20. «С того дня я дружу с эсминцами»

Военные моряки на «Омахе»

Первыми моряками, сошедшими на берег, были «сибиз», коменданты десанта и корректировщики корабельного огня. Предполагалось, что коменданты расставят флаги, указывающие судам их участки высадки. Однако 12 из 16 отрядов так и не смогли добраться до пляжей, а четыре команды, которым удалось это сделать, высадились не в своих секторах.

Робер Жигер стоял на палубе ДСП, когда судно подорвалось на мине. Погибли или получили ранения почти половина пехотинцев и моряков, находившихся на корабле. Шкипер опустил рампу по левому борту, правый штурмовой трап был поврежден. Один из матросов взял канат и поплыл к прибою. Держась за канат, Жигер и пехотинцы из 16-го полка выбрались на берег. Жигера ранило в левую руку, но пуля попала в мягкую ткань. На пляжах он не нашел никого из своего комендантского отряда, прихватил чью-то винтовку и направился к дамбе. Так моряк стал пехотинцем.

У стены Жигер слышал, как полковник Тейлор кому-то говорил:

— Нас на материке могут убить точно так же, как и здесь.

На берегу Жигер показал на свои знаки отличия, что он из ВМС. Тейлор предложил примкнуть к пехоте. Кто-то подсунул заряд «Бангалор» под заграждение из колючей проволоки. Жигер с солдатами из 16-го полка перебежал дорогу и сразу же залег, оказавшись под пулеметным огнем.

«Я бросил в амбразуру дота пару гранат, — вспоминает он. — И по-моему, они сделали свое дело. Стрельба прекратилась».

Потом Жигер вместе с пехотинцами отбивал фермерский дом, в котором, как они думали, засели немцы. «Джерриз» там не оказалось. В подвале прятались пятеро французов. Лейтенант приказал отвести их на берег для допроса.

Вернувшись на пляжи, Жигер видел, как «по всему взморью выгружалась артиллерия»: «Меня снова ранило. Я очнулся уже в 40-м госпитале в Сиренстере, в Англии. В тот день мне исполнилось 18 лет».

Немногих уцелевших комендантов десанта опасность подстерегала на берегу. Уильям О'Нилл подходил с моря на ДСТ. Он заметил, что кто-то на пляжах, «пригибаясь под пулями, отчаянно размахивает сигнальными флажками»: «Не долго думая я схватил два флажка, забрался на рулевую рубку и изобразил человеку на берегу „кинга“, что означало: давай, мол, „говори“. Он просигналил, что нам надо держаться ближе к воде и не высовываться. Мне стало не по себе от этого доброго совета».

Увидев, что творится у прибоя, О'Нилл решил, что «шансов добраться до него живым под пулеметным и минометным огнем крайне мало». Он подумал, что стоит предупредить об этом шкипера.

Капитан, Энсин Филлипс, был «трехмесячником». Но О'Нилл относился к нему с симпатией, считая молодого моряка «смелым, решительным и в то же время незаносчивым командиром».

Старший помощник, тоже младший лейтенант, не вызывал особого расположения: «в принципе хороший человек, а в бою терялся и не то что не мог давать команды, а буквально застывал, словно его парализовало». Другой младший лейтенант, Фокс, отличался «веселым и благодушным нравом, был отважным и смекалистым парнем»: «Ради него мы могли сделать все, что угодно». «Его отец принадлежал к методистской церкви, а мать руководила обществом трезвости в Мериленде. Он аккуратно раздавал всем методистские книжки, а потом вел нас в ближайший паб. Фокс любил говорить о себе как о живом доказательстве того, что дети священников могут быть самыми отъявленными сорванцами в городе».

Стоя на рулевой рубке, О'Нилл на самом деле встревожился: «Я сказал шкиперу:

— Какого черта мы здесь торчим? Ты хочешь, чтобы нас всех перестреляли? Нам лучше отойти вправо».

Младший лейтенант Филлипс не возражал. Он отвел ДСТ правее параллельно к берегу на километр или два. Там уже выгружались другие корабли. Филлипс приблизился к прибою. Видя, как тонут танки, шкипер попросил, чтобы кто-нибудь прошел по воде и проверил глубину, прежде чем с ДСТ сойдет первый бульдозер.

«Это была идиотская затея, — говорит О'Нилл, — но такой дурак нашелся». Филлипс наскочил на отмель. Справа на соседнем ДСТ спустили рампу, и одна из семи многоствольных установок двинулась в волны: «В нее моментально ударил 88-мм снаряд. Загорелось все судно ДСТ, начали взрываться сложенные в прицепах боеприпасы. Жуть!»

Филлипс приказал сбросить штурмовой трап. Доброволец кинулся в воду. Водитель бульдозера не стал ждать, поехал с рампы и чуть не раздавил солдата. Затем он поднял нож как можно выше и отгородился им от пуль. Бульдозер зарылся в волны и пыхтя двинулся к берегу, потянув за собой на тросах вереницу джипов.

Последний раз О'Нилл «видел своего ближайшего друга Билла Линна, когда тот, сидя в джипе, ушел под воду и вынырнул только ярдах в 50 от борта судна».

С ДСТ моряки открыли огонь по скалам. «На всем участке побережья, — вспоминает О'Нилл, — только мы проявляли хоть какую-то активность. Даже танки, уткнувшись в дюны, молчали. Нам было приказано высадить десант, уйти обратно в море и взять на борт очередной отряд. Но мы оставались на месте и продолжали отстреливаться».

Старший помощник где-то спрятался, а младший лейтенант Фокс вместе с О'Ниллом и другими моряками под пулями вытаскивали с берега раненых: «Мы заполнили ими все койки, палубы. На изувеченных солдат было страшно смотреть. Среди нас оказался лишь один медик. Мы изо всех сил старались ему помочь».

8.30 утра. Флот, как и армия, на «Омахе» практически ничего не добился. 12— и 14-дюймовые снаряды в основном попадали за скалами. Шкиперы десантных судов высадили войска в большинстве случаев не там, где намечалось. Передовые эшелоны пехоты 116-го и 16-го полков понесли тяжелейшие потери. Оставшиеся в живых американцы залегли у дамбы. Долгожданная огневая поддержка была ничтожной.

Союзники контролировали воздушное пространство над Нормандией и не позволяли люфтваффе нападать на легкодоступные цели как на берегу, так и в море. Однако авиация мало что могла сделать для тех, кто должен был идти в атаку на укрепленные позиции противника. Бомбы, чтобы не поразить морской десант, сбрасывали не на скалы, а на объекты в глубине материка, такие, как железнодорожные узлы и шоссейные перекрестки. Это существенно способствовало успеху последующих боевых действий, затруднив передвижение немецких войск, но фактически никак не повлияло на сражение в день «Д» — 6 июня.

Позднее истребительная авиация и армия разработали эффективную систему связи «земля — воздух». Но если бы ее создали даже ко дню «Д», от нее было бы мало толку, потому что во время высадки пехота лишилась 80 процентов раций.

С ДСТ успели выгрузить некоторое количество танков. Однако по большей части «броня», подбитая немцами, так и осталась у прибоя. Немного сошло на берег и артиллерии. Пехота могла рассчитывать лишь на поддержку 20-мм пушек с десантных судов. Не густо.

Мощные флотские орудия прекратили огонь, как только начали высаживаться первые волны десантников. Артиллерийские расчеты получили приказ не возобновлять стрельбу до тех пор, пока по радио не поступят точные координаты целей от наземных наблюдателей. Но корректировщиков на материке не было, и связь «корабли — земля» отсутствовала. Эсминцы, находившиеся ближе всего к берегу, не осмеливались вести огонь по фортификациям противника на скалах из-за опасения поразить американских пехотинцев.

«Мы стояли всего в нескольких сотнях ярдов от берега, — писал в своем оперативном докладе капитан 3-го ранга, командир эсминца „Саттерли“ У. Дж. Маршалл. — Было тяжело и горько видеть, как по нашим десантникам, танкам, судам бьют немцы, и ощущать собственное бессилие, понимая, что не можешь ответить только из-за того, что не располагаешь информацией о том, куда направить орудия и откуда противник ведет огонь».

Лейтенант Оуэн Килер командовал артиллерийской боевой частью на эсминце «Фрэнкфорд». Его также раздражало, что он не мог определить цели для стрельбы: «Помимо всего прочего, немцы отлично замаскировались. Нам было крайне трудно обозначить огневые позиции противника». Командир корабля, капитан-лейтенант Джеймс Семмс, решил приблизиться к берегу. Следя за глубиной по эхолоту, он подошел на расстояние в 400 ярдов, настолько, чтобы корабль не сел на мель, но «все равно из-за маскировки цели были неразличимы»: «Мы даже не могли понять, насколько далеко продвинулись наши войска».

Похожее чувство беспомощности испытывал и старший помощник, штурман эсминца «Гардинг» лейтенант Уильям Джентри, когда наблюдал, как тонет вездеход-амфибия ДАКВ. «Все, что мы могли тогда сделать, — вспоминает он, — это держаться в стороне и готовиться к нанесению огневого контрудара». (Главный механик «Гардинга» лейтенант Кен Шиффер в это время поднялся на палубу, чтобы посмотреть, как идет высадка: «Внезапно у борта возник тяжело нагруженный ДАКВ. Рулевой крикнул:

— Где берег?

Корабль-амфибия настолько ушел в воду, что он не мог видеть береговую линию. Я махнул рукой на восток, и ДАКВ натужно направился к прибою».)

Капитан «Гардинга» Джордж Палмер отметил в оперативном докладе: «Наш эсминец прекратил огонь, когда началась высадка войск. Мы приступили к патрулированию района высадки на расстоянии около двух тысяч ярдов от берега в поисках целей для стрельбы по своему выбору. Взморье окутал настолько густой дым, что никаких целей мы не обнаружили, а ведение огня наобум небезопасно для десанта».

После двух часов, проведенных в смятении и отчаянии, командиры кораблей решили действовать на свой страх и риск. Первым к такому выводу пришел капитан-лейтенант Ралф «Ребел» Рейми («Маккук»). Он вывел эсминец в западный сектор «Омахи» на достаточном удалении от прибоя, чтобы не нарваться на мель и в то же время видеть, не поднимаются ли на скалы войска. «Маккук» открыл стрельбу из пятидюймовых пушек по выезду у Вьервиля, подавляя прежде всего ДОСы, казематы и другие огневые позиции. Главными его мишенями стали два орудия, скрытые в расщелине, откуда немцы забрасывали снарядами почти весь берег. После часового артобстрела одна из пушек свалилась со скалы на пляж, а другая взорвалась.

Рядовой Эрнест Хиллберг из 1-й дивизии находился на боте Хиггинса. «Старшина-рулевой, — рассказывает он, — еще не получил приказа идти на высадку. Поэтому нам пришлось искать укрытие от снарядов. Лучшей защитой оказался „Маккук“. Тогда за эсминцем нашли убежище до сотни десантных катеров. А корабль продолжал медленно, но методично двигаться вдоль берега и обстреливать немецкие фортификации. Это было великолепное зрелище! Мы боялись только одного — что „Маккук“ наскочит на мель».

Примеру «Маккука» последовали другие эсминцы. Лейтенант У. Л. Уэйд возглавлял штурмовой отряд на десантно-пехотном судне ДСП, которое кружило у берега в ожидании высадки. Вот как он описывает в своих воспоминаниях представшую перед ним в 9.30 утра 6 июня картину: «Вражеский огонь ошеломлял. 105-мм, 88-мм, 40-мм орудия, минометы, пулеметы, взрывы мин — все, что угодно. Эсминцы палили из всех пушек по немецким ДОСам и опорным позициям, сами чуть ли не выскакивая на берег».

Арена сражения воспринималась по-разному его участниками, даже теми из них, кто стоял рядом на капитанском мостике. В 8.56 «Гардинг» подошел к флагманскому кораблю на «Омахе» — «Анкону», чтобы взять на борт адмирала Чарлза Кука и генерал-майора Томаса Хэнди, которые хотели поближе увидеть высадку. Затем эсминец вернулся к прибою и вновь начал обстреливать скалы. Адмирал Кук заявил тогда о «полном крахе высадки десанта» и утверждал, что «немцы пригвоздили американцев к берегу». Однако, по мнению старшего помощника капитана «Гардинга», лейтенанта Джентри, «моряки действовали согласно предписаниям, войска выдвигались на скалы, а огонь противника постепенно затихал». Адмирал Кук в то же время не переставал говорить о «провале десанта».

В 9.50 адмирал К. Ф. Брайант, командовавший группой огневой поддержки на «Омахе», по корабельной радиосвязи обратился ко всем экипажам эсминцев с призывом:

— Поддайте им! Поддайте им! Они черт-те что вытворяют с нашими десантниками. Мы не можем больше этого терпеть. Надо положить конец этому надругательству!

Эсминцы, рискуя сесть на мель (некоторые из них действительно задели дно, но проскочили), ответили мощными залпами, почти прямой наводкой расстреливая опорные фортификации немцев на склонах скал.

Командир «Кармика» Роберт Вир подошел к берегу на расстояние 900 м и мог наблюдать за тем, что происходит на пляжах. Заметив, что танк выстрелил из пушки по какому-то объекту на скале, Вир тут же наводил на ту же самую цель орудия своего эсминца. Увидев, что пехотинцы палят из винтовок по кому-то на скалистой круче, капитан посылал туда же корабельные пятидюймовые снаряды.

Матрос Эдуард Даффи из радиорубки «Шабрика» наблюдал, как его эсминец «неторопливо и без особого желания обменивался снарядами с немецкой береговой батареей». У него при себе имелись две пачки сигарет и фунтовая коробка лимонных леденцов. За три часа созерцания артиллерийской дуэли Даффи уничтожил и то, и другое и вдобавок выпил с дюжину чашек кофе. (Прошло много лет, прежде чем моряк вновь попробовал лимонные леденцы. «Каждый раз, когда я их ем, — говорит ветеран, — на меня наплывают нескончаемые воспоминания о войне».)

Из радиорубки Даффи слышал, как вокруг корабля рвутся снаряды: «Мы располагались под главной палубой, на уровне моря, и взрывные волны гулко отражались в стальном корпусе эсминца».

Ветеран рассказывает: «Конечно, мне было страшновато. Я натянул на свое тощее тело спасательный жилет и ждал, что вот-вот снаряд пробьет обшивку. Я непрестанно взывал к святой Деве Марии. Потом мне надоело молиться, и я стал думать о том, что же происходит с нашим кораблем».

«Шабрик» приблизился к берегу и начал вести огонь прямой наводкой. Даффи, «наблюдая» через наушники за ходом сражения, «видел», как корректировщики направляли стрельбу корабельных артиллерийских постов: «Однажды дальномерщик засек на гребне скалы немецкого офицера. Он прогуливался на вершине и, похоже, давал указания своим орудийным расчетам. Мы нацелили на него нашу главную батарею и послали ему „четырехпушечный салют“. Прямое попадание, и нам сразу стало легче. Мы уничтожили хотя бы одного из этих мерзавцев».

То, что эсминец позволил себе выдать по одному человеку целый залп, говорит о блестящем обеспечении десантников боеприпасами в день «Д». «Шабрик» выпустил 440 снарядов, «Маккук» — 975, «Кармик» — 1127, «Саттерли» — 638, другие эсминцы — от 500 до 1000 пятидюймовых снарядов. Предполагалось сберечь половину боеприпасов для отражения возможных надводных или подводных атак, но в большинстве случаев эсминцы возвратились в Англию с минимальным запасом снарядов или вообще без них.

«Фрэнкфорд» занял огневую позицию в мелководье в 800 м от берега. Артиллерист Килер вспоминает: «Мы заметили танк, застрявший в прибое с разбитой гусеницей, но стрелявший по кому-то на ближайшей высотке. Мы сразу же послали в том же направлении залп из пятидюймовок. Танкист высунулся из люка, махнул нам рукой, скрылся и начал бить по другой цели. В течение следующих пяти минут он служил нам корректировщиком огня. Наша дальномерная оптика точно фиксировала попадания».

В это же время произошел, возможно, единственный случай сдачи в плен немецких пехотинцев экипажу корабля. Капитан «Маккука» «Ребел» Рейми, как и другие командиры эсминцев, обстреливал скалы. Неожиданно на склоне появилась группа немецких солдат с белым флагом. Они флажками и световыми вспышками хотели что-то сообщить на борт эсминца. Почти час сигнальщик Рейми пытался разобрать их передачу, подавая знаки на ломаном немецком языке. С берега отвечали на таком же скверном английском.

Рейми устал от бестолковщины и приказал своему флажковому оповестить немцев, что он возобновляет огонь. Немедленно поступил более или менее ясный ответ: «Циз файер!» («Не стреляйте!») Сигнальщик Рейми передал, чтобы немцы спустились со скалы. Они это поняли, цепочкой сошли на берег и, подняв руки вверх, сдались «джи-айз» на пляжах.

Адмирал Морисон совершенно правильно указывает в своей книге «Вторжение во Францию и Германию»: «Только корабельные орудия эсминцев оказывали реальную огневую поддержку наступавшим войскам в день „Д“. Крейсеры и линкоры не могли подойти близко к берегу и обстреливали оборонительные укрепления противника в восточных и западных секторах „Омахи“, координаты которых были известны еще до высадки. Делали они это весьма успешно, но войска на взморье не видели и никак не ощущали на себе результаты дальнего артобстрела. В то же время героические и связанные с немалым риском действия эсминцев буквально наэлектризовывали десантников.

Капрала Роберта Миллера в день «Д» тяжело ранило в позвоночник. Это случилось на берегу. Ветеран вспоминает, что до ранения он находился на борту ДСТ и видел, как «дымящийся эсминец, словно потеряв управление, на полном ходу несся к прибою»: «Боже мой, подумал я, он же сейчас налетит на мель и застынет под градом немецких снарядов. И вдруг корабль резко повернул влево и пошел параллельно к прибою, стреляя из всех орудий по скалам. За ним на склонах взметались столбы огня, пыли, камней, грязи».

Матрос Жигер, зарывшись в окопе на пляже, наблюдал, как «эсминец чуть ли не вплотную приблизился к берегу и палил по ДОСам прямо надо мной»: «Было не очень приятно слышать, как над твоей головой свистят снаряды». О'Нилл, также находившийся на взморье, рассказывает: «Эсминцы прямой наводкой били по ДОСам, и ты мог физически ощущать, как над тобой проносятся пятидюймовые снаряды и ударяются в толстые бетонные стены. Они отскакивали вверх от покатых стен ДОСов. Но морякам удалось несколько раз попасть прямо в бойницы, и немцы вскоре замолчали».

У коменданта высадки десанта лейтенанта Джо Смита сохранились примерно такие же воспоминания: «Эсминцы стреляли по скалам, почти что наваливаясь на берег. На твоих глазах взлетали в воздух орудия, траншейные сооружения, тела убитых солдат. Корабельные пушки били чуть ниже гребня горы, туда, где немцы и окопались. Я уверен, что высадка в целом удалась именно благодаря той небольшой эскадре эсминцев, которая действовала 6 июня». Выражая мнение всех десантников, Смит сказал в интервью: «С того дня я особенно дружу с эсминцами».

Через 45 лет Джеймс Найт, армейский сапер, высадившийся в 6.30 с отрядом подрывников в секторе «Фокс-Ред», написал письмо экипажу «Фрэнкфорда». Оно было опубликовано в журнале «Труды военно-морского института США». В нем сообщалось следующее. Найта, как и других десантников, заставил залечь у дюн фронтальный огонь немецкой артиллерии, пулеметов и минометов. Около 10.00—10.30 со стороны моря появился силуэт эсминца. «Корабль надвигался прямо на нас, — рассказывает бывший сапер. — Он не дымил, как при пожаре, и не кренился. Но у меня возникло ощущение, что судно подорвалось на мине или торпеде и поэтому стремилось к берегу».

Внезапно эсминец повернул вправо и пошел вдоль берега, открыв огонь из всех орудий. Снаряды падали в нескольких метрах от скалы, под которой укрылся Найт. Корабль удалялся все дальше к западу, и сапер решил, что эсминец собирается уйти в открытое море. Но судно попятилось назад, замерло на какой-то момент, развернулось и направилось в другой конец побережья, не переставая вести стрельбу по немецким позициям.

Многие годы после дня «Д» Найт пытался выяснить название корабля. Однако ни Райан, ни адмирал Морисон, ни другие историки Второй мировой войны не упоминали этот эпизод в своих исследованиях (хотя Морисон отметил, что ближе всех действовал у побережья эсминец «Фрэнкфорд»). Потом Найту попалось на глаза объявление в прессе о встрече моряков «Фрэнкфорда». Он побывал на этом собрании ветеранов в 1989 г. Там Найт убедился, что эсминцем, который поразил его своими смелыми действиями, был «Фрэнкфорд».

Обращаясь к команде корабля, Найт писал: «Вне зависимости от времени высадки мы все оказались прижатыми у дюн под немецким огнем, пока вы не совершили свой „круиз“. Вскоре после того, как вы ушли в море, пехота поднялась в наступление, пробилась на склоны скал и далее в глубь Нормандии».

8 июля 1944 г. начальник штаба 1-й дивизии полковник С. Б. Мейсон сообщил контр-адмиралу Дж. Л. Холлу о результатах осмотра оборонительных сооружений на «Омахе». Они создавались как неприступные, писал Мейсон: «И действительно, немцы с легкостью отбивали атаки американской армии. Но было в нашей наступательной операции то, с чем они не могли справиться. Я теперь абсолютно убежден, что овладеть берегом нам помогла корабельная артиллерия. Без ее поддерживающего огня мы вряд ли преодолели бы пляжи».

Генерал-майор Леонард Джероу в день «Д» высадился в 19.00 с тем, чтобы установить командный пункт и штаб V корпуса. Его первое донесение на борт «Огасты» генералу Брэдли начиналось такими словами: «Слава Богу, что у нас есть военно-морские силы!»

Флот, особенно эсминцы, был частью «команды». Неотъемлемой, незаменимой, но все же частью. После того как «Фрэнкфорд» и другие корабли выпустили по побережью практически весь запас снарядов и возвратились в Англию, предстояли еще тяжелые бои на скалах и плоскогорье. Моряки лишь «приоткрыли» путь наверх. Пойти по нему должна была пехота. Первостепенная задача — оачадеть выездами и разгрузить «пробку» на пляжах. Для этого требовалось, чтобы войска поднялись на вершины и с тыла выбили немцев из своих траншей и фортификаций.

Моряки проявили себя наилучшим образом не только в подавлении немецких ДОСов на скалах. Они спасли немало раненых десантников, в первую очередь вызволяя их из нараставшего прилива.

Главный писарь 7-го морского десантного батальона Гарвуд Бейкон находился на ДСП, когда судно в 8.10 подорвалось на мине в секторе «Дог-Грин». На корабле возник пожар. Раненых солдат взрывом выбросило в море. Бейкон с помощью своих товарищей спустил на воду резиновый плот, погрузил на него радиостанцию, санитарные сумки, оружие и боеприпасы. Со скалы неслись пулеметные очереди. Вокруг волны то накрывали, то обнажали минные заграждения. Десантники все-таки добрались до берега невредимыми и переложили свой груз на песок.

— Эй, Бейкон, — крикнул матрос Джонакин, — как ты думаешь, нам удастся вернуться к кораблю? Раненые до берега не доплывут!

— Если ты не против, то давай попробуем! — ответил Бейкон.

Они оставили свои ранцы, каски и автоматы на пляже, спихнули плот в воду и, лавируя между заграждениями, отправились обратно. «За несколько минут мы подобрали пятнадцать раненых и тонущих солдат, — вспоминает Бейкон, — и тем же путем, среди мин, поплыли к берегу, работая руками и ногами, как веслами. У прибоя нас уже ждали другие десантники, которые помогли нам перенести раненых под укрытие дамбы, где их перевязали». Этот эпизод запечатлел на пленку фотограф из службы связи армии США. Его снимок вошел в историю как одна из лучших фронтовых фотографий, сделанных на «Омахе».

Бейкон подобрал чей-то карабин (его автомат кто-то уже прихватил) и побежал к галечной насыпи. Там он увидел «человек 50, лежавших кто на песке, кто на камнях»: «Решив, что они укрываются от огня, я кинулся на землю между двумя солдатами и уткнулся лицом в песок. Но никаких ра-та-та не было слышно. Я осторожно поднял голову, чтобы осмотреться, и застыл от ужаса. Один из десантников лежал возле меня без головы, другого разорвало пополам. Все остальные также были мертвы. Они не нуждались в моей помощи, и я отправился на поиски своего батальона».

Немецкие снайперы обычно охотились за армейскими медиками, когда те пытались перевязать раненых, которых нельзя было транспортировать, прямо на берегу. Все ветераны дня «Д» отзывались о фронтовых санитарах и врачах как «о самых отважных из отважных». Но не так уж много они могли сделать в полевых условиях. Медики накладывали кровоостанавливающий жгут, чистили раны, обрабатывали их сульфамидными препаратами и давали новый чудо-препарат — пенициллин (американская фармацевтическая промышленность произвела в мае рекордное количество пенициллина — 100 млн доз), вводили морфин и затем ждали возможности отправить раненых на десантном судне, возвращавшемся к базовому кораблю за очередным штурмовым отрядом.

О'Нилл с помощью сапера береговой команды переносил раненых на ДСТ. Когда они поставили носилки на палубу, матрос увидел, что у лежащего на них солдата нет пол-лица: «Как на медицинском муляже, у него обнажились зубы, челюсть, глазное яблоко. Я спросил, как он себя чувствует. Солдат ответил: „О'кей“.

Когда все койки и палубы на ДСТ заполнились, корабль направился в транспортную зону, где раненых переводили в морской госпиталь. О'Нилл слышал, как армейский медик сказал судовому коку:

— Этому парню нужна плазма. Иначе он не дотянет.

— Она закончилась, — едва сдерживая слезы, ответил кок.

До транспортной зоны оставалось часа полтора ходу. Когда десантники прибыли, судовой госпиталь уже готовился принять раненых, опустив грузовые стрелы для подъема носилок. ДСТ пришвартовалось к госпитальному кораблю. Санитары сошли на палубы ДСТ с полным набором медикаментов, инструментов и перевязочных средств. После оказания экстренной помощи раненых одного за другим подняли на борт госпиталя. Время — решающий фактор в спасении изувеченных снарядами и пулями людей. Боль можно стерпеть или облегчить. Очень помогало сочетание шока и уколов морфина (когда медик или «джи-ай» делал укол морфина, он помечал раненого, чтобы кто-нибудь еще не вколол морфин во второй раз). С потерей крови справиться труднее. Если кровотечение остановить и раненого вовремя переправить в судовой госпиталь, то его шансы выжить намного повышаются.

Большую роль в спасении раненых сыграли экипажи десантных судов. Сержант Стэнли Борковский из 5-й инженерной специальной бригады на ДАКВ перевозил разное оборудование с «Либерти». Обратными рейсами он забирал раненых и доставлял их в корабельный госпиталь, который стоял на якоре в двух милях от берега. «Я не могу говорить о том, что мне довелось увидеть, — сказал он с дрожью в голосе в интервью. — Я был рад им помочь и до сих пор молюсь за них».

ДСП, на котором находился корреспондент «Нью-Йоркеpa» А. Дж. Либлинг, подобрал несколько раненых солдат на «Омахе», чтобы переправить их в судовой госпиталь. Трех из них пришлось поднимать в проволочных корзинах, «вертикально, как индейских детей».

«Пара негров на верхней палубе сбросили нам канат, к которому наши ребята привязывали корзины, — написал Либлинг в своем репортаже 8 июля 1944 г. — Потом негры дергали за канат, и человек взмывал вверх, как на небеса.

Матрос береговой охраны ухватился за одну корзину, чтобы она не раскачивалась. На него вылилось больше литра крови. Она окрасила его шлем, лицо и обрызгала синюю униформу. Когда на борт подняли последнюю корзину, через перила перегнулся офицер и закричал: «Медик говорит, что двое из этих трех человек мертвые. Он требует, чтобы вы забрали их обратно и захоронили на берегу». Стоявший рядом с ним матрос ответил:

— Пусть этот сукин сын сам и возвращается на берег.

Шкипер ДСТ, конечно же, отказался исполнять это идиотское распоряжение.

Матросу Феррису Верку с десантно-танкового корабля ДКТ 285, служившего судовым госпиталем, было всего 16 лет. «Физическая и психологическая нагрузка врачей поражала, — вспоминает ветеран. — Они ни на минуту не отходили от раненых. Ампутировали ноги, руки, извлекали шрапнель, зашивали раны, успокаивали измученных болью десантников, многие из которых буквально теряли рассудок». Для 16-летнего Верка (и не только для него) видеть тяжелейшие ранения было чудовищным испытанием. Он рассказывает, как доктор Слаттери попросил его спуститься в мастерскую судового слесаря и принести полдюжины железных угольников длиной 60 см. Когда Верк вернулся, врач сказал ему, чтобы он привязал к металлическим отрезкам только что ампутированные ноги и руки и выбросил их за борт. Потом, когда матрос сообщил слесарю, зачем понадобились угольники, тот «расстроился, потому что дал мне очень хороший металл»: «Если бы он знал, для чего нужны железные обрезки, то набрал бы для меня всяких отходов, которых полно в мастерской».

Душераздирающие сцены возникали постоянно. Помощник аптекаря Фрэнк Федвик на палубе ДКТ делал инъекцию морфина одному раненому «джи-ай». «Он лежал на носилках, — вспоминает Федвик. — Неожиданно солдат поднялся и издал страшный вопль. Он увидел, что у него нет правой нога. Я повалил его на спину, и солдат простонал:

— Моя нога… Как я буду жить? Я же фермер».

Война творит с людьми необычайные вещи. Человек, который еще недавно жаждал убить другого человека, может в одно мгновение превратиться в его спасителя. Солдаты при виде раненого (даже врага) становятся ангелами милосердия. Убийство и спасение зачастую существуют рядом.

Командир «Гардинга» Палмер шел вдоль берега и методично обрабатывал скалы из всех орудий. Лейтенант Джентри характеризует его как человека «с кипучей энергией и крепкими нервами». Медиком на эсминце был доктор Маккензи. В 10.24 он обратился к капитану с настойчивой просьбой приостановить огонь на время, достаточное для того, чтобы спустить шлюпку, подойти к прибою и оказать помощь раненым на боте Хиггинса. После этого Маккензи на той же шлюпке под пулеметным и автоматным обстрелом пробрался к ДАКВ, где также было много раненых десантников. Затем он вернулся на «Гардинг».

На борту корабля его ждали. У младшего лейтенанта Роберта Рица был острый аппендицит. Только срочное хирургическое вмешательство могло спасти его жизнь. Маккензи вновь попросил Палмера прекратить огонь для того, чтобы провести операцию. Капитан с неохотой, но согласился. Через полчаса Палмер послал лейтенанта Джентри в офицерскую кают-компанию, из которой сделали временную операционную, выяснить, почему так долго возится хирург.

Маккензи объяснил Джентри, что Рицу «дали наркоза на двух человек, но он все еще никак не может успокоиться». Доктору помогали держать Рида младший лейтенант Уильям Картер и еще трое офицеров. (Картер потом говорил, что Маккензи в течение нескольких месяцев обещал сделать его своим ассистентом, и это была его первая настоящая серьезная операция.) Верхний свет погас. Картер одной рукой держал фонарь, а другой — Рица. Минут через 45 наркоз наконец начал действовать. За это время капитан со своего мостика, как говорит Джентри, «каждые пять минут посылал кого-нибудь в кают-компанию проверить, как там идут дела». Часа через полтора операция успешно завершилась. Капитан Палмер произнес «слава Богу» и приказал всем артиллерийским расчетам возобновить огонь.

Не убивали и не разрушали не только медики. Армейская служба связи и береговая охрана направили с десантом фотографов. Они были «вооружены» лишь камерами и черно-белыми пленками. Корреспонденты высаживались с первыми эшелонами[71].

Пожалуй, самым храбрым и наиболее прославленным стал Роберт Капа из журнала «Лайф», который сошел на «Омаху» с ротой «Е» во втором эшелоне. И конечно же, не в своем секторе, а в «Изи-Ред». Он задержался на рампе, чтобы сделать снимок: «Рулевой воспринял это по-своему и, чтобы помочь мне соскочить с трапа, дал мне пинок под зад». Капа укрылся возле минного заграждения и отснял целую пленку. Потом он пробрался по пояс в воде к горевшему танку. Ему хотелось бежать дальше, к дамбе, но, как фотограф написал позднее в своих мемуарах, он не смог «найти для себя „дырку“ между снарядами и пулями, которые стеной преградили последние 25 ярдов». Капа остался за танком и повторял про себя фразу, запомнившуюся с гражданской войны в Испании: «Эс уна коса муй сериа» («Плохи дела»).

Капа наконец добежал до набережной и свалился на землю: «Я оказался носом к носу с лейтенантом, с которым еще вчера вечером играл в покер. Он спросил, могу ли я представить себе то, что сейчас мелькает перед его глазами. Я ответил, что нет, и вообще вряд ли лейтенант видит то, что происходит над нашими головами.

— А я тебе скажу, — прокричал мне на ухо офицер, — мне видится мать, размахивающая моим страховым полисом».

Вокруг рвались минометные снаряды. Капа беспрестанно нажимал на затвор фотоаппарата, отщелкивая одну кассету за другой. Пленки были на исходе, и корреспонденту ничего не оставалось, как думать о возвращении в Англию. Повернувшись к морю, он увидел недалеко от берега ДСП: «Я сразу решил, что мне делать. Поднялся и пошел к судну». Держа камеры высоко над головой, Капа пошел, борясь с накатывающимися волнами, к кораблю: «Меня понесло течением. Я уже собирался вернуться к прибою, но не мог заставить себя взглянуть назад и говорил только: „Лишь бы рукой дотронуться до борта этого судна“.

ДСП, на котором находился матрос береговой охраны Шарль Жарро, подбирал раненых, чтобы доставить их в судовой госпиталь. Он заметил Капу: «Я увидел какого-то бедолагу, который барахтался в воде, судорожно глотая воздух и пытаясь удержать над волнами фотоаппарат». Капа взмолился о помощи. Шкипер бросил ему канат. Когда фотограф поднялся на борт, он «был вне себя от радости»: «Капа сделал несколько снимков на нашем корабле, которые потом появились в журнале „Лайф“.

В тот же день Капа оказался в Портсмуте, откуда он поездом выехал в Лондон, чтобы проявить пленки. Лаборанту в студии хотелось поскорее посмотреть, что получилось, и он пересушил негативы. Из 106 снимков, сделанных Капой, удалось отпечатать только восемь, и то они вышли нечеткими.

Капа вначале расстроился, но потом понял, что сероватые, расплывчатые изображения десантников, высаживающихся с ботов Хиггинса или укрывающихся от пуль за минными заграждениями, лучше всего передают атмосферу хаоса и страха, царившую тогда на «Омахе». Отчасти благодаря чрезмерному усердию лаборанта лондонской студии фотографии Капы стали самыми известными снимками дня «Д».

Режиссер и продюсер из Голливуда Джон Форд в день «Д» возглавлял съемочную группу управления стратегических служб. Его команда операторов пересекла Ла-Манш на эсминце «Планкет» с аппаратурой стоимостью в 1 млн долларов. Спустя 20 лет он делился своими воспоминаниями с репортером журнала «Америкэн леджион мэгэзин» Питом Мартином. Рассказ человека с обостренным взглядом документалиста представляет особый интерес. Поэтому я привожу его более подробно.

«Когда мы отчалили, — говорил Форд Мартину, — мы шли последними в длиннющем корабельном конвое… Вдруг наша флотилия каким-то образом перестроилась. И „Планкет“ оказался впереди всей колонны. Я немало удивился тому, что мне с моими камерами пришлось возглавить вторжение в Нормандию».

«Планкет» бросил якорь у побережья «Омаха» в 6.00. «И вокруг нас все закрутилось».

Форд видел, как высаживалась первая волна десантников: «У них не было никаких шансов выжить».

«Адский огонь встретил и ДССК с танками и бульдозерами. Позже я узнал, что только три из 30 или 40 бульдозеров выгрузились на сушу. Я помню, как десантные суда метались между подводными заграждениями и подрывались на минах. Еще позже, намного позже мне стало известно, что примерно на той же неделе кораблестроительные верфи в США начали увольнять сотни людей на основании того, что сократились военные заказы».

Перед командой Форда стояла «простая задача снимать все, что происходит на „Омахе“. Простая, но далеко не легкая». Форд перебрался на ДАКВ. Он обратил внимание на одного чернокожего матроса, который перевозил на другом ДАКВ какое-то снаряжение: «Я смотрел на него как завороженный. Рядом рвались снаряды. Казалось, что немцы прямо-таки за ним охотились. А он, лавируя между заграждениями, продолжал передвигаться на своей амфибии взад-вперед, взад-вперед, сохраняя полнейшее спокойствие. И я подумал: «Господи, если кто-то и заслуживает медаль, то этот человек — непременно». Мне хотелось его заснять, но я находился в тот момент в довольно безопасном месте и решил: «Бог с ним». Мне пришлось признаться в том, что он был смелее, чем я».

Не меньше поразили Форда пехотинцы: «Меня изумляли выучка и упорство этих молодых парней, которые спрыгивали навстречу огню с десантных судов, падали на песок, мучаясь рвотой, поднимались и бежали дальше. Это впечатляло. В них не было никакой суетливости или паники. Они спокойно занимали позиции и настойчиво продвигались вперед».

Операторы, как и десантники, сойдя на берег, вынуждены были сразу же залечь у немецких заграждений: «Я не позволял им выходить из укрытий. И все-таки мы потеряли несколько человек. Эти ребята, измотанные морской качкой, показали себя настоящими героями. Я преклоняюсь перед их мужеством. Они высаживались первыми, но не с автоматами и винтовками, а с камерами».

«События дня „Д“ запечатлелись в моей памяти как кадры из несмонтированной кинопленки. Но очевидна одна общая сюжетная линия: каждый солдат в ходе сражения переживает опасность в одиночку и ведет свой собственный бой».

«Мы должны были отобразить для истории все вторжение. Но каждый из нас видел только то, что происходило перед его глазами. Я не говорил операторам, куда направлять камеры. Они снимали все, что попадалось в объектив. Эти, по сути, еще мальчишки не выказывали ни малейшего страха».

Пленку отправили в Лондон для проявки. «Кодакхром» пришлось перевести в черно-белый вариант для показа в хрониках в кинотеатрах: «Мои монтажеры работали сутками, выбирая наиболее впечатляющие кадры. Посменно. Четыре человека по четыре часа. Я думаю, что это был самый грандиозный монтаж за все времена. Но зрители увидели немного из того, что мы отсняли. Правительство, очевидно, испугалось показать на большом экране, сколько американцев погибло во время высадки»[72].