|
||||
|
Мятежное время
В истории Руси последняя четверть XIV в. похожа на солнечный день после затяжных дождей. То была героическая эпоха, обессмертившая себя великим подвигом Куликова поля, мужественной готовностью сразиться с полчищами самого Тамерлана. Не одна Русь — вся Восточная Европа находилась тогда в состоянии непрерывного брожения. Повсеместно старые политические формы оказывались тесны для новых идей и стремлений. Великий князь Литовский Ольгерд умер в мае 1377 г. После смерти Ольгерда в Литве началась борьба за власть между его сыновьями и племянниками. Сын Ольгерда князь Ягайло, утвердившись на виленском престоле, в начале 1386 г. женился на польской королеве Ядвиге и стал правителем обоих государств. Договоренность об этом союзе, а также о принятии Ягайлом католичества была достигнута на встрече литовских князей с польскими магнатами в августе 1385 г. в местечке Крево. Заключив Крев-скую унию с Польшей, Великое княжество Литовское еще долго содрогается от внутренних усобиц. В начале 90-х годов у власти здесь оказывается энергичный, воинственный князь Витовт, сын Кейстута, убитого в 1382 г. по приказу Ягайло. Вынашивая мечту о разрыве с Польшей, он до времени копит силы, ищет союза с Москвой. В 1399 г. Витовт предпринимает неудачную попытку добить ослабевшую после нашествия среднеазиатского завоевателя Тимура (Тамерлана) Золотую Орду. Однако битва на реке Ворскле 12 августа 1399 г. принесла победу новому хозяину Орды — ставленнику Тимура хану Едигею. После этого Витовт оказывается перед необходимостью перестроить свою внешнюю политику. Он сближается с Польшей и Орденом и с их помощью начинает наступление на русские земли. Одряхлевшая Византия, казалось, вот-вот должна закончить свой долгий исторический путь под ударами турецких султанов из династии Османов. Турки к концу 80-х годов XIV в. заняли не только Малую Азию, но и Балканы. В 1393 г. они взяли Тырново — столицу Второго Болгарского царства, а в 1398 г.— древний город Видин на Дунае. Однако на пути османских завоеваний неожиданно встал непобедимый Тимур. «Железный хромец», как называли его современники, уже не раз тяжелой рукой стучал в восточные ворота Европы. Во второй половине 80-х — начале 90-х годов XIV в. он нанес несколько ударов по Золотой Орде. В 1395 г. Тимур наголову разгромил ордынского хана Тохтамыша в битве на Тереке, разорил и сжег Сарай-Берке. 28 июля 1402 г. Тимур разгромил войско османов в битве при Анкаре и тем самым на полвека продлил агонию Византии. Лишь в 1453 г. туркам удалось захватить Константинополь. Весьма сложным, противоречивым было и политическое развитие русских земель в этот период. Победа на Куликовом поле (1380) укрепила первенство Москвы среди других феодальных центров. Однако Золотая Орда была все еще очень сильна. После падения Мамая на ее престоле утвердился хан Тох-тамыш. В 1382 г. он совершил поход на Русь, обманом взял Москву и расправился с ее жителями. Вскоре князь Дмитрий Иванович в знак покорности Тохтамышу отправляет в ханскую ставку своего старшего сына Василия. Не имея сил для продолжения борьбы с Ордой, московский князь обращает все средства на укрепление своего положения в русских землях. Одновременно он напряженно ищет путей военного усиления Москвы за счет союзов с различными политическими центрами Восточной Европы. По мнению некоторых историков, в последней четверти XIV в. существовала реальная возможность объединения Великороссии и Великого княжества Литовского, основную часть населения которого составляли русские. И московские Рюриковичи, и литовские Гедиминовичи не желали упустить столь заманчивой возможности. Силы сторон были примерно равны, и оттого спор за первенство в будущем государстве перерос в затяжное военное противоборство. Возможность объединения сил Руси и Литвы, сохранившаяся и после заключения Кревской унии в 1385 г., настораживала соседние государства — Польшу, Орден, Золотую Орду. Они делали все возможное для того, чтобы не допустить развития событий, в этом направлении. Необычайный накал борьбы, тревожная неопределенность политических перспектив — отличительные особенности международной обстановки последней четверти XIV в. Константинопольский патриархат, русская высшая иерархия не могли остаться в стороне, наблюдая за событиями «с точки зрения вечности». Мечты о могущественном православном государстве в Восточной Европе будоражили воображение церковников, заставляли их пускаться на самые рискованные политические предприятия. Не случайно этот период стал одним из самых драматических в истории русской церкви. В эти годы с необычайной отчетливостью проявились обычно скрытые завесой демагогии приемы и цели политической деятельности высших церковных иерархов. Разумеется, было бы исторически неверным рисовать их поступки одними лишь темными красками. Самые низменные мотивы— корыстолюбие, зависть, жажда власти, переплетаясь с горячей верой, бесстрашием, патриотизмом, образуют на редкость причудливую ткань минувшей жизни. Церковные деятели той эпохи отличались твердым характером и несокрушимым упрямством. Наблюдая за их сложными, часто трагическими судьбами, мы и на расстоянии шести столетий ощущаем необычайную силу духа. Многие из целей, которые они ставили перед собой, кажутся нам наивными, сомнительными или ложными. Однако мы невольно восхищаемся их готовностью действовать, подчас даже рисковать головой во имя того, во что они верили, к чему стремились. После кончины митрополита Алексея (12 февраля 1378 г.) в Москве был пущен слух, будто умирающий святитель все же благословил Митяя своим наследником. Спасский архимандрит обосновался на митрополичьем дворе, распоряжаясь делами и людьми, как истинный хозяин «дома пречистой Богородицы». Для подтверждения прав Митяя решено было собрать собор русских епископов, подчинявшихся покойному митрополиту Алексею. Цели созыва этого собора источники, а вслед за ними и историки определяют по-разному. Возможно, собравшиеся иерархи должны были возвести Митяя в сан епископа Владимирского. Это была именно та ступень, с которой взошел на престол митрополит Алексей. Обычно кандидатов на епископскую кафедру утверждал лично митрополит, совершавший над ними обряд хиротонии («рукоположения»). Однако, церковные каноны допускали в особых случаях поставление епископа соборам нескольких местных епископов. Не исключено и то, что замысел Митяя и стоявшего за ним князя Дмитрия Ивановича был куда более смелым: собор епископов должен был избрать Митяя на митрополичью кафедру и тем самым положить начало автокефалии (самоуправлению) русской церкви. Зная широту замыслов князя Дмитрия Ивановича, находившегося тогда в зените своего могу щества, можно признать это предположение вполне вероятным. Известно, что в Москве, получив сообщение о поставлении в декабре 1375 г. на место еще живого Алексея нового митрополита «всея Руси» — Киприана, стали во всеуслышание бранить византий ского императора и патриарха Филофея, называя их «литвинами». По-видимому, тогда же князь Дмитрий Иванович распорядился исключить из числа поминаемых во время церковной службы имя византийского «царя». За всем этим чувствуется не только минут ное настроение, но и явное намерение великого князя разорвать путы церковно-иерархических связей с Константинополем. Примером могли послужить Болгария и Сербия, где давно уже существовали собственные, независимые от Константинополя, церковные организации во главе с местными патриархами. Церковная политика великого князя Дмитрия была направлена на создание самостоятельной великорусской церкви, глава которой, митрополит, избирается и действует согласно указаниям светских властей. Здесь, как и во многом другом, Дмитрий ставил задачи, решить которые удалось лишь его правнуку-Ивану III. Действия великого князя вызвали острое недовольство значительной части духовенства. Наиболее-авторитетным лицом церковной оппозиции был уже известный читателю игумен Сергий Радонежский. Его ближайшими сподвижниками были игумены подмосковных общежительных монастырей Афанасий (Высоцкий монастырь близ Серпухова), Федор, племянник Сергия (Симоновский монастырь на южной окраине Москвы), Иван (Высоко-Петровский монастырь на северной окраине Москвы), Андроник (Спасский монастырь на р. Яузе). Церковно-политическим идеям Сергия сочувствовали многие представители боярства. У московских «старцев» имелись единомышленники и в других княжествах. Летом 1378 г. «старцы» предприняли первую попытку заставить князя Дмитрия отказаться от его планов относительно Митяя. Они сделали ставку на митрополита Киприана, который в 1375 г. был поставлен на Литву с тем условием, что после смерти: Алексея он объединит под своей властью всю митрополию. Фигура митрополита Киприана стараниями историков и литературоведов в последние годы все ярче выступает из мрака забвения. Диапазон оценок его личности и деятельности очень широк: от «проходимца» до одного из крупнейших деятелей «православного возрождения», утонченного интеллектуала, далеко обогнавшего свое время. Биография Киприана известна лишь в самых общих чертах, с большой долей предположений. Будущий митрополит происходил из знатного болгарского рода Цамблаков. В юности он покинул родину и вместе с выдающимся деятелем древнеболгарской литературы, впоследствии патриархом, Евфимием Тырновским перебрался в Византию. Приняв монашество, Киприан долгое время жил на Афоне[74]. Здесь, в скалистых горах над Эгейским морем, ютились десятки больших и малых монастырей. В XIV—XV вв. Афон был самым авторитетным центром православного монашества, питомником высшей церковной иерархии, рассадником не только теологических, но и общественно-политических доктрин. Вероятно, именно на Афоне Киприан познакомился с патриархом Филофеем, пережидавшим там тяжелые времена изгнания. В 1364 г. Филофей вновь вернулся на патриарший престол и призвал Киприа-на для выполнения различного рода ответственных поручений. В ходе одной из своих дипломатических миссий Киприан сумел расположить в свою пользу литовских князей и с их помощью стал митрополитом Киевским в декабре 1375 г. Митрополит Алексей и его окружение, по-видимому, не питали к литовскому митрополиту особой вражды. Во время своего приезда в Северо-Восточную Русь в 1374 г. он поразил их своими обширными познаниями, увлек головокружительными планами объединения всех сил православного мира для борьбы с натиском мусульман и католиков. Невозмутимых, погруженных в молчание лесных подвижников Киприан сумел заинтересовать рассказами о византийском исихазме — мистическом течении, последователи которого путем строгого аскетизма и особого рода психофизических приемов «приближались к богу». В молитвенном экстазе перед их взором вспыхивало ослепительное сияние — то самое, что, согласно Евангелию, окружило Христа в момент его общения с богом на горе Фавор. Познакомившись на Афоне с учением основателей исихазма Григория Синаита и Григория Паламы, Киприан стал их последователем. И все же московских «ревнителей благочестия» Киприан привлекал не столько как проповедник исихазма. Прежде всего они видели в нем энергичного политика, убежденного сторонника старых традиций в отношениях между церковью и великокняжеской властью. Такой человек, как Киприан, мог с успехом противостоять посягательствам московского князя на политический суверенитет митрополичьей кафедры. Успешнее, чем кто-либо другой, Киприан мог добиваться сохранения единства русской митрополии — одного из главных условий ее политической самостоятельности. Конечно, от Киприана трудно было ожидать того московского патриотизма, который столь ярко окрасил деятельность митрополита Алексея. Однако все понимали, что времена Алексея минули безвозвратно. После смерти Алексея Киприан налаживает тайные контакты с московскими «старцами». Его собственное положение к лету 1378 г. оказалось крайне 'Неустойчивым. Со смертью Ольгерда Киприан лишился могущественного покровителя. Другой доброхот Киприана, патриарх Филофей, еще в 1376 г. был вновь сведен с престола. Новый патриарх Макарий враждебно относился к Киприану и готов был пойти навстречу московским требованиям относительно Митяя. Оказавшись в политической изоляции, Киприан решился на отчаянный шаг. В июне 1378 г. он отправился в Москву. Некоторые подробности этой рискованной и в сущности загадочной поездки мы узнаем из двух посланий митрополита Киприана к единомышленникам — игумену Сергию Радонежскому и его племяннику Федору. Митрополит хотел во что бы то ни стало попасть в Москву, где он надеялся оказаться под защитой авторитета Сергия и его «старцев». Они должны были удержать князя от расправы с незваным гостем. Каковы были дальнейшие планы Киприана — можно только догадываться. Вероятно, он рассчитывал при личной встрече склонить князя Дмитрия к сотрудничеству, к отказу от поддержки Митяя. Посредником в этих переговорах мог стать игумен Сергий. Московский князь через своих людей узнал о намерениях Киприана и решил не допустить его в Москву. На дорогах, по которым мог ехать Киприан, были выставлены крепкие заставы. Если верить Киприану, воеводы имели приказ действовать по обстоятельствам и в случае необходимости даже убить митрополита. Послы Сергия, направленные для встречи Киприана и сопровождения его в Москву, были задержаны по приказу князя Дмитрия. Узнав от кого-то о княжеских заставах на дорогах, Киприан «иным путем прошел». Ему обязательно нужно было попасть в Москву. Но именно здесь его ожидало разочарование. Никаких решительных действий в его поддержку «старцы» не предпринимали. Митрополит воочию убедился в своей ошибке: он переоценил влияние «старцев» на князя, их готовность рисковать всем. Как это ни парадоксально, именно князь Дмитрий Иванович, воспитанием которого занимался сам митрополит Алексей, менее, чем кто-либо из потомков Калиты, питал уважение к «святительскому сану». Он приказал арестовать Киприана и его свиту. Митрополита содержали в строгом уединении, под надзором самых преданных княжеских слуг. Опасаясь протестов со стороны «старцев» и их московских единомышленников, князь стремился побыстрее отделаться от назойливого иерарха. Вечером следующего дня, пишет Киприан, «пришли, вывели меня, и я не знал, куда меня ведут — убивать или потопить?»[75]. Выдворили Киприана ночью. Конвойные, сопровождавшие его до самой литовской границы, были облачены в одежду, снятую со слуг митрополита. «Слуг же моих — сверх многого и злого, что с ними сделали, отпуская их на клячах разбитых без седел, в одежде из лыка, —из города вывели ограбленных и до сорочки, и до штанов, и до подштанников; и сапог, и шапок не оставили на них!» —писал Киприан в послании к Сергию и Федору 23 июня 1378 г. Это послание —великолепный образец эпистолярного жанра. Болгарин Киприан в отличие от других митрополитов — выходцев из Византии свободно владел русским языком и даже оставил заметный след в литературе. Местами в послании прорывается еще не остывшая, клокочущая ярость. Однако как истинный дипломат византийской школы Киприан не дает чувствам захлестнуть разум. Он обращается не только к двум игуменам, но и ко всем, кто «единомудрен» с ними. Послание представляет собой краткое политическое «credo» Киприана. Его основные положения: незаконность возвышения Митяя; необходимость сохранить единство митрополии; возврат к старым, «доалексеевским», нормам отношений между московским князем и митрополитом. Учитывая, что послание могло попасть и в руки к князю Дмитрию, митрополит подробно развивает мысль о том, какую пользу он сам принес и еще мог бы принести Москве. Между строк читается заветная мысль Киприана: во имя «высших интересов» он готов забыть обиды, нанесенные ему князем, и сотрудничать с ним на условиях равноправного союза, но отнюдь не подчинения: «Два с половиной года я в святительстве... Не вышло из уст моих ни слова против князя великого Дмитрия — ни до поставления, ни по поставлении, — ни на его княгиню, ни на его бояр. Не заключал я ни с кем договора, чтобы другому добра хотеть больше, чем ему, — ни делом, ни словом, ни помыслом. Нет моей вины перед ним. Наоборот, я молил бога о нем, и о княгине, и о детях его, и любил от всего сердца, и добра хотел ему и всей отчине его. А если слышал, что кто-нибудь замышляет на него зло, ненавидел того. И когда мне «приходилось служить соборно, ему первому велел '«многая лета» петь, а уже потом другим. ...Я к нему ехал, чтобы благословить его, и княгиню его, и детей его, и бояр его, и всю отчину его, и жить с ним в своей митрополии, как и мои братья митрополиты с отцом его и с дедом, с князьями великими. А еще дарами честными хотел его одарить...» Примечательно, что Киприан обещает «жить» с князем так, как жили митрополиты с его отцом и дедом. Об отношениях Алексея с самим Дмитрием Киприан намеренно умалчивает. В конце послания Киприан бодро заявляет: «Мне же... бесчестье большую честь придало по всей земле и в Царьграде». Действительно, ему ничего другого и не оставалось, как отправиться на Босфор и там пытаться воспрепятствовать признанию Митяя. 18 октября 1378 г. он отправил из Киева своим московским друзьям краткое послание, в котором благодарит их за присылку вестей, ободряет и сообщает о своем скором отъезде в Константинополь. Киприан отправился в Константинополь сухим путем: через Молдавию и Болгарию. По дороге, на Дунае, он был дочиста ограблен разбойниками, но вскоре поправил свои дела, заехав в родное Тырново. Земляки во главе с самим патриархом Евфимием очень тепло приняли Киприана. В мае 1379 г. митрополит прибыл наконец в столицу Византии. Там, по выражению одного источника, «питаясь тщетными надеждами», он провел около года. В июне 1379 г. он стал свидетелем низложения императора Андроника IV и торжества его отца, Иоанна, вернувшего себе престол. Вскоре новый император созвал церковный собор для осуждения патриарха Макария, ставленника Андроника. На этом соборе присутствовал и Киприан. Новый патриарх Нил был избран лишь год спустя— в июне 1380 г. Вскоре после этого Киприан внезапно покинул Константинополь и ни с чем уехал обратно в Киев. Потерпев неудачу в истории с Киприаном, московские «старцы» не сложили оружия. Они стали искать новых путей к достижению своих целей, новых людей, способных противостоять Митяю. Весной 1379 г. они сделали ставку на суздальского епископа Дионисия. Этот иерарх по образу мыслей был «единомудрен» с Сергием Радонежским. Воспитанник Киево-Печер-ского монастыря, он впоследствии перебрался в Нижний Новгород, где основал Печерский монастырь. Как и Сергий, Дионисий стремился к обновлению русского монашества, к распространению общежительных монастырей — «киновий». В своей обители он воспитал несколько видных подвижников, среди которых наиболее известным был «старец» Евфимий — основатель Спасского монастыря в Суздале. Церковные авторы не жалели хвалебных эпитетов по адресу Дионисия. Если верить одному из них, в лице Дионисия церковь имела «мужа тихого, кроткого, смиренного, искусного, премудрого, разумного, вдумчивого и рассудительного, искусного в божественных писаниях, в поучениях и толковании книг»[76]. В 1374 г. митрополит Алексей решил восстановить упраздненную им в 60-е годы суздальскую епископскую кафедру. Дионисий, через Сергия и других «старцев» связанный с Москвой, был признан наилучшей кандидатурой на этот очень ответственный в политическом отношении пост. Алексей не ошибся в своем выборе. После смерти митрополита Дионисий оказался одним из самых стойких его последователей. Прибыв в Москву на собор, Дионисий демонстративно выказывал пренебрежение к Митяю, не явился к нему с поздравлением по случаю прихода к власти. При встрече между епископом и кандидатом на митрополию произошел крупный разговор, записанный кем-то из окружения Дионисия. Митяй надменно заметил: «Разве ты не знаешь, кто я? Мне подвластна вся митрополия!» «Не имеешь ты надо мной никакой власти,—возразил Дионисий. — Лучше было бы тебе придти ко мне за благословением и поклониться мне: ведь я епископ, а ты пол. Кто же старше: епископ или поп?» «Ты меня попом назвал, а я тебя и попом не оставлю! — вскипел Митяй. — И скрижали твои (знаки епископского достоинства.— Н. Б.) своими руками спорю! Но не сейчас отомщу тебе, а когда вернусь из Царь-града...»[77] Собор епископов состоялся в конце 1378 — начале 1379 гг. На соборе Дионисий заявил о незаконности (планов относительно Митяя. Вскоре стало известно, что он намеревается поехать в Константинополь, чтобы там помешать успеху замыслов Митяя и великого князя Дмитрия. Узнав об этом, князь распорядился арестовать Дионисия. Суздальский владыка стал клясться, что не будет более выступать против Митяя. Дмитрий хорошо знал цену обещаниям, даваемым в застенке. Еще на примере митрополита Алексея он убедился в том, что слово церковного иерарха — такая же сомнительная гарантия, как и княжеское «крестоцелование». Поэтому он не спешил освобождать Дионисия. Вот тут-то в ход событий вмешался, наконец, и сам Сергий. Он взял Дионисия «на поруки», подтверждая нерушимость его клятв. В начале лета 1379 г. Дионисий получил свободу и отправился в свою епархию. Там он не пробыл и недели: нарушив клятву и «поручника свята выдав», суздальский епископ через Орду отправился в Константинополь. Разгневанный Митяй обрушил на головы Сергия и Дионисия град упреков и проклятий и даже пригрозил разорить Троицкий монастырь и другие лесные обители. Впрочем, до исполнения угрозы дело не дошло. Митяй решил прежде получить официальное признание патриархии, а затем уже, развязав себе руки, расправиться со своими недоброжелателями на Руси. В середине июля 1379 г. он выехал из Москвы в сопровождении большой свиты, в состав которой помимо клириков входили и великокняжеские бояре. Во главе посольства князь поставил своего ближнего боярина Юрия Васильевича Кочевина-Олешинского. Прощаясь с Митяем и сопровождавшими его боярами, Дмитрий Иванович сказал: «Если будет оскудение или какая нужда и понадобится тысяча рублей серебра или еще сколько — то вот вам моя кабальная грамота с печатью». Это была высшая форма доверия: Митяй мог занять на имя великого князя любую сумму у константинопольских ростовщиков. В азарте борьбы князь готов был опустошить московскую казну, лишь бы достичь своей цели и увидеть, наконец, Митяя признанным митрополитом. По дороге в Царьград Митяй имел встречу с Мамаем, кочевавшим в крымских степях. От имени номинального правителя Орды хана Тюляка Митяю был выдан ярлык, в котором он именовался «митрополитом Михаилом». Как и прежние правители Орды, Мамай стремился привлечь русскую церковь на свою сторону. Добравшись до Кафы (современная Феодосия), московские послы взошли на корабль, который отплывал в Константинополь. И вот настал долгожданный день, когда на горизонте показались храмы и дворцы «Царя-города». Но тут случилось неожиданное: еще недавно вполне здоровый, полный сил, Митяй умер. В источниках есть сведения, что его задушили. Среди участников посольства началось смятение. Многие вспоминали удивительную — если не сказать подозрительную — прозорливость Сергия. В ответ на угрозы Митяя после бегства Дионисия радонежский игумен, не любивший бросать слов на ветер, спокойно заметил: «Не видать ему Царьграда»[78]. Корабль с русскими послами встал на рейде. Тело бедного Митяя в лодке отвезли на берег и предали земле на окраине Константинополя. После этого между участниками посольства начались жаркие споры относительно дальнейших действий. Возвращаться на Русь с пустыми руками от самых ворот Царьграда было неразумно. Бояре видели лучший выход из положения в том, чтобы заменить Митяя его политическим двойником — человеком незнатным, всецело преданным князю Дмитрию, далеким от своенравных «старцев» круга Сергия. Такой человек в свите Митяя нашелся. Звали его Пимен. Он занимал довольно скромный пост архимандрита Успенского Горицкого монастыря в Переяславле-Залесском. Против кандидатуры Пимена дружно выступило духовенство из свиты Митяя. Их вождем стал архимандрит московского Петровского монастыря Иван, «начальник общему житию», единомышленник Сергия Радонежского. Однако бояре уже усвоили «княжеские» методы борьбы с несговорчивыми церковниками. Иван был закован в цепи и посажен под стражу. Испуганные клирики притихли. Явившись в патриархию, московские послы заявили, что Пимен и есть тот самый кандидат на митрополию, о котором просит московский великий князь. Дело затянулось до лета 1380 г., когда новый патриарх Нил поставил, наконец, Пимена митрополитом на одну лишь Великороссию. Эта победа дорого обошлась боярам. В ход пошли заемные кабалы с печатью великого князя Дмитрия. Автор «Повести о Митяе» рассказывает: «Русские позанимали этой кабалой серебро в долг на имя великого князя у фряз (итальянцев.— Н. Б.), у бесермен в рост. Тот долг растет и до саго дня. И роздали посулы тем и другим, и едва утолили всех... Царь же и патриарх много расспрашивали Пимена и тех, кто был с ним. И собрали собор, и после расспросов, и изысканий, и расследований, решили поставить Пимена митрополитом. При этом греки сказали так: «Правду ли говорят русские, или неправду — но мы поступаем по истине; мы правду делаем, и творим, и глаголем». Так поставил патриарх Нил Пимена митрополитом на Русь»[79]. Сборы в обратную дорогу и само путешествие растянулись еще более, чем на год. Лишь в конце 1381 г. посольство вместе с Пименом вернулось домой. Но здесь их ожидали отнюдь не почести и награды. «Когда Пимен прибыл в Коломну, то сняли с него клобук белый, с головы его, и развели в разные места спутников его — советников и клирошан. И отняли у него ризницу его, и приставили к нему сторожем некоего боярина по имени Иван, сына Григория Чюровича, прозванного Драницей. И послали Пимена в изгнание и в заточение. И повезли его с Коломны на Охну, не заезжая в Москву, а от Охны в Переяславль, а оттуда в Ростов, а оттуда на Кострому, а с Костромы в Галич, а из Галича на Чухлому...»[80] Низверженный с высоты митрополичьего престола, заброшенный в глухие заволжские леса, Пимен мог теперь вволю поразмыслить о превратностях судьбы, вспоминая слова древнего мудреца Екклезиаста: «Лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа». Что же произошло в Москве после отъезда Митяя в Константинополь? Что заставило князя Дмитрия столь круто расправиться с людьми, исполнившими— в меру своею разумения — его волю? Осенью 1379 г. московские «старцы», пользуясь отсутствием Митяя, стали искать путей примирения с князем Дмитрием. Сергий Радонежский уверенно -заявлял, что Митяй не увидит Царьграда. Однако он понимал, что если тот все же вернется из патриархии в митрополичьем клобуке, то для лесных монастырей и их обитателей наступят тяжелые времена. Если же Митяй внезапно исчезнет с исторической сцены, вновь возникнет вопрос о признании Киприана. Сергий надеялся примирить великого князя с этой кандидатурой. Но прежде нужно было восстановить сильно пошатнувшееся влияние самого радонежского игумена при московском дворе. Не одни «старцы» напряженно размышляли над создавшимся положением. Князь Дмитрий тоже склонен был пойти на мировую. Он чувствовал, как ход событий неотвратимо приближает тот роковой день и час, когда Русь встретится с Ордой в решающей схватке. От своих разведчиков князь знал, что Мамай, не желая рисковать, копит силы, подыскивает союзников, вербует наемников. Сам Дмитрий в конце 1379 —начале 1380 гг. привлек на свою сторону литовских князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей. Однако главная задача заключалась в том, чтобы как можно больше русских княжеств в нужный момент выступили заодно. Для укрепления единства, для воодушевления воинов Дмитрию нужен был авторитет лесных отшельников. Но он не хотел первым идти на примирение, отчасти из гордости, отчасти потому, что «старцы» тотчас потребовали бы каких-то уступок с его стороны. И тогда первый шаг сделал Сергий... Среди многочисленных «чудес», о которых рассказывает «Житие Сергия Радонежского», одно выделяется особым религиозно-политическим колоритом. Это рассказ о явлении Богоматери Сергию. Однажды Сергий долго и самозабвенно молился перед иконой Богоматери. Вероятно, это была та самая, небольшая по размерам, но очень выразительная по живописи икона «Богоматерь Одигитрия», которая до сих пор хранится в Загорском музее и, согласно старой монастырской традиции, считается любимой, келейной иконой самого Сергия. Закончив молитву, Сергий обратился к своему ученику келейнику Михею со словами: «Чадо! Будь бдительным и бодрствуй, потому что видение чудесное и ужасное будет нам в сей час». И тут же раздался голос: «Вот Пречистая грядет!» Услышав голос, Сергий стремительно вышел из кельи. «И вот свет ослепительный, сильнее солнца сияющий, ярко озарил святого; и видит он пречистую Богородицу с двумя апостолами, Петром и Иоанном, в несказанной светлости блистающую. И когда увидел ее святой, он упал ниц, не в силах вынести нестерпимый этот свет, — повествует автор «Жития Сергия» Епифаний Премудрый. — Пречистая же своими руками прикоснулась к святому, говоря: «Не ужасайся, избранник мой! Ведь я пришла посетить тебя. Услышана молитва твоя о учениках твоих, о которых ты молишься, и об обители твоей...»[81] Богоматерь пообещала Сергию и впредь защищать его монастырь от опасностей и снабжать всем необходимым. «Сказав это, стала она невидима». «Святой же в смятении ума страхом и трепетом великим объят был. Когда он понемногу в себя пришел, увидел Сергий ученика своего лежащим от страха, словно мертвого, и поднял его. Тот же бросился к ногам старца, говоря: «Скажи мне, отче, господа ради, что это было за чудесное видение? Ведь дух мой едва не разлучился с телом из-за блистающего видения». Святой же радовался душой, так что лицо его светилось от радости той, но ничего не мог ответить, только вот что: «Потерши, чадо, потому что и во мне дух мой трепещет от чудесного видения». Окончательно успокоившись, Сергий призвал к себе своих учеников и рассказал им о случившемся. Эта чисто средневековая история порождает немало вопросов. Прежде всего следует решить: не выдуман ли весь этот эпизод Епифанием Премудрым, писавшим лет 20 спустя после кончины Сергия? На этот вопрос можно ответить отрицательно. Все, что мы знаем о методах работы Епифания, позволяет утверждать: в основе рассказа о «явлении Богоматери Сергию» лежали подлинные события, точнее — подлинные переживания троицкого игумена, его «потусторонние» видения, которые он сам и его современники воспринимали как реальность. Чтобы лучше понять эту историю, вспомним одно рассуждение Бальзака. «В наши дни явления галлюцинации настолько признаны медициной, что этот обман наших чувств, это странное свойство нашего ума более не оспаривается. Человек под воздействием чувства, напряженность которого превращает это чувство в манию, часто приходит в то состояние, какое вызывает опиум, гашиш и веселящий газ. Тогда появляются привидения, призраки, тогда воплощаются сны и погибшее оживает, не тронутое тлением. То, что было мыслью, становится одушевленным существом или художественным творением, полным жизни» [82]. До наших дней сохранился выполненный в конце XIV — начале XV в. шитый покров с изображением Сергия. Полагают, что он достоверно передает внешность радонежского игумена. Необычайно выразительно скуластое худощавое лицо Сергия, обрамленное копной густых рыжеватых волос и широкой, уже изрядно тронутой сединой бородой. Мастер сумел передать и отсутствующий, устремленный «внутрь себя» взгляд слегка раскосых глаз. Облик аскета, отшельника подчеркивает длинный коричневый плащ, скрывающий фигуру «старца». Судя по этому изображению, Сергий — человек незаурядной внутренней силы и вместе с тем очень эмоциональный, способный приводить себя в состояние религиозной экзальтации. «Явление Богоматери Сергию» стало не только его личным мистическим достижением. Автор жития сообщает, что игумен, изменив своей обычной молчаливой скрытности, поспешил рассказать ученикам а происшедшем. Особенности массового сознания той эпохи позволяли Сергию рассматривать свою «встречу» с Богоматерью как событие, имеющее огромное общественное значение. Для современников Сергия «явление Богоматери» в Троицком монастыре было великим и радостным событием, укреплявшим веру в небесное покровительство московской земле. По наблюдению известного знатока старых религиозных представлений А. П. Щапова, «одно явление иконы Богородицы, по народному верованию, было причиной обильного урожая хлеба и всякого овоща, хорошего лета, ведряной погоды, плодовитости скота, здоровья народного»[83]. Здесь же явилась не икона, а сама «царица небесная», причем не в сновидении, а наяву. Русская церковная история еще не знала «чудес» такого масштаба. Когда же состоялось это удивительное «свидание» Сергия Радонежского с девой Марией? «Житие Сергия» не сообщает точных дат событий. Однако, изучая произведение, можно заметить, что в нем отдельные рассказы о чудесах, не имеющие сколько-нибудь убедительной датировки, чередуются с повествованиями о событиях, время которых более или менее точно известно. Порядок следования датируемых известий в житии в целом соответствует их реальной хронологической последовательности. Рассказ о «явлении Богоматери Сергию» не случайно помещен сразу вслед за историей о Митяе. Между этими эпизодами существует явная причинно-следственная связь. По-видимому, «явление Богоматери» произошло осенью 1379 г., вскоре после отъезда Митяя в Константинополь. Постоянное нервное напряжение, в котором находился Сергий, вылилось в «чудо». Известие о столь своевременном «чуде» несомненно должно было обрадовать московского князя Дмитрия. В тревожной обстановке конца 70-х годов «явление Богоматери» должно было воодушевить людей, укрепить авторитет Москвы. Дмитрий хорошо понимал и то, что после столь громкого «чуда» престиж Сергия неизмеримо возрастал. Ход событий неотступно требовал от московского князя примирения со «старцами». Поворот в церковной политике Дмитрия заметен уже осенью 1379 г. По заказу великого князя Сергий устраивает монастырь на реке Дубенке. Собор новой обители, посвященный Успению Богоматери, был освящен - 1 декабря 1379 г. Великий князь не обходит вниманием и племянника Сергия — Федора. Он получает место придворного исповедника. Тогда же в Симоновом монастыре, игуменом которого был Федор, начинается строительство каменного собора Успения Богоматери. Восстановив дружественные отношения со «старцами», князь Дмитрий пользуется их поддержкой и в период непосредственной подготовки к борьбе с Мамаем. В некоторых источниках содержится рассказ о поездке князя Дмитрия перед Куликовской битвой в Троицкий монастырь и об участии в битве посланных Сергием монахов Пересвета и Осляби. Твердая патриотическая позиция Сергия Радонежского, его вклад в подготовку победы на Куликовом поле способствовали дальнейшему сближению Дмитрия Донского с монастырскими «старцами». Свидетельством этого может служить приезд в Москву митрополита Киприана. 23 мая 1381 г. он был торжественно встречен в городе, из которого совсем недавно его с позором изгнали. Вскоре по приезде в Москву новый митрополит вместе с Сергием Радонежским окрестил сына князя Владимира Андреевича Серпуховского Ивана. Эта церемония была своего рода демонстрацией единства Киприана и московских «киновиархов». Идя навстречу пожеланиям «старцев», Киприан деятельно взялся за укрепление внутрицерковных порядков и распространение общежительных монастырей. До наших дней сохранилось написанное в 1381 г. послание Киприана к игумену серпуховского Высоцкого монастыря Афанасию. Отвечая на многочисленные вопросы игумена, Киприан требует строгого соблюдения церковно-иерархических норм, дотошна входит в самые мелкие вопросы монастырской жизни. Один из ближайших учеников Сергия, Афанасий Высоцкий был очень дружен с Киприаном. Возможно, в 1381—1382 гг. он занимал пост митрополичьего наместника. После вторичного изгнания Киприана из Москвы Афанасий последовал за ним в Киев, а оттуда перебрался на постоянное жительство в один из константинопольских монастырей. Перемирие Дмитрия Донского с Киприаном оказалось недолгим. Уже в октябре 1382 г. князь высылает митрополита из своих владений. Если верить летописи, причиной княжеской опалы была трусость Киприана, а также его сближение с тверским князем Михаилом. Бежав из Москвы за несколько дней до подхода войск хана Тохтамыша, митрополит направился в Тверь. Вскоре после приезда Киприана тверской князь Михаил Александрович отбыл в Орду за ярлыком на великое княжение. 26 августа 1382 г. хан Тохтамыш обманом захватил Москву, перебил и увел в плен ее жителей, а сам город сжег. Во время набега Тохтамыша князь Дмитрий Иванович находился в Костроме. Вернувшись на пепелище и похоронив мертвых, князь покарал тех, кто в той или иной мере был повинен в случившемся. Осенью 1382 г. он разорил владения Олега Рязанского, указавшего Тохтамышу безопасные броды на Оке. Тогда же он вызвал Киприана из Твери и, по-видимому, имел с митрополитом «крупный разговор», итогом которого стала высылка иерарха из Москвы. Можно не сомневаться, что в разговоре с Киприаном Дмитрий вспоминал митрополита Алексея, который в 1368 г. во время «первой литовщины» возглавил оборону осажденного врагам города. Киприан же бросил на произвол судьбы не только охваченный антибоярским восстанием город, но и жену Дмитрия княгиню Евдокию, едва не попавшую в руки татар. Выслав Киприана, князь Дмитрий распорядился вернуть из ссылки опального Пимена. Этот митрополит— жалкая и трагическая фигура в истории русской церкви. Заветный митрополичий клобук оказался для него подобием тернового венца. Благодаря необычайно удачному стечению обстоятельств Пимен целых семь лет (1382—1389) удерживался на постоянно качавшемся под ним митрополичьем престоле. Однако судьба политической марионетки всегда печальна. Не имея ни минуты покоя, вынужденный жить в постоянном страхе перед завтрашним днем, Пимен к концу жизни оказался на грани безумия. Главными врагами Пимена были монастырские «старцы». Политическая обстановка 80-х годов благоприятствовала их замыслам. Резкое ослабление военного могущества Москвы после событий 1382 г. заставило князя Дмитрия на время отказаться от активной внешней политики, а также от планов создания «управляемой» митрополии. Опасаясь новых враждебных действий со стороны хана Тохтамыша, князь надеялся иметь в лице русской церкви посредника в переговорах с Ордой. Ему нужны были и те разветвленные связи, которые имели русские церковные иерархи при ханском дворе. Исходя из этих соображений, Дмитрий уже в начале 1383 г. позволил «старцам» уговорить себя отказаться от поддержки Пимена. На его место «старцы» рекомендовали уже известного читателю суздальского епископа Дионисия. Проведя несколько лет при дворе патриарха, Дионисий к этому времени успел сделаться архиепископом. В конце 1382 г. он возвратился на Русь, примирился с Дмитрием Донским и заручился поддержкой монастырских «старцев». В июне 1383 г. Дионисий вновь отправился в Константинополь. В качестве доверенного лица московского князя с ним отправился и Федор Симоновский. В начале 1384 г. патриарх Нил, соблазнившись звоном московского золота, поставил Дионисия третьим по счету митрополитом на Русь. Весной 1384 г. Дионисий возвращался из Константинополя полный надежд. Казалось, его сопернику Пимену вскоре придется вновь увидеть пустынные берега Чухломского озера. Однако Дионисий по дороге в Москву имел неосторожность заехать в Киев, во владения Киприана и литовских князей. Возможно, он считал Киприана своим единомышленником по борьбе с великокняжескими планами подчинения Церкви. А может быть, увлекавшийся Дионисий надеялся «изгоном», то есть с ходу, внезапной атакой, вытеснить соперника из Киева. Как бы там ни было, просчет дорого обошелся суздальскому владыке. «Оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись: внезапно ведь человек погибает!» — говорил когда-то знаменитый Владимир Мономах[84]. Судьба Дионисия еще раз подтвердила это наблюдение. В Киеве Дионисий был арестован местным князем Владимиром Ольгердовичем и через полтора года умер в заточении. Эта расправа не могла произойти без участия Киприана. Устранив соперника, он поспешил оказать его праху высшие монашеские почести. Тело Дионисия было похоронено в подземном кладбище Киево-Печерского монастыря, в его самой «святой» части — пещере «великого Антония», основателя монастыря. Зная шаткое положение Пимена на Руси, константинопольский патриархат постоянно вымогал у него деньги, шантажируя расследованием истории его незаконного поставления. 9 мая 1385 г. Пимен отбыл :из Москвы в Царьград. Целью этой поездки было оправдать себя и низложить литовского митрополита Киприана. Около трех лет провел Пимен в Константинополе в ожидании патриаршего суда. В июле 1388 г. он вернулся на Русь «без исправы», не достигнув желаемого. А уже весной следующего года Пимен вновь стал собираться в дорогу. Из Константинополя пришло извести о том, что патриарх Антоний, придя к власти в феврале 1389 г., объявил о низложении Пимена. Князь Дмитрий возражал против новой поездки митрополита в патриархию, считая ее пустой тратой сил и средств. Пимен и сам, конечно, не желал этого путешествия. Однако еще более, чем гнев князя, его пугала внутрицерковная оппозиция. Враждебные Пимену «старцы» и их единомышленники из числа епископов выражали открытое презрение и неповиновение низложенному митрополиту. По дороге в Константинополь Пимен как несостоятельный должник был задержан в Тане (Азове) своими давними кредиторами — генуэзскими купца-тли. Кое-как выпутавшись из этой переделки, митрополит прибыл в Кафу (Феодосию). Здесь он неожиданно столкнулся с Федором Симоновским, также направлявшимся в Константинополь. К этому времени племянник Сергия из робкого юноши, приведенного отцом на обучение в стены Троицкой обители, превратился в одного из главных лиц русской церкви. Выполняя дипломатические поручения князя Дмитрия, Федор постоянно курсировал между Москвой, Киевом и Константинополем. Ловкий, подчас беспринципный дипломат, властолюбивый иерарх, Федор по образу жизни и складу характера был очень мало похож на воспитавших его лесных отшельников. Отстаивая интересы «старцев», Федор при этом проявлял чудеса изворотливости. Он то интриговал против Пимена в пользу Дионисия или Киприана, то прикидывался его другом и вместе с ним шантажировал патриарха, обращаясь за помощью к «бесер-менам» — туркам. При этом Федор не забывал и о своих собственных интересах. Вначале он выхлопотал в патриархии для своего Симонова монастыря право «ставропигии», то есть неподсудности митрополиту. По всем конфликтным вопросам архимандрит Симонова монастыря мог обращаться непосредственно к патриарху. Вскоре Федор получил от Пимена пост ростовского епископа и добился учреждения в Ростове архиепископства. На Руси был тогда лишь один архиепископ— новгородский владыка. Став ростовским архиепископом, Федор фактически занял вторую после митрополита ступень в русской церковной иерархии. Весной 1389 г. Федор ехал в Константинополь, по-видимому, лишь с одной целью: «добить» Пимена и самому сделаться митрополитом Великороссии. Догадываясь об этом, Пимен с помощью подкупленных генуэзцев арестовал Федора, захватил его имущество и уплыл из Кафы, оставив ростовского владыку в руках тюремщиков. Однако Федор быстро сумел вырваться на свободу и поспешил вслед за Пименом. В конце июня 1389 г. Пимен со свитой прибыл в Константинополь. Там уже находился митрополит Киприан и вскоре появился Федор. Уже в Византии иерархи узнали печальную весть: 19 мая 1389 г. скончался великий князь Московский Дмитрий Иванович. Последняя опора Пимена рухнула. Новый патриарх Антоний явно держал сторону Киприана. Пимену оставалось последнее средство: оттягивать патриарший суд, оказавшись больным. Он перебрался на восточный, турецкий, берег Босфора и там, почти лишившись рассудка от выпавших на его долю испытаний, скрывался от разыскивавших его патриарших клириков. В сентябре 1389 г. после третьей неудачной попытки вызвать Пимена на суд, патриарший собор объявил о его отлучении от церкви. Это известие сломило митрополита. 11 сентября он скончался. Один из сопровождавших Пимена клириков, Игнатий Смольнянин, в своих путевых записках сообщает, что тело покойного было погребено в церкви Иоанна Предтечи, находившейся за пределами города, на самом берегу моря. Сопровождавшие Пимена клирики перешли к Киприану и принявшему его сторону Федору Симоновскому. 1 октября 1389 г. Киприан выехал на Русь. Помимо Федора Симоновского его сопровождали два греческих и два русских епископа. Корабль, на котором плыли иерархи, едва не стал добычей осенних штормов на Черном море. Однако судьба хранила Киприана. Поздней осенью 1389 г. он был уже в Киеве. Сама по себе смерть Пимена не означала еще окончания «мятежа в митрополии». После кончины князя Дмитрия Ивановича исход борьбы зависел главным образом от позиции его наследника, 17-летнего князя Василия Дмитриевича. Признанный Ордой, он 15 августа 1389 г. взошел на великое княжение Владимирское. 9 января 1390 г. в Москве сыграли свадьбу молодого Василия I с дочерью великого князя литовского Витовта Софьей. Этот брак послужил началом поворота в московской политике. Если в эпоху Дмитрия Донского Москва находилась в постоянном военном противоборстве с литовскими князьями, то теперь наступило время примирения и сближения. Опасаясь союза между Литвой и Ордой, Василий I всячески стремился поладить со своим могущественным тестем Витовтом. Осторожному политическому курсу московского князя вполне соответствовала и его церковная политика. Желая укрепить наметившийся московско-литовский союз, Василий принимает митрополита Киприа-на, который 6 марта 1390 г. торжественно въехал в Москву. Так завершилась длившаяся 12 лет схватка между московской великокняжеской властью и деятельными сторонниками укрепления политического суверенитета церкви. Итог этой борьбы нельзя определить однозначно. Московскому князю не удалось превратить митрополичью кафедру в послушный инструмент своей внутренней и внешней политики. Однако было бы неверно думать, что все усилия Дмитрия Донского, направленные на подчинение митрополии, оказались бесплодными. Ему удалось приостановить наметившуюся в третьей четверти XIV в. тенденцию к объединению двух отрядов церковных сил — митрополичьей кафедры и монастырей. В условиях, когда митрополичья кафедра сумела сохранить свой политический суверенитет, а монастырские «старцы» начали активно участвовать в политических делах, их объединение сулило московским князьям гораздо больше тревог и забот, чем выгод и преимуществ. Благоприятная политическая ситуация в Восточной Европе, а также незаурядные дипломатические способности позволили Киприану до самой смерти (16 сентября 1406 г.) «сидеть на трех стульях», сохраняя власть над православными епархиями во владениях русских, польских и литовских феодалов. Прожив долгую жизнь, Киприан пережил всех своих друзей и врагов «мятежного времени». 25 сентября 1392 г. скончался «чудный старец» Сергий. Назначив своим преемником любимого ученика — «старца» Никона, Сергий последние полгода жизни провел в полном молчании, словно прислушиваясь, как смерть медленно входила в его одряхлевшее тело. Лишь перед самой кончиной он нарушил обет и обратился к инокам с наставлениями: «Завещал единомыслие друг с другом хранить, иметь чистоту душевную и телесную и любовь нелицемерную, от злых и скверных похотей остерегаться, пищу и напитки вкушать трезвенные, а особенно смирением украшать себя,, страннолюбия (т. е. заботы о нищих, бездомных, убогих.— Я. 5.) не забывать, от противоречия уклоняться, и ни во что не ставить честь и славу жизни этой» [85]. Три года спустя, 28 ноября 1395 г., скончался ростовский архиепископ Федор, а в 1399 г., приняв схиму, умер многомятежный тверской князь Михаила Александрович. Стремясь сохранить хорошие отношения со всеми восточноевропейскими правителями, а также с русскими князьями, Киприан, насколько известно, неоказывал московскому князю заметного предпочтения. Подобно своим предшественникам Петру и Феогносту, он много путешествовал, подолгу жил во владениях Ягайло и Витовта. В его политических взглядах на первом месте были интересы Византии, которая находилась тогда на краю гибели. Отношения между Киприаном и Василием I отмечены холодноватой вежливостью и взаимным недоверием. Митрополит выступал заодно с князем лишь в тех вопросах, где интересы сторон совпадали. Князь Василий не делал митрополиту каких-либо подарков движимостью или землями. Рачительный хозяин, Киприан привел в порядок имущества митрополичьего дома. Свидетельством его стяжательских наклонностей стала известная грамота Константино-Еленинскому монастырю. Дотошно перечисляя все, даже самые мелкие повинности зависимых от монастыря крестьян, митрополит требует их неукоснительного выполнения. После кончины Киприана Василий I безропотно принял посланного из Константинополя митрополита-грека Фотия (1408—1431). Не обладая столь яркой индивидуальностью, как его предшественник,, Фотий тем не менее оказался его политическим двойником. Он проводил жизнь в странствиях по Восточной Европе, повсюду отстаивал интересы константинопольской дипломатии. В 1439 г. во Флоренции была заключена уния между православной и католической церковью. Правительство Византии надеялось таким образом укрепить связи с Западной Европой, получить военную помощь для борьбы с турками. Одним из главных организаторов Флорентийской унии был митрополит «всея Руси» Исидор (1437—1441), грек по происхождению. Он прибыл в Москву в апреле 1437 г., а уже в сентябре того же года отбыл в Италию для участия в работе совместного православно-католического церковного собора, созванного для заключения унии. Лишь в марте 1441 г. Исидор вернулся в Северо-Восточную Русь. Услышав, как Исидор, выполняя условия унии, вместо патриарха константинопольского поминает римского папу Евгения IV, московский князь Василий II (1425—1462) возмутился. Он объявил Исидора вероотступником и поместил его под стражей в Чудовом монастыре. Тем самым московское правительство стало на путь разрыва церковных связей с Византией. Однако затяжная феодальная война между представителями разных линий московского княжеского дома (1425—1453) тормозила решение этого давно назревшего вопроса. Лишь в 1448 г. собор русских епископов избрал первого автокефального (самостоятельного) митрополита — рязанского епископа Иону. С этого момента начался новый этап в истории отношений между московскими князьями и митрополитами. После захвата Константинополя турками в 1453 г. связи русской церкви с патриархатом носят эпизодический характер. В то время как митрополичья кафедра до самой середины XV в. занимала позицию выжидательного нейтралитета по отношению к объединительным усилиям московских князей, потомков Калиты деятельно поддерживали монастырские «старцы». Распространяя на новые, необжитые территории систему феодального землевладения, собирая в своих руках крупные земельные фонды, общежительные монастыри объективно действовали в интересах московских князей. Многие из видных деятелей русского монашества XV в. были и лично связаны с московским боярством, разносили по всей Руси политические идеи, утверждавшие особую историческую роль «белокаменной». Конечно, в отношениях «старцев» с московскими князьями были и свои сложности. Поддержку монастырей приходилось щедро оплачивать деньгами, землями, всякого рода «гостинцами» и «кормами» в Дни церковных праздников. Кроме того, наиболее авторитетные игумены по примеру Сергия и Федора Симоновского часто вмешивались в политические дела, писали князьям обличительные послания, а порой и открыто принимали сторону удельной оппозиции. Лишь во второй половине XV в. разбогатевшие, но обедневшие духом монастырские «старцы» становятся послушными исполнителями воли великого князя. Примечания:7 «Вечерня», «повечерие», «полунощница», «утреня», 1-й, 3-й, 6-й, 9-й «часы» и «литургия». Каждая из этих служб имеет особую тему, связанную с христианской мифологией. Особое значение имела литургия (по-гречески «служба», «церемония»). Во время литургии совершается «чудесное превращение» частиц просфоры (небольшого, особой формы хлебца) и разбавленного водой красного вина в «тело и кровь господни», которыми причащаются верующие. 8 Рождество Богородицы (8 сентября), Введение Богородицы во храм (21 ноября), Благовещение (25 марта), Рождество Христово (25 декабря), Крещение, или Богоявление (6 января), Сретение (2 февраля), Преображение (6 августа), Вход Иисуса Христа в Иерусалим (последнее воскресенье перед Пасхой), Вознесение (на 40-й день после Пасхи), Пятидесятница, или Троица (на 50-й день после Пасхи), Успение Богоматери (15 августа), Воздвижение креста (14 сентября). 74 С ы р к у П. А. Патриарх Евфимий Тырновский и его время. Т. I. Вып. 1—2. СПб., 1890. С. 255. 75 Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина XV века. М., 1981. С. 441. 76 Прохоров Г. М. «Повесть о Митяе». Л., 1978. С. 66. 77 Там же. Прилож. С. 221. 78 Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина XV века. С. 395. 79 Прохоров Г. М. «Повесть о Митяе». Прилож. С. 223. 80 Там же. С. 224. 81 Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина XV века. С. 395. 82 Бальзак О. Собр. соч.: В 10 т. Т. 6. М., 1984. С. 352. 83 Щапов А. П. Соч. Т. I. СПб., 1906. С. 75. 84 Памятники литературы Древней Руси. XI — начало XII века. М., 1978. С. 401. 85 Памятники литературы Древней Руси. XIV — середина XV века. С. 403—405. |
|
||
Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх |
||||
|