«Заложенная под мировую экономическую систему мина становится явной для глаз... Очевидно, почему европейский кризис так долго задерживается. Они подписали дутый вексель "А", чтобы оплатить "Б" и свой внутренний дефицит. Я не знаю, был ли я когда-либо более шокирован».

(– Президент Говард Гувер по поводу кризиса 1931 года)

Невозможно сказать, был бы Джуниус Пирпонт Морган, проживи он в здравом уме и трезвой памяти до конца 1920‑х годов, доволен политикой «Дома Моргана» после своей смерти в 1913 году. Морган умер, немного не дожив до момента, когда ФРС распахнула свои двери в 1914 году. «Уолл-Стрит Джорнэл» в феврале 1912 года описывала степень персонального авторитета 75-тилетнего Моргана:

«Ситуация, что сложилась на Уолл-Стрит за последние 15 лет, является значительным творением одного единственного человека, и авторитет, который сконцентрирован в руках 75-тилетнего мистера Моргана не является чем-то, что может быть передано по наследству. Такие люди не имеют наследников, и их труды либо остаются незавершенными после их смерти, либо мир вместо них изобретает другие способы и новые деяния».

Морган умер через несколько месяцев после того, как его вызвали давать показания на слушаниях Банковского комитета Пуджо в Палате представителей по обвинению в монопольной практике в финансовой сфере. Средства массовой информации высмеивали его утверждение, что личный характер человека является важнейшим показателем кредитоспособности, и осуждали Моргана как главу всемогущего Денежного треста. ^{196} Эти обвинения были точнее, чем представляли себе Конгресс и большинство американцев.

После смерти Моргана в марте 1913 года «Дж. П. Морган и К°» перешла в руки наследников из числа партнёров, включая Генри П. Дэвидсона, Уилларда Страйта (который умер во время мирных переговоров в Версале), Томаса В. Ламонта, а позже Дж. П. Моргана-младшего.

Банк продолжал связывать судьбу Уолл-Стрит и американскую экономику, в которой он господствовал, с будущим Англии после окончания войны. С помощью различных финансовых хитросплетений «Дж. П. Морган и К°^» последовательно разрабатывал американскую финансовую империю, чтобы окончательно заменить Лондон в его довоенной роли как мировой финансовой сверхдержавы. «Дж. П. Морган и К°^», финансовые группы Рокфеллера и крупные инвестиционные банки Уолл-Стрит, такие, как «Кун, Лёб и Диллон», «Рид», были ведущими игроками в этих событиях.

Запутанная деятельность «Дома Моргана», подкрепляемая только что созданной подконтрольной ему ФРС, несла в себе огромные проблемы для США и, в конечном итоге, всего мира.

Поразительно похоже на разворачивающийся в 2007-2008 годах глобальный финансовый кризис, после 1919 года мировое кредитование выстроилось на пирамиде весьма сомнительных долгов, на вершине которой восседали «Дом Моргана» и финансовые учреждения Уолл-Стрит. Почти вся Европа и все развивающиеся страны от Боливии до Польши были увязаны в эту кредитную пирамиду. В 1929–1931‑х годах эти инициированные Морганом кредитные связи с Европой и всем миром начали рассыпаться, как карточный домик, превращая управляемый крах американской фондовой биржи в худший в американской истории дефляционный кризис и ускоряя глобальную депрессию.

Центральную причину коллапса мировой экономики почти не понимали и не обсуждали ни тогда, ни десятилетиями позже. Истинные корни Великой депрессии 1931–1938 годов лежат не в переоцененном фондовом рынке Нью-Йорка и его последующем крахе. Скорее фундаментальной причиной глобальной депрессии и банковского кризиса начала 1930-х, а также движущей силой фондового пузыря, в первую очередь, была неверно понятая попытка «Дома Моргана» и банковского истеблишмента Уолл-Стрит заменить лондонский Сити Нью-Йорком в качестве центра мировых финансов. Золото сыграет решающую роль в этой попытке.

Внутри нью-йоркского Денежного треста имелись различные точки зрения о том, как довести до конца этот валютный мятеж. Однако существовало полное единство по поводу цели стать мировым финансовым центром, заменив в этом значении Лондон.

Фракция Моргана обрела большую часть своего огромного могущества в США с 1870‑х годов благодаря тесным связям с ведущими лондонскими финансовыми группами и прежде всего – с «Домом Ротшильдов». Поэтому в качестве оптимального пути к победе Американского века Морган отдавал предпочтение стратегии альянса (форма «особых отношений») между слабеющим лондонским Сити и набирающей силу Уолл-Стрит. Связи Дж. П. Моргана с лондонским Сити и британским Министерство финансов были столь крепки, что его банк оставался официальным финансовым агентом британского правительства в США с 1870‑х годов вплоть до сентября 1913 года, когда Англия отказалась от золотого стандарта несмотря на возражения «Дж. П. Морган и К°». Влиятельный управляющий ФРС Бенджамин Стронг был жёстко привязан к моргановской стратегии альянса с Лондоном.^{197}

Прочие с Уолл-Стрит, в частности «Диллон, Рид и К°» и их влиятельный консультант Эдвин Кеммерер, имели свою точку зрения. В 1920‑х годах Кеммерер сыграл ключевую роль в реорганизации мира под новый золотой стандарт, правила в котором задавали США. Эта фракция соглашалась, что развивающаяся неформальная американская империя, основанная на превосходстве золотых резервов США и банков Уолл-Стрит, должна окончательно и бесповоротно вытеснить Британию и стать лидирующей глобальной силой. Однако Кеммерер и другие в его окружении не видели особой необходимости быть столь обходительными с лондонским Сити или Британией, как это делал «Дом Моргана». По мнению Кеммерера, Морган со своим влиятельным лондонским подразделением «Морган Гренфелл» и тесными связями в Банке Англии был, вероятно, слишком привязан к лондонскими интересам, чтобы проводить подлинно американскую стратегию. ^{198}

Все основные фракции Уолл-Стрит тем не менее соглашались, что их будущее лежит в расширение высоко прибыльного кредитования Европы, Латинской Америки, Японии и остального мира, область деятельности, которая в почти весь XIX век была вотчиной банкиров лондонского Сити. Эти займы и особенно выписывание банками облигаций, так называемый андеррайтинг Уолл-Стрит, приносили нью-йоркским банкирам весьма привлекательные зарубежные проценты – 5% или иной раз даже выше 8%. Облигации или кредиты гарантировались национальными правительствами, которые согласились на «стабилизацию» своих послевоенных валют с помощью привязки их к новому золотому стандарту, заданному США. Эта система стабилизации была сырой специальной версией того, чему позже нью-йоркские банки придадут официальный статус в Международном валютном фонде (МВФ) и Всемирном банке (ВБ), которые станут центром послевоенной (после Второй мировой войны), основанной на американском долларе валютной системы.

В феврале 1922 года, на заре пузыря зарубежного кредитования, президент Уоррен Хардинг по настоянию своего министра торговли Герберта Гувера созвал специальную конференцию в Белом доме. Гувер был обеспокоен резким ростом рискованных иностранных кредитов, предоставляемых банками США. На встрече в Белом доме присутствовали президент Хардинг, министр финансов Эндрю Меллон, Государственный секретарь Чарльз Эванс Хьюз, министр торговли Гувер и ведущие представители финансовых домов Уолл-Стрит, выпускавших облигации, включая «Дж. П. Морган и К°^», «Диллон, Рид и К°», «Кун, Лёб и К°» и других. Цель заключалась в обсуждении потенциальной опасности для здоровья американской экономики крупных иностранных кредитов, особенно там, где риски были неизвестны. Совещание пришло к выводу, что все предложения для новых иностранных кредитов будут представляться на рассмотрение Государственному департаменту, который, в свою очередь, будет представлять некоторые из них Министерству торговли и Министерству финансов для комментариев. Государственный департамент будет давать консультации по политическим последствиям для США предлагаемых новых кредитов.^{199}

Не прошло и месяца, как могущественные нью-йоркские банкиры провели свою контратаку на правительство США, осмелившееся вмешаться в их дела. Они убедили управляющего Нью-йоркским федеральным резервным банком Бенджамина Стронга подать жёсткий протест в Госдепартамент с требованием, чтобы правительство США «убрало свои руки» от прибыльных иностранных кредитов Уолл-Стрит. Денежный трест выиграл, вынужденные отступить Хардинг и министр финансов Эндрю Меллон, могущественный банкир, чьё состояние не уступало Рокфеллеру, заняли сторону Уолл-Стрит, и соглашение стало беззубым. Зарубежное кредитование продолжалось с нарастающим размахом вплоть до краха 1929–1931 годов. ^{200}

Основные характерные черты пузыря зарубежных облигаций в 1920‑х годах были относительно эквивалентны с точки зрения риска и неотвратимости катастрофы пузырю «секьюритизации» той же Уолл-Стрит в XXI веке, который, лопнув в 2007 году, стал причиной величайшего в истории финансового бедствия.

Во время создания огромного финансового пузыря 1920‑х годов банкиры Уолл-Стрит действовали в тесном сотрудничестве министром финансов США Эндрю Меллоном. Меллон, который долгое время занимал свой пост, наблюдал весь процесс при нескольких администрациях: с самого зарождения пузыря в 1921 году вплоть до 1932 года, когда вновь избранный президент Гувер не снял его с поста. Эта тройка – Министерство финансов, нью-йоркский банк ФРС и Уолл-Стрит – останутся в центре американского финансового могущества весь последующий век.

Сумма иностранных облигаций, выпущенных Уолл-Стрит за десять лет до падения рынка в 1929 году, составляла 7 миллиардов долларов США, относительно крупная сумма, равная 10% внутреннего валового продукта. ^{201} Разрушенные войной европейские экономики использовали более 90% этих американских займов на закупку американских товаров, что было благом для основных корпораций США, размещавших свои акции на Нью-йоркской фондовой бирже. Однако, когда в 1929 году закупки схлопнулись, зарубежное кредитование Уолл-Стрит стало тем механизмом, который серьёзно углубил промышленную депрессию США.

После 1914 года проводившаяся человеком Моргана, могущественным первым президентом Нью-йоркского федерального резервного банка Бенджамином Стронгом валютная политика США и потоки капитала в критические 1929–1931 годы направлялись потребностями Уолл-Стрит в её стремлении занять место Лондона в качестве мирового банкира. Существенной частью этого процесса было то, что банковские резервы остальных 11 региональных федеральных резервных банков под влиянием Стронга перемещались в Нью-Йорк. Стронг был вице-президентом контролируемого Морганом «Банкерс Траст» и личным эмиссаром Дж. П. Моргана на тайной встрече банкиров на острове Джекилл в 1910 году, на которой была спланирована будущая Федеральная резервная система. Не будет преувеличением называть Стронга человеком Моргана. Через своё влияние на Стронга в Федеральном резервном банке Нью-Йорка Дж. П. Морган, по сути, направлял политику и действия Уолл-Стрит в течение этого критического периода.

С 1920–1929 годов банки, концентрирующиеся в Нью-Йорке, через Уолл-Стрит переводили состояния, созданные американской промышленностью и сельским хозяйством, на зарубежные кредитные рынки. Бенджамин Стронг, президент самого могущественного банка ФРС, фокусировался на поощрении раздачи иностранных займов США, чтобы способствовать созданию нового международного золотого стандарта, ведущей силой в котором были бы США. В 1920‑х годах деньги, которые не уходили через океан в Германию или на другие прибыльные иностранные рынки, выплёскивались на Нью-йоркский фондовый рынок, особенно после 1925 года. Остальным 11 региональным банкам ФРС оставалось только сосредоточиваться на собственных местных или региональных вопросах.

Рис. 4. Банкир Моргана Бенджамин Стронг был могущественным президентом Нью-йоркского федерального резервного банка до самой своей смерти в 1928 году. Его либеральная денежно-кредитная политика вскормила спекулятивный пузырь 1929 года на фондовом рынке, который стал побочным эффектом плана Моргана создать новый, выгодный США золотой обменный стандарт.

Одним из последствий разрушительной европейской войны 1914– 1818 годов стал беспрецедентный вывоз золотого запаса из европейских центральных банков в хранилища Федеральной резервной системы, поскольку связанные долгом европейские воюющие страны, Англия, Франция, Италия и прочие, были вынуждены платить за произведенные США военные поставки в золоте.

К моменту подписания Версальского договора США стали обладателями обширной части мирового запаса монетарного золота, нарастив свои золотые резервы на 400% от довоенного уровня. До начала войны в 1914 году золото лежало в основе международной валютной системы, системы, центром которой со времен Наполеоновский войн был лондонский Сити.

Однако к 1920 году ФРС США аккумулировала 40% мирового золотого запаса. Она собрала его, будучи способной заплатить самую высокую цену в мире за монетарное золото, в то время как Великобритания и континентальная Европа были обременены серьёзными военными компенсациями Америки и обязательствами выплаты военных долгов в соответствии с Версальским договором. ^{202}

Бенждамин Стронг формировал политику ФРС, исходя из интересов Уолл-Стрит, с очевидной целью установить новый международный золотой стандарт вместо довоенного. Центральное место в нём должна была занять послевоенная реконструкция Европы, финансируемая при умелом возврате нью-йоркскими банками займов и облигаций самого Уолл-Стрит. Мысль состояла в том, что, если Британия присоединится, то этот нью-йоркский золотой стандарт будет надёжным с точки зрения мировой экономики, финансов и торговли.

Однако Денежный трест и даже сам Стронг рассматривали положение Британии и Банка Англии как чётко младшей и подчиненной части своей системы с центром в Нью-Йорке, на что лондонский Сити и британский истеблишмент совершенно не были согласны.

Рис. 5. Управляющий Банка Англии Монтегю Норман, который считался могущественнейшим главой центрального банка, начиная с 1920‑х годов вплоть до своей странной смерти в 1944 году.

Когда Министерство финансов США на переговорах в Версале в 1919 году потребовало от союзников и, особенно, от Британии в обязательном порядке оплатить свои военные займы, это стало ясным сигналом, что элита США больше не удовлетворялась своим положением младшего партнёра. В самом прямом смысле, период с 1919 года до начала Второй мировой войны в 1939‑м стал безнадёжной попыткой британцев избежать сползания на вторые роли и удержать свою глобальную имперскую гегемонию. ^{203}

Экономическое и политическое могущество Британской империи было серьёзно подорвано войной и обусловленными ею непомерными долгами, однако империя до сих пор формировала часть мировой финансовой системы, что было существенно для нового золотого стандарта, даже если он управлялся из Нью-Йорка.

Сам Бенджамин Стронг был англофилом. Он проводил свои ежегодные отпуска в Англии и южной Франции с Монтегю Норманом, архиконсервативным управляющим Банка Англии в 1920‑е годы. Стронг и Норман поддерживали цели финансового капитализма

«по созданию мировой системы финансового контроля в частных руках, способной господствовать в политической системе каждой страны и в экономике мира в целом». ^{204}

Позже инсайдер американского истеблишмента Каролл Квигли детально опишет эти цели в своём монументальном труде «Трагедия и надежда».

Квигли в прошлом был принстонским и гарвардским профессором, затем преподавал в Джорджтаунском Университете и оказал большое влияние на Билла Клинтона. В течение 1960‑х годов Квигли, по слухам, получил привилегированный доступ к конфиденциальным бумагам и архивам нью-йоркского Совета по международным отношениям для работы над своей книгой по истории глобальной экономики при условии, что он не будет упоминать в своей книге о центральной роли рокфеллеровской фракции. Он остался верным своему обещанию и вместо этого сосредоточил своё внимание на раскрытии роли моргановской фракции, потерявшей львиную долю своего былого могущества и так не оправившейся после Великой депрессии. ^{205}

Квигли описывал концепцию, стоявшую позади плана Моргана, Стронга и Монтегю Нормана по возвращению к золотому стандарту 1914 года, следующим образом:

«Эта система должна была управляться в феодальной манере центральными банками мира, действующими сообща путём секретных соглашений, достигнутых на частых встречах и конференциях... В каждой стране власть центрального банка покоилась, в основном, на управлении кредитами и денежной массой. В мире в целом власть центральных банкиров в очень высокой степени держалась на их контроле над займами и золотыми потоками». ^{206}

Центр этой системы в 1920‑х годах находился в Нью-Йорке в руках Бенджамина Стронга.

В своих мемуарах Герберт Гувер позже горько нападал на Стронга, прямо обвиняя его во многих бедах Великой депрессии. В 1914 году, упоминая, как Стронг управлял политикой ФРС, Гувер писал:

«Существуют преступления гораздо худшие, чем убийство, за которые человек должен быть осужден и наказан».

Гувер называл Стронга «ментальным придатком Европы», завуалировано ссылаясь на его тесные отношения с Монтегю Норманом из Банка Англии. ^{207} Гувер и Стронг были близкими друзьями в начале 1920‑х годов, но затем рассорились по поводу политики Стронга неограниченного банковского кредитования Европы.

Нападки Гувера на Стронга были правильными, но причина была неверна. Гувер или предпочел игнорировать или не понял масштабы геополитического проекта, который Стронг и Уолл-Стрит пытались привести в жизнь, создавая в Нью-Йорке центр мировых потоков капитала.

Гувер далее обвинял Стронга в том, что тот, устанавливая учетные ставки ФРС, чтобы облегчить возвращение Британии к золотому стандарту после 1925 года, искусственно занижал американские ставки во время, когда лихорадка спекуляций на фондовом рынке в 1927 году выходила из-под контроля, фактически, подливая масла в огонь, который привёл к впечатляющему краху в 1929-м.

Монтегю Норман (Банк Англии), к которому присоединились Ялмар Шахт («Рехсбанк») и Шарль Рист (Банк Франции), в 1925 году приехал в Нью-Йорк, чтобы убедить Стронга понизить учетные ставки ФРС США. Цель состояла в том, чтобы облегчить Британии возвращение к золотому стандарту и дать стимул экономическому восстановлению Европы. В те дни американские процентные ставки определили уровень курсов по всей Европе.

Восстановление Европы было необходимо, чтобы Германия смогла выплачивать военные репарации Франции, Британии и Италии по Плану Дауэса. Одновременно Франция, Британия и Италия нуждались в новых долларовых кредитах, чтобы выплачивать свои военные займы у США. Вся система долларовых кредитов, которая поддерживала европейскую долговую пирамиду 1920‑х годов, стояла на ссудах нью-йоркских банков, прежде всего «Дж. П. Морган и К°», европейским странам, чтобы последние могли рефинансировать краткосрочные кредиты. Союзники безуспешно призывали к аннулированию военных долгов. Их долги Вашингтону равнялись почти точно той сумме военных репараций, которую британцы, французы и итальянцы потребовали в Версале у проигравшей Германии. Союзникам, таким образом, было необходимо, чтобы Германия возвращала свои военные репарации также в долларах. Всё здание мировой финансовой системы в течение Ревущих 1920‑х опиралось на эту абсурдную и хрупкую пирамиду Понци[13] международных ссуд и долгов. ^{208}

В 1920‑х годах серия протекционистских тарифов США, начавшаяся в 1922‑м году Законом Фордни-МакКамбера и завершившаяся печально известным Таможенным тарифом Смута-Хьюли в 1930‑м году возвела на невиданную высоту импортные барьеры в США. Что сделало затруднительным, если не невозможным, для европейских стран обслуживать свои долги или репарации традиционными методами, получая торговый профицит в торговле с США. Европе не оставалось ничего другого, как вновь и вновь занимать у американских банков.

Однако вопреки преобладающей в наши дни мифологии о свободной торговле причиной мировой депрессии 1930‑х годов стал не Закон Смута-Хьюли о таможенном тарифе. Ею стал небольшой отягощающий фактор в системе, которая после 1919 года была построена на гнилом фундаменте. Всё послевоенное выстроенное американцами финансовое здание стояло на зыбучем песке. Пока приток денег не останавливался, эту базовую реальность можно было легко игнорировать. ^{209}

В течение Первой мировой войны Стронг несколько раз приезжал в Лондон, чтобы встретиться с банкирами Банка Англии и лондонского Сити. Как могущественный глава Нью-йоркского Федерального резервного банка Стронг продавливал судьбоносный прецедент финансирования союзнических закупок военного оборудования и боеприпасов уже с 1915 года несмотря на то, что официально США держали нейтралитет. Стронг лично наблюдал за этими операциями от имени Дж. П. Моргана, который, как уже упоминалось ранее, оказывал банкирские услуги правительству Британии, а позже и Франции. Действия Бенджамина Стронга и Нью-йоркского Федерального резервного банка в дисконтировании своих векселей позволили войне тянуться до момента вступления в неё США в 1917 году.

Действия Стронга создали прецедент, что Нью-йоркский Федеральный резервный банк будет играть ведущую роль во всех международных финансовых сделках ФРС и банков – её членов. До принятия Закона о банках 1935 года он единолично непосредственно контролировал всю зарубежную монетарную и банковскую политику США. Президент Нью-йоркского Федерального резервного банка был, по сути, в этом отношении властью сам по себе. Только кризис 1930‑х вынудил провести хотя бы косметические перемены в этой власти.

Возвращение Англии к золотому стандарту в течение 1920‑х годов занимало центральное место в её послевоенной экономической стратегии перестройки лондонского Сити в качестве мирового финансового центра. Золотой стандарт являлся также сердцем всей международной кредитной пирамиды, которая возводилась с 1925 года, пока не рухнула в 1929–1931 годах. Не немецкие репарационные платежи или военные займы союзников, а скорее глубоко порочный американский послевоенный стандарт и шаткая позиция Банка Англии стали решающими факторами, обусловившими наихудшую в истории глобальную экономическую дефляцию.

Англия воевала в безнадёжной Бурской войне двумя десятилетиями ранее для того, чтобы обеспечить Банку Англии контроль над крупнейшими в мире разведанными месторождениями золота в Витватерсранде. Теперь, после долгой европейской войны золотой дождь иссяк, уйдя на уплату жизненно необходимых военных закупок у США через «Дж. П. Морган и К°» и американское правительство. Вместе с опустошением своих золотых резервов лондонский Сити потерял и контроль над мировым кредитованием, сердцем британского геополитического влияния.

В 1919 году, в начале послевоенной борьбы за условия союзнических военных долгов, немецкие репарации и другие насущные вопросы, британское правительство было вынуждено формально отозвать привязку фунта стерлингов к золоту и отказаться от довоенного соотношения 4,86 доллара США за один фунт, поскольку Вашингтон настаивал, чтобы Британия возвратила свои миллиардные займы, взятые в американских банках, сначала в моргановских, а потом в Министерстве финансов США.

Британский истеблишмент наивно ожидал, что их американские «кузены» забудут об этих долгах после того, как англо-американо-французско-итальянский союзный фронт выиграл войну. Эти иллюзии быстро испарились, поскольку правительство США под давлением Моргана и Уолл-Стрит отказалось менять свою позицию. Так как большая часть британской торговли с Америкой была в хроническом дефиците, Великобритания больше не могла даже в фантазиях представить, что она сможет вернуть своё довоенное значение в качестве центра мирового золотого стандарта.

В 1919 году державой с сильнейшей экономикой, очевидно, была уже не Британская империя, США, которые вышли из Первой мировой войны на очень мощную позицию кредитора всех основных европейских стран. Американские золотые резервы в течение войны умножились в четыре раза, что сделало их крупнейшим в мире запасом монетарного золота. ^{210} Процесс накопления золота шёл вплоть до великого краха фондового рынка в 1929 году. ^{211} Британия напротив имела тяжёлые зарубежные долги, в основном, Соединённым Штатам. Её валюта резко обесценилась, а золотые резервы упали до опасного минимума.

Значение золота оказалось решающим фактором в определении, какая именно держава служила мировым финансовым центром. В 1919 году США восстановили привязку доллара к золоту после её отмены в течение предыдущих двух лет после вступления Америки в войну в 1917 году. В отличие от Британии Америка не имела проблем с возвратом к золотому стандарту, поскольку скопила огромные запасы золота. США имели выгодные позиции в создании нового послевоенного золотого стандарта и по причине своих резервов, и по причине своей новой роли в качестве мирового рынка золота.

Ещё одна вырисовывающаяся угроза Великобритании (в дополнение к её военным долгам Америке) состояла в том, что Южная Африка, крупнейший в мире производитель золота, была готова поставлять будущую продукцию своих золотых рудников непосредственно в Нью-Йорк, а не в лондонский Сити, сделав тем самым Нью-Йорк основным рынком золота в мире. Это лишило бы Банк Англии его самого мощного оружия: контроля над мировыми золотыми потоками. Финансовый центр мира окончательно переместился бы в Нью-Йорк с разрушительными последствиями для влияния Англии на мировые события.

В марте 1919 года лондонский Комитет производителей золота, британская группа, которая контролировала чеканку южноафриканского и прочего золота, написала письмо лорду Канлиффу, управляющему Банка Англии с предупреждением о страшных последствиях:

«Благодаря нашей несчастливой промышленной позиции, американский курс будет оставаться ниже золотого паритета (со стерлингом) ещё несколько лет, и трудно представить себе возникшие условия, которые установили бы его выше золотого паритета. В таком положении немыслимо, что производители золота в Южной Африке не примут незамедлительные меры по организации перевозки своих товаров в Нью-Йорк, который в течение нескольких лет будет лучшим рынком, или что правительство Южной Африки не окажет им всяческую помощь в этом деле. Если поток золота из Южной Африки в очередной раз отклонится в Нью-Йорк, позже будет не просто повернуть его обратно, поскольку, если Нью-Йорк стано-, вится наилучшим и свободнейшим рынком слиткового золота, это будет мощным толчком к установлению Нью-Йорка в качестве центрального валютного рынка в мире». ^{212}

Что предупредить такое опустошительное развитие событий, Банк Англии и лондонский Сити пошли на экстраординарные меры, чтобы оказать давление на политику правительства Южной Африки. Банк Англии надавил на транспортные компании, чтобы они снизили грузовые тарифы между Южной Африкой и Лондоном для того, чтобы сделать невыгодной доставку золота в Нью-Йорк. Кроме того, была установлена тщательная слежка за растущим транспортными связями США с Южной Африкой.

Но самый жёсткий контроль осуществлялся через прямое вмешательство Банка Англии с помощью дружественного правительства в Южной Африке. Премьер-министром Южной Африки в 1919 году был Ян Смэтс, член британского «Круглого стола», внутреннего круга, в который входили могущественнейшие в Англии люди. Смэтс провёл военные годы в Лондоне в качестве члена имперского военного кабинета Ллойда Джорджа, одновременно сохраняя свой пост в правительстве Южной Африки. Он был горячим защитником интересов империи и одним из главных архитекторов версальской концепции Лиги Наций. Короче говоря, Смэтс был тем человеком, на которого можно было положиться в поддержке английских интересов в самых сложных ситуациях. ^{213}

Смэтс возглавил южноафриканское правительство в августе 1919 года сразу после того, как Британия была вынуждена отказаться от золотого стандарта для стерлинга.

В апреле 1919 года Банк Англии подписал соглашение с южноафриканскими производителями золота, гарантировав, что золото Южной Африки будет продаваться через Банк Англии, за исключением продаж, необходимых для местной валюты. Британский Парламент принял также в 1920 году Закон о контроле экспорта, который запрещал свободный экспорт британского золота.

Такой двойной контроль над потоками золота в Лондон и из него должен был дать преимущества лондонским банкам, ведущим операции с золотом. Среди последних были Ротшильды, совершенно случайно являвшихся крупнейшими финансовыми поручителями компаний, владеющих золотыми приисками в Южной Африке. Цель Лондона (оставаться вне золотого стандарта, одновременно выборочно отрицая контроль над основными золотыми поставками в Нью-Йорк) имела величайшую стратегическую важность для будущего Британской империи.

Соглашение между Банком Англии и Горнорудной палатой Южной Африки, подписанное в июле 1919 года, очевидно дало лондонскому Сити то, в чём последний срочно нуждался: продолжение эксклюзивного контроля над поставками золота из Южной Африки и способность предупреждать прямые перевозки золота в Нью-Йорк.

Южная Африка стала ключом к будущей стратегии Лондона по возвращению своей довоенной роли как финансовой Мекки мира.

Центральной фигурой, прилагавшей усилия снова привязать южноафриканское золото к Лондону, стал сэр Генри Стракош, советник Банка Англии и близкий друг Монтегю Нормана, как и лорд Ротшильд. Стракош, известный проводник банковских интересов лондонского Сити, был также управляющим директором в «Юнион Корпорэйшн», ведущей горнодобывающей компании и главным инвестором в южноафриканскую золотодобычу. Смэтс пригласил Стракоша консультировать своё правительство по вопросам отношений Южной Африки с британским фунтом стерлингов.

Стракош, который позднее в 1930‑х годах стал финансовым патроном Уинстона Черчилля, в ранние 1920 годы постоянно курсировал между Смэтсом в Претории и Монтегю Норманом в Лондоне, работая над удержанием страны и её финансовой системы строго в рамках имперской системы. ^{214} Как сам Стракош говорил об этом, его задачей было заставить Южную Африку «идти по возможности в ногу с Великобританией по дороге к эффективному золотому стандарту». ^{215}

Однако, этот поход Южной Африки по лондонской «дороге из желтых кирпичей» был внезапно прерван в 1924 году. В течение Первой мировой войны Южная Африка была вынуждена привязать свою валюту – ранд к британскому фунту стерлингов, что нанесло огромный экономический ущерб внутренней экономике страны. От этой привязки и наложения эмбарго на продажи золота вне Банка Англии пострадали крупнейшие компании, экспортирующие основной продукт Южной Африки – золото. Многие горные разработки оказались нерентабельными. Из‑за привязки к фунту подскочила инфляция, так как инфляция в Англии стремительно выросла после Первой мировой войны. Жизненный уровень обычного южноафриканца резко упал в течение периода, когда золотой стандарт был отменен. Участились забастовки горнорабочих, требующих повышения оплаты труда.

В начале 1922 года, поскольку стоимость жизни росла, а цены на золото падали, владельцы шахт пригрозили нанимать вместо белых рабочих чернокожих, которые будут работать за меньшие деньги. В массе своей белые шахтеры призвали к всеобщей забастовке региона золотодобычи. Эта забастовка стала известна как Восстание Ранда и продолжалась три месяца. Смэтс объявил военное положение и применил жестокие военные репрессии, в результате которых погибли сотни шахтеров, а победивший Смэтс получил прозвище «кровавый человек». Успешно стравив между собой белых и черных, система апартеида прочно стала политикой правительства Южной Африки несмотря на то, что внутренняя оппозиция жёсткой привязки Южной Африки к стерлингу, ставшая злободневным политическим вопросом, стоила Смэтсу переизбрания в 1924 году.

Под таким растущим внутренним давлением южноафриканские шахты соглашались придерживаться своего соглашения с Банком Англии на эмбарго свободного экспорта золота только до 30 июня 1925 года, что поставило Лондон перед перспективой нехватки времени на подготовку возвращения стерлинга к золотому стандарту.

Возвращение к золотому довоенному паритету в 4,86 долларов США за фунт стерлингов в 1925 году означало серьёзную инфляцию в британской экономике. Это был политический взрыв, вылившийся в растущую безработицу, расширяющееся забастовочное движение и другие неприятности. Стерлинг на тот момент продавался с дисконтом 30% или 3,50 доллара за южноафриканский фунт. Отсрочка стала тактикой, чтобы удержать Южную Африку в фарватере до тех пор, пока британская экономика не окрепнет, чтобы вернуться к довоенному золотому стандарту.

Великобритания себе установила собственный крайний срок – 1931 год – для того, чтобы снять свои ограничения на свободную продажу золота согласно закону о Контроле над экспортом. Это дало бы достаточно времени, как тогда думали, чтобы подготовиться. По иронии судьбы, именно 1931‑й стал годом, когда Англия отказалась от золотого стандарта, с которым слишком торопливо воссоединилось в 1925 году.

Во время проимперского правления Смэтса лондонская тактика отсрочек не составляла проблем. Но в июне 1924 года национальные выборы в Южной Африке резко изменили ситуацию. Пролондонское правительство Смэтса потерпело поражение, и к власти пришла коалиция Лейбористской и Национальной партий, возглавляемая бурским националистом, генералом Дж. Б. М. Герцогом. Герцог провёл кампанию против потери контроля над национальной экономикой и против экономического ущерба, нанесённого поддержкой Смэтсом британского стерлинга.

В самом начале его правления одним из первых действий Герцога стало создание комиссии для выработки рекомендаций правительству, должна ли Южная Африка порвать со стерлингом и восстановить южноафриканский фунт на независимой и обеспеченной золотом основе. Впервые у Банка Англии и Стракоша не спросили совета, прежде чем принять такое важное решение Южной Африки по золоту. Особенную тревогу у Лондона вызвала персона главы новой комиссии, на которой остановил свой выбор Герцог. Вместо того, чтобы выбрать кого-нибудь из Англии, новое правительство настаивало на специалисте из Соединённых Штатов, одном из ведущих золотых и денежно-кредитных экспертов Америки, профессоре Принстонского университета Эдвине Кеммерере. ^{216}

Профессор экономики из Принстонского университета Кеммерер был всемирно известным пропагандистом золотого стандарта. Роль, которую он сыграл в 1903 году от имени Уолл-Стрит и американского правительства в приведении Филиппин к золотому стандарту, наградила его в международных финансовых кругах эпитетом «Денежный доктор». Он также без особой огласки консультировал влиятельную инвестиционную фирму с Уолл-Стрит – «Диллон, Рид и К°».

Именно Кеммерер был архитектором схемы Уолл-Стрит и Федерального резервного банка Нью-Йорка перевода всех стран с прежнего, ведомого британцами, золотого стандарта на новый золотой обменный стандарт под рукой США. По поводу своей работы – консультации в различных странах по вопросам послевоенной стабилизации их валют, Кеммерер однажды признавал:

«Страна, которая назначает американских финансовых советников и следует их советам в реорганизации своих финансов, вместе с тем, что американские инвесторы считают самыми успешными современными напрвле-ниями, увеличивает свои возможности обратиться к американскому инвестору и получить от него капитал на благоприятных услов-иях». ^{217} Стабилизационная схема Кеммерера (использование американского капитала «на благоприятных условиях», чтобы управлять мировой финансовой системой и занять в ней место предвоенного лондонского Сити) была краеугольным камнем послевоенной заявки Уолл-Стрит, поддерживаемой Вашингтоном, на роль Нью-Йорка как мирового финансового центра. Это было смело, но преждевременно, до реализации оставалось ещё на два десятилетия. В этом также крылась главная причина основной валютной политики Федеральной резервной системы, которая ускорила крах фондовой биржи в 1929 году и вызвала последующую цепную реакцию неплатежей по всей структуре зарубежных займов Уолл-Стрит, что привело к глобальной депрессии.

Работа Кеммерера уже успешно перевела Францию, Италию и Бельгию на новый золотовалютный стандарт, поддерживаемый в каждом случае большими синдицированными ссудами Уолл-Стрит, прежде всего «Дома Морганов». В 1924 году Кеммерер приехал в Германию как член Комитета Дауэса, чтобы спроектировать перестройку «Рейхсбанка» и стабилизировать рейхсмарку на новом золотом стандарте, поддерживаемом США. Кроме того, Кеммерер был ключевой фигурой в распространении к 1925 году американского золотого стандарта на Колумбию и Чили, что обеспечило переход лидирующей позиции в латиноамериканском финансовом и экономическом развитии от Великобритании к США.

В каждом случае применялся именно план валютной стабилизации Кеммерера. Это было обезоруживающе просто: Кеммерер с помощью своих превосходных связей на Уолл-Стрит, фактическим агентом которой он был, обещал данной стране большие валютные «стабилизационные» займы. В свою очередь, целевая страна должна согласиться на то условие, что их вновь устойчивая валюта должна быть обеспечена золотом. Естественно, Соединённые Штаты, как самый большой в мире держатель золотых запасов в центральном банке, были властелином в центре новой золотой дипломатии. ^{218}

Неудивительно, что тревожный набат раздался не только в Банке Англии, но также и в британском истеблишменте. Непредвиденная угроза стратегическим интересам Британской империи надвигалась из Южной Африки, в которой основную поддерживающую роль играл Герцог, совместно с некоторыми очень влиятельными кругами из США. Итоговый отчёт Кеммерера правительству Герцога ясно обозначил проблему:

«Южная Африка должна решить: объединяться ли определённо со стерлингом, надеясь, что стерлинг скоро возвратится к золотому обеспечению, но готовясь последовать за стерлингом туда, куда он может пойти? Или она выберет определённо пойти с золотом?» ^{219}

Ответ Кеммерера неизбежно рекомендовал Южной Африке возврат к золотому стандарту к 1 июля 1925 года вместе с Великобританией или без неё. Фактически, это означало последнее, поскольку Британия никоим образом не была достаточно экономически сильна, чтобы возобновить довоенный золотой стандарт.

Это означало бы де-факто управляемый американцами золотой стандарт. Кеммерер утверждал, что возврат к золотому обеспечению увеличит иностранные инвестиции в экономику Южной Африки, обуздает инфляцию в стране и будет выгодным для важной горнодобывающей промышленности. И всё это было правдой, как слишком хорошо понимал Лондон.

В январе 1925 года национальное правительство генерала Дж. Б. М. Герцога объявило, что оно полностью принимает рекомендации Кеммере-ра. В Лондоне это было расценено как казус белли, вызов со стороны выскочек-американцев, имеющий самые серьёзные последствия для будущей британской власти. Единственная проблема состояла в том, что Британия была не в том положении, чтобы с кем-либо вести войну, и меньше всего – с Соединёнными Штатами.

Более века положение лондонского Сити в качестве центра международных финансов зависело от управления мировой физической торговлей золотом через Лондон. Лондонский дом «Н. М. Ротшильд и сыновья» ежедневно устанавливал мировые цены на золото в своём банке, а Банк Англии держал большую часть мирового монетарного золота. Лондон был успешен, потому что он, во-первых, захватил обширную большую часть нового золота, обнаруженного в Калифорнии и Австралии после 1840‑х годов, а позже в результате англо-бурской войны захватил обширные южноафриканские поставки из Витватерсранда.

Вследствие нехватки золота в Банке Англии британская экономика перенесла 23-летний резкий экономический спад, вошедший в английскую экономическую историю как Великая Депрессия с 1873 года до середины 1890-х. Депрессия закончилась только тогда, когда был обнаружен золотой потенциал Южной Африки. К 1925 году золотые рудники Южной Африки ежегодно производили полные 50% всего золота в мире с быстрым ростом производства каждый год.

Чтобы восстановить своё решающее влияние в мире после 1920 года, одна и единственная перспектива для Британии и Банка Англии состояла в возобновлении к своей выгоде своего довоенной роли в манипулировании золотыми слитками в мире. Как в своей игре в крикет, так и в сделках по золоту лондонских банков, торгующих слитками, британцы «жульничали по углам». Ведущий английский экономист, Пол Айнциг хорошо описал эту игру в «Экономическом журнале» Королевского Экономического общества в марте 1931 года:

«Пока золото фактически привозится перед продажей в Лондон, Банк Англии имеет преимущество по сравнению с другими потенциальными покупателями, поскольку, приобретая золото, последние должны оплачивать стоимость транспортировки, и т.д. из Лондона до своего центра, в то время как Банк Англии получает поставку бесплатно. Таким образом, пока стерлинг находится в соответствии с номиналом (с золотом), возможности состоят в том, что, пока золото идет в Банк Англии.., иностранные покупатели не смогут конкурировать с Банком... Благодаря этому преимуществу золотой запас Банка в нормальных условиях пополняется из недавно произведённого золота Ранда так, чтобы не было никакой необходимости с этой целью поднимать обменный курс с помощью высоких процентных ставок выше статьи золотого импорта. Следовательно, было бы желательно предотвратить изменение в системе транспортировки южноафриканского золота...». ^{220}

Большая часть истории Британской империи и британской международной дипломатии, особенно в период неоимпериализма с 1850‑х годов по 1920‑е прослеживается именно под этим девизом – недооцененные манипуляции потоками физического золота через лондонский слитковый рынок.

Прямые поставки южноафриканского золота в Нью-Йорк нанесли бы сокрушительный удар планам лондонского Сити и британских финансовых учреждений восстановить после Версаля своё господство. Американское вмешательство в дела Южной Африки через Кеммерера и Герцога не только наносило удар по Британии, но также угрожало изменить кредитную систему всего мира на условиях Уолл-Стрит.

Черчилль пытается заблокировать американский золотой стандарт Реакция Лондона на южноафриканские махинации Уолл-Стрит не заставила себя ждать. В конце 1924 года, чтобы упредить валютный мятеж американцев, министр финансов Уинстон Черчилль, чья карьера началась в Южной Африке во время Бурской войны, выпустил меморандум, призывавший к скорейшему возвращению Англии к золотому стандарту. Глава Банка Англии Монтегю Норман согласился.

Дополнительно ускоряющим фактором в Англии стал тот факт, что несколькими месяцами ранее американские банкиры во главе с партнёром Моргана Чарльзом Дауэсом и с помощью Кеммерера смогли стабилизировать валюту Германии после разрушительной Веймарской гиперинфляции 1922–1923 годов. В соответствии с Планом Дауэса, как отмечалось выше, Германия возвратилась к ведомому США золотому стандарту, чему также помог заём в 100 миллионов долларов от «Дж. П. Морган и К°» для поддержки новой рейхсмарки. Соединённые Штаты и Германия были теперь оба привязаны к одному и тому же золотому стандарту и близки к объединению с крупнейшим в мире производителем золота – Южной Африкой.

Британия оставалась за бортом.

Если бы Южная Африка присоединилась к американскому золотому стандарту, Лондон столкнулся бы с перспективой остаться в стороне от расцветающей мировой торговли. Особенно, если бы Германия восстановила континентальную европейскую торговлю, то Англия никогда бы уже не смогла вернуться к своему бывшему державному статусу. И Нью-Йорк остался бесспорным центром мировой финансовой власти – перемена, которую британский истеблишмент ещё не был готов принять.

28 апреля 1925 года министр финансов Уинстон Черчилль держал речь в Палате общин, в которой объявил полностью поддержанное Банком Англии решение правительства вернуться к золотому стандарту. Затем стерлинг был зафиксирован на том же номинальном уровне, на котором он был накануне Первой мировой войны в 1914 году – 4 доллара 86 центов за фунт.

Это соотношение было принято несмотря на тот факт, что британское индустриальное производство упало с 1914 года, несмотря на тот факт, что оно вытеснит подорожавший британский экспорт со столь отчаянно необходимых мировых рынков, и несмотря на огромный рост британского государственного долга, инфляции и обширный торговый дефицит, главным образом, с Америкой. Другими словами всё, что должно определять надлежащую ценность национальной валюты, было проигнорировано. Это было просто политическое, или более точно, геополитическое решение. Его успех зависел от способности Нормана Монтегю к выгоде Англии манипулировать Бенджамином Стронгом и его друзьями в нью-йоркском банковском деле, а также основными центральными банкирами Европы.

Черчилль и Монтегю Норман фиксировали стерлинг по завышенной цене и возобновляли привязку к золоту в отчаянной попытке вернуть лондонскому Сити его значение в качестве центра мировой финансовой системы, не взирая на вред, наносимый национальной экономике и собственному населению. Черчилль отмечал:

«Если бы мы не приняли эти меры, то вся остальная часть Британской империи приняла бы их без нас, и пришла бы к золотому стандарту не на основе фунта стерлингов, а на основе доллара». ^{221}

Но в 1925 году Стронг, когда решил последовать призыву Монтегю Нормана и убедить Дж. П. Моргана и другие нью-йоркские банки поддерживать возвращение стерлинга к золоту, не смог оценить, насколько эффективно Норман и лондонские банки будут преследовать свои собственные интересы, прикидываясь вернейшими друзьями и покровителями и Соединённых Штатов и главы Нью-йоркского Федерального резервного банка. Центром схемы был Банк Англии и план британского Министерства финансов изменить в свою пользу зарождающийся после 1925 года новый золотой стандарт.

Как уже описывалось выше, система мировой торговли до Первой мировой войны была основана на международном золотом стандарте, который был более или менее самокорректирующимся. Международная торговля опиралась на рыночные принципы спроса и предложения, неустойчивость которого была уравновешена золотом. Это была техническая система, которая, по крайней мере, теоретически отделяла деньги от государства.

Так как Англия была преобладающим финансовым центром в тот период, Лондон господствовал на этом рынке, и Банк Англии действовал как «мировой банкир». Другие страны, включая Германию, Францию, Италию, все британские колонии и даже США поддерживали крупные резервы в фунтах стерлингов вместе с Банком Англии, который тогда держал львиную долю мирового денежно-кредитного золота. Уверенность в Банке Англии как гаранте мирового кредитования была такова, что в пределах Британской империи у многих из британских доминионов или колоний даже не было своих собственных национальных денег кроме лондонского стерлинга.

Именно эту довоенную систему Монтегю Норман, Уинстон Черчилль и ведущие лондонские банкиры преисполнились решимости возродить. В 1922 году в Генуе на основной послевоенной международной экономической конференции, Банк Англии провёл удачный дипломатический ход. Преодолев личные возражения глав Нью-йоркского Федерального резервного банка, немецкого «Рейхсбанка», Банка Франции и Банка Италии, Монтегю Норман преуспел и добился от конференции согласия с его концепцией нового золотого стандарта. ^{222} Норман имел обширный и уникальный опыт работы с довоенным лондонским золотым стандартом и обладал высочайшим международным статусом как оракул в делах центральных банков.

До войны стерлинг был «хорош, как золото». Мировой рынок регулировался не манипуляциями с обменными курсами золота, а входящими в страну и исходящими из неё потоками частного и государственного золота. Страна с хронической инфляцией теряла бы золото, вынужденная ради удержания своих запасов устанавливать более высокий обменный курс, что приводило бы к сокращению внутреннего кредитования. Держатели бумажных денег могли всегда по требованию покупать валюту в золоте. Коррекция была более или менее автоматической.

Однако в 1925 году Великобритания не смогла вернуться к строгому довоенному британскому золотому стандарту. Банк Англии больше не держал большую часть мирового запаса золотых слитков, и поэтому Норман и британское Министерство финансов предложили изощрённую модификацию старого стандарта, который, на первый взгляд, также удовлетворял стратегическим целям менее опытных банкиров, оперирующих нью-йоркскими финансами, и в частности – интересам Бенджамина Стронга. Новый стандарт назвали золотым «обменным» стандартом.

По правилам нового нью-йоркского золотого «обменного» стандарта США должны были выступать как окончательный гарант для раздутых валют Великобритании, остальной Европы и всего мира. Великобритания, в частности, могла теперь держать свои запасы не в золоте, как это имело место до 1914 года, но, главным образом, в долларах, в то время как страны континентальной Европы, всё ещё восстанавливающиеся после войны, могли держать свои запасы не в золоте, а в стерлинге.

В действительности эта новая схема разрешала Великобритании выстраивать пирамиду из своей раздутой валюты (стерлинга) и своих кредитов на основе долларов, а не золота, в котором она испытывала недостаток. Британские государства-клиенты могли, в свою очередь, строить свои валютные пирамиды, опираясь на стерлинг. Это фактически означало, что после 1925 года только Соединённые Штаты остаются на строгом золотом стандарте, а все остальные переходят на национальные бумажные деньги. ^{223} Что позволило Великобритании восстанавливать свою доминирующую роль в Европе и во всём мире в качестве мирового банкира, опираясь на явную или неявную поддержку доллара и американского золота. Это было фатально ущербное здание.

Норман, глава Банка Англии, утверждал, что только нью-йоркский и лондонский центральные банки могут держать денежно-кредитное золото в слитках, в то время как другие (например, французский) должны удовольствоваться резервами из стерлингов или долларов, которые, в свою очередь, поддержаны золотом. Не удивительно, что глава Банка Франции Эмиль Моро, последовательный защитник золота, не был доволен взглядами Монтегю Нормана на англо-американский золотой мир. К 1926 году Моро восстановит баланс Банка Франции и его золотые запасы к уровню выше чем у Банка Англии. Это французское золотое положение позже сыграет роковую роль. ^{224}

В основе лондонского проекта по восстановлению былой финансовой роли лежало британское доминирование в бюрократическом аппарате Лиги Наций. Англия имела господствующее влияние в могущественном Финансовом комитете Лиги. Монтегю Норман фактически управлял последним через своих двух близких партнёров, сэра Генри Стракоша и сэра Отто Нимейера. Британский экономист сэр Ральф Хотри из британского Министерства финансов также играл ключевую роль, призывая к общему европейскому принятию нового золотого обменного стандарта.

Норман и британцы использовали Лигу для оказания давления на европейские государства-члены, чтобы установить сотрудничество между центральными банками и Банком Англии, базирующееся не на классическом золотом стандарте, как отмечалось выше, а на золотом обменном стандарте, который позволит странам продолжать свои инфляционные и дефицитные расходы, поддерживая видимость денежно-кредитной стабильности. Кроме того, на европейские страны оказывалось давление, чтобы возврат к золоту произошёл в чрезвычайно переоцененных соотношениях с целью обезопасить британский экспорт от угрозы со стороны экспорта других стран. Все держали свои золотовалютные резервы не в золоте, которого у них было мало, а в фунтах стерлингов на счетах Банка Англии. Все здание было миражом, основанным на вере в, прежде всего, умение Монтегю Нормана организовать глобальную, или по крайней мере, европейскую денежно-кредитную гармонию.

Используя обещания американских банковских кредитов на пару с политическим давлением, проводимым через управление Финансовым комитетом Лиги Наций в Женеве, Лондон разрабатывал систему, весьма похожую на Международный валютный фонд после 1980‑х годов. Эмиль Моро, глава Банка Франции и яростный противник Нормана, описывал в 1928 году эту систему в своём дневнике:

«Англия, ставшая первой европейской страной, восстановившей устойчивые и безопасные деньги, использовала это преимущество, чтобы укрепить базу для истинного финансового доминирования в Европе. Инструментом этой политики был Финансовый комитет [Лиги Наций] в Женеве. Метод состоит из принуждения каждой страны, испытывающей денежно-кредитные затруднения, подчиниться Комитету в Женеве, который находится под британским контролем. Лечение, всегда предписываемое, включает введение в центральный банк иностранного наблюдателя, который является британцем или назначается Банком Англии, и размещение части резервов центрального банка в Банке Англии, что служит и поддержке фунта и укреплению британского влияния.

Чтобы обезопасить себя от возможного провала, они тщательно обеспечивают себе сотрудничество Федерального резервного банка Нью-Йорка. Кроме того, они делегируют Америке задачу выдачи некоторых из иностранных займов, если они кажутся слишком тяжёлыми, всегда сохраняя политическое преимущество в этих операциях. Англия, таким образом, полностью или частично закрепилась в Австрии, Венгрии. Бельгии, Норвегии и Италии. Она находится в процессе усиления своих [позиций| в Греции и Португалии. Она стремится получить точку опоры в Югославии и... в Румынии. Валюты будут разделены на два класса: валюты первого класса (доллар и фунт стерлингов), базирующихся на золоте, и второго класса, базирующихся на фунте и долларе с содержанием части их золотых запасов в Банке Англии и Федеральном резервном банке Нью-Йорка». ^{225}

Ободряемая Бенджамином Стронгом «Дж. П. Морган и К°» обеспечила существенный долларовый заём, чтобы поддержать в 1925 году возврат Британии на этот измененный золотой стандарт. Впоследствии подобные кредиты, предоставляемые банком Моргана, были расширены, и выдавались всегда по предложению Монтегю Нормана и женевского Финансового комитета, в котором безраздельно господствовал глава Банка Англии, и всегда с предварительным подтверждением Нью-йоркского Федерального резервного банка Бенджамина Стронга. Вашингтон фактически не играл никакой роли в этом процессе. Это была исключительно дипломатия банкиров Уолл-Стрит. Бельгия, Польша под военной диктатурой героя войны генерала Юзефа Пилсудского и фашистская Италия Муссолини в результате вернулись к золотому стандарту в переоцененных паритетах. Нью-йоркские и лондонские банкиры всё чаще предпочитали жёстких диктаторов, которые по их впечатлению, могли справиться с протестами профсоюзов и гарантировать безопасность возврата кредитов.

Вскоре после того, как Англия возвратилась к золоту на раздутом уровне 4,86 долларов за унцию, Банк Англии попытался вызвать и поддержать крупную дефляцию внутренних цен и заработной платы, чтобы сохранить экспорт конкурентоспособным несмотря на переоцененный стерлинг. Реакцией на сокращение заработной платы стала всеобщая забастовка в 1926 году, экономический рост был мал, индустриальный экспорт оставался подавленным, а безработица выросла почти до 10%. К 1931 году, когда Великобритания наконец оставила золотой стандарт, безработица достигла 22% от трудоспособного населения.

Всеобщая профсоюзная забастовка в Англии ясно дала понять, что Великобритания сможет удержать новую золотую покупательную способность 4,86 доллара только с помощью США. Стронг, который редко консультировался даже с Советом ФРС в Вашингтоне, уж не говоря о других региональных президентах Федеральных резервных банков, спровоцировал в конце 1920‑х годов существенную инфляцию в Америке и расширение кредитования, чтобы поддержать фунт в этом переоцененном паритете и тем самым поддержать британскую денежно-кредитную роль в Европе. Все это делалось, чтобы укрепить новый шаткий золотой обменный стандарт. Однако, ослабляя таким образом денежно-кредитные условия в США, Стронг также посеял и семена инфляционного пузыря на фондовом рынке и в недвижимости.

Монтегю Норман убедил своего друга Бенджамина Стронга, что европейское восстановление и, в конечном итоге, американская экспортная мощь зависят от Федеральной резервной системы, поддерживающей искусственно заниженные процентные ставки, чтобы поощрить отток золота в стерлинг, где процентные ставки были выше. Это в свою очередь обеспечивает базу для всей континентальной европейской и колониальной золотой системы и, благодаря этому, базу для основной части мировой торговли, доказывал Норман. Искусственно низкие процентные ставки ФРС подпитывали расширяющуюся на Уолл-Стрит торговлю ссудной маржой[14], в свою очередь вдохновляя на создание беспрецедентного роста акций Уолл-Стрит в конце 1920‑х годов. Тем временем заниженные по сравнению с очень привлекательными европейскими (как правило от 6% до 8%) американские процентные ставки после 1925 года поощряли американские банки наращивать объёмы краткосрочного кредитования в страны нового золотого стандарта в Европе и во всем мире.

В июле 1927 года, и это стало роковым изменением американской валютной политики, Монтегю Норман попросил Стронга созвать секретную конференцию центральных банков на Лонг-Айленде. Там Стронг согласился на крупное сокращение процентной ставки ФРС США несмотря на очень хорошее понимание того, что шальные деньги немедленно начнут стимулировать внутреннее американское расширение кредитования на фоне уже тревожного бума потребительских расходов.

Стронг решил последовать совету Монтегю Нормана и понизить ставки и, таким образом, поддержать британский фунт стерлингов несмотря на возражения глав центральных банков Германии и Франции. Единственное намерение Стронга состояло в том, чтобы стабилизировать фунт, прекратив утечку золота из Лондона.

Чикагский Федеральный резервный банк, не связанный столь тесно с лондонским или европейским кредитованием, был резко против этого решения и отказался понижать свои ставки. Чикагская газета «Трибюн» потребовала отставки Бенджамина Стронга. Строг парировал удар, лукаво утверждая, что его шаг к лёгким деньгам нацелен на помощь фермерам Среднего Запада. Стронг добился своего. Позже он доверительно скажет своим приятелям, что сокращение ставок имело для фондового рынка непреднамеренный побочный эффект, как «удачный небольшой глоток виски». Это был совсем не «глоток». На Уолл-Стрит виски потекло рекой. ^{226}

Снижение Стронгом ставок нью-йоркской ФРС в 1927 году остановило утечку британского золота и облегчило положение британской валюты. Лондонский журнал «Банкир» позже восхвалял Бенджамина Стронга за «энергию и деловые качества, которые он поставил на службу Англии». ^{227} При золотом обменном стандарте, созданном Монтегю Норманом, единственной привязкой всех стран к золоту и так называемым «твёрдым валютам» стали Соединённые Штаты. Если доллар также искусственно раздувается (что и произошло после 1925 года), эта опорная валюта также станет ненадёжной, и всё здание – пирамида глобального кредитования – в конечном итоге рухнет.

Именно эта Ахиллесова пята в британской денежно-кредитной пирамиде сделала всё строение зависящим от американского кредита. Это стало очевидным, когда экспансия кредитования в 1929 году внезапно замерла. К тому моменту широкие круги американского банковского дела и бизнеса прославляли то, что Стронг называл «Новой эпохой» незыблемого процветания и ценовой стабилизации, жутковатый предвестник возвещения в 1999 году Аланом Гринспеном «Новой экономики», которая не подвержена циклическим рецессиям.

Реальность оказалась совсем другой, поскольку к концу 1920‑х годов Федеральная резервная система была вынуждена обратиться к инфляционному расширению кредитования, чтобы попытаться стабилизировать падающие цены в Европе.

Немногие выступали против политики Стронга, когда им казалось, что она рождает неограниченное процветание, возрастающие доходы, быстро растущие курсы акций и экономический рост. Среди немногих критиков международной кредитной политики Стронга, в дополнение к министру торговли Гуверу, были Бартон Хепбёрн, председатель «Чейз Нейшэнл Банк» Рокфеллера, и X. Паркер Уиллис, редактор «Джорнэл оф Коммерс» и бывший помощник сенатора Картера Гласса. К ним присоединились несколько членов Совета управляющих ФРС. Но как бы то ни было, они оказались в меньшинстве. В течение 1920‑х годов политикой управляли «Дж. П. Морган и К°», Бенджамин Стронг и министр финансов Меллон, наряду с президентом Кельвином Кулиджем.

В течение первых нескольких лет с момента перехода на золотой обменный стандарт и до начала 1927 года его недостатки отнюдь не были очевидны. Казалось, что экономические системы Европы наконец приходят в себя, и именно золото способствует этому восстановлению.

После 1925 года при новом золотом обменном стандарте кредиты хлынули потоком из Нью-Йорка в Лондон и в жаждущие долларов экономические системы континентальной Европы. «Дом Моргана», «Кун, Лёб и К°», «Нэйшнл Сити Банк» и другие банки Уолл-Стрит начали подписывать облигации, выпущенные различными европейскими государствами, присоединившимися к новому золотому обменному стандарту. Гарантийные банки в свою очередь продавали эти новые облигации зачастую по процентным ставкам на 3% выше сопоставимых ценных бумаг американского Министерства финансов, обычным американским домашним хозяйствам в поисках финансовой прибыли и безопасности. Для нью-йоркских банков это воистину стало машиной, производящей чистое золото.

Основное кредитование нью-йоркских банков приходилось на Германию после стабилизации в 1924 году немецкой валюты по Плану Дауэса. В течение шести лет различные немецкие муниципалитеты, частные компании, портовые власти и другие юридические лица выпустили облигаций, подписанных нью-йоркскими банками, и продали их американским инвесторам на ошеломительную сумму больше чем 2,5 миллиарда долларов США. Сама Германия в этот период заимствовала из‑за границы почти 4 миллиарда долларов.

В период с 1924 до 1931 год Европа получила американские кредиты почти на 6 миллиардов долларов. Если к этому добавить американские военные займы Министерства финансов и сами военные расходы, то в общей сложности 40 миллиардов долларов в американских фондах попали Европу менее чем за 15 лет, целая одна пятая полного американского ВВП в 1914 году.

Однако всё это здание было столь же неустойчиво, как и его самое слабое звено при золотом обменном стандарте после 1925 года, выстроенным Монтегю Норманом и британским Министерством финансов.

К концу 1927 года, спустя всего два месяца после того, как Стронг предпринял шаги для стабилизации стерлинга и тем самым добавил горячего воздуха в растущий пузырь акций Уолл-Стрит, он сам начал выражать серьёзные сомнения во всей этой схеме, которая только тремя годами ранее была выстроена с подачи Монтегю Нормана и Банка Англии, сможет ли она восстановить мировую торговлю и обеспечить денежно-кредитную стабильность.

Незадолго до своей смерти от туберкулеза в 1928 году Стронг написал несколько писем своему другу Монтегю Норману и своим коллегам в Нью-йоркском Федеральном резервном банке, выразив свои растущие сомнения в том, был ли золотой обменный стандарт, который Стронг, убеждённый Норманом, поддержал, правильной политикой для мировой денежно-кредитной стабилизации. Одно письмо, написанное в сентябре 1927 года, показывает растущие опасения Стронга о природе послевоенных денежно-кредитных затруднений Америки:

«Эмиссионные банки [центральные банки – автор] теперь держат векселя и суммы в одних только Соединённых Штатах более чем на 1 млрд. долларов, не говоря уже о приблизительно не меньшей сумме, что сейчас находится в Лондоне, и значительных суммах в других странах золотого стандарта. Фактически, как я уже писал вам, я склонен поверить, что это развитие достигло точки, где вместо служения укреплению и поддержанию золотого стандарта, оно может, на самом деле, подрывать золотой стандарт из‑за дублирования кредитных структур в различных частях мира, поддерживаемого небольшими накоплениями золота в руках немногих стран, валюты которых твёрдо опираются на золото, таких как Англия и Соединённые Штаты». ^{228}

Подобно тому, как лопнул американский пузырь секьюритизации субстандартного (некачественного) ипотечного кредитования в 2007 году, крах нью-йоркского фондового рынка в октябре 1929 года был всего лишь признаком намного более серьёзной и фундаментальной болезни в системе глобальных финансов. Норман из Банка Англии убедил Стронга держать ставки ФРС низкими, поскольку это оказывало влияние на британские ставки и ставки континентальной Европы, за счёт чего удерживалась вся финансовая стабильность послевоенной Великобритании, и помогало предотвратить там рецессию. Низкие процентные ставки вызвали подъём на нью-йоркском фондовом рынке, поскольку шальные деньги, очевидно, подпитывали американский бум потребления, финансируемый прежде всего новыми доступными условиями потребительских кредитов.

Бросающееся в глаза потребление американцев в течение «Ревущих двадцатых» основывалось на иллюзии роста благосостояния большинства населения. Это серьёзно искажённое потребление в долг создало национальное иллюзорное богатство – Ахиллесову пяту экономики в 1929 году. В Америке к этому году в кредит было куплено полностью 60% всех автомобилей и 80% домашних радиоприемников. Люди покупали в кредит, поскольку большинство американцев в течение 1920 годов зарабатывало сравнительно мало.

Серия снижений налогов во время правления президента-республиканца Кулиджа, задуманная и проведённая в жизнь очень богатым министром финансов Эндрю Меллоном, только сдвинула доходы в пользу крохотного меньшинства владельцев корпораций и тех, кто унаследовал состояния. Это сокращение налогов принесло выгоду богачам и помогло сконцентрировать крупную долю растущего национального дохода в руках одной десятой от 1% очень богатых американцев. Налоги на человека с годовым доходом в размере миллиона долларов в течение 1920 годов упали с 600 000 долларов до 200 000, в то время как налоги на средний класс и семьи победнее только росли.

К 1929 году как число, так и размер гигантских корпораций, подобных «Американ Стил» или «Дженерал Электрик», продолжали увеличиваться, почти две трети индустриального богатства перешли из личной собственности в собственность крупных акционерных частных корпораций. На вершине корпоративной пирамиды управления стояли основные банки Уолл-Стрит, такие как «Дж. П. Морган», «Чейз Банк», «Кун, Лёб и К°», «Меллон Банк» и т. п. В 1923 году именно консервативный американский Верховный Суд усилил разницу в доходах своим решением по делу «Адкинс против Детской больницы», в котором постановил, что законы о минимальном размере оплаты труда не соответствуют Конституции. ^{229}

«Богатые стали богаче, а бедные стали беднее», – пелось в популярной песне 1920 годах с сардоническим названием «Разве это не смешно?».

Объединённый доход верхушки одной десятой от 1% американцев в 1929 году был равен полному объединённому доходу для 42% населения с самыми низкими доходами. Пересчитывая на семейные единицы, у 24 500 богатых семей в Америке был тот же самый объединённый доход как у 11 000 000 бедных семей и семей среднего класса из нижней части списка. Богатейший слой населения управлял 34% всех сбережений, в то время как 80% американцев не имели сбережений вообще. За фасадом американского процветания 1920 годов стояло здание, основанное на долге, иллюзии постоянного процветания и возрастающих курсах акций. Как только в 1929–1931 годах карусель потребительского кредитования остановилась, бум потребления исчез, поскольку большинство американцев просто не могло позволить себе больше покупать в кредит. ^{230}

Растущие курсы акций привлекали инвестиции всё большего количества людей, которые могли взять кредит в своём банке, чтобы покупать акции с маржой, то есть, выплачивая только приблизительно 10% от фактической цены, приобретая остальное на заёмные деньги. Покупка ценных бумаг, частично финансируемая за счёт заёмных средств, преобладала на последней стадии лихорадки фондового рынка Уолл-Стрит, поскольку банки свободно кредитовали брокеров и других спекулянтов, ожидая выплат от постоянно повышающихся курсов акций.

Как только вся эта кредитная гонка споткнулась в 1929 году, когда испуганная ФРС в безуспешной попытке остановить фондовый пузырь запоздало подняла процентные ставки, всё здание потребительского кредитования потерпело крах, а вместе с ним вскоре рухнула и реальная производственная экономика. ^{231}

К октябрю 1929 года на Нью-йоркской фондовой бирже крутились акции, купленные в кредит – на рекордную сумму 8 миллиардов долларов, заёмные деньги, которые ещё должны были быть возмещёны. Большинство этих займов шло на то, чтобы покупать акции с маржой. Покупка ценных бумаг, частично финансируемая за счёт заёмных средств, поощрялась крупными банками Уолл-Стрит, поскольку их прибыль была невероятной, по крайней мере, пока играла музыка этой безумной карусели.

Крах Нью-йоркский фондовой биржи в октябре 1929 года пришелся на седьмой месяц президентства Герберта Гувера. Никто из предыдущих президентов никогда не вмешивался в биржевой крах, и традиционный взгляд состоял в том, что подобные вещи нужно оставлять для самостоятельной коррекции и не допускать правительственного вмешательства.

Преодолев возражения министра финансов Эндрю Меллона, Гувер в конце 1929 года объявил план действий из 10 пунктов, среди прочего нацеленный на недопущение банковской паники, широкого распространения банкротств и потери домов, на помощь сельскому хозяйству, на умиротворение встревоженных безработных и сохранение доллара сильным. Правительственные проекты общественных работ были ускорены, чтобы обеспечить больше рабочих мест. Гувер как истинный республиканец-консерватор стремился усиливать потенциал правительства и поддерживать частные инициативы вместо того, чтобы провести прямую национализацию. К началу 1931 года американский экономический спад показал некоторые признаки стабилизации. Но это была лишь краткая пауза в ужасающем нисходящем скольжении.

Одновременно с тем, что зашатались основы хрупкого европейского золотого обменного стандарта Монтегю Нормана, надвигалось новое и ещё более мощное финансовое цунами, которое опустошит мир. Силу ему придали политические решения Франции «преподать немцам урок».

Весной 1931 года европейский шторм сломал дамбу. Специфическая форма французской «исключительности» сыграла решающую роль в непреднамеренном разрушении валютной системы всего мира и погрузила мировую экономику в депрессию.

В марте 1931 года Австрия, крошечный осколок довоенной Австро-Венгерской империи с населением в 6 миллионов человек, объявила, что начала переговоры с Германией о создании общего таможенного союза с целью оживить торговлю, которой угрожал спад. Такой союз не стал бы даже техническим нарушением Версальского договора. Определённо, он не представлял никакой угрозы мировой безопасности.

Правительство Франции отреагировало стремительно и, чтобы оказать давление на обе страны с целью остановить их таможенное объединение, потребовало немедленную выплату приблизительно 300 миллионов долларов краткосрочных кредитов, которые Германия и Австрия были должны французским банкам. Эти требования вызвали паническое бегство капитала из шаткой австрийской валюты. Слабейшим звеном в австрийской финансовой системе был банк «Вьена Кредитанштальт», крупнейший банк в Австрии.

«Вьена Кредитанштальт» с займами Венгрии и по всему дунайскому региону был кредитором основной части австрийской промышленности и недвижимости, а также выдал свыше 50% всех банковских кредитов в стране. Банк рухнул в мае 1931 года на фоне панического вывода вкладчиками своих средств. Яростные усилия вновь созданного базельского Банка международных расчётов обеспечить чрезвычайный заём, чтобы стабилизировать «Вьена Кредитанштальт», потерпели неудачу.

Одновременно французское правительство в качестве предварительного условия своего участия в чрезвычайном базельском займе настояло на том, что Германия и Австрия отказываются от запланированного таможенного союза. Как уже было указано, последний непосредственно не нарушал Версальский мир, который запрещал только полную аннексию Австрии Германией. ^{232}

Кризис, подобно лесному пожару, распространился по всей Австрии и перекинулся на связанную с ней банковскую систему Германии.

Крах банка «Вьена Кредитанштальт» привёл к панике вкладчиков банка «Дармштадт унд Националбанк» (или «Данат-банк») в Германии и также стал причиной валютного кризиса правительства Брюнинга. На этом этапе Банк Англии, американская ФРС, немецкий «Рейхсбанк» и Банк Франции встретились, чтобы обсудить чрезвычайное кредитное вливание и попытаться остановить распространение валютной паники.

Гувер добился однолетнего моратория на немецкие репарационные платежи, чтобы попытаться ослабить давление на Германию. 30 июня 1931 года мораторий вступил в силу. Но этот шаг был воспринят как слишком малый и слишком поздний, и паническое бегство иностранных банков из немецких активов только нарастало, поскольку инвесторы боялись, что дальше будет только хуже. Немцы также начали выводить капитал из рейхсмарок в доллары, фунты стерлингов, франки или в золото. В июле президент «Рейхсбанка» Ганс Лютер побывал в Париже, Базеле и Лондоне, предупреждая, что «Рейхсбанк» Германии нуждается в срочной ссуде в 500 миллионов долларов, чтобы предотвратить неплатежи и банкротства. Эта новость только подстегнула панику. Все послевоенное международное финансовое здание начинало рушиться. ^{233}

На этом этапе французское правительство держало козырную карту. Франция пережила свои собственные валютные кризисы в начале 1920 годов и едва-едва предотвратила гиперинфляцию. В 1926 году приступило к работе правое правительство Раймона Пуанкаре и с поддержкой Моро из Банка Франции предприняло немедленные действия с целью строгой бюджетной экономии, увеличило налоги и сделало другие шаги, чтобы остановить отток капитала и стабилизировать франк, который был всё ещё вне золотой системы. Правительство объявило о планах возвратиться к золотому стандарту в самом скором времени, чтобы придать дальнейшей уверенности. В результате франк подорожал на 40% в течение нескольких недель после возвращения Пуанкаре в 1926 году.

В 1928 году, после двух лет накапливания собственных золотых резервов, правительство Пуанкаре и Банк Франции под управлением Эмиля Моро объявили, что Франция примет так называемый Закон о стабилизации, чтобы облегчить возвращение французского франка к золотому стандарту. Но Париж не собирался играть по правилам Монтегю Нормана и позволять Банку Англии установить международные правила золотого стандарта к преимуществу Англии.

В отличие от Великобритании, которая, чтобы вернуть лондонскому Сити международное влияние, пожертвовала британской экспортной конкурентоспособностью и британскими рабочими местами, привязывая стерлинг к довоенному паритету 4,86 долларов США, Банк Франции присоединился к золотому стандарту в паритете, равном 20% от его довоенного уровня.

Это привело к существенному восстановлению французского экспорта, росту занятости, расширению объёмов промышленного производства, огромному профициту торгового баланса и, с этим, к росту резервов иностранной валюты в иностранных центральных банках, и прежде всего – в Банке Англии. Но то, что было хорошо для Франции, было плохо для остального мира вследствие структуры международного долга, за которым стоял золотой обменный стандарт. Золото утекало из Лондона и других континентальных европейских столиц в Банк Франции.

В 1927 году Банк Франции потребовал, чтобы Банк Англии конвертировал содержащиеся в Банке Франции фунты стерлингов на сумму приблизительно 30 миллионов в золото, чтобы пополнить французские золотые запасы центрального банка перед присоединением к золотому стандарту. Именно этот французский запрос о золоте вынудил Банк Англии обратиться к Бенджамину Стронгу с фатальной просьбой помочь стабилизировать фунт.

Банк Франции, опасаясь возвращения инфляции в результате хранения своих валютных резервов в иностранных бумажных деньгах, таких как фунт стерлингов, которые могли произвольно раздуваться, решил базировать свои резервы на предвоенный манер – только на золоте. Франция повела себя как «пурист» и отклонила стандарт содержания резервов в нетвёрдых бумажных деньгах плюс золото, которого Великобритания и другие страны начали придерживаться в 1925 году. ^{234} Франции снова пошла наперекор в вопросах политики центрального банка. Моро, чрезвычайно консервативный банкир, был (и не без серьёзных оснований) убеждён, что золотой обменный стандарт Банка Англии обладает опасными изъянами. Насколько он был прав, скоро станет очевидным всему миру.

Моро стремился к тому, чтобы Франция после нескольких лет хаоса и неустойчивости возвратилась к твёрдой денежной политике и финансовому благоразумию. Единственная проблема состояла в том, что в мировой денежной системе доминировал именно золотой обменный стандарт Нормана-Стронга. Эта система, а также связанные с ней погрязшие в долгах европейские экономические системы насквозь прогнили.

Здание золотого обменного стандарта было основано на международной структуре кредитования, сосредоточенной на нью-йоркских кредитах, которые, в свою очередь, держались на способности основных европейских экономических систем продолжать заимствования, чтобы финансировать свой собственный экономический рост по неправомерно заниженным процентным ставкам. Как только процентные ставки, устанавливаемые сердцем долговой пирамиды – нью-йоркской ФРС, – изменились, всё здание дешёвых кредитов начало запутываться в неплатежах стиля домино и банкротствах, сначала в самых слабых экономических системах Европы, а затем, в конечном итоге, и в самих США, когда пропало доверие.

Французские действия вокруг золота были смесью политических страхов перед возрождением Германии и страхов перед возвращением внутреннего экономического хаоса, забастовками и рецессией, если Франция вернётся к политике лёгких денег. Это вынуждало французское правительство и Банк Франции действовать в одиночку.

Возвращение в 1926 году к стабильности франка и перепривязка к золоту на уровне 20% от довоенного паритета привели в 1928 году к репатриации французского капитала во французские банки и новому притоку иностранного капитала, поскольку экономика процветала. К 1931 году, когда остальной мир погружался в рецессию, Франция достигла полной занятости и начинала чувствовать свою собственную независимость в европейских делах.

В результате своей политики преобразования активов иностранной валюты в золото Франция стала к 1931 году вторым по величине держателем монетарного золота в мире после американской Федеральной резервной системы. Всего лишь за пять лет французские авуары золота в центральном банке возросли в десять раз. К 1931 году эти два центральных банка, ФРС и Банк Франции, управляли полностью 75% мировых запасов монетарного золота. ФРС была строго ограничена относительно использования своих резервов поправками, внесёнными Конгрессом в закон о Федеральной резервной системе 1913 года. Эти правовые ограничения были изъяты только в 1933 и 1935 годах, много позже начала Депрессии.

Это поставило Францию и Банк Франции в чрезвычайно сильную позицию, когда разразился европейский кризис, кризис, который во многом был спровоцирован французскими политическими и финансовыми требованиями к Германии и Австрии.

В июле 1931 года, когда Германия умоляла центральные банки в Лондоне, Париже и Нью-Йорке о ещё одной чрезвычайной ссуде в 500 миллионов долларов, Франция была решающим игроком. Она использовала этот случай, чтобы объявить о французской готовности участвовать в очередном немецком чрезвычайном спасении, но при условии, что немецкое правительство расформирует свои «Стальные Шлемы»[15], остановит дальнейшее строительство «карманных линкоров», которые были позволены Версальским договором, а также откажется от таможенного объединения с Австрией. Немецкое правительство Генриха Брюнинга отклонило французские условия, усмотрев в них оскорбительную попытку низвести Германию до экономического рабства.

Кризис теперь полностью сфокусировался на долге Германии, частном и государственном, который взлетел до небес с тех пор, как в 1924 году была проведена по Плану Дауэса стабилизация рейхсмарки. В 1920‑х годах большинство американских банкиров, включая «Дж. П. Морган и К°» и Бенджамина Стронга, как правило, рассматривали Германию как обычного очередного заёмщика, хотя с немного повышенным риском, не отличая операции с ним от предоставления кредитов на американские железные дороги или от колеблющихся курсов акций американских компаний. Они предполагали, что поддержка самого мощного центрального банка в мире и его золота застрахует их от любого потенциального риска из Германии, забывая, что это суверенная страна со своими собственными идеями о выплате долгов.

В отличие от американских французские банкиры были склонны рассматривать каждый немецкий заём как политический шаг в усилиях немецких учреждений аннулировать Версальский договор и восстановить довоенную немецкую целостность. Французский взгляд был гораздо ближе к реальности, подчеркивая смертельную ошибочность решения Бенджамина Стронга практически в одностороннем порядке связать после 1917 года американскую финансовую и кредитную структуру с валютной структурой послевоенной Европы.

К июлю 1931 года золотые запасы Германии, Австрии, Венгрии и большинства восточноевропейских стран иссякли, и большинство банков было закрыто.

Президент Гувер лично звонил американскому министру финансов и в ФРС, чтобы определить, насколько серьёзно пострадали американские банки в Европе, и определить какие шаги нужно предпринять. Близкий друг Гувера из крупного калифорнийского банка выразил обеспокоенность по поводу широко распространенной практики американских банков, выпускающих банковские акцепты (форма краткосрочных ссуд) немецким и другим европейским банкам. Эти акцепты обычно были 60 или 90-дневными ценными бумагами, обеспеченные только накладными на отправленные, но ещё не поставленные товары. Гувер запросил ФРС и Министерство финансов оценить, сколько подобных необеспеченных кредитов предоставлено европейским банкам. ^{235}

Федеральная резервная система сообщила президенту, что, по её оценке, самое большее это было всего 500 миллионов долларов, называя эту сумму ничем не угрожающей американским банкам. Опасаясь худшего, Гувер заказал независимую оценку у правительственного Контролёра денежного обращения[16]. Его оценка составила тревожные 1,7 миллиарда или больше долларов. Эта сумма уже угрожала всей слабо капитализированной американской банковской системе, если новость о ней просочится наружу.

Когда Бенджамин Стронг, чтобы помочь Банку Англии противостоять французскому изъятию золота, снизил в 1927 году процентные ставки Нью-йоркского Федерального резервного банка, американские кредиты Европе взлетели до небес. Европейские банки были готовы платить огромные проценты, до 7% или больше, за отчаянно необходимые долларовые кредиты. В июле 1931 года Контролёр проинформировал Гувера, что европейские банки к тому времени были уже не способны проводить платежи по многим из этих банковских акцептов, которые американские банки пытались держать в тайне, чтобы избежать дальнейшей паники. ^{236}

Гувер послал своего заместителя министра финансов Огдена Миллза в Лондон, чтобы осторожно расспросить о том, в какой степени британские банки погрязли в подобных необеспеченных бумагах банковского акцептования. Банк Англии об этом ещё не задумывался, но через два дня дал первоначальную смету, ещё более подогревшую опасения по поводу стабильности золотого обменного стандарта: все английские банки наряду с голландскими и скандинавскими банками имели таких бумаг на более чем 2 миллиарда долларов.

Гувер оценил, что одни только немецкие, австрийские и венгерские банки держали целых 5 миллиардов долларов таких краткосрочных облигаций со сроком погашения через 60-90 дней, ошеломительную сумму. До этого момента ни у кого не было малейшего понимания об этом тотальном банковском риске.

Банкиры, заверенные, что кредиты в конечном счёте обеспечены поставкой физических товаров, давали взаймы индивидуальным заёмщикам. Поскольку весной 1931 года поток торговли замедлился, поставки через Германию, Австрию и Венгрию начали стремительно падать. Ценные бумаги, основанные на ожидаемой коммерческой торговле, перестали что-либо стоить, весьма похоже на то, как в период краха 2007-2008 годов начала лавинообразное падение стоимость секьюритизированных облигаций на нескольких триллионов долларов после дефолта субстандартной ипотеки и других американских закладных.

Более краткосрочные заимствования заведомо превышали 5 миллиардов долларов долгосрочного заимствования, которое было предпринято немецкой промышленностью, муниципалитетами и правительствами.

В своих мемуарах Гувер подробно изложил свою реакцию, когда он тогда осознал размеры разваливающейся европейской долговой пирамиды:

«Мина, которая лежала в основе мировой экономической системы, теперь ясно представала перед глазами. Теперь очевидно, почему европейский кризис так долго откладывался. Они получали фиктивный вексель "А", чтобы оплатить вексель "Б" и свой внутренний дефицит. Не знаю, получал ли я когда-либо худший шок. Навязчивая перспектива массовых банковских банкротств и необходимость не проговориться американскому народу относительно причины и опасности, чтобы не навредить работе наших банков, не давали мне спать. Эта ситуация больше не была лишь помощью зарубежным странам к косвенной выгоде всех. Это был теперь вопрос спасения самих себя». ^{237}

К сожалению, было уже немного поздно спасаться. К тому моменту Гувер, несмотря на сильное противодействие министра финансов Меллона, публично призвал к соглашению о «выплате процентов по долгу» или к мораторию всех частных банков, которые держали немецкие и центрально-европейские краткосрочные обязательства. Меллон, который был в Лондоне вместе с госсекретарём Стимсоном на конференции по банковскому кризису, призвал Гувера обсудить ухудшающуюся европейскую ситуацию. Меллон убеждал президента согласиться на запрос Германии о дополнительных 500 миллионах долларов, чтобы удержать оборону. Гувер ответил, что это только исправит глупые ошибки частных банков, но не решит саму проблему.

Гувер настаивал, что «банкиры, а не наши налогоплательщики, должны взять на себя бремя решения». Несмотря на напряженные возражения Меллона, Стимсона и Банка Англии, Гувер выпустил свой публичный призыв к добровольному банковскому «соглашению о невостребовании долгов». Лондонская конференция на тот момент утвердила Мораторий Гувера, то же сделал и новый Банк для международных расчётов в Базеле, который Гувер попросил наблюдать за добровольным планом. Группа нью-йоркских банков сказала президенту, что они против моратория на востребование долгов, вынудив в итоге Гувера согласиться с новым американским правительственным займом Германии.

Банк для международных расчётов, когда опубликовал свой итоговый отчёт в 1932 году, сообщил, что «общая сумма международной краткосрочной (частной) задолженности, которая существовала на начало 1931 года, составляла в общем более 10 миллиардов долларов». Это вдвое превышало оценку Гувера.

Мораторий на востребование долгов решил проблему лишь не надолго – до 21 сентября 1931 года, когда Банк Англии объявил дефолт по своим обязательствам по иностранным платежам.

24 июля 1931 года Банк Франции начал выводить свои крупные золотые депозиты из Банка Англии, а также из Нью-йоркского Федерального резервного банка. Французские действия вызвали кризис доверия к фунту стерлингов.

Лондонские банки также держали крупные суммы теперь неплатёжеспособных краткосрочных ссуд восточноевропейским и немецким банкам. В августе 1931 года, чтобы попытаться остановить падение стерлинга, Банк Англии поднял свои процентные ставки. Одно только это усугубило положение, поскольку паника только усилилась.

Британское правительство заимствовало приблизительно 650 миллионов долларов у американских банков, чтобы попытаться остановить панику, снова сделав только хуже. 14 сентября моряки Атлантического Флота британского Королевского флота организовали восстание против правительства в ответ на сокращения выплат и ухудшающиеся условия занятости, что стало известным как Инвергордонский мятеж[17]. Он угрожал самой стабильности правительства, и через неделю, 21 сентября 1931 года, Банк Англии официально отказался от золотого стандарта, вынудив закрытие большинства рынков ценных бумаг и товаров в Европе.

Однако с пагубными последствиями для своего собственного населения Федеральная резервная система сохраняла своё золотое дисконтное окно открытым, позволяя утечку американского золота за границу, таким образом форсируя серьёзный кризис кредитования во внутренней американской экономике. Все здание «разгула потребительского кредитования»

Ревущих 1920-х, новая практика «покупки в рассрочку», в этом процессе начало стремительно разваливаться.

Вместо того, чтобы для предотвращения нарастающей экономической рецессии вливать в отечественную экономику ликвидность, Нью-Йоркский Федеральный резервный банк (теперь под управлением Джорджа Харрисона после смерти Стронга в ноябре 1928 года) выводил её из экономики в тщетной попытке удержаться на золотом обменном стандарте, поднимая на ошеломительную высоту учетные ставки Федеральной резервной системы – от 1% до 3% в октябре 1931 года.

Эта отчаянная попытка Уолл-Стрит и Нью-Йоркского Федерального резервного банка спасти свой золотой стандарт и с этим свою мечту об американской финансовой империи привела к уничтожению обоих, хотя банкиры отказывались принять этот факт. Выросшие ставки ФРС ввергли американскую экономику в глубокую депрессию и дефляцию.

Но за жёсткий золотой стандарт держались так долго не из‑за экономической ортодоксальности. Это произошло потому, что направляющие Уолл-Стрит влиятельные силы – Денежный Трест – были твёрдо настроены не жертвовать своей целью – созданием управляемой США глобальной валютной державы через золотой обменный стандарт, который «Дж. П. Морган и К°», Бенджамин Стронг, Диллон, Рид, Эдвин Кеммерер и ведущие финансовые элиты Соединённых Штатов выстроили на пепле Первой мировой войны. Они испытывали мало угрызений совести по поводу погружения экономики США в самую тяжёлую в американской истории депрессию в своей, в конечном счёте, бесплодной попытке вырвать из рук Англии глобальную финансовую власть.

В отличие от событий в Соединённых Штатах после 1931 года британский фунт стерлингов плавал свободный от привязки к золоту, и его девальвация приблизительно на 40% подняла британский экспорт и смягчила воздействие мирового краха. Довольно быстро другие европейские страны тоже оставили золотой стандарт, за исключением Франции. США, тем временем, цеплялись за дефляционный золотой паритет до апреля 1933 года.

Стечение обстоятельств этих кризисов привело к возросшей роли федерального правительства в американской экономической жизни. Это приняло форму Нового курса Франклина Делано Рузвельта, когда первый с Первой мировой войны президент-демократ вошёл в должность 4 марта 1933 года. Большинство программ восстановления Рузвельта были в действительности продолжением или выполнением многих из инфраструктурных проектов, которые были начаты невезучим Гувером.

С самого начала Великой Депрессии в 1931 году через пик военных расходов в 1944 году американский правительственный долг вырос с 29% от ВВП к более чем 130%. Одновременно доля расходов на общественные нужды во всей национальной экономике повысилась с 12% в 1931 году к более чем 45% к 1944-му.

Великий проект Бенджамина Стронга сделать Нью-Йорк и Уолл-Стрит банкирами Европы и всего мира существенно исказил структуру глобальной финансовой системы, международной торговли и экономического развития и привёл к их окончательному и неизбежному краху.

Потребуется ещё шесть лет внутренней экономической депрессии, корпоративной реструктуризации и подготовки к новой большой войне в Европе, чтобы полностью преодолеть это поражение Уолл-Стрит и вытеснить Британскую империю как доминирующую силу в мире. И потребуется окончательное уничтожение возрождающегося как будущий конкурент американской гегемонии Германского Рейха.

Этот процесс назовут Второй мировой войной. В действительности он был продолжением нерешённых геополитических проблем Первой мировой войны, колоссального и трагического сражения между двумя державами – Германией и Соединёнными Штатами – за право стать преемником Британской империи в качестве основной мировой державы. По крайней мере, именно так рассматривали это ведущие элиты в американском истеблишменте.

Сомнительно, лелеяли ли когда-либо немецкие элитарные круги серьёзно идею глобальной абсолютной власти. Очевидно, они не делали этого до 1914 года, и по всем признакам, даже в течение 1930-х. Для этого Гитлер слишком сильно боялся мощи Британской империи. ^{238}

Однако не могло быть сомнений, что у Денежного Треста США действительно были идея и намерение создать глобальную абсолютную державу, неофициальную финансовую империю, обеспеченную самыми мощными вооружёнными силами в мире. Чтобы решить эту задачу, они нуждались в новой мировой войне.

Федеральная резервная система должна была и здесь сыграть решающую роль. Первая попытка влиятельных нью-йоркских банков, за которыми стоял частный Федеральный резервный банк Нью-Йорка, потерпела катастрофическую неудачу, которая погрузила Соединённые Штаты в худший в их истории финансовый кризис с цепной реакцией банковских банкротств и годами депрессии. Не прошло и десяти лет, как Уолл-Стрит и влиятельные семьи, стоящие за её спиной, были готовы сделать свою вторую и удавшуюся заявку на глобальную власть.

Примечания:

1

Отсылка к IV статье Конституции США.

13

Пирамида Понци или финансовая пирамида – специфический способ обеспечения дохода за счёт постоянного привлечения денежных средств от новых участников пирамиды. В США первая «пирамида» была создана Чарльзом Понци. эмигрантом из Италии, откуда и пошёл сам термин.

14

Разницу между доходом от кредитования и стоимостью привлечения средств.

15

«Стальной шлем, союз фронтовиков», нем. Stahlhelm, Bund der Frontsoldaten – немецкая консервативная полувоенная организация, созданная после поражения Германии в 1918 г. Патриотически настроенными офицерами.

16

Должностное лицо федерального Министерства, назначаемое президентом и утверждаемое Сенатом; отвечает за регистрацию, инспекцию всех национальных банков, надзор за ними и их ликвидацию, может требовать отчёты о финансовой деятельности всех национальных банков по меньшей мере четыре раза в год и публиковать их в местных газетах. Национальные банки могут быть объявлены несостоятельными только по решению Контролёра денежного обращения.

17

Инвергордонский мятеж (англ. Invergordon Mutiny) – массовая акция неповиновения моряков британского флота 15-16 сентября 1931 года в базе Инвергордон в Шотландии, вызванная намерением правительства сократить зарплату личного состава флота. Эти события, в которые оказались вовлечены до 12 тыс. моряков, стали единственным крупным мятежом британского флота в XX веке; при этом он был совершенно бескровным. Правительство оказалось вынуждено пойти навстречу морякам, хотя наиболее активные участники выступления подверглись наказаниям. Политико-экономические последствия мятежа были значительными.