МАЙ 1968 ГОДА

Росло недовольство правых, росло недовольство левых. Но Францию чуть было не перевернули не правые, не левые, а леваки.

Подрастало поколение, которому мало что говорили рассказы о военных невзгодах и которое не соблазнялось культом потребительства. Ему не нравилось породившее его общество со всеми его злыми контрастами и оно максималистски воспринимало мир. Оно было полно энергии - и оно не хотело бороться путем подсчета процентов голосов на парламентских выборах. Меркантильные требования забастовщиков у этих ребят тоже не вызывали сочувствия.

Кому-то хватало внешних и бытовых форм отрицания. Это - сексуальная свобода, культ рок-музыки, перелетевший из Англии и США. Молодежная мода, так не похожая на взрослую: ни галстуков, ни пиджаков. Потертые джинсы, свитера, длинные волосы, косматые бороды, марихуана, девчонки, щеголяющие на пляжах топлесс.

Но вызревало, особенно в студенческой среде, и нечто посерьезнее и поопаснее. Студентов во Франции было уже 600 тысяч. Народ продвинутый, приобщенный к знаниям, в еще большей степени самоуверенный. Жили они тесными, сплоченными сообществами (наподобие промышленного пролетариата Карла Маркса), сконцентрированными в аудиториях и студенческих городках (один Латинский квартал при Сорбонне чего стоит), и любая подходящая новая идея распространялась среди молодых голов быстрее чумы.

Особенно популярен был немецко-американский философ и социолог Герберт Маркузе, находивший наибольшую революционную потенцию не в обуржуазившемся пролетариате, а в «аутсайдерах» (люмпенах и прочих неприкаянных) и в студенчестве. Это было и лестно, и будоражило. Стали появляться левоэкстремистские группы («гошисты» - «левые»), немногочисленные, но эмоциональные и бесстрашные. Они презирали «реформистов», к которым относили коммунистов, социалистов, профсоюзных активистов. Себя бунтари предпочитали причислять к троцкистам, маоистам, анархистам, фи-делистам (а еще лучше чегеваристам).

Повод всегда найдется. Но его и искать не пришлось. Во французских вузах существовала застарелая, давно требующая разрешения проблема. Из принятых на первый курс заканчивали институт или университет процентов 20-30, не больше. Главная причина была в системе оплаты учебы. Зачисляли почти что всех подряд, французскому интеллектуальному (или считающему себя таковым) молодняку не приходилось переживать таких мучительных стрессов, какие выпадали на долю советских абитуриентов. Начиналась развеселая студенческая жизнь, особенно вольготно чувствовали себя ребята легкомысленные- а много ли других лет в 17-18? Но наступала пора первой сессии, многие заслуженно проваливались на экзаменах. И тут оказывалось, что за пересдачи надо платить, и немало. Кто-то брался за ум, кто-то надеялся на папин кошелек, кому-то приходилось подрабатывать, кто-то прощался с мыслью о дипломе. Конечно, отсев балбесов - мотив конструктивный, но экзаменаторы были порой излишне непреклонны, и многим ли студентам в целом свете не довелось поплавать уткой? А в вузах становилось все больше выходцев из небогатых семей: мелкобуржуазных, рабочих, крестьянских. Им и без экстремальных расходов трудно было себя прокормить, государственная же помощь была мизерна. И не было никакой уверенности в будущем даже у успешно закончивших альма-матер: в отличие от довоенных и послевоенных лет, программы трудоустройства молодых специалистов не было.

В начале 1968 г. в крупных университетских центрах, особенно в Париже, начались волнения. Сперва громче всего звучало «нет буржуазному университету!». Но вскоре гошисты, среди которых особенно выделялся 23-летний немец Кон-Бендит, бросили лозунг: «От критики университета - к критике общества!» - и перешли к тактике «оспаривания», отметания всего устоявшегося. «Скажи «нет» всему!»

Горячие головы устраивали студенческие забастовки. Начались драки с полицией, раздались ниспровергательные призывы по адресу правительства и государства вообще. 3 мая пронесся слух об исключении Кон-Бендита и его товарищей из университета. Митинг протеста собрался сначала во дворе Сорбонны, потом выплеснулся на улицы Парижа. Вмешалась полиция, произошли избиения и аресты. Начался «май 1968 года», о котором до сих пор с содроганием вспоминают многие французские буржуа.

В тот же день Национальный союз студентов и Национальный профсоюз работников высшей школы объявили забастовку. По Парижу двинулись многотысячные демонстрации, участники которых вели себя соответственно возрасту. В полицейских летел град камней, на них направляли подожженные автомобили. Появились баррикады. Полиция тоже не церемонилась, пускала в ход слезоточивый газ, дубинки и кованные башмаки. В ту ночь 367 человек было арестовано и 460 ранено. В последующие дни накал противостояния не спадал, появились погибшие.

Французские рабочие показали, что и они не ослабли духом. По призыву ВКТ и других профсоюзных объединений начались демонстрации в поддержку студентов. К движению присоединились коммунисты и другие левые организации. 13 мая по Парижу прошла 600-тысячная демонстрация. Участники требовали прекращения репрессий, освобождения арестованных студентов, отставки министра внутренних дел и увольнения высших полицейских чинов. Кое-кто прошелся и по «самому знаменитому из французов» - несли плакаты «Десяти лет достаточно!» и «Прощай, де Голль!» (людям молодым и недалеким кажется, что 10 лет - это астрономически много).

Начались забастовки, которые переросли во всеобщую стачку. Рабочие занимали предприятия. Зазвучали привычные требования: о повышении минимальной зарплаты, о мерах против безработицы, об улучшении соцобеспечения и о гарантиях прав профсоюзов. Число забастовщиков составило 10 млн. - больше было только в разгар алжирского мятежа, угрожавшего самому существованию государства. Остановился транспорт, замолкло радио, погасли телеэкраны. Не остались в стороне и крестьяне: 24 мая они провели «национальный день борьбы», во время которого прошли демонстрации, а дороги были перекрыты сельхозтехникой. Главным требованием был пересмотр аграрной политики правительства.

Руководство страны пошло на переговоры с профсоюзами. При участии их лидеров, представителей предпринимателей и правительства было заключено «Генеральное соглашение»: основные экономические требования были удовлетворены.

Компартия считала, что на этом нельзя останавливаться: необходимо требовать отставки де Голля и создания «народного правительства». Другие левые силы были настроены более миролюбиво и считали достаточным отставки де Голля. Миттеран поспешил заявить, что «власть вакантна», и предложил свою кандидатуру на пост президента. Он пообещал сформировать левое правительство, но без коммунистов.

Студенты же и не думали успокаиваться - они шли за гоши-стами. Наряду с эффектным лозунгом «Запрещено запрещать!» (он сочетался с требованием установления «студенческой власти») появились до боли нам знакомые: «Вся власть рабочим советам!», «Мировая революция в повестке дня!». При этом коммунистов, профсоюзы и других взрослых людей обвиняли в консерватизме, в нежелании идти революционным путем. Но руководство ФКП резонно считало, что в стране отсутствует революционная ситуация: госаппарат, армия, другие силовые структуры массовым движением практически не были затронуты.

И тут на сцену вышел генерал де Голль, некоторое время державшийся как бы в стороне. Он предстал во всей красе и в полной силе (в свои-то 78). Выступление по радио 30 мая он начал со слов об угрозе «тоталитарного коммунизма» и тирании, а потом объявил о роспуске Национального собрания и назначил досрочные выборы. К Парижу были подтянуты войска, по тамошней кольцевой дороге зачем-то стали перемещаться танки.

Насмерть напуганная всем этим майским кошмаром и приготовившаяся уже к повальному бегству буржуазия воспряла духом и исполнилась традиционным французским мужеством. По столице прошла демонстрация не хуже пролетарской. Развевались трехцветные знамена, звучал национальный гимн, на плакатах было начертано «Де Голль не один!», «Коммунизм не пройдет!».

Забастовки тем временем почти прекратились, Кон-Бендит и верные его соратники по гошизму были высланы из страны. На землю Франции пришел долгожданный относительный покой.

Состоялись досрочные парламентские выборы, которые журналисты назвали «выборами страха». Голлистская партия, переименованная в «Союз в защиту республики» (ЮДР, в наши дни это «Союз демократов в защиту республики») собрала более 10 млн. голосов - столько в новейшей истории Франции еще никто не имел. Она же получила абсолютное большинство депутатских мандатов и могла сформировать правительство без всяких попутчиков.

Казалось бы, генерал опять на коне. Но… символ Франции, прекрасная Марианна в красном колпаке, хоть и волевая, но женщина.

Сделав из всего происшедшего вывод, что страна нуждается в глубоких переменах, де Голль объявил о намерении провести «великую французскую реформу XX века». Краеугольным камнем ее должно было стать внедрение во всю жизнь страны «системы участия»: рабочие должны участвовать в прибылях предприятия, служащие - в управлении учреждениями, студенты - в университетском самоуправлении. Представлялось, что это и есть самый верный путь к сотрудничеству всех классов и социальных слоев.

В качестве первого подготовительного шага президент предложил реорганизовать систему местного управления. Вместо 90 департаментов должно было появиться 22 крупных региона с назначаемыми правительством префектами и региональными советами, члены которых частично назначались бы, частично избирались населением. В советах, в духе «системы участия», предполагалось представительство «социально-профессиональных групп»: рабочих, крестьян, мелких буржуа, промышленников, лиц свободных профессий, представителей от «семьи» и учебных заведений.

Считая такое преобразование принципиально важным, де Голль вынес утверждение его на референдум, чего формально мог бы и не делать, ограничившись согласием парламента. При этом предупредил, что если народ скажет нет - он немедленно уйдет в отставку.

И случилось невероятное. 27 апреля 1969 года свыше 53% участников проголосовали против - первый отрицательный ответ за более чем полуторавековую историю всенародных опросов!

Президент сделал единственно для себя возможное: тут же сложил полномочия. Сыну он сказал: «Французы устали от меня, да и я утомился от них». После чего удалился в свое имение в Шампани.

Вечером 9 ноября 1970 года, когда де Голль раскладывал пасьянс, у него случился разрыв аорты. «Какая боль!» - его последние слова.