Береста заговорила

Мнение исследователей на этот счет было малообнадеживающим. Многолетним спорам о состоянии грамотности в Древней Руси был в начале XX в. подведен итог буржуазным историком русской культуры П. Н. Милюковым. Одни, писал он, считают Древнюю Русь чуть ли не поголовно безграмотной, другие допускают возможность признать распространение в ней грамотности. «Источники дают нам слишком мало сведений, чтобы можно было с их помощью доказать верность того или другого взгляда», однако все как будто говорит в пользу первого взгляда. Ту же мысль внушал гимназический учебник: «Тогда письменность ограничивалась списыванием чужого, так как немногие школы служили нить для приготовления попов». Даже в начале 50-х гидов нашего столетия повторялось мнение, что грамотность была в Древней Руси привилегией толь-го исключительно высшего слоя общества – князей, и попов.

Значит, само по себе обнаружение письма или записки в доме рядового средневекового горожанина представлялось событием почти невозможным. Малая его вероятность усугублялась еще одним обстоятельством, связанным с поисками таких писем в земле.

В древности писали на пергамене – выделанной телячьей коже, стоившей очень дорого. Настолько дорого, что люди всегда стремились много раз использовать один и тот яке исписанный лист. Тексты, ставшие почему-либо ненужными, нередко тщательно выскабливались, и на таком очищенном листе писали снова. Поэтому фотографирование в инфракрасных лучах иногда дает возможность на одном и том же листе пергамена прочесть два разных текста. Далее утратившие свое значение записи на пергамене не выбрасывали из-за большой ценности этого писчего материала.

Предположим, однако, что пергаменное письмо оказалось в земле. Кожа в новгородской почве сохраняется очень хорошо, но ведь в данном случае речь идет о коже, исписанной чернилами. Вода, которая способствует сохранению в земле самого пергамена, обязательно истребит чернильные тексты. Еще в 1843 г. в московском Кремле была сделана сенсационная находка. При рытье погребов лопатой землекопа был извлечен наполненный водой медный сосуд, в котором лежало восемнадцать пергаменных и два бумажных свитка XIV в. И только на семи листках, попавших в самую середину тугого свертка, куда не проникла влага, частично сохранился текст. С тех пор прошло почти полтора века, и до сих пор попытки прочесть смытое остаются малоудовлетворительными.


Эта грамота найдена первой – 26 июля 1951 г.


Письмо, написанное во время судебного заседания в конце XII в.


И тем не менее именно бересте суждено было стать тем средством, с помощью которого была дана жизнь слову, звучащему «из тьмы веков» и опрокинувшему складывавшиеся десятилетиями представления о низком уровне грамотности в Древней Руси, о безъязыкости археологических находок, о невозможности заставить древние вещи заговорить устами их былых владельцев.

Дощечка для писания по воску с процарапанной, на ней в XIII в. азбукой. Рядом орудия письма на бересте – писала.

Случилось это 26 июля 1951 г., когда молода работница Нина Федоровна Акулова нашла во время раскопок на древней Холопьей улице Новгорода, прямо на настиле ее мостовой XIV в., плотный и грязный свиток бересты, на поверхности которого сквозь грязь просвечивали четкие буквы. Если бы не эти буквы, можно было бы думать, что обнаружен обрывок еще одного рыболовного поплавка, каких в новгородской коллекции к тому времени насчитывалось уже несколько десятков.

Акулова передала свою находку начальнику раскопа Гайде Андреевне Авдусиной, а та окликнула Артемия Владимировича Арциховского, на долю которого достался главный драматический эффект. Оклик застал его стоящим на расчищаемой древней вымостке, которая вела с мостовой Холопьей улицы во двор усадьбы. И стоя на этой вымостке, как на пьедестале, с поднятым пальцем, он в течение минуты на виду у всего раскопа не мог, задохнувшись, произнести ни одного слова, издавая лишь нечленораздельные звуки, потом хриплым от волнения голосом выкрикнул: «Я этой находки ждал двадцать лет!»

С тех пор прошло больше четверти века. К концу полевого сезона 1978 г. число берестяных грамот в Новгороде достигло 571, день 26 июля 1951 г. навсегда останется в истории науки как дата открытия нового источника исторических знаний, без которого уже сегодня наука не может обойтись.

Потому что уже первая берестяная грамота открыла возможность ожидать последующих находок не как чуда, совершающегося один раз в полтораста лет, а искать их упорно, изо дня в день, зная, что каждый день раскопок способен увеличить их число. Эта грамота навсегда перечеркнула сомнения, связанные с опасностями пребывания берестяного текста в земле: на ее написание не потребовалось ни одной капли чернил. Буквы, образующие тринадцать строк, были процарапаны, вернее, выдавлены твердым острием, навсегда впечатавшись в гладкую поверхность берестяного листа. Забегая вперед, скажем, что точно таким же способом написаны почти все берестяные грамоты, которым еще предстояло быть найденными и только два документа – грамоты № 13 и 496, относящиеся к XV в., написаны чернилами, и их не удается прочесть до конца даже с помощью инфракрасных лучей.


Уже найдены и продолжают обнаруживаться каждый год и инструменты для письма на бересте. Писала – так они назывались в древности, – костяные или железные, представляют собой заостренные стержни с плоской лопаточкой на верхнем конце. Их неоднократно находили и прежде в Новгороде и в других средневековых городах, не догадываясь до открытия берестяных грамот об истинном назначении и называя в описях шильями, булавками или просто загадочными предметами. Найдены были несколько раз и кожаные чехлы для писал, в которых они прикреплялись к поясу.

Однако вечером 26 июля 1951 г. мы еще не знали того, что знаем сейчас. Было очевидно только одно; если берестяные грамоты в земле неистребимы, значит, можно рассчитывать на их повторные находки. Не знали же мы в этот день, как часто они могут повторяться. Ведь если на Руси грамотными были только князья, бояре и попы тогда подобные находки сохранят свою исключительность.

Первая берестяная грамота содержала пространную запись о «поземе» и «даре» с разных поименованных в ее тексте сел. Поземом в Древней Руси назывался налог феодалу за право проживать на его земле. Дар – тоже налог, который уплачивался феодалу во время посещения им своих владений. Очевидно, что берестяная грамота принадлежала крупному феодалу (его звали Фомой) – боярину или духовному лицу.

Судьба устроила так, что для сомнений было отведено лишь два дня. Уже 27 июля была найдена вторая берестяная грамота, в которой содержалась еще одна запись дара, на этот раз с именами карел, обязанных платить эту пошлину феодалу. А 28 июля было открыто первое берестяное письмо в полном смысле этого слова, т. е. не записка, сделанная для памяти, а текст, написанный одним человеком для другого и посланный издалека. Грамота № 3 была в древности немного повреждена, утратив часть первой строки. Вот что в ней прочлось:

«Поклон от Грикши к Есйфу. Прислав Онанья, молви… Яз ему отвечал: не рекл ми Есиф варити перевары ни на кою. Он прислал к Федось: вари ты пиво, седишь на безатыцине, не варишь жито».

Грикша (Григорий) сообщает Есифу (Осипу), что Онанья прислал распоряжение варить пиво. Грикша отказал ему, сославшись на Есифа, который ему на этот счет никаких указаний не давал. Тогда Онанья тем же требованием обратился к Федосье, настаивая, чтобы пиво варила она потому, что она «сидит нгя безатыцине», т. е. пользуется участком, который достался ей не по наследству, а передан в пользование после постороннего ей умершего человека.

С пользованием этим участком была, по-видимому, связана обязанность варить пиво для семьи феодала по требованию настоящего владельца земли. Дать такое распоряжение мог, вероятно, только Есиф, и Грикша. в котором можно видеть сельского старосту, управляющего, сомневается, нужно ли выполнять приказ Онаньи.

Историческое значение этой находки состоит в том, что она впервые донесла до нас документ, написанный, очевидно, не князем, не боярином и не попом, а человеком, не принадлежащим к сословию феодалов. Это, правда, не крестьянин и не простой ремесленник, а лицо «административное». Однако, если грамотными были сельские старосты, как сильно изменяет этот факт представление о степени распространения грамотности в средневековом Новгороде.

К концу полевого сезона 1951 г. количество берестяных грамот достигло десяти. В их числе встретилось еще несколько писем, а также крохотное «литературное произведение». На ободке маленького берестяного лукошка было процарапано следующее: «Есть град межу небом и землею, а к «нему еде посол; без пути, сам ним, везе грамоту непсану». На современном русском языке это звучит так: «Есть город между небом и землей, а к нему едет посол без пути, сам немой, везет грамоту неписаную». Это загадка, которую загадывали еще в начале нынешнего столетия. Город между небом и землей - ковчег, в котором Ной спасался от потопа; немой посол, едущий без пути, - голубь; грамота неписаная - масличная ветвь, которую он несет в клюве как знак что потоп кончается и из-под воды показалась земля.

В этот первый год начавшегося открытия позволил сделать некоторые важные выводы о перспективах дальнейших поисков. Во-первых, стало очевидным несомненное разнообразие берестяных текстов. Записи феодальных повинностей и хозяйственные распоряжения, загадка и жалоба- такие разновидности записей были обнаружены в 1951 г. Во-вторых, эти находки происходили не из одного слоя и не с одной усадьбы. Они встречались в разновременных прослойках и особенностями начертания букв, меняющимися с течением времени, соответствовали этим прослойкам. Самая поздняя из них датировалась XV в., а самая ранняя была написана тремя столетиями раньше – в XII в. В-третьих, их было много, что заставило вспомнить одну любопытную, но прежде не очень понятную деталь из одного давно известного исследователям источника.

Сохранилась запись беседы новгородского священника середины XII в. Кирика с епископом Нифонтом. Кирик задал епископу множество разнообразных вопросов, которые волновали его в связи с его церковной службой, в том числе такой: «Нет ли в том греха- ходить по грамотам ногами, если кто, изрезав, бросит их, а слова будут известны?» Странным казался раньше этот вопрос. Кому может прийти в голову резать дорогую пергаменную грамоту и затем топтать ее ногами? После открытия исписанной бересты смысл вопроса стал ясным. Именно берестяные грамоты по прочтении выбрасывались как вещь, ставшая ненужной, и люди на них наступали, не зная, какие слова они топчут, а среди этих слов могли оказаться и такие, как «бог», «ангел», «богородица», «святой». Сейчас, когда берестяных грамот в Новгороде найдено больше пятисот, мы убедились, что древние новгородцы действительно в буквальном смысле этого слова ходили по грамотам ногами, но это обстоятельство в общем обнаружилось уже в 1951 г.

Другой вывод имеет отношение к задачам датирования найденных в земле берестяных документов. Ни на одном из них, естественно, нет даты. Посылая письмо с неотложным хозяйственным распоряжением, его автор не нуждался в обозначении года. На помощь историку в таких случаях приходит палеография - наука, определяющая время написания текстов по форме букв. (Стечением столетий формы букв меняются. В древности, например, букву н изображали, как современную латинскую N, а, если бы она была написана так, как принято сегодня, ее прочли бы как и. Буква м в одни эпохи слагалась из вертикальных линий, а в другие - ее линии стояли косо. Зная, как писали каждую букву в разные столетия, сопоставляя буквы одной и той же грамоты друг с другом, можно датировать весь документ, но с приблизительной точностью в столетие.

Но ведь грамоты, найденные в земле, могут датироваться так, как датируются любые другие археологические предметы. Их обнаруживают вместе с обломками глиняной посуды, ножами, деревянными поделками, бусами и браслетами, внутри остатков древних домов или около них, в определенных прослойках культурного слоя. Уровень залегания каждой берестяной грамоты может быть сопоставлен с соответствующим настилом уличной мостовой. И если, например, друг на друге лежат две мостовые, одна из которых относится к 1313, а другая - к 1299 г., а грамота найдена между ними, очевидно, что она попала в землю в самом начале XIV в.

Значит ли это, что и написана она была в те же гиды? Ведь можно предположить, что иной раз чело-иск, получив берестяное письмо или сделав собственноручную записку для памяти, долго хранил эту бересту и выбрасывал ее только тогда, когда она становилась ему совершенно не нужна. Он мог составлять из берестяных писем целые домашние «архивы», в которых разновременные грамоты лежали на дне подле другой, а потом все вместе и оказывались и земле.

Думается, однако, что так не могло быть. Береста как писчий материал совершенно не терпит хранения на воздухе. Любой берестяной свиток очень быстро начинает сохнуть, трескается по прожилкам, а затем разваливается. Чтобы берестяное письмо надолго сохранилось, нужно держать его под прессом, не  давая ему скручиваться (так сохранились, в частности, берестяные книги XVIII в. – прессом для них служили их переплеты), тогда лист примет плоскую форму.

В земле берестяные грамоты сохраняют форму свитка и оказываются достаточно прочными. Значит, они попадали в нее сразу же по прочтении. А это позволяет утверждать, что между временем написания грамоты и временем ее попадания в землю проходил самый минимальный срок. И действительно, в V слоях XIV в. археологи обнаруживают берестяные письма, форма букв которых соответствует именно XIV, а не XIII в., тогда как в слоях XII в. никогда еще не были найдены документы, написанные в XI столетии.

Отсюда следует наиболее значительный вывод: грамоты вместе, со всеми остальными предметами, найденными вместе с ними, и с остатками построек, расчищенных в одном с ними уровне, образуют единый комплекс и должны исследоваться не отдельно от него, а вместе с ним.

Вскоре после находки первых десяти берестяных грамот в научных статьях их стали сравнивать с папирусами, предвидя возникновение новой научной дисциплины – берестологии, подобной папирологии. В этом сравнении есть определенный смысл, так как открытие папирусов в свое время ввело в науку об истории Египта эллинистического и римского времени разнообразные материалы, осветившие многие недоступные прежде для исследования стороны древней жизни.

Однако существует и очевидная разница между папирусами и берестой. Папирусы дошли и доходят до нас уже отделенными от той среды, в которой они были написаны. Слоями исписанного папируса, например, обертывали мумии после бальзамирования. Берестяные грамоты в большинстве случаев были брошены на той усадьбе, куда они были адресованы или где они были написаны человеком, их получившим или написавшим. Разбитый здесь же глиняный горшок и выброшенная в грязь грамота или ее обрывок- проявление жизнедеятельности одного и того же человека, или одной и той же семьи, или, наконец, обитателей одной и той же усадьбы. Они по-разному способствуют реконструкции одного комплекса, одной ячейки прошлого. И если, прочитав найденные на усадьбе грамоты, мы можем узнать, как звали обитателей этой усадьбы, какими заботами наполнялся их день, то, изучив обнаруженный здесь же комплекс древних предметов и построек, установим, чем занимались эти люди, какой была обстановка их жизни и быта.

Снимая последовательно напластования разных ярусов одной усадьбы и изучая совместно и грамоты, и древние вещи, мы получаем возможность исследовать историю целых ячеек города и многих поколений одних и тех же семей на протяжении значительных периодов. Сравнивая же между собой эти ячейки -получать выводы, касающиеся истории Новгорода в целом, а также истории его земли.

Здесь, пожалуй, уместно рассказать об одном интересном разговоре. Вскоре после того, как были открыты берестяные грамоты, один пожилой человек, бывавший в детстве в Новгороде (а это было еще до революции) и посещавший тогда частный музей новгородского краеведа и коллекционера В. С. Передольского, сообщил, что он видел в этом музее и берестяные грамоты. Под впечатлением этих необычных писем, вспоминает мой собеседник, он с другими мальчиками, своими товарищами, даже затеял игру в берестяную почту. Вряд ли это ошибка памяти. Нет ничего необычного в том, что берестяные грамоты могли оказаться в собрании любителя новгородских древностей еще в начале нашего столетия. Если же эти грамоты остались вовсе не известными науке, значит, скорее всего, это были ничтожные обрывки, на которых не удалось прочесть никакого связного текста. Подобные обрывки стали нам встречаться уже в 1951 г. Например, грамота № 7 содержала только первые слова: «Поклон от Филипа ко…» С тех пор подобные обрывки в экспедиции получили шуточное название «Филькиных грамот». Но мы берем их наравне с целыми. Ведь всегда может получиться, что продолжение работ на соседнем участке даже спустя много лет откроет другой обрывок такого письма, и тогда можно будет прочесть его целиком. Как бы то ни было, настоящее открытие берестяных грамот произошло только в 1951 г.









Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх