 г. пожаловал новую серебряную печать, новую деревянную насеку, «у которой по обеим концам как сверху, так и с исподу, оправлено серебром», с надписью «насека Войска Донского 1704 г.»^{389}. Наконец, весной 1706 года за деятельное участие в прекращении в 1705 г. астраханского стрелецкого бунта, отголоска московского, обошедшегося почти без кровопролития, где с знанием дела и умелым увещанием действовали донской походный атаман Максим Фролов и старшины Вас. Поздеев и Степ. Савельев, Войску Донскому повелено было выдать сверх обыкновенного годового жалованья единовременно 20 тыс. руб., а оставшимся в Царицыне старшинам и казакам деньгами и соболями на 1865 р. В вечную же и «не смертельную» память и назидание позднейшему потомству царь прислал Войску жалованную грамоту и клейноды: войсковым атаманам, в виде «воинского начальства» серебряный пернач, вызолоченный и украшенный дорогими камнями, «бунчук с яблоком и с доскою и с трубкою серебряною, золочен» и большое войсковое знамя, писанное золотом на камке; кроме того, щесть станичных знамен, писанных золотом и серебром. Также присланы на Дон с атаманом зимовой станицы Ефремом Петровым (предок рода Ефремовых) колокола и церковные книги^{390}.

Эта жалованная царская грамота и по форме и по содержанию отличается от всех предшествовавших. Она начинается: «Божиею поспешествующею милостию Мы, Пресветлейший, Державнейший Великий Государь Царь и Великий Князь Петр Алексеевич всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержец, Московский, Киевский (перечисляются все удельные княжества и завоеванные царства), пожаловали донских атаманов и казаков, войскового атамана Лукьяна Максимова и все войско Донское, велели: за многая их и верныя службы, а особливо, которую учинили в прошлом 1705 г. в возмущение астраханское, и на вечную им и детям их и сродникам их славу, дать сию Нашу Вел. Госуд., Нашего Царскаго Вел-ва, милостивую жалованную грамоту за Нашею Царскаго Величества собственною рукою и за государственною печатью»^{391}.

Перечисляя подвиги казаков и службы ему и прежним царям, Петр I не преминул указать заслуги Войска в подавлении старообрядческого мятежа, за выдачу зачинщиков Москве, за приведение к крестному целованию заблудившихся и за смертные казни упорствующих, не подозревая, что старообрядческий мятеж имел не религиозную, а политическую подкладку и что большая часть верхового казачества выжидало только удобного случая тряхнуть Москвой. Случай этот скоро представился.

Царская грамота и жалованные клейноды были приняты центральным войсковым правительством (атаманом и старшинами) с великим торжеством. Верховцы же хранили подозрительное молчание. На Донце было неспокойно. Казаки медлили выполнением приказа о снесении правобережных городков и настаивали на оставлении Нового Айдара, Беленского, Закотного, Кабанья и др. На Бахнуте с 1701 г. шли стычки донских казаков с Изюмским слободским полком за соляные варницы, издавна принадлежавшие донцам. Дело не раз доходило до кровавых столкновений. Полковник Изюмского полка Шидловский в 1704 году самовольно разорил один казачий город и все соляные варницы, разломал часовню и забрал всю церковную утварь, а потом наложил на бахмутских казаков за соль пошлины. Возникли обоюдные жалобы. Атаман Бахмутского городка Кондратий Афанасьевич Булавин, человек твердого характера, поборник старого казачьего права, несмотря на предписание из Посольского приказа об отобрании всех варниц в казну, в октябре 1705 г. с партией казаков разорил все строения и заводы и разогнал всех жителей, занимавшихся вываркой соли близ р. Бахмута, забрав всю казенную и частных лиц соль. Наказный полковник Изюмского полка Шуст вооружил всех подчиненных ему слободских казаков и обложил Бахмутский городок, но, узнав, что за Булавина стали все соседние городки, поспешил уйти. Но Булавин не оставил этот поступок без отмщения; он перешел р. Бахмут и уничтожил все бывшие там варницы, забрал соль и продал ее на месте. Завладев, таким образом, всеми соляными источниками, Булавин стал с своими казаками вываривать соль, не допуская к тому никого. По жалобе Шуста из Адмиралтейского приказа для обуздания донских казаков был послан дьяк Горчаков с отрядом солдат, но за казачье право на выварку соли вступился Войсковой Круг, и Горчаков должен был возвратиться в Воронеж без выполнения возложенных на него поручений^{392}. Изюмцы во главе с Шидловским не унимались и в феврале 1706 г. забрали в свои руки селитреные заводы, бывшие во владении Ахтырского полка и находившиеся частью на донских войсковых землях. Донцы не уступали. Для обуздания их и для приведения в исполнение приказа о снесении городков, построенных по левой стороне Донца, и сыску беглых по царскому повелению на Дон в 1707 г. был послан с драгунским полком князь Юрий Долгорукий.

Царь, занятый войной, имел превратные сведения о положении дел на Дону. В его армию донские казаки выставили 26 полков (около 15 тыс.), частью на север, на шведскую границу, частью с походным атаманом Максимом Кумшацким в Польшу и на юг России. Долгорукому, этому зазнавшемуся царскому вельможе, предоставлялся полный простор действовать по своему усмотрению, усмотрение царских воевод в истории России и Дона известно. Князь в короткое время разорил и сжег многие казачьи городки, пытал, бил казаков кнутом, резал им носы и губы, надругался над их женами и дочерьми, заковал в цепи, только в 8 казачьих юртах, до 3 тыс. беглых, скрывавшихся на Дону от тяжких казенных работ и в особенности малороссийских черкасов, бывших раньше свободными, в том числе многих старожилов, принятых в казаки и ходивших с ними во многие походы, и отправил их в Россию. При сыске беглых деятельное участие принимал старшина Ефрем Петров, посланный в помощь Долгорукому войсковым атаманом и старшинами, преданными Москве^{393}.

Весть о таких действиях князя быстро облетела весь Дон и отозвалась в донских полках, бывших в русской армии. Вздрогнул Дон. Чаша терпения в свободолюбивом казачестве переполнилась. «То ли мы заслужили у царя-батюшки», грустно кивали седыми головами закаленные в боях старики. Молодые точили дедовские шашки и лили пули. Хопер и Медведица от гнева дрожали. Булавин бросился туда; там он встретился с атаманом Есауловской станицы Игнатием Некрасовым. На общем совещании с верховцами они порешили восстать всем за свободу и честь казачью и убить Долгорукова. Решение быстро приведено было в исполнение 9 окт. 1707 г. Долгорукий с полком, около тысячи челов., погиб на р. Айдаре, притоке С. Донца, в Шульгинском городке. Булавин сделал следующее по Дону воззвание: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно. Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в еллинскую (новую) веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на сем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и ни во что вменили, и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы вы все мне дали твердое слово и клятву». Далее Булавин в своем воззвании уверяет казаков, что запорожцы и белгородская татарская орда идут к ним на помощь и в заключение приказывает, во имя спасения Дона, что там, где это письмо будет прочтено, одной половине людей оставаться в куренях, а другой быть готовой выступить конно вооруженною в поход, куда укажет; вольница же должна вся без изъятия двинуться. Если же кто явится ослушником и противником, тот предан будет смертной казни^{394}.

Это воззвание подняло все верховое и донецкое казачество. Войсковой атаман Лукьян Максимов тщетно в своих грамотах старался уверить восставших в пагубности затеянного Булавиным дела, но ничто не помогло. У Булавина было уже до 20 тыс. преданных ему людей. Он намеревался уже идти на Москву. Брожение быстро пронеслось по всем городам тогдашней Южной России. Все знали, что боярам, приказным и сборщикам податей пощады не будет. В Тамбовском и Козловском уездах и близ Тулы мятежные шайки жгли деревни и принуждали жителей к восстанию.

Низовые казаки, прикормленники центральной власти на Дону, стали на сторону войскового атамана и, как хорошо вооруженные и лучше дисциплинированные, в нескольких схватках в октябре 1707 г. одержали верх над булавинцами, взяли в плен несколько человек и с старш. Ефремом Петровым отослали в Москву, где они и были казнены. Царь считал этот мятеж уже поконченным и зорко стал следить за движением шведской армии, быстро перешедшей в конце этого года Вислу и двинувшейся на Гродно. Петр едва успел убежать в Вильну. Но не таков был Булавин: оставив своих приверженцев формировать настоящую армию, он бросился в Запорожье. «Товариство», выслушав его доводы, дало позволение всем желающим идти с ним.

На требование царя поймать Булавина и выдать его ему, гетман Мазепа, будучи и сам не уверен, на чьей стороне будет перевес, на стороне ли царя или Карла, под благовидным предлогом уклонился от этого и пропустил Булавина с 3 тыс. запорожских и многими малороссийскими казаками обратно на Дон. Это было весной 1708 г.^{395}.

Сподвижники Булавина — Некрасов, Семен Драный, атаман Старо-Айдарской станицы, Лука Хохлач и др. в его отсутствие сорганизовали значительную армию, в которой было немало и русских беглецов, и с этими силами двинулись с верховьев Дона и Медведицы к Черкаску. Главным предводителем был избран Булавин. На речках Голубой и Лисковатке, у Красной Дубровы, близ Голубинской станицы, 9 апреля произошел бой между верховыми и низовыми казаками, сторонниками Москвы и войскового атамана. Низовыми командовал сам Лукьян Максимов, имея в своем распоряжении всего около 5 тыс., в том числе азовский конный полк и несколько сот калмыков. Азовский губернатор Толстой снабдил его хорошей артиллерией. По неравенству сил, атаман был разбит наголову, оставив в добычу Булавина свой лагерь и все пушки. Булавин свободно двинулся к Черкаску. Ниже лежащие станицы присоединились к нему, исключая Донецкой (на Бугучаре), Казанской, Усть-Медведицкой, Правоторовской и Бурацкой. Станицы от Нижне-Курмоярской до Черкаска, колебались; потом многие из них под влиянием убеждений стать за старую свободу казачества, а также под насилием и угрозами должны были присоединиться к общему движению.

Словом, за Булавина встал почти весь Дон, до 99 станиц. Одна часть войск шла большим шляхом, по правой стороне Дона, другая плыла по реке на судах^{396}. В конце апреля войска эти обложили Черкаск. Два дня продолжалась осада. Хорошо укрепленный и оборудованный артиллерией город взять приступом было рискованно. Булавин пошел на хитрость: жители станиц Рыковских, расположенных за чертой города и перешедших на сторону осаждающих, ночью подошли, по общему уговору, к воротам крепости и стали умолять спасти их будто бы от жестокостей Булавина. Им отворили ворота, а вместе с ними в город вошли и булавинцы. Гарнизон не защищался, т. к. станицы Тютеревская и Скородумовская немедленно собрали круг и на нем решили войскового атамана и старшин «побить до смерти». В круг приехал Булавин; начались допросы. 6 мая атаману Лукьяну Максимову отрубили голову, а старшину Ефрема Петрова повесили. Многие из старшин и домовитых казаков, в том числе сын бывшего любимца Петра I — Фрола Минаева, Василий Фролов, укрылись в Азове. В Черкаске собрался Войсковой Круг, многолюдный, еще небывалый на Дону, из представителей 110 станиц, считая 11 Черкасских, на котором Кондратий Булавин был провозглашен войсковым атаманом. Также избраны и другие старшины. О своем всенародном избрании Булавин от имени войска Донского послал 17 мая грамоту кошевому атаману Гордиенку и всему войску Запорожскому, с просьбой «жить вкупе и друг за друга постоять». 27 мая была отправлена грамота на Кубань жившим там казакам старообрядцам и на Терек с извещением о положении дел. Также была спешно послана отписка царю с оправданием происшедших событий и уверение в Азов, что со стороны войска ничего противного интересам России предпринято не будет.

Кубанцам, между прочим, Булавин писал, что если «на нас (русский) царь с гневом поступит и не захочет соблюдать казачьих прав, то он войском от него отложится и будет просить милости у турецкаго царя, чтобы турецкий царь от себя не откинул, т. к. царь в Московском царстве веру перевел»… Далее Булавин просил кубанцев снять с этой грамоты копию, а подлинную послать турецкому султану со особою припискою: «по сем писании войсковой атаман Кондратий Афанасьев и все войско Донское у тебя, турскаго салтана, милости прося, челом бьют. А нашему государю в мирном состоянии отнюдь не верь, потому, что он многия земли разорил за мирным состоянием и ныне разоряет, а также и на твое величество и на царство готовит корабли и каторги»…^{397}

Вот до какого состояния был доведен Дон и его лучшие сыны самовластием Петра и политикой Москвы. Царь не только не хотел признать казачьих прав, но даже запретил говорить о них, а потому, не желая изучить и понять истинное положение дел, он 12 апреля написал князю Василию Долгорукому, брату убитого, о немедленном выступлении против бунтовщиков, чтобы «сей огонь за раз затушить», приказав: «все казачьи городки по Донцу, Медведице, Хопру, Бузу луки и И ловле сжечь и разорить до основания, людей рубить и заводчиков сажать на кол и колесовать», напомнив при этом князю, что и против Разина сражался тот же Долгорукий и с успехом. Письмо царя заканчивалось словами, что «сия сарынь, кроме жестокости, не может быть унята»^{398}. Боясь за крепости Азов и Троицкую, царь сам порывался стать во главе войск против Булавина, чтобы «истребить сей огонь и себя от таких оглядок вольными в сей (шведской) войне учинить», но присутствие его в армии становилось день ото дня необходимей, т. к. Карл приближался к Березине^{399}. К счастью Петра события на Дону развернулись скорей, чем он ожидал. Один Дон не мог устоять против всей России. Союзники его, запорожцы, сами дрожавшие пред возрастающим могуществом царя, не могли дать существенной помощи. Границы Донской земли, как и теперь, были открыты и защищать их одними своими силами казаки не могли. Из действующей армии на Донец были двинуты: корпус Бахметева, бригада ген.-м. Шидловского, старого врага Булавина, слободской Острогожский казачий полк с полков. Тевяшовым, два баталиона Ахтырского и Сумского полков, два малороссийских полка Полтавский и Компанейский и др. С севера от Воронежа драгунский и новый пехотный с полк. Рихманом, также все московские дворяне и царедворцы (стольники, стряпчие и др.), воронежские, рязанские и тамбовские помещики и вотчинники, словом, все, кому дороги были крепостное право и рабство. С востока предписано было выступить саратовскому и царицынскому гарнизонам и кочевавшим там по донским границам калмыкам с кн. Хованским. Из Киева в Азов и Таганрог спешно командированы были два драгунских полка и полк Смоленский; всего более 20 тыс. регулярных войск и ополченских дружин. Главное начальство над всеми этими силами было поручено, как сказано выше, кн. Вас. Долгорукому. Этот отдаленный потомок Рюриковичей, от всей своей «крепостнической» души ненавидевший свободолюбивый дух казачества, мстя за смерть убитого брата, в точности выполнил страшный царский наказ.

Для защиты донских границ Булавин, оставаясь в Черкаске в ожидании помощи от союзников, отрядил часть своих войск к стороне Волги с Некрасовым, к стороне Воронежа и верховьев Донца с Никитой Голым и Семеном Драным, а остальные под Азов с Казанкиным, Гунькиным и Хохлачем. В этом раздроблении сил была его ошибка. На протяжении более тысячи верст Дон не мог защитить свои пределы от вторжения царских войск, двинувшихся на него со всех сторон. В Москве и армии царя все были того мнения, что если бы Булавин со всеми своими войсками перешел на Волгу, где еще с 1705 г. среди астраханских стрельцов царил неспокойный дух, где к нему могли пристать башкиры и другие недовольные порядками Москвы народы, то он сделался бы действительно опасным для царского самовластия. Карл XII в это время вступил в русские пределы. Исход войны со шведами должен был иметь сильное отражение по всему государству, и в подобное время эта страшная революционная власть, какова была власть Булавина на востоке, оказала бы большое влияние на ход событий.

Во второй половине мая царь получил отписку атамана Булавина и всего Войска Донского, пересланную ему из Воронежа майором Долгоруким, при донесении от 16 мая 1608 г. В отписке Войска правдиво описывало истинное положение дел на Дону и открыто объясняло, что войсковой атаман Лукьян Максимов и окружающие его старшины злоупотребляли властью, не исполняли царских указов, присылаемое денежное жалованье и хлебные запасы в общий «дуван не давали», а присвоивали себе, за что они по старому казачьему праву были смещены и казнены (всего 6 челов.); что несмотря на царские указы о высылке беглых, они, атаман и старшины, без ведома Войска, за взятки выдавали записи на захват войсковых земель и на них поселяли пришлых людей; что высылая с Дону по царскому указу с 1703 г. новопришлых людей, «откуда кто пришел», эти «неправые старшины, Лукьян Максимов с товарищи, ради своих взяток», высылали и старожитных казаков, сажали их в воду и вешали за ноги по деревьям «женска полу и девичья, такоже и младенцев меж колод давили и всякое ругательство над нашими женами и детьми чинили и городки многие огнем выжгли, а пожитки наши на себя отбирали»; что полковника Юрия Долгорукого убил не один Кондратий Булавин, а «с общаго ведома нашего, со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску против великаго государя указу» и что вместо казненных атамана и старшин всем Войском Донским избраны Кондратий Афанасьев и другие старшины, «кто нам войску годны и любы, и по договору, для крепкаго вперед постоянства и твердости, в книге написали».

Такие же письма Войско послало всем царским полководцам и в Посольский приказ. Письма эти заканчивались обещанием, с целованием креста и св. Евангелия, «служить великому государю по прежнему, как они служили его деду и отцу, и жить меж себя в любви и в совете за братство»… «А буде вы, полководцы, насильно поступите и какое разорение учините и в том воля его, великаго государя, мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем».

Во всех казацких мятежах всегда были изменники. Степан Разин, Самойла Лаврентьев, Кирей Матвеев и др. в самом тесном кругу были окружены московскими шпионами. В восстании Булавина многие принимали участие по принуждению, и некоторые из них тайно сносились с Азовом и Долгоруким. Но были и такие, более дальновидные, которых предстоящий кровавый пожар и гибель родины заставили проникнуть к самому царю и подать ему челобитные, под предлогом жалоб на жестокое будто бы обращение с ними нового атамана. Одна из таких челобитных попала к Петру вместе с получением отписки Булавина. Челобитчики находили возможность сговориться с правительственной властью и уладить дело без кровопролития, а потому просили царя отозвать обратно посланные против мятежников войска. Если же царь этого не сделает, то казаки весь Дон ему уступят, а сами пойдут на другую реку, именно Кубань, и тогда борьба с этим вольным народом будет гораздо сложней.

Удивительно, что по получении этих посланий царь действительно приказал Долгорукому остановиться и не идти далее. Эта готовность идти на компромисс с далеко не вполне повинившимся врагом показывает, каково трудно было общее положение. Долгорукий был в большом недоумении: с одной стороны Азов звал его на помощь, с другой — с Днепра шли к Булавину запорожские казаки, в правительственных войсках участились случаи бегства и неповиновения, а тут пришло царское распоряжение, связавшее его свободу действий. На доводы этого кичливого и злобного вельможи, что колебание и мягкость будут бесполезны и что на обещание этого «лживого и грубаго народа» нельзя полагаться, царь в конце концов предоставил Долгорукому полную свободу действий; т. к. за дальностью расстояний нельзя было давать подробных указаний^{400}.

Начались битвы с переменным счастьем для обеих сторон. Наконец царские войска всюду стали одолевать. По Донцу и верховым речкам казачьи городки уничтожались и жители истреблялись. Под Азовом, где укрылись казаки черкасских станиц с Василием Фроловым, булавинцы тоже потерпели неудачу и прогнаны были за Каланчи. Пленные всюду вешались и сажались на кол.

В виду такого положения дел, казаки трех Рыковских станиц, сговорившись с черкасскими, 7 июля 1708 г., на другой день после поражения булавинцев под Азовом, провозгласили войсковым атаманом Илью Зерщикова и под его руководством окружили курень, в котором находился Булавин с немногими своими сподвижниками. Булавин защищался отчаянно и некоторым саблей снес головы. Зерщиков поставил пушки и стал громить курень. Потеряв надежду на свою защиту, Булавин из пистолета пустил себе пулю в висок. Последние слова его были: «Погибла наша воля!»^{401} Труп Булавина был отправлен в Азов, где обезглавленный был повешен за ноги у протоки Каланчи.

Смерть Булавина — это «последняя страница из истории свободного Дона».

Донесение о смерти своего врага царь услышал 23 июля с великою радостью и приказал служить всенародный благодарственный молебен.

Сподвижники Булавина еще несколько месяцев геройски защищали северные пределы Дона от вторжения царских войск, но когда в их тылу появились войска из Азова и казаки из Черкаска, они мало-помалу стали ослабевать и наконец были переловлены и отведены в Москву «на мясо», как говорили сами казаки^{402}. Это были: Никита Голый, Семен Драный, Максим Маноцкий, Тимофей Соколов, Иван Стерлядев, Николай Колычев и др. Вскоре погиб и вновь избранный атаман Илья Зерщиков, оговоренный Голым за сдачу Булавину без боя Черкаска.

Игнатий Некрасов, действовавший от Качалина до Волги против полчищ Хованского и калмыков, твердо держался на занятых позициях. 23 августа 1708 г. он дал решительную битву царским войскам при Паншинском. Казаки и перешедшие на их сторону драгуны бились с мужеством отчаяния, но не могли удержаться и отступили к Есауловской станице.

Долгорукий с регулярным корпусом шел вниз по Дону, истреблял поголовно повстанцев и «водворял порядок согласно высочайшему повелению», следствием чего выше Пятиизб ни одного городка не осталось. Это было поголовное избиение казачьего населения. Вешали, сажали на кол, а женщин и детей забивали в колоды. Священников, молившихся о даровании победы казачеству, четвертовали. Про стариков Апраксин писал царю, что «те и сами исчезнут»^{403}. О кровавой расправе Долгорукого с казаками калмыцкий тайша писал царицынскому воеводе так: «Я, чемеш, там здоров, и ты воевода царицынский Василий Иванович здравствуй. Я Перекопский город взял, да прежде три города разбили вместе с Хованским: Паншин, Качалин и Иловлин, и казаков всех побили, а ниже Пятиизб с казаками управляется боярин Долгорукий, а вверху по Дону казаков никого не осталось»^{404}.

В Есауловскую станицу стеклось до 3 тыс. семейств из 16 выше лежащих станиц. Казачество спешило в дорогу, на Кубань, в подданство более милосердного турецкого царя. Узнав об этом, Долгорукий с конницей поспешил туда и осадил станицу. Видя невозможность защищаться, казаки сдались; зачинщики были четвертованы, десятого вешали вокруг станицы. Также ставили виселицы на плотах и пускали повешенных вниз по Дону. Видя свое дело окончательно проигранным, Некрасов успел убежать на Кубань только с 600 семейств, большею частью старообрядцев, и отдался под покровительство крымского хана. Им отведено было для поселения место на Таманском полуострове, в 30 верстах от моря.

Попытка Булавина возвратить старые права казачества стоила Дону очень дорого: 32 городка по Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу и верхней половине Дона были сметены с лица земли; опустевшие земли по верхнему Хопру и Дону (ныне Бугучарский уезд) подчинены Воронежской губ., по Донцу причислены к Бахмутской провинции, а по Айдару пожалованы Острогожскому полку. Казаков казнено и побито более 7000 челов. Это, так сказать, по официальным данным, по статистике того времени, которой в действительности не было. На самом же деле казаков погибло с женами и детьми в несколько раз больше. Дон, обессиленный и залитый кровью своих сынов, стонал. В конце 1708 г. казаки послали в Москву старшину Вас. Поздеева с повинною. Царь простил их и обещал содержать в прежней милости, если они истребят всех оставшихся возмутителей и будут жить спокойно.

Царская грамота об этой милости была встречена в Черкаске с великой радостью, с ружейной и пушечной пальбой. В соборной церкви было отслужено всенародное благодарственное молебствие.

В свою очередь из Черкаска были посланы по всем станицам войсковые грамоты с просьбой жить «по прежнему в добром состоянии благодарно и худого дела отнюдь не помышлять… крестное целование соблюдать строго… если же у вас в станице или буераках какие воры явятся, то таких брать и всех сажать в воду. Приехавших с Кубани с прелестными письмами от Некрасова присылать к нам, войску»…^{405}

По просьбе верных ему казаков царь прислал на Дон даже положенное на 1708 г. жалованье и награды отдельным лицам: старшине Василию Фролову и его команде 1400 руб., атаманам Извалову и Федосееву по 100 руб., с их товарищами, за их усердную службу по усмирению мятежа.

Глава VII

Реформы Петра I в управлении войском Донским

Русский народ, в силу своих исторических судеб, исстари привык к самоуправлению. В старину, до Уложения Алексея Михайловича 1649 г., не рассылались вдруг по всей России общие, строго обязательные указы и уставы, а отдавались только местные царские указы и грамоты, по местным вопросам и нуждам, и при том эти указы и грамоты не навязывались насильно народу, городским и крестьянским общинам, жившим своей самостоятельной исторической жизнью. Несмотря на произвол царских воевод, на издевательство помещиков над насильно закрепощенным ими крестьянством, русский народ, народ «богоносец», шел своим эволюционным путем вперед и, помня свою прежнюю свободу, чаял в будущем быть вновь полноправным гражданином своей великой родины, матери России. Великий творческий дух и самодеятельность никогда не умирали в русском народе. Уже в конце царствования Алексея Михайловича в Московское государство стало проникать европейское образование, а правительница Софья и просвещенный ее фаворит, кн. В. В. Голицын, мечтали о многих преобразованиях в России на европейский лад, не касаясь самобытного уклада русской жизни. Путь был правильный, естественный. Но Петр I, вступив на престол, вдруг вздумал одною своей волей разрушить старый исторический русский строй, повернуть жизнь русского народа на новый, искусственный лад, вдруг обратить невежественного и косного русского боярина и темного мужика в европейца, разрушить все его вековые устои как в семейном, так и общественном быту. Путь не естественный в жизни народа, путь шаткий и пагубный. Итоги этих приемов уже достаточно отразились во всех проявлениях русской жизни как при преемниках Петра, так и в позднейшее время. В науке, искусствах, управлении — везде и всюду пахло иностранцами, немецкой поверхностной культурой, все же самобытное и даже хорошее русское давилось, изгонялось и подвергалось осмеянию. Разрушая старый строй, Петр думал одними регламентами, инструкциями, указами обновить Россию. Им в период с 1700 по 1725 г. издано до 28 регламентов, уставов и инструкций, более 2 тыс. указов. Он думал, что все эти регламенты и указы радикально изменят русскую жизнь и поведут ее по совершенно новому, хотя и искусственно чуждому пути; отрицая все естественно историческое, вольно-народное земское строенье, весь вековой уклад народной жизни, он воображал в своем самомненьи, что выводит Россию на путь просвещения, но на самом же деле гнал русский народ в ярмо иностранцам, т. к. ни торговля и промышленность, ни науки и искусства, будучи стеснены регламентами, не могли процветать без свободы в действиях; свобода есть единственное, достоверное и надежное средство к успехам народной деятельности. Примером тому может служить история Новгорода и Пскова, а также и войска Донского.

«Уставы и указы Петра I часто содержали много противоречий и недоразумений, требовавших многих толкований и пояснений, а потому они множеством своим и обширностью часто служили не к сокращению и упрощению в делах управления и судопроизводства, а к умножению поводов к злоупотреблениям»^{406}. Самовластие царских сановников уже сказалось в усмирении бунта Булавина. Дон был унижен, убит, задавлен. Даже царские «прикормленники», выросшие на боярских подачках, боялись поднять головы и взглянуть на свет Божий «глазами казака». Еще в сентябре 1705 г. станичный атаман Савва Кочетов, будучи в Москве, говорил униженно боярам:

«Мы взысканы паче всех подданных, до нас не коснулся государев указ о платье и о бородах; мы живем по древнему обычаю, всякий одевается как ему угодно: один черкесом, другой по-калмыцки, иной в русское платье старого покроя, и мы не насмехаемся друг над другом. Немецкаго же платья у нас никто не носит и охоты к нему вовсе не имеем; если же угодно будет государю заставить нас носить немецкое платье, то мы противиться тому не будем»^{407}.

Что же могли сказать царю донские казаки после разгрома Дона? Все приумолкли и приуныли. Весной 1709 г. 19 апреля царь из Воронежа на судах прибыл в Черкаск. С ним были: кн. Юрий Шаховской, кн. Петр Голицын, Никита Зотов и Прокофий Ушаков. На Дону с трепетом ждали царского гнева. И действительно, Петр приказал «чинить новый розыск о сообщниках Булавина», отсекает головы войсковому атаману Илье Зерщикову, предавшему Булавина, и старшине Соколову, велит привести тело Булавина, «пятерить» его и на поставленных столбах с колесами возить по городу, а головы казненных воткнуть на колья и поставить на площади. Роль палача исполнял князь Голицын.

После казней царь собрал к себе всех старшин и знатных казаков, объявил им свое «милостивое слово» и «пожаловал им из них же в войсковые атаманы Петра Емельянова, сына Рамазанова, по смерть его». 22 апреля на судах царь прибыль в Азов, где также учинил розыск и многих казнил, а 26 числа посетил Троицкую крепость, расположенную на Таганроге, казнил там протопопа за сношения его будто бы с гетм. Мазепой, а потом, приказав войску Донскому и азовскому гарнизону быть всегда готовыми на случай нападения татар или турок, 15 мая отбыл чрез Бахмут под Полтаву, куда приближался Карл с своей армией^{408}.

Трудное время переживал Дон, сжатый железными тисками самовластием царя. Лучшие его силы, до 15 тыс., были в действующей армии, разбросанные от Финляндии и Лифляндии до Крыма. При поражении генер. Левенгаупта под Лесным (27 сент. 1708 г.) казаки вместе с калмыками преследовали бежавшего неприятеля и у Пропойска отняли у него 2 тыс. подвод с провиантом. О событиях на Дону они были не осведомлены, а потому и не знали, как царь расправляется с их станицами. В битве под Полтавой об участии донских казаков в реляциях ничего не говорится, по всей вероятности, царь им или не доверял, или дал другое назначение.

Со времени бегства Некрасова на Кубань нападения кубанских татар на донские казачьи городки участились, жители сотнями уводились в неволю. Проводниками для татар на Дон были, надо полагать, некрасовцы, а на русскую Украину запорожцы Гордиенка, союзники Булавина, изгнанные из Старой Сечи, разоренной царем в 1709 г., и ушедшие за Днепр под покровительство крымского хана.

Положение Дона еще более ухудшилось, когда, после позорного Прутского договора, в 1711 г. туркам были отданы царем Азов и Таганрог с устьями Дона и Азовским морем. По повелению Петра на Монастырском Яру, ниже Черкаска, был устроен транжемент, снабженный артиллерией, вывезенной из Азова, и охраняемый достаточным гарнизоном. Цель устройства этого укрепления — следить за действиями турок, а главным образом иметь наблюдения за ходом дел на Дону и предупреждать все «шатости». Без разрешения коменданта «транжемента», в распоряжение которого поступило все войско Донское, казаки не могли предпринять ни походов, ни поисков над неприятелем для освобождения своих братьев, томившихся в неволе. Рыбные тони также для них были отрезаны. Мало того, коменданты стали вмешиваться даже в их внутреннюю жизнь, давать разного рода инструкции, разбирать ссоры их с калмыками и татарами, производить сыск беглых и водворять их в прежние места. Кроме постоянного гарнизона, при крепости всегда находился конный казачий полк, названный Азовским, на обязанность которого были возложены самые разнообразные службы: почтовая, таможенная, следить по воровским шляхам за движением неприятеля и др. Сношения Дона с русским правительством стали проходить чрез коменданта транжемента. Вместо прежних царских грамот и отписов в Посольский приказ или прямо царю стали получаться отношения промемории, ордеры, реляции и др., в которых так или иначе фигурировали эти коменданты, часто заходившие далеко за пределы предоставленных им царем полномочий^{409}.

В 1715 г. умер войсковой атаман Емельянов^{410}; собрался, по старой памяти, войсковой круг и избрал атаманом Максима Кумшацкого. Комендант по этому случаю донес царю, что большинство голосов получил Василий Фролов, а Кумшацкий меньшинство, «однакож решено было у них быть войсковым атаманом Кумшацкому и насеку ему вручили, впредь до указу». В следующем году атаманом избран Максим Фролов, а в 1717 г. Василий Фролов, сын Фрола Минаева. 26 февраля 1718 г. Петр I повелел ему, как доказавшему свои военные способности в битвах с татарами, быть войсковым атаманом по выбору всего войска, без перемены, впредь до указу. В 1720 г. он получил царскую похвальную грамоту и царский портрет, украшенный алмазами за военные подвиги в Финляндии, Польше и в 1717 г. в битвах с кубанским Бохты-Гиреем во время его набегов на русские украины^{411}.

В 1723 г. Василий Фролов умер и войсковой круг, собравшись в последний раз, избрал атаманом известного героя шведской войны и персидского похода Петра I (в 1722–23 гг.) Ивана Матвеева, по прозванью Краснощекова, но царь его, как находившегося под судом «за взятие у украинских жителей вещей и денег», не утвердил, а повелел быть атаманом впредь до указу старшине Андрею Лопатину.

Следовательно, 1723 г. нужно считать последним роковым годом, когда у войска Донского было отнято его исконное право избирать в своем кругу войсковых атаманов. С этого года атаманы стали назначаться царской властью.

В 1735 г., по смерти Лопатина, по царскому указу был назначен войсковым наказным атаманом Иван Фролов, а в 1738 г. «настоящим войсковым атаманом пожалован старшина Данила (Ефремович) Ефремов»^{412}.

В царских грамотах на имя Ивана Фролова последний впервые именуется «наказным», т. е. действующий по царскому наказу. В грамотах на имя Данилы Ефремова и сына его Степана название это отсутствует.

Отняв у донского казачества его старое народное, освященное веками, право избирать в кругу своем излюбленных лиц в атаманы, Петр I тем самым подорвал и значение самого Войскового Круга, как верховного управления всего Войска. Еще в конце XVII в., после усмирения бунта Разина, старшины и домовитые казаки г. Черкаска и низовых станиц, во главе с атаманом Корнилой Яковлевым, избиравшимся 7 лет сряду, стали брать в управлении войском засилье и, опираясь на царское правительство, решать дела без ведома и согласия верховых городков, противников Москвы. Засилье это еще более усилилось при атамане Фроле Минаеве, избиравшемся беспрерывно 20 лет. Этот любимец Петра, опираясь на его указы и силу, с своими сторонниками образовал в Черкаске нечто вроде центрального войскового правительства, именовавшего себя также «Всевеликим Войском Донским». Булавин разметал все это «московское навождение» и восстановил старый всенародный Круг.

Петр I в бытность свою в Черкаске в мае 1709 г., собрав наличных старшин и «добрых» казаков, поставил своею властью, безсменно, в атаманы Петра Емельянова, человека ограниченного и мало известного. Этим он показал, что не считается с народным мнением.

Атаманы последующих годов хотя и ставились «по выбору всего войска, впредь до указу», как значилось в донесениях, но их избрание производилось не всенародным войсковым кругом, а старшинами и казаками ближайших станиц, единомышленниками старшин. В1723 г. царь не посчитался и с мнением этих старшин, избравших Ивана Краснощекова, страшного для шведов в Финляндии, для горских народов в персидском походе и татар, живших на Кубани, в котором жил дух старого донского казака, чего так боялся и не любил царь, а повелел «быть в атаманах впредь до его указу из старшин Андрею Лопатину». С этого времени атаман и старшины присвоили себе право распоряжаться, с утверждения Военной коллегии, в ведение которой с 1721 г. перешло войско Донское, всеми делами Дона: назначать очередных казаков в полки и отправлять их по царским указам в русскую армию, раздавать награды, в том числе почетное звание старшины, казачьи чины-должности квартирмистра, хорунжего, сотника и есаула, решать тяжебные дела и споры между станицами и др. В этот Круг иногда, в особо важных делах, приглашались атаманы станиц и выборные старики, по два от каждой. Рассмотрение войсковых дел в кругу старшин продолжалось до 1740 г., а с этого времени упоминается уже Войсковая Канцелярия. Так, в грамоте 1740 г. говорится:

«…того ради определили мы войском Донским»… В грамоте же 1748 г.: «слушано при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин… того ради приговорили мы войском Донским при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин»…

Спорные дела между станицами поручалось расследовать и разбирать одному из старшин на месте. Если дело касалось юртовых меж, то старшина склонял тяжущиеся стороны к примирению или согласиться на общую правду, т. е. на решение всеми уважаемого старожила, который, поклявшись на св. Евангелии поступить по совести, должен был со св. иконою пройти по тем местам, где при его памяти пролегала юртовая межа.

Звание старшины было пожизненным, без права передачи его потомству. Войсковой Круг, возводя в это звание за личные заслуги, имел право и лишать его за дурное поведение и преступления против войска. Так, например: в 1751 г. старшина Лащилин «за некоторую, оказанную войску противность и непослушание» был лишен «старшинской чести и записан на 3 месяца в рядовые казаки»; в 1754 г. старшина Перфилов «за продерзости и за взятки и за освобождение при поимке великороссийских беглецов» был лишен «старшинского чина и записан вечно в рядовые казаки»^{413}.

Однако были случаи, что старшинское звание было даваемо некоторым лицам и по протекции, без всяких заслуг пред Войском. Так, сын атамана Фрола Минаева Василий получил звание старшины по просьбе отца в то время, когда его личные заслуги были еще мало известны. Звание это ему поднесли сторонники старого Фрола. Такой порядок при старом всенародном Круге был нетерпим. В XVII в. почетное звание старшины давалось кругом только за личные заслуги пред всем Войском. Иван Иванов «сын Фролов» награжден старшинским званием «за заслуги отца и деда» в 1732 г. уже не кругом, а грамотой имп. Анны Ивановны; такое же звание получил из рук императрицы в 1734 г. и сын старшины, впоследствии «жалованнаго» войскового атамана, Данилы Ефремова — Степан Данилович Ефремов, также за заслуги отца^{414}. Сам Данила Ефремов за 15-летнее атаманство пожалован в 1753 г. чином армейского генерал-майора^{415}. Такое вмешательство верховной русской власти в дела казачьей военной общины, как растлевающее начало, дало самые пагубные для Дона последствия, выразившиеся в том, что некоторые из донских казаков по проискам отцов и дедов или знатных родственников, за взятки и посулы царским вельможам, стали награждаться российскими чинами еще «качаясь в люльке».

Единственный из всех донских старшин первой половины XVIII в. Иван Краснощеков в 1738 г. за свои великие военные подвиги был пожалован императрицей Анной Ивановной чином армейского бригадира, с награждением его золотой медалью с изображением коронации, украшенной алмазами, и жалованьем по рангу. В грамоте Анна Ивановна Войску писала, чтобы «онаго Краснощекова за действительнаго армейскаго бригадира имели и почитали, и понеже он и без того, яко старший над всеми протчими старшинами, первенство имеет и яко действительный армейский бригадир, под командою войскового атамана быть не может». Далее императрица повелевала, что если будет по ее указу назначен донским полкам поход, «то быть ему в тех походах главным командиром»^{416}.

После разгрома Дона в 1708 г. донские казаки терпели большой недостаток в съестных припасах. Жилища их были разорены и сожжены, скот угнан калмыками и татарами, а все остальное съели царские войска. Присланное царское жалованье «добрым казакам», хлеб и другие припасы были лишь каплей в море и пошли в «дуван» только среди низовых, «верных» казаков. Но богата природа Донского края; нужда заставила донцов взяться за земледелие и садоводство. Плодовые сады и виноградники покрыли берега Дона от Мелехова до Цымлы. Скот добыли из постоянных стычек с кубанскими татарами. Разоренные места по Медведице, Хопру, Бузулуку и Донцу скоро были заселены выходцами из других, уцелевших станиц. Царь, занятый войной с Швецией, слал на Дон грозные указы не принимать беглых из России, но что значат эти требования «свыше», когда жизнь народа требует другое, — казаки не исполняли этих повелений и продолжали передерживать и хоронить в глухих хуторах пришлый люд. Во главе этого стояли сами донские старшины и домовитые казаки. В 1728 г. для сыску беглых на Дон прибыл ген. — майор Тараканов, но по настоянию Войска «из уважения к его заслугам», высочайшим указом 9 сентября 1728 г. было повелено сделать высылку только из тех, которые пришли на Дон после 1710 г.^{417} Но и это и последующие царские повеления донцы ухитрялись не выполнять и ограничивались одними отписками, что на Дону, при всем желании, «беглых не розыскано».

К концу царствования Петра I население Дона простиралось до 60 тыс. казаков, способных носить оружие. Из них в 1711 г., по повелению царя, при объявлении войны Турции, 14 266 казаков, бывших в действующей армии (очередные), стали получать содержание из казны^{418}. С тех пор Донское войско, как бы возродившись из пепла, исполняя царские повеления, стало принимать обязательное участие во всех войнах России, выдвигая на европейскую сцену, как и в минувшие века, своих легендарных чудо-богатырей, пред которыми восторгался сам знаменитый Суворов и доблести которых завидовал гениальный Наполеон^{419}.

Под конец своего царствования Петр I, убедившись в великой стойкости казаков в военном деле, примером чему служили геройские схватки их с горскими народами во время персидского похода, и способности их приспособляться везде и всюду к колонизаторской жизни, в 1724 г. повелел перевести с Дона, из донецких, хоперских, бузулуцких и медведицких городков, с помощью казны, до тысячи семейств и поселить их в предгорьях Кавказа, 500 семейств на р. Аграхани и 500 на Гребнях, для охраны от набегов горцев^{420}. В следующем году, по повелению Екатерины I, в помощь им туда же были командированы, в Гилянь и к крепости Св. Креста, 3000 конных казаков и 500 калмыков^{421}.

Преемники Петра, следуя его политике, в 1731–32 гг. потребовали от Войска переселить на Волгу, на Царицынскую линию (от г. Царицына до р. Камышенки) до 1200 семейств охотников из ближайших станиц, для защиты этих мест от вторжений кочевых народов с Кубани и Кавказа^{422}. Из этих переселенцев там образованы городки: Дубовка, как главный войсковой центр, с войсковым управлением — атаманом и старшинами, в котором было три станицы — Дубовская, Средняя и Волжская, потом Балыклеевская, Караваевская и Антиповская, просуществовавшие до 1770 г., когда их повелено было перевести на вновь учрежденную линию от Моздока к Азову.

Таким образом, московские цари, по почину Петра I, окончательно подчинив своей власти донское казачество и разрушив его старый военный уклад, стали распоряжаться им, исполняя капризы своих советников-бояр, по своему усмотрению, очень часто вопреки здравому смыслу и в неуважение и нарушение интересов народной жизни. Царские вельможи, как это говорит многовековая история Дона и Запорожья, не любили казачество, как они не жаловали его и до последнего времени; в свою очередь этот свободолюбивый и сильный духом народ, от всей казацкой гордой души, не выносил этого уродливого и печального явления русской жизни — боярства, порождения самодержавия и самовластия, большею частью лиц невежественных и нередко кровожадных, всегда дрожавших за прерогативы своей «священной» особы. Часто каприз этих, случайно выплывших «на высоту» лиц, недоумение и упрямство служили законом для многомиллионного народа, выдвинутого веками и тысячелетиями на историческое поприще, много пережившего и много перестрадавшего в борьбе за свою независимость и за свою самостоятельность, за право жить на земле по непреложным законам своего национального умозрения и темперамента, национального характера.

Но, презирая бояр и по справедливости считая их виновниками всех народных бедствий, в донском казачестве на протяжении веков проскальзывает одна загадочная черта, несмотря на полный его, в самом широком смысле, демократический дух, — это благоговение пред царской властью, как олицетворением высшей правды на земле. Многие историки явление это объясняют влиянием Византии и проповедью высшего духовенства, другие тем, что в темной народной массе всегда пребывает рабский дух, но те и другие, по отношению к казачеству, как многовековому и испытанному в кровавой борьбе за свое существование народу, глубоко не правы. Казачество, благоговея пред единоверными им царями, жившими там, где-то, за пределами их владений, никогда не терпело вмешательства в их внутреннюю жизнь, свято оберегало свою свободу и вольности от чуждого их духу влияния, даже в религиозно-духовной жизни. Об этом свидетельствуют все ниже приведенные исторические факты. Казачество чтило московских велик, князей, а потом царей, как прежде оно чтило татарских ханов, покровителей христианства, начиная с Чингисхана, не за то, что они в силу судеб владыки на земле, а за то, что они всегда признавали за ними их древнее священное казачье право «хазака», свободу личности, быть независимыми, никому не подвластными в пределах их владений. Это право за ними торжественно признал Грозный царь в 1552 г., по взятии Казани, и дал им на это грамоту. Последующих царей они считали сберегателями этого права и за это их чтили и давали им помощь в борьбе с их общими врагами^{423}.

Царь Алексей Михайлович, под конец своей жизни, уступая Боярской Думе, в 1671 г., а потом Петр I в своем непомерном самовластии, нарушили это священное казачье право и низвели казачество, главным образом последний, а потом и его преемники, на степень служилого народа, с правами и обязанностями иррегулярных войск.

Разрушив эту, веками спаянную военную общину, с своим историческим укладом жизни, по развитию стоявшую далеко выше рабской московской Руси, царь взамен ей ничего не дал, кроме массы инструкций, регламентов и указов, совершенно не применимых к военной жизни казаков. Все жалованные им Войску бунчуки и знамена сгорели в г. Черкаске во время страшного пожара, когда погиб и ценный войсковой архив с древними историческими актами, царскими грамотами и петровскими указами.

Царь коснулся также и церковного управления казаков и, желая изъять из ведения Войскового Круга все духовные дела, именным указом 2 июня 1718 г. повелел Иностранной коллегии, в ведении которой в то время состояло войско Донское (с 1721 г. оно перешло в ведение Военной коллегии), чтобы все донские монастыри и церкви, а также монахи, священники и церковные служители были подчинены Воронежской епархии.

Получив о том грамоту из коллегии, Войско пришло в смущение. До того времени, по старому войсковому праву, всеми церковными делами на Дону ведал Войсковой Круг и никаких епископов, как начальствующих лиц, не признавал. Однако, уступая царскому повелению, Круг согласился по церковным делам быть в непосредственном ведении Правительствующего Синода, о чем возбудил соответствующее ходатайство. Царь эту просьбу отклонил^{424}. Он думал, что достаточно одного его повеления, чтобы разрушить вековой уклад духовной жизни целого народа, правда, уклад своеобразный, отличительный от византийско-московского, но освященный веками. Он ошибся. Донские казаки, как и в старое время, продолжали в кругу своем, по станицам и в самом г. Черкаске, избирать из среды своей достойных лиц и поставлять их в духовное звание, предварительно посылая их для рукоположения в другие, но не Воронежскую, епархии. Так продолжалось это почти до самого конца XVIII в. Не только войско, но даже станицы, иногда недовольные присланными им священниками, лишали их места. Преосвященный Тихон, епископ воронежский, в 1765 г. доносил синоду, что «войско Донское и ныне, самовольно властвуя, в духовныя дела вступает, в церквах в дьячки и пономари определяет и грамоты дает. Посвященных в стихари собою отрешает, в казаки записывает и священников (из других епархий) к себе собирает». Около того времени священник Терновской архангельской церкви за донос о старообрядцах был станичным атаманом и казаками забит в большую колоду и отослан в Войсковую Канцелярию. Войско настаивало, чтобы воронежский епископ до детей донского духовенства не касался, «потому что духовные причетники, как говорится в представлении, производятся из казачьих детей». Для обучения их, а также детей священников, дьяконов «и прочих церковных детей» на Дону имелись уже школы с самого начала XVIII в. В1746 году грамотой Елизаветы I разрешено открыть в г. Черкаске духовную семинарию^{425}. Неизвестно, в том ли году было открыто это учебное заведение или в следующем, но только в 1757 году при атамане Степане Ефремове оно уже существовало.

Петр I, идя навстречу казаков в удовлетворении их религиозных нужд, в бытность свою в Черкаске, в мае 1709 г., хвалил их за начатую уже постройку нового кирпичного собора, заложенного еще в 1706 г., сам положил на стены его несколько кирпичей и залил их известью^{426}. В том же году он прислал в этот собор большое Евангелие в тяжелых серебряных, вызолоченных досках, украшенных разноцветными камнями, с надписью своего дара и года.

Собор этот, существующий до настоящего времени, окончен постройкой в 1718 г. и освящен 1 февраля 1719 г. В 1730 году построена своеобразной, красивой архитектуры соборная колокольня, сохранившаяся в целости до настоящего времени.

Донские казаки отличались искренней, сознательной религиозностью, но эта религиозность, простая, прямая, не укладывалась в рамки тогдашних духовных воззрений московской Руси, слепо следовавшей букве позднейших византийских церковных уставов; иначе говоря, — Москва не понимала казачьих религиозных воззрений и относилась к ним отрицательно.

Как особый самобытный народ, принявший христианство еще в IV в. и посылавший своих епископов на 1-й и 2-й Вселенские соборы, Донское казачество в течение веков усвоило и древние взгляды на церковные обрядности и таинства, не оставив своих самобытных. Вот почему оно всегда так и чуждалось всего московского и позднейших наслоений в греческой церкви, называемой казаками «еллинской», а не истинной, апостольской.

Просветитель Гетов Приазовья (Босфорании) был Ульфиил; он же был и первым ее епископом. В 359 г. Ульфиил вступил в общение с Акакием и отторг все племя Гетов от кафолической церкви. Словом, этот отдаленный уголок, где едва блеснул свет христианства, был уже предоставлен разным новым, хотя построенным на старых основах, учениям, несогласным с духом греческой церкви. Подобные явления наблюдались не в одном Приазовье, но и в более культурных центрах и даже самой Византии, где в течение веков постановления вселенских соборов колебали многие лжеучения, находившие себе опору в своеобразном понимании апостольской проповеди и жизни первых христианских общин. Те же явления повторились и в стране приазовских Гетов и их потомков — Донском казачестве. Усвоив себе главные догмы Христова учения, как они были установлены первыми вселенскими соборами, казачество, будучи оторванным от всего христианского мира и при том считавшее себя выше и сильней других наций (это явление наблюдается во всех военных орденах), во всей остальной духовной жизни осталось верным своим старым заветам. Это характерно сказалось во взглядах казачества на некоторые церковные обрядности и особенно на таинство брака. Брак на Дону в XVI и XVII вв. в даже в первой половине XVIII в. не считался таинством, а гражданским союзом супругов, одобренным местной казачьей общиной, станичным сбором. Венчание в церкви или часовне было не обязательным, хотя многие из этих союзов, после одобрения общины, скреплялись церковным благословением. Развод производился так же просто, как и заключение брака: муж выводил жену на майдан и публично заявлял сбору, что «жена ему не люба» и только^{427}. Женились 4, 5 и более раз и даже от живых жен. Несмотря на указы Петра I и его преемников, а также настоятельства воронежского епископа о воспрещении этого «противнаго» явления, Донское казачество продолжало следовать в отношении брака своим старым древнегетским обычаям, как это раньше делали их сородичи, гетское казачество новгородских областей. Даже строгая грамота императрицы Елизаветы, данная 30 сентября 1745 г. на имя войскового атамана Ефремова и всего Войска Донского не вмешиваться в церковные дела и не допускать среди казачества этого «противнаго святым правилам» явления, как жениться от живых жен и четвертыми браками, не помогла делу, и казачество продолжало твердо держаться за свои старые устои^{428}. Такое мировоззрение на первый взгляд покажется еретическим, как продукт язычества и глубокого религиозного невежества, но не нужно забывать, что христианство возвысило этот гражданский союз на степень таинства не сразу, а в течение веков, и идея этого таинства получила неодинаковое развитие на востоке и на западе; в протестантстве же брак вовсе сведен на степень гражданского акта. Гражданский брак допущен законами Англии, Франции, Австрии, С.-Америки и др. стран. Освящение этого гражданского акта церковным благословением предоставлено совести верующих и юридического значения в области гражданского права не имеет, как не имело оно и на Дону. Брак, одобренный станичным сбором, считался законным. Церковное благословение заключенного с согласия общины брачного союза есть явление не новое, а чрезвычайно древнее, встречающееся еще в первых веках христианства. В силу этих-то причин казачество, как оторванное на многие века от просветительных центров христианства, и удерживало свои древние обычаи, правда, не все, но в значительной своей массе, до конца XVIII в.

Глава VIII

Атаманы Данила и Степан Ефремовы

Атаман Данила Ефремович Ефремов, сын старшины Ефрема Петрова, казненного Булавиным в 1708 г., был пожалован «настоящим войсковым атаманом» грамотой Анны Ивановны 17-го марта 1738 г., вместо бывшего с 1735 г. «наказного» атамана Ивана Иванова Фролова, внука Фрола Минаева^{429}. Императрица в грамоте писала: «Пожаловали мы в. Д. старшину Данилу Ефремова, за долговременный и ревностный его нам и предкам нашим службы, ко оному войску Донскому настоящим Войсковым Атаманом». Далее: «…и во всем, что к службе нашей касатися имеет, быть ему в послушании». И действительно, этот даровитый казак, воспитанный в походах и битвах, в правление свое Войском показал недюжинные военные и административные способности и в военном деле был ревностным исполнителем царских велений. Еще в звании старшины Ефремов обратил на себя внимание русского правительства за выполнение возложенных на него поручений, особенно в переговорах с калмыцким владельцем Дундуком-Омбо. Чрез него этот владелец получил ханское достоинство, присягнул на верность России и принял участие вместе с казаками в походах против кубанцев и турок в армиях Миниха и Ласси. Словом, Ефремов в этих политических делах был незаменим. В1738 г. кубанцы большими силами напали на Дон, разорили и сожгли Быстрянскую станицу (ныне Мариинскую) и обложили Каргальскую, но Ефремов, будучи уже атаманом, быстро собрал оставшиеся от походов войска, разбил и прогнал татар обратно к Кубани. В следующем году набег повторился, но также был отбит.

В предотвращение подобных внезапных набегов, по настоянию атамана на Дон было прислано 67 пушек, которые он и расставил по всем пограничным с татарами станицам. Кроме того, он назначил на случай внезапных тревог сборные места, куда старшины с казаками по первому сигналу должны являться. А чтобы узнать, к какому из сборных пунктов казаки должны спешить, для этого им установлена в степи на сторожевых курганах особая сигнализация, состоявшая в зажигании казачьими пикетами известного числа маяков. Но несмотря на все эти стремления к благоустройству Войска и выполнению царских требований, Данила Ефремов в правление свое перенес от царских вельмож две большие неприятности. Желая оградить г. Черкаск от внезапного набега врагов, а также защитить от разлива весенней воды, он решил обнести город каменною стеною, вместо пришедшего в ветхость деревянного «полисадника»^{430}. Постройка была начата. Комендант крепости св. Дмитрия Ростовского усмотрел в этой постройке нечто «регулярное», противное правительству и донес в Петербург. Елизавета тремя грамотами 1743 г. потребовала от атамана немедленного донесения о целях постройки крепости, с угрозой, что если «ответа в самой скорости прислано не будет, то вы, атаман, истязаны будете жестоко»^{431}. Ефремова отрешили от атаманства и с старшинами вызвали в столицу. Несмотря на все доводы о необходимости постройки стен, его там задержали и нарядили следствие. От войскового наказного атамана Романа Емельянова, оставшегося вместо Ефремова, потребовали «имеющуюся в войсковой канцелярии о строении в 1741 г. черкасской каменной крепости записку, какова есть, хотя б она и в переплете была, отняв, прислать в Военную коллегию немедленно»^{432}. Но тревога оказалась ложной. Ефремова, после многих допросов и мытарств, отпустили обратно на Дон с прежними правами и дело о самовольно начатой постройке крепости прекратили, разрешив достроить каменную стену деревом, но лишь только с турецкой стороны, «со стороны же российской каменнаго строения крепости — повелели строить накрепко запретить»^{433}. Вот как Москва, а потом С.-Петербург ценили истинных слуг своих.

Вторую неприятность Данила Ефремов потерпел от страшного пожара, происшедшего в Черкаске 12 августа 1744 г. В полдень загорелся дом одной казачки, и чрез два часа весь город был объят пламенем. Войсковой кирпичный собор, где хранились все войсковые ценности, где помещался войсковой архив и царские грамоты и клейноды, выгорел внутри весь. Пострадал даже иконостас и сребро-позлащенный престол. Богатая ризница и войсковая казна погибли. Медные пушки от огня растопились. Взорвался пороховой погреб, непредусмотрительно помещавшийся под собором, и едва не уничтожил это капитальное и красивое здание. Погибло более 300 человек и почти все имущество жителей. Следствие обнаружило, что все эти бедствия произошли «от слабаго смотрения наказного атамана Романа Емельянова», в виду чего он был предан суду Войска.

По ходатайству Данилы Ефремова Елизавета Петровна приказала возобновить по прежним образцам все прежде жалованные войску клейноды и знамена^{434}.

В 1753 г. Данила Ефремов был пожалован чином генерал-майора и уволен, по его просьбе, от занимаемой должности, а сын его Степан Ефремов назначен войсковым атаманом. Курьеру Бунакову царскую грамоту о том велено вручить самому атаману Ефремову, публично в Войсковом Кругу распечатать и прочесть, а потом публиковать по всем станицам^{435}.

Чрез два года началось восстание в Башкирии, а потом семилетняя война. На оренбургскую границу послано было с Дона до 3 тыс., а в Пруссию до 16 тыс. казаков. Главное начальствование над казаками в этой кампании было вверено Даниле Ефремову, как старшему по чину в войске. За подвиги донских казаков в Пруссии и Померании Ефремов в 1759 г. был пожалован тайным советником^{436}. Ему обязаны были подчиняться и войсковой атаман и все старшины^{437}. «Для отправления секретных дел, кои на него возложены, повелено дать ему писаря и адъютанта, тако же сто человек казаков из донских, кого он сам к тому способных выберет».

С назначением царской властью атаманов начинается расхищение войсковых земель как самими атаманами, так и старшинами. На самовольно захваченных, а также с разрешения Войсковой Канцелярии землях они стали поселять бежавших на Дон из всех Украйн малороссийских черкасов, особенно из Слободской. К этому классу «доморощенных» донских помещиков скоро стали примыкать их дети и родственники, именитые казаки и выборные войсковые чиновники: есаулы, сотники и др.

Расхищение войсковых земель началось с самого начала XVIII в., но особенно большие размеры оно приняло при Даниле и Степане Ефремовых, показавших в этом отношении пример другим. Царские указы и грамоты о воспрещении принимать и селить на казачьих землях малороссиян не исполнялись, т. к. никакие меры не могли удержать живой человеческий поток, стремившийся на свободные и плодородные земли, где переселенцы находили ласковый приют, получали разные льготы и чувствовали себя вполне свободными^{438}. Наконец, правительство, видя невозможность привести в исполнение раньше изданные свои распоряжения о высылке с Дона беглых и не желая обострять отношений с казачеством, столь ему необходимым в военном деле, вынуждено было в 1763 г. прибегнуть к одной мере — привести в известность всех новопришлых на Дону, т. е. произвести им перепись; кстати, такая же перепись в то время была начата и по всей России (3-я ревизия). Этой переписью выяснено, что на Дону за старшинами и станицами малороссийских черкасов числилось 20 422 души в 232 поселениях (слободах и хуторах). Кроме малороссийских черкасов, на Дону оказались великорусские крестьяне, купленные старшинами у помещиков в русских губерниях.

По повелению Екатерины II все эти «новоприходы» были оставлены на Дону навсегда и обложены в пользу казны семигривенным окладом (по 20 коп. на ассигнации). Наблюдение за исправным поступлением этих денег возложено на владельцев и станичных атаманов, а высшее на Войсковую Канцелярию и обер-коменданта крепости св. Дмитрия, которому и сдавались эти суммы^{439}.

Помимо самовольного захвата старшими войсковых земель или по «записям» Войсковой Канцелярии, казачьи земли стали жаловаться и высочайшей властью угодным им лицам; так, например, в 1761 г. Петр III неизвестно за какие заслуги пожаловал полковнику Михаилу Себрякуву весь Кобылянский юрт, будто бы «пустопорожний», но на самом деле оказавшийся заселенный казачьей станицей. Жалоба казаков и ходатайство Войска о возвращении этого юрта Екатериной II были отклонены, как «дерзновенные». Екатерина в грамоте 1764 г. на имя атамана Степана Ефремова и всего Войска Донского писала: «яко вы, не исполняя не токмо велений главной над вами команды, но и в противность уже имяннаго указа (Петра III), ложно представить отважились, подлежите не малому наказанию»… С лиц, подписавших войсковое определение по сему делу, повелено взыскать штраф в 10 тыс. руб.^{440}.

Так русские венценосцы дорожили престижем царской власти своих предшественников, хотя бы с позором и свергнутых ими.

Производя перепись черкасам, комиссия натолкнулась на многие злоупотребления правящих сфер. Ввиду чего на Дон скоро был командирован генерал Романус для исследования, на каком праве и на основании каких указов атаманы и старшины завладели казачьими землями, какой они с них получают доход и куда расходуют деньги. Вместе с тем Романусу поручено было отобрать от Степана Ефремова Черногаевский юрт, которым отец его завладел будто бы с разрешения Войска, но на самом деле не имел на это никакого указа и повеления, а также от других старшин и казаков, самовольно захвативших земли. Пока производились об этом исследования, Степан Ефремов, в бытность свою в Петербурге, представил в 1765 г. в Военную коллегию проект о коренном преобразовании внутреннего управления войска. Все статьи этого проекта клонились к усилению власти войскового атамана, в подрыв прав выборных старшин. Проект этот состоял в следующем: 1) в Войсковой Канцелярии, по назначению атамана и под его председательством, должны присутствовать 8 сведущих в законах старшин, для заведывания гражданскими и военными делами; 2) все в. Дон. разделяется на 20 постоянных полков, по 600 чел., готовых выступить во всякое время; названия этим полкам дать по главным казачьим городкам; платье они должны иметь казачье одноцветное. Остальные казаки, во время выхода 20 полков, должны нести службу на Дону и оберегать границы от набегов татар. Назначение полковников, старшин и других чинов в полки предоставлялось власти атамана. Суд и расправа в полках должны производиться по Войсковой Канцелярии. Для содержания выходивших на службу полков Ефремов указывал на следующие источники: 1) назначаемое в подарки зимовой и легким станицам, присылаемым в Петербург, передать в распоряжение Канцелярии; 2) семигривенный с малороссиян оклад, около 14–15 тыс. руб. в год и половину станичных доходов, из 20 тыс., причислять к войсковой казне. Словом, Степан Ефремов, стремясь к неограниченной власти на Дону, желал ведать как гражданскими и военными делами, так и всеми войсковыми доходами, которые с развитием, благодаря трудолюбивым черкасам, земледелия на Дону, садоводства, скотоводства и коневодства, а также богатству края, могли быть в то время очень значительны.

Едва ген. Романус ознакомился с положением дел в войске, как в Петербург стали доходить сведения о многих, вновь открытых злоупотреблениях атамана. И вот в то время, когда Ефремов еще находился в столице и когда ему туда выслали будто бы «по приговору войска» на расходы по утверждению проекта 7 тыс. руб. из войсковых сумм, наказный атаман Сидор Кирсанов и старшина Юдин донесли в Военную коллегию, что атаман расхищает войсковую казну и провиант, берет взятки с казаков деньгами и лошадьми и ведет подозрительную переписку с кумыкским князем Темиром. Ефремов, ничего не подозревая, возвратился на Дон и вступил в отправление своих обязанностей. Между тем донос возымел свое действие, и атамана потребовали в столицу на объяснение. Получался указ за указом, повеление за повелением, но Ефремов, зная хорошо настроение вельмож и фаворитов императрицы и сознавая за собой вину, отъездом медлил. В таком положении прошло около 6–7 лет. Атаман преспокойно жил в своем «Зеленом» или «Красном» дворе, где ныне хутор Краснодворский, Старочеркасской станицы, окруженный преданными ему старшинами и казаками. Наконец в начале 1772 г. на Дон был командирован генерал Черепов под предлогом принятия мер к прекращению появившейся эпидемии и к скорейшей высылке 10 тыс. казаков в разные места для государственной службы, а на самом деле для изучения настроения казачества и замыслов войскового атамана^{441}. Дон насторожился. Кляузы и доносы старшин массе казачества были неизвестны. Постоянные походы в дальние места по дорогам того времени для казаков были тягостны и разорительны. На них возлагались, как на пасынков России, «подданных и верных рабов», как именовала их Екатерина II в грамотах своих, самые трудные и несуразные поручения. Среди регулярных войск они были всегда в пренебрежении. Их и их выборных полковников и есаулов всегда обвиняли в мародерстве и грабежах, а между тем для продовольствия донских полков русское высшее командование почти ничего не давало. Словом, произволом царских вельмож Дон был в высшей степени недоволен. Кроме того, незадолго до прибытия Черепова с Дона было без согласия Войска переведено около 1000 семейств в Азовскую и Таганрогскую крепости для образования там двух конных полков^{442}. Стали ходить слухи об обращении казаков в солдаты — «регулярство». Дон волновался. Ввиду такого настроения масс, Черепов стал настаивать на скорейшем отъезде атамана в столицу. Ефремов наконец объявил о своем отъезде, но на самом деле поехал по станицам и совещался с атаманами и казаками об отнятых московскими царями казачьих правах и старых вольностях, о намерениях правительства обратить их в солдаты и проч. Чрез насколько недель он возвратился обратно в Черкаск и поселился в своем «Красном» дворе.

В сентябре месяце пришло царское повеление, чтобы «за отзывом атамана Ефремова в Петербург, никаких от него ордеров не принимать и его приказаниям исполнения не чинить». Но было уже поздно. Многие из станиц стали замышлять нечто недоброе и готовиться дать засилью столичных вельмож отпор. В Черкаске получались одно за другим ходатайства об избавлении «регулярства», возвращении казаков из Азова и Таганрога, где они находились в полном подчинении и произволе комендантов крепостей, и, наконец, в сентябре на имя атамана и старшин поступил рапорт от казака Бесергеневской ст. Якова Янченкова с просьбой «за реку стойте крепко, генералу Черепову подписок не давайте, а то узнаете, что вам и генералу с вами будет. Это ведь не Яицкое, а Донское войско»^{443}. Предчувствуя грозу, Черепов велел расставить вокруг Черкаска караулы, чтоб не пропустить в город атамана.

Наступило традиционное для войска Донского 1 октября, когда по древнему казачьему обычаю, в память взятия Казани, собирался всенародный Войсковой Круг. Так и на этот раз казаки вспомнили свое древнее право и собрались на всенародный круг, в котором приняли участие, помимо отставных и служилых казаков, выростков и малолетков, даже приписанные к станицам города малороссийские черкасы. Наказный дьяк прочитал присланные из Военной коллегии грамоты и указы об отозвании атамана в столицу и о неисполнении его приказаний. «Страшно шумел казачий круг. Все, как один, стали за своего атамана». Проснулся живучий казачий дух, дух старых казаков-вечников, который не могли угасить ни строгие царские указы и грамоты, ни даже массовые расстрелы и виселицы. Гордый и свободолюбивый дух казачества, воспитанный на преданиях отцов и дедов, не может быть угашен какими-либо искусственными мерами.

В круг вошел походный есаул Перфилов и сказал: «эти грамоты подписаны генералами, а руки государыни на них нет, а атаман же Ефремов пожалован по именному высочайшему указу». Страсти разгорались. Казаки бросились к квартире Черепова и подвергли ее разгрому. Сам генерал выскочил чрез заднее крыльцо и хотел пройти к Дону, чтобы отплыть в крепость св. Дмитрия, но казаки поймали его, привели в круг и потребовали снять расставленные вокруг города караулы, а потом удалиться из города. Черепов на все согласился. Провожая его, толпа кричала: «ты хочешь нас писать в солдаты, мы все помрем, но до этого себя не допустим!» Били его пинками, бросали землей и так проводили до самого загородного атаманского двора.

Узнав об этом, комендант крепости немедленно донес о том в Петербург, откуда вскоре было прислано повеление арестовать Ефремова и заключить в крепость св. Дмитрия.

В ночь под 9 ноября 1772 г. атаман был внезапно арестован в своем Зеленом дворе командой, высланной из крепости с капитан-поручиком Ржевским. Весть о том моментально облетела все черкасские станицы. На соборной колокольне в ту же ночь ударили в набат, звонили «сполох». Раздались выстрелы вестовых пушек.

Казаки взялись за оружие. Наказный атаман Машлыкин и старшины собрались в Канцелярию и там только узнали, в чем дело. Казаки, окружив их, кричали: «вы выдали войскового атамана! всех вас перебить и в воду посадить!» Потом бросились к крепости. К ним присоединились соседние станицы. Все требовали освобождения атамана, в противном случае грозили разорить крепость до основания и гарнизон уничтожить. Есть предание, что комендант крепости Потапов приказал Ефремову под взведенными курками взвода солдат выйти на вал и объяснить казакам, что он едет в Петербург добровольно, по требованию государыни. Услышав это, казаки успокоились и разъехались по своим станицам.

На другой день доносчик Сидор Кирсенов, скрывавшийся в крепости св. Дмитрия, прислал в Черкаск уведомление о причине ареста атамана, т. е. он повторил все те обвинения, какие представил в Военную коллегию. Но казаки этому не хотели верить и решили послать опровержение; об этом запросили все станицы.

Вскоре комендант крепости сообщил для сведения Войска, что Ефремов «взят в силу высочайшего указа за ослушание 3-х присланных к нему из государственной коллегии повелений». Такое извещение положило конец всяким недоразумениям.

В декабре месяце на Дону была получена грамота Екатерины II, объяснявшая причину ареста Ефремова и призывавшая все войско Донское к спокойствию.

«Буде же паче чаяния, — писала Екатерина, — и к возбуждению праведнаго гнева нашего, нашлись бы в Донском войске нашем такие преступники, кои бы и после обнародования сего повеления нашего дерзнули еще продолжать неспокойство и волнение, то да ведают, что тогда не избегнут злодеи и возмутители достойной себе казни; впрочем, все пребывающие в повиновении верные рабы Донское войско наше навсегда пользоваться будут монаршим благоволением нашим, к коим и пребываем императорскою милостию нашею благосклонны»^{444}.

На ходатайство войска о прощении всех, принимавших участие в так называемом «Череповском бунте» и в деле Ефремова, Екатерина II, зная, по донесениям Румянцева, как геройски ведут себя донские полки, около 20 тыс., в бывшей тогда войне с турками (первая турецкая война 1768–74 гг.), послала на Дон свой рескрипт, в котором высказала свое монаршее благоволение и всем виновным прощение, добавив, что последние могут загладить вину свою в войне с турками, куда они должны быть отправлены без очереди^{445}.

Ефремов был отвезен в Петербург, где над ним был наряжен военный суд, признавший его виновным в следующих преступлениях: «1) в неисполнении многих распоряжений главнокомандующих армиями; 2) в 1769 г., собрав до 10 тыс. казаков, продержал их долгое время без всякой пользы; 3) после разорения станицы Романовской (1771 г.) не велел преследовать татар дальше р. Ей; 4) ослушался шести указов военной коллегии о немедленном выезде в Петербург; 5) этим неповиновением он дал повод к возмущению казаков против ген. Черепова и 6) публично, пред старшинами, с дерзостью и угрозами, забыв подданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова». Кроме того, «найден и в других противных законах и чести поступках». Суд приговорил его к лишению живота — повесить, но по повелению Екатерины смертная казнь заменена была вечною ссылкою в Пернов.

Для исследования же дела по обвинению Ефремова в расхищении войсковых сумм и других незаконных действиях по войску наряжена была в 1773 г. в крепости св. Дмитрия следственная комиссия из 7 лиц под председательством обер-коменданта. Комиссия эта открыла, что Ефремов, видя себя виновным в большой растрате войсковым сумм, сжег приходо-расходные книги за 1754, 60 и 62 гг., по которым числилось войсковой казны 45 471р. После ареста его и опечатания погреба, где хранилась эта казна, прошло около полугода. Печать и ключи хранились у атаманши Мелании Карповны. По вскрытии комиссией погреба в нем оказалось только 12 тыс. руб. В 1769 г. атаман собрал на р. Несвитае 10 тыс. казаков под предлогом командирования их на службу в разные места России, но многих из них за взнос ему по 1, 70, 80 и по 100 руб. отпускал обратно домой. Там же им собрано до 58 лошадей с сбруей и упряжью. За производство в чин старшины брал «в знак благодарности» по 200 и 300 руб. Имение Ефремова было описано и взято в секвестр на случай могущих оказаться взысканий в пополнение войсковых сумм. Имения этого оказалось, наличных денег, вещей и построек более чем на 302 тыс. руб., крестьян около 300 душ и калмыков 267, большие табуны лошадей, рогатого скота, овец и верблюдов.

По делу «Череповского бунта» привлечено было комиссией в качестве обвиняемых до 30 человек. Следствие и допросы тянулись более года. Члены комиссии взялись за дело усердно и пустили на казачьи спины «для утверждения сущей справедливости» батоги и розги. Наконец, новой грамотой Екатерина II повелела «все вследствия по делу о взятии Ефремова оставить и уничтожить, казаков, содержащихся по сим делам под стражею, выпустить и простить». «И все сие милостивое наше соизволение, — говорилось в грамоте, — учинилось в разсуждении верной и усердной службы войска Донского, нам оказанной в сей (турецкой) войне»^{446}.

Все вышеописанные события, разыгравшиеся в правлении атаманов Данилы и Степана Ефремовых, как то: захват войсковых земель и самовольное поселение на них пришлого люда, ничего общего с казачеством не имеющего; стремление этих правителей к самовластию и расхищению войсковой казны, взятки за освобождение от военной службы и подарки «в знак благодарности» за производство в старшины, «Череповскийбунт», кончившийся арестом и ссылкой Степана Ефремова, ясно показывают, что русское правительство, отняв у Донского казачества его исконные народные права по самоуправлению, не могло дать взамен ничего, кроме как массы указов и регламентов, к своеобразному быту казачества совсем не применимых. Произвол сановников и фаворитов Екатерины в управлении делами России сказался и на Дону. Осудив Ефремова, императрица не исправила этим дела, а больше ухудшила. Ефремовых, несмотря на их недостатки, казаки уважали и любили за их простоту и казачью ухватку, стремление к самобытной казачьей жизни. Обвинительные пункты, вынесенные военным судом Ефремову, слишком общи и не могли служить основанием к лишению его жизни чрез повешение. Дело было совсем в другом. Ефремова подозревали в сепаратизме, булавинщине, в стремлении к автономии войска Донского. Вот почему следственная комиссия для «утверждения сущей справедливости» так усердно прибегала на Дону к батогам и розгам, но, видимо, не добилась ничего. Казаки, любившие своего атамана, были тверды и не открыли его тайных замыслов. А что они были, это показывает весь ход событий. На Тереке, Урале и Оренбурге было неспокойно. Всюду пахло «пугачевщиной». Везде причины были одни — засилье и произвол царских вельмож. Казачеством, как боевой силой, дорожили и награждали его бунчуками и знаменами^{447}, но всячески старались урезать его вольности, его права по самоуправлению, забывая, вернее не понимая, что все то, что создавалось целыми веками, что составляло духовную основу, нравственный принцип, так сказать, нравственный культ целого народа, не может быть уничтожено кабинетными мудрствованиями случайных правителей, по игре злой судьбы выплывших на поверхность русской жизни из омута житейских треволнений. «Забыв верноподданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова», говорится в приговоре суда. Это было самое сильное, хотя ни на чем не основанное обвинение. Могло быть, что Ефремову, как истому казаку, противно было выслушивать и похвалу, и упреки от случайно заброшенной в Россию бедной немецкой принцессы, свергнувшей бездарного и развратного немца мужа и завладевшей русским престолом, с правами самодержавной императрицы. Так оно и было. Дух казачества живуч. И Ефремов за это поплатился, пробыв около 12 лет в заточении, и умер в Петербурге, не увидев родного Дона.

Глава IX

Пугачевский бунт

После ареста Степана Ефремова наказным атаманом в. Д. был назначен полковник Семен Никитич Сулин, служивший при Ефремове почти бессменно походным есаулом около 13 лет, командуя его атаманскою сотнею^{448}.

Время после ареста Ефремова было самым тяжелым для Дона: 22 тыс. донцов бились с турками за Дунаем, несколько полков были на Кубани, удерживая движение кубанских и крымских татар, другие потребованы в армию, действовавшую против Пугачева; в станицах остались одни старики, раненые и малолетки. 1773 год был неурожайный. На Дону был голод. Расположенные по станицам, «для их спокойствия», русские войска под начальством Багратиона и Бринка съедали последний хлеб. «Мы пришли в крайнее разорение и бедность», писали станицы наказному атаману, но тот ничем не мог им помочь, т. к. крымцы и кубанцы, усиленные ордами вновь переселившихся к ним из Бессарабии ногайцев, были неспокойны. Борьба с ними была перенесена на Кубань. Хотя станица Романовская и сильно пострадала в 1771 и 73 гг. от летучих набегов кубанцев, но это уже были последние вспышки этих хищников. Кубанцев и ногайцев подстрекал к набегам союзник турок, крымский хан Девлет-Гирей, двинувший и сам часть своих войск на Дон. Но донцы жестоко отомстили за эту попытку, нанеся жестокое поражение в верховьях р. Ей брату хана Шаббас-Гирею, а потом в 1774 г. на речке Калалы, впадающей в Егор лык. Эта последняя битва была выиграна благодаря твердости и мужеству молодого, двадцатилетнего полковника Матвея Платова.

Турецкая война продолжалась. Бунт Пугачева разгорался. Вся Волга была объята пламенем восстания. Шайки бунтовщиков уже приближались к границам Дона. Трон Екатерины шатался. Пугачев назвал себя императором Петром III и его именем поднял Урал и весь восток, обещая крестьянству прежнюю свободу и волю. Повторилась та же «разиновщина». Обессиленный борьбой с внешними врагами и голодающий Дон, помня «булавинщину», должен был напрячь последние усилия к отражению новых врагов и объявил поголовное ополчение, хотя не было ни оружия, ни снаряжения. Начальствование над этим ополчением было вверено полковнику Луковкину. В короткое время он собрал в пяти станицах около 550 чел., большею частью малолетков, и в трех схватках с шайками грабителей, состоявшими из всякого сброда, разорявшими помещичьи усадьбы и казачьи станицы, принуждая всех присягать мнимому Петру III, нанес им жестокое поражение при ст. Етеревской, Медведицкой и на р. Болоде. Кроме того, 14 донских полков, взятых из действующей армии, сражались с Пугачевым вне пределов войска и способствовали окончательному усмирению этого мятежа.

Еще в самом начале этого движения Екатерина II с тревогой прислала на Дон грамоту, полагаясь на «несомненную и известную ей верность и усердие Донского войска» к пресечению и отвращению «злодейских замыслов этого бездельника». Также, объявляя войску «свое монаршее благоволение за должную ревность к службе и усердие к отечеству», предписывала, чтоб находящихся в Зимовейской станице «злодея Пугачева, жену и детей (3-х малолетних), и буде есть, родных братьев, без оказания им наималейшаго огорчения, яко не имеющих участия в злодейских делах его, отправить за пристойным присмотром в крепость св. Дмитрия, к обер коменданту г. м. Потапову», для выдачи их посланному для этого генералу Бибикову. Кроме того, Екатерина повелевала собрать при присланном от обер коменданта крепости офицере «священный той станицы (Зимовейской) чин, старейшин и жителей, при всех при них сжечь (курень Пугачева) и на том месте, чрез палача или профоса, пепел разсеять, потом то место огородить надолбами или окопать рвом, оставя на вечные времена без поселения, яко оскверненнаго жительством злодея, котораго гнусное имя останется мерзостию навеки, а особливо для донского общества, яко оскорбленнаго ношением тем злодеем казацкаго на себе имени, хотя отнюдь одним таким богомерзким чудовищем ни слава войска Донского, ни усердие онаго, ни ревность к нам и отечеству помрачиться и ни малейшаго потерпеть не могут нарекания»^{449}.

Глава X

Атаман Алексей Иванович Иловайский. 1775–1796 гг.

Самым неутомимым преследователем разбитых шаек Пугачева по заволжским степям был донской полковник Алексей Иловайский, который, имея в своем распоряжении всего 400 чел. конных казаков, переправился чрез Волгу и пустился по следам убегавшего на Яик самозванца. В безлюдных и пустынных степях казаки применили свою обычную тактику, выработанную вековой борьбой с татарами — следили за Пугачевым по сакмам. Отряд по дороге наполовину растерялся. Однако Иловайский с остальной частью достиг Яицкого городка и арестовал Пугачева, выданного ему его же приверженцами.

За этот подвиг Иловайский грамотой Екатерины II, по докладе Потемкина, назначен, вместо Сулина, наказным атаманом войска Донского и награжден чином армейского полковника, а чрез год пожалован войсковым атаманом, с тем, чтобы «считать его в сей степени против 4-го класса чином армии». В то же время войску пожалованы были бунчук, булава и насека.

В присланной в том же году на Дон похвальной грамоте за турецкую войну и усмирение пугачевского бунта Екатерина II, кроме многих восторженных выражений и похвал, относящихся к войску Донскому, добавила, «что врожденное онаго войска военное искусство и неутомимость во всегдашней передовой страже, не токмо не позволили неприятелям нигде во вред войск наших скрыть своего движения, но превозмогали и совершенно уничтожали всякое онаго покушение, чем и споспешествовали славным оружия нашего успехам»^{450}.

Кроме этих похвал, войско получило вспомоществование деньгами и хлебом до 64 тыс. четвертей, а также повелено было возвратить из Азовской и Таганрогской крепостей переселенных туда казаков «в прежния их жилища».

Назначение Иловайского атаманом тесно было связано с коренным преобразованием внутреннего управления войска. Вместо прежней Войсковой Канцелярии, где атаман и старшины распоряжались по своему произволу, по мысли Потемкина, для заведывания всеми внутренними гражданскими делами, учреждено было в 1775 г. «Войсковое Гражданское Правительство», состоявшее из атамана, 2 старшин по назначению и 4 по выбору на один год от войска, с положенным всем им из войсковых доходов жалованья. Этому Правительству подлежали дела: хозяйственные, по приходу и расходу денежных сумм, по промыслам и торговле, а также и по гражданскому судопроизводству, «согласно генеральнаго во всем государстве установлению», с соблюдением данных войску привилегий. Дела военные подлежали неограниченной власти атамана, который считался главным начальником войск. Во главе управления всем войском Донским стоял князь Потемкин.

Этот проект был утвержден Екатериной II 15 февраля и при предложении Потемкина от 18 февраля 1775 г. послан для немедленного приведения в действие войсковому атаману^{451}.

Замечательно, что все эти бюрократические нововведения в войске Донском, кажущиеся на первый взгляд рациональными, клонящиеся, по выражению самого Потемкина, «к возстановлению в пределах войска Донского желаемаго, по премудрому ея (Екатерины) намерению, благоденствия», не привились на Дону; по крайней мере, во многих позднейших донских актах по-прежнему упоминается бывшая упраздненная Канцелярия. Видимо, Иловайский, будучи в душе истым казаком, не хотел воспользоваться данными ему неограниченными правами и, считая Потемкина случайным временщиком, каковым он был на самом деле, старался поддерживать старые казачьи устои и оградить самобытность войска от каких-либо нововведений и поползновений фаворитов царицы на старый уклад казачьей жизни.

Подтверждением этому в делах Синода имеются такие донесения воронежского епископа, что атаман Иловайский запрещает ему вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются с утверждения «казачьяго круга и старшин», и даже набил колодки на протопопа черкасского собора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше «веча», т. е. круга старшин. Этими донесениями сказалось все. Атаман Иловайский не был ни изувером, ни крамольником, напротив, считался человеком просвещенным для своего времени и заботился о насаждении образования на Дону и поднятии его экономического развития. Вскоре после своего вступления в должность он возбудил ходатайство пред Потемкиным о разрешении детям казаков поступать в вновь открытый московский университет. Потемкин принял это ходатайство благосклонно и отвечал: «Попечение о воспитании донских детей приемлю я с признанием и не оставлю с моей стороны прилагать о таковых учащихся к чести и славе войска Донского всегдашнее рачение». (А. Савельев, стр. 95). В 1775 г. 4 донских воспитанника уже поступили в Московский университет. В его управление войском в г. Черкаске в 1790 г. было открыто народное училище (малое), а 2 октября 1793 г. торжественно отпраздновано открытие, в присутствии Иннокентия, епископа воронежского и черкасского, «Главного Народного Училища», типа средних учебных заведений, преобразованное при атамане Платове в гимназию.

Одновременно с учреждением на Дону «гражданского правительства», повелено войсковых старшин и полковников, командовавших в походах полками наравне с установленными по табели военными чинами, производить в штаб-офицерские чины. Тех же старшин, которые впредь будут командовать полками и носить звание полковников, в уважение их службы, считать за уряд младшими пред армейскими секунд маиорами, но выше капитана. Есаулов и сотников «признавать и принимать прилично офицерскому чину».

Некоторые переселенные из Бессарабии ногайские орды жили мирно. Кочуя с места на место, они заняли степи по Манычи и Кагальнику. Имея слабую организацию и всегда голодая, эти орды, подстрекаемые кубанскими, постоянно беспокоили донские станицы. Иловайский решил очистить от них эти степи. По станицам были разосланы грамоты быть всем готовыми к поголовному ополчению с двухмесячным провиантом.

Узнав об этом, татары двинулись к Кубани, но там встретили отпор от черкесов. Теснимые с двух сторон, они решили завладеть манычскими и сальскими степями силой. В 1781 г. они стали явно нападать на казачьи сторожевые посты. Ожидая нападения, Иловайский вооружил все низовые станицы, до Раздорской. В Крыму произошло возмущение против хана Шагин-Гирея. Потемкин решил присоединить Крым и Тамань к России. Началась вторая турецкая война. Дон выставил в действующую армию 36 полков, т. е. почти все свои военные силы, начиная с 15 лет, с 3-х месячным провиантом. 8 апреля 1783 г. манифест Екатерины II возвестил об окончательном присоединении Крыма, Тамани и Кубани к России. Оставалось привести в подданство неспокойные ногайские орды, подстрекаемые к неповиновению укрывшимся у них крымским ханом. Для усмирения их был командирован Суворов. Близ устья Лабы Иловайский с 10-ю донскими полками присоединился к его войскам. После отважной переправы чрез Кубань во главе с донскими казаками, близ урочища Керменчик, русские войска 1 окт. 1783 г. одержали решительную победу над татарами и завладели богатой добычей. О подвигах в этом походе Суворов доносил Потемкину: «храбрость, стремительный удар и неустрашимость Донского войска не могу довольно похвалить пред вашею светлостью и высочайшим троном». Эта похвала величайшего из полководцев, скупого на слова и похвалы, заслуживает глубокого внимания и должна быть запечатлена потомками старого боевого казачества.

Ногайцы признали подданство России и в знак покорности прислали Суворову свои белые знамена.

За свои подвиги в этом деле Иловайский был награжден чином генерал-поручика и орденом св. Владимира 2-й степени, а полковые командиры бригадирами^{452}.

Распоряжаясь самовластно войском Донским, Потемкин представил на утверждение Екатерины II и проект о переселении на Дон из Крыма и Турции армян, в числе 15 тыс. душ, для поднятия будто бы экономического значения края и развития торговли. Проект этот был одобрен в 1779 г. Переселенцам даны были такие льготы, какими до того времени не пользовались не только сами казаки, но даже и коренные жители соседних губерний. На берегу Дона, близ крепости св. Дмитрия, был основан армянский город Нахичевань. Для поселения армян земледельцев из войска Донского было отторгнуто до 68 тыс. дес. удобной земли. Переселенцы были перевезены со всею движимостью на казенный счет, освобождены на 10 лет от всех повинностей, постоев, рекрутчины и проч.; каждому домохозяину отведено по 30 дес., выданы безвозмездно семена, лес на постройки, скот, инвентарь и проч., с возвращением стоимости их чрез 10 лет^{453}. Словом, часть устьев Дона и берега Азовского моря были изъяты из владений войска. Это изъятие было закреплено грамотой Екатерины 27 мая 1793 г., по проекту того же Потемкина, уже в то время умершего, об утверждении границ земель, «от предков наших войску Донскому пожалованных, и коим владением казаки Донские издревле спокойно пользовались»… При грамоте была-приложена и карта этих земель, подписанная императрицей: «Мы по всегдашнему о благе наших подданных попечению, желая в Дон доставить безспорное на вечныя времена владение принадлежащими оному землями и чрез то изъявить монаршую нашу признательность к ревностной его службе, утвердили подписанием поднесенную нам и при сем препровождаемую карту, по которой и указали сделать исполнение»^{454}.

Удивительна в этом отношении политика к казачеству русских правящих сфер, вводивших всегда в заблуждение царей и цариц. Посылая на Дон многочисленные похвальные грамоты, с велеречивыми и напыщенными выражениями, превозносящими войско Донское за его подвиги до небес, русские венценосцы в то же время старались низвести казачество на степень «своих верноподданных, послушных рабов», урезывали шаг за шагом их исконные казачьи права, отторгали лучшие приморские земли, политые в течение веков казачьей кровью, и отдавали их чуждому элементу, случайно заброшенному на Дон.

Мало того, восхваляя войско Донское за его великие заслуги и «отличную храбрость, оказанные в войне, достойныя нашего монаршаго отменного благоволения и милости, ко всенародному сведению на память будущих времян», Екатерина в то же время, по представлению своих сановников, никак не хотела считаться с самыми насущными потребностями казачества, его правами, как военного, пусть даже «верноподданнаго сословия», и грамотой 9 мая 1792 года повелела «для спокойствия и безопасности Кубанских пределов от набегов необузданных горских народов произвесть вновь на линии построение нужных крепостей и редутов, а для вящшаго усовершения той линии завести на оной вновь казачьи станицы (12-ть), в которыя по исчислению до 3 тыс. семей потребно. К такому поселению назначили мы употребить шесть донских полков, под начальством генерала Гудовича находящихся, которые и должны быть в полном пятисотенном комплекте»…^{455}

Такое бесцеремонное обращение с казачеством вывело его из терпения. Казаки трех полков, бывших на линии, сменив своих полковников, явились в Черкаск в числе 1000 челов. и приступили к войсковому атаману с требованием и угрозами отменить это распоряжение. Иловайский велел прочитать им грамоту императрицы. Казаки пришли в ярость. «Наконец, штурмою вечером 31 мая принесли знамена генералу (атаману) и отдали; и тем кончили. И поехали в домы с грамотами отпускными». 3 июня атаман выехал в Петербург ходатайствовать об отмене переселения, а бригадир Платов спешно отправился на Кубань для успокоения оставшихся там полков^{456}.

Насильственное переселение, по усиленной просьбе Иловайского, было отменено, а вместо него предоставлено было станицам, по древнему их обычаю, самим назначать семейства, желающие переселиться, но все-таки не менее 3 тыс. В войсковой грамоте станицам было сказано, что «государыня, снисходя только к древнему донскому обряду, простила ослушников ея воле, исключая начинщиков зла». Войсковым чиновникам, посланным с этими грамотами, приказано было не вмешиваться в станичные распорядки, а только отобрать списки назначенных на переселение. Войсковое правительство, издавая это распоряжение, само было в большом затруднении. На Кубань требовались исправные и здоровые казаки в полном вооружении и о дву-конь. Всех служилых казаков в то время было около 30 тыс. Следовательно, для переселения нужно было выслать с Дона одну десятую часть всех строевых казаков. Требование несуразное и невыполнимое. Предположили в число переселенцев включить 800 семейств малороссиян, с зачислением их в казаки. Войсковое правительство поневоле должно было хитрить и действовать осторожно, чтобы не вывести из терпения все войско. Станицы Есауловская, Кобылянская, две Чирских и Пятиизбянская решительно отказались подчиниться распоряжению о переселении и не приняли войсковых грамот. Отрешив от должностей станичных атаманов и подписных стариков и выбрав вместо них других, казаки этих станиц дали клятву друг друга не выдавать, говоря, что они свои земли заслужили кровью и кровью их защищать будут, укрепили станицы, поставили пушки и стражу; даже получено было известие, что с весной они намеривались идти в Черкаск, забрать все регалии и выбрать другого атамана. Иловайский вынужден был обратиться к помощи регулярных войск. Жалованным старшинам, полковникам и генералам не хотелось расставаться с своими правами и преимуществами, дарованными русским правительством.

На усмирение бунтовщиков, собравшихся в Есауловской стан., в феврале мес. 1794 г. двинулся отряд казаков в 1000 челов. во главе с наказным атаманом, генералом Мартыновым и «прочими господами». К ним подоспел князь Щербатов с 5-ю полками и 4-мя баталионами пехоты, 2-мя эскадронами драгун, 4-мя полевыми орудиями, а также три Чугуевских полка под начальством генерала Платова. Станицы заняты были почти без боя. 6-го июля началась обычная расправа, какую Москва всегда применяла к казачеству: 48 старшин и 298 казаков были закованы в цепи, 1645 человек наказаны плетьми. Назначено, по приказанию Военной коллегии, следствие. Председателем следственной комиссии был Щербатов. Оказалось, что все бузулуцкие, хоперские и медведицкие станицы также не приняли войсковых грамот и отказались от переселения. Князь Щербатов признал и их виновными и около пяти тысяч челов. подверг наказанию кнутом, из-под которого немногие вышли целыми. Десятая часть попали в Сибирь. Есаул Рубцов, которого считали главным виновником бунта, получил 251 удар кнутом и в тот же день скончался^{457}. И все это происходило в то время, когда большая часть донских полков находилась в войне с Речью Посполитой (1791–95 гг.), потом с Швецией и Персией. Везде и всюду донские богатыри показывали чудеса храбрости и уменье вести войну и выигрывать победы не только в стычках с полудикими горскими народами Кавказа, но даже с хорошо организованными силами европейцев. Между тем у себя дома, на Дону, они подвергались насилию и экзекуции. Некоторые полки, стоявшие в Крыму, узнав, что их станицы разоряют регулярные войска, пришли в волнение. Казаки стали большими партиями уходить на Дон. Стало пахнуть общим бунтом. Старая императрица, занятая своими фаворитами, не могла уже заниматься внутренними делами государства, а предоставила все это своим сановникам, во главе которых стоял известный бездарный Платон Зубов. Чувствовался застой и развал во всех внутренних делах управления. Вместо 3 тыс. семейств на Кубань с Дона удалось переселить только одну тысячу. Екатерина была и этим очень довольна.

После 2-летней стоянки войска Щербатова были выведены из пределов Дона.

Глава XI

Атаман Василий Петрович Орлов 1796–1801 гг. Оренбургский поход казаков

В 1796 г. Иловайский умер. Вновь вступивший на русский престол Павел I хотел назначить атаманом заслуженного боевого генерал-лейтенанта Федора Петровича Денисова, впоследствии первого графа из донских казаков (с 1799 г.), но последний отказался от такой чести, ссылаясь на свою старость и малограмотность, и просил государя предоставить эту должность своему зятю, генералу Орлову. Царь уважил эту просьбу, и Орлов назначен был войсковым атаманом. Первым распоряжением Павла Петровича относительно в. Дон. было искоренение всех нововведений кн. Потемкина, т. е. уничтожение войскового гражданского правительства и восстановление прежней войсковой канцелярии^{458}.

В канцелярии по-прежнему стали заседать атаман и наличные старшины. Все бумаги адресовались уже на имя войскового атамана и войска Донского.

Ко времени вступления в атаманство Орлова, дела по станичному самоуправлению пришли в полное расстройство; там царил полный хаос, при наличии засилья старшин, жалованных уже не кругом, а царской властью или войсковыми атаманами. Причиной этой неурядицы были нововведения в управлении войском Донским, начиная с Петра I и кончая реформами князя Потемкина. Словом, Дон был выбит из самобытной своей колеи и направлен по чуждому ему руслу, руководимый усмотрением «жалованных» старшин. Еще в 1721 г. войсковою грамотою повелевалось станицам «выборных станичных годовых атаманов почитать и во всем быть им послушными», между тем по старому казачьему праву сами атаманы должны были быть послушными станичному кругу, или сбору, т. е. являться простыми исполнителями его постановлений. В 1743 г. упоминаются уже выборные старики, которые впоследствии стали именоваться «подписными». Название это им присвоено от того, что при объявлении распоряжений о неприеме и сыске беглых от станичных атаманов и лучших выборных граждан станицы отбирались подписки, «сказки». От них же требовались подписки и в объявлении и исполнении войсковых грамот, касающихся нарядов на службу, укрепления станиц на случай набегов татар и проч., а в 1792–5 гг. о переселении на Кубань и о выдаче ослушников. Вот почему станицы Есауловская до Пятиизбянской в 1792 году и сменили своих атаманов и подписных стариков, как давших подписки в исполнении распоряжений войскового правительства о переселении, и выбрали других, своих единомышленников. Кроме того, с половины XVIII в. для сыска и высылки беглых из других губерний все войско было разделено на несколько участков (округов), во главе которых были поставлены назначенные войсковым атаманом старшины; чрез этих же старшин войсковое правительство стало объявлять станицам свои распоряжения. К концу того же века из канцелярий «старшин по сыску беглых» образовались «окружные сыскные начальства». Орлов обратил особенное внимание на положение станичных дел, неладившихся после экзекуций князя Щербатова и приказов наказного атамана Мартынова, назначившего во многих «мятежных» станицах своих, по своему выбору, атаманов и судей^{459}.

В наказе станицам атаман Орлов старался восстановить везде старое выборное начало. Он советовал выбирать атаманов из людей «расторопных и добрых в поведении. «Ради пособия им во всегдашних словесных судопроизводствах» выбрать из среды своей, четырех или более, степенных стариков, называвшихся раньше «подписными»; на их обязанности должно лежать немедленное, вместе с атаманом, исполнение распоряжений сыскных начальств и словесное разбирательство спорных дел. Дела же, подлежащия решению общаго станичнаго сбора, должны откладываться до праздничных дней. Все тяжебный дела на сумму не свыше 50 руб. должны быть решаемы в станицах. Недовольные решением станицы могут переносить свои дела в сыскныя начальства. Ведению атаманов и стариков подлежали дела по мелким кражам, семейным ссорам, буйству, дракам и проч. Более крупныя дела переносились на станичный сбор, присуждавший к штрафам, розгам, забиванию в колодки и выселению. Атаман Орлов особенно возстал против присуждения «напивания пойлом», ибо сие введение было весьма подло и не сообразно с должным порядком».

Искреннее желание этого атамана было, чтобы «донские граждане между собою блюли старинную простоту и убегали от тяжебных дел и ябед»^{460}.

В правление войском Орлова (1798 г.) в пределы Дона, теснимые киргизами, с разрешения правительства, прикочевали из-за Волги дербетовские калмыки, в числе 3724 кибитки, 9525 душ. мужского пола. Им дозволено было отправлять службу наравне с казаками. Для учреждения порядка между ними образовано особое правление^{461}. Но это не понравилось калмыкам, и они в начале 1800 г. ушли в астраханские степи. Никакие меры не помогли возвратить их обратно. По повелению Павла Петровича калмыки эти оставлены на жительстве в малом Дербете. Кроме них в войске Донском остались, причисленные в казачество разновременно, калмыки так называемые «базовые», которых в то время считалось 2262 души мужского пола.

Но самым важным событием для войска Донского конца XVIII в., положившим неизгладимый отпечаток на жизнь казачества в продолжение всего прошлого века и перевернувшим все древние его устои и традиции, — было появление на Дону жалованного донского дворянства, разделившего все боевое казачество на две неравные части; меньшая — дворян помещиков и большая — рядовых казаков.

И все это случилось по проискам и усиленным домогательствам небольшой кучки корыстных себялюбцев, испорченных растлевающим началом и политикой рабовладельческой России. За великие вековые заслуги всей массы боевого казачества, «Всевеликого войска Донского», сокрушившего могущество Оттоманской империи и ставшего твердой ногой на границах тогдашней России по Кубани, Тереку, Уралу и дебрям далекой Сибири до Амура, маленькая группа людей, случайно выплывших на поверхность народной массы, при поддержке русских самодержцев, получила неисчислимые выгоды в ущерб всему казачьему населению старого Дона, захватила лучшие казачьи земли и населила их закабаленным в рабство крестьянством, следуя примеру русских помещиков.

Со времени обложения подушной податью (с 1763 г.) малороссийские черкасы, приписанные к станицам и жившие в хуторах, поселках и приселках, хотя и считались свободными землепашцами, но тем не менее были ограничены в некоторых правах, как например: они не имели голоса в станичных делах, не могли отлучаться без ведома станицы, и даже войсковою грамотой 1776 г. было воспрещено выдавать за них в замужество казачьих вдов и дочерей и жениться на беглых крестьянских женках^{462}.

Указом сената 1 февраля 1775 г. повелено брать рекрут из донских малороссиян наравне с поселянами казенного ведомства.

В 1796 г. и для донских крестьян наступил свой «Юрьев день», запоздавший против московского на 200 лет^{463}. Указом Павла Петровича, данным 12 декабря, «в видах водворения порядка и утверждения в вечную собственность владельца, повелевалось, чтобы в губерниях Екатеринославской, Воронежской, Таврической и Кавказской области, а также и на Дону — каждый из поселян остался в том месте и звании, как он по нынешней ревизии (5-й) записан будет». Хотя этим актом и не устанавливалось полное крепостное право, т. к. донские землевладельцы, старшины и военные чины не пользовались еще правом российского дворянства, тем не менее многие из них увидели себя потомственными обладателями нескольких сот и даже тысяч крестьянских душ. Это количество некоторые старались увеличить покупкою крепостных в других губерниях и на ближайших ярмарках. И вот, страстно желая явиться в роли настоящих дворян-помещиков, донские выборные и жалованные чиновники, считавшиеся до того «за уряд» исходатайствовали у Павла Петровича сравнение своих чинов-званий с чинами регулярных войск. 1798 г. 22 сентября последовал высочайший указ, данный чрез Военную коллегию, такого содержания: «Взирая всегда с удовольствием на ревность и службу войска Донского, в знак признательности и благоволения нашего к оному, для уравнения чиновников, в войске оном служащих, признавать их чинами по следующей табели, сохраняя им по службе прежнее их звание: войсковых старшин — маиорами, есаулов — ротмистрами, сотников — поручиками, хорунжих — корнетами. Квартирмистры же (коих полагается в каждый полк по одному) равняются с квартирмистрами регулярных войск»^{464}.

Само собою разумеется, что жалованные раньше царскою властью генеральскими, бригадирскими и полковничьими чинами остались при своих армейских чинах, равных с регулярными.

Донскими полками обыкновенно всегда командовали старшины, носившие звание, когда они были в походе, полковников. Приведенным указом они признавались маиорами. Вот почему в то время на Дону и сложилась между казаками забавная поговорка: «нашего полковника пожаловали майором».

К концу этого века за донскими помещиками числилось уже крестьян до 70 тыс., а по 6 ревизии 1811 г. 76 857 душ.

И вся эта масса крестьянского населения поселена была на войсковых и юртовых казачьих землях, перешедших потом донскому дворянству в потомственную собственность, без ведома и согласия всего Войска. Впрочем, согласия-то его, с упразднением Войскового Круга, никто и не спрашивал.

Класс донских помещиков быстро стал увеличиваться. Дон раздвоился. Вместо единого, нераздельного казачьего сословия (казачество к тому времени было сведено уже в сословие), где все были равны, все от рожденья братья, вдруг из общей массы, поголовно служившей «не за страх, а за совесть, с травы да воды» русским царям, явилось новое донское дворянство с правами и привилегиями, с этим сословием сопряженными, оставив в стороне многотысячное рядовое казачество с его угасающими традициями «о братстве и равенстве» и поголовной, как и прежде, военной службой.

Создавая донское дворянство, Павел I в то же время стал очень подозрительно относиться к донским генералам, жалованным Екатериной II.

Взаимная неприязнь, существовавшая между матерью и сыном при жизни первой, всем известна. Екатерина от всей души ненавидела и презирала Павла и даже хотела оставить престол внуку своему Александру; в свою очередь Павел платил ей тем же. До 42 лет он жил уединенно вдали от двора, в подаренных ему Екатериной имениях в Гатчине и Павловске.

Ко времени вступления на престол, 42 лет, он был уже изломанным, раздражительным и озлобленным человеком. В семейной жизни был деспот и мучитель. Льстец Кутайсов и фаворитка Нелидова еще имели на него некоторое влияние; ко всем остальным был болезненно подозрителен и жесток. К преобразованиям Екатерины относился отрицательно. Все его мероприятия имели одну цель — уничтожить излишнее влияние на ход управления высшего дворянства и восстановить блеск самодержавия. Фавориты и орлы Екатерины, в том числе и Суворов, подверглись опале или гонению. Прусская муштра и прусская форма одежды с буклями, пудрой и косами были его идеалом в военном деле.

Первый из видных донцов, прославившийся своими военными подвигами, подвергся гонению ген. — майор Матвей Иванович Платов. В персидской войне, начатой Екатериной под конец своей жизни, Платов, будучи походным атаманом донских полков, одной геройской атакой выручил главнокомандующего, Валериана Зубова, брата фаворита Платона Зубова, из очень затруднительного положения. О Платове заговорили как о выдающемся полководце. 6 ноября 1796 г. на престол вступил Павел. Дела круто изменились. Зубовы были удалены. В одну из ночей Платов был арестован и с фельдъегерем отвезен сначала в Кострому, а потом в Петербург и замурован в один из сырых казематов Петропавловской крепости, где он пробыл 3½года. Как это случилось и за что был арестован Платов, никто в Черкаске не знал; даже не знал и сам Платов. Весной 1800 г. удалены со службы ген. от кавалерии Дмитрий Ив. Иловайский и сын его ген.-м. Павел Иловайский. В г. Черкаск прибыв, ген. Кноринг производит о них следствие и в апреле препроводил их «с сенатскими курьерами неизвестно куда». 29 мая того же года по указу Павла исключен из службы г.-м. Дмитр. Евдок. Греков. 11 июля взят с фельдъегерем стар. Ив. Ник. Мешков. 5-го августа в Черкаск прибыли генерал Репин и его адъютант Кожин. При них были, по высочайшему повелению, казнены, по старому московскому обычаю, на черном эшафоте (с палачом и топором) войсков. старш. Ив. Афан. Апонасов и три гвардейских казака Луганской станицы Попов, Колесников и Козмин, а также наказан кнутом гвардии поручик Петр Осип. Грузинов, а потом 5 сентяб. того же 1800 г. понес жестокое наказание родной брат его, полковн. Евграф Осип. Грузинов. Также был сооружен эшафот, поставлены в строй, наголо шашки, атаманский и «артиллерийский» полки, приведен из тюрьмы арестант, прочитан царский указ и палач дал несчастному Грузинову более 400 ударов кнутом, отчего он в тот же день в тюрьме скончался^{465}. Никто не мог дать положительного ответа о причине удаления со службы, наказании и казни перечисленных выше лиц. Болезненно подозрительный Павел, которого именуют некоторые историки «неразгаданным монархом», был в сущности самый опасный «маниак»; везде и всюду он искал крамолу и при помощи своих шпионов, которые на Руси не переводились, старался утвердить свой «священный трон».

Казалось, вернулась та страшная эпоха московской Руси, когда господствовало всем известное «слово и дело», когда каждый не только простой обыватель, но даже стоящий во главе управления не мог поручиться, что с ним будет сегодня, завтра… Все притихло. Лучшие люди уходили от дел и укрывались в глуши деревень; даже знаменитый Суворов, герой Измаила, подвергся опале и пел на клиросе вместе с дьяком в своей деревенской церкви. Таким характером государя пользовались для своих низких целей всякие проходимцы и, вместо успокоения, еще больше разжигали его страсти. Все государство было охвачено паникой.

И вот в этот-то период времени войску Донскому суждено было вынести новое испытание, испить новую чашу терпения и покорности.

Политический горизонт Европы в то время был заволочен тучами и туманом. Лучшие государственные головы терялись и не знали, чего держаться. Лишь один гениальный Наполеон знал, куда идет, и кружил головы всех европейских дворов. Против Франции составлялись коалиции европейских государств. Во главе их стояла Англия. Павел поддерживал ее сторону. Суворов, «завинтив свой измаильский штык», разил французов вместе с казаками в Италии^{466}. Двуличная союзница России — Австрия во главе с Тугутом и гофкригсратом устроили ему там такие препятствия, что этот мудрый и опытный полководец почитал отозвание свое с арены громких побед за счастье и вскоре после того в 1800 г. умер. Завистливый Павел не приказал воздать праху его даже самых обыкновенных воинских почестей, достойных фельдмаршала, генералиссимуса и князя Италийского.

Павел порвал союз с коварной Австрией, а потом и с Англией. Главная причина разрыва с последней была — захват англичанами в сентябре 1800 года остр. Мальты, принадлежавшего ордену Мальтийских рыцарей — иоаннитов, великим магистром которого в то время состоял Павел Петрович. На требование этого «странного» магистра, носившего даже облачение и все знаки ордена, англичане, боясь, чтобы остров не попал в руки Наполеона, отказали. Раздраженный этим, Павел заключил союз с Наполеоном, старавшимся подорвать торговое значение Англии «континентальной системой», закрыв для торговли с ней все европейские порты. План Наполеона был гениален, и если бы он был доведен до конца, то Англия потерпела бы в своих торговых предприятиях окончательное крушение. Гений Наполеона, поддержанный могуществом России, мог это сделать. Нужно было уязвить Англию в Индии, сосредоточив ее богатства и могущества, и никто, кроме России, не мог ему быть в этом деле лучшим помощником. Для похода по среднеазиатским степям надобно было легкое конное войско, и нигде его не было столь много и такого хорошего качества, как в России. Это были донские казаки. Это была первая часть дела, задуманного Наполеоном. Вслед за казаками сам Наполеон намеревался провести чрез Россию полмиллиона своей победоносной армии до Волги, оттуда морем до Астрабада, а там караванным путем до Индии.

Павел пришел в восторг от этого шага и 12 января 1801 г. дал на Дон указ «собрать все войско Донское на сборныя места» и три рескрипта на имя атамана Орлова, два от 12 и один от 13-го января, в которых открывал ему цель похода и маршрут следования войск^{467}.

Вскоре на Дон прибыл исхудалый и постаревший М. И. Платов, выпущенный из темницы по совету приближенных царя, как пригодный для выполнения задуманного предприятия генерал, которого любят и слушают казаки. Он получил от царя подробные словесные инструкции о предстоящем походе.

Получив царские рескрипты, Орлов приказом по войску предписал готовиться к походу всем наличным офицерам, урядникам, полковым писарям и казакам. Словом, всем, способным носить оружие, «до последняго», о дву конь и с запасами провианта на 1½ месяца. Казаки обязаны брать с собою ружья и дротики, «не оставляя их отнюдь дома». К этому поголовному ополчению привлечены были и все донские калмыки, в числе 510 челов., сборный пункт которым была назначена с л об. генерала Мартынова на Салу. Для казаков сборные места были определены в следующих станицах: Качалинская, Усть-Медведицкая, на р. Медведице и Бузулуке. Дело приготовления к походу «по секретной экспедиции» шло очень быстро. 20 февраля Орлов доносил уже Павлу, что 22 507 чел. готовы к походу.

Никто не знал цели этих секретных приготовлений, кроме атамана Орлова, Платова и некоторых приближенных, которым поручено было заготовить по дороге от Дона до Оренбурга провиант и фураж для лошадей, и тех, которым приказано осмотреть и изучать дороги, а в Оренбурге добыть «языков» и переводчиков, знающих среднеазиатские языки. Есаулу Денежникову атаман поручил узнать:

1) «Начиная от Оренбурга, какая есть удобнее к проходу войск дорога чрез степи киргис-кайсаков, до р. Сарасу, земли каракалпаков и узбеков до Хивы, а оттоль до Бухарин и далее до Индии. Есть ли по дороге сей реки, какой оныя широты»… и т. д., словом, узнать все, что требуется для прохода войск.

В своих рескриптах Павел Петрович (в первом) писал Орлову:

«Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих датчан и шведов. Я готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительный и где меньше ожидают. Заведение их в Индии самое лучшее для сего, подите с артиллерией чрез Бухару и Хиву на реку Индус. Приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить и осмотреть дороги; все богатство Индии будет вам за сию экспедицию наградою. Таковое предприятие увенчает вас всех славою, заслужит по мере заслуги мое особое благоволение, приобрест богозжи и торговлю и поразит неприятеля в его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови. Есмь ваш благосклонный Павел».

Во втором рескрипте: «цель вся сие разорить и угнетенных владельцев (Индии) освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой она была у англичан, и торг обратить к нам».

В третьем: «…Мимоходом утвердите Бухарию, чтобы китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных… Если бы нужна была пехота, то в след за вами, а не инако будет можно. Но лучше, кабы вы то одни собою сделали».

Государственный казначей Державин по повелению государя, на эту экспедицию отпустил Орлову 1 670 285 руб., «кои должны быть возвращены из добычи той экспедиции».

16 февраля атаман выехал из Черкаска на сборные места, а 28 февраля, получив от Павла рескрипт с объявлением «благоволения за исправность и готовность», двинулся в поход. За командированием 4 полков на Кавказскую линию и оставлением на сборных пунктах «на случай» до 500 чел., в поход выступило: офицеров 510, казаков 20 497, артиллеристов 501 и калмыков 510, всего 22 016 чел. На Дону остались лишь израненные и больные, старики, женщины и дети. Все войско, состоявшее из 41 полка и 2-х рот артиллерии, было разделено на 4 части. Одной из передовых колонн, 13 полков, командовал генер. Платов; второй, 8 полков, ген.-м. Бузин; 3-й — 10 полков, ген.-м. Боков 1-й и 4-й — 10 полков, Денисов 6-й. Первая половина состояла под непосредственным распоряжением самого атамана. При нем находилась вся артиллерия, с полковн. Карповым, и войсковые землемеры. Артиллерия состояла из 12 единорогов, с 960 гранатами, 120 ядрами и 360 картечами и 12 пушек с 1080 ядрами и 360 картечами.

Суровая зима 1801 г., степное бездорожье, река Волга, на которой при мартовской оттепели от тяжести артиллерии и массы людей проваливался лед, так что местами из крыг льда приходилось наводить искусственные мосты, неурожай хлеба и трав у степных заволжских жителей — все это создавало такие затруднения этому легендарному походу, которые могут преодолеть только казаки, а никакая другая армия в мире. Колонны шли наугад, определяя путь по солнцу и часто не по тем дорогам, где заготовлен был для них фураж. Люди и лошади, которых было более 40 тыс., голодали. Колонны шли от 30 до 40 вер. в день. Ночлеги в этой безлюдной степи были или на сырой земле, или на жестоком морозе. Оренбургский губернатор Бахметев сообщил Орлову, что несмотря на все усердие есаула Денежникова узнать и проведать о дорогах на Бухару и Хиву, поручение его осталось без исполнения. Даже «если бы он пробыл здесь (в Оренбурге) и еще месяц, то достаточного сведения не получил бы». Следовательно, Орлову самому приходилось открывать дороги в неведомые восточные страны и вести по ним на верную гибель все войско Донское, исполняя приказ безумного русского венценосца, гнавшего курьера за курьером и настаивавшего на скорейшем выполнении задуманного даже не им, а хитрым Наполеоном плана.

Безумство и невежество Павла не имели границ. На присланной им Орлову карте дорога от Оренбурга до Бухары и Хивы и далее на Индию была проведена одной тоненькой черточкой, а что на пути под этой черточкой таилось, никто в России не знал и не ведал. Необозримые безводные среднеазиатские степи, непроходимые горы Гинду-Куша, хищные племена Бухары и Хивы, текинцев, каракалпаков, киргизов и узбеков, с которыми едва справилась Россия в 70-х годах прошлого столетия, в затуманенной и невежественной голове Павла не вмещались. А донские полки шли и шли ускоренным маршем, сделав в три недели по страшному бездорожью около 700 верст. Вот уже их передовые отряды на вершинах р. Иргиза. Далеко родной Дон, далеко течет он, милый, светлыми струями омывая зеленые берега. Куда и зачем они идут, думали казаки, и при воспоминании о родимых станицах, где остались их старики, жены и сироты дети, уныло свешивали свои буйные головы.

23 марта в селении Мечетном, ныне Вольского уезда Саратовской губ., атаман получил высочайший манифест о смерти Павла и о восшествии 12 марта на престол Александра I, а также рескрипт на его имя о возвращении донских полков на Дон^{468}. Это было накануне Светлого Христова Воскресения. Атаман собрал круг и сказал: «Жалует вас, детушки, Бог и государь родительскими домами». Громкое ура покрыло широкие заволжские степи. В первый день Пасхи атаман и бывшие с ним полки слушали обедню в селе Мечетном в старообрядческом мужском монастыре, а вечерню в старообрядческом же женском Успенском.

25 марта донцы двинулись в обратный путь. Радость их не имела границ.

9 апреля некоторые полки были уже на Дону. Другие пришли 17. Артиллерия — 25-го. Казаки были распущены по домам.

В этом страшном и трудном походе потерь в людях не было, хотя много было больных и ослабевших. Удивительна выносливость казаков. Убыль в лошадях была весьма незначительна.

Поход этот и теперь живет в памяти народной и известен под именем «восточного».

Этим походом и закончился страшный и кровавый для донского казачества XVIII век. Много оно послужило для чести и славы России; много получило за свои геройские подвиги похвальных грамот, знамен и бунчуков, но еще больше потерпело от самовластия и несправедливости ее неблагодарных и недальновидных венценосцев.

Комментарии

¹ А. Вельтман (Дон. Москва, 1866) слово «дейтш» производит от славянского племени даков или дациан, живших в IV в. по среднему Дунаю, а потом постепенно поднявшихся в его верховья и в VIII в. смешавшихся с жившими там германцами, обновив это полудикое племя и дав им некоторую культуру, заимствованную от греков. В это же время у немцев появилось и название их укрепленных мест — замков — бург, от греческого «пургос» — башня.

Название немец у нас принято производить от слова немой, т. е. не умеющий говорить по-славянски, не-умец. Основанием к этому послужило древнее греческое название иностранцев непиос (nepios), от на — нет и эпос — речь, т. е. неговорящий, бессловесный, замененное впоследствии словом варвар. Это едва ли верно. «Немец» или «неемец» произошло от славянских слов «не» и «имать», т. е. неимеющий, бездомный, грабящий других и главным образом славян. Об этом грабительстве свидетельствует и вся история Дейтшланда. Следовательно, название народа «дейтш» впервые появилось в истории только в VIII в. нашей эры.

Латинские названия германцы (germanus) и Германия немцам (кимврам и тевтонам) искони не были известны. Их так называли римляне (Цезарь, Тацит, Страбон и др.) в смысле нации (natio), в отличие от племен (gentes), т. е. союзом, братовщиной (Тацит). И действительно, германцы, разделяясь на многие независимые племена, во время войны всегда соединялись в один общий союз, в одну духовно сплоченную массу, братовщину.

² Близ Иркутска и теперь еще видна крепость-острог, построенная казаками, сподвижниками Ермака, в 1622 г. из гигантских стволов лиственницы.

³ Даже позднейшие историки, А. Филимонов в «Очерках Дона» в пятидесятых годах прошлого столетия и В. Ф. Соловьев в своей брошюре «Особенности говора Донских казаков» в 1900 г. писали, что казаки, несмотря на то, что стоят за Русь, что полки их оберегают ее окраины и что все имеют рвение постоять за Царя, сами себя не считают русскими; что если любому казаку предложить вопрос: «разве ты не русский?» Он всегда с гордостью ответит: «Нет, я казак!» (Филимонов и Соловьев не были казаками).

⁴ У киргизов есть особый род, который исключительно носит название «казак», подобно тому, как есть другие роды «кипчак», «чайман» и др. Эти киргизы называют себя не «кайсак», как многие пишут, а «кхазак». Это потомки омагометаненных и смешанных с другими восточными народностями древних казаков. Среди них часто попадаются лица с чисто арийским красивым профилем и веселым взглядом. В языке киргиз-кхасаков встречается много очень характерных слов и выражений, свойственных говору Донских казаков прежних веков, как то: кублюк — кубилек (женский наряд из шелковой материи ярких цветов на Дону), чекмень — кафтан, казан — котел, тумак — шапка с верхом, шальбары — шаровары, юрт, мерин, башка, таган, чугун, серьги, чулги — чулки, кун — выкуп, чекан — оружие, тала — тальник, камыс — камыш, чушка — свинья, карга, беркут, драфа, сазан, уран — ура, карбуз — арбуз, каун — дыня, тыква, бахча, канжар — кинжал, чумичка, малахай и др. Многие лингвисты склонны думать, что эти и многие другие слова заимствованы русскими и в частности казаками от татар и киргизов. Это неверно. Славянский язык настолько богат словами, что, как увидим ниже, не нуждался в этом заимствовании и многие тысячи своих названий навязал всем соседним народам востока и запада. Сталенберг и Рубруквис отличают киргизов татарского историка Абул-Газа от киргиз-кайсаков и называют последних кергезы или черкесы — казаки, вернее — черкасские казаки, что, как увидим ниже, очень правдоподобно.

⁵ 2-е издание Области, войска Донск. Статистического комитета, 1903.

⁶ Черкес или серкеш в буквальном переводе означает «головорез». — Авт.

⁷ По-словацки гусь-самец называется гусер, по-сербски — гуссар, по-чешски — hauser, husák, по-польски — gensior, по-древнеэтрусски — гас, по-осетински — газ.

⁸ Казаки называли себя «черкасами», а не черкесами. Это ошибка историка. — Авт.

⁹ Напротив, в степи могли бежать только с сильным и свободным духом люди, а не негодные и испорченные управлением. Последние остаются на своих старых местах и с покорностью переносят гнет и унижения. Ведь все американские колонии основаны беглецами, бежавшими от гнета метрополий.

¹⁰ О том, что черные клобуки назывались черкасами, говорят Воскресенская и Киевская летописи: «И сконя свою дружину пойде, пойма с собою Вячеслав ль полк весь и вся черные клобуки, еже зовутся черкасы».

¹¹ Слова: ар, эр, ир на всех древних языках арийского корня означают понятие «муж». Отсюда древнерусское «бойар» (бояр) — боевой муж и санскритское агуа (ария) — благородный. Персы называют себя «ирами», осетины «ирон», а страну свою — «ирани-станом». Древнее ассиро-вавилонское и персидское cap (наше царь), санскритское сир и сарапе — господин, французское сер и английское сир имеют один и тот же общий корень ар, эр и ир.

¹² Слово «аз» или «ас», аза, ази, азен — священное для всех арийцев: оно означает бога, господина, царя или народного героя. Неркун-аз у литовцев и азы у древних скандинавов почитались как божества. Ассир-вахдам — даю или желаю добра, господин, по-санскритски. Здесь слова «ас» и «сир» (саране) означают понятие — владыко, господин.

¹³ Неандертский череп найден в пещере Н-ой долины в 1857 г.

¹⁴ Труды III Археолог, съезда в Киеве 1874 г. Известия Имп. Общ. любителей естествознания, антропол. и этнограф. Москва, 1860, т. XXXV, ч. I.

¹⁵ По преданию, древних греков научили добывать и обрабатывать железо «халибы», арийское племя, жившее на берегах Понта. Именем этого народа греки и называли сталь.

¹⁶ Дагестан — гора языков, по словам арабских писателей. И теперь в этой местности, что ни гора, ущелье, то отдельный язык, наречие, говор, мало понятный соседям. Среди этих народов издревле живут отдельными аулами евреи, занимаясь скотоводством, земледелием и торговлей; евреи эти заимствовали от древних персов их язык, а от местных жителей нравы и обычаи, оставшись верными религии праотцов.

¹⁷ Кабардинцы или Кабары, по Константину Багрянородному (X в. по Р.Х.) были одно из казарских племен; часть этого племени, после междоусобной войны, ушла к Уграм и, соединившись с ними, представляла в их войске самую храбрую отборную конницу. Впоследствии конница эта стала называться хусары или гусары, т. е. казары.

¹⁸ Днестр по-осетински — Дон-стир, большая река. Днепр — Дон-бире (воды много), полноводная река.

¹⁹ Страбон говорит, что древним грекам известно было только нижнее течение Дуная под именем Истера или Истра.

²⁰ Птолемей (II в.) и Аммиан Марцеллин (IV в.). По-мордовски Волга также называется Ра.

²¹ Донье, низовье, дно. Dunen — низовья Рейна.

²² Р. Темза или Тамиза, на которой расположен г. Лондон, в древности называлась Лоно-дон, т. е. широкий дон.

²³ Юмал — Бог у эстонцев.

²⁴ Плиний, V, 29.

²⁵ Славянское название «немец», венгерское «nemet» (сноска 1) означает «неемец», от слав, глагола «не имать», неимеющий, бездомник. Граф от greifen — грабить. (Вспомнить историю появления графов.) Haben — хапать, как и латинское capio — беру, хватаю.

²⁶ История войны и владычества русских на Кавказе. Дубровин. 1835.

²⁷ Базельское издание «Записок», 1556.

²⁸ Географическое развитие дельты р. Дона в связи с ее заселением. В. В. Богачев.

²⁹ Русские древности в памятниках искусства. И. Толстой и Н. Кондаков, Вып. 1. СПб. 1889.

³⁰ Страбон, VII, 4, 4.

³¹ О погребальных обычаях языческих славян. Исследование А. Котляревского. Москва, 1868.

³² Старейшинами.

³³ У казаков и теперь в употреблении есть орудие, вроде большого долота с рукоятью, для рубки льда, называемое «семенем», а для вытаскивания крыг из полыньи и рыбы — «ганчей».

³⁴ По исследованиям геолога В. В. Богачева, дельта Дона выдвигается на ¾ версты в столетие. За 19½ веков она выдвинулась в море приблизительно на 15 верст. Следовательно, против нынешней Елизаветовской станицы, где был древний г. Танаида, ширина дельты действительно была около 8–14 верст и море подходило к самому городу.

³⁵ Геродот. I–IV и VI. Юст. 1, 8. XI, 1. Стр. VII и XI. Плин. Ест. Ист. и др.

³⁶ Овидий. Понт. посл., III, 2, 39.

³⁷ Греческое название этого народа историки переводят как Ясиги, Яциги, Азиги, Языги и Зыхи, Зихи, Зиги, а иногда и Сиги, даже Циги, Цинги и Цихи. Это не совсем верно. В греческих подлинниках после начальной буквы А стоит дзета, произносимая как ДЗ. Правильное произношение этого названия по-русски будет с начальной А — Адзиги или Адиги, каковым именем и теперь себя называют нынешние черкесы, испорченным под тюрским влиянием: эдыге, ыдыге и адыгэ. Без начальной А — Дзиги или Чиги. Азовские Яциги двигались на запад вместе с роксоланами. Часть их, оставшаяся в Венгрии, и до сего времени существует под именами ящагов и русияков. Место между Пестом и Гевесом и теперь называется Ящаг. Там вырыт лет 60 назад золотой кубок с древнеславянскою надписью:

Булд жупан теси луге:
Тойги бу Таул жупан,
Тагрогитциги танси.

В переводе на русский язык:

Был жупан тише луга:
То был Таул — жупан,
Тагрогицигов утаивший (укрывший).

По Птолемею в том месте действительно сидели Тагры и, как видно из приведенной надписи, яциги, которых Таул — жупан (гетман, князь) укрыл в горах от полчищ Траяна, громившего славянские племена по этому пути.

³⁸ Классен. Материалы для истории славяно-руссов. Выпуск II. 1854 г.

³⁹ Во многих местностях России, как и среди донских крестьян, часто в употреблении слово «волына» — вольность, неподчинение властям, бунт. Волынить — своевольничать, на детском языке — играть.

⁴⁰ О северном князе Роша или Роса говорит прор. Иезекииль, гл. 38 ст. 2 и 3 и гл. 39 ст. 1. О нашествии с севера Скифов, народа древнего и сильного, говорит прор. Иеремия в гл. IV, ст. 5–29 и гл. V ст. 15–17.

⁴¹ Византийский ученый X в. Свидас и некоторые другие пишут «Скуфис о Рос», т. е. Скифы или Россы. Эратосфен (III в. до Р.Х.) утверждает, что страна и народ Рось названы были скифами от других народов.

⁴² По Гейгеру и Гримму, у Оракийцев рожь называлась брицей (briza). В некоторых местностях Малороссии рожь и теперь называется брицей; на Дону брицей называют траву — пырей гребенчатый из породы злаковых.

⁴³ Мара, мор, мёр, умер — имеют один и тот же корень. У донских казаков низовых станиц и малороссов есть бранное выражение: «Мара тебя возьми», т. е. смерть. У древних ассирийцев, вавилонян и персов «а» и «е» произносились безразлично, вернее, имели средний звук: Беел — Баал или Ваал, Мардук или Мардух — дух мертвых, главный бог Вавилона. Осетинское балта, литовское — балтос, белый. Персидско-вавилонское набу — небо. Валтасар — белый царь. Сар — сер, т. е. царь, господин.

⁴⁴ История Норвегии, I. 175. Торфей.

⁴⁵ Сварог или сварожич — бог огня (от санскритского сварга — небо, т. е. небович). Дитмар, епископ мерзебургский (975–1018 г.). VI, 17. Pertz «Scriptores», p. 812. Сравнить: славянский Сварог, индусский Сварга, сын царицы массагетов Тамирисы, воевавшей с Киром, — Сваргапис, царь агафирсов (скифского племени) тоже Сварганис, от Сварог — бог огня и апи — земля, у скифов по Геродоту. По раскопкам в Этрурии (Италия), у этрусков земля также называлась ани. У египтян бык апис олицетворял силу земли. Серапис — бог, царь земли.

⁴⁶ Празднование Купалы и теперь совершается со многими обрядностями в Пруссии, Померании и других немецких землях как пережиток славянского язычества, унаследованный от своих онемеченных предков — славян. «Весенняя обрядовая песня на западе и у славян». Е. В. Аничков, СПб., 1903, ч. I.

⁴⁷ Финны шведов и норвежцев называют Руосси или Руоци, по старой привычке, по господству на тех берегах древних Руссов.

⁴⁸ Д. Иловайский в «Розысканиях о начале Руси», стр. 126–140, в достаточной мере объяснил, что названия днепровских порогов, приведенные Конст. Багрянородн., имеют славянские корни и только записаны на двух наречиях — славянском и русском.

⁴⁹ Геродот. VII, 64. Одежда саков состояла из подпоясанных кафтанов с рукавами, на голове высокие, остроконечные шапки, наподобие нашего башлыка, из плотного войлока, названные Геродотом «кирбасии»; на ногах широкие штаны и сапоги. Оружие: туземные луки, короткие мечи и секиры — сакары или сагары, от сак — сечь, рубить и ары или иры — мужи, воины.

⁵⁰ Страбон. XI, 8. 4.

⁵¹ Геродот. I. 201, 215. Юст. I. 8. Стр. XI. Ра, Ара и Арас — Волга по Птолемею (II в.), Агафемеру (III в.), Аммиану, Марцеллину (IV в. по Р.Х.) и др. Массагеты, массака еврейских пророков, состоит из трех корней: ма — великий на семитических языках, сак и геты > от геть — идти вперед, смотреть. Сравнить санскр. tchit — умственное развитие и арм. gitenal — знать (см. гл. VI «Геты — Руссы»). Ной по-еврейски Hoax и Маноах — Великий Ной, это библейская транскрипция родоначальника всех народов — Ману.

⁵² Диодор Сицилийский. II, 34. На правом берегу Терека, близ станции Котляревской Влад. жел. д., на земле Бороковского аула, есть остатки древнего городища — крепости, возвышающейся над долиной Терека сажен на 20 30. Крепость имеет вид усеченной пирамиды со сторонами у основания около ½ версты. Часть крепости смыл Терек. Наверху видны развалины башни из широких, с квадратным основанием кирпичей. У обрыва к Тереку виден толстый слой человеческих костей, пепел, каменные орудия, выше находят бронзовые и железные вещи, сабельные клинки, пряжки, бляхи и проч. Не это ли была столица Зарины Росканака?

⁵³ Одежда и вооружение саков-скифов прекрасно изображены на вазах, найденных в могильниках — Куль-Обском, близ Керчи, в 1831 г. и Чертомлыцком, близ мест. Никополя, на Днепре, в 1862–1863 гг. Одежда: шапка в виде башлыка из войлока, меха (овчины) и толстой материи, какие носят и теперь малороссы, — капелюхи; кожаная куртка, короткий полушубок, вышитый узорами по борту и полам; кожаные штаны навыпуск, со штрипками или убранные в голенища сапог, причем голенища обвязывались ремнем; на штанах вышитые лампасы в один и два ряда. Лица суровые, но красивые, с прямыми хрящеватыми носами и широкими бородами. Волосы носили длинные.

⁵⁴ Исследования Талака о «Ведах». Веды от славянского слова ведать, знать. Риг, рига, литовское риге — склад, складочное место товаров на древнерусском языке. Гора Риге при устьях Западной Двины, Ригино городище на С. Донце, старинная крепость Рига на Дону, близ Переволоки, тоже означают складочные места.

⁵⁵ Манифест Дария. Сенковский, т. VI. В древнеперсидском языке буква д произносилась мягко, как дт, а также как ць, чь и кь. Адем — аць — ем— аз есм, ым — мы. В персидском языке часто встречаются перестановки букв, как и в славянских наречиях, например у сербов и черногорцев: свуд — всюду, сви — все и др.

⁵⁶ История царей. Эль-Табари. (Жил с 839 по 923 г.)

⁵⁷ История Табаристана. Мухамед Хассан.

⁵⁸ Русские древности в памятниках искусства. Толстой и Кондаков. 1889. Выпуск I и II.

⁵⁹ Известия о Россах по византийским историкам с 306 до 1452 г. по Р.Х. Стр. 135 и 136. Ив. Штриттер. Изд. 1771 г.

⁶⁰ Библиотека иностранных писателей о России. В. Семенов. 1836, т. I.

⁶¹ История о Донском войске. А. Попов. Изд. 1814 г., стр. 60. История Попова о Черкасах составлена по цитатам римских историков I и II вв. по Р.Х.

⁶² Розыскания о начале Руси, Иловайский, стр. 332.

⁶³ Записки Одесского Общества. Т. V.

⁶⁴ Прокопий Кесарийский (VI в.) и др. греческие историки говорят, что Готы раньше назывались Гетами, а также скифами, савроматами, меланхленами, аланами и др. именами; что под именем Готов народ этот стал известен римлянам только при имп. Траяне, 106 г. по Р.Х., во время его войн.

⁶⁵ Памятники письменности славян до Р.Х. Вып. I, II и III. Егор Классен. 1854 г. и 1861 г.

⁶⁶ Элизе Реклю. Древняя История. Гл. X.

⁶⁷ Сборник сведений о Кавказе. Т. II. Н. Зейдлиц. Тифлис, 1872. Осетинское беттер, древнеперсидское пида, греческое патрос, латинское патер, сайванское (индусское) патра, пати, скифское Папай, наше папа, батя, тятя и тата, татарское (заимствованное ими у арийцев) ата имеют один и тот же общий корень.

⁶⁸ В Трое поклонялись богу Азу Илою (этрусская надпись — таб. IV, № 2 у Моммзена. Илион и Илея Геродота, лежавшая при устьях Днепра, с левой его стороны (кн. IV. 9, 18 и 79), где впоследствии в IX, X и последующих веках было Белобережье, упоминаемое в договорах Игоря и Святослава с греками, имеют между собою много общего и означают свободную, священную землю. Анахарсис, скифский мудрец, в Илейской роще совершал празднество матери богов — Мотри (Геродот).

⁶⁹ От бога Шивы или Сивы произошли названия залива Азовского моря Сиваш и колония греков Севастополь или Севаста на восточном побережье Черного моря.

⁷⁰ Век Людовика XIV считается во Франции самым нечистоплотным; в это время в Париже было только две бани.

⁷¹ Альма Тадема. Новое искусство. Четыре тысячи лет тому назад. Изд. 1906 г.

⁷² Результаты раскопок экспедиции Лео Фробениуса 1904–1912 гг. — «Африка заговорила».

⁷³ Иорнанд, историк VI в., готского предводителя называет Эрманариком, т. е. Эрман-рик. Riek, произносимое как «рик», означало не царя и не короля, а просто предводителя, атамана или гетмана. Многие историки делают ошибку, говоря: король Эрманарик, король Гелперик; в переводе это значит: король Эрман — гетман, король Гельпе — гетман и т. д.

⁷⁴ Готланд — от гот или гет и ланд — площадь, местность, страна, по-немецки. Германисты с полной уверенностью утверждают, что ланд чисто немецкое слово, но это неверно. В русских говорах и даже очень древних слово это также имеет определенное значение: а-лань — пастбищное место, сенокос, во многих губерниях России; от этого аланы — скотоводы; по-алане (поляне) — жители равнины, поля. Лан на Дону означает полосу пахотной земли. Теперь спрашивается, кто же и у кого заимствовал это слово: германцы ли, обитатели лесов, знавшие одну грабительскую войну, у земледельцев-славян или славяне у германцев. Мы думаем, что ответ здесь ясен.

⁷⁵ Сага Тенера о Фритьофе Смелом, Едда Семунда и Едда Снорре говорят, что и Геты переселились с юга на север в I в. по Р.Х.

⁷⁶ По исследованию американского профессора-антрополога Гульда, характерными признаками природных воинов — конников и моряков являются короткое туловище, высокие, развитые в голенях ноги, длинные руки, ноги и шея. «Физическое развитие человеческих рас». Проф. Ранке. 1902.

⁷⁷ Всемирная история. Ч. III, кн. V.

⁷⁸ Теория Нибура о монгольстве скифов давно уже опровергнута. Уокерт доказал, что скифы были племя арийское. Далее него в том же направлении пошел Бергман (1828 г.), потом Куно (1871 г.), который в скифах видит славяно-литовскую семью исключительно. Из славянских ученых мнение это подтверждают: Коллонтай, Потоцкий, Шафарик, Венелин, Надеждин, Чертков, Воланский, Классен и многие другие. Известный наш археолог Самоквасов в раскопках юго-востока России не нашел присутствия монгольской расы.

⁷⁹ Варяги от славянского глагола варяти, предварять, предупреждать, идти вперед. Варяю по-кирилловски — разъезжаю. Так называлась наемная морская и речная стража для охраны торговых караванов от нападения морских пиратов или викингов.

⁸⁰ Саками назывались все южные скифы, нападавшие на Переднюю Азию. (Страбон. XI. 8. 4.) Оружие саков называлось сакар — секира, от сечь, рубить. От этого слова, по всей вероятности, произошло и название сечи или сичи запорожской, а также и слово сичевики, как называли себя запорожцы. Сечь — стан саков. Сак на татарском языке означает осторожный. Сакал — борода. Слова эти заимствованы у славян, масаков, массагетов.

⁸¹ История Неба. Фламмарион.

⁸² Элизе Реклю. Древняя История. Гл. IV. Финикия. Летописи и памятники древних народов. Египет. История фараонов. Бругш. Перевод. И. К. Властова. СПб, 1880.

⁸³ Элизе Реклю. Древняя История. Гл. X. Рим.

⁸⁴ Там же. Гл. IV. Названия городов Гета, Сакелага и других упоминаются: в Книге Судей, гл. 11, ст. 21; гл. 14, ст. 19; в Первой Кн. Царств, гл. 27, ст. 2, 3 и 6; во Второй Кн. Царств, гл. 21, ст. 2. Имена царя г. Гета Анхуса, у которого укрылся Давид от гонения Саула, и отца троянского героя Энея — Анхиса — тождественны.

⁸⁵ Первая Кн. Царств, гл. 17, ст. 42. Голиаф был гет и происходил из г. Гета. (Там же, ст. 4). Вооружение Голиафа: медный шлем, чешуйчатая броня, медные наколенники, медный щит, меч и железное копье, ничего общего не имеет с вооружением халдеев, евреев, египтян и других южных народов; это вооружение древних Гетов-Руссов. (Там же, ст. 5–7).

⁸⁶ Первая Кн. Царств, гл. 17, ст. 12.

⁸⁷ Вторая Кн. Царств, гл. 11, ст. 3, глава 12, ст. 24.

⁸⁸ Там же. Гл. 3, ст. 3; гл. 13, ст. 37. В 1812 г. в развалинах Тамада Бурхардт открыл на базальтовых глыбах драгоценные надписи, признанные в настоящее время за гетские. (Древняя История. Элезе Реклю. Гл. IV.) В долине р. Оронта, между гг. Гамадом (Homath) и Кадешем 3500 лет тому назад Геты сходились лицом к лицу с египетскими армиями, отстаивая свою и всех соседних народов свободу от завоевательных стремлений фараонов.

⁸⁹ Там же. Гл. 14, ст. 27. Еванг. от Матфея, гл. 1, ст. 7.

⁹⁰ Вторая Кн. Царств, гл. 15, ст. 18–22.

⁹¹ Евреи и вообще семиты произносили ш вместо с. Книга Судей, гл. 12, ст. 6.

⁹² Кн. прор. Иезекииля, глава 38, ст. 1–4; гл. 39, ст. 1–4.

Магог от Ма — великий и гог — масса. Гог и Магог означали у евреев скифов. Иероним, объясн. к Езек., гл. 38, ст. 1. Иосиф. Древ. I, 6, 3.

⁹³ Амазонки — безгрудые. По сказанию древних писателей, амазонки (женщины-воины) у новорожденных мальчиков изувечивали ноги и руки и таким образом делали их не способными к войне; у девочек же они выжигали правую грудь, чтобы она не мешала им впоследствии владеть оружием. От этого обычая амазонки и получили свое название.

⁹⁴ К. Ф. Беккер. Древняя История, ч. III, кн. V. Аммиан Марцеллин. XXXI, 2, 21.

⁹⁵ Бер. Трактат о Микрокефалах, т. II, № 6. СПб., 1860.

⁹⁶ Неужели же Гунны были страшней арабов, татар, калмыков и негров, которых никто из европейцев никогда не боялся?

⁹⁷ См. сказание Константина Багрянородного, гл. V.

⁹⁸ Озеро и город Ван и Эриван в Армении и теперь сохранили древние свои названия. Венедами или Вендами назывались славяне, жившие в первых веках нашей эры по берегам Балтийского моря от Эльбы до Вислы и на юге до Богемии. К племени Вендов принадлежали: оботриты, бильцы или вильцы, укры, гевеллы, ретарии или ретры (в Ретии, северной горной Италии), лужичане, сербы (сорабы) и др. Теперь этим именем называются остатки славянского поселения в Ширевальде, на притоках Шире, в 50 мил. южнее Берлина.

⁹⁹ «Славянские Древности». Т. I, кн. 2–94.

¹⁰⁰ Византийские историки говорят о двойственности гуннского народа, называя его то Вархуниты (Менандр), то Вар-Хунн (Симоката), из чего надо полагать, что господствующим сословием у славян-гуннов был народ Вар или кавказские Авары.

¹⁰¹ Приск (V в.) говорит о движении Аваров. Менандр (VI в.) говорит о Вархонитах, а Ософилакт Симокатта (VII в.) о народе Bap-Хуни, двинувшемся в Наннонию. Варун Авесты, у индусов, по толкованию некоторых, — бог воды и бурных морей. Вардан по Птолемею — Кубань. Днепр у гуннов назывался Вар, собственно нижнее его течение, пороги. По Констан. Багрянород. та же река у печенегов наз. Варух или Варуч. Название это печенегами усвоено у туземцев. Если Варун — бог кипящих морей, Вардан — буйная кипящая река, как и Днепр (Вар) у порогов, то из этого следует вывод, что народ Вар-Хунни то же, что буйные, непокойные гунны. На Дону и теперь в каждой станице буйные речки называются Варгунками. Дон в отличие от Вардана назывался Тихий Дон.

¹⁰² Гунями на Дону называют старые одежды, лохмотья; в горной Галиции и в Карпатах у гуцулов под гунями разумеют верхнюю нарядную одежду.

¹⁰³ Суроги — жители берегов Сурожского или Каспийского моря.

¹⁰⁴ Казаки армянами назывались кушанк, кушачи или кушаки. «История Георгия Монаха», ч. 1-я.

¹⁰⁵ Список библ. Кольберта; Арты, изданные Лаббе в XVII в. Акты соборов. Т. I. Собор Никейский. На акт этого Собора исследователями мало обращено внимания, а между тем в нем говорится о Малой и Великой Скифиях, в которых водворилось уже христианство.

¹⁰⁶ По морской карте de Fréduce d'Ancone, Maura Zichia лежит на южной стороне Кубанского лимана (Mauro lago), за ней Alba ZichiА.

¹⁰⁷ Codini de officiis. Парижское издание, т. I, стр. 379 и след.

¹⁰⁸ Кала или кел — крепость, неприступное место по-персидски. От этого русское скала и скель в просторечье. Ас-Кала — крепость народа Ас, как себя на своем языке именовали аланы, хазары и азовские Саки или Казаки.

¹⁰⁹ Донские дела. Кн. 1-я, стр. 543 и 913.

¹¹⁰ Theoph. Ed. Bon. 691 и 775.

¹¹¹ L. Cahun «Турки и Монголы». Париж. 1896, стр. 73.

¹¹² Моисей Хоренский в переводе Эмина, стр. 134.

¹¹³ Чтен. Общ. Истор. 1848, № 7.

¹¹⁴ В русском языке есть слова не персидские, а общие всем древнеарийским языкам. Кроме того, в языке славян и литовцев есть слова халдейские, относящиеся к культу религии. Финикийский Ваал есть вавилонский Баал или Беел — белый. Балтос, балта по-литовски также означает белый. Набу или небо — божество у вавилонян. Валтасар — Бел-сар-уцур (по клинообразным письменам) — Белый царь Мардук, бог Вавилона — бог или дух смерти. Map, мара (от корня мер) — смерть. Сарматы, по Страбону, бросаясь в бой, кричали: мара! мара! т. е. смерть! смерть! На Дону старухи часто бранятся: мара тебя возьми! В подобных словах буквы а и е заменяют одна другую. Все означенные слова занесены в Халдею древними культурными арийскими народами — аккадийцами и шумерами, а на Иранское плоскогорье и в Пидию Саками и Гетами-Руссами.

¹¹⁵ Абул-Касум в «Книге путей и государств» (2-я половина IX в.) говорит: «Купцы русские — они же суть племени из славян — вывозят меха из дальних концов Славонии к Румскому (Черному) морю, и царь Рума (Византии) берет с них десятину. А если желают, то ходят на кораблях по р. Славонии (Волге), проходят по заливу хазарской столицы… Ходят по морю Джурджана (Каспийскому)… Провозят товары на верблюдах в Багдад».

¹¹⁶ Ак по-татарски — белый, а слово белый в то время означало свободный, никому не подвластный. Белополис гуннского периода, Белые-Вежи на Дону, Донце, Остере, в низовьях Днепра и при устьях Буга означали «свободные города». Все они были построены народом «Аз», Черкасами или казаками, Аз-Саками.

¹¹⁷ Название Бабская от «баб» — ворота, путь. Слово это очень древнее; оно встречается еще в языке халдейском, а потом арабском. Вавилон или Бабилон — широкие ворота.

Схематичный план местоположения Бабского или Золотовского городища мною представлен в Донской музей. — Авт.

¹¹⁸ История Польши. Летописное сказание о Малой России. Ригельман. 1785–86 г., 1847, стр. 10.

¹¹⁹ В татарский язык из славяно-русского перешли следующие слова: ата — отец, русское тата, тати, атя, адя, батя. Бабай — дед, скифское (по Геродоту) папай — бог, отец, сербское бабо — дед, русское баба, бабка. Казакый — поддевки, казакин. Эшляпа — шляпа. Тасьма — тесьма, платна — полотно. Жей — шов (шей), рубец. Сырга — серьга. Блязек — браслет, на Дону бязялики и базелики, от греческого базилеус — царь, царские украшения. Баламык — болтушка. Май — масло. Гарчится — горчица. Крянь — хрен. Бяльсян — бальзам. Арыш — рожь. Богдай — пшеница (Бог дай). Соло — овес (солод). Карбыз — арбуз. Бакча — баштан, огород. Кябестя — капуста. Мяк — мак. Кабак — тыква, на Дону также кабак. Кауын — дыня, кавун; по-малороссийски кавун — арбуз. Патиус — поднос. Чайнек — чайник. Чынаяк — чайная. Тярилькя — тарелка. Каравать — кровать. Скамея — скамейка. Эшкаф — шкаф. Учак — очаг. Пумала — помело. Ухуат — ухват. Чуйые — чугун, на Дону — чугин. Лакан — лохань. Таклы — мялка (от толкать, толочь). Клять — клеть. Кыйма — забор (кайма). Амбар — амбар. Землянкя — землянка. Тяже — тяж (тянуть). Дуга — дуга, от слова тугой. Эшлея — шлея. Невреб — погреб. Ат — лошадь, конь. Ат збруйы — сбруя. Авень — овин. Кзау — кузов. Салам — солома. Начилькя — носилки. Пудавка — пудовка. Алаша — мерин, лошадь. Кяжя — коза. Ана — мать. Ана каз — гусь, осетин, газ, этрусское гас. Ата каз — гусак. Ана куркя — индейка. Ата курка — индюк. Куке — кукушка. Ала карга — ворона, на Дону также карга. Кара карга — грач. Чал — седой. (На Дону чалый — лошадь серо-гнедая.) Сак — осторожный. Яуз — злой, язвительный. Пуль — пуля. Ядря — дробь. Алтын — золото. Золотая монета — алтын тянькя (золотая деньга). Кляша — клещи. Стан — станок. Струк — струг (стружить) и многие другие.

¹²⁰ «Бат» или пат, а от этого наше батя и батюшка, персидское пида, индусское пати, греческое патрос, латинское патер — слова чисто арийские. Название гази, от ази, аз и ас, связывается с народом «аз», Азами-Саками берегов Азовского моря.

¹²¹ Родина народов арийской расы, где она была и отчего покинута. А. П. Чайковский. M., 1914.

¹²² Конст. Багрянородный. L. II. С. 44, р. 376, 377, 378.

¹²³ Царями Констант, и Романом под предводительством Патрикия Космы было отправлено в Италию семь русских кораблей — Ρώς καράβια.

¹²⁴ Ρουσικα καράβια. Конст. Багрянородный.

¹²⁵ Завоевание России монголами. Ф. Сурин (Масальский). 1904 г. Русский вестник № 12.

¹²⁶ Из ханских чиновников-христиан, по русским летописям, известны баскаки, т. е. свободные баски, из Бактрианы, расположенной по северозападным склонам Гиндукуша и Паропамиза, потомки древних арийцев. «Ак» по-татарски — белый, а в переносном смысле — свободный, каковые эпитеты в том же смысле часто употреблялись и у славян: белопашец, белый царь, белая земля, белбог, Белое море и др. Для обозначения рабства и закабаленности прибавлялся эпитет черный или кара — чернопашец, черносошец, кара-киргизы, Кара-Китай и др.

¹²⁷ История Японии. Япония, ее история, правительство и внутреннее устройство. В. Диксон, СПб, 1871, стр. 89 и 90. Генеалогия татарских ханов. Абул-Гази. «Библ. вост. историков», т. III, 1854 г.

¹²⁸ Живописная история древней и новой России. Рамбо. M., 1898, стр. 127. Всеобщая история. Лависс и Рамбо, т. II, изд. 1897, стр. 879.

¹²⁹ Завоевание России монголами. Ф. Сурин (Масальский).

¹³⁰ а) Поволжье, Приуралье и лечебные степи.

б) Поездки по Казанской губ. и к болгарским развалинам.

в) Поездки к волжским столицам, близ г. Царева и Селитренного.

г) История Кипчатской или Золотой орды. Масальский.

¹³¹ Баядур, Багадур, Батырь — испорченные древнеславянские; богатырь — от бог (древнеперсидское баг) и тырь, стырь — славянский бог, иначе называемый Стрибог.

¹³² Пахимер. Т. I, р. 235, 236, 160. Ρουσοι.

¹³³ Погодин. Т. V, § III. Половцы.

¹³⁴ Рубруквис, стр. 74, 99, 105 и 119. Плано Карпини. Собрание путешествий к татарам. Языков. СПб., 1825.

¹³⁵ Живописная История древней и новой России. А. Рамбо. Москва, 1898, стр. 127.

¹³⁶ История Крестовых походов. Куглер. СПб., изд. 1895 г., стр. 429, 440.

¹³⁷ Об этом, помимо греческих, говорят и русские историки XVIII в. Татищев и Болтин.

¹³⁸ Никифор Григора. Т. I, 20 и 21. Георг. Пахимер. Т. I, 235 и 236.

¹³⁹ В гимнах Риг-Веды очень часто встречается термин «Асур, Асуры», связанный всегда с орошением страны арийцев — Арии. Этим именем называли каких-то полубогов, то благодетельных, которым поклонялись, то вредоносных, которых страшились, то каких-то титанов, с которыми нередко боролось высшее божество. Ни один из комментаторов Риг-Веды не определил ясно, какую роль играли Асуры в Арии. После постигших страну бедствий арийцы выселились в Индию и на запад, в Переднюю и Малую Азию под именем Асуров или народа Ас и Индов, т. е. поречан. Например: Инду куш или Индукох — дающий реки; 15-й выселок из Арианы по Авесте (фарг. I, § 75) занял Хепта-Хенду, а по Риг-Веде Сента-Синду, т. е. семь рек; Асур или Асы, пришедшие с востока, построили Ниневию (Кн. Бытия, гл. 10, ст. 11 и гл. XI, ст. 2). Арийцы, переселившиеся из Арианы в Европу, заняли восточные берега Черного моря, собственно дельту Гипаниса или Купаниса — Кубани, и стали известны у древних историков под именем Синдов или Индов, т. е. поречан, и Асов, Сер-асов или Черкасов, Ас-саков или Кас-саков — Казаков. О высокой цивилизации этого народа свидетельствуют Геродот, Страбон и другие древние историки и географы. Страбон в VII книге своей географии говорит нам об Аспургах (Ас и пургос — башня по-гречески, т. е. об Асах, имеющих укрепленные города), как о сильном и храбром народе, принадлежавшем к сарматскому роду, покорившем Босфорское царство, т. е. все Приазовье до самого Кавказа, около начала нашей эры, и таким образом положившем начало новой сарматской династии босфорских царей. Владычество этой династии длилось до 337 г. по Р.Х., т. е. до образования Гуннской монархии. Из царей этой династии известны, судя по найденным при раскопках монетам: несколько Савроматов и Рескупорисов (6 или 7) (Рес, Рас, Рос), Чиг и др. 10-й выселок из Арианы (Авеста, Венд ид ах, фаргард I) основал город Хара-Каити, по другим комментаторам — Герехет или Керекет (Сер-Гет), полный чистоты, похожий на стан, окруженный полями, но там злой дух ввел сожжение трупов. (Сжигать трупы в Ариане считалось великим грехом, между тем как обычай этот был принят у славян.) Страбон (XI, 2. 1) говорит о Керкетах (Сер-Гетах), живших на восточных берегах Понта в соседстве с Чигами. 13-й выселок основал город Чехру сильную или Чиг-Ару, но там люди также ввели сожжение трупов. Другие переводчики говорят об основании Шакры или Сакры и Сак-ары. Известный исследователь Авесты де-Гарле говорит, что Саки-ары раньше занимали Парфию и Хоросан, где ныне Шарук, а потом подвинулись дальше на запад, и, как мы видели выше, часть их осела в Приазовье под общим именем Сарматов, с подразделением на Асов, Чигов, Гетов и др.

Авеста говорит (Вендидах, фаргард I, § 60–62), что центр Арии, Раю, населяли три племени Расов. Эти три племени вполне ясно указывают на выселение из Арианы трехплеменной группы русских славян: новгородской, киевской и азовской. О трехплеменной Руси говорят и арабские историки X в. Истархи и Хаукал: Куяве (Киев), Славии (Новгород) и Артании (Ар-Тана), т. е. Руси Азовской и Тмутараканской, жившей, по словам арабских же историков Ибн-Даста и Мукедеси, на лесистом и болотистом острове, под которым надо разуметь устье Кубани.

Связь славянского мира с Арией, для которой написана была Авеста, видна еще и в том, что в славянском быту крепко держатся и высоко ценятся такие моральные качества личных и общественных отношений людей между собою, которые уже давным-давно прямо узаконены в Авесте и по преемственной традиции соблюдаются в русском мире до сих пор, — это обещание, верность данному слову (по Авесте оралъ) и еще более рукобитье, т. е. поданная в обеспечение обещания рука. Другие виды обещаний или сделок обеспечивались мелким и крупным скотом и землей. Личная совесть, скот и земля — вот факторы сделок. Условных ценностей не было. Во всем этом виден наш древне-славянский мир.

¹⁴⁰ См. сноску 4.

¹⁴¹ Ипатьевская летопись под 1117 г.

¹⁴² Там же, под 1146 г.

¹⁴³ Там же, под 1149, 1150 и 1160 гг.

¹⁴⁴ Лаврентьевская летопись под 1169 г.

¹⁴⁵ Ипатьевская летопись под 1162 г.

¹⁴⁶ Татищев. Российская История. Ригельман. Летописное сказание о Малой России. Стр. 10. Маркевич. История Малороссии, т. I, стр. 7 и 8 Синопсис Российский.

¹⁴⁷ История Рязанского княжества, стр. 151. Д. Иловайский. Москва. 1884.

¹⁴⁸ Царская летопись. Стр. 385.

¹⁴⁹ Русск. летопись по Никонов, списку, VIII. Дела Ногайск., связка № 3.

¹⁵⁰ Карамзин, т. VI, прим. 124.

¹⁵¹ Дела Крымские, кн. 1-я.

¹⁵² Дела Турецкие, кн. 1-я, лист 63.

¹⁵³ Зап. Одес. общества ист. и древ., т. V, стр. 629–837.

¹⁵⁴ В. О. Ключевский. Курс лекций по Русской Истории. Часть III, стр. 131–134.

¹⁵⁵ История русской жизни с древнейших времен. Часть 1-я. Москва. 1876., стр. 417 и 420.

¹⁵⁶ История русской церкви Митр. Платона.

¹⁵⁷ Под Червленым Яром разумелось все степное пространство между pp. Воронежем, Доном, Хопром и Великой Вороной. Баскаки или баски, пришедшие с татарами из древней Бактрианы, как видно из грамот митрополитов Феогноста и Алексея, исповедывали христианскую веру.

¹⁵⁸ Грамота хана Дженебека митрополиту Феогносту, выданная по ходатайству ханыпи Тайдулы в 1312 г. Жития святых, чтимых правосл. церковью. Март, число 14. Преосв. Филарета (Гумилевского).

¹⁵⁹ Историческое описание Московского Ставропигиального Донского монастыря. И. Е. Забелин. Изд. 2-е, 1893 г. Летопись архимандрита Донского монастыря Антония, 1592 г., в предисловии к «Вкладной книге» монастыря.

¹⁶⁰ История Рязанского княжества. Иловайский. Стр. 102.

¹⁶¹ Полное собрание Русских лет., т. XI, 47. Карамзин — История Государства Российского, т. V, гл. II.

¹⁶² Карамзин. История Госуд. Росс., т. V, гл. II.

¹⁶³ На Дону до последнего времени существовала станица Гугнинская, упоминаемая в актах еще в XVII в. В 80-х годах прошлого столетия эта станица переименована в Баклановскую.

¹⁶⁴ Карамзин. История Госуд. Российск. Т. V, гл. I.

¹⁶⁵ Там же, гл. II.

¹⁶⁶ Московский митрополит Геронтий в своем послании к жителям Хлынова в 1471 г. обращается «к атаман и всему людству».

¹⁶⁷ Карамзин. Т. VI, гл. IV.

¹⁶⁸ Сборн. Импер. Русск. Ист. О-ва, т. 95, стр. 668 и 669.

¹⁶⁹ Библиотека иностр. писателей о России. В. Семенов. 1836, т. I.

¹⁷⁰ Всемирная История. Беккер. Часть VI, гл. 42.

¹⁷¹ Карамзин. Т. VI. Прим. 495.

¹⁷² Дела Крымские. Кн. 2. Наказ Ивана III послу Кутузову и список обидам, 1499 г.

¹⁷³ Дела Крымск. Кн. 2, стр. 740, 742 и 762. Донесение посла Кубенского 1500 г. и грам. послу Заболоцкому 1503 г.

¹⁷⁴ Там же, стр. 740–742. Донесение посла Кубенского 1500 г.

¹⁷⁵ Там же, стр. 361. Донесение посла Мамонтова 1502 г.

¹⁷⁶ Там же, стр. 1018, 1023, 1026 и 1027. Грам. Менгли-Гирея 1503 г. и другая грам. июля 9 дня. Донесение посла Заболоцкого того же года.

¹⁷⁷ Переговоры московск. бояр с турецким послом Камалом. Донесение Заньки Зубова из Азова 1515 г. Сборн. Импер. Русск. Истор. О-ва, т. 95, стр. 101, 231.

¹⁷⁸ Сборн. Имп. Русск. Истор. О-ва, т. 95, стр. 128 и 129. Дела Турецкие, № 1, листы 28–66.

¹⁷⁹ Сборы. Импер. Русск. Ист. О-ва, т. 95, стр. 613.

¹⁸⁰ Там же, стр. 618.

¹⁸¹ Книга Большого Чертежа. Роспись реке Донцу и кладезям.

¹⁸² Сбор. Имп. Рос. Ист. О-ва, т. 95, стр. 141.

¹⁸³ Дела Крымские, кн. 2, 361. Донесение посла Мамонова 1502 г. Дела Турецкие, № 1, листы 123–135. Донесение посла Голохвостова 1521 г. Записки ученого Хорвата Крижанича, современника царя Алексея Михайловича. Крижанич мечтал об объединении всего славянства против немцев и с этою целью посетил в 1658 г. Россию, обошедши пред этим все населенные славянами земли, в том числе и Черкасию. За эту патриотическую мечту московский царь спровадил его в ссылку в Тобольск, в которой Крижанич пробыл 15 лет.

¹⁸⁴ Тауберг. Азовские известия. Издание Академии наук. 1782 г.

¹⁸⁵ История о Донском войске, ч. I, стр. 115. Составлена в 1812 г., изд. 1814 г.

¹⁸⁶ Дела Крымские. Кн. 2. Донесение посла Мамонова.

¹⁸⁷ Летоп. повест. о Малой России. Ригельман. Стр. 14.

¹⁸⁸ История Новой Сечи. А. Скальковский. 1841, стр. 12. Универсал гетмана Богдана Хмельницкого.

¹⁸⁹ Там же, стр. 13. Ригельман, стр. 16 и 17. История Малороссии. Г. Ф. Миллер, стр. 2 и 3.

¹⁹⁰ Дела Крымские. Кн. 2-я, стр. 918–921.

¹⁹¹ Там же, стр. 1007.

¹⁹² Дела Турецкие. Кн. № 1.

¹⁹³ Карамзин. Истор. Госуд. Росс., т. VIII, гл. 1 и 2.

¹⁹⁴ Дела Ногайские, кн. 2-я, стр. 230.

¹⁹⁵ Дела Крымские, кн. 9. Донесение Троекурова 18 февраля 1546 г.

¹⁹⁶ Дела Ногайские, кн. № 3, лист 113.

¹⁹⁷ Там же, лист 114.

¹⁹⁸ Там же, листы 118 и 119.

¹⁹⁹ Там же, лист 135 и на обор. 137 и 144. Сарыазман — слово персидское, бывшее в употреблении у нагайцев и означающее «удальцы».

²⁰⁰ Дела Ногайские. Кн. № 4, листы 39–41.

²⁰¹ Дела Ногайские, кн. 4-я.

²⁰² Карамзин. Том VIII, гл. IV.

²⁰³ Ригельман. Повествование о донских казаках. Стр. 4 и 5. Московский главн. архив Министерства юстиции. Разрядный приказ. Белогородский стол, столбец № 39. 30 марта 1632 г. Отписка Великого войска Донского Московскому царю. История России Соловьева, стр. 88 и 89.

²⁰⁴ Ригельман. Стр. 5.

²⁰⁵ Карамзин. Т. VIII, прим. 408. История Российская В. Н. Татищева. Москва. 1769, кн. 1-я, ч. 2. Историческое описание земли войска Донского. Новочеркасск. Изд. 2-е, 1902, стр. 13.

²⁰⁶ Карамзин. Т. VIII, гл. V. Московский главн. архив Министерства юстиции. Разрядный приказ. Белогородский стол, столбец № 39. Отписки казаков царю 30 марта 1632 г. История о Донском войске А. Попова, стр. 119.

²⁰⁷ Дела Турецкие, кн. 2-я, листы 37 и 134 — 1570 г.; книга 3-я, листы 80 и 98 — 1592 г.

²⁰⁸ Дела Турецкие, кн. 3-я, лист 239 — 1503 г.

²⁰⁹ Карамзин. Т. VIII, прим. 564.

²¹⁰ Крымцы действительно в этом году напали и разгромили на Донце городки атамана Ивана Мотяки, где ныне Митякинская станица, и таким образом отвлекли часть казаков на западную границу их владений. Дела Турецкие, кн. 2, лист 103 — 1569 г.

²¹¹ История Руссов, составленная по древним летописям. Георгий Канисский, архиепископ Белорусский. 1846, стр. 22. История о Донском войске Ал. Попова. История Госуд. Росс. Карамзина, т. IX, гл. II. Дела Крымские, статистич. списки № 13, листы 287–300; также книга № 13, лист 258.

²¹² Материалы для истории Воронежской и соседних губ. Изд. Воронеж. Губ. Стат. Ком., т. II, 1891 г. Из Воронежской старины. Памятная кн. Вор. губ. 1891 г.

²¹³ Отношу читателя к моему труду «Типы донских казаков и особенности их говора» 1908 г.

²¹⁴ Гор. Воронеж построен в 1586 г. В том же году построен и г. Ливны на соединении дорог Калмиусской, Муравской и Изюмской, по которым главн. обр. и происходили набеги на Русь ордынских хищников.

²¹⁵ Воронежские акты, кн. 1, стр. 102. Изд. Ворон. Губ. Ст. Ком. 1885–1886 гг.

²¹⁶ Там же, т. 3, № 116.

²¹⁷ Дела Донские, кн. 1-я — грамота царя Ивана Васильевича Грозного 1571 г. 17 августа.

²¹⁸ Воронежский край. Исследование Л. Б. Вейнберга. Вып. 1, 1885, стр. 69.

²¹⁹ Отписка казаков царю 30 марта 1632 г. Московск. Глав. Архив Мин. юстиции. Разрядный приказ. Белогородский стол, столбец № 39.

²²⁰ Котошихин, СПб., 1840, гл. IX, стр. 107.

²²¹ Тома VIII и IV.

²²² Истор. России, т. VI, стр. 88, 89 и 90.

²²³ О пожаловании Грозным царем донским казакам грамоты на владение р. Доном говорит и В. Д. Сухоруков в 1821–1827 гг., добавляя, что грамота эта была отобрана Петром I в 1695 г. Рукопись Сухорукова хранится в библиотеке Донского музея.

²²⁴ Описание Кавказской линии. Дебу, стр. 90.

История Российская. Н. Татищев. М., 1769, кн. I, ч. 2, стр. 363. Акты Археогр. Ком., т. IV, стр. 330.

При раскопках на месте старого запустелого Андреевского города в 30 годах прошлого столетия найдено много серебряных крестиков, ясно показывающих, что там когда-то жили христиане.

²²⁵ И. Попко в своей книге «Терское войско с стародавних времен. — Гребенское войско». (СПб., 1880, стр. 18) без всякого основания, с сомнительной подтасовкой исторических документов говорит, что будто бы Гребенцы переселились за Терек с Червленого яра, Рязанского княжества. Его, видимо, на такой вывод натолкнуло название древней гребенской станицы именем Червленой. Но автор этого исторического очерка не знал, что на Дону чуть ли не в каждой станице имеются урочища с этим названием и много хуторов. Название червленый или по местному выговору — черленый издревле знакомо донским казакам.

²²⁶ Гребенцы. Историческое исследование И. В. Бентковского. 2-е изд. M., 1889.

²²⁷ В то время, т. е. в XVI и XVII вв. слова воровать и воровской означали ослушный. В грамоте от 16 ноября 1582 г. Строгоновым Иван Грозный писал: от тебя из острогов Ермак с товарищи пошли воевать Вогулич, а Перми ничем не пособили, и то все сталося вашим воровством (ослушанием) и изменою… В п. 69, 21 гл. Уложения царя Алексея Михайловича говорится: «А буде убойца учнет говорити с пытки, что убил не у мышлением в драке пьяным делом, и того убойцу, бив кнутом, дати на чистую поруку с записью, что ему впредь так не воровать», т. е. не преступать или не ослушиваться закона. За воровских казаков на Дону и на Волге слыли те, которые не подчинялись ни Главному Войску, ни Москве.

Другое значение имело в то время, чем теперь, и слово холопи — служилый, военный народ. Холопство — служба.

²²⁸ Историк Соловьев говорит (т. VI, стр. 97), что по взятии Казани Иван Грозный щедро наградил своих сподвижников; что кроме вотчин, поместий и кормлений, роздано было 48 000 руб.

²²⁹ Собиратель донских песен А. Н. Пивоваров говорит, что былина эта о взятии Ермаком Казани и о пожаловании казакам Грозным царем Дона доставлена ему известным донским поэтом А. А. Леоновым, умершим в 70-х годах прошлого столетия. Это была очень старинная рукопись с пометкой, что песня эта записана со слов казаков Багаевской станицы Цыганкова и Фарапонова.

²³⁰ Дневник последнего похода Стефана Батория на Россию и дипломатическая переписка того времени, относящаяся главным образом к заключению Запольского мира (1581–1582 гг.), стр. 252–254, № 51 и стр. 766.

²³¹ Там же. Письмо Головчинского 30 июня 1581 г. № 50, стр. 251–252. Письмо Петровского, стр. 38. Карамзин, т. IX, прим. 553.

²³² Н. В. Шляков. Ермак Тимофеевич летом 1581 г., стр. 9, прим. 2 стр. 10.

²³³ Дела Ногайские, кн. 10, л. 258–261 — наказ Петру Федорову.

²³⁴ Там же, лист 140. Распросные речи татарина Байкеша.

²³⁵ Летопись Саввы Есипова состоит из 37 глав и доведена до 1621 г., она окончена в 1636 г., когда автору было уже 80 л. Эта летопись признана всеми, даже и Карамзиным, за самую древнюю и более достоверную, хотя сам Карамзин держался более летописи Строгоновской, как более его умозрению соответствующей.

²³⁶ Акты, относящиеся к истории Войска Донского, собранные г. м. А. А. Лишиным, т. I, стр. 2 и 3. Изд. Об. Пр. в. Дон. Новочер., 1891.

²³⁷ Карамзин, т. IX, гл. VI.

²³⁸ Акты Лишина, т. I, стр. 1 и 2, № 1 и 2. Стан атамана Мишки Черкашенина был расположен в Черкасских горах, где теперь Мишкин хутор Новочеркасской станицы, сохранивший до сего времени это название.

Михаил Черкашенин 1581 г. с 26 авг. отсиживался с казаками во Пскове около 20 недель и взорвал Свинузскую башню, занятую поляками. Отписка 1632 г.

²³⁹ Акты и грамоты, собранные в Сибирской Истории Миллером Г. Ф., вып. IV, § 94. Сказания и догадки о христианском имени Ермака Е. В. Кузнецова, Тобольск, 1891, стр. 30.

²⁴⁰ Акты Мин. юст., Сибирский приказ, столб. № 611268. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. И. Н. Буцинский. Харьков, 1889, стр. 2, 108 и 109.

²⁴¹ Иркутские Епархиальные Ведомости 1883 г.

²⁴² Есаул, асаул и ясаул, что правильно во всех трех случаях, от Ясу — закон Чингисхана. Следовательно, ясаул — исполнитель Ясу. Ясу составили не дикие татары, а арийцы Бактрианы, бывшие чиновниками у татар. Ясу — от Ас, военное сословие в древней Ариане, в переносном смысле означающее: повелевать, приказывать.

²⁴³ Соловьев, т. II, стр. 1005 и 1153., Карамзин, т. XII, прим. 529.

²⁴⁴ Писцовые книги Новгородских погостов. Договор Новгорода со Швецией 17 июля 1612 г., пун. 10. Карамзин, т. XII, гл. V. Гефейские казаки — казаки-геты или гетские, переселившиеся в Бежецкую пятину из Прибалтийских мест. Ямские казаки жили в области Ям или Ем, в южной части Поонежья. В договоре со шведами новгородцы настояли, чтобы «казакам дерптским, ямским и другим из шведских владений открыт был путь в Россию и назад, как было установлено до Борисова царствования». Следовательно, в XVI в. казацких общин в новгородских и соседних шведских областях было немало.

²⁴⁵ См. ч. I. «Предки казачества», глава VI «Геты — Руссы».

²⁴⁶ См.: Типы донских казаков и особенности их говора, 1908. — Авт.

²⁴⁷ Особенности говора Новгородского уезда Новгор. губ. В. Ф. Соловьев. СПб., 1904.

²⁴⁸ Исследование академика Е. Ознобишина о Донских казаках в 1874–1875 гг. «К вопросу о происхождении Донских казаков».

²⁴⁹ Старочеркасск и его достопримечательности. Протоиер. Гр. Левицкий. Изд. 70 г., Новочеркасск.

²⁵⁰ В 1745 г. 20 сентября на Дон была прислана царская грамота о воспрещении Войску Донскому вмешиваться в духовные дела и касаться чина церковного и о недопущении жениться от живых жен и четвертыми браками. Акты собр. А. А. Лишиным, т. II, ч. I, № 385. Историческое сведение о Верхне-Курмоярской станице, Е. Кательников, изд. 1886 г., Новочеркасск.

²⁵¹ Азов по-турецки назывался Адзак, Казак, Хазава и Хазова. Хазовками на Дону как в старое время, так и теперь называются бедные окраины казачьих станиц.

²⁵² Иоанн III и Иоанн IV Грозный насильно переселили значительную часть неспокойных новгородцев в московские области, а на место них перегнали москвичей. Опытный этнограф и теперь не затруднится отличить коренных новгородцев от московских переселенцев.

²⁵³ Другая часть прибалтийских Венетов, по Страбону, переселилась в Северную Италию, основав там г. Венецию и др.

²⁵⁴ Истор. описание станиц в Дон. И. М. Сулина, Новочерк. В Саратовской консистории, по уверению академика Е. Ознобишина и описанию Леопольдова, 30 лет занимавшегося этнографическими исследованиями Саратовской губ., хранятся ветхие антиминсы из древних церквей поселений по pp. Хопру и Медведице. Антиминсы эти, освященные еще епископами Сарскими и Подонскими в XIII, XIV и XV вв., состоят из небольших кусков самого грубого посконного холста. Следовательно, и в татарский период по названным рекам жили христиане, к которым в конце XV в. прикошевали и обновили разоренную там татарами оседлость домовитые новгородцы.

²⁵⁵ Все догадки и исследования гг. Иловайского, Корсакова, Снегирева, Бульмина, Бестужева-Рюмина и археолога гр. Уварова и др. о когда-то существовавшем на Волге арском племени объясняются очень просто: часть арийцев из Арианы по восточным берегам Каспийского моря перешла на Волгу и привила свою цивилизацию мордовско-черемисским племенам, оставив им в наследство имя богов азар или язар и названия Арское поле (близ Казани), Ардатов, Арзамас, кон-аз — князь, каковым именем назывались правители мордвы и др., а также наименование р. Волги — Ра, Раса и Арас, стоячей воды или болот рясы, древнерусского города Рязань, от идолопоклонников Арианы — расов.

²⁵⁶ Говор казаков обнизовых станиц, так называемый черкасский, отличающийся сюсюканьем и смешиванием шипящих звуков с свистящими есть собственно говор казаков азовских, сложившийся в течение веков под влиянием эллинизма. Говор этот казаки перенесли на Терек, в старые гребенские станицы, и в низовье Урала. Образцы этого говора: Миса — Миша, Саса — Саша, Маса — Маша, Дуса — Душа (Авдотья), Бозицка — Божечка, игрусицка — игрушечка, весць — вещь, ми поставили угодницку свецицку, невозможно зить (жить), шорок — сорок, шкажу — скажу, пятнича — пятница, крыша — крыса, отчего можно услышать такую фразу: у нас под крисай крыши завелись.

²⁵⁷ Сборник Кирши Данилова, составленный в начале XVIII в. для Демидова со слов «сибирских людей».

²⁵⁸ Песни донских казаков, собранные А. M. Листопадовым и С. Я. Арефиным в 1902–1903 гг., выпуск I, изд. в Дон., 1911 г. Былины эти с разными вариантами пелись и теперь еще поются стариками по всему Дону, хотя многие из них до сего времени еще не записаны.

Былина про Кузюшку — вариант былины об Илье Муромце.

²⁵⁹ Сборы. Имп. Рос. Ист. О-ва, т. 1–124. Донские дела, кн. I и II. Акты Г. М. Лишина, т. I–III и др.

²⁶⁰ В 1630 г. Михаил Феодорович за разорение казаками турецких владений прислал на Дон 28 августа опальную грамоту и клятву патриаршую об отлучении их от церкви; царь требовал от них помириться с султаном, соединиться с турками и татарами и идти вместе с ними воевать земли польского короля. Грамоту эту привез на Дон Иван Карамышев. Казаки окончательно воспротивились царскому повелению, говоря, что они никогда не служили с врагами христианства заодно. За гордое обращение и угрозы казаки убили Карамышева и бросили в Дон, а царю послали отписку, приведенную выше.

²⁶¹ В то время, как казаки готовились ко взятию Азова, на Дон по пути в Москву прибыл турецкий посол грек Фома Кантакузин. Казаки задержали его и продолжали свое дело. Скоро они узнали, что посол тайно сносится с крымцами и азовцами, предупреждая их о скором штурме Азова. Посланный в Азов Кантакузиным грек был пойман казаками и во всем сознался. Кантакузин был казнен. Взорвав чрез подкоп часть стены, казаки в 4 часа утра 18 июня 1637 г., очистившись перед этим постом и молитвою и исповедавшись, пошли на приступ, говоря со слезами друг другу: «Поддержим, братия, честь нашего оружия, постоим за православную веру и за святой храм; умрем, если так суждено, но не посрамим себя».

²⁶² Слово вор в то время, т. е. в XVI и XVII вв. означало ослушник, бунтовщик, не признававший ничьей власти.

²⁶³ Тайные проповедники старообрядчества впервые появились на Дону в 1676 г., когда казаки случайно узнали, что поселившиеся на Крымской стороне чернецы не молят Бога за царя и патриарха. Один из этих старцев был схвачен и сожжен в Черкасске. Но скоро старые донские политиканы, недовольные московскими порядками, Самойла Лаврентьев, Павел Чекунов, Кирей Чурносов и др., поняли, что, покровительствуя расколу, они легко могут отделаться от влияния Москвы, а потому, не входя в детали религиозного учения старообрядчества, всячески старались залучить к себе побольше приверженцев и с их помощью отстоять старые казачьи права, наполовину уже отнятые Москвой, в особенности после подавления бунта Степана Разина. Хотя войсковой Круг, во главе с атаманом Фролом Минаевым, верным приверженцем Москвы, и выдал главарей раскола (в Москве они были казнены), но скоро многие дальновидные донские деятели увидели, что они, выдав своих сограждан, сделали большую ошибку. Этим настроением воспользовался атаман Кондратий Булавин, подняв Дон против самовластия Петра Великого и его вельмож. Приверженцы Булавина среди простых казаков проповедывали, что «Рим, поляки и Киев с товарищи, и Греки, и Москва отпали от истинной веры и исповедывают латинскую и новоэллинскую». Вот почему в письме Булавина, приведенном выше, и употреблено выражение: «вводят в эллинскую веру и от истинной отвращают». Раскол на Дону. В. Г. Дружинин. СПб., 1889.

²⁶⁴ Древняя история народов Востока. Масперо. M., 1903. Гл. IV — Халдея, стр. 130–132; гл. VII, стр. 290–293.

²⁶⁵ Книга Бытия, гл. 23, ст. 3–17.

²⁶⁶ Масперо. Древняя ист. народов востока. Гл. VI, стр. 247. Геты Малой Азии ходили на помощь Трое. Одиссея, XI, 519–521.

²⁶⁷ Масперо. Гл. VII, стр. 290 и 291.

²⁶⁸ Там же. Гл. VI, стр. 237.

Масперо — известный археолог, востоковед и египтолог; в 80-х гг. прошлого столетия он был директором музея в Булаке, под Каиром.

²⁶⁹ Страбон, кн. XV, гл. I, 5–6.

²⁷⁰ Древняя ист. народов востока. Масперо. Гл. VI, стр. 253–254.

²⁷¹ Геродот, IV, 5–7. Сколоты — щитоносцы, имевшие на щитах орла, символ царской власти, сокола, отчего эта птица и получила свое название: сколот — соколот, сокол.

²⁷² Там же, IV, 11, 12 и 13.

²⁷³ Геродот. IV, 28.

²⁷⁴ Страбон. XI, 2.1.

²⁷⁵ Мнение некоторых историков о тюркском или еврейском происхождении хазар не имеет под собой научной почвы и опровергается данными, приведенными в X гл., и письмом хазарского царя Иосифа министру испанского калифа около 960 г., опубликованным проф. Гаркави на V археологическом съезде в г. Тифлизе в 1879 г. Проф. Гаркави известный знаток и переводчик арабских летописей.

²⁷⁶ По исследованию проф. В. И. Васильева, известного ученого — синолога и историка Средней Азии, под именем монголов, покоривших Россию, надо понимать не один какой-либо особый народ, а множество народов Азии, вошедших в состав полчищ Чингисхана. Это те народы, которых описал еще в X в. арабский этнограф Абу-Долеф, а именно: харки, тахтаты, наджа, баградж, тюбетцы, кимаки, тагазгузы, хиргизы, харлухи, баги, буртасы, болгары и др., всего более 24 народов. С ними-то смешались остатки черкасов, образовав разноплеменный и разноязычный народ черкесов.

²⁷⁷ Страбон. XI. 8. 4.

²⁷⁸ Элизе Реклю. Древняя Истор., гл. IV. Финикия. Племя Хетов.

²⁷⁹ Азы или, по греческому выговору, Аспурги, а по северным готским преданиям — Asgard, страна городов Азов в Приазовье. Из этой страны около I–II вв. нашей эры перешел на север, на берега Балтийского моря, в Приморскую Русь с частью Готов или Гетов-Асов Оден или Водан. Эти Азы смешались с туземными народами, и язык их стал общим в прибалтийских странах. Edda Island., cap. III. Hervarar Saga, cap. I. Ист. Швец. Далина.

²⁸⁰ Письменное сообщение ученого еврея Литмана Эпштейна 1916 г., февраль, Ростов-Дон. Авт.

²⁸¹ Георгий Монах. История, часть I. Во время похода Аттилы на запад на Гуннскую монархию напали персы. Это случилось в то время, когда Касоги или Казахи Приазовья ходили по просьбе воеводы Вартана на помощь Армении.

²⁸² Русские историки, в особенности Иловайский, любят подчеркивать, что будто бы донские казаки присягали и Лжедимитрию 1-му и 2-му, и Тушинскому вору, и Владиславу… Это неверно. Казаки ни одному из них и даже московским царям, включая и Михаила Федоровича, клятвы на верность службы не давали. Вопрос о присяге московским царям впервые был возбужден в 1632 г., но казаки и тогда принести присягу отказались. Отписка казаков царю 1632 г. Об этой отписке подробно будет сказано ниже.

²⁸³ Городок Пятиизбы, расположенный на границе с Астраханью, имел пять станичных куреней, изб, по-современному — пять станичных правлений.

²⁸⁴ Донские дела. Кн. 1-я, стр. 69. Грамота 18 марта 1614 г.: «От царя и великаго князя Михаила Феодоровича всеа Русии на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, Смаге Степанову (Чершенскому), Епихе Родилову и всем атаманом и казаком Донским, низовым и верховым».

²⁸⁵ Сбор, грамот. И. Прянишников. Стр. 19, грамота 1514 г. 8 октября и стр. 23, грам. 1615 г. сентября.

²⁸⁶ Дела Тур., 1615 г. № 4 и 14. Стат. спис. посольства Мансурова и Самсонова. Там же. 1616 г. № 1, и царская грамота турец. султану, посланная в июле 1617 г. Сборн. грамот. Прянишникова, стр. 25, грамота на Дон 29 июля 1617 г.

²⁸⁷ Вся переписка с Доном до этого времени была сосредоточена в Разрядах, с 1614 же года царь приказал ведать донскими делами Посольскому приказу, который заведывал сношениями с иностранными народами.

²⁸⁸ Указ Бориса Годунова, изданный между 1592 и 1597 гг. о прикреплении крестьян, свободных землепашцев, к земле, был применен правительством в полной мере при Михаиле Федоровиче. С этого времени помещики стали смотреть на крестьян, поселенных на их землях, как на свою собственность, с применением к ним всякого рода насилий и даже истязаний.

²⁸⁹ Сборник грамот. И. Прянишников. Стр. 39–45. Донские дела. Книга 1-я. Стр. 238–258.

²⁹⁰ Дела Ногайск. 1627 г. № 1-й, отписка астрах, воевод Буйносова-Ростовского и Волынского.

²⁹¹ Дела Донские. Кн. 1-я, стр. 283–286. Сбор. грам. И. Прянишникова, стр. 146.

²⁹² Дела Крым. 1627 г. № 4 и 8, 1628 г. № 10.

²⁹³ Дела Турец. 1630 г. № 5, отписка донских казаков 6 октября 1630 г.

²⁹⁴ Дела Ногайск. Отписка в Посольский приказ астраханских воевод Куракина, Коробьина и др. 1631 г.

²⁹⁵ Отписка казаков царю 26 мая 1632 г. M. Гл. Арх. Мин. Юст. Разрядный приказ, Белгород. Ст., столбец № 39. Сбор. об. в Дон. Ст. Комитета, вып. XIII, 1915, стр. 160–166.

²⁹⁶ Донские дела, кн. 1-я. Отписка 10 марта 1633 г. Распросные речи казаков, приехавших с отпискою, 28 марта. Царская грамота 15 апреля 1633 г. Стр. 349–365. Дела Ногайские, столб. № 2. Отписка 4 мая 1635 года.

²⁹⁷ Там же.

²⁹⁸ Дела Донские. Кн. 1-я. Грамота 28 февраля 1634 г.

²⁹⁹ Дела Крымские. 1634 г. № 4 и 1635 № 9. Наказ кн. Волконскому и др.

³⁰⁰ Из донских атаманов, томившихся много лет на турецкой каторге, известен Иван Дмитриев, получивший прозвание Каторжного. Ему 15 апреля 1633 г. и всему войску Донскому прислана была царская грамота.

³⁰¹ «Посечь» — древнее характерное выражение казаков как донских, так и запорожских; вот почему в древности их называли саками, от сак, сек, сечь — сенниками, сечевиками, так как самое страшное их орудие было секира, меч обоюдоострый, потом сабля, по Страбону (XI, 8. 4), сакар.

³⁰² Отписка казаков царю 15 июля и 3 декабря 1637 г. Распросные речи атамана Потапа Петрова, 20 июля 1637 г. Донесение посла Чирикова, 3 сент. 1637 г. Дела Донские. Акты Лишина, т. I, № 10, стр. 15–20.

³⁰³ Споры между городками разбирались в главном войске войсковым кругом. Споры между отдельными лицами — станичным кругом. Недовольная сторона могла обжаловать решение станичного круга в главное войско. За измену войску — смертная казнь, в куль да в воду. За ослушание — войсковая пеня: век бить и грабить, т. е. ослушник лишался прав свободного казака, прав гражданства. За маловажные проступки: плети, розги, штрафы, лишение в дележе части добычи и пр.

³⁰⁴ Отписка войскового атамана Осипа Петрова и всего войска царю 9 октября 1641 г. с атаманом Наумом Васильевым, есаулом Федором Порошиным и с 24 особенно отличившимися казаками.

Известный критик Сенковский, нисколько не умаляя мужества казаков в «Азовском сиденье», основываясь на трудах турецкого историографа Найма-эфенди, полагает, что турки под Азов могли послать не более 25 тыс. человек да крымский хан от 20 до 30 тыс. всадников, итого около 50 тыс.; что подвиг казаков и без преувеличения сил турок навсегда пребудет в истории одним из блистательных чудес неустрашимости и самоотвержения.

³⁰⁵ Грамоты на Дон 30 апреля и 27 июля 1642 г. Сборник грамот. Прянишников. Стр. 76–83.

³⁰⁶ Грамоты на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, Ивану Каторжному и всему Донскому войску 30 августа 1643 г., января, 20 июня, 27 августа 1644 г. и др. Акты А. А. Лишина. т. I, №№ 16, 17, 18 и 19.

³⁰⁷ Грамота 25 сент. 1646 г. Сбор, грам., стр. 64–68.

³⁰⁸ Уместны ли тут будут мнения некоторых русских историков о происхождении казачества из беглых крестьян, старавшихся освободиться от крепостной зависимости, каковой в XVI в. на Руси в действительности не было, или из охотников, сгруппировавшихся в промысловые артели, а потом, в силу обстоятельств, взявшихся за оружие и по «мановению ока» ставших грозными для всего мусульманского мира, считавшегося в то время непобедимым. Эти наивные мнения и сделанные из них выводы для истории казачества не применимы. Опыт показал, что русские «охочие» люди для казацкаго дела не пригодны. Для «казацкаго» дела пригодны только казаки, как старая военная организация.

³⁰⁹ Донские дела. Доклад царю в марте 1648 г.

По сообщению современника, подьячего Посольского приказа Григория Котошихина, казаков в то время на Дону было около 20 тыс. «О России в царствование Алексея Михайловича». СПб., 1859.

³¹⁰ Дела Крымские, 1647 г. Дела Турецкие, № 2.

³¹¹ Отписка Богдана Хмельницкого 30 марта 1650 г. Под этой отпиской внизу и писано: «Всему войску Донскому желательные приятели и братья Богдан Хмельницкий, гетман войск запорожских рукою властною».

³¹² Донские дела, 1652 г. Распросныя речи Мины Прибыткова, посланного на Дон с царским жалованьем и возвратившагося в Москву 30 окт. 1652 г.

³¹³ Грамота на Дон 28 июля 1659 г. Акты А. Лишина, т. I, № 35.

С присоединением Малороссии к Москве, в 1654 г., царь стал величать себя «всея Великия и Малыя и Белыя России самодержцем». В грамотах на Дон титул «самодержец» впервые приведен в 1657 г., в грамоте 17 мая.

³¹⁴ Донские дела. Распросныя речи станичного атамана Петрова, 17 сент.

Название атаманов Васильев, Петров, Яковлев и др. — это не фамилии, так как фамилий на Дону не было, а их отчества, чьи они сыновья. К отчествам иногда прибавлялись прозвища: Черкашенин, Татаринов, Каторжный и др. Впоследствии из этих отчеств образовались фамилии.

³¹⁵ Донские дела. Кн. II, стр. 815, 824–25, 884–5, 891, 1087–8, 1090, 1097, 1106–8. В 1646 г. по приказанию царя дворянин Ждан Кондырев набирал по русским украинным городам охочих вольных людей для отправки их на Дон в помощь казакам; многие крестьяне и холопы Тульского, Соловского и Веневского уездов, прослышав об этом, стали записываться в охотники, а другие, пристав к казачьим станицам, возвращавшимся с атаманами Павлом Чесночихиным и Иваном Каторжным, пошли прямо на Дон. На требование воронежского воеводы Батурлина выдать этих беглых Иван Каторжный пригрозил отсечь ему уши, а посланного царем Данила Мясного с царским наказом ударил «в душу, вырвал из рук наказ и заткнул себе за голенище».

³¹⁶ Акты Лишина, т. I. Царская грамота 3 мая 1661 г. атаману Корнилу Яковлеву и всему Войску Донскому.

³¹⁷ Донские дела. Грамота на Дон 1661 г. в июле месяце.

³¹⁸ Дела Крымские. 1667 г., кн. № 9, 45 и 1670 г. кн. № 12. Дела Турецкие. 1667 г. кн. № 8.

³¹⁹ История торговли на Дону. Стр. 26–28. 1904. Е. Савельев.

³²⁰ В старое время станицами назывались партии казаков, посылаемые на разведку или с известиями в Москву. Во главе станицы стоял станичный атаман, а за ним есаул. Первые же поселения казаков назыв. городками, а местность, окружавшая городок, — юртами. С 1687 г. название городок стало заменяться названием станица. Старые поселения — пепелища до сего времени в некоторых местах Дона называются «старыми городками».

³²¹ Воровские — ослушные, не подчинявшиеся Главному Войску, местопребывание которого было в гор. Черкасске. В 1650 г. воровскими казаками на р. Дону, между городками Паншинским и Иловлинским, был построен для склада награбленных товаров гор. Рига. В 1660 г. по приказанию Войска городок этот был взят казаками штурмом и разрушен до основания, а атаман воровских казаков Василий Прокофьев с главными сообщниками повешен в Черкаске. Дела Донские. Грамота на Дон 29 мая 1660 г.

³²² Описание Собора. Собрание государ. грамот. Т. III, стр. 378 и след.

³²³ Ян-Янсен Стрейс и Штраус, оставившие свои о Разине записки, были голландцы, служившие на корабле Орле, построенном царем и стоявшем во время бунта Разина в Астрахани.

³²⁴ В 1872–1873 гг., по поручению Археол. о-ва, г. Ивановским в областях древнего Новгорода исследовано 819 могильников XI и XII вв., при чем установлено, что погребенные в них темно-волосые воины были южане, высоки в голенях, вооружались копьями и саблями, с правильным и красивым строением головы, а женщины носили украшения, металлические пояса, браслеты (базилики) и др., во всем сходные с донскими прошлых веков.

На древней стене Софийского собора, построенного в XI в., недавно открылась под обвалившейся позднейшей штукатуркой фреска, изображающая воинов, по вооружению и одежде во всем напоминающих казаков XVI–XVIII вв.

³²⁵ В Раздорской на Дону церкви до 80 годов прошлого столетия исстари хранилась ветхая бархатная обшивка священнических облачений, на которой золотом была вышита надпись славянскими буквами: «В память болярина князя Георгия (слово утрачено) Сицкаго (утрачено) в Раздорскую церковь на Дону от княгини…» Далее все истлело и высыпалось. Георгий Сицкий был сын большого воеводы Василия Сицкого, убитого в войне с Стефаном Баторием при Иване IV. Георгий Сицкий умер насильственной смертью при Грозном царе за ссору о старшинстве с Борисом Годуновым. С ним прекратился прямой род Сицких, бывших раньше кормлеными князьями Великого Новгорода, перешедшие туда из Литвы. Зная набожность казаков и ненависть их к Годунову, княгиня Сицкая, вдова Георгия, прислала в их церковь, в г. Раздоры, основанный новгородскими казаками в XVI в., вышитую ею самой ризу, вполне надеясь, что эти рыцари-воины, помня старую хлеб-соль, помолятся о душе ее погибшего мужа. Она хорошо знала, кому посылала, и не ошиблась.

³²⁶ Дела Донские. Грамота на Дон 22 марта 1667 г.

³²⁷ Майдан, где собирался круг, занимал место на юго-западе от собора и лежал на берегу Дона.

³²⁸ Цепь и тяжелые железные наручники, в которые был закован Разин, и теперь хранятся в старочеркасском соборе вделанные в стену притвора.

³²⁹ Костомаров. Бунт Стеньки Разина. Т. II, стр. 339.

³³⁰ После ареста Разин был прикован освященной цепью в соборном притворе, чтобы туда не проникла «нечистая сила» и не освободила его, т. к. народ считал его колдуном. Разин часто говорил былинным языком, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.

³³¹ Донские дела. Распросные речи стольника Косагова и дьяка Богданова 8 ноября 1671 г.

³³² При внесении в книгу прозвища казаков, данные им лично за какие-либо качества или внешние признаки, обращались в фамилии и стали отвечать уже не на вопрос — какой он? а на вопрос — чей? с прибавлением на московский лад окончания ов и ев. Вот почему получались такие несуразные от прозвищ фамилии: Рябой — Рябов, Косой — Косов, Кривой — Кривое, Мягкий — Мягков, Неживой — Неживов, Большой — Большов, Белый — Белов и т. п. Не имеющие личных прозвищ вносились по отчеству, — чей он сын: Фрол Минаев (сын Миная), Ефрем Петров, Корнилий Яковлев (сын Якова), Григорий Савельев (сын Савелия) и т. п. Отчества эти также превратились в фамилии.

³³³ Дела Донские. Наказ полковнику Косагову и дьяку Богданову в июне 1671 г. Запись, по которой атаманы и казаки были приведены к присяге в Москве и на Дону.

³³⁴ За ненужное вмешательство в политические дела и ревностное тяготение к старому московскому строю митрополит Иосиф был 21 мая 1671 г. казаками сброшен с колокольни. В то же время был убит князь Львов и многие дворяне.

³³⁵ Грамоты на Дон 21 июня, июля (без числа) и другая 20 июля 1671 года. Акты А. Лишина, т. I, № 48, Сбор, грамот Прянишникова, стр. 93–95 и Историч. описание земли войска Донского, стр. 277 и 278, изд. 1903 г.

³³⁶ Грамота на Дон 7 августа 1671 г. Акты А. Лишина, т. I, № 49.

³³⁷ Сохранилась древняя казачья поговорка: «кто развязал язык, тот вложил саблю в ножны»; или «от лишних слов слабеют руки».

³³⁸ С принятием казаками присяги войско Донское в некоторых своих грамотах стало употреблять выражение «били челом великому государю», т. е. московскому царю, а потом уже «и нам, всему Великому Войску Донскому».

³³⁹ С 1687 г. название «городок» заменяется словом станица, хотя кой-где еще сохраняется прежнее название. С 1704 г. название казачьих поселений станицами делается общим.

³⁴⁰ Тума есть слово черкесское, означающее приблудный, случайно или по рождению попавший в чужую среду. Тумой на Дону называли выкрестов из татар и турок или рожденных от них.

³⁴¹ Насека — прямая палка, на которой были сделаны насечки, когда она еще росла на корню, по числу лет, атаманских служений, с самого возникновения войска.

Пернач — булава, медная или серебряная, с острыми шишками на утолщенном, шаровидном, конце. Пернач от слова переть, попирать, бить. Это орудие нападения, употреблявшееся еще былинными богатырями. Донские атаманы пернач употребляли иногда в битвах, а иногда с ним выступали и в военных кругах.

Трухменка — серая папаха из туркменского курпяка с красным шлыком.

³⁴² Сакмы — древнее казачье название следов, тропинок по траве, как и саквы — переметные сумы — это наследие Азов-Саков. В татарский язык перешли слова: сак — осторожный, сакал — борода, корсак — брюхо, саксаул и др.

³⁴³ Снаряжаясь в поход, казаки говорили: идем зипуны добывать, отчего назывались зипунниками. Зипун — видоизмененное жупан, польский цветной кафтан. Слово это древнее, встречающееся во многих южнославянских наречиях и в языке сайван (саков) — индусов: гопан, пан, бан, чепан, жупан — воевода. Гопания (сайванское) — воеводство, вернее — староство. Зипун или жупан — панская верхняя одежда.

³⁴⁴ Древняя войсковая печать была с изображением бегущего оленя, пораженного стрелой, с надписью: «Печать войсковая, олень поражен стрелою». (Ригельман. Стр. 142). Изображение этой печати можно видеть в Донском музее на старых актах. Древняя печать Запорожского войска — бегущий олень, которого догоняет пущенная стрела. Печать Буго-Гардовской паланки — стоящий олень, за которым в наклоненном виде копье, острием вверх. На диадеме скифской царицы, найденной в 1864 г. в кургане Хохлаче, где ныне главный бассейн г. Новочеркасска, изображены олени. Печать есть эмблема, характеризующая историческую жизнь и деятельность народа. Неужели жизнь и деятельность казачества состояла только в охоте на оленей? Нет. Происхождение этой эмблемы нужно искать гораздо глубже, древней. Диана была в глубокой древности богиней Приазовья. Культ поклонения ей Геты-Руссы (Этруски) из Приазовья занесли в Италию за 12 в. до Р.Х. (Ист. Казач., стр. 70–112). Диана была богиня целомудрия, охранительница лесов и зверей берегов Азовского и Черного морей. Некто Актеон, сын Аристея, охотник иностранец, случайно увидел наготу богини во время купанья, за что разгневанная девственница обратила его в оленя и пустила в него свою смертоносную стрелу. Древнее казачество представляло из себя военный орден, высшими добродетелями которого были храбрость и целомудрие. Нарушение целомудрия каралось смертью. Казачество знало, из преданий, о своем древнем доисторическом происхождении и сохранило в памяти народной миф о своей целомудренной богине Диане и о наказанном нарушителе этой добродетели Актеоне. Следовательно, эмблема, изображенная на казачьей войсковой печати, гласит: «Казак, блюди целомудрие, иначе будешь наказан, как Актеон». Что целомудрие на Дону считалось великой добродетелью в древние времена, можно судить еще по следующему рассказу Псевдо-Плутарха, историка I века (Танаис. Гл. XIV, 1–2). «У одного героя богатыря Беросса (Бе-росс) от амазонки Лисиппы родился сын, которого назвали Танаисом (Тан, Дан, Дон). Танаис, возмужав, стал проявлять великие военные способности и, поклоняясь одному богу Марсу, дал обет целомудрия. (Марс, Ma-росс, великий Росс, бог Приазовья, культ поклонении которому Геты-Руссы занесли в Италию. („Ист. казачества“, стр. 70–112). Но завистливая Венера возбудила в нем любовь к собственной матери. Танаис долго боролся с своею страстью, но наконец больше не мог владеть собой и, желая остаться невинным, бросился в р. Амазоний, отчего последняя и получила название Танаиса, т. е. Дона». Эта легенда ясно характеризует древнее казачество как девственников и поклонников бога Марса или Арея, т. е. бога войны.

С войсковой печатью посылались грамоты по Войску, иногда без всякой скрепы, т. е. подписи, что принималось за «повеление Войска».

³⁴⁵ Общежитие Донских казаков в XVII и XVIII стол. В. Д. Сухорукое. Изд. А. Корниловича, 1824.

³⁴⁶ Чеберка, себерка, себры, шабры — слово древненовгородско-псковское, встречаемое в древних актах, а на Дону даже до последнего времени, в особенности в 1-м Донском округе. Корень этого слова происходит от себе, каждый сам по себе, сидящий на своей части, заимке. В древнем Пскове сябры — сидящие или владеющие своей частью общественного имущества. Себро — моя часть, шабры — соседи, чеберка — товарка, подруга.

³⁴⁷ Общежитие Донских казаков в XVII и XVIII ст. В. Д. Сухоруков.

³⁴⁸ Дела Донские. Отписка казаков, привезенная в Москву 16 дек. 1662 г.

³⁴⁹ История казачества, ч. II, гл. IV. — Новгородские повольники на Дону, стр. 282–283.

³⁵⁰ Дела Донские. Показание атамана Фрола Минаева в Посольском приказе 7 декабря 1672 г. В этом показании пропущен город Золотой, ныне Золотовская станица, и Казанский. Список населенных мест. Изд. Центр. Ст. Комитетом. XII. Земля войска Донского. СПб., 1864, стр. XXII. См. I — О донских казачьих городках.

³⁵¹ Все члены общины пользовались равными правами, и никто не был исключен из права поземельной собственности, только бы имел силы и средства приобрести и возделать ее. Поземельная собственность

³⁵² Там же, стр. 16 и др. Донские дела. Кн. II, стр. 1106–1107.

³⁵³ Дела Донские. Грамота на Дон 9 марта 1690 г.

³⁵⁴ Акты А. Лишина, т. I, № 71 и 83. Соловьев. Истор. России, т. XIV, стр. 289. Полное соб. зак., т. III, № 1644.

³⁵⁵ Соловьев. История России, т. XIII, М., 1879 г., стр. 286. Показание атамана зимовой станицы Потапа Панкратьева, бывшего в то время в Москве.

³⁵⁶ Там же, стр. 360.

³⁵⁷ К 1687 г. город Черкаск состоял уже из 11 станиц: Черкасской, Средней, Павловской, Прибылянской, Дурновской, Скородумовской, Тютеревской, Верхне-Рыковской, Старо-Рыковской, Нижне-Рыковской и Татарской. Эта последняя была населена татарами, принятыми в казаки.

³⁵⁸ Распросныя речи в Москве 25 дек. 1687 г. Донские дела. Связка XVI, 1687 г., № 13, л. 3–27.

Все предыдущие сведения взяты из исследования В. Г. Дружинина «Раскол на Дону». СПб., 1889. Стр. 67–213.

³⁵⁹ Донские дела. Связка XVII, № 2, л. 5–17. Распросныя речи атамана легкой станицы Филиппова.

³⁶⁰ Дон. дела. Распросныя речи атамана Якима Филиппова и войсковая отписка, полученная в Москве с тем же атаманом 5 марта 1688 г.

³⁶¹ Письма Фрола Минаева, Ивана Семенова от 12 апреля и Яна Гречанина от 5 апреля кн. В. В. Голицыну. Допол. к А.И. т. XII, № 17, стр. 147–154, 197–201.

³⁶² Это движение донских старообрядцев, противников Москвы, сильно тревожило Саратовского и Царицынского воевод, боявшихся за свои города. Вот почему они тщательно следили за их движением и немедленно доносили о всем в Москву. Доп. к А.И., т. XII, № 17, стр. 220–223 и 262–263, Отписки цариц, воеводы Дмитриева-Мамонова, полученная на Москве 25 июля, 1 и 29 августа 1688 г., и саратовскаго — Кологривова 27 августа. Дон. дела, св. XVII, 1688 г., л. 13–14.

³⁶³ Иван Семенов в письме к кн. Голицыну. Доп. к А.И., т. XII, № 17, стр. 198.

³⁶⁴ Раскол на Дону. В. Г. Дружинин. Стр. 170–213.

³⁶⁵ Похвальные грамоты на Дон: 8 мая, 26 июня, 23 сентября, 28 декабря 1688 г., 22 мая и 1 июля 1689 г. Акты А. Лишина, №№ 95–104, т. I.

³⁶⁶ Дон. дела, св. XVIII, 1689 г., № 13, л. 86–88. Резолюция на челобитной атамана Петра Мурзенка 14 сент. 1689 г.

³⁶⁷ Дела Дон., св. XVIII, 1690 г., № 10, л. 1–17. Грамота на Дон 22 сентября 1690 г. Там же. Грамота на Дон 23 генваря 1691 г.

Грамота на Дон 28 апреля 1691 г. Акты А. Лишина, т. I, № 107.

Грамотой этой повелевалось «над азовцы и крымцы чинить воинские промыслы» по государеву указу.

³⁶⁸ Дела Дон. Грамота на Дон 1692 г. февраля.

Отписка в. Дон., привезенная в Москву атам. Лук. Максимовым 1692 г. в декабре.

Распросныя речи атамана Вас. Горбунова 5 авг. 1694 г.

Распросныя речи атамана Тим. Федорова 2 окт. 1694 г.

Отписка в. Дон., привезенная в Москву в декабре 1695 г.

³⁶⁹ Грамота на Дон 16 марта 1695 г.

³⁷⁰ История Петра Великого. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, стр. 148. СПб., изд. 1902 г.

³⁷¹ Там же, стр. 150–152. Устрялов. Т. II, стр. 582.

Дополнение к деяниям Петра Великого, т. IV, стр. 132 и след.

³⁷² Акты Лишина, № 114, т. I. Грамота на Дон 4 февр. 1696 г.

³⁷³ Доп. к деян. Петра Великого, т. IV, стр. 157.

Казаки в этой схватке действовали по своей инициативе. Несмотря на страшную пушечную пальбу с кораблей, казаки ухитрились сцепиться с ними, прорубить им бока и потопить, без потерь в людях. Сравнить: русские военные люди в первом походе под Азов тонули на берегу моря, а казаки в битве в открытом море остались без потерь.

³⁷⁴ Там же. Стр. 157–159. Желябужский. Записки 66. Азовская История, стр. 16 и след.

Устрялов категорически заявляет (I, 384), что сам Петр I не принимал участия в этом нападении, как полагают некоторые историки, желая возвеличить этим царя. Все это сделали одни донские казаки, без помощи тамбовских и пензенских моряков из экипажа русского флота.

³⁷⁵ Поход боярина Шеина к Азову. Стр. 88. Брикнер. Т. I, стр. 156–159. Допол. к деян. Петра Великого. Т. IV, стр. 178.

³⁷⁶ Грамота на Дон 10 янв. 1697 г. Акты Лишина, т. I, № 115.

³⁷⁷ Доп. к деян. Петра Великого. Т. IV, стр. 359 и 360.

³⁷⁸ Удивительно, почему Петр I не оставил свой флот в распоряжение казаков для защиты Азова, а повелел отвести его в Паншинский городок под защиту царицынского гарнизона. Потому ли, что этот флот для казаков был не пригоден или он им не доверял. Но лес, железо и снасти казакам бы пригодились.

³⁷⁹ Акты Лишина, т. I, № 123.

³⁸⁰ Грамота царей Ивана и Петра на Дон 14 авг. 1688 г. о разорении казачьих старообрядческих городков по Медведице. Грамоты И. Прянишникова, стр. 123–127.

³⁸¹ Грамота на Дон 11 июня 1703 г. Акты Лишина, т. I, № 140.

³⁸² Грамота на Дон 1704 г. марта 15. Там же, № 149.

³⁸³ Грамотой от 22 июля 1700 г. казакам было повелено все свои отписки присылать в Посольский приказ и подавать боярину Головину «с товарищи».

³⁸⁴ Акты Лишина, т. I, №№ 129, 130, 132, 135 и 136.

³⁸⁵ Там же, № 145. Грамота 23 окт. 1703 г.

³⁸⁶ Там же, № 149. Грамота 13 марта 1704 г.

³⁸⁷ Там же, № 159. Грамота на Дон 14 мая 1705 г.

³⁸⁸ Грамота на Дон 7 июля 1706 г.

³⁸⁹ Грамота на Дон 21 сентября 1704 г. Грамоты И. Прянишникова, стр. 128.

³⁹⁰ Грамота на пергаменте на Дон 21 февраля 1706 г. Грамоты Прянишникова, стр. 133–140. Акты Лишина, т. I, № 162.

Новая печать, пожалованная «за верную вашу к нам, Велик. Госуд., показанную службу», была с изображением казака, сидящего верхом на бочке (с порохом), в правой руке держащего ружье, а в левой кальян. Впоследствии казаки стали толковать, что казак, сидящий на бочке, голый, сидит на бочке с вином и в левой руке держит не кальян, а чарку. Казаки это неожиданное пожалование приняли за насмешку и прикладывали эту печать только в отписках в «приказы», на войсковых же грамотах весь XVIII в. прикладывали свою старую печать с оленем, пронзенным стрелой.

³⁹¹ Все прежние царские грамоты есть не что иное, как указы из Посольского приказа за подписью дьяка.

С 1700 г. царь приказал все отписки казаков подавать в том же приказе боярину Головину с товарищами.

³⁹² Грамоты на Дон 28 февр. и 11 авг. 1706 г. и отписка дон. казаков в Посольский приказ в сентябре того же года.

³⁹³ Дополн. к деяниям Петра I. Том VII, стр. 427.

Отписка Булавина и войска Донского к войску Запорожскому 17 мая 1708 г.

Грамота Булавина кубанским казакам 27 мая 1708 г. Истор. Петра Велик. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, гл. XV, стр. 345 и 346.

³⁹⁴ Деяния Петра Вел. Т. II, стр. 436 и 437.

Истор. Петра Вел. Проф. А. Г. Брикнер. Т. I, гл. XV, стр. 343–346.

³⁹⁵ Грамота Петра I гетм. Скоропадскому 26 мая 1709 г. Полн. собр. закон., т. IV, № 2233.

Отписка запорожцев царю 6 авг. 1708 г.

Акты Лишина, т. I, № 163. Грамота на Дон 26 дек. 1707 г.

³⁹⁶ Акты Лишина, т. I, №№ 164 и 165. Отписка Толстого из Азова в апреле 1708 г. и грамота на Дон 28 апреля того же года.

Дорога, по которой Булавин шел к Черкаску, и теперь во многих станицах носит название «Булавинского шляха».

³⁹⁷ Брикнер. Т. 1, стр. 345. Русская Старина, 1870.

³⁹⁸ Дополн. к Деяниям Петра Великого. Т. VIII, стр. 45–59. Грамоты на Дон апреля 20, 27, 28 и 3 мая 1708 г. Акты Лишина, т. I, № 165 и 168. Брикнер, т. I, стр. 346.

Такой приказ достоин страшного и кровожадного персидского безумца деспота Аги-Мухамет-хана (во 2-й пол. XVIII в.), но не христианского монарха, стремившегося быть европейцем.

³⁹⁹ Брикнер, стр. 346. Письма Петра к Меншикову 10 и 11 мая 1708 г.

⁴⁰⁰ Брикнер. Т. I, стр. 347 и 348. Акты Лишина, т. I, № 167. Отписка Булавина.

⁴⁰¹ Есть предание, записанное в неизданной старой рукописи, что вместе с Булавиным была переодетая в казацкое платье его дочь Галя. Она вместе рубилась с отцом и раненая, падая, вскричала: «Отец, спасенья нет!» Потом, видя, что отец взвел курок, вскочила, обнажила кинжал и проколола себе грудь, воскликнув, обращаясь к изменникам: «Рабы, рабы, презренные и жалкие рабы! Смотрите, как умирает свободная казачка!» и упала мертвой на труп отца.

⁴⁰² Деяния Петра Великого, ч. П, стр. 449. Отписка казаков 1709 г. генваря.

⁴⁰³ Соловьев. Т. XV, стр. 258. Брикнер, т. I, стр. 348 и 349.

⁴⁰⁴ Очерки по истории Донских казаков. А. Савельев, стр. 59.

⁴⁰⁵ Войсковая грамота по станицам, сохранившаяся во многих станичных архивах.

⁴⁰⁶ О причинах разстройства финансов в России. Н. С. Мордвинов, известный госуд. деятель первой половины XIX в.

Про эпоху Петра I и его преемников тюменский странник говорил: «во всех присутственных местах судят и распоряжают по своей похоти, по злату и серебру, по мешкам и по штрафам». Москвин, писатель 20-х год. XIX ст. Разглагольствования тюменскаго странника.

⁴⁰⁷ Дон. дела. Распросныя речи Кочетова в сент. 1705 г.

⁴⁰⁸ Ригельман. Стр. 97 и 98. Старочеркасск и его достопримечательности. Гр. Левицкий.

⁴⁰⁹ По требованию турок, согласно Прутского договора, «не строить укреплений между Азовом и Черкаском транжемент», с Монастырского был перенесен выше Черкаска, на Васильевские бугры, а в 1730 г. на правый берег Дона, между нынешними Ростовом и Нахичеванью, и назван крепостью св. Анны, ас 1761 г. «Дмитрия Ростовского».

⁴¹⁰ По истории Ригельмана (стр. 101), Емельянов не умер, а был Кругом смещен.

⁴¹¹ Грамота на Дон 23 мая 1720 г. Сборник грамот Прянишникова, стр. 141.

⁴¹² Там же. Грамоты на Дон, стр. 147–182. Грамота на Дон о пожаловании атаманом Ефремова 17 марта 1738 г., стр. 191.

⁴¹³ А. Савельев. Стр. 71–73, 1870 г. Е. Савельев. Войсковой Круг на Дону, как народ оправление. Стр. 6–8. 1917 г.

⁴¹⁴ Грамоты на Дон 25 февраля 1782 г. и 12 января 1735 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, № 52 и 103.

⁴¹⁵ Грамота на Дон 21 авг. 1753 г. Прянишников, стр. 249.

⁴¹⁶ Грамоты на Дон 16, 23 и 30 марта 1738 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, №№ 202, 204 и 205.

⁴¹⁷ Äeöü Ěe0eía, ö. II, — к 1-у, ¹ 26.

⁴¹⁸ Жур. Петра I.

⁴¹⁹ Подвиги донских героев, прославивших свою великую родину, будут изданы особой серией «Донские богатыри». Автор.

⁴²⁰ Грамота на Дон 20 февр. 1724 г. Акты Лишина, т. I, № 198.

⁴²¹ Грамота на Дон 9 февр. 1725 г. Там же, т. II, ч. 1, № 1.

⁴²² Там же, № 46, 48 и 59. Грамоты на Дон 3 авг., 15 ноября 1731 г. и 31 августа 1732 г.

⁴²³ «Хазака» и «казака» — от древнеарийских корней аз и ак — белый, т. е. свободный Ас. Многие думают, что слово ак есть татарское, означающее «белый». Это не верно. Корень ак встречается во многих древнеарийских языках и всегда означает белый, чистый и свободный, иногда выходящий из ряда общепринятых правил. Возьмем для примера: аква — чистая вода, аквилон — свободный ветер и мног. др.

⁴²⁴ Грамота на Дон 28 января 1724 г. Акты Лишина, т. I, № 196.

⁴²⁵ Грамота на Дон 4 окт. 1746 г. Акты Лишина, т. II, ч. 2, № 413.

⁴²⁶ Прот. Гр. Левицкий. Стр. 49.

⁴²⁷ Общежит. Донск. казак. Сухоруков. Записки о Верхне-Курмоярской ст. Е. Котельников. Записки свящ. Пивоварова. «Каз. Вест.», 1884. № 2, 5 и др.

⁴²⁸ Грамота на Дон 30 сент. 1745 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1, № 385.

⁴²⁹ Иван Фролов был не войсковым, а как бы временным, «наказным» атаманом, т. е. приводившим на Дону в исполнение царские наказы.

⁴³⁰ «Полисадник» этот построен был еще в 1644 г. и вооружен по раскатам азовскими пушками.

После большого разлива Дона в 1687 г., когда смыт был почти весь город Черкаск, подобный разлив повторился в 1740 г., в бытность на Дону ген. Тараканова, названный «Таракановским», о чем сделана отметка на соборной стене — вбит большой бударный гвоздь.

⁴³¹ Грамота на Дон 17 февр., 1 марта и 16 апр. 1748 г. Акты Лишина, т. II, ч. 1-я, № 314 и 319.

⁴³² Там же, № 341.

⁴³³ Указ Сенату. Там же, № 365.

⁴³⁴ Грамота на Дон 27 июля 1747 г. Там же, ч. 2-я, № 438.

⁴³⁵ Грамота на Дон 21 авг. 1753 г. Грамоты Прянишникова, стр. 249.

⁴³⁶ Грамота на Дон 11 июня 1759 г. Акты Лишина, т. П, ч. 2-я, № 633.

⁴³⁷ Замечательно, что на могильной плите Дан. Ефремова, в ограде Ратинской церкви в Старочеркасске, ни о каких чинах его не упоминается, а лишь: «Здесь погребен достопочтенный господин войска Донского» и т. д. Плита эта заготовлена при жизни самим Ефремовым.

⁴³⁸ Крестьянский вопрос на Дону. Историч. очерк. Е. Савельев. 1917.

Бригадир Краснощеков давал каждому переселенцу по 5 р. и льготы на 5 лет.

В 1747 г. атаман Дан. Ефремов захватил весь Черногаевский юрт и заселил слоб. Даниловку. Степан Ефремов — Ефремову-Степановку и мн. др.

⁴³⁹ Грамоты на Дон 2 марта 1763 г. и 22 апреля 1766 г. Акты Лишина, т. III, № 2 и 45.

⁴⁴⁰ Грамота на Дон 15 марта 1764 г. Там же, № 10.

⁴⁴¹ После войны с Турцией, по Белградскому договору в 1739 г. Россия завладела большими пространствами в Черноморской степи, но не получила права владеть морскими берегами и держать на Черном море флот. Азов условлено срыть и оставить в нейтральной полосе.

⁴⁴² Грамоты на Дон 1772 г. 7 и 30 марта, 24 апреля и др. Акты Лишина, т. III, № 91, 92 и 93. А. Савельев, стр. 82 и 83.

⁴⁴³ Отняв у Донского казачества его старые права и вольности, русское правительство стало налагать руку и на другие казачьи войска, в том числе и на Яицкое. Протесты и ропот, перешедшие скоро в открытое восстание, на Яике были подавлены самым жестоким образом и Яицкое войско подчинено русским военным властям. Казачество было этим в высшей степени обескуражено и недовольно. Это создало благотворную почву для «Пугачевского бунта».

⁴⁴⁴ Грамота Екатерины 6 декабря 1772 года. Грамоты. И. Прянишников. Стр. 280–281.

⁴⁴⁵ Грамота на Дон 25 янв. 1773 г. Там же, стр. 282–283.

⁴⁴⁶ Грамота на Дон 21 июня 1774 г. Грамоты, Прянишников, стр. 287.

⁴⁴⁷ За подвиги в первой турецкой войне по повелению Екатерины на Дон было прислано в 1775 г. большое белое знамя с надписью: «Нашему вернолюбезному войску Донскому, за храбрые и мужественные подвиги во время минувшей войны с турками».

Похвальная грамота на Дон 28 июня 1775 г. Прянишников, стр. 292.

⁴⁴⁸ Сотенная команда была учреждена еще при Даниле Ефремове. Из нее впоследствии образовался пятисотенный атаманский полк, шефом которого был войсковой атаман, а командиром вице-полковник.

⁴⁴⁹ Грамоты на Дон 2 декабря 1773 г. и 10 января 1774 г. Прянишников, стр. 284–286.

Замечательно, что ни сама Екатерина II, ни ее вельможи, ни даже войско Донское не знали, что Емельян Иванов Пугачев, прежде чем стать во главе восстания уральцев, не был уже донским казаком, а терским семейным. П. Л. Юдин добыл в Ставропольском и Кизлярском архивах следующие по этому вопросу данные. При устройстве Моздокской линии в 1770 г. туда было переселено с Волги 517 семейств казаков, а «для стреляния из пушек» туда же переведено 250 «сказочных» казаков с Дона, которых и поселили по 50 семейств в каждую из пяти новых станиц, населенных волжскими казаками. Желающих переселиться с Дона оказалось больше на 21 чел. Все они просили войскового атамана терского семейного войска Татаринцева зачислить их в службу этого войска. Просьбу эту атаман 12 января 1772 г. представил на утверждение коменданта. Первым в представленном списке значился «неимеющий письменнаго вида» Емельян Иванов, прибывший с Дона; из распросной сказки его видно, что он «Донского войска Емельян Иванов, сын Пугачев, от роду 30 лет, уроженец Зимовейской станицы, из казачьих детей; отец его казак Иван Михайлович, сын Пугачев, по возвращении русской армии из Пруссии (после семилетней войны), назад тому лет семь (1765 г.) умер, а он, Емельян, в 1771 г. по указу военной коллегии перешел жительством в Моздокский край и ныне в казаки определенным быть желает». В списке терской военной канцелярии на 1 января 1773 г. в числе рядовых казаков этого войска значится Емельян Иванов с своей женой Прасковьей Фоминишной. Детей не показано. Дальнейшая судьба Пугачева за время пребывания его в Терском семейном войске такова. Казаки, недовольные атаманом Татаринцевым, хотели выбрать на эту должность Пугачева, с тем, чтобы он ехал в Петербург и ходатайствовал об утраченных войском привилегиях.

Пугачев поехал, но на дороге приверженцами Татаринцева был схвачен и представлен моздокскому коменданту. Его обвинили в смуте и посадили в тюрьму, из которой он, вместе с часовым солдатом Венедиктом Лаптевым, бежал и пробрался на Яик.

Итак, благодаря трудам П. Л. Юдина, нам теперь стало известно, что Е. Пугачев не был уже донским казаком, когда затеял произвести смуту в России, присвоив себе имя императора Петра III.

Журнал «Русский Архив», 1911, № 9.

⁴⁵⁰ Грамоты на Дон 16 февр. и 28 июня 1775 г. Прянишников, стр. 290–294.

⁴⁵¹ Предложение Потемкина 18 февр. 1775 г. Акты Лишина, т. III, № 115 и 116.

Атаману положено жалованье в год 1000 р., ему же на стол 3000 р. — 4000 р.

Старшинам по назначению по 600 р., на стол по 400 р. — по 1000 р.

Старшинам по выбору по 600 р., на стол по 200 р. — по 800 р.

Войсковому дьяку — 300 р.

На содержание канцелярии (дрова, свечи, сургуч и проч.) — 500 р.

Атаманскому писарю — 100 р. и т. д.

⁴⁵² Донцы. M. Сенюткин. Стр. 150, 178 и 204. Копия с донесения Суворова кн. Потемкину 6 окт. 1783 г. Там же, стр. 258–261.

⁴⁵³ Полн. собр. закон. 1779 г. № 14942.

⁴⁵⁴ Грамоты. Прянишников, стр. 298–300.

⁴⁵⁵ Там же, стр. 295–297.

⁴⁵⁶ Дневник свящ. В. Рубашкина. «Казачий Вестник», 1883, № 13.

⁴⁵⁷ Там же.

⁴⁵⁸ Рескрипт на имя Орлова 6 июля 1797 г. Акты Лишина, т. III, № 120. «Что касается до вкравшихся злоупотреблений и сделанных перемен кн. Потемкиным, писал Павел, то вам принадлежит первыя искоренять, а мне последних не опробовать, яко клонящихся всегда к истреблению общественнаго порядка вещей».

⁴⁵⁹ Мартынов заступал место войск, атам. Иловайского, когда последний был в Петербурге по делу об отмене насильственного переселения казаков на Кубань.

⁴⁶⁰ Простота эта действительно среди донских казаков в их общественной жизни в неприкосновенности сохранялась до половины прошлого столетия. Когда же в сыскных и судных начальствах засел «крючковатый» чиновник с стряпчими, дьяками и повытчиками, то дела стали решаться «по похоти, по злату и серебру, по пешкам и штофам». Об этом нам передали наши отцы и деды.

⁴⁶¹ Рескрипты Павла I ген. — лейт. Иловайскому 1-му 30 авг. и 14 окт. 1798 г. Акты Лишина, т. III, № 121 и 122.

⁴⁶² Труды войск, статист, комит. в. 1-й, 1867 г., стр. 78. «Моск. отд. арх. Глав. Штаба». Связка № 115. Указ 1776 г. 10 янв. № 74.

⁴⁶³ Акты Лишина, т. III, № 124.

⁴⁶⁴ Там же, № 1130, стр. 420. Арх. гл. упр. каз. войск. Дела ком. о войске Дон., о привилегиях. № 2, л. 285.

⁴⁶⁵ Записки св. Рубашкина. Прот. Г. Левицкий, стр. 18 и 19. Полковник Грузинов. А. А. Караев. 1896 г.

⁴⁶⁶ В грамоте на Дон Павел Петрович 15 февраля 1800 г. писал: «Нашему любезно-верному войску Донскому. Верность ваша к нам, оказанная во многих случаях, особенно же заслуги в войне против французов, в продолжении Итальянской кампании 1799 г., где мужеством и неустрашимою своею храбростью поражали везде неприятеля… за ваши подвиги жалуем вам знамя, на коем изображено заслужившее вам сие отличие». Грамоты. Прянишников, стр. 301.

⁴⁶⁷ Оренбургский поход. Дон. обл. Вед. 1856 г. № 1, 2, 3 и 5; А. Филонов. Донесения Орлова Павлу Петровичу 23 янв., 1 и 10 февр. 1801 г.

⁴⁶⁸ В ночь с 11 на 12 марта некоторые из высших сановников и офицеров, во главе с военным губернатором графом Паленом, с согласия великих князей, решили устранить от власти Павла и потребовали от него отречения от престола. Павел встретил их с таким упорством и гневом, что в запальчивости был ими убит. Записки пол. Саблукова. 1906. Русская История проф. Платонова, стр. 378.

Часть III

Дон служит русским царям

Глава I

Присяга казаков на верность службы царю

Систематическое и многолетнее стремление московского правительства наложить на донское казачество свою властную руку вызвало бунт Разина. Среда, эпохи родят героев. Разин только выразитель своей эпохи. К этому давно готовилось, этого давно ожидало все боевое казачество, любившее свою казацкую свободу, свои вольности, но только не знало, с какой стороны начать. Разин показал путь. Боевая масса пошла за ним, как за своим вождем. Клич Разина на Волге о правах русского крестьянства, о попранных правах человека упал на благодатную почву, — это было давнишнее чаяние русского трудящегося люда. Разин принес себя в жертву этой идее. Уже закованный в тяжелые «освященныя» цепи, Разин говорил: «Пусть видит весь народ крещеный, что за него я голову сложил^{330}. Пусть там меня (в Москве) казнят, пусть колесуют, пусть тризну справят надо мной, упьются кровью пусть казацкой под стон народный, но уж погибнуть не должно в народе сделанное мною. Не мог я дело совершить, пусть сделает другой, не тот, так третий… А на Дону… и вспомнят все тогда меня, Степана Разина, донского казака, и клич его казацкий боевой, когда их подлый дьяк, как стадо, перепишет и целованием креста на верность приведет»…

И действительно, пророчества Разина скоро сбылись. Усмирение бунта его стоило более ста тысяч человеческих жертв. Торжествующее московское самодержавие не жалело народной крови. Правящая Москва праздновала тризну над остатками трупа свободолюбивого донца. И виновники этого торжества — войсковой атаман Корнила Яковлев, старшина Родион Осипов, Михайла Самаренин и др. были «потчиваемы» романеей за царским столом «с большим удовольством» и получали от бояр инструкции для приведения всех атаманов, есаулов и казаков на верность службы к присяге. Им и полковнику Григорию Косагову с дьяком Андреем Богдановым, кроме того, поручалось объявить царскую милость всему войску Донскому за доставление в Москву Разина и за истребление его сообщников, также уверить войско о всеобщем прощении и настаивать о скорейшей посылке казаков в Астрахань, где свирепствовал Васька Ус. Косагов и дьяк с казачьей станицей прибыли в Черкаск 24 августа 1671 г. Собрался унылый казачий круг. Косагов «по наказу» объявил царскую милость. Многие облегченно вздохнули; но лишь только он заговорил о присяге, круг пришел в смущение. «Мы рады служить государю без крестного целования, — говорили многие из казаков, — и нам присягать не для чего». Волнение продолжалось четыре дня. На круге присутствовали, большею частью, казаки черкасских станиц и низовых городков; верховые отсутствовали. Наконец, после долгих споров и пререканий с послом, позволявшим грозить царским гневом, домовитые казаки и старшины взяли верх и постановили присягнуть на верность службы государю; «если же кто не учинит присяги, того казнить смертию, а имущество грабить»^{331}.

Присяга произведена была на майдане, близ собора, в присутствии Косагова, а дьяк Богданов вписывал присягнувших в присланную из Посольского приказа книгу; другая книга была оставлена послом в войске для внесения в нее имен тех казаков, которые впредь придут служить в войско (из ослушных) и всех тех, кои родятся на Дону и достигнут совершеннолетия^{332}.

Главные статьи присяги заключались в следующем: «чтобы старшинам и казакам все могущие возникнуть возмущения и тайные заговоры противу государя и отечества в тож время укрощать, главных заговорщиков присылать в Москву, а их сторонников по войсковому праву казнить смертью; если же кто из них в нарушение этой присяги, изменяя государству и отечеству, начнет ссылаться с неприятелями своего отечества или с поляками, немцами или татарами, с таковыми предателями, не щадя жизни своей, сражаться, самим к таковым злоумышленникам не приставать и даже не помышлять о том; с калмыками дальнейших сношений не иметь, кроме увещаний служить с казаками вместе; скопом и заговором ни на кого не приходить; никого не грабить и не убивать и во всех делах ни на кого ложно не показывать. На здравие государя и всей его царской фамилии не посягать и кроме его величества государя, царя и великого князя Алексея Михайловича и всея России самодержца, другого государя, польского, литовского, немецкого и из других земель царей и королей или принцов иноземных и российских на царство всероссийское никого не призывать и не желать, а ежели услышат или узнают на государя и всю его царскую фамилию скоп или заговор или другой какой умысел, возникший у россиян или у иноземцев, и с такими злоумышленниками, не щадя жизни своей, биться»^{333}.

Дав такое, хотя и вынужденное клятвенное обещание, с целованием креста, этой, по выражению самих казаков, «страсти Христовой», Донское войско подпало под влияние московского правительства и, как народ прямой, непосредственный и честный и при том искренне религиозный, старалось по мере сил выполнять принятые на себя обязательства. Всякое малейшее нарушение данной клятвы, даже в отдельных случаях, считало великим преступлением, позором для всего войска. Эту черту характера казачества Москва своевременно усчитала и использовала в своих интересах. До внутреннего управления войска и его своеобразного уклада жизни она пока еще не касалась.

Глава II

Последние вспышки разинцев на Волге

Сподвижники Разина Васька Ус и Федор Шелудяк, узнав об аресте на Дону своего атамана и о выдаче его Москве, решили освободить его. С ними в Астрахани, Царицыне и других волжских городах было еще достаточное количество вооруженных сил из казаков, стрельцов и жаждавшего свободы народа. Клич их об истреблении бояр, думных людей, солдат и купцов, как врагов царя и народа, нашел отголосок в массе населения. Все грамоты, полученные от царя чрез митрополита Иосифа в Астрахани, с просьбой о принесении бунтовщиками повинной и об аресте стрельцами донских казаков, за что им обещали прощение всех их вин, казачьи атаманы объявили подложными, составленными боярами и митрополитом, без ведома царя^{334}.

Весь волжский край восстал на защиту своих народных прав, как и при Разине. Федор Шелудяк выступил из Астрахани вверх по Волге на 170 стругах. Из Царицына, Саратова и Самары к нему присоединились бывшие там вооруженные гарнизоны из казаков и стрельцов, а также многочисленные толпы народа. Полчища эти усилились и вновь прибывшими с Урала и Дона казаками, из верховых городков, не давших присяги царю. В Самаре все эти войска были разделены на три отряда: конница и часть пехоты с атаманом Иваном Константиновым отправлены под Симбирск сухим путем, 3 тыс. человек на 70 стругах пошли вперед рекою Волгой, а главные силы с предводителем Шелудяком на 370 стругах двинулись им вслед. 29 мая все эти силы обложили Симбирск со всех сторон, где заперся боярин Петр Шереметьев с небольшим, но храбрым гарнизоном из дворян и детей боярских. 9 июня в 1-м часу ночи начался общий приступ. Сражение было жаркое и упорное. Осаждающие гибли под ударами осажденных тысячами, но не отступали. Наконец, на рассвете, видя безуспешность дела, казаки сняли осаду. Воспользовавшись этим, Шереметьев сделал внезапную вылазку, бросился на отступающих и отнял у них почти всю артиллерию. Шелудяк с главными силами ушел вниз по Волге; народ разбрелся по своим местам^{335}.

Так окончилась эта последняя попытка разинцев ниспровергнуть утвердившийся в Московском государстве самодержавный строй.

Шелудяк с казаками и стрельцами возвратился в Астрахань; часть казаков бежала на Яик, а другая на Дон, где они были переловлены и казнены, а некоторые из главарей выданы Москве.

В числе этих последних был есаул Разина Лазарь Тимофеев. Другой сподвижник Разина Ларка Хренов успел бежать в Азов, а потом в Турцию^{336}. О выдаче его Москва еще долго после этого вела дипломатическую переписку то с азовским пашей Сулейманом, то с Портой, даже снаряжало нарочитое для того к султану посольство, но все было безуспешно. Хренов из Турции убежал в Италию, а оттуда в Алжир. Так преследовала мстительная Москва сподвижников Разина за пределами своих владений, а уже с попавшими в ее руки расправлялась умеючи, по давно заведенному порядку, гасила искры проявления народной воли в самом корне, боясь их вспышки.

Вслед за казаками к Астрахани двинулся Волгой сильный отряд царских войск под начальством князя Ивана Милославского. Все волжские города, бывшие во владении разинцев, приносили ему повинные. Спокойствие в них восстановлялось принятым в московском правительстве способом — кнутом и виселицей. Предписано было и войску Донскому вооружиться для окончательного истребления астраханских мятежников, но враждебные действия крымского хана и гетмана Дорошенка остановили это движение. На помощь царским войскам явился князь Каспулат Муцалович Черкасский.

Опрокинув высланный на встречу ему на судах отряд, Милославский 1-го сентября 1671 года остановился в 3-х верстах от Астрахани, близ устья Болтинской протоки, и окопался. 12 сентября в одну ночь им было возведено на другой стороне Волги, против города, земляное укрепление, в котором засел сильный гарнизон. Вылазка из города под начальством казака Алексея Карташнова гарнизоном укрепления была отбита. Город не сдавался. В это время атаман Васька Ус внезапно скончался. Во главе стал Федор Шелудяк, но и тот скоро попал в плен к Милославскому, выданный князем Черкасским, заманившим его к себе в стан как бы для переговоров. Осажденные пришли в смятение, разбились на партии и томимые голодом, после долгих споров, решили сдаться. 27 ноября Милославский вступил в Астрахань. Принеся Господу Богу в соборной церкви благодарность, царский воевода приступил к водворению в городе порядка: главных возмутителей, как из донских казаков, так и астраханских жителей, велел повесить, другим отрубить головы, прочих же, согласно государеву указу, разослать по тюрьмам в отдаленные города. Остальные, принимавшие участие в мятеже, были наказаны или кнутом, или помилованы. Со взятием Астрахани вся Волга признала власть царя.

После поражения Разина под Симбирском один из его сообщников, казак Миусский, с довольно сильной партией основался на р. Донце и преградил всякое сношение Дона с Москвой, но скоро шайка его была рассеяна, и Миусский скрылся. В 1673 г. он появился с семью товарищами в Запорожской Сечи с каким-то молодым человеком, выдававшим себя за сына царя, Симеона Алексеевича, будто бы убежавшего из Москвы от преследования матери и бояр. Атаман запорожских казаков Иван Серко, кошевой и все куренные атаманы и казаки, после долгих испытаний, признали в нем истинного царевича и решили защищать его вооруженной силой. Но скоро под давлением гетмана Самойловича, приверженца Москвы, и явившихся царских чиновников, самозванец этот был отослан в Москву, где под пыткой сознался, что он родом поляк из г. Лохвицы и звать его Матвеем, потом Андреем Воробьевым, подданным князя Вишневецкого и т. д.

После допросов самозванец этот был четвертован. Руководивший им казак Миусский с товарищами скрылся, и никакие ухищрения московских сыщиков не могли открыть их местопребывание.

Так мстили царю и боярам тароватые на выдумки донские казаки.

Глава III

Общественный и военный строй, быт и нравы казаков в конце XVII в.

Войско Донское с древнейших времен управлялось Войсковым Кругом, в котором принимали участие все казаки-воины, а таковыми они были от юношеских лет до глубокой старости, пока могли держать в руках оружие. Права участия в Круге не имели лишь казаки пенные, навлекшие на себя чем-либо немилость всего войска; но и эти последние иногда, в трудные минуты, также призывались в Круг и своим примерным поведением и военными подвигами могли заслужить себе прощение. Казаки были народ прямолинейный и рыцарски гордый, лишних слов не любили и дела в Кругу решали скоро и справедливо^{337}. По отношению своих провинившихся братьев оценка их была строга и верна. Челобитчики (просители) выходили из Круга всегда удовлетворенными. Нужно заметить, что никто не осмеливался беспокоить это высшее народное учреждение пустыми просьбами или корыстными тяжбами. В Кругу искали только правды и находили ее. Дела решались, на основании старого казачьего народного права, по большинству голосов. В основание своих решений Круг всегда полагал одну из евангельских заповедей, этой, по верованиям и убеждениям казаков, безусловной истине, вполне применимой к их своеобразному военному быту. Так, например, в войсковой грамоте 1687 года говорится:

«…и били челом великому государю и нам, всему Великому Войску Донскому, в Кругу вы, атаманы молодцы… а в челобитье своем сказали, чтоб нам, Войску Донскому, правд ваших (свидетелей) допросить… И мы, атаманы-молодцы, правд в Кругу допрашивали по евангельской заповеди Господней… И мы, атаманы-молодцы, приговорили всем Войском…»^{338}

Челобитья по большей части были словесные. Не редки были примеры, что какой-либо из городков по своим местным вопросам не подчинялся решению Круга, а действовал на свой риск и страх, например, захватывал владения другого городка, предпринимал походы против неприятеля, принимал в свою среду беглых и проч., тогда Войско в тот городок слало грамоту с упреком в ослушании (воровстве) и грозило наказанием. Ослушные городки в таких случаях, большею частью, приносили повинные и дело кончалось миром. При упорстве на ослушный городок или на отдельных лиц (воров) налагалась войсковая пеня, состоявшая в том, что они лишались расправы в Войске; или: «и на том ослушнике ваша войсковая пеня: век бить и грабить и суда ему в Войске не будет», т. е. он не мог уже иметь защиты в Войсковом Кругу и ему поневоле приходилось бежать с Дону или приносить повинную.

В Войсковом Кругу решались дела, только касающиеся всего Войска, как то: выборы войскового атамана, есаулов, войскового писаря или дьяка, духовенства войскового собора, прием в казаки иноверцев и беглых крестьян, объявлялись походы, делили добычу, принимали царских послов и царское жалованье, рассматривали дела по преступлениям против всего войска, против веры и др. Высшим наказанием, например, за измену, предательство и проч., была смертная казнь — «в куль да в воду». За другие преступления сажали в воду, били, забивали в колодки и т. п.

Войсковой Круг называл себя Всевеликим войском Донским, каковое название он сохранил и до конца первой половины XVIII в.

Каждый городок управлялся своим кругом или сбором, во главе которого стояли избираемые на один год, как и войсковые, атаман и есаул^{339}. Тот и другой не играли никакой роли в управлении данной общины, а были лишь простыми исполнителями решений Круга. В станичных кругах решались все тяжебные дела между казаками, как то: личные оскорбления, обиды, захват чужой собственности, ослушание, несоблюдение постов и др. Недовольные решением станичного Круга могли перенести дело на суд Войска, хотя подобные случаи были редки. Дела по обидам в станицах большею частью решались миром. Старики заставляли обидчика идти к обиженному и просить у него прощения. Если же тот упрямился, то нередко сам атаман с стариками шли к нему, кланялись в ноги и склоняли на мир, прося не срамиться и не ездить в г. Черкаск на суд Войскового Круга, т. к. беспокоить это высокое учреждение местными кляузами и спорами считалось ниже казачьей чести и вызывало справедливые насмешки и нарекания соседних станиц. Кляузники не пользовались уважением среди казачества. Суд Войскового Круга в XVII веке считался последней инстанцией и ему обязаны были подчиняться все. Случаи неподчинения были очень редки и проявлялись не среди природных казаков, а случайного элемента, попавшего на Дон и принятого в казаки, как то: выкрестов из татар, турок и черкесов, беглых крестьян и друг. Такие нечистокровные казаки на Дону назывались «тумой»^{340}.

Войсковой Круг всегда собирался на открытой площади — майдане; все участники его, образовав из себя Круг, стояли на ногах, сняв шапки, в знак почтения к месту и важности дела. Войсковой атаман под бунчуками, сопутствуемый есаулами, держа в руке «насеку» (трость) с серебряным «набалдашником», а в важных военных случаях «пернач», выходил на средину Круга, снимал свою «трухменку» и кланялся на все стороны^{341}. В это время есаул «зычно», подняв свою трость, обыкновенно кричал: «Па-ай-помолчи, атаманы молодцы, атаман (или «наш войсковой») трухменку гнет!» Все стихало. Атаман делал доклад Кругу. Если вопрос касался избрания нового атамана, за окончанием годичного срока, то атаман клал на землю «трухменку» и на нее насеку, кланялся Кругу и благодарил за доверие. Вновь избранный атаман принимал насеку и благодарил за избрание. Каждый казак в Кругу имел свободный голос, равный со всеми. Войсковые Круги иногда были шумны и буйны; нередко дело доходило до сабель. Отходивший срок атаман становился в ряды казаков и никакими преимуществами не пользовался.

Войсковой писарь или дьяк избирался из среды самых грамотных и умнейших казаков, а потому эта должность считалась почетной; кроме него никто не имел права писать и посылать бумаг от Войска. Власти он никакой не имел.

Войсковой атаман, являясь простым исполнителем воли народа и блюстителем порядка, по собственному произволу ничего предпринять не мог, иначе он рисковал с позором лишиться своего достоинства, а иногда и с опасностью для жизни.

Войсковые есаулы (два) были помощниками и исполнителями приказаний атамана и Круга.

Собираясь в поход, казаки избирали из своей среды походного атамана. Отряд разделялся на сотни и полусотни. Походный атаман был главный военноначальник отряда с неограниченной властью. Сотни вверялись избранным сотникам и пятидесятникам. Есаулы исполняли приказания атамана. По окончании похода все эти избранные лица слагали с себя звания и становились в ряды простых казаков.

Оружие казаков состояло из малых пушек, рушниц или пищалей, пистолей, копий и сабель. Все это приобреталось покупкой или добычей у неприятеля. Порох они отчасти выделывали сами, а впоследствии, при наладившихся сношениях с русскими царями, за военную помощь последним, получали его, как и свинец и ядра, из Москвы. Успех казакам в битвах с неприятелем давали главным образом быстрота и внезапность нападения, сопровождаемые всегда особой, неподражаемой казачьей хитростью, приводившей врага в недоумение. Стойкость и верность друг другу были безупречны. Быстроте сухопутных походов способствовали дивные казачьи степные лошади, не знавшие устали и легко переплывавшие самые широкие реки. Опытные и сметливые следопыты по степям и по татарским сакмам, казаки старались делать нападения на неприятеля ночью и заставать его врасплох^{342}. Но если вынужденный бой принимали в открытом месте и с малыми силами, то спешивались, ложились в каре и отстреливались, прикрывшись своими лошадьми. К этому способу они прибегали только в самых крайних обстоятельствах, когда не было другого спасения; в противном случае они рассыпались врозь и исчезали в степи. Овраги и горы, реки и болота ими ставились ни во что, воины и кони всем умели пользоваться. Рассыпавшись врозь, они в условленном месте, более защищенном, вновь соединялись в партии и внезапными новыми наскоками беспощадно мстили врагу. Переправы чрез реки — понтон из пуков камыша, на который клали седла и оружие, а сами с коньми пускались вплавь. Это называлось у казаков переправляться на салах.

Морские походы или поиски казаков поражают своей смелостью и уменьем пользоваться всякими обстоятельствами. Бури и грозы, мрак и морские туманы для них были обычными явлениями и не останавливали их в достижении задуманной цели. В легких стругах, вмещавших человек от 30 до 80, с обшитыми камышом бортами, без компаса, они пускались в Азовское, Черное и Каспийское моря, громили приморские города вплоть до Фарабада и Стамбула, освобождали своих пленных братьев, смело и дерзко вступали в бой с хорошо вооруженными турецкими кораблями, сцепливаясь с ними на абордаж, и почти всегда выходили победителями. Разметанные и носимые бурею по волнам открытого моря, они никогда не теряли своего пути и при наступлении затишья вновь соединялись в грозную летучую флотилию и неслись к берегам Колхиды или Румелии, приводя в трепет грозных и непобедимых по тому времени турецких султанов в их собственной столице — Стамбуле.

Соль и оружие, серебро и золото, товары и драгоценные каменья, а также и прекрасные черноокие пленницы ясырки — все было их добычей. В схватках и битвах казаки были беспощадны и жестоки: они мстили туркам и крымцам за бесчеловечное обращение и угнетение христиан, за страдание своих пленных братьев-казаков, за вероломство и за несоблюдение мирных договоров. «Казак поклянется душою христианскою и стоит на своем, а турок поклянется душою магометанскою и солжет», — говорили казаки. Стоя твердо друг за друга, «все за одного и один за всех», за свое древнее казачье братство, казаки были неподкупны; предательств среди них, среди природных казаков, не было. Попавшие в плен тайн своего братства не выдавали и умирали под пытками смертью мучеников-героев.

В первый день осады Азова 24 июня 1641 г. турки предложили казакам сдать крепость без боя, указывая на то, что им помощи от русского царя ожидать нельзя и устоять против их превосходных сил невозможно, обещая выдать за сдачу тотчас 12 000 червонных и по выступлении еще 30 000. На это донцы гордо отвечали: «Сами волею своею взяли мы Азов, сами и отстаивать его будем; помощи, кроме Бога, ни от кого не ожидаем; прельщений ваших не слушаем и хотя не орем и не сеем, но так же, как птицы небесные, сыты бываем. Жен же красных и серебро и злато ем л ем мы у вас за морем, что и вам ведомо. Будем и впредь также промышлять; и не словами, а саблями готовы принять вас, незваных гостей».

В этой страшной титанической битве, длившейся до 26 сентября, когда казаков пало около половины (до 3000), а турок до 50 тыс., когда храбрые защитники родного города, отчаявшись на победу, измученные и изнуренные решили умереть все, до одного человека, но не сдаваться, покушений на предательство или измену среди них не было, да и не могло быть. Казаки в два века (XVI и XVII) своей боевой жизни в борьбе с турками и татарами предателей не знали. Перебежчикам и выкрестам они не доверяли и держали их на учете. Таковы были казаки старого времени.

Добыв зипуны за морем, казаки в обыденной жизни были просты и наивны, как дети, набожны, суеверны, в своем общежитии привязаны друг к другу, как братья, гнушались воровством и делились между собой последней крохой хлеба, последним достоянием. Трусость презирали и первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость^{343}.

К туркам и особенно к азовцам казаки относились с презрением; они считали даже бесчестным просить у них мира и установили правило никогда не начинать первыми переговоров о перемирии, говоря: «мы даем мир, а просить его нам не пригоже». Вероломство считали не достойным чести казака и всегда, вынужденные начать против азовцев военные действия, посылали им размирную такого содержания: «От донского атамана и всего войска азовскому паше (имя его) проздравление. Для дел великаго нашего государя мы были с вами в миру; ныне же все войско приговорили с вами мир нарушить; вы бойтесь нас, а мы вас станем остерегаться. А се письмо и печать войсковыя»^{344}.

При заключении непрочного мира казаки, по издавна заведенному обычаю, утвержденному даже указом турецкого султана, брали каждый раз с азовцев известное число котлов, соли, сетей и по тысяче золотых.

В мирные условия обыкновенно включали, чтобы казакам чрез замирные места не ходить на море, а азовцам на русскую Украйну, и казачьи городки. Иногда азовцы выговаривали, чтобы казаки всегда извещали их о том, что будет писано в грамотах русского царя на Дон, обязываясь в свою очередь уведомлять войско о намерениях султана и крымского хана. Но казаки никогда не выдавали недругам своих тайн, хотя подробно знали о всех азовских и крымских делах, отчего и сложилась на Дону пословица: «разсказывай донскому казаку азовския вести».

Вести эти казаки знали чрез прикормленных людей из среды самих азовцев. Всякое сообщение, каким бы путем оно не было добыто, тщательно проверялось, показания прикормленников сличались с показаниями пленных и добытых языков и в итоге всегда выходило так, что казаки почти никогда не ошибались в истинных намерениях своих врагов, принимали своевременно к тому меры и извещали о том Москву вестовыми станицами. Словом, Дон представлял тогда живую газету всех новостей, хотя и секретных, о южных соседях России, и сюда присылали за всеми вестями из русских украинных городов, Запорожья, Астрахани, Царицына и друг. мест.

Многие историки, не понимая духа казачества, этих идейных борцов за веру и свободу личности, рыцарей в полном значении этого слова, ничего общего с западными рыцарскими орденами, этими угнетателями мирного земледельческого люда, не имевшими, упрекают их в корысти, жадности к наживе, грабежам. Это неверно. Однажды турецкий султан, доведенный до крайности страшными набегами казаков, задумал купить дружбу войска выдачей ежегодного жалованья, вернее — ежегодной дани. Султанский посол Кантакузин в 1627–37 гг. употреблял к тому все усилия, но казаки остались непреклонными и только смеялись над этой затеей, даже сочли подобное предложение за оскорбление казачьей чести и отплатили новыми набегами на турецкие владения. После этого, дабы склонить казаков к миролюбию, султан прислал с тем же послом в подарок войску четыре золотых кафтана, но казаки с негодованием отвергли этот дар, говоря, что султанские подарки им ненадобны.

Походная одежда казаков состояла из грубого суконного зипуна кавказского покроя, подпоясанного ременным поясом, и широких шаровар, убранных в голенища. На голове барашковая шапка. Любимыми цветами были синий и красный. В свободное же время, в дни войсковых кругов, праздников и дружеских бесед или приема приезжих гостей, старые донцы любили блеснуть своими дорогими нарядами. Один являлся в лазоревом атласном кафтане с частыми серебряными нашивками и в жемчужном ожерелье; другой — в камчатном или бархатном полукафтане без рукавов и в темно-гвоздичном зипуне, опушенном голубою камкою с шелковою гвоздичного цвета нашивкою; третий — в камчатном кафтане с золотыми турецкими пуговками, с серебряными позлащенными застежками и лазоревом настрафильном зипуне. У всех шелковые турецкие кушаки, с висящими булатными ножами с костяными черенками рыбьего зуба, в черных ножнах, оправленных серебром, в красных или желтых сафьяных сапогах, в куньих шапках с бархатным красным, со шлыком, верхом. Пировали на разостланном узорчатом ковре, лежа на шелковых подушках, шитых золотом и серебром по червчатому атласу. Посредине становили серебряные чаши с вином, из которых черпали серебряными чарками и ковшами. В кругу близких друзей часто снимали верхние наряды, оставаясь в однех тафтяных рубашках. При посторонних же, в особенности в присутствии московских бояр и дворян, желая показать пренебрежение к своим богатым нарядам, сановитые воины садились в кружок посреди грязной улицы, как на мягком ковре, и продолжали свою беседу. Накормить и напоить и главным образом вином приезжего считалось священной обязанностью каждого казака^{345}.

Все свободное время старики проводили в станичной избе или на майдане, играя в шахматы и зерны, плели сети, вели рассказы о своих походах и пели былины-песни о подвигах предков, а молодые на площади близ майдана играли в бабки или кости (ладышки). Игра эта считалась самою любимою у казаков с древнейших времен. При этой игре развивалась такая меткость в бросании плоских, округленных или квадратных камешков в поставленные в ряд ладышки, что казаки могли ими убивать и птиц и зайцев на значительное расстояние.

В походах, пограничных городках и на кордонах казаки вели жизнь холостую и строго соблюдали между собой целомудрие. Казацкое товарищество для продовольствия разделялось по сумам, в которых хранились казацкие харчи, как в Запорожье казаки разделялись по казанам, а в 1-й половине XIX в. в казачьих полках по кашам (артелям). Вот почему близких друзей и сослуживцев и теперь еще называют односумами, а жены их друг дружку односумками.

В удаленных от границы городках казаки жили семейной жизнью.

Об обрядах брака казаков на майдане, заимствованных у новгородцев, уже было говорено; теперь коснемся обыденной семейной жизни донского казачества г. Черкаска и других населенных мест, удаленных от границы.

В XVI и в первой половине XVII в. власть мужа над женой была неограниченна. Это влияние востока. Брак, заключенный на майдане, даже скрепленный венчанием в церкви, был непрочен, и муж всегда имел право вывести свою жену вновь на майдан и сказать: «атаманы молоды! она была мне услужливая и верная супруга; теперь она мне не жена, а я ей не муж». Тем дело развода и оканчивалось. Отказанную жену тут же мог взять другой, прикрыв ее полой платья, и публично заявить: «ты будь мне жена», а она должна ответить: «ты будь мне муж» и поклониться избравшему ее в ноги в знак подчинения. Но несмотря на все это, в военное время при нападении врагов на казачьи городки жены казаков брались за оружие и становились в ряды защитников своей родины, делаясь таким образом вполне полноправными членами казачьей военной общины. Казаки ценили семейную жизнь и к женатым относились с большим уважением, и только постоянные военные походы заставляли их быть холостыми. Развратников, как давшие обет целомудрия, холостые казаки в своей среде не терпели. Развратники наказывались смертью. Ермак требовал от своих сподвижников полного целомудрия. Степан Разин на Волге велел бросить в воду казака и бабу за нарушение целомудрия, а когда ему самому напомнили о том же, то он бросил в Волгу пленную персидскую княжну. Рожденного младенца холостые станичники нянчили все, и когда у него показывался первый зубок, все наперерыв приходили смотреть его, и восторгам этих закаленных в боях воинов не было конца. Таковы были казаки старого времени: страшные и беспощадные в боях с врагами их веры и гонителями христианства и простые и чуткие, как дети, в обыденной жизни. При крещении младенца все молились и пировали, пировали и молились о даровании рожденному казаку здоровья и казацкой удали и крепости.

В конце XVII в. хозяйки и особенно пожилые стали уже приобретать большее влияние в домашнем быту и частенько одушевляли беседы старых рыцарей своим присутствием и когда те увлекутся — своим влиянием. Жены домовитых казаков и старшин нередко одне собирались на свои «бабьи» беседы с сладким медом и пенистым донским вином, которое разносили всем собеседницам пленные турчанки-ясырки.

Старочеркасские матроны — тип красавиц, веками сложившийся, как естественный отбор, из пленных черкешенок и турчанок, поражал своей миловидностью и привлекательностью. И вот такая-то матрона, воспитавшая своей грудью не одного казака рыцаря, на своих беседах, держа в одной руке стакан с пенистым вином или медом, а другой взявшись под крутой бок и пристукивая каблуками желтых туфель, в шелковом с цветами кубелеке, подпоясанном жемчужным поясом, в цветных шелковых шароварах, ходила по комнате, припевая: «Туфли к милому глядят, полюбить его хотят».

Таковы были матери и воспитательницы грозных донских рыцарей старого времени. Люди-богатыри, как матери, так и отцы.

Девушки казачки в станицах пользовались полной свободой и росли вместе с своими будущими мужьями. Чистота нравов, за которой следила вся казачья община, была достойна лучших времен Рима, где для этого избирались из самых благонадежных граждан особые цензоры. В столице же донского казачества, в так называемом домовитом и старшинском кругу, за благонравием девушек был, под влиянием московщины, заведен особый надзор. С13 лет они брались под опеку мамушек и нянюшек и воля их ограничивалась самым строгим приличием. Только на одних свадебных празднествах они могли быть вместе с мужчинами, остальное же время проводили в одиночестве в кругу своих подруг чеберок^{346}. Шили кубелеки (нарядное женское платье), вышивали кафтаны, выстегивали одеяла, ожерелки, по праздникам играли в кремушки, жмурки, пели и плясали под песни, варган и гребешок, водили под присмотром бабушек танки (хороводы) и т. п. Грамотность ограничивалась чтением акафистов, канонов и пр. К концу XVII в. эта затворническая жизнь городской женщины постепенно ослабла, и она стала появляться на улицах и принимать участие в общественной жизни. К чести донских женщин-хозяек надо отнести их заботливость о чистоте своих жилищ и опрятности в одежде. Эта отличительная черта в характере донской женщины сохраняется и до сего времени.

Татарский язык был в большой моде как в мужских, так и в женских беседах.

Почтение к старшим и в особенности испытанным в боях воинам была обязанностью для молодого поколения. Молодежь не имела права садиться в присутствии стариков.

Военные игры за городом и стрельба в цель были любимыми занятиями молодежи в свободное время. Эти упражнения развивали такую меткость в стрельбе, что многие из казаков могли на значительном расстоянии выбивать пулею из рук монету, зажатую между пальцев, не задев руки. Казак рождался воином; с появлением на свет младенца начиналась его военная школа: новорожденному все родные и односумы отца приносили в дар на зубок ружье, патрон пороха и пулю, лук и стрелу; дареные вещи развешивались на стене, где лежала родильница с младенцем. По истечении сорока дней, после того, как мать, взяв очистительную молитву, возвращалась домой, отец надевал на ребенка саблю, подстригал ему волосы в кружок и сажал на лошадь, а потом возвращая сына матери, поздравлял ее с казаком. Когда же прорезывались у нового казака зубы, отец и мать сажали его вновь на лошадь и везли в церковь служить молебен Ивану-воину. Первыми словами малютки были чу и пу (понукать лошадь и стрелять). Трехлетние дети уже свободно ездили на лошадях по двору, а в 5 лет скакали по степи^{347}. Pp. Дон и Донец для детей казаков были родной стихией: в них они купались и плавали, как утки, с младенческих лет, катались в каюках и баркасах (лодках Асов), приучаясь быть отважными и храбрыми моряками.

Долины Дона и Донца, а также их притоков в старое время представляли из себя полную чашу всяких природных богатств, были полны изобилием; в лесах, покрывавших долины, росли дикие яблони, груши, черешни, орехи, терны; в земле всякие сладкие коренья, в садах виноградники, дававшие сладкие шипучие вина. Широкие степи и густые леса были естественным убежищем и хранилищем диких зверей и птиц. Дон, о котором казаки говорили, что у него золотое дно, а также и другие реки кишмя кишели рыбой, с которой не могли сравниться по вкусу рыбы Волги и Днепра. Осетр, белуга, севрюга, стерлядь, сазан, сула (судак), сельдь и в особенности тарань водились в таком изобилии, что их во время хода можно было брать руками или засекать саблями и закалывать копьями.

Казаки, как народ военный, всегда готовый поголовно выступить на защиту родины, чуждались земледелия и говаривали: «Кормит нас, молодцов, Бог, как птиц небесных. Мы не сеем и не собираем в житницы, а всегда сыты бываем». Любимым их промыслом в свободное от войны время была охота или гульба. Гулебщики отрядами человек по сту рыскали по задонским степям, пробирались даже на Куму и Кубань. Там они иногда сталкивались с ногайскими и черкесскими наездниками и привозили вместе с убитыми зверями пленных ясырок или черкесских узденей, а также пригоняли их табуны лошадей и стада рогатого скота.

Привольная и братская жизнь сильно привязывала казаков к родине. Они любили свой Дон и называли его батюшкой и кормильцем родимым.

В плену или на чужбине, умирая сраженный вражеской пулей, казак всегда мысленно взывал к своему кормильцу: «Прости, мой батюшка Тихий Дон Иванович! мне по тебе теперь не ездити, дикаго зверя не стреливати, вкусной рыбки не лавливати». Эта же страстная любовь к своему кормильцу Дону сквозит во всех старинных песнях и даже в войсковых грамотах по Дону и отписках в Москву. Даже в соседних странах, где лежат кости павших геройскою смертью донцов, защищавших честь России, как то: в Финляндии, Швеции, островах Балтийского моря, Ливонии и др., и теперь существуют древние легенды о том, что во время ночных осенних бурь, когда вся северная природа стонет от непогоды, донские витязи встают из своих забытых их потомством могил, садятся на своих боевых коней и с воем и стоном несутся в облаках на родимый им Дон. Тяжело им лежать в сырых могилах на чужой стороне вдали от своего кормильца Тихого Дона Ивановича. Скорбные и пылающие старым казацким огнем их души спешат слиться во своим братством-товариществом и просят перенести их кости на дорогую родину. Многие из северных жителей не раз во время бурь видели это явление, как казаки, припав к луке, с длинными пиками и сверкающими саблями неслись на своих боевых конях среди волнующихся грозовых туч на теплый юг, и от суеверного страха прятались в свои убогие хижины.

Такова была любовь к Дону старых донских казаков.

Казаки от природы были народ религиозный, без ханжества и лицемерия; клятвы соблюдали свято и данному слову верны. Все исторические акты об этом свидетельствуют положительно. Чтили праздники Господни и строго соблюдали посты.

Во время «Азовского сиденья» в 1641 г. казаки дали клятву друг другу лечь костьми, но не сдавать древний свой город сильному врагу, и свято исполнили свою клятву. Во время этих титанических битв, усталые и обессиленные от бессонных ночей, с обожженными лицами от порохового огня и дыма, они, лобызая носимую по их рядам древнюю икону Иоанна Предтечи, плакали, как дети, и просили святого угодника Божия защитить их древнюю родину от агарянских полчищ. Тогда же они дали обет построить в гор. Черкаске деревянную церковь во имя Воскресения Христова и исполнили это обещание в 1653 г. В 1670 г., ввиду скученности построек, большею частью деревянных, церковь эта вместе с многими домами сгорела. Чрез два года выстроена была новая, но и эта сгорела в 1687 году. Тогда казаки решили построить в г. Черкаске две новых церкви, но уже каменных, одну во имя св. апостолов Петра и Павла, оконченную в 1692 г., другую соборную во имя Воскресения Христова, оконченную в 1719 г.; эти церкви существуют и до ныне.

В 1656 г. донские казаки, находясь в царских войсках в Польше, взяли под гор. Вильною на р. Вилии древний православный образ Богородицы Одигитрии, животворящий крест, евангелие и книги и все это с великим торжеством привезли в г. Черкаск, где в честь этой иконы была по обету казаков построена церковь. Вскоре многим казакам было видение: Богородица просила отвезти ее икону обратно в г. Вильну, где она стояла уже много веков. Казаки сначала этому не верили, но когда в 1661 г. они, возвращаясь с моря, были на р. Тузлове окружены крымским царевичем и безнадежно отбивались в течение нескольких дней в окопах, явления повторились: Божия Матерь вновь просила поставить ее икону на старом месте, а если они этого не исполнят, то им не будет Божией помощи. Казаки дали обет и вмиг одолели врагов. Вскоре икона явилась в последний раз казаку Ивану Стародубцу, обещая свое заступничество, если казаки исполнят свой обет.

Собрался Войсковой Круг и на нем решили: украсив икону Богородицы, с великою честью отпустить в Москву; вместе с нею послать от войска станицу с священником и диаконом, которые бы ежедневно служили пред этой иконой Божественную службу^{348}.

По заключении мира с Польшей икона эта, по желанию казаков, была из Москвы перевезена в г. Вильну. Так искренно верили донские казаки в помощь Божию, и по вере их давалось просимое.

Казаки имели и свои монастыри, куда престарелые и увечные воины уходили доживать остаток дней своих; из них известны: Никольский, ниже Воронежа, в Борщове, Рождественский Чернеев в Шацке и др. В монастыри и церкви они жертвовали все свои драгоценности и старались украшать иконы золотом, серебром и дорогими камнями. Во многих донских городках были церкви и часовни в честь любимых ими святых; там, где осели новгородские повольники из самой свободолюбивой братовщины никольщины, по Среднему Дону, — во имя св. Николая Чудотворца, которого они считали своим покровителем, наделяя его качествами смелости и бесстрашия, подобно тому, как предки их Геты-Руссы почитали бога Марса; во имя Иоанна Предтечи, в нижних городках, в память бывшего Предтеченского храма в Азове; во имя Покрова Богородицы, в память взятия казаками г. Казани 1–2 октября 1552 г.^{349} Церкви и часовни были не большие, т. к. казаки тщательно скрывали свои городки от неприятельского глаза и вообще географию своей страны. Даже при проезде Доном крымских и турецких послов они требовали от них сидеть под палубой судов или забивали палубы досками и полотном, чтобы они не знали дороги по Дону и не высматривали, как стоят их городки, говаривали казаки. Городки были расположены большей частью на островах Дона, недоступных для нападений, и состояли из многих куреней, сплетенных из хвороста или камыша и обмазанных глиной. Городок обносился тыном или земляным валом с пушками по углам. Курени стояли плотно друг к другу без всякого порядка. За городком, иногда за протокой или рукавом Дона, устраивались базы для загона на зиму скота. Остатки месторасположений этих базов теперь называют базками. Казаки гордились своей бедностью и однажды подобно древним скифам, ответили крымскому хану на угрозу придти опустошить их жилища: «Донские казаки угроз твоих не боятся: хотя их городки некорыстны, оплетены плетнями и обвешены терном, но доставать их нужно твердыми головами; стад же и табунов у вас мало, — напрасно забьешься ты в какую даль».

В 1672 г. только на одном Дону считалось до 48 казачьих городков^{350}. А донские де городы состоят от Коротояка:

1) Мигулин

2) Тишанской

3) Вешки

4) Усть-Хопра

5) Усть-Медведица

6) Распоцин

7) Клецкой

8) Перекопской

9) Кременской

10) Григорьевской

11) Сиротин-Новой

12) Сиротин-Старой

13) Иловля

14) Качалин

15) Паншин

16) Голубые

17) Пятиизбы

18) Чир Верхней

19) Чир Нижней

20) Кабылкин

21) Ясаулов

22) Зимовейко

23) Нагайкин

24) Курман-Яр

25) Курман-Яр Нижний

26) Терновые

27) Цымла

28) Кумшак

29) Романовской

30) Каргалы-Верхней

31) Камышкин-Иванов

32) Быстрянской (ст. Мариинская)

33) Нижней аргалы

34) Михалев

35) Троилин

36) Кагальник, ныне ст. Богоявлен

37) Ведерников

38) Бабей

39) Кочетов, (ст. Константиновская)

40) Семикаракорск

41) Раздоры

42) Мелехов

43) Бесергенев

44) Багай

45) Маныч

46) Черкаской.

К концу XVII в. городки были по р. Северскому Донцу и его притокам: Бахмутке, Красной, Жеребцу, Айдару, Лугани, Деркулу и др. Из них известны: Бахмутский, Старо и Ново Айдарские, Шульгин, Беленский, Осиновый, Закотный, Кабаний, Сухарев, Ревенек, Мотякин или Митякин, Гундары и др. По р. Хопру было 8 город., по Медведице — 17. По картам Крюйса, к 1699 г. казачьих городков по Дону считалось 84, а всего по р. Дону и его притокам более 125.

Глава IV

Беглые крестьяне и старообрядцы на Дону

Крестьянство в Древней Руси, под каким бы названием оно ни встречалось и на каких бы землях оно ни сидело — казенных, волостных, княжьих, монастырских и других владельцев, пользовалось полной свободой переходить с одной земли на другую в известный срок в году, осенью, по окончании полевых работ, в Юрьев день, и подчинялось общему суду наравне с другими сословиями, было обязано платить казенные подати и отправлять другие государственные повинности и в то же время платить оброки и исполнять работы на землевладельца.

В XVI в. крестьянские общины получили полное свое развитие, как состоявшие из людей свободных и полноправных. Крестьяне (христиане) составляли из себя особый самостоятельный класс. Закон признавал за ними все их права, выработанные жизнью в течение веков. Личность крестьянина, как полноправного члена общества, приобрела сильную опору в равенстве суда для всех классов. Кроме того, крестьянские общины, на какой бы земле они ни сидели, на владельческой или казенной, получили такую самостоятельность и такие права собственного суда, какими редко пользовались самые богатые и сильные землевладельцы, и почти совершенно сравнялись с городскими обществами — горожанами, гражданами^{351}. Самое владение землей получило больше прочности и самостоятельности. Но скоро московские государи, начиная с Ивана III, так много сделавшие для крестьянской самостоятельности, стали мало-помалу забирать земли в руки правительства и раздавать их своим служилым людям, лично к земледелию никакого отношения не имевшим. Общинные земли стали незаметно ускользать из рук крестьян. В прежнее время удельные князья получали земли из рук народа, к концу XVI в. народ уже стал смотреть из рук царей и, как милость, получать от них утверждение неприкосновенности своих прав. После покорения и присоединения к Москве Новгорода, Пскова, Смоленска, Рязани, Твери и Казани большая часть земель была отдана или на казенный оброк, или роздана служилым людям в поместья, вотчинные дачи и другие виды владения, т. к. требовались громадные средства на ведение войн с Ливонией, Польшей и Швецией. Почти все земли обширного Московского государства введены были в тягло. Положение крестьян сделалось тяжелым, а в некоторых местах даже невыносимым, в особенности там, где происходили военные действия, сопровождавшиеся, по обычаю того времени, страшным грабежом и опустошениями. Но терпелив и трудолюбив русский крестьянин. Он любил возделанную им землю и лелеял ее. Правом перехода с одной земли на другую он пользовался только в исключительных случаях. Переселения для него были отяготительны и разорительны. Борис Годунов, желая привлечь на свою сторону бояр и дворянство, в угоду им между 1592 и 1597 г. издал указ о прикреплении свободных крестьян к земле; окончательное прикрепление совершилось уже в первой половине XVII в. Нарушившие этот закон стали считаться беглыми. Указ о прикреплении крестьян к земле разделил это сословие на два разряда: на крестьян дворцовых и черных земель (казенных) и на крестьян владельческих или частных земель. Владельцы стали смотреть на крестьян, поселенных на их землях, как на свою собственность: одни отыскивали беглых судом и водворяли их в свою вотчину силой, другие, владельцы земель малолюдных, старались переманить к себе и укрыть беглых; в свою очередь крестьяне смотрели на чинимые над ними насилия как на нарушение своих исконных народных прав. Обидам, притеснениям и тяжбам не было конца. В таких неурядицах прошел весь XVII в.

Взгляд помещиков на крестьян, как на свою неотъемлемую собственность, стал окрепать, в особенности после самозванщины, когда русские бояре ближе познакомились с крепостным правом в Польше, и свободный русский крестьянин-общинник в конце концов превратился в бесправного и безгласного раба; свобода личности и прежнее равенство крестьян пред судом отошли в область преданий. Крестьян стали продавать и оптом и в розницу как домашний скот. Даже сам Петр I, изучивший после работ первой ревизии 1719 г. истинное положение вещей, пришел в недоумение и в указе от 15 апреля 1721 г. писал: «продают людей, как скотов, в рознь… оную продажу пресечь»… Но видя, что такой порядок укоренился очень глубоко, оговаривается: «а ежели не возможно будет того вовсе пресечь, то хотя бы по нужде продавали целыми фамилиями или семьями, а не врознь».

Эти-то московские порядки и заставили многих из крестьян, более свободных и сильных духом, покидать свое отечество и искать мест для новых поселений, где личность человека была свободна от насилий. Одни из них бежали в пограничные леса, на Украйну, Волгу, другие на далекий Дон, где они впервые появляются вскоре после «Азовского сиденья». Крестьяне шли на Дон партиями, приставая к возвращавшимся из Москвы казачьим зимовым станицам. Нередко сами атаманы этих станиц подговаривали московских людей идти с ними, т. к. на Дону в рабочих руках по укреплению городков ощущался большой недостаток. На требование воронежских воевод не принимать и не уводить беглых казаки всегда отвечали отказом. Например, в 1646 г. 26 июня дворянин Данила Мясной и воевода Андрей Батурлин писали царю из Воронежа:

«И отоман Иван Каторжной (зимовой станицы) и казаки твоего государева указу (о возврате беглых, приставших к ним) не послушали и нам, холопям твоим, отказали, что им беглых боярских людей, которые у них есть, не выдавать. А твои государевы грамоты и наказы они лживили, а мне, холопу твоему, Данилку, говорили, что я посланец с Москвы не от тебя, государя… а кто-де для беглых людей пойдет к Ивану (атаману) в слободу (в стан) вынимать и им-де тех людей (воеводских слуг) побивать до смерти из пищалей»… Далее Мясной пишет, что когда атаман был вызван в съезжую избу для выслушания царского указа, то явился туда со всей станицей и в присутствии голов, дворян и торговых людей, ударив его, Мясного, «в душу», вырвал из рук его царский указ и засунул за голенище, пригрозив, что «придет к нему на двор и убьет его»^{352}.

Вот как казаки, изнуренные беспрерывными войнами с турками и татарами, вербовали для себя рабочий люд внутри Московского государства.

К концу XVII в. приток беглых на Дон, в верхние городки, расположенные по pp. Хопру и Медведице, усилился до того, что это стало беспокоить и Главное Войско, т. к. с притоком беглых крестьян в тех местах стало развиваться нежелательное в военном быту земледелие, ввиду чего туда была послана в 1690 г. от Войскового Круга строгая грамота: «а если станут пахать и того бить до смерти и грабить»^{353}. Эта мера до некоторой степени сократила прилив земледельческого элемента на Дон, и многие из беглых поспешили возвратиться на свои прежние места. Помимо крестьян московских областей, на Дон в конце XVII и начале XVIII в. стали усиленно переселяться малороссийские черкасы, недовольные порядками на Украине, где во время «гетманщины» стал быстро выделяться класс старшин, класс крупных землевладельцев, и прежде свободное малороссийское реестровое казачество стало обезземеливаться, порабощаться и обращаться в крепостных холопов.

На требование московского правительства не подговаривать и не принимать в свою среду беглых крестьян Донское войско, твердо держась своих старых традиций «с реки не выдавать», отвечало или отказом или уклончиво, что «таковых де на Дону не разыскано»^{354}.

Вместе с крестьянским элементом на Дону во 2-й половине XVII в. стали появляться и беглые старообрядцы и сектанты. Те и другие на первых порах вели себя чрезвычайно осторожно и с открытой проповедью выступать не решались, т. к. хорошо знали, что казачеству при постоянных походах и битвах входить в церковные тонкости нет охоты и времени; казачество исповедывало православие в широком значении этого слова и за еретические учения карало смертью. Первыми появились на Дону старообрядческие чернецы и старцы, спасаясь от преследований московского правительства. Скиты их, человека по 3–4, были рассеяны по всему Дону, большею частью в глухих местах, вдали от казачьих городков, по р. Чиру, Хопру, Медведице и др. малонаселенным рекам. Старцы имели между собой постоянное сношение и таким образом как бы составляли из себя одну большую религиозную общину с немногочисленными приверженцами из казачьих городков. Главное Войско о существовании приютившихся на его земле старообрядческих скитах узнало совсем случайно, когда чернецы одного из скитов на р. Чиру, рассорившись между собой, донесли, что один из их товарищей не молит Бога за царя и патриарха. Войско приказало схватить дерзкого старца, и его, по решению Войскового Круга, сожгли, как еретика, в г. Черкаске в 1676 г.^{355} Это событие не прошло для Дона бесследно. В сожжении старца принимала участие партия казаков, приверженная Москве, но противная, стоявшая за самобытность Дона, усмотрела в этом старообрядческом движении против царя и патриарха некоторую для себя надежду освободиться при помощи старообрядцев от пагубного московского влияния и хотя и не разделяла казуистических взглядов приверженцев старины на православие, однако, стала открыто сочувствовать им и оказывать сначала тайное, а потом и явное покровительство. На Дону вновь стало пахнуть «разиновщиной»^{356}. Во главе этого движения стали старшины Фома Севастьянов, Павел Чекунов, Самойло Лаврентьев, Кирей Чурнесов и др. Сторонники их день ото дня умножались и в Войсковом Кругу имели уже значительный перевес. Покровительствуемые ими беглые старообрядческие попы Досифей, Евтихий, Феодосий и Самойла открыто разъезжали по казачьим городкам и проповедывали о чистоте старого православия и об ереси царя и патриарха. Старый войсковой атаман Фрол Минаев, пользовавшийся в войске большим влиянием, рьяный приверженец Москвы, и домовитые старшины и казаки приходили в отчаянье. В Войсковом Кругу в августе месяце 1683 г., по прочтении подложной грамоты, присланной на Дон будто бы царем Иваном Алексеевичем к каким-то слепым старцам о том, что бояре его не слушают «и не воздают достойной чести», многие из казаков требовали побить атаманов и старшин и идти на Москву для освобождения царя. Круг шумел: многие верили в подлинность грамоты; царь призывал казаков к Москве. Атаман Фрол Минаев много раз клал насеку, заявляя, что он готов скорее умереть, чем изменить своей присяге. Обо всем этом скоро узнали в Москве и потребовали выдачи мятежного старца с его «воровскими письмами», напомнив, между прочим, казакам о казни Степана Разина. Новый Круг, собравшийся 6–7 сентября, пришел в ожесточение. Казаки старца и его сообщников выдавать не хотели, заявляя, что «и без них на Москве много мяса!» Однако по настоянию войскового атамана и многих старшин явились охотники, Иуда Золотарев, Василий Голый и др., пожелавшие вместе с царским посланцем Тарасом Ивановым ехать розыскивать мятежников для отсылки в Москву. Атаман Фрол Минаев, провожая посла, тайно сообщил ему о всех сочувствующих мятежу старшинах, в том числе и о Самойле Лаврентьеве, а также о том, что его, атамана, за верность Москве казаки обвиняют в утайке царского жалованья, а между тем недостача в деньгах будто бы произошла от большого количества участников в дележе. Кроме того, боясь мести со стороны противной ему партии, во главе которой стояли старшины Лаврентьев, Чекунов, Севастьянов и др., Фрол слагал всю вину на беглых старообрядцев и просил посла ходатайствовать пред правительством о воспрещении ссылки мятежников в пограничные с Доном города.

Таким образом, религиозное движение в Москве стрельцов-старообрядцев в 1682 г. отозвалось и на Дону, где оно приняло уже чисто политический характер — освободиться от влияния Москвы, восстановить свое древнее казачье право «с реки не выдавать» и чтобы никто не вмешивался во внутренние дела Войска. Течение это настолько было сильно, что многие царские грамоты о выдаче беглых старообрядцев и о разорении их пустынь оставались без исполнения. Но в Москве этого движения не поняли и, узнав, что за виновными в распространении подложной царской грамоты, за беглым стрельцом Косткой и некием Куземкой Косым, укрывшимися на устье р. Медведицы, посланы сыщики, обратили все внимание на самый факт принесения на Дон грамоты, считая его простым отголоском московского стрелецкого мятежа, а потому с спокойным сердцем послали на Дон 10 сентября 1683 г. «за верность службы» похвальную грамоту, с наставлением и увещанием «помнить свою присягу» и не слушать скитающихся по городам «прелестников», воров-раскольников, не желающих «принести святой соборной и апостольской церкви повиновения». При этом вновь сочли нужным напомнить казакам о высылке с Дона воров Стеньки Разина и его брата Фролки.

А между тем на Дону противная Москве партия деятельно готовилась поднять знамя открытого бунта. Проповедь старообрядчестве и сектантства росла, принимая резко политический характер. Главари выжидали лишь благоприятного случая для начала.

Случай этот скоро представился. В 1686 г. Войско стало снаряжать зимовую станицу в Москву за жалованьем. Желая избавиться от влияния на умы домовитых казаков атамана Фрола Минаева, Круг атаманом этой станицы избрал его, а на его место поставил противника Москвы, старшину Самойлу Лаврентьева, несмотря на то, что Минаева в подобных случаях всегда заменял сторонник его, старшина Иван Семенов. Избрание это было не случайным, а строго обдуманным. Фрол Минаев с станицей уехал в Москву. Лаврентьев стал осторожно приводить свой план в исполнение. В Черкаске появился беглый поп Самойла, вызванный из Манычского городка; ему разрешено было служить в соборном приделе во имя св. Иоанна Предтечи. Самойла обратился к старшинам с вопросом о том, по каким книгам служить — по старым или новым; старшины, по наущению атамана, приказали служить по старым. В старом служебнике поминания царя и патриарха на большом выходе не было, а потому поп Самойла их и не поминал. Московскую партию это сильно раздражало. Желая иметь на своей стороне больше приверженцев, атаман Лаврентьев настоял пред Войском, чтобы для предстоящего крымского похода был заключен договор с калмыцким тайшей Чаганом и чтобы для этого дела был послан тайный сторонник его, старшина Кирей Матвеев.

По дороге Кирей весной 1687 г. объехал многие донские городки, переговорил с приверженцами старины, посвятив их в свои планы, потом заключил мирный договор с Чаганом, подружился и даже побратался с ним, взяв с него слово стоять один за другого, хотя бы против царя. Сплотив, таким образом, свою партию из приверженцев старины, атаман с своими сторонниками созвал из них Войсковой Круг и на нем политично решили: «великим государям служить по-прежнему и чтобы впредь по всему Дону было смирно, а раскольщиков раскольщиками не называть и сверх старых книг ничего не прибавливать и не убавливать и новых книг не держать, а если станет кто тому приговору быти противен или учнет говорить непристойныя слова и тех побивать до смерти». Следовательно, Круг постановил царя и патриарха на большом выходе не поминать. Противники этого решения подверглись гонению и избиению. Поп Самойла и другие приверженцы старины, почувствовав себя сильными, потребовали от соборного протопопа Василия и попа Германа, посвященных, первый патр. Никоном, а второй белгородским митрополитом, служения по старым книгам, а ослушавшегося их диакона «отодрали за волосы». Старообрядцы торжествовали.

При таких обстоятельствах возвратился из Москвы Фрол Минаев с царской грамотой, призывавшей казаков в крымский поход в помощь князю Голицыну. Собравшийся Войсковой Круг, в котором большинство было противников Москвы, поспешили избрать походным атаманом того же Минаева, а полковниками Ивана Семенова (бывший заместитель Минаева и его сторонник) и Кирея Матвеева; последнего для наблюдений за действиями Фрола и на случай противодействия ему, хорошо зная, что в случае столкновения с Москвой крымский хан всегда готов принять их сторону. Отправляясь в поход, Кирей открыто говорил: «надобно тут первое очистить; лучше де ныне крымской (хан), нежели наши цари на Москве. Для чего и куды ходить? у нас свой горше Крыма».

Атаманы и казаки ушли. Хозяевами Дона вновь остались Самой л а Лаврентьев и его сторонники. Поп Самой ла царей и патриарха публично в своих проповедях называл кровопийцами и антихристами, хлопотал об избрании «помощью 7–8 попов» епископа, от которого бы пошло преемственное священство, и в то же время утверждал о прибытии на Дон известного епископа Павла Коломенского, будто бы бежавшего из заточения.

Торжествовали старообрядцы и на Хопре и Медведице, где Кузька Косой проповедывал скорый конец царской власти и даже кончину мира.

Таким образом, религиозная рознь с Москвой была достигнута. Противники Москвы и проповедники внушали казакам, что существование на Дону древнего благочестия несовместимо с подданством Москве. Неудачный поход на Крым князя Голицына в 1687 г. вселил в казаках еще больше уверенности в том, что при помощи могущих возникнуть в Москве от неудачного похода волнений они могут добиться полной независимости. На Хопре и Медведице под влиянием учения Кузьмы Косого казаки вышли из повиновения Войска. Кузьма их уверял, что у него в горах на Медведице находится царь Михаил, «имеющий вместе с верными очистить вселенную от неверных». В разных местах там стали появляться сборища религиозно-политического характера. Атаман Лаврентьев велел привести Кузьму в Черкаск. Тот не замедлил явиться. Пошли тайные переговоры между атаманом, Кузьмой и попом Самойлой. Открытая проповедь Кузьмы о царе Михаиле и об избиении всех неверных при тайной поддержке атамана и его сторонников возымела свое действие. Пошли драки и убийства. В это время внезапно вернулся из похода Фрол Минаев; увидев серьезность положения, он принял энергичные меры: экстренно был собран Круг; произошла борьба партий. Фрол остался победителем; Кузьму заковали в цепи и отвезли в Москву с атаманом Иваном Семеновым; кузьминцы разбежались; атаману Самойле Лаврентьеву пришлось, «покидая атаманство, ухорониться». Поп Самойла ушел на Маныч. Фрол Минаев не ограничился этим: он настоял на приводе всех казаков, бывших в Круге, к присяге на верность царям. Во все казачьи городки были посланы грамоты с подтверждением, что все казаки «целовали крест и служили царям всею правдою за одно». В церквах восстановлено было служение по новым книгам, с поминанием царя и патриарха.

Казалось, полная победа была на стороне войскового атамана и московской партии: виновник мятежа был арестован и выдан головой Москве, а не казнен, как это делалось прежде, в Войсковом Кругу, по старому войсковому праву. Присяга царям и служение по новым книгам с поминанием царя и патриарха тоже, казалось, были залогом той же победы. Но на деле оказалось, что противная Москве партия была довольно сильна и только прикрывалась старообрядчеством, а в действительности носила чисто политический характер. Доказательством тому может служить то обстоятельство, что кроме безумного изувера Кузьмы Косого, которому казаки в сущности не верили, и беглого попа Самойлы, никто из пришлых московских старообрядцев в казачьем противомосковском движении никакого участия не принимал. Кузьма Косой при пытках назвал своих сообщников — атамана Лаврентьева и попа Самойлу. Москва потребовала их выдачи, но казаки, под давлением верховых городков, отказали. Город Черкаск в 1687 г. горел два раза; в первый раз пожар начался с Татарской станицы и перекинулся на Прибылую и Дурновскую, во второй — выгорел дотла^{357}. По случаю пожара и для улаживания дела о выдаче названных лиц Круг снарядил в Москву станицу; атаманом станицы из политических расчетов, чтоб высмотреть истинное положение вещей, выбрали старшину Кирея Матвеева, непримиримого противника Москвы, открыто называвшего царей и патриарха «иродами», а войско их «силой голиадскою». Царское жалованье он ставил ни во что: «то де с миру взято, — в жалованье почитать не для чего; и есть ли де вперед не пришлют, то я знаю, где хлеб молотят, были б де зубы, я де знаю и сам, где то брать». Он подстрекал голутвенных казаков к походу на Волгу, по следам Разина. Но в Москве об этом ничего не знали, а противники его доносить о том не решались, боясь мести, т. к. верховые городки явно держали сторону Кирея.

Несмотря на явное ослушание царских указов, донская станица была встречена в Москве с великим почетом и одарена обычным жалованьем. Атаман Кирей «в распросных речах» в Посольском приказе 25 декабря 1687 г. держал себя с большим достоинством и настоял на том, чтобы на Дон с новой царской грамотой о выдаче мятежников посланы были казаки из его же станицы^{358}. Это ободрило его сторонников, как бывших с ним в Москве, так и на Дону. Они поняли, что с ними и их главарем Москва считается.

Царская грамота от 2 января 1688 г. была полна укоров и даже угроз за ослушание. В ней повторены были требования о высылке мятежных казаков и попов и прибавлялось, что в случае ослушания, не будет прислано жалованье на 1688 г. и что станица будет задержана в Москве до исполнения указов. О положении дел в Москве и о ласковом приеме станицы посланцы Кирея, по его наущению, разнесли по всему Дону, от верху и до низу; причем предупредили бывшего атамана Самойлу Лаврентьева, чтобы он в Москву не ехал.

По настоянию атамана Фрола Минаева Круг вынужден был выслать в Москву с легкой станицей лишь одного попа Самойлу; Самойлу же Лаврентьева оставил, будто бы «ради его болезни и пожарнаго разорения»^{359}.

Московское правительство, вновь обманутое казаками, вынуждено было настаивать на выполнении предъявленных к ним требований. Положение дел на Дону было крайне тягостно для сторонников Москвы. С одной стороны, угрозы Москвы, а с другой — боязнь своих противников, продолжавших усиленно вести свою пропаганду. На Дон тем временем воротился станичный атаман Иван Семенов, пожалованный за доставку Кузьмы Косого большими милостями и тайно получивший обещание на еще большие награды, если добьется присылки атамана Лаврентьева и сообщников Кузьмы. При таких обстоятельствах получена была на Дону новая царская грамота, от 7 февраля 1688 г., в которой цари Иоанн и Петр, жалуя и милостиво похваляя Войско за высылку попа Самойлы, требовали высылки «без всякаго мотчания» атамана Самойлы и других мятежников. По поводу этой грамоты было большое волнение в Войске; Войсковой Круг собирался пять раз и наотрез отказался выдать требуемых лиц. Атаман Фрол Минаев, опасаясь за свою жизнь, клал насеку и уходил домой, но его ворочали и вновь водворяли в Круг.

Таким образом, эта новая попытка московского правительства о выдаче донских казаков, желавших возвратить Дону его прежнюю свободу, осталась безуспешной. А между тем противники Москвы с нетерпением ждали скорейшего возвращения атамана зимовой станицы Кирея Матвеева и готовились весной двинуться на Волгу добывать себе «цветные зипуны»^{360}. Но обстоятельства скоро и круто изменились. Из усердия к Москве и, главным образом, рассчитывая «на посуленныя награды», Иван Семенов и Фрол Минаев тайно, с особым гонцом, переодетым монахом, донесли князю Голицыну об истинном положении дел на Дону и выдали головой всех руководителей мятежа, в том числе и атамана станицы Кирея Матвеева, бывшего в Москве, Самойлу Лаврентьева, Павла Чекунова и многих друг^{361}. Кирея и многих казаков его станицы арестовали и подвергли пыткам. На Дон была послана с толмачем Никитиным строгая царская грамота о немедленной выдаче мятежников. Поспешно собрался Круг из ближайших станиц. Противники Москвы подверглись избиению. Во главе избивающих были сам атаман Фрол Минаев и старшина Иван Семенов. Руководители мятежа были арестованы и отосланы в Москву. Остальные казаки были приведены к целованию креста. 18 апреля из войска была послана станица в 1000 человек для приведения к присяге всех казаков, живших выше по Дону. Нежелающих принять крестное целование повелено казнить. Узнав об этом, приверженцы старой веры двинулись на р. Медведицу и засели на Заполянском острове. Оттуда часть их во главе с Левкой Маноцким в конце апреля двинулась на Куму. Остальные, после многих стычек с карательной станицей, пошли тою же дорогой^{362}. В Заполянском городке остались немногие, кому не хотелось расставаться с дорогой родиной; но скоро они там, после штурма городка при помощи царских войск и калмыков, были все уничтожены. Непринявшие крестного целования в остальных городках были избиты; в этом проявил рвение, в числе других, старшина Иван Семенов, впоследствии откровенно сознавшийся, что он действовал так, рассчитывая на посуленные подачки из Москвы^{363}.

С казаками на Куму ушли и старцы Чирской пустыни Досифей, Феодосий, Пафнутий и др.

Судьба этих беглецов была печальна. Черкасский князь Шевкал первоначально принял их под свое покровительство, рассчитывая при помощи их расширить свои владения, и поселил на р. Аграхани. Потом с ними вошел в переговоры терский атаман Иван Кукля и предложил им переселиться на Терек, т. к. видел в них поборников старой казацкой воли и носителей исконного казацкого войскового права. Он всячески поносил сторонников Москвы, называя их станичными боярами и воеводами, предателями своих братьев, сынов родного Дона. Но московское правительство зорко следило за своими врагами и помешало Кукле объединить беглецов на Тереке. Часть их ушла в урочище Мажары, близ Большой Кабарды, а оттуда на Кубань. Большая часть их, по проискам Москвы, действовавшей где подкупом, где угрозами, погибла в стычках с черкесами и другими горскими народами.

На Дону партия Москвы торжествовала. По Медведице старообрядческие городки были разорены, заводчики переловлены, частью в цепях перевезены в Черкаск, частью казнены на месте. Такой же участи подверглись старообрядцы и в других городках земли Донской.

Выданные Москве погибли там ужасной смертью: атаманы Кирей Матвеев и Самойла Лаврентьев, старшина Павел Чекунов, поп Самойла и другие были четвертованы; других казаков, по московскому обычаю, били кнутом, «с урезанием языка», а потом разослали по дальним тюрьмам и Сибири^{364}.

Такую политику по отношению Дона вело московское правительство, растлевая до того времени стойкую и сплоченную казачью общину, действуя где угрозой, где подкупом и посулами, а где просто насилием, вливая яд ехидны в честные казачьи сердца. Дон раскололся надвое.

Старое казачье право войскового суда и «с реки не выдавать» отлетели в область преданий. Прежние царские грамоты с просьбой «а вы бы нам, атаманы-молодцы, послужили» стали заменяться указами из Посольского приказа.

За предательство своих братьев-казаков, а также за разорение казачьих городков по Медведице донские «атаманы и казаки» получили похвальные царские грамоты с усиленным жалованьем «за службу и раденье», между тем как тысячи их собратьев, спасаясь от руки палачей, скитались по Кумским и Кубанским степям и предгорьям Кавказа, ища покровительства у чуждых и враждебных им народов и погибая, по проискам Москвы, от их же руки и голода^{365}. Дон, как и казачьи умы, бурлил и волновался. Разлив его в 1689 г. был страшный, небывалый. Многие казачьи городки, сидевшие на островах, как и г. Черкаск, сгоревший дотла в 1688 г., были окончательно опустошены и смыты водой.

В грамоте 1-го июля 1689 г. «от великих государей, царей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича и великие государыни благоверные царевны и великие княжны Софии Алексеевны, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцев, на Дон, в нижние и верхние юрты, атаманом и казаком, войсковому атаману Фролу Минаеву и всему Войску Донскому» даровано было их, царского величества, милостивое слово и изъявлялась похвала за посылку казаков во 2-й крымский поход князя Голицына (неудачный, как и в 1687 г.), сухим путем 500 чел. под начальством походного атамана Ивана Семенова и морским 700 чел. на 45 стругах, а также указывались меры к возвращению казаков с Кумы и о предоставлении им свободно жить в прежних своих местах, если «они им, великим государям, вины свои принесут и обратятся на истинный путь и к воровству приставать не будут, а которые придут и повиновения своего приносить не станут или и за повиновением объявится кто в каком воровстве и расколе, и вы б таким чинили у себя в войске войсковое наказание и казнь, а пущих воров и заводчиков отсылали в Козлов и отдавали стольнику нашему и воеводе Федору Давыдову»…

Этими царскими милостями немногие рискнули воспользоваться и возвратиться в родные места. На ходатайство станичного атамана Петра Мурзенка, бывшего с станицей в Москве в сентябре мес. 1689 г., о даровании беглецам амнистии и свободного отправления старых обрядов положена резолюция, «что им, вором, креститься по старому», великие государи, «писать не велели»^{366}.

В таком положении был Дон при вступлении на престол единого самодержца Петра I.

Глава V

Участие казаков в азовских походах Петра I

В конце 1689 г. войско Донское вынуждено было заключить с азовцами невыгодный для него мир, с условием не нападать на казачьи городки и южные пределы России. Азовцы были рады этому и втихомолку готовились к новым стычкам. Мир этот продолжался до 1691 г. Главные причины заключения такого продолжительного мира были: внутренние неурядицы в Войске, постоянные ссоры с калмыками, ногайцами и черкесами, которых подстрекали к тому бежавшие с Дону противники Москвы во главе с Левкой Маноцким и Петром Мурзенком. Этот последний, не добившись в Москве амнистии для старообрядцев, передался в числе многих других на Куму. Скоро они нашли могущественного для себя покровителя в лице крымского хана. Великий Дон, не знавший раньше среди своих сынов предателей, теперь, под тлетворным влиянием Москвы, вынужден был терпеть разные невзгоды от тех, кого он вспоил, вскормил и взлелеял, кому он влил в течение минувших веков гордый казачий дух, жажду к равенству, братству и свободе. Маноцкий и Мурзенок при помощи исконных врагов казачества хотели вернуть Дону его старую казачью волю, его древнюю независимость. В Азове готовилась гроза для Дона. Калмыки, ногаи и владелец кабарды Шамхал вместе с крымцами готовились смести казачьи городки и подчинить Донскую землю турецкому султану. Но они не усчитали, что в Черкаске сидел атаманом, хотя и преданный рабски Москве, но старый, испытанный в боях воин, могущий постоять за целость Дона и честь казачью, — это Фрол Минаев. Он поздно и случайно узнал о готовящейся для Дона опасности и принял все меры предосторожности. В Москву была послана легкая станица просить помощи, а азовцам размирная.

Весной 1691 г. струги казачьи полетели в море громить крымские и ногайские улусы, а конница сухопутьем под Перекоп^{367}.

Набег был для донцов удачен. План врагов расстроился. В следующем году 1200 казаков на 76 стругах неожиданно явились под Темрюком и Казылташей, разгромили татарские улусы и освободили многих своих пленных; на возвратном пути приняли бой в Азовском море с сильным турецким флотом, шедшим в Азов, потом разорили предместья Азова и возвратились с добычей и пленными восвояси.

В то время, как казачья флотилия громила татарские улусы, азовцы промышляли в окрестностях Черкаска и успели угнать часть донских табунов, но захваченные врасплох, в числе 500 человек, на р. Аксае, против нынешней Аксайской станицы, казаками Черкасской станицы и Манычской, были почти все уничтожены; остальные 60 челов. попали в плен. 1693 и 94 гг. прошли в успешных схватках с теми же азовцами, калмыками и ногайцами, а также в морских поисках под Темрюк и крымские берега.

В 1694 г., возвращаясь на 60 стругах из морского похода, казаки дали в устьях Дона бой сильному турецкому флоту, состоявшему из 30 кораблей и многих мелких судов, отбили один корабль и одно судно, потеряв при этом 20 человек убитыми, и, не имея сил прорваться сквозь эту стену, возвратились в Черкаск чрез Миус, затопив свои струга в лимане этой реки.

Дав повеление Дону «чинить промыслы над азовцами и крымцами» Петр I, объявивший себя в 1689 г. единодержавным государем, деятельно готовился к войне с этими врагами России^{368}. Не дожидаясь окончания постройки нового флота, начатого в Воронеже, он двинул стотысячную армию под командой боярина Шереметьева р. Днепром на Крым, а 31 тыс. под Азов. Войско это собралось в Тамбове, откуда по первому весеннему пути двинулось на р. Хопер, а потом правою стороной Дона к Черкаску. Войску Донскому предписано было, чтобы все казаки как верховых городков, так и ниже лежащих, по мере приближения русского передового отряда присоединялись к нему и поступали в распоряжение его начальника, генерала Гордона. Атаману Фролу Минаеву секретным приказом повелено было поход этот хранить в тайне и никому, кроме лучших старшин, не объявлять^{369}. К этому походу призваны были также казаки малороссийские, терские и гребенские. Но как ни скрытно происходили эти приготовления, азовцы чрез враждебного Москве калмыцкого Аюку-тайшу проведали о намерениях царя и приготовились к защите.

Казаки встретили русские войска на своей земле с недоумением и тревогой. Недавнее брожение среди них еще не улеглось. Подчинение московскому военноначальнику, да еще иностранцу, вызвало среди них брожение. Историки Петра I говорят, что казаки подумывали даже об измене^{370}. В первых числах июня 1695 г. (по другим данным — июля) русские войска достигли г. Черкаска, а 8 числа прибыл и сам царь и приказал двинуть все силы под Азов.

Нужно заметить, что эта русская армия состояла большей частью из войск новых, устроенных по иностранному образцу, с командирами иностранцами, а также из прежних потешных Преображенского и Семеновского полков. Царь был среди этих последних в звании «бомбардира» Преображенского полка, под именем Петра Алексеева. Весь отряд, по оригинальнейшему распоряжению, находился под командой «консилии» трех лиц: Головина, Лефорта и Гордона; их приказания утверждал сам царь. Соперничество и разногласие между этими начальниками, слабая дисциплина и ропот отдельных частей на командиров иностранцев, неопытность царя в военных вопросах, к тому же не обладавшего никаким военным талантом, а также недостаток в лошадях и съестных припасах не могли сулить благоприятный исход этой компании. Опытней других был Гордон, но на царя больше имел влияния профан в военном деле Лефорт. Инженерными работами руководил Франц Тиммерман; его помощниками были: Адам Вейде, Яков Брюс и швейцарец Морло, люди неспособные и не знавшие своего дела. Ошибки их при взрыве подкопов вредили больше русским, чем туркам. Осада безуспешно тянулась до конца сентября. Царь скоро убедился, что без флота город, имевший свободное сообщение с морем, взять невозможно. Другие причины безуспешности этой осады были следующие: устранение от активных действий донских казаков, знавших лучше иностранцев осадное дело и военные приемы турок, неприязненное отношение казаков к походу, предпринятому без их ведома и согласия, а также пренебрежение царя к их легкому, но страшному для врагов, летучему флоту, тому флоту, при помощи которого они громили в течение веков крымские и турецкие берега и топили большие, построенные иностранцами многопушечные военные турецкие корабли в Черном и Азовском морях, и, наконец, измена гвардии капитана Якова Янсена, бывшего простого голландского матроса, пользовавшегося особым доверием царя, в самый критический момент осады неожиданно передавшегося туркам и сообщившего им самые сокровеннейшие сведения о положении русской армии. Неустанные работы царя, собственноручно начинявшего бомбы и гранаты, мало помогли делу. Когда отдельные части не доверяют своим начальникам, а между высшим командным составом существует рознь, — война проиграна. Гордон про одно военное совещание в присутствии царя писал, что «по обычаю ничего дельного не решено. Все идет так медленно и неудачно, точно нам оно совершенно не важно». В конце сентября один полк из отряда Гордона был почти уничтожен татарами, а полковник взят в плен; много людей потонуло при внезапном разливе моря, от западного ветра; хлеба недоставало, даже не было соли; иностранцы командиры боялись показаться пред войсками; турки стали делать смелые и удачные вылазки. Все это заставило русских снять осаду. Вся тяжелая артиллерия и порох оставлены были в Черкаске, а войска двинуты обратно в Россию. Флот отведен в Паншинский город. На возвратном пути русская армия почти вся погибла от голода и болезней. На пространстве 800 верст, говорит австрийский агент Плейер, валялись трупы людей и лошадей, растерзанные волками. Смертность была так велика, что все деревни, лежавшие на пути, были переполнены больными, заражавшими местных жителей^{371}. Под Азовом пало около 2 тысяч человек. Однако русские в этом походе имели некоторый успех. Донские казаки, которым была обещана денежная награда, взяли при помощи своего казацкого «розмысла» (подкопов) две каланчи (укрепления, башни, хорошо оборудованные артиллерией), построенные турками по обоим берегам Дона выше Азова. В этих каланчах и в новопостроенной крепости Сергиевской, против Азова, царь оставил 3 тыс. гарнизон под командой воеводы Акима Ржевского. На казаков же была возложена обязанность оказывать этому гарнизону помощь в случае нападений неприятеля. Словом, вся тяжесть от мщения сильного и раздраженного врага легла на казаков. Осень и зима прошли в постоянных стычках донцов с азовцами, которых Порта старалась усилить^{372}.

Петр с торжеством въехал в Москву. Взятию каланчей, получивших название «Новогеоргиевска», и постройке нового укрепления против Азова старались придать признак победы. Однако народ скоро почувствовал всю свалившуюся на него тяжесть и губительность похода, и ненависть его к иностранцам, всему чуждому и иноземному пала в достаточной мере и на царя. Тут все вспоминали предсказания умершего патриарха, что участие в подобном походе «еретиков» исключает возможность успеха. Но не таков был Петр. Вслед за ударом он проявлял неутомимую деятельность и, несмотря на позор и поражение, ревностно настаивал на выполнении первоначального плана. Неудачи его окрыляли. Он решил удвоить проигранную ставку в высокой игре, в еще большей степени воспользоваться помощью иностранцев и поддержать действие сухопутных войск военным флотом. Он стал готовиться ко второму походу под Азов и с этой целью просил польского короля выступить против турок, а австрийского императора Леопольда и бранденбургского курфюрста Фридриха прислать ему опытных инженеров и минеров. Даже с Венецианской республикой завел сношение о присылке к нему на службу корабельщиков.

Из Архангельска в Воронеж были переведены все бывшие там голландские и английские корабельные мастера и согнаны плотники из соседних губерний. Всю зиму работало до 26 тыс. человек. Все интересы были отодвинуты на второй план. Жажда победы над турками обуяла царя. Его непреклонная воля усиливала деятельность мастеров. К весне 1696 г. флот был готов. Адмиралом нового флота был назначен Лефорт, а командование сухопутной армией вручено боярину Шеину.

По общему плану Шереметьев вместе с гетманом Мазепой должны были действовать в устьях Днепра, а главные силы идти под Азов. Как Лефорт к должности адмирала, так и Шеин — главнокомандующего были очень мало подготовлены, а потому их роль в этой кампании была незначительна.

Дон выставил под Азов 5120 челов. Остальные полки были выдвинуты против враждебных калмыков, ногаев, черкесов и Крыма. Пока русская армия и флот были на пути к Черкаску, донские казаки в числе 250 челов. с атаманом Леонтием Поздеевым сделали поиск в Азовское море, схватились с двумя большими турецкими военными кораблями и потопили их вместе с людьми и грузом, не потеряв в этой геройской схватке ни одного человека^{373}.

Гордон с передовым отрядом пришел к месту назначения первым. 9 мая прибыл в Черкаск и сам царь. Петра встретил войсковой атаман Фрол Минаев с старшинами и казаками. Потом стали подходить другие части войск с Лефортом и другими. Атаман Поздеев донес царю, что по его разведкам в Азовском море показался турецкий флот, состоящий из 15 хорошо вооруженных кораблей, 13 больших галер и 13 полугалер с вспомогательными для Азова войсками и разными снарядами. Петр приказал не допустить эти суда к Азову и с этой целью двинул к Каланчам два своих военных корабля, 23 галеры, 2 галиота и 4 брандера. Оттуда царь хотел проплыть с 16 галерами Кутерминским гирлом в море, но по случаю убыли воды от северовосточного ветра пройти не мог. Гордон говорит, что Петр возвратился из этой рекогносцировки грустным и удрученным; что он видел сильный турецкий флот, но не счел благоразумным напасть на него и повернул обратно. И действительно, как мог схватиться на море русский наскоро сколоченный из сырого дерева флот, при неопытном экипаже, с военными турецкими кораблями, построенными лучшими венецианскими мастерами и вооруженными хорошей артиллерией западных образцов, с испытанным в боях экипажем, состоявшим из страшных янычар. Есть от чего быть грустным и удрученным. Но на что не годился русский неуклюжий флот, говорит историк деяний Петра I, на то решились «пираты» этой местности — донские казаки. Они на 100 летучих своих стругах притаились в камышах за островом Канаярским и подстерегли приблизившегося врага, имевшего направление к Азову. Битва была страшная и ужасная. Казаки, как степные орлы, налетели на турецкий флот со всех сторон, потопили и сожгли много судов, схватываясь с ними на абордаж, остальные рассеяли и обратили в бегство. Эта битва стоила туркам очень дорого: кроме сгоревших и утонувших, они потеряли до 2 тыс. убитыми. Казаки взяли в плен 270 человек и одного агу. Из судов в бою взято 10 полугалер, а 10 больших судов, загнанные на мель, сдались. На захваченных судах найдено 50 тыс. червонцев, сукна на 4 тыс. человек, множество военного снаряжения, 70 медных пушек, 3000 бомб, 4 тыс. гранат, 80 бочек пороха, большое количество свинцу, сабель и другого оружия. Эта первая победа, победа не русского флота, а донских казаков, была торжественно отпразднована. Деньги, сукно и разную мелкую добычу царь пожаловал храбрым своим сподвижникам — казакам, а снаряды и оружие велел обратить в казну^{374}.

19 мая главная русская армия подошла к Черкаску. Боярина Шеина встретил наказный атаман Илья Зерщиков, т. к. сам войсковой атаман Минаев с донскими казаками был уже под Азовом. Русские войска двинулись туда же. На помощь им пришли запорожские и малороссийские казаки с наказным гетманом Яковом Лизогубом и часть калмыков, признававших власть Москвы.

28 мая авангард русских войск с генерал-майором Регимоном и донские казаки с походным атаманом Савиным расположились лагерем близ Азова. Вылазки азовцев были казаками отбиты. Шедшие на помощь Азову кубанские и крымские татары были ими же рассеяны. Русские суда с адмиралом Лефортом стали позади Азова и загородили путь турецкому флоту, состоявшему из 40 фрегатов и множества галер. Донская флотилия заняла устье Дона. Флот прикрывали расставленные по берегам реки войска. Чрез Дон была перетянута железная цепь. Таким образом, Азов подвергся полной блокаде. Бомбардировка началась 16 июня и продолжалась беспрерывно до 25. Сам царь редко присутствовал при этой работе, а больше находился на своей галере «Приципиум». 25 июня из Вены прибыли иностранные инженеры. Работы пошли решительней. 17 июля регулярные войска с 3-х сторон сделали демонстративное нападение на Азов, между тем как с четвертой донские казаки с войсковым атаманом и малороссийские с Лизогубом пошли на решительный приступ и овладели двумя бастионами и четырьмя пушками. Отчаянные нападения турок не могли их оттуда вытеснить. Казаки держались твердо. Русские войска не могли дать им помощи, т. к. 18 числа на их лагерь сделали нападение татары. 19 числа царь велел готовиться к решительному штурму, но азовский гарнизон, состоявший из 3700 челов. и 5900 жителей обоего пола, отчаявшись получить откуда-либо помощь, решил сдаться, на условии, чтобы ему и всем жителям дан был свободный выход из крепости. Условия были приняты. Гарнизон и жители на 18 стругах были отведены до р. Кагальника. 20 июля на тех же условиях сдалась небольшая турецкая крепость Лютик, стоявшая на Мертвом Донце, против Азова, с гарнизоном в 200 челов. Казаки поснимали с турок их платье, одели в серые свитки и отпустили, дав им в сумки столько хлеба, «чтобы степь перейти». В Азове русские взяли 96 медных пушек, 4 мортиры и большое количество военных снарядов.

Таким образом, со взятием Азова доступ к морю на юге России сделался открытым. Эта была старая мечта донских казаков, неоднократно владевших этим городом и потом отдававших его обратно туркам по повелению московских царей, не желавших войны с этим сильным врагом.

Петр сделал рекогносцировку морского берега и положил основание порта и крепости Троицкой на Таганроге. После этого, оставив в Азове сильный гарнизон с кн. Львовым, он с торжеством возвратился в Москву. Вся тяжесть по защите этой крепости вновь легла на казаков. Все следующие годы прошли в жарких битвах донцов с турками и татарами как на море, так и на суше^{375}.

Из приведенных исторических данных видно, какую огромную услугу оказали донские казаки русской армии при взятии Азова. Без их помощи и этот последний поход царя едва ли б увенчался успехом. Но несмотря на это, Петр ненавидел казачество и отрицательно относился к его самобытности, к его заслугам пред Россией в течение минувших веков. Стремление к самовластию царя не могло мириться с республиканским духом казачества. Казаки за свои подвиги не получили от Москвы ничего, кроме строгих требований «чинить промыслы под ногайские улусы, под Темрюк и оказывать всеми силами помощь Азову, Сергиеву, Каланчам и Лютику»^{376}. А между тем бездарные иностранцы, бывшие конюхи и матросы, которых царь величал своими друзьями и сподвижниками, пользовались его полным доверием, получили за взятие Азова высшие награды и сделались первыми участниками его триумфального въезда в Москву 30 сентября 1696 г. В длинном поезде выступали иностранцы-военноначальники, про которых под Азовом мало было слышно, на богато украшенных, в древнегреческо-римском вкусе, лошадях или экипажах. Адмирал Лефорт ехал в царских санях, запряженных шестериком, и т. д. Мало того, в бытность в Черкаске в 1695 г., царь отобрал у донских казаков грамоту Грозного царя о признании Дона самостоятельным государством, пожалованную донцам за подвиги при взятии Казани в 1552 г. Царь ласкал и награждал одного Фрола Минаева и близких ему старшин за рабскую преданность к нему. Словом, атаманы Корнила Яковлев и Фрол Минаев продали Дон Москве, продали все старые казачьи вольности. Донским войском стала управлять кучка преданных Москве старшин во главе с войсковым атаманом. Их поддерживали 11 черкасских станиц и низовые городки, а также постоянно пребывавший в Черкаске гарнизон от 2 до 5 тыс. человек. Стала проявляться централизация власти, пребывавшей в Черкаске и называвшей себя «Главным Войском». Выдача царского жалованья стала производиться по заслугам казаков, отчего иные получали больше, другие меньше. Понятно, ближе стоявшие к этой власти и проявившие больше усердия, в смысле преданности, оценивались выше других, удаленных, живших в городках, выше по Дону лежащих. Поэтому верховцы всегда считались неблагонадежными, «смутьянами», ворами. Они жили своей самостоятельной жизнью и на централизацию власти в Черкаске, часто сообщавшейся с Москвой, смотрели подозрительно. На походы Петра, а в особенности на приказы его подчиняться командирам иностранцам они отвечали скрытым ропотом, казачьим ропотом, после которого казак берется за саблю. Ропот этот еще усиливало сознание, что тысячи их братьев «по милости» Москвы скитались по Куме и Кубани, старые донские казаки, преданные казачьей идее, ставшие за вольные казачьи права и за свою старую казачью веру, в которой они родились, крестились и возросли. Пусть они во взглядах на веру были не правы, пусть по неопытности заблуждались, но ведь вводить новые порядки в грозную, сложившуюся в течение веков и при том консервативную казачью общину, как говорится «с плеча», навязывать откуда-то со стороны, из Москвы, новое верование, приказывать молиться за неведомого им патриарха и московского царя, явление на Дону до того времени небывалое, приемы недальновидные, неумелые, чисто «московские». Казаки, всегда не любившие московские порядки, ханжество и лицемерие бояр, из казачьей гордости не схотели подчиниться приказам Москвы, и одни из них с болью в сердце ушли на Куму, а другие заняли выжидательное положение.

Глава VI

Булавинский бунт

Гордые османлисы страшно были обескуражены взятием русскими Азова. Уже в следующем 1697 г. в феврале месяце большая армия их вместе с крымцами, ногайцами и горскими народами стала формироваться на Таманском полуострове для нападения на Дон. Казаки дали знать о том в Москву. Атаман Фрол Минаев, ехавший с станицей «за царскими подарками», должен был из Воронежа возвратиться назад. В мае значительный турецкий флот показался в Азовском море, но был в морском бою частью потоплен, частью разметан казаками. В июле турецкая армия подошла к Азову, но благодаря подоспевшему русскому отряду с боярином Шейным, казаками, после 11-часовой битвы была поражена и рассеяна по степи. Азов и другие крепости были спасены^{377}. С этого времени казаки разъездами под Крым и на Кубань постоянно тревожили неприятелей и преграждали им все пути к набегам на русские границы. Не раз они делали морские поиски под Темрюк, Казылташ и крымские берега. Так продолжалось до 1700 г., когда 3 июня Россией был заключен с Турцией 30-летний мир. Начиналась великая северная война России с Швецией. Казакам было предписано на всякие обиды от набегов татар не отвечать набегами, а приносить жалобу азовскому коменданту, который обязан был ходатайствовать у ачуевского паши о возвращении награбленного. Этот приказ поставил казаков в недоумение. Не иметь права мстить за частые набеги и грабежи татар на южные их границы от Цимлянской и Камышинской станиц до Пятиизбянской и Паншинского городка, где стоял русский флот, бывший под Азовом, — это было сверх сил гордых донцов^{378}. Кроме того, грамотой от 22 июля 1700 г., адресованной «на Дон, в нижние и верхние юрты атаманом и казаком, войсковому атаману Илье Григорьеву и всему Войску Донскому», царь приказывал свести тем же летом верховых казаков, живших по Хопру, Медведице и по другим рекам, «и поселить их по двум азовским дорогам, одних до Валуйки, а других от Рыбного к Азову, по урочищам и речкам: Кундрючке, Лихой, Северному Донцу, Каменке, Белой и Черной Калитвам, Березовой, Тихой и Грязной»^{379}. Этот приказ поставил Главное Войско в тупик. Разоренные в 1688 г., по приказанию царей, казачьи городки по Медведице вновь были густо заселены выходцами из низовых станиц, противниками сближения с Москвой^{380}. Также много возникло городков по Хопру, Бузулуку и другим соседним речкам. Насильственное переселение части казачества, хотя бы по приказанию царя, могло вызвать в свободолюбивых верховцах открытое возмущение. Царь в грамоте от 22 июля даже угрожал Войску:

«А буде вы, атаманы и казаки, нынешнего лета с Хопра и с Медведицы казаков на вышеописанные две дороги в назначенные урочища не сведете и не поселите, то по нашему, великого государя, указу те хоперские и медведицкие казаки поселены будут в иных местах».

Войску пришлось подчиниться, и часть верховых казаков была сведена на указанные царем речки. Но царь не удовольствовался этим и в 1703 г. послал на Дон стольников Кологривова и Пушкина с целью приведения в гласность всех казачьих городков, поселенных по pp. Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу с его притоками и Дону, до Паншинского, и для высылки из тех городков в прежние места всех людей, с женами и детьми, которые зашли туда после 1695 г., с наказанием каждого из них, «до одного человека», батогами и отосланием десятого из этих «новоприходов» в Азов на каторгу; сюда же были включены и те, которые зашли на Дон хотя и до 1695 г., но не участвовали в походах под Азов. Из тех же казачьих городков, которые заселены по азовским дорогам с 1701 г., выслать всех новопришлых, зашедших туда после этого года. Стольникам приказано отбирать от атаманов и казаков подписки впредь не принимать беглых людей под страхом смерти^{381}.

Дон глухо волновался. Это бесцеремонное обращение с донским казачеством, недальновидность и самонадеянность царя заставили задуматься и преданных ему старшин. Стольники переусердствовали и стали переписывать и высылать в Россию не только старожилов, но даже родившихся на Дону. Спешно снаряжена была в Москву станица с атаманом Абросимом Савельевым, которому поручено было объяснить боярам, что многие русские люди живут на Дону издавна, что они казакам в их домашнем быту необходимы и если они не участвовали в Азовских походах, то только потому, что оставались в городках для их защиты. Также поручено было разузнать, на что царь гневается на казаков.

Петр I сам скоро увидел, что зашел слишком далеко, что обострять отношения с донским казачеством не время, т. к. казаки ему в затянувшейся войне с Швецией очень нужны, а потому, обласкав станицу и ее атамана Савельева, дал на Дон грамоту с уверением, что никакого гнева его на казаков нет, что верховые городки должны остаться на прежних местах и что перепись людей и городков повелено было произвести только для сведения, сколько их находится на Дону, давно ли они там поселены и нет ли в них пришлых людей^{382}.

Эта царская грамота не удовлетворила донцов, т. к. одновременно с вышеприведенными, явились многие другие обстоятельства, оттолкнувшие большинство казачества от Москвы. Обстоятельства эти следующие. В 1698 г. по царскому повелению были командированы два полка казаков в распоряжение кн. Долгорукова для охраны крепостей, отнятых у турок со стороны Днепра. Вся тяжесть последовавших битв с турками и крымцами легла на казаков. Привыкшие подчиняться своим выборным походным атаманам «и думать заодно с ними свою казачью думу», полки эти были страшно недовольны бесцеремонным с ними обращением спесивого московского боярина и роптали. Такие же невзгоды казаки терпели и в шведскую войну и разделяли весь позор первых поражений русской армии, благодаря иноземному командованию (под Нарвой и др.).

Кроме того, в своем житейском обиходе казаки стали терпеть разные притеснения от азовского гарнизона, забравшего в свои руки все рыбные ловли в низовьях Дона, в море и по запольным речкам. Появлявшихся там казаков забирали и связанными препровождали в Азов вместе с рыболовной «посудой» для «допроса и розыска». Также на «верхнем изголовьи» Мертвого Донца азовцами была поставлена застава, через которую казакам воспрещено было провозить в крепость Люток хлебные и другие запасы находившимся там их одностаничникам. Мало того, рыбные тони в гирлах Дона захватили самовольно переселившиеся туда из разных монастырей чернецы. Жалобам казаков в Посольский приказ на эти стеснения не было конца^{383}. Споры эти разрешены были царской грамотой, данной 26 февраля 1708 г. Казакам «дозволялось» ловить рыбу в р. Дону и по запольным речкам «про свой обиход» по-прежнему, «оприч тех вод, которыя отведены на прокормление азовским жителям и зимовым солдатам, а именно: что вверх по Дону до устья Мертваго Донца на 10 верст, да вниз от г. Азова до взморья на 4 вер. и на 150 саж., и в те воды и в рыбныя ловли вам, атаманом и казаком, отнюдь не велеть вступаца и рыбы в них не ловить»… Словом, лучшие и богатые рыбные тони были отобраны у казаков. Казаки призадумались. «Того ли мы заслужили у московского царя?» — говорили они и спешно снарядили в Москву легкую станицу. 2 мая 1703 г. последовала новая царская грамота: «и мы, великий государь, наше царское величество, вас, атаманов и казаков, и все Войско Донское, пожаловали, велели вам в реке Дону и по иным рекам рыбу ловить вопче по прежнему… сопча с азовскими жителями, нераздельно, безпорубежно». Возникли новые споры и недоразумения, продолжавшиеся весь XVIII век^{384}. Пожаловав войско Донское такой великой милостью, как свободной ловлей рыбы в р. Дону, царь в то же время приказал казакам всю сушеную рыбу, какая найдется на Дону, отписать на него и никому не продавать под страхом смертной казни^{385}. Царь также пожаловал Войско Донское новою милостью, дозволив ему «для городовых и обрубных и мостовых в Черкаском и в иных городах починок и для хоромнаго строения и про домашний обиход, не на продажу», рубить всякий лес и возить по р. Дону от Донецкого городка (ныне Бугучарского уезда) без всякого запрещения^{386}.

Вмешиваясь в донские дела и отнимая у казаков их исконное право по самоуправлению, царь слишком много доверял своим приближенным, а потому спешно издавал одну грамоту за другой, указ за указом, часто противоречащие один другому, иногда вопреки желаниям Войска. Так, например: после азовских походов, видя покорность Аюки-тайши, много раз до того изменявшего России, царь разрешил с подвластным ему калмыцким народом кочевать по войсковым землям по pp. Хопру, Медведице до Манычи. Это страшно стесняло казаков и вызывало постоянные столкновения с этим полудиким народом, промышлявшим воровством и грабежами. Далее: грамотой 26 февраля 1703 г. царь разрешил казакам, построившим городки по р. Бугучару, оставаться там на жительстве и «на иныя места не сходить». Но чрез год Бугучарский казачий город, без ведома Войска, майором Шанкеевым, присланным из Адмиралтейского приказа для сыску беглых, был уничтожен и все жители его высланы в Россию. Мало того, царь пошел дальше: в 1705 году он издал приказ уничтожить все казачьи городки, построенные казаками по правой (крымской) стороне Донца без его указов и после 1695 г., и жителей всех перевесть на левую сторону, а новопришлых выслать на прежние места^{387}.

Казаки медлили выполнением этого приказа. Для понуждения их к этому в июле 1706 года на Дон был командирован стольник Шеншин, которому, между прочим, в наказе было повелено обходиться с войсковым атаманом, старшинами и казаками вежливо, не вымогать от них взяток и не требовать излишнего корму и подвод^{388}.

Издавая такие оскорбительные для Войска распоряжения, правда, исходившие из Посольского и Адмиралтейского приказов, где заседали, как и прежде, те же кичливые и недальновидные бояре, царь (вернее — бояре) в то же время просил казаков служить ему «с великим радением», следить за движением и намерениями турок и татар, оберегать построенные в устьях Дона крепости, ладить с калмыками, посылал им усиленное жалованье деньгами, сукнами, хлебом, порохом и свинцом, в 1704 г. пожаловал новую серебряную печать, новую деревянную насеку, «у которой по обеим концам как сверху, так и с исподу, оправлено серебром», с надписью «насека Войска Донского 1704 г.»^{389}. Наконец, весной 1706 года за деятельное участие в прекращении в 1705 г. астраханского стрелецкого бунта, отголоска московского, обошедшегося почти без кровопролития, где с знанием дела и умелым увещанием действовали донской походный атаман Максим Фролов и старшины Вас. Поздеев и Степ. Савельев, Войску Донскому повелено было выдать сверх обыкновенного годового жалованья единовременно 20 тыс. руб., а оставшимся в Царицыне старшинам и казакам деньгами и соболями на 1865 р. В вечную же и «не смертельную» память и назидание позднейшему потомству царь прислал Войску жалованную грамоту и клейноды: войсковым атаманам, в виде «воинского начальства» серебряный пернач, вызолоченный и украшенный дорогими камнями, «бунчук с яблоком и с доскою и с трубкою серебряною, золочен» и большое войсковое знамя, писанное золотом на камке; кроме того, щесть станичных знамен, писанных золотом и серебром. Также присланы на Дон с атаманом зимовой станицы Ефремом Петровым (предок рода Ефремовых) колокола и церковные книги^{390}.

Эта жалованная царская грамота и по форме и по содержанию отличается от всех предшествовавших. Она начинается: «Божиею поспешествующею милостию Мы, Пресветлейший, Державнейший Великий Государь Царь и Великий Князь Петр Алексеевич всеа Великия и Малыя и Белыя России Самодержец, Московский, Киевский (перечисляются все удельные княжества и завоеванные царства), пожаловали донских атаманов и казаков, войскового атамана Лукьяна Максимова и все войско Донское, велели: за многая их и верныя службы, а особливо, которую учинили в прошлом 1705 г. в возмущение астраханское, и на вечную им и детям их и сродникам их славу, дать сию Нашу Вел. Госуд., Нашего Царскаго Вел-ва, милостивую жалованную грамоту за Нашею Царскаго Величества собственною рукою и за государственною печатью»^{391}.

Перечисляя подвиги казаков и службы ему и прежним царям, Петр I не преминул указать заслуги Войска в подавлении старообрядческого мятежа, за выдачу зачинщиков Москве, за приведение к крестному целованию заблудившихся и за смертные казни упорствующих, не подозревая, что старообрядческий мятеж имел не религиозную, а политическую подкладку и что большая часть верхового казачества выжидало только удобного случая тряхнуть Москвой. Случай этот скоро представился.

Царская грамота и жалованные клейноды были приняты центральным войсковым правительством (атаманом и старшинами) с великим торжеством. Верховцы же хранили подозрительное молчание. На Донце было неспокойно. Казаки медлили выполнением приказа о снесении правобережных городков и настаивали на оставлении Нового Айдара, Беленского, Закотного, Кабанья и др. На Бахнуте с 1701 г. шли стычки донских казаков с Изюмским слободским полком за соляные варницы, издавна принадлежавшие донцам. Дело не раз доходило до кровавых столкновений. Полковник Изюмского полка Шидловский в 1704 году самовольно разорил один казачий город и все соляные варницы, разломал часовню и забрал всю церковную утварь, а потом наложил на бахмутских казаков за соль пошлины. Возникли обоюдные жалобы. Атаман Бахмутского городка Кондратий Афанасьевич Булавин, человек твердого характера, поборник старого казачьего права, несмотря на предписание из Посольского приказа об отобрании всех варниц в казну, в октябре 1705 г. с партией казаков разорил все строения и заводы и разогнал всех жителей, занимавшихся вываркой соли близ р. Бахмута, забрав всю казенную и частных лиц соль. Наказный полковник Изюмского полка Шуст вооружил всех подчиненных ему слободских казаков и обложил Бахмутский городок, но, узнав, что за Булавина стали все соседние городки, поспешил уйти. Но Булавин не оставил этот поступок без отмщения; он перешел р. Бахмут и уничтожил все бывшие там варницы, забрал соль и продал ее на месте. Завладев, таким образом, всеми соляными источниками, Булавин стал с своими казаками вываривать соль, не допуская к тому никого. По жалобе Шуста из Адмиралтейского приказа для обуздания донских казаков был послан дьяк Горчаков с отрядом солдат, но за казачье право на выварку соли вступился Войсковой Круг, и Горчаков должен был возвратиться в Воронеж без выполнения возложенных на него поручений^{392}. Изюмцы во главе с Шидловским не унимались и в феврале 1706 г. забрали в свои руки селитреные заводы, бывшие во владении Ахтырского полка и находившиеся частью на донских войсковых землях. Донцы не уступали. Для обуздания их и для приведения в исполнение приказа о снесении городков, построенных по левой стороне Донца, и сыску беглых по царскому повелению на Дон в 1707 г. был послан с драгунским полком князь Юрий Долгорукий.

Царь, занятый войной, имел превратные сведения о положении дел на Дону. В его армию донские казаки выставили 26 полков (около 15 тыс.), частью на север, на шведскую границу, частью с походным атаманом Максимом Кумшацким в Польшу и на юг России. Долгорукому, этому зазнавшемуся царскому вельможе, предоставлялся полный простор действовать по своему усмотрению, усмотрение царских воевод в истории России и Дона известно. Князь в короткое время разорил и сжег многие казачьи городки, пытал, бил казаков кнутом, резал им носы и губы, надругался над их женами и дочерьми, заковал в цепи, только в 8 казачьих юртах, до 3 тыс. беглых, скрывавшихся на Дону от тяжких казенных работ и в особенности малороссийских черкасов, бывших раньше свободными, в том числе многих старожилов, принятых в казаки и ходивших с ними во многие походы, и отправил их в Россию. При сыске беглых деятельное участие принимал старшина Ефрем Петров, посланный в помощь Долгорукому войсковым атаманом и старшинами, преданными Москве^{393}.

Весть о таких действиях князя быстро облетела весь Дон и отозвалась в донских полках, бывших в русской армии. Вздрогнул Дон. Чаша терпения в свободолюбивом казачестве переполнилась. «То ли мы заслужили у царя-батюшки», грустно кивали седыми головами закаленные в боях старики. Молодые точили дедовские шашки и лили пули. Хопер и Медведица от гнева дрожали. Булавин бросился туда; там он встретился с атаманом Есауловской станицы Игнатием Некрасовым. На общем совещании с верховцами они порешили восстать всем за свободу и честь казачью и убить Долгорукова. Решение быстро приведено было в исполнение 9 окт. 1707 г. Долгорукий с полком, около тысячи челов., погиб на р. Айдаре, притоке С. Донца, в Шульгинском городке. Булавин сделал следующее по Дону воззвание: «Всем старшинам и казакам за дом Пресвятыя Богородицы, за истинную христианскую веру и за все великое войско Донское, также сыну за отца, брату за брата и другу за друга стать и умереть за одно. Зло на нас умышляют, жгут и казнят напрасно, вводят в еллинскую (новую) веру и от истинной отвращают. А вы ведаете, как наши деды и отцы на сем Поле жили и как оное тогда крепко держалось; ныне же наши супостаты старое наше Поле все перевели и ни во что вменили, и так, чтобы нам его вовсе не потерять, должно защищать единодушно и в том бы вы все мне дали твердое слово и клятву». Далее Булавин в своем воззвании уверяет казаков, что запорожцы и белгородская татарская орда идут к ним на помощь и в заключение приказывает, во имя спасения Дона, что там, где это письмо будет прочтено, одной половине людей оставаться в куренях, а другой быть готовой выступить конно вооруженною в поход, куда укажет; вольница же должна вся без изъятия двинуться. Если же кто явится ослушником и противником, тот предан будет смертной казни^{394}.

Это воззвание подняло все верховое и донецкое казачество. Войсковой атаман Лукьян Максимов тщетно в своих грамотах старался уверить восставших в пагубности затеянного Булавиным дела, но ничто не помогло. У Булавина было уже до 20 тыс. преданных ему людей. Он намеревался уже идти на Москву. Брожение быстро пронеслось по всем городам тогдашней Южной России. Все знали, что боярам, приказным и сборщикам податей пощады не будет. В Тамбовском и Козловском уездах и близ Тулы мятежные шайки жгли деревни и принуждали жителей к восстанию.

Низовые казаки, прикормленники центральной власти на Дону, стали на сторону войскового атамана и, как хорошо вооруженные и лучше дисциплинированные, в нескольких схватках в октябре 1707 г. одержали верх над булавинцами, взяли в плен несколько человек и с старш. Ефремом Петровым отослали в Москву, где они и были казнены. Царь считал этот мятеж уже поконченным и зорко стал следить за движением шведской армии, быстро перешедшей в конце этого года Вислу и двинувшейся на Гродно. Петр едва успел убежать в Вильну. Но не таков был Булавин: оставив своих приверженцев формировать настоящую армию, он бросился в Запорожье. «Товариство», выслушав его доводы, дало позволение всем желающим идти с ним.

На требование царя поймать Булавина и выдать его ему, гетман Мазепа, будучи и сам не уверен, на чьей стороне будет перевес, на стороне ли царя или Карла, под благовидным предлогом уклонился от этого и пропустил Булавина с 3 тыс. запорожских и многими малороссийскими казаками обратно на Дон. Это было весной 1708 г.^{395}.

Сподвижники Булавина — Некрасов, Семен Драный, атаман Старо-Айдарской станицы, Лука Хохлач и др. в его отсутствие сорганизовали значительную армию, в которой было немало и русских беглецов, и с этими силами двинулись с верховьев Дона и Медведицы к Черкаску. Главным предводителем был избран Булавин. На речках Голубой и Лисковатке, у Красной Дубровы, близ Голубинской станицы, 9 апреля произошел бой между верховыми и низовыми казаками, сторонниками Москвы и войскового атамана. Низовыми командовал сам Лукьян Максимов, имея в своем распоряжении всего около 5 тыс., в том числе азовский конный полк и несколько сот калмыков. Азовский губернатор Толстой снабдил его хорошей артиллерией. По неравенству сил, атаман был разбит наголову, оставив в добычу Булавина свой лагерь и все пушки. Булавин свободно двинулся к Черкаску. Ниже лежащие станицы присоединились к нему, исключая Донецкой (на Бугучаре), Казанской, Усть-Медведицкой, Правоторовской и Бурацкой. Станицы от Нижне-Курмоярской до Черкаска, колебались; потом многие из них под влиянием убеждений стать за старую свободу казачества, а также под насилием и угрозами должны были присоединиться к общему движению.

Словом, за Булавина встал почти весь Дон, до 99 станиц. Одна часть войск шла большим шляхом, по правой стороне Дона, другая плыла по реке на судах^{396}. В конце апреля войска эти обложили Черкаск. Два дня продолжалась осада. Хорошо укрепленный и оборудованный артиллерией город взять приступом было рискованно. Булавин пошел на хитрость: жители станиц Рыковских, расположенных за чертой города и перешедших на сторону осаждающих, ночью подошли, по общему уговору, к воротам крепости и стали умолять спасти их будто бы от жестокостей Булавина. Им отворили ворота, а вместе с ними в город вошли и булавинцы. Гарнизон не защищался, т. к. станицы Тютеревская и Скородумовская немедленно собрали круг и на нем решили войскового атамана и старшин «побить до смерти». В круг приехал Булавин; начались допросы. 6 мая атаману Лукьяну Максимову отрубили голову, а старшину Ефрема Петрова повесили. Многие из старшин и домовитых казаков, в том числе сын бывшего любимца Петра I — Фрола Минаева, Василий Фролов, укрылись в Азове. В Черкаске собрался Войсковой Круг, многолюдный, еще небывалый на Дону, из представителей 110 станиц, считая 11 Черкасских, на котором Кондратий Булавин был провозглашен войсковым атаманом. Также избраны и другие старшины. О своем всенародном избрании Булавин от имени войска Донского послал 17 мая грамоту кошевому атаману Гордиенку и всему войску Запорожскому, с просьбой «жить вкупе и друг за друга постоять». 27 мая была отправлена грамота на Кубань жившим там казакам старообрядцам и на Терек с извещением о положении дел. Также была спешно послана отписка царю с оправданием происшедших событий и уверение в Азов, что со стороны войска ничего противного интересам России предпринято не будет.

Кубанцам, между прочим, Булавин писал, что если «на нас (русский) царь с гневом поступит и не захочет соблюдать казачьих прав, то он войском от него отложится и будет просить милости у турецкаго царя, чтобы турецкий царь от себя не откинул, т. к. царь в Московском царстве веру перевел»… Далее Булавин просил кубанцев снять с этой грамоты копию, а подлинную послать турецкому султану со особою припискою: «по сем писании войсковой атаман Кондратий Афанасьев и все войско Донское у тебя, турскаго салтана, милости прося, челом бьют. А нашему государю в мирном состоянии отнюдь не верь, потому, что он многия земли разорил за мирным состоянием и ныне разоряет, а также и на твое величество и на царство готовит корабли и каторги»…^{397}

Вот до какого состояния был доведен Дон и его лучшие сыны самовластием Петра и политикой Москвы. Царь не только не хотел признать казачьих прав, но даже запретил говорить о них, а потому, не желая изучить и понять истинное положение дел, он 12 апреля написал князю Василию Долгорукому, брату убитого, о немедленном выступлении против бунтовщиков, чтобы «сей огонь за раз затушить», приказав: «все казачьи городки по Донцу, Медведице, Хопру, Бузу луки и И ловле сжечь и разорить до основания, людей рубить и заводчиков сажать на кол и колесовать», напомнив при этом князю, что и против Разина сражался тот же Долгорукий и с успехом. Письмо царя заканчивалось словами, что «сия сарынь, кроме жестокости, не может быть унята»^{398}. Боясь за крепости Азов и Троицкую, царь сам порывался стать во главе войск против Булавина, чтобы «истребить сей огонь и себя от таких оглядок вольными в сей (шведской) войне учинить», но присутствие его в армии становилось день ото дня необходимей, т. к. Карл приближался к Березине^{399}. К счастью Петра события на Дону развернулись скорей, чем он ожидал. Один Дон не мог устоять против всей России. Союзники его, запорожцы, сами дрожавшие пред возрастающим могуществом царя, не могли дать существенной помощи. Границы Донской земли, как и теперь, были открыты и защищать их одними своими силами казаки не могли. Из действующей армии на Донец были двинуты: корпус Бахметева, бригада ген.-м. Шидловского, старого врага Булавина, слободской Острогожский казачий полк с полков. Тевяшовым, два баталиона Ахтырского и Сумского полков, два малороссийских полка Полтавский и Компанейский и др. С севера от Воронежа драгунский и новый пехотный с полк. Рихманом, также все московские дворяне и царедворцы (стольники, стряпчие и др.), воронежские, рязанские и тамбовские помещики и вотчинники, словом, все, кому дороги были крепостное право и рабство. С востока предписано было выступить саратовскому и царицынскому гарнизонам и кочевавшим там по донским границам калмыкам с кн. Хованским. Из Киева в Азов и Таганрог спешно командированы были два драгунских полка и полк Смоленский; всего более 20 тыс. регулярных войск и ополченских дружин. Главное начальство над всеми этими силами было поручено, как сказано выше, кн. Вас. Долгорукому. Этот отдаленный потомок Рюриковичей, от всей своей «крепостнической» души ненавидевший свободолюбивый дух казачества, мстя за смерть убитого брата, в точности выполнил страшный царский наказ.

Для защиты донских границ Булавин, оставаясь в Черкаске в ожидании помощи от союзников, отрядил часть своих войск к стороне Волги с Некрасовым, к стороне Воронежа и верховьев Донца с Никитой Голым и Семеном Драным, а остальные под Азов с Казанкиным, Гунькиным и Хохлачем. В этом раздроблении сил была его ошибка. На протяжении более тысячи верст Дон не мог защитить свои пределы от вторжения царских войск, двинувшихся на него со всех сторон. В Москве и армии царя все были того мнения, что если бы Булавин со всеми своими войсками перешел на Волгу, где еще с 1705 г. среди астраханских стрельцов царил неспокойный дух, где к нему могли пристать башкиры и другие недовольные порядками Москвы народы, то он сделался бы действительно опасным для царского самовластия. Карл XII в это время вступил в русские пределы. Исход войны со шведами должен был иметь сильное отражение по всему государству, и в подобное время эта страшная революционная власть, какова была власть Булавина на востоке, оказала бы большое влияние на ход событий.

Во второй половине мая царь получил отписку атамана Булавина и всего Войска Донского, пересланную ему из Воронежа майором Долгоруким, при донесении от 16 мая 1608 г. В отписке Войска правдиво описывало истинное положение дел на Дону и открыто объясняло, что войсковой атаман Лукьян Максимов и окружающие его старшины злоупотребляли властью, не исполняли царских указов, присылаемое денежное жалованье и хлебные запасы в общий «дуван не давали», а присвоивали себе, за что они по старому казачьему праву были смещены и казнены (всего 6 челов.); что несмотря на царские указы о высылке беглых, они, атаман и старшины, без ведома Войска, за взятки выдавали записи на захват войсковых земель и на них поселяли пришлых людей; что высылая с Дону по царскому указу с 1703 г. новопришлых людей, «откуда кто пришел», эти «неправые старшины, Лукьян Максимов с товарищи, ради своих взяток», высылали и старожитных казаков, сажали их в воду и вешали за ноги по деревьям «женска полу и девичья, такоже и младенцев меж колод давили и всякое ругательство над нашими женами и детьми чинили и городки многие огнем выжгли, а пожитки наши на себя отбирали»; что полковника Юрия Долгорукого убил не один Кондратий Булавин, а «с общаго ведома нашего, со всех рек войскового совету, потому что он, князь, поступал и чинил у розыску против великаго государя указу» и что вместо казненных атамана и старшин всем Войском Донским избраны Кондратий Афанасьев и другие старшины, «кто нам войску годны и любы, и по договору, для крепкаго вперед постоянства и твердости, в книге написали».

Такие же письма Войско послало всем царским полководцам и в Посольский приказ. Письма эти заканчивались обещанием, с целованием креста и св. Евангелия, «служить великому государю по прежнему, как они служили его деду и отцу, и жить меж себя в любви и в совете за братство»… «А буде вы, полководцы, насильно поступите и какое разорение учините и в том воля его, великаго государя, мы Войском Донским реку Дон и со всеми запольными реками уступим и на иную реку пойдем».

Во всех казацких мятежах всегда были изменники. Степан Разин, Самойла Лаврентьев, Кирей Матвеев и др. в самом тесном кругу были окружены московскими шпионами. В восстании Булавина многие принимали участие по принуждению, и некоторые из них тайно сносились с Азовом и Долгоруким. Но были и такие, более дальновидные, которых предстоящий кровавый пожар и гибель родины заставили проникнуть к самому царю и подать ему челобитные, под предлогом жалоб на жестокое будто бы обращение с ними нового атамана. Одна из таких челобитных попала к Петру вместе с получением отписки Булавина. Челобитчики находили возможность сговориться с правительственной властью и уладить дело без кровопролития, а потому просили царя отозвать обратно посланные против мятежников войска. Если же царь этого не сделает, то казаки весь Дон ему уступят, а сами пойдут на другую реку, именно Кубань, и тогда борьба с этим вольным народом будет гораздо сложней.

Удивительно, что по получении этих посланий царь действительно приказал Долгорукому остановиться и не идти далее. Эта готовность идти на компромисс с далеко не вполне повинившимся врагом показывает, каково трудно было общее положение. Долгорукий был в большом недоумении: с одной стороны Азов звал его на помощь, с другой — с Днепра шли к Булавину запорожские казаки, в правительственных войсках участились случаи бегства и неповиновения, а тут пришло царское распоряжение, связавшее его свободу действий. На доводы этого кичливого и злобного вельможи, что колебание и мягкость будут бесполезны и что на обещание этого «лживого и грубаго народа» нельзя полагаться, царь в конце концов предоставил Долгорукому полную свободу действий; т. к. за дальностью расстояний нельзя было давать подробных указаний^{400}.

Начались битвы с переменным счастьем для обеих сторон. Наконец царские войска всюду стали одолевать. По Донцу и верховым речкам казачьи городки уничтожались и жители истреблялись. Под Азовом, где укрылись казаки черкасских станиц с Василием Фроловым, булавинцы тоже потерпели неудачу и прогнаны были за Каланчи. Пленные всюду вешались и сажались на кол.

В виду такого положения дел, казаки трех Рыковских станиц, сговорившись с черкасскими, 7 июля 1708 г., на другой день после поражения булавинцев под Азовом, провозгласили войсковым атаманом Илью Зерщикова и под его руководством окружили курень, в котором находился Булавин с немногими своими сподвижниками. Булавин защищался отчаянно и некоторым саблей снес головы. Зерщиков поставил пушки и стал громить курень. Потеряв надежду на свою защиту, Булавин из пистолета пустил себе пулю в висок. Последние слова его были: «Погибла наша воля!»^{401} Труп Булавина был отправлен в Азов, где обезглавленный был повешен за ноги у протоки Каланчи.

Смерть Булавина — это «последняя страница из истории свободного Дона».

Донесение о смерти своего врага царь услышал 23 июля с великою радостью и приказал служить всенародный благодарственный молебен.

Сподвижники Булавина еще несколько месяцев геройски защищали северные пределы Дона от вторжения царских войск, но когда в их тылу появились войска из Азова и казаки из Черкаска, они мало-помалу стали ослабевать и наконец были переловлены и отведены в Москву «на мясо», как говорили сами казаки^{402}. Это были: Никита Голый, Семен Драный, Максим Маноцкий, Тимофей Соколов, Иван Стерлядев, Николай Колычев и др. Вскоре погиб и вновь избранный атаман Илья Зерщиков, оговоренный Голым за сдачу Булавину без боя Черкаска.

Игнатий Некрасов, действовавший от Качалина до Волги против полчищ Хованского и калмыков, твердо держался на занятых позициях. 23 августа 1708 г. он дал решительную битву царским войскам при Паншинском. Казаки и перешедшие на их сторону драгуны бились с мужеством отчаяния, но не могли удержаться и отступили к Есауловской станице.

Долгорукий с регулярным корпусом шел вниз по Дону, истреблял поголовно повстанцев и «водворял порядок согласно высочайшему повелению», следствием чего выше Пятиизб ни одного городка не осталось. Это было поголовное избиение казачьего населения. Вешали, сажали на кол, а женщин и детей забивали в колоды. Священников, молившихся о даровании победы казачеству, четвертовали. Про стариков Апраксин писал царю, что «те и сами исчезнут»^{403}. О кровавой расправе Долгорукого с казаками калмыцкий тайша писал царицынскому воеводе так: «Я, чемеш, там здоров, и ты воевода царицынский Василий Иванович здравствуй. Я Перекопский город взял, да прежде три города разбили вместе с Хованским: Паншин, Качалин и Иловлин, и казаков всех побили, а ниже Пятиизб с казаками управляется боярин Долгорукий, а вверху по Дону казаков никого не осталось»^{404}.

В Есауловскую станицу стеклось до 3 тыс. семейств из 16 выше лежащих станиц. Казачество спешило в дорогу, на Кубань, в подданство более милосердного турецкого царя. Узнав об этом, Долгорукий с конницей поспешил туда и осадил станицу. Видя невозможность защищаться, казаки сдались; зачинщики были четвертованы, десятого вешали вокруг станицы. Также ставили виселицы на плотах и пускали повешенных вниз по Дону. Видя свое дело окончательно проигранным, Некрасов успел убежать на Кубань только с 600 семейств, большею частью старообрядцев, и отдался под покровительство крымского хана. Им отведено было для поселения место на Таманском полуострове, в 30 верстах от моря.

Попытка Булавина возвратить старые права казачества стоила Дону очень дорого: 32 городка по Хопру, Бузулуку, Медведице, Донцу и верхней половине Дона были сметены с лица земли; опустевшие земли по верхнему Хопру и Дону (ныне Бугучарский уезд) подчинены Воронежской губ., по Донцу причислены к Бахмутской провинции, а по Айдару пожалованы Острогожскому полку. Казаков казнено и побито более 7000 челов. Это, так сказать, по официальным данным, по статистике того времени, которой в действительности не было. На самом же деле казаков погибло с женами и детьми в несколько раз больше. Дон, обессиленный и залитый кровью своих сынов, стонал. В конце 1708 г. казаки послали в Москву старшину Вас. Поздеева с повинною. Царь простил их и обещал содержать в прежней милости, если они истребят всех оставшихся возмутителей и будут жить спокойно.

Царская грамота об этой милости была встречена в Черкаске с великой радостью, с ружейной и пушечной пальбой. В соборной церкви было отслужено всенародное благодарственное молебствие.

В свою очередь из Черкаска были посланы по всем станицам войсковые грамоты с просьбой жить «по прежнему в добром состоянии благодарно и худого дела отнюдь не помышлять… крестное целование соблюдать строго… если же у вас в станице или буераках какие воры явятся, то таких брать и всех сажать в воду. Приехавших с Кубани с прелестными письмами от Некрасова присылать к нам, войску»…^{405}

По просьбе верных ему казаков царь прислал на Дон даже положенное на 1708 г. жалованье и награды отдельным лицам: старшине Василию Фролову и его команде 1400 руб., атаманам Извалову и Федосееву по 100 руб., с их товарищами, за их усердную службу по усмирению мятежа.

Глава VII

Реформы Петра I в управлении войском Донским

Русский народ, в силу своих исторических судеб, исстари привык к самоуправлению. В старину, до Уложения Алексея Михайловича 1649 г., не рассылались вдруг по всей России общие, строго обязательные указы и уставы, а отдавались только местные царские указы и грамоты, по местным вопросам и нуждам, и при том эти указы и грамоты не навязывались насильно народу, городским и крестьянским общинам, жившим своей самостоятельной исторической жизнью. Несмотря на произвол царских воевод, на издевательство помещиков над насильно закрепощенным ими крестьянством, русский народ, народ «богоносец», шел своим эволюционным путем вперед и, помня свою прежнюю свободу, чаял в будущем быть вновь полноправным гражданином своей великой родины, матери России. Великий творческий дух и самодеятельность никогда не умирали в русском народе. Уже в конце царствования Алексея Михайловича в Московское государство стало проникать европейское образование, а правительница Софья и просвещенный ее фаворит, кн. В. В. Голицын, мечтали о многих преобразованиях в России на европейский лад, не касаясь самобытного уклада русской жизни. Путь был правильный, естественный. Но Петр I, вступив на престол, вдруг вздумал одною своей волей разрушить старый исторический русский строй, повернуть жизнь русского народа на новый, искусственный лад, вдруг обратить невежественного и косного русского боярина и темного мужика в европейца, разрушить все его вековые устои как в семейном, так и общественном быту. Путь не естественный в жизни народа, путь шаткий и пагубный. Итоги этих приемов уже достаточно отразились во всех проявлениях русской жизни как при преемниках Петра, так и в позднейшее время. В науке, искусствах, управлении — везде и всюду пахло иностранцами, немецкой поверхностной культурой, все же самобытное и даже хорошее русское давилось, изгонялось и подвергалось осмеянию. Разрушая старый строй, Петр думал одними регламентами, инструкциями, указами обновить Россию. Им в период с 1700 по 1725 г. издано до 28 регламентов, уставов и инструкций, более 2 тыс. указов. Он думал, что все эти регламенты и указы радикально изменят русскую жизнь и поведут ее по совершенно новому, хотя и искусственно чуждому пути; отрицая все естественно историческое, вольно-народное земское строенье, весь вековой уклад народной жизни, он воображал в своем самомненьи, что выводит Россию на путь просвещения, но на самом же деле гнал русский народ в ярмо иностранцам, т. к. ни торговля и промышленность, ни науки и искусства, будучи стеснены регламентами, не могли процветать без свободы в действиях; свобода есть единственное, достоверное и надежное средство к успехам народной деятельности. Примером тому может служить история Новгорода и Пскова, а также и войска Донского.

«Уставы и указы Петра I часто содержали много противоречий и недоразумений, требовавших многих толкований и пояснений, а потому они множеством своим и обширностью часто служили не к сокращению и упрощению в делах управления и судопроизводства, а к умножению поводов к злоупотреблениям»^{406}. Самовластие царских сановников уже сказалось в усмирении бунта Булавина. Дон был унижен, убит, задавлен. Даже царские «прикормленники», выросшие на боярских подачках, боялись поднять головы и взглянуть на свет Божий «глазами казака». Еще в сентябре 1705 г. станичный атаман Савва Кочетов, будучи в Москве, говорил униженно боярам:

«Мы взысканы паче всех подданных, до нас не коснулся государев указ о платье и о бородах; мы живем по древнему обычаю, всякий одевается как ему угодно: один черкесом, другой по-калмыцки, иной в русское платье старого покроя, и мы не насмехаемся друг над другом. Немецкаго же платья у нас никто не носит и охоты к нему вовсе не имеем; если же угодно будет государю заставить нас носить немецкое платье, то мы противиться тому не будем»^{407}.

Что же могли сказать царю донские казаки после разгрома Дона? Все приумолкли и приуныли. Весной 1709 г. 19 апреля царь из Воронежа на судах прибыл в Черкаск. С ним были: кн. Юрий Шаховской, кн. Петр Голицын, Никита Зотов и Прокофий Ушаков. На Дону с трепетом ждали царского гнева. И действительно, Петр приказал «чинить новый розыск о сообщниках Булавина», отсекает головы войсковому атаману Илье Зерщикову, предавшему Булавина, и старшине Соколову, велит привести тело Булавина, «пятерить» его и на поставленных столбах с колесами возить по городу, а головы казненных воткнуть на колья и поставить на площади. Роль палача исполнял князь Голицын.

После казней царь собрал к себе всех старшин и знатных казаков, объявил им свое «милостивое слово» и «пожаловал им из них же в войсковые атаманы Петра Емельянова, сына Рамазанова, по смерть его». 22 апреля на судах царь прибыль в Азов, где также учинил розыск и многих казнил, а 26 числа посетил Троицкую крепость, расположенную на Таганроге, казнил там протопопа за сношения его будто бы с гетм. Мазепой, а потом, приказав войску Донскому и азовскому гарнизону быть всегда готовыми на случай нападения татар или турок, 15 мая отбыл чрез Бахмут под Полтаву, куда приближался Карл с своей армией^{408}.

Трудное время переживал Дон, сжатый железными тисками самовластием царя. Лучшие его силы, до 15 тыс., были в действующей армии, разбросанные от Финляндии и Лифляндии до Крыма. При поражении генер. Левенгаупта под Лесным (27 сент. 1708 г.) казаки вместе с калмыками преследовали бежавшего неприятеля и у Пропойска отняли у него 2 тыс. подвод с провиантом. О событиях на Дону они были не осведомлены, а потому и не знали, как царь расправляется с их станицами. В битве под Полтавой об участии донских казаков в реляциях ничего не говорится, по всей вероятности, царь им или не доверял, или дал другое назначение.

Со времени бегства Некрасова на Кубань нападения кубанских татар на донские казачьи городки участились, жители сотнями уводились в неволю. Проводниками для татар на Дон были, надо полагать, некрасовцы, а на русскую Украину запорожцы Гордиенка, союзники Булавина, изгнанные из Старой Сечи, разоренной царем в 1709 г., и ушедшие за Днепр под покровительство крымского хана.

Положение Дона еще более ухудшилось, когда, после позорного Прутского договора, в 1711 г. туркам были отданы царем Азов и Таганрог с устьями Дона и Азовским морем. По повелению Петра на Монастырском Яру, ниже Черкаска, был устроен транжемент, снабженный артиллерией, вывезенной из Азова, и охраняемый достаточным гарнизоном. Цель устройства этого укрепления — следить за действиями турок, а главным образом иметь наблюдения за ходом дел на Дону и предупреждать все «шатости». Без разрешения коменданта «транжемента», в распоряжение которого поступило все войско Донское, казаки не могли предпринять ни походов, ни поисков над неприятелем для освобождения своих братьев, томившихся в неволе. Рыбные тони также для них были отрезаны. Мало того, коменданты стали вмешиваться даже в их внутреннюю жизнь, давать разного рода инструкции, разбирать ссоры их с калмыками и татарами, производить сыск беглых и водворять их в прежние места. Кроме постоянного гарнизона, при крепости всегда находился конный казачий полк, названный Азовским, на обязанность которого были возложены самые разнообразные службы: почтовая, таможенная, следить по воровским шляхам за движением неприятеля и др. Сношения Дона с русским правительством стали проходить чрез коменданта транжемента. Вместо прежних царских грамот и отписов в Посольский приказ или прямо царю стали получаться отношения промемории, ордеры, реляции и др., в которых так или иначе фигурировали эти коменданты, часто заходившие далеко за пределы предоставленных им царем полномочий^{409}.

В 1715 г. умер войсковой атаман Емельянов^{410}; собрался, по старой памяти, войсковой круг и избрал атаманом Максима Кумшацкого. Комендант по этому случаю донес царю, что большинство голосов получил Василий Фролов, а Кумшацкий меньшинство, «однакож решено было у них быть войсковым атаманом Кумшацкому и насеку ему вручили, впредь до указу». В следующем году атаманом избран Максим Фролов, а в 1717 г. Василий Фролов, сын Фрола Минаева. 26 февраля 1718 г. Петр I повелел ему, как доказавшему свои военные способности в битвах с татарами, быть войсковым атаманом по выбору всего войска, без перемены, впредь до указу. В 1720 г. он получил царскую похвальную грамоту и царский портрет, украшенный алмазами за военные подвиги в Финляндии, Польше и в 1717 г. в битвах с кубанским Бохты-Гиреем во время его набегов на русские украины^{411}.

В 1723 г. Василий Фролов умер и войсковой круг, собравшись в последний раз, избрал атаманом известного героя шведской войны и персидского похода Петра I (в 1722–23 гг.) Ивана Матвеева, по прозванью Краснощекова, но царь его, как находившегося под судом «за взятие у украинских жителей вещей и денег», не утвердил, а повелел быть атаманом впредь до указу старшине Андрею Лопатину.

Следовательно, 1723 г. нужно считать последним роковым годом, когда у войска Донского было отнято его исконное право избирать в своем кругу войсковых атаманов. С этого года атаманы стали назначаться царской властью.

В 1735 г., по смерти Лопатина, по царскому указу был назначен войсковым наказным атаманом Иван Фролов, а в 1738 г. «настоящим войсковым атаманом пожалован старшина Данила (Ефремович) Ефремов»^{412}.

В царских грамотах на имя Ивана Фролова последний впервые именуется «наказным», т. е. действующий по царскому наказу. В грамотах на имя Данилы Ефремова и сына его Степана название это отсутствует.

Отняв у донского казачества его старое народное, освященное веками, право избирать в кругу своем излюбленных лиц в атаманы, Петр I тем самым подорвал и значение самого Войскового Круга, как верховного управления всего Войска. Еще в конце XVII в., после усмирения бунта Разина, старшины и домовитые казаки г. Черкаска и низовых станиц, во главе с атаманом Корнилой Яковлевым, избиравшимся 7 лет сряду, стали брать в управлении войском засилье и, опираясь на царское правительство, решать дела без ведома и согласия верховых городков, противников Москвы. Засилье это еще более усилилось при атамане Фроле Минаеве, избиравшемся беспрерывно 20 лет. Этот любимец Петра, опираясь на его указы и силу, с своими сторонниками образовал в Черкаске нечто вроде центрального войскового правительства, именовавшего себя также «Всевеликим Войском Донским». Булавин разметал все это «московское навождение» и восстановил старый всенародный Круг.

Петр I в бытность свою в Черкаске в мае 1709 г., собрав наличных старшин и «добрых» казаков, поставил своею властью, безсменно, в атаманы Петра Емельянова, человека ограниченного и мало известного. Этим он показал, что не считается с народным мнением.

Атаманы последующих годов хотя и ставились «по выбору всего войска, впредь до указу», как значилось в донесениях, но их избрание производилось не всенародным войсковым кругом, а старшинами и казаками ближайших станиц, единомышленниками старшин. В1723 г. царь не посчитался и с мнением этих старшин, избравших Ивана Краснощекова, страшного для шведов в Финляндии, для горских народов в персидском походе и татар, живших на Кубани, в котором жил дух старого донского казака, чего так боялся и не любил царь, а повелел «быть в атаманах впредь до его указу из старшин Андрею Лопатину». С этого времени атаман и старшины присвоили себе право распоряжаться, с утверждения Военной коллегии, в ведение которой с 1721 г. перешло войско Донское, всеми делами Дона: назначать очередных казаков в полки и отправлять их по царским указам в русскую армию, раздавать награды, в том числе почетное звание старшины, казачьи чины-должности квартирмистра, хорунжего, сотника и есаула, решать тяжебные дела и споры между станицами и др. В этот Круг иногда, в особо важных делах, приглашались атаманы станиц и выборные старики, по два от каждой. Рассмотрение войсковых дел в кругу старшин продолжалось до 1740 г., а с этого времени упоминается уже Войсковая Канцелярия. Так, в грамоте 1740 г. говорится:

«…того ради определили мы войском Донским»… В грамоте же 1748 г.: «слушано при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин… того ради приговорили мы войском Донским при сборе в Канцелярии войсковых дел старшин»…

Спорные дела между станицами поручалось расследовать и разбирать одному из старшин на месте. Если дело касалось юртовых меж, то старшина склонял тяжущиеся стороны к примирению или согласиться на общую правду, т. е. на решение всеми уважаемого старожила, который, поклявшись на св. Евангелии поступить по совести, должен был со св. иконою пройти по тем местам, где при его памяти пролегала юртовая межа.

Звание старшины было пожизненным, без права передачи его потомству. Войсковой Круг, возводя в это звание за личные заслуги, имел право и лишать его за дурное поведение и преступления против войска. Так, например: в 1751 г. старшина Лащилин «за некоторую, оказанную войску противность и непослушание» был лишен «старшинской чести и записан на 3 месяца в рядовые казаки»; в 1754 г. старшина Перфилов «за продерзости и за взятки и за освобождение при поимке великороссийских беглецов» был лишен «старшинского чина и записан вечно в рядовые казаки»^{413}.

Однако были случаи, что старшинское звание было даваемо некоторым лицам и по протекции, без всяких заслуг пред Войском. Так, сын атамана Фрола Минаева Василий получил звание старшины по просьбе отца в то время, когда его личные заслуги были еще мало известны. Звание это ему поднесли сторонники старого Фрола. Такой порядок при старом всенародном Круге был нетерпим. В XVII в. почетное звание старшины давалось кругом только за личные заслуги пред всем Войском. Иван Иванов «сын Фролов» награжден старшинским званием «за заслуги отца и деда» в 1732 г. уже не кругом, а грамотой имп. Анны Ивановны; такое же звание получил из рук императрицы в 1734 г. и сын старшины, впоследствии «жалованнаго» войскового атамана, Данилы Ефремова — Степан Данилович Ефремов, также за заслуги отца^{414}. Сам Данила Ефремов за 15-летнее атаманство пожалован в 1753 г. чином армейского генерал-майора^{415}. Такое вмешательство верховной русской власти в дела казачьей военной общины, как растлевающее начало, дало самые пагубные для Дона последствия, выразившиеся в том, что некоторые из донских казаков по проискам отцов и дедов или знатных родственников, за взятки и посулы царским вельможам, стали награждаться российскими чинами еще «качаясь в люльке».

Единственный из всех донских старшин первой половины XVIII в. Иван Краснощеков в 1738 г. за свои великие военные подвиги был пожалован императрицей Анной Ивановной чином армейского бригадира, с награждением его золотой медалью с изображением коронации, украшенной алмазами, и жалованьем по рангу. В грамоте Анна Ивановна Войску писала, чтобы «онаго Краснощекова за действительнаго армейскаго бригадира имели и почитали, и понеже он и без того, яко старший над всеми протчими старшинами, первенство имеет и яко действительный армейский бригадир, под командою войскового атамана быть не может». Далее императрица повелевала, что если будет по ее указу назначен донским полкам поход, «то быть ему в тех походах главным командиром»^{416}.

После разгрома Дона в 1708 г. донские казаки терпели большой недостаток в съестных припасах. Жилища их были разорены и сожжены, скот угнан калмыками и татарами, а все остальное съели царские войска. Присланное царское жалованье «добрым казакам», хлеб и другие припасы были лишь каплей в море и пошли в «дуван» только среди низовых, «верных» казаков. Но богата природа Донского края; нужда заставила донцов взяться за земледелие и садоводство. Плодовые сады и виноградники покрыли берега Дона от Мелехова до Цымлы. Скот добыли из постоянных стычек с кубанскими татарами. Разоренные места по Медведице, Хопру, Бузулуку и Донцу скоро были заселены выходцами из других, уцелевших станиц. Царь, занятый войной с Швецией, слал на Дон грозные указы не принимать беглых из России, но что значат эти требования «свыше», когда жизнь народа требует другое, — казаки не исполняли этих повелений и продолжали передерживать и хоронить в глухих хуторах пришлый люд. Во главе этого стояли сами донские старшины и домовитые казаки. В 1728 г. для сыску беглых на Дон прибыл ген. — майор Тараканов, но по настоянию Войска «из уважения к его заслугам», высочайшим указом 9 сентября 1728 г. было повелено сделать высылку только из тех, которые пришли на Дон после 1710 г.^{417} Но и это и последующие царские повеления донцы ухитрялись не выполнять и ограничивались одними отписками, что на Дону, при всем желании, «беглых не розыскано».

К концу царствования Петра I население Дона простиралось до 60 тыс. казаков, способных носить оружие. Из них в 1711 г., по повелению царя, при объявлении войны Турции, 14 266 казаков, бывших в действующей армии (очередные), стали получать содержание из казны^{418}. С тех пор Донское войско, как бы возродившись из пепла, исполняя царские повеления, стало принимать обязательное участие во всех войнах России, выдвигая на европейскую сцену, как и в минувшие века, своих легендарных чудо-богатырей, пред которыми восторгался сам знаменитый Суворов и доблести которых завидовал гениальный Наполеон^{419}.

Под конец своего царствования Петр I, убедившись в великой стойкости казаков в военном деле, примером чему служили геройские схватки их с горскими народами во время персидского похода, и способности их приспособляться везде и всюду к колонизаторской жизни, в 1724 г. повелел перевести с Дона, из донецких, хоперских, бузулуцких и медведицких городков, с помощью казны, до тысячи семейств и поселить их в предгорьях Кавказа, 500 семейств на р. Аграхани и 500 на Гребнях, для охраны от набегов горцев^{420}. В следующем году, по повелению Екатерины I, в помощь им туда же были командированы, в Гилянь и к крепости Св. Креста, 3000 конных казаков и 500 калмыков^{421}.

Преемники Петра, следуя его политике, в 1731–32 гг. потребовали от Войска переселить на Волгу, на Царицынскую линию (от г. Царицына до р. Камышенки) до 1200 семейств охотников из ближайших станиц, для защиты этих мест от вторжений кочевых народов с Кубани и Кавказа^{422}. Из этих переселенцев там образованы городки: Дубовка, как главный войсковой центр, с войсковым управлением — атаманом и старшинами, в котором было три станицы — Дубовская, Средняя и Волжская, потом Балыклеевская, Караваевская и Антиповская, просуществовавшие до 1770 г., когда их повелено было перевести на вновь учрежденную линию от Моздока к Азову.

Таким образом, московские цари, по почину Петра I, окончательно подчинив своей власти донское казачество и разрушив его старый военный уклад, стали распоряжаться им, исполняя капризы своих советников-бояр, по своему усмотрению, очень часто вопреки здравому смыслу и в неуважение и нарушение интересов народной жизни. Царские вельможи, как это говорит многовековая история Дона и Запорожья, не любили казачество, как они не жаловали его и до последнего времени; в свою очередь этот свободолюбивый и сильный духом народ, от всей казацкой гордой души, не выносил этого уродливого и печального явления русской жизни — боярства, порождения самодержавия и самовластия, большею частью лиц невежественных и нередко кровожадных, всегда дрожавших за прерогативы своей «священной» особы. Часто каприз этих, случайно выплывших «на высоту» лиц, недоумение и упрямство служили законом для многомиллионного народа, выдвинутого веками и тысячелетиями на историческое поприще, много пережившего и много перестрадавшего в борьбе за свою независимость и за свою самостоятельность, за право жить на земле по непреложным законам своего национального умозрения и темперамента, национального характера.

Но, презирая бояр и по справедливости считая их виновниками всех народных бедствий, в донском казачестве на протяжении веков проскальзывает одна загадочная черта, несмотря на полный его, в самом широком смысле, демократический дух, — это благоговение пред царской властью, как олицетворением высшей правды на земле. Многие историки явление это объясняют влиянием Византии и проповедью высшего духовенства, другие тем, что в темной народной массе всегда пребывает рабский дух, но те и другие, по отношению к казачеству, как многовековому и испытанному в кровавой борьбе за свое существование народу, глубоко не правы. Казачество, благоговея пред единоверными им царями, жившими там, где-то, за пределами их владений, никогда не терпело вмешательства в их внутреннюю жизнь, свято оберегало свою свободу и вольности от чуждого их духу влияния, даже в религиозно-духовной жизни. Об этом свидетельствуют все ниже приведенные исторические факты. Казачество чтило московских велик, князей, а потом царей, как прежде оно чтило татарских ханов, покровителей христианства, начиная с Чингисхана, не за то, что они в силу судеб владыки на земле, а за то, что они всегда признавали за ними их древнее священное казачье право «хазака», свободу личности, быть независимыми, никому не подвластными в пределах их владений. Это право за ними торжественно признал Грозный царь в 1552 г., по взятии Казани, и дал им на это грамоту. Последующих царей они считали сберегателями этого права и за это их чтили и давали им помощь в борьбе с их общими врагами^{423}.

Царь Алексей Михайлович, под конец своей жизни, уступая Боярской Думе, в 1671 г., а потом Петр I в своем непомерном самовластии, нарушили это священное казачье право и низвели казачество, главным образом последний, а потом и его преемники, на степень служилого народа, с правами и обязанностями иррегулярных войск.

Разрушив эту, веками спаянную военную общину, с своим историческим укладом жизни, по развитию стоявшую далеко выше рабской московской Руси, царь взамен ей ничего не дал, кроме массы инструкций, регламентов и указов, совершенно не применимых к военной жизни казаков. Все жалованные им Войску бунчуки и знамена сгорели в г. Черкаске во время страшного пожара, когда погиб и ценный войсковой архив с древними историческими актами, царскими грамотами и петровскими указами.

Царь коснулся также и церковного управления казаков и, желая изъять из ведения Войскового Круга все духовные дела, именным указом 2 июня 1718 г. повелел Иностранной коллегии, в ведении которой в то время состояло войско Донское (с 1721 г. оно перешло в ведение Военной коллегии), чтобы все донские монастыри и церкви, а также монахи, священники и церковные служители были подчинены Воронежской епархии.

Получив о том грамоту из коллегии, Войско пришло в смущение. До того времени, по старому войсковому праву, всеми церковными делами на Дону ведал Войсковой Круг и никаких епископов, как начальствующих лиц, не признавал. Однако, уступая царскому повелению, Круг согласился по церковным делам быть в непосредственном ведении Правительствующего Синода, о чем возбудил соответствующее ходатайство. Царь эту просьбу отклонил^{424}. Он думал, что достаточно одного его повеления, чтобы разрушить вековой уклад духовной жизни целого народа, правда, уклад своеобразный, отличительный от византийско-московского, но освященный веками. Он ошибся. Донские казаки, как и в старое время, продолжали в кругу своем, по станицам и в самом г. Черкаске, избирать из среды своей достойных лиц и поставлять их в духовное звание, предварительно посылая их для рукоположения в другие, но не Воронежскую, епархии. Так продолжалось это почти до самого конца XVIII в. Не только войско, но даже станицы, иногда недовольные присланными им священниками, лишали их места. Преосвященный Тихон, епископ воронежский, в 1765 г. доносил синоду, что «войско Донское и ныне, самовольно властвуя, в духовныя дела вступает, в церквах в дьячки и пономари определяет и грамоты дает. Посвященных в стихари собою отрешает, в казаки записывает и священников (из других епархий) к себе собирает». Около того времени священник Терновской архангельской церкви за донос о старообрядцах был станичным атаманом и казаками забит в большую колоду и отослан в Войсковую Канцелярию. Войско настаивало, чтобы воронежский епископ до детей донского духовенства не касался, «потому что духовные причетники, как говорится в представлении, производятся из казачьих детей». Для обучения их, а также детей священников, дьяконов «и прочих церковных детей» на Дону имелись уже школы с самого начала XVIII в. В1746 году грамотой Елизаветы I разрешено открыть в г. Черкаске духовную семинарию^{425}. Неизвестно, в том ли году было открыто это учебное заведение или в следующем, но только в 1757 году при атамане Степане Ефремове оно уже существовало.

Петр I, идя навстречу казаков в удовлетворении их религиозных нужд, в бытность свою в Черкаске, в мае 1709 г., хвалил их за начатую уже постройку нового кирпичного собора, заложенного еще в 1706 г., сам положил на стены его несколько кирпичей и залил их известью^{426}. В том же году он прислал в этот собор большое Евангелие в тяжелых серебряных, вызолоченных досках, украшенных разноцветными камнями, с надписью своего дара и года.

Собор этот, существующий до настоящего времени, окончен постройкой в 1718 г. и освящен 1 февраля 1719 г. В 1730 году построена своеобразной, красивой архитектуры соборная колокольня, сохранившаяся в целости до настоящего времени.

Донские казаки отличались искренней, сознательной религиозностью, но эта религиозность, простая, прямая, не укладывалась в рамки тогдашних духовных воззрений московской Руси, слепо следовавшей букве позднейших византийских церковных уставов; иначе говоря, — Москва не понимала казачьих религиозных воззрений и относилась к ним отрицательно.

Как особый самобытный народ, принявший христианство еще в IV в. и посылавший своих епископов на 1-й и 2-й Вселенские соборы, Донское казачество в течение веков усвоило и древние взгляды на церковные обрядности и таинства, не оставив своих самобытных. Вот почему оно всегда так и чуждалось всего московского и позднейших наслоений в греческой церкви, называемой казаками «еллинской», а не истинной, апостольской.

Просветитель Гетов Приазовья (Босфорании) был Ульфиил; он же был и первым ее епископом. В 359 г. Ульфиил вступил в общение с Акакием и отторг все племя Гетов от кафолической церкви. Словом, этот отдаленный уголок, где едва блеснул свет христианства, был уже предоставлен разным новым, хотя построенным на старых основах, учениям, несогласным с духом греческой церкви. Подобные явления наблюдались не в одном Приазовье, но и в более культурных центрах и даже самой Византии, где в течение веков постановления вселенских соборов колебали многие лжеучения, находившие себе опору в своеобразном понимании апостольской проповеди и жизни первых христианских общин. Те же явления повторились и в стране приазовских Гетов и их потомков — Донском казачестве. Усвоив себе главные догмы Христова учения, как они были установлены первыми вселенскими соборами, казачество, будучи оторванным от всего христианского мира и при том считавшее себя выше и сильней других наций (это явление наблюдается во всех военных орденах), во всей остальной духовной жизни осталось верным своим старым заветам. Это характерно сказалось во взглядах казачества на некоторые церковные обрядности и особенно на таинство брака. Брак на Дону в XVI и XVII вв. в даже в первой половине XVIII в. не считался таинством, а гражданским союзом супругов, одобренным местной казачьей общиной, станичным сбором. Венчание в церкви или часовне было не обязательным, хотя многие из этих союзов, после одобрения общины, скреплялись церковным благословением. Развод производился так же просто, как и заключение брака: муж выводил жену на майдан и публично заявлял сбору, что «жена ему не люба» и только^{427}. Женились 4, 5 и более раз и даже от живых жен. Несмотря на указы Петра I и его преемников, а также настоятельства воронежского епископа о воспрещении этого «противнаго» явления, Донское казачество продолжало следовать в отношении брака своим старым древнегетским обычаям, как это раньше делали их сородичи, гетское казачество новгородских областей. Даже строгая грамота императрицы Елизаветы, данная 30 сентября 1745 г. на имя войскового атамана Ефремова и всего Войска Донского не вмешиваться в церковные дела и не допускать среди казачества этого «противнаго святым правилам» явления, как жениться от живых жен и четвертыми браками, не помогла делу, и казачество продолжало твердо держаться за свои старые устои^{428}. Такое мировоззрение на первый взгляд покажется еретическим, как продукт язычества и глубокого религиозного невежества, но не нужно забывать, что христианство возвысило этот гражданский союз на степень таинства не сразу, а в течение веков, и идея этого таинства получила неодинаковое развитие на востоке и на западе; в протестантстве же брак вовсе сведен на степень гражданского акта. Гражданский брак допущен законами Англии, Франции, Австрии, С.-Америки и др. стран. Освящение этого гражданского акта церковным благословением предоставлено совести верующих и юридического значения в области гражданского права не имеет, как не имело оно и на Дону. Брак, одобренный станичным сбором, считался законным. Церковное благословение заключенного с согласия общины брачного союза есть явление не новое, а чрезвычайно древнее, встречающееся еще в первых веках христианства. В силу этих-то причин казачество, как оторванное на многие века от просветительных центров христианства, и удерживало свои древние обычаи, правда, не все, но в значительной своей массе, до конца XVIII в.

Глава VIII

Атаманы Данила и Степан Ефремовы

Атаман Данила Ефремович Ефремов, сын старшины Ефрема Петрова, казненного Булавиным в 1708 г., был пожалован «настоящим войсковым атаманом» грамотой Анны Ивановны 17-го марта 1738 г., вместо бывшего с 1735 г. «наказного» атамана Ивана Иванова Фролова, внука Фрола Минаева^{429}. Императрица в грамоте писала: «Пожаловали мы в. Д. старшину Данилу Ефремова, за долговременный и ревностный его нам и предкам нашим службы, ко оному войску Донскому настоящим Войсковым Атаманом». Далее: «…и во всем, что к службе нашей касатися имеет, быть ему в послушании». И действительно, этот даровитый казак, воспитанный в походах и битвах, в правление свое Войском показал недюжинные военные и административные способности и в военном деле был ревностным исполнителем царских велений. Еще в звании старшины Ефремов обратил на себя внимание русского правительства за выполнение возложенных на него поручений, особенно в переговорах с калмыцким владельцем Дундуком-Омбо. Чрез него этот владелец получил ханское достоинство, присягнул на верность России и принял участие вместе с казаками в походах против кубанцев и турок в армиях Миниха и Ласси. Словом, Ефремов в этих политических делах был незаменим. В1738 г. кубанцы большими силами напали на Дон, разорили и сожгли Быстрянскую станицу (ныне Мариинскую) и обложили Каргальскую, но Ефремов, будучи уже атаманом, быстро собрал оставшиеся от походов войска, разбил и прогнал татар обратно к Кубани. В следующем году набег повторился, но также был отбит.

В предотвращение подобных внезапных набегов, по настоянию атамана на Дон было прислано 67 пушек, которые он и расставил по всем пограничным с татарами станицам. Кроме того, он назначил на случай внезапных тревог сборные места, куда старшины с казаками по первому сигналу должны являться. А чтобы узнать, к какому из сборных пунктов казаки должны спешить, для этого им установлена в степи на сторожевых курганах особая сигнализация, состоявшая в зажигании казачьими пикетами известного числа маяков. Но несмотря на все эти стремления к благоустройству Войска и выполнению царских требований, Данила Ефремов в правление свое перенес от царских вельмож две большие неприятности. Желая оградить г. Черкаск от внезапного набега врагов, а также защитить от разлива весенней воды, он решил обнести город каменною стеною, вместо пришедшего в ветхость деревянного «полисадника»^{430}. Постройка была начата. Комендант крепости св. Дмитрия Ростовского усмотрел в этой постройке нечто «регулярное», противное правительству и донес в Петербург. Елизавета тремя грамотами 1743 г. потребовала от атамана немедленного донесения о целях постройки крепости, с угрозой, что если «ответа в самой скорости прислано не будет, то вы, атаман, истязаны будете жестоко»^{431}. Ефремова отрешили от атаманства и с старшинами вызвали в столицу. Несмотря на все доводы о необходимости постройки стен, его там задержали и нарядили следствие. От войскового наказного атамана Романа Емельянова, оставшегося вместо Ефремова, потребовали «имеющуюся в войсковой канцелярии о строении в 1741 г. черкасской каменной крепости записку, какова есть, хотя б она и в переплете была, отняв, прислать в Военную коллегию немедленно»^{432}. Но тревога оказалась ложной. Ефремова, после многих допросов и мытарств, отпустили обратно на Дон с прежними правами и дело о самовольно начатой постройке крепости прекратили, разрешив достроить каменную стену деревом, но лишь только с турецкой стороны, «со стороны же российской каменнаго строения крепости — повелели строить накрепко запретить»^{433}. Вот как Москва, а потом С.-Петербург ценили истинных слуг своих.

Вторую неприятность Данила Ефремов потерпел от страшного пожара, происшедшего в Черкаске 12 августа 1744 г. В полдень загорелся дом одной казачки, и чрез два часа весь город был объят пламенем. Войсковой кирпичный собор, где хранились все войсковые ценности, где помещался войсковой архив и царские грамоты и клейноды, выгорел внутри весь. Пострадал даже иконостас и сребро-позлащенный престол. Богатая ризница и войсковая казна погибли. Медные пушки от огня растопились. Взорвался пороховой погреб, непредусмотрительно помещавшийся под собором, и едва не уничтожил это капитальное и красивое здание. Погибло более 300 человек и почти все имущество жителей. Следствие обнаружило, что все эти бедствия произошли «от слабаго смотрения наказного атамана Романа Емельянова», в виду чего он был предан суду Войска.

По ходатайству Данилы Ефремова Елизавета Петровна приказала возобновить по прежним образцам все прежде жалованные войску клейноды и знамена^{434}.

В 1753 г. Данила Ефремов был пожалован чином генерал-майора и уволен, по его просьбе, от занимаемой должности, а сын его Степан Ефремов назначен войсковым атаманом. Курьеру Бунакову царскую грамоту о том велено вручить самому атаману Ефремову, публично в Войсковом Кругу распечатать и прочесть, а потом публиковать по всем станицам^{435}.

Чрез два года началось восстание в Башкирии, а потом семилетняя война. На оренбургскую границу послано было с Дона до 3 тыс., а в Пруссию до 16 тыс. казаков. Главное начальствование над казаками в этой кампании было вверено Даниле Ефремову, как старшему по чину в войске. За подвиги донских казаков в Пруссии и Померании Ефремов в 1759 г. был пожалован тайным советником^{436}. Ему обязаны были подчиняться и войсковой атаман и все старшины^{437}. «Для отправления секретных дел, кои на него возложены, повелено дать ему писаря и адъютанта, тако же сто человек казаков из донских, кого он сам к тому способных выберет».

С назначением царской властью атаманов начинается расхищение войсковых земель как самими атаманами, так и старшинами. На самовольно захваченных, а также с разрешения Войсковой Канцелярии землях они стали поселять бежавших на Дон из всех Украйн малороссийских черкасов, особенно из Слободской. К этому классу «доморощенных» донских помещиков скоро стали примыкать их дети и родственники, именитые казаки и выборные войсковые чиновники: есаулы, сотники и др.

Расхищение войсковых земель началось с самого начала XVIII в., но особенно большие размеры оно приняло при Даниле и Степане Ефремовых, показавших в этом отношении пример другим. Царские указы и грамоты о воспрещении принимать и селить на казачьих землях малороссиян не исполнялись, т. к. никакие меры не могли удержать живой человеческий поток, стремившийся на свободные и плодородные земли, где переселенцы находили ласковый приют, получали разные льготы и чувствовали себя вполне свободными^{438}. Наконец, правительство, видя невозможность привести в исполнение раньше изданные свои распоряжения о высылке с Дона беглых и не желая обострять отношений с казачеством, столь ему необходимым в военном деле, вынуждено было в 1763 г. прибегнуть к одной мере — привести в известность всех новопришлых на Дону, т. е. произвести им перепись; кстати, такая же перепись в то время была начата и по всей России (3-я ревизия). Этой переписью выяснено, что на Дону за старшинами и станицами малороссийских черкасов числилось 20 422 души в 232 поселениях (слободах и хуторах). Кроме малороссийских черкасов, на Дону оказались великорусские крестьяне, купленные старшинами у помещиков в русских губерниях.

По повелению Екатерины II все эти «новоприходы» были оставлены на Дону навсегда и обложены в пользу казны семигривенным окладом (по 20 коп. на ассигнации). Наблюдение за исправным поступлением этих денег возложено на владельцев и станичных атаманов, а высшее на Войсковую Канцелярию и обер-коменданта крепости св. Дмитрия, которому и сдавались эти суммы^{439}.

Помимо самовольного захвата старшими войсковых земель или по «записям» Войсковой Канцелярии, казачьи земли стали жаловаться и высочайшей властью угодным им лицам; так, например, в 1761 г. Петр III неизвестно за какие заслуги пожаловал полковнику Михаилу Себрякуву весь Кобылянский юрт, будто бы «пустопорожний», но на самом деле оказавшийся заселенный казачьей станицей. Жалоба казаков и ходатайство Войска о возвращении этого юрта Екатериной II были отклонены, как «дерзновенные». Екатерина в грамоте 1764 г. на имя атамана Степана Ефремова и всего Войска Донского писала: «яко вы, не исполняя не токмо велений главной над вами команды, но и в противность уже имяннаго указа (Петра III), ложно представить отважились, подлежите не малому наказанию»… С лиц, подписавших войсковое определение по сему делу, повелено взыскать штраф в 10 тыс. руб.^{440}.

Так русские венценосцы дорожили престижем царской власти своих предшественников, хотя бы с позором и свергнутых ими.

Производя перепись черкасам, комиссия натолкнулась на многие злоупотребления правящих сфер. Ввиду чего на Дон скоро был командирован генерал Романус для исследования, на каком праве и на основании каких указов атаманы и старшины завладели казачьими землями, какой они с них получают доход и куда расходуют деньги. Вместе с тем Романусу поручено было отобрать от Степана Ефремова Черногаевский юрт, которым отец его завладел будто бы с разрешения Войска, но на самом деле не имел на это никакого указа и повеления, а также от других старшин и казаков, самовольно захвативших земли. Пока производились об этом исследования, Степан Ефремов, в бытность свою в Петербурге, представил в 1765 г. в Военную коллегию проект о коренном преобразовании внутреннего управления войска. Все статьи этого проекта клонились к усилению власти войскового атамана, в подрыв прав выборных старшин. Проект этот состоял в следующем: 1) в Войсковой Канцелярии, по назначению атамана и под его председательством, должны присутствовать 8 сведущих в законах старшин, для заведывания гражданскими и военными делами; 2) все в. Дон. разделяется на 20 постоянных полков, по 600 чел., готовых выступить во всякое время; названия этим полкам дать по главным казачьим городкам; платье они должны иметь казачье одноцветное. Остальные казаки, во время выхода 20 полков, должны нести службу на Дону и оберегать границы от набегов татар. Назначение полковников, старшин и других чинов в полки предоставлялось власти атамана. Суд и расправа в полках должны производиться по Войсковой Канцелярии. Для содержания выходивших на службу полков Ефремов указывал на следующие источники: 1) назначаемое в подарки зимовой и легким станицам, присылаемым в Петербург, передать в распоряжение Канцелярии; 2) семигривенный с малороссиян оклад, около 14–15 тыс. руб. в год и половину станичных доходов, из 20 тыс., причислять к войсковой казне. Словом, Степан Ефремов, стремясь к неограниченной власти на Дону, желал ведать как гражданскими и военными делами, так и всеми войсковыми доходами, которые с развитием, благодаря трудолюбивым черкасам, земледелия на Дону, садоводства, скотоводства и коневодства, а также богатству края, могли быть в то время очень значительны.

Едва ген. Романус ознакомился с положением дел в войске, как в Петербург стали доходить сведения о многих, вновь открытых злоупотреблениях атамана. И вот в то время, когда Ефремов еще находился в столице и когда ему туда выслали будто бы «по приговору войска» на расходы по утверждению проекта 7 тыс. руб. из войсковых сумм, наказный атаман Сидор Кирсанов и старшина Юдин донесли в Военную коллегию, что атаман расхищает войсковую казну и провиант, берет взятки с казаков деньгами и лошадьми и ведет подозрительную переписку с кумыкским князем Темиром. Ефремов, ничего не подозревая, возвратился на Дон и вступил в отправление своих обязанностей. Между тем донос возымел свое действие, и атамана потребовали в столицу на объяснение. Получался указ за указом, повеление за повелением, но Ефремов, зная хорошо настроение вельмож и фаворитов императрицы и сознавая за собой вину, отъездом медлил. В таком положении прошло около 6–7 лет. Атаман преспокойно жил в своем «Зеленом» или «Красном» дворе, где ныне хутор Краснодворский, Старочеркасской станицы, окруженный преданными ему старшинами и казаками. Наконец в начале 1772 г. на Дон был командирован генерал Черепов под предлогом принятия мер к прекращению появившейся эпидемии и к скорейшей высылке 10 тыс. казаков в разные места для государственной службы, а на самом деле для изучения настроения казачества и замыслов войскового атамана^{441}. Дон насторожился. Кляузы и доносы старшин массе казачества были неизвестны. Постоянные походы в дальние места по дорогам того времени для казаков были тягостны и разорительны. На них возлагались, как на пасынков России, «подданных и верных рабов», как именовала их Екатерина II в грамотах своих, самые трудные и несуразные поручения. Среди регулярных войск они были всегда в пренебрежении. Их и их выборных полковников и есаулов всегда обвиняли в мародерстве и грабежах, а между тем для продовольствия донских полков русское высшее командование почти ничего не давало. Словом, произволом царских вельмож Дон был в высшей степени недоволен. Кроме того, незадолго до прибытия Черепова с Дона было без согласия Войска переведено около 1000 семейств в Азовскую и Таганрогскую крепости для образования там двух конных полков^{442}. Стали ходить слухи об обращении казаков в солдаты — «регулярство». Дон волновался. Ввиду такого настроения масс, Черепов стал настаивать на скорейшем отъезде атамана в столицу. Ефремов наконец объявил о своем отъезде, но на самом деле поехал по станицам и совещался с атаманами и казаками об отнятых московскими царями казачьих правах и старых вольностях, о намерениях правительства обратить их в солдаты и проч. Чрез насколько недель он возвратился обратно в Черкаск и поселился в своем «Красном» дворе.

В сентябре месяце пришло царское повеление, чтобы «за отзывом атамана Ефремова в Петербург, никаких от него ордеров не принимать и его приказаниям исполнения не чинить». Но было уже поздно. Многие из станиц стали замышлять нечто недоброе и готовиться дать засилью столичных вельмож отпор. В Черкаске получались одно за другим ходатайства об избавлении «регулярства», возвращении казаков из Азова и Таганрога, где они находились в полном подчинении и произволе комендантов крепостей, и, наконец, в сентябре на имя атамана и старшин поступил рапорт от казака Бесергеневской ст. Якова Янченкова с просьбой «за реку стойте крепко, генералу Черепову подписок не давайте, а то узнаете, что вам и генералу с вами будет. Это ведь не Яицкое, а Донское войско»^{443}. Предчувствуя грозу, Черепов велел расставить вокруг Черкаска караулы, чтоб не пропустить в город атамана.

Наступило традиционное для войска Донского 1 октября, когда по древнему казачьему обычаю, в память взятия Казани, собирался всенародный Войсковой Круг. Так и на этот раз казаки вспомнили свое древнее право и собрались на всенародный круг, в котором приняли участие, помимо отставных и служилых казаков, выростков и малолетков, даже приписанные к станицам города малороссийские черкасы. Наказный дьяк прочитал присланные из Военной коллегии грамоты и указы об отозвании атамана в столицу и о неисполнении его приказаний. «Страшно шумел казачий круг. Все, как один, стали за своего атамана». Проснулся живучий казачий дух, дух старых казаков-вечников, который не могли угасить ни строгие царские указы и грамоты, ни даже массовые расстрелы и виселицы. Гордый и свободолюбивый дух казачества, воспитанный на преданиях отцов и дедов, не может быть угашен какими-либо искусственными мерами.

В круг вошел походный есаул Перфилов и сказал: «эти грамоты подписаны генералами, а руки государыни на них нет, а атаман же Ефремов пожалован по именному высочайшему указу». Страсти разгорались. Казаки бросились к квартире Черепова и подвергли ее разгрому. Сам генерал выскочил чрез заднее крыльцо и хотел пройти к Дону, чтобы отплыть в крепость св. Дмитрия, но казаки поймали его, привели в круг и потребовали снять расставленные вокруг города караулы, а потом удалиться из города. Черепов на все согласился. Провожая его, толпа кричала: «ты хочешь нас писать в солдаты, мы все помрем, но до этого себя не допустим!» Били его пинками, бросали землей и так проводили до самого загородного атаманского двора.

Узнав об этом, комендант крепости немедленно донес о том в Петербург, откуда вскоре было прислано повеление арестовать Ефремова и заключить в крепость св. Дмитрия.

В ночь под 9 ноября 1772 г. атаман был внезапно арестован в своем Зеленом дворе командой, высланной из крепости с капитан-поручиком Ржевским. Весть о том моментально облетела все черкасские станицы. На соборной колокольне в ту же ночь ударили в набат, звонили «сполох». Раздались выстрелы вестовых пушек.

Казаки взялись за оружие. Наказный атаман Машлыкин и старшины собрались в Канцелярию и там только узнали, в чем дело. Казаки, окружив их, кричали: «вы выдали войскового атамана! всех вас перебить и в воду посадить!» Потом бросились к крепости. К ним присоединились соседние станицы. Все требовали освобождения атамана, в противном случае грозили разорить крепость до основания и гарнизон уничтожить. Есть предание, что комендант крепости Потапов приказал Ефремову под взведенными курками взвода солдат выйти на вал и объяснить казакам, что он едет в Петербург добровольно, по требованию государыни. Услышав это, казаки успокоились и разъехались по своим станицам.

На другой день доносчик Сидор Кирсенов, скрывавшийся в крепости св. Дмитрия, прислал в Черкаск уведомление о причине ареста атамана, т. е. он повторил все те обвинения, какие представил в Военную коллегию. Но казаки этому не хотели верить и решили послать опровержение; об этом запросили все станицы.

Вскоре комендант крепости сообщил для сведения Войска, что Ефремов «взят в силу высочайшего указа за ослушание 3-х присланных к нему из государственной коллегии повелений». Такое извещение положило конец всяким недоразумениям.

В декабре месяце на Дону была получена грамота Екатерины II, объяснявшая причину ареста Ефремова и призывавшая все войско Донское к спокойствию.

«Буде же паче чаяния, — писала Екатерина, — и к возбуждению праведнаго гнева нашего, нашлись бы в Донском войске нашем такие преступники, кои бы и после обнародования сего повеления нашего дерзнули еще продолжать неспокойство и волнение, то да ведают, что тогда не избегнут злодеи и возмутители достойной себе казни; впрочем, все пребывающие в повиновении верные рабы Донское войско наше навсегда пользоваться будут монаршим благоволением нашим, к коим и пребываем императорскою милостию нашею благосклонны»^{444}.

На ходатайство войска о прощении всех, принимавших участие в так называемом «Череповском бунте» и в деле Ефремова, Екатерина II, зная, по донесениям Румянцева, как геройски ведут себя донские полки, около 20 тыс., в бывшей тогда войне с турками (первая турецкая война 1768–74 гг.), послала на Дон свой рескрипт, в котором высказала свое монаршее благоволение и всем виновным прощение, добавив, что последние могут загладить вину свою в войне с турками, куда они должны быть отправлены без очереди^{445}.

Ефремов был отвезен в Петербург, где над ним был наряжен военный суд, признавший его виновным в следующих преступлениях: «1) в неисполнении многих распоряжений главнокомандующих армиями; 2) в 1769 г., собрав до 10 тыс. казаков, продержал их долгое время без всякой пользы; 3) после разорения станицы Романовской (1771 г.) не велел преследовать татар дальше р. Ей; 4) ослушался шести указов военной коллегии о немедленном выезде в Петербург; 5) этим неповиновением он дал повод к возмущению казаков против ген. Черепова и 6) публично, пред старшинами, с дерзостью и угрозами, забыв подданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова». Кроме того, «найден и в других противных законах и чести поступках». Суд приговорил его к лишению живота — повесить, но по повелению Екатерины смертная казнь заменена была вечною ссылкою в Пернов.

Для исследования же дела по обвинению Ефремова в расхищении войсковых сумм и других незаконных действиях по войску наряжена была в 1773 г. в крепости св. Дмитрия следственная комиссия из 7 лиц под председательством обер-коменданта. Комиссия эта открыла, что Ефремов, видя себя виновным в большой растрате войсковым сумм, сжег приходо-расходные книги за 1754, 60 и 62 гг., по которым числилось войсковой казны 45 471р. После ареста его и опечатания погреба, где хранилась эта казна, прошло около полугода. Печать и ключи хранились у атаманши Мелании Карповны. По вскрытии комиссией погреба в нем оказалось только 12 тыс. руб. В 1769 г. атаман собрал на р. Несвитае 10 тыс. казаков под предлогом командирования их на службу в разные места России, но многих из них за взнос ему по 1, 70, 80 и по 100 руб. отпускал обратно домой. Там же им собрано до 58 лошадей с сбруей и упряжью. За производство в чин старшины брал «в знак благодарности» по 200 и 300 руб. Имение Ефремова было описано и взято в секвестр на случай могущих оказаться взысканий в пополнение войсковых сумм. Имения этого оказалось, наличных денег, вещей и построек более чем на 302 тыс. руб., крестьян около 300 душ и калмыков 267, большие табуны лошадей, рогатого скота, овец и верблюдов.

По делу «Череповского бунта» привлечено было комиссией в качестве обвиняемых до 30 человек. Следствие и допросы тянулись более года. Члены комиссии взялись за дело усердно и пустили на казачьи спины «для утверждения сущей справедливости» батоги и розги. Наконец, новой грамотой Екатерина II повелела «все вследствия по делу о взятии Ефремова оставить и уничтожить, казаков, содержащихся по сим делам под стражею, выпустить и простить». «И все сие милостивое наше соизволение, — говорилось в грамоте, — учинилось в разсуждении верной и усердной службы войска Донского, нам оказанной в сей (турецкой) войне»^{446}.

Все вышеописанные события, разыгравшиеся в правлении атаманов Данилы и Степана Ефремовых, как то: захват войсковых земель и самовольное поселение на них пришлого люда, ничего общего с казачеством не имеющего; стремление этих правителей к самовластию и расхищению войсковой казны, взятки за освобождение от военной службы и подарки «в знак благодарности» за производство в старшины, «Череповскийбунт», кончившийся арестом и ссылкой Степана Ефремова, ясно показывают, что русское правительство, отняв у Донского казачества его исконные народные права по самоуправлению, не могло дать взамен ничего, кроме как массы указов и регламентов, к своеобразному быту казачества совсем не применимых. Произвол сановников и фаворитов Екатерины в управлении делами России сказался и на Дону. Осудив Ефремова, императрица не исправила этим дела, а больше ухудшила. Ефремовых, несмотря на их недостатки, казаки уважали и любили за их простоту и казачью ухватку, стремление к самобытной казачьей жизни. Обвинительные пункты, вынесенные военным судом Ефремову, слишком общи и не могли служить основанием к лишению его жизни чрез повешение. Дело было совсем в другом. Ефремова подозревали в сепаратизме, булавинщине, в стремлении к автономии войска Донского. Вот почему следственная комиссия для «утверждения сущей справедливости» так усердно прибегала на Дону к батогам и розгам, но, видимо, не добилась ничего. Казаки, любившие своего атамана, были тверды и не открыли его тайных замыслов. А что они были, это показывает весь ход событий. На Тереке, Урале и Оренбурге было неспокойно. Всюду пахло «пугачевщиной». Везде причины были одни — засилье и произвол царских вельмож. Казачеством, как боевой силой, дорожили и награждали его бунчуками и знаменами^{447}, но всячески старались урезать его вольности, его права по самоуправлению, забывая, вернее не понимая, что все то, что создавалось целыми веками, что составляло духовную основу, нравственный принцип, так сказать, нравственный культ целого народа, не может быть уничтожено кабинетными мудрствованиями случайных правителей, по игре злой судьбы выплывших на поверхность русской жизни из омута житейских треволнений. «Забыв верноподданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова», говорится в приговоре суда. Это было самое сильное, хотя ни на чем не основанное обвинение. Могло быть, что Ефремову, как истому казаку, противно было выслушивать и похвалу, и упреки от случайно заброшенной в Россию бедной немецкой принцессы, свергнувшей бездарного и развратного немца мужа и завладевшей русским престолом, с правами самодержавной императрицы. Так оно и было. Дух казачества живуч. И Ефремов за это поплатился, пробыв около 12 лет в заточении, и умер в Петербурге, не увидев родного Дона.

Глава IX

Пугачевский бунт

После ареста Степана Ефремова наказным атаманом в. Д. был назначен полковник Семен Никитич Сулин, служивший при Ефремове почти бессменно походным есаулом около 13 лет, командуя его атаманскою сотнею^{448}.

Время после ареста Ефремова было самым тяжелым для Дона: 22 тыс. донцов бились с турками за Дунаем, несколько полков были на Кубани, удерживая движение кубанских и крымских татар, другие потребованы в армию, действовавшую против Пугачева; в станицах остались одни старики, раненые и малолетки. 1773 год был неурожайный. На Дону был голод. Расположенные по станицам, «для их спокойствия», русские войска под начальством Багратиона и Бринка съедали последний хлеб. «Мы пришли в крайнее разорение и бедность», писали станицы наказному атаману, но тот ничем не мог им помочь, т. к. крымцы и кубанцы, усиленные ордами вновь переселившихся к ним из Бессарабии ногайцев, были неспокойны. Борьба с ними была перенесена на Кубань. Хотя станица Романовская и сильно пострадала в 1771 и 73 гг. от летучих набегов кубанцев, но это уже были последние вспышки этих хищников. Кубанцев и ногайцев подстрекал к набегам союзник турок, крымский хан Девлет-Гирей, двинувший и сам часть своих войск на Дон. Но донцы жестоко отомстили за эту попытку, нанеся жестокое поражение в верховьях р. Ей брату хана Шаббас-Гирею, а потом в 1774 г. на речке Калалы, впадающей в Егор лык. Эта последняя битва была выиграна благодаря твердости и мужеству молодого, двадцатилетнего полковника Матвея Платова.

Турецкая война продолжалась. Бунт Пугачева разгорался. Вся Волга была объята пламенем восстания. Шайки бунтовщиков уже приближались к границам Дона. Трон Екатерины шатался. Пугачев назвал себя императором Петром III и его именем поднял Урал и весь восток, обещая крестьянству прежнюю свободу и волю. Повторилась та же «разиновщина». Обессиленный борьбой с внешними врагами и голодающий Дон, помня «булавинщину», должен был напрячь последние усилия к отражению новых врагов и объявил поголовное ополчение, хотя не было ни оружия, ни снаряжения. Начальствование над этим ополчением было вверено полковнику Луковкину. В короткое время он собрал в пяти станицах около 550 чел., большею частью малолетков, и в трех схватках с шайками грабителей, состоявшими из всякого сброда, разорявшими помещичьи усадьбы и казачьи станицы, принуждая всех присягать мнимому Петру III, нанес им жестокое поражение при ст. Етеревской, Медведицкой и на р. Болоде. Кроме того, 14 донских полков, взятых из действующей армии, сражались с Пугачевым вне пределов войска и способствовали окончательному усмирению этого мятежа.

Еще в самом начале этого движения Екатерина II с тревогой прислала на Дон грамоту, полагаясь на «несомненную и известную ей верность и усердие Донского войска» к пресечению и отвращению «злодейских замыслов этого бездельника». Также, объявляя войску «свое монаршее благоволение за должную ревность к службе и усердие к отечеству», предписывала, чтоб находящихся в Зимовейской станице «злодея Пугачева, жену и детей (3-х малолетних), и буде есть, родных братьев, без оказания им наималейшаго огорчения, яко не имеющих участия в злодейских делах его, отправить за пристойным присмотром в крепость св. Дмитрия, к обер коменданту г. м. Потапову», для выдачи их посланному для этого генералу Бибикову. Кроме того, Екатерина повелевала собрать при присланном от обер коменданта крепости офицере «священный той станицы (Зимовейской) чин, старейшин и жителей, при всех при них сжечь (курень Пугачева) и на том месте, чрез палача или профоса, пепел разсеять, потом то место огородить надолбами или окопать рвом, оставя на вечные времена без поселения, яко оскверненнаго жительством злодея, котораго гнусное имя останется мерзостию навеки, а особливо для донского общества, яко оскорбленнаго ношением тем злодеем казацкаго на себе имени, хотя отнюдь одним таким богомерзким чудовищем ни слава войска Донского, ни усердие онаго, ни ревность к нам и отечеству помрачиться и ни малейшаго потерпеть не могут нарекания»^{449}.

Глава X

Атаман Алексей Иванович Иловайский. 1775–1796 гг.

Самым неутомимым преследователем разбитых шаек Пугачева по заволжским степям был донской полковник Алексей Иловайский, который, имея в своем распоряжении всего 400 чел. конных казаков, переправился чрез Волгу и пустился по следам убегавшего на Яик самозванца. В безлюдных и пустынных степях казаки применили свою обычную тактику, выработанную вековой борьбой с татарами — следили за Пугачевым по сакмам. Отряд по дороге наполовину растерялся. Однако Иловайский с остальной частью достиг Яицкого городка и арестовал Пугачева, выданного ему его же приверженцами.

За этот подвиг Иловайский грамотой Екатерины II, по докладе Потемкина, назначен, вместо Сулина, наказным атаманом войска Донского и награжден чином армейского полковника, а чрез год пожалован войсковым атаманом, с тем, чтобы «считать его в сей степени против 4-го класса чином армии». В то же время войску пожалованы были бунчук, булава и насека.

В присланной в том же году на Дон похвальной грамоте за турецкую войну и усмирение пугачевского бунта Екатерина II, кроме многих восторженных выражений и похвал, относящихся к войску Донскому, добавила, «что врожденное онаго войска военное искусство и неутомимость во всегдашней передовой страже, не токмо не позволили неприятелям нигде во вред войск наших скрыть своего движения, но превозмогали и совершенно уничтожали всякое онаго покушение, чем и споспешествовали славным оружия нашего успехам»^{450}.

Кроме этих похвал, войско получило вспомоществование деньгами и хлебом до 64 тыс. четвертей, а также повелено было возвратить из Азовской и Таганрогской крепостей переселенных туда казаков «в прежния их жилища».

Назначение Иловайского атаманом тесно было связано с коренным преобразованием внутреннего управления войска. Вместо прежней Войсковой Канцелярии, где атаман и старшины распоряжались по своему произволу, по мысли Потемкина, для заведывания всеми внутренними гражданскими делами, учреждено было в 1775 г. «Войсковое Гражданское Правительство», состоявшее из атамана, 2 старшин по назначению и 4 по выбору на один год от войска, с положенным всем им из войсковых доходов жалованья. Этому Правительству подлежали дела: хозяйственные, по приходу и расходу денежных сумм, по промыслам и торговле, а также и по гражданскому судопроизводству, «согласно генеральнаго во всем государстве установлению», с соблюдением данных войску привилегий. Дела военные подлежали неограниченной власти атамана, который считался главным начальником войск. Во главе управления всем войском Донским стоял князь Потемкин.

Этот проект был утвержден Екатериной II 15 февраля и при предложении Потемкина от 18 февраля 1775 г. послан для немедленного приведения в действие войсковому атаману^{451}.

Замечательно, что все эти бюрократические нововведения в войске Донском, кажущиеся на первый взгляд рациональными, клонящиеся, по выражению самого Потемкина, «к возстановлению в пределах войска Донского желаемаго, по премудрому ея (Екатерины) намерению, благоденствия», не привились на Дону; по крайней мере, во многих позднейших донских актах по-прежнему упоминается бывшая упраздненная Канцелярия. Видимо, Иловайский, будучи в душе истым казаком, не хотел воспользоваться данными ему неограниченными правами и, считая Потемкина случайным временщиком, каковым он был на самом деле, старался поддерживать старые казачьи устои и оградить самобытность войска от каких-либо нововведений и поползновений фаворитов царицы на старый уклад казачьей жизни.

Подтверждением этому в делах Синода имеются такие донесения воронежского епископа, что атаман Иловайский запрещает ему вмешиваться в духовные дела казачьих приходов, так как причты их определяются с утверждения «казачьяго круга и старшин», и даже набил колодки на протопопа черкасского собора за то, что тот осмелился власть своего архиерея поставить выше «веча», т. е. круга старшин. Этими донесениями сказалось все. Атаман Иловайский не был ни изувером, ни крамольником, напротив, считался человеком просвещенным для своего времени и заботился о насаждении образования на Дону и поднятии его экономического развития. Вскоре после своего вступления в должность он возбудил ходатайство пред Потемкиным о разрешении детям казаков поступать в вновь открытый московский университет. Потемкин принял это ходатайство благосклонно и отвечал: «Попечение о воспитании донских детей приемлю я с признанием и не оставлю с моей стороны прилагать о таковых учащихся к чести и славе войска Донского всегдашнее рачение». (А. Савельев, стр. 95). В 1775 г. 4 донских воспитанника уже поступили в Московский университет. В его управление войском в г. Черкаске в 1790 г. было открыто народное училище (малое), а 2 октября 1793 г. торжественно отпраздновано открытие, в присутствии Иннокентия, епископа воронежского и черкасского, «Главного Народного Училища», типа средних учебных заведений, преобразованное при атамане Платове в гимназию.

Одновременно с учреждением на Дону «гражданского правительства», повелено войсковых старшин и полковников, командовавших в походах полками наравне с установленными по табели военными чинами, производить в штаб-офицерские чины. Тех же старшин, которые впредь будут командовать полками и носить звание полковников, в уважение их службы, считать за уряд младшими пред армейскими секунд маиорами, но выше капитана. Есаулов и сотников «признавать и принимать прилично офицерскому чину».

Некоторые переселенные из Бессарабии ногайские орды жили мирно. Кочуя с места на место, они заняли степи по Манычи и Кагальнику. Имея слабую организацию и всегда голодая, эти орды, подстрекаемые кубанскими, постоянно беспокоили донские станицы. Иловайский решил очистить от них эти степи. По станицам были разосланы грамоты быть всем готовыми к поголовному ополчению с двухмесячным провиантом.

Узнав об этом, татары двинулись к Кубани, но там встретили отпор от черкесов. Теснимые с двух сторон, они решили завладеть манычскими и сальскими степями силой. В 1781 г. они стали явно нападать на казачьи сторожевые посты. Ожидая нападения, Иловайский вооружил все низовые станицы, до Раздорской. В Крыму произошло возмущение против хана Шагин-Гирея. Потемкин решил присоединить Крым и Тамань к России. Началась вторая турецкая война. Дон выставил в действующую армию 36 полков, т. е. почти все свои военные силы, начиная с 15 лет, с 3-х месячным провиантом. 8 апреля 1783 г. манифест Екатерины II возвестил об окончательном присоединении Крыма, Тамани и Кубани к России. Оставалось привести в подданство неспокойные ногайские орды, подстрекаемые к неповиновению укрывшимся у них крымским ханом. Для усмирения их был командирован Суворов. Близ устья Лабы Иловайский с 10-ю донскими полками присоединился к его войскам. После отважной переправы чрез Кубань во главе с донскими казаками, близ урочища Керменчик, русские войска 1 окт. 1783 г. одержали решительную победу над татарами и завладели богатой добычей. О подвигах в этом походе Суворов доносил Потемкину: «храбрость, стремительный удар и неустрашимость Донского войска не могу довольно похвалить пред вашею светлостью и высочайшим троном». Эта похвала величайшего из полководцев, скупого на слова и похвалы, заслуживает глубокого внимания и должна быть запечатлена потомками старого боевого казачества.

Ногайцы признали подданство России и в знак покорности прислали Суворову свои белые знамена.

За свои подвиги в этом деле Иловайский был награжден чином генерал-поручика и орденом св. Владимира 2-й степени, а полковые командиры бригадирами^{452}.

Распоряжаясь самовластно войском Донским, Потемкин представил на утверждение Екатерины II и проект о переселении на Дон из Крыма и Турции армян, в числе 15 тыс. душ, для поднятия будто бы экономического значения края и развития торговли. Проект этот был одобрен в 1779 г. Переселенцам даны были такие льготы, какими до того времени не пользовались не только сами казаки, но даже и коренные жители соседних губерний. На берегу Дона, близ крепости св. Дмитрия, был основан армянский город Нахичевань. Для поселения армян земледельцев из войска Донского было отторгнуто до 68 тыс. дес. удобной земли. Переселенцы были перевезены со всею движимостью на казенный счет, освобождены на 10 лет от всех повинностей, постоев, рекрутчины и проч.; каждому домохозяину отведено по 30 дес., выданы безвозмездно семена, лес на постройки, скот, инвентарь и проч., с возвращением стоимости их чрез 10 лет^{453}. Словом, часть устьев Дона и берега Азовского моря были изъяты из владений войска. Это изъятие было закреплено грамотой Екатерины 27 мая 1793 г., по проекту того же Потемкина, уже в то время умершего, об утверждении границ земель, «от предков наших войску Донскому пожалованных, и коим владением казаки Донские издревле спокойно пользовались»… При грамоте была-приложена и карта этих земель, подписанная императрицей: «Мы по всегдашнему о благе наших подданных попечению, желая в Дон доставить безспорное на вечныя времена владение принадлежащими оному землями и чрез то изъявить монаршую нашу признательность к ревностной его службе, утвердили подписанием поднесенную нам и при сем препровождаемую карту, по которой и указали сделать исполнение»^{454}.

Удивительна в этом отношении политика к казачеству русских правящих сфер, вводивших всегда в заблуждение царей и цариц. Посылая на Дон многочисленные похвальные грамоты, с велеречивыми и напыщенными выражениями, превозносящими войско Донское за его подвиги до небес, русские венценосцы в то же время старались низвести казачество на степень «своих верноподданных, послушных рабов», урезывали шаг за шагом их исконные казачьи права, отторгали лучшие приморские земли, политые в течение веков казачьей кровью, и отдавали их чуждому элементу, случайно заброшенному на Дон.

Мало того, восхваляя войско Донское за его великие заслуги и «отличную храбрость, оказанные в войне, достойныя нашего монаршаго отменного благоволения и милости, ко всенародному сведению на память будущих времян», Екатерина в то же время, по представлению своих сановников, никак не хотела считаться с самыми насущными потребностями казачества, его правами, как военного, пусть даже «верноподданнаго сословия», и грамотой 9 мая 1792 года повелела «для спокойствия и безопасности Кубанских пределов от набегов необузданных горских народов произвесть вновь на линии построение нужных крепостей и редутов, а для вящшаго усовершения той линии завести на оной вновь казачьи станицы (12-ть), в которыя по исчислению до 3 тыс. семей потребно. К такому поселению назначили мы употребить шесть донских полков, под начальством генерала Гудовича находящихся, которые и должны быть в полном пятисотенном комплекте»…^{455}

Такое бесцеремонное обращение с казачеством вывело его из терпения. Казаки трех полков, бывших на линии, сменив своих полковников, явились в Черкаск в числе 1000 челов. и приступили к войсковому атаману с требованием и угрозами отменить это распоряжение. Иловайский велел прочитать им грамоту императрицы. Казаки пришли в ярость. «Наконец, штурмою вечером 31 мая принесли знамена генералу (атаману) и отдали; и тем кончили. И поехали в домы с грамотами отпускными». 3 июня атаман выехал в Петербург ходатайствовать об отмене переселения, а бригадир Платов спешно отправился на Кубань для успокоения оставшихся там полков^{456}.

Насильственное переселение, по усиленной просьбе Иловайского, было отменено, а вместо него предоставлено было станицам, по древнему их обычаю, самим назначать семейства, желающие переселиться, но все-таки не менее 3 тыс. В войсковой грамоте станицам было сказано, что «государыня, снисходя только к древнему донскому обряду, простила ослушников ея воле, исключая начинщиков зла». Войсковым чиновникам, посланным с этими грамотами, приказано было не вмешиваться в станичные распорядки, а только отобрать списки назначенных на переселение. Войсковое правительство, издавая это распоряжение, само было в большом затруднении. На Кубань требовались исправные и здоровые казаки в полном вооружении и о дву-конь. Всех служилых казаков в то время было около 30 тыс. Следовательно, для переселения нужно было выслать с Дона одну десятую часть всех строевых казаков. Требование несуразное и невыполнимое. Предположили в число переселенцев включить 800 семейств малороссиян, с зачислением их в казаки. Войсковое правительство поневоле должно было хитрить и действовать осторожно, чтобы не вывести из терпения все войско. Станицы Есауловская, Кобылянская, две Чирских и Пятиизбянская решительно отказались подчиниться распоряжению о переселении и не приняли войсковых грамот. Отрешив от должностей станичных атаманов и подписных стариков и выбрав вместо них других, казаки этих станиц дали клятву друг друга не выдавать, говоря, что они свои земли заслужили кровью и кровью их защищать будут, укрепили станицы, поставили пушки и стражу; даже получено было известие, что с весной они намеривались идти в Черкаск, забрать все регалии и выбрать другого атамана. Иловайский вынужден был обратиться к помощи регулярных войск. Жалованным старшинам, полковникам и генералам не хотелось расставаться с своими правами и преимуществами, дарованными русским правительством.

На усмирение бунтовщиков, собравшихся в Есауловской стан., в феврале мес. 1794 г. двинулся отряд казаков в 1000 челов. во главе с наказным атаманом, генералом Мартыновым и «прочими господами». К ним подоспел князь Щербатов с 5-ю полками и 4-мя баталионами пехоты, 2-мя эскадронами драгун, 4-мя полевыми орудиями, а также три Чугуевских полка под начальством генерала Платова. Станицы заняты были почти без боя. 6-го июля началась обычная расправа, какую Москва всегда применяла к казачеству: 48 старшин и 298 казаков были закованы в цепи, 1645 человек наказаны плетьми. Назначено, по приказанию Военной коллегии, следствие. Председателем следственной комиссии был Щербатов. Оказалось, что все бузулуцкие, хоперские и медведицкие станицы также не приняли войсковых грамот и отказались от переселения. Князь Щербатов признал и их виновными и около пяти тысяч челов. подверг наказанию кнутом, из-под которого немногие вышли целыми. Десятая часть попали в Сибирь. Есаул Рубцов, которого считали главным виновником бунта, получил 251 удар кнутом и в тот же день скончался^{457}. И все это происходило в то время, когда большая часть донских полков находилась в войне с Речью Посполитой (1791–95 гг.), потом с Швецией и Персией. Везде и всюду донские богатыри показывали чудеса храбрости и уменье вести войну и выигрывать победы не только в стычках с полудикими горскими народами Кавказа, но даже с хорошо организованными силами европейцев. Между тем у себя дома, на Дону, они подвергались насилию и экзекуции. Некоторые полки, стоявшие в Крыму, узнав, что их станицы разоряют регулярные войска, пришли в волнение. Казаки стали большими партиями уходить на Дон. Стало пахнуть общим бунтом. Старая императрица, занятая своими фаворитами, не могла уже заниматься внутренними делами государства, а предоставила все это своим сановникам, во главе которых стоял известный бездарный Платон Зубов. Чувствовался застой и развал во всех внутренних делах управления. Вместо 3 тыс. семейств на Кубань с Дона удалось переселить только одну тысячу. Екатерина была и этим очень довольна.

После 2-летней стоянки войска Щербатова были выведены из пределов Дона.

Глава XI

Атаман Василий Петрович Орлов 1796–1801 гг. Оренбургский поход казаков

В 1796 г. Иловайский умер. Вновь вступивший на русский престол Павел I хотел назначить атаманом заслуженного боевого генерал-лейтенанта Федора Петровича Денисова, впоследствии первого графа из донских казаков (с 1799 г.), но последний отказался от такой чести, ссылаясь на свою старость и малограмотность, и просил государя предоставить эту должность своему зятю, генералу Орлову. Царь уважил эту просьбу, и Орлов назначен был войсковым атаманом. Первым распоряжением Павла Петровича относительно в. Дон. было искоренение всех нововведений кн. Потемкина, т. е. уничтожение войскового гражданского правительства и восстановление прежней войсковой канцелярии^{458}.

В канцелярии по-прежнему стали заседать атаман и наличные старшины. Все бумаги адресовались уже на имя войскового атамана и войска Донского.

Ко времени вступления в атаманство Орлова, дела по станичному самоуправлению пришли в полное расстройство; там царил полный хаос, при наличии засилья старшин, жалованных уже не кругом, а царской властью или войсковыми атаманами. Причиной этой неурядицы были нововведения в управлении войском Донским, начиная с Петра I и кончая реформами князя Потемкина. Словом, Дон был выбит из самобытной своей колеи и направлен по чуждому ему руслу, руководимый усмотрением «жалованных» старшин. Еще в 1721 г. войсковою грамотою повелевалось станицам «выборных станичных годовых атаманов почитать и во всем быть им послушными», между тем по старому казачьему праву сами атаманы должны были быть послушными станичному кругу, или сбору, т. е. являться простыми исполнителями его постановлений. В 1743 г. упоминаются уже выборные старики, которые впоследствии стали именоваться «подписными». Название это им присвоено от того, что при объявлении распоряжений о неприеме и сыске беглых от станичных атаманов и лучших выборных граждан станицы отбирались подписки, «сказки». От них же требовались подписки и в объявлении и исполнении войсковых грамот, касающихся нарядов на службу, укрепления станиц на случай набегов татар и проч., а в 1792–5 гг. о переселении на Кубань и о выдаче ослушников. Вот почему станицы Есауловская до Пятиизбянской в 1792 году и сменили своих атаманов и подписных стариков, как давших подписки в исполнении распоряжений войскового правительства о переселении, и выбрали других, своих единомышленников. Кроме того, с половины XVIII в. для сыска и высылки беглых из других губерний все войско было разделено на несколько участков (округов), во главе которых были поставлены назначенные войсковым атаманом старшины; чрез этих же старшин войсковое правительство стало объявлять станицам свои распоряжения. К концу того же века из канцелярий «старшин по сыску беглых» образовались «окружные сыскные начальства». Орлов обратил особенное внимание на положение станичных дел, неладившихся после экзекуций князя Щербатова и приказов наказного атамана Мартынова, назначившего во многих «мятежных» станицах своих, по своему выбору, атаманов и судей^{459}.

В наказе станицам атаман Орлов старался восстановить везде старое выборное начало. Он советовал выбирать атаманов из людей «расторопных и добрых в поведении. «Ради пособия им во всегдашних словесных судопроизводствах» выбрать из среды своей, четырех или более, степенных стариков, называвшихся раньше «подписными»; на их обязанности должно лежать немедленное, вместе с атаманом, исполнение распоряжений сыскных начальств и словесное разбирательство спорных дел. Дела же, подлежащия решению общаго станичнаго сбора, должны откладываться до праздничных дней. Все тяжебный дела на сумму не свыше 50 руб. должны быть решаемы в станицах. Недовольные решением станицы могут переносить свои дела в сыскныя начальства. Ведению атаманов и стариков подлежали дела по мелким кражам, семейным ссорам, буйству, дракам и проч. Более крупныя дела переносились на станичный сбор, присуждавший к штрафам, розгам, забиванию в колодки и выселению. Атаман Орлов особенно возстал против присуждения «напивания пойлом», ибо сие введение было весьма подло и не сообразно с должным порядком».

Искреннее желание этого атамана было, чтобы «донские граждане между собою блюли старинную простоту и убегали от тяжебных дел и ябед»^{460}.

В правление войском Орлова (1798 г.) в пределы Дона, теснимые киргизами, с разрешения правительства, прикочевали из-за Волги дербетовские калмыки, в числе 3724 кибитки, 9525 душ. мужского пола. Им дозволено было отправлять службу наравне с казаками. Для учреждения порядка между ними образовано особое правление^{461}. Но это не понравилось калмыкам, и они в начале 1800 г. ушли в астраханские степи. Никакие меры не помогли возвратить их обратно. По повелению Павла Петровича калмыки эти оставлены на жительстве в малом Дербете. Кроме них в войске Донском остались, причисленные в казачество разновременно, калмыки так называемые «базовые», которых в то время считалось 2262 души мужского пола.

Но самым важным событием для войска Донского конца XVIII в., положившим неизгладимый отпечаток на жизнь казачества в продолжение всего прошлого века и перевернувшим все древние его устои и традиции, — было появление на Дону жалованного донского дворянства, разделившего все боевое казачество на две неравные части; меньшая — дворян помещиков и большая — рядовых казаков.

И все это случилось по проискам и усиленным домогательствам небольшой кучки корыстных себялюбцев, испорченных растлевающим началом и политикой рабовладельческой России. За великие вековые заслуги всей массы боевого казачества, «Всевеликого войска Донского», сокрушившего могущество Оттоманской империи и ставшего твердой ногой на границах тогдашней России по Кубани, Тереку, Уралу и дебрям далекой Сибири до Амура, маленькая группа людей, случайно выплывших на поверхность народной массы, при поддержке русских самодержцев, получила неисчислимые выгоды в ущерб всему казачьему населению старого Дона, захватила лучшие казачьи земли и населила их закабаленным в рабство крестьянством, следуя примеру русских помещиков.

Со времени обложения подушной податью (с 1763 г.) малороссийские черкасы, приписанные к станицам и жившие в хуторах, поселках и приселках, хотя и считались свободными землепашцами, но тем не менее были ограничены в некоторых правах, как например: они не имели голоса в станичных делах, не могли отлучаться без ведома станицы, и даже войсковою грамотой 1776 г. было воспрещено выдавать за них в замужество казачьих вдов и дочерей и жениться на беглых крестьянских женках^{462}.

Указом сената 1 февраля 1775 г. повелено брать рекрут из донских малороссиян наравне с поселянами казенного ведомства.

В 1796 г. и для донских крестьян наступил свой «Юрьев день», запоздавший против московского на 200 лет^{463}. Указом Павла Петровича, данным 12 декабря, «в видах водворения порядка и утверждения в вечную собственность владельца, повелевалось, чтобы в губерниях Екатеринославской, Воронежской, Таврической и Кавказской области, а также и на Дону — каждый из поселян остался в том месте и звании, как он по нынешней ревизии (5-й) записан будет». Хотя этим актом и не устанавливалось полное крепостное право, т. к. донские землевладельцы, старшины и военные чины не пользовались еще правом российского дворянства, тем не менее многие из них увидели себя потомственными обладателями нескольких сот и даже тысяч крестьянских душ. Это количество некоторые старались увеличить покупкою крепостных в других губерниях и на ближайших ярмарках. И вот, страстно желая явиться в роли настоящих дворян-помещиков, донские выборные и жалованные чиновники, считавшиеся до того «за уряд» исходатайствовали у Павла Петровича сравнение своих чинов-званий с чинами регулярных войск. 1798 г. 22 сентября последовал высочайший указ, данный чрез Военную коллегию, такого содержания: «Взирая всегда с удовольствием на ревность и службу войска Донского, в знак признательности и благоволения нашего к оному, для уравнения чиновников, в войске оном служащих, признавать их чинами по следующей табели, сохраняя им по службе прежнее их звание: войсковых старшин — маиорами, есаулов — ротмистрами, сотников — поручиками, хорунжих — корнетами. Квартирмистры же (коих полагается в каждый полк по одному) равняются с квартирмистрами регулярных войск»^{464}.

Само собою разумеется, что жалованные раньше царскою властью генеральскими, бригадирскими и полковничьими чинами остались при своих армейских чинах, равных с регулярными.

Донскими полками обыкновенно всегда командовали старшины, носившие звание, когда они были в походе, полковников. Приведенным указом они признавались маиорами. Вот почему в то время на Дону и сложилась между казаками забавная поговорка: «нашего полковника пожаловали майором».

К концу этого века за донскими помещиками числилось уже крестьян до 70 тыс., а по 6 ревизии 1811 г. 76 857 душ.

И вся эта масса крестьянского населения поселена была на войсковых и юртовых казачьих землях, перешедших потом донскому дворянству в потомственную собственность, без ведома и согласия всего Войска. Впрочем, согласия-то его, с упразднением Войскового Круга, никто и не спрашивал.

Класс донских помещиков быстро стал увеличиваться. Дон раздвоился. Вместо единого, нераздельного казачьего сословия (казачество к тому времени было сведено уже в сословие), где все были равны, все от рожденья братья, вдруг из общей массы, поголовно служившей «не за страх, а за совесть, с травы да воды» русским царям, явилось новое донское дворянство с правами и привилегиями, с этим сословием сопряженными, оставив в стороне многотысячное рядовое казачество с его угасающими традициями «о братстве и равенстве» и поголовной, как и прежде, военной службой.

Создавая донское дворянство, Павел I в то же время стал очень подозрительно относиться к донским генералам, жалованным Екатериной II.

Взаимная неприязнь, существовавшая между матерью и сыном при жизни первой, всем известна. Екатерина от всей души ненавидела и презирала Павла и даже хотела оставить престол внуку своему Александру; в свою очередь Павел платил ей тем же. До 42 лет он жил уединенно вдали от двора, в подаренных ему Екатериной имениях в Гатчине и Павловске.

Ко времени вступления на престол, 42 лет, он был уже изломанным, раздражительным и озлобленным человеком. В семейной жизни был деспот и мучитель. Льстец Кутайсов и фаворитка Нелидова еще имели на него некоторое влияние; ко всем остальным был болезненно подозрителен и жесток. К преобразованиям Екатерины относился отрицательно. Все его мероприятия имели одну цель — уничтожить излишнее влияние на ход управления высшего дворянства и восстановить блеск самодержавия. Фавориты и орлы Екатерины, в том числе и Суворов, подверглись опале или гонению. Прусская муштра и прусская форма одежды с буклями, пудрой и косами были его идеалом в военном деле.

Первый из видных донцов, прославившийся своими военными подвигами, подвергся гонению ген. — майор Матвей Иванович Платов. В персидской войне, начатой Екатериной под конец своей жизни, Платов, будучи походным атаманом донских полков, одной геройской атакой выручил главнокомандующего, Валериана Зубова, брата фаворита Платона Зубова, из очень затруднительного положения. О Платове заговорили как о выдающемся полководце. 6 ноября 1796 г. на престол вступил Павел. Дела круто изменились. Зубовы были удалены. В одну из ночей Платов был арестован и с фельдъегерем отвезен сначала в Кострому, а потом в Петербург и замурован в один из сырых казематов Петропавловской крепости, где он пробыл 3½года. Как это случилось и за что был арестован Платов, никто в Черкаске не знал; даже не знал и сам Платов. Весной 1800 г. удалены со службы ген. от кавалерии Дмитрий Ив. Иловайский и сын его ген.-м. Павел Иловайский. В г. Черкаск прибыв, ген. Кноринг производит о них следствие и в апреле препроводил их «с сенатскими курьерами неизвестно куда». 29 мая того же года по указу Павла исключен из службы г.-м. Дмитр. Евдок. Греков. 11 июля взят с фельдъегерем стар. Ив. Ник. Мешков. 5-го августа в Черкаск прибыли генерал Репин и его адъютант Кожин. При них были, по высочайшему повелению, казнены, по старому московскому обычаю, на черном эшафоте (с палачом и топором) войсков. старш. Ив. Афан. Апонасов и три гвардейских казака Луганской станицы Попов, Колесников и Козмин, а также наказан кнутом гвардии поручик Петр Осип. Грузинов, а потом 5 сентяб. того же 1800 г. понес жестокое наказание родной брат его, полковн. Евграф Осип. Грузинов. Также был сооружен эшафот, поставлены в строй, наголо шашки, атаманский и «артиллерийский» полки, приведен из тюрьмы арестант, прочитан царский указ и палач дал несчастному Грузинову более 400 ударов кнутом, отчего он в тот же день в тюрьме скончался^{465}. Никто не мог дать положительного ответа о причине удаления со службы, наказании и казни перечисленных выше лиц. Болезненно подозрительный Павел, которого именуют некоторые историки «неразгаданным монархом», был в сущности самый опасный «маниак»; везде и всюду он искал крамолу и при помощи своих шпионов, которые на Руси не переводились, старался утвердить свой «священный трон».

Казалось, вернулась та страшная эпоха московской Руси, когда господствовало всем известное «слово и дело», когда каждый не только простой обыватель, но даже стоящий во главе управления не мог поручиться, что с ним будет сегодня, завтра… Все притихло. Лучшие люди уходили от дел и укрывались в глуши деревень; даже знаменитый Суворов, герой Измаила, подвергся опале и пел на клиросе вместе с дьяком в своей деревенской церкви. Таким характером государя пользовались для своих низких целей всякие проходимцы и, вместо успокоения, еще больше разжигали его страсти. Все государство было охвачено паникой.

И вот в этот-то период времени войску Донскому суждено было вынести новое испытание, испить новую чашу терпения и покорности.

Политический горизонт Европы в то время был заволочен тучами и туманом. Лучшие государственные головы терялись и не знали, чего держаться. Лишь один гениальный Наполеон знал, куда идет, и кружил головы всех европейских дворов. Против Франции составлялись коалиции европейских государств. Во главе их стояла Англия. Павел поддерживал ее сторону. Суворов, «завинтив свой измаильский штык», разил французов вместе с казаками в Италии^{466}. Двуличная союзница России — Австрия во главе с Тугутом и гофкригсратом устроили ему там такие препятствия, что этот мудрый и опытный полководец почитал отозвание свое с арены громких побед за счастье и вскоре после того в 1800 г. умер. Завистливый Павел не приказал воздать праху его даже самых обыкновенных воинских почестей, достойных фельдмаршала, генералиссимуса и князя Италийского.

Павел порвал союз с коварной Австрией, а потом и с Англией. Главная причина разрыва с последней была — захват англичанами в сентябре 1800 года остр. Мальты, принадлежавшего ордену Мальтийских рыцарей — иоаннитов, великим магистром которого в то время состоял Павел Петрович. На требование этого «странного» магистра, носившего даже облачение и все знаки ордена, англичане, боясь, чтобы остров не попал в руки Наполеона, отказали. Раздраженный этим, Павел заключил союз с Наполеоном, старавшимся подорвать торговое значение Англии «континентальной системой», закрыв для торговли с ней все европейские порты. План Наполеона был гениален, и если бы он был доведен до конца, то Англия потерпела бы в своих торговых предприятиях окончательное крушение. Гений Наполеона, поддержанный могуществом России, мог это сделать. Нужно было уязвить Англию в Индии, сосредоточив ее богатства и могущества, и никто, кроме России, не мог ему быть в этом деле лучшим помощником. Для похода по среднеазиатским степям надобно было легкое конное войско, и нигде его не было столь много и такого хорошего качества, как в России. Это были донские казаки. Это была первая часть дела, задуманного Наполеоном. Вслед за казаками сам Наполеон намеревался провести чрез Россию полмиллиона своей победоносной армии до Волги, оттуда морем до Астрабада, а там караванным путем до Индии.

Павел пришел в восторг от этого шага и 12 января 1801 г. дал на Дон указ «собрать все войско Донское на сборныя места» и три рескрипта на имя атамана Орлова, два от 12 и один от 13-го января, в которых открывал ему цель похода и маршрут следования войск^{467}.

Вскоре на Дон прибыл исхудалый и постаревший М. И. Платов, выпущенный из темницы по совету приближенных царя, как пригодный для выполнения задуманного предприятия генерал, которого любят и слушают казаки. Он получил от царя подробные словесные инструкции о предстоящем походе.

Получив царские рескрипты, Орлов приказом по войску предписал готовиться к походу всем наличным офицерам, урядникам, полковым писарям и казакам. Словом, всем, способным носить оружие, «до последняго», о дву конь и с запасами провианта на 1½ месяца. Казаки обязаны брать с собою ружья и дротики, «не оставляя их отнюдь дома». К этому поголовному ополчению привлечены были и все донские калмыки, в числе 510 челов., сборный пункт которым была назначена с л об. генерала Мартынова на Салу. Для казаков сборные места были определены в следующих станицах: Качалинская, Усть-Медведицкая, на р. Медведице и Бузулуке. Дело приготовления к походу «по секретной экспедиции» шло очень быстро. 20 февраля Орлов доносил уже Павлу, что 22 507 чел. готовы к походу.

Никто не знал цели этих секретных приготовлений, кроме атамана Орлова, Платова и некоторых приближенных, которым поручено было заготовить по дороге от Дона до Оренбурга провиант и фураж для лошадей, и тех, которым приказано осмотреть и изучать дороги, а в Оренбурге добыть «языков» и переводчиков, знающих среднеазиатские языки. Есаулу Денежникову атаман поручил узнать:

1) «Начиная от Оренбурга, какая есть удобнее к проходу войск дорога чрез степи киргис-кайсаков, до р. Сарасу, земли каракалпаков и узбеков до Хивы, а оттоль до Бухарин и далее до Индии. Есть ли по дороге сей реки, какой оныя широты»… и т. д., словом, узнать все, что требуется для прохода войск.

В своих рескриптах Павел Петрович (в первом) писал Орлову:

«Англичане приготовляются сделать нападение флотом и войском на меня и на союзников моих датчан и шведов. Я готов их принять, но нужно их самих атаковать и там, где удар им может быть чувствительный и где меньше ожидают. Заведение их в Индии самое лучшее для сего, подите с артиллерией чрез Бухару и Хиву на реку Индус. Приготовьте все к походу. Пошлите своих лазутчиков приготовить и осмотреть дороги; все богатство Индии будет вам за сию экспедицию наградою. Таковое предприятие увенчает вас всех славою, заслужит по мере заслуги мое особое благоволение, приобрест богозжи и торговлю и поразит неприятеля в его сердце. Здесь прилагаю карты, сколько у меня их есть. Бог вас благослови. Есмь ваш благосклонный Павел».

Во втором рескрипте: «цель вся сие разорить и угнетенных владельцев (Индии) освободить и землю привесть России в ту же зависимость, в какой она была у англичан, и торг обратить к нам».

В третьем: «…Мимоходом утвердите Бухарию, чтобы китайцам не досталась. В Хиве вы освободите столько-то тысяч наших пленных подданных… Если бы нужна была пехота, то в след за вами, а не инако будет можно. Но лучше, кабы вы то одни собою сделали».

Государственный казначей Державин по повелению государя, на эту экспедицию отпустил Орлову 1 670 285 руб., «кои должны быть возвращены из добычи той экспедиции».

16 февраля атаман выехал из Черкаска на сборные места, а 28 февраля, получив от Павла рескрипт с объявлением «благоволения за исправность и готовность», двинулся в поход. За командированием 4 полков на Кавказскую линию и оставлением на сборных пунктах «на случай» до 500 чел., в поход выступило: офицеров 510, казаков 20 497, артиллеристов 501 и калмыков 510, всего 22 016 чел. На Дону остались лишь израненные и больные, старики, женщины и дети. Все войско, состоявшее из 41 полка и 2-х рот артиллерии, было разделено на 4 части. Одной из передовых колонн, 13 полков, командовал генер. Платов; второй, 8 полков, ген.-м. Бузин; 3-й — 10 полков, ген.-м. Боков 1-й и 4-й — 10 полков, Денисов 6-й. Первая половина состояла под непосредственным распоряжением самого атамана. При нем находилась вся артиллерия, с полковн. Карповым, и войсковые землемеры. Артиллерия состояла из 12 единорогов, с 960 гранатами, 120 ядрами и 360 картечами и 12 пушек с 1080 ядрами и 360 картечами.

Суровая зима 1801 г., степное бездорожье, река Волга, на которой при мартовской оттепели от тяжести артиллерии и массы людей проваливался лед, так что местами из крыг льда приходилось наводить искусственные мосты, неурожай хлеба и трав у степных заволжских жителей — все это создавало такие затруднения этому легендарному походу, которые могут преодолеть только казаки, а никакая другая армия в мире. Колонны шли наугад, определяя путь по солнцу и часто не по тем дорогам, где заготовлен был для них фураж. Люди и лошади, которых было более 40 тыс., голодали. Колонны шли от 30 до 40 вер. в день. Ночлеги в этой безлюдной степи были или на сырой земле, или на жестоком морозе. Оренбургский губернатор Бахметев сообщил Орлову, что несмотря на все усердие есаула Денежникова узнать и проведать о дорогах на Бухару и Хиву, поручение его осталось без исполнения. Даже «если бы он пробыл здесь (в Оренбурге) и еще месяц, то достаточного сведения не получил бы». Следовательно, Орлову самому приходилось открывать дороги в неведомые восточные страны и вести по ним на верную гибель все войско Донское, исполняя приказ безумного русского венценосца, гнавшего курьера за курьером и настаивавшего на скорейшем выполнении задуманного даже не им, а хитрым Наполеоном плана.

Безумство и невежество Павла не имели границ. На присланной им Орлову карте дорога от Оренбурга до Бухары и Хивы и далее на Индию была проведена одной тоненькой черточкой, а что на пути под этой черточкой таилось, никто в России не знал и не ведал. Необозримые безводные среднеазиатские степи, непроходимые горы Гинду-Куша, хищные племена Бухары и Хивы, текинцев, каракалпаков, киргизов и узбеков, с которыми едва справилась Россия в 70-х годах прошлого столетия, в затуманенной и невежественной голове Павла не вмещались. А донские полки шли и шли ускоренным маршем, сделав в три недели по страшному бездорожью около 700 верст. Вот уже их передовые отряды на вершинах р. Иргиза. Далеко родной Дон, далеко течет он, милый, светлыми струями омывая зеленые берега. Куда и зачем они идут, думали казаки, и при воспоминании о родимых станицах, где остались их старики, жены и сироты дети, уныло свешивали свои буйные головы.

23 марта в селении Мечетном, ныне Вольского уезда Саратовской губ., атаман получил высочайший манифест о смерти Павла и о восшествии 12 марта на престол Александра I, а также рескрипт на его имя о возвращении донских полков на Дон^{468}. Это было накануне Светлого Христова Воскресения. Атаман собрал круг и сказал: «Жалует вас, детушки, Бог и государь родительскими домами». Громкое ура покрыло широкие заволжские степи. В первый день Пасхи атаман и бывшие с ним полки слушали обедню в селе Мечетном в старообрядческом мужском монастыре, а вечерню в старообрядческом же женском Успенском.

25 марта донцы двинулись в обратный путь. Радость их не имела границ.

9 апреля некоторые полки были уже на Дону. Другие пришли 17. Артиллерия — 25-го. Казаки были распущены по домам.

В этом страшном и трудном походе потерь в людях не было, хотя много было больных и ослабевших. Удивительна выносливость казаков. Убыль в лошадях была весьма незначительна.

Поход этот и теперь живет в памяти народной и известен под именем «восточного».

Этим походом и закончился страшный и кровавый для донского казачества XVIII век. Много оно послужило для чести и славы России; много получило за свои геройские подвиги похвальных грамот, знамен и бунчуков, но еще больше потерпело от самовластия и несправедливости ее неблагодарных и недальновидных венценосцев.

Комментарии

¹ А. Вельтман (Дон. Москва, 1866) слово «дейтш» производит от славянского племени даков или дациан, живших в IV в. по среднему Дунаю, а потом постепенно поднявшихся в его верховья и в VIII в. смешавшихся с жившими там германцами, обновив это полудикое племя и дав им некоторую культуру, заимствованную от греков. В это же время у немцев появилось и название их укрепленных мест — замков — бург, от греческого «пургос» — башня.

Название немец у нас принято производить от слова немой, т. е. не умеющий говорить по-славянски, не-умец. Основанием к этому послужило древнее греческое название иностранцев непиос (nepios), от на — нет и эпос — речь, т. е. неговорящий, бессловесный, замененное впоследствии словом варвар. Это едва ли верно. «Немец» или «неемец» произошло от славянских слов «не» и «имать», т. е. неимеющий, бездомный, грабящий других и главным образом славян. Об этом грабительстве свидетельствует и вся история Дейтшланда. Следовательно, название народа «дейтш» впервые появилось в истории только в VIII в. нашей эры.

Латинские названия германцы (germanus) и Германия немцам (кимврам и тевтонам) искони не были известны. Их так называли римляне (Цезарь, Тацит, Страбон и др.) в смысле нации (natio), в отличие от племен (gentes), т. е. союзом, братовщиной (Тацит). И действительно, германцы, разделяясь на многие независимые племена, во время войны всегда соединялись в один общий союз, в одну духовно сплоченную массу, братовщину.

² Близ Иркутска и теперь еще видна крепость-острог, построенная казаками, сподвижниками Ермака, в 1622 г. из гигантских стволов лиственницы.

³ Даже позднейшие историки, А. Филимонов в «Очерках Дона» в пятидесятых годах прошлого столетия и В. Ф. Соловьев в своей брошюре «Особенности говора Донских казаков» в 1900 г. писали, что казаки, несмотря на то, что стоят за Русь, что полки их оберегают ее окраины и что все имеют рвение постоять за Царя, сами себя не считают русскими; что если любому казаку предложить вопрос: «разве ты не русский?» Он всегда с гордостью ответит: «Нет, я казак!» (Филимонов и Соловьев не были казаками).

⁴ У киргизов есть особый род, который исключительно носит название «казак», подобно тому, как есть другие роды «кипчак», «чайман» и др. Эти киргизы называют себя не «кайсак», как многие пишут, а «кхазак». Это потомки омагометаненных и смешанных с другими восточными народностями древних казаков. Среди них часто попадаются лица с чисто арийским красивым профилем и веселым взглядом. В языке киргиз-кхасаков встречается много очень характерных слов и выражений, свойственных говору Донских казаков прежних веков, как то: кублюк — кубилек (женский наряд из шелковой материи ярких цветов на Дону), чекмень — кафтан, казан — котел, тумак — шапка с верхом, шальбары — шаровары, юрт, мерин, башка, таган, чугун, серьги, чулги — чулки, кун — выкуп, чекан — оружие, тала — тальник, камыс — камыш, чушка — свинья, карга, беркут, драфа, сазан, уран — ура, карбуз — арбуз, каун — дыня, тыква, бахча, канжар — кинжал, чумичка, малахай и др. Многие лингвисты склонны думать, что эти и многие другие слова заимствованы русскими и в частности казаками от татар и киргизов. Это неверно. Славянский язык настолько богат словами, что, как увидим ниже, не нуждался в этом заимствовании и многие тысячи своих названий навязал всем соседним народам востока и запада. Сталенберг и Рубруквис отличают киргизов татарского историка Абул-Газа от киргиз-кайсаков и называют последних кергезы или черкесы — казаки, вернее — черкасские казаки, что, как увидим ниже, очень правдоподобно.

⁵ 2-е издание Области, войска Донск. Статистического комитета, 1903.

⁶ Черкес или серкеш в буквальном переводе означает «головорез». — Авт.

⁷ По-словацки гусь-самец называется гусер, по-сербски — гуссар, по-чешски — hauser, husák, по-польски — gensior, по-древнеэтрусски — гас, по-осетински — газ.

⁸ Казаки называли себя «черкасами», а не черкесами. Это ошибка историка. — Авт.

⁹ Напротив, в степи могли бежать только с сильным и свободным духом люди, а не негодные и испорченные управлением. Последние остаются на своих старых местах и с покорностью переносят гнет и унижения. Ведь все американские колонии основаны беглецами, бежавшими от гнета метрополий.

¹⁰ О том, что черные клобуки назывались черкасами, говорят Воскресенская и Киевская летописи: «И сконя свою дружину пойде, пойма с собою Вячеслав ль полк весь и вся черные клобуки, еже зовутся черкасы».

¹¹ Слова: ар, эр, ир на всех древних языках арийского корня означают понятие «муж». Отсюда древнерусское «бойар» (бояр) — боевой муж и санскритское агуа (ария) — благородный. Персы называют себя «ирами», осетины «ирон», а страну свою — «ирани-станом». Древнее ассиро-вавилонское и персидское cap (наше царь), санскритское сир и сарапе — господин, французское сер и английское сир имеют один и тот же общий корень ар, эр и ир.

¹² Слово «аз» или «ас», аза, ази, азен — священное для всех арийцев: оно означает бога, господина, царя или народного героя. Неркун-аз у литовцев и азы у древних скандинавов почитались как божества. Ассир-вахдам — даю или желаю добра, господин, по-санскритски. Здесь слова «ас» и «сир» (саране) означают понятие — владыко, господин.

¹³ Неандертский череп найден в пещере Н-ой долины в 1857 г.

¹⁴ Труды III Археолог, съезда в Киеве 1874 г. Известия Имп. Общ. любителей естествознания, антропол. и этнограф. Москва, 1860, т. XXXV, ч. I.

¹⁵ По преданию, древних греков научили добывать и обрабатывать железо «халибы», арийское племя, жившее на берегах Понта. Именем этого народа греки и называли сталь.

¹⁶ Дагестан — гора языков, по словам арабских писателей. И теперь в этой местности, что ни гора, ущелье, то отдельный язык, наречие, говор, мало понятный соседям. Среди этих народов издревле живут отдельными аулами евреи, занимаясь скотоводством, земледелием и торговлей; евреи эти заимствовали от древних персов их язык, а от местных жителей нравы и обычаи, оставшись верными религии праотцов.

¹⁷ Кабардинцы или Кабары, по Константину Багрянородному (X в. по Р.Х.) были одно из казарских племен; часть этого племени, после междоусобной войны, ушла к Уграм и, соединившись с ними, представляла в их войске самую храбрую отборную конницу. Впоследствии конница эта стала называться хусары или гусары, т. е. казары.

¹⁸ Днестр по-осетински — Дон-стир, большая река. Днепр — Дон-бире (воды много), полноводная река.

¹⁹ Страбон говорит, что древним грекам известно было только нижнее течение Дуная под именем Истера или Истра.

²⁰ Птолемей (II в.) и Аммиан Марцеллин (IV в.). По-мордовски Волга также называется Ра.

²¹ Донье, низовье, дно. Dunen — низовья Рейна.

²² Р. Темза или Тамиза, на которой расположен г. Лондон, в древности называлась Лоно-дон, т. е. широкий дон.

²³ Юмал — Бог у эстонцев.

²⁴ Плиний, V, 29.

²⁵ Славянское название «немец», венгерское «nemet» (сноска 1) означает «неемец», от слав, глагола «не имать», неимеющий, бездомник. Граф от greifen — грабить. (Вспомнить историю появления графов.) Haben — хапать, как и латинское capio — беру, хватаю.

²⁶ История войны и владычества русских на Кавказе. Дубровин. 1835.

²⁷ Базельское издание «Записок», 1556.

²⁸ Географическое развитие дельты р. Дона в связи с ее заселением. В. В. Богачев.

²⁹ Русские древности в памятниках искусства. И. Толстой и Н. Кондаков, Вып. 1. СПб. 1889.

³⁰ Страбон, VII, 4, 4.

³¹ О погребальных обычаях языческих славян. Исследование А. Котляревского. Москва, 1868.

³² Старейшинами.

³³ У казаков и теперь в употреблении есть орудие, вроде большого долота с рукоятью, для рубки льда, называемое «семенем», а для вытаскивания крыг из полыньи и рыбы — «ганчей».

³⁴ По исследованиям геолога В. В. Богачева, дельта Дона выдвигается на ¾ версты в столетие. За 19½ веков она выдвинулась в море приблизительно на 15 верст. Следовательно, против нынешней Елизаветовской станицы, где был древний г. Танаида, ширина дельты действительно была около 8–14 верст и море подходило к самому городу.

³⁵ Геродот. I–IV и VI. Юст. 1, 8. XI, 1. Стр. VII и XI. Плин. Ест. Ист. и др.

³⁶ Овидий. Понт. посл., III, 2, 39.

³⁷ Греческое название этого народа историки переводят как Ясиги, Яциги, Азиги, Языги и Зыхи, Зихи, Зиги, а иногда и Сиги, даже Циги, Цинги и Цихи. Это не совсем верно. В греческих подлинниках после начальной буквы А стоит дзета, произносимая как ДЗ. Правильное произношение этого названия по-русски будет с начальной А — Адзиги или Адиги, каковым именем и теперь себя называют нынешние черкесы, испорченным под тюрским влиянием: эдыге, ыдыге и адыгэ. Без начальной А — Дзиги или Чиги. Азовские Яциги двигались на запад вместе с роксоланами. Часть их, оставшаяся в Венгрии, и до сего времени существует под именами ящагов и русияков. Место между Пестом и Гевесом и теперь называется Ящаг. Там вырыт лет 60 назад золотой кубок с древнеславянскою надписью:

Булд жупан теси луге:
Тойги бу Таул жупан,
Тагрогитциги танси.

В переводе на русский язык:

Был жупан тише луга:
То был Таул — жупан,
Тагрогицигов утаивший (укрывший).

По Птолемею в том месте действительно сидели Тагры и, как видно из приведенной надписи, яциги, которых Таул — жупан (гетман, князь) укрыл в горах от полчищ Траяна, громившего славянские племена по этому пути.

³⁸ Классен. Материалы для истории славяно-руссов. Выпуск II. 1854 г.

³⁹ Во многих местностях России, как и среди донских крестьян, часто в употреблении слово «волына» — вольность, неподчинение властям, бунт. Волынить — своевольничать, на детском языке — играть.

⁴⁰ О северном князе Роша или Роса говорит прор. Иезекииль, гл. 38 ст. 2 и 3 и гл. 39 ст. 1. О нашествии с севера Скифов, народа древнего и сильного, говорит прор. Иеремия в гл. IV, ст. 5–29 и гл. V ст. 15–17.

⁴¹ Византийский ученый X в. Свидас и некоторые другие пишут «Скуфис о Рос», т. е. Скифы или Россы. Эратосфен (III в. до Р.Х.) утверждает, что страна и народ Рось названы были скифами от других народов.

⁴² По Гейгеру и Гримму, у Оракийцев рожь называлась брицей (briza). В некоторых местностях Малороссии рожь и теперь называется брицей; на Дону брицей называют траву — пырей гребенчатый из породы злаковых.

⁴³ Мара, мор, мёр, умер — имеют один и тот же корень. У донских казаков низовых станиц и малороссов есть бранное выражение: «Мара тебя возьми», т. е. смерть. У древних ассирийцев, вавилонян и персов «а» и «е» произносились безразлично, вернее, имели средний звук: Беел — Баал или Ваал, Мардук или Мардух — дух мертвых, главный бог Вавилона. Осетинское балта, литовское — балтос, белый. Персидско-вавилонское набу — небо. Валтасар — белый царь. Сар — сер, т. е. царь, господин.

⁴⁴ История Норвегии, I. 175. Торфей.

⁴⁵ Сварог или сварожич — бог огня (от санскритского сварга — небо, т. е. небович). Дитмар, епископ мерзебургский (975–1018 г.). VI, 17. Pertz «Scriptores», p. 812. Сравнить: славянский Сварог, индусский Сварга, сын царицы массагетов Тамирисы, воевавшей с Киром, — Сваргапис, царь агафирсов (скифского племени) тоже Сварганис, от Сварог — бог огня и апи — земля, у скифов по Геродоту. По раскопкам в Этрурии (Италия), у этрусков земля также называлась ани. У египтян бык апис олицетворял силу земли. Серапис — бог, царь земли.

⁴⁶ Празднование Купалы и теперь совершается со многими обрядностями в Пруссии, Померании и других немецких землях как пережиток славянского язычества, унаследованный от своих онемеченных предков — славян. «Весенняя обрядовая песня на западе и у славян». Е. В. Аничков, СПб., 1903, ч. I.

⁴⁷ Финны шведов и норвежцев называют Руосси или Руоци, по старой привычке, по господству на тех берегах древних Руссов.

⁴⁸ Д. Иловайский в «Розысканиях о начале Руси», стр. 126–140, в достаточной мере объяснил, что названия днепровских порогов, приведенные Конст. Багрянородн., имеют славянские корни и только записаны на двух наречиях — славянском и русском.

⁴⁹ Геродот. VII, 64. Одежда саков состояла из подпоясанных кафтанов с рукавами, на голове высокие, остроконечные шапки, наподобие нашего башлыка, из плотного войлока, названные Геродотом «кирбасии»; на ногах широкие штаны и сапоги. Оружие: туземные луки, короткие мечи и секиры — сакары или сагары, от сак — сечь, рубить и ары или иры — мужи, воины.

⁵⁰ Страбон. XI, 8. 4.

⁵¹ Геродот. I. 201, 215. Юст. I. 8. Стр. XI. Ра, Ара и Арас — Волга по Птолемею (II в.), Агафемеру (III в.), Аммиану, Марцеллину (IV в. по Р.Х.) и др. Массагеты, массака еврейских пророков, состоит из трех корней: ма — великий на семитических языках, сак и геты > от геть — идти вперед, смотреть. Сравнить санскр. tchit — умственное развитие и арм. gitenal — знать (см. гл. VI «Геты — Руссы»). Ной по-еврейски Hoax и Маноах — Великий Ной, это библейская транскрипция родоначальника всех народов — Ману.

⁵² Диодор Сицилийский. II, 34. На правом берегу Терека, близ станции Котляревской Влад. жел. д., на земле Бороковского аула, есть остатки древнего городища — крепости, возвышающейся над долиной Терека сажен на 20 30. Крепость имеет вид усеченной пирамиды со сторонами у основания около ½ версты. Часть крепости смыл Терек. Наверху видны развалины башни из широких, с квадратным основанием кирпичей. У обрыва к Тереку виден толстый слой человеческих костей, пепел, каменные орудия, выше находят бронзовые и железные вещи, сабельные клинки, пряжки, бляхи и проч. Не это ли была столица Зарины Росканака?

⁵³ Одежда и вооружение саков-скифов прекрасно изображены на вазах, найденных в могильниках — Куль-Обском, близ Керчи, в 1831 г. и Чертомлыцком, близ мест. Никополя, на Днепре, в 1862–1863 гг. Одежда: шапка в виде башлыка из войлока, меха (овчины) и толстой материи, какие носят и теперь малороссы, — капелюхи; кожаная куртка, короткий полушубок, вышитый узорами по борту и полам; кожаные штаны навыпуск, со штрипками или убранные в голенища сапог, причем голенища обвязывались ремнем; на штанах вышитые лампасы в один и два ряда. Лица суровые, но красивые, с прямыми хрящеватыми носами и широкими бородами. Волосы носили длинные.

⁵⁴ Исследования Талака о «Ведах». Веды от славянского слова ведать, знать. Риг, рига, литовское риге — склад, складочное место товаров на древнерусском языке. Гора Риге при устьях Западной Двины, Ригино городище на С. Донце, старинная крепость Рига на Дону, близ Переволоки, тоже означают складочные места.

⁵⁵ Манифест Дария. Сенковский, т. VI. В древнеперсидском языке буква д произносилась мягко, как дт, а также как ць, чь и кь. Адем — аць — ем— аз есм, ым — мы. В персидском языке часто встречаются перестановки букв, как и в славянских наречиях, например у сербов и черногорцев: свуд — всюду, сви — все и др.

⁵⁶ История царей. Эль-Табари. (Жил с 839 по 923 г.)

⁵⁷ История Табаристана. Мухамед Хассан.

⁵⁸ Русские древности в памятниках искусства. Толстой и Кондаков. 1889. Выпуск I и II.

⁵⁹ Известия о Россах по византийским историкам с 306 до 1452 г. по Р.Х. Стр. 135 и 136. Ив. Штриттер. Изд. 1771 г.

⁶⁰ Библиотека иностранных писателей о России. В. Семенов. 1836, т. I.

⁶¹ История о Донском войске. А. Попов. Изд. 1814 г., стр. 60. История Попова о Черкасах составлена по цитатам римских историков I и II вв. по Р.Х.

⁶² Розыскания о начале Руси, Иловайский, стр. 332.

⁶³ Записки Одесского Общества. Т. V.

⁶⁴ Прокопий Кесарийский (VI в.) и др. греческие историки говорят, что Готы раньше назывались Гетами, а также скифами, савроматами, меланхленами, аланами и др. именами; что под именем Готов народ этот стал известен римлянам только при имп. Траяне, 106 г. по Р.Х., во время его войн.

⁶⁵ Памятники письменности славян до Р.Х. Вып. I, II и III. Егор Классен. 1854 г. и 1861 г.

⁶⁶ Элизе Реклю. Древняя История. Гл. X.

⁶⁷ Сборник сведений о Кавказе. Т. II. Н. Зейдлиц. Тифлис, 1872. Осетинское беттер, древнеперсидское пида, греческое патрос, латинское патер, сайванское (индусское) патра, пати, скифское Папай, наше папа, батя, тятя и тата, татарское (заимствованное ими у арийцев) ата имеют один и тот же общий корень.